глава четвёртая

В конце лета у мамы выдался небольшой отпуск, и она торжественно сообщила Тане, что они и Лёня с Раечкой едут в Прибалтику. Шквал детского восторга трудно описать, почти невозможно повторить и совершенно нельзя сымитировать. Таня прыгала по дому и визжала. В те времена путешествие в Прибалтику было сродни выезду за границу. Но не только это будило в девочке такую бурю эмоций. Они едут с Лёней - вот что сделало её необратимо счастливой. Она так радовалась, что почти перестала спать по ночам и всё тихо взвизгивала, сжимаясь в комок от охватывающей её волны дикого детского восторга. Точно так же, как ещё недавно от томления и скуки она не могла ни читать, ни играть, пока Лёня занимался на скрипке, Таня теперь не могла приняться ни за какое дело от бешеной радости. Ей не сиделось, не гулялось, не спаслось. Всё тело без конца пронизывали щекочущие молнии, заставлявшие её внезапно подпрыгивать или кривляться, недослушивать кого бы то ни было, бросать начатое и стремиться вслед за воображением, которое давно уже пронеслось над городами и поселилось в далёкой Риге.
    В день отъезда Таня вдруг впала в странное оцепенение. Минуты текли невыносимо долго, мама хлопотала над чемоданами и монотонно пререкалась с папой, который дразнил её из-за того, что ей удалось выхлопотать этот отпуск, а ему нет. Вещи были уложены, на улице моросил дождь, Лёня по известным причинам прийти не мог, и Таня не решалась в такой ответственный день потревожить их с мамой. Но наконец-то настал вечер. Они вчетвером и провожавший папа вышли на улицу, долго шли к электричке, долго её ждали. Тане казалось, что они едут целую вечность, хотя прошло не больше получаса. Потом метро. Вокзал. Наконец-то поезд. Утром всё переменится!
        А утром их встретила Рига  моросящим дождём и порывистым ветром. Сразу же, выйдя с вокзала, Таня почувствовала совершенно иное пространство, которое будто опрокидовалось во что-то безмерное:  близость большой воды угадывалась то ли в особом запахе, какого нет в Москве, то ли в этой сырости, то ли в низком, но каком-то безмерном небе, которое не могло упираться в серый камень города, а непременно должно было сливаться с морем. И сквозь мутную пелену дождя, окатывавшую окна такси, Таня видела удивительные пряничные строения с острыми крышами, башенками и шпилями, блестящую влажную брусчатку площадей, мелькавшие узкие улочки, шириной, казалось, в человеческие плечи, взбиравшиеся в какую-то странную тесную высь между цветных домов. Из окон гостиницы виднелись мокрые крыши, шпили, купола, и всё это геометрическое нагромождение кренилось куда-то вдаль, где определённо томилось в каменном ошейнике набережной холодное Рижское взморье.
      С залива все эти дни дул обжигающий ветер, но назавтра и во все последующие дни было солнечно, дождь, казалось, излился весь без остатка в день приезда. Пару дней они вчетвером осматривали город, посещали музеи, выходили к побережью. Море штормило, оно имело неприветливый мутный цвет, тяжело плюхалось о стены набережной и было затянуто серой дымкой на горизонте. Однако для Тани это было её первое свидание с большой стихией, и она смотрела на неё широко раскрытыми глазами. На третий день мамы позволили им с Лёней прогуляться одним и даже сходить в кино, поскольку Лёня невпервые был здесь и знал окрестности. Дети знали, что мамы хотят отправиться за покупками, и это священнодейство не должно было омрачаться их нетерпеливым присутствием.
     Наверное, переизбыточность, исполненность мечты доступны лишь распахнутому детскому сердцу, каким оно было у Тани в эти дни. Они бродили без цели по удивительным улочкам среди причудливых зданий, которые девочка не раз видела в кино, и их внезапная реальность и ощутимость, их направленность к необузданным водам и гулкий звук от соприкосновения с подошвами навсегда отпечатались в душе девочки синонимами высшей степени счастья. Они так много говорили обо всём на свете! Иногда Лёня непроизвольно брал её за руку, когда чувствовал, что она не поспевает за ним, выравнивал их шаг и снова выпускал её похолодевшую от волнения ладошку.    
     А потом был кинотеатр, и Таня никогда потом не могла вспомнить ни названия фильма, ни его сюжета, потому что всё, к чему стремилось её вывернутое от впечатлений существо, как стремился этот город к воде, случилось там. Они сели в красные бархатные кресла, такие, каких миллионы были по всей стране во всех её кинотеатрах. Погас свет. Экран замелькал, заструился голубым свечением, и их локти соприкоснулись на общем подлокотнике кресел. Казалось, вся вселенная сжалась и уместилась в этой пылающей, пульсирующей точке. Казалось, лёд и дикое пламя попеременно выжигали её и спаивали навечно два существа. Не экран горел впереди, а огромный иллюминатор, над которым во тьме простирался немыслимый космос, усеянный зёрнами звёзд. И они летели в странном космическом корабле, двигатель которого находился в этой маленькой точке. От её горения вскипала кровь и рокотало сердце, и Таня не чувствовала ни собственного тела, ни границ кресла, только эту горячую пульсацию. За полтора часа тысячекратно сбылись все мечты и надежды всех золушек, белоснежек и спящих красавиц. Поцелуй королевича Елисея мерк в сравнении с магической силой срастившего их прикосновения. У него не было и не могло быть никакого продолжения, ибо оно само по себе было исчерпывающим исполнением, вылетом в бесконечное пространство космоса, где время теряет свой смысл, где у начавшегося не может быть никакого окончания, как нет у него преддверия. Не это ли учёные называют большим взрывом, породившим всё живое? Не это ли центр Вселенной, из которого она в волнообразных пульсациях беспредельно распространялась всегда? Не это ли силятся повторить художники, поэты, музыканты, открыть учёные? Ни один мужчина после никогда ни в каких диких ласках не смог подарить ей того, что испытала эта несформировавшаяся девочка в рижском кинотеатре на пороге полового созревания. Порой ей становилось трудно дышать, и она, чтобы скрыть попытку ухватить побольше воздуха, широко улыбалась, уставясь в экран, но на самом деле в звёздную даль, по которой мягко и тихо скользил их корабль, их Летучий Голландец...
    Когда погас экран и включился тусклый рыжий свет, Таня не сразу поняла, что случилось. На мгновение показалось, что произошло крушение: корабль разбило надвое, и он безвозвратно гибнет вместе с экипажем в мерцающих просторах. Она повернула голову и увидела сияющее лицо Лёни, который уже поднялся и звал её к выходу. И девочка поняла: им удалось избежать крушения, они приземлились на далёкой планете, где все счастливы и всегда улыбаются. Она шла покорно за ним. Яркий солнечный свет обжёг глаза, но, привыкнув к нему, она всю дорогу обратно сбоку украдкой взглядывала в лицо мальчика, силясь понять, побывал ли он там, в тех же мирах, что так лихо бороздила она. Лёня шутил и без умолку болтал, но Таня никак не могла сосредоточиться и понять, о чём он говорит. Она даже что-то рассеянно отвечала, и тогда он как-то странно поглядывал на неё, чуть поворачивая и склоняя голову.