Соломон Моисеевич

Снег в наших краях  бывает нечасто. Обычно он выпадает неожиданно, и быстро тает. Но в тот зимний день все было не так, как всегда. Иногда Всевышний нарушает наши планы и все летит кувырком. Вот в такой день со мной и произошла одна из удивительных историй моей жизни.

Завершалась рабочая многодневная поездка по городам Украины. Начиналась пятница, и шаббат я планировал встретить уже дома. Утром неожиданно пошел снег, и я с тревогой вглядывался в дорогу, которую все больше заметало снегом. Свинцовое небо не предвещало ничего хорошего. Снег валил уже хлопьями. Через час я понял, что домой я сегодня не доеду, и встречать шаббат мне придется где-то в пути. Я остановился, нашел по навигатору ближайший населенный пункт, и решил искать помощи там. К дому раввина я уже не ехал, а пробивался сквозь настоящие сугробы.

Нежданного гостя встретили радушно. Принимать гостей в шаббат для религиозного еврея - особая честь. Время было послеобеденное, мы расположились за столом и, грея руки теплой чашкой чая, я начал разговор.

- Если бы не метель, и не знаю, попал бы к вам когда-нибудь, - начал я.
Адреналин все еще будоражил мою кровь, и я продолжил.

- Я слышал о вашем городе, но вот бывать не доводилось.

С воодушевлением я рассказал историю своего путешествия, ставшего настоящим приключением, и с чувством победителя развалился в кресле.

Соломон Моисеевич, местный раввин, мой новый знакомый, после коротких расспросов о том о сем и эмоциональных восторгов по поводу обнаруженных наших общих знакомых, наконец, расслабился, и усевшись на краешек стула, подавшись ко мне своим немолодым и грузным телом, доверительным полушепотом начал.

- Эх, юноша, завидую я вам, молодым. Тридцать лет назад я приехал в этот город в надежде сделать что-то действительно важное в жизни. До войны здесь была построена большая синагога, которая заполнялась не только по большим праздникам. Свадьбы, дети, похороны, застолья, молитвы. В общем, жизнь. Потом война, оккупация, послевоенные годы. Кто умер, кого убили, кто сам уехал. Долгое время вообще не было ни синагоги, ни общины. Ушла и жизнь. Нет, люди продолжали жить, но ушла еврейская жизнь. В здании синагоги сделали спортзал, который благополучно дожил до перестройки. «Ветер перемен» во многих пробудил ожидание чего-то нового, светлого.  Религиозная жизнь в стране начала оживать. Ожила она и во мне. Из «простого советского человека» за несколько лет я превратился в ревностного религиозного еврея. Дальше учеба в ешиве, радость от обретения веры и нового, высокого призвания, - я так хотел стать раввином.  И вот, когда мои мечты осуществились, я приехал сюда.

Первые годы я трудился с энтузиазмом. С горящими глазами объяснял руководству города, что оно должно нам помочь. Но узнав сколько людей у нас в общине, а в тот момент это была моя семья и несколько энтузиастов, которых я смог найти и убедить в своих грандиозных планах, меня очень быстро спустили с неба на землю, объяснив, что даже если нам вернут здание синагоги, мы не сможем его потянуть финансово, так как здание уже лет двадцать никто не ремонтировал. Мне предложили комнату в здании спортзала с обещанием передать нам все здание, если община вырастет.

- Слава Богу, что хоть что-то вернули, - прервал я монолог.

- Да, я был очень рад и этому. Но дальше все пошло не так, как я думал. Город маленький, люди бедные, евреев осталось мало, да и те, кто был, не особо стремились вести религиозную жизнь. В общем, молодой человек, мы до сих пор ютимся в этой комнате, бывшей раздевалке, а за стеной у нас тренируются баскетболисты. Здание деревянное, и когда они прыгают и бьют мячом об пол, то подпрыгивает все здание. Мы еле сводим концы с концами, даже эту комнату отремонтировать не можем. Мне стыдно людей приглашать. Власти готовы отдать нам этот спортзал хоть сейчас, но община маленькая. Нет даже миньяна.

Единственное место, где я чувствую себя нужным, это еврейское кладбище. Хожу между могил, читаю надписи, думаю о них, и мне кажется, что они смотрят на меня с неба, а Всевышний улыбается мне. Только не радует меня это, о другом я мечтал, помолиться, поговорить не с кем. Вот я и хожу между могил один, разговариваю с Богом. Больше жалуюсь на свою судьбу и плачу, чтобы жена не видела. Почему Он так несправедлив ко мне? Почему доверил мне мертвых, а не живых? Приду с граблями, с лопатой, иногда краску возьму с кистью. Мечтал ведь заботиться о живых, а здесь кому нужны Священные Писания? Здесь лежат те, о которых все давно забыли. Так что сегодня моя паства в основном на кладбище, и большинства из них я никогда не знал при жизни.

Соломон Моисеевич перевел дух, и, уставившись в пустую чашку, глубоко вздохнул. Я тоже посмотрел в его чашку, и медленно перевел взгляд на его вспотевшую лысину. Да, не хотел бы я оказаться на его месте. И главное, выхода нет никакого. Я вот занимаюсь молодежью, школами. Бог доверил мне живых. Я и не думал, что кому-то Бог доверяет мертвых. Вернее, доверяет сохранять память о тех, которые были, но кого уже нет. Для кого сохранять могилы? Может, это неважно? Да нет, наверное, важно.  Важно, чтобы оставались те, кто будет сохранять память о тех, кто был до нас. Эти люди, хранители времени, несут очень важное Божественное послание ко всем живым. Послание о том, что если те, кто должен помнить, забудут нас, живших когда-то, Он, всемогущий Бог, не забудет. Он помнит о тех, кто был, помнит их имена, и у Него есть такие вот в общем «неудачники», никому не известные Соломоны Моисеевичи, которым Он доверяет хранить прошлое. И они хранят, веря, что это, каким-то образом влияет на настоящее, влияет на будущее.

Вдруг, мои размышления прервал звонок. Соломон Моисеевич пошел открывать дверь. Щелкающий звук замка, голоса в коридоре… Я сидел, закрыв глаза. В комнату вошел хозяин, за ним вошел приличного вида мужчина и сел на предложенный Соломоном Моисеевичем стул. 

- Прошу прощения, - начал вежливо гость. - Вы раввин местной синагоги, Соломон Моисеевич?

- С утра еще был, слава Всевышнему, если эта метель не разломает окончательно наши «хоромы». Только я Вас не припомню, кто Вы?

- Вы меня не знаете, - продолжил гость. - Я здесь оказался проездом, давно живу за границей. В Украину приехал по делам, связанным с моим бизнесом. В этом городе жили когда-то мои предки. Здесь похоронены мои бабушка и дедушка. Давно хотел посетить их могилы, но сомневался, что они вообще сохранились.  А тут пришлось ехать мимо, непогода, сами видите, решил заехать на всякий случай, расспросить старожил. Показали, где находится кладбище, и я с удивлением обнаружил могилы, да еще довольно ухоженные. Спросил людей, кто же ухаживает за ними, сказали, что видят иногда здесь местного раввина, вот он и ухаживает. Не хочу остаться неблагодарным, решил найти вас и отблагодарить. Хочу оставить пожертвование на синагогу.

Его рука потянулась во внутренний карман. «Ну, этот даст не менее 500 долларов», - подумал я, пристально вглядываясь в гостя. – «Да нет, пожалуй, этот и 1000 даст». Но гость, к моему удивлению, достал увесистую пачку долларов и протянул Соломону Моисеевичу.

- Возьмите, здесь 10 000 долларов.

Слова гостя повисли в воздухе, вместе с протянутой рукой. Раввин замешкался.

- Да как же так? - пробормотал Соломон Моисеевич,  это очень много,  нам столько не надо.

Он хотел продолжить, но я наступил ему на ногу, и он замолчал. Опять повисла неловкая пауза.

- Возьмите, пожалуйста, - проговорил опять гость. - Это все, что я могу для них сделать. Я знаю, отец рассказывал, что они ходили в синагогу до войны. Они были бы рады за меня. Я хотел бы, чтобы они гордились мной. Я ничего не сделал для них, пока они были живы, позвольте сделать что-то для них хотя бы сейчас.  Я знаю, они были хорошими людьми. И вы хороший человек.

- Да что я сделал особенного? На моем месте всякий бы… - возразил ему Соломон Моисеевич.
- И позвольте, молодой человек, как же Вы могли что-то для них сделать? Они умерли раньше, чем Вы родились. Вы не должны… - опять затараторил раввин.

- Я знаю, - прервал его гость. - Но я благодарен Вам, потому что Вы сохранили эти могилы, оставив для меня возможность приехать сюда с моими детьми, и вспомнить вместе с ними тех, без которых нас бы никогда не было. Возьмите!
И он сунул деньги в руки Соломона Моисеевича.

Раввин никогда в жизни не держал в руках таких денег. Он так разволновался, что неловко взмахнув руками, вдруг громко закричал срывающимся голосом.

- Сарра, Сарра, скорее накрывай на стол, у нас же гости! Что же ты гостей не кормишь? Он сунул деньги в карман, бросился на кухню, и, гремя тарелками и кастрюлями, начал быстро накрывать на стол, доставая из холодильника все что было, временами приговаривая: «Господи, ну как же так? Ну как же так? Ведь никогда, никогда, как же так…»

- Простите, - гость поднялся, - но мне надо ехать. Я знаю, что шаббат, но я не особо религиозен, и у меня сегодня еще дела. Я должен уехать прямо сейчас. 
Гость оделся, мы проводили его до машины. Он сел в огромный внедорожник, и вскоре метель поглотила его. Мы стояли с Соломоном Моисеевичем на улице, и молчали. Снег все еще шел, и его лысина быстро стала мокрой. И как я заметил, не только лысина. Мы постояли еще какое-то время молча, и потом он сказал:

- Это был Он.

- Кто он? - переспросил я.

- Он, - твердо повторил раввин и медленно поднял указательный палец вверх.
Я взял его за руку, и мы пошли в дом.

Конечно, мы выпили. К Соломону Моисеевичу пришла такая радость, что я не смог не разделить ее с ним. Мы кушали и еще долго разговаривали. Начался шаббат. Пришло время идти в синагогу. Мы оделись и медленно пошли по глубокому снегу, стараясь ступать след в след. Снег был пушистым и глубоким. Настроение было приподнятым. Мы все еще пребывали в возбуждении от всего произошедшего. На моих глазах впервые произошло такое чудо. Бог явно ответил на молитвы этого человека. Мы предвкушали, как сейчас сообщим о происшедшем общине. Уже начали обсуждать, что и как можно сделать на эти деньги, Соломон Моисеевич так смеялся, что от радости чихнул. После чего распахнул пальто и полез во внутренний карман за платком. Вдруг он замер, и остановился как вкопанный. Его рука продолжала лежать во внутреннем кармане. Лицо моментально побелело.

- Что? - спросил я. - Вам плохо

Раввин молчал. Потом он медленно вынул руку, в которой была пачка долларов. Я все понял. Я смотрел в его глаза, в которых была такая тоска и растерянность, что мне стало невыносимо жаль его. Но чем я мог ему помочь? Я знал, что он тоже знал, что мы оба знаем. Знаем то, что знает каждый религиозный еврей: если ты нашел в шаббат деньги, ты должен их выбросить. Это заповедь. Шаббат наступил. Соломон Моисеевич так радовался, что забыл выложить деньги из кармана, и теперь все выглядело так, что он нашел деньги в шаббат, и эти деньги надо выбросить. Так требовал закон. Он умоляюще смотрел на меня... Я закричал ему:

- Не спрашивай меня что делать, ты сам все знаешь! Я ничего тебе не буду говорить, и не проси. Ты сам все знаешь.

Я не представлял себе, что бы я делал на его месте. Мне даже страшно было это представить. Он стоял, и молча смотрел на пачку денег, зажатых в его руке.

Потом он медленно поднял руку вверх, и не глядя, отпустил деньги. Пачка долларов быстро спикировала вниз и зарылась в снег. Снег был глубоким. Мы стояли еще какое-то время, и смотрели на дырку в снегу, которую оставили деньги. Потом мы оба, молча пошли дальше. У меня не было слов. Я был в шоке. Я понимал, Бог послал ему испытание. Я знал, что найденные в шаббат деньги надо выбросить, но никогда не видел, чтобы люди это делали. То, что сделал этот пожилой раввин, возвысило его в моих глазах на недосягаемую для меня высоту. Я шел за ним след в след, и понимал, что я бы так не смог. Никто бы не смог. Но сегодня я узнал человека, который смог. Я вдруг испытал чувство облегчения и трепет, ступая за этим человеком след в след. Я смотрел на его ссутулившиеся плечи, и не понимал, откуда он взял силы, чтобы сделать это. Но идя за ним, я чувствовал, что за таким человеком я бы пошел куда угодно. Была в его поступке какая-то высшая правда и сила, непонятная и недоступная никому из тех, кого я знал до сих пор.

Мы молча вошли в спортзал, прошли в раздевалку. Нас ждало «незабываемое» служение. За стеной шла тренировка баскетболистов. Когда они бросали мяч в кольцо, он иногда попадал в стену. Стена была деревянной и старой. С обратной стороны стены, внутри комнаты стоял шкаф со свитком Торы. И каждый раз, когда мяч ударял в стену, шкаф наклонялся, и только какая-то неведомая сила удерживала его от падения, и шкаф со скрипом возвращался на свое место. Молитва звучала в этот вечер особенно тоскливо.

Домой возвращались тоже молча. Когда дошли то того места, где лежали деньги, мы остановились. Я посмотрел, - они все еще были там. Кончик пачки, хоть и был глубоко в снегу, все же немного виднелся. Соломон Моисеевич стоял, не в силах сдвинуться с места.

Вдруг вдали из темноты, двинулась фигура мужчины, явно неуверенно стоявшего на ногах. Раскачиваясь из стороны в сторону, он шел нам навстречу и что-то бормотал себе под нос. «А вдруг деньги найдет этот пьяница?» От этой мысли мне стало так тошно, что захотелось побыстрее бежать от этого места. Но Соломон Моисеевич стоял и о чем-то думал. Вдруг я увидел в его глазах мелькающие мысли, за которые он судорожно пытался ухватиться.

- Вася! - вдруг закричал он громко и властно. - Иди быстро сюда!

Тень остановилась и медленно и осторожно начала приближаться к нам, с опаской вглядываясь в темноту. К нам подошел мужчина, типичный пьянчужка, которых можно найти в любой подворотне под вечер. Он все еще смотрел на нас с опаской. Когда он посмотрел на Соломона Моисеевича, он немного повеселел.

- Ух, - выдохнул он, - это Вы, батюшка. Простите, я опять выпил, простите меня.
 
- Василий, я же тебе говорил, что я не батюшка, я же тебе все рассказывал.

- Простите, батюшка, ой, опять, - он махнул рукой, - простите, Соломон Моисеевич, еле выговорил он по слогам, и выдохнул.

- Василий, слушай меня внимательно.

Соломон Моисеевич вдруг преобразился, и начал говорить  дальше твердым голосом, словно Библейский пророк.

- Василий, подойди ко мне и стань на колени.

- Зачем, батюшка, тху, опять, простите.

- На колени, Василий.
Василий неуверенно опустился в снег.

- Опусти свою правую руку в снег.
Василий опустил руку вниз и коснулся пальцами снега.

- Глубже, - громко приказал Соломон Моисеевич.
Василий с опаской посмотрел снизу вверх в лицо раввина и, нехотя, опустил пальцы еще на несколько сантиметров, продолжая смотреть в глаза.

- Еще глубже.

Василий умоляюще смотрел в глаза Соломону Моисеевичу и вдруг жалобно проскулил:

- Батюшка, не надо. Ой, простите. Не надо.

Он явно ожидал  какой-то подвох и боялся.

- Еще глубже.

Василий закрыл глаза и опустил руку на самое дно сугроба. Через мгновение, его взгляд изменился. Он помедлил и выдернул руку из снега. В руке у него была пачка долларов. Василий смотрел на Соломона Моисеевича тем безумным взглядом, который появляется у бесхитростного, простого человека, ставшего свидетелем явного чуда. Преданным, исступленным, восхищенным.

- Вот так дела! Чудо! - промямлил он и плюхнулся в снег.

- Чудо! - елейным тенором затянул Василий и ухватился за ноги Соломона Моисеевича.

- Святой отец, простите грешного, простите меня. Больше не буду, клянусь. Простите.

Соломон Моисеевич стоял как вкопанный и его глаза говорили о том, что он не знает, что делать дальше.

- Василий, - опять начал говорить он, но уже более ласково, - послушай меня. Ты не должен никому об этом говорить. Слышишь меня? Никому.

- Никому, батюшка, вот тебе крест, ой, прости меня, святой отец, никому, - он опять вцепился в ноги.

- Василий, сейчас ты медленно встанешь и пойдешь домой. А завтра я приду к тебе вечером, и ты отдашь мне то, что сейчас в твоей руке. Та понял?

- Понял батюшка, все сделаю, как Вы сказали.

Василий встал и, держа пачку долларов в руках, медленно и осторожно пошел домой.

- Кто это? - спросил я Соломона Моисеевича, когда Василий скрылся из вида.

- Это Василий, местная достопримечательность. Добрый человек, но беспробудный пьяница. Мы иногда подкармливаем его в синагоге. Даем ему кое-какую работу, а он и рад. Его здесь все подкармливают, иначе умер бы уже. Живет в этом дворе.

- А не пропьет? - засомневался я.

- Все в Его руках, - сказал он и поднял глаза вверх.

Конечно, я не мог уехать, не дождавшись конца этой истории. Всю субботу мы пребывали в покое и старались не говорить о произошедшем вчера. Когда настал вечер, мы помолились и пошли к Васе.

Звонка в двери не было. Мы постучались. Через время раздались шаги, дверь скрипнула и открылась. Василий смотрел на нас глазами человека, которому доверили государственную тайну. Он махнул нам рукой и на цыпочках, как бы крадучись, куда-то пошел. Мы зашли в квартиру. «Да, - подумал я, - таких квартир я еще не видел». Ни мебели, ни штор, не было даже  стула. У Васи были вырваны и пропиты даже розетки. Голые стены, тряпки в углу, которые, судя по всему, служили в качестве кровати. Так как сесть было некуда, мы продолжали стоять. Вася долго шерудел чем-то на кухне, и, наконец, появился в пустом дверном проеме. Он нес, держа двумя руками перед собой сверток. Деньги были бережно завернуты в старую газету. Он нес этот сверток как святыню, как таинство, свидетелем которого он стал и в которое уверовал всею своей душой. Соломон Моисеевич взял сверток, развернул. Это были деньги. Он осторожно взял сотенную купюру, посмотрел на Василия и, торжественно протянув ему, сказал:

- Василий, это тебе. Ты их честно заработал.

Василий робко взял купюру, затаив дыхание и продолжая преданно смотреть в глаза. Раввин продолжил.

- Василий, ты же никому не расскажешь про нашу тайну? Ты же понимаешь, Кто дал нам все это?

Василий растерянно смотрел непонимающими глазами на Соломона Моисеевича, когда тот многозначительно поднял свои глаза, а затем и указательный палец вверх. Василий посмотрел на потолок и быстро закивал головой, причитая:

- Что Вы, что Вы, святой отец. Я понял, я все понял.

Василий начал страстно креститься, правда то слева направо, то справа налево, сбиваясь и повторяя про себя: «Прости Господи, прости Господи».

- Обещаешь?

- Обещаю.

Василий попытался прильнуть к руке, чтобы поцеловать, но Соломон Моисеевич ловко выдернул ее, и мы поторопились уйти.

На следующее утро я уехал. Больше мы не виделись с Соломоном Моисеевичем. Без сомнения,  шаббат, который я провел в доме этого праведника, останется в памяти до конца моих дней. Всевышний подарил мне эту встречу, позволив стать свидетелем чего-то очень личного, что произошло между человеком и Богом. Евреи не спрашивают Его почему, они спрашивают: для чего. Я знаю, для чего мне был послан этот шаббат, чтобы я научился исполнять заповедь и служить Ему, когда никто этого не видит, когда даже ты сам не понимаешь ее значения до конца, но исполняешь, ибо написано.

Я увидел, что можно жить и верить, что Он все видит, Он всех помнит, ибо написано.  У Него нет мертвых, у Него все живы, ибо написано.

Я увидел, что можно служить Ему не для того, чтобы, а потому что. Потому что призвал меня, доверил мне, надеется на меня, и я не хочу Его подвести.

Великий, всемогущий Бог, сколько у тебя таких героев, которые скромно и беззаветно исполняют свое служение, зная, что о них никогда не напишут книг, им никогда не поставят памятники. Им это и не надо. Они проживают свою жизнь среди людей, но живут для Тебя. И воздаяние они получают чаще всего не в этом мире.

Хотя бывают дни, когда все начинает идти не так, как мы планировали. Иногда Всевышний нарушает наши планы, и все начинает лететь кувырком. Вот в один из таких дней со мной и произошла эта удивительная история.

Я не знаю, что было дальше. Но до меня дошли слухи, что какой-то человек по имени Василий, из одного маленького южного украинского городка, рассказывал кому-то на вокзале под большим секретом, о том, что он знает великую тайну - откуда у евреев деньги берутся, но никому не скажет, сколько бы ему ни наливали, так как пообещал (при этом он многозначительно поднимал указательный палец к небу) сохранить эту тайну, во что бы то ни стало, и что он, Василий, кремень. 

А еще мне говорили, что в одном маленьком южном украинском городе какой-то мужчина, когда зимой выпадает снег, ползает на коленях и что-то ищет руками в снегу, бормоча под нос неразборчивые слова, покачивая головой и крестясь на новую синагогу.  И сколько ему ни объясняли, что на синагогу не крестятся, он извиняется, просит прощения и как-то хитро поглядывает в небо.
Но, слава Богу, снег в наших краях бывает нечасто.