Сила северного ветра

Вступление



Среди бескрайних рек в огромном снежном мире, где на сотни километров не встретишь путника, затерялся маленький северный посёлок Яр-сале, центр Ямальского района.

      Дикая, неисследованная природа в сочетании с суровым, безжалостным климатом привлекает приезжих романтиков. Приезжая на два-три года подзаработать денег, люди остаются здесь навсегда. Местное кладбище за посёлком, называемое Холмирами, растет каждый год.

  Как тяжело тем, кто чувствует, что в этих сказочных местах прошла его жизнь, наступила старость, и он должен встретить смерть в чужом для себя месте, не принятый ни местным народом, ни природой. Нет большей трагедии, чем ходить по Холмирам, рассматривая фотографии, и вспоминать людей, живших по соседству, но которых уже нет на земле. К этим могилам не приносят цветы родственники. Родители могут даже не знать, где сгинули в неизвестность их беспечные дети. За дикие деньги, которые здесь получают приезжие, природа спрашивает втройне: здесь нет долгожителей, здесь возле домов не сидят умиротворенные бабушки, здесь пенсия означает: старость, забвение и смерть.

   Как хорошо жить, не думая об этом, встречая новый день надеждами!

   Как хорошо окунуться в эту стремительную реку поселковой жизни и плыть, наслаждаясь бурным течением и опасными порогами; лишь, когда скорость реки замедляется, меньше становится тревог и волнений, ты понимаешь, что и твоя жизнь пролетела так же стремительно и бесшабашно: за весёлыми застольями и ежедневными пирушками, в мечтах о далёком домике на берегу тёплого моря, за чтением скупых писем от родителей и за отправкой частых денежных переводов детям.

   Всё проходит, замедляя своё движение, медленно останавливается, и наступает неотвратимая смерть.

  Но приезжает новый романтик на свободное место, и всё неизбежно повторяется, и только ледяной северный ветер знает, что никому нет отсюда обратной дороги.
 

  Мудрый шаман никому не расскажет, что завывание северного ветра – это стон и плач потерявшихся во времени и пространстве  душ людей, которые не могут успокоиться ни днем, ни ночью. И чем сильнее ветер и страшнее буря, тем более одинокими и обиженными были хозяева этих душ на земле.
 


Часть первая
Глава первая


  Василькова Алёна Эдуардовна – маленькая, нескладная девочка-подросток с тёмными длинными волосами и карими детскими глазами, появилась в этом забытом богом поселке неприметно. Стоял поздний октябрь, на Севере это начало зимы. А она приходила на работу в осеннем клетчатом пальто, из-под которого выглядывал ужасающий темный свитер, в осенней шапочке с бумбончиком, в брюках-шароварах и в валенках. Высокие, неудобные валенки никак не сочетались с её худенькой фигурой, и потому всем казалось, что они непомерно большого размера.

  Смотрелась она крайне смешно, вызывая всевозможные толки и перешёптывания.
  Алёна приехала работать врачом-педиатром.

  Новые люди в больнице приковывали всеобщее внимание, давая богатую пищу для ума, для домыслов и для откровенных сплетен. Окружающие интересовались новой сотрудницей: откуда и почему приехала, замужем ли, что ест и с кем спит? Для этого её звали на всевозможные вечеринки. Алёна, несмотря на настойчивые приглашения, никуда не ходила, ни с кем не откровенничала и оставалась одна.

 В больнице она попросила главного врача Розенталя Льва Ароновича поселить её в общежитие с кем-нибудь из девушек, не предоставляя отдельной комнаты. Она хотела, чтобы рядом кто-то был, словно её пугало одиночество. Эту просьбу Лев Аронович счёл странной и малообъяснимой, поэтому и выполнять не стал. Ей предоставили (как молодому специалисту) отдельную комнату на втором этаже медицинского общежития.

  Её соседки, Катя и Лиза, приехали в посёлок в разное время. Тесного соседского общения от Алёны и не требовалось, но обычные человеческие отношения на уровне погоды и местных новостей были необходимы.

Алёна, оказавшись в этом семейно-производственном коллективе, вдруг осталась одна, ощутив свою разницу во всём. Как ребенок, которого заставляют лгать, она общалась робко и неумело, пугаясь всего, что могло расположить к себе людей, стараясь избегать вечерних посиделок на кухне. При её появлении разговор на кухне становился искусственно-натянутым или вовсе прекращался. Как будто что-то чужеродное, неживое вторгалось в динамичный разговор. Алёна чувствовала это и пыталась быть другой. Её соседки (люди не черствые и отзывчивые) тоже стремились понять её, но ничего не получалось. Её слова казались фальшивыми, она боялась высказать свои мысли, исходящие от сердца. Алёне казалось, что она отличается от всех, и любая неосторожная фраза может выдать её. Поэтому она ничего не могла рассказать о доме, в котором  прожила более двадцати лет, о своих друзьях и родных. Она была, как человек без истории, как новорожденный, у которого в памяти ничего не отпечаталось. Алёна могла говорить только о работе, а оценивать поступки людей лишь по своим выдуманным законам, которых никто не знал. Ей хотелось быть как все: так же свободно общаться на работе с больными, как её медсестра Альфия; возвращаться в общежитие и радостно со всеми здороваться, как Лиза; чтобы и к ней, как к Кате, приходили красивые мужчины и она  готовила бы для них вкусное пирожное.

  Она хотела, она всего этого хотела, но не могла переступить через себя.

  В поликлинике молодой доктор с головой погружалась в работу, слава богу, приемы были большие, и не приходилось думать о том, чем себя занять. На педиатрические приемы  дети приходили в сопровождении родителей. Ненецкие дети грязные, неумытые, хилые и какие-то другие. Они её пугали. Она хотела вылечить и изменить их за один прием, в каждого ребенка вкладывая все свои знания и всю свою душу. Алёна работала педиатром, и другая патология не должна была её волновать, но тем не менее она пыталась лечить и высыпание на коже, и воспаление глаз, и заикание. У неё на столе лежала целая куча студенческих конспектов, и Алёна, не стесняясь, могла долго в них рыться, чтобы отыскать подходящий рецепт именно для этого малыша. Она давала советы не только по лечению, а скорее по уходу за ребенком. Её волновал не сам факт заболевания, а те причины, которые к нему привели: грязные руки, нехватка витаминов, голодание или алкоголизм родителей. Родители её пугались. Приведя ребенка с насморком, чтобы получить несколько рецептов на лекарство. Они вовсе не жалали ничего менять ни в себе, ни в своем отношении к ребёнку.

   С коллегами она не общалась, а всеобщая женская проблема новых вещей, казалось, полностью обходила её стороной. Алёна чувствовала себя скованно, когда в её кабинете собирались медсестры и начинали что-либо обсуждать. Ей легче было провалиться сквозь землю, чем вставить хоть одно слово. В эти минуты она ненавидела свою медсестру Альфию за её умение жить.

  Альфие лишь недавно исполнилось сорок, но выглядела всегда свежо и энергично. Одевалась подчеркнуто элегантно. Умела быть деловой. За короткий рабочий день медсестра успевала выполнить не только свою работу, но и договориться насчет мяса и рыбы с приводившими детей рыбаками и охотниками. Всё это у неё получалось легко и между прочим.

  Она была такой, какой хотелось быть Алёне. Эта деловитость Альфии смущала Алёну. Выполняя все указания доктора, Альфия оставалась такой же уверенной и спокойной. Алёну это задевало, и она стеснялась лишний раз попросить что-либо сделать. Работу, которую нужно поручать медсестре, делала сама, но, понимая всю ущербность и ненормальность этого положения, она ещё больше конфузилась и ещё меньше доверяла Альфие.

  Приёмы Алёна заканчивала всегда самой последней в поликлинике и выходила через заднее крыльцо, чтобы ни с кем не прощаться, шла через весь посёлок к себе  в общежитие, стараясь каждый раз менять свой маршрут. Ей казалось, что её узнают, с ней попытаются заговорить её недавние больные. Если избежать встречи было невозможно, она подходила и спрашивала: «Зачем вы покупаете вашей дочери столько конфет, у неё же диатез? Почему ваш сын ходит без шарфика, его лишь неделю назад выписали из больницы?» Родители терялись от таких резких вопросов и замолкали. Опять между ними и Алёной возникала злополучная пауза, эта непреодолимая черная дыра непонимания.

  В общежитии в своей маленькой комнате она кипятила чай и читала книги – её  единственное утешение. Она читала быстро, но ей становилось жаль расставаться с полюбившимися героями, и поэтому она сознательно растягивала каждую страницу, многократно перечитывая понравившиеся моменты. Больнее всего её кололи веселые разговоры, которые раздавались за стенкой. Изоляция была плохой, и Алёна оказывалась невольной свидетельницей бесед, признаний, многочасовых споров и объяснений в любви. Она чувствовала, что за стенкой кипит жизнь, именно та жизнь, о которой она читала в своих книгах, но реальная и живая. Она открывала свою дверь, чтобы вдохнуть эту жизнь, но при виде её всё замирало и становилось тихо. Алёне казалось, что все враждебно к ней настроены. Ей и в голову не могло прийти, что все хотели, чтобы она просто пошутила, рассмеялась веселым смехом в ответ на чью-то шутку, и она будет своей. Одиночество сводило девушку с ума. Ей хотелось бежать назад в свой город к родителям. Каждое утро она говорила себе, что сегодня ляжет поздно, но бесцельные мысли изматывали её, и она обычно засыпала рано, а проснувшись ночью, часами не могла уснуть, рассматривая белый  потолок и слушая тоскливый свист ветра за окном. Закрывала глаза, и возникал один и тот же эпизод:
  Как еще маленькой девочкой играла во дворе. Стоял ослепительный солнечный день. Двор был заполнен светом и теплом. Вдруг в кустах сирени она увидела большой красный мяч. Он манил её. Девочка мечтала о таком, но стеснялась просить родителей. Не задумываясь, в одном порыве схватила этот чудесный мяч, и что есть мочи побежала домой. Ей хотелось поделиться своей радостью с родителями. Когда открылась дверь, она наткнулась взглядом на хмурого отца, и мать, которая, поджав нижнюю губу, молча резала хлеб, отвернувшись к стене. Первым желанием девочки было выбежать обратно на улицу из этой сумрачной комнаты, но она осталась. Увидев мяч, отец резко бросил: «Нельзя брать чужое. Нужно немедленно отнести его обратно». Алёна помнила, как в горле появился комок и нахлынули слёзы. Она не хотела плакать, но слёзы предательски капали из глаз. В этот момент она ненавидела родителей…

  Все эти никчемные переживания ничего не объясняли, но навязчиво возникали вновь и вновь.


Глава вторая

Стоял октябрь месяц, температура упала до минус двадцати градусов. Уже выпал снег, и в посёлок устремились кочевые ненцы. Алёна с любопытством разглядывала вновь прибывших. Ненцы носили национальную одежду, сшитую из оленьих шкур: «малицы» у мужчин и «ягушки» у женщин. В посёлке говорили, что даже в сорокаградусный мороз можно было ничего не надевать подниз для тепла, своеобразный «чум на ногах». Со стороны ненцы в этих одеждах выглядели ходячими матрешками. А ещё Алёна впервые увидела оленей. Она всегда считала, что олени должны быть большими и сильными, как лошади, они оказались маленькими и рогатыми, чуть больше крупных догов.   

   Может быть, суровый здешний климат делал сердца людей добрее и жалостливее к ближним. Алёна любила детей, вкладывая в них свою душу. Профессионализм замечают и любят, всяких болтунов хватало и здесь. К Алёне мало-помалу привыкли, стали считать своей. Она это понимала, когда ей предлагали привезти мясо, хотя официально забой оленей начинался лишь через две недели, приносили рыбу свежую и копчённую, оказывали ещё тысячу всяких мелочей, из которых и складывалась жизнь в посёлке.

   Неожиданную поддержку, прежде всего для себя, она нашла в Алишане. Мухаммад Алишан Саидович работал заведующим детским отделением в больнице, поэтому она общалась с ним чаще, чем с другими врачами. Он приехал на один год раньше неё из далекого узбекского аула. Был гостеприимен, как все восточные люди. Высокого роста с крупными и грубыми чертами лица, большим мясистым носом и выдающимся вперед подбородком. Когда он волновался, то немного щурил глаза. Образование Алишан получил в родном Узбекистане. Этих скудных, поверхностных знаний ему едва хватало. Свои громадные пробелы в медицине он самостоятельно заполнял каждую свободную минуту. Видя его стремления к знаниям, врачи, поначалу воспринявшие его в штыки, понемногу успокоились и стали, каждый на свой манер, помогать врачевать.

  Алишан всегда радовался звонкам Алёны, отвечал приветливо и подчеркнуто вежливо, даже если после таких бесед он получал в отделение новых тяжёлых больных. Он даже шутил и смеялся иначе, чем другие врачи. С ним Алёна, чувствовала себя спокойно и свободно.

  Приёмы становились продолжительными: ежедневно она принимала по тридцать, а то и сорок человек. Дети приходили совсем другие, чем на Земле. Казалось, в каждом ребёнке скрывается целая гроздь всяких болячек. И почти ежедневно она звонила Алишану и отправляла детей на госпитализацию для обследования и лечения. Отправив в стационар, она никогда не забывала своих больных и когда звонила, всегда узнавала, как дела с «пневмонией» или с «почками».

  Корпуса больницы строились в разное время, как грибы, вырастая, благодаря  стараниям главного врача Розенталя. Все корпуса находились рядом, их отделяло  друг от друга лишь два десятка шагов; кроме этого поликлинику соединял теплый переход со «скорой помощью» и «общим» отделением, где лечились терапевтические и хирургические больные.

  Сегодня она отправила очередного пациента на госпитализацию, не успев передать направление. Альфии ушла на патронаж, поэтому Алёна, быстро натянув валенки, накинув пальто, побежала сама. Алишан её давно приглашал в гости в своё отделение, но Алёна по разным причинам отказывалась. Детское отделение находилось рядом. Так приятно было оказаться на морозном воздухе после душного кабинета. Детское одноэтажное отделение выкрашенное в приятную для глаз краску цвета слоновой кости. Из всех отделений это здание выглядело самым новым. Зайдя в корпус, она сразу оказалось у большой двери ординаторской. Постучавшись, услышала знакомый голос Алишана:

– Входите, открыто!

  Она вошла. Кабинет ей понравился:  просторный и светлый с новой мягкой мебелью, с широким письменным столом, в углу располагался книжный шкаф весь заполненный книгами. Именно на него и засмотрелась Алёна, войдя в ординаторскую. Работая всего третий месяц, она ощущала нехватку знаний, а тот поток разнообразных заболеваний, с которым она сталкивалась на приёмах, просто не помещался у неё в голове. Как педиатр она занималась всем: детским питанием, вакцинацией, следила за развитием новорожденных, докапывалась до самых глубин патологических процессов у своих капризных малышей. Ей казалось, что каждый новый больной является вопросом, который она должна разрешить. Несмотря на свои конспекты и груду привезенных учебников с закладками по каждой теме, вопросов было больше, именно тех, на которые она не могла ответить. Спросить было не у кого, оставались книги, а достать их в посёлке было практически невозможно. А в шкафу заведующего она разглядела целые тома по педиатрии.

Алишан перехватил её взгляд.

– Книги можете смотреть и брать любые. Я сам стараюсь ежедневно читать.

– Алишан Саидович, можно я сейчас посмотрю? – неожиданно для самой себя попросила Алёна.

– Алёна Эдуардовна, пожалуйста, смотрите.

Алишан с готовностью распахнул книжный шкаф.

– Вот, рекомендую учебник педиатрии за шестой курс, очень подробно и понятно все расписано, – он достал книгу и протянул Алёне.

Алёна неловко ухватила учебник и стала перелистывать одной рукой, в другой она держала белые пуховые варежки.

– Какой же я бестолковый, даже не предложил вам раздеться,– увидев это,  воскликнул Алишан. – Давайте  помогу!

И он с готовностью схватил у неё варежки.

Алёне вовсе не хотелось раздеваться, но в этом кабинете она чувствовала себя уютно и комфортно.

– Я сама, я сама,- запротестовала девушка, но Алишан, не слушая её, подхватил пальтишко и примостил на вешалку.

Затем он стал показывать учебники, руководства и монографии и рассказывать о том, какая из них какому больному помогла поставить диагноз.

– Тибичи  Максим, помните, семилетний мальчик, круглый такой, как колобок, ещё с ним бабка вредная всегда ходит, у которого почки болят, вы его отправили неделю назад.
 Алёна действительно вспомнила, как отправляла мальчика с больными почками.
Сопровождающая внука бабушка недовольно шипела на всех, но, слушая в третий раз, как Алёна спокойно растолковывает ей необходимость госпитализации, наконец, согласилась, при этом ещё раз все то же самое повторила Альфия уже в коридоре.

– Я выставил подострый пиелонефрит, – заторопился Алишан, найдя историю болезни на столе. – Вот, провел УЗИ, общий анализ крови, анализ мочи...

  Заведующий рассказывал спокойно, уверенно, основательно, не пытался её подловить, не старался усомниться в её диагнозе. Она чувствовала, что, несмотря на то, что Алишан второй год работает заведующим отделением, сам нуждается в поддержке и одобрении.

– А вот трудный случай, санавиацией доставили девочку из тундры,– продолжил Алишан. – Вялый, астеничный ребенок. Анемия идет по анализам, моча спокойная, в легких чисто.

Алёна попросила историю и внимательно изучила анализы:
– Общий анализ крови нехороший, нетипичный для ребёнка этого возраста. УЗИ брюшной полости уже делали? Нужно посмотреть селезёнку!

– Нет, ещё не успел назначить, а вы думаете это анемия?

– Не похоже на простую анемию, боюсь, как бы чего похуже не просмотреть. Проведите дообследование, а потом вместе решим!

– Хорошо, я так и сделаю, – с облегчением выдохнул Алишан.

 Алёна, положив историю на стол, подошла к шкафу и продолжила рассматривать книги. На нижней полке она заметила маленький неприметный учебник.

– Алишан Саидович, я возьму вот эту книжку, а через неделю верну её вам.

– Можно просто Алишан, а то как-то неудобно, – попросил он, неуверенно сжимая свои большие, крепкие пальцы.

Алёна посмотрела на Алишана, и ей стало его жаль, такого сильного и робкого.

– А меня можно просто Алёна.

Она взглянула на часы заторопилась.

Алишан словно робел от её присутствия.

– Вот тут я работаю и… живу практически. Всегда буду рад вас увидеть, – он помедлил и с трудом произнес, – Алёна.

Алёне захотелось ему ещё что-нибудь напоследок ответить. Она задумалась, но не смогла найти слов, просто улыбнулась:

– Ну все, пока! Я пошла.

Девушка вышла из отделения, и лишь когда холодный воздух обжег её, она вспомнила, что не отдала направление, ради которого пришла. Поспешно вернулась и протянула Алишану листок.

– Тундровой ребёнок, я ставлю правостороннюю пневмонию, и идёт сопутствующая анемия. Анализы по сito сделали, сейчас он в приёмном оформляется.
Выслушав Алёну внимательно, Алишан через некоторое время улыбнулся:

– Все ясно, будем лечить. Направляйте ещё! – и протянул ей руку.

 Алёна, не задумываясь, протянула свою, и только когда её нежная рука оказалась в огромной, грубой ручище Алишана, она подумала, что никогда раньше не прощалась так. Девушка покраснела и, чтобы скрыть неловкость, заторопилась уйти.

Алёна вышла на крыльцо. Темнело рано, уже в три часа посёлок погружался в темноту. Подул колючий  ветер. Тридцать метров она пробежала, закрывая лицо руками. В поликлинике навстречу ей попался заведующий Киселёв Семён Семёнович, крепкий, немного угловатый тридцатипятилетний мужчина, с постоянно красным носом из-за хронического насморка, со светлыми взъерошенными волосами. Из-под мятого халата выглядывала тёплая рубаха в клеточку. Он считался внимательным и въедливым врачом. Год назад назначенный заведующим поликлиникой, он так пока и не смог почувствовать себя её хозяином. Приказы и распоряжения, которые он отдавал подчиненным, скорее напоминали дружескую просьбу.

– Алёна Эдуардовна, а я вас ищу.

– Здравствуйте, Семён Семёнович, – смутилась и сразу заволновалась Алёна, что же могло произойти в её отсутствие?

– Вот, возьмите – это новый районный приказ по дифтерии, подписанный Розенталем.
Алёна углубилась в чтение  приказа, который начинался весьма витиевато, как и принято в медицине: «В связи с возможной вспышкой опасной инфекции дифтерии...»
– Это вы потом почитаете, я его вам даю, – остановил её Семён Семёнович. – Вот, это тоже вам, – и он с гордостью вручил ей набранную на компьютере тридцатистраничную методичку по диагностике и клинике дифтерии.

– Ой, как замечательно, а то у меня и учебника по ней нет! – воскликнула Алёна, любившая всевозможные таблички и инструкции.

– Всё внимательно прочитайте, это я сам её составил из учебника, – похвастался Семён Семёнович. – На прошлой неделе в соседнем районе уже зарегистрировали вспышку. Ненцы хлынут, и к нам могут занести. Нужно быть внимательной.

– Я обязательно почитаю и буду внимательной, – пообещала Алёна, почувствовав ответственность за недопущение дифтерии в район.


Глава третья


   Утренний приём закончился, лишь требовалось оформить недостающие записи в карточках, написать одно направление на консультацию в окружную больницу и оформить инвалидность. Альфия по-прежнему не вернулась с патронажа. «Ну и хорошо, – подумала Алёна, – успею сделать гору дел». Она посмотрела на стопку карточек на столе. В кабинете было жарко. Здание поликлиники  построили более двадцати лет назад, детский кабинет располагался в отдельном крыле. Из всех кабинетов он считался самым тёплым. Алёна сняла пальто и шапку, переодела валенки. Ей нравился её кабинет: небольшой, но уютный. Рядом с окном расположились два стола так, что Алёна и Альфия сидели друг напротив друга, у стены – картотечный  шкаф, в глубине кабинета – детский пеленальный стол, рядом – весы и ростомер.

   В углу примостился массивный шкаф доверху, в полнейшем беспорядке забитый всевозможными приказами и распоряжениями. Однажды Алёна попыталась разобрать его, открыла дверцу, и  на пол высыпалась огромная гора документов, датированных разными годами. Побоявшись их выбрасывать, она с трудом впихнула всё обратно, захлопнула дверцу, и больше в него не заглядывала.

  Выкрашенные в белый цвет стены оживляли два плаката. На первом была намалёвана тщедушная, карикатурная женщина, сидящая на лавочке и держащая в одной руке дохленького грудничка, в другой бутылку водки, в углу плаката нацарапали лозунг  «Алкоголь убивает детей». Другой плакат выглядел современней, на нем изобразили позеленевшего ребенка с грустными глазами, сидящим на горшке. Грязными руками держащего яблоко с резвившимися бактериями в виде мелких блошек и червячков, с устрашающей надписью «Дизентерия не дремлет!».

  Алёна взяла верхнюю карточку, посмотрев на фамилию, подумала и стала писать мелким, неразборчивым подчерком. Писала она быстро, лишь иногда сверяла некоторые дозы препаратов со своими конспектами. Скоро будет месяц, как она вела приёмы, и, несмотря на всю пестроту и разнообразие заболеваний, они повторялись, и Алёна выбирала уже свои схемы лечения.

  Вернулась с патронажа Альфия, вся раскрасневшаяся с холода.

– На улице пуржит, ветер поднялся, ночью, возможно, ураган будет.

Алёна ещё ни разу не видела северного урагана, и она загорелась.

– Это, наверное, страшно?

– Когда дома сидишь не так и страшно, просто на улицу нельзя выйти, ветер такой, что с ног сбивает, – чуть подумав, Альфия добавила. – В общежитии холодно будет.

– Нет, у нас тепло, регистры кругом наварены.

Это новое слово Алёна узнала лишь неделю назад. Вместо батареи в её комнате приварили три здоровенные трубы. Ночью они нагревали маленькую комнату так сильно, что становилось душно, а если открывать окно, то сильно дуло. «Хоть бы форточку придумали какую-нибудь» – мечтала  Алёна, задыхаясь от жары.

  В кабинет заглянула Лиза, процедурная медсестра и Аленина соседка. Ей недавно исполнилось двадцать семь лет. Высокая, с красивой фигурой, чуть располневшая, конопатая, с озорными глазами и с короткими, часто меняющими цвет волосами. У неё подрастала дочь Даша.

– Сегодня зарплату будут давать в конторе, я уже сходила и записала поликлинику после родильного отделения.

– Зарплата – это хорошо, ещё бы премию дали в размере оклада, как в прошлом году, – замечталась Альфия, расчесывая волосы перед зеркалом.

– А оклад это сколько? – полюбопытствовала Алёна.

– Вы разве не знаете? – поразилась Лиза. – Вам нужно подойти в бухгалтерию к Ольге Юрьевне, она все покажет и расскажет.

– Зачем у неё спрашивать, самой можно подсчитать, – подсела к столу Альфия.
– А ты умеешь что ли? – засомневалась Лиза.

– Это же просто, смотри.

Она взяла ручку, перевернула чистый рецептурный лист, стала объяснять.

– Вот смотрите, у вас какой разряд по тарифной сетке, Алёна Эдуардовна?

– Кажется, одиннадцатый.

– Как у меня, – радостно воскликнула Лиза, с восхищением наблюдая, как  на листочке рождается зарплата.

– Оклад умножаем на северные восемьдесят процентов, прибавляем сельские десять процентов, полярных же у вас ещё нет?

– Это которые прибавляются по десять процентов через полгода работы?

– Да, они самые. Вы же до тридцати лет приехали, значит за три года можно максимальные восемьдесят набрать, – Альфия задумалась, вспоминая, затем продолжила. – Итак, ещё тридцать процентов участковые, ну может главный врач вам за интенсивность проценты добавит. Вот и получится цифра, которую вы должны получить. 
 Алёна никогда ещё не получала деньги на Севере, дома зарплата перечислялась на карточку. Все деньги она отдавала матери, оставляя себе немного на проезд и обеды.
  Дверь открылась, и показалась Катя, медсестра общего отделения и неразлучная Лизина подруга. Увидев Альфию, она обрадовалась.

– Звонили из школы, попросили детей сегодня пораньше забрать.

– А что там опять у них случилось? – забеспокоилась Альфия.

– Что-то с отоплением.

– А у тебя сын у кого учится? – спросила Лиза.

– У Жанны Пешек, она опять на больничный ушла, раньше два года у Марии учился, не помню фамилию, не разу занятия не пропускал. Сейчас мужу позвоню, пусть съездит и заберёт.

Лиза с Катей вышли.

Оставшись с Альфией, Алёна уточнила:

– А паспорт нужен, деньги получать?

– Зачем? Все друг друга знают, может вы ещё не всех, а вас то уж точно весь посёлок знает!

Алёна покраснела.

– Да, а я и не подозревала, что меня все уже знают.

– Коллектив небольшой, посёлочек маленький, вы единственный педиатр на приеме, чуть запнувшись, Альфия продолжила. – Хвалят вас, что внимательная, никому не отказываете и к ненцам хорошо относитесь.

Алёна покраснела ещё больше, губы пересохли.

– Обычно я отношусь, как все!

 В дверь опять постучали. Вошла старшая медсестра  поликлиники, Марина Викторовна, принеся с собой тонкий аромат духов. Высокая, стильная, сорокалетняя женщина элегантная во всем: в её манере разговаривать, в одежде и в косметике, чувствовался утонченный вкус. Даже обычный медицинский халат она специально для себя заказывала у швеи. Работая уже больше пятнадцати лет старшей, она считала себя хозяйкой поликлиники. Так оно и было, по крайне мере, в отношении с медсестрами.

– Здравствуйте, Алёна Эдуардовна, я вас сегодня ещё не видела. Через тридцать минут деньги идите получать в контору, а вечером, – она внимательно посмотрела на Алёну. – Никому не расходиться, на десять минут в кабинет к дерматологу.

– А какой повод? – осведомилась Альфия, которая во всем старалась подражать Марине Викторовне.

– Там все и узнаешь, какая любопытная, – серьезно проговорила Марина Викторовна, лишь  едва заметная улыбка указывала на то, что она шутит.

Оставшись в кабинете вдвоём с Алёной, Альфия заспешила:

– Нужно отметить патронажи, пока ничего не забыла.

– Точно, ещё писать и писать, – спохватилась Алёна и вновь уткнулась в карточки.

  Потом ещё входили и выходили медсестры, но Алёна в разговор не вступала, а старалась быстрее закончить писанину.

Вскоре Альфия надела свою шубу, из кусочков крашеной норки, и предупредила:

– Я пойду в контору, очередь на вас займу, минут через десять вы тоже подходите, не опаздывайте!

Оставалось еще, наверное, около двадцати карточек. В дверь постучали, но никто не вошел. Алёна решила не отвлекаться и писать. Через минуту опять раздался стук.

– Кто там, входите!

Заглянула женщина в старой песцовой шапке, закрывавшей лицо, и темном, потрёпанном пуховике. Алёна даже не смогла понять, то ли русская, то ли ненка.
– А доктор сегодня принимает? У меня сын температурит!

– Сегодня прием окончен, только завтра. Вызывайте «скорую», если будет плохо, – порекомендовала в некотором сомнении Алёна.

За месяц она поняла, что лучше отправить на «скорую» и всё успеть сегодня закончить, чем отвлекаться на каждого больного. Поселковые, а тем более тундровые, мало обращали внимание на расписание приемов и приходили в поликлинику в любое время.
Она решила написать ещё одну карточку и бежать в контору за деньгами, но опять в дверь  постучали, и в кабинет прошаркал Тимерханов Момджан Назарбекович.

– Здравствуйте, Алёна Эдуардовна.

– Здравствуйте, Момджан…– она чуть помедлила.

Две недели назад Момджан Назарбекович написал ей на листочке свои необычные, а потому сложные имя и отчество. Алёна целую неделю учила.

– Назарбекович.

Обладатель столь редкого имени расплылся в довольной улыбке.

– Работать нам долго. Будем вместе решать любые вопросы.

Приехал в посёлок два года назад. Как поговаривали, до этого он работал в министерстве здравоохранения одной восточной республики, но политическая  неразбериха последних лет заставила его бросить дом в самом центре столицы и срочно перебраться в посёлок. Был он высок, силен и по-своему красив, лишь седые взлохмаченные пряди волос на голове, заросшие брови и кустики растительности, торчавшие из ноздрей, да борода, испускающая старческий запах, предательски выдавали предпенсионный возраст. В минувшем году могучий красавец отметил пятидесятипятилетие.

– Вот, ознакомьтесь с графиком дежурств на «скорой помощи» на следующий месяц. Вам специально одно в воскресенье поставил, чтобы вы хоть немножечко подзаработали, – ласково проурчал Момджан Назарбекович, по-отечески посмотрел на Алёну и, чтобы окончательно она почувствовала его расположение, положил ей руку на плечо.

  Правда, толстый зелёный свитер, иллюзорно увеличивал плечо, поэтому его рука соскользнула вниз, и он невольно погладил Алёну по спине.

Алёну эти прикосновения немного тяготили.

– Спасибо большое, Момджан Назарбекович, – она взглянула на график. – Значит, я дежурю  второго и двадцать седьмого. Я никогда раньше не дежурила, что нужно делать?

– Все мы когда-то что-то не делали, нужно  же начинать – замысловато начал изъясняться Момджан Назарбекович, сделав попытку вновь опустить свою руку на плечо Алёны.

Она, как бы невзначай, потянулась за карточкой, а когда Аленино плечо вернулось на свое место, рука Момджана Назарбековича неловко зависла в воздухе.

– Врач вы молодой, ответственный, подробный инструктаж с вами проведу позже у себя в кабинете, а пока в нескольких словах обрисую. Врач дежурит на дому, при необходимости за ними приезжает «скорая». В воскресенье не забывайте делать обход всех отделений. Вот распишитесь, – и он подсунул листок, в котором уже стояло несколько подписей.

– А если больной будет непрофильный: аппендицит или инфаркт миокарда?

– Тогда вызывайте узких специалистов.

 Алёна собралась ещё что-то спросить, но не решалась. Эта новость – дежурство по больнице, её сильно взволновала. Не всегда она могла быстро разобраться в своей детской патологией, а тут дежурить за всех врачей.

Момджан Назарбекович, вставая, уже у двери поинтересовался:

– Как коллектив в больнице, уже освоились? Будут вопросы – заходите.

Алёна собралась ответить, открыла рот, но Момджан Назарбекович уже покинул кабинета, оставив после себя стойкий, несвежий запах старости.

Алёна почему-то сразу вспомнился, как дежурила на пятом курсе в больнице, куда по «скорой» поступил дед: худой, бледный, высохший, с ущемленной пупочной грыжей четырехдневной давности и начавшимся перитонитом...

Дверь открылась и вошла Альфия.

– Вы почему ещё сидите? Идите быстрее! Я вам заняла за Ириной Семёновной.
Алёна вскочила и хотела бежать.

– Только пальто с шапкой наденьте. На улице метёт сильно. Заболеть недолго.

Она накинула пальто и, не застегиваясь, вышла. Порыв ветра был такой силы, ей показалось, что ветер легко сдёрнет не застегнутое пальто. Сжав руки и немного наклонив голову, Алёна побежала в контору, входная дверь которой ускоряемая мощной пружиной, втолкнула её в самую гущу медиков, толпившихся около кассы.

– За мной будете, уважаемая Алёна Эдуардовна, – послышался знакомый голос анестезиолога Голованова Трофима Анатольевича, к которому все обращались просто Трофим.

В самом начале своей работы она просила его проконсультировать больную перед плановой операцией. «Главный анестезиолог района» – в шутку представился анестезиолог, когда она ему звонила. Ей всегда казалось, что анестезиологи люди энергичные, подвижные, даже резковатые, а Трофим, напротив, всё делал неспешными, размеренными и плавными движениями, мягко и вежливо. Он был немного старше Алёны.

– Нет, Трофим! – раздался весёлый голос Лизы. – Она поликлиническая, мы ей уже очередь заняли.

– Я тоже к поликлиническим отношусь, ваших больных постоянно консультирую.
-Консультация не считается, вы же с нами праздники не отмечаете, – глаза у Лизы игриво блестели.

– Приглашайте, буду отмечать.

– Приходите сегодня.

– Наркоз намечается?

– Приходите, а там посмотрим!

Тут из своего кабинета выглянула бухгалтер Ольга Юрьевна.

– Ой, как вас много, и не пройти. А вы почему все разом пришли? Не волнуйтесь, денег хватит, все получите!

– Конечно, вы уже получили, вот вы и не волнуетесь, – шутливо парировал Трофим.

– Нет, мы ещё не получали, – медленно и плавно, выговаривая каждое слово, произнесла Ольга Юрьевна. – Конторские всегда самые последние получают.

– У них своя касса в другом кабинете, – весело подхватил словесную перепалку Давид Манукянович, больничный хирург. Он подмигнул Алёне. – Мы это знаем, давно за ними наблюдаем, нас не проведешь!

– Идите, получайте, а то вас затолкают, – и Лиза с Катей поставили её перед собой в очередь.

Кассир посмотрела через окошечко на Алёну и спросила:

– Вы же у нас педиатр, Алёна Эдуардовна?

– Да, – прошептала Алёна, и губы у неё пересохли.

– Вам нужно расписаться в двух ведомостях: за зарплату и за подъёмные, – протянула ведомости кассир.

Алёна расписалась дрожащими руками. Кассир посчитала сумму на калькуляторе, достала пачку купюр, долго насчитывала, затем протянула Алёне.

– Пересчитайте, пожалуйста.

Алёна никогда ещё не держала таких денег в руках новыми бумажками прямо из типографии. Целая пачка! Не считая, она засунула её в карман.

– Алёна, Алёна! Как её зовут? – спросил Давид Манукянович у Трофима.

– Давид Манукянович, вы должны знать нашу смену, Алёна Эдуардовна!

– Какую смену!? За тридцать лет, что я здесь работаю, целую книжку можно исписать одними фамилиями приезжих врачей. Приехали-уехали, а я остаюсь!

Туманян Давид Манукянович появился в Яр-сале тридцать лет назад, тогда и посёлка то не было, лишь несколько разбросанных избушек. С годами прижился, да так и остался, очарованный неповторимой красотой и своенравной дикостью этих мест.

 – Алёна Эдуардовна, это ваша первая зарплата в больнице? – прищурил орлиные глаза Давид Манукянович.

– Первая, – смутилась Алёна, сжимаю пачку банкнот в кармане.

– Согласно нашим традициям её нужно обмыть.

– Давид Манукянович, вам лишь бы  повод найти, – заулыбалась Окотэтто Ирина Семёновна, единственный ненецкий врач в больнице.

– Точно, Ирина Семёновна,  Манукяновича давно нужно на учет наркологический поставить, – подключился к разговору молчавший Семён Семёнович.

Окончания разговора Алёна не слышала, застегнув пальто на все пуговицы, поглубже натянув шапку, вышла из конторы. Вначале ей показалось, что пурга стихла. Но, не успев дойти до угла конторы, порыв ветра сначала попытался снять шапку, а позже, передумав, схватил Алёну и беспечно потащил, увлекая её за собой. Эта игра с ветром  лишь ещё больше взбодрила её, у неё в кармане лежало целое состояние. Войдя в поликлинику, Алёна  стряхнула снег. В кабинете сидела одна Альфия и пересчитывала деньги. Пачка казалась втрое толще, чем получила Алёна. Она хмурила брови, что-то считала на бумажке, беззвучно шевеля губами.

– Не пойму, почему так мало? Может быть, что-то не подсчитали? Завтра пойду к Ольге Юрьевне, пусть при мне всё перепроверит. Сегодня метёт сильно.

Алёна, сжимала в кармане деньги и не раздевалась, ей что-то хотелось совершить необычное, и она по привычке обдумывала.

Несколько минут она так и стояла около двери, наконец, Альфия удивлено на неё уставилась:

– А вы почему не раздеваетесь?

Алёна ещё немного помедлила и выпалила, запинаясь и смущаясь.

– Я сегодня первую зарплату получила, быть может, купить что-нибудь? Как отмечают получение первой зарплаты?

Альфия удивленно посмотрела на Алёну:

– Да все по-разному отмечают. Купите бутылку вина, да к чаю что-нибудь. Сегодня как раз Ирина Семёновна будет проставляться, заодно и поставите. Подождите, кажется, Лиза хотела ещё за категорию ставить, – и она снова наклонилась над расчетами зарплаты.

– А Лиза уже купила что-нибудь?

– Да нет, откуда?! Денег два месяца не видели! Уже вся больница продукты в магазине под запись  брала.

– Я пойду схожу к «Шпильке».

В этом северном поселке, в отличие от столичных городов, магазины называли по фамилии владельца.

– Пурга на улице, сдует вас в тундру, и не найдут. Дойдите до Лизы, может, она тоже будет ставить, а вместе на «скорой» доедите.

Услышав слово «скорая», Алёна немного растерялась.
– Не знаю, как-то неудобно на «скорой».

Видя, что Алёна уже никуда идти не хочет, Альфия приободрила её:
– Вы дойдите до Лизы, она сама с машиной договорится.

Это прозвучало убедительно, и Алёна поспешила к Лизе в процедурный кабинет. Постучав, она вошла. Лиза ершиком тёрла пробирки, рядом на кушетке расположилась Катя.

Лиза казалась хмурой и какой-то злой.

– Не помешала? – замялась на пороге Алёна.

Видя недовольное лицо всегда улыбающейся Лизы, сконфузилась, прежний порыв исчез, и ей уже казалось неудобным, что она хлопочет по таким пустякам, а у самой ещё куча недописанных карточек.

– Проходите, Алёна Эдуардовна! Мы с Катей решаем, куда денжища потратить, – стала загибать крепкие пальцы. – За продукты «Шпильке» и «Гаврильцу» отдать, мясо купить нужно – скоро забойка начнется, дочке новые зимние ботинки присмотрела, а то она старые донашивает. И все, больше и денег нет, а я – женщина видная, мне хочется и себе что-нибудь прикупить.

– Мужа своего бывшего тряси, как детей делать – это они мастера, а кто их кормить будет! – грубо проговорила Катя.

– Бывший мой  алименты третий месяц не шлет. Совесть совсем потерял. Заявление что ли в суд написать? – продолжала Лиза без всякой злости, немного устало. – Надоело это безденежье!

– Может у него тоже деньги задерживают, – неожиданно заступилась Катя.

– Они деньги вовремя получают, – заспорила с ней Лиза.

– А ты то откуда знаешь? – засипела Катя.

– Знаю я и всё тут! – поставила победную точку Лиза, улыбнулась и, положив руки на пояс, выпятила грудь.

Во время этой перепалки Алёна очутилась посреди процедурного кабинета и не знала, что ей делать. Смелость покинула её. Она поочередно смотрела, то на Лизу, то на Катю, не зная, что сказать, поэтому чувствовала себя неловко. Наконец, поймав секунду тишины, она успела вставить фразу:

– А у меня сегодня первая зарплата на Севере. Отметить хочу!

Ей казалось, что её голос звучал излишне пискляво. Она забеспокоилась: «И кого интересует твоя зарплата, да и ты сама, скорей всего, никого не интересуешь». Ей хотелось убежать в свой кабинет и писать, и писать карточки больных, не поднимая головы.

  Не успела она закончить фразу, как Катя легонько толкнула Лизу в плечо:

– Видишь, Лиза, а ты заладила: «Нельзя, нельзя». Люди образованные, не тебе чета с тремя курсами училища, говорят – выпить нужно. Всё, ты меня не остановишь.

– Катя, сопьешься ты!

– Сопьюсь, на учет к психонаркологу встану, он меня лечить будет кодированием, – вытянувшись по струнке, сделав круглые глаза, голосом ночного кошмара завыла. – Пить нельзя, пить нельзя, а то...
Лиза, не дав ей закончить фразу, сама придумала наказание:
– А то волосы выпадут.

– Всё, перестань говорить об этом! Я старый шампунь выкинула, а новый у меня нормально к волосам подходит, не единого волоска ещё не выпало.

– Ну ладно, девочки, если у нас сегодня праздник, то давайте его отмечать!
Лиза, зайдя за ширму, стала переодеваться.

– А куда пойдем? – спросила Алёна.

– Конечно, к «Шпильке», к нему вчера машина с фруктами пришла.

– А можно я с вами пойду? – запросилась Катя.

– Одевайся давай бегом! – весело прикрикнула на неё Лиза. – Мне ещё потом пробирки домывать нужно!

Прежняя эйфория вернулась к Алёне, она слушала, как весело бранятся подруги, улыбалась и думала: «Странно, а ведь у меня никогда не было настоящих подруг ни в школе, ни в институте».

Катя пошла переодеваться в свой кабинет, а Лиза заглянула в кабинет заведующего. Заведующий поликлиникой Семён Семёнович и старшая медсестра Марина Викторовна делили кабинет на двоих. До приезда Семён Семёновича Марина Викторовна считалась тринадцать лет полновластной его хозяйкой и теперь втихомолку полагала, что её кабинет оккупируют. Компьютер Семёна Семёновича занимал большую  часть малюсенького кабинета, но Марина Викторовна не сдавалась и обставила оставшийся свободный угол комнатными цветами, для борьбы с компьютерной радиацией. Цветов поместилось действительно много, они занимали весь подоконник, висели на стенах в красивых кашпо, стояли на шкафу, и два огромных горшка с трудом помещались на полу. Для мизерного кабинетика получился вполне адекватный ответ на вторжения непрошенного компьютера. Раз в неделю старшая медсестра устраивала генеральную помывку своим цветочным помощникам, и в этот день Семён Семёнович, вообще, старался в кабинете не появляться. Зато все остальные дни он просиживал в нём с утра до ночи, печатая очередное методическое руководство.

Заглянув, Лиза увидела, что Семён Семёнович что-то разглядывает на мониторе, а Марина Викторовна, заполняет журнал больничных листов.

– Марина Викторовна, можно мне до «Шпильки» дойти, хочу категорию сегодня отметить.

– Это правильно! А что есть у «Шпильки»? – поинтересовалась Марина Викторовна серьезным тоном.

– Ирина Семёновна говорит, что фрукты видела, как разгружали, сейчас продавать должны. Вам что-нибудь взять?

– Все есть, ничего не нужно. Подожди, виноград купи, если будет.

– Ну все, я пошла.

– Ты, Лиза, пешком что ли?

– Нет, сейчас «скорую» попрошу.

Минуту подождав в холле Катю, они втроем зашагали по переходу в отделение «скорой помощи». Впереди шла Лиза, за ней Катя и замыкала шествие Алёна.

Проходя мимо ординаторской общего отделения, Алёна услышала разгоряченные мужские голоса.

– Общее отделение уже отмечает, – повернувшись к Кате, мягко сказала Лиза.
Подойдя к отделению «скорой помощи», они увидели, что машины нет. Девушки вошли  в отделение уже не так смело. Дежурила старший фельдшер Вероника Сергеевна, всегда серьезная и ответственная. Никто не помнил, когда она приехала, казалось, она работала здесь всегда. Однажды Алёна стала свидетельницей того, как Вероника Сергеевна отчитывала медсестер детского отделения за то, что они попросили «скорую» съездить на ферму за молоком.

  Алёна не умела просить об одолжении, волновалась и пряталась за спины Лизы и Кати.

– Вероника Сергеевна, а можно нам взять «скорую» и съездить к «Шпильке»? – задорно улыбаясь, начала упрашивать Лиза.

– Девочки, а с какой радости – это вам такси что ли? А если срочный вызов, что мне тогда делать прикажите? – и она отвернулась к окну, через секунду любопытство заставило её повернуться и спросить. – А что вы там купить хотели?

– Это не нам – это Алёне Эдуардовне нужно съездить, а я с Катей с ней по пути.
– Алёне Эдуардовне? – переспросила Вероника Сергеевна.

Лиза с Катей расступились, и за ними показалась Алёна. Она смущенно стала объяснять:

– Здравствуйте, Вероника Сергеевна. Я подумала, вдруг машина свободна, и можно съездить, а то на улице метёт так, что с ног сдувает.

– Конечно, Алёна Эдуардовна, сейчас машину вызову, и съездите, а я вас сначала и не заметила. Думала, девочки одни пришли, а девочкам ножками, ножками нужно.

Алёна опять столкнулась с тем, что в этом посёлке она была  не просто Алёна, а Алёна Эдуардовна, где к её просьбам прислушиваются и стараются их выполнить.

– Как вам у нас в поселке живется? – ласково поинтересовалась Вероника Сергеевна.

– Хорошо, только иногда холодно.

– Холодно?! – Вероника Сергеёвна подмигнула Лизе и Кате. – Так одеваться нужно. В вашем-то пальтишке, конечно, холодно, в нем только в городе и щеголять на бульваре. А здесь пуховик бы не помешал. Купите ещё! Первый год все приезжие так мучаются, пока что-нибудь не присмотрят. Вон Семён Семёнович в первую зиму до января в кожаной курточке профорсил, тоже свитер оденет и вперед.

– А Момджан  Назарбекович, – подхватила  Лиза, – две зимы какую-то горную овечью накидку проносил.

– Этих с востока каким только ветром сюда занесло? – махнула рукой Вероника Сергеевна.

– Одеваться нужно или мужа найти, чтобы он одевал! Согласны девчонки? – и она снова посмотрела на Лизу.

– Где его найдешь? А найдешь, через полгода только и узнаешь, что пьёт как лошадь да дерётся, – махнула рукой Катя.

Скрипнули тормоза подъехавшей машины.

– Спасибо вам, – поблагодарила Алёна.

– Езжайте, – проводила Вероника Сергеевна.

Алёна, садясь в машину, удивлялась: «Кому сказать, никто не поверит, до магазина двести метров, а меня отвозят». Когда задувала пурга, эти метры казались непреодолимыми. За час ветер надул снежные торосы и, выезжая с больничного двора, машина с трудом преодолевала препятствия.

– Шапку берегите, Алёна Эдуардовна, – предупредила Лиза.- Случай был, у одного приезжего шапку с головы сдуло, и пока он её нашел, уши отморозил, ампутировать пришлось.

Алёна так и не поняла: шутит или серьезно говорит Лиза, но на всякий случай рукой придержала шапку.

Мело так, что и не видно было, куда едет машина. Водитель Раис, не видя дороги, скорее интуитивно доехал до магазина и остановился.

  В такую пургу магазин пустовал. Алёна смотрела на длинные ряды полок со спиртными напитками, глаза разбегались от этикеток. Она никогда не покупала и не знала, что взять. До приезда в посёлок она пребывала в твёрдой уверенности, что спиртное пьют только нравственно падшие люди. Сама она пробовала шампанское только один раз на Новый год.

  Зато Лиза с Катей быстро набирали продукты, когда образовался второй пакет, Лиза остановилась.

– Лиза, а мне, что лучше купить?

– Вон, вино недорогое болгарское полусладкое, возьмите. Закуски там будет много. Давайте ещё рулетик к чаю и печенье.

Алёна впервые так покупала на сабантуй. Продавец насчитал ей триста пятьдесят рублей.

  Алёна непроизвольно вздохнула.

– Много получается? – услышав её вздох, справилась Лиза. – Вот так и живем.
Алёне было непривычно так тратить деньги. Приехав в посёлок и прожив один месяц, она потратила всего чуть больше тысячи рублей. А тут за один вечер такая громадная сумма. Лиза не дала долго грустить о потраченных деньгах.

– Ну, девочки, в машину, а то нас уже, наверное, потеряли.

Раис на обратной дороге притормозил машину около поликлинического входа.
Войдя в поликлинику, Алёна удивилась, что не было обычных вечерних посетителей, хотя часы показывали всего лишь начало шестого.

Словно отгадав её мысли, Лиза проронила:

– Кто пойдет в такую погоду? Проще ночью «скорую» вызвать.

В кабинете сидела одна Альфия.

– Я уже волноваться начала, думаю, куда вы пропали? Давайте пакет, я отнесу к столу.

– Тогда я успею ещё что-нибудь написать.

– Конечно, пишите!

Алёна торопливо разделась и продолжила записывать приёмы в карточках. Не смотря на то, что она очень старалась, когда за ней вернулась Альфия и позвала к столу, оставались  недописанными ещё около десятка карточек.

– Домой их что ли взять? – нерешительно задумалась Алёна.

– Зачем с собой? Завтра прием со второй смены, с утра всё успеете сделать.

Алёна облегченно вздохнула, она совсем забыла, что завтра прием с 15-00. «Конечно, завтра все и напишу» – успокоилась она.

Она никогда не участвовала в таких мероприятиях и сильно волновалась. Её часто приглашали, но всегда находилась неотложная работа: писать карточки, направления, проверять диспансерную группу. Алёна всегда находила себе работу, хотя у участкового детского врача её и не нужно было искать. Она подошла к зеркалу и посмотрела на себя: волосы казались взлохмаченными, а без привычного медицинского халата она чувствовала себя обнаженной. Надев халат, Алёна поспешила за медсестрой.

Глава четвертая

  В дерматовенерологическом кабинете приготовили два стола, застеленных голубыми одноразовыми хирургическими простынями, и уже расположилось около двадцати человек. Алёна смутилась и застыла в дверях. Ей на помощь пришла старшая медсестра Марина Викторовна.

– Алёна Эдуардовна, молодцы, что подошли. Вам место есть рядом с Семёном Семёновичем. Наверное, для вас он его грел.

Семён Семенович, сидя на кушетке, подвинулся, и рядом действительно образовалось немного пространства. Алёна, покраснев, неуклюже переступая через ноги, стала пробираться к своему месту. Её ожидали без сомнения самые сложные минуты. Ей казалось, что десятки глаз оценивающе смотрят на неё, ей хотелось быть незаметной, а лучше бы вообще не приходить сегодня на вечер. Задумавшись, она запнулась за штангу лазерного аппарата и чуть не упала. Её обхватили чьи-то крепкие руки, и она услышала шутливый голос анестезиолога Трофима:

– Александр Александрович, что это вы аппарат не убрали? Хотите вовсе педиатрическую службу без кадров оставить?!

  Лапушкин Александр Александрович врач-дерматолог, бессменным хозяином этого кабинета, а заодно и заместитель главного врача по организационно-методической работе. В качестве заместителя Розенталя он являлся образцом послушания, исполнительности, причём  лишенный маломальской амбиции. Наоборот, те месяцы, когда он оставался исполняющим обязанности главного врача, а сам Розенталь улетал в очередной отпуск, наступали для Александра Александровича самые черные дни. Он худел и постоянно грыз ногти, будучи по характеру  добрым и безотказным, а все сотрудники этим беззастенчиво пользовались. Жил один, несмотря на старание одиноких женщин подженить его на себе. Его пациенты – женщины, а особенно мужчины, все как один восторгались мягкостью и деликатностью.

  Ирина Семёновна предложила выкатить этот аппарат в коридор, но Алёну уже благополучно усадили рядом с Семёном Семёновичем, и интерес к аппарату тут же угас.
  Марина Викторовна встала, осмотрела собравшихся. Все на секунду замолчали под её твердым взглядом.

В этот момент показалась гинеколог Владлена Вениаминовна.

– Владлена Вениаминовна, вы у нас одна за всех работаете – это, наверное, перед начальством рисуетесь, – раздался звонкий голос Трофима.

– Трофим, работы море, голову поднять некогда. Это вон у нас бездельник сидит, и тут полставки, и там полставки, – показала глазами на Александра Александровича.
  Марина Викторовна больше не дала никому вставить фразу, начала говорить.

  Алёна с интересом всех рассматривала. Первое волнение от встречи с новыми людьми прошло. Она знала почти всех здесь сидящих. Странно, все сидели и не обращали на Алёну никакого внимания. Она чувствовала себя среди этих людей свободно и раскованно.

– Алёна Эдуардовна, передайте вино, – услышала голос Семёна Семёновича.
Не сразу поняла, что обращаются к ней.

Стали наливать вино и водку. Она удивилась тому, что большинство из присутствующих женщин пили водку.

– Что предпочитаете пить при ураганном ветре, Алёна Эдуардовна, – уточнил Трофим, разливающий с её стороны.

– Мне вино.

– А я смотрю, вы в душе романтик.

  Наполнив мензурки (а пили из них), все вопросительно уставились на виновницу этого собрания Ирину Семёновну.

Она числилась единственным ненецким врачом в больнице, поэтому все тундровые ненцы с любыми заболеваниями приходили вначале к ней, а уж потом она направляла их к нужному врачу. Она знала про всех вплоть до бабушек и прабабушек.

Ирина Семёновна, взяв мензурку, встала. Все заметили, что она волнуется. Осмотрев всех и, остановила взгляд на Алёне:

– Вчера дочь родила сына, весит три килограмма, а рост пятьдесят два сантиметра. Уже Павлом назвали. Родила сама, роды прошли нормально, не помогали, – выпалила скороговоркой. Вот я и бабушкой стала.

– Здоровая девка, сама должна рожать, – в наступившей тишине прокомментировала  гинеколог Владлена Вениаминовна.

Никто не пил. Все по-прежнему вопросительно смотрели на Ирину Семёновну, ещё чего-то ожидая.

И тогда Марина Викторовна подняла вверх мензурку и громко выкрикнула:

– За счастливую бабушку!

В эту же секунду весь стол пришел в движение, стали выпивать и закусывать. На несколько минут над столом повисло молчание.

  Алёна выпила один глоток сладковатого с кислинкой теплого вина. Она видела, что Альфия и Лиза пили водку.

Ирина Семёновна, выпившая водку и немного раскрасневшаяся, обращаясь к Александру Александровичу, но на весь стол, объявила:

– У нас же ещё строганина в морозильнике приготовлена.

Альфия сбегала и вскоре вернулась с большой тарелкой аккуратно поструганной рыбы. Увидев строганину, все дружно сдвинули тарелки с салатами на край, освобождая центр стола, куда и поместили рыбу. Приготовили и «макалку» для рыбы. Алёна краем уха услышала, как Марина Викторовна тихонько обращается к Семён Семёновичу:

– Под холодненькое нужно налить.

Атмосфера становилась более раскованной, и женщины уже разливали себе сами.

– Вам, Алёна Эдуардовна, что налить? – галантно осведомился Трофим.

– Я вино пью, – моргнула ресницами Алёна.

– Вы вино пьете, это очень плохо.

– Почему плохо? – полюбопытствовала Алёна, ожидая веселый подвох.

– Пурга ещё неделю провьюжит. Мы с вами должны не только о себе думать, но и о тех, кто в тундре.

  Алёна была трезвая, но общая атмосфера праздника – веселая,  дурашливая эйфория, охватывала и её. Со всех сторон сыпались шутки, веселые медицинские истории и анекдоты. Алёна за подобным застольем присутствовала впервые.

   Она представила себе семейные праздники:

   Все они одинаково проходили, мрачно и угрюмо. Гости собирались и чопорно усаживались. Праздничный стол ломился от закусок, но никто не веселился. Гости накладывали и молча ели, над столом повисала напряженная тишина. Отец всегда сидел в центре стола, он был главный. Иногда он шутил. Его шутки больше смахивали на желчный сарказм. За этим общим столом родных ей людей Алёна чувствовала себя одиноко и незащищено. Ей хотелось быть маленькой, чтобы никто не обращал на неё внимания. Мать улыбалась, но улыбка получалась вымученная, жалобная и искусственная. Дядя начинал что-то рассказывать отцу, а тот слушал, и было видно, что не доволен. Хотелось побыстрее все съесть и убежать в свою комнату, но она знала, что мама ещё приготовила «по всем правилам» запеченную курицу, и неприлично убегать, когда гости только сели за стол.

– Как учишься? – обычно интересовалась тетя, – уроков много задают?

 Алёна торопливо отвечала: «Учусь хорошо, задают много, и много времени провожу в библиотеке». Хотя на последних курсах она заходила в неё скорее по привычке, стараясь приходить домой как можно позже. Затем шли вопросы: не познакомилась ли она с мальчиком и когда собирается замуж? Алёна краснела и шептала тихо, чтобы отец не слышал, но отец, как бы он не был увлечен разговором, всегда вмешивался: «Какой  мальчик? Рано ей ещё! Пусть институт сначала закончит, а замуж всегда успеет – это быстро сейчас делается». Алёна невольно становилась главной темой для разговора. Она напряженно молчала, лишь молила, чтобы этот разговор быстрее закончился.

– Вот двоюродная сестра моей соседки на втором курсе замуж вышла и продолжает учиться, а в декрет не собирается, – нагнетала обстановку тетя.

  Обсуждение её затягивалось и Алёна, опустив голову, молча ковыряла вилкой в своей тарелке одинокую горошину. Её обсуждали, открыто, беззастенчиво, словно решали – на эти выходные выкопать картошку или пусть неделю ещё порастет.

  Мама, видя, как мучается Алёна, всегда приходила ей на помощь.

– Кому салатика или грибочков положить. Может уже курочку нести?

Но эти хитрости обычно не проходили. Отец заводился, и его было не остановить.

– А я считаю, что до двадцати пяти лет замуж выходить, вообще, нельзя! С мужем какая учеба: готовка, стирка, уборка, а тут серьезный университет.

  Среди родственников Алёна единственная училась в медицинском университете, и это давало дополнительные очки её отцу в этих спорах.

– Это же медицина, тут вон, сколько знать нужно! – и, обращаясь к Алёне, уточнял. – У вас в университете сколько экзаменов нужно сдать?

– Сорок экзаменов и пятьдесят зачетов, – выдавливала из себя Алёна.

– Слышали, сколько, – торжествовал отец и обводил родственников победоносным взглядом. – А вы замуж, замуж. Знаю я все про эти ранние браки. Спят с кем попало, а потом ребенок без отца рождается. Мне такого не надо! – он невольно сердился. – На улицу сразу отправлю, где нагуляла, там пускай и живет.

  Алёна сидела, вся вжавшись в стул, будто уже принесшая в подоле.

– Ну что ты опять начинаешь? – пробовала вмешаться мать.

– А ты сиди и не защищай её. Всё о чем-то шушукайтесь, в комнате закрываетесь, вместо того, чтобы все вопросы вместе решать. Я же вижу, как вы что-то скрываете от меня.

Дядя тоже пытался утихомирить отца.

– Ну, это же женщины! Тебе все интересно знать, а так не бывает! Я тоже не знаю, о чем моя дочь с матерью шепчутся.

– А ты поинтересуйся, о чём шепчутся! У тебя дочь-то – взрослая, внуку уже пятнадцать лет, а моей всего-то двадцать один скоро исполнится. Любой ей на улице нашепчет и все. Она в людях не разбирается, доверчивая, сердце доброе, не со зла и случится. Негодяев так  много. Газету открываешь – одни пакости пишут: этот пьет, тот гуляет. Раньше скрывали, стыдились людей, а сейчас откровенно друг перед другом хвастаются, кто сколько имеет жен. Она же совсем домашняя, ей бы только книги читать!

– Я вот и предлагаю их с Павлом познакомить, – успевала вставить словечко тетя. – Не пьет, не курит, бригадиром работает.

– Ты лучше молчи, вообще! Павлик он же уже женат был два раза, у него детей, поди, четверо, а почему его жены бросают? Никто не знает!

– Пили они, он их сам оставил, – сопротивлялась тетя.

– Пили до свадьбы что ли? Нет, после пить начали, неизвестно почему! Может быть, бьет, а может, гуляет.

– Нет, никого не бьет, он смирный.

– Ты ещё деда Евлампия восьмидесятилетнего предложи: не пьет, не гуляет, пенсию получает.

Шутка получилась разряжающая, тему перевели, и Алёна облегченно вздохнула...

– Алёна Эдуардовна, а вы почему не пьете? Сидите, в облаках витаете. Все уже выпили за высшую Лизину категорию, – это Трофим по-соседски ухаживал за ней.

– А вы её не спаивайте, Трофим! – стал защищать Алёну Семён Семёнович.
– Это почему же, Семён Семёнович, мне её нельзя спаивать, а кто же тогда будет кандидатов для наркологического учета готовить, если не я?

– Алёна Эдуардовна, давайте не держите! За мое мастерство! – улыбнулась Лиза.
– Даже не знаю, как у меня получится, я водку ещё ни разу не пила.

– Тут все, кто приехали, ни разу её не пили, – закусывая огурцом процедила гинеколог Владлена Вениаминовна. – Я тоже не пила, меня вон тот змей совратил, –  и она мотнула головой на Александра Александровича.

Александр Александрович, не до конца прожевал кусочек строганины, профилософствовал:

– Пороки заложены в каждом, их просто водка открывает.

– В ком-то пороки, а в ком-то и хорошие черты – вступила в спор Марина Викторовна.
Алёна посмотрела на прозрачную водку в своей мензурке. Она поднесла и понюхала. Противный запах ей не понравился и она невольно сморщилась.

– Алёна Эдуардовна, я вам на полглоточка налил ознакомиться. Вы не нюхайте – это же не коньяк, а сразу глотайте и закусывайте, – подбодрил Трофим.

Алёна поднесла к губам, сделала маленький глоток, горечь попала в рот, она глотнула и залпом выпила. Почувствовала, как горячая волна покатилась вниз, обжигая желудок. Трофим протянул строганину, но она схватила стакан с соком и судорожно сделала два глотка. Горечь прошла. Алёна взяла кусочек строганины.

– Ешьте, ешьте, это муксун свежий. Вчера муж вечером с реки привез, – советовала Ирина Семёновна.

Где-то внутри потеплело, она чувствовала, как приятная теплота разливается по всему телу. Алёна невольно улыбнулась.

– Вот, Александр Александрович, как нужно работать с молодыми врачами.

– Да, Трофим, вы их совращаете с большим опытом.

– Владлена Вениаминовна, и он считает, что я совращаю! Да я желторотый птенец в сравнении с ним.

– Трофим – это точно! Это гусь ещё тот, хитрый и умный. Я его хорошо знаю, тихушника этого.

Многие стали собираться.

Лиза ушла в числе первых. Алёна сделала робкую попытку встать.

– А вы куда, Алёна Эдуардовна? Эти торопятся в садик да домой детей кормить, а вы сидите, вас на «скорой» отвезут. Тем более ещё за вас не пили, – уверенно остановила её Марина Викторовна.

 Общую беседу за столом уже не поддерживали. Все разделились на группы по два - три человека, что-то рассказывали, иногда кто-то затрагивал  интересующие всех темы, и тогда беседа стихийно становилась общей.

– Премию-то дадут в этом году? – тихо спросила Альфия у Марины Викторовны.
Этот вопрос интересовал всех, и его тут же переадресовали Александру Александровичу.

– Адменеструация пока не может окончательно ответить на столь интимный вопрос.

– Ещё не все себе купили коттеджи, – весело прокомментировал Трофим.

– Коттеджи, может, уже и все купили, да не у всех в гараже стоит новая вульвочка.
Все улыбались знакомым шуткам.

Семён Семёнович долго лазил по своим карманам, наконец, нащупал зажигалку с сигаретами и попросил Алёну пропустить его покурить. Алёна стала пропускать Семёна Семёновича, снова запнулась о злосчастный лазерный аппарат. В этот раз она проходила так естественно и просто, что за столом никто не обратил на этот факт никакого внимания. Стол ещё поредел, осталось не больше десяти человек.

– У нас в коллективе ещё одно важное и радостное событие. К нам вливается новый сотрудник. Мы всегда рады этому, особенно, если он ответственный и квалифицированный специалист.

Когда это произносила Марина Викторовна, гинеколог Владлена Вениаминовна вертела головой по сторонам и не могла понять, о ком идет речь.

– Владлена Вениаминовна, нечего головой крутить, это мы говорим об Алёне Эдуардовне, – подсказал Александр Александрович.

– А мне кажется, она так уже давно работает, такая компанейская девочка, нашла со всеми общий язык. Молодежь быстро приезжает, а время вообще летит незаметно. Вон у тебя уже и плешь на голове, а все никак жениться не хочешь!

– Да куда мне, – ухмыльнулся Александр Александрович, рассматривая всех присутствующих через свою мензурку с водкой. – Тем более я себе новую подругу заказал, на этот раз блондинку, они такие зажигательные, – он плотоядно облизнулся.

– Слушай, у тебя же была одна, кажется, её Ли-ли звали.

– Слабая оказалась, лопнула после первой нашей брачной ночи.

– Так её же готовить нужно, вазелином намазать, – давилась от смеха Владлена Вениаминовна.

Алёна сидела среди этих людей, и эти разговоры её уже ничуть не смущали. Она смеялась со всеми над шутками неунывающего Александра Александровича.

  Вернулся покуривший Семён Семёнович, в кабинете запахло табаком. Он взял мензурку и предложил тост:

– Давайте выпьем за нового сотрудника.

– Лучше за новую сотрудницу выпьем, – вставила уже немного пьяная Альфия.

– Давайте, Алёна Эдуардовна, – выдавил Александр Александрович. – Обживайтесь, нравитесь вы больным, а значит, и нам нравитесь. За вас!

  Если за первые тосты практически никто не чокался, то сейчас, кто бы где не сидел, всё равно тянул свою мензурку.

  Алена улыбалась, она опять понюхала мензурку – водка по-прежнему пахла противно, тогда она взяла в одну руку мензурку, а в другую – стаканчик с соком и, залпом выпив, запила.

– Наш человек? – шутливо осведомилась Владлена Вениаминовна у Александра Александровича, кивая на Алёну.

– Ну, а какие могут быть разговоры, наливает, выпивает, конечно, наш! Куда мы теперь её отдадим.

– Ей бы теперь жениха найти, – обеспокоилась захмелевшая Ирина Семёновна, обхватив голову руками.

– Ну, с этим она сама справится, без нашей помощи, – отрезала Марина Викторовна.

– Я вот такой же молодой приехала, – взгрустнула Владлена Вениаминовна.

Александр Александрович в этот момент зацеплял на вилку кусочек копченой рыбки.

– Диета насмарку, опять нажрусь как свинья, – сокрушался он.

– А вы худеете, Александр Александрович? – ласково осведомился Трофим.

– А как же! Мой нормальный вес семьдесят восемь килограммов, а с этими праздниками заплыл так, что в зеркало страшно на себя смотреть, не то что взвешиваться.

– Так праздников ещё не начались!

– У них в адменеструации свои праздники, – прокомментировала Владлена Вениаминовна.

В этот момент замигала лампочка, и в кабинете повисла такая тишина, что стал слышен свист бушующего ветра за окном.

– Видно коротнуло где-то. Говорят, через неделю температура до пятидесяти градусов упадет,- буркнул Семён Семёнович. – Коммунальщикам уже предупреждение выслали, чтобы по ночам усиленные бригады дежурили.

– Давайте по маленькой напосошок и закруглимся, восьмой час уже, – предложила Владлена Вениаминовна.

Разлили остатки водки.

– У меня есть тост, – Трофим взял мензурку в руки. – Давайте выпьем за удивительный Север: кто здесь ещё не был, того сюда манит; тот, кто приезжает на год, остается здесь навсегда. А если кто и уезжает отсюда, все равно затем возвращается, хоть через десять лет. На земле жить не может! Заманивает он прежде всего людьми. Нет нигде больше таких открытых, добрых, преданных делу сердец как здесь! Правда? – и он бросил взгляд на Алену.

  Его слова проникли в самое сердце. У неё никогда не было ни друзей, ни коллектива, с ней никто и никогда не разговаривал. Ей казалось, что она живет в другом измерении, почему ей такое счастье? Значит правда, если долго страдать, то обязательно будет счастье. А разве она страдала? А разве одиночество – это не страдание? Быть одной так мучительно! Сердце сохнет от печали и никчемности. Хочется любить, хочется быть нужной. Всё это в один миг пронеслось в её сознании.

  Сок уже выпили весь, и поэтому запивали теплым огуречным рассолом. Пока произносили последний тост Альфия успела перемыть посуду. До чая, как обычно, и не дошло. Стали собираться и всей гурьбой потопали на «скорую помощь».

  На скорой ночью дежурила фельдшер Лариса: гибкая, зеленоглазая,  двадцатипятилетняя девушка. На земле с родителями оставила маленького сына, развелась с тихим, но пьющим мужем и теперь в поселке выбирала себе жениха очень разборчиво. С любимым она уже настрадалась и теперь хотела богатого мужа.

  Увидев анестезиолога Трофима, Лариса обрадовалась.

– Вот значит вы где! А мы вас час назад искали.

Трофим сразу стал серьезным:

– Что случилось?

– Больному в детском отделении похужело – обострение бронхиальной астмы. Дежурный врач приехал, все сделал.

– Понятно. А  кто сегодня дежурит?

– Соболевский, фтизиатр.

– Хорошо, а мы все по домам. Где машина?

– Сейчас вызову.

  Лариса по рации вызвала машину из гаража.
Александр Александрович попрощался со всеми и зашагал к конторе.

– Неутомимый какой, дальше работать пошел, – съязвил Трофим.

– О чем ты! Сейчас до кабинета дойдет, компьютер включит, в кресло упадет, и на девочек на порно-сайтах до ночи любоваться будет. Работничек! Это мы работаем, Алёна работает, как не прохожу мимо её кабинета, так там человек по сорок сидит, когда только успевает? Главный врач у нас умный, знает, что молодежь нужно приглашать: и платить не нужно, и работает за всех!

– Владлена Вениаминовна, нам с вами, двум здешним поселковым  мамонтам, уже понятны их административные игры.

И хотя Трофим работал чуть больше двух лет, всем казалось, что он здесь и родился.

– Конечно, понятно, заместители ставок себе понабрали, а кто работает? Один Александр Александрович и пашет по вечерам.

– Он не пашет, у него это хобби, мальчиков смотреть и простату массировать. Этим он свое нервное напряжение снимает, – присоединился к разговору Семён Семёнович.

  Подъехала «скорая», стали в неё загружаться. Кроме Алёны сели Семён Семёнович, Владлена Вениаминовна, Трофим, Ирина Семёновна и Альфия.

  Пурга не ослабевала. Посёлок погрузился во мрак. Лишь изредка над каким-нибудь домом светил фонарь. В такую погоду его свет казался каким-то сказочным и таинственным. «Скорая» колесила по пустынным поселковым улицам, по переметённой дороге, подвозя каждого до подъезда. Алёна плохо ориентировалась в поселке, а тут ещё в кромешной тьме, в буран, ей казалась, что машина едет очень и очень долго. Наконец подъехали к общежитию, Алёна оказалась самая последняя. Крикнув водителю: «Спасибо», она выскочила из «Уазика», и подхваченная порывом ветра, практически забежала на вахту. Поднявшись на свой второй этаж, она увидела, что на кухне чаёвничают Катя с Лизой.

– Не замело вас? – выглянула Лиза.

– Меня на «скорой» довезли!

  Алёны пребывала в превосходном настроении, сегодняшний вечер превратился для неё в целое приключение, где она являлась не просто зрителем, а полноправным участником. Эти два часа перевернули её жизнь. Она стала другой.
  Как мало иногда нужно, чтобы почувствовать себя счастливой!

Она востребована, её приняли в коллектив. Как меняется всё у человека: жесты, речь, манеры, если он кому-то нужен. Она не одинока! Да, конечно, она одна, но не так, как раньше.

Лиза предложила выпить чай пока горячий.

– Сейчас разденусь, у меня и печенье куплено к чаю.

– Сильно не раздевайтесь, здесь холодно! Ветер северный, если ночью подует восточный - замерзнем все.

Войдя в комнату, Алёна ощутила, что похолодало. Регистры оставались такими же горячими, она поднесла руку к стене и почувствовала, как дует ветер из множества, даже незаметных на глаз, щелей. Даже не дует, ей показалось, что стена не является преградой для шквального ветра. Холод сквозил из стен, окон и пола. Она сняла пальто и валенки, свитер снимать не стала.

  Раньше, для того чтобы хоть что-нибудь сделать, она проговаривала про себя свою речь, потом отвечала за воображаемых собеседников, затем придумывала, что скажут в ответ. Она вела нескончаемый изматывающий диалог с собой. Сегодня эти диалоги отключились. Она просто достала из сумки печенье и пошла на кухню. В кухне и коридоре казалось теплее. Правда и здесь чувствовался ветер, который беспрепятственно разгуливал по всем комнатам. Войдя на кухню, Алёна приветливо воскликнула:

– Как у вас тепло!

– Грейтесь давайте, ветер меняется на восточный. Ох, и намерзнемся! – запереживала Лиза.

Её дочь Даша сидела рядом и уплетала принесенное печенье.

– Мама, а давай я завтра в садик не пойду?

– И хочешь одна сидеть весь день в комнате? – удивилась Лиза.

– Я с тетей Катей останусь, она завтра в ночную смену.

– Как хочешь, можешь её оставить, мне она не мешает, – швыркая чай, пожала плечами Катя.

– Ладно, Катя, посмотрю, как ночь пройдет, – рассудила Лиза, вытаскивая две печенюшки из кармана Даши, которая тихонько делала запасы.

И, уже обращаясь к Алёне:

– Наливайте чай, пока горячий.

Свет в это мгновение потускнел и опять вспыхнул с прежней силой.

– Прошлой зимой на четыре дня электричество отключали во всем поселке. Только в больнице одной и оставили дежурное освещение. Блок, рассказывают, какой-то замкнулся на финской электростанции, пока его нашли, пока заменили, – обеспокоенно известила Лиза, поправляя задравшийся воротничок у Даши.

– Это не блок перегорел, а на компьютере сбой произошел, и по-фински писал, что нужно сделать, а наши электрики  не «бум-бум», ничего в этом не смыслят. Звонили в соседний район, там такая же электростанция стоит, а те тоже не знали, что делать. Так четыре дня наобум по кнопкам тыкали, пока случайно не включили, – ляпнула Катя.

– Это тебе поди Витя растрезвонил? Он же врет, а ты ему веришь! Он и на электростанции никогда не работал.

– А причем здесь Витя, это все говорят! Он водителем на электростанции работает. И не врет он никогда...

  Напряжение опять упало, лампы практически потухли – была видна лишь одна нить накаливания.

– Алёна Эдуардовна, а у вас свеча есть? – забеспокоилась Лиза.

Алёна вспомнила, что на подоконнике валялся маленький свечной огарок.
– Даже не знаю, что-то похожее на окне лежит.

– Даша, оставь печенье в покое, сбегай в комнату и принеси одну свечку. Знаешь же, где они лежат?

– Знаю! На трюмо рядом с помадами, – Даша радостно соскочила и побежала.
– Точно, беги давай, пока ещё совсем свет не погас.

В комнате раздался грохот, что-то упало.

– Даша, что случилось? – крикнула Лиза и уже спокойно, – такая непоседа, все в её руках горит.

  С напряжением творилось неладное: лампы то раскалялись до чудовищно яркого света, то гасли до полного мрака.

– Сейчас, вообще, отключат, где-то коротит, – нахмурилась Катя, допивая чай. – Я же вам письмо забыла  отдать. Сегодня почтальон принес, – и направилась в свою комнату за письмом.

Оставшись наедине, Лиза заметила:

– Страшно так. Иногда в такую погоду кажется, что уже никогда не будет света и тепла, и за несколько часов весь посёлок вымерзнет. При таком ветре и двух часов хватит, чтобы остудить общежитие до уличной температуры. Тогда, задумываюсь, и зачем я только сюда притащилась, что ищу, чего не хватало на земле? Четвертый год уже мучаюсь в общежитии. Приехала, когда Дашке полтора годика лишь исполнилось. Привыкла уже. На землю в отпуск приезжаю, и обратно тянет. Раньше мечтала, что на три года приехала - куплю квартиру и уеду, а теперь и квартира есть и гараж, и чего ещё нужно, не знаю?

  Хлопнула дверь, и практически одновременно Катя и Даша вошли на кухню.

– Вот, – и Катя протянуло письмо.

– Мама, вот свеча. Это фен упал, когда я провод ногой зацепила! – радостно захихикала Даша.

Свет судорожно замигал и наконец потух окончательно. Общежитие погрузилось в тишину.

– Ну все, давайте расходиться. Со свечой не засыпайте, а то сгорим, пожарные приехать не успеют.

Алена сжала конверт и почувствовала леденящий холод исходящий от него, возможно, у Кати он лежал на подоконнике.


Глава пятая

  В своей комнате Алёна зажгла свечу и поставила в пустую банку. Пламя горело неспокойно – дергалось и играло. В комнате стало ещё холоднее. Она подошла и задернула шторы, но это не помогло, они под порывом ветра развевались в разные стороны, как при сквозняке. Не раздеваясь, легла в кровать. Свечу она поставила на стул и придвинула поближе. Стала рассматривать конверт. Это было первое письмо и первая весточка из дома, с тех пор как она уехала. Сама она писала часто и вот получила долгожданный ответ. Было страшно его читать. Письмо написал отец аккуратным, ровным, каллиграфическим почерком с четким наклоном вправо, она вспомнила, как в младших классах отец заставлял её переписывать целые тетради, если находил где-нибудь хоть одну помарку или исправление. «Ты должна быть прилежной и аккуратной ученицей и все делать правильно, и никогда не ошибаться», – часто повторял  отец. Ошибиться – именно этого она больше всего боялась. Боялась ошибиться в школе, ошибиться в выборе подруг, поэтому их у неё никогда и не было. Отец не давал ей права на ошибку, право что-либо сделать самой…

  Она раскрыла письмо и прочла:

  «Здравствуй, дорогая дочь Алёна Эдуардовна. Получили от тебя семь писем, из которых узнали, как ты доехала, как устроилась и как живешь. Не знаю, что и написать в ответ, ты ведь у нас слишком ученая стала, никого не слушаешь, ни родителей, которые кормили и воспитывали тебя, ни родственников, которые всегда советом помочь готовы. За большими деньгами ты погналась, ослушалась всех, бросила своих родителей на старости лет одних помирать и уехала без родительского благословения. Разве мы с матерью тебе когда-нибудь зла хотели, все тебе разрешали, ни в чем не ограничивали, что хотела, то и делала. Тетя твоя предлагает же место врача в детском саду на полставки, до сих пор оно свободно, про это место она через сотрудницу своего сына узнала, та дочку свою в этот садик водит. Зарплата, правда, небольшая, но мы же не совсем старые – прокормим. В квартире у нас не тесно, ты сама знаешь, мы тебе целую комнату отдавали, чтобы ты занималась, и не беспокоили тебя зря. Я и сам никогда не заходил в твое отсутствие, и матери запрещал, мало ли чего, может секрет какой будет. А вместе-то веселей жить и в праздники, и в выходные. Можешь и подруг приглашать, я всегда рад их видеть. Света, кажется, с тобой в группе училась. Хорошая, ты говорила, девушка, не шатается, где попало. Вот хорошо – и приглашай её в гости. И мы с матерью можем рядом посидеть, на вас молодых посмотреть, может, какой разговор поддержим. Не обеднеем, если её и чаем напоим. Мать же, сама знаешь, вкусные шаньги печет.

  Правду сказать, здоровье уже не то стало и у меня, и у матери. Хвораем, лежим, не встаем вовсе, думаем всё: так ли мы тебя воспитали? Если что не так, прости! Не суди слишком строго, ты же сейчас грамотная, сама все понимаешь, что добра желали.
  Капусты в этом году засолили две кадки, а не три, как в прошлом году. Осень стояла сырая, ямку с картошкой два раза верховой водой заливало, мы с матерью все откачали и просушили. На дачу уже не ходим, сезон закончился. Зимой бы торфа и навоза привезти, посмотрю, как здоровье будет. 

  Видел на прошлой неделе твою учительницу по биологии, очень тебя хвалила, называла – ответственной и исполнительной. Вспоминала, что на переменках все дурачились и играли, а ты и доску протрёшь, и цветы польёшь. В поселке ходи скромно не выделяйся, всё это показушное нам не нужно. Никому не доверяй и помалкивай – начальство таких любит и выделяет сразу.

  Не знаю, что ещё написать. В комнате твоей ничего не трогали. Как ты ушла, так всё и стоит. Заколочку твою мать нашла в кармане банного халата, поди, не велика ценность, высылать не будем, там новую купишь.

 Целуем тебя и обнимаем, твои мать и отец».

  Алёна положила письмо и стала смотреть на свечу. Ее красное пламя неспокойно прыгало и билось под порывами ветра. Ветер подул с востока, она ощутила, что в комнате стало ещё холоднее, зато в коридоре, в кухне и в ванной (с обратной, заветренной стороны) становилось тепло. Глядя на свечу, Алёна вспоминала последние дни перед отъездом: отец, придя с дежурства, ложился на диван, отвернувшись к стене, а мать тихонько просила передумать: «Всё и здесь устроится». Чуть ли не каждый день приходила тетя и вела длинные и изнурительные разговоры о том, что не нужно уезжать в такую даль. Отец в день отъезда, когда они с матерью собирали сумки с одеждой и посудой, ворвался в комнату стал кричать и ругаться. Алёна никогда его раньше таким не видела.

– Зачем мы тебя воспитывали и растили!? Чтобы ты в эту дыру поехала? Для чего денег на образование давали? Ни благодарности, ни спасибо! Последние вещи хочешь у нас с матерью забрать, чтобы чужие люди пользовались! Оставляй всё, только книжки бери, а из одежды только то, что на себя наденешь. Ты мать – не защищай её, она туда работать едет, а не чаи гонять и на танцульки ходить. Пусть скромной будет, ничего лишнего ей не давай, все выбросит, потеряет или хуже того украдут. Мы, когда с твоей матерью сошлись, у неё из вещей ничего не было. Всё своим трудом доставалось, вот этими вот руками, и не воровали никогда, и чужого не брали. Ты думаешь, почему мы так хорошо живем и все у нас есть, потому что скромно кушаем и ничего лишнего себе не позволяем. Я, бывало, картошки одной из погреба принесу, и вот ей и питаемся целую неделю, а на праздники можно и консерву открыть рыбную и сосисок отварить, чтобы все видели, как мы хорошо живем. Провожать не поедем, хочешь – такси заказывай или проси кого-нибудь, здесь простимся и всё. Новая жизнь  тебя ждёт, без помощи родителей будешь обходиться. Не слушаешься ты нас, не нужны мы тебе стали, так значит прощай!

  Провожала её тетя. Отец сдержал слово: сам не пошёл провожать и мать не отпустил. С собой взяла две сумки: одну большую и неподъемную с книгами, другую маленькую и легкую с вещами…

  Под одеялом даже в свитере Алёна продрогла. Она открыла дверь в коридор, там было теплее, но с открытой дверью задувало, как в печке. Алёна лежала и размышляла о маме: «Почему нет известий от неё. Что случилось, чем она болеет?» Мать хоть и не одобряла в открытую решение дочери уехать, соглашалась с ней, что надо изменить свою жизнь. Она сама вышла замуж поздно, после тридцати, и хотела дочери совсем другой жизни.

  Зазвонил общий телефон на кухне. Алёна даже вздрогнула, звонок в такую погоду показался каким-то чудом. Она сначала слушала, как он трезвонит, затем вспомнила, что ночью обычно звонили только ей со «скорой». Она спрыгнула с кровати, пошла на кухню и взяла трубку.

– Алло, это Лариса со «скорой», а Алену Эдуардовну, могу услышать?

– Я вас слушаю.

– Сейчас я трубочку доктору передам.

– Алёна Эдуардовна, извините ради бога, что вас разбудил, да ещё в такую погоду, я сегодня дежурю. Мы с вами лично ещё не знакомы, Соболевский Николай Аркадьевич, фтизиатр. Сегодня моё дежурство. Тут ребенок поступил полуторагодовалый с обструктивным бронхитом на фоне температуры за сорок. Мать пьяная, ничего рассказать не может, твердит, что в поликлинику сегодня к доктору ходила, а на прием не попала. Я состояние оцениваю, как средне-тяжелое. Думаю, нужно госпитализировать. Что посоветуете назначить?

Алёна подумала: «Похоже, эта ненка и заглядывала сегодня в кабинет, когда я писала карточки. Состояние в таком возрасте может ухудшиться стремительно, нужно самой осмотреть малыша».

– Я хочу сама его осмотреть.

– Я рад, что вы это предложили. Сейчас вышлю за вами машину.

– Хорошо, жду.

Положив трубку, она пошла в комнату и хотела включить свет, потом вспомнила, что электричества до сих пор нет. При свече стала искать соответствующую главу в учебнике, несмотря на то, что хорошо знала и необходимые препараты, и их дозы. Найдя главу, она быстро пробежала глазами. Не прошло и десяти минут, как под окнами остановилась машина. «Как быстро подъехал! Сколько бы ты раз не читал эти учебники, всегда открываешь для себя что-то новое, на что раньше не обращал внимания», – решила Алёна. Наделась и уже на лестнице встретила поднимающегося водителя Раиса.

  Часы показывали час ночи. Посёлок погрузился в кромешную темноту без единого огонька. Стало страшно, если, действительно, сломается электростанция, что станут делать? Раис умело маневрировал по переметенной дороге. Несколько раз Алену сильно тряхнуло. Подъехали к отделению «скорой помощи». В окне горел свет. Войдя, она увидела мощный фонарь и лежащего на кушетке ребенка и не сразу обратила внимание на стоящего рядом мужчину.

– Алёна Эдуардовна, это я вам звонил и не дал спать.

Алёна сняла пальто, надела халат, помыла руки и стала осматривать ребенка.
Через некоторое время озабоченно бросила Ларисе:

– Диагноз подтвердился, будем госпитализировать.

– Уже оформили в отделение, вот история.

Алёна заполняла историю, краем глаза наблюдая за Николаем, отмечая, его спокойный, располагающий голос.

 Мать сидела на кушетке, свет фонаря  еле освещал этот уголок, и Алёна её так и не рассмотрела.

 Лариса, закончив одевать, сообщила матери:

– Ребенка мы вашего  госпитализируем, а вы или идите домой, или ожидайте в коридоре до утра. Вы пьяны, в отделение сейчас положить вас вместе с ребенком мы не сможем.
Мать выслушала это, пробормотала что-то неразборчивое и, не прощаясь, вышла.
Закончив писать, Алёна передала историю Ларисе, и та повезла мальчика в детское отделение.

Алёна осталась наедине с Николаем.

– Мальчик красивый, видели какие у него чистые, голубые глаза и рот бантиком. Температурит, сопит, а даже не хнычет. Смотрит на нас и, кажется, всё понимает.
– Никогда не видела ненецкого ребёнка с голубыми глазами.

– Она и не ненка, просто ужасно выглядит. Вы посмотрите на фамилию!

– Действительно, я её плохо рассмотрела, а вы давно работайте в больнице?

– Приехал в августе в этом же году, уже обжился. А я вас видел раньше.

 Алёна нахмурилась, ей казалось, что только сегодня она стала полноценным сотрудником больницы, а до этого старалась всех избегать.

Николай продолжил:

– Вы в баню в прошлую субботу к самому открытию ходили, я вас в очереди приметил. Приятно мыться, когда ещё кругом сухо и мало людей. Здесь все друг друга знают, ощущение создается, что тебя разглядывают и обсуждают.

Эти мысли частенько навещали и Алёну, она заулыбалась:

– Вы ещё про личную жизнь расскажите, что это излюбленная тема разговоров, без неё тут вовсе ничего не делается.

– Может это и хорошо, а то в городе подчас чувствуешь себя в огромном потоке людей – одиноко, а здесь как одна семья.

Алёна смотрела на него и чувствовала, что все больше симпатизирует ему. Николай совершенно не походил на других мужчин. Ей всегда казалось, что её никто не понимает и её мысли какие-то неприличные, о чем даже и упоминать нельзя, а с ним Алёна чувствовала себя свободно и естественно. Вернулась Лариса.

– Госпитализировали Ванюшу в специальную палату рядом с постом, сейчас начали капать. Повезло, сегодня опытная медсестра дежурит, всю ночь от него не отойдет.
Алёна задумалась: «Даже не посмотрела, как зовут мальчика. Ванюша – красивое имя!»
Своим приездом Лариса словно помешала.

– Езжайте давайте! Я ещё часик побуду, схожу к Ване, узнаю, как у него дела, а вам выспаться нужно.

Алёне не спешила, сон прошёл, ей наоборот хотелось, чтобы эта волшебная ночь с завыванием ветра никогда не проходила. Ей вдруг показалось, что такая ночь никогда больше не повторится. Грусть заполнила её сердце. Она встала, не находя предлог остаться.

– Счастливо вам дежурить, вызывайте ещё!

– Ещё раз спасибо, что приехали, постараюсь больше вас не тревожить.

Раис довез её до общежития. Она долго поднималась по тёмной лестнице, нащупывая каждую ступеньку. Дверь заскрипела, и она очутилась в своей комнате. «Днем, –  размышляла Алёна, – даже не замечаешь, как скрипят двери и пол, а ночью, когда стараешься не разбудить соседей, живущих от тебя за тоненькой перегородкой, все вещи оживают и приобретают голос. Дверь скрипела медленно и тягуче, полы весело взвизгивали, а кровать бешенным оркестром пищала во всевозможных тональностях на разные лады». Алёна даже закрыла уши, когда ложилась – так ей казалось, что скрепит меньше.

  Стрелки часов равнодушно показали начало четвертого ночи. Ветер, по-видимому, опять изменил направление или стал стихать. В комнате теплело. Тем не менее на постель она залезла, не раздеваясь и не зажигая свечу. События последнего дня навалились на неё. Их было так много, казалось, за всю предыдущую жизнь с ней не происходило столько всего, сколько произошло за один день. Когда события наваливаются хаотичным скопом, и не можешь остановиться на чем-то одном, хочется закрыть глаза и провалиться в спасительное забытье. Алёна закрыла глаза и вспомнила, как однажды увидела странный сон и видела его так отчетливо, как и не спала вовсе. Потом она часто вспоминала его:

  «Будто бы гадала ночью. Растопила свечу и только собралась её в чашу вылить, а вода замутилась, и женщину незнакомую всю в белом увидела. Будто бы этот женский образ спрашивает: «Зачем гадаешь? Я тебе сама все расскажу, что тебя беспокоит и что мучает. Я всё про тебя знаю, что было и что будет. Во-первых,  не страдала ты ещё в жизни, придумываешь себе и жизнь, и людей, и чувства разные. Чтобы страдать – нужно жить, открой дверь, выйди на улицу, ты увидишь, что людям нужна помощь. А ты прячешься от людей, закрываешься панцирем, и не видишь, что есть и более обездоленные и беззащитные, чем ты. Если в тебе заложено добро, то оно обязательно пробьется. Верь в себя, иди своей дорогой и ничего не бойся. Мечта твоя не впереди тебя, а в твоей дороге. Не торопись, иди внимательно, никого не пропусти, кто нуждается в твоей доброте. Во-вторых, я вижу, как в тебе кипят пока невидимые страсти, как ты реагируешь на всё, что происходит кругом. Любая несправедливость, грубое слово, ложь, задевают тебя. Не можешь ты простить их ни себе, ни людям.

   Если тебе кажется, что ты можешь свернуть горы, а в руках своих видишь лишь мелкий песок, то тебе пора выйти с детской песочницы, зашагать вперед – горы сами тебя найдут.

Последнее, ты призываешь, чтобы быстрее наступило будущее. Ты ждешь его, ты загадываешь и волнуешься: «Каким оно будет?» Но оно к тебе не приходит. Поверь мне, будущего нет, есть только сегодня. Как ты его проживешь, как проживешь следующее «сегодня», а затем и следующее – так и будешь жить всегда».

 Сон этот сильно врезался  в память. Видела Алёна его накануне своего отъезда на север. На следующий день она рассказала свой сон матери. Испугалась та очень сильно,  показалось ей, что дочь увидела в чаше свою смерть.

 
Глава шестая

  Утром Алену разбудил будильник. Некоторое время она лежала, вспоминая события вчерашнего дня. Ей опять стало волнительно, как сегодня будут с ней общаться, что ей нужно говорить и как вести себя в больнице, то есть Алёна с утра стала заниматься  обычным своим занятием: придумывать себе события и разные истории, которые сегодня непременно произойдут. Настроение искрилось, поэтому истории выходили счастливые. За окном ветер стих. Ураган закончился. В дверную щель нескромно попадал коридорный свет. Она вспомнила ночной вызов, Ваню с голубыми глазами и нежные руки  доктора, который его пеленал. Она вспомнила каждый эпизод, каждое слова, оттенок каждого слова. Быть может, ей показалось, может Николай совсем не такой. «А я опять нафантазировала», – отругала себя Алёна, но вскоре опять стала представлять – его мягкий голос и его руки.

  Утренние сборы в общежитии всегда суетливы и молчаливы, всем кажется, что всё сказано уже вчера, тем более холодный ветер вымотал всех. Но Алёна с утра вся радостно светилась. На работу она вышла раньше, чем обычно и пошла самой короткой дорогой.

  Буран окончательно прекратился. Мороз усилился. Дорогу во многих местах замело, машины с утра не успели продавить колею. Алёна этого и не замечала, играючи преодолевала снежные заносы, она не шла, а практически бежала. В поликлинику она вошла через главный вход. В регистратуре как обычно с утра собрались медсестры. Проходя мимо них, Алёна улыбнулась и поздоровалась. Ей показалась, что сегодня в ответ она увидела улыбки и услышала приветливые слова. В коридоре ей навстречу попался в слегка помятом халате Семён Семёнович. Вяло мотнув головой вместо приветствия он хмуро пробормотал: «Вы уже расписались в новом приказе по дифтерии, а если расписались, то нужно до обеда занести приказ».

  Переодевшись в пустом кабинете, увидела недописанные карточки и по привычке хотела сразу сесть за стол, однако она подошла к зеркалу, стала поправлять волосы и подкрашивать губы. Это она старалась сделать быстро, но с непривычки провозилась довольно долго. Ещё раз осмотрев себя в зеркало, Алёна осталась довольна. Начался обычный рабочий день. Сев за стол, принялась методично заполнять карточки. Все мысли сосредоточились на работе: какой выставить диагноз, какое назначить лечение. Через час Алёна сделала последнюю запись, закрыла кабинет и вышла. Утром в поликлинике, несмотря на неприемное время, пришло много больных. Она шла по узкому коридору хрупкая, мимо крепких тундровых ненцев. В «малицах» они казались фантастически большими и сильными. Зайдя в кабинет к  Семёну Семёновичу, она отдала подписанный приказ по дифтерии. Заведующий сидел один в кабинете и что-то напряженно печатал.

– Проходите, Алёна Эдуардовна, я готовлю следующий приказ по прививкам. И сама следи, и прививочной медсестре накажи, чтобы бдительность со всеми проявляла. Не пропускайте особенно тундровых детей, всех проверяйте!

Завполиклиникой, как обычно, казался немногословным, хмурым и неприветливым, но в это утро Алёна  даже не подумала, что он может быть сердитым на неё.

  До обеда оставалось ещё время, и она решила сходить в детское отделение. Открывая дверь поликлиники, чтобы выйти, она буквально столкнулась с Альфией.

– Здравствуйте, – проговорила Альфия озабоченно. – Я утром в контору зашла, узнала у Ольги Юрьевны, почему так мало насчитали. Квиточек с расшифровкой дали, так я в нем ничего не поняла, нужно ещё разбираться. Бухгалтерам-то какая разница, в один месяц так считают, в другой иначе, не их же деньги! Себе-то зарплату, поди, правильно выдают, ничего не забывают!

  В поликлинике Альфия работала больше десяти лет. Получила квартиру от больницы. Имела двоих детей, непьющего, работящего мужа. По праву считалась хорошим специалистом, грамотной медсестрой. Её иногда выводило из себя, что к приезжим врачам отношение лучше,  чем к тем, кто отдал больнице лучшие годы. И квартиру могли предоставить сразу, и ремонт в ней, и зарплату такую, что другим и не снилась. Недостаток полярных процентов легко перекрывали за счет дополнительных процентов: за интенсивность или ургентность. «Опять же, – рассуждала она, – если не завлекать никого, то кто сюда поедет, на край земли в тундру, где круглый год холодно, ветер, снег и ничего нет?» В маленьком поселке все друг друга знали, и в самую глубокую ночь можно смело идти, ничего не опасаясь.  Да и за детей не приходилось беспокоиться. Её сестра осталась на земле и постоянно звонила. Какой только гадости там с детьми не случалось! Здесь всё было заморожено, чисто и невинно. Получение заработной платы –  нервный день, ведь в конечном итоге, работаешь за зарплату, и когда получаешь меньше, чем ожидал – это огорчает и раздражает.

– Если будут искать меня, то я в детском отделении.

– Хорошо, Алёна Эдуардовна.

На улице ветер стих, но ударил мороз. Снег скрипел. «Градусов двадцать пять», –  прикинула Алёна, кутаясь в легкое пальто. Она пробежала по протоптанной тропинке до отделения и вспоминала вчерашнюю пургу. Хотелось с кем-нибудь поделиться своими впечатлениями, когда казалось, всё в одну ночь может застыть и обрушиться. Здесь в посёлке, как нигде в другом месте, человек казался маленькой игрушкой в руках природы. Войдя в отделение, она отряхнула валенки, постучала в ординаторскую и снова услышала приветливый голос Алишана:

– Проходите, открыто!

Она вошла и увидела Алишана, который обследовал ребёнка.

– Не помешала, может позже зайти?

– Нет, что вы, Алёна?! Вы всегда вовремя! Я как раз заканчиваю осмотр. Доставлен неделю назад санитарной авиацией с пневмонией. Вот снимок можете посмотреть, – стал копаться в куче снимков лежащих на столе, нашел и протянул Алёне. – Первые дни ещё назначал капельницы, витамины и антибиотики. Момджан Назарбекович любит, когда я назначаю их несколько, вот теперь лишь слегка жестковатое дыхание, хрипов нет. Думаю, через неделю его выписать.

– Всё, иди в палату, – обратился к мальчику. – А вы Алёна проходите, можете книги посмотреть.

 Алёна сняла пальто.

– Пальто у вас тоненькое, продувается насквозь, вам что-то другое нужно присмотреть, а то и заболеть недолго.

– У меня толстый свитер, – отмахнулась Алёна. – А в какой палате лежит поступивший вчера мальчик.

– Который ночью по «скорой» поступил? Лечение ваше я продолжил, только добавил несколько симптоматических препаратов.

  Алёне казалось, что Алишан разговаривает, как студент старшекурсник, впервые допущенный к больному и поставивший самостоятельный диагноз, и от этого чрезвычайно гордый. Всё старался объяснить и доказать, хотя никто с него этого и не требовал.

– Можно мне его осмотреть? Мать к нему не приходила?

– Нет, никто не приходил. Он во второй палате лежит.

– Я его одна посмотрю, не буду вас отвлекать.

В отделении было спокойно и тихо, пахло молочной кашей и хлорамином. В палате Ваня лежал с ещё одной маленькой девочкой. Та была с матерью.

Его переодели в больничную пижаму. Мальчик чувствовал себя значительно лучше, он сидел на кровати и играл в больничные игрушки. Увидев незнакомую тетю в белом халате, мальчик насторожился и несколько секунд напряженно смотрел на Алену, затем ей показалось, что он её узнал, улыбнулся и протянул резиновую игрушку. Алёна взяла её и села рядом.

– Заяц, – указал Ваня на игрушку.

– А других знаешь? – показала Алёна другие игрушки.

Мальчик назвал, лишь лошадь назвал оленем. Алёна рассматривала его с каким-то обожанием. Белокурые волосы закручивались в вихры, глаза ясно-голубые, с черными ресничками, как у маленькой куклы. Он не походил на поселковых детей, которые ежедневно приходили на прием.

Ваня увидел фонендоскоп и затребовал: «Дай!» Алёна протянула ему. Он увлеченно его покрутил, затем попробовал одеть, но так и не сумел. Тогда задрал себе пижаму и стал показывать, как его слушают.

– Ты хочешь, что бы я тебя послушала?

– Да, послушай, – повторил Ваня.

Алёна надела фонендоскоп и стала слушать. Ване старательно выполнял задания: задерживал дыхание, высовывал язык, когда требовалось, громко кашлял.

– Ваня, тебе нравится в больнице?

– Нравится, только тетя делает бобу, – и он показал куда именно, тетя делает бобу.
В палате малыш обжился, не плакал и не просился домой, а играл в игрушки. Алёне хотелось погладить Ваню по голове, но женщина на соседней койке, наблюдала за ней, и девушка стеснялась. Теперь женщина отвернулась к окну, и Алёна быстро пригладила непослушные белокурые кудряшки.  Мальчик засмеялся.

– Ваня, я к тебе ещё завтра приду, а теперь мне пора. Пока, пока! – она помахала ему рукой.

Мальчик ответил: «Пока», и помахал в ответ.

 Алёна вышла из палаты в недоумении. В ординаторской, взяв историю, она внимательно изучила титульный лист. Мать мальчика – Ветрова Мария, отец – поставлен прочерк.

– К ребенку родственники не приходили? – ещё раз уточнила Алёна.

– Нет, сегодня не было. Я узнавал у медсестры, мать пьет, нигде не работает. Если до сих пор к ребенку не пришла, то какая это мать?

– Я буду к нему заходить.

– Конечно, хоть каждый день! Я и сам медсёстрам велел, чтобы за ним внимательно следили. У меня в отделении за каждым смотрят. – Он запнулся, и Алёна увидела, как он опять мнет свои большие пальцы. – Давайте, Алёна, чай попьем, я вчера новый чайный сервис принес из дома.

  Действительно, на столе красовались новые чайные кружки. Раньше Алёна отказалась бы, не раздумывая, после вчерашнего вечера она понимала, что чаем угощают не всех, а тех, кто нравится, с кем хотят подружиться. Чуть помедлив, она согласилась. Тут же вдохновлённый Алишан захлопотал: сначала принес чайник, потом ещё несколько раз выходил. Алёна поймала себя на мысли, что ей нравятся хлопоты этого мужчины. Она взяла первую попавшуюся книгу «Детские желтухи», открыла на середине и поверх книги наблюдала, как суетится Алишан. Странно, она никогда раньше не чувствовала себя женщиной, наряжалась всегда неярко и в одежду, которая больше бы подошла мужчине: джинсы, брюки, кофты и свитера. Как же она могла познакомиться с мужчиной, когда на курсе на пятьдесят девушек, приходилось всего несколько парней? На прием малышей водили мамы, а в кино и в клубы она не ходила. В автобусе или на улице познакомиться было практически невозможно. Если к ней кто-нибудь и подходил, она старалась быстрее избавиться от него. Это было не её, ей тогда было не интересно. Вот сейчас она смотрела на старания Алишана и чувствовала себя женщиной. Может быть в другом месте её валенки, брюки-шаровары и теплый зеленый свитер отпугнули бы мужчину, но здесь, в этом поселке, она становилась желанной женщиной, с которой хотели познакомиться.

 Алишан успел заварить чай, нашел конфеты, лимон, печенье и даже несколько кусочков рыбы.

– Прошу вас, Алёна, все готово!

Она подсела к столу. Алишан налил ей чай.

– А вы устаете на работе? – неожиданно полюбопытствовал он.

– Если приемы большие, то, конечно, устаю.

– Я тоже устаю! С каждым больным нужно разобраться, записать историю, оформить дневники, сделать назначения. Я ещё каждый день читаю. Вот стал разбираться с детскими желтухами. Как мало ещё знаю!

  Алёна понимала, что Алишан самостоятельно пытается восполнить медицинские знания.

– Алишан, я посмотрела ту книгу, которую вы сейчас изучаете, в ней трактовка желтух не совсем современна, да к тому же язык очень сложен, я бы порекомендовала другую, – и она вытащила из шкафа книгу. – Вот попробуйте почитать эту.

 Общаясь с Алишаном, Алёна ощущала себя более опытнее и искушеннее в медицине.
  Ей нравилось в посёлке, здесь впервые она стала самостоятельной. Она принадлежала самой себе. Именно от её решения все зависело, и окружающие говорили с ней, как с равной. Дома она всегда чувствовала себя маленькой, виноватой девочкой, и даже её победы, её отличные оценки никого не радовали – это для всех казалось обычным и естественным. Сейчас все изменилось, она пьет чай с мужчиной, который за ней ухаживает.

– Вот попробуйте малосол. Вчера делал строганину, рыба осталась, я её подсолил, сегодня вкусный малосол получился.

Алёна попробовала, рыба действительно казалась удивительно вкусной, таяла во рту.

– Я все сам делаю: и ремонт в квартире, и готовлю тоже сам, и стираю.

– А какая у вас квартира?

– В больничном доме на втором этаже. Главный врач замечательный человек, всё понимает и помочь старается. «Вот, – говорит, – квартира тебе, только работай хорошо». Я и стараюсь. Знаний правда не хватает, но я сам книги читаю, разбираюсь. Момджан Назарбекович, великий человек, говорит, что здесь благодатное поле для начала медицинской карьеры, столько всякой патологии, которую и в книгах не найдешь. Можно экспериментировать и учиться.

 Алёне не нравилось сравнение врачебной помощи с экспериментами, она уже собралась возразить, как в дверь постучали, и на пороге появился анестезиолог Трофим. Увидев Алену, он обрадовался.

– Не помешал вам? Консилиум детских врачей проводите?

– Проходи, Трофим, я ещё сейчас кружку достану.

– Алишан, не волнуйся, я по делу зашел. Ты у себя ремонт делал, у тебя дрель есть, можешь одолжить?

– Извини, Трофим, сам у завхоза брал, своей нет, – Алишан искренне расстроился, что у него не оказалось злополучной дрели.

– Не беда, где-нибудь найду. Анекдот вам рассказать, Александр Александрович, только что в конторе хохмил, из Интернета его вычитал.

Алёна с Алишаном переглянулись и нерешительно согласились. Трофим понял, чего боятся педиатры, и ухмыльнулся:

– Не бойтесь, он приличный!

Алишан облегченно выдохнул.

– Алишан, – наставительно заметил Трофим. – Я при дамах неприличные анекдоты не рассказываю, если только они сами об этом не просят.

Трофим театрально откашлялся, поправляя причёску.

– На медицинском конгрессе американец сокрушается: «Вот беда! Лечим больных от сердца, а они умирают от печени...

Француз поддакивает:

– А мы от печени лечим – от сердца мрут.

Наш с достоинством:

– У нас все в порядке: от чего лечим, от того и умирают…»

Алишан услужливо хихикнул.

– А где аплодисменты дамы? – весело наклонил голову Трофим.

– Мне тоже понравился.

  Ей действительно нравилось общаться и с Алишаном, и с Трофимом.

– Ладно, великие педиатры Севера! Не буду вас отвлекать, смиренно склоняю свою голову и удаляюсь.

Он уже хотел выйти, Алишан поставил стакан, схватил одну из историй болезни и торопливо спросил:

– Трофим, у меня ребенок девятилетний лежит, вечером и ночью жидкий стул был четыре раза, я анализы на посев взял. Не знаю, что с ним делать?

– Уважаемый Алишан, ты ему, наверное, одновременно три антибиотика бабахнул. Снес всю микрофлору кишечника, а теперь спрашиваешь, почему понос и что делать? – хохотнул Трофим.

– Так начмед Момджан Назарбекович настаивает на назначении интенсивной терапии антибиотиками с первого дня!

– Значит у Момджана Назарбековича и спрашивай, что делать, если больной с горшка не слазит.

  Алёне нравились ответы веселого и остроумного анестезиолога.

 «Интересно, смогу ли и я когда-нибудь так спокойно рассуждать?» – задумалась Алёна.
– Алишан, ты читаешь книги, написанные в прошлом веке, если клинику оттуда брать ещё можно, то лечение должно быть современным и адекватным. На девственную микрофлору, – извините Алёна Эдуардовна, за это слово, – которая в жизни никакого антибиотика не видела, ты обрушиваешь удар из последних и самых мощных. Что ещё организму делать?

Алишан пробовал возразить, но Трофим мягко остановил его.

– На этом прервёмся, главного педиатра района не убедить! Звоните если потребуется помощь!

После его ухода Алишан чувствовал себя не в своей тарелке.

– Вот схемы лечения. Я всегда их по книге назначаю, – и он показал толстый справочник.

 Алёна вновь задумалась: «Вот она медицина, каждый по-своему прав. Интересно все же общаться с врачами». Она отодвинула стакан и поднялась.

– Алишан, спасибо за чай! Мне пора.

 Он подал ей пальто, она надела и вышла. До приема оставался один час. Она медленно шла к поликлинике. После душной ординаторской мороз на улице не ощущался. Алёна вдруг подумала: «Когда вновь увижу Соболевского? Лишь в следующее его дежурство, если он, конечно, меня вызовет. Больше нигде встретиться мы не можем. Почему неприлично позвонить первой? А вдруг он будет занят? А если у него кто-нибудь есть, какая-нибудь местная фотомодель? А если мне показалось, что я ему понравилась?» Вопросы привычно посыпались один за другим. Раньше за этими вопросами она бы и спряталась. Действительно, что не могло привидеться в эту необычную ночь?! Алёна сожалела, что по-настоящему его и не рассмотрела, она хорошо запомнила лишь его красивые руки с длинными, тонкими пальцами. «А если я сама к нему зайду?» – мелькнула шальная мысль. И опять посыпались вопросы: «А что я ему скажу? А вдруг он занят? А если его нет?» После вчерашних событий, она стала меньше рассуждать, действовать казалось приятнее! Она развернулась и пошла в сторону туберкулезного отделения. Последние десять метров до входа в туберкулезное отделение нужно преодолеть по коробу теплотрассы. Прямо на ней разлеглись две огромные лохматые северные собаки. Алёна их не боялась, но все же… Подойдя к ним, она в нерешительности остановилась. Они лежали, перегораживая проход. Их требовалось либо согнать, либо вернуться и обойти с улицы. Собаки лежали смирно, уткнув голову и не обращая на Алену никого внимания. В этом месте трубы недостаточно хорошо утеплили, парил теплый воздух, и они просто грелись. Мороз, который показался незаметным, когда Алёна вышла от Алишана, сейчас начал пробирать её: мерзли пальцы рук, коченели ноги. Она стала тихонько пододвигать собак, чтобы поставить ногу и перешагнуть, через них, те послушно отползли в сторону. В этот момент дверь отделения распахнулась, из неё выбежал Николай в одном халате.

– Проходите, они таких милых докторов не кусают, тем более они сегодня сытые, – он подал ей руку и помог спуститься с короба теплотрассы. Пропуская её вперед, они вошли в туберкулёзное отделение, в котором пахло хлоркой, куревом и ещё каким-то тяжелым больничным запахом.

– Пойдемте ко мне в ординаторскую, – и он провел её в длинный, узкий, неуютный кабинет, окрашенный тоскливым сиреневым цветом, поэтому он казался холодным и негостеприимным. Вдоль одной стены разместилась деревянная картотека с карточками, вдоль другой – два старых письменных полированных стола.

– А я иду по отделению и вижу, что мои больные у окна собрались и спорят, пройдет докторша или вернется, испугавшись собак.

– А вы признайтесь, как подумали?

– Я и подумать не успел, сразу побежал вас спасать!

Они стояли друг напротив друга и улыбались.

Алёна друг спохватилась и начала торопливо выспрашивать про девочку, у которой положительная реакция Манту, можно ли ей ставить прививки?

– Именно за этим вы сюда и пришли! – он оглядел свой кабинет, словно видел его таким впервые. – У меня неуютно. Все сделано для того, чтобы разговор врача с больным был максимально конкретным и продуктивным.

– А кто у нас больной? – улыбнулась Алёна.

Николай смутился.

– Пока его нет... или сразу двое.

 Алёна, помолчала, не зная, что спросить, наконец, придумала:

– А как вы вчера продежурили, после того, как мы расстались?

– В принципе нормально: поступила женщина с желчнокаменной болезнью, назначил ей уколы, положил в отделение, хирургов не стал вызывать.

– Мне тоже дежурство поставили. Вчера Момджан Назарбекович заходил, дал расписаться в приказе.

– Дальше можете не продолжать, Момджан Назарбекович пришел и, положив руку на плечо, сообщил, что дежурство в воскресенье он отрывает от себя.

– Точно, так и было, – Алёна рассмеялась. – А я уже успела сходить к Ване, помните, который вчера поступил?

– Ещё раз извиняюсь, мне стыдно, что я вас вчера ночью потащил на «скорую».
– Перестаньте так говорить, я этому очень рада! – Алёна хотела ещё что-то добавить, но замолчала, и в кабинете повисло молчание.

Первым нарушил его Николай.

– Не сочтите меня  за негостеприимного хозяина, отделение у нас особое – чай пьем только в буфете, а сейчас там обедает наш персонал.

– Не стоит даже хлопотать, тем более чаем меня напоил Алишан.

Алёна наконец внимательно рассмотрела Николая, тот был среднего роста, крепкого телосложения, с короткими светлыми волосами, когда он говорил, на лбу появлялись две еле заметные горизонтальные морщинки. Ей понравились его крепкие, жилистые руки с длинными узловатыми пальцами. Он перехватил её взгляд.

– Ты смотришь на мои руки?

– Мне они кажутся необычными.

– Можно посмотреть твои?

Алёна, не раздумывая, протянула ему руку. Он взял её и мягко провел своей ладонью по её ладони. Словно тысячи иголок вошли ей в сердце. Алёна покраснела, сердце отчаянно забилось. Он чуть сжал ей ладонь, чтобы рассмотреть все линии, затем, взяв другую руку, опять провел своей ладонью по её ладони. Алёна стояла не шелохнувшись.

– У тебя на руке есть необычный знак – замкнутой спирали.

– И что он означает?

Они стояли рядом, Алёна чувствовала его тепло.

– Это значит, что ты опять вернешься в то состояние, с которого начала свой путь, но вернешься на каком-то новом жизненном этапе. Твоя новая жизнь начнется только тогда, когда ты разорвешь этот круг!

– А как я узнаю, что круг разорван и началась новая жизнь?

– Не знаю, но тебя об этом обязательно предупредят знаки судьбы, пролетающая комета, а может, однажды утром проснувшись, ты просто почувствуешь себя другим человеком.

– Откуда ты все это знаешь? Ты это придумал, чтобы вскружить девушке голову?
Они стояли рядом, Николай закончил рассматривать линии на её руках, просто сжимал  их в своих ладонях. Алёна заворожено смотрела прямо в его глаза, потом очнулась: 

– Нет, нет, мне пора!

– Я не хотел тебя напугать.

– Нет, мне просто пора. До свидания! У меня сейчас прием начнётся.


Глава седьмая


Алёна вышла из отделения и, больше нигде не задерживаясь, вернулась в поликлинику. До начало приема оставалось минут двадцать, но уже весь коридор около кабинета заполнили больные.

Альфия ожидала в кабинете.

– Давайте начнем прием раньше, а то народу много, сегодня со всеми и не управимся, –  переодевшись, предложила Алёна.

  Альфия выглянула в коридор и пригласила первого пациента. В коридоре оживленно зашевелились, и вошла первая женщина с грудным ребенком…

  Сегодня прием отличался тем, что Альфию ничего не нужно было просить делать. Она предугадывала мысли Алёны, и быстро и профессионально их исполняла. Много пришло повторных больных. С их учетом на приеме побывало сорок шесть человек. Когда в начале седьмого вышел последний больной, Алёна обессилено положила голову на стол. Сегодня, чтобы ни откладывать карточки на вечер, она старалась записывать в них, пока идет осмотр. Прием ей понравился, у неё с Альфией образовался незримый рабочий тандем, они понимали друг друга с полуслова.

– Будем собираться, Алёна Эдуардовна? Сегодня мы перевыполнили план в два раза.

  В дверь постучали, заглянула Марина Викторовна.

– Алёна Эдуардовна, вас к телефону.

Алёна торопливо вышла. Поликлиника опустела. Лишь к дерматологу Александру Александровичу ещё сидело несколько пациентов. Она вошла в регистратуру и взяла трубку:

– Алло, я слушаю. 

– Алёна, извините, это Николай. Я  не отвлекаю вас?

– Нет, нет, я слушаю.

– Я решил позвонить к вам... к тебе,  можно я сегодня провожу  тебя домой.
  Алену никто никогда не провожал домой, да она и сама не хотела этого, если бы и предложили. Ей всегда казалось, что у подъезда сидят пенсионерки, которые тут же донесут её родителям о том, что видели, как её  провожали, да ещё наврут сверх того. Родители не запрещали ей дружить, просто эти расспросы за ужином: «А кто он такой? А как познакомились? А из какой он семьи? А чем занимается?»

   Одни эти тоскливые разговоры отбивали желание знакомиться.

  Как все это казалось давно, словно в другой жизни!

– Да, конечно! Давайте через десять минут встретимся у поликлиники.

  Положив трубку, она почувствовала себя легко и вовсе неуставшей, будто не она приняла этот огромный прием. Она поспешила одеваться и увидела выходящую Владлену Вениаминовну из кабинета.

– Алёна, здравствуй! Как тебе погода? С ума с ней сойдешь, вчера пурга мела, сегодня мороз ударил в тридцать градусов!

– Тридцать градусов! – воскликнула Алёна.

– А ты, поди, и не знала, что тридцать градусов! Кстати, я тебя спросить хотела, у моей соседки сын семилетний на боли в животе жалуется, особенно как покушает.

– Владлена Вениаминовна, вы хотите, чтобы я по фотографии диагноз поставила?
Гинеколог Владлена Вениаминовна удовлетворенно хмыкнула:

– Молодец, за словом в карман не полезешь. Может, я их завтра к тебе на прием отправлю, а ты уж постарайся там как-нибудь без очереди принять, а то у тебя как медом намазано – так много больных приходит.

– Пусть завтра после приема подойдут, я посмотрю.

– Молодец, сколько пациентов приняла, а выглядишь как огурчик! А я еле ноги передвигаю! Давай, заходи ко мне как-нибудь, поболтаем по-женски.
Алену пронзило – её же Николай ждет на улице.

– Владлена Вениаминовна, я побежала! Я совсем забыла! Я опаздываю!

– Давай, давай беги, как заводная,- уже вслед  с какой-то ностальгической нежностью прошептала Владлена Вениаминовна.

В кабинете она увидела, что Альфия ещё даже не собралась домой, а держит в руках чью-то карточку, собираясь что-то спросить.

– Альфия, пожалуйста, давайте завтра, я опаздываю.

– Хорошо, – удивилась Альфия, наблюдая, как Алёна стремительно переоделась и, уже на ходу застегиваясь, выбежала из кабинета.

 Улица не освещалась, лишь на углу поликлиники горел одинокий фонарь, под ним она и заметила Николая.

– Николай, извините, пожалуйста! Отвлекли, еле убежала, – стала оправдываться Алёна, но, подойдя к нему ещё ближе, вдруг весело рассмеялась.

  Брови и ресницы побелели, покрывшись снегом, а щеки и нос, наоборот, покраснели от растирания. Он не просто замерз, а обледенел.

– На француза похож, когда его из Москвы выгнали?

– Ага, только этот француз, решил в Париж через тундру удирать.

– Давайте зайдем в магазин к «Шпильке», погреемся.

  Они свернули с улицы, прошли через двор и подошли к магазину. Сегодня в нем толпились покупатели. Алёна с Николем стояли в стороне и разглядывали бытовую технику. Алёнины родители не могли ничем этим похвастаться, даже купленный много лет назад цветной телевизор показывал двумя цветами: зеленым и красным. Николай взял её за руку, Алёна не отдернула её.

– У меня маленькое предложение, не провести ли нам этот чудесный вечер вместе?

– Я согласна! – не задумываясь, воскликнула Алена.

– Тогда я угощу тебя необычным ужином.

– Что в нем необычного?

– На этот вопрос ты ответишь сама после ужина.

  Было непривычно и легко обращаться к Николаю на «ты». Она не думала, что будет дальше, казалось, она просто перестала задавать себе вопросы, потому что кругом представлялись одни ответы.

 Пока Николай набирал продукты, Алёна отошла в сторону и рассматривала сковородки, одна ей понравилась, большая, красивая с непригораемым дном. Её мама, когда готовила дома, всегда мечтала о хорошей посуде.

– Нравятся? – подошёл Николай.

– У меня никогда не было такой, – призналась Алёна.

– И ещё посчитайте эту сковородку, – попросил Николай продавца. – Это тебе мой первый подарок.

– Какой ты хозяйственный, сразу со сковородки начал, а где же романтика – цветы и духи. Тем более, может я никудышная хозяйка, все у меня пригорает и из рук валится, а ты мне сковородку даришь!

Николай смутился.
Алёна заметила это:

– Спасибо, у меня сегодня чудесное настроение, и я несу всякий вздор! Я буду стараться быть примерной хозяйкой.

  Получилось два пакета с продуктами, а Алёна несла сковородку.

– Николай, глядя на эти пакеты, можно подумать, что на ужин ты пригласил не только меня, а ещё и полбольницы.

– Я буду готовить большой праздничный ужин, просто не знаю, какие продукты для этого понадобятся, поэтому купил все.

– Я съем твой ужин и растолстею. Разве тебе нравятся пухлые педиаторши?

– Нет, мне больше нравятся такие как ты.

  Они опять прошли через двор и оказались у древнего, неказистого дома, с обратной стороны больницы. За эти годы избушка уже почти до самых окон вросла в землю.

– Николай, куда ты меня привёл, в этой избушке, наверное, живут вампиры!

– Тебе уже страшно, – и состроив страшную рожицу, он стал выть так, как, с его точки зрения, должны завывать вампиры при виде жертвы.

  С трудом справившись с замороженным замком, Николай нащупал выключатель, и вспыхнувший свет осветил чулан, весь заложенный дровами.

– Как интересно! Здесь и печка есть?

– Не угадала!

– А что тогда?

– Это секрет.

 Они вошли в маленький коридор, слева находилась кухня, а прямо – комната. Николай сбросил ботинки, разделся. Алёна сняла пальто и шапку и стала снимать валенки.
– Не в ком случае этого не делай, пол холодный.

– Ты предлагаешь мне ходить по квартире в валенках?! Нет уж! Быть может, у тебя есть тапочки?

Они нашлись, и Алёна стала щеголять в больших мужских шлёпанцах. Войдя в комнату, она даже вскрикнула от восторга – комнату украшал настоящий камин, выложенный красивой коричневой плиткой. Камин, который, как ей казалось, бывает лишь в английских замках.

– Какое чудо, мы его растопим?

– Обязательно! Проходи, устраивайся на диван, поднимай ноги, а то пол холодный. Я сейчас растоплю камин.

Он вышел и вернулся с охапкой дров.

– Ты умеешь его разжигать? Я горжусь тобой!

– Если ты будешь так часто меня хвалить, я зазнаюсь.

 Огонь вспыхнул, приятно запахло дымом.

– Не скучай, я пойду готовить праздничный ужин.

– Я тебе помогу?

– Даже не думай! Сегодня ты будешь принцесса, а я буду исполнять все твои желания.
Алёна игриво сморщила губы.

– Принцессы не ходят в таком свитере, как у меня.

– Этот свитер для настоящих принцесс, без него она бы замерзла и никогда не смогла встретить своего принца!

Николай вышел, а  Алёна с любопытством осмотрела комнату. Около окна стоял письменный стол, рядом шкаф, возле камина расположилось кресло. Над столом висела фотография мужчины очень похожего на Николая. Ему едва исполнилось пятьдесят, с волосами покрытыми серебром, в строгом костюме, он улыбался как-то напряженно, казалось, что-то не позволяет ему расслабиться и рассмеяться весело и беззаботно. На столе стопками лежали разные книги: и старые руководства, и монографии, и современные издания, много переводной литературы, отдельно возвышалась стопка журналов с разноцветными закладками. Алёна проводила много времени в библиотеке, но медицинские журналы не читала, считая, что они предназначены, прежде всего для  тех, кто занимается наукой, для практикующих врачей они ценности не представляли. Пожалуй, единственным украшением и роскошью являлся музыкальный центр.

   Дрова разгорались, и в комнате становилось теплее. Алёна наблюдала за огнем. Языки пламени представлялись волшебными, и все, что с ней происходило, казалось сказкой. Даже в своих фантазиях она и представить себе не могла  очутиться здесь, в этой убогой избушке с таинственным камином и мужчиной – её мужчиной...

  Через некоторое время Николай принес две свечи, зажег их и выключил свет. Вместо скатерти он, постелив лист ватмана, стал сервировать стол. Заправив морскую капусту вареным яйцом – он приготовил салат. Нарезал сыр с большими дырками, ветчину и салями, открыл оливки и разломал толстую плитку шоколада. Фирменным блюдом оказалась жаренная картошка с сосисками и, конечно, строганина. Все уместилось на столе, освещаемое пламенем свечи. Только сейчас Алёна вспомнила, что сегодня ещё и не обедала.

– Не будешь возражать, если я предложу тебе коньяк?

– Не буду.

Пить спиртное на Севере значило совсем иное, чем на земле. Отказываться от своеобразного северного ритуала не полагалось. Алёну удивляло то, что она пришла к практически незнакомому мужчине в гости, сидит и не торопится уйти. С ним она ощущала простоту и легкость, будто знала его всегда. Что-то успокаивало её, не заставляя волноваться.

Николай налил коньяк в стаканы и протянул один Алёне, ничего не говоря.
Они сидели и смотрели друг на друга. Как оказывается хорошо, просто сказочно легко, сидеть молча рядом, смотреть и улыбаться.

– За удивительную встречу!

Алёна смотрела на огонь камина сквозь коньяк, он казался сказочно желтым. Она знала, что главное в коньяке – это аромат, она понюхала и ничего не почувствовала. Тогда сделала маленький глоток, сразу не проглатывая, немного задержала во рту – стало горько и тепло.

В этом поселке время не такое, как на земле, оно может или, ускоряясь, с головокружительной быстротой наматывать месяцы и годы, унося целую жизнь или наоборот, замедляясь, в один вечер может уместить целое столетие.

Выпив, Алёна почувствовала себя ужасно голодной, жаренная картошка показалась изумительной, а сосиски непередаваемо вкусными.

– Николай, а я ничего о тебе не знаю, кроме того, что ты вкусно готовишь.

– Тебя интересует, что я делал с прежними своими девушками, если они отказывались есть, приготовленные мною блюда?

– Отвечай открыто, коварный искуситель.

Сказав это, Алёна испугалась, вдруг она услышит то, что сможет в один миг прекратить её сказку: о прежних увлечениях Николая, о сравнении её с другими, обсуждения их недостатков и восхищением их достоинств. Словом, она боялась услышать любое слово, из которого бы она поняла, что между ней и Николаем могла быть ещё какая-нибудь девушка.

– Нет, не отвечай, я боюсь! Лучше молчи! Пусть твоя жизнь начнется с этого вечера!
– Моя жизнь началась, к счастью, раньше, но мне нечего тебе рассказать.

– А эта фотография твоего отца?

– Да, это мой отец. Он умер четыре года назад от инфаркта, проработав тридцать лет фтизиатром в одной больнице.

– Извини, мне очень жаль! Я не знала!

– Мне эта фотография очень дорога, она не самая последняя, но отец на ней в тот момент, когда ему вручают значок на съезде фтизиатров в Москве. Он любил свою работу и ценил её за нужность людям. Он всегда что-то искал, пробовал новое, экспериментировал. Знал по фтизиатрии больше любого профессора, но так и не защитился, даже не писал и не пробовал. Считал, что нашему государству не потянуть ещё одну доплату за ученую степень. Для него его отделение являлось всем, он относился к нему как к святыне, проводил там уйму времени, все выходные и праздники. За все эти годы мы всего один или два раза отдыхали вместе всей семьей. Обычно в самый последний момент, отпуск откладывался, потому что поступал тяжелый больной, которого он не мог, да и не хотел никому доверить. Его постоянно звали работать и на кафедру, и в институт фтизиатрии в Москве, он от всего отказывался. Я сначала даже не понимал его. Мы жили во врачебном доме, то есть администрация города выдала в этом доме квартиры врачам. Я видел, как живут и на чем ездят его коллеги и ученики. Он верил, что врач в России должен жить, как живет народ, а обычные наши граждане живут бедно, ничего не имеют, вкалывают по восемь часов, а в доме – пустые стены, да дачу имеют в виде горба. Премии и гонорары за научные публикации переводил в детские дома. Он верил, что врач в нашей стране – это не профессия, а состояние души. Нельзя заработать врачу, исцеляя. Государство, у которого эти деньги есть, врачу никогда их не даст, а с нищих больных деньги брать грех.

Ответственный и педантичный сколько повыгонял нерадивых медсестер и врачей! Коллеги его любили и побаивались, требовательный был не только к себе, но и к другим. Любил проводить различные конференции и научные кружки, на которых сходилось много врачей и не только фтизиатров. Темы были разнообразные и касались многих областей медицины. Я всегда ходил на эти конференции: помогал развешивать плакаты, готовил аппаратуру.

Инфаркт случился после того, как умерла одна из пациенток отделения. Поступила на обследование, режим нарушала, не лечилась, а попусту время проводила. После очередного загула состояние ухудшилось, генерализация процесса и сепсис... Сделать уже ничего не смогли. Отец считал, что не назначил ей правильную дозу, не предусмотрел возможного осложнения, винил себя в этом сильно. Родные её в суд подали, адвоката шустрого наняли, врачебное разбирательство началось, и суд вынес приговор: «Халатное отношение к врачебным обязанностям». В больнице всех потрясло несправедливое судебное решение, ему предлагали апелляцию подавать, назначить новое расследование, а он не стал – полагая, что врач должен свою правоту не в суде доказывать, а у постели больного. Через месяц приступ случился, прямо на работе, как он и хотел.

Медицина, как была для врача бесправна, так и остаётся, – он замолчал, посмотрел на фотографию, затем быстро  подошёл к столу, достал лист бумаги, исписанный мелким подчерком, и взволновано проговорил. – Письмо отца, написанное накануне смерти. Он хотел, наверное, поговорить со мной лично, но не решался, этот несправедливый судебный процесс задавил и унизил его.

«Дорогой сын! Если ты читаешь это письмо, значит, что-то случилось.
Не всегда прогрессом является жизнь, иногда и чья-то смерть может служить его отправной точкой!

Тяжело жить, когда знаешь, что всё к чему стремился будет предано забвению сразу после твоей смерти. И ничего не измениться на земле. 
И всё же, если ты меня спросишь, повторил бы я свой жизненный путь, и что постарался бы в нём изменить? Я отвечу – повторю полностью и опять возьму на себя возможно и не свои ошибки и просчёты.

Моя дорога – это череда неудач и побед, главная из которых; я понял смысл врачевания, это не только ставить правильный диагноз и подбирать лекарственную дозу, а исцелять истерзанную душу больного.

Пусть тебе кажется, что всё напрасно, ничего не изменится, но росток здоровья и добра обязательно взойдёт, и этот человек не сможет жить по-старому. Когда-нибудь, запомни это, он поможет ещё кому-нибудь, а тот в свою очередь ещё. Только для этого я жил и работал.

Я не хочу, чтобы ты повторял мой путь в жизни, возможно, я совершал в ней непоправимые ошибки, даже сейчас, перед лицом смерти не осознавая этого. Пусть у тебя будет своя дорога, главное, чтобы ты был искренен в своих делах.

И ещё, деньги и врач – несовместимы, не пытайся обмануть сам себя. Врач лечит не потому, что ему за это платят, а потому что не может иначе…»

– Письмо не закончено. После его смерти в моей жизни наступила пустота. Мне казалось, что отец не написал мне самого главного: «Что мне делать в жизни? Как мне жить одному! Как?» Я искал и не находил ответа.

В жизни всё стремительно менялось. Врач уже не считается источником нравственности и интеллигентности, всё покупается и продаётся. После окончания университета я пребывал в нерешительности. Меня приглашали работать в отделение отца, теперь его возглавляла прежняя ученица, талантливая и современная – кандидат медицинских наук. Я разговаривал с ней, она понимала, что с уходом отца всё рушится, что годами создавалось: уже не проводятся симпозиумы и конференции, уже студенты не стоят, затаив дыхание на практических занятиях по фтизиатрии. Словно идет новая эпоха, новые люди, новые идеи. Кем бы я числился в отделении отца – молодым врачом? Кстати, она все же настояла на пересмотре дела и с отца сняли все обвинения. Когда вручала мне новый протокол судебного заседания, сообщила, что собирает необходимые документы и подписи, чтобы больницу назвать его именем. Я ездил на могилу отца и читал ему этот протокол, как просто – из приговора  убрали строчку и вставили другую, а отца уже нет! Не знаю, есть ли душа у человека? Его мятежная душа нашла бы покой, то чего ей так не хватало при жизни.

Ну а дальше, на распределении, я попросил отправить меня в самый глухой уголок, где нет цивилизации. Мне предложили несколько мест. Я выбрал этот посёлок с красивым и загадочным названием Яр-сале. Здесь на Севере  я ощущаю себя врачом-миссионером. Тут изумительная природа, никогда в жизни я не видел такой красоты. Какие удивительно пронзительные ветры, если дуют с Севера, можно почувствовать ледяное дыхание Арктики, а если с востока, то таких холодных изматывающих ураганов нет нигде на земле. 

Николай замолчал, повисла тишина, лишь в камине потрескивали дрова, затем, вернувшись в сегодняшний день, он добавил:

– Алёна, а ты почему ничего не ешь?! Давай пробуй строганину. Загрузил я тебя. Никто меня об этом никогда не спрашивал. Да и я никому не рассказывал, а видно все равно волнует эта тема, как больная мозоль, только надави.

Алёна взяла его за руку.

– У тебя замечательный отец. Я рада, что есть такие врачи! Правда, о них никто никогда не узнает, они просто исполняют свой долг, даже не должностные инструкции - а долг, который они сами себе придумали, следуя этим неписанным правилам. Зато как спокойно всем, когда знаешь, что в больнице работают такие люди. А мы с тобой какими будем врачами?

– Я не знаю, покажет время!..

Николай включил музыкальный центр. Тихо зазвучала незнакомая музыка, медленно наполняя сердце Алёны какой-то трогательной грустью.

– Что это?

– «Энигма». Тебя нравится?

– Да.

Чем больше нагревалась комната, тем больше зябла Алёна.

– Холодно у меня?

– Уже тепло, только я почему-то согреться не могу.

– Давай ещё коньяк выпьем, – он налил и поднял стакан. – Сегодня какой-то необычный день, мне кажется, что я нашёл то, что искал всю жизнь. Я не знаю, как это происходит, но мое сердце это подсказывает.

– А мне хочется плакать от счастья. Мне кажется, я жила только ради этой минуты. Я всегда ждала, что она наступит, и нечего больше не хочется.

  Выпив коньяк, Алёна согрелась. Николай достал полосатый плед и прикрыл ей ноги.
– Так лучше?

– Сядь рядом.

Николай сел рядом, медленно обнял и прижал к себе. Они молчали. Алёне казалось, что общаются их души. Души не знают, чего хотят. Они слепы в своей любви. Они не напуганы и не задавлены жизнью. Они чисты и сильны. Им нестрашно время и расстояние. Они дики в своих желаниях. Это общение душ страшит, пугает, привораживает и влечет. Оно действует глубже, чем слова; приятнее, чем ласки и поцелуи, которые со временем стираются из памяти, оставляя лишь смутные воспоминания, а это общение душ остается в памяти и сердце навечно.
  Огонь в камине догорал, Алёна с Николаем смотрели на яркие рубиновые угли, затем и они потемнели и потухли.

– Давай я подброшу ещё. Оставайся!

– В другой раз! Сегодня я провела с тобой удивительный вечер. Спасибо,  что устроил мне его.

Николай хотел включить свет.

– Нет, не включай! Я боюсь, что дневной свет разгонит эту сказочную атмосферу. Пусть в моей памяти сохранится полумрак, озаренный языками пламени.

– Я провожу тебя.

  Они вышли из дома. Стоял мороз. Ветер стих. Впервые Алёна увидела столько звезд, целые галактики светили ей. Неожиданно она увидела белую вспышку, которая раскатилась по небосклону, медленно погасла и вновь вспыхнула в другой стороне.

– Что это?

Николай подошел вплотную и посмотрел ей в глаза.

– Это Северное сеяние.

Его влажные и горячие губы оказались так близко, что она невольно потянулась к ним. Каждое их прикосновение уносило все дальше и дальше в приятную нереальность. Она закрыла глаза, лишь чувствуя его губы.

Холод заставил её оторваться от этих милых губ.

– Пойдем, на улице холодно.

  Они поспешили по ночному, пустынному поселку. Лишь вдалеке заметили «скорую». Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Алёне казалось, что она нашла счастье и наслаждалась им. Счастья казалось безграничным, что она даже не пыталась сберечь его, рядом с ней шел самый замечательный, самый лучший, самый добрый, самый любимый… Она впервые произнесла это слово. Любимый! Она любит! Почему ей судьба дарит то, о чем Алёна и не смела мечтать. Ведь то, что они случайно встретились, представлялось простым совпадением, она могла его не заметить, он мог пройти мимо. «Лучший, – осознала Алёна, – лучше всех, лучший из тысячи, даже из миллиона, он единственный принадлежал ей, только ей».

  Дойдя до общежития, они остановились.

– До завтра! Иди домой! Не мерзни!

– До завтра, любимая.

Это слово из его уст обожгло её.

– Повтори!

– Любимая моя! Самая лучшая!

От этих слов кружилась голова.

– Иди, ты весь замерз.

– До завтра, единственная!

Они снова поцеловались, на морозе губы не слушались, Алёна ощутила лишь тепло его дыхания.

– Иди, уже становится холодно.

Николай медленно пошел, Алёна, не отрываясь, провожала его взглядом. Почувствовав его, он повернулся, увидев, что Алёна ещё не ушла, подбежал и опять обнял её. Они даже не целовались, просто стояли, прижавшись друг к другу.

– Тебе пора, иди.

Алёна распахнула дверь общежитие.
Зайдя в комнату, Алёна разделась. Часы показывали второй час ночи.  Несмотря на все события пережитого дня не спалось. Она была полна счастьем, хотелось с кем-нибудь поделиться. Включив свет, она присела за стол и принялась писать письмо родителям. Впервые письмо получалось легкое, строчки сами ложились, и не приходилось ничего придумывать:

  «Здравствуйте, дорогие папа и мама!

Вот опять пишу вам. Спешу поделиться своей радостью. Работаю хорошо, на работе меня ценят и уважают, как хорошего специалиста. Заведующий поликлиникой Семён Семёнович отмечает, что у меня самые большие и тяжелые приемы. Вчера получила первую зарплату, денег дали так много, что можно что-нибудь себе купить. Я просто мечтаю о телевизоре.

   Коллектив больницы дружный, каждый болеет и переживает за то дело, которому служит. На  ночном дежурстве познакомилась с удивительным врачом Соболевским Николаем. Он фтизиатр, лечит туберкулез. Приехал на два месяца раньше меня. У меня с ним много общего. Он читает медицинские книги, эрудирован, нет вредных привычек, даже не курит, что для меня очень важно. С ним я могу разговаривать на любые темы, он поддержит и обязательно выскажет свою точку зрения, очень надежный и ответственный. И сегодня случилось событие, о котором я всегда мечтала. Вечером, скорее даже ночью, я впервые видела Северное сияние. Зрелище впечатляющее своим космическим размахом и таинственностью. Мне сказали, что мне передают привет духи севера, что я им нравлюсь, и они не против, если я останусь в поселке навсегда.  Боже, как это прекрасно…»

  Алёна остановилась, зевнула и решила продолжить завтра. Оставила письмо на столе и  легла спать.


Глава восьмая

  Ночью она часто просыпалась, каждый раз готовая уже вставать, но время шло медленно: три часа ночи, пять, шесть, наконец в семь часов, не дождавшись будильника, она вскочила с постели. Несмотря на короткую, бессонную ночь, она чувствовала себя бодрой и отдохнувшей. Никогда Алёна не чувствовала себя такой свободной, казалось, все прошедшие волнения ушли в прошлое и будущее будет прекрасным.

  На кухне готовила овсяную кашу Лиза.

– Доброе утро, Лиза!

– Доброе утро! Вы вчера задержались?

– Меня вчера пригласили на первое свидание! Самое первое свидание в жизни! Я завидовала всем пятнадцатилетним девчонкам, которых приглашают в кино. А вчера меня пригласил  молодой человек!

– Кто он?

– Он замечательный! Лиза, можно я пока не скажу, кто он. Я вся нахожусь под впечатлением вчерашнего вечера, мне кажется – это сон, сейчас затрезвонит будильник и исчезнет счастливое видение. А ты когда-нибудь такое чувствовала?

– Алёна, ты как ребенок! Тебе кажется, что он самый лучший и это любовь на всю жизнь!

– Лиза, дальше не говори! Я прошу тебя – это сказка, я боюсь, как бы неосторожное слово не разрушило её.

– Ты как маленькая!

– Подскажи, в каком магазине в поселке покупают себе вещи, ну там юбку или блузку.

– Все-таки мужчины заставляют двигаться женщин к прекрасному! Специальных магазинов нет, в каждом можно купить что-нибудь, если повезет.

– Лиза, у меня просьба, ты не сходишь со мной, а то я такая трусиха, и всегда боюсь, что меня обманут или подсунут некачественное. Ещё я торговаться не умею, сразу даю, сколько просят. Продавцы меня дурочкой  считают.

– Давай сходим, я заодно и Даше колготок и футболок куплю, а то она у меня такая привередливая. Пойду её будить. Давай созвонимся.

  Алёна допила кофе. Она ловила себя на мысли, что стала жить так, как всегда хотела – просто и легко. У неё появился любимый, у неё есть подруги и работа, и главное, она нужна больным. Сейчас она нарядится и пойдет на работу. Так приятно это осознавать! Напяливая свой зеленый свитер и свои шаровары, Алёна впервые осознала, до чего она смешно и несовременно  выглядит. Подойдя к зеркалу, стала придирчиво себя рассматривать, стараясь отгадать, о чем думают все, когда на неё смотрят. В голову ничего плохого не пришло. Она благожелательно рассматривала себя и улыбалась.

 За дверью раздался голос Кати:

– Алёна Эдуардовна, если хотите, поедем сейчас до поликлиники. За мной Витя заехал, а то на улице мороз, а вы в тонюсеньком пальто.

  Первым желанием Алёны было отказаться, она даже улыбнулась от этого.

– Спасибо, Катя! С удовольствием! Я  сейчас спущусь.

Они вышли вместе. Алёна нырнула в салон, а Катя села к водителю. Она видела, как они поцеловались. Алёна представила себе Николая, и ей захотелось, чтобы быстрее наступил сегодняшний вечер. До поликлиники они домчались за несколько минут. Алёна крикнула: «Спасибо», и вышла, а Катя ещё осталась. Заходя в поликлинику, Алёна обратила внимание, что ещё почти во всех кабинетах не горел свет. В регистратуре сидела одна Марина Викторовна.

– Доброе утро, Алёна Эдуардовна! Что-то вы с утра пораньше?! Из врачей ещё никого нет.

– Даже Семёна Семёновича нет?

– Он уже здесь! Если бы поставить ему диван, то он и ночевать в поликлинике оставался бы.

Следом за Аленой вошла Ирина Семёновна.

– Доброе утро, Алёна Эдуардовна, не замерзли сегодня?

– Доброе утро! – разулыбалась Алёна. – Я сегодня на машине приехала!

Переодевшись в кабинете, Алёна достала косметичку и стала краситься. Она торопилась, без привычки у неё ничего не получалось. «Накрасилась как девочка-переросток на выданье», – рассердилась она и стёрла всю косметику.

В кабинет поочередно заглядывали: вначале старшая медсестра Марина Викторовна, потом Ирина Семёновна, прибежала запыхавшаяся Альфия, начался обычный день, и все же он не походил на прошлые, серые дни. Алёна пыталась понять и объяснить самой себе, почему она не одна. Она чувствовала себя полноценным членом большого, дружного коллектива. Прием начался. Входили и выходили больные, Алёна слушала, делала назначения, смотрела, сверялась со своими записями, ставила диагноз. Теперь с Альфией ей  работалось просто. Некоторых больных, где требовалось просто выписать справку или направление на анализы, медсестра сразу брала себе, чтобы не отвлекать Алену  разбираться со сложными пациентами, где требовался опыт и знания врача. Освободившись от кучи рутинной работы, несмотря на большой прием, Алёна по его окончанию даже не устала и кроме этого, она успела записать все карточки больных.

– Как у вас красиво, Алёна Эдуардовна, получается  вести прием, ничего лишнего все четко.

Сегодня Алёна решила добежать до магазина и купить что-нибудь Ване.
– Я сбегаю в детское отделение, посмотрю детей.

Оказавшись на улице, Алёна впервые испытала настоящий мороз. Температура отпустилась до отметки сорок градусов. Мороз схватывал сразу и целиком. Дойдя до магазина, она с облегчением в него вошла и долго выбирала, что купить мальчику. В продуктовом магазине, в качестве сопутствующего товар, были разложены детские игрушки, блокноты с наклейками и книжки. Алёна выбрала фломастеры и блокнот с яркой машинкой. Она надеялась, что малыш обрадуется подаркам.

  В детском отделении она встретила Алишана.

– Доброе утро, Алёна, а я как раз вас вспоминал, что сегодня ещё не заходили. Пойдемте пить чай с конфетами.

  Алёна отказалась, потому что у неё сегодня было слишком легкое и игривое настроение, чтобы вникать в студенческие догадки Алишана по поводу очередного больного.

– Вы к Ване? Я сегодня отменил один антибиотик, хотя Момджан Назарбекович рекомендовал их полные курс. Думаю данной концентрации  антибактериальной дозы вполне хватит, чтобы обеспечить…

  Алёна улыбнулась и прервала Алишана, легонько прикоснувшись к его руке, этого оказалось достаточно, чтобы он замолчал.

  В палате Ваня сидел на кровати и собирал неизвестно откуда взявшийся пластмассовый конструктор. Увидев Алену, он улыбнулся, и хлопнул в ладоши.

– Привет!

– Привет, Ваня! Посмотри, что я тебе принесла.

Увидев столько красивых вещей, Ваня немедленно вытащил все фломастеры и постарался взять их в руки. Они выскальзывали и падали, а малыш настойчиво пытался удержать их все своими маленькими, цепкими пальчиками.

– Вот посмотри, ты можешь нарисовать этими фломастерами солнце, дерево, – и Алёна стала показывать, как рисуют. – А это ты, – и она нарисовала маленького мальчика.

Затем Ваня показывал, как он умеет собирать домик из кубиков, и они стали играть вместе. Алёне даже на секунду показалось, что ни она играет с Ваней, а он с ней.

  Выйдя на улицу, Алёне захотела увидеть Николая, и она прямиком направилась в туберкулезное отделение по теплотрассе. Как и вчера на том же самом месте она обнаружила двух гревшихся собак. Стараясь их не напугать, она осторожно переступила через них, и вошла в отделение. Услышав хлопанье двери, из сестринской выглянула медсестра, раньше Алёна её никогда не видела. Спросив, про Соболевского Николая. Она услышала: «Его нет. Возможно, будет после обеда». Алёна огорчилась. Вернувшись в кабинет, от Альфии узнала, что заходил Николай, долго её ждал и лишь недавно ушел, а ещё приходил Момджан Назарбекович, попросил зайти, как вернётесь.
 Сбросив пальто и переодев валенки, Алёна поспешила в кабинет начмеда.

– Добрый день, Момджан Назарбекович, к вам можно? – заглянула в кабинет Алёна.
 В кабинете кроме начмеда сидел ещё анестезиолог Трофим.

– Да, проходите, садитесь. Подождите немного, сейчас мы закончим, – и снова обратился к Трофиму. – Розенталь не успевает рассматривать все вопросы. На нём, не стоит забывать,  не только обеспечение лекарствами больницы, но и кадровые вопросы, строительство, ремонты…

– Момджан Назарбекович, я написал заявку на кровь ещё два месяца назад. Мои больные ждать не могут. У нас экстренная служба, я понимаю,  если бы просил сверхновое оборудование. В чём причина задержки? Вы нашу с хирургом заявку отправили в округ?

– Трофим, я, так же как и вы, не сплю но ночам и прикладываю все свои силы, чтобы сделать вашу работу максимально эффективной.

– Не знаю, что делать! Как глухой телефон, Розенталь не слышит наших проблем! Я сейчас сам к нему пойду, что он мне скажет, почему в больнице нет крови?

– Трофим, не горячитесь, я же с вами! Сейчас пойду, буду лбом разбивать эту стену административного равнодушия и не уйду пока не решу этот вопрос.

– Ну ладно, нас Алёна Эдуардовна ждёт. Я надеюсь, что главный врач сможет организовать нормальный лечебный процесс, – уже выходя добавил Трофим.

– Вот какие вопросы приходится решать! Всё срочно, всё экстренно, ни днём, ни ночью покоя нет. Значит по дежурству, оно в нашей больнице организовано...

  Зазвонил телефон. Момджан Назарбекович снял трубку.

– Да, Момджан Назарбекович, слушает... Владлена Вениаминовна, добрый день... Почему не добрый?..  Всё таки потяжелела Нарычи за ночь...  Да, конечно, консилиум нужно созвать...  нет, я не подойду... а что вы без меня не проведёте... в истории оформите как обычно всё грамотно, меня председателём напишите...  Вы не знаете, что делать с этой больной…  Да вы успокойтесь! Вы больную осмотрели, хирург назначения сделал терапевт консультировал, а мне то какой смысл её смотреть?! Главное всё правильно оформите, я потом подпись поставлю... Всё же хотите диагностическую лапаротомию делать?  Не возражаю... Всё, конечно, я в любую минуту готов помочь. Для этого и назначен начмедом!

  Пока Момджан Назарбекович разговаривал с гинекологом, Алёна рассматривала кабинет, который ничем не отличался от любого другого врачебного кабинета, лишь напротив стола висели таблицы и диаграммы – показатели, характеризующие качество оказания медицинских услуг стационарами и скорой помощью. Не трудно было заметить, что показатели каждый месяц улучшались, и все графики неуклонно лезли вверх.

Заметив, что Алёна их рассматривает, Момджан Назарбекович, постарался как можно быстрее положить трубку.

– Работа сразу видна, не нужно даже по стационарам ходить. Всё как на ладони. Не все показатели меня пока радуют, но думаю еще несколько месяцев, и их подтянем.
Дверь открылась, и показалась терапевт, а по совместительству нарколог Ирина Сёмёновна.

– Момджан Назарбекович, извините, я только спрошу.

– Конечно, слушаю вас.

– Больной с алкогольным психозом поступил. Его загружать необходимо и капать. В общем отделении этим нельзя заниматься, нужно в палату интенсивной терапии его оформить. Там индивидуальный пост.

Момджан Назарбекович слегка морщился, выслушивая Ирину Семёновну.

– Госпитализируйте в палату интенсивной терапии, договаривайтесь с анестезиологом.

– Я договорился уже, Трофим не против, только это нужно приказом по больнице издать, а то у нас самодеятельность получается. Этот вопрос уже давно стоит, нужно его, наконец, решить.

– Ирина Семёновна, не переживайте, всё решится когда-нибудь, и для наркологических больных отделение построим, а пока я себе пометку в блокноте нарисую и возьму этот вопрос на контроль.

– Момджан Назарбекович, вы этот вопрос уже не меньше года контролируете!

– Значит скоро и решится! Не всё так просто и надо мной начальник стоит. Понимаете же!

  Когда они опять остались в кабинете одни, Момджан Назарбекович обратил внимание на часы. Стрелка остановилось в самом приятном ракурсе.

– Ну что же, вот и обед подоспел, – он улыбнулся. – Как говорится, один сытый начмед двух голодных заменяет. Всё понятно по дежурству? Вопросы есть еще у вас какие-нибудь?

  Алёна припасла множество вопросов, но она торопилась и решила задать их в следующий раз.

– Вопросов пока нет.

– Это замечательно. Вот здесь распишитесь, – подсунул журнал начмед. – И вот тут галочку нарисуйте. Ну всё, будут вопросы, всегда рад вас видеть.

 В кабинете Алёну уже ждала женщина с ребёнком.

– Моя фамилия Властина, с вами вчера Владлена Вениаминовна договаривалась.

  Алёна вспомнила этот короткий суматошный коридорный разговор.

– У мальчика живот начинает болеть после еды?

– Точно! – Властина оживилась и приступила к рассказу.

  Алёна привычно стала помечать на листочке основные моменты анамнеза. Осмотрев мальчика, ещё раз внимательно просмотрела карточку, особенно анализы. Властина заметно волновалась, покусывала губы и не могла усидеть на месте, что-то искала в сумочке или поправляла несуществующие складки на одежде мальчика.

– Мальчика нужно обследовать. Необходимо лететь на консультацию в округ.

– Что это может быть? – встревожилась Властина.

– Мне не нравятся повышенные печёночные пробы. Функция печени нарушена. Здесь и будем искать ответ на вопрос.

– Когда нужно ехать?

– Я к завтрашнему дню подготовлю направление. Можете прийти без ребёнка и, не откладывая, езжайте.

– Спасибо вам огромное. Мы с этим уже давно мучаемся.

– Всего доброго.

Несмотря на то, что до сих пор она не увидела Николая, настроение оставалось отличным, ей удавалось всё. Глаза у Алёны светились нежным светом, сегодня каждое свое движение сопровождала улыбкой, которая помимо её воли исходила из самого сердца. Казалось, ничего не может испортить ей настроение. Около четырех, когда она заполняла направление на консультацию Властина, в дверь постучали, заглянула старшая медсестра Марина Викторовна и пригласила к телефону.

Алёна чувствовала, что это он, сердце радостно забилось. Взяв трубку, она услышала взволнованный голос Кати, звонившей с общежития:

– Алёна Эдуардовна, к вам  мужчина пришел в костюме и цветами. Женихом представился. Вас ждет. Может ему вашу комнату открыть?

 Алёна знала, что ключи в комнатах подходят ко всем дверям, и все закрывают дверь скорее по привычке.

– Да, Катя, пожалуйста, откройте мою дверь. Пусть подождет, я скоро.
  Положив трубку, Алёна пыталась привести свои мысли в порядок: «Так быстро и уже жених?! Я от него этого не ждала. Сумасшедший! А где он взял цветы? В поселке обычной веточки не сыскать!»  Она взглянула на часы, стрелки часов показывали лишь начало четвертого. Ещё два с половиной часа ждать казалось невозможным, когда он ждет там один. Ещё недавно никто, даже самый близкий человек, не мог бы войти в комнату в её отсутствие, а перед Николаем она могла открыться полностью, от него (ей казалось) не было секретов.

  Вернувшись в кабинет, она застала Альфию, просматривающую патронажи у новорожденных.

– Мне позвонили из общежития. Меня ждут. Мне надо идти!

– Идите, я в кабинете подежурю. А что стряслось, вы такая бледная, на вас лица нет?

– Я не знаю, потом расскажу. Счастлива я – это от волнения!

Не переодеваясь, Алёна зашла к Семёну Семёновичу в кабинет. Он склонился над клавиатурой, что-то печатая.

– Семён Семёнович, можно мне сегодня уйти пораньше? Позвонили из общежития – меня ждут.

Просьба эта показалась необычной заведующему поликлиникой: во-первых, она исходила от Алёны, которая уходила домой всегда самая последняя; во-вторых, сама просьба отпустить пораньше. Обычно врачи старались не отвлекать подобными мелочами всегда занятого Семёна Семёновича, а регулировали этот деликатный вопрос самостоятельно.

– Идите, если срочно нужно. Только постойте, Алёна Эдуардовна, а приказ по дифтерии вы уже подписали?

– Да, ещё вчера.

– Хорошо, а в кабинете кто остался?

– Альфия, она в курсе. Будет до вечера сидеть.

– Ладно, идите тихо, внимание ничье не привлекайте.

Отпросившись, Алёна поспешила домой. Вернее это была не ходьба, а скорее бег. Сердце её бешено колотилось, она представляла себе ночное расставание, ей становилось тепло на душе, и хотелось вновь почувствовать его руки. Уже подходя к дому, она вспомнила, что в общежитии нет продуктов. Развернувшись, она зашла в соседний магазин к «Холодцову». Купила помидор, огурцов, бананов, конфет и шампанского. Она хотела праздника. Получилось на семьсот пятьдесят рублей. Только, когда продавец назвал ей сумму, она сообразила, что деньги находятся дома. Что делать? Близость встречи с любимым придавало ей силы.

– А вы мне в долг не запишите. Я Алёна Эдуардовна, педиатр. Завтра обязательно занесу.

 Сегодня работал сам Холодцов. Он с улыбкой выслушал её просьбу.

– Конечно, Алёна Эдуардовна, я же вас знаю! Мы у вас на приеме с сыном были, помните? Сынишка хотя взрослый уже, а ночью мочился. Можете нас поздравить - ваше лечение помогло. Тьфу-тьфу, – он треснул себя по лбу. – Боюсь сглазить. Презент я вам должен. Это мой подарок. У вас сегодня праздник? Заведение угощает!
 Алёна попробовала отказаться, но Холодцов отказов не принимал и ещё сверх этого добавил ананас.

    Выйдя из магазина, Алёна спохватилась, что не успела купить себе ни блузки, ни юбки, принимать  предложение руки и сердце в зеленом свитере и шароварах, казалось ей неприличным. «Тогда без свитера и без шаровар буду принимать предложение», – она засмеялась своей дерзкой, головокружительной мысли.

  Позади заскрипели тормоза «скорой», увидев её, Алёна чуть не заплакала от досады. Вышел Раис и протянул ей пакет.

– Это от доктора Соболевского, он просил срочно передать.

Алёна машинально приняла  пакет, открыла и увидела сковородку, коробку конфет и письмо.

  Дверь машины захлопнулась, и «скорая» уехала. Алёна осталась рядом с общежитием, ничего не понимая. Все происходящее казалось каким-то сном, этот звонок с вахты, этот пакет. Она рванула входную дверь, ей хотелось просто увидеть Николая, чтобы он все разъяснил. Поднявшись, девушка увидела, что её комната приоткрыта. Последние шаги она сделала, как в тумане, не думая ни о чём, толкнула дверь, прямо напротив двери  сидел господин Мерзляков. От неожиданности Алёна вскрикнула и выронила пакет из рук.

– Здравствуйте, уважаемая Алёна Эдуардовна! А вы, вероятно, не меня здесь хотели увидеть? – он церемонно подошел к ней, поднял пакет и прикрыл дверь. – Замечательно, что вы так побеспокоились и помидоры, и огурцы и даже ананас, а этим шампанским мы отметим нашу встречу. Не ждали меня? Думали просто уехали, не оставили адреса и всё, был Мерзляков и нет Мерзлякова? Вычеркнуть меня из своей жизни захотели, а я вот, пожалуйста, тут перед вами стою на самом северном полюсе и не в «малице», а в костюме и ботинках. Кстати, это вам цветы, чудесные чайные розы.
  Алёна застыла не двигаясь.

– Это цвет моего сердца, моей любви к вам, дорогая Алёна Эдуардовна. Тысячи километров я хранил этот букет, чтобы подарить его вам в знак моей преданности и любви.

  Не снимая пальто, Алёна тяжело опустилась на кровать: «Почему это опять мне, почему провидение не отпускает меня, а посылает новые и новые испытания?» Счастье, блеснувшее рядом, исчезло, растворившись лёгкой дымкой. Вместо того, кого она всем сердцем полюбила  и ждала, стоял господин Мерзляков: неотступный, коварный и лицемерный кошмар её прошлой жизни. Значит, просто убежать нельзя – это не выход. Кошмар всегда остается с тобой и будет преследовать всегда, как бы далеко ты не уехал. Увидев Мерзлякова, Алёна вмиг опять изменилась, превратившись в тихую, скромную, забитую и затравленную девочку, какой она и приехала в посёлок. Мерзляков с удовольствием следил за этим сказочным превращением. Он не торопился. Он один знал этот спектакль от начало и до конца. И ему требовалось только блистательно исполнить свою гениальную роль.


Часть вторая
Глава первая

Неужели ничего нельзя изменить, если уже предначертано, то так тому и быть?

Все усилия, которые она прилагала в последний месяц, оказались напрасными – она ничего не в состоянии предотвратить, она не может изменить даже себя и свою судьбу. Лучше сразу сдаться и не мучиться, все равно ничего не выйдет. Алёна закрыла глаза  и перед ней, как в ускоренном кино, пронеслась её прошлая жизнь.

Мерзляков появился в её группе на третьем курсе переводом с какого-то московского университета. Своё появление в городе Мерзляков объяснял повышением отца по службе. Отец работал в администрации области, и его фамилия часто мелькала в телерепортажах. Относился Мерзляков к их девчоночьей группе вначале никак, просто никого не замечая, а затем с каким-то презрением.

Его глаза, в зависимости от ситуации, становились то услужливо приветливые, то нахально-надменные. Он любил себя. Руки были маленькие, мягкие и ухоженные, как у женщины, и всегда почему-то влажные и липкие. Он отличался решительностью и предприимчивостью в достижении своих целей. Он делал лишь то, что приводило его к результату наименьшими усилиями, если лекции считались факультативными – он не ходил на них, если можно было обойтись и без лабораторных занятий – не посещал и их. Мерзляков мог договориться и решить все свои вопросы с любым преподавателем, с любым заведующим или профессором. Несмотря на его постоянное отсутствие на занятиях, зачеты и экзамены он всегда сдавал на «отлично» в числе самых первых. Казалось, нет ни одной двери, в которую он не мог бы войти, нет ни одного неразрешимого вопроса. Этому удачливому везунчику везде сопутствовал успех.

Все Алёнины одногруппницы вмиг влюбились в него. С его появлением изменились отношения в группе, теперь ежедневно все девушки старались одеваться так, чтобы понравиться Мерзлякову. С его приходом в группе закрутился какой-то вихрь откровенной сексуальности, девочки приходили на те занятия, где он должен был появиться, в вызывающих и зовущих нарядах. Только три девушки кроме Алёны, казалось, не замечают его: Света – маленькая, скромная, незаметная; Лиза – весёлая, полная хохотушка и Юля – болезненная, худая и к тому же близорукая. Лишь они не обращали на Мерзлякова никакого внимания, а продолжали усердно заниматься. В этой маленькой группе Алёна являлась лидером и примером для подражания. Именно с появлением Мерзлякова во время обеда они стали поднимать тему любви, но, к сожалению, никто не мог похвастаться не только наличием опыта, а хотя бы единичным фактом влюбленности, зато подруги сходились во мнении, что Мерзляков просто использует девушек и бросает так же быстро, как и находит, и они лучше бросятся под поезд, чем отдадут свое сердце и свою неистраченную любовь этому негодяю.

Мерзляков вел двойную или даже тройную жизнь, он всегда куда-то спешил, а в перерыве успевал сделать несколько звонков и распоряжений. На последнем курсе его отношение к девушкам изменилось. Алёна подозревала, что его отец дал команду подобрать себе жену, и этот курс, насыщенный практическими занятиями и самостоятельной работой в учебном расписании, стал самым настоящим испытанием для девушек Алёниной группы. Обладая практическим умом, он предположил, что нет смысла искать невесту у соседа, когда в группе насчитывалось четырнадцать своих прекрасных девушек. Он начал с самых красивых и легкодоступных. Каждый день после занятия он увозил к себе на огромную квартиру очередную счастливую кандидатку на роль жены. Мерзляков не заморачивался на счёт духовных и нравственных черт будущей невесты. Поиск невесты путем проб был прост, приятен и занимателен. Когда он испробовал троих кандидаток, то поставил себе цель попробовать всех. Учась в медицинском университете, он не мог довериться обычной слепой случайности, только опыт и сравнение могли дать объективный материал для анализа. Он даже завел себе таблицу оценки кандидаток по росто-физическим показателям, их интимным особенностям и предпочтениям и выставлял всем оценки по десятибалльной шкале. Следующих он попробовал в ближайший месяц, все с легкость повторилось, только требовалось перед тем, как привезти невесту к себе на квартиру, заехать в кино – ещё четыре строчки были заполнены. Если первоначально это вызывало у него скуку, то теперь он загорелся своей идеей, как охотник длительно выслеживающий свою добычу, он узнавал привычки своих жертв, их особенности, предпочтения и даже знаки зодиака. Самой простой и доступной информацией являлись сами девушки. Выслеживая следующую жертву, он незаметно для себя учился с ними общаться и находить общий язык. Оказалось, что разговаривать с ними не менее занятно, чем с отцовскими знакомыми и приятелями. Он научился разбираться в девушках и неожиданно понял, что охотясь, он и сам одновременно являлся реальной приманкой для некоторых, эдаким «коллекционным трофеем», но все же большинство просто верило в счастье, что именно она будет той единственной, кто станет его женой. Быть его женой казалось заманчиво и перспективно, одним шагом решались все жизненные проблемы: квартира, машина, работа, жизнь становилась прогнозируемой на несколько десятилетий вперед, ради этого на одну ночь можно не жеманиться, а наоборот открыться и показать себя с самой выгодной стороны. Странно, но с приближением финала этого невестиного забега, Мерзлякову отчего-то становилось жаль этих девушек, и на память о единственной встрече он стал дарить или кольцо, или дорогие духи.  Жизнь приучила его, что самый главный приз всегда находится за последними дверями. Алёна видела, как легко, не задумываясь, девочки соглашались на встречу с ним. Может, стал играть уже стадный инстинкт? Большинство одногруппниц уже прошли через это. Никто, правда, не рассказывал подробности, что и как происходило на самом деле. Когда осталось только четыре девушки, Алёна заволновалась и стала прикладывать всё свое умение убеждать, чтобы никто ни поддался Мерзлякову. Но ох как тяжело уберечь от того, что Алёна и сама себе плохо представляла. По очереди каждая из её группы однажды на утро приходила не выспавшейся с колечком, на котором красовалась маленькая зелёная вставочка, отводила взгляд от Алёны и старалась избегать разговоров о Мерзлякове. Оставшиеся, старались ещё теснее держаться около Алёны, но вскоре и они по каким-то непонятным причинам перестали в ней нуждаться.

И Алёна осталась одна.

Заполнив свою таблицу, в которой осталась одна единственная незаполненная строчка, Мерзляков, казалось, успокоился. В группе, где каждая девушка хоть на одну ночь, но побывала невестой Мерзлякова, установилась необычайно теплая атмосфера. Вне зависимости от выставленных Мерзляковым оценок, а баллы он выставлял максимально объективно, к каждой из своих претенденток он относился легко и просто. Мерзляков часто стал приглашать всех девушек на дачу к своему отцу, в ночной клуб или просто в кафе. И даже три девушки первоначально его игнорирующие, были приняты в общую компанию невест. За эти шесть лет университета только сейчас они узнали, что  можно жить и веселиться, а не проводить недели и месяцы за заучиванием мудреных латинских терминов и до умопомрачения зубрить дозы назначаемых лекарств, в зависимости от возраста ребенка. Мерзляков открыл им другой мир, который они не знали, да и вряд ли узнали, если бы не его настойчивость и предприимчивость. Он становился не просто их одногруппником, а скорее тем человеком, который мог помочь  решить все их проблемы: сдача зачётов или отработка пропусков, вопросы с пропиской или с общежитием. Мерзлякову нравилось, что он в этом маленьком женском коллективе – жених и супермен в одном лице. Алёна выбилась из общего коллектива: на лекциях и занятиях стала сидеть одна. С этого самого времени Мерзляков старался не пропускать не только ни одного занятия, но даже лекции, он словно хотел наверстать то, что не получил за предыдущие пять лет учёбы. Оставшись одна, Алёна задавала себе постоянно один и тот же вопрос: «Неужели, только переспав с Мерзляковым, я могу изменить свою жизнь?»

Уже весной произошел случай, который изменил её судьбу. На занятии по детским болезням их разбили на пары, и каждой паре дали обследовать одного ребёнка. Алёне выпало выполнять это задание с Мерзляковым. Ребёнок попался с врожденной эндокринологической патологией. Раздел в медицине сложный и запутанный. Раздав задание, преподаватель вышла. В этот момент Мерзлякову позвонили на мобильный и попросили срочно подъехать к нотариусу подписать документы. Алёна сидела рядом и слышала, как Мерзляков объяснял, что никак не может, что идет последнее занятие. По его итогам будут допуски на сессию, но на другом конце провода человек казался неумолимым. Мерзляков уехал, а Алёна одна произвела описание больного, собрала анамнез жизни, анамнез заболевания, описание по всем системам, обосновала диагноза и предложила схему лечения. Больной попался эндокринологический – её любимая тема: понять на каком уровне регуляции произошел сбой и как развивались патологические изменения. Через три часа, накануне отчета, появился Мерзляков. Практически следом, будто его ожидая, вошла преподаватель и начался опрос. Спрашивала она внимательно, и пустить пыль в глаза не представлялось возможным. Когда спросили Мерзлякова, он встал и некоторое время пробовал общими фразами рассказать о больном и его заболевании. Алёна чувствовала, как сердится преподаватель, и когда она уже готовилась посадить Мерзлякова на место и поставить «неудовлетворительно», Алёна, не задумываясь, тихонько протянула свои записи. Преподаватель казалась недовольна тем, что Мерзляков долго не отвечал по существу – медицина наука конкретная, но, глядя на его ослепительно красивый галстук, она вывела «отлично». После этого занятия Мерзляков вышел не только с допуском на сессию, что как раз для него представлялось ерундой, он никогда не сомневался, что коробка конфет легко поможет пересдать это занятие, а с открытием. Он нашёл уязвимое место Алёны – её доброта и желание скрыть его, что бы он не сделал, она никогда его не выдаст, а будет молчать. Это открытие его обрадовало до чрезвычайности, теорема с четырнадцатью неизвестными должна была решиться в ближайшее время. После того как Мерзляков нашел решение, он смотрел на Алену уже по-другому, раньше она казалась недоступной, таинственной и окруженная ореолом непонятных ему моральных правил, а теперь он понял, что она выйдет из его спальни дешёвой девкой. Когда занимаешься сексом, то какая разница, кто с тобой лежит –  пэтэушница или университетская медалистка – все будет как обычно! Как загнанная лань, Алёна чувствовала, что сгущаются тучи, но отсутствие опыта общения не позволили ей догадаться, с какой стороны грянет гром. Для Мерзлякова она являлась последним кандидатом на роль жены, и он не торопился. Теперь он общался с ней ежедневно, на занятиях и лекциях садился рядом, тем более, что это оказалось несложно, она сидела одна, и рядом место  всегда пустовало. Он обычно подходил к ней, галантно спрашивал разрешения и присаживался рядом. Алёна никогда ему не отказывала. Это нельзя было объяснить одним лишь страхом и робостью перед Мерзляковым, желанием не выделяться, не бросаться в глаза, не затевать скандал у всех на виду. Алёне вдруг показалось, что она сможет перевоспитать Мерзлякова. Эта мысль ей нравилась, и она наивно тешилась ею. Он не просто сидел рядом, он всегда разговаривал, первое время сам с собой, а затем, когда Алёна привыкла к нему, они стали спорить и рассуждать вместе. Чаще всего они говорили на тему предстоящей женитьбы.

– Ты правда ищешь себе жену, с которой будешь вместе всю жизнь?

– Конечно, разве ты считаете, я это делаю ради собственной прихоти? Я просто не знал, кого нужно выбрать. Я хорошо разбираюсь в мужчинах, знаю, кто и чего стоит, как найти к ним подход, я знаю, чего они все хотят и чего все боятся, а женщина для меня представлялась существом таинственным и загадочным. Учась в медицинском университете, я понял всю полезность последовательности и методичности.

– Разве для тебя не важны чувства: дружба, привязанность, любовь, наконец,  ведь жена –  эта твоя тень, она будет следовать за тобой через всю вашу жизнь, от неё у тебя будут дети, наследники твоих идей и, в конце концов, твоего богатства?

– Я не знаю, что такое любовь. Её просто придумали, чтобы стыдливо окружить сексуальные отношения мужчины и женщины эдаким ореолом  возвышенности и таинственности. Любовь – это желание обладать, когда наступает пресыщение, то и любовь проходит.

– А как же платоническая любовь?! Люди могут любить друг друга, годами общаясь по телефону или Интернету, или даже вовсе не общаясь. Их могут разделять тысячи километров, они даже могут знать, что никогда, представьте себе, никогда не увидят друг друга, а они продолжают хранить верность и боятся запятнать честь!

– Тебе не кажется, что это рассуждение слабых людей? Их разделяет расстояние и они не могут увидеть друг друга… Смешно! Нет такой причины, которая заставит меня отвернуться от намеченной цели, если это действительно важно. Я преодолею любые преграды, чтобы увидеть любимого человека. Легко придумывать себе отговорки и философствовать про высокие моральные принципы, а самому ничего не делать, только благородно страдать и мучиться!  Если из точки А нужно добраться до точки Б, главное для меня – это сформулировать задачу, а дальше я всегда найду метод и способ её решения. Платоническая любовь – это признак душевной слабости и нерешительности.

Алёне тяжело приходилось в этих спорах, он знал ответ на любой вопрос, но она не сдавалась. Она приводила ему множество примеров, где для сохранения чувств требовалась верность, но Мерзляков одним поворотом мысли легко и виртуозно разбивал всю её защиту.

– Ну, а если, допустим, он и она любят друг друга, но они должны расстаться на многие годы, по независящим от них обстоятельствам, например, война, и он должен уехать. Она останется, будет любить его, ждать и надеяться, что он вернется домой живой и невредимый. Разве ожидание этой женщины – это слабость, наоборот – это воплощение силы и возвышенной красоты её души!
Мерзляков с усмешкой слушал очередной любовный опус, который, по замыслу Алёны, должен перевернуть его мировоззрение.

– Давай так, в этом случае возможны два варианта. Первый, ему просто надоела эта женщина, но он, как ты говоришь, «искренне её любит» и ему просто не хочется её огорчать, то в качестве разнообразия он с удовольствием бросается в это военное дело, где можно и по-мужски пострелять и обзавестись новой, свеженькой подружкой. Этим он и репутацию свою не замочит, дескать, ушел защищать Родину, так и сохранит иллюзию любви и верности. Есть и другой вариант, что его действительно забирают, а он этого не хочет, ещё не наигрался со своей подружкой. Хотят разлучить их, вытащив его из теплого любовного гнездышка, тогда мне не понятно в чём трудность? Везде работают люди, можно договориться об отсрочке, или ещё проще, комиссоваться на законном основании, или устроиться в этот самый военкомат, который хотел тебя призвать в армию. Последний вариант мне больше нравится, все решается и не нужно делать такие глаза. Я прямо сейчас могу оформить себе инвалидность второй группы, и ещё государство будет мне доплачивать за то, что я в нем живу. Какая армия? Это смешно и так должен рассуждать каждый нормальный гражданин! Мало ли какую туфту несут про патриотизм и чувство долга. У меня у самого отец навыступается на собраниях и теледебатах, а потом за день отойти не может: всего так и распирает от смеха. Каким нужно быть ослом, чтобы во все это верить! Нужна сила и власть, и тогда всегда со всеми можно договориться.

– А если все так будут рассуждать, кто будет служить отчизне?

– Какой отчизне?! Ещё одно непонятное слово! Его придумали друзья моего отца, чтобы всё это стадо держать в руках. Им даже денег не нужно, музыку послушают и вперед на танки. «Что? Куда?» – даже не спрашивают. Ради чего живут? Не знают! Ничего нет в жизни, не было и не будет, главное – и не хотят ничего изменить. И это все называется любовью, на этот раз к Родине!

Алёна замолчала, острые слова кололи, и самое печальное, что, возможно, всё это было сущей правдой!

Они стали в стенах университета проводить вдвоем все свободное время, вместе готовились к занятиям, вместе обедали в кафе. Алёна никогда не позволяла за себя платить деньги. Мерзлякову  казалось забавным это непреклонное упрямство. Он чувствовал, что она становится ему ближе и ближе, он не мог себе объяснить, как это происходит. Внешне они походили на двух ботаников, вечно разгуливающих по университету и что-то друг другу доказывающих. Ему уже требовались эти разговоры, он с радостью приезжал каждое утро, а, расставшись, с тоской думал о предстоящем длинном, одиноком вечере без Алёны. Общаясь с ней, он стал лучше понимать себя и свои мечты. Теплом своей души она согревала его ледяное сердце. Незаметно Мерзляков открылся, рассказывая и о себе.

– Ты знаешь, есть много студентов с более высоким интеллектом, с более крутыми родителями и лучшими связями, чем я. Но парадокс в том, что только я могу ставить и решать задачи, которые не решают другие люди, обладающие заведомо большими способностями. Вся моя жизнь – это достижение цели. Я не могу просто жить, а постоянно должен настигать, овладевать и обгонять. То, что для других является неотъемлемой частью, для меня непосильная работа, но, прикладывая усилия, я не просто поднимаюсь до их уровня, а оказываюсь гораздо выше.

Если я вижу цель и считаю нужным её преодолеть, я одолеваю её: устраняю все препятствия, затрачиваю колоссальную энергию, как маньяк, как неотвратимая смерть, я её достигаю всегда!  Я счастлив в этом достижении и преодолении. Достигнув цель, я ощущаю опустошенность. Мои сверстники рядом, обладая таким богатством – радуются, это их предел, я же начинаю понимать, что это опять не мое. Мне опять хочется изнурительного самоистязания, чтобы ещё  на шаг быть ближе к своей новой цели!

На улице становилось уже по-летнему тепло и их неудержимо тянуло гулять. В один из дней, когда между парами появилось свободное время, они зашли в кофейню, интерьер которой изобиловал египетской атрибутикой. Они сидел в нём одни, со стен немыми свидетелями наблюдали слуги великого фараона.

– Послушай, а зачем тебе медицинское образование? Ну, хотя бы экономическое или юридическое?- заинтересовалась Алёна, рассматривая настенные иероглифы.

– Понимаешь, отец мне рекомендовал, чтобы образование я получил народное. Доктор в сознании русских людей ассоциируется с честным и порядочным человеком, когда через десять - пятнадцать лет основные политики уйдут со сцены, тогда и наступит моё время. Экономическое и юридическое образование мне через годик нарисуют, – Мерзляков сделал небольшой глоток кофе и откинулся на мягком кожаном кресле. – Вся моя жизнь расписана. Думаете, какая-то проблема получить этот диплом, да стоит отцу позвонить и ректор вечером лично мне его вручит. Дело не в этом! Я должен сам до всего дойти, не пользуясь отцовским авторитетом. Я хочу научиться завоёвывать власть, брать её мёртвой хваткой, только так можно стать современным политиком. Уже сейчас я чувствую, что мне принадлежит этот город, когда я еду на отцовской машине. Я хочу понять жизнь и потребность простого человека, вот почему я здесь. Я каждый день иду к своей цели! Думаете, я просто так исполняю просьбы девушек? Я представляю себя депутатом и никому не могу отказать – ведь это мой народ, а значит будущие голоса моих избирателей. Каждый день стараюсь прибавить, хоть один голос к своему избирательному списку.

Мерзляков в Алёне нашел то, с чем раньше никогда не встречался: трепетную, искреннюю, легкоранимую душу, прекрасную в своем желании его исправить. Он стал делиться тем, как легко соблазнял одногруппниц, как быстро брал неприступные девичьи крепости. Его откровения больше походили на исповеди, в которых он, не осознавая этого, раскаивался. Алёна никогда его не осуждала, как громоотвод, забирая все его не выстраданные грехи себе. Алёна защищала девушек, обвиняя Мерзлякова, что он сам толкал их на то, чтобы они соглашались. Разговоры становились все более и более откровенными, а гнев и негодование Алёны были такими искренними и такими возбуждающе желанными...

За этот месяц они разобрали двенадцать девушек, Мерзляков принципиально не трогал в своих рассказах Свету. Впрочем, чтобы быть объективным, он придерживался хронологии в их совращении. Однажды, провожая её до остановки (садиться в его машину Алёна категорически отказывалась и добиралась до дома на двух автобусах с пересадками), Мерзляков вдруг поведал о том, как совратил Свету. Рассказ получился жутко правдивый. Если предыдущие девушки сами знали, на что шли, и для них всё было привычно и естественно, то соблазнение Светы, маленькой, худенькой мышки, являлось необычным и из ряда вон выходящим даже для Мерзлякова.

– Признаюсь, давно я за ней наблюдал: маленькая, серенькая молчунья, всегда чего-то возится, чем-то занята, её никто не замечает, есть она или нет – мышка одним словом. Я же тебе рассказывал, каких я раньше имел женщин, а такие серенькие пташки никогда не залетали в мои сети. Я даже фантазировал и представлял себе, какая она будет: фигура у неё на троечку, ножки худенькие, даже кривые, попка маленькая, грудь неразвита, как у девочки, а ей уже скоро двадцать пять лет! Ладно, ладно, не закрывай уши, не буду я её больше описывать, тем более что особо и нечего. Выслеживал я её пугливую и застенчивую долго, всё в то время к тебе жалась. Знаешь, как молодая овечка видит, что её волк выслеживает, а сделать ничего не может и пожаловаться тоже – смотреть же не запрещено! Даже остальные наши красавицы из группы, словно что-то почувствовали, стали её опекать и оберегать, как это назвать –  «женской солидарностью» что ли. В группе её было не достать, до остановки она всегда с кем-нибудь шла, пугливо на меня посматривая, не в автобусе же мне с ней ездить, если у меня такой крутой автомобиль. Около дома тоже казалось не сподручно, она же всех бабушек знала, с каждой поздоровается, постоит, старческие маразмы выслушает – а её за это и любили. Все бабушки дома собирались её встречать. Я даже удивлялся, какая находчивая, каждой что-то наплетёт, а те цветочками на клумбе расцветают. А только узнал я осторожно, что живет она с больной матерью, несколько раз я видел, как вечером с пакетиком куда-то уезжает и до утра её нет. Думаю, вот так и тихоня, сама по ночам монету зашибает, а днем недотрогой представляется.

В один из дней проследил, куда она ездит, и даже огорчился. Ночами дежурит в отделении «недоношенных» в детской больнице. Мне даже жалко её стало, что, дура, придумала себя дежурствами изводить, сколько она за них получает – копейки смешные!

И вот это она называет жизнью!

А там заведующий, друг нашего декана. Тогда я подхожу к декану, так и так, хочу, дескать, себя неонотологии  посвятить, но на работу устраиваться не с руки, в свободное бы время приходил и лечил несчастных деточек. Он мне посоветовал к этому заведующему обраться, а сам при мне ему позвонил: «Очень перспективный, ответственный студент, хочет помочь». Заведующий только этого и ждал, там, в отделении, со ставками что-то мутит (по взгляду увидел, что рыльце в пушку), обрадовался, дескать: «Приходи, когда хочешь». Там по штатному расписанию по две медсестры и санитарка на смене должны дежурить, а он дурёх каких-то набрал и деньги себе складывал. Я посмотрел расписание дежурств и все в блокнот себе выписал. Взял я у него пропуск и попрощался.

В одну из смен, хорошо помню этот день, собрал я халат, костюм операционный и как прилежный студент пошел дежурить. Чуть сам всё не испортил, приехал я на отцовской машине да на больничную стоянку её и припарковал, а она, но ты знаешь, неприлично дорогая, да ещё с российским флажком на номере. Охранник думал, что прокурор или административная проверка нагрянула на ночь глядя. Весь вытянулся, обстановку стал мне докладывать. Я ему пропуск в нос сунул, он аж позеленел от злости: «Что за пропуск? Какой студент? Не буду на ночь глядя пропускать!»  Так и не пропустил меня, болван. Зачем себе проблемы ищут? Я ему говорю: «Ты сколько работаешь здесь? Сейчас позвоню твоему начальнику, пинками с работы вылетишь!» Не поверил - солдафон.  Набрал я тогда своему корешу, у него батя начальник вневедомственной охраны города, и пожаловался: «Так, дескать, и так, бараны оборзели – людей не видят и пропускать не желают». Он мне резанул: «Батя на шашлыках, по пустякам отвлекать не хочется, сейчас я охраннику сам тему обрисую». А он в отличие от меня университетов не заканчивал, и его ораторскому искусству учили в казарме. Он орал так в трубку и выбирал такие выражения, чтобы донести одну единственную мысль – что меня нужно всегда пропускать, что на стоянке сигнализация у одной из машин сработала. Охранник струной вытянулся, бледный, с трясущимися губами еле слышно мямлил: «Точно! Виноват! Не мог знать! Слушаюсь! Будет исполнено!»

 А когда трубку положил, побежал мне дверь открывать, и прохрипел, что пропуск больше могу не показывать, он меня хорошо запомнил. Улыбался при этом. Верно мне отец предрекает, что депутатом я хорошим буду: электорату нравлюсь, потому что добрый и справедливый, и запоминают меня сразу.

Отделение находилось на втором этаже в отдельном крыле. Помнишь же, у нас там на четвертом курсе занятия проходили?.. Поднимаюсь на этаж, захожу в отделение, переодеваюсь в раздевалке, вижу, и моя голубка свои серые перышки здесь оставила, мне, признаться даже, захотелось её одежду потрогать. Взял я на посту бикс стерильный и захожу в палату, как ни в чем не бывало, а палата большая, там тридцать детей лежит и крик стоит неописуемый. Если есть на земле ад, то это он и был. А мышка моя по палате носится: одного распеленает – укол поставит, к другому подбежит – капельницу сделает, у третьего температуру измерит, и так у неё все ловко получается, что я даже засмотрелся. Это у нас в группе она всегда молчит и руки ей засунуть куда-нибудь хочется, а здесь разгоряченная, щечки пунцовые горят, и не просто так, а ещё что-то приговаривает: «Мой малыш, сейчас я тебе укольчик поставлю». А я смотрю, у ребенка попка и так вся истыкана, а она место найдет и легонько так уколет, а потом и мазью помажет, чтобы шишечки рассасывались. Знаешь, особо она меня и не привлекала до этого момента, а теперь я смотрел на неё по-другому, она вся раскрылась, танец любви исполнила передо мной: и тут нагнется, и там что-то прошепчет. Поставил я бикс на стол, да видно не рассчитал, грохнулся он. Она обернулась, да так и застыла с ребеночком на руках. Замерла моя мышка! Только смотрю губки у неё влажные стали и покраснели, никогда я таких губ не видел, и глазки заблестели. А в них как в книге все написано, ничего и говорить не нужно...

– Прекрати Мерзляков, мне неприятно это слушать, – воскликнула Алёна, закрывая лицо руками.

– Немного осталось, потерпи. Так вот, уставилась на меня, молчит и ждет, даже не защищается, знала, что это когда-нибудь произойдет. Так зачем откладывать? Я ребёночка-то у неё взял, положил в кювес, а она застыла. Как стояла, так и стоит, шагу сделать не может, а губки такие влажные, щечки так и горят, и дыхание глубокое, такое частое. Задышала моя девочка! Взял я её за руку и повел к кушетке, кругом плач стоял, а тут как ничего не слышу: оглушен я её красотой и безропотностью. Подвел я её к кушетке, а на ней и простынка чистая постелена, все гигиенично. Стал я ей пуговки расстегивать, одну расстегнул, вторую, а третью не могу, она мне сама помогла её высвободить, а под халатиком ничего и нет, жарко у них в палате.

– Только не здесь, – шепчет, – а то дети смотреть будут.

Говорит, а сама дрожит и ко мне прижимается.

– Здесь, именно здесь, – горю от нетерпения.

  Боже! Как она была прекрасна в своей безропотности! Трусики я с неё снял, она сама и легла на кушетку.
– Прекрати, прошу тебя, ты животное Мерзляков, – закричала Алёна, закрывая уши.

–...Маленькая, худенькая как девочка на кушеточке лежит и улыбается, а улыбка такая блаженная, словно говорит – вот и все свершилось. Эта застывшая улыбка до сих пор перед глазами стоит. А когда все кончилось, я на стуле сидел, а она всё (ну ты понимаешь) убирала, таким я себя негодяем почувствовал, в первый раз что-то в душе кольнуло, ни упрека, ни стона, просто легла, понимаешь! Не знаю, сколько времени я тогда на стуле просидел, она накинула халат, умылась и опять забегала, как пчелка к цветам, то к одному наклонится, то к другому.

Я ей деньги протянул все какие были: «На, говорю, возьми!» Не взяла, просто убрала мою руку и снова давай по палате бабочкой кружить. Горько мне стало, скотина я что ли бессердечная?! Положил все деньги на стол и вышел, даже в след не посмотрела, ничего не сказала, как и не было меня вовсе. Забрал я одежду, не переодеваясь, заскочил в машину и уехал. Униженным я себя почувствовал, как пощечину мне дали. На следующий день она при всех деньги отдала, сложила их в пакетик: «Вот, забыл вчера», и вручила. А там денег лежало – за пять лет ей столько не заработать! Ничего не взяла, просто в лицо мне швырнула. В тот момент я долго успокоиться не мог. Узнал в поликлинике, что мать её не встает уже несколько лет, не только во двор – по квартире ходить не может. Я тогда коляску заказал, маленькую, компактную, начиненную электроникой всякой и попробовал вручить не сам, а через общество инвалидов. Научил их, что сказать нужно: «Дескать, программа у нас президентская, забота государства нашего о гражданах, вот персональная коляска – получите!» То ли почувствовала она, но отказалась от коляски наотрез и даже расписку написала. Ничего от меня не взяла, как я не старался.

– Последние слова Алёна даже не слышала, закрыв лицо руками, она плакала.

– Какая ты мразь, ты мерзавец, ты даже не человек, ты хуже скотины. Не подходи больше ко мне, никогда не подходи!

После этого разговора все изменилось, и хотя оставалось учиться всего две недели, все это почувствовали. Мерзляков снова откололся от всех, общался мало, больше отмалчивался, прекратились все совместные мероприятия, да и среди девочек произошло какое-то отрезвление: шутки, клоунада, эротические костюмы и наряды вдруг разом сошли на нет. В группе все девочки почувствовали, что закончилась студенческая сказка и наступила реальная жизнь.

Алёна и раньше была одна, но теперь, когда всё закончилось её победой, вообще, стала избегать свою группу. Она понимала, если Мерзляков и выглядит подавленным, то отказаться от своей идеи заполнить табличку он не сможет. И она, ожидая этого момента, стала заметно осторожнее: купила себе газовый баллончик, вечерами, и тем более ночами, не выходила из дома. Старалась выбирать и планировать свой маршрут, избегая глухих дворов, темных парков и строек. Она понимала, что справиться с Мерзляковым будет ей сложно, если все же он решится привести в исполнение свой дьявольский план…



Глава вторая

  В своем доме Алёне становилось все более душно и неуютно. Раньше она приходила домой лишь для того, чтобы поесть и провести ночь (постараться не столкнуться со своим отцом), а на утро вновь убежать в институт. Сейчас она вынуждено проводила дома больше времени, и это незамедлительно сказалось на отношениях с родителями. Ей минул двадцать третий год, она отлично оканчивала университет, но оставалась по-прежнему одна. Отец нашел для себя новую мишень для своих упреков и нравоучений. Студенческая эйфория закончилась, и он понимал, что для того чтобы удачно выйти замуж одного красного диплома недостаточно, скорее он даже отпугивал потенциальных женихов. За долгими, как казалось Алёне, семейными ужинами, он обсуждал в язвительных, саркастических высказываниях и то, как она одевается, и то, как себя ведет, и то, как готовит и что говорит. Мишень получилась безропотная и молчаливая, и это больше всего раздражало отца. Не отвечая и не защищаясь, она ушла в себя. Алёна слушала и не слышала отца, когда уже становилось невыносимо, она вставала и, ссылаясь, что необходимо готовиться, шла в свою комнату, а в след неслось:

– Ты думаешь, что всю жизнь в своей комнате просидишь? Прячешься ото всех, никуда не ходишь, одеваешься так, что на тебя никто и не посмотрит. Как была дурой, так ей и осталась! Стыдно с тобой в гости выйти, ни подать себя, ни рассказать о себе ничего не умеешь. Всю жизнь думаешь на родительской шее сидеть, пора тебе самой свой угол создавать...

  Алёна убегала в свою комнату, открывала учебник и не могла читать, слезы накатывались сами, строчки разбегались, и она опять слышала своего отца: «Учти, дочка, я так говорю, потому что ты мне родная, а чужой тебе ничего не скажет, ему все равно. Жалко мне тебя, ещё пару лет и на тебя никто и не посмотрит, будешь всю жизнь старой девой, посмешищем для всех, а нам с матерью позором. Ты слушай, да исполняй, что тебе родители велят. Я надеялся, ты в институте с кем-нибудь познакомишься, а ты так за шесть лет никого себе не нашла. В институте что никого нет что ли?! Или ты такая страшная, что ребята на тебя даже и не смотрят? Иди в наш двор, посиди на лавочке, к соседям за мукой сходи, у них сын с армии вернулся, не женился ещё. Чего сидишь за учебниками то за этими?! Дождешься, что всех нормальных ребят девушки разберут, а тебе достанется или алкоголик какой-нибудь или семейный разведенный. И следить за собой нужно, не зря же по телевизору косметику всякую показывают. У матери возьми тюбик крема, помажься, да помаду отыщи, у неё где-то валялась. Да оденься понаряднее и улыбайся, почему всегда такая хмурая? Кто на тебя такую замухрышку посмотрит...»

  Шли дни, Алёна легко сдала последние экзамены и заслуженно получила в числе первых красный диплом. На выпускной вечер она не осталась, а ушла домой. В этот день даже отец долго разглядывал красную корочку, читал и перечитывал, протянув обратно Алёне, сухо выдавил: «Молодец», и вечернюю нравственную экзекуцию перенес на мать.

  Получив диплом, Алёна почувствовала себя свободной, прежде всего от утомлявшей её группы. Ни с кем отношений она больше не поддерживала, даже со Светой, с которой она тоже не общалась. Она приступила к поиску работы. Однажды в газете прочитала объявление, что на Крайний Север в районную больницу требуется педиатр. Она позвонила и попала сразу на главного врача, который представился Львом Ароновичем. Он объяснил, что больница строится, расширяется, нужен в настоящий момент педиатр. К молодым специалистом отношение в больнице хорошее. Он ещё что-то рассказывал и спрашивал, что интересует Алену. Алёна обещала подумать. Странно, когда её больше ничего не задерживало в родительском доме, она не могла уехать. Она страшилась этого шага. Здесь жилось плохо и неуютно, но это было уже знакомо и привычно.
 Как тяжело что-то изменить в своей жизни!

  Тем более что началось лето, и оно принесло некоторое облегчение, теперь отец частенько отсутствовал дома, сутками проводя на даче.

  А Алёна, собрав все необходимые документы, на следующей же неделе после выпускного, устроилась в городскую больницу. Она как прилежный трамвай переступила с одних рельс на другие, и всё опять потекло по-старому.

  Прошел месяц, затем ещё один, ей уже стали забываться студенческие кошмары. Её группа разбежалась и разъехалась. Все стихло. Не поступало вестей и от Мерзлякова.
 И вот наступил сентябрь. Отец вернулся с работы возбужденный и радостный, Алёна никогда не видела его таким. Он беспокойно мерил шагами комнату, разговаривал сам с собой, садился на стул и опят вставал и продолжал расхаживать, затем, случайно бросил взгляд в зеркало, увидев щетину, пошел бриться в ванную, и только после этого смог спокойно все изложить, что с ним произошло.

  Алёна впервые с интересом ждала, что сейчас поведает отец. Он тоже волновался, поэтому не смог сразу начать с главного, по привычке начал с замечаний, что ничего не убрано на кухне, в квартире – грязно, кругом пыль, а две женщины сидят дома. Затем все же успокоился и преступил к рассказу:

– Как обычно, сижу я на вахте у себя (где работал около пяти лет, с тех пор как ушел на пенсию). Заходит в здание молодой человек, сразу видно, что очень положительный, и спрашивает: «Почему на аллее, ведущей к зданию, не обновляются фотографии ветеранов предприятия, или таковых уже не осталось?» А я не промах, сразу и выложил: «Регулярно докладываю об этом заместителю директора по административной работе. А ещё спецодежду требуется выдавать вахтёрам, ведь известное же дело, тут шаркнешь рукавом, тут заденешь, считай и нет костюма, а этому костюму ещё и десяти лет нет, а новый-то купить, известное дело – не купишь. Это какие деньжища нужно зарабатывать, чтобы новый костюм купить?! И график работы неудобный, иногда две смены в подряд идут, а иногда перерыв между ними в три дня. О простом человеке никто не заботится! Всё лишь бы тяп-ляп».

  Вы меня знаете, лишнего никогда не скажу! А этот молодой человек свой портфельчик открыл, достал блокнот и ручку, все записал, как фамилия, имя и отчество, кем работаю, пожал руку, поблагодарил за работу и вышел. Вы на меня всегда обижаетесь, а вот чужому человеку не стыдно мне руку пожать!

  Алёна, услышав этот рассказ, побледнела, уж очень этот молодой человек смахивал на Мерзлякова.

  На следующий день отец прибежал с работы радостный и смеющийся. Мать с Аленой с нетерпением услышали продолжение вчерашней истории.

– Утром позвонили с отдела кадров и сообщили, что будут готовить документы на награждение почётным знаком. Уже сорок лет на предприятии работаю. Можно сказать, при мне оно и строилось. А завтра фотографировать будут на доску почета. Заместитель директора лично подошел и сказал, что мою кандидатуру никогда не забывал, а держал в кадровом резерве, и вот время пришло. Так и сказал: «Разве можно забыть тот вклад, который ты внёс!» Я даже прослезился, сорок лет я проработал в одном отделе статистики, отчеты подшивал, да по папочкам раскладывал. Думал, никогда мой труд не оценят. Ай нет, есть бог на свете! Не зря я трудился! Мне тоже в свое время предлагали  старшим быть в отделе, так я отказался – свое дело знаю, а лишнего мне не нужно.

   Вспоминая родное предприятие, глаза у отца чуть повлажнели, и мать принесла ему платочек.

 – А перед этим, утром, опять этот молодой человек заходил, поздоровался со мной по имени отчеству и сразу наверх. Затем спустился сияющий весь и ко мне.  «В газету, –  говорит, – про вас писать будем, может какие просьбы есть личные?» А я говорю, что всё, слава богу, есть, никогда ни в чем не нуждался и милостыню не просил. Вот, правда, дачный участочек имею небольшой. Не такой, какие сейчас хапают. На нем домишко построил, да фундамент слабый оказался, угол у дома совсем просел, поднять самому уже и не с руки.

  Он этим заинтересовался, все записал и должен в субботу к нам подъехать домой на обед, а затем уж вместе с ним на дачу махнём. Вы меня не осрамите только, пирогов, мать, напеки повкуснее с капустой, а ты, Алёна, нарядись поярче.

  «Он, точно он», – похолодела Алёна. Её не покидала слабая надежда, что может простое совпадение, депутаты готовятся к выборам, но все же в глубине души, она понимала, что страшный маховик заработал, все сильнее и сильнее раскачивая неотвратимый маятник. Видно у Мерзлякова нашлись другие неотложные дела, и теперь он собирался доделать то, что уже давно начал.

  Отец расцветал на глазах, в парикмахерской  сделал себе фасонную прическу, достал из шифоньера новый костюм и рубашку, купленный впрок ещё в то время, когда он работал в отделе статистики. Изменилось и его поведение, исчезли ежедневные мелочные придирки. Казалось, только сейчас он вдохнул жизнь полной грудью.

   На следующий день он доложил о том, что вызывали его в профсоюзный отдел и вручили пластиковую карточку на дисконтные покупки в супермаркете.

– Даже не знаю, как ей пользоваться, – сетовал довольный отец. – Я ещё уточнил, а всем ли дают такую карточку? На что мне отрапортовали, что ветеранов-ударников производства, кроме меня никого и нет, так что только мне такую честь и оказали. И ещё, чуть не забыл, заходил, тот вежливый молодой человек и вручил пригласительные билеты на завтра, сообщил, что приглашены только ветераны производства. На торжественном собрании выступят руководители области, будет концерт и фуршет, правда, не рассказал, что это такое. Два пригласительных всучил, чтобы с супругой прийти.

  За эти несколько дней жизнь у Алёниных родителей  кардинально поменялась, отец вечерами важно молчал, переполняемый своей значимостью. Алёна чувствовала, что близится финал, и чем большие перемены  происходят с отцом, тем стремительнее должна быть развязка.

  Практически ежедневно Мерзляков под разными предлогами встречался с отцом. Он открывал перед отцом крытую и недоступную сторону жизни. Отец посещал выставки, собрания, выступал в школах, давал интервью на радио и в газетах. Выступая, он уже не  упоминал, что сорок лет просидел рядовым сотрудником в отделе статистики, а брехал о грандиозном строительстве предприятия, о нововведениях и о своем гениальном предвидении. Он уже и сам начинал верить в то, что говорил. Эти рассказы потихоньку вытесняли реальную жизнь, а может он всю жизнь и хотел быть именно тем, кем представлял себя в этих неправдоподобных россказнях. Отец верил в ту галиматью, что говорил, вспоминая сотрудников, вспоминая события, но весь вклад приписывал себе. И чем больше он отходил от истины, тем легче ему становилось, словно он очищался. Всю жизнь он хотел что-то сделать и ничего не сделал! Отец не только боялся нового, но был рожден слепым ко всем переменам, а теперь в этих рассказах переживал другую жизнь, интересную, захватывающую, полную событий.

  Мерзляков стал часто бывать у них дома. Заезжал всегда по делу, или уточнял на какую высоту необходимо приподнять домик в саду, или предлагал заодно поменять изгородь. Он становился дома своим человеком, его появление больше не вызывало у родителей никаких вопросов. С Аленой при родителях он общался подчеркнуто вежливо, и лишь в том необходимом минимуме, чтобы не вызвать ненужных вопросов и подозрений у родителей. Алёна осознавала, что она опять играет по его правилам, и все ходы в этой партии уже расписаны. Она словно рыба, попавшая в сеть, трепетала и барахталась, чтобы избежать опасности, но от этого все больше и больше запутывалась.

  Мерзляков и с матерью завязал отношения, они понимали друг друга с полуслова, и Алёна опять очутилась в полной изоляции. «Странно, – размышляла она, – он никогда не ошибается, он знает, чем всё должно закончиться». Мерзляков внушал ей какой-то животный ужас, как хищник гипнотизировал свою жертву, чтобы она не смогла сопротивляться, когда это будет ему нужно.

    Это случилось ровно через десять дней с тех пор, когда отец  впервые увидел Мерзлякова у себя на вахте. В воскресный вечер, по-своему обыкновению, Алёна приняла ванну, высушила и расчесала волосы, расстелила постель и залезла читать книгу. В больнице на выходные дали почитать Акунина «Пелагея и красный петух». Книга настолько увлекла, что она читала её и в пятницу, и в субботу, и часть воскресенья, оставалось совсем немного. Включив ночник, она погрузилась в чтение, через мгновение сюжет книги захватил её настолько, что она не сразу обратила внимание, что дверь её комнаты открылась, и в комнату змеёй проскользнул Мерзляков. Даже не вскрикнув, Алёна застыла. Она представляла, что это может случиться, где угодно, но только не у неё дома, не в её комнате, не в её кровати.

– Добрый вечер, Алёна Эдуардовна! У вас красивая ночная рубашка, с симпатичными розовыми зайчиками, – усмехнулся Мерзляков.

Алёна отложила книгу и надвинула на себя одеяло.

– Что вы здесь делайте? – прошептала она.

– Сегодня должен начаться кубок УЕФА по футболу, я сказал твоему отцу, что у меня сломался телевизор. Наивный чудак, он предложил приехать и смотреть у вас дома. Как он изменился! Как все меняются, когда сталкиваются с властью и деньгами!

  Тяжело оставаться трезвым в этом пьянящем потоке соблазнов и впечатлений. Он не устоял, значит, расчет был верным, а ты ему так ничего и не рассказала! Тебе просто стыдно это сделать. Стыдно, что с тобой хотят переспать, как с дешевой девкой из бара. А чем ты от неё отличаешься, тем, что гордишься своим мнимыми добродетелями? А в чем они эти добродетели? В том, что ты выбрала для себя жизнь своего отца, такую же пустую и никчемную, сорок лет будешь назначать таблетки и ставить градусники, а когда уйдешь на пенсию, никто и не вспомнит про тебя.

  Ты ничего не сделаешь в жизни! Пустая и бесполезная, ты даже сопротивляться не будешь, потому что боишься своего отца, боишься сделать ему больно. А потом будешь лежать и плакать в подушку о тяжелой и несправедливой жизни, и о своей нелегкой судьбе. Сначала я преклонялся пред тобой, а потом подумал: «Ну чем ты лучше этих десяти девчонок? Ты такая же! Ты должна была быть одной из них, ничем не выделяться, чтобы я только по таблице смог тебя вспомнить и отличить от остальных!» Читаешь сказки и от твоей жизни никому ни жарко, ни холодно – пустышка ты!
Мерзляков присел на диван и резко сдернул с неё одеяло, которым она прикрывалась.

  Алёна скорее инстинктивно прошептала:

– Не надо, я прошу вас!

Мерзляков ухмыльнулся, услышав эти слова.

– Ты даже просишь как они, а я дурак слушал все эти сказки старой девственницы!
Алёна лежала на диване, прижавшись к стене. Ночной рубашкой она стыдливо закрывала ноги, а руками закрывала грудь. Алёна ещё на что-то надеялась. Мерзляков с интересом её рассматривал. Он не торопился. Это был финал в его блестящей игре. Он ещё на один шаг стал ближе к народу, а значит к власти. Он положил ей руку на стопу, Алёна вздрогнула, но даже не попыталась её убрать.

– У тебя красивые ноги, зачем всегда ходишь в своих дурацких брюках. Ты вспомни, как говорили на физиологии «для того, чтобы познать суть явления, нужно не торопиться». Мы не будем спешить, – он гладил ей ноги, доводил рукой до края ночной рубашки и возвращался обратно. – Мне обидно, что вы, интеллигенты, так не любите власть, всячески её презираете и избегаете. Вы боитесь испачкаться в ней, а главное – сами ничего не делаете. Прогресс в нас – мы и разрушаем, и создаем новое.

  Он приподнял наверх край рубашки, Алёна одной рукой не дала поднять ему выше.
– Ещё меня поражает в интеллигенции безропотность и приспосабливаемость. Как тараканы, честное слово, ничего не надо. Дали хорошо, а не дали, значит нужно страдать за веру.

  Он взял край рубашки двумя руками и попробовал порвать – ткань легко затрещала.

– А ведь тебе нравится сейчас, что происходит! Если не пройдешь у меня по кастингу, найдешь себе мужа какого-нибудь пришибленного инженеришку, а ночью, когда будете заниматься с ним сексом, обычным и правильным, будешь закрывать глаза и вспоминать меня, и от этого будешь возбуждаться. Смотри, как блестят твои глаза, как дышишь. Ты уже готова! Ты была уже давно готова, как только впервые увидела меня с твоим отцом. А правду сказать, не можешь даже самой себе, – и он одним движением разорвал рубашку на две половинки.

– Не знаю почему, но именно этот момент мне нравится больше всего, ещё ничего не происходит, а все уже готовы, когда не нужно притворяться и краснеть при слове секс.

  Теперь рука Мерзлякова блуждала по всему телу Алёны, он гладил её грудь – соски и вправду набухли. Алёна лежала не шевелясь.

– А теперь я хочу увидеть твой ...

  И в этот момент раздался голос отца:

– Мерзляков, идите, вы совсем там зачитались, уже игра началась, самое интересное пропустите!

  Мерзляков смотрел на Алену, он вспотел, глаза его блестели.

– Где же вы, сейчас угловой прострелят.

– Хорошо, мы продолжим в другой раз. Береги себя! – и он поцеловал девушку.
  Алёна ждала этого поцелуя, губы у неё открылись, и она вздохнула.
 Мерзляков в последний раз провел рукой сначала по шеё, затем пальцы нежно коснулись груди, он легонечко сжал сосочек, затем пальчики скользнули вниз, по пути обогнув пупок, остановились на мохнатом лобке.  Девушка по-прежнему лежала с закрытыми глазами. Мерзляков бережно укрыл её одеялом и вышел из комнаты.

   Некоторое время Алёна лежала, затем, что-то вспомнив, вскочила и заперла свою дверь на крючок.

   Все дальнейшие события, происшедшие с Аленой, развивались стремительно. Этой же ночью ей приснился удивительный сон про гадание. Утром, никому не сказав, она сходила в больницу и написала заявление на увольнение по собственному желанию. Через час, вернувшись домой, она отыскала старое объявление о вакансии педиатра в далекую северную больницу. Главный врач, Лев Аронович, обрадовался её звонку, но, тем не менее долго выговаривал Алёне, что сомневается, сможет ли она прижиться в больнице. Ещё через два часа она держала в руках билет на самолёт с отлетом через три дня.

  Эти три дня для Алёны были самыми тяжелыми, родители не могли поверить в то, что она сможет уехать от них.

  Единственное, что стоить отметить, накануне отъезда Алёна зашла попрощаться к своей бывшей подруге Свете. Увидев Алену, Света поняла всё без слов. Они ничего не говорили и не рассказывали, а просто обнявшись, плакали, эти слезы очищали грязь отношений лучше всяких слов и объяснений.

 
Глава третья


  Все это стремительно пронеслось у Алёны перед глазами, когда она сидела на кровати. Мерзляков молча стоял и смотрел на Алёну, он видел, как непроизвольно меняется выражение её лица, как в каждой клеточке поселяется детский страх. Необъяснимый. Парализующий страх, который сковывает движения и сознания, подавляет волю и разум.

  Мерзляков опустился перед ней на корточки.

– Прости меня, что я принёс в твою жизнь одни беды и несчастья. Я уже другой, меня не надо бояться, я изменился с момента последней нашей встречи. Когда я узнал, что ты уехала, вначале даже не поверил. Всё словно оборвалось в моей жизни. Я почувствовал себя одиноким. Вернувшись домой, я лег в кровать и не вставал неделю, а может месяц. Я не знал, сколько прошло времени с тех пор, как закрылась дверь. Все остановилось, я перестал следить за часами, выбросил календарь и не включал телевизор. Я постарался избавиться от всего, что связывало меня с тем миром и той жизнью. Друзья оставили меня, сочтя за чокнутого. Я остался один – посреди вечности. Но, оказавшись один, я ни на минуту не мог забыть то время, которое не давало успокоиться и не отпускало грехи. Я не верю, что человек  может так быстро измениться. Мне хотелось очищения. Я не ходил в церковь и не просил помощи Бога. Моя душа горела и рыдала – я истязал её сам.

  Оставшись один, я перестал торопиться и спешить. Я все успел, все сделал,  выполнил свой долг, теперь хотел просто жить. Но чтобы однажды проснуться и увидеть новый день в своей жизни, я должен вспомнить свою жизнь, всю – каждый эпизод, каждую мелочь. Я был честен по отношению к себе, как на исповеди. Мне часто каялись и рассказывали свои грехи, я прощал всех. Быть может я смогу простить и себя.
  Я словно громоотвод притягивал к себе самых гнусных и мерзких подонков, именно мне они откровенничали о своих злодеяниях. А ещё мне нравится самому вынуждать людей делиться сокровенным, не знаю, как у меня  это получается, быть может какой-то дар, но я вижу людей насквозь. Пусть они светлые и чистые, только я один могу рассмотреть тёмные пятнышки в их безупречной репутации, маленькие шероховатости в их судьбе, незаметные солнечные блики, щепки прошедших кораблекрушений и несбывшихся надежд. Они улыбаются, а за этой лживой ширмой прячется незаживающая, болезненная рана, которая в любой момент может воспалиться, заныть и закровоточить. Как бы её не скрывали – я вижу. Интересно бередить душу у честных и чистых, даже небольшой изъян, который можно было вовсе и не заметить, вызывает бурю чувств и эмоций!

  И вот однажды понял, что нет мне прощения, если не простишь ты – самая чистая и безгрешная душа, которую я встречал. Я молю тебя об одном – просто прости, помоги снять камень с души!

  Потрясенная исповедью Алёна сидела на кровати.

– Я ни в чем тебя не виню и не держу никакой обиды, и в чем-то даже благодарна тебе. Я сама не могу понять, что происходит в жизни.

– Значит, я прощен, и ты никогда не вспомнишь позор последней нашей встречи?
  Алёна вспомнила, как лежала перед ним обнаженная, без всякого стыда, готовая исполнить любую его прихоть, и легкий румянец  покрыл её щеки.

– Да, я прощаю тебя.

  Мерзляков посветлел, взял её руку и стал целовать. Каждый поцелуй каким-то невиданным наслаждением отзывался в её сердце. Алёну никто и никогда так не ласкал, она погладила его волосы, он стал каким-то родным. Девушке стало его жаль, какая-то струна пронзило её сердце. Он показался дорог ей. Алёна поднесла к своим губам его руку и поцеловала. Они были мягкие. Не хотелось ни о чем думать, Алёна закрыла глаза, с ним все казалось легким и понятным. Она даже не почувствовала, как он расстегнул ей первую пуговицу на пальто, она расстегнулась легко, давая Алёне долгожданную свободу, затем вторую пуговицу. «Как хорошо принадлежать ему, как хорошо быть любимой, неужели это и есть любовь, как она приятна», – пыталась распознать свои чувства Алёна, прижимая к себе его руку. Другой рукой Мерзляков торопливо расстегивал третью пуговицу. Ягодка созрела. Он спешил воспользоваться её готовностью и доступностью, предчувствуя вкус победу. «Я все-таки это сделал, я смог, она не устояла, никто не устоит передо мной. Черт, почему эта пуговица не расстегивается?! Нормальную одежду себе купить не может, нацепит барахло всякое и ходит, верно отец её говорит. Разлеглась, как курица, я что ли снимать все буду!»

– Милая, помоги мне расстегнуть пуговичку.

Но она не слышала слов, погрузившись в мир наслаждения.

  Мерзляков расстегнул остальные пуговицы и попытался стащить пальто, но это оказалось невозможным, тогда, заметя, что злосчастная пуговичка еле болтается. Он дернул сначала легонько, затем сильнее, но ниточка прочно держала, оберегая честь своей хозяйки. Он рванул со всей силы, вырвав пуговицу с  клочком ткани.  В этот момент Алёна открыла глаза и посмотрела прямо в глаза любимому, и опять увидела подлого и мерзкого Мерзлякова. Они застыли на месте, Мерзляков с оторванной третьей пуговицей и Алёна с рукой Мерзлякова. Они смотрели прямо друг другу в глаза. Он не мог отвести свой взгляд, и она читала в его глазах: ненависть, злобу и желание унизить и растоптать её. В следующую секунду она с силой оттолкнула его руку.

– Ты не так меня поняла, мне ничего от тебя не надо! Вот смотри, – и он вытащил из кармана миниатюрную красную бархатную коробочку, открыл её и Алёна увидела необычное кольцо: от основания маленьким серпантином поднималась дорожка усыпанная прозрачными камушками, а на самом вверху она упиралась в большой чистый, как слеза, булыжничек. - Это мой свадебный подарок тебе! Я ничего не прошу взамен ни сейчас, ни после свадьбы. Пока ты сама не захочешь. Я могу ждать вечно. Ни в чем тебя не ограничиваю. Когда ты уехала, я понял, что могу тебя потерять. Ты мне дорога. Общение с тобой мне дороже, чем мое будущее. Я по-новому посмотрел на мир, он изменился для меня. Я буду делать всё, что ты захочешь. Скажи «Да», и мы распишемся завтра здесь в поселке, или хочешь вернемся в наш город, или уедем за границу. Просто скажи одно слова «Да», и любое твое желание будет для меня законом. Да, я хотел выбрать себе невесту низким и недостойным образом, но я изменился, ты же видишь – я другой, я раскаялся, и ты меня простила. Одно слово и мы уедем от сюда, сегодня же, сейчас же, и никогда не будем вспоминать это место.

  Алёна смотрела на Мерзлякова и видела такого же хитрого и расчетливого, как в тот день когда он ей рассказал про изнасилование Светы. Она испытывала к нему практически физическое отвращение, он хотел взять её за руку, но она оттолкнула его липкую ладонь.

– Пойми, это твой шанс в жизни, это билет в другой мир, яркий насыщенный. С твоим золотым сердцем и с твоей душой, ты сможешь сделать в сто, в тысячу раз больше добра, чем работая здесь в больнице. Только скажи «Да».

– Нет! – отрезала Алёна.

 Мерзляков заткнулся и снова их взгляды встретились. Он не пытался уже быть другим, что-то просчитал в уме, затем усмехнулся и встал. Алёне стало страшно. Мерзляков прошелся по маленькой комнате и остановился напротив неё.

– Ты думаешь я за этим прилетел в эту чертову дыру, чтобы уговаривать и слушать твое мямленье?! Я пытался быть с тобой другим. Я был с тобой благороден, но ведь ты так ничего и не поняла, кто я такой. Я хозяин этого мира, мне принадлежит будущие! От одного моего желания будут рождаться новые города или исчезать такие бесполезные и жалкие поселки как этот! Ты даже не человек, ты вошь! Тебе повезло быть кем-то в моей судьбе, а ты даже не смогла воспользоваться этим шансом.

  Алёна сжалась на кровати, её часто морально бил отец, но он это делал, если и не любя, то все же чуточку жалея её нравственность и стыдливость. Мерзляков напротив рассчитывал каждое свое слово, которое он буквально вколачивал Алёне, умело, цинично и беспощадно:

 – Ты думаешь, что-то измениться от твоего ответа – ничего, ты пешка в моей игре, и что бы ты не ответила, ты всегда будешь никто и ничего не сможешь сделать. Твой побег жалок! Всю жизнь пряталась в комнате от своего ничтожного папаши, а теперь тебе суждено сгнить заживо в этом богом забытом месте, никем не любимая, всеми презираемая. У тебя ничего не получится в жизни! Твой удел – быть мишенью для всех, ты ничтожнее самой последней санитарки в больнице. Ты думаешь, у тебя есть любимый? Ты ошибаешься! Его уже нет! Он сегодня уехал, даже не попрощавшись с тобой, а зачем этому ботанику такая шлюха! У тебя же глаза ****ские! Ты не гордись тем, что до сих пор девочка! Николай найдет себе другую. Твоя жизнь у меня как на ладони. Ты так и никого себе не найдешь, будешь всегда одинокой! Одна на работе, а вечером ты будешь сидеть в этой вонючей комнате и плакать, а через семь лет, когда стукнет тридцать, ты поймешь, что жизнь уже прожита, ты захочешь сделать себе ребенка, и тебе понравиться ложиться под каждого мужика, раздвигая ноги, а ребенок твой родится уродливым и больным и умрет в день, когда ему исполнится семь месяцев...

– Прекрати, прошу тебя, прекрати! Не надо мне все это говорить!

  Он взял её за подбородок и поднял ей голову.

– Ты же знаешь, зачем я сюда приехал? Отвечай, знаешь?

– Да, – тихо прошептала Алёна.

– Так раздевайся давай! Быстрее!

  Алёна по-прежнему сидела, тогда он с силой размахнулся и ударил её по щеке. Все поплыло, как в тумане. Он схватил оглушенную Алёну и буквально вытряхнул из пальто, швырнул его в угол. Затем стал сдирать с неё свитер. Он предательски растянулся и Алёна осталась перед мучителем в брюках и лифчике.

– Постой! Прошу тебя, я сама! Лучше я сама, все сделаю.

  Её голос на минуту успокоил его.

– Хорошо, только быстрее, я ни хочу больше ждать, итак я потерял слишком много времени.

  Алёна послушно стала расстегивать брюки, за которыми показались колготки.

– Можно тебя попросить на секунду закрыть глаза.

– Ладно раздевайся так, что я трусов твоих не видел, – однако прикрыл глаза.

  Алёна стянула с себя брюки вместе с колготками и по привычке стала вешать на спинку стула, её рука коснулась чего-то твердого. Она застыла – это был пакет, переданный для неё Николаем, она открыла и увидела сковородку.

– Все уже, надоело ждать, считаю до двадцати, – и он начал вслух считать.

  Алёна аккуратно нащупала ручку, она легла удобно в её ладонь. Вытащила её. До конца не веря себе, что сможет защититься. Тут события последних дней нахлынули на неё, как ей было хорошо с Николаем. Она нашла всё: и себя, и любимого, и интересную работу, а вот сейчас Мерзляков хочет одним движением всё забрать у неё, унизить и оскорбить. «Я должна защищать себя и свою любовь», – зазвенела последняя мысль в её разгоряченном мозгу. Алёна размахнулась…

– Два... – но Мерзляков не успел произнести это слово, страшный удар обрушился на его красивое, холеное лицо. Удар такой огромной силы, что Мерзляков полетел через всю комнату, по пути увлекая за собой книги и какую-то посуду, и со всем этим повалился прямо на сорванное пальто Алёны. В этот же самый момент дверь отворилась и в комнату вбежали соседки. Картина, которую они увидели, потрясла даже их огрубелые женские сердца. В углу лежал Мерзляков в новом элегантном костюме, все лицо напоминало одну кровавую массу. Посреди комнаты в одних трусах застыла Плёна, крепко сжимая сковородку. Она вся дрожала.

– Это я его убила, – одними губами прошептала девушка.

  Женщины смотрели на Мерзлякова и не решались к нему подойти.

  Через минуту убитый зашевелился, и вздох облегчения вырвался у женщин.

  Мерзляков поднял голову и бессмысленным взглядом обвел комнату. Затем уставился своими мутными глазами на Алёну. Она так и стояла раздетая, крепко сжимая сковородку. Память медленно возвращалась к нему. Он постарался встать, но не смог, а беспомощно повалился опять в угол, ударившись головой о стену.  Кровь капала и стекала струйкой на пиджак, на новый модный галстук. Он опять попытался подняться, держась за стену и оставляя кровавые следы. Просунув руки в дубленку с волчьей подстежкой, ничего не говоря, опираясь окровавленными руками за стенку, он выполз из комнаты. Через минуту стукнула входная дверь и все стихло.

  Несколько минут все молчали, Катя не выдержала.

– Что случилось, расскажи?

– Что ты пристаешь к ней, видишь, на ней лица нет. Это ты не успеешь познакомиться с парнем, а уже весь посёлок об этом говорит.

– Да ладно, не надо наговаривать, только один раз и было.

– Давай у неё сковородку возьмем, а то смотри взгляд какой дикий.
  Бледная и застывшая Алёна молчала. Женщины расстелили постель и уложили Алёну. Она легла вместе со сковородкой. С большим трудом женщинам удалось разжать пальцы, оказавшись без своего оружия, Алёна беззвучно заплакала. Она казалось, не узнавала ни своих соседей, ни своей комнаты.

– Что-то мне страшно, может доктора позвать? – забеспокоилась Катя.

– А мы с тобой кто? Совсем забыла! Давай неси коньяк и теплый чай, сейчас мы её напоим.

Лиза погладила по голове Алёну.

– Успокойся, все закончилось. Ты молодец, все правильно сделала.

  Алёна дрожала и ничего не отвечала.

  Лиза осмотрела комнату: в углу валялось истерзанное Алёнина пальто с кровавыми пятнами, там же в беспорядке лежали смятые книги и разбитая чашка, по стенам шли кровавые полосы и подтёки.

  Вернулась Катя, неся стакан с теплым чаем и рюмку с коньяком.

– На выпей! – Катя протянула рюмку с коньяком Алёне.

– Разве так нужно? Она же сейчас ничего не понимает!

  Лиза усадила Алену на кровать, дала выпить коньяк, та выпила, поперхнувшись в конце. Затем поднесла к губам тёплый чай.

  Катя взяла сковородку.

– Смотри, Лиза, удобная вещь, – и она стала размахивать ею в воздухе.
– Положи, пока ещё кого-нибудь не шлепнули.

  Женщины надели рубашку и завернули Алену одеялом.

– Давай дверь входную закроем, а то мне страшно, вдруг жених вернется.

– Ему бы до дома доползти, а вообще, давай закроем.

– А что будем делать с кровью?

– Что, что, мыть нужно пока совсем не присохла! Иди за тазиком, а я пока книги разберу.  Вернулась Катя, и женщины принялись оттирать кровавые следы. Вода окрасилась в алый цвет.

  Катя промывала тряпку в кроваво-красной воде, как в фильме ужасов.

– Ааааааа! Страшно? – и она подняла тряпку из тазика со стекающей красной водяной струёй.

– Катя, тебе пора у доктора лечиться, как тебя на работу пускают, там же режущие предметы?!

  Закончив уборку в комнате и коридоре, женщины стали думать, что делать с пострадавшим Алёниным пальто, измазанное тёмной Мерзляковской кровью.

– В химчистку нужно сдавать.

– В нашем поселке  оно является ругательным словом. Давай аккуратно положим в угол, с Алёной завтра подумаем, что с ним сделать.

– Выбрасывать нужно, эти пятна уже ничем не оттереть.

  Вымыв руки, они пошли на кухню. Катя достала бутылку коньяка. Прибежала Даша.

– Мама, а мне сейчас уже можно из комнаты выходить? Расскажи, что за шум был?- её глаза радостно блестели, она по-детски радовалась такому маленькому происшествию. - Тетя Алёна со своим женихом поссорилась, так же как в прошлом году тетя Нина со своим мужем, да мама?

– Да, Даша, так же, только они не посуду решили бить, а сами себя.

– Знаю, знаю, – Даша просто подпрыгивала от избытка эмоций. – Тетя Алёна, ему лицо расцарапала, как в фильме. Помнишь, тетя Катя  мы с тобой смотрели?

– Тетя Катя, – строго взыскала Лиза. – Какие это вы такие кровавые фильмы смотрите?
– Не знаю, может ночью, когда я уснула, Даша и насмотрелась всякой ерунды.

– Все, Даша, хватит болтать! Быстро неси все из холодильника, будем ужинать и спать.
  Женщины налили себе коньяк, Катя озадачено произнесла:

– Такая тихоня и на тебе. Никогда бы не подумала! Что не поделили? Что ещё бабам нужно: и костюм, и цветы. Видно точно мужики говорят, что у нас душа загадочная, нам мужика на тракторе в телогрейке подавай. Ну давай, за нас!

– Крепкий какой. Обжигает! Как его пьют?!

– У нас в отделении сейчас спирт пьют! Старшая разбавляет. Пьется легко, как водичка, ни вкуса, ни запаха.

– Не говори, Катя, меня сразу в дрожь бросает, какая это гадость! Слушай, а кто такой жених? Я его раньше не видела.

– Не наш, не поселковый точно. С земли прилетел, весь такой чистенький. Алёна же ничего не рассказывала. Может она у нас девушка с богатым прошлым?

– Не болтай ерунды! Чужая жизнь потемки.

– Неспроста же она здесь оказалась.

– А ты то сама, зачем сюда прикатила?

– Давай ещё выпьем?

– Наливай! Даша беги в комнату, порисуй. Можешь мультики включить.

– Мамочка, а украшения можно твои померить?

– Ладно, померь! Только ничего не сломай и не порви.

  Даша радостная умчалась в комнату.

– За что выпьем? – справилась Катя.

– Давай за нас, за женщин! Все чего-то хотим найти, замки воздушные строим, идеального жениха ищем, а его и нет вовсе. Годы идут, только дети и морщины у нас появляются, а жизнь ничему не учит, всё верим во что-то. Давай!

– Хорошо пошла, вот шоколадом закусывай.

– Я его запиваю. Выкладывай давай как сюда приехала.

– Что рассказывать, все как обычно. Я же с Асбеста приехала, маленький город на Урале. На весь город одно медицинское училище для девушек и горный техникум для парней. В Асбесте одна маленькая больничка, медсестрой не устроиться, парням тоже не лучше, из пяти карьеров добывающих руду, четыре закрыты. Безработица страшная. Что делать, на что жить? Лариска со «скорой» раньше меня уехала, написала – приезжай, красота, зарплаты огромные.

– Да уж, огромные!

– Лиза, по сравнению с нашими уральскими заработками, просто космические. Приехала денег заработать и уже три года живу.

– Давай собираться. Пойду Дашу укладывать, ещё сказку на ночь почитаю.

  Алёна лежала с открытыми глазами, ни о чем не думала. Казалось, все что случилось сегодня произошло очень далеко и не с ней. Хотелось просто лежать, уснуть и не просыпаться. Она даже не думала о том, что все кончено, что это она победила в этой неравной схватке, и никогда этот кошмар больше не повторится. Она смогла это сделать, хотя ничего и не делала. Все произошло само собой.

  Ночью Лиза постучала в комнату Кати.

– Катя, открой, там с Алёной что-то ненормальное творится.

  Алёна лежала в бреду, разбросав одеяло, бормотала что-то невнятное. Удалось разобрать только слово «подлец».

  Измерили температуру, термометр показывал тридцать девять. Алёна вся горела.

– Катя, иди готовь литическую смесь и добавь туда же «Реланиум». Не может расслабиться, вся так и сжалась. Смотри, рука опять схватила спинку кровати, словно хочет кого-то ударить.

– И за что женщины вечно страдают, этот жених сейчас водки выпил и спать к другой ушел.

– Катя, он до конца жизни импотентом остался, особенно при виде сковородки!

  Поставили укол. Минут через тридцать, Алёна успокоилась и погрузилась в сон.
– Ладно, давай спать, завтра всё же на работу.

  Утром Лиза заглянула к Алёне, та лежала укрывшись одеялом с открытыми глазами.
– Доброе утро, как спала?

  Алёна не ответила, на лице появилась болезненная гримаса. Она лежала и чувствовала слабость во всем теле, полное бессилие, не могла пошевелиться, даже открыть рот. Алёна видела, что пришла Лиза, но не могла понять, о чём она спрашивает. Лопнула огромная пружина, которая приводила в движение Алёну, заставляя её ходить, говорить и улыбаться. Огромное напряжение этих месяцев разрядилось. Ничего больше не осталось.

  В кухне Лиза попросила Катю, чтобы та завела Дашу в садик.

– А я позвонила уже Марине Викторовне, она меня подменит до обеда. Не могу я её оставить, мало ли чего девка удумает, возьмет таблеток наглотается или чего хуже. Сейчас в сознание придет, обдумает, что натворила и наложит на себя руки.

  Вбежала Даша, сжимая в одной руке детскую гигиеническую помаду.

– Мама, а можно я с тобой останусь дежурить?

– Даша, тебе в садик нужно, у тебя там дежурство!

И проводив всех, закрыла на замок входную дверь. Такая осторожность считалась лишней в общежитии, но с вчерашнего вечера так было спокойнее всем.


Глава четвёртая

  В это самое время, в больнице ночная смена, сдавала дежурство главному врачу и начмеду. Фельдшер «скорой» Лариса зашла и  поздоровалась, хлопнув своими красивыми ресницами.

– Ночь прошла спокойно. Зарегистрировала следующие обращения: освидетельствование на алкогольное опьянение, вызывали дежурного врача, заключение «Алкогольное опьянение»;  затем активный вызов на дом к Вануйто: «Гипертонический криз», сделаны инъекции и рекомендовано обраться на приём к терапевту; и был вызов в гостиницу к постояльцу Мерзлякову.

– К кому? – вдруг переспросил Розенталь.

– К Мерзлякову Петру Петровичу, вызвал дежурный администратор. Сам больной от помощи отказался: нос разбит, кожа содрана на лице, глаз затёк, ухо распухло. Нигде подписываться не стал, как обычно администратор подписал отказную расписку.

– Трезвый?

– Да, трезвый, только какой-то странный, весь в крови перепачканный.

– А что случилось-то?

– Нам сказал, что упал. От помощи отказался, выгнал нас за дверь.

– Отказался, отказался, а вы и рады уехать, вместо того, чтобы помочь человеку!

  Момджан Назарбекович, деликатно молчавший, стал защищать действие сотрудников «скорой помощи». Розенталь махнул рукой:

– Все, давай дальше.

  Когда Лариса закончила читать, подняв свои красивые глаза, Розенталь ещё уточнил:

– А в милицию по-поводу Мерзлякова сообщила?

– Конечно, как и положено! Информацию принял дежурный Сэрпиво.

– Иди, свободна.

 Оставшись наедине Момджаном Назарбековичем кашлянул:

– Не этот ли молодой человек приходил вчера в больницу?

– Этот самый приходил, – раздраженно проворчал Лев Аронович. – Чего ему здесь нужно? Здесь же не ЦИКовская Московская больница, не Дума и не Администрация. Зачем пришел? Полезли как тараканы. Только финансирование улучшилось, хоть какие-то деньги направили в здравоохранения, так сразу как крысы побежали вынюхивать. Мне уже неделю кошмарный сон снится. Похоже, власть сменится. У меня чутье тонкое.

– А зачем он приходил? – снова кашлянул Момджан Назарбекович, с готовностью вытягивая короткую шею вперед.

– Вчера  я только собрался на обед, заходит молодой человек одетый по-городскому: меховая шапочка, только уши закрывает, дубленка модная. Держится скромно, не рисуется, но с достоинством. А взгляд как у хищника, смотреть в глаза страшно.

– Вы к кому? – спрашиваю.

– К вам, уважаемый Лев Аронович, а голос такой неприятный. Холодом подуло. У меня сразу под ложечкой заныло. Лет пятнадцать назад  прокурор новый в район приехал, и меня к нему вызвали, такое же ощущение возникло, будто ты утка жирная, а он охотник, ружьё на тебя направил заряженное и курит. Смотришь и думаешь, когда пальнет, сейчас или чуть позже. Кстати, на охоте того прокурора убили. Говорят, несчастный случай. Когда кругом тысячи километров тундры, извилистые, безлюдные реки и бездонные озера – всякое бывает. А расследование ни к чему не привело: ходили-ходили, искали-искали так ничего и не нашли. Рассказывают, ехал со своим напарником на лодке, сзади сидел, уже смеркалось, дождь накрапывал. Напарник то повернулся, смотрит, а лодка пустая. Никого нет. Обь чистая. Думали, может, где всплывет, а если камень к ноге привязан, то как всплывешь?! Долго напарника таскали по прокуратурам, а так и выпустили ни с чем. Ничего в тундре доказать нельзя. Страшно в ней одному, особенно когда другого человека незнакомого с ружьем видишь. Что там у него в голове? Может случайно, а может случай такой искал. Каждый год мужики пропадают. Я вот и спрашиваю его:

– Чем могу быть вам полезен?

  А он диплом на стол выкладывает и заявляет:

– Я врач, хочу у вас работать.

  Это может на земле так принято, а у меня впервые за тридцать лет такое. Сначала нужно полгода созваниваться, приглашать, уговаривать, чтобы люди сюда приехали. Говорю ему, и стараюсь в глаза не смотреть:

– Откуда вы знаете, что у нас вакансии есть, тем более мы с вами ничего не согласовывали.

 А он смотрит на меня и говорит спокойным голосом, от которого у меня опять под ложечкой засосало:

– Сейчас и согласуем.

  Достает из портфельчика несколько бумажек и протягивает мне.
  Такого я никогда не читал, слышал, что пишут, но что бы перед глазами держать! Первая бумага от областного департамента по здравоохранению, подписана самим Мещеряковым: «Просим оказать Мерзлякову П.П. помощь в трудоустройстве и решению всех необходимых вопросов…». Открываю другую, а там на гербовой бумаге написано буквально следующее «Предъявитель этого документа обладает всеми правами и неприкосновенностью Администрации Правительства области…», и опять подпись и печать губернатора. Я листаю и чувствую, у меня руки дрожать начинают. Я не первый год работаю, всякого насмотрелся, какие только у меня крутые заезжие не залетали, а такое видел впервые.

  Открыл диплом, он красный с отличием, и ходатайство ректора университета приложено о предоставлении индивидуальных условий врачу Мерзлякову в виду исключительных врачебных способностей.

  Отложил я бумаги, а сам на Мерзлякова взглянуть боюсь. Поднимаю глаза, а он смотрит - прямо в душу заглядывает.

– Повезло вам, Лев Аронович, что я здесь! Помогать вам буду больных лечить, на самый трудный участок прошу меня поставить. Как с зарплатой, не задерживайте ли?

  Сам серьезный, а глаза смеются уверенно так. Почувствовал я свою ничтожность.
– Давайте без этой  клоунады! Что вы хотите?

– Хорошо, – сразу успокоился, тон деловой, четкий. – Мне нужно, во-первых, чтобы я у вас устроился и начал работать, где и кем мы обсудим чуть позже. И второе, сегодня же, я хочу чтобы вы отправили доктора Соболевского из поселка: в отпуск, на учебу, на конференцию, хоть куда на месяц или на два. Это нужно сделать сегодня же! Не пытайтесь возражать, я прошу немного. Сделайте то, что я вас прошу, и расстанемся друзьями.

– Ну позвольте хотя бы...

– Не позволю! Вы человек опытный, я вижу сразу. Прошу немного, в дальнейшем  будете работать долго и счастливо, следующую звездочку заработаете. В областном департаменте уже приказ готовят. Ведь мы с вами здесь для чего назначены? – и сам замолчал.

– Для чего? – переспрашиваю.

– Чтобы народу нашему служить!

  Вызвал я тогда, Александра Александровича и приказываю: «Нужно срочно оформить учебу Соболевскому. Узнай в Москве, в Питере, в любом городе, где проходит учеба фтизиатров и договорись! Затем вызови Соболевского и растолкуй необходимость ехать на учебу».

Александр Александрович давай вначале упираться: «Что и как, дескать, это нужно месяц договариваться, и все согласовывать, оплачивать…» Я ему отрезаю: «Час даю времени, чтобы все исполнить!»  А сам санавиацию вызываю, даю ей трех часовую готовность. Помните, вам позвонил, попросил больных подготовить. Тут уж Александр Александрович, бежит довольный:

– Вот, говорит, лишь с вчерашнего дня цикл начался в Санкт-Петербурге, четырехнедельная детская фтизиатрия. Есть одно место, я уже забронировал.
 
  Может, когда хочет, а то вечно слова из него конкретного не выдавишь.
– А что мне сказать Соболевскому Николаю? – у меня спрашивает.

– Думай, говорю, ты же у меня заместитель по работе с персоналом. Скажи окружная директива, всем учиться нужно. И дойди до бухгалтера Ольги Юрьевны, передай, чтобы счет оплатила и командировочные посчитала и немедленно выдала.

  А Мерзляков в уголочке под пальмой присел, в журнал уткнулся и головы не поднимает, будто ничего не происходит.

А затем  встал и таким скучным голосом заявляет:

– По поводу трудоустройства завтра зайду, не хочется  вас стеснять, у вас и так проблем много. До скорого свидания!

В этот момент в кабинет зашел улыбающийся Семён Семёнович, веселость его так не гармонировала с важностью момента.

– Вы новость слышали? – не поздоровавшись, огорошил он.

– Какую ещё новость? Тут с этими новостями с ума сойдешь.

– Алёна Эдуардовна, сковородкой жениха чуть не убила вчера в общежитии. Вся поликлиника только об этом и говорит.

– Алёна Эдуардовна – это педиатр новый? Не может быть! Я её голоса за целый месяц ни разу не слышал. А какого жениха?

– Да сам не знаю, с земли вчера приехал. А Алёну уже с Соболевским позавчера ночью видели, как они из дома выходили.

– Так, я  начинаю понимать, что происходит.

Незаметно в кабинет просочился Александр Александрович.

– Чего только этим женщинам нужно? А вы мне все – женись, женись! Вот так, придешь с цветами делать предложение, а тебе бац сковородой, так сразу забудешь, то ли ты женишься, то ли на тебе женятся!

– Хватит шутить, Александр Александрович!

  Но тем не менее все повеселели. Розенталя порадовало, что этого зазнавшегося прыща, маленькая девочка не побоялась и грохнула сковородкой. Полегчало. «Может и зря волну гоню, – успокоился он. – Тут любовь замешана, а для любви ходатайства не требуется».

– Нужно штатное расписание её пересмотреть, Семён Семёнович, – приказал Розенталь, –  что она у нас получает? Напиши мне! Толковая девочка...

Семён Семёнович пренебрежительно подбросил:

– А он, говорят, крутой какой-то!

– Да уж, крутой. Круче не бывает, родной сын Мерзлякова!

– Самого Мерзлякова?

– Похоже что да. Влипли мы!

– С этими приезжими одни проблемы, на лбу у них не написано, то алкоголик залетный, то шизофреник, в вот дети начальников ещё не попадались.

– Администрация больницы пока не причем, они там сами разбираются со своими чувствами, – прокомментировал Розенталь, осматривая своих замов. – Поэтому давайте аккуратно, если что не так, то сразу мне звоните.

– Это что же получается, Мерзляков за Алёной с земли прилетел, чтобы предложение ей сделать? – заинтересовался медлительный Момджан Назарбекович, для которого эта житейская история представлялась слишком сложной для понимания.

– Любовь, она не спрашивает! Ну всё, за работу!

Заместители посмеиваясь вышли, Розенталь остался один. Всем им смешно, а за тридцать лет он впервые  ощутил тревогу за свое место. Какие только комиссии сюда не приезжали, чего только не искали. Все было гладко, а тут на ровном месте, мальчик какой-то сопливый явился и всё, конец карьере. И главное, ответить ничем нельзя, очень высоко сидит. Розенталь привычно просчитывал  возможные ответные комбинации, но все ниточки уходили наверх, где всё неизвестно и покрыто мраком. На всякий случай он решил позвонить в округ, начальнику  здравоохранения, пока обдумывал разговор, в это время зазвонил телефон. Розенталь снял трубку и услышал ровный, вежливый и леденящий душу голос Мерзлякова.

– Я тут немного захворал, так что встречу давайте перенесем.

– Что случилось, может лекарство достать? – заулыбался Розенталь.

– Не стоит беспокоиться, обычный грипп. Тяжело у вас, такие морозы, не передохнуть.
– И не говорите! Морозы с непривычки сразу с ног сбивают, у кого грипп, а кому и того хуже. Если помощь нужна, сразу звоните, будем решать вопрос, мы с этим не затягиваем.

– Да, Лев Аронович, я вчера заметил, что на вас можно положиться, проблему вы понимаете сразу и решаете её кардинально. Я уверен, что ваше руководство отметит  это в ближайших приказах. Мне хочется с людьми теснее поработать, опыта набраться.

– Опыта, вы здесь, уважаемый Павел Петрович, наберетесь хорошего. Вот только нужен ли вам этот опыт в дальнейшей жизни? Народ у нас севером испорчен, прямой до безобразия, интеллигентных манер нет, лупят сразу, всё что думают. Иной раз даже неприятно становится, а вам с непривычки вообще досадно будет.

– Лев Аронович, я подумаю над вашими словами.

  Повесив трубку, Розенталь заметно повеселел. Игра идет сложная, но кажется, если силы по крайне мере не выровнялись, то Лев Аронович, ощутил реальную поддержку, как не странно, от слабой Алёны.

  Опять зазвонил телефон, взяв трубку, Розенталь распознал Семёна Семёновича.

– Лев Аронович, только что звонили с вахты, Алёна Эдуардовна заболела.
Температурила всю ночь, даже бредила. Боятся её одну оставлять.

– Семён Семёнович, у вас же в поликлинике сорок женщин, сменный пост организуйте, одну не оставляйте! Марину Викторовну подключи, пусть она сотрудников организует. Действуй, давай!

 Настроение у Розенталя улучшилось, если вчера все казалось непредсказуемо, а эта непонятность страшила, да и отвык за последние годы от таких внештатных ситуаций. Дела складывались ровно и предсказуемо на многие годы вперед и надо же, всё как в один миг может измениться.

  Чтобы подстраховаться окончательно, Розенталь набрал телефонный номер Главы районной администрации. Отношения у них не складывались, в свое время Розенталь не только голосовал, но и активно лоббировал продвижение Властина, однако сразу после избрания его главой района отношения испортились.

  Сейчас затрагивался общий вопрос, и он набрал Властина.

– Ивана Семёновича могу услышать, это Розенталь, – представился он секретарю, та перевела его на Властина.

Властин привык к таким звонкам, в которых Розенталь обвинял Администрацию района в бездействии и всячески доказывал её неспособность управлять районом.

– Иван Семёнович, здравствуйте, это Розенталь я по делу звоню.

– А вы всегда по делу звоните. Вы же у нас один работайте, а все остальные только стулья просиживают.

– Что есть, то есть, – завёлся Розенталь, затем, успокоившись, сменил тему. – У нас в районе ЧП, инкогнито к нам в район приехал Мерзляков.

– Что? Мерзляков? Быть не может! Кто вам это дезу подкинул? Что ему у нас делать! Об его приезде мы бы за месяц по телевизору узнали.

– Послушайте, не он сам, а его сын здесь. Приехал устраиваться ко мне в больницу…
– Зачем он будет устраиваться к вам в больницу? У него что своих больниц нет!

–..А вчера его или избили или ударили. Вызов по «скорой» прошел. Сам Мерзляков все отрицает.

– Ничего, Лев Аронович, не путаете? Нам ещё этого здесь не хватало. Ладно, учту информацию. По поводу денег не волнуйтесь, по графику сегодня часть суммы уйдет на больницу, и в конце недели оставшееся закроем. Всего доброго!

– Спасибо, Иван Семёнович, приятно пообщались, – но, похоже, последнюю фразу Розенталь адресовал уже трубке.

  Положив телефон, он впервые за сегодняшний день улыбнулся: финансовый год завершался неплохо, и его это не могло не радовать.


Глава пятая

  Утром Мерзляков с трудом открыл один глаз, второй представлял собой страшное зрелище. Встав с кровати, он стал искать зеркало, но в этом гостиничном номере обходились без зеркал, лишь в ванной торчал маленький, мутный осколок, приспособленный предыдущими жильцами для бритья. Зеркало присобачили на жвачку, напротив умывальника. Отлепив замызганный обрубок и вернувшись в комнату, Мерзляков осмотрел себя. Нос цел, глаз тоже – это радовало, кожа содрана пластом,  ухо громадное и фиолетовое, как пельмень, глаз затек, челюсть болела. Он с трудом мог открывать рот. Бошка болела гудела, но все события вплоть до того самого злополучного счета до двадцати отпечатались в памяти четко. Все шло по плану. Конечно, этот вариант развития событий не являлся лучшим, но расчетливый Мерзляков  не исключал и его. Сейчас его волновало, как она могла решиться ударить, где он просчитался? Скромная, безропотная, интеллигентка, как могла устроить такой шум, что сейчас обсуждается во всём поселке? Откуда у неё эта решимость, когда она могла появиться, что он сделал не так? Мерзляков уже давно не слышал для себя слова «нет», и именно это вывело его из равновесия. Обычно он обрабатывал жертв так, что все они соглашались по собственной воле. Алёна открыто и в глаза сказала  «нет». Что делать с лицом? Идти в больницу? Быть всеобщим посмешищем, – это не вариант. Или уехать, поджав хвост, и об этом инциденте никто не узнает. Он даже усмехнулся, что через пять лет какой-нибудь худосочный журналюга раскопает эту мутную историю, как его будущего депутата, отмолотила в маленьком поселке незнакомая женщина. Отвратительно всё. Вляпался в историю. Мерзляков, чувствовал, что этот дьявольский посёлок его затягивает. Приехав на два дня, он невольно должен остаться на две недели, а за это время придумать выход из этой некрасивой ситуации, а это ещё месяц. Не произойдет ли за этот срок ещё какой-нибудь пакости? Мерзляков, решил быть аккуратным, сдержанным, не совершать ошибок, а для начала позвонить главному врачу. Положив после звонка Розенталю трубку, Мерзляков взбесился: «Эта старая прохиндейская галоша уже в курсе, что случилось вчера. Значит в курсе все!» Больше всего его раздражало, что в этой скверной гостинице нет одноместных люксов, и его поселили в двухместном номере повышенного удобства. В чем они заключались, Мерзляков даже не мог себе представить. Ужасные, грязные и сальные окна, скрипучие полы и железная кровать. Потолок оклеен такими же грязно-серыми обоями, как и стены. В номере пахло куревом и рыбой. Постельное белье казалось влажным, холодным и несвежим. Он с трудом уговорил не селить к себе  ещё одного постояльца, уплатив за дополнительную койку. Ему пошли навстречу, но лишь на три дня, затем в посёлке планировалось совещание оленеводческих бригад, и место у него дополнительное заберут. Он впервые видел такую старую и некрасивую администраторшу гостиницы. С ней не только разговаривать, думать о ней было неприятно. Он позвонил в аптеку и попросил подготовить заказ на лекарства, затем пошел уговаривать администраторшу, забрать этот заказ из аптеки. Он предлагал деньги, просил и даже угрожал, ему казалось, что его прежние таланты в этой гостинице утратили силу. Рядом проходила какая-то ненка, услышав спор, она предложила:

– Я могу сходить.

  Мерзляков с радостью дал ей деньги на лекарство и вознаграждение, она обещала вернуться через час, а пришла лишь через три часа ужасно пьяная, неся лекарство в каком-то вонючем пакете из под рыбы. Отдавая пакет, ненка полезла обниматься с Мерзляковым. Забрав лекарство, он с омерзением оттолкнул её от себя. Оставшись в номере один, Мерзляков снова стал разглядывать себя в зеркало. Высокий, крепкий, лицо упитанное и холеное, но, несмотря на это, готовясь к политической борьбе, он не исключал физические боли, страдания и лишения. Ещё учась в школе, он мог сознательно обходиться без пищи на один или даже два дня. Причем ему доставляла радость мучить себя. Он с наслаждением ждал, когда организму захочется еды, тогда шёл на кухню и вдыхал запах мясного бульона. Для него укрощение плоти представлялось обычным делом. В ситуации, в которой он оказался неожиданно для себя, Мерзляков вдруг стал играть не белыми, а черными фигурами, каждый раз опаздывая на один ход, и всякий раз вмешивалось нечто такое, которое невозможно было ни предусмотреть, ни избежать. Зазвонил телефон в номере, Мерзляков снял трубку.

– Алло.

– Сын – это ты?

Мерзляков облегченно вздохнул, звонил его отец.

– Ну, рассказывай, сынок, что случилось? Напугал же ты нас, звонит мне Корякин, это наш куратор по Северу и говорит, что тебя якобы побили, и ты весь в крови истекаешь.

  Я, думаю, быть такого не может. Сын у меня не такой, что-то, говорю, путаешь. Пока мои замы тебя разыскивали, я весь перенервничал.

– Не переживай, папа, ты же знаешь, что никому спуску не дам, сам решу все проблемы.

– В этом я не сомневаюсь, характер у тебя мой. Только помнишь мы с тобой говорили о власти, какое главное правило?

– Если дело можно поручить своему заму, никогда не делай его сам.

– Правильно! Ты же у меня жениться решил. Я в твои сердечные дела не лезу, но мне кажется, невесту можно и в городе на улице найти, не очень глупую, не очень красивую, не очень образованную. Она тебе нужна для штампа в паспорте, а детей ты можешь заводить хоть от кого. Не нужно всё усложнять! Ты же зпомнишь золотое правило политика, «если невозможно решить какую-нибудь задачу – значит, ты неправильно её решаешь». Не запутывай, всё должно быть просто в жизни. Главное – знать, чего хочешь. Давай заканчивай все свои дела и приезжай, я уже договорился с  Винокентием Сергеевичем, помнишь же его, на охоту прошлым летом ездили? Он не против взять тебя заместителем.

– А кем он сейчас трудится?

– Сынок, он сейчас мэр города! Поработаешь, обкатаешься, связи наладишь, а там дальше двигать будем. Ты в больнице лечить то хоть никого не собираешься? Зачем тратить время? Нужно торопиться! Время сейчас работает на нас, через несколько лет к власти должна прийти новая команда, и мы встанем у руля. Больше нетривиальных шагов, мы же с тобой политики! Кстати, сходи пообщайся с Главой района, как его там.

– Властин Иван Семенович.

– Точно, Корякин о нем положительно отзывался. Присмотрись к нему  получше, нам нужны преданные люди. Везде заводи знакомства с нужными людьми, не мелочись, бери крупную дичь.

   Неприятные новости, сынок: деньги, вложенные в «Юкос», заморожены, судьба компании пока не понятна. Мне эти акции один приятель старинный предложил купить. Да тот самый, которого отравили на прошлой неделе в Лондоне. Концов сейчас не найти. Мои люди анализируют ситуацию, оппоненты прослышав про это, обострили отношения: хотели назначить Парламентские слушания, но мы их утихомирили. Ты же понимаешь - это всё деньги! Давай не задерживайся! Что за девка у тебя такая несговорчивая? Нужна помощь, звони сразу!

Мерзляков положил трубку и представил себя заместителем мэра: автомобиль, кабинет, секретарша, пресса, и опять самое интересное – это политическая игра, убирать оппонентов с дороги, привлекать к себе союзников, выступать и разбираться. От всей представленной кухни, Мерзляков даже улыбнулся, но затем, вспомнив Алёну, нахмурился. Нет, сидит в кожаном кресле будет неудобно, если позади будет торчать эта большая Алёнина заноза.

  Он выпил таблетки, смазал рану и уснул. Теперь главное ждать и ждать. Проспал, не просыпаясь, целые сутки. Снов не видел, провалившись в какую-то яму. Когда утром следующего дня открыл глаза, то ощутил голод. Желудок ныл, во всём теле скопилась слабость. Челюсть болела, даже малейшие движения вызывали сильную боль. Мерзляков наделся и вышел. За стойкой опять дежурила неприятная регистраторша, Мерзляков постарался изобразить улыбку.

  Увидев его, регистраторша поморщилась и стала перебирать бумаги, не замечая приставучего постояльца.

– Где у вас можно покушать?

– В кафе.

– Эта та комната слева с двумя грязными столиками, застеленными ужасной клеёнкой?
– Извините, ресторанов не держим.

– А в поселке есть другие ззакусочные или кафе?

– Конечно, есть! Кафе «Тундра» недалеко через улицу; пивная «Гиви» под горой, рядом с будочкой, где выдают газовые баллоны; пельменная «У Тамары», в конце поселка, в железной оранжевой будке, как на Холмиры ехать, слева увидите, – этот вопрос о том, есть ли в поселке кафе, задел её за живое, и уже опять повернув свой нос картошкой к своим бумагам, она уже скорее для себя проворчала. – Все есть: и рестораны, и кафе, и кино, а то понаехали городские, думают в дыру попали!

  Мерзлякову выходить на улицу сегодня не хотел, и он прямиком зашагал в кафе гостиницы.

  Небольшая одноэтажная гостиница на десять номеров находилась в центре посёлка, где размещались остальные приезжающие в посёлок гости, приходилось только догадываться.

  В кафе Мерзляков сидел один, первое впечатление его не обмануло: стол оказался неприятно липким, стены серые и закопченные. Показалась неопрятная официантка.

– Что есть покушать? – с трудом открывая рот, осведомился Мерзляков.

– На первое можно подогреть борщ со сметаной и гренками.

– Без гренок! – поморщился Мерзляков.

– На второе или макароны с сосисками или яичницу.

– Давайте яичницу. Салат есть?

– Только из морской капусты.

– Несите из капусты и сок персиковый.

  Официанткой работала местная некрасивая ненка лет тридцати или тридцати пяти. Живя в поселке ненки быстро старели и трудно было определить их возраст. За право пользоваться благами цивилизации природа в пять раз быстрее забирала у них красоту и привлекательность.

  Щелкнула микроволновка и официантка принесла тарелку борща со сметаной, рядом положила хлеб. Мерзляков поморщился, двумя пальчиками подхватил изогнутую в двух местах алюминиевую ложку, а затем повторно распрямленную. Покрутил её. На ощупь она тоже казалась неприятно жирной. Достав из кармана красивый, пестрый платок, он тщательно вытер ложку, а заодно и вилку, которая мало отличалась от ложки своей привлекательностью. Официантка, обслуживая гостя, принесла яичницу и  покусанную ярко-зеленую кружку в оранжевый горошек с отбитой ручкой.

  Глядя на всё это, Мерзлякова чуть не стошнило, он подавил в себе этот рефлекс, сделав несколько маленьких глотков сока. Глотание вызывало жуткую боль. Он поковырял салат из морской капусты, содрогаясь от отвратительного вида этих замученных водорослей на ужасной тарелке. Попробовал борщ. Он, по-видимому, варился однократно на неделю, выставлялся на мороз и по мере необходимости, официантка отламывала кусок борща. Срок жизни борща, который подали Мерзлякову, судя по вкусу, тянул на рекорд. Вообще, то, что плавало в тарелке, на глаз и на вкус не дифференцировалось. Несколько минут Мерзляков булькал ложкой в чашке, исследуя содержимое, не обнаружив съедобных компонентов, отодвинул борщовые помои  в сторону и занялся яичницей. Окончательно испортить её официантка не смогла, даже поместив на алюминиевую тарелку, предназначенную для детей с нарушенной координацией движения. Глазунья получилась вкусная и аппетитная. Это придало ему заряд уверенности в себе. Подойдя к официантке после приятного обеда, Мерзляков осведомился: «Можно ли индивидуально заказывать себе обеды и ужины? Я буду платить за усердие и неплохо!» Официантка с некоторым страхом категорично помотала головой.  Мерзляков понял причину и сразу сообщил, что деньги ей в карман, никакой кассы, никто не узнает. Выслушав его, она сделала неопределенный жест, который Мерзляков расценил за согласие.

– Тебя как зовут? – желая её ободрить, полюбопытствовал Мерзляков.

– Аня, – представилась официантка и зарделась.

  Мерзлякову внутренне передёрнуло от мысли, что он симпатичен страшной, безрукой официантке в этой тошнотной гостинице.

– Тогда на завтра запиши меню: на утро яичницу, пару свежих булочек, салат из помидор. Записала?

  Аня утвердительно кивнула косматой головой.

– На обед: легкий куриный бульон, салатик и что-нибудь на десерт, – поморщившись, оглядывая свою новую повариху, он выдавил. – Давай, Анюта, старайся, а то тут можно через недели в зюзю загнуться.

В ответ услышал:

-Варить умею, никто раньше не жаловался.

Мерзляков уже в своём номере досадливо заметил, что на брюках успел посадить какое-то жирное пятно. И все же его радовало – он опять может планировать и действовать. Он вновь с каким-то восторгом осмотрел свой номер. Такого кошмара даже невозможно себе представить! Он поймал себя на мысли, что в этой поездке всё складывалось не так, как запланировал, да и сам посёлок проявлял странную враждебность. Он засасывал все глубже и глубже, и уже невозможно было выбраться обратно живым, везде здесь исходила гибельная  неотвратимость. У всех на лицах он читал какую-то обреченность. Иногда Мерзлякова охватывал ужас, ему хотелось собрать вещи и уехать обратно к себе, где все четко и предсказуемо. В этом проклятом поселке люди начинали вести себя совершенно иначе, чем обычно, в них открывались срытые до поры чувства, они становились теплее и дружелюбнее, боролись более отчаянно и смело. Ежедневно каждый живущий в поселке оттачивал свою волю в борьбе с природой. «Если посёлок кому-то оттачивает, то кому-то и подтачивает», – сострил Мерзляков, потирая скулу.
   

Глава шестая

  Оставшись в общежитии одни, Лиза заварила Алёне чай, но та сделала всего несколько глоточков, а от бульона отказалась вовсе.  Алёна ни о чем не думала, мысли покинули её, она просто лежала, даже плакать не могла. Она слушала, как тикает будильник. В полной тишине тиканье казалось нестерпим громким, хотелось закрыться подушкой, но сил не было пошевелиться и Алёне приходилось его слушать, как он отсчитывает время. А ещё она слушала свое дыхание: некоторые вздохи казались еле слышными, и тогда ей представлялось, что она умирает, а некоторые напротив были громкие и энергичные, они доказывали Алёне, что она ещё жива и в ней много сил. Она смотрела на ослепительно белую стену, на которой каждое пятнышко бросалось в глаза. «Стена – как моя совесть», –  вдруг осознала Алёна, и опять вчерашний разговор вернулся к ней, она не хотела его вспоминать, трясла головой, закрывала глаза, а голос Мерзлякова звучал так же угрожающе. Алёна не знала, что ей делать, казалось, после  того, что вчера здесь произошло, оставаться в посёлке нельзя. Засмеют! А куда ехать? Домой? У неё и раньше вместо дома, была лишь одна маленькая комната, где она чувствовала себя в безопасности. Эта мысль заставила её опустить руку на пол и найти ручку сковородки. Как хорошо её держать в руках, крепко сжимая. В комнату заглянула Лиза, увидев, что больная опять схватила сковородку, она постаралась освободить её из цепких Алениных рук.

– Алёна, дверь входная закрыта, мы здесь одни. Твоя подружка будет у тебя под кроватью, не волнуйся. Я тебе сок принесла. На выпей!

  Алёна покачала головой.

– Не сопротивляйся! Сейчас тебя привяжу и буду из ложечки кормить, как буйную больную.

  Алёна взяла стакан трясущимися руками и с трудом сделала несколько больших глотков. Отдала стакан и снова повалилась без сил.

– Молодец, давай лежи, тебе может музыку включить?

  Алёна отрицательно помотала головой.

– Температура у тебя уже небольшая, пару дней и ты у нас на ноги встанешь, – Лиза хотела добавить ещё про жениха, но вовремя замолчала.

 Сок медленно перемещался внутри у Алёны. Она чувствовала его объём. Он давил. От этой тяжести веки слипались, и девушка опять уснула.

  Открыв глаза, Алёна услышала голоса на кухне, сначала не могла разобрать, кто говорит, затем  услышала звонкий голос гинеколога Владлены Вениаминовны.

– Я все же не понимаю, зачем она его сковородкой треснула?

Теперь говорила Лиза красивым, мелодичным голосом:

– Так он её обматерил по всякому, даже шлюхой назвал!

– Лиза, ну ты сама посуди, если бы все женщины своих мужиков из-за этого била, то ни одного здорового не осталось бы, – Владлена Вениаминовна замолчала, отхлебывая чай. –  А я ей завидую, не нравится – «бац» и все. Нет никаких проблем, а тут живешь и мучаешься, смотришь на пьяную рожу, думаешь: «Что же делать? Где другого взять?» А чем больше терпишь, тем мужики наглее становятся. Даже поверить не могу: такая тихоня и на тебе сковородкой  залепила. У нас в поликлинике только об этом и разговоров. Ладно, Лиза, ждать больше не буду. Вот апельсины ей купили, пусть уплетает и поправляется. Боевая девчонка, пошептаться мне с ней хочется!

  В обед появилась Катя и заменила Лизу. Алёна слышала, как они на кухне разговаривают:

– В общем отделении только и разговору об этой сковородке. Сегодня, когда обмывали новую мягкую мебель у анестезиолога Трофима, доктора сильно спорили: нужно было бить или нет? Мнения у них разделились. Только сошлись  на том, что уж если такая тихоня Алёна начала драться, значит, жених её – сволочь редкая, довел девочку.
  Лиза побежала на работу, а Катя осталась.

  Эти разговоры Алёна слушала, как в тумане, какая-то другая планета – эта врачебная ординаторская и далекая, затерянная во времени – поликлиника, а она маленькая песчинка Алёна, на которую обращают столько внимания.

  На обед Катя отварила вкусный бульон с зеленью, но Алёна выпила лишь морс, а от бульона отказалась, положила голову на подушку и провалилась в сон.

  Катя сидела на кухне одна, ела бульон с гренками и думала: «Почему одним достается счастье и успех, а другие должны варить бульон? Что она не так делает? У неё тоже есть любовь – Витя с электрической подстанции. Правда любовь какая-то ненастоящая, наскоками…» Он приехал весной и жил у сестры, сошлись летом, но до сих пор Катя не поняла, что это у неё: любовь или просто так от одиночества. Он был моложе её на два года и испытывал к ней чувства, а Катино сердце к нему оставалось холодным. «Может, привыкну со временем, а разве моя жизнь не мучение?» – вздыхала Катя, уже целых три года живет в этой общаге, где никакой личной жизни. Конечно, Витя приходит к ней ночевать, но чтобы по-настоящему расслабиться, Катя всегда выпивала. Скрип пола, звон пружин кровати, шорох за стеной показывал ей, как хорошо всем слышно её чувство к Вите...

  Не успела Катя дохлебать бульон, как в дверь постучала врач общего отделения Окотетто Ирина Семёновна.

– Здравствуйте, давно не виделись, – приветливо улыбнулась Катя.

– Не успели вы уйти из-за стола, Давид Манукянович, решил передать привет от врачей общего отделения Алёне. Где она? – и Ирина Семёновна влетела в комнату к Алёне.

  Увидев Ирину Семёновну Алёна, даже не изменилась в лице, казалось, она не узнает её.

Ирина Семёновна воодушевлённо придвинула стул напротив Алёны.

– Алёна, – начала она говорить, не обращая на больную никакого внимания. – Ваш поступок можно разобрать с двух сторон. С точки зрения современной эмансипированной женщины, ты, безусловно, права, когда на оскорбления мужчины отвечаешь силой. Я с тобой согласна, но с точки зрения матери и жены, я категорически против. Мало ли какое настроение бывает у моего мужа, может рыба не ловится, снегоход не заводится или ещё что-то в гараже случится. Ну вернётся он домой злой, уставший, перемазанный в масле. Он же не к соседке придёт, а ко мне! Выслушаю я его молча, улыбнусь, скажу что-нибудь, накормлю обедом и конфликт на этом исчерпан. Он же мужчина! Он импульсивный, ему высказаться нужно и всё, через минуту как ребенок будет улыбаться, и что-нибудь рассказывать, даже не вспомнит, что десять минут назад тебя обругал по-всякому. Секрет семейной жизни! А что делать? Если я после этих слов тоже сковородой махать начну, только я с ним не справлюсь...

  В дверь опять постучали, Катя открыла дверь  Альфие. В комнате становилось многолюдно и шумно, принесли ещё один стул для Альфии:

– А я патронаж делала, да и зашла. Сегодня на приеме Алишан Саидович сидел. Ужас! Небо и земля! Как он детей в стационаре лечит?! Диагноз поставить не может, рассказывает какой-то патогенез: «Вот микробная клетка попадает в среду благоприятную для размножения, происходит её деление и выброс токсинов в кровь», это он про пневмонию пациенту толкует.

  Ирине Семёновне, как бы она не относилась к Алишану Саидовичу, казалось недопустимым, что медсестра позволяет себе обсуждать действия врача, но настроение у неё сегодня было приподнятое и грубо обрывать не хотелось. Заметив в руках Альфии какой-то листочек, она перевела тему:

– А это у тебя что такое?

– А это рисунок Вани, Алишан Саидович занес его специально, чтобы я его Алёне Эдуардовне отнесла. Она ему вчера фломастеры купила.

– Какой Ваня то?

– Сын Ветровой Марии – учительницы.

– А, этот мальчик умненький, весь в родителей, – заявила Ирина Семёновна.

– Там же мать бухает, не просыхая, каждый день и мальчика с собой таскает по поселку,- фыркнула Катя.

Ей доставляло удовольствие осуждать тех, кто пил больше, чем она.

– А ты знаешь, почему она пьет? – упёрлась в неё взглядом Ирина Семёновна. – Не знаю, что бы мы делали на её месте. Такой же маленькой и худенькой девочкой приехала на Север лет пять или шесть назад, как Алёна. Закончила педагогический университет, и устроилась работать в школу. Учеников своих любила, у меня в то время младший сын у неё учился. Придумывала каждый день новые игры и викторины. Дети её любили. Обычно, ученики ищут причину, чтобы не идти в школу, а дети её класса наоборот хотели бежать к ней на занятия даже с температурой и насморком, так не хотелось им оставаться дома. Познакомилась она с программистом.

– А у на в поселке и программист есть? – удивилась Катя.

-Сейчас уже нет, а раньше работал! Неизвестно каким ветром в наши края его занесло, а однажды появился в посёлке высокий, кудрявый и неуклюжий, а главное добрый и отзывчивый программист. В поселке такие приметные сразу в глаза бросаются. Работал сначала в связи, затем в администрацию забрали, а заодно помогал всему посёлку компьютеры налаживать. Не знаю, уж как они познакомились, но стали встречаться. Отношение у них завязались какие-то чистые, они не дома сидели, а много гуляли, друг без друга никогда не появлялись. С их появлением, даже теплее и светлее становилось. Мария так и светилась от счастья. В жизни столько грязи, хотелось, что бы у них все сложилось иначе. Поженились они, и вскоре первенца ожидали. Компьютеры он не только в поселке устанавливал, но и по району ездил. Получила администрация района оборудование для компьютерного класса в поселок Салемал, а зима в тот год выдалась теплая, лишь к середине декабря ударили морозы. До поселка Салемал можно добраться только по зимнику. Обычно перед Новым годом первые машины уже отправлялись, а в том году, как нарочно, не нарастает на Оби лед. Очень уж хотели интернатовских ребятишек порадовать из отдаленного поселка, кроме компьютеров, подарки приготовили, книги, мебель. За несколько дней до Нового года первые машины все же ушли. Недолго раздумывая, загрузили полный тентованный  «Урал» подарков, посадили программиста и отправили. Рассказывают, что уж очень не хотелось ему ехать, отказывался сильно. Чересчур мягкий характер позволил его убедить, что его ждут дети. Когда зимник накатанный, эти шестьдесят километров можно и за два часа преодолеть, а в тот год снег большой шёл, трудная выдалась дорога, двенадцать часов до Салемала добирались. Последние километры по замершему руслу Оби ехали. Дорога в том месте сложная и коварная, из под горы источник теплый бьет, и лед может в том месте и не замерзать вовсе, какой бы мороз не стоял, или ещё хуже, когда застынет, а толщина небольшая, легкая то машина проскочит, а следом которая идет гружёная и провалится.

  Так и случилось, провалился «Урал» двумя колесами. Опытный шофер программиста высадил и стал пробовать сам выбраться, а лишь ещё хуже сделал: лед треснул и все четыре колеса в воду провалились. Об льдину кузовом машина  зацепилась и держится. Лед трещит, в любую секунду многотонная громадина может под воду нырнуть. Выскочил водитель, даже не промок. До посёлка Салемал рукой подать, сразу на горе. Уже темная  ночь опустилась. Решил водитель за помощью в Салемал идти, а программист рядом с машиной захотел остаться.

 Ушел водитель, а посёлок Салемал ещё меньше  нашего. А в помощи на Севере никто не отказывает, всякое бывает. Закон – это у водителей. И часа не прошло, как к тому месту, где грузовик провалилась, на двух тракторах подъехали и видят, рядом огромная черная прорубь, пар из неё клубами валит, невдалеке куча коробок с компьютерами, а ни машины, ни программиста нет. Когда программист один видно остался, решил компьютеры спасать, открыл кузов, да давай коробки доставать, а когда те, что рядом, вытащил, то внутрь кузова полез. Как не побоялся?! Жаль ему что ли  этих компьютеров стало?! Залез в кузов, да выкидывать коробки, по-видимому, начал, а что дальше произошло – можно только догадываться. Сгинул под воду без шума.
  Организовали подъем машины, хотя все понимали, что живым его не спасти. Четыре дня работали, пока не вытащили. Повезло, что от берега не далеко затонул. Как раз в канун Нового года подняли. А в брезентовом кузове его тело не нашли, может выпрыгнул, да попробовал выбраться. Неизвестно. Марии об этом все эти дни ничего не говорили. Всёна что-то надеялись, хотя таких чудес на Севере не бывает. Дома она сидела, через месяц к родам готовилась. Никто ей не решился это страшное известие принести. Собрались тогда все вместе со школы и с администрации, к ней домой заявились. Боялись они ей в глаза посмотреть. Она эти дни, как мужа проводила и не спала вовсе, часто он ездил в командировки, а в ту ночь, когда уехал сон привиделся:
Будто бы идёт она в магазин и видит – на соседний пустырь вертолёт падает без всякого шума. Никто его больше не замечает, а она замерла и смотрит, как он буквально в десяти метрах упал и загорелся. Внутри люди сидят ещё живые, пытаются выбраться наружу, но дверь, очевидно, заклинило, и они не могут выйти – плачут, смотрят на неё и просят помочь, дверь открыть. Вертолёт горит и она понимает, что он  взорвётся каждую секунду. Смотрит она на несчастных людей и ждёт, когда же вертолёт взорвётся, когда. Ни единого шага сделать не может. Но проходят томительные секунды, кажущимися вечностью, машина горит и не взрывается. Пальцы у неё похолодели, на лбу выступил пот, а она не подходит и ждёт взрыва. Люди плачут, умоляют её, просят хоть что-нибудь сделать, а она стоит совершенно одна и ничего не делает. Вдруг прогремел взрыв и какое-то облегчение. Исчезли лица людей с застывшими от ужаса глазами. Все погибли – и ей стало легче, ведь она ничего не смогла бы сделать!

 Ночью проснулась, а хоть в Бога не верила, глаз не сомкнула, молила пощадить мужа. Камень какой-то повис у неё на сердце, а когда дверь открыла черным вестникам, реветь давай так, что остановиться не могла.

  Пустой гроб на Холмирах и зарыли. А фотографию на памятник она заказала сделать их свадебную, где они вдвоем счастливые и радостные. Люди говорили ей, что нельзя заживо себя хоронить, а никого слушать не стала. Словно умерла для всех. Ребеночка родила нормально. Только не может Мария успокоиться, чуть ли не каждый день её на Холмиры тянет, уйдет и час и два часа на могиле сидит. Люди сказывают, что таким плачем воет, что самую душу пронзает, будто его обвиняет, что бросил её одну, с собой не взял и к нему просится. Раньше такая светлая и  радостная была, теперь же избегает всех, ходит в черном – траур не снимает, если бы ни её сын, давно бы руки на себя наложила. Пить пьет, а горя своего заглушить не может. С тех пор молчит, рта не раскрывает. А мальчик умненький, развит не по возрасту, видно с ним одним и общается.

  Рассказ тронул сердца женщин. Удивительно – какие подчас великие и самые трагические вещи могут происходить у нас по соседству.

  Тут только все увидели, что Алёна не спала, слезы катились у неё по щеке, она даже не скрывала их, наоборот, плакала всё сильнее и сильнее.

– Молодец, Алёна, тебе выплакать нужно всё, что на душе накопилось, – похвалила Ирина Семёновна.

– А вот рисунки Вани, – и Альфия развернула листочек, на котором малыш зеленым карандашом наколякал солнышко, мама и сына.

– Вот так и бывает: пройдет ураган, сломает деревья, кажется, уже ничего не вырастет на этом страшном лесном урочище, а нет, через пару лет опять как ни в чем не бывало зазеленятся молодые деревца, тоненькие веточки к солнцу потянут, – тихо пробормотала Ирина Семёновна.

  Алёна уже не плакала, а рассматривала незатейливый детский рисунок Вани, только в эту минуту он приобрел для неё особый смысл. Нужно помогать слабым и обиженным судьбой, внимательно и с открытым сердцем посмотреть кругом, и обязательно найдется тот, кому требуется помощь, а он может даже не просить об этом.

– Вот и наша Алёна Эдуардовна, совсем выздоровела! Знал Алишан Саидович какое ей требуется лекарство.

Женщины засмеялись, Алёна тоже попыталась улыбнуться.

  Как приятно, когда рядом есть люди, которым ты дорога не только, когда успешна и счастлива, а именно сейчас, когда сломлена и раздавлена!

– У меня конфеты есть, – произнесла первые слова Алёна. – Вон в пакете.
  Женщины радостно загалдели.

Катя достала конфеты, обронила письмо.

– А это, наверное, вам.

  Увидев конверт, Алёна вспомнила, что так и не прочитала письмо Николай. Впервые больно и неприятно кольнула мысль, почему он до сих пор не пришёл ни вчера, ни даже сегодня. Она взяла письмо и прижала к себе.

  Увидев, как трепетно Алёна сжимает конверт, Ирина Семёновна, отправила всех на кухню пить чай и сама вышла следом, прикрыв за собой дверь.

  Алёна держала конверт, подписанный аккуратным почерком. На секунду ей стало страшно читать, что в нём написано. Но она представила последний их вечер, этот чарующий камин, свечи, музыку, нежные, ласковые руки, на душе становилось легко. Она медленно его вскрыла, достала письмо и прочитала. Первые же строчки наполнили её сердце ликованием и радостью:

 «Милая моя, бесценная и любимая Алёна!

Ещё вчера Великий Север соединил нас, и я мог поклясться, что никто не разлучит нас, но сегодня утром меня срочно вызывает с приема Александр Александрович, и ласково сообщает, что меня направляют на учебу. Я в первую минуту просто застыл от счастья – учеба в Санкт-Петербурге, в моем любимом городе, на кафедре профессора Самойлова, лучшего друга моего отца. Когда он приезжал на отцовские конференции, то всегда останавливался только у нас дома. Милая, более образованного, утонченного, остроумного человека я не встречал. Они могли с отцом спорить на самые парадоксальные темы, например, кто быстрее заполонит землю, если ничто не будет мешать размножаться: крысы или тараканы. Над такой сумасбродной темой они проводили весь вечер в самых ожесточенных спорах, причем в качестве своих аргументов приводили в и труды бессмертного Дарвина, и академика Вернадского, и даже американца Билла Гейтса. А какие в эти дни мы устраивали капустники (он такой выдумщик!), и театр теней, и миниатюру одного актера. Я просто в него влюбился. Мне хотелось быть похожим на него во всем. И вот Александр Александрович объявляет мне о том, что я целый месяц должен буду провести там без моей милой девочки. Я вначале наотрез отказался ехать: «Не поеду и все, у меня в поселке работы много!» Он давай уговаривать, затем видя мою непреклонность, сообщил, что это приказ окружного здравоохранения, те, кто не поедет, будут уволены. Я сдался. Тогда я стал просить его отсрочить отъезд, хотя бы на пару дней, но и здесь он остался неумолимым. Если честно, я его таким раньше не видел. Он был, словно слепой и глухой упрямец, твердил одну фразу: «Санрейс через два часа, а вам нужно еще собрать вещи!» Что делать? Побежал я к тебе, а медсестра развела руками, что ты ушла. Побежал я собираться. Сумку на «скорую» закинул и опять к тебе, медсестра только плечами пожимает: «Ещё не приходила», я опять в контору побежал командировочные получать. Там ещё полчаса просидел – тут подпись, там утвердить, здесь получить. Со «скорой» торопят, что санрейс уже летит, через двадцать минут садиться будет. Я уже отчаялся. Опять добежал до твоего кабинета – опять неудача: «Приходила, но ушла». Милая, всё складывалось против, чтобы мы с тобой встретились,  какая-то сверхъестественная сила вмешалась и разделила нас! Тогда Лариса со «скорой» подсказала: «Зачем мучаешься, пока будем ждать вертолет и напишешь записку». Я её чуть не расцеловал. Сбегал, купил конфеты. Вспомнил, что не отдал тебе мой подарок, забрал сковородку из дома. И вот пишу тебе. Вижу, как вертолет ушёл на круг, чтобы зайти на посадку.

  Милая, я сам чувствую, что совершаю ужасную глупость, уезжая, не повидавшись с тобой. Я вернусь и больше никогда, любимая, мы не расстанемся! Крепко целую и обнимаю.

Твой Николай».

  С последней строчкой Алёне вернулась легкость и хорошее настроение. Она ещё раз перечитала письмо, потом ещё раз выборочно некоторые строчки, затем минуту подумала и поцеловала бесценное послание, прошептав: «Я тоже тебя сильно люблю».

  Запахнувшись в халат, в кухню Алёна вышла уже совсем другой. Конфеты «Ассорти» уже открыли и попробовали, чай выпили и гости озабоченно посматривали на часы. Попрощавшись, Альфия и Ирина Семёновна ушли, Катя убирала чашки. Пить чай не Алёне не хотелось, она  чувствовала, как устала за эти дни, ей хотелось спать. Не удержавшись, Алёна выбрала конфету из коробки, загадав: «Если попадутся орехи, значит ещё будут трудности, а если...», – дозагадать не успела, рот обжог клубничный ликер. «Значит, ничего плохого не случиться, к свадьбе!» – и, успокоившись, Алёна уснула.

Спала весь вечер и всю ночь. Не просыпалась и даже не слышала, когда к ней заходили попроведать Катя с Лизой.


Глава седьмая


Утром в семь часов она проснулась с хорошим настроением, даже с чувством, что всё тело ломит от длительного лежания. Только поднимаясь с постели, Алёна почувствовала, как кружится голова и слабость во всем теле. Она включила свет и торопливо засобиралась.

  Услышав шум, в её комнату заглянула Лиза:

– Доброе утро, а вы куда наряжаетесь?

– Доброе утро! На работу.

– Ну, вот ещё  выдумали! Ирина Семёновна, вам же сказала, что на вас больничный открыла, так что отдыхайте, по крайне мере, сегодня. Вчера лежали, головы не поднимая, а сегодня опять в бой. Проведи весь день дома, посиди, почитай, посмотри телевизор, а завтра, если всё будет нормально, и на работу пойдёшь.

– А мой прием? Я ещё направления не все оформила, – вспомнила Алёна.

– Прием от вас никуда не денется, вчера Алишан Саидович за вас принимал и сегодня посидит.

– И правда, – Алёна расслабилась. – Ещё один день дома можно отдохнуть и полениться.

  Через час ушла Лиза с Дашей, а вскоре за Катей подкатил на машине Витя, и Алёна осталась одна. Первым делом она решила все перестирать. Она представила себе, как будет хозяйничать с Николаем. Она будет самой лучшей хозяйкой. Посмотрев на страшненькие шторы в своей комнате, решила, что обязательно сначала купит красивые шторы с балдахином, чтобы собирались в гармошку, ещё скатерть на стол и обязательно красивую посуду, хотя бы две тарелки и две чашки. Перед отъездом на Север, она подметила в магазине удивительные тарелки квадратной формы из другой жизни, богатой и счастливой. У них с Николаем обязательно будут такие же. Тут Алёна вспомнила, что ещё не завтракала. Делая на кухне бутерброд, со стыдом подумала, что совсем не умеет готовить, а Николай, наверное, как и всякий мужчина, любит хорошо покушать, она даже вспотела от этой мысли. Как же она будет хорошей хозяйкой, если не знает ни одного блюда? Значит нужно научиться! Открыв шкаф, Алёна вытащила книгу «Рецепты вкусной и здоровой пищи». Книга лежала в шкафу и в период озарения, женщины готовили из неё какие-нибудь вкусности. Вернувшись в комнату, она открыла первую страницу и с интересом прочитала, что предпочтение  следует всегда отдавать овощам, фруктам и зелени, а начинать еду рекомендуется с салата. Конечно, каждая трапеза у них с Николаем будет начинаться с салата. Она с интересом просматривала названия: морской, крабовый, восточный, греческий, королевский и сказочный. Она выбрала последний, её дальнейшая жизнь представлялась ей сказкой и с любопытством стала читать ингредиенты: кусочки ананасов, яблок, киви, груш. Именно такой салат она хотела приготовить к приезду Николая. Дальше шли блюда. Хотелось запечь что-нибудь в духовке, чтобы получилось празднично, потом достать ароматную, источающую вкуснейший, головокружительный запах, курицу и поставить на стол, а на гарнир будет картошка. Здесь на Севере, она приравнивается к фруктам и, чаще на столе лежали бананы, чем обычная деревенская картошка. А пить хотела какое-нибудь вкусное вино с загадочным французским названием из красивых бокалов. Она представила себе, как Николай умело и галантно разливает вино, как они чокаются, а затем ощутила его губы, такие родные, мягкие, ей захотелось утонуть в них… Нужно будет обязательно переписать рецепты на листочек и все продукты купить заранее. Ей хотелось к приезду Николая устроить настоящий праздник.

  Ещё утром, когда она осталась одна, казалось, что день будет длинным и огромным, столько много времени! Но за домашними незаметными хлопотами пролетел обед и наступил вечер. В дверь постучали, Алёна выглянула и увидела почтальона. Пришло письмо из дома. Она сразу узнала мамин почерк. Алёна с нетерпением вскрыла конверт и пробежала по строчкам:

  «Здравствуй, дорогая дочь!

 После твоего отъезда наша квартира совсем опустела, впрочем, она всегда была негостеприимной, холодной и неуютной. Когда ты мне рассказала свой сон, меня как обожгло внутри, ещё до свадьбы с твоим отцом, я с сестрой хотела гадать, и не получилось у нас. И в ту ночь мне приснился точно такой же сон, точь-точь, даже слова повторялись.

   Как-то не получилось у меня жить. Долго мучилась, робкой и нелюдимой была и никуда не ходила, пока не познакомилась с отцом; когда предложение сделал, даже не раздумывала, сразу согласилась. Любви не испытывала никакой. А он всю жизнь чувствовал это, доводил меня своими придирками и замечаниями.

  Ничего не сделала я в жизни. Прожила так, словно на кухне в уголочке просидела. Тебя от отца защитить хотела, да не смогла и этого, сильнее он меня. Вот и почти жизнь прошла, а вспомнить нечего, ни друзей, ни подруг, ни дома, ни семьи и одной остаться боюсь, что люди мне на старости лет скажут. Так жить - больше никаких сил нет. Одно радует, что хоть ты не такая, вырвалась из нашего проклятого дома. Дай бог, чтобы хоть тебе в жизни повезло.

  Как ты уехала, ещё несколько раз этот Мерзляков приезжал. Знаешь, дочка, какой он страшный человек. Он отца нашего околдовал, а на меня посмотрит, так я и слово супротив вымолвить боюсь, хотя всегда со мной улыбается, а я с ним ещё ниже ростом становлюсь. Мне материнское сердце подсказывает, ни к отцу, а за тобой он приходил. Свататься не сватался, а грязно присматривался к тебе, а как тебя не стало, так и ездить перестал.

  Отца нашего последние события совсем из колеи выбили, почувствовал он себя королем эдаким, всю квартиру газетами со своими статьями заклеил, грамоту в рамку вставил. Теперь и ведет себя совсем по-другому, я прислуживать ему должна. На обед непременно требует нож и вилку, суп велит подавать не в кастрюле, а в супнике, скатерть чистую требует, а дома в туфлях ходит. За обедом газеты читает, да статьи выбирает всё больше о политике. Манера такая появилась – всё, что прочтет, тут же пересказывает, но уже от своего имени: «Дескать, я тут решил нефтепровод строить в обход Украины и Белоруссии, со странами Европейского Содружества предварительное согласие получил уже». С работы уволился, ручкой тетрадные листочки скребёт, мемуары пишет: «Не могу времени зря тратить, хочу потомкам своим мысли мудрые оставить».

  Боюсь я, доченька, за его голову, совсем уж никого не слушает. Планы мне свои рассказывает: хочет в депутаты баллотироваться, чтобы вместе с Мерзляковым народу помогать. А возражать ему боюсь. Тебя пропащей называет: «Одна дочь и то, дура полная, от своего счастья убежала». Слова произносит разные, а чувство такое, будто ему всё это кто-то в ухо нашёптывает.

  За меня дочка не беспокойся, буду жить пока бог даст. Я жизненную дорогу сама выбрала. А за тебя молюсь, лишь бы у тебя судьба по-другому сложилась, а то разве эта жизнь – никому от нас с отцом покоя нет. Обнимаю тебя и целую. Твоя мама».

  Алёна закрыла глаза и представила себе мать: худые сморщенные руки, лицо всегда озабочено, никогда глаз не видно, вечно что-то делала: перекладывала, вязала, стряпала, суетилась и суетилась. А носила какую-то кофточке, купленную ещё лет двадцать назад…

  Вскоре вернулись с работы Лиза с Дашей, затем Катя. Сегодня на вечер она пригласила Витя. Алёна сидела в своей комнате, она весь день готовила на кухни, пусть женщины хоть на один вечер ощутят себя полноправными хозяйками. Она по привычке открыла учебник, но читать не хотелось. Полистала лекции, но тоже их закрыла, перебрала сумку, с которой приехала и наткнулась на спицы и клубок шерсти. Ещё летом мама показывала Алёне, как нужно вязать. Алёна тогда попробовала, но так и не довела до конца, всё бросила. А сейчас глядела на спицы, которые магнитом притягивали её. Она мечтала, что-то сделать своими руками для Николая. И Алёной овладело желание связать ему варежки. Хотелось, что бы они получились красивыми и теплыми, и когда он их надевал, то частичка души Алёны, всегда находилась бы рядом с ним, ни на минуту не оставляя его одного.

  Всё достав, она стала вспоминать петли и узлы – и вечер пролетел так же незаметно.
  В комнате у Кати весь вечер играла музыка и слышался смех. Уже в десятом часу в комнату постучала Лиза:

– Ты не спишь? Чем занимаешься?

– Вот решила варежки связать, – и Алёна продемонстрировало, что у неё выходит.
  Выходило не очень гладко. Уже десятый раз Алёна распускала и заново начинала вязать. Спицы не слушались, петли путались, вязать получалось медленно, казалось это самое сложное, чему может научиться в своей жизни женщина.

– Приходи ко мне, Даша спит. Поболтаем, фильм посмотрим. Я тебя вязать научу.

  Алёна с радостью согласилась. Лизина комната большая и просторная. Всё украшение составлял телевизор с видиком, микроволновая печь и чайник. В комнате вдоль стен стояло две кровати, на одной, свернувшись калачиком, сопела Даша.

– Мы не разбудим её?

– Нет, её сейчас ничем не разбудишь. Устала. В садике набегалась и наигралась, а днем она уже совсем не спит. Воспитатели жалуются, что разденется, глаза закроет, так и лежит. Я воспитателям просила, чтобы разрешили ей не ложиться, а тихо играть в игрушки, а те не разрешают. Вот такие мы уже девочки, большие и самостоятельные, – она погладила Дашу по волосам, поправила одеяло. – Давай что-нибудь посмотрим.

  Алёна больше месяца не видела телевизор, с радостью согласилась. Она жила, как отшельник у себя в комнате, а буквально за стеной продолжалась обычная жизнь.

– Какой фильм посмотрим? – перебирая диски, задумалась Лиза. – Я ужасы не люблю.

– Я тоже, – опять согласилась Алёна.

– А давай посмотрим старый фильм с Ричардом Гиром.

– Красотку!

– Точно.

– Это мой любимый фильм.

  Они уселись на кровать, включили фильм, а звук сделали очень тихим. Чтобы услышать, что говорят герои фильма, женщины прислушивались.

– Я ещё печенье купила, будешь?

– Ага.

– Каждый раз себя ругаю за это, а рука все равно покупает. Не могу удержаться, силы воли вообще нет. А мне толстеть никак нельзя.

  Стена Лизиной комнаты являлась общей с Катиной, поэтому в полной тишине женщины слышали, что происходит за стенкой. Сюжет фильма затягивал, вдруг неожиданный звук невольно переключил внимание на нежные звуки за стенкой.

– Ты знаешь, я раньше осуждала женщин, которые к себе мужиков водят, а теперь третий год одна. Когда с маленькой Дашкой сидела, то о кавалерах и не думала. Она у меня болезненная росла и жутко капризная, за день на работе устанешь, потом с Дашей навоюешься, быстрее бы на кровать плюхнуться и глаза закрыть.  А сейчас, когда она выросла, уже и не против с кем-нибудь познакомиться. А с кем?! Где его взять? В больнице одни женщины, мужчин только проезжающих на снегоходах вижу. «Вжик»,- промчался и нет его. Я даже девчонок подговаривала в клубе потусоваться, и тусили и на 23 февраля, и на 8 марта, и на 1 мая. Соберемся мы с Катей и Ларисой и идем. Весь вечер простоим в уголке, протанцуем, иногда наши же врачи приходят, тогда весело: тут же наливают, тут же пьем. Всё, вечер закончился и опять одна. Мне уже скоро тридцать. Ладно хоть Даша у меня есть.  И все здесь так живут, редко кто мужа находит.

  За стеной голоса смолкли, раздался шорох снимаемой одежды, скрип кровати и возня.

– А ты думаешь у Кати это серьезно? – задумалась Алёна.

– А ты думаешь, у неё тоже большой выбор? Конечно, ребенка нет, ей легче замуж выскочить, но годы идут, мы не молодеем, и даже косметика не помогает, которой у нас и нет. Все новые и новые незамужние девочки приезжают в посёлок и моложе, и красивее нас. Думаю, шанс! Витя неплохой парень, нельзя его упускать, а то Катюха наша совсем сопьется. Каждый день пьяная, то одно, то другое, а в общем отделении и повода то не нужно придумывать. Да Катя и без повода найдет с кем и где выпить. Может быть, хоть семейная жизнь её остановит.

  Вообще, в нашем поселке ещё острее обостряются черты людей. Здесь их не скроешь, всегда на виду: и на улице, и на работе, и дома. Поселковая жизнь протекает как на подиуме, – она помолчала и вдруг обреченно добавила. – Иногда мне представляется, что этот посёлок заманивает нас к себе, высасывая нашу жизнь в обмен на деньги, а их мы не замечаем. Лишь спохватываемся, когда год прошел, три пролетело, не заметим, как вся жизнь проскочит. Привыкаешь к этой жизни. Я в отпуск уезжаю и не могу дождаться, когда же он у меня закончиться.

 Здесь спокойнее. Сам посёлок тебя оберегает, что бы ни случилось – любой на выручку придет. А на земле ты абсолютно одна – родным даже не нужна.
 За стеной раздались стоны. Лиза прибавила громкость в телевизоре.

– Все на виду и не скроешь ничего.

  В этот момент, главная героиня, оставив деньги, ушла.  Гир побежал за ней.

– И денег нам тоже не надо. Хочется любви, все бы отдала, неужели не дождусь!..

  Фильм закончился, Алёна ушла. За стеной  слышался непривычно мягкий  нежный голос Кати. Она что-то говорила и говорила…


Глава восьмая


  Утром Алёна пила кофе, Лиза одела капризничающую Дашу и озабоченно бросила:

– Наши голубки спят, пойду их будить, а то опять опоздают.

  Выйдя на улицу, Алёна с радостью вдохнула морозный, свежий, пьянящий воздух. «Как хорошо не болеть», – размышляла Алёна.

  В поликлинике ничего не изменилось эти два дня. Все обрадовались её выздоровлению. Несмотря на ранний час, у регистратуры столпились первые пациенты. Алёна помахала рукой Владлена Вениаминовна, поздоровалась с Ириной Семёновной, заглянула в прививочный кабинет, в коридоре натолкнулась на озабоченного заведующего Семёна Семёновича.

– Уже поправились, а я к вам иду. Вот ознакомьтесь с приказом о медосмотрах №555.
Алёна взглянула на приказ и разулыбалась.

– Это не ко мне, я же педиатр.

– Ах да, вас он не касается, – огорчился такой несправедливостью Семён Семёнович. –  Остается тогда невропатолог, хирург и психонарколог.

– Будто год здесь не появлялась, – зайдя в кабинет, обратилась она Альфие.

Альфия искренне обрадовалась её выздоровлению. Пока Алёна переодевалась, она торопливо сплетничала:

– Как хорошо, что вы выздоровели! Эти два дня сплошным кошмаром показались. Приемы большие, а Алишан Саидович не привык к таким очередям. Он у себя в стационаре одного больного может целый час крутить, слушать и думать, какой диагноз выставить, а у нас же поток , на одного пациента меньше пяти минут уходит. Вчера рассерженные больные даже Семёну Семёновичу жаловаться, что долго на приём попасть не могут. Ещё часа два, после окончания приема, больных принимал, затем карточки забрал к себе в ординаторскую, и утром медсестра принесла. Вот на какой героической работе мы трудимся, не все выдерживают, – и Альфия расцвела.

  Прием сегодня получился особенно большим, многие из вчерашних пациентов, не дождавшись своей очереди, просто ушли домой. Алёне льстило, что многие родители, заходя в кабинет и видя её, улыбались и говорили: «Как хорошо, что вы опять ведете прием». Может после отдыха или вдохновленная этими словами Алёна даже не заметила, как закончилось время и вышел последний больной. В коридоре стих гул, стало тихо.

-Сегодня рекорд, – подсчитала принятых больных Альфия. – Пятьдесят человек пропустили, из них одному дали направление на обследование в округ, одного госпитализировали, двоих отправили на консультацию к инфекционисту, одного к хирургу. Нам премию должны дать.

– Идите, узнайте на счет премии, – подтолкнула Алёна, я сейчас допишу последнюю карточку.

Оставшись одна, Алёна уткнулась в бумаги.

  В дверь постучал Семён Семёнович.

– Алёна Эдуардовна, я не знал, что идут такие большие приемы, дополнительно на полставки будем ещё кого-нибудь садить. Вы зря молчали, это важная проблема, посёлок будем делить на два участка. Разговор ведется уже давно, я постараюсь этот вопрос у Розенталя выяснить, а пока за интенсивность приказ на вас напишу.

– И на Альфию тоже, мы вдвоем принимаем, – забеспокоилась Алёна.

– Конечно, и на неё напишу.

  Закончив писанину Алёна передала Альфие, что идет в детское отделение, а сама направилась в магазин.

 У «Шпильки» магазин пустовал,  фрукты закончились, а когда придет следующая машина с продуктами никто не знал, но, то, что ей было нужно, стояло на полке: несколько пластмассовых солдатиков, машинки и кучка ужасных монстров. Алёна хотела купить что-нибудь теплое и мягкое.

– А другие игрушки у вас есть?

– Вот единственная, вас ждет, – и продавец протянула симпатичную обезьянку, сшитую из мягкого плюша, наполненную мелкими, приятными на ощупь шариками, ручки и ножки у неё скреплялись так, что обезьянка могла кого-нибудь обнимать. Расплатившись, Алёна поспешила в детское отделение.

  В ординаторской Алишан, увидев Алену, сильно обрадовался, даже не пытаясь этого скрыть.

– Вчерашний прием, уважаемая Алёна, меня просто вывел из равновесия. Я ночью уснуть не мог. Весь посёлок пришел лечиться. Все торопятся, тут подписать, этим выписать. Я уже не знал, что делать. Спасибо Альфия мне помогала, большую часть больных себе забирала. Какая у вас работа сложная,- выплеснув все свои вчерашние эмоции.- А вы к  Ване? Он чувствует себя хорошо, если мать придет сегодня за ним, выпишу его.

  Алёна разделась и пошла к мальчику в палату. Он сидел на кровати один, его соседку уже выписали. Услышав, как заскрипела дверь, малыш с любопытством повернулся и,  при виде Алену гаркнул как птенец.

– Привет!

– Здравствуй, Ваня! Смотри, что я тебе принесла.

 Малыш увидев огромную обезьянку, глаза его радостно заблестели, он вскрикнул и схватил её.

– А ко мне пойдешь? – Алёна протянула к нему руки.

  Он забрался к Алёне на руки, сжал её своими. Алёна, обнимая его, ощутила, что этот малыш становится ей дорог. Прижимая его, она почувствовала, как бьется его сердце. Она поцеловала его в ответ, непривычно было прижимать и целовать Ваню.

– Тебя сегодня выпишут, приходи на прием вместе с мамой.

  В ординаторской Алишан попросил посмотреть анализы больной девочки с анемией.
– Помните, мы с вами говорили о ней.

Алёна взяла историю болезни и углубилась в изучение данных обследований:

– Данные анализов не позволяют ей поставить обычную анемию, я бы посоветовала обследование в специализированном центре. Подозреваю, у ребенка как раз то, чего мы с вами больше всего и боимся. Откладывать не стоит, попробуйте сегодня же созвониться и перевести девочку в округ.

– Я тоже об этом думал, но хотел посоветоваться с вами. Меня сразу смутил общий анализ крови, появление в крови специфических маркеров…

 Он как студент на научной конференции поделился своими наблюдениями. 

  Алёна слушала, не перебивая, как юный профессор. Когда Алишан закончил доклад, то традиционно предложил  чай, но Алёна отказалась легко, и даже не раздумывая. Оделась, улыбнувшись на прощание, и вышла.

  В коридоре она наткнулась на мать Вани. Глядя на её бледное, осунувшееся лицо, темные круги под глазами, не заплетённые, клочками торчавшие волосы, ей можно было дать и сорок и больше лет. В черном поношенном пуховике, в тёмных изношенных сапогах Мария стояла, опустив голову, и неловко держала в руках обезьянку, не зная, что с ней делать.

  Алёна подошла и поздоровалась.

  Мать Мария, не поднимая головы, сбивчиво стала объяснять:

– Сейчас забираю сына, его выписывают, а вот эту обезьянку сын хочет взять с собой. Это не его игрушка, нам чужого не надо!

  Алёна прикоснулась своей рукой к руке сжимающую обезьянку. Мария вздрогнула. В её глазах она увидела: застывшую боль, отчаянье и страх.

– Все уже позади! Приходите с Ваней ко мне на прием, можете заходить вне очереди, или даже вне приема в любой день.

– Как же обезьянка?

– Это ему подарок, – Алёна чуть помедлила, – от больницы. Он смышленый. Вы с ним занимаетесь?

– Я стараюсь, не всегда получается. Не знаю, что со мной происходит: и с ним не могу и без него. Измучалась я вся, покоя нет. Какая я мать то никудышная! Всё понимаю, а изменить не могу. Кончено, все уже. Пойду я. Спасибо!

– На прием обязательно приходите!

  Мать Мария вышла не повернувшись.

  В поликлинику Алёна возвращалась по переходу через «скорую помощь».  В тамбуре натолкнулась на стоящих, что-то обсуждающих врачей. Она поздоровалась и хотела пройти.

  Давид Манукянович увидел её и чрезвычайно обрадовался.

– Алёна ээээээ, – он взглянул на Трофима. – Забыл как по отчеству.

– Эдуардовна, Давид Манукянович, ну запишите и выучите! Неудобно даже становится, что своих сотрудников не знаете. Молодой врач подумает, что у вас маразм развивается.

– Да ну тебя, Трофим, все шутишь, – затем, уже стараясь быть серьезным и официальным, обратился к Алёне. – Приходите к нам на праздник, а то мы вас только в коридоре и видим.

– А какой праздник?

– Какой, какой, самый главный наш праздник! Странно, что вы до сих пор не знаете праздников. День революции!

– Я постараюсь прийти, только не обещаю. Мы обычно в поликлинике отмечаем,- она улыбнулась и подмигнула Давиду Манукяновичу.- А чтобы вы обо мне не забывали, я вам сегодня на консультацию малыша отправила с пупочной грыжей.

– Молодец, что заметила, отправляй всех!

  Алёна поспешила дальше.

– Трофим, не могу поверить, это она могла кого-то ударить сковородкой? Ну значит такой отъявленный подлец, слов нет. Я бы с ним за одним столом есть не стал. Она как цветочек, Анютины глазки, никого обидеть не может.

– В тихом омуте, Давид Манукянович, сами знаете, кто водится.

– Трофим, я серьезно с тобой, ты всё на шутку переводишь.

– Я понял, вы переживаете из-за своей жены Люды. Вот придете как-нибудь домой, а она между прочим сковородкой вас зацепит. Вам нужно все тяжелые сковородки спрятать, оставить одни облегченные с тифлоновым покрытием.

– Пойдем ещё быстренько панариций вскроем.

– А анализы сделаны? А сахар, а ЭКГ, а консультация терапевта?

– Трофим, ты буквоедом становишься!

– Не буквоедом, а готовлюсь вторую категорию защищать! Если анализов у больного нет, на сегодня отбой, – он сладко потянулся. – Сегодня в отделении Ирина Семёновна проставляется.

– Ты же знаешь, не люблю я это.

– Давид Манукянович, а кто любит? Просто у нас порядок такой, все по плану должно быть!

– Пошли, по пять капель и домой буду собираться.

  В поликлинике Алёне навстречу встретился Семён Семёнович с кипой бумаг, он уже почти прошел, затем повернулся и отчитался:

– Алёна Эдуардовна, я заходил к Розенталю разговаривал по поводу второго детского участка. Пока не даёт, аргументирует тем, что сейчас есть пятьдесят человек, а через пару месяцев и до норматива не будешь дотягивать. Тем более все планово вводится, по количеству обслуживающего населения. Интенсивность разрешил подписать. Я приказ на пятьдесят процентов подготовлю, не знаю, подпишет или нет.

– И на Альфию тоже.

– Конечно, я на вас двоих готовлю.

– Семён Семёнович, а правда завтра день революции будем отмечать?

– Какая революция, Алёна Эдуардовна!

– Давид Манукянович пригласил...

– Так у него завтра юбилей. Он всех врачей приглашает на обед. Для него день рождения и есть революция, – Семён Семёнович простодушно хмыкнул.

– Какая я легковерная! – запереживала Алёна.

В кабинете до вечера они с Альфией разбирали карточки диспансерной группы, и отмечали, кого необходимо вызвать на прием.

– Альфия, а где Мария с Ваней живут?

Альфия не сразу поняла, о ком идет речь.

– В «кошкином» доме.

– А где это?

– Бывшее общежитие учителей рядом с почтой, длинное зеленое здание. На первом этаже в комнатушке и ютятся.

  Заглянула Мария Викторовна:

– Алёна Эдуардовна, вас к телефону.

  Алёна заторопилась в регистратуру.

  Звонила Лиза:

– Ну ты ещё не забыла?

– А что я должна была сделать? – растерялась Алёна, усиленно вспоминая, что она могла ей пообещать.

– Сегодня же идем по магазинам. Я Дашу пристроила, она сегодня ночует у Ирины Семёновны. Устроим девичник. Ну ты как?

– Я согласна.

– Тогда я освобожусь и зайду за тобой.

  В кабинете Алену ждал уже Трофим.

– А я к вам. Вы в курсе, что завтра в двенадцать часов, вы приглашены на юбилей к Давиду Манукяновичу?

– Да, на день революции!

– Это он так называет, девушкам мозги туманит. Тогда с вас двести рублей.

– И все?

– Ещё хорошее настроение, два тоста и нарядное платье.

– Я тосты не умею говорить.

– Не беда научим, а пока вычеркиваю вас из списка тостующих.

– А что будем дарить?

– Деньгами не хочется, что-нибудь из аппаратуры купим, на сколько денег хватит.

  Вскоре пришла Лиза. Она торопила Алену, глаза у неё блестели, ей хотелось чем-то поделиться.

– Представляешь, утром сегодня отвела, как обычно, Дашу в садик. Прохожу мимо пожарной части, а позади меня огромная пожарная машина останавливается и гудит. Я чуть от страха языка не лишилась, а из неё выглядывает мужчина и кричит: «Вас подвести?» Я отвечаю: «Так мне в больницу», а он в ответ: «Я знаю». Так на «пожарной» и довез. Он знает, как меня зовут. Сам представился Андреем. Я его даже не рассмотрела, такой большой, сильный, с усами. Всю дорогу какие-то анекдоты травил. Я, правда, из них ничего не запомнила, так разволновалась. Пойдем быстрее, нужно что-нибудь из вещей купить, а то мне тоже надеть нечего, все старое или уже малое, не застегивается.

– Куда пойдем?

– Не волнуйся, обойдем все магазины.

  И они пошли. Лиза знала всех продавцов. В каждом магазине мерила все кофточки, все юбки и заставляла Алёну делать то же самое. Она решительно забраковала выбранную Алёной серенькую кофточку и невзрачную юбочку. После почти трехчасового гуляния по магазинам они выбрали себе обновки. Лиза купила брюки, новый халат очень коротенький из тончайшего шелка и кофточку, а Алёне подобрала пуховик, блузку с модным вырезом, юбочку, а ещё пушистый длинный халат. Затем они очутились в секции дамского белья, и если бы не желание хозяйки все же закрыть магазин и пойти домой, они бы остались там до ночи. Перемерив кучу бюстгальтеров, Лиза выбрала себе красивый комплект с малиновыми трусиками, тоже самое она заставила сделать и Алёну.

– Мужчины любят умных, но они как дети – им хочется каждый раз новую красивую игрушку потрогать, пощупать, развернуть, а наше белье, чем не игрушка? – и она блеснула задорными глазами.

  Зашли к «Гарильцу», купили продуктов и как два нагруженных ослика, уставшие, но довольные пошагали в общежитие.

  Катя в общежитие ещё не вернулась.

– Наверное, будет ночевать у Вити, – предположила Лиза. – Такое у неё бывает. Давай быстро будем все мерить.

  Ноги гудели от усталости. Алёне казалось, что за сегодня, она полностью восполнила свой пробел в покупке одежды. До этого дня она так никогда не покупала и не выбирала. Ходили обычно с матерью вдвоем по вещевому рынку. Брали практически не выбирая и не меряя, просто прикладывая к себе не торгуясь, и уходили. Сегодня они перемерили всё что нашли подходящее, плюс сторговались, на это ещё накупили продуктов. Лиза включила музыку.

– Ну, как я тебе? – облачилась Лиза в халатик. – Как думаешь, шевельнётся сердце у мужчины, когда он меня увидит?

  Алёна, проходила в громадных шароварах и толстом зеленом свитере целый месяц, не снимая этой одежды. В новой блузке и юбочке, она выглядела изумительно.
– Мы с тобой, как девочки-клубнички, повезет же мужчинам, кого мы выберем. Правда?
Потом готовили стол для торжественного обмытия покупки.

– Ты будешь коньяк? – предложила Лиза.

Алёна покачала головой.

– Я тоже не буду. Сегодня и без коньяка хорошее настроение.

  Они пили душистый чай. Сердце наполнилось спокойствием и легкостью. «Странно, –  задумалась Алёна. – Ещё месяц назад она не знала Лизу, ещё несколько дней назад её общение ограничивалось лишь фразами «Доброй утро и спокойной ночи», а теперь у неё есть лучшая подруга». Алёна легко, между салатами и чаем, рассказала свою жизнь. Обычно она этого не делала – стеснялась. Ей всегда казалось, что её жизнь неинтересная и всё в ней она делает не так, а теперь с Лизой всё казалось иначе. Выслушав про Мерзлякова, Лиза насторожилась:

– Думаешь, теперь ты от него отвязалась?

– Этот человек идет до конца. Он не знает слов «нет» и «нельзя». Он будет придумывать всё новые и новые планы. Я иногда думаю, уж лучше бы это случилось тогда в городе. Я бы перечеркнула ту жизнь и стала жить заново, а теперь та ниточка привела его сюда. Мне кажется, он все здесь перевернет, все перестроит. Для себя я решила, что буду сопротивляться.

– Ты не бойся, Алёна, теперь ты не одна. Ты знаешь, что Мерзляков поселился в гостинице, его все одноглазым называют. Лицо очень страшное, на лепешку похожее.

  Лиза увидела, что Алёне это слышать неприятно, и она деликатно перевела тему:

– Я думаю, однозначно, он сюда больше не явится, потому что... –  договорить она не успела, раздались сильные удары в дверь.

  Девушки побледнели.

– Ты кого-нибудь ждешь?

– Нет!

– Я тоже! Давай тогда открывать не будем, постучатся и уйдут.
  Опять раздался стук.

– Жаль, что нельзя куда-нибудь спрятаться и переждать, – тихо вздохнула Алёна.

– Например, под шкаф! Опять стучат. Пойду, спрошу если он, вызову полицию, – Лиза вышла в коридор и громко спросила. –  Кого нужно?

– Мне Алену Эдуардовну, – раздался неприятный мужской голос.

Алёна побледнела и схватила со стола чайник.

– Её нет!

  Раздались шаги вниз по лестнице. Женщины вздохнули облегченно, вдруг шаги снова стали подниматься.

– А где она, это Раис со «скорой».

– А! Тьфу ты, напугал нас! – Лиза распахнула дверь.

  Вызывая врачей на ночное дежурство, Раис не часто видел, такую радость при своем появлении.

– Раис, дорогой. Я здесь! Мы тут бандитов ждем, – обрадовалась Алёна.

– Я вижу, – ответил Раис, покосившись на чайник. – Одевайтесь, я вас внизу подожду, на вызов поедем.

– Вот ведь оленья моя голова, я об этом даже не скумекала, что могут просто вызвать в больницу, - они обе засмеялись.

  Алёна облачилась в обычную одежду и спустилась на улицу. В «скорой» ожидала фельдшер Лариса.

– Добрый вечер, Алёна Эдуардовна! Поедем на вызов.

– А что случилось?

– Нужно труп освидетельствовать.

– Мне? - удивилась Алёна.

– Ну да, это же врачебная обязанность.

Алёна замолчала, через минуту не выдержала и уточнила:

– А что в больнице больше врачей нет, именно я должна?

– А кто поедет? Все на вас покажут!

  Алёна пораженная размышляла над трудной ситуацией:

– Странно, даже не знала, что в обязанность педиатра входит освидетельствовать трупы...

– Так вы же сегодня дежурный доктор по больнице.

– Дежурный врач?! Точно, – Алёна облегченно вздохнула, решив труднейший ребус. – Как я могла забыть?! Если бы вы не напомнили, так бы и оставалась в неведении.

– Это ваше первое дежурство?

– Да, самое первое дежурство и самый первый вызов.

– И сразу освидетельствование трупа, – Лариса подмигнула. – Наверное, грешите Алёна Эдуардовна.

– А где труп?

– В гостинице, один приезжий скончался. Вроде, говорят, русский,  отравился чем-то.

– В гостинице?! – Алёна вся напряглась: «Неужели я все-таки его убила», мысли, как струны звенели в воздухе: «Убийца, убийца!»

– А что я должна делать, я трупов никогда не видела?

– Только констатировать смерть, все остальное не наша забота. Дальше пусть с этим трупом полиция разбирается.

  Алёна пребывала в шоке, поэтому не могла для себя понять, она боится или ей просто неприятно.

  У гостиницы стоял милицейский «уазик».

– Все в сборе, ждут только вас. Пойдемте на выход, Алёна Эдуардовна, – Лариса внимательно посмотрела на Алену и тихо прошептала. – Вот ведь как испугались, на вас и лица нет, нужно просто посмотреть и всё, труп не кусается.

  Алёна сидела в машине, не шелохнувшись, и, казалось, не слышит Ларису.

– Бывает же такое, смелая смелая, а жмурика испугалась, – она взяла Алену за рукав и потянула из машины.

  Алёна очнулась и пробормотала:

– Я не хотела, я не специально.

-Алёна Эдуардовна, что с вами? Пойдемте!

  Алёна вышла из машины и остановилась, Ларисе пришлось подталкивать её  сзади, так медленно они прошли восемь шагов до двери гостиницы.

«Вот она расплата, уже и полиция приехала. Очная ставка. Николай, любимый, расстаюсь с тобой уже навсегда», –  отчаялась Алёна.

– Только сознание не теряйте, – Лариса повернулась к водителю. – Раис, помоги давай быстрее.

  Выскочил Раис и они вдвоем внесли Алёну в гостиницу. Посадили на стул. Кругом толпились люди. Тусклый свет и серые обои создавали видимость темного подвала.
 Со всех сторон, как из тумана, Алёна слышала голоса:

– Вот она!..

– Сама и не идет, тащат её…

– Сколько ещё ждать?! Из-за неё здесь и торчим!..

– Такая маленькая, а такое может сделать...

Сознание Алены отключилось, она медленно соскользнула со стула.

Раис опять посадил её, на этот раз не стал выпускать из своих рук.

  Лариса, быстро раскрыла оранжевый фельдшерский ящик, нашла нашатырный спирт, капнув на ватку, поднесла к носу Алёны.

  От резкого, тяжелого запаха, Алёна мотнула головой и открыла глаза. Кругом окружали чужие, тёмные люди. Все они, казалось, враждебно на неё смотрят. Рядом она увидела большое лицо Ларисы, которое резко выделялось на общем сером фоне, откуда-то издалека раздался голос:

– Уже лучше, посидите, отдохните.

  События выстраивались в цепочку: она здесь, чтобы опознать труп Мерзлякова, которого она три дня назад убила. Ничего изменить нельзя, нужно достойно сдаться в руки правосудия.

– Полиция уже здесь? – с напряжением прочеканила Алёна.

– Здесь, здесь, все здесь, только вас ждут.

  Голова кружилась, будто она на качелях делала «солнышко». Она встала, покачиваясь. Незнакомые люди вдруг расступились, и она увидела проход.

– Пойдемте, я вам помогу.

Алёна оттолкнула Ларисину руку.

– Не нужно, я сама справлюсь, – и пошла прямо по проходу.

  Она не видела людей и не знала, кто эти люди, даже не задумывалась, просто шла вперед. Сделав ещё несколько шагов, она заметила, что проход заканчивается у двери одной из комнат  гостиницы. Она вдруг  услышала, голоса окружавших её людей, оказывается, все кругом говорили.

  Рядом раздались мужские голоса:

– Да, говорят, и не пил много, видно, что из приезжих...

– Говорят из-за бабы, какой-то руки на себя наложил...

– Да водку у «Шпильки» купил палёную...

– Не водку, а тормозную жидкость выпил! Когда бухать начинает, вообще, кукушку напрочь сносит, откуда только взялся...

  Впереди в комнате она увидела, несколько человек в форме, они приветливо кивали Алёне, приглашая её войти. Или ей показалось, или на самом деле в комнате повис сладковатый, удушающий запах. Она сделала еще несколько шагов. Толпа осталась позади. Алёна чувствовала, что Лариса неотступно идет за ней следом. Сотрудники полиции расступились и Алёна вскрикнула, напротив у окна стоял стол заставленный посудой. Она запомнила хлеб, сало, кусочки колбасы и ветчины, а на стуле спиной к ней сидел мужчина в пиджаке, опустив голову на стол. Это был он, в том же пиджаке!

  Алёна сделала ещё два шага и оказалась рядом с ним. Лица не видела, покойник закрывал его руками.

Один из полицейских в штатском обратился к Алёне:

– Тут все понятно. Мы ни в чем не сомневаемся. Просто нам нужна ваша подпись.
Алёна, в ужасе закрыла рот руками.

– Это он! Да это я! Я все подпишу!

– Вот посмотрите, – и сотрудник грубо ухватил труп за волосы, подняв голову. – Вы согласны, что он мертв? Обследовать будите?

  Алёна закрыла глаза, брезгливо отстранившись от белого, высохшего лица покойника.

  Лариса поставила чемодан, стала щупать пульс на шеё, аккуратно подняв голову, подняла веки.

– Вы согласны, что он мертв? Возражений нет? – повторил вопрос сотрудник.

– Конечно! – кивнула головой Лариса.

– Тогда пойдемте в кабинет администратора, заполним протокол.

  Алёна, ничего не поняла, что происходит. Она, как кукла, развернулась, вышла в коридор. И опять увидела, как образовалась дорожка, и она шагнула прямо на неё, и её безвольно понесло в кабинет администратора.

  В кабинете её посадили за стол. Лариса положила перед ней справку «Врачебное свидетельство о смерти»

– А фамилия как его? – уточнила Лариса у сотрудника в штатском.

– Иванов Геннадий Юрьевич.

  Алёна машинально заполнила нехитрое свидетельство, поставила число и подпись. «Почему фамилия другая? Наверное, это ошибка. Может и не было Мерзлякова, все просто привиделось», – пронеслось у неё в голове. Как искорка в ночном небе мелькнула мысль: «Это умер не Мерзляков! А кто тогда? Мало ли кто мог умереть! Значит, я ни в чем не виновата! Я никого не убивала!»

  Отдавая заключение, Алёна непроизвольно улыбнулась.

  Лариса уточнила у полицейских рассматривающих заключение, как священную рукопись:

– Все, мы свободны? Наша помощь вам больше не нужна?

– Да, большое спасибо! – ответил, по-видимому, самый старший, крепкий квадратный мужчина тоже без формы.

– Ну, все, давайте комбинезон несите и носилки…

  Это Алёна услышала, уже выходя из кабинета.

    Проходя через холл, она вдруг почувствовала на себе чей-то холодный, сверлящий взгляд, обернувшись, увидела лишь стоящих людей с любопытством и, как ей показалось, с диким восторгом, смотревших на происходящее. Этот взгляд энергичный и жесткий показался ей знакомым. Она пыталась найти хозяина этого взгляда, внимательно рассматривая всех, но Мерзлякова среди окружающих её людей не разглядела.

– Пойдемте, – Лариса чуть тронула её за рукав. – Все остальное сделают и без нас.
  Они вышли. После кошмарного, сладковатого гостиничного запаха, на улице с облегчением вдохнули морозного, свежего воздуха.

– С первым боевым крещением, Алёна Эдуардовна, – звонко поздравила  Лариса. – Пока все спокойно. Сейчас Раис довезет меня до «скорой», а вас обратно увезет в общежитие.

  Алёна заволновалась:

– А дальше что мне делать?

– Будут вызова, приедем за вами. Если нет, то  к восьми нужно быть на сдаче дежурства у главного врача. Не опаздывайте, Розенталь этого не любит. Садитесь вперед, а я в салон сяду.

  Алёна с непривычки, с трудом примостилась на переднем сидении «скорой». Высадив Ларису, машина развернулась и устремилась в другую сторону поселка. Выйдя из машины, возле общежития Алёна не торопилась заходить. Смотрела на луну, на темном небе виднелась только она, казавшаяся далекой и окруженная желтоватым мистическим ореолом. Всё, что происходит, казалось нереальным, на самом деле ничего этого не может быть. На краю света, глубокой ночью Алёна освидетельствовала покойного, и этот далекий свет луны давал разгадку – это всё неправда, всё выдумано, просто сон...


Глава девятая


  В общежитии все уже спали. Не раздеваясь, Алёна села на кровать. Стала напряженно ждать следующего вызова. За окном повисла тишина. Вдруг вдалеке поселка она услышала жужжание шмеля, через минуту уже различила шум снегохода, который протарахтел мимо окон, грохоча и дребезжа. Опять опустилась тишина. Затем ей послышался шум машины, она не свернула на перекрестке, а остановилась как раз напротив подъезда. Дверь машины не хлопнула. Алёна выглянула в окно, но оно замерзло, и она ничего не увидела. «Наверное, Раис думает, что я сама догадаюсь и спущусь», – решила Алёна. Хлопнула дверь машины и Алёна торопливо стала надеваться, прислушиваясь. Кто-то поднялся на площадку, затем щелкнул замок и раздались шаги по коридору, заскрипела дверь в дальней комнате. «Витя привез Катю, – успокоилась Алёна. –  А я чуть опять на «скорую» не побежала. Какая я матрена!» Ей стало даже смешно над своей торопливостью. Опять раздевшись, Алёна снова села на кровать и стала ждать. Ещё два раза она слышала, как проносились снегоходы, где-то вдалеке прогрохотала грузовая машина. Больше Алёна ничего не запомнила, а незаметно погрузилась в сон и проспала до семи часов. Вызовов больше не поступало. Она торопливо умылась и выпив кофе, не дожидавшись необходимого времени, направилась на «скорую».

  Стрелки часов показывали ещё половина восьмого, посёлок медленно и тяжело просыпался, то в одном, то в другом доме загорались окна. Она даже услышала громкую трель будильника. Рядом с интернатом играли дети: гоняя обод велосипедного колеса загнутой палкой.  В это морозное утро Алёне казалось, что ей не хватает воздуха, ей хотелось глотать его. А может она просто слишком быстро шла?

  На «скорой» уже начался новый день, Лариса сдавала смену старшему фельдшеру Виктории Сергеевне, передавая, кто обращался и по какой причине. Переодевалась санитарка.

– Доброе утро, как первое дежурство? – моргнула красивыми ресницам Лариса.

– Спасибо, спала всю ночь.

– И у нас тоже дежурство прошло спокойно. Розенталь уже на месте, я видела, как он проходил. Сейчас я приглашу Момджана Назарбековича и пойдем на доклад.

  Лариса постучала в кабинет начмеда, находившийся по соседству со «скорой».

Из-за дверей показался растрепанный и не выспавшийся Момджан Назарбекович:

– Всё? Главный уже пришел? И Алёна Эдуардовна здесь? А вот вы тут. Как дежурили?

– На труп ездила!

Начмед торопливо примазывал руками торчавшие в разные стороны волосы и не услышал ответа.

– Ну, всё, пойдемте на сдачу дежурства.

  Розенталь как обычно с утра сидел в кабинете, изучая какие-то бумаги.

– Можно?- уже проскользнув в кабинет, запоздало попросила разрешение Лариса. – Лев Аронович, доброе утро!

– Здравствуйте, проходите.

– За время дежурства зарегистрировали следующие обращения…– Лариса зачитала журнал.

  Розенталь слушал, что-то отмечая у себя ручкой, иногда останавливал докладчицу и уточнял непонятные моменты.

– В целом дежурство прошло нормально, – резюмировала Лариса. – Я могу идти?

– Все хорошо, идите.

Лариса вышла.

– Составь список, кого нужно отправлять на север. Плановый борт полетит на Се-яху. Будем беременную забирать, вызов из тундры поступил. Обзвони, предупреди все отделения. Ну все, иди работай! – обратился Розенталь к Момджану Назарбековичу.
 Начмед встал и замялся, обычно после утренних сдач дежурства он оставался последний в кабинете с Розенталем, ему показалось, что в этой ситуации он получался какой-то ущербный, поэтому в ответ обиженно засопел:

– А по поводу нормативов на обследование больных что будем решать?

– Я ещё не смотрел. Давай после обсудим, – поморщился Розенталь, продолжая чертить какие-то фигуры ручкой.

– Ладно, я пошел, – зашаркав к выходу начмед застопорился, что-то вспомнив. - А вопрос по крови, когда обсуждать будем?

– А что по ней?

– Кровь в больнице вся закончилась, одна плазма осталась, а если что случится?

– Что здесь обсуждать?! Я же тебе давно велел, чтобы ты собрал общую заявку у хирургов с анестезиологами да отправил в округе. Пока соберешь, пока отправишь, шевелиться нужно! Как так получилось, что больница без крови осталась?

– А я вам докладывал!

– Не докладывать нужно, сколько уже раз вам говорю, а просто работать!

  Алёна впервые присутствовала на планерке, ей казалось, что при ней обсуждают какие-то больничные секреты, и она становится избранной. Алёна чувствовала себя лишней, и одновременно ей нравилось находиться в этом кабинете.

  Момджан Назарбекович ещё некоторое время потоптался на месте, обижено сопя, но, не придумав больше ничего, чем мог озадачить главного, попятился задом на выход.

  Розенталь, казался озабоченным. Он ни на секунду не мог успокоиться, перебирал какие-то листочки, что-то искал. Наконец выдавил из себя:

– Как дежурство прошло?

– Я совсем про него забыла, – простодушно ляпнула Алёна. – Ночью Раис постучал, я даже испугалась, мало ли кто пришел?

– Правильно, внимательной нужно быть! У нас в поселке, конечно, спокойно, но всяких мерзавцев с земли хватает, – он опять помолчал, затем пробуравил Алену взглядом. – А на счет дежурств я с Момджаном Назарбековичем этот вопрос решу, чтобы напоминал, контролировал и инструктаж проводил, а то всё на самотек пущено.

– Нет, это я сама забыла, – заволновалась Алёна, считая, что из-за неё может пострадать кто-то другой.

– Ладно, ладно, – успокоил её Розенталь, поняв причину её беспокойства, немного помолчал и уже совсем другим голосом спросил. – В общежитии то у тебя все хорошо?

– Да, все хорошо, – удивилась Алёна.

– Ничего не бойся! В больнице люди разные попадаются. Сразу ко мне иди, даже не сомневайся. Всякие приезжают, иные себя возомнят черте-кем. Главное больные вас ценят и любят, а их любовь нельзя купить.

  Алёна покраснела.

– Да я только...

– Я все знаю, – перебил её Розенталь. – Приемы большие идут, я приказ подписал на время эпидемии 70% за интенсивность доплачивать. Работай, все нормально будет! Давай, молодец, иди!

 Алёна выпорхнула из кабинета смущенная и раскрасневшаяся, ей на миг даже показалось, что Розенталь в чём-то оправдывался перед ней. «Быть такого не может! В чем он может оправдываться? Кто он и кто я! Показалось…» – успокоила себя Алёна. Подойдя к конторской двери, она не успела протянуть руку,  как дверь распахнулась, и мощная пружина втолкнула дерматолога Александра Александровича.

– Доброе утро, Александр Александрович!

– Здравствуйте, Алёна Эдуардовна, дежурили, поди?

– Дежурила, а вы дежурите? – неожиданно осмелела Алёна.

– Нет, раньше дежурил, а теперь отказался. Нервничаю очень, я же не хирург и не терапевт, для меня эти дежурства хуже смерти. Ночью не спишь, к звукам прислушиваешься, «скорую» ждешь. За ночь так измучаешься, что весь день как варёный ходишь. Вам молодым-то, наверное, все интересно?

– Ещё как интересно, особенно на трупы выезжать освидетельствовать!

– Слышал, слышал, что в гостинице нашли жмурика. Позвонили и доложили уже. А вы молодцом, мужественно держались!

– Вы смеетесь, меня саму еле откачали, – вспоминая ночь, поёжилась Алёна.

– Ничего, первый раз со всеми такое бывает, я вам когда-нибудь расскажу, как ездил на первое освидетельствование. Как вспомню, так сердце от страха останавливается.

  Алёна постепенно училась со всеми врачами и медсестрами находить общий язык, и в свою очередь врачи видели в ней полноправного коллегу, с мнением которого считались. За этот месяц Алёна сильно выросла. Конечно, она прекрасно осознавала, как ограничены ещё её знания, как хаотичны и не системны, как по-прежнему не хватает опыта, но стараясь разбираться с каждым больным, распутывать головоломный клубок всевозможных болячек, она все чаще и чаще стала находить первопричину. Для неё маленький больной с температурой, с покрасневшими и отечными глазами, с малиновым горлом и надрывным кашлем был не просто нагромождением всех болячек, а она уже чётко представляла с чего всё началось, и как неотступно развивалось заболевание, вовлекая все новые органы и системы. Для неё  больной являлся загадкой, которую она хотела решить в самые короткие сроки. Иногда она промахивалась, путая причину со следствием, тогда ругая себя, следующего больного осматривала ещё более внимательно, стараясь обращать внимание на все самые ничтожные детали. Чаще заболевание затягивалось по банальным причинам: родители малышей не всегда покупали  лекарства и забывали исполнять назначенное, ограничиваясь несколькими днями, а когда ребенку становилось лучше, и вовсе забрасывали про оставшиеся процедуры.

  Альфия тоже поняла основную причину хронических заболеваний и теперь не только Алёна, но уже и Альфия стала объяснять на более простом языке для родителей, необходимость соблюдения схемы лечения.  В глубине души Алёна верила в то, что здоровые дети болеть не должны. Вопросам профилактики и закаливания она уделяла не меньше внимания, хотя сложно было проследить её эффективность, но то, что этим загорелась её медсестра, явилось самым большим достижением за эти короткие недели.

  Альфие, медсестре с высшей категорией, неоднократно проученной на всевозможных курсах и за пятнадцать лет проработавшей уже ни с одним десятком приезжих педиатров, импонировала Аленина настойчивость и терпение. «Может, действительно, если не запомнят с первого, с пятого, то поймут с двадцатого раза». Любопытно то, что с приходом Алёны её ежедневная, рутинная работа, написания рецептов, взвешивания и измерения приобрели какой-то смысл. Медсестра и сама с интересом убеждалась, что помогают назначенные Аленой схемы лечения, и когда на прием переставали приходить хронические больные, а встретившись на улице, они с восторгом рассказывали, что уже по утрам не беспокоит надсадный кашель, Альфия понимала, что в этом есть и её заслуга.

  Сейчас в кабинете она подклеивала анализы.

– Доброе утро, Алёна Эдуардовна! Сегодня вы пораньше пришли.

– Доброе утро, Альфия! Я с дежурства.

– У Вануйто Леши кровь спокойная стала, а у Алёны Пупто, помните, очень аллергенный ребенок, в анализе Opisthorchis обнаружили.

Алёна, переодевшись, села писать карточки, двое больных вызывали у неё вопросы, и она не знала, что с ними делать. Одну девочку беспокоили сердечные боли, да и ЭКГ показывало изменения: «Самой назначить лечение или все же отправить на консультацию в округ?» Она решила посоветоваться с Семёном Семёновичем. Он по обыкновению заседал в кабинете, готовя какие-то документы на компьютере.
– Семён Семёнович, посоветуйте, как лучше поступить, – и она доложила сердечную больную.

  Он внимательно выслушал.

– А больная поселковая или тундровая?

– Тундровая.

– Тогда не знаю, кто с ней поедет на обследование? Дорогу оплатят, но ходить несколько дней по врачам в незнакомом городе... Предложите её родным. Тем более первичная больная. Оформим направление через ВК, и пусть летит. Наша задача предложить, мы же заставить не можем родителей. – Он перевел взгляд с монитора на её зеленый свитер. – А вы не забыли, что сегодня в общем отделении в двенадцать часов  день рождение у Давида Манукяновича.

Алёна перехватила его взгляд.

– Нет, не забыла! Я с дежурства, сейчас домой схожу переоденусь.

– Подождите, не уходите! Вот в открытке поздравительной ещё распишитесь, пожелания от поликлиники.

 Алёна в углу открытки поставила малюсенькую закорючку.

– Интересная у вас роспись, – удивился Семён Семенович, рассматривая её.

  Сегодня у Алёны прием начинался после обеда. Она собралась до двенадцати часов сходить домой переодеться, а по пути сделать ещё одно дело. В десять часов улица по прежнему была погружена в сиреневую темноту, но северный посёлок уже не спал. По дороге во всю гоняли шумливые снегоходы и юркие уазики. На встречу попадались группы ненцев в малицах, из далека они казались коричневыми матрешками. Чаще шли группой по три-четыре человека, их сопровождали ненцы в цивильной одежде, как проводники показывающие, куда нужно обращаться. Совхозный магазин в этот утренний час пустовал, Алёна только в этом магазине видела книги. Они в поселке не пользовались спросом, поэтому их коммерсанты не привозили. Поздоровавшись с продавцом, она стала перебирать две стопки книг, завезённые, судя по смешной цене,  ещё несколько лет назад. Выбрав самую красочную книгу сказок, напечатанную на хорошей бумаге с яркими цветными рисунками, Алёна с интересом её перелистывала. Рассчитавшись, она вышла. Рядом расположилась здание почты,  сразу за ней длинный зеленый «Кошкин дом». Алёна хотела сегодня обязательно зайти к Марии и Ване. Об этом она подумала накануне, ей казалось, что она сможет помочь Марии. Как часто Алёна сама оставалась одна, в то время ей хотелось просто увидеть ободряющую улыбку и этого бы хватило, чтобы она почувствовала себя на седьмом небе от счастья. Но этих взглядов никто никогда не дарил. Все всегда хмурились, её боялись как заразной, словно общением с ней можно и на себя навлечь беду. Как голодная, мокрая дворняжка на остановке тыкалась ко всем, и все отворачивались от неё, у всех  в жизни всё складывалось хорошо, и никому не хотелось даже прикасаться к этой грязной, шелудивой собачонке.

  Алёна толкнула пробитую, дырявую подъездную дверь и очутилась в темном, обледенелом коридоре. В нос ударил тяжёлый запах перепревшего борща. Квартирные двери, наляпанные впритык, отделялись друг от друга узким облупленным простенком.
 
  Алёна в нерешительности замерла. Ей хотелось уже уйти. Она ругала себя, что у Альфии не узнала точный адрес Мария. Алёна подошла к первой двери и тихо постучала. За дверью никто не ответил, она снова постучала и замерла. За дверью повисла тишина и во всем доме тоже не слышались никакие звуки. Девушку окружала темень и холод. Раздались шаги, она увидела девочку, вошедшую в подъезд с бидоном воды.

– Постой, подскажи, в какой квартире живёт Ветрова Мария с мальчиком Ваней. Ты знаешь?

– Я знаю, пойдемте со мной.

Они вдвоём прошли по тёмному, извилистому коридору. Вначале повернула налево, мимо заколоченных ящиков, затем свернула направо, потом опять налево. Угловая квартира освещалась тусклой лампочкой.

– Вот, эта дверь.

  Алёна постучала в деревянную дверь обитую дерматином. За дверью раздавался женский голос, после  стука он смолк.

– Кто там?

– Откройте, это врач-педиатр.

  Щелкнул замок, дверь распахнулась, на пороге  Алёна увидела Марию в темной кофте, в черной юбке и в сапогах.

– Здравствуйте, это вы?

– Вот сама к вам в гости пришла. Можно посмотреть ребенка?

– Проходите.

 Дверь хлопнула, и Алёна очутилась в сумрачной, холодной комнатке столь малой, что казалось невозможно в ней жить. Большую её часть занимала большая кровать, на ней, улыбаясь и смотря на Алену, стоял Ванюша, одетый в три кофты, крепко сжимая одной рукой обезьянку. Рядом примостилась тумба с газовой двухконфорочной плитой, в углу расположился компьютер. В другом углу возвышались стопки книг. Пол застелен полосатой самотканой дорожкой. В комнате чувствовалась прохлада. Мария даже не снимала сапоги. Ваня показывал на Алёну пальчиком и лепетал:

– Тетя Алёна доктор, – затем показывал, как именно она слушает фонендоскопом.

  Мария у себя дома конфузилась, стыдясь тех условия, в которых она живет. Она засуетилась, прибираясь и развешивая вещи мальчика на гвоздики, забитые прямо в стену.

– Холодно у нас, а батареи горячие не притронуться, вверху воздух теплый, а на пол ступить страшно, ночью вода замерзнуть может. Мы с Ванюшей на диване весь день и проводим, а все равно не усмотришь. Игрушка упадет, так за ней прыгает раздетый. Потому и болеет, насморк почти не проходит.

  Аленин взгляд скользнул на плиту с кипящей кастрюлькой. Под ней в картонной коробки лежали пустые водочные бутылки. Мать перехватила взгляд, задрожала вся, закрыла платком рот.

– Это совсем не то, что вы подумали.

  Алёна сумрачно процедила, не смотря на Марию:

– Я ничего не подумала.

– Я знаю, все кругом болтают, что водку хлещу стаканами, а я и не пью вовсе. Боль свою хочу заглушить, а не получается. Хочется выпить, чтобы все позабыть и ничего не помнить, а не могу столько выпить. Каждую минуту вспоминаю то время, что вместе прожили. Чувствовала я, что одной остаться придется, каждую минуту с ним быть хотела, просто рядом сидеть. А как к нему приду, всю правду ему расскажу, что выпиваю, но только тогда, когда Ванюша спит и особенно невыносимо становится. Сожмет такая тоска сердце, что шевельнуться не могу, никого видеть и слышать не хочу, желание одно – лечь и умереть, а гляну на Ваню и застыну, не знаю, что и делать. Зачем я ему такая пьяная нужна, на улицу стыдно выходить?! Он подрастет, и первым на меня пальцем показывать будет. Хочется включить ночью газовую горелку и уснуть с Ванечкой навсегда, никогда больше не просыпаться в этом мире. Если бы ни сын, так бы давно и сделала, ничего меня здесь не держит. А Ваня то в чем виноват? Хочется совсем другую жизнь ему устроить. А видно не смогу уже…

  Ваня, понимая о чем говорят, подошел и обхватил мать руками, прижался головой.
  Алёна достала книжку.

– Это Ване подарок от больницы.

– Ой, что вы нам подарки такие делаете?! Я разве не понимаю, что это вы покупаете! Сами, поди, немного зарабатываете, а деньги попусту тратите на чужих людей!
– Зачем вы так говорите? – укорила Алёна.

– Смотри, Ванечка, тут какие картинки есть, лошадка с крыльями и с горбиком, как у верблюда.

  Ваня положил обезьянку рядом с собой, взял книгу и с восторгом уставился на эту непонятную лошадку.

– Мне пора, всё самое страшное уже позади, – она легонько прикоснулась к руке матери.
  Мария в этом движении почувствовала нечто большее, чем просто прикосновение. Она поймала её руку и прижала к сердцу.

– Я слежу за Ванечкой, он у меня и сыт, и одет, и занимаюсь с ним. Сыночек мой хорошим человеком вырастет. Я ему все дам, ни в чем нуждаться не будет, не переживайте!

  Алёна выскользнула из квартиры, выбралась из подъездного лабиринта и оказалась на улицу. Внутри всё распирало и пело, душа ликовала – она сделала что-то важное.
  Взглянув на часы, Алёна заторопилась переодеваться  в общежитие, чтобы успеть к  двенадцати на юбилей.

  Вставив ключ в замочную скважину, Алёна попробовала открыть дверь, но не смогла сделать привычный оборот. Она дернула дверь и та легко открылась. «Странно, –  напряглась Алёна, – в это время в общежитии обычно никого нет, все на работе». Она зашла, заперев замок. Прислушалась. Стояла тишина. Алёна распахнула свою комнату и торопливо принялась наряжаться, посматривая на часы. Вдруг ей показалось, что в коридоре скрипнул пол. Она замерла, ладошки тот час стали мокрыми, в наступившей тишине  услышала, как быстро бьется её сердце. В коридоре всё стихло, она выглянула и никого не увидела. «Показалось», – облегченно выдохнула Алёна и продолжила надеваться. К новой кофточке, она подобрала несколько старомодное ожерелье, подаренное матерью, но на Алёне оно смотрелось очаровательно. Ещё раз взглянув на часы, поспешила к выходу. По улице она старалась идти быстро, но непривычная юбка укорачивала шаги. Если спешишь, расстояние, играя с тобой, увеличивается. Когда за Аленой захлопнулась дверь в поликлинике, лишь тогда она смогла перевести дыхание.


Глава десятая

  В кабинете Альфия сообщила, что за ней уже заходили, все её ждут.

Сбросив пуховик и не надевая халат, Алёна поспешила в ординаторскую общего отделения. Позади она услышала быстрые мужские шаги, оглянувшись, увидела Семёна Семёновича в наглаженной белой сорочке.

– Пойдемте, скоро начало!

  Уже подходя к ординаторской, Алёна услышала  голоса врачей.

  Дверь открылась, из кабинета вышла Люда, супруга Давида Манукяновича, с  двумя пустыми кастрюлями.

– Так, поликлиника опаздывает! – увидев вошедших, прокомментировал Трофим.
– Господа и просто коллеги, не пора? – спешил Давид Манукянович, облаченный в голубую рубашку с в черным старомодным галстуком.

  Все видели, что именинник волнуется.

– Давид Манукянович, ещё целых две минуты, – сверилась с часами Ирина Семёновна.

  Присутствующих собралось около тридцати человек. Именинник пригласил всех врачей больницы и старших медсестёр отделений.  Многие сидели без халата. Праздничный стол вытянули во всю длину кабинета. Вместо скатерти постелили одноразовую бумажную простыню. Весь стол заставили салатами и закусками. Из рецептов, по которым приготовили всевозможную северную рыбу, можно легко составить книгу. Центр стола по праву занимало блюдо с огромной фаршированной щукой, рядом примостились тарелки с копченым муксуном и омулем. Из нельмы приготовили вкуснейшую хешку. На подносе горками лежали нежнейшие кусочки осетра, обжаренные в оливковом масле, специалисты утверждали, что именно этот рецепт подчеркивает весь гастрономический букет. Пожаренные карасики со сметаной, редкое блюдо для этих мест, неприступным редутом ожидали начало торжества. Бесспорной изюминкой стола являлась ряпушка, по углам замыкали диспозицию плошки доверху наполненные черной икрой; на любителя наложили и превосходного малосола. Правда, присутствующие обратили внимание на отсутствие строганины, но зная, что в таких важных делах как организация закуски для Давида Манукяновича нет мелочей, все решили, ожидать сюрприза в ходе празднования.

 Несмотря на то, что на столе выставили всевозможные бутылки со спиртным, Алёна случайно посмотрела в угол и от неожиданности даже ахнула. Дополнительно весь угол оккупировали бутылки с вином, водкой и коньяком.

  Семён Семёнович, перехватил её взгляд.

– Все правильно Манукянович подготовился, чтобы зря «скорую» каждый час не гонять.
Придя одни из самых последних, они оказались в самом конце стола. Вскоре явились и опоздавшие: Александр Александрович и Алишан. Ждали только их. Присутствующие напряженно молчали, всем хотелось расслабиться, и от этого появлялась еще большая скованность. Общего разговора не получалось.

Ирина Семёновна в полголоса осведомилась у юбиляра:

– Розенталь придет?

– Не знаю! Я его приглашал. Сегодня утром без пяти девять не успел войти в кабинет, телефон звонит. Беру трубку – Розенталь на проводе. Поздравил. Я его ещё раз пригласил, пообещал постараться.

– Александр Александрович, а Розенталь придет?

– Давид Манукянович, Розенталь, к сожалению, не сможет подойти. Он занят, срочные дела, поэтому я представляю администрацию один.

  Несмотря на то, что Розенталя всегда звали и ждали, с его появлением за столом появлялась официальная нотка, не позволявшая никому до конца расслабиться.

– Тогда будем начинать, – и вмиг весь стол пришел в движение, стали передаваться бутылки, разливались напитки, накладывались, «вон эти салатики», и «те кусочки». Несколько человек в разных местах стола, как по команде привычно разливали напитки.

  В стороне Алёны разливал Алишан.

– Вам, что Алёна Эдуардовна налить?

– Только вино, – она улыбнулась. – У меня прием, вы же знаете, какие напряженные они бывают.

  Услышав слово прием, именинник вспомнил:

– У меня прием через два часа.

– Давид Манукянович, – разрешите сегодня вместо вас посидеть на приеме, – зацепляя кусочек холодного пирога, жалобно попросил  Трофим. – А вы тут с гостями поскучаете, пока я там развлекаться буду.

– Спасибо, Трофим, лишь бы операций не было!

– Вот мы и посмотрим, сколько вы в жизни нагрешили, – пробую щуку, с полным ртом пробубнила Ирина Семёновна.

  К этому моменту все мензурки, рюмки и бокалы стояли наполнены, и слово взял Александр Александрович.

– Уважаемый Давид Манукянович, поздравляю вас от имени администрации больницы…

– Администрация могла и сама лично подойти поздравить, – проворчал Давид Манукянович.

–... желаю долгих лет жизни, здоровья и...

– Оставаться настоящим мужчиной в полном смысле этого слова, – закончил этот незамысловатый тост сам именинник.

– А вы когда закончите алименты платить?

– Не говорите, ещё четыре месяца и все, я впервые за сорок пять лет никому не буду должен.

– Нельзя же останавливаться, нужно дальше идти, оставляя  своё семя в тундре, – нацеливаясь на карасей заметила Ирина Семёновна.

– Я не против помогать народу Севера, чем могу, но, извините, за две минуты удовольствия платить по шестнадцать лет алименты – это слишком!

– Давайте выпьем за именинника, – подключился Семён Семёнович, – держать не будем!

  После водки вино Алёне показалось немного кислым.

  За столом повисло молчание, лишь прерываемое стуком вилок.

  Практически не делая паузы, поднялась с мензуркой старшая медсестра поликлиники Марина Викторовна:

– Давид Манукянович…

  Её остановили сразу несколько человек, так как рюмки ещё не наполнили.

– Так давайте наливайте, чего сидим-то, – весело парировала она. – У меня давно налито.

 Стали опять разливать.

 Раскрыв приготовленную открытку, Марина Викторовна весело зачитала:

– Будьте мужчиной всегда и во всем, с вами легко и беда нипочем…

  Задорный тост всех оживил, со всех сторон раздались голоса:

– С днем рождения, Манукянович!

– Не болей!

– Благодарных тебе больных!

– И любовниц молодых!

 Последнего шутника тут же весело осадили:

– Вы чего это предлагаете, у него жена молодая, да ещё и любовницу моложе жены, это ему школьницу что ли завести!

 – Пробуйте языки оленьи, вчера всю ночь не спал, щуку фаршировал, сейчас Люда должна строганины привести.

 Раздался одобрительный гул, сидеть за праздничным столом без строганины казалось непривычно и неприлично.

  Встал Трофим:

– От имени врачебного коллектива, мы приготовили вам вот такой подарок, – и из угла достал огромный кухонный комбайн. – Это чтобы вы, когда к следующему юбилею будите готовиться, всю ночь фаршированием не занимались.

– Спасибо, – растрогался юбиляр, – а что это такое?

– Это кухонный космический корабль, заменяет женщину на кухне, делает все!

– Ладно, что заменяет лишь на кухне, а я думал и в постели.

– У нас по постельным заменителям вон специалист.

Александра Александровича оказался в центре беседы. Проглотив с вилки жирную ряпушку, надел очки и с излишней серьёзностью поглядел на именинника:

– А вас уже постельные заменители стали интересовать?

– Слава богу, пока нет, у меня все агрегаты там работает. Ничего заменять не нужно.
  От общего отделения тост приготовила Ирина Семёновна:

– Легких вам операций, отсутствия всяких осложнений после них, благодарных больных, и вот дарим вам такую штуку, – и она вытащила детский пластмассовый шлем. – Мало ли, вдруг кризисная ситуация на кухне случится, шлем всегда может спасти от столкновения со сковородкой.

  Все засмеялись, поглядывая на Алену. Даже она весело наблюдала, как юбиляр меряет этот шлем. Ей нравилось сидеть за общим столом, если вначале и чувствовалась какая-то скованность, то потом исчезла. Она с интересом слушала и поддерживала разговоры и шутки врачей, являясь неотрывной частью большого медицинского коллектива.

– Шлем нужно проверить, – предложил раскрасневшийся Семён Семёнович. – Где сковородка, кто лучше всего у нас с ней обращается?

– Нет, нет, сегодня травм не будет, давайте без экспериментов!

В этот момент Трофим пустой бутылкой  из под газировки легонько шлепнул Давида Манукяновича по шлему, тот от неожиданности даже вскрикнул. Все замерли, Давид Манукянович отличался вспыльчивостью. Горячая восточная кровь, не смотря на многолетнее северное охлаждение, периодически вскипала, и эта шутка перешагнула все дозволенные приличием границы.

  Алёна напряглась, ожидая разрядки, а юбиляр лишь рассмеялся и сказал:

– Шлем удар выдержал! – он на секунду замер что-то придумывая. – Давайте, дорогие друзья, вы все ваши пожелания запишите на этой гостеприимной скатерти, а я после праздника вырежу и наклею их в альбом!

– Как на скатерти, у меня тут кто-то салат опрокинул, пятно желтое.

– Это вы сами, Семён Семёнович, опрокинули, а на соседей наговаривайте.

– Я не знаю, что писать.

– А в стихах можно.

– Можно даже картину нарисовать.

– А подписываться обязательно?

– А как же, Давид Манукянович, будет потом месяц почерки сверять, выискивая, кто же ему пожелал восьмого ребенка!

  Идея эта увлекла, тут же все достали ручки, сдвинув на центр стола тарелки с закусками и рюмки. Скатерть стала напоминать огромную, пёструю, поздравительную открытку.

  Алёна задумалась, Давид Манукянович для неё представлялся загадочным, самый старшим из присутствующих врачей, бесспорно уважаемым и весьма скандальным. В поселке не найти человека, которому бы не помог Давид Манукянович, прожив безвылазно тридцать пять лет на Севере. Немного осталось людей, приехавших раньше его. На его глазах строился и развивался посёлок.

  Алёна не умела писать обычные, банальные слова, ей хотелось пожелать от самого сердца, она прислушивалась, что оно подскажет. Подумав одну минуту, она аккуратно вывела:

  «Давид Манукянович! С юбилеем вас! Приятно и легко работать, если рядом есть человек, у которого не только можно всегда узнать, как поступить с трудным и непонятным больным, но и просто брать пример как нужно жить в этом затерянном во времени поселке…»

  Пока она дописывала, опять наполнили мензурки, поздравлял вновь Трофим.

– Давид Манукянович, разрешите, этот традиционно пятый тост, поднять за наш посёлок и нашу больницу, в которой мы чувствуем себя как дома, проводя в ней большую часть времени. Вы у нас самый уважаемый член семьи, наш учитель и гуру. За Вас!

– Хорошо, сказано, умеет же говорить, – локтем толкнула Владлена Вениаминовна Александра Александровича.

  От прежней официальной обстановки не осталась и следа, в комнате царило праздничное настроение, все шутили и веселились.

  Дверь открылась и заглянула Виктория Викторовна, фельдшер со «скорой».
– Давид Манукянович, с праздником вас! Мне бы Момджана Назарбековича на одну минуту.

  Он сидел в самом центре стола и выйти не мог.

– Вот тогда передайте ему, – и она протянула листок. – Санрейс с севера летит.

-Так, Давид Манукянович, не расслабляться, к операции готовимся! – потёр руками довольный Трофим.

-Мне не привыкать, сколько здесь работаю, всегда так и выходит, только в гараж за лодочным мотором зайдешь – «скорая» с мигалкой мчится, дома ремонт затеешь – опять «скорая», ночью и то покоя нет, только изготовишься супружеские обязанности исполнить –  снова вызов. Хорошо, что ещё один хирург приехал.

– Я уже здесь четыре года...

– Вот четыре года хоть какой-то отдых, а то до этого ни одной ночи спокойно не проходило.

– А кто летит? – разморено откинулась на стуле Ирина Семёновна.

– Аппендицит? – предположил Александр Александрович.

  Момджан Назарбекович, долго изучал бумажку, затем надев очки, перевернул её вверх ногами  и пробубнил:

– Летит непонятный больной с черепно-мозговой травмой…

– Это к хирургам, – прокомментировала Ирина Семёновна.
–...И у него что-то с носом, – продолжал монотонно читать Момджан Назарбекович.

– …Значит к ЛОРу.

–...Снижена чувствительность ног и рук...

– …Тогда к невропатологу...

–...У больного неадекватное поведение, ведет себя очень странно, – закончил Момджан Назарбекович, и оглядел всех тяжелым взглядом.

–...Все ясно, это больной психонарколога, – резюмировала Ирина Семёновна.

-Вот послушайте, – оживился Трофим. – Вы замечаете, что у русских врачей подход  к больным в корне отличается от американских. По телевизору фильмы идут про «скорую помощь», у них бы, наоборот, все врачи за больного стали драться. В этой ситуации на нашем месте они бы кричали: «Это мой больной потому, что я начмед и больной сложный», «Нет, – возражал другой, – здесь обычная травма, и я его заберу себе». «Зря спорите ребята, у больного я обнаружил гайморит, так, что можете расслабиться, я сам им займусь…»

  Все засмеялись.

– У нас просто этих больных много, – выпалил Семён Семёнович.

– Нам за количество больных не платят.

– О чем спорим, все равно мы их круче, с помощью анализа мочи и фонендоскопа, мы сразу можем поставить и диагноз, и лечение расписать, и прогноз сделать. А американские врачи даже больного с банальным гриппом без томографии головы и биопсии печени, осматривать не будут, потому что все равно ничего не поймут! – закончил свою мысль под дружный смех Трофим.

– Если бы нам так платили, – неожиданно для всех прорвало молчавшего Алишан. – Мы бы в больнице жить стали.

– Да мы и так в ней живем круглый год, американцы бы здесь и недели не выдержали.

– Давайте выпьем за наш профессионализм, в любое время суток, закрытыми глазами, со светом и без него, мы все, что требуется для жизни больного, сделаем.

– Помнишь, Трофим, электричество вырубили во время операции, а больной под наркозом был. Два часа в ручную легкие вентилировали, руки неделю не сгибались, а спасли все-таки…

– А как вы, Ирина Семёновна, роды принимала, приехали на вызов к ненке, «живот болит, кажется, печень заколола», а гинеколога на операцию забрали, сами тогда и приняли роды.

– Лучше и не вспоминайте. «Живот болит» у молодая первородящей тундровой  неночки. Стала её осматривать, а уже головка ребенка показалась. Как вспомню, руки трястись начинают...

– А кто родился?

– Мальчик, крепкий такой...

– Давайте за нас – за наш коллектив.

    Алёна чувствовала, как заряжают её эти слова, она являлась частичкой большого, дружного врачебного коллектива, в котором один за всех и все за одного.

– Мы же все здесь, больше нет врачей в посёлке.

  Тут дверь открылась, и раздался голос, от которого Алёна вздрогнула:

– Нет, не все, я ещё с вами!

  В комнате повисла тишина, все замерли и посмотрели на вошедшего. В дверях, улыбаясь, в костюме и галстуке появился Мерзляков. Левая половина лица по цвету напоминала перезревшую сливу с желтоватым отливом. В руках он сжимал перевязанную ленточкой бутылку коньяка.

– Кто это? – непроизвольно спросила Ирина Семёновна.

– Что это за калека?

– Знакомьтесь, коллеги, разъездной педиатр с сертификатом семейного врача, Мерзляков Петр Петрович, – представил вошедшего Александр Александрович.

  Врачи с любопытством и изумлением рассматривали Мерзлякова. За прошедшие дни столько крутилось разговоров, домыслов и небылиц, все присутствующие с удивлением отметили, что нарисованная  картина негодяя Мерзлякова сильно расходилась с действительностью. Единственное, что делало скандальную историю правдоподобной – это огромный синяк на лице.

  Алёна сидела, опустив голову, боясь посмотреть на вошедшего. В эту самую секунду, как Мерзляков открыл дверь, Алёна ощутила свою ничтожность и незащищенность. Она оказалась одна перед ним, и Мерзляков пришел за ней. В нарядной одежде, под его откровенно раздевающим взглядом, она чувствовала себя обнаженной и доступной. Язык присох, в горле появился комок. Её мечты таяли, как огромный снежный ком в солнечный, весенний день. Она ничего не сможет сделать, все напрасно. Она чувствовала себя маленькой школьницей на собрании родителей, ощущала взгляды врачей на себе, и если ещё минуту назад они были светлыми и дружескими, то теперь их распирало обычное любопытство. Она оказалась на арене, её вытолкнули на растерзание коварному быку. И никто не поможет. Никто!

– Давид Манукянович, извините, что без приглашения, зато с подарком. Слух о ваших золотых руках гуляет не только по поселку, но и в городе. На кафедре хирургии профессор Разрезайлов, неоднократно вас упоминал, как хирурге с обостренной интуицией, великолепными знаниями анатомии и физиологии тела. Даже какие-то легенды ваше имя окружают, что можете воскресить из мертвых и прооперировать на любом органе. Мечтал лично познакомиться. Вот мой скромный подарок, – и протянул бутылку коньяка с кокетливым бантиком.

– Профессор Разрезайлов ещё помнит меня? Лет шесть назад ко мне приезжал, данные для диссертации собирал, – принимая подарок немного стушевавшись, проворчал именинник.

– Кстати, мне случайно удалось присутствовать на его докторской защите в качестве ассистента. Свою защиту он начал  с того, что рассказал об удивительном хирурге, у которого он и подсмотрел этот необычный операционный доступ к поджелудочной железе.

– Точно, долго он меня пытал, как мне удается сделать пункцию при остром панкреатите, практически без операционного доступа. Я нашел точку, в её проекции нет ни сосудов, ни нервных сплетений,- опять с некоторым умилением изрёк юбиляр.

  По мере того как Мерзляков поздравлял, менялось отношение к нему у Давида Манукяновича. Сначала, когда хирург его увидел, пришедшим на юбилей без приглашения, закипела горячая, восточная кровь, и ему очень сильно захотелось выкинуть наглеца за дверь, но, услышав эти поздравления, он остыл. Юбиляру неожиданно лестные слова выступающего попали в самое сердце, несмотря на то, что он и не имеет учёной степени, его неординарные решения, до которых он самостоятельно докопался, признаны на самом высоком уровне, и именно его методы будут применяться в медицине будущего.

– Ну раз ты не калека, а коллега, то милости просим к нашему столу, занимай свое место.

  Открыли коньяк, и бутылка пошла по кругу. Ординаторская наполнилась чудесным ароматом хорошего коньяка, который приятно защекотал ноздри.

Мерзляков поднял рюмочку:

– Давид Манукянович, ещё один маленький тост можно.
Юбиляр тронутый последним тостом ещё не мог прийти в себя. Слова Мерзлякова попали в самое сердце туда, куда он никого больше не пускал. Никто из его коллег по работе даже не подозревал о его мечтах возглавлять клинику или даже целый исследовательский институт, оперировать неизлечимых больных, придумывать новые методы, пробовать и добиваться результата. Давид Манукянович задумался: «Значит не зря  я жил, маленькое зернышко упало в землю. Пусть не стал профессором, но я прожил интересную, насыщенную жизнь. И то, что любой студент может сейчас найти за десять минут в любом хирургическом справочнике, я приходил к этим же самым, а иногда и лучшим результатам самостоятельно. С каждой следующей операцией отодвигая предел невозможного, предел который нельзя ни улучшить, ни преодолеть».

– Павел Петрович, вы сегодня гость, рады будем вас послушать, – отвёл повлажневший взгляд юбиляр.

– Коллеги, я ещё здесь, чтобы при всех вас извиниться перед Алёной Эдуардовной, которую я, в отличии от всех здесь сидящих, знаю намного лучше. Я заблуждался и Алёна Эдуардовна, мне это доходчиво объяснила, – раздались смешки, напряжение за столом  спадало. – Это самый искренний и добрый человек. Мне повезло, что я с ней знаком, и уверен, что вашему коллективу повезло не меньше, что эта очаровательная женщина работает в нем. Приношу самые искренние раскаяния и извинения, мне с моими неуклюжими медвежьими замашками и поделом.

  Его речь произвела на всех чарующее действие. Не возможно сердится на человека, который публично каялся и признавался в своих ошибках. Голос настолько живо и ярко передавал душевный трепет и раскаяния Мерзлякова, что держать на него зло было как-то не по-людски.

  Казалось, одна Алёна не верила его сладким речам и раскаяниям. Она скованно сидела, опустив голову. Не осталось сил ни пошевелиться, ни чего-либо сделать.
  Марина Викторовна пришла ей на выручку.

– Давид Манукянович, ещё раз с юбилеем! Нам пора, работа продолжается,- посмотрев на  бледную Алену, дружески добавила. – Алёна Эдуардовна, вы тоже идете?

  Алёна торопливо встала, боялась, что Марина Викторовна может передумать, и оставит её сидеть за столом. Следом вышли ещё несколько человек, в основном женщины.

  В коридоре Марина Викторовна твёрдо отчеканила:

– Ещё тот гусь, какой концерт устроил, только слезу пустить осталось! Посмотрим, какой он врач.

  Алёна шла молча, ей было и приятно слышать эти слова от Марины Викторовны, но одновременно с этим, она видела, какое благоприятное впечатление произвел Мерзляков на всех врачей. Она на его фоне выглядела бледной и невзрачной замухрышкой.

  Марина Викторовна опять поняла, о чем тревожится Алёна:

– Алёна Эдуардовна не отчаивайтесь, нужно потерпеть, все образуется. Если врачи и ослеплены, то они ещё не слепы, разберутся, – они дошли до регистратуры. – Вон смотрите, какие очереди сидят, а прием лишь через полчаса. Нужно работать!

  Вернувшись в кабинет, Алёна начала прием, но оставалась задумчива и озабочена, даже Альфия заметила это.

– Что случилось, Алёна Эдуардовна?

– На юбилей к Давиду Манукяновичу Мерзляков явился, – призналась Алёна.

– Угрожал при всех? – изумилась Альфия.

– Нет, прощение просил, это ещё хуже.

 Альфия не поняла, почему это ещё хуже, но спрашивать не решилась.

  После ухода Алёны и Марины Викторовны, за столом разговоры стихли, все ждали, что ещё расскажет Мерзляков. При нем не хотели начинать никаких разговоров. Мерзляков чувствовал себя чужим, инородным в этом сплоченном коллективе. Семён Семенович, сидевший рядом с ним, тихо уточнил:

– Когда вы приступаете к работе?

– С завтрашнего дня. Розенталь хочет посадить меня на терапевтический приём.

– Значит, сегодня на терапевтическом приеме ещё я сижу.

  В этот момент дверь открылась, и показалась Люда с огромным блюдом со строганиной. Опять началось движение за столом, освобождалось место, убирали пустые бутылки и грязные тарелки, одновременно наливали рюмки.

– Если хотите, я вам покажу поликлинику, – в полголоса предложил Семён Семёнович.
  Мерзляков согласился, и они незаметно вышли.

  Семён Семёнович шел и с гордостью показывал свое детище, в котором проводил по четырнадцать часов в сутки:

– Это у нас физиокабинет, небольшой, но уютный, шесть аппаратов стоит, можете больных направлять. Вон кабинет УЗИ, оборудован самой новейшей техникой, в городе такого нет. Вот процедурный кабинет. Заведующий поздоровался с Лизой, а вон тот, где огромная очередь, будет вашим родным кабинетом, – они остановились в холле напротив регистратуры. – Вы уже все бумаги оформили?
– Да, сегодня написал заявление, и с завтрашнего дня буду служить народу.
  Семён Семёнович поморщился от этих слов, посмотрел на Мерзлякова, хотел что-то добавить, но просто подал руку, и они разошлись.

  За юбилейным столом, опять произносились тосты, но прежней  атмосферы праздника  и веселья уже не возникало. Несмотря на гору выпитых бутылок, все оставались трезвые и чем-то озабоченные. Где-то через час, когда осталось человек восемь, часть столов разобрали и унесли, все уместились за небольшим письменным столом.

– Что-то я не понимаю, с одной стороны – Алёна Эдуардовна, с другой – Мерзляков, идет какая-то игра, о которой мы даже не догадываемся, – намазывая икру, анализировал Трофим.

– А ведь он непростой! Прийти на юбилейный вечер с бутылкой коньяка, наговорить кущу комплементов, – задумался Александр Александрович.

– Я чувствую людей на расстоянии, – похвастался Давид Манукянович.

– И что вы чувствуете? – сыронизировала Ирина Семёновна.

– Хватим мы с ним горя, – тут он вспомнил красивые слова профессора Разрезайлова. – С другой стороны, может нормальный мужик, посидел, выпил, поздравил. Не пойму. Теорема какая-то. Приехали эти молодые к нам в больницу и стали в свои игры играть, а мы здесь просто работаем.

– Извинялся-то как, я чуть слезу не пустила, – быстро резанула Владлена Вениаминовна.

– Алёна сразу ушла.

– А что ей на шею к нему бросаться.

– Какие уроды сюда за тридцать пять лет только не приезжали, вот помню...

  Врачи переглянулись, Давид Манукянович регулярно вспоминал про свою врачебную молодость, и выслушивать в сто первый раз было уже неинтересно...

– Так, Давиду Манукяновичу, больше не наливать, он опять сейчас будет про посёлок рассказывать с момента основания его избушки, вот на том самом месте.

– И про бивень мамонта, который он в огороде нашел, когда решил в нём картошку посадить.

– И про священные колокольчики, которые снял со священного дерева. Ещё шаман два дня за ним по поселку бегал, просил вернуть.

– И про ступень космической ракеты, которая в тундре упала, а он её к себе в огород на тракторе приволок, чтобы в металлолом сдать. Полковник ракетных войск чуть не посидел, когда её не обнаружил в охраняемом секретном квадрате.

– Ладно вам, столько я всего знаю, хочется книгу написать.

– Так напишите!

– Уйду когда-нибудь на пенсию и все напишу, – он помолчал. – Вот и прошел юбилей, как-то грустно!

– Может тогда чаю уже подавать с тортом, а, Давид Манукянович, настроение поднимем.

– Давай чай несите, если уж больше не пьется. Столько водки ещё осталось! Не поймешь, иногда думаешь, посидим немного, а потом за спиртным три раза в магазин носишься, а сейчас всё на месте и осталось!

– Не переживайте, до Нового года не доживет, мы с ней бороться будем!

– Да ну вас, домой все заберу, и так каждый день пьете!..

 
Глава одиннадцатая

  Мерзляков вышел из больницы и, насвистывая, зашагал к своему балку.

 В этом диком поселке, его власть казалась как никогда мала, но дело спорилось, он опять начал действовать, и это придавало ему силы. Это было очередным его заданием, очередным этапом в  жизни, стать своим, завоевать симпатии этих недоверчивых врачей.

  «Как растаял этот тщеславный Давид Манукянович, немного лести, самую малость, чтобы не испортить, и он в руках. Правда, остальные врачи сидели напряженные, сбившись в кучку, понимая, что их сила – это коллектив, поодиночке они слабы.

  Алёна похорошела, изменилась, стала мягче и женственнее, когда волнуется, лицо бледнеет, грудь вздымается… Странно, что именно здесь на Севере под влиянием страшного холода, распустился этот нежный цветочек, неужели я мог опоздать, она уже любит Николая? Да нет, всё это слова, одни слова: любовь, верность, предательство, словарный запас домохозяек, занимать свое пустое время. Их нет в лексиконе деловых людей, где всё расписано по минутам. Засиделся я в гостинице»,- бесстрастно анализировал Мерзляков. События последних дней выстроились у него в голове в правильный арифметический ряд...

   В тот примечательный  вечер, когда Мерзляков обедал в гостинице и договорился на индивидуальный обеденный стол, в номере он ещё некоторое время рассматривал картину местного художника. На фоне серой стены картина сливалась с обоями и получалась общая уникальная композиция «Оленя на серой стене». Голова по-прежнему ныла, он выпил таблетку и вскоре заснул.

  Ночью несколько раз просыпался, батарейные регистры нагревали гостиничный номер до температуры сауны, уснуть было невозможно. Мерзляков встал, включил свет и долго лазил под регистрами, ища  винтель. Никаких ручек, задвижек и краников Мерзляков не нашёл.  Форточки тоже оказались замурованы. Остаток ночи он провел в полудреме. Этот гостиничный номер казался ему самым кошмарным испытанием в жизни, которое он должен пройти, чтобы стать сильнее и ближе к власти. Когда долгожданная стрелка доползла до семи, Мерзляков вскочил. Он сделал зарядку, причем деревянный пол и стены заразительно скрипели под любым его движением, ему казалось, что вместе с ним эту зарядку делает вся гостиница. Вооружившись обломок зеркала, Мерзляков принялся себя обследовать. За сутки рана ещё больше потемнела и теперь окрасилась в темно-сливовый цвет. Достав мази и кремы, он старательно нанёс их на кожу. На сегодняшний момент это являлось самым важным делом, и он делал его старательно. Вначале нанёс базовый слой, затем намазал основной, потом отшлифовал финишным.

  «Десять дней и лицо будет как новое. Нужно быть осторожнее с этой чокнутой Алёной, так и убить могла, ничего не понимает, что делает. А ведь не ожидал такого сопротивления, даже в мыслях не допускал, не готовился к нему, получается, что не дооценивал её. Чем труднее цель, тем слаще плод победы», – Мерзляков вновь погрузился в просчёты различных комбинаций. В дверь постучали, вошла официантка Аня с подносом. За ночь она изменилась, покрасила волосы в рыжий цвет, надела малиновую кофту с большими пуговицами, накрасила губы ярко-красной помадой. Каждым своим движением, показывая, что Мерзляков ей нравится.  Не ставя  поднос на стол, она постаралась грациозным движением, как в фильмах, поставить тарелку с яичницей  и  рядом положить вилку с ножом. Запнувшись о неровный пол, она чуть не уронила яичницу, лишь ловким пальчиком с неподстриженным ногтем, удержала её в тарелке. Мерзляков молча наблюдал, как опуская стакан на стол, ловкая официантка ухитрилась побывать своими вездесущими пальчиками и в нём. Венцом кулинарного оформления, явилась серая, под стать обоям, изжеванная тряпочка, которая исполняла роль белоснежной салфетки. Заботливая Аня накрыла ей кусочек черствого хлеба и булочку. Улыбаясь, она попятилась задом к выходу. Мерзляков постарался изобразить на лице радость от чудесного обслуживания.

  Оставшись один, Мерзляков попытался ответить: «Сильно ли он голоден, чтобы это есть?» Не услышав ответа, он представить свое любимое итальянское бистро с веселыми, свежими девушками в клетчатых юбочках, прохладу зала, его любимое место рядом с фонтанчиком, всегда безупречно чистые скатерти, бокал красного вина для аппетита и легкую музыку на десерт. Рядом неумолкающих подруг, пришедших сюда в первый раз, и оттого смотрящих по сторонам с широко открытыми глазами... Его окружала ужасная реальность. Взяв алюминиевую вилку, ни разу не изогнутую, по-видимому из набора для важных гостей, протёр её платком, затем внимательно стал рассматривать свою тарелку, ему даже показалось, что он видит отпечатки чьих-то пальчиков. Вытащив рыжий волос из глазуньи, он все же постарался все съесть. Запив отвратительным, теплым кофейным напитком, в который Аня положила не меньше пяти ложек сахара, Мерзляков вытер губы и задумался. Десять дней такой пищи показались ему невозможно долгими. Вопрос питания так и оставался открытым. Через полчаса вновь раздался стук в дверь, показалась Аня с подносом. За это время она успела снять нарядную малиновую кофту, под ней она приготовила Мерзлякову великолепный  подарок, слегка растянутую зеленую блузку с розовыми игривыми слониками. Когда она нагнулась, чтобы собрать посуду, в разрезе блузки выпятились  большие плюсы от индивидуального обслуживания. Аня старалась  двигаться плавно и обольстительно, ей это вполне удалось, лишь выходя, она слегка толкнуло ногой тумбочку, уронив при этом на пол зеркало, а заодно с ним и несколько тюбиков с кремом. Глядя на эту тундровую обольстительницу, Мерзляков осознал серьёзность её намерений.

  В своей победе над этим городским красавчиком Аня даже не сомневалась, против её чар (зелёная неотразимая блузка), обычно, не мог устоять ни один мужчина.

  Когда она вышла, Мерзляков поморщился. За ним часто бегали девушки, оказывая знаки внимания, но лишь с официанткой Мерзляков понял, что его хотят снять, причем открыто  и бесцеремонно. 

  Как не хотелось Мерзлякову все оставшиеся дни питаться, как командировочный инженер: салом, колбасой, запивая соком из пакета, и всё же это представлялось достойной альтернативой такой убогой стряпне.

  После завтрака хотелось лишь упасть и лежать, тяжелый спертый воздух номера убивал всё стремление к деятельности. «Нет, только не спать. Пойду куплю газеты и журналы»,- решил Мерзляков.

  Знакомая регистраторша долго не могла понять, что хочет этот беспокойный постоялец: «Просит принести в номер свежих газет и журналов. Где их взять?» Она пыталась ему втолковать, что здесь нет никаких свежих журналов и тем более газет, на что постоялец опять стал угрожать написать жалобу. В ответ она сообщила, что закончились третьи сутки, когда он мог снимать двухместный номер один, и после обеда она заселит к нему еще одного командировочного.

  В этом поселке любая цивилизованная жизнь гасла. Мерзляков чувствовал, как его огромная энергия не находит выхода. Подойдя к официантке Ане, он рассчитался за завтрак и отказался от обеда.

  За время пока они не виделись, она успела покрасить ногти в беспроигрыйшный цвет красного кумача. Отказ Мерзлякова её не сильно огорчил, она даже не поняла, да и не старалась понять причину отказа. Аня смотрела на него, то поднимая, то опуская красивые, редкие ресницы.

  Мерзляков надевался в номере напряженно обдумывая,  что нельзя бездействовать ни минуты – это разрушает. Решил пройтись по поселку, а заодно купить свежих газет и продуктов.

  Улице сковал мороз. Он это почувствовал, не успев пройти и десяти шагов. Холод пробирался через брюки к ногам, обмораживая стопы, обжигал лицо. Пройдя ещё двадцать шагов, Мерзляков решил прогулку по поселку отложить на более теплую погоду.

  Рядом с гостиницей заметил магазин, в него и зашел. Купив целый пакет продуктов, он вспомнил про газеты. Продавец тоже с интересом слушал, как одноглазый городской пижон просит свежий номер «Коммерсанта» и «Парламентской газеты».

– Свежую программку на неделю вы найдёте на почте, там же продается альманах «Правда оленевода», а почитать можно книги, этим летом завезла по воде баржей, тоже ещё свежие!

   Мерзляков жадно просматривал небольшую стопку. Каждую книгу пролистал, большую часть забраковал, где описывалась красивая светская жизнь: яхты, виллы, вертолеты, дорогие машины и красивые девочки. «Как писатели ухитряются писать о том, чего сами ни разу в жизни не пробовали», – проворчал он. Одна ему понравилась, красивый, поэтичный язык динамичный сюжет, на корешке он прочитал фамилию Акунин. «Где-то я эту книгу уже видел», – задумался Мерзляков, но так и не мог вспомнить где.

  Выйдя из магазина, направился быстрым шагом по наименьшей траектории до гостиницы. Входя в неё, он облегченно вздохнул. Тяжёлый, застойный аромат уже не казался таким ужасным.

  Когда Мерзляков вошел в приоткрытую дверь номера, в этот момент на соседнюю койку устраивался мужчина в огромных круглых очках.

  Мерзлякову хотелось общения, он поздоровался, но сосед пробурчал что-то невнятное про то, что мало времени, про оленей, про совещание и, надев костюм, удалился. Мерзляков с завистью посмотрел на оставленный соседом толстый свитер, толщиной с палец, на брюки с начесам и на теплые унты. «Сейчас бы поменял свои ботиночки на эти снегоходы, не раздумывая».

  Оставшись один, Мерзляков открыл книгу, не успел прочитать и первую страницу, как в дверь постучала горничная.

– Убирать будем?

  Мерзляков любивший чистоту и порядок согласился, тогда она вышла и вернулась с ведром из которого сильно пахло хлоркой. Убирала она неумело, как нарочно этой хлорной водой облила край подушки и одеяла, когда уборка закончилась, дышать стало ещё труднее спертым, несвежим воздухом продезинфицированным хлоркой.
   Мерзляков упал на диван и моментально вырубился.

  После дневного сна голова отяжелела, словно ударили повторно.

  Мерзляков приступил к обеду: йогурты, творожная масса и биокефир навеяли долгожданный покой.

  Открыв книгу, Мерзляков продолжил чтение, вскоре роман его увлек, он и не заметил, как пролетело ещё несколько часов.

  В дверь постучала официантка Аня, сбегав домой, она кардинально изменила свой имидж, надев короткую оранжевую юбочку с мелкой плиссировкой. Юбочка с трудом закрывала колени, но Аня постаралась задрать её наверх, чтобы показать самое интересное.

– Чай, – гаркнула немного нараспев.- С лимоном!

– Я не заказывал!

– За счет заведения!

С ней этой коронной фразой поделилась официантка-сменщица Верка, во всех отношениях более смышленая и удачливая.

В этот раз Аня оказалась более внимательна и, проплывая мимо Мерзлякова с подносом, аппетитно тряся бедрами, она лишь слегка зацепила сумку соседа. Нагнулась, для того чтобы поставить стакан. Юбочка беспечно вспорхнула вверх и проказник Мерзляков успел увидеть всё, что стыдливая Анютка не собиралась ему раньше времени показывать.

– Пейте, а убрать я зайду через полчаса, – плотоядно улыбнулась. – У меня как раз смена закончится, чтобы не торопиться…

  Без всякого сомнения – это был её мужчина. «Сразу запал», – ухмыльнулась официантка.

 Мерзляков взял покусанный стакан с оторванной ручкой, в котором сиротливо плавал обрубок лимона. Чай оказался холодный, но в этой духоте Мерзляков этого и не заметил.
  В ухаживаниях официантки чувствовалась какая-то неотвратимость – это  должно случиться, причем сейчас, немедленно. А если это так, зачем сопротивляться? Мерзляков представил, как Аня будет его целовать, старательно повторяя всё, что видела в кино, как стащит с себя зелёную блузку, затем выпрыгнет из оранжевой юбки. Он представил её большое брюшко...

  Но изменить ничего нельзя, нужно ждать десять дней. Хорошо, пусть все идет как идет.
  Дверь открылась и появился сосед.

  Сейчас он ни на минуту не умолкал, острил, а в перерыве между сальными шутками сообщил, что совещание закончилось фуршетом. Настроение у него заметно улучшилось. Все горело в его руках. Открыв сумку, он высыпал  огурцы, сало, яйца, копченую курицу и напоследок бутылку водки.

– Давай, сосед, махнем за встречу.

  Мерзляков никогда не пил водку. В своем кругу избранных её считали напитком крестьян. Обычно пили вино, мартини, всевозможные коктейли, изредка позволяли себе коньяк и виски. Мерзляков не собирался отказываться от нового маленького приключения, и к общему столу он добавил копченой вырезки, маслин и икры.
 Сосед Гена, разменявший шестой десяток, работал журналистом окружной газеты. Держался Геннадий просто, по-хозяйски и к Мерзлякову относился так же.

– Ну, давай, – наполнив граненый стакан, сказал короткий тост.

  Живя на Севере уже двадцать лет, он водку по привычке наливал так, чтобы не частить, а спокойно закусывать.

  Одним глотком выпив полстакана, он с аппетитом заел луковицей и с любопытством, несколько по-бычьи уставился на нового соседа. Мерзляков стал пить водку, как привык тянуть вино или мартини – смакуя аромат и вкус. Из граненого стакана сильно несло спиртягой и ещё какой-то сивухой, лишь на доли секунды задержав во рту, он поперхнулся и долго откашливался.

  Геннадий аппетитно хрустел огурцом и бил ладонью Мерзлякова по спине.

– Что, на земле не привык к водке?! Сразу видно приезжий! Не держи её во рту – не карамелька, а сразу глотай, как воду пьёшь. Давай, давай не задерживай конвейер!
 Мерзляков поднес стакан к губам, не нюхая, сделал три больших глотка, выпив всю отвратительную на вкус водку. Поймал себя на мысли, что его подташнивает. Налив сок, стал запивать, этот ужасный напиток.

  Геннадий вырвал у него из рук стакан, а сунул бутерброд с бужениной.

– Ешь! Давай, закусывай. Водка закусь любит. А этот сок вообще не пей. Я такой же зелёный приехал, так меня сразу на неделю в оленеводческую бригаду заслали на вертолёте интервью брать. Специально для меня оленя забили: двое ненцев за рога держат, а третий специальной дубиной по лбу бьет, чтобы не капли крови не пропало. Мне первому отпить дали, а следом кусок горячей печени принесли, ещё парной. Как сейчас вижу, пар идет. Меня после всего увиденного трое суток желчью рвало, так ни к чему и не притронулся.

  Север закаляет! Давай перерывчик небольшой, чтобы градус не терять, – он стал заново разливать водку, да так ловко, что освободил бутылку. – Ничего, не переживай, не в первой с хорошим человеком в гостинице знакомиться, я запасливый, – и достал ещё одну.

  Водка на Мерзлякова подействовала сразу: голова кружилась, хотелось лечь, но сознание оставалось ясным, мелькнула мысль: «Что это я так быстро уехал, нужно закусывать», и стал намазывать икру на хлеб. Руки не слушались.

– Не делай так никогда! Ложкой ешь, ложкой. Вот смотри! – и Геннадий закинул две ложки в огромный рот. – Городские к жизни совсем неприспособленны.

  В этот момент нарисовалась официантка Аня.

  Увидев её, Геннадий обрадовался:

– Аня, ты хорошо выглядишь, давай к нам.

  Она села к нему на кровать. Геннадий полез в сумку достал ещё непочатую бутылку водки, протёр стакан.

– Аня, ты раз от разу ещё краше становишься, всё, как морошка по весне, расцветаешь. Только кофточка у тебя неизменная, по ней и узнаю.

– Ну давай, сосед, не будем заставлять мамзель ждать.

  Мерзляков потянулся за стаканом, промахнулся и чуть не перевернул стол.

– Осторожно, сосед, ты сейчас нам с Аней всю вечеринку испортишь. Вот держи! – он протянул стакан с водкой. – За приятные встречи!

  Мерзляков выпил водки, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, взял пакет и запил прямо из него. Хотя сознание оставалось ясным, руки и ноги не слушались. Чтобы проделать самую простую манипуляцию, он сосредотачивался на ней, контролируя каждое свое движение. Голова кружилась.

  Мерзляков уже закрытыми глазами пробормотал:

– Я полежу немного.

  Но никто его уже не слышал…

  Последнее, что он помнил, как Геннадий разливал ещё, будил и заставлял выпить «За любовь».

  Мерзляков не знал, сколько времени прошло. Когда он открыл глаза, Геннадий по-прежнему сидел за столом и с кем-то разговаривал. Аня уже упорхнула.

  Мерзляков весь горел, он чувствовал жар, как волны тошноты накатываются на него, сорвавшись, побежал в туалет. Рвота не принесла облегчения, голова кружилась, тело не слушалось, он лежал закрытыми и невольно слушал соседа.

  Неутомимый Геннадий рассказывал, обращаясь, то ли к нему ему, то ли к стакану:

–...За многие сотни лет богатства, накопленные семейным кланом Яунгат, никуда не исчезли, это мне поведал старый ненец Пупта. Год за годом они накапливаются и преумножаются. В каждом фамильном клане ненцев есть свое святое место, свой укромный уголок, который нельзя ни найти, ни разведать. Тундра огромна, миллионы квадратных километров, тысячи рек и озер, десятки тысяч ручьев и притоков. Она однообразна, и где-то посреди этой снежной пустыни есть место, где закопаны сокровища севера: десятки, а может сотни килограммов чистого золота. До революции Яунгат называли себя хозяевами мира, они могли купить все. Когда началось раскулачивание, старые, мудрые ненцы сделали это хранилище и золото лежит до сих пор там. Вот место, я его знаю, восемьдесят километров по притоку реки Ямба, затем на восток до озера Сюнай, и ещё на север сорок километров до каменной гряды. Именно там и хранится главное богатство ненецкого рода Яунгат. Перед самой смертью поделился со мной старый шаман Пупта, с его слов я начертил карту...

  Он ещё что-то говорил, эти слова врезались в память Мерзлякову, они кружились, оглушая его. Когда он снова проснулся, движимый приступом рвоты, Геннадий неподвижно лежал на столе, безвольно опустив голову на бутерброд из буженины, рядом стоял стакан с водкой, а в углу валялись четыре пустых бутылки. Сосед спал. В гостинице повисла могильная тишина. Он затряс Геннадия за плечи, тот не двигался.

– Геннадий, Геннадий, что с тобой?

Тот не шевелился. Мерзляков приподнял голову и сразу опустил обратно, на него пустыми, бездонными колодцами сверкнули два раскрытых зрачка. Он побежал к двери, но, вспомнив слова о богатстве Яунгат, вернулся к столу и увидел кусок замусоленной и измятой  карты, которую Геннадий зажал в руке. Вырвал её из мёртвых рук, сунул в карман и пошел вызывать регистраторшу.

  Дальше он хорошо помнил, как писал объяснительную и давал показание милиции, тому же самому сержанту, что несколькими днями раньше приезжал собирать сведения по поводу увечий на лице.

  Слух о смерти Геннадия распространился мгновенно, и уже через полчаса гостиница заполнилась праздными зеваками, желающих развлечься и пощекотать себе нервы. В номер никого не пускали, все ждали врача. Неожиданно Мерзляков увидел Алену. С завистью смотрел, какую ей оказывают честь, как встречают и провожают. Сердце его заныло. Это было как раз то, к чему привык Мерзляков, и чего здесь так не хватало. Мерзляков смотрел ей в спину, и она почувствовала этот холодный взгляд, даже повернулась, но в этот момент он затаился за спиной здоровенного оленевода.

  Показываться ей на глаза в мятых брюках, в грязном костюме, с тошнотворным запахом изо рта Мерзляков не решился. Когда же, наконец, всё закончилось, Мерзляков остался наедине с голой сеткой железной кровати и с беспорядок на столе. Водочные бутылки забрали на экспертизу. Мерзляков чувствовал, как его затягивает здесь. Быстрый, однодневный визит растянулся на неделю и готовился перерасти на месяц. Ничего не выходило, Мерзляков ощущал себя слабым и неспособным. Обычные обстоятельства, которых  он раньше не замечал, теперь складывались против него. Он не мог контролировать ситуацию и, главное, никто не мог помочь. Сидеть в гостиничном номере ещё девять суток, чтобы кто-нибудь нашел его тело на столе? Это казалось неотвратимым. Но зачем ждать девять суток, нужно действовать, только тогда он мог рассчитывать на успех. «Идти до конца, не сворачивать, не прятаться от трудностей, не обходить их», – как молитву повторял Мерзляков.  Решив это, он успокоился и уснул. Ночью, несмотря  на стоявшую в номере духоту, он ни разу не проснулся. Утром Мерзляков встал с тяжелой головой, наполненный решимостью. Около часа занимался макияжем своего лица, рассматривая себя в осколок зеркала. Затем позавтракал, взял документы и пошел в больницу.  «Если для того, чтобы стать слугой народа, я должен его врачевать, то буду его врачевать, давать лекарство и исцелять страждущих». Подходя к больнице, Мерзляков несколько сбавил шаг, в этот утренний час она показалась ему неприступным бастионом, который никогда он не сможет завоевать.  «Неужели, – со злостью сплюнул Мерзляков, – чтобы стать хозяином мира, я должен пройти  через эту вонючую больницу?»  Так и не услышав ответ, он дернул дверь конторы и мощная пружина забросила его во внутрь. В это время в больничной конторе становилось многолюдно. Дверь кабинета главного врача была плотно прикрыта и секретарь, уже немолодая, неулыбчивая женщина, попросила немного подождать. В приемную ежеминутно заглядывали любопытные сотрудники, чтобы поглазеть на одноглазого. Через полчаса из кабинета вышел Александр Александрович, удивленно взглянул на Мерзлякова:

– Здрасте, и вы тут! Заходите, Лев Аронович освободился.

 Мерзляков вошёл в кабинет и закрыл за собой дверь.

– Добрый день, Лев Аронович.

– Здравствуйте, здравствуйте, Павел Петрович. Что нового? Что-то вы давно не радовали нас своим визитом. Случилось что-нибудь? Где это вы так неаккуратно с глазом? – довольный Розенталь рассматривал Мерзлякова, слегка прищурив свои острые глаза.

  Мерзляков чувствовал, как с каждой минутой уменьшается его власть и его влияние на Розенталя, поэтому торопился.

– Давайте перейдем сразу к делу.

  Мерзляков достал из портфеля документы и протянул диплом, трудовую книжку и рекомендации, Розенталь ловко выловил последние из пачки документы и небрежно подвинул обратно.

– Это ваши художества к работе не имеют отношения, можете повесить себе в рамочку и любоваться на них.

  Мерзляков проглотил слюну, молча забрал рекомендации.

  У Розенталя настроение поднималось с каждой минутой.

– А вы эти бумажки всем показываете при каждой встрече? Вот, дескать, я какой крутой!
-Лев Аронович, эти бумаги сейчас к делу не относятся.

   Розенталь рассматривая Мерзлякова решил, что за эти дни он стал неопасен, но все же раненый зверь, загнанный в угол, может и укусить. Поэтому главный врач изменил опять тон разговора, стараясь быть вежливым и внимательным.

– В больнице в настоящее время есть вакансия разъездного педиатра. Вакансия сложная и ответственная. С целью ознакомления с особенностями оказания врачебной помощи в районе, с учетом того, что у вас есть сертификат семейного врача, на один месяц я посажу вас на терапевтический прием. Через месяц с одной из оленеводческих бригад вы уедете в тундру. За это время Семён Семёнович подготовит вам маршрутное задание, в вашем распоряжении будут тундровые фельдшера и парамедики. В совхозе вам необходимо будет уточнить маршрут движения, время и место стоянок, с вами проведут инструктаж, выдадут спецодежду и рацию, – он замолчал, долго испытующе смотрел прямо в глаза Мерзлякову. – За месяц у вас будет время подумать, чтобы не совершить ошибку.

  Жить с сегодняшнего дня можете в больничном балке, секретарь выдаст вам ключ. Сейчас идите в приемную и заполняйте все необходимые документы, ещё есть вопросы?

  Мерзляков молча вышел. В приемной заполняя документы на работу,в голове постоянно крутилась настойчивая мысль: «В политике главное – взвешенность. Ни одна даже самая серьезная ошибка не приводит к краху, но парадокс в том, что совершив одну ошибку, чтобы её исправить, совершают другую, потом  третью и всё это нарастает снежным комом, который своей массой давит вниз. Не совершает ли он сейчас эту самую роковую ошибку?  Зачем он это делает? Может выбросить заявление в мусорную корзину, забрать документы, ни с кем не прощаясь и ничего не объясняя улететь, и больше никогда в жизни не вспоминать этот северный ужас».  Мерзляков чувствовал, что посёлок обладает собственной волей и засасывает все глубже и глубже. А может Мерзляков уже как муха попался в расставленные паучьи сети, и чем больше он барахтался, тем все сильнее запутывается. «Поставить точку и уехать, плюнуть на все. Странно, – размышлял Мерзляков, – откуда во мне такая нерешительность? Уехать я всегда успею, никто меня не задержит ни на минуту больше того, сколько я сам захочу здесь оставаться. А пока нужно идти вперед, чтобы никто не мог даже подумать, что Мерзляков испугался».

  Написав заявление, он спросил у секретаря про своё новое житьё. Балок оказался рядом, в десяти шагах от «скорой помощи». Она выдала ему ключ.  Новое жилище состояло из двух комнат. Одна использовалась как склад, где хранилась старая, списанная медицинская мебель. В жилой комнате стояло две кровати, стол, холодильник и газовая плита.  «Боже мой, – глядя на все это убожество, стиснул зубы Мерзляков, – если с такой скоростью пойдет моя деградация, то и в тундре недолго оказаться. Включай тормоза, задний ход, беги отсюда», но Мерзляков вновь подавил в себе эту малодушную мысль. «Нужно дойти до предела, до самой грани возможного». Он со всей очевидностью понимал, что это северное приключение будет одно из самых экстремальных в его жизни. «А если все таки уехать, никто из друзей не узнает истину, можно будет городить всё что угодно, придумывая подробности. Все мучения будут кончены одним махом, стоит только захотеть. Дома ждут завтраки, обеды и ужины, вечерние разговоры с отцом в каминном зале. В которых отец будет рассказывать перспективы ближайших десяти лет и, конечно, работа, работа, и ещё раз работа: строительство больниц, школ, ремонт дорог, съезды и выборы, напряженная жизнь полная лишений – народного избранника. А что здесь? Я как охотник-любитель, вооруженный рогаткой выслеживаю голодного медведя, белый разведчик в тылу  чернокожих врагов, это не жизнь, а какой-то кошмарный сон, фантастическая нереальность», – плевался самыми последними словами Мерзляков, расхаживая по неуютной комнате.

  Раздался стук в дверь. На пороге появился неунывающий Александр Александрович.

– Еще раз здравствуйте, как обустроились? Комфорту здесь немного, а в тундре его вообще не будет. Месяц, если буран начнется, можно голодать. А с непривычки то и вообще...

– Постельное у кого можно получить,- перебил его Мерзляков.

– У завхоза на рабочем дворе. Рабочий день у вас с завтрашнего дня, отдыхайте.

– С врачами можно познакомиться?

– С врачами? Так никого сейчас нет. Все на юбилее у хирурга Давида Манукяновича.

– А это кто такой? Никогда о таком не слышал!

–  Работает у нас такой врач… Счастливо обживаться!

  «Уезжайте, уезжайте, так бы поступили девяносто девять процентов из ста, а я останусь! Я не слабак, тем более всегда есть запасной вариант». Мерзляков направился в гостиницу забрать вещи и выписаться. В коридоре гостиницы он встретил официантку  Аню посвежевшую после вчерашнего вечера.

– Вам чаёк вечером занести, – игриво выпятив губки буфетная чаровница.

– Да, занесите, и не забудьте сахарок положить.

– Заварю свеженький, всё на свете забудете. И не пивали поди раньше хорошего чая! - тряхнув своим неотразимым оружием, спрятанным в чуть помятую зеленую блузку с кокетливыми розовыми слониками, она завиляла бёдрами готовиться к чаепитию.

  Выйдя из гостиницы, Мерзляков зашёл в магазин. При всей востребованности спиртного в поселке, коммерсанты отдавали предпочтение проверенной водке. Ни виски, ни рому поселковые любители напитков не признавали. Купив самый дорогой коньяк, Мерзляков вернулся в свой новый очаг.

  Дома он критически оглядел свой гардероб, выбрал самый скромный галстук и неяркую рубашку, брюки после недельного пребывания в гостинице вполне подходили, чтобы быть своим в этом утонченном врачебном коллективе. Во всю стену висело зеркало. Смотреться в него было крайне неудобно, лампочка висела позади, бросая тень на зеркало.  Мерзляков уже практически привык к себе в таком обличии. Парадокс в том, что в не зависимости от того, как ты выглядишь, для людей важнее как ты себя чувствуешь. Ты можешь надеть самые шикарные шмотки и чувствовать себя последним лохом, и наоборот, одеть скромный пиджак и светиться как голливудская звезда на приёме. Это Мерзлякову рассказывал его приятель, отцовский имиджмейкер, познакомились они пару лет назад, когда отец двигался на этот пост. Много занятного тогда почерпнул для себя Мерзляков.

  Главное – быть неожиданным, предсказуемость это удел посредственности, быть на шаг впереди, делать финты, и тогда все будет в шоколаде.

  Мерзляков зашел на «скорую». Сегодня дежурила  фельдшер Виктория Викторовна. Мерзляков беседовал с ней мило, приветливо и не заносчиво. Основное правило депутата – разговаривать с электоратом на понятном языке, больше слушать и жить их проблемами.  Через десять минут он выходил из кабинета «скорой помощи», имея одного своего сторонника и полную информацию о Давиде Манукяновиче. Новое дело радовало его, оно осложнялось тем, что ни деньги, ни связи здесь ничего не стоили, лишь только его обаяние, чутье, такт, настойчивость и умение разговаривать с людьми. «Каждый из людей чего-то боится, – вспомнил опять наставления отца, – твоя задача, просто выведать информацию и невзначай сообщить ему это, и тогда ты приобретешь не только друга, а рьяного своего сторонника…»

  Мерзляков подошел к ординаторской, сжимая, как волшебную палочку, бутылку коньяка. За дверью раздавался смех, громкие, возбужденные разговоры людей из иного, чуждого Мерзлякову мира. Он слышал, как хвастаются профессионализмом, как рассказывают врачебные истории. «Ещё можно все переиграть, исправить», – мелькнула мысль, он в нерешительности сделал шаг обратно, и вдруг заметил, что какой-то больной старик в розовой пижаме непрерывно следит за ним. Как с синеватых, обветренных, сморщенных губ скатывается вязкая, желтоватая слюна и капает на пол, а старик застывшим взглядом неотвратимо смотрит на Мерзлякова, какой-то темный, мутный ужас всколыхнулся в душе Мерзлякова, он что есть силы дёрнул дверь и вошел…



Глава двенадцатая


  На приеме, после злополучного юбилея, по-прежнему Алёна оставалась внимательна к больным, дотошно выспрашивая и осматривая, но мысли (по мимо её воли) были заняты другим. Больных обратилось меньше и к его окончанию, всё уже сделала и написала. Алёне хотелось побыстрее убежать с работы, она не могла понять, что происходит  с ней, словно ей опять угрожала опасность, и она становилась ещё ближе, ещё реальнее и беспощаднее. Стукнуло шесть часов, Алёна уже собралась выскочить из кабинета, как в дверь постучали и появилась голова Лизы.

– Алёна, тебя к телефону.

– Спасибо, я сейчас, – собрав сумку, одевшись, она попрощалась с Альфией и поспешила к телефону.

  Рабочий день закончился и в регистратуре никто не сидел, медсестры покинули свой излюбленный наблюдательный пункт и разошлись. На столе одиноко лежала снятая телефонная трубка.

– Алло, я слушаю.

– Здравствуй, Алёна!

– Николай, это ты?

– Точно, ты угадала.

– Как хорошо, что ты позвонил! Так плохо, что ты уехал. Я за эти дни уже вся извелась, я хочу тебя увидеть! Раньше время летело стремительно, я даже не замечала его, а теперь еле тянется. Утро медленно начинается, день проходит неторопливо, а вечер и вовсе не хочет заканчиваться. Прошло всего три дня, как ты улетел, а мне кажется, что я прожила уже целую жизнь одна!

– Любимая моя!

– Повтори, пожалуйста, я хочу ещё раз услышать эти слова.

– Любимая, нежная, единственная.

– Я так рада, что теперь у меня есть ты – мой любимый, но ждать так невыносимо. Мне кажется, что я никогда больше тебя не увижу, мы расстались навсегда, а ещё я боюсь, что за это время ты разлюбишь меня. Тебе надоедят мои телефонные жалобы. Я никому такого не говорила, только тебе. Вся моя жизнь казалась лишь подготовкой, я ждала этого времени, без тебя я бы погибла. Мне больше ничего не нужно, я так хочу тебя увидеть, каждую минуту вспоминаю ту ночь, окрашенную рубиновым светом твои ласковые руки. Я бы все на свете отдала, чтобы повторить тот миг.

– Любимая, ты не представляешь, что твориться со мной, я уже сотый раз себя отругал, что согласился уехать, не встретившись с тобой. Сейчас бы я с места не сдвинулся, пока бы не увидел фиолетовый рассвет в твоих глазах, и не прикоснулся к твоим кудрявым волосам. Я летел в самолете, затем мчался в автобусе и ничего не видел кругом, я представлял только, как мы с тобой вдвоем, тот сказочный вечер с золотыми отблесками камина в нашем маленьком замке. Алёна, ты знаешь, за эти дни я ощутил, как сильно ты мне нужна, как дорога мне. Я благодарен судьбе, что она свершила нашу встречу, и даже вспоминаю того мальчика с чистыми, голубыми глазами. Ваню, ты его помнишь? Я даже купил ему большого плюшевого медведя, если бы ни он, я остался бы один.

– Когда, любимый, я тебя увижу?

– Любимая, учебный цикл рассчитан на месяц, идет пятый день занятий, я прилагаю все усилия, чтобы его сократить. Думаю, через две недели мы будем вместе!

– Николай, как замечательно, что ты позвонил! Ты не представляешь, что со мной происходит.

– Я представляю, со мной происходит тоже самое! До свидания, моя малышка.
– До свидания, любимый.

– Можно я поцелую тебя в щечку?

– Я не рассержусь! Жду тебя!

– Мне кажется, я нахожусь в сказке. Как нереально всё.

– Я буду ждать, и тосковать эти дни. Мне они кажутся каторгой. Это как ссылка на целых четырнадцать дней, их даже выговорить сложно. Я не знаю, как их выдержу, милый.
– Будь умницей, время пройдет быстро.

– Любимый, не говори так, оно пройдет мучительно медленно, а у меня часы вообще остановятся.

– Я целую тебя, моя девочка.

– Любимый, я чуть не плачу, что ты так далеко. Я буду ждать тебя!

– Целую!

– До встречи, любимый.

– Я положу трубку.

– Клади, любимый, я хочу услышать гудки.

– Тебе будет грустно их услышать, лучше ты первая положи.

– До встречи! – и Алёна медленно, очень медленно опустила трубку.

  Лишь теперь Алёна осознала свое одиночество. Тяжело стало его переносить, особенно после звонка Николая. Рана обнажилась и нестерпимо заныла. Две неделе казались Алёне целым столетием. Она вышла из поликлиники и медленно побрела в общежитие. Ветер стих. На посёлок опустился оглушающий, звенящий мороз. Несмотря на то, что Алёна уже замерзла, она по-прежнему шла медленно, стараясь разгадать загадку времени. Ей казалось, что если она сможет её решить, эти две недели пролетят мгновенно. «А если представить себе, что ждать нужно три месяца, или целый год, тогда две недели не будут казаться ей уже таким большим сроком». Рядом с ней притормозила «скорая». Дверь открылась и показалась Лариса.

– Алёна Эдуардовна, поедем, мы вас довезем, у нас вызов в вашей стороне. Мороз давит, сегодня передали сорок три градуса.

  Алёна забралась в машину и беспричинно затревожилась:

– Я хоть сегодня не дежурю?

– Нет, сегодня Алишан дежурит. Можете спать спокойно, он вас не вызовет. Нет универсальных врачей, который один за всех может вызова обслуживать: даже анестезиолог – самый профессионально подготовленный, и то гинеколога вызывает, а те в свою очередь хирурга, так что если сложный больной поступает, ночью полбольницы врачей на консилиум собираются. Вот мы и приехали.

– Спасибо.

 Алёна вошла в пустое общежитие. Соседки Лиза, и Катя задерживались. Поужинав и убрав все в холодильник, ушла в свою комнату. Разделась и легла, хотелось просто уснуть, чтобы ни о чем не думать. Уже засыпая, она слышала, как вернулись Лиза с Дашей, они постучались в её комнату, но Алёна ничего не ответила, она уже погрузилась в тревожный сон.

  Наступили совсем другие дни. С виду дни текли как обычно, Алёна приходила одна из первых и уходила в числе последних, так же на полчаса раньше начинала прием и позже его заканчивала, но все это она делала по привычке, как хорошо отлаженный механизм. Она перестала интересоваться жизнью поликлиники, стараясь меньше выходить в коридор. Её жизненная территория уменьшилась до размеров кабинета. Альфия каждый день рассказывала ей новости о поликлинике и, безусловно, главной темой фигурировал Мерзляков. К нему, как к новому врачу, были прикованы все взоры, смотрели на всё: как одевается, с кем и как разговаривает, к кому ходит в гости. Интерес подогревался тем, что он холостяковал, и незамужние женщины подсознательно, а иногда и сознательно искали в нем своё счастье. Алёна не сомневалась, что Мерзляков произведет на всех положительное впечатление. Альфия ежедневно информировала, что его видели, как он разговаривал с тем-то и вечером ходил к той-то. Он сверкал и звучал во всех поселковых пересудах и этого не стеснялся. Находясь под неусыпным контролем тридцати любопытных женских глаз, Мерзляков чувствовал себя, как под прицелом кинокамер, в своей родной стихии. Разработав для себя задание, Мерзляков легко выполнял его, заходя поболтать и выпить кофе с утра к Семён Семёновичу, в обед к Момджану Назарбековичу, а вечером к Трофиму. Его забавляло, что несмотря на то, что врачи кичились тем, что главное – это здоровье больного, разговаривал он со всеми на абсолютно не медицинские темы. С Трофимом любимой тема являлась охота и рыбалка, Мерзляков сам был страстным охотником и это сильно сближало. Для  Давида Манукяновича любимой темой являлась непрофессионализм и жмотничество главного врача Розенталя и Мерзляков с пол-оборота заводил хирурга, чтобы потом периодически вставлять несколько междометий и не забывать кивать головой. С Семёном Семёновичем он говорил о приказах. Найдя это слабое место Мерзляков с ехидцей дотошно выяснял номер и дату каждого приказа, просил распечатать дополнение и приложение к ним, а затем эти листочки, не читая, приклеивал вместо обоев  напротив своей кровати. Темное приказное пятно на стене катастрофически увеличивалось. Настенные приказы, как тараканы, расползалось во все стороны. Тяжелее всего было находить общий язык с Момджаном Назарбековичем, который ничего не делал, всего боялся  и требовал повышенного к себе уважения. Мерзляков с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться ему в лицо, когда Момджан Назарбекович, по-отечески клал руки на плечо, дышал чесночным, несвежим ароматом, выковыривая со своей бороды застрявшие хлебные крошки, рассказывал о воистину революционной методике лечения антибиотиком «Пенициллин».

  Мерзляков к каждому врачу нашел свой индивидуальный ключик  медленно и ежедневно, чтобы не повредить механизм, делал один оборот.

  Врачи постепенно перестали его чураться, новый врач становился своим. Лишь некоторые испытывали к нему стойкую антипатию, также как Алёна.

   Старшая медсестра Марина Викторовна, несмотря на огромные усилия со стороны Мерзлякова, так и осталась к нему холодна и небрежно фамильярна.

   Жизнь в больнице нормализовывалась, он достиг почти всех намеченных целей.  Лишь одно несколько огорчало Мерзлякова – это необходимость ежедневного приема больных. Даже получая красный диплом, Мерзляков никогда не мог представить себя врачом, и для него эти три часа приёма казались невыносимой пыткой. Наличие красного диплома и множество корочек и сертификатов, не мешали ему оставаться врачебным профаном. Мерзляков, к своему стыду, не ориентировался в диагнозах, не знал ни лечебных препаратов, ни их дозы.

 Это было ещё полбеды, как известно, больному тяжело причинить большой вред лекарствами, если даже их назначает врач.

 Мерзляков по привычке делил всех людей на нужных и не нужных. В принципе все больные этого замороженного поселка ему были не нужны, но привычка разделять людей, привитая ему в детстве и ежедневно культивируемая, настолько въелась в характер, что он перенес её на больных. Главный вопрос с которого Мерзляков начинал осмотр пациента звучал: «Кем и где работаете?» Если человек проходил жесткие рамки отбора, то Мерзляков слушал, листал карточку, предлагал раздеться, осматривал и ощупывал, выставлял диагноз и даже выписывал лечение. Это случалось редко, чаще Мерзляков вальяжно выслушивал жалобы, говорил Марине Викторовне, сидевшей с ним на приёме, чтобы она выписала то, что назначили при последнем обращении и терял к больному всяческий интерес. Он действительно не понимал, зачем нужно распинываться перед пятидесятилетним тундровым ненцем, львиную долю жизни проведшего среди снегов.

  Недовольство больных маленькими капельками оседало на репутации Мерзлякова, однако серьезно он их не воспринимал. В дальнейшем он изменил врачебную тактику, видя, что люди приходят за таблетками он назначал безобидные препараты всем без исключения, найдя панацею для всех хворей: валидол, алое и магнезию.

  Самое интересное, что даже с помощью этих нехитрых препаратов больным становилось лучше, и они выздоравливали. Мерзляков хотел служить людям и даже в случае надобности мог бы пожертвовать всем самым ценным, что у него есть, а здесь на прием приходили десятки людей, каждый со своими болезнями и недугами. И это Мерзлякова не только не интересовало, но и раздражало. Он чувствовал себя винтиком в огромной больничной машине. Ежедневно после этих больных у него на столе оставались горы карточек, если первые дни он ещё пробовал туда что-то записывать, расписывая жалобы, анамнез и осмотр, в дальнейшем он стал сокращать записи, и они становились все короче и короче. За неделю приема он кардинально изменил градацию деления больных и намётанным взглядом отличал тех, кого нужно всё же смотреть, что-то записывать и отправлять на консультацию, иначе пойдут жаловаться или ещё хуже, будут стоять под дверью и громко на весь коридор, чтобы слышали все, возмущаться: «Понаехали эти новые врачи, которые ни в чем не разбираются, грубы и помочь не могут». Такой концерт больная Тибичи устроила на второй день работы. Первоначально Мерзляков даже решил не обращать на неё внимание, но все заходившие больные с какой-то жалостью смотрели на него. В тот раз к нему в кабинет заглянул и Давида Манукяновича, и Александр Александрович, и Момджан Назарбекович. Упрямая Тибичи продолжала свой концерт около часа, вовлекая все новых и новых слушателей. Очередь на прием сократилась вдвое. А вечером Семён Семёнович завел нудный разговор о деонтологии и врачебном долге и, если бы Мерзляков ловко не перевел тему разговора на последний приказ, касающийся диспансерной группы, заведующий мог продолжать воспитание ещё неизвестно сколько долго. Этот случай послужил уроком. Теперь в приоритетную группу попали и женщины с большим стажем хронического заболевания. От нечего делать, они развили такие навыки в выколачивание различных льгот с больницы, что им завидовал сам Мерзляков. Он молча исполнял всё, что они просили: направлял на консультацию в окружной центр, не задумываясь, выписывал редкие и дорогие лекарства, продлял группу инвалидности, даже изредка слушал фонендоскопом, водя его по потным телам больных. Выполняя эту нехитрую манипуляцию, он в душе улыбался. Мерзляков представлял себя фокусником, колдующим с черным цилиндром, а присутствующие, разинув  рты, должны были отгадать, какой предмет он вытащит следующим. Он покачивал головой, важно надувал щеки, затем прослушивал снова первую точку, после этого садился и делал какие-то записи в карточке. Пока Марина Викторовна измеряла этой же больной давление и пульс, он успевал пересмотреть карточку и предыдущие назначения, и его запись получалась правильная, практически академическая, с осмотром больного и длинной консультацией. Теперь такие больные выходили довольные, ощупанные  со всех сторон, с кипой направлений на анализы, с огромнейшей непонятной записью врача. И громко, как они обычно привыкли все делать, хвалили этого доктора: «Молодой, видно, что из Москвы, шибко грамотный, будто профессор, все знает. Не то, что эти местные костоправы, ничего не знают и осмотреть как следуют не могут». Мерзляков слушая все это, и внутренне просто ухахатывался над наивными больными. К счастью для Мерзлякова такие хронические больные приходили не часто, сделав промашку один раз, но для молодого врача этот однократный казус простителен, остальных он вылавливал с точностью радара. Зато всех остальных больных он делил на несколько групп и в зависимости  от того, кто в какую попал, так с ними себя и вел.

   Тундровые ненцы – «олени», как их называл про себя Мерзляков, заходили всегда по несколько человек, тундровой больной, раздевшись, усаживался на стул, а рядом вставали несколько переводчиков, готовые блеснуть знаниями русского языка, гордые своей нужностью и значимостью. Разговор складывался смешным, как на допросе у неприятеля: «Что болит? Где болит? Когда болит?» Эти нехитрые вопросы не знающему русский язык тундровику пытались перевести «переводчики». Мерзлякову оставалось лишь, как в цирке, наблюдать за этим представлением, и когда цирковой номер подходил к концу, и клоуны спешили разойтись, подбрасывал новый вопросик позаковыристее, который сам и придумал: «Что вначале: колет и распирает, а потом жжет и свербит или наоборот? Это очень важно для диагноза, не ошибитесь!» Переводчики, перебивая друг друга, пытались понять, что же все-таки на самом деле происходит в организме. Иногда, для разнообразия, он отправлял больного домой принести какой-нибудь документ или пенсионеру поискать дома школьную справку доктора. Это Мерзлякова забавляло. К нему приходил больной Вануйто, которого он отправил домой семь раз, принести страховой полис, паспорт, военный билет, затем узнать у родственников, страдали ли они этим же самым заболеванием, потом уточнить, как протекала беременность у его матери, дальше выяснить, не лунатит ли ночью. На восьмой раз Вануйто зашел в кабинет вместе с уже знакомой Тибичи, которая оказалась какой-то дальней родственницей. Скрипя сердцем, Мерзлякову пришлось выписать этому смешному и жалкому инвалиду препараты, за которыми он ходил полторы недели. С остальными было не так интересно. Чтобы восстановить высокое звание врача, всех приходящих он отправлял сдавать анализы. Через три дня, когда они вновь появлялись, направлял на консультацию к смежным врачам, когда же они через неделю возвращались, утомленные, с горкой всевозможных бумажек, Мерзляков вздыхал и взглядом иллюзиониста просматривал анализы и консультации специалистов, молниеносно проводил необходимое обследование с помощью рук или фонендоскопа (последний метод являлся предпочтительным, так как не приходилось прикасаться руками к больному), выписывал, что просили и уже окончательно расставался с этими надоедливыми больными.

   Набиралась группа пациентов, которым доставалось ещё меньше врачебного внимания: одинокие, робкие и застенчивые больные. Они могли весь приём так и просидеть на кушетке, не смея попросить, чтобы их обследовали или хотя бы что-нибудь назначили. Мерзлякову нравилось, как они робко замирали на краешки кушетке, в этот момент он внимательно что-нибудь изучал, наблюдая за ними боковым зрением. Больные покорно могли сидеть и три, и пять, и двадцать минут, не смея прервать своим присутствием врача. В эти минуты Мерзляков находился на седьмом небе от счастья, представляя себе большой кабинет, а не этот кронштадтский каземат, темный стол из карпатского бука, кресло с подлокотниками из красного дерева. У отца в кабинете была предусмотрена потайная комнатка, так скажем, для вечерних переговоров,  вход в неё замаскировали под книжный шкаф. Из этого укромного места можно безбоязненно следить и слушать за тем, что происходило у отца. Иногда Мерзляков приходил и наблюдал, как ведет прием его отец. Дух захватывало, как у него это виртуозно получалось довести человека, предварительно два часа ожидавшего в коридоре и наконец, попавшего на прием. «У всех людей заложен инстинкт к подчинению – ищи его, подавляя человека, им удобно управлять!» –  когда показательное выступление заканчивалось, за бокалом вина благосклонно делился отец. Боже, сколько он знал, сколько постиг, поднимаясь шаг за шагом, по крутым и обманчивым, ступенькам российской власти! Сам поднялся от самых низов и до вершин.

  Посетитель мог по полчаса ожидать, как его отец сосредоточенно перекладывал бумаги из одной стопочки в другую или в самый важный момент разговора, когда посетителю уже светила редкая удача добиться своей просьбы, вдруг звонил телефон. Это отец нажимал на специальную кнопочку, и начинал беседовать сам с собой, мягко с легкой лестью, но все же с чувством собственного достоинства, пока самый недогадливый проситель, вдруг бледнел, понимая с Кем сейчас разговаривает Мерзляков-старший. Именно на глазах посетителя делалась великая история страны, возможно, с этим звонком будет связан очередной кризис или обвал. О, отец непревзойденный мастер на все эти трюки и штучки, старик Станиславский мечтал бы иметь такого одаренного актёра в своей театральной труппе. Положив трубку с отрешенным видом, он вопрошал: «О чем мы здесь с вами говорили? Я тут отвлекся. Повторите, пожалуйста, только не спешите, все по порядку и с самого начала». Бедняжка покрывался потом, начинал заново рассказывать свою  историю, во второй, а то и в третий раз. Вся обстановка отцовского кабинета была запланирована и исполнена, чтобы посетители, чувствовали свою ничтожность. «Это не я плохой или хороший – это система! Думаешь, мне нравится, сынок,  смотреть, как посетители сопли на кулак наматывают, зато выходят отсюда с твердым чувством, что именно здесь власть. Ты думаешь это мелкие людишки? Ошибаешься! Директора заводов и крупнейших компаний у меня только бывают. А так человек устроен, это у себя в офисе они сила, а здесь я голоса никогда не повышаю, а они прогибаются, уже знают, кто настоящий хозяин. Учись, сынок, всегда пригодится! Ведь в конечном то итоге – это всё наш народ и придумал, ему этот кнут и нужно».

  В эти минуты Мерзляков ощущал себя слугой народа, всё бы исполнил, что бы не попросили, любой наказ, а ведь не просят, думают сами справятся.

  Справедливости ради хочется отметить группу больных, которая не могла пожаловаться на невнимательное к себе отношения.  Мерзлякову нравилось обследовать молодых женщин, даже если они пришли подписать справку  на получение водительских прав, он всегда заставлял их полностью раздеваться. Корифей отечественной терапии профессор Боткин остался бы доволен внимательностью и всесторонним охватом всех органов и систем в этом осмотре. Для него не было мелочей, он крутил девушку в разные стороны, заставлял нагибаться и приседать, искал лимфатические узлы, пигментные пятна и внимательно пальпировал молочные железы, выполняя распоряжение Семёна Семёновича о ранней профилактике рака груди у женщин. Ему нравился даже не сам процесс исследования, а желание заставить их оголить, под нескромным мужским взором, свои девичьи тела. Мерзляков видел, как вспыхивали рябиновым цветом их щеки, и с какой покорностью они сбрасывали блузки, кофточки и лифчики.

   Однажды в коридоре к нему подкатил незаметный высокий и худой, как глиста, мужичок, чуть заикаясь и стараясь не сильно дымить перегаром,  попросил оформить медицинскую справку без волокиты и анализов, предложив пятьсот рублей. Мерзляков так и застыл на месте. Он удивился не тому, что подошли именно к нему, а тому, что вообще подошли. Это был водитель, работающий в администрации района.

– Давай, землячок, по-быстренькому оформи, я рыбой не обижу, всегда на столе будет свежая, – немного помедлил, – или деньгами возьми.

Мерзляков узнал свою фразу, которую он повторял как заклинание в любой ситуации.
Ему ничего не нужно было от этого водителя, но ломать систему он не стал и взял деньги.

Оформил справку и подошел за подписью к Семёну Семёновичу, тот подмахнул не глядя. Мерзляков обрадовался своему открытию, и теперь частенько его вызывали в коридор. Он записывал данные, брал деньги и довольный возвращался на рабочее место. Он врубиться не мог, почему остальные сидят и ничего не делают: «Жаловаться на маленькую зарплату только могут, а от реальных денег, капающих в руки, прячутся как от чумы!»

  Несмотря на все свои старания, Мерзляков чувствовал, что остается чужим в этом коллективе. Чувство знакомое ему и раньше, но здесь оно обозначало изоляцию. Врачи здоровались с ним как-то излишне вежливо и старались поскорее его оставить под любым предлогом. Семён Семёнович становился всё более раздраженным, когда Мерзляков  заходил к нему узнать, есть ли ещё неизученные приказы. Особенно это стало ясно, когда его не пригласили на очередную вечеринку в поликлинике, которую устраивала Альфия по случаю покупки ондатровой шубы. Хотя Мерзляков знал, что там собрались все сотрудники.

  Чем больше он осваивался в больнице, тем всё неуютнее ему становилось. В этом застиранном халате на размер меньше, он являлся обычным врачом, к тому же неумелый и заносчивый. Главное, что отталкивало коллег, Мерзляков не любил больных, относился не просто равнодушно, а ежедневно изощренно издевался над ними. Если всё остальное добрые сердца медиков ещё могли простить, объяснив молодостью и малым опытом, то последнее бросалось в глаза настолько ярко, это видели все: и медсестры, и врачи, и руководство и прежде всего сами больные, для которых приемы стали мучительны. Мерзляков продолжал работать, никто официально не жаловался, все уходили домой, унося с собой чувства унижения и обиды. Через три дня Маринина Викторовна не смогла сидеть с ним на приеме и, сославшись на большую бумажную загруженность, вместо себя посадила чуть подслеповатую медсестру-неночку, которой до пенсии оставалось совсем немного.

  Ещё одним бесспорным достижением Мерзлякова явилось то, что обычный трех часовой прием больных он легко укладывал в два часа, может, это было связано с тем, что больные избегали его, и лишь крайняя нужда заставляла обращаться к нему за врачебной помощью.

  Зато в после приемное время Мерзляков нашел себе занятие по душе. Слова гостиничного соседа Геннадия, которые он сболтнул накануне смерти, засели в голову ржавыми гвоздями. Мерзляков пытался выяснить правдивость этих предположений и напрямую спрашивал у ненцев о спрятанных сокровищах, но те боязливо поглядывали на чудного доктора с огромным фингалом и лишь глупо посмеивались. Ирина Семёновна, у которой поначалу много времени проводил Мерзляков, охотно рассказывала о ненцах и об их обычаях, однако спрятанные  сокровище она считала красивой легендой, которые местные народные сказители донесли до наших дней. Он не открыл ей тот ночной разговор, но ведь карта-то была! Купив топографическую карту района, Мерзляков начал сверять со своим оборвышем, в случае несовпадения, вся эта история не стоила и ломаного гроша. Затаив дыхания, он смотрел, как совпадают притоки реки Ямба, координаты озера Сюнай, и как на карте обозначен выход на поверхность необычного горного хребта. Карта совпадала!  Продвигаясь в своем исследовании, он познакомился с директором местного краеведческого музея господином Речкиным. Этому немного прихрамывающему мужчине лишь прошлой весной исполнилось пятьдесят, из них последние двадцать лет он работал директором музея. В поселке мало кто из жителей хотел посмотреть чум ненцев в натуральную величину, полюбоваться превосходными чучелами зайца и совы. Единственные, кого привлекало заглянуть в безлюдный музей, были влюбленные пары, уставшие от хождения по поселку и приходившие погреться, а заодно посмотреть кость мамонта, которую на своем огороде откопал неутомимый Давид Манукянович. Он вначале решил оставить кость себе, но знакомые доктора набрехали, что это плохая примета. Не веривший в приметы известный хирург решил на всякий случай от греха подальше избавиться от древней кости. Несмотря на кладбищенскую пустынность в зале музея, Речкин ежедневно прихрамывал на работу, составлял месячные отчеты и планировал квартальные задания, одним словом, работа кипела. Он обрадовался неожиданному появлению Мерзлякова, хотя его идея о несметных богатствах известных ненецких кланов представлялась утопичной. Речкин не сомневался, что это лишь недалёкие домыслы и слухи завистников. Мерзляков оставался непреклонен, ему нужна была информация о семье Яунгад: кто потомки, где живут, сколько оленей в стаде. Любая информация, которая хоть сколько-нибудь проливала свет на холодное золото севера. Речкин стал помогать Мерзлякову, подбирая нужные книги. В большинстве своём они представляли собой романы, написанные с этническими вкраплениями, действия которых протекали на Севере. Огромная энергия затраченная Мерзляковым не приближала разгадку клада ни на шаг.

  В один из дней он познакомился  с директором оленеводческого совхоза, активным и предприимчивым ненцем. Мерзлякову он сразу понравился, с такими людьми легче договариваться и решать все вопросы. Директор сориентировал, что через две недели уходит стадо, показал маршрут  движения. Маршрут проходил всего в двадцати пяти километров от предполагаемого нахождения сокровищ. Договорившись ещё связаться ближе к отъезду, он направился к завхозу получать обмундирование. Получив под роспись «малицу», Мерзляков дома тренировался  её надевать. Ещё никогда он не был близок к своему народу как теперь, разгуливая в «малице» по комнате. Север заманивал его ещё дальше, Мерзляков легко шел вперед, ничего не предвещало плохого, даже эти врачебные приемы казались уже не такими противными. Единственное - это коллеги, но теперь перед ним стояла совсем другая задача…


  Глава тринадцатая


  Алёне эти две недели, оставшиеся до приезда Николая, казались вечностью, чтобы обмануть время, она придумывала себе занятия. Сначала пробовала учить, каждый вечер открывала учебники и начинала читать. Однако эту затею вскоре пришлось оставить, все мысли были сосредоточены на Николае. Смотря в учебник, помимо её воли возникал его образ и улыбка. Тогда она решила коротать время за вязанием и шитьем. Лиза показала ей основные приемы вязания, и теперь Алёна целые часы проводила со спицами.

  Однажды вечером Лиза вернулась с Дашей счастливая и раскрасневшаяся, отправив Дашу переодеваться в комнату, она рассказала, что вечером приглашена на свидание пламенным огнеборцем.

– В клубе будут показывать новое кино. Я в поселковом клубе кино ещё ни разу не смотрела. Волнуюсь сильно. Ты, пожалуйста, за Дашей присмотри, покорми её и в девять часов спать уложи, а то она у меня артистка. А я не знаю, во сколько вернусь, я такая вся романтичная, романтичная. Пойду переодеваться, он должен заехать на автомобиле.

 Она убежала. Кати вновь не ночевала в общаге. Как по секрету рассказала Лиза, там все складывалось серьезно, и даже Катя решилась выйти замуж за этого рыженького Витю.

  Через полчаса внизу просигналила машина, Лиза радостно вскрикнула и стала одеваться ещё быстрее. Причесавшись, Лиза лихорадочно бросилась искать губную помаду

– Даша, быстрее, где губная помада? Ты вчера ей красилась!

– Мама, я не красилась, я только куклам губки накрасила, чтобы они выглядели привлекательными, потому что к ним в гости мальчики должны были прийти.

– Какая разница?! Даша, с ума меня сведешь! Вон она лежит в твоих игрушках. Давай быстрее!

– Мама, что ты сегодня нервничаешь и нервничаешь, будто бы я опять в садике с Серёжкой подралась.

– Все, не болтай много! Слушайся тетю Алену и в девять часов спать! Я побежала. Пожелай мне, Алёна, ни пуха, ни пера.

– Мама, я тебе тоже желаю ни пуха, ни пера!

– Всё, я убежала, – и Лиза, не застегиваясь, умчалась.

  Алёна осталась с Дашей.

– Тетя Алёна, а вы знаете, куда моя мама пошла?

– В кино.

– Нет, не правильно! Она хочет с дяденькой Андреем подружиться и понравиться ему, чтобы у меня появился новый папа, а если они сильно-сильно полюбят друг друга, то у меня ещё сестричка или братик родится. Я братика хочу! А вы тетя Алёна любите кого-нибудь?

– Да, Даша, люблю.

– Наверное, вы ещё не сильно любите, если у вас ещё никто не родился!

  В дверь постучали, Алёна пошла открывать.

– Кто там?

– Мне бы Алену Эдуардовну увидеть, врача нашего. Сказали, что она здесь живет, – раздался взволнованный женский голос.

  Алёна открыла дверь, на пороге стоял Мария, держа Ваню на руках.

– Это вы, а я вас по голосу и не признала, – проговорила она быстро.

– Проходите, раздевайтесь, – пригласила удивленная Алёна.

– Я только на минуточку, не знаю, как уж так получилось, только вам сейчас и доверяю, больше никому не верю. К мужу я хочу сходить, попросить его, чтобы отпустил меня. Мне ж сына нужно воспитывать!

– Да куда вы пойдете?! Ночь на дворе, ветер начинается, ещё километр по голому полю идти.

– Прошу вас, не останавливайте меня! Я к нему в любую погоду пойду, а то, что пурга меня не пугает, я и сама такая же неспокойная в душе. Гляжу я на сына и думаю - остановиться уже нужно, хватить изводиться! Хочу вас попросить с сыночком часик посидеть, пока я все вопросы с мужем решу.

– Конечно, я с радостью, иди ко мне Ваня.

 Когда с замотанного и укутанного, как космонавт, мальчика сняли шарф и шапку, он обхватил её обеими руками:

– Привет, тетя Алёна, доктор.

– Я быстро, я сейчас, я скоро, а он у меня смирный, весь в отца, его и занимать ничем не нужно, а одного дома не могу больше оставлять, все время плачет, если долго не прихожу. Не знаю почему, вроде и не боится ничего.

– Идите, Мария, идите! Дорогу найдете в темноте?

– Алёна Эдуардовна, что вы такое спрашивайте?! Я закрытыми глазами её найду, почти каждый день навещаю. Просить мужа буду. Расскажу всё, что думаю. Он поймет… – и не закончив, вышла.

– Вот, Даша, у нас с тобой пополнение, принимай кавалера.

– Это тетя Алёна не кавалер, он ещё маленький, а кавалеры большие, в красивых одеждах ходят, а ещё у них шляпы с перьями.

  Они раздели гостя. Ваня остался в синем симпатичном джинсовом костюме. Белокурые волосы были кокетливо зачёсаны назад. Из кармашка джентельменски высовывался носик платочка.

– Давай знакомится, как тебя зовут?

– Ваня.

– А меня Даша. Будем вместе играть.

 Они достали из под кровати кубики и стали строить башню. Он терпеливо пытался построить башню, после того, как мальчик ставил пятый кубик и неосторожно толкал все сооружение рукой, всё рушилось, и он вновь принимался за строительство. Пока дети играли, Алёна приготовила творог, сделала какао и порезала персиковый торт.

– Кто хочет кушать?

– Я хочу, потому что много играла и уже устала.

– Я тоже буду!

– Ну тогда мойте руки и пойдемте пить чай.

  Алёна ужинала с детьми ощущая на душе непривычную легкость. В этот момент она подумала, что счастье женщины в детях, как спокойно с ними, смотришь на них и думаешь, что жизнь удалась. Несмотря на то, что Ванечка кушал аккуратно, крошки от персикового торта рассыпались на полстола.

  Даша увидела это и фыркнула:

– А я когда маленькой была, кушала так же, меня мама всегда ругала и называла свинюшкой.

– А сейчас?

– Сейчас, я когда кушаю, ни одной крошечки не падает. Спасибо, тетя Алёна! Пойдем, Ваня, я покажу тебе свои игрушки, – взяв мальчика за руку, повела в комнату.

  Раздался стук в дверь, вернулась Мария вся бледная и дрожащая.

– Спасибо вам.

– Проходите, давайте я вас чаем напою.

– Ой, какой чай меня и чаем не за что поить, не заслужила я ещё!

– Проходите, проходите, пока Ваня с Дашей вдвоём играют.

 Мать зашла в коридор, разделась. Прошла на кухню. Руки у неё не слушались, она пыталась успокоить дрожь, но так и не смогла, спрятала руки в кофту.

   Алёна налила ещё два стакана чая и поставила рядом блюдце с кусочком пирога.

– На  меня не смотрите, я только что с детьми покушала.

 Мать взяла стакан. Рука дрожала, и чтобы не расплескать чай, она обхватила стакан второй рукой. Отпила горячий чай, затем непроизвольно поморщилась и сжалась.

– Что с вами?

– Все пройдет, сердце что-то шалит уже целую неделю: сжимает, давит, то как кольнет. Шагу сделать не могу. На силу сегодня добралась до мужа. Ветер северный поднимается, –  она сжалась, болезненно закусила губу. – Сейчас пройдет, всегда проходит. О чем это я? Когда мужа схоронила – жизнь для меня остановилась, он для меня центром вселенной был. Я ждала его всю жизнь, своего единственного. Места себе не находила, плакала надрываясь. Если бы слезами могла его воскресить! А когда через два месяца сын родился, я и разрываться стала. Он мне мужа напомнил, такой же молчун, сидит, играет в игрушки, ничего его не интересует. Сегодня я спросила разрешение жить остаться и Ванюшу воспитывать. Муж все понял и велел, чтобы я к нему не спешила, а сына достойным вырастила. Вот фотографию оторвала с памятника. Словно сегодня воскресла ради сына! Фотографию мужу новую на памятник закажу.

  Она показала дрожащими руками Алёне фотографию. Мальчик точной копией пошёл в отца, такой же кучерявый, с большими внимательными глазами.

– Вот таким в моей памяти и остался. Наказал мне не пить – ни капли в рот больше не возьму. Велел, что бы насчет новой комнаты сходила похлопотала, да в садик сына записала. Большой он уже! Скучно ему весь день на кровати возиться. Да и мне пора на работу выходить, заждались меня, поди, ученики. И наказал, чтобы к нему больше не приходила, незачем это. Он спит, отдыхать ему нужно. Так и попросил: «Не приходи больше!»

 Мария опять сжалась.

– Что с вами?

– Морозит меня, может продуло, а чаек горячий, сейчас все пройдет. Вчера на приём собралась, да не попала, доктор новый уж больно строгий. Заглянула, а он и крикнул, что прием уже закончился. Сегодня сердце сдавило так, что, как только усыпила Ваню, так опять помчалась в больницу. Пройду немного – постою отдышусь, опять пройду – опять передохну. Зашла, а врач, видно, занят был, даже смотреть не стал, медсестра направление на анализы выписала, завтра сдавать пойду.

– Что же это такое?! – воскликнула Алёна. – Давайте я вам хоть сердце послушаю.

– Нет, что вы! Сейчас уже лучше. Я столько терпела, что эта боль мне в радость. Лишь бы Ванюша здоровым рос, а я то выкарабкаюсь, живучая. Как только бога не просила, чтобы меня взял, чтобы не мучиться: и не ела неделями, только все пила. Не сжалился он, а теперь то всё хорошо сложится!

– Давайте «скорую» вызову. Вы вся бледная и дрожите.

– Нет, это мне за мои грехи бог испытание послал, вынесу я или нет.

– У меня дома лекарств никаких нет, дать вам нечего. Давайте я «скорую» вызову. Вместе с вами в больницу съезжу.

– Спасибо вам за заботу, засиделись мы уже с сыном, поздно уже. Ваня, пойдем одеваться!

  Дети вышли вдвоем.

– Вот собачка, – показал Ваня рыжего пуделя.

– Это я ему подарила, – радостно прощебетала Даша.

– А ты у мамы своей разрешение спросила? – удивилась Мария.

– Вот ещё! Я взрослая уже. Мне скоро семь лет исполнится, и я в школу пойду. Я всегда своим друзьям игрушки дарю, у меня их полная комната.

 Надевшись, Мария взяла Ваню на руки и осторожно спустилась по ступенькам.

– Давай те помогу, провожу вас?

– У нас внизу саночки ждут. Сейчас я его усажу в карету и Ваня поедет как барон.
– Хуже будет, на «скорую» идите.

– Алёна Эдуардовна, не переживайте. Спасибо вам за все хлопоты. Дай бог, чтобы у вас всё в жизни сложилось!

  Хлопнула входная дверь, и все стихло.

  Алёна с Дашей посмотрели «Спокойной ночи малыши» по телевизору, расправили постель и Даша легла спать.

  У Алёны неясная тревога беспокойным гостем поселилась в груди, как будто что-то не сделала. Она в волнении прошлась по комнате. «Интересно, кто дежурит сегодня в больнице?» – решила она узнать.

 Позвонила. Лариса сообщила, что по графику стоит Семён Семёнович.

  Алёна облегченно выдохнула: «Если Мария обратиться на «скорую», то будет обследована очень скрупулезно». Стало немного спокойнее. Она опять прошлась по комнате: «Мария может и не пойти на «скорую», будет лежать дома, а завтра будет сдавать анализы, и лишь послезавтра пойдет на прием, а будет ли её ещё обследована на приеме неизвестно».

  Алёна беспокойно заходила по комнате: «Что же делать? А что если попросить Ларису съездить на вызов, заодно и давление измерит, и уколы поставит, и Семён Семёновича вызовет».  Мысль ей эта понравилась. Она чувствовала, что не успокоится, пока не позвонит. Ещё некоторое время поколебавшись, набрала номер и попросила Ларису съездить на вызов к больной.

  Лариса все выслушала и записала.

– Какая причина вызова?

– Ишемическую болезнь сердца поставьте под вопросом.

– Хорошо, Алёна Эдуардовна, сейчас машину вызову и съезжу. Вам после перезвонить?

– Думаю, не стоит, Семён Семёнович хороший кардиолог сам разберется. Спасибо, Лариса!

Вот теперь Алёна успокоилась. Все будет хорошо. Легла спать и сразу уснула.

 
  Глава четырнадцатая


  Вечером Мерзляков лежал на кровати и читал книгу описывающую драматические страницы «мандалады», самого загадочного и мало объяснимого ненецкого мятежа. Ему казалось, он понимает всю подоплеку этого неожиданного бунта. За ненцами в тени затаились влиятельные люди, которые и спровоцировали эти волнения. «А какой в этом смысл? – сам себя озадачил Мерзляков. – Чтобы отвлечь от чего-то главного, что требовалось скрыть. А не может ли это быть вывозка золота из одного из тундровых хранилищ? Тайно вывести золото сложно. Нужно так всё организовать, чтобы гружённые оленьи упряжки не вызывали подозрения, и к ним подходить никто бы не решился, не то что бы обыскивать». Эта версия выглядела правдоподобной, а главное всё объясняла, и он увлечённо продолжил читать.

  В окно постучали. Мерзляков нехотя открыл дверь. На пороге стоял Семён Семёнович.
– Павел Петрович, не разбудил?

– Проходи, рад видеть незваного гостя.

Семён Семёнович прошел, оглядывая комнату,

– Раньше до тебя я здесь жил, пока квартиру не получил,- немного помолчав, с удивлением уставившись на огромное пятно из наклеенных приказов над кроватью.- У меня к тебе просьба, сегодня меня на день рождение пригласили. Ну, понимаешь же?!

  Мерзляков хмыкнул, он давно заметил, что Семён Семёнович не упускал ни одного повода выпить. На следующий день заведующий держался молодцом, но все же полдня он проводил за своим компьютером, ни с кем не общаясь, и стараясь в таком виде как можно меньше появляться на людях. А после четырех часов он мог вообще закрыть кабинет на ключ и уйти пораньше на совещание. Именно в такие моменты обычно Мерзляков подавал ему липовые справки на подпись, Семён Семёнович подписывал их, не раздумывая, лишь иногда поднимал глаза для проформы: «А флюорографию он сделал?», и, увидев как кивает головой Мерзляков, ставил роспись и печать на справке.

– У меня сегодня дежурство по больнице, продежурь за меня. Я с Момджаном Назарбековичем уже договорился, он не возражает.

– Не вопрос, мы же коллеги, а они должны друг друга выручать и покрывать.

– Спасибо, коллега! – расплылся Семен Семёнович, даже не расслышав последнюю фразу.

«Дежурство на дому – это Розенталь здорово придумал, сидишь, читаешь, а денежки тебе капают. Главный врач мудрый человек, – тут он вспомнил последнюю их встречу. – Только уж независимо держится, надо будет ему хвост накрутить. Ничего, вот вернусь домой, и позвоню куда следует». Он поставил на плиту чайник, нарезал бутерброд с ветчиной и углубился в таинственный ненецкий мятеж. Его интересовала теперь географическая точность события. Не успели ли уже очистить эти самые золотые запасы Яунгат?
 
  Балок, в котором остановился Мерзляков, протапливался основательно, единственное, что сильный ветер через множество щелей остужал комнату и тогда казалось, что живёшь в аэродинамической трубе. Он отложил книгу в сторону, шло лирическое отступление, этого Мерзляков не любил: «Зачем писать такие толстые книги, когда всё, что замыслил автор, можно выразить на одной странице». Он вспомнил, как в прошлый раз буфетчица Анна с откровенным, как у крольчихи, взглядом, повернулась к нему боком, вульгарно изогнувшись. Приглашать сюда было как-то нехорошо. Он оглядел свое убогое жилище, представил соблазнительные округлые бёдра и грудь третьего размера. «Ладно, на войне как на войне. Завтра скажу, чтобы зашла. Только пить с ней не буду. В посёлке все бухают, как лошади, их не перепьешь без разницы мужик или баба, – всплыли воспоминания, как он пил водку в гостинице и ему опять подурнело. – Ещё зачем то два раза вызывали показание снимать, но с полицией он решил все быстро. Устав у них один на всех, с ними меньше хлопот…»

 Постучали в дверь. Пришел Раис, вызвал на «скорую». Мерзляков вздохнул, отложил ненецкий мятеж на потом.

  Дежурила Лариса.

– Добрый вечер, а я думала Семён Семёнович сегодня дежурит, ему стала звонить, а он уже к вам отправил. Вот на алкогольное освидетельствование привели.

  В углу притулился незаметный мужичок в сопровождении двух полицейских.

– Что случилось? – вальяжно осведомился Мерзляков.

– Пьяный по поселку на «Урале» гонял, по счастливой случайности никто не пострадал.

– Пьяный – это плохо.

– Вы сами проведете экспертизу? Я пока на вызов съезжу, что-то с сердцем.

– Езжайте, сейчас разберусь.

– Вот, я все приготовила, мочу и кровь уже взяла на экспертизу,- Лариса подхватив чемоданчик.

  Мерзляков развернул протокол и стал записывать. Написав фамилию Борзенко, он остановился. Перед ним сидел тот самый водитель, который первым предложил деньги за медицинскую справку.

– Здрасьте, я вас и не узнал, – расплылся в улыбке Мерзляков, с любопытством рассматривая водителя.

– Зато я вас сразу узнал и обрадовался. Права то терять не хочется! Ты попроси полицейских подождать за дверью, я тут предложение озвучу.

  Мерзлякову эта история на грани возможного и запредельного нравилась. Возможно, уже переступал эту нечёткую, слабую грань. Мерзляков, как опытный виртуоз, хотел оценить мастерство этого бродячего актера. Он ждал спектакль, вечер удался.

– Ребята, подождите, пожалуйста, за дверью, там лавочка есть, никуда он не убежит, а я пока заключение оформлю.

 Один, по-видимому, ненец сразу вышел, а другой старший по званию, который тоже уже был знаком Мерзлякову по гостинице, заартачился:

– А мы всегда присутствуем на экспертизе.

– Кто у вас начальник, товарищ сержант? Будем пререкаться?! – Мерзляков ощутил свою мощь, как тяжело претворяться ангелом, когда в тебе бурлят чудовищные силы.

 Сержант молча вышел и захлопнул дверь.

– Хорошо ты его отбрил, – водитель злорадно хохотнул.

– Я слушаю? – строго перебил его Мерзляков.

– Начальник, я должен быть трезвым по документам. Эти чурбаны даже вникать не будут в заключение, а утром я буду как стеклышко. Извинятся они и выпустят меня.
– Красиво поешь, соловей, только мне какой резон за тебя впрягаться. Вашу костлявую северную рыбу я не ем.

– Командир, зачем кипишуешь?! Я реальные вещи предлагаю. Меня машина кормит, я за зимние месяцы каждый год по квартире на земле покупаю.

– Предлагай тогда.

– Пять тысяч.

– Не понял, – нахмурился Мерзляков.

– Да именно пять тысяч баксов.

  «Да, цифра, действительно, приятная. Расценки здесь неслабые», – удивился Мерзляков.

– Когда я получу свои деньги? Мне потом за тобой по всему поселку носится, а ты будешь вату катать.

– А на слово не веришь?

– Здесь не церковь, чтобы словам верить.

– Разреши позвонить домой, сейчас жена деньги принесёт.

– Звони.

Водитель, шатаясь, подошел к столу, долго не попадал пальцем в телефонные кнопки, наконец, набрал номер.

– Оксана, в беду я попал, пьяным поймали. Да успокойся, что ты опять начала причитать, выкручусь, не в первый раз, кругом люди добрые работают. Врач, что он не человек что ли, всегда выслушает и поймет. Нет, дура, кто просто так помогать будет! В шкафу банка трехлитровая стоит. Да она самая. Достань все деньги из неё и отсчитай ровно пять тысяч. Слышь, не перепутай и бегом беги на «скорую». Поняла? Мухой лети!

– Деньги в банке хранишь?

– Задаточек у меня вчера нарисовался, вот и отмечал, да увлёкся. Остановиться не могу. Меня твой коллега психонарколог поймал, да на учет взял, справку подписывать медицинскую не хотел, а ты тут как раз приехал. Сразу видно, что душа у тебя милосердная.

– Я пока протокол начну заполнять, смотри, артист, жена с деньгами не появится, порву его.

  Мерзляков блефовал, он не сомневался, что жена мухой летит сюда. Эти деревенские простаки всё принимали за чистую монету, и обмануть они были не в состоянии.  «Неплохо, – цокнул языком от удовольствия Мерзляков, – мелочь, а приятно! Как люди ухитряются за пять тысяч рублей в месяц работать, ещё и институт перед этим закончат какой-нибудь медико-педагогический. Это нужно быть слепым и глухим к деньгам. Они же сами в руки просятся!»

  Подъехала «скорая», вбежала взволнованная Лариса.

– Вы ещё не закончили? Я больную с собой привезла. Сильные боли в области сердца, с иррадиацией в плечо и руку. Тахикардия. Пульс слабый. Она в процедурном кабинете сидит.

– Сейчас, я её посмотрю, а потом уж и освидетельствование закончу.

  Мерзляков зашел в процедурный кабинет. На кушетке, сжавшись и наклонившись вперед, примостилась Мария. Мерзляков поморщился, узнав её: «Дура, сегодня на приеме так и сидела полчаса, шлепая своими губами, языком ничего не сказала».

– На что жалуемся больная? – сквозь зубы процедил Мерзляков, подходя к Марии.

  Услышав его голос, она вскрикнула и закрыла лицо руками.

– Тише, тише, здесь же люди кругом. Значит, допилась, стерва, а на прием уже и не прийти! «Скорую» нужно по ночам беспокоить?!

  Он взял её за подбородок.

– Ты пьешь, как зараза, не просыхая, а мы тебя лечить должны?

  Мария попыталась встать.

– Я пойду, мне лучше уже.

– Сиди, я ещё не отпустил, – Мерзляков с холодной ненавистью рассматривал её. – Раздевайся до пояса, лечить тебя буду.

– Нет, я пойду, мне уже лучше.

Мерзляков взял её за плечо и с силой сжал.

– Ты не понимаешь что ли, зачем ты сюда пришла? Раздевайся давай!

  Мария торопливо стала снимать кофту, под ней оказался халат и ночная сорочка.

  -Можно я не буду полностью раздеваться, здесь холодно?

– Раздевайся, давай! Я что тут в твоих одеждах рыться буду?!

  Она сбросила халат и рубашку и застыла вся посинев и сжавшись от холода. «Как курица, надо же какие уроды кругом», – презрительно рассматривал её  Мерзляков.

  Нацепил фонендоскоп и приготовился слушать, в этот момент дверь процедурного кабинета открылась и в распахнутую щель просунулась рыжая женская голова.

– Не помешала? Доктор, я всё принесла, – и затрясла пакетом.

– Зачем орешь, дура! – он повернулся к Марии и зашипел. – Вот и послушал, все нормально, а ты переживала. Жить будешь, правда плохо, зато регулярно.

  Посмеиваясь, Мерзляков вышел в коридор. У стены стояла рыжая женщина в собольей шубе, рядом сидели два полицейских.

– Пойдемте в ординаторскую, расскажите, как это могло случиться.

Он завел её в соседний кабинет и закрыл за собой дверь. Развернув пакет, увидел толстую пачку долларов.

– Сколько здесь?

– Пять тысяч, все четко, как говорят у нас на рыбной базе, «хвостик к хвостику», – и она как бы случайно поправляя отворот шубы, блеснула своими колечками.

– Деньги счет любят. Фантиков нарезала, поди! – сняв резинку, он стал пересчитывать деньги. Сбившись, стал считать заново.

  Не успев досчитать до половины, услышал голос в коридоре:

– Доктор вы здесь, что будем делать с больной? Госпитализировать будем? Может уколы поставить? ЭКГ сделать и врача кардиолога на консультацию вызвать?

– Пусть пока сидит и ждет, я сейчас закончу и решу, что делать.

– Может ей все же укол поставить?

– Поставь ей глюкозу с аскорбинкой, да валидол дайте под язык.
  Мерзляков продолжил методично отсчитывать деньги, успевая расправлять загнувшиеся уголки купюр. Пересчитав, сложил деньги в пакет.

– Вы свободны.

– А как же муж, вы же обещали.

– Не ори! Утром придет домой, ночь в отделении проведет, чтобы мозги себе прочистить.

  Вышел из ординаторской и зашел на «скорую». Лариса была встревожена.

– Вы знаете, пока я к вам ходила, больная пальто надела и ушла, так ей ничего и не поставила!

– Сделайте пометку в журнале, что больная от госпитализации отказалась и самовольно покинула отделение.

– Так и написать? Мы же ей даже и не предлагали госпитализацию!

– Это вы не предлагали, а я предложил. Она должна была посидеть подумать.

– А что делать, может ещё раз съездить, больная-то, мне кажется, тяжелая.

– Лариса, давай занимайся работой, а искать убежавших больных, которые отказались от госпитализации, в твои функциональные обязанности не входит.

  Лариса осеклась что-то отмечая в журнале.

   Мерзляков закончил протокол и протянул подписать его Ларисе.

  Лариса стала подписывать и вдруг увидела заключение «Трезв, признаков алкогольного опьянения не выявлено».

– Трезв, но как же, доктор?! Он еле на ногах стоит!

– И что если на ногах еле стоит?! Устал сильно, три ночи не спал, а вы пьян, пьян. Всех людей хотите на учет поставить.

– Так от него запах такой, на «скорой» невозможно находиться.

– Лариса, я что с тобой спорить буду? Это врачебное заключение на основании экспертизы после проведенных проб.

– Давайте заново проведем, чтобы я видела.

И тут она почувствовала, как что-то происходит.

  Мерзляков нагнулся к ней и зашипел:

– Бегом подписывай!

 Лариса вздрогнула, сжалась и подмахнула.

– И молчи об этом, ты же у нас девочка умная, все это знают.

  Лариса больше не поднимала голову.

  Мерзляков позвал милиционеров. Зашёл знакомый сержант, расписавшись, что экспертизу получил, забрал заключение и вышел.

– Всё, я пошел, надеюсь, до утра вас не увижу, – сквозь зубы процедил Мерзляков.

  Вернувшись к себе, первым делом ещё раз пересчитал деньги. Он впервые сам заработал их, конечно, отец даёт столько сколько нужно, но это свои деньги! Первая зарплата. Отец бы гордился. Нужно завтра ему позвонить.

  Все складывалось удачно. «Интересно, а сколько получает заместитель мера, – размечтался Мерзляков, - наверное, меньше. Опять как все организовать… Кругом система нужна. Удачно, удачно сегодня продежурил, Семён Семёнович сделал очень результативный пас. С меня банка пива, чтобы водкой не травился». Разгоряченный успехами дня Мерзляков ещё долго, ворочался, вспоминая нюансы этого блестящего дежурства.

 Всю ночь выла жалобно и протяжно собака, иногда переставала, чтобы через миг вновь продолжить печальный, безнадёжный вой. «Чертов посёлок, проклятое место, жилище уголовников. Уезжать нужно, добром всё не кончится, опять же такие деньги. Все же людям помогаю…»

  Мерзляков вспомнил легенду краеведа Речкина, будто бы на месте нынешней больницы, чум шамана стоял. Через некоторое время эта история забылась, лишь накануне чьей-либо смерти ночью собаки выли и стук раздавался, будто шаман бил в бубен и на помощь звал. И, действительно, Мерзляков отчетливо услышал «тук, тук, тук» в стене. Сначала негромкий «тук», затем ещё громче и настойчивее: «тук, тук, тук, тук…»

  Стояла глухая ночь. Полная тишина в поселке, ни один снегоход не разрывал ледяного безмолвия, и этот неприятный стук проникал на самое дно души, как тот прокаженный взгляд старого ненца возле ординаторской...



Глава пятнадцатая


  Когда же Мерзляков уснул, то спал в ту ночь  крепко и проснулся в прекрасном расположении духа. Умылся и, насвистывая весёлый мотивчик, зашагал на «скорую». Поздоровался с Ларисой, будто ничего вчера и не произошло. Тот вчерашний день он перевернул, как исписанную страницу в тетради, наступило утро, и хотелось марать новую. Лариса не ответила на его приветствие, и Мерзляков даже не рассердился на неё.

– Как прошло дежурство, ещё вызова были?

  Несмотря на Мерзлякова, Лариса сухо зачитала журнал. Все обращения оказались не тяжелые, в рамках полномочий фельдшера.

 Увидев приготовленные для экспертизы анализы крови и мочи, Мерзляков весело предложил их выбросить.

  Показался заспанный Момджан Назарбекович с растрёпанной бородкой.

– Доброе утро, как первое дежурство? Семён Семёнович, лишь вечером позвонил и сообщил о подмене. Я не успел с вами провести инструктаж. Справились сами или вызывали узких специалистов?

– Момджан Назарбекович, спасибо за заботу. С таким надежным фельдшером дежурство пролетело незаметно. Никаких сложностей не возникло.

  Момджан Назарбекович посветлел – он любил, когда день именно так и начинался: легко и беспроблемно. Разбираться с утра с тяжелыми больными не хотелось.

– Ну тогда пойдемте, молодые и красивые, – весело пригласил Момджан Назарбекович, обращаясь к Мерзлякову и Ларисе. Он даже не заметил, что за всё время разговора, Лариса отвернулась и не проронила ни одного слова.

  Розенталь, как обычно с половины восьмого заседал в своем кабинете.
  Увидев вошедших он нахмурился.

– Я что-то не помню, что бы Мерзлякова включили в состав дежурных врачей? – обратился Розенталь к Момджану Назарбековичу.

– Семён Семёнович попросил. У него там сложились обстоятельства, на день рождение его пригласили...

– Давайте так, – перебил его главный врач. – Обстоятельства обстоятельствами, письменное заявление врача, который желает поменяться, визированное вами, мне на подпись. Надеюсь, инструктаж Мерзляков прошел и со всеми приказами ознакомлен?
– Конечно, Лев Аронович, все как полагается.

  Сидевшая рядом Лариса, услышав эти слова, громко хмыкнула.

  Мерзляков с улыбкой наблюдал утреннюю перепалку между главным и замом. Его забавляло, что концерт разыгрывают с той и другой стороны специально для него.

– Начинайте, Лариса.

 Фельдшер зачитала вначале все обращения случившиеся утром и днём, затем вечером и ночью.

– В двадцать два часа десять минут доставлен на освидетельствование водитель Борзенко, заключение доктора «Трезв».

  Розенталь удивленно нахмурился.

– Странно, зачем тогда доставляли? Полиции, похоже, заняться нечем, лучше бы с мигрантами вопрос решили, по поселку страшно ходить стало, – произнося эту фразу, он испепелял Ларису тяжелым взглядом, но она даже не моргнула.

  Мерзлякову оставался спокойным, он разбирался в людях и знал, что Лариса, поставив свою подпись на заключении (будто подписавшись кровью) будет молчать и дальше. «Хорошо, что Лариса честная, я всё же люблю таких, – ухмыльнулся Мерзляков. – С ними надежнее, заставив их один раз заткнуться, они будут молчать всю жизнь и унесут в могилу тайну своего малодушия».

– В двадцать два сорок пять поступила  Ветрова Мария с подозрением  на ишемическую болезнь сердца. Вызов сделала Алёна Эдуардовна.

  При этих словах Мерзляков побледнел: «Она то здесь причем?»

– Больная от предложенной госпитализации отказалась и убежала.

– Момджан Назарбекович, сердечная больная из стационара сбежала, вы это слышали?! Это что-то новенькое! С психозами убегали, алкоголики убегали, а сердечники ещё ни разу! Она вам бумагу подписала, что отказывается от госпитализации?

– Нет, ничего не подписала, хлопнула дверью и ушла.

– Что-нибудь сделали, уколы, капельницу или таблетки хотя бы дали?

– Ничего! Лишь измерили давление, больная назначения не стала ждать.

– Как она в таком состоянии уйти то могла, уползти лишь только, – он перевел взгляд на Мерзлякова, который придурковато улыбался. – А вы что скажете?

  Мерзляков, действительно, улыбался своей детской невинной улыбкой: «О чем суетятся эти врачи, сами на себя страх нагоняют? Всем в душе наплевать на эту Ветрову Марию, а ведут себя почище монашек в госпитале».

– По непонятным причинам она отказалась. Встала и ушла своими ногами домой!

– А вы уверены, что она ушла домой, а не замёрзла рядом со «скорой» в сугробе?

– В функциональных обязанностях дежурного врача по больнице, которые я, кстати, не читал, – Момджан Назарбекович поморщился и стал что-то искать в своей желтой тетради. – Думаю, не входит поиск убежавших больных, отказавшихся от госпитализации.

  Розенталь молча сверлил взглядом то улыбающегося Мерзлякова, то Момджана Назарбековича, который продолжал сосредоточенно рыться в своей тетради, то на Ларису, которая не опуская глаз, открыто смотрела на Розенталя.
Повисла пауза.

– Я все понял с этой больной, – медленно произнёс главный врач, – дальше продолжайте.

  Лариса возобновила отчёт, ещё зарегистрировано два несложных обращения, когда закончила, не делая паузы, уточнила:

– Я могу идти?

– Да, вы свободны и вы, Мерзляков, тоже.

  Выйдя из конторы на улицу Мерзляков приобнял Ларису за талию.

– А ты молодец, хорошо держалась, заходи поболтаем.

– Отстаньте от меня! – она резко и грубо отбросила его руку и побежала по дорожке на «скорую».

  Мерзляков с улыбкой посмотрел ей вслед: «Эти недотроги так возбуждают, "отстаньте", а  сами уже готовы...»

  В ещё более хорошем настроении он зашагал к своему домику.

  Розенталь рассеяно слушал оправдания Момджана Назарбековича, думая о своем.
– Что ты думаешь о Мерзлякове? – грубо перебил главный врач.

– Специалист молодой, тонкостей врачебной кухни не знает, многому ему нужно научиться, годика два-три поработает, руку набьет, а там глядишь все нормализуется.

– Момджан Назарбекович, какого черта ты это несёшь?! Мы у него должны учиться, а не он у нас! Почему дежурный врач не прошёл специальную подготовку?

– Лев Аронович, это же формальность, – прищурил свои глаза Момджан Назарбекович. - Если для вас это важно, я могу тут же провести этот инструктаж.

– Идите проводите, проверяйте все журналы, все приказы, чтобы кругом стояли все до единой подписи. Займитесь, наконец, делом!

– Каким делом?

– Своим непосредственным, организацией работы «скорой помощи». Пусть немедленно кто-нибудь съездит из фельдшеров домой к этой Ветровой Марии. Именно в этом состоит ваша работа, Момджан Назарбекович, а не в настряпанных отчетах!

– Сегодня значит так, а вчера было иначе, – заносчиво огрызнулся Момджан Назарбекович, который не понимал причину утреннего гнева своего шефа.

– Никогда не было иначе, – Розенталь уже кричал. – Всегда было так! Не лги мне и иди работай, не стой здесь.

  Момджан Назарбекович обиженно удалился: «Вот так утро получилось, на ровном месте копать под меня начал, а Мерзляков тоже хорош, так меня подставил. Ладно, ещё припомню…»

  Розенталь остался в кабинете один. На душе сделалось сумрачно и мерзко. За три десятилетия всякое бывало во время дежурств, но именно в эту ночь произошло что-то страшное и непоправимое. Розенталь, не являясь участником этой трагедии, уже ощутил себя виновным.

  Утро продолжалось. Заходил Александр Александрович поздороваться, следом секретарь, потом бухгалтер Ольга Юрьевна. Розенталь лишь кивал головой, не произнося ни слова. Положив перед собой схему новой поликлиники, смотрел на неё, а в голове вертелась одна мысль: «Кто тогда виноват? Кто? Гнать всех нужно поганой метлой сегодня же, сейчас же не раздумывая: и этого молодого мерзавца и этого тупого аксакала! А кто будет работать? Кто сюда приедет, где взять этих Алён? Где их найти? Как их вычислить по голосу, по диплому – никак! Все прочие должны ещё раньше  отсеиваться и выбраковываться. Замкнутый круг получается – ничего нельзя изменить. Работая ко всему привык, а нет, каждая новая трагедия ещё больнее ранит сердце».

  Утро постепенно набирало обороты, зашла уже Владлена Вениаминовна
 и  девочка-кадровик, забежал Трофим, заглянул Алишан. Позвонили с участковой больницы, требовалось заказывать санрейс для спасения тундрового ребенка. Шёл обычный рабочий день: «Может, зря накручиваю себя? Нет, все же что-то случится или случилось уже».

  Зазвонил телефон, Розенталь вздрогнул: «Началось» и, помедлив, снял трубку.
– Да, Розенталь слушает.

– Здравствуй, Лев Аронович, – звонил начальник районного УВД, подполковник Петров.

–  Надеюсь, не отвлекаю?

– Говори, зря звонить не будешь.

– Что верно, то верно, зря не буду. Мои ребята вчера задержали в стельку пьяного Борзенко Петра, отправили тебе на освидетельствование, и вот держу заключение перед собой, что «Трезв, признаков алкогольного опьянения не выявлено». Подписано врачом Мерзляковым. Впервые слышу эту фамилию. Недавно что ли работает?

– Возможно, ошиблись твои ребята, и не пьяный он был вовсе.

– А чего им ошибаться? Они не первый день работают, пьяного от трезвого отличить смогут. Тварь этот Борзенко, каждый раз от нас ускользает и всегда чистым.

– Это который водителем в администрации работает?

– Он самый! Это же он два года назад «Урал» в Салемале утопил, когда Ветров программист погиб.

– Так рассказывают про несчастный случай.

– Так это он и рассказывает, а мужики другое толкуют. В том месте лед разошелся, полынья образовалась метров десять, пар шел стеной, за километр было видно, только пьяный мог не заметить, а он в тот вечер не пил и водитель опытный. Все  машины полынью ближе к берегу метров за двести объезжали, чтобы не провалиться. Даже знак поставили, для заезжих лихачей, что объезд. А Борзенко как шёл на «Урале» так и не притормаживая, влетел в полынью. Потом два десятка коробочек нашли на берегу и ни программиста, ни семи тонн груза – всё якобы в воду кануло. Дело мы на него завели, непредумышленное убийство, ничего не доказали – закрыли. А странно то, что накануне деньги большие получил, пил сильно, всем мужикам хвастал. В поселке не скроешь этого. Я хотел, раз тогда ничего не доказали, хотя бы теперь его немного урезонить, и опять он чистым остался.

  Да ещё чуть не забыл, зачем собственно и звоню. У меня сержант один толковый работает, а живет в «кошкином» доме, в этих трущобах.

– Ужас, там же жить нельзя!

– Лев Аронович, а ты вспомни, мы с тобой сами с чего начинали, когда сюда только приехали? Везде люди живут! У него в соседях Ветрова Мария, та самая вдова. Сегодня со смены сержант вернулся, лег отдыхать после дежурства, а кровать как раз рядом со стеной соседки стоит. Там обычно  слышна возня детская, разговоры, а тут слышит, не плачь, а голос сына. Сколько ему лет? И двух годиков, наверное, не будет. Одну и ту же фразу произносит: «Мама, вставай, нельзя на полу, заболеешь! Я кушать хочу!», а ответа нет. Лежал, лежал сержант, да затем кольнуло что-то: вскочил, рванул дверь, а она открыта. Мать на полу лежит, пальто расстегнула, сверху мальчик лег, она его прикрыла, так и умерла. Руку ей еле разжал, в ней она фотографию свою свадебную сжимала. Он мальчика с собой забрал, покормить хотел, а он рукой показывает на пол и говорит: «Там мама лежит, холодно ей, заболеет…» Мои уже выехали, пусть кто-нибудь из врачей подъедет, смерть констатирует.

  Не успел Розенталь положить трубку, вошел Момджан Назарбекович, держа в руках несколько журналов.

– Вот, всё подписано и к проверке готово. Инструктажи тоже в порядке! – он не скрывал удовлетворения от проделанной работой.

– Что это такое?

– Как вы и просили...

– Я просил работу организовать, а не автографы собирать, – Момджан Назарбекович снова огорчился, что второй раз за день на него повысили голос. – Звонили из милиции смерть нужно засвидетельствовать. Поехали уже?

– Нет, видите ли, в ночное время этим занимаются дежурные врачи, а днем должен выезжать врач «скорой помощи», а у нас его пока нет. Сейчас разбираемся, кому ехать. Анестезиологи не хотят, хирурги тоже, сейчас терапевта с приема отправлю!

– Хватит, уже один раз отправили. Вы же заведующий отделением «скорой помощи»?

– Ну да, я числюсь.

– Нужно не числиться, а работать! Сами езжайте и живее. Там человек умер!
  Момджан Назарбекович, недовольно сгрёб красиво оформленные журналы в кучу, теребя бороду, выполз из кабинета. Навстречу попался Александр Александрович.

– Шеф с утра вообще вне себя, орет по любому поводу. Я так и не понял, чего нужно. Все работать посылает.

– Ладно, я тогда попозже зайду. Соболевский Николай звонил, не мог дозвониться все, время занято. Пойду, чай попью, да потом сообщу.

  Розенталь остался в кабинете один: «Давно уже не случалось ЧП, слишком давно, все гладко шло. Что сделал не так, почему в больнице легко прижились эти врачебные трутни? Основная заноза – это Мерзляков». Он набрал номер Семёна Семёновича.

– Вы знаете, что Ветрова  Мария умерла?

– Конечно, тут недавно Момджан Назарбекович ко мне заявился, отправлял меня на освидетельствования трупа. Я ему отвечаю, что с  какой радости это я поеду? Это ваши обязанности!..

– Ладно, с ним я ещё разберусь. Ты же знал Ветрову Марию?

– Конечно, кто же её не знал?! Приходила, помню, на прием, когда ещё беременной обследовалась.

– Хорошо, возьми карточку и прямо сейчас ко мне зайди. Разговор есть.

– Сейчас зайду.

  Проблема, как аппендицит, возникла неожиданно и остро, и решать ее требовалось радикально.

– Заглянула бухгалтер Ольга Юрьевна.

– Лев Аронович, подпишите поликлинические ставки и доплаты на следующий месяц.
– Не сейчас, давайте вечером, а лучше завтра, занят сильно.

– Сегодня же суббота, сокращенный рабочий день, а завтра воскресенье,- она сверкнула жемчужными зубами.

  Глядя на её улыбку, Розенталь позавидовал: «Как хорошо ей, она, работая в больнице, ничего не знает про боль и страдания, которые он слышит каждую минуту».

– Давай сюда, – все внимательно просмотрел, работа приучила к постоянному порядку, чтобы не происходило, всегда нужно быть внимательным и аккуратным. Подписал и протянул ведомости обратно.

  Зазвонил телефон.

– Розенталь слушает.

– Это Виктория Викторовна, фельдшер со «скорой».

– Говори, я узнал тебя по голосу, – уставши произнёс главный.

– Звонили с санавиации, подтвердили вылет вертолета, ориентировочно через пять часов будет в поселке.

– Хорошо передайте всё Момджану Назарбековичу, пусть готовит больных на отправку.
– А больных в окружную больницу санрейсом отправлять можно?

– Да, подготовьте уточнённый список и занесите его ко мне.

  Вошел Семён Семёнович, поздоровался и отсел подальше. Розенталь поморщился.
Внешний вид заведующего поликлиникой указывал на тяжелую и бессонную ночь: красные, воспаленные глаза, охрипший голос и запах, который чувствовался уже за пять метров.

– Что можете сказать по данным амбулаторной карточке Ветровой Марии?

– А что сказать? Диагнозов никаких нет. Хроником она не была. Во время беременности гинекологи ставили нефропатию. Сами знаете, что пила по страшному и раздетой на улице её часто видели.

– Ну а последние записи какие?

– Последняя запись вчерашняя, коротенькая «Больная в алкогольном опьянении. Жалоб не предъявляет. Рекомендовано пройти обследование и прекратить употребление спиртных напитков».

– Не густо!

– Похоже на инфаркт, хотя все атипично, все что угодно может быть.

  Повисла пауза.

– А Мерзляков как работает?

Семён Семёнович оживился.

– Я вчера день рождение тестя отмечал. За столом целый час его обсуждали. Известная звезда у нас в поселке. Ишь как за эти две недели засветился. На вечере разные поселковые люди собрались. Я вначале защищать кинулся честь мундира, а затем спохватился: «А зачем я это делаю? Ведь не наш он. Как был чужой, так им и останется. Сегодня есть, а завтра и не будет. А мне с этими людьми жить».  На всю компанию, а за столом человек сорок сидело, лишь один человек сказал в его защиту. Водителем работает неприятный такой, гаденький и скользкий, как его фамилия, кажется, Борзенко. Что с ним думаете делать, Лев Аронович?

– Убирать нужно!

– Зачем он вообще сюда приехал?

– А я откуда знаю. Сейчас буду с ним разговаривать. Пускай или увольняется, или в тундру уматывает, он же по штатному расписанию разъездной педиатр.

– Думаете, поедет?

– Не знаю. Все что касается Мерзлякова – не знаю. Иди, пригласи его ко мне, пусть всё сдает и приходит.

– А сдавать и нечего. Можно лишь сдать работу, а он не работал. Разговаривать очень любил на разные темы. Когда со мной говорил, у меня чувство было, что он как кукловод ниточки разные дергает, а я калякаю лишь только то, что он хочет услышать. Начну ему что-нибудь рассказывать, в глаза посмотрю, а они у него пустые и улыбочка такая, скорее голову отпустить хочется. Даже страшно становится.

– Вот и мне страшно. Все под богом ходим! Давай, зови.

  На  Семёна Семёновича в дверях налетела Лариса, которая бежала, не разбирая дороги.

– Что с тобой? – вскричал Семён Семёнович, но она и не слышала его.

  Забежала в кабинет Розенталя и, тяжело дыша, спросила:

– К вам можно, Лев Аронович?

– Я сейчас, – он хотел оказать, но посмотрел на неё и понял, вот чего он так боялся. – Проходи, закрой за собой двери, рассказывай!

– Уволить меня нужно по статье, из-за меня Ветрова Мария умерла, я могла её спасти и не спасла, понимаете, испугалась я, – она закрыла лицо руками и заплакала...


Глава шестнадцатая


  Семён Семёнович зашел в поликлинику, в кабинете Мерзлякова не оказалось. Спросил у медсестры, она сослепу не узнала своего начальника.

– Доктор велел всем приходить в понедельник, прием уже закончился.

  Тогда он пошел искать Мерзлякова в общее отделение, зашел в ординаторскую. На столе скромно стояла бутылка водки и тарелка с малосольной рыбой. В кабинете неожиданно собралось много врачей.

– Здравствуйте, а я думал Мерзляков у вас?


– У нас его нет и больше никогда не будет. Нам таких коллег не нужно, – зло бросил Давид Манукянович.

– Проходи, Семёныч, давай выпьем.


– Да я Мерзлякова ищу, Розенталь его к себе требует, а его и нет нигде.


– Нагадил кот и спрятался, сейчас и не найдешь, за границу смылся.


– Семёныч, давай по пять капель?


– Ладно, наливай, а то я вчера день рождение у тестя отмечал.


– А мы тоже отмечаем, все никак понять не можем, где же мы работаем и в какой  беспредельной стране живём!

– Давид Манукянович, не заводись, мы же уже решили, – Трофим пытался его урезонить.

– Вот же его начальник, он должен его работу контролировать...

– Вы про Мерзлякова? Я этих уродов что ли выбираю и учу! Мне его дали, я на прием посадил. Сегодня выгонят – опять сам сяду, буду прием вести, до приезда следующего. Из кого выбирать-то? Из кого?

Врачи переглянулись, Давид Манукянович, недоверчиво осведомился, не глядя на Семёна Семёновича:

– А ты думаешь, Розенталь его выгонит, он же его лучший корефан?

– О чем ты говоришь?! Розенталь сам не знает, как от него избавиться!

– Давид Манукянович, его бить собрался.

– Я за себя не ручаюсь, если эту паскуду, ещё рядом увижу, ручишки вечно беленькие и влажные суёт здороваться, а глаза страшные. Раздавит и не заметит.

– Мы в понедельник решили совет трудового коллектива собирать, чтобы его выгнать из больницы. Если наши начальники с ним справиться не могут, то мы сможем. Нам кроме окладов терять нечего. Мы никому ничем не обязаны. Сами всего добились. Нравится или нет эта наша работа и наши больные и глупые, и пьяные, и грязные и рваные. Они поступают, и мы должны им помочь.

– Трофим, не заводись!

– Я до конца скажу. Это не пьяный базар. Больных мы не выбираем, а коллег, если негодяй или низкий человек попался – в наших силах убрать. В понедельник соберемся, вдруг он кому-то нравится, я высказываю свою точку зрения.

– Эта общая точка зрения, все так думают, просто вслух никто не озвучивал.

– Ошибки и просчеты встречаются у всех врачей, но они тяжелой раной откладываются на сердце, сотни раз потом вспоминаешь и думаешь, что не так нужно было сделать, не это назначить, ночью уснуть не можешь, а эта, падаль, наверное, даже чесаться не будет.

– Давайте, не чокаясь за Ветрову Марию, плохого она ничего не сделала, у самой судьба сложилась такая – никому не пожелаешь, а человек был хороший, ещё неизвестно, как бы каждый из нас пережил её горе.

– У неё же ребёнок, а что с ним сейчас будет?

– Пока в детское отделение положили, дальше в детдом, а куда его? Мы же не в Америке, своих детей прокормить не можем.

– В поселке хороший детский дом, игрушек много, воспитатели душевные.

– Слава богу, хоть там будет сыт и одет, – проблеял стоявший в стороне Момджан Назарбекович, и не принимавший в разговоре никакого участия.

– А ты знаешь, Ване лучше быть голодным и оборванным, но родной матерью, чем с доброй тёткой.

– Она за мальчиком следила, сама могла  пить сутками, а он всегда чистенький, обутый и одетый.

– Когда похороны?

– В понедельник.

  Семён Семёнович, оставив врачей, снова пошел искать Мерзлякова. На этот раз застал его в кабинете. Он сидел один и увлеченно читал книжку. Увидев Семёна Семёновича, кивнул и продолжил чтение.

– Тебя Розенталь ждет, иди прямо сейчас.

– Зачем вызывает? Я с ним утром виделся.

– А ты знаешь, Ветрова Мария умерла?

– Умерла все же! – он на секунду задумался. – Пьют в поселке много, нужно что-то делать. Куда только нарколог смотрит?!

– У неё маленький сын остался.

  Легкая рябь пробежала по лицу Мерзлякова.

– Мальчик, гм, странно, как её ещё родительских прав не лишили. Куда смотрит администрация?! Вообще, Семён Семёнович, это важная проблема – пьющие матери, нужно приказ что ли подготовить об улучшении медицинского обслуживания их детей.

 – А ты не считаешь, что ты мог попытаться предотвратить эту смерть?

– Давай, я ещё буду отвечать за всех умерших алкоголиков в поселке! Странно, как она ещё раньше не замерзла, как ребенок у неё дебилом не родился? – он зевнул. – Ладно, не спал всю ночь, на самом интересном отвлекаешь.

  Положив на стол книгу «Сказки и легенды народов севера», он набросил дубленку, надвинул шапку и вышел. Проходя по поликлинике, он заметил стоящих врачей, махнул головой, здороваясь, увидев его, они отвернулись.

  Около ординаторской стояли Ирина Семёновна и Марина Викторовна, Мерзляков остановился и поздоровался.

– Ну ладно, Ирина Семёновна, – потом договорим, не здороваясь и не обращая на Мерзлякова никакого внимания, Марина Викторовна ушла.

  Ирина Семёновна в полголоса буркнула что-то по-ненецки и пошла в отделение.
  Мерзляков не любил эти недомолвки, он понял, что-то произошло. Впервые почувствовал себя уязвимым и не защищенным. «Как странно, – злился он, – этот посёлок, тебя раздевает полностью, здесь ничего не скроешь. Неужели водитель проговорился? Не может быть, мужик  надежный! Что же могло случиться? Где я мог ошибиться?»

  Дверь на «скорую» была открыта, увидев  фельдшера Викторию Викторовну, он хотел войти, но она закричала:

– Посторонним нечего делать в отделении «скорой помощи», вас никто не вызывал.

– А что случилась?

– «Скорая» справок не дает, не мешайте работать! Ходят тут всякие, а потом свечи ректальные пропадают!

  Войдя в приемную и увидев секретаря, Мерзляков поздоровался. Ему показалось или так и было на самом деле, что она не ответила на приветствие, лишь сухо выдавила:

– Лев Аронович вас уже ждет.

  Мерзляков вновь оказался в длинном, не смотря на обеденное время сумрачном кабинет с застывшими окнами. За столом напряженно застыл мрачный Розенталь.

 – В чем дело, чем могу помочь? – Мерзляков выдавил из себя улыбку.

  Впервые за всю жизнь Мерзляков почувствовал, что боится этого маленького человечка, этого главного врача, словно он должен огласить его судьбу. Розенталь молча сверлил своими острыми, немигающими глазами. Мерзляков под неприятным взглядом опустил голову.

– Я не знаю, зачем вы здесь, только в больнице вы никому не нужны! Для чего вы сюда приехали, зачем вам диплом врача?

  Розенталь нападал, а Мерзляков лихорадочно просчитывал: «У него ничего на меня нет, спектакль рассчитанный на лоха». Эта мысль успокаивала.

– Лев Аронович, давайте конкретнее, у вас есть ко мне претензии, – чем больше успокаивался Мерзляков, тем спокойнее и строже становился у него голос.

– К сожалению, на вас ничего конкретного нет, если бы было, с вами разговаривали бы в другом месте. Я просто пытаюсь понять, что вы за человек?

– А я такой же как и вы, тоже думаю о бедных больных, забочусь о них, решаю их проблемы. Я ваше будущее!

– О каких проблемах вы говорите? Для вас же нет людей! Вы наступаете людям на головы, не слыша хруста черепов, не морщась, делаете все новые и новые шаги. Для вас люди – это всего лишь ступеньки по которым нужно подняться наверх.

– Вы делаете то же самое, но только по ночам не спите, и мучаетесь, называя обычную бессонницу – совестью. Итог один – хруст костей!

– Вы не смеете мне это говорить!

– А вы не забывайте, с кем разговаривайте!

 Розенталь задумался, за столом повисла напряженная пауза. В этом темном, зловещем кабинета тишина казалась особенно неприятной.

– У вас два пути: первый, вы пишите заявление об увольнении, и я вас больше никогда не вижу. И второй, вы сегодня же уезжаете с оленеводческой бригадой в тундру, с директором совхоза я уже договорился, вечером за вами заедут.

  Теперь настала очередь думать Мерзлякову, лицо судорожно подергивалось от напряжения.

– Я поеду в тундру.

– Тогда идите, готовьтесь, бригада уходит сегодня. В случае вашей неявки вы будете уволены за нарушение дисциплины.

– Давайте поаккуратнее с формулировками, нам же с вами работать. Ведь вы не хотите, завтра оказаться на улице в вашем то возрасте? Это ох как тяжело. Что вы так побледнели?

  Мерзляков пулей выскочил из конторы. Сердце бешено колотилось, его охватывала злость, и в то же время он впервые почувствовал слабость, былая уверенность в себе и окружающих покинула его. Привычные ценности уходили на другой план, здесь всё происходило иначе, жизнь без привычных правил. Он стоял и смотрел на окружающие его больничные корпуса, пытаясь их запомнить, наконец с ненавистью прошептал: «Все снести, разровнять трактором, чтобы даже имени не осталось от этого паршивого поселка». Он уже повернулся, чтобы идти в свой дом, как заметил, что в детское отделение заходит знакомая фигура. «Алёна, вот причина всех мои бед и неудач, этот неприступный бастион, который он так и не смог завоевать ни силой, ни страхом, оставалась верной себе и своим идеям. Сегодня до вечера ещё есть время все сразу и закончить», – прикинул Мерзляков, входя в свою квартиру. Раздевшись, он заново обвел взглядом комнату: старые стены из пожелтевшего пластика с трещинами в палец толщиной, грязно-желтый пол не мытый и не убранный, белый потолок засиженный мухами и патрон с лампочкой вкрученной в центре, на окнах ни штор, ни занавесок. Мерзляков размышлял, взволнованно шагая по комнате: «Где людская благодарность? Он живет в нечеловеческих условиях, без всякого комфорта, работая ради жителей этого ничтожного поселка, за мизерную зарплату. Из-за одного милосердия лечит грязных и вонючих ненцев, вернувшихся из тундры, где они по целому году не знают, что такое мыло и зубная паста. И вот итог миссионерства! Хотя даже отец предупреждал, что вся работа неблагодарная, носишься, выполняя наказы людей, а затем перед очередными выборами ни одна живая душа и добрым словом не вспомнит. Значит нужно просто работать, не для себя, а для людей, ради их будущего. Они, как дети, не понимают ещё – им без депутатской помощи никуда не деться, а помощь обязательно подоспеет, она неотвратима, она придет и каждый её получит…»

  В дверь забарабанили, открыв ее, увидел на пороге стоявшую ненку.

– Вас просили на почту прийти, вам звонили.

– Хорошо, – и Мерзляков по привычке достал из кармана пятьдесят рублей.

– Ой, не надо, мне велели передать, я просто по пути шла.

– На бери, заработала, – и он сунул в руку бумажку.

  На почте сообщили, что звонили из города.

  Мерзляков попросил соединить с отцом.

– Привет, сын, не звонишь, не пишешь, как у тебя дела? Рассказывай, давай.

– Папа, ты можешь мною гордиться, живу в спартанских условиях, работаю день и ночь.

– Ты там не в больницу, надеюсь, устроился? Это ты в мать – добротой славилась, всем помогала. Жаль, рано из жизни ушла, царство ей небесное. Какие планы? Мы тебя ждем, ты нам нужен, работы много, по всем направлениям, в стране идет подъём и везде требуются ответственные молодые руководители. Я рад, что ты не бросаешь начатое дело. Сколько ещё тебе нужно времени?

– Папа, я серьезно продвинулся вперед...

– Не сомневаюсь, ты всегда идёшь впереди, мне об этом твой бывший ректор говорил. Мы на прошлой неделе с ним встречались. Часовенку при больнице закладывали, вот организаторов проекта потом в ресторан приглашали. Работы много, не для себя же в конечном итоге стараемся, все людям достанется.

– Я горжусь тобой, папа.

– Ну ладно, ты же знаешь, не люблю я эти дифирамбы. Когда уже ждать?

– Думаю, через пару недель буду дома.

– Молодец! Деньги ещё нужны? Не экономь на питании, пусть, если столовая неважная, тебе готовят еду в ресторане. На себе только бомжи экономят. Давай, целую тебя. Удачи!

  Мерзляков вышел на улицу. После разговора с отцом он ощутил прилив сил: «Нужно идти вперед, не обращая внимания на трудности и преодолевать препятствия. Главное – это иметь впереди достойную цель».

  Зашагал в администрацию совхоза. Директора уже не застал, а вместо него познакомился с бригадиром Салиндер Виктором. Он подтвердил, что сегодня вечером бригада уходит. Стадо стоит в двух километрах за посёлком, до него довезут на снегоходах. «Рация есть, продукты готовы, медицинская сумка собрана», – уточнив, где его забрать, Салиндер пообещал заехать к девяти часам.

 Вернувшись в свою комнату, Мерзляков стал собирать вещи. Упаковал всё в большую сумку, не забыл взять карту, компас, фонарь и маленькую сапёрную лопатку. Часть вещей он оставил в комнате, предварительно аккуратно их свернул и положил в большую коробку. В этом посёлке оставалось только одно дело, которое он хотел доделать. Было шесть часов вечера, в поликлинике уже закончился рабочий день, выждав ещё десять минут, он зашагал в регистратуру.

  Оглушая весь посёлок, низко пролетел вертолет. «Санборт, для рейсовых слишком поздно», – равнодушно вычеслил Мерзляков.

  В пустой поликлинике он зашел в регистратуру и набрал номер. Раздались длинные гудки, никто не брал трубку, наконец, услышал знакомый голос.

– Алло, я вас слушаю…


 Глава семнадцатая


  Придя с работы, Алёна увидела, воткнутые в дверную щель письмо и записку. Она торопливо прочитала записку:
  «Алёнчик, меня с Дашей не тер
яй, нас Андрей пригласил двоих на вечер знакомств!» а внизу оставлена корявая приписка «Меня тоже не будет, хозяйничай одна. Катя».

 Сняв пальто и шапку, Алёна торопливо стала вскрывать конверт и поймала себя на мысли, что редко стала писать родителям, да и письма получались, через чур коротенькими. Она стала писать им более крупным подчерком, не дописывая строчки, чтобы получилось больше и, несмотря на все ухищрения, выходило меньше страницы. Если из этих писем, убрать рассказ о погоде, то письмо, не успев начаться, стремилось к завершению. Нет, Алёна не стала их меньше любить, просто именно здесь она жила настоящей жизнью: любила, страдала, ошибалась. До своего приезда она и не жила, а просто развивалась, как овощ на грядке, который растет и уже наперед знает, что его ждет в жизни. Алёна чувствовала, что нужна в этом поселке, она никому не отказывала, поступая по велению своего сердца, и она видела, вместе с ней меняются и окружающие её люди. Отец после первого своего письма отправил ещё два с просьбой вернуться – она читала их с улыбкой – об этом не могло быть и речи. Письмо написала мама.

  «Здравствуй, дорогая дочь! Письма от тебя получаем регулярно и затем неоднократно их читаем, так что даже бумага прошаркивается. Хотя ты и не пишешь, но материнское сердце подсказывает, что у тебя все хорошо и уезжать ты не собираешься. Ты нашла себя! 

  А мы с отцом вспоминаем, какой ты была маленькой, твое счастливое детство. Вся наша жизнь прошла ради твоего счастья. Себе во всем отказывали, стараясь, чтобы ты у нас ни в чём не нуждалась. Значит не напрасно и мы с отцом жизнь прожили, коль бог даст – умирать будет легко, достойного человека вырастили и воспитали. Твою фотографию в комнате повесили, по вечерам смотрим на тебя.

Отец в последнее время сильно изменился, забросил свои мемуары, опять дома напяливает свое синее трико с вытянутыми коленками. Грипп его прихватил, четыре дня не вставал, отпаивала малиной с медом. Спокойный стал, практически и не ругается. Плачет иногда, твоё письмо читая, а затем скажет: «Вот и жизнь прошла, не заметили, начали её вдвоем, так вдвоем и закончим». Ты пиши дочка, отцу больно приятно твои письма получать. Целую. Твоя мать".

 Алёна жизнь в родительском доме вспоминала всё реже и реже. Потихоньку забывалось всё плохое, и она даже с какой-то нежностью думала об отце. Оставив письмо, пошла принимать душ. Лариса вручила ей целый пакет всевозможных тюбиков с шампунями, гелями, масками и кремами. И она впервые в жизни решила этим воспользоваться. Приняв душ, сделав маску, стала рассматривать себя в большое  зеркало. Лариса объяснила, что если регулярно её делать, то лицо всегда будет свежее и никогда не будет морщинок. Раздался телефонный звонок. Алёна не стала брать трубку, но кто-то настойчиво звонил и звонил. Алёна решила взять, вдруг «скорая».

– Алло, я вас слушаю.

 В трубку молчали.

– Алло, я слушаю.

– Алёна Эдуардовна, здравствуйте, только не вешайте трубку, я умоляю, одну минуточку, – услышав его голос, Алёна вздрогнула и похолодела. – Я знаю, я негодяй и мерзавец, но даже эти люди должны быть выслушаны! У вас золотое сердце, его тепла хватит всем. Ты отдаешь себя всю без остатка, не думая ни о чём. Я раздавлен, сломлен, побежден и прошу хоть капли милосердий к себе! Все отвернулись от меня, как от прокажённого. Я осознал всю никчемность своей жизни. Я сегодня же уеду из поселка, но хочу, чтобы моя работа в тундре прошла не пустой забавой. Я хочу жить и испытывать все трудности, которые испытывают ненцы: холод, голод и лишения. Судьбой мне уготовано быть вечным скитальцем. Мне недорога моя жизнь. Мое имя проклято в больнице. Я прошу, чтобы ты была великодушна к падшему. Я буду другой, вот увидишь. Я не уезжаю на землю. Я буду здесь, пока не искуплю свою вину. Ты простишь меня?

– Я тебе не судья.

– Не суди, помоги! У тебя доброе сердце.

– Что тебе нужно?

– У тебя же есть лекции или учебник по детским болезням. Я хочу попросить их на время. Это нужно даже не мне, а тундровым детям. Ты же поможешь детям, чтобы правильно их лечить?!

– Тебе нужен учебник?

– Да, всего лишь один маленький, самый захудалый учебник.

– Ну, я даже не знаю. А как ты хочешь, что бы я тебе его передала?

– Вы можете занести сами, или я зайду на минуту и возьму его.

  Алёна замолчала, задумавшись.

 Сердце у Мерзлякова учащенно билось и вдруг в телефонную трубку, он услышал, что раздался сильный стук в Алёнину дверь.

– Сейчас, подождите.

  Она открыла дверь и застыла на пороге, с сумкой в одной руке, с огромным букетом в другой стоял Николай. Она так ждала этого момента, так часто его представляла с всевозможными деталями, что теперь замерла.

– Здравствуй, любимый.

– Здравствуй, любимый.

– Я сразу с вертолета, Раис довёз до тебя, даже домой не заходил.

– А я ждала тебя, все дни ждала, каждый день ждала.

– А я ещё целых восемь дней должен был учиться, я потом тебе расскажу, как просил и договаривался, чтобы раньше улететь. Рейсовые вертолёты в посёлок не летают, хорошо, фельдшер на санавиации знакомая, я им регулярно больных отправлял, вот и взяли на борт.

 Он обнял её и поцеловал. Алёна закрыла глаза, и почувствовала себя самой счастливой на свете. Как приятно быть в объятиях любимого человека!

  Николай, оторвавшись от Алёниных губ, стал целовать глаза, щёки и шею.

– Тьфу, крем какой-то, ты вся в креме, – он шутливо отпрянул и пальцем показал ей.

– Милый, я же чувствовала, что ты приедешь, и хотела быть самой красивой.

– Ты и так самая красивая.

– Проходи в мою комнату, а я сейчас быстро.

– Поедем ко мне домой.

– В другой раз. Сегодня всё общежитие в нашем распоряжении. Соседей нет, поэтому будем отмечать твой приезд здесь. Тем более я хочу покормить тебя чем-то вкусным.
– Ты угадала, я не ел с утра, но готов не есть до следующего утра, лишь бы не выпускать тебя из своих рук.

– Мне самой не хочется, чтобы ты меня выпускал из своих рук, но сегодня ты мой, и я буду угощать тебя самыми вкусными блюдами.

Они зашли в комнату.

– Как у тебя мило, Алёнка, а я приготовил тебе подарок.

– Я тоже приготовила тебе подарок. Николай, я сейчас умоюсь.

– Алёна, поцелуй меня, мне кажется, что это сон, и ты сейчас исчезнешь.

– Я закрыла дверь, и никто отсюда не исчезнет.  Ну давай, только маленький и коротенький.

  Алёна с нежностью прижалась к Николаю.

– Николай, я хочу тебя вначале покормить.

– Я не хочу есть.

– У нас целая ночь впереди.

– Она такая короткая.

– Ты ошибаешься, это непростая ночь, а полярная – длинною в жизнь.

  Их руки разжались.

– Я быстро, а ты, пожалуйста, поставь пока чайник на кухне. Видишь, какая я командирша.

– Слушаюсь. Все будет готово к твоему возвращению.

  Николай прошел на кухню и увидел снятую трубку. Послушал её, в трубке раздавались короткие гудки. Он положил её на телефон.

Налил воды в чайник и включил его. Над столом в самом центре стены одиноко и гордо висела его сковорода.

 Вышла Алёна в пушистом махровом халате, вся раскрасневшаяся.

– Ты уже нашел, где у нас чайник? – увидев, что Николай рассматривает сковородку, добавила. – Это мой талисман.

– Ты как пушистый зверек в этом халате, иди ко мне.

– Николай, я сейчас переоденусь, я сегодня хочу быть самой красивой.

– Фантазерка, ты и так самая-самая.

– Любимый, я ждала этой минуты.

– Я тоже ждал.

  Он обнял её. И наступила долгожданная фантастическая нереальность: держать в объятиях любимую женщину, прижимать её и чувствовать всем телом её изгибы. Аленины губы ловили каждый поцелуй, они шли навстречу новому, неизвестному наслаждению, он потянул за пояс и халат легко раскрылся…

 Утром Алёна проснулась первая. В комнате ещё не рассвело. Лишь из-за дверной щели пробивалась жёлтая полоска света и падала на кровать. Она смотрела на спящего Николая, не удержавшись, провела одним пальчиком по его руке, затем по его сильному плечу, остановившись на лице, провела по губам и щеке и ощутила поцелуй на своей ладошке, сначала очень слабый и нежный, затем сильнее. Открыв глаза, Николай притянул её к себе.

  Как бесконечно приятны казались эти прикосновения. Алёна за одну ночь стала другой, в ней проснулась спавшая в ней женственность.

– Милая, это наша сказка, и она только началась.

 Бесконечные миры соединились в одной точке, счастье казалось таким полным, хотелось, что бы эти минуты никогда не кончались. Алёна прижалась головой к груди Николая, и слезы непроизвольно покатились по её щекам.

– Ты плачешь, любимая? – Николай встревожено прижал её к себе.

– Мне так хорошо.

– А почему ты плачешь?

– Я думаю, как одиноко и тоскливо, когда рядом нет любимого.

  Алёна посмотрела в окно, и на тёмном сиреневом небе увидела хвост кометы. Её нельзя было ни с чем спутать, огромное ярко-красное пятно над самым небосклоном.
  Космическая путешественница по звездным мирам извещала о рождении новой жизни.


  Эпилог


  Актовый зал школы с трудом вместил всех желающих проститься с Марией. Собравшиеся произнесли много добрых и светлых слов. Как недоставало их матери Вани при жизни! Хватило бы ничтожной доли, чтобы она почувствовала себя счастливой и нужной на этой земле.

  Её похоронили рядом с мужем, поставив общий памятник  с фотографией, где они были вместе и счастливы.

Их души встретились и успокоились. Сама природа почувствовала облегчение: больше до конца этой зимы в поселке не наблюдалось ни бурь, ни метелей.

  А через несколько дней в посёлке случилось новое событие всегда радостное и долгожданное:  свадьба Алёны и Николая. Свадебную машину заменила «скорая помощь», а следом за ней с весёлым, громогласным воем спешила нарядная «пожарная». Жители поселка останавливались, провожая взглядами эту необычную, украшенную ленточками процессию.

 На гостеприимной, весёлой свадьбе собралось множество гостей. Казалось, никогда ещё жители этого маленького, северного посёлка не были такими радостными и счастливыми, они будто пробудились от глубокой спячки. Почётным гостем на свадьбе был Ваня, впрочем, это никого не удивило. Он весь вечер сидел между Николаем и Алёной, играл с салфетками, грыз куриную ножку и смотрел на всё происходящее своими большими голубыми глазами. На шее у него висел мамин крестик, может быть, от этого ему было легко и хорошо здесь.

А на следующий день Алёна с Николаем усыновили Ваню. В маленьком посёлке это получилось быстро, меньше часа понадобилось, чтобы оформить все необходимые бумаги и получить разрешение.

  Через неделю тихий северный ветер принес известие о смерти Мерзлякова. Его смерть в больнице встретили спокойно. В ординаторской, поминая его, кто-то произнёс: «Север – великий уравнитель человеческих судеб, и только ему известны причины, по которым он может поставить точку в жизни любого человека».

  Однако его смерть, как цепная реакция, породила множество событий. Расследовать её причины прилетели лучшие московские спецы из прокуратуры, подозрительные и настороженные, опасавшиеся подвоха и злого умысла. Держались вместе и отказывались от любой помощи жителей. Через несколько дней, когда грянули пятидесятиградусные морозы и даже в номере странной гостиницы, в которой они остановились, стало холодно, следователи переодели свои модные пальто и ботинки на унты и дубленки, после этого и следствие пошло быстрее.

  В поселке не обнаружили ни одного свидетеля этого происшествия и в течение нескольких дней сыщики летали по тундре, выискивая нужную оленеводческую бригаду. Допросы производили там же в тундре прямо в вертолете. Получение необходимой информации сдерживалось, казалось бы, безобидным фактом, вся бригада кроме бригадира Салиндера Виктора, совершенно не понимала русский язык, и показания записывались с помощью того же самого Салиндера. Выяснить удалось лишь следующее, что Мерзляков упорно хотел попасть в священное место, отмеченное на карте крестиком, где обитают духи Севера и куда непосвященным путь закрыт. Своё стремление посетить эти камни Мерзляков объяснял желанием получить власть и бессмертие, чем ещё больше пугал оленеводческую бригаду. Просил прогнать всё стадо через эти священные камни. Даже предлагал зеленые бумажки, говоря, что это деньги, с нарисованным президентом, только не нашим, своего президента оленеводы знали. Наконец стал угрожать и стращать. Тогда, оставив стадо за двадцать километров, его повез сам Салиндер. У священного места Мерзляков категорически потребовал, чтобы его оставили и вернулись за ним через четыре часа, когда Салиндер Виктор вернулся, то нашёл Мерзляков уже мертвым. Смерть Мерзлякова сами оленеводы объясняли не очень убедительно: «Видно злые духи не простили, что потревожил их сон». Следствие зашло в тупик, и вскоре вся следственная бригада улетела обратно. Затем прилетела следующая группа:  федеральные агенты в штатском, и по непонятному совпадению на следующий день арестовали: за взятку – Главу района и за хранение героина – главного врача больницы. Салиндера, как главного подозреваемого, арестовали и отправили в Москву. Когда шло следствие, жители поселка с удивлением узнали по центральному каналу ошарашивающую новость. Оказывается посёлок наносит непоправимый ущерб уникальной экологии края и в связи с этим Государственная Дума приняла решение рассмотреть вопрос о переносе посёлка на семьдесят километров дальше на Север, снеся в старом все дома и постройки. Даже в одном из вечерних телешоу поселковый этнограф в национальной ненецкой одежде доказывал аудитории, что это правильное решение, так как посёлок стоит на проклятом месте. К большому огорчению его жителей, никто не смог распознать, кто же это был?!
 
  Шло время, а лучшие федеральные агенты так и не смогли достать компрометирующие материалы ни на главу района, ни на главного врача больницы. Они ежедневно отправляли в центр секретные шифровки, в которых расписывались в полном своем бессилии, что-либо выбить из этих замороженных жителей.

  За недостаточностью улик все обвинения с них сняли. Их полностью реабилитировали, восстановив в должности и вернув полномочия. Вслед за этим на вертолёте вернулся растолстевший и довольный Салиндер, который долго рассказывал своей бригаде, что в Москве видел высокие многоэтажные чумы и огромный шаманский колокольчик. Ему никто не поверил, и вскоре всё забылось...

  Посёлок так и остался на своём месте. Правда спустя несколько месяцев кто-то распустил слух, будто бы отец Мерзлякова не прошёл на выборах и вынужден был уехать из города.

Эти глобальные новости совсем не коснулись больницы, где всё так же шли ежедневные приемы и больным оказывалась необходимая  медицинская помощь.

Через несколько месяцев Момджан Назарбекович неожиданно для многих написал заявление об увольнении по собственному желанию и навсегда покинул посёлок, а на его место был назначен Соболев Николай.


   Ещё Алёна даже не почувствовала, что носит под сердцем своего третьего ребенка, а вдруг вздохнула легко и свободно. Это произошло, когда закончился первый день семимесечья своего второго сына, названного в честь деда – Аркадием.

  Наступила та пора, о которой мечтает любая женщина: она обрела любимого мужа, счастливых сыновей и интересную работу, где её с нетерпением ждали.

  Она думала, что это сбылась её мечта, а просто стояло короткое Северное лето, и все в этом мире были счастливы.





Тюмень, 2004 год