Записки

(ко Дню Победы)

Когда мне было семнадцать лет, в школе, к празднованию девятого мая, попросили расспросить своих дедушек и бабушек о войне и подготовить доклад. Никогда не забуду тот теплый весенний день.

Идя после обеда со школы со своими подругами, я не о чем не думала, шла, улыбалась знакомым мальчикам, смеялась.

Бабушка безумно была рада меня видеть, встречая меня в своем неизменном ярком красном сарафане. Ведь я так редко у неё бывала, но ведь у меня, у подростка, и так была куча забот.

Обняв меня покрепче, будто видит в последний раз, она тут же повела меня на кухню, что бы накормить свою истощавшую внучку.

- Ба, ты ведь была на войне? - спросила я делая глоток чая.

- Да была - ответила она, с удивлением глядя на меня.

- Расскажи.

Хоть я всегда и знала, что она ветеран Второй Мировой Войны, я никогда её об этом не расспрашивала. Рада она была этому, либо же это её расстраивало, я и до сих пор не пойму. Но она всего лишь улыбнулась, и села рядом со мной.

- Давно же это было - начала она куда то вглядываясь - тяжелое было время помню...

Война не заканчивалась, а воевать уже было не кому. Стало быть мужиков не хватает, полегли они все, либо в земле, либо в плену. И теперь мы вместо них...

Так вот девчонки рвались на фронт добровольно, а трус сам воевать не пойдет. Это были смелые, необыкновенные девчонки.

У нас в городе организовали тогда курсы медсестер, и мать отвела нас с сестрой туда. Я тогда как ты была, чуть помладше, наверное, шестнадцать лет, а сестре моей – пятнадцать. "Это все, что я могу отдать для победы. Моих девочек…” Сказала она тогда, весь моего старшего брата и отца уже убили к тому времени. Это все о чем она тогда думала - о победе. Да и все мы думали тогда только об этом.

Через год нас отправили на фронт. Представляешь, мы же тогда совсем молоденькие были. Я за войну даже подросла, на десять сантиметров, представляешь!

Особенно тяжело было с сестрой расставаться, нас тогда по разным частям определили, далеко совсем. Она плакала, билась в истерике, но никто и слушать не хотел. приказ был приказ, и мы ничего не могли с ним поделать. Тогда для всех мы уже перестали быть женщинами, а стали солдатами, на ряду с мужчинами. Больше её я не видела, убили её, грузовик их подорвался на мине, так до части и не доехав.

Так вот, уезжала я ещё материалисткой и атеисткой. А там... Там я молиться стала... Настоящих молитв я не знала, и не читала Библию. И молиться я стала как могла, как хотела, своими простыми словами, просила победы, просила к маме вернуться, да не в гробу что бы.

Ну а что, статистика ведь есть, что потери среди медиков занимали второе место после потерь в пехоте в стрелковых батальонах.

И как тут не замолишься? как же тут в Бога не начнешь верить?

Ехали много суток... Вышли с девочками на какой-то станции, что бы воды напиться, и ахнули: другим составом, гробы везут, и ничего кроме гробов и не видно. Страшно стало...

Приехали, стало быть, в часть, завели нас в казармы, и форму начали выдавать. А я, представляешь, сорок восемь килограммов, тонюсенькая, меньше тебя тогда была, влезла в брюки, а девочки меня наверху ими завязали. Ну а что, формы тогда не было, либо в крови, либо разодранная в клочья осколочными. И трусы нам мужские повыдавали, это самое страшное было. И неудобно, и не красиво, но мы носили, ну а что оставалось делать.

Наконец получили назначение. привели меня к взводу, представили, а мужчины стоят и смотрят с насмешкой, не воспринимают в серьез. А потом... потом они уже на руках меня носили, за то что я им жизни спасала.

Никогда не забуду первого моего раненого. Лежит, еле дышит. Услышал как я к нему подошла, улыбнулся мне, но отключился, ничего так и не сказав. Оперируешь его, шепчешь до последнего момента, говоришь ему, что нет-нет, разве можно умереть. Он ведь слышит Целуешь его, обнимаешь. А уже мертвый, глаза в потолок, а я ему что-то еще шепчу… Успокаиваю… Семеном его звали, фамилия Быков. Смешно даже, лица стерлись из памяти, а имена нет, каждого из них помню.

Да, натерпелись мы тогда с девчонками. Ну а что по-твоему такое, человека с поля боя вытащить? А мы тогда таскали на себе мужчин, в два-три раза тяжелее нас. Он и сам тяжелый, так ещё и его оружие, и шинель, и сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят килограммов и тащишь. Сбросишь… Идешь за следующим, и опять семьдесят-восемьдесят килограммов… И так раз пять-шесть за одну атаку.

Однажды попал батальон под обстрел, ровный такой огонь, и батальона не стало. Все лежали. Но они не были все убиты, много раненых. А немцы огня не прекращают. Я сижу в траншеи, трясусь от страха, высунуться не могу, и тут, совсем неожиданно из траншеи выскакивает сначала одна девчонка, потом другая... Там уже и я побежала.

Мы стали перевязывать и оттаскивать раненых, даже немцы на какое-то время онемели от изумления и огонь прекратили.

К вечеру каждая из нас была уже и сама ранена, а кто то и серьезно, но зато, сколько мы тогда жизней спасли!

А вытащить раненого надо было вместе с его личным оружием. Первый вопрос : где оружие? Вначале войны его не хватало. Винтовку, автомат, пулемет - это тоже надо было тащить.

Но иной раз приходилось и своих девочек мне спасать, это было самое страшное, когда видишь, как твою подругу, ту, с которой ты бок о бок уже не одного солдата от смерти уберегла, лежит раненая на траве. Аней её звали.

Принесли её в штаб, она ещё жива была. Дрожит вся, трясется, губы синеют. А ты смотришь, и ничего сделать не можешь, потому что знаешь, что не вытянешь её, она и сама знала об этом. "Спасибо девочки вам за все" говорит, потом улыбнулась и добавила "У меня ведь больше никого кроме вас нет". Когда умерла, мы узнали что она из детдома была. Даже тело отправлять её не кому было, не то что бы похоронку.

Мы её хоронили... всем медицинским взводом... Там же.

А немцы нас обстреливают. Надо хоронить быстро... Прямо сейчас... Нашли старые березы, выбрали ту что самая большая. Возле нее и похоронили. Хотели вернуться с девчатами потом к могилке то её, но так и не нашли березку под которой она лежала, танки все поле выровняли.

Да что уж там, и меня несколько раз спасали.

Однажды при авиаударе, меня ураганной волной отбросило к стене. От сильного удара я потеряла сознание. Пришла в себя, разодрала затекшие и залипшие от грязи глаза, смотрю, ночь уже. Попробовала пошевелиться, вроде все цело, ноги болят, но не мудрено после такого удара.

Встала и пошла в отделение, вся в крови. В коридоре встречаю нашу старшую сестру, она не узнала меня, спросила: “Кто вы? Откуда?” Подошла ближе, ахнула и говорит: “Где тебя так долго носило? Раненых много, рук не хватает, а тебя нет”. Умыли меня Быстро перевязали голову и я пошла раненым раны зашивать. Пот лился градом. Упала. Оказалось, осколок у меня застрял в ноге, много крови потеряла, а тогда и не уследил никто, других спасать нужно было. Но меня спасли.

Другой раз был зимой. Заболела я тогда, и при марш броске сознание потеряла. Меня, видимо, снегом занесло. И пока меня нашли, я сильно отморозила ноги. Откопали, значит, положили на носилки... Но никто не обратил внимания на мои ноги... Шесть месяцев я лежала в госпитале. Хотели ампутировать ногу, ампутировать выше колена,  потому что начиналась гангрена. Я рыдала, молила не делать этого, не хотела оставаться жить калекой. Зачем мне так жить? Кому я буду нужна? Обуза в жизни, да и только. Ну, кому я нужна, обрубок! Задушусь... Но нет, каким то чудом, ноги мои спасли.

И стрелять нам приходилось, что уж там говорить.

Было это весной помню, немцы напали на нас при переходе. Подбежала я к раненому бойцу, а немцы все идут. Тут я схватила автомат, прицелилась, и в это же одно мгновенье мелькнула мысль, что это же человек, хоть он враг, но человек. И у меня начали дрожать руки, по всему телу пошла дрожь. Я же его вижу в оптический прицел, нужно стрелять, а внутри что-то противится… Что-то не дает, не могу решиться. Но я взяла себя в руки и нажала на курок… Никогда не забуду как он вскинул руки и из его груди полетели ошметки крови.

А однажды у нас попала в плен медсестра… Через день, когда мы отбили ту деревню, везде валялись мертвые люди, горелые мотоциклы и бронетранспортеры. Нашли ее, мертвую, и... и изуродованную... её пытали... лучше я не буду рассказывать что мы там увидели внученька.

Тяжёлое было время внученька, многие погибли. Но я  выжила, и домой вернулась к двадцати одному году уже с Орденом Красной Звезды. Да что там, всей деревней ждали, встречали. Внучка, чего ты плачешь? - спросила бабушка, обрывая свой рассказ, искренне непонимающе глядя на меня.

- Это было так страшно! - вся в слезах, рыдая взахлеб, ответила я.

Она обняла меня и прислонив мою голову себе к груди сказала:

- Милая моя, успокойся, все ведь закончилось.

- Но не для тебя.

Не в силах остановиться я продолжала рыдать. Бабушкина рубашка была уже вся мокрая от моих слез, а она сидела, все так же мирно, и гладила меня по голове...



- Госпожа Орлова, вы готовы? - чей то голос отвлек меня от воспоминаний.

- Что? - я подняла голову и увидела своего ассистента.

- Я спрашиваю, вы готовы?

- Да. Да, все в порядке, спасибо. Пусть объявляют.

"А сейчас, на открытии памятника героям Второй Мировой Войны - слышалось из за кулис - мэр города Орлова Елена Николаевна, хотела бы произнести речь"

Вспышки многочисленных фотокамер встретили меня, они сверкали ослепляя меня, а я должна была им улыбаться. Поднеся листок бумаги со своей речью я взглянула на него, а потом скомкав и швырнув под ноги начала:

- Я хотела бы вам кое-что рассказать... Когда мне было семнадцать лет...



… и сейчас я понимаю… моя милая бабушка… я так тебе и не сказала тогда  «Спасибо»…