Чужой

               

Меня привезли не просто в чужой город, а ещё и в чужую страну. Но не мне же решать в четыре года, где жить. «Так нужно», – сказал мне папа. Мы летели самолётом. Честно говоря, мне было страшно. Всё необычное: гудение, тряска, стюардесса. Но когда мне дали сок, я немного ожил. «Не так уж плохо», – подумал я. Разговаривать с родителями мне не хотелось, я всё время поворачивал голову к иллюминатору – маленькому круглому окошечку. Мне было плохо видно, но не разрешили пересесть туда поближе, к этому окошечку, просто сказали, что детям там сидеть нельзя.
Когда мы полетели над облаками, белыми и пушистыми, мне понравилось, это было видно, потому что самолёт наклонился, я даже видел крыло. И всё равно страх не проходил.
Всё было для меня впереди. Новый город, люди, странные, необычные, очень крикливые, но добрые. Почему-то всем хотелось меня накормить, даже в зале, где нам пришлось ждать, пока оформили наши документы. Потом мы поехали автобусом в ту квартиру, которую снял мамин брат, мой дядя Изя. Мы зашли, поставили на пол вещи и стали оглядываться по сторонам. Мне показалось, что в комнатках темно, а потом я понял, что это из-за того, что на улице много солнца.
Очень скоро в дверь постучали, зашла соседка, ни о чём не спрашивая нас, поставила посреди комнаты большой стол, потом она принесла поднос, корзинку с белым хлебом, какие-то плоды, поклонилась и ушла. Папа бросился, помогать ей расставлять угощение на столе, благодарить. Потом дядя Изя с сыном Аркадием приехали на машине и привезли нам кровать, диван, шкаф для одежды и для книг. Мама заулыбалась, а папа спрашивал о том, где и что можно купить. Я пошёл на кухню, мне понравилось большое окно, потому что видно было за стеклом пальму, ещё много деревьев, цветов, летали птицы.
Так началась наша новая жизнь в новом городе и в новой стране. Теперь Я уже взрослый, я всё понимаю, знаю, что и маме, и папе сначала было очень нелегко. Нужно было обязательно найти работу. Без работы и без денег жить невозможно, нужно было оформиться меня в детский садик, а я языка не знал. Но если бы я не пошёл в детский садик, то родители не смогли бы пойти на работу, нельзя же оставлять малыша одного в доме! И меня отдали в садик. Что это было, трудно передать.
Ребята стали носиться вокруг меня, кричали, я уловил слово «русит», видимо, что-то похожее на «русский». Я старался не реагировать, слегка улыбался, а они всё больше распалялись, пока не появилась воспитательница, она что-то говорила ребятам, положила руку мне на плечо и, скорее всего, объясняла детям, что новенький, т.е. я, пока не знает ещё языка иврит. Мы же оказались в Израиле, а тут все говорят на иврите.
Потом я увидел девочку, она сидела отдельно от других детей на лавочке в садике, когда нас выпустили на прогулку. Мне показалось, что ей грустно, я сел рядом с ней и случайно обратился по-русски:
– Тебе грустно? – спросил я.
– Я сразу догадалась, что ты русский, – сказала она.
– Почему они так кричат? – спросил я.
– А ты послушай, как кричит воспитательница и их родители, когда придут. Тут так принято. Все кричат.
– Как тебя зовут? – спросил я девочку.
– Орит, – ответила она. – Это значит Света. Свет – это «ор».
– А ты давно понимаешь иврит?
– Я тут уже целый год.
Так всё начиналось. Домой меня отвёл папа, мой первый день в садике закончился. Мама сразу же заметила, что я стал каким-то «зажатым», она спрашивала меня, как там всё было, не обижали ли меня. Но я не стал жаловаться. А потом и папа заметил, что я не в себе. Ему я рассказал, что ребята дразнят меня, потому что я не понимаю, о чём они говорят, кричат «русский», дразнят,  всячески оскорбляют. Мы шли домой, папа предложил мне присесть на лавочку и сказал, что знает, как мне помочь, пока я не выучил иврит. То, что я услышал, меня буквально поразило, я сначала не поверил, что у меня получится, а потом попробовал в садике. Чему же научил меня папа? Он сказал, что как только они окружат и станут приставать ко мне, я должен облить их водой.
– Ты что, папа, как облить водой?
– Сейчас объясню, а ты мне потом расскажешь, как всё получилось. Итак, ты представил себе, что у тебя под ногами стоит полное ведро веды. Ты не наклоняешься, но как будто рукой чувствуешь дужку ведра, своё усилие, ты поднял его и опрокинул на обидчиков. Я вижу, что ты и сейчас напрягся, как будто пробуешь это сделать. Попробуешь завтра, хорошо?
– Интересно… Попробую, конечно.
– Только никому не говори об этом. Идёт?
На другой день в садике ребята по привычке приступили к своему любимому развлечению. Они окружили меня и стали что-то кричать. И тут я вздохнул, напрягся, почувствовал в руке тяжесть ведра, железную дужку, с облегчением я поднял тяжёлое ведро и «опрокинул» его. Крик прекратился. Они немного расступились. Я стоял, как ни в чём не бывало. Один другому что-то сказал, и они стали расходиться. Один пошёл к песочнику, другой к игрушечному пароходу, построенному на площадке. Я почувствовал себя победителем. Разогнул наконец-то ладонь, которая «держала» дужку ведра, теперь я был свободен, решил осмотреть площадку. Нашёл замечательные качели, окончание прогулки мне очень понравилось. С нетерпением я ожидал папу, чтобы всё рассказать ему.
Я любил маму, конечно, но папу как-то особенно. Он всегда спасал меня, чему-то учил.
Когда я рассказал ему о сегодняшнем «ведре с водой», он улыбнулся.
– Молодец, – похвалил он меня. Я тебя ещё многим вещам смогу научить.
И я запрыгал рядом с ним, выплёскивая свою радость. Всё постепенно наладилось, я уже хорошо знал иврит, в своё время садик остался позади. Потом учёба в школе, где я хорошо успевал и, наконец, служба в армии Обороны Израиля, где я был в боевых частях.
Как не рассказать о папиной помощи и в Армии! Тут же вечная война, постоянное противостояние террористам. Даже если совсем разучишься спать, нужны глаза и на затылке, и днём, и ночью. Как-то, когда мы попали в трудное положение, расстояние между нами и нападавшими сокращалось, я применил папину науку. Нет, не ведро с водой, конечно, я представил себе стену огня между нами и врагами. Огонь поднимался вверх, он колыхался, дрожал, тянулся, как светящееся ограждение… И они остановились, а потом помчались в обратную сторону, на их лицах виден был испуг.
Самое странное то, что мои товарищи видели огонь, больше того, земля под этой воображаемой линией защиты почернела, что и меня потрясло. Меня окружили, но я не мог ничего рассказать, не мог ответить на вопрос: «как ты это сделал?» Я только улыбался. Командование, узнав о происшествии, предоставило мне отпуск на неделю, объявило перед строем благодарность. Я поехал домой, обнял родителей и шепнул папе одно слово: «Спасибо!»