Николай Гумилёв и Анна Ахматова

   Гумилёв говорил:
  - По Платону, любовь  - одна из трёх главных напастей, посылаемых богами смертным. И хотя я не согласен с Платоном, но я сам чуть не умер от любви. Для меня самого любовь была напастью, едва не приведшей меня к смерти.

   О своей безумной и мучительной любви к Ахматовой, и о том, с каким трудом он добился её согласия на брак, Гумилёв вспоминал с явным удовольствием, как и о своей попытке самоубийства.

  - В предпоследний раз я сделал ей предложение, заехав к ней по дороге в Париж. Это был для меня вопрос жизни и смерти. Она отказала мне. Решительно и бесповоротно. Мне оставалось только умереть. И вот, приехав в Париж, я в парке Бютт Шамон, поздно вечером, вскрыл себе вену на руке на самом краю пропасти. В расчёте, что ночью, при малейшем движении не смогу не свалиться в пропасть. А там и костей не сосчитать. Но, видимо, мой ангел - хранитель спас меня, не дал мне упасть. Я проснулся утром обессиленный потерей крови, но невредимый, на краю пропасти. И я понял, что Бог не желает моей смерти. И никогда больше не покушался на самоубийство.

   До сих пор не понимаю, почему Анна Андреевна заявила мне, что она решила выйти замуж за Шилейко. Ведь я ничем не мешал ей, ни в чём её не стеснял. Меня - я другого выражения не нахожу - как громом поразило. Но я овладел собой. Я даже мог заставить себя улыбнуться и сказал:
 - Я очень рад, Аня, что ты первая предлагаешь развестись. Я не решался сказать тебе. Я тоже хочу жениться. 
   Я сделал паузу - на ком, Господи? Чьё имя назвать? Но я сейчас же нашёлся
   И я поцеловал её руку:
 - Поздравляю тебя, хотя твой выбор не кажется мне удачным. Я плохой муж, не спорю. Но Шилейко в мужья вообще не годится. Катастрофа, а не муж.

   И гордый тем, что мне так ловко удалось отпарировать удар, я отправился делать предложение Анне Энгельгардт - в её согласии я был уверен. Прибыв без предупреждения на квартиру профессора Энгельгардта, я застал Аню дома. Она, как всегда, мне обрадовалась. Я тут же, не тратя лишних слов, объявил ей о своём намерении жениться на ней. И как можно скорее! Она упала на колени и заплакала:
  - Нет, я не достойна такого счастья!

 - А счастье оказалось липовое, - Гумилёв скорчил презрительную гримасу. - Хорошо, нечего сказать, счастье! Конечно, нехорошо обижать Аню. Она такая беззащитная, совсем ребёнок. Когда - то я мечтал о жене - весёлой птице - певунье. А на деле и с птицами - певуньями ничего не выходит.

   Гумилёв рассказывал, что Анна Ахматова почему - то всегда старалась казаться несчастной, нелюбимой:
  - Господи! Как она меня терзала и как издевалась надо мной! Она была дьявольски горда, горда до самоуничижения. Но до чего прелестна, и до чего я был в неё влюблён!

   Анна Андреевна была главной любовью Гумилёва, и до самой смерти -  несмотря на свои многочисленные увлечения - он не разлюбил её. Когда поэт говорил о ней, не только голос, но и даже выражение лица его менялось. Он любил погружаться в прошлое, вспоминать, рассказывать.

   Гумилёв хранил сборник стихов Ахматовой "Вечер" с надписью - "Коле. Потому что я люблю тебя, Господи!" -  и никому в руки не давал. Но Гумилёв качал головой:
  - Нет, это она только так, в шутку написала.
   Одоевцева, выслушав рассказ, спросила:
  - Неужели только в шутку? Разве она не любила вас? Ведь столько её чудесных стихов...
   Но он нетерпеливо перебил:
  - Стихи одно, а жизнь  - другое. Если она и любила меня, то очень скоро разлюбила. Мы абсолютно не подходили друг другу. Абсолютно! Наш брак был ошибкой. Впрочем, как всякий брак. Счастливых браков не бывает. А как восхитительно всё начиналось, и как я был счастлив! Я думал, что такое счастье не может кончиться со смертью, что оно должно длиться вечно. А оно не продлилось даже года.

   Печальнее всего, что всё было так просто, буднично и скучно. Сразу же выяснилось, что у нас диаметрально противоположные вкусы и характеры. Я мечтал о весёлой домашней жизни, я хотел, чтобы она была не только моей женой, но и моим другом и весёлым товарищем. А для неё наш брак был только этапом, эпизодом в наших отношениях, в сущности ничего не менявшим в них. Ей по - прежнему хотелось вести со мной любовную войну, мучить и терзать меня, устраивать сцены ревности. сопровождая их бурлящими объяснениями и бурными примирениями. Всё, что я ненавижу до кровомщения. Для неё игра продолжалась, азартно и рискованно. Но я не соглашался играть в эту позорную, ненавистную мне игру. Мы оба были разочарованы.

   Я всегда весело и празднично, с удовольствием возвращался к ней. Придя домой, я кричал:-"Гуси!" И она, если была в хорошем настроении, что случалось редко, звонко отвечала: - "И лебеди" или просто - "Мы!" И я, не сняв даже пальто, бежал к ней в комнату, и мы начинали бегать друг за другом.

   Но чаще я не получал ответа и отправлялся в свой кабинет, не заходя к ней. Я знал, что она встретит меня обычной, ненавистной фразой: - "Николай, нам надо объясниться!" и за этим последует сцена ревности на всю ночь. Никто не знал, как мне было тяжело и грустно. Ведь, кроме поэзии, между нами почти ничего не было общего.

 ...Когда в часовне на Невском служили панихиду по Гумилёву, часовня была переполнена. Хорошенькая, заплаканная Аня беспомощно всхлипывала, прижимая платок к губам. Она, не переставая, шептала:
  - Коля, Коля, Коля, Коля. Ах, Коля.
   Её держали за руки, окружали, поддерживали.

   Анна Ахматова  стояла у стены. Одна. Молча. Но казалось, что вдова Гумилёва не эта хорошенькая, всхлипывающая, закутанная во вдовий креп девочка, а она - Анна Ахматова.