они так жили...

   Когда стемнело, Илья с женой, взяв заржавленную пилу и такой же заржавленный топор, скособоченную тачку – побрели в сторону темнеющей далёкой громадиной – лесополосы. Она с северной стороны укрывала Ветровку. Это – небольшое, ныне, село, что раньше славилось перспективной фермой. И председатель попался тогда хороший – и о людях, и о ферме, и об инфраструктуре села заботился, не набивая свой карман.
   Лесополосу садили всем миром. Весело, задорно и с надеждой. Илюхины родители там и познакомились. Ещё несколько лет после того, школьники приглядывали за молодыми деревьями – не засыпало бы снегом, не поломало бы ветром. Была цель и великая надобность – задерживать суховеи, «чёрные бури», сберегать и приумножать урожаи великой Степи…
   А что сейчас осталось? Остов от той самой фермы, засоренные бурьяном поля, пастбища – также заросли колючками и кустарником. А село? Ну, остались тут пенсионерки, что каждый вечер исступленно пытались спрятать последние котелки да кастрюли от пропойц (наркоманы-то – давно вымерли). А тем – что? Спрятали бабули? Вспоминают детство, берут лопаты, ломики, и вперёд – на поиски сокровищ, что можно было сдать в металлоприёмку в соседних Возницах.
   А поутру – сороки разносили, чем закончилось противостояние: бабки – пропойцы. Но ни те, ни другие – особо пока не шумели, не возмущались. Первые понимали – не будут понемногу сдавать свои позиции, алкашня пойдёт воровать по-крупному. Вторые побаивались, и пока придерживались мнения «тише едешь – дольше будешь».
   Дядя Егор – участковый на несколько сёл, приходил, увещевал, просил. Пьянь – кивала, но поделать с грехами ничего не могла – зимой курочку потянут, весной – луку пощиплют на базар, по осени – картошки лишаться бабки… А что – разве за такую мелочь посадят? Вот помрёт с горя бабка – так на её поминках, и попировать можно. Вон – Сенька: мать от него ничего хорошего не дождалась, так и померла. Схоронили только на десятый день, когда Сеньке мешать стала своей вонью. А он – уж сколько раз вмерзал в не топленном доме в свои испражнения, сколько раз дневал и ночевал голодный, сколько раз отлёживался от сивухи – и ничего его не брало. А люди.., да вон, хоть Олюшка – четыре года, а заболела раком крови – и не спасли… А сколько грехов на ней было? Почему так? …Да что там говорить? Когда трудовому человеку выпадала справедливость?
   В былые годы люд изрядно попортил окрестные лесополосы – вырубили самые толстые, красивые деревья. Сейчас на месте той самой лесопосадки у села – несколько тощих акаций, да один дубок. Всё это – ныне прикрывалось подростом и чахлыми кустарниками, что выгорали почти каждую осень, когда сжигали солому на полях. Но тонкий и хлипкий был подрост, неухоженный, хоть местами и сильно загущенный. Куда ему было укрывать поля от ветров?
   Илья давно приметил высокий стройный дубок – повозиться с ним придётся, зато на дольше хватит! Дядя Егор ругался, обошёл всю округу, запрещая рубить лесопосадки. Но тогда пусть этот самый дядя Егор и купит им угля на зиму! Да, если бы так было… Уж Илья бы переполовинил его!
   Илья и Иркой трудились неистово – на кону была трёхлитровка, что обещала за дрова выставить тётка Ленка. Вот и противные же эти пенсионерки, двуличные. Днём – она кричит, как и все, на пьянь, а к вечеру увещевает «…принеси дровец, милок, заплачу…». А чего ж ей не платить? Пенсия-то есть, муж-моряк – почти всю жизнь проплавал, в родной деревне его, почитай, и не видели. А за уголь – скупиться выкладывать копейку – дровами топить – вообще дармовщина. А тут – работай! Чтоб обогреть своих детишек та на кусок хлеба оставить…
Возили почти всю ночь. Пятнадцать кругляшей, не считая толстых веток, что тоже сгодятся несколько раз протопить их домишко.
   …По той накатанной тропке и пришёл к их дому, поутру, дядя Егор. Но Ирка, в ответ на его увещевания, вперемешку с матом, быстро поставила его на место. Дёрнула из-за стола девятилетнюю Светку – худенькую, как тростинка, с взглядом затравленного крысёныша, в глазах которого, однако, уже светились огоньки той пограничной безысходности, что заставляла затравленное животное бросаться наперерез опасности. В ноги дяде Егору покатился, кинутый матерью, шестилетний Андрей. Участковый не успел опомниться – как в руки ему сунули вонючий свёрток – трехмесячного Мишеньку.
   – Вот! Ну чем я должна их кормить! Чем согревать! Греете себе морды на своих зарплатах! И не подавит вас! А тут работаешь, работаешь, а толку нет!..
   Справа бочком, миролюбиво, встрял Илья:
– Ну, где я работу возьму? На что их кормить? Возьми меня к себе в управу… Ну, а детей – выкинуть тоже не могу, как другие. Мы с Иркой – нормальные родители, не топим детишек… Вот хоть как – но одеты, обуты, а Светочка – в школе учится хорошо…
   Его перебила неистовая Ирка:
   – Ну, ты ответь, что мне их – выкидывать? Нет, дядя Егор – правда наша: дал Бог зайку, даст и лужайку! А ты – иди, не мешай! Вот! Купила только хлеба в сельмаге, да в печи затопила! Детишки-то – синие от холода. Иди! Иди…
   С трудом всучив Мишеньку матери, участковый, громко матерясь, вышел.

   …Следующей зимой, как раз под новый год, случилась небывалая метель. Село, лишённое естественного заграждения, вырубленных лесопосадок, было полностью занесено снегом. Хлипкий подрост не остановил исступленной снежной бури. Неистовый ветер крутил снегом и щедро бросал его, не пригоршнями, – ковшами, на беззащитные дома, сараи, подворья. Снег не было кому разгребать – как тут справишься – сугробы, порой – выше крыши. Через два дня – случилась оттепель, пошёл мелкий дождь, что, однако, уже к полуночи, вновь, сменился сильным северным ветром – хлёстким и безжалостным. Наутро деревья стояли покорёженные беспощадной красотой хрустальных кружев. Село, казалось, вымерло – бабки печей не топили, собаки не лаяли, сугробы на сараях гасили робкие выкрики кур…
   Илья с Иркой того не видели.
   …В тот самый вечер, они за дрова получили расчёт. И в семье, после краткой ободряющей драки и умиротворяющего чоканья – наступила тишина. Утомлённые заботами, они крепко уснули прямо за столом. Правда Илюху – немного рвало, и спустя час, в уголке рта засыхала пена. Ирка – посинела и судорожно сжимала стакан.
   Шестилетний Андрюша ещё утром ушёл гулять, да так, наверно и остался у соседей. Они иногда подкармливали маленького, но прожорливого, угрюмого и неразговорчивого соседа. Светочка – смотрела за Мишенькой, должна же мама когда-то отдыхать. Мишенька всё плакал, и Светлана решила налить ему пол чашечки родительского самогона – мама так поступала не раз, когда голодный Мишенька плакал. Вот и сейчас, он – скоро утихомирился, правда – дёрнулся несколько раз и закатил глазки, но хоть будет спать до утра. А там – мама разберётся. Светочка с опаской наливала в чашечку самогон – вдруг родители накажут за растрату? Но потом…
   В школе говорили, что алкоголь – это яд, что от него делается плохо.
   Но почему же папа с мамой, самые лучшие и праведные люди на свете продолжают его пить? Значит, врут в школе? Кто скорее скажет правду? Мама, или какая-то учительница? Неужели чужие люди лучше мамы знают, что нужно ребёнку? Хотелось кушать, в комнатке было холодно – тонкие дровишки давно перегорели. Светочка и себе налила пол чашечки. С опаской оглядываясь на неподвижных родителей, села у печки и украдкой отпила – вот воняет-то! А вкус-то? Как они это пьют? Наверно Светочка – не распробовала. …Но ведь потом, выпив несколько стаканов, папа с мамой радуются, хотя и сами, поначалу – морщатся. Светочка зажмурила глаза и допила.
   …Всю семью хоронили в одной могиле. Оставшегося сиротой Андрюшу, который с детства почти не разговаривал, отправили в специнтернат для умственно отставших деток.