Кофе по-турецки

Память- удивительная и непонятная субстанция. Она имеет необыкновенную особенность, со временем изменять события, придавая им какие-то гипертрофированные формы.

Из незначительных событий, она каким-то волшебным образом, делает запоминающиеся и яркие, а значительные, со временем теряют свой статус и блеск...

Мне часто и как-то, навязчиво, особенно в последнее время, вспоминается старая кофейня из моей студенческой юности, куда мы бегали в промежутках между парами...

Жизнь бросала меня по разным странам мира. В каких только кафе и кафешках я не была, и в чистенько-чопорно европейских и в шумных, ароматных, с запахом кальяна и пряностей, восточных и в простенько обставленных, бедных - африканских, но та московская кофейня из моей беззаботной юности запомнилась мне навсегда.

Наш МИСИ имени Куйбышева во второй половине 80-х имел много зданий и кафедр, расбросанных по Москве.

Кафедра геологии с огромным хранилищем образцов минералов находилась на Спартаковской улице и там мы учились один день в неделю.

Наша "четвёрка", состояла неизменно из: меня самой, глазастой, модной и самой худенькой в группе, высокой, темноволосой и кудряво- лохматой; крошечной курносой, похожей на мальчишку, Танюшки Смирновой; полненькой, с щенячье беспомощными огромными, необыкновенной красоты карими глазами, хохотушки- Иришки Боголюбовой и "нашей подружки" большого, хоть вдоль, хоть поперёк, Илюшки Войткевича, который был тайно, молчаливо и безответно в меня влюблён с первых дней и поэтому, естественно нас сопровождал повсюду(он отличался неизменным добродушием и мы с девчонками его очень любили, как "большого" брата и делились своими секретами и домашними бутербродами). Иногда к нашей компании прибивались мои, постоянно менявшиеся, платонические поклонники или просто мальчишки и девчонки из группы...

Тогда всё было легко, весело и возможно... Время счастливой беззаботности, когда казалось, что тебя любит весь мир...

Мы все были очень разными, но были абсолютно едины и крепко дружили...

 Я - порывистая и весёлая, училась хорошо и с удовольствием, и была счастливой владелицей самых модных импортных джинсов, кроссовок и курток, так как, моя мама была начальником отдела и секретарём парткома в крупном промышленном министерстве на улице Горького и имела возможность их мне доставать "по министерскому блату" или когда "дефицит выбрасывали" на прилавки центральных московских магазинов. Но одежда была совсем не главном, мы были равны, без взаимной зависти и обид.

Танюшка была абсолютным "ботаном" и "зубрилкой", пожалуй, она была самой умной из нашей группы, коренастенькая и коротко стриженная, одевалась исключительно по- мальчишески, просто и скромно, её родители были из рабочих и её повышенная стипендия для них много значила.

Иришка была дочерью крупного московского партийного работника, она тоже училась хорошо, одета была дорого, но как-то тускло, не весело, может быть из-за нестандартной фигуры. Она была самой осторожной и рассудительной из нас, но любила посмеяться в нашей компании, хотя с чужими сходилась тяжеловато.

Илюшка был огромным уваленем в роговых очках. Он внешне казался намного старше нас, эдакий "профессор" со своими студентками, умный, немногословный, добрый и необыкновенно надёжный, кажется, из семьи инженеров.

Наша "неизменная четвёрка" открыла эту "Турецкую кофейню" совершенно случайно. Мы просто проходили мимо, как всегда что-то активно обсуждая, когда, вдруг, в нос ударил необыкновенный резкий пряный восточный запах, необычно ощущаемый среди запаха осенней московской улицы.

Он был совершенно другим, чем запах уличного мокрого асфальта, отсыревшей одежды или трамвайного и автобусного смрада проезжей дороги, он манил и дразнил...

Мы забежали в кафейню, мокрые от мелкого занудного осеннего дождя, шумные и возбуждённые и вдруг затихли, внезапно попав в сказку Шахерезады.

Казалось, что мы сейчас не в Москве, а где-то на далёком и загадочном Востоке, о котором мы, обычные московские студенты знали только из фильмов.

Курились сандаловые палочки в тёмном углу. Стоял полумрак. С потолка свисали восточные светильники цветного стекла.

Перед нами было крошечное помещение на четыре низких столика с мягкими пуфиками, невысокая деревянная резная стойка и высокий узкий стол с диковенной электрической плиткой на гнутых ножках, на плитке стоял большой металлический поднос с горячим белым песком. Прямо на песке приютились маленькие металлические стаканчики, необычной формы с ароматным кофе.

За стойкой колдовал крупный усатый немолодой турок в красной феске, расшитом бархатном красном жилете поверх белой рубашки и в широких чёрных шальварах подпоясанных шёлковым кушаком.

Может он, и не был турком, а скорее всего армянином или азербайджанцем, но тогда для нас, словно попавших с улицы в восточную сказку, он был самым настоящим турком. 

На прилавке стояли плетёные корзиночки полные душистых медовых восточных сладостей, пахлавы, лукума и маленьких пирожков.

К каждой порции кофе полагалось три крошечные слоёные пахлавы и стоило всё это, баснословно дорого по тем временам, целых 60 копеек, а всё остальное надо было докупать отдельно, но это было настолько необыкновенно и сказочно, что мы, как зачарованные приходили сюда, как только попадали на Спартаковскую улицу.

Для тех, кто не осознаёт насколько это всё было дорого тогда, хочу пояснить, что 60 копеек для нас студентов стоил очень неплохой и вкусный, даже на мой привередливый вкус "домашнего ребёнка", институтский комплексный обед, с салатом, супом, мясным вторым и кампотом из сухофруктов.

Конечно же наесться этими изысками было нельзя и потом мы шли "доедать" в ближайшую блинную или пельменную, но не ходить в эту немыслимо-прекрасную кафейню, мы просто не могли, это было выше наших сил, поэтому те самые 60 копеек, готовились и откладывались зараннее в загашник, так как, независимо от семейного бюджета, нас родители не баловали лишними деньгами, и мы были скромны в своих запросах, как "дедушка Ленин", потому-что и тратить-то эти деньги в ту эпоху страшного дефицита было просто некуда.

Старый турок брал в руки резную и блестящую большую (на 4 порции) латунную турку с деревянной ручкой и насыпал ароматный кофе из жестяной цветастой банки, потом бросал маленькой ложечкой с длинной гнутой ручкой корицу, брал из серебряной тарелочки шепотку чёрного перца, а из другой- щепотку гвоздики и другой такой же ложечкой бросал 10 кубиков коричневого тростникового сахара.

 Из большого пузатого серебряного длинноносого чайника наливал кипяток, и ставил турку на резную металлическую спиртовку, совершенно необычного вида, потом, после закипания, он разливал кофе через ситичко по металлическим стаканчикам и ставил их на горячий песок, а сам серебрянными щипцами ловко подхватывал и раскладывал по металлическим тарелочкам сладости и пирожки.

Всё это он делал медленно и значительно, улыбаясь в усы, и с поклоном отдавал нам.

 У него стоял необычный, как и всё в этой кофейне, старинный ребристый кассовый аппарат с ручкой, как у шарманки и когда он бросал туда монеты, аппарат звякал серебристыми колокольчиками, приводя нас в ещё больший восторг от всего происходящего.

Мы переглядывались и шептались, ёрзая на мягких парчёвых пуфиках, пили, обжигаясь, очень сладкий пряный напиток, заедая медовыми сладостями и были совершенно счастливы...

Была ли я когда -нибудь настолько беззаботно счастлива, я не знаю, не могу вспомнить...

Где же теперь этот турок, эта чудесная кафейня и мои любимые и теперь такие далёкие друзья?

Всё разметало вездесущее время, оторвало от сердца и развеяло, как дымок от того душистого кофе из моей счастливой и увы, давно уже пролетевшей молодости...