Преступление

       
        (По мотивам текстов Ф. Кафки)
       
       
        В восемь утра дежурный пустил меня внутрь и довел до скамьи, на которой мне надлежало дожидаться начальника районного отделения полиции. Скамья эта была на первый взгляд обычной дощатой скамьей с ладно пригнанными деталями, из которых она состояла; такая вполне могла бы стоять в каком-нибудь уголке отдыха или в рабочей обители среднего звена руководителя, на прием к которому не записываются высокого ранга посетители, дела которых не являются слишком запутанными и их можно решить в ту или иную пользу без лишних проволочек. Однако если заранее знать, что эта скамья является звеном в длинной цепочке, которую тебе предстоит пройти во имя торжества справедливости, прежде чем добиться приемлемого результата своего непростого во всех отношениях дела, смысл такой скамьи, разумеется, обретал иное, потайное до определенного момента значение. Но дольше размышлять на эту тему я не мог, поскольку служивый, проводив меня до скамьи, указал на нее перстом, обращая на нее мое внимание, но на меня при этом не глядя, словно что-то не позволяло ему рассматривать меня во всех подробностях или же ему не хотелось это делать по каким-то своим внутренним причинам. Причем, пока он вел меня по коридору во внутренних покоях полицейского отделения, а это составило порядка полутора десятка шагов, он шел он слегка сзади, только иногда выходя чуть вперед, как будто испытывая стремление как можно тщательней выполнить свои обязанности, или пребывая в желании поскорей от меня избавиться.
        – Раньше я никак не мог запустить вас в помещение, – сказал служитель дворца справедливости, с тремя небольших размеров звездочками на погонах, составляющими равномерный в своих сторонах треугольник, пока я пытался устроиться поудобнее; создалось впечатление, что скамье недоставало комфорта, но жаловаться на жесткое седалище мне не пришло в голову – вряд ли кто-то из преступников мог бы надеяться на снисхождение, совершив дерзкое преступление, за которое наверняка нельзя рассчитаться годами жизни или даже самой жизнью; к тому же, находясь в самом средоточии правосудия, глупо было надеяться на чрезмерно любезный прием, можно было быть готовым разве лишь к тому, что тебя внимательно выслушают, чтобы потом решить, как обернуть твое дело в пользу торжества закона, – дело в том, что начальник не любит, когда в отделе с самого утра сидят посторонние. По правде сказать, – после паузы, все так же старательно не глядя на меня, а глядя чуть в сторону и выше головы среднего роста человека, добавил старший лейтенант, – наш начальник вообще не любит, когда в отделении находятся посторонние. Бывают дни, когда нам по его приказу приходится запирать двери заведения, дабы внутрь никто не мог проникнуть, даже если это какой-нибудь государственный посыльный или речь идет о каких-то чрезвычайных обстоятельствах.
        Слова старшего лейтенанта можно бы было принять за оправдание, хотя, конечно, вряд ли ему подобало оправдываться перед всего лишь заурядным посетителем, каковым я в его глазах наверняка являлся и которых перед его полукруглым окошечком дежурного проходят десятки и сотни в день. Ведь он не мог знать, по какому делу я сюда явился, а раскрыть ему суть своего дела я тоже не мог, поскольку разобраться в нем мог только руководитель более высокого положения. Честно говоря, я и сам не мог в полной мере осознать значение своего дела, бесспорным оставалось лишь то, что оно является очень важным и вряд ли с подобного рода делами часто сталкиваются даже самые квалифицированные, подкованные во всех отношениях дипломированные юристы.
        Я прикусил губу, силясь понять, что в речи старшего лейтенанта мне показалось странным, но тут же, спохватившись, попытался придать себе расслабленный и даже слегка отстраненный вид, чтобы он не подумал, будто его простые на первый взгляд слова вызвали во мне какой-то негативный отклик. Я сделал вид, что задумался, соображая, что ему ответить, сам же при этом решал, стоит ли ему отвечать. Глядел я при этом тоже в сторону, чтобы не встречаться с ним взглядом; хотя он на меня не смотрел, он мог сделать это в любую секунду. Минуту или около того длилась напряженная пауза, словно происходило состязание выдержки антагонистов: преступника и человека, служба которого состоит в том, чтобы преступника ловить, но предполагать такое было совершенно нелепо. Чтобы разобраться в степени моей виновности или попросту осмыслить, виновен ли я в достаточной мере, требовался чин не ниже хотя бы полковника, в таких сложных делах явно не мог разбираться старший лейтенант.
        Пока я решал, как вести себя дальше, в дежурном помещении раздался телефонный звонок, и старший лейтенант встрепенулся. Даже не глядя на него, можно было в точности определить, что звонок пришелся для него весьма кстати, мне показалось, что он был воспринят старшим лейтенантом с плохо скрываемым облегчением.
        – Простите, ради бога, – торопливо заговорил он, впервые на меня посмотрев, но взгляд его длился не более десятой доли секунды; сомнительно, что за такое краткое время он мог разглядеть что-то определенное, – но я не могу позволить себе не подойти к телефону, такое действие было бы нарушением инструкции. Это может быть очень важный звонок; вряд ли сторонний человек, не связанный с органами правопорядка, может хотя бы отдаленно представить себе, какие важные звонки бывают в наших учреждениях. Даже я, признаться, до сих пор путаюсь, пытаясь определить, важный ли происходит звонок, или им можно пренебречь без ущерба для дела. Порой может создаться впечатление, будто определенный звонок ничего не значит, а на деле это может оказаться чем-то, не требующим отлагательств. Если бы я мог позволить себе пропускать звонки, толку в моей службе было бы совсем мало. То же можно отнести к бумагам. На вид все бумаги одинаковы, разница состоит лишь в количестве нанесенного на их поверхность текста. Но порой складывается таким образом, что бумага с малым количеством текста может оказаться важнее бумаги, состоящей из двух исписанных от края до края листов. Стоит же ошибиться в оценке первоочередности таких бумаг, как это зачастую случается с новичками, и дело может обернуться очень неприятным образом. Вы можете такого не знать, но прокуратура особенно тщательно следит, чтобы во всех районных отделениях с надлежащей тщательностью оценивали степень важности поступающих для рассмотрения бумаг, иначе может случиться непоправимое.
        Я хотел ответить, но внезапно передумал. Мне вдруг захотелось проверить, как поведет себя старший лейтенант дальше. Если он будет продолжать стоять возле моей скамьи, это может означать, что я тайно взят под стражу, и он дожидается сменщика, чтобы передать ему наблюдение надо мной. С другой стороны, мог ли он в точности определить глубину моей вины, чтобы оценить степень моей опасности для общества. Ведь я ни словом не обмолвился о цели своего визита, сказал только, что дело мое важное и не терпит проволочек, поэтому он в виде исключения и открыл передо мной двери отделения.
        К тому времени телефон вновь зазвонил и старший лейтенант сказал еще более торопливо:
        – Если начальник узнает, что я пропустил хоть один важный звонок, он непременно проявит недовольство, дело даже может обернуться увольнением, – он понизил голос, как делают, когда хотят сообщить что-то очень важное, не предназначенное для посторонних ушей, – например, одного дежурного освободили от обязанностей и даже взяли под домашний арест, а ведь его вина заключалась лишь в том, что он не смог вовремя определить, какому из двух звонков отдать предпочтение, потому что зазвонили одновременно два телефона, и он попросту решил не отвечать ни по одному из них.
        Его доводы показались мне важными. Нельзя было не отметить, что старший лейтенант излагал свои мысли очень внятно, чувствовалось, что прежде чем попасть на должность, он окончил какое-то специальное заведение. С другой стороны, это не могло оправдать его, если он подозревал меня в преступлении, о котором не мог знать ничего определенного.
        – Так что же вы медлите! – не сдержавшись, выкрикнул я, подумав, что это могут звонить по моему делу, но тут же, устыдившись, взял себя в руки. – Вы, несомненно, опытный и добросовестный служака, это становится очевидным, стоит только непредвзято на вас посмотреть. И то, что вы только что сказали, не подлежит ни малейшему сомнению. – Внезапно мною овладела невероятная телесная слабость; наверное, воздух в полицейском участке, к которому притерпелись его служащие, был чрезвычайно вреден для посторонних. Я с трудом удержался на ногах, стараясь, однако, не выказать внешне свое временное помрачение душевных и физических сил. К счастью это длилось недолго и спустя минуту мне удалось полностью овладеть собой. – Не думайте, что важные звонки могут происходить только в полиции, – продолжил я рассудительно, но не успел ничего добавить, как во входную дверь громко постучали.
        – Я думаю, следует открыть, – сказал старший лейтенант, словно советуясь со мной, и я, поколебавшись, кивнул.
        Коридор заполнился множеством людей, отчего мной овладело беспокойство. Было трудно определить, все ли пришли по делу, поскольку одетых в полицейскую форму оказалась примерно треть вошедших. Впрочем, среди лиц в гражданских платьях могло быть какое-то количество тайных полицейских агентов. Угнетала мысль, что, возможно, большую часть вошедших составляют праздные зеваки, а кое-кто пришел, чтобы вынести мне порицание, выразив тем самым мнимое мнение некоего общества относительно моего дела.
        Внезапно мое внимание привлек коренастый человек с мясистыми щеками, снабженными густыми бакенбардами. Он ходил по коридору, на первый взгляд совершенно бесцельно, не обращая ни на кого внимания, однако не могло быть сомнений, что в его хождениях имелась тайная цель. Возможно, он был приставлен вести за мной скрытное наблюдение, и это предположение подтверждал такой факт, что на меня он не обратил взор ни разу. Когда он намеревался пройти мимо меня в третий или четвертый раз, я решился.
        – Простите, – сказал я, сделав шаг вперед и перегородив ему дорогу. – У меня имеются исключительно важные сведения, доверить которые я могу только лицу компетентному, и лучше будет, если это доверенное лицо будет владеть чином не меньше полковника. – Внезапно я сообразил, что мои слова могли прозвучать слишком самонадеянно, и счел необходимым объяснить свой поступок: – Суть в том, что у меня есть сомнения, что в таком сложном деле, каковым, несомненно, является мое дело, сможет что-то понять какой-нибудь низший чин, которого специально не обучали разбирать такие запутанные дела. – Я помолчал около минуты и, сочтя, что такого объяснения может оказаться мало, чтобы принять по моему делу какое-то решение, решительно добавил: – Добавлю еще только, что дело мое чрезвычайно важное и не требует отлагательств.
        – Хорошо, – сказал, помедлив, коренастый человек. С десяток секунд он откровенно колебался, кажется, решая, можно ли довериться мне целиком. – Я полковник полиции, начальник районного отделения внутренних дел. Попрошу вас проследовать в мой кабинет.
        Он намеревался пристроиться сзади, но я нарочно затянул паузу и вынудил его выйти вперед, чтобы избежать ситуации, когда кто-то со стороны мог решить, что я арестован и меня конвоирует полицейский.
        Вскоре мы сидели в большом, со вкусом обставленном кабинете. Начальник полиции, представившийся полковником Б., сидел за массивным канцелярским столом, я, в чрезвычайно удобном кресле с вычурными подлокотниками, расположился напротив.
        – Вы мужественный человек, – выслушав меня, сказал начальник полиции. Он окинул меня оценивающим взглядом, и его голова покачнулась, как если бы он выражал одобрение или был не полностью уверен в происходящем. – Это не вызывает сомнений. Не у каждого достало бы духу прийти в райотдел и добровольно признаться в неизвестном преступлении. И тем не менее преступление ваше не может иметь оправдания, это очевидно. Лучшее доказательство тому – оно не зарегистрировано в журнале происшествий. Означать это может лишь следующее: совершено оно с такой виртуозной изощренностью, что ускользнуло от внимания ответственных за фиксацию нарушений сотрудников органов внутренних дел. Даже не верится, что такое тягчайшее правонарушение мог совершить человек, до сей поры в подобных делах неопытный.
        – Возможно, если бы я точно знал, что совершил, признаться в содеянном мне было бы значительно труднее, – решился я на откровение, подбодренный такими добрыми словами. – Тем не менее, я ничуть не рассчитываю на снисхождение. Более того. На суде я решительно настроен потребовать применения к себе самого сурового наказания; разумеется, строго в рамках законности и при условии объективного рассмотрения всех обстоятельств моего дела.
        Слушая меня, полковник принялся барабанить пальцами по резному дубовому столу, мельком поглядывая на лежащую чуть поодаль курительную трубку со всевозможными табачными принадлежностями. Около пяти минут прошло в молчании.
        – Я давно ожидал чего-то подобного, – наконец перестав постукивать пальцами, сказал полковник. – Кто-то рано или поздно должен был совершить такое преступление. И меня радует, что этим человеком оказался такой ответственный, осознающий степень своего грехопадения человек, как вы. Конечно, было бы неизмеримо лучше, если бы вы в точности знали, при каких обстоятельствах и какое преступление вы совершили, но для распутывания всевозможных сложных дел у меня имеются опытные оперативные сотрудники. Стоит мне дать соответствующие указания, как они перероют весь город, но непременно обнаружат, где, когда и что вами было совершено.
        Эти слова были произнесены несомненно ответственным, отвечающим за них человеком. Уже почти уверенный, что я вручил свое дело в надежные руки, я готов был откланяться, чтобы более не отнимать время, которое опытный профессионал уже мог посвятить моему делу, зная о нем в изложенных мной подробностях.
        – Однако я должен вам кое-что показать, – неожиданно сказал начальник полиции, очевидно уже приняв по моему делу какое-то первое решение, – иначе вы никогда не сможете понять сложности устройства нашей организации. И увидев все собственными глазами, вы, как умный человек, непременно разберетесь, что стоит за тем или иным нашим случайным на взгляд постороннего наблюдателя действием.
        С этими словами он поднялся со скрипнувшего седалища, проделал несколько шагов в сторону глухой – без окна – стены и, остановившись перед ней, поманил меня пальцем. Не без некоторого удивления я встал и нерешительно проследовал к нему.
        – За этой дверью, в соседнем кабинете, находятся мои подчиненные, и я непременно должен их вам показать, – сказал он, ввергнув меня в легкую растерянность, поскольку я не видел никакой двери. – Вам надлежит посмотреть, что они делают, дабы понять принципы работы учреждения, убедиться в компетентности наших сотрудников и обрести уверенность, что ваше дело будет непременно в кратчайшие сроки раскрыто, потому что от таких профессионалов не укроется ни одно преступление, с какой бы хитроумностью и каким бы ловким человеком оно не было произведено.
        Тут я наконец разобрал едва заметный контур скрытой двери, она совершенно не выделялась на фоне стены и заметить ее было невозможно, если не знать о ней заранее. Дверь была низенькой, примерно по грудь человеку среднего роста, и было непонятно, для каких целей она предназначена, и почему, чтобы попасть в соседний кабинет, нельзя было выйти в коридор и воспользоваться обычной дверью.
        – Смотрите, – приказал полковник, ввергнув меня тем самым в еще большие сомнения, поскольку ни один человек не способен видеть сквозь непрозрачную дверь, по крайней мере официальной науке такие случаи неизвестны.
        Я попытался собраться с духом, чтобы сформулировать вертевшийся в голове вопрос, когда на мою шею налегла мощная лапа.
        – Смотрите же! – внезапно выкрикнул полковник и с такой силой пригнул мою голову вниз, что я впал в совершеннейшую прострацию. Мне стало не по себе. Я оказался полностью во власти полицейского чина, который мог убить меня прямо в кабинете, отправить меня на эшафот чуть позднее, сделав это посредством суда, или же отдать приказ своим подчиненным расправиться со мной тайно, минуя законные процедуры. – Да вот же!– нетерпеливо сказал полковник и я наконец понял его устремление. Перед моими глазами оказался замаскированный стеклянный глазок, через который можно было вести скрытное наблюдение за происходящем в соседней комнате.
        Поняв это, я уже не без любопытства, по собственной воле прильнул к глазку и обнаружил в соседней комнате круг, который составили пятеро молодых людей в гражданской одежде, стоящие лицом к центру. Я догадался, что это опера, потому что следователям, по моему разумению, должно было носить полицейскую форму. Двое были среднего роста, один высокий и еще двое – маленькие, с невыразительными лицами, как нельзя лучше подходящие для осуществления наружного наблюдения или работы в качестве тайных осведомителей. Пока я думал, для чего они выстроились в круг, высокий упал в самый его центр и принялся выбрасывать в стороны свои худощавые члены, а потом и вовсе стал на мостик, используя для этого затылок начавшей лысеть головы, и под дружные равномерные хлопки собравшихся стал извиваться и описал таким образом полновесный круг, быстро перебирая и взбрыкивая ногами. Затем он ловко вскочил, а его место занял один из низеньких, который принялся изображать движениями механического робота, а товарищи поддержали его ритмичными аплодисментами.
        Я догадался, что опера совершенствуют танцевальные навыки, выбрав для этого сложный в исполнении брейк, и открывшаяся картина поразила меня своей органичностью и стремлением людей к совершенству. Неизвестно, сколько я так простоял, очнулся же я от голоса полковника:
        – Видали? – спросил он с плохо укрываемой гордостью, и я с усилием разогнулся. Не зная, как прокомментировать увиденное, я молча смотрел на полковника, разминая руками затекшую поясницу и ожидая продолжения. – У оперов сейчас обеденный перерыв, а во время обеденного перерыва они обычно танцуют брейк. Я всегда пользуюсь в это время глазком, смотрю с небывалым удовольствием, а по утрам ребята чаще других исполняют джайв, пасодобль или ча-ча-ча. А моя секретарша любит приходить к глазку вечером, когда ребята отрабатывают фокстрот.
        Я по прежнему не находил, что сказать.
        – Может, вернемся к моему делу? – чтобы скрыть замешательство, предложил я, и полковник, сделав приглашающий жест, первым вернулся за свой стол.
        Я присел в кресло и он тут же зазвонил в колокольчик. Вошла секретарша. Ею оказалась невзрачная девушка с пышными юбками и погонами сержанта. Она деловито прошла мимо меня, совершенно не обратив на меня внимания, словно кресло было пустым, а я с удивлением и нарастающей тревогой обнаружил, что на серебряном подносе, который она внесла манером, каким в трактирах разносят чай, лежит кипа бумаг с объяснением моего дела. Но откуда в полицейской инстанции могли взяться бумаги с заключениями экспертов по обстоятельствам совершенного мной преступления, если объяснения по этому преступлению я представил полковнику не более двух часов назад, а утром и сам совершенно ничего о нем не знал!
        Все это ввергло меня в подобие паники и я притих в кресле, лихорадочно покусывая губу и думая, какие представить доказательства по моему делу, чтобы было понятно, что я не совершал того преступления, которое описано в полицейских бумагах, что я не имею к нему никакого отношения, что мое подлинное преступление в сотню, в тысячу раз значительней, чем то, которое пытаются мне приписать нечистые на руку полицейские, используя для этого подложные документы.
        Тем временем полковник не глядя принял у секретарши служебные бумаги и безразличным кивком отправил ее обратно. Секретарша сделала книксен, во время которого ее юбки распахнулись и я обнаружил, что она не носит трусов, и развернулась к выходу, все так же игнорируя мое присутствие. Проходя мимо меня, она внезапно приостановилась, склонилась ко мне и, пользуясь тем, что полковник занялся бумагами, торопливо прошептала, касаясь губами моего уха:
        – Знайте, что я за вас и постараюсь вам помочь. Я уверена, что вы не могли совершить этого ужасного преступления.
        – Спасибо, – также шепотом поблагодарил я и тайком пожал пальцы ее руки. Они оказались холодными, и это внезапно возбудило меня даже больше, чем отсутствие на ней нижнего белья. Мне захотелось немедленно посадить ее к себе на колени и стоило больших трудов подавить в себе это желание.
        – До вас через этот кабинет прошло большое, очень большое количество людей, и все они совершили немало дурного, – быстро продолжила она, косясь на увлекшегося чтением документов полковника, – но вы не имеете с ними ничего общего. Поверьте, за годы работы здесь я научилась разбираться в людях.
        – Не могу утверждать, что это так, – опять благодарно пожав ее пальцы, прошептал я, – но уверен, полковник прекрасно разберется в моем деле. Он производит впечатление профессионального человека.
        – Это верно, – подтвердила она, мимолетно коснувшись губами моего лба. – Только знайте, что я в любом случае твердо намерена вас ждать, даже если вам присудят большой срок.
        – Я очень вам благодарен за это, – прошептал я и, не удержавшись, все же усадил ее на свои колени.
        Некоторое время мы сидели, тесно прижимаясь друг к другу и глядя на разбирающего документы полковника.
        – Секретарша ушла? – не поднимая головы, спросил он, и я, не желая подставлять прелестную девушку, был вынужден подтвердить, что это так. – В таком случае я должен немедленно вызвать ее вновь, чтобы получить у нее разъяснения относительно кое-каких деталей вашего дела, – сказал полковник и вновь зазвонил в колокольчик.
        Мы с секретаршей обменялись понимающими улыбками и девушка была вынуждена покинуть мои объятия. Она поднялась и, шелестя юбками, проследовала к выходу, где хлопнула дверью и изобразила, будто только что вошла.
        – Слушаю вас, господин Б., – сказала она, пройдя к его столу и кротко склонив головку с невзрачными чертами прелестного лица.
        – Немедленно зайдите в оперативный отдел и прикажите сотрудникам арестовать господина, который только что был в моем кабинете, – распорядился полковник и я, объятый ужасом, быстро вскочил.
        Ступая бесшумно, спиной вперед, умоляюще глядя при этом на свою неожиданную союзницу, чтобы она не выдала меня случайным возгласом, я поторопился покинуть кабинет господина Д. Едва я оказался в коридоре, меня немедленно обступили пятеро парней, которых я недавно видел в глазок.
        – Простите, уважаемый господин, но мы вынуждены взять вас под стражу, – с любезной улыбкой произнес самый высокий и, достав что-то из пиджака, что многозначительно металлически звякнуло, зацепившись за край его кармана, протянул мне какой-то предмет.
        Не менее минуты я с ужасом смотрел на покачивающиеся на его пальце наручники, потом набрал воздуха в грудь и закричал во весь голос, не обращая внимания на поворачивающихся в мою сторону посетителей:
        – Я не виновен! В подтверждение того я могу представить всевозможные доказательства!
        Посетители, без малейшего интереса выслушав мое утверждение, тут же безразлично отвернулись и продолжили разговоры с полицейскими чинами. Я безвольно обмяк и опустил голову, внезапно осознав, что не придумано еще того страшного наказания, которого я заслужил, не совершив преступления, которым бросил вызов всему обществу.