Старушка

  Марина Никитична пристально-блуждающим взглядом рассматривала штукатурку на потолке. Взгляд спотыкался и цеплялся за трещинки, лоскуты паутинок и комки замазанной известкой лепнины, и с каждой минутой старушке становилось тревожней. Она хмурилась и силилась вспомнить что-то важное, что-то очень серьёзное, что просто необходимо было помнить и знать, да вот забылось… Проскользив взглядом от одного угла потолка до другого, она пускалась в обратную дорогу, надеясь, что эти «прогулки» помогут ей вспомнить это важное и необходимое. Вдруг она ощутила такую тревогу, что оставаться в постели стало уже невмоготу. Нужно встать, что-то сделать. Да-да, заняться делами, поставить чайник, сварить обед, почистить печку, прибраться, швабру найти, снять все эти тенёта, что затянули потолок – а там, может, известки из чулана достать, да и подмазать? Хорошо бы, конечно, чтоб сын помог, но куда уж, дела у него, дела, работа, внуков – её, то есть, внуков – три души… Сын! Сын, конечно, как она могла забыть-то? Вот старая колода, лежит, как царица, про родного сына забыла. А этих трое… Внуков! Конечно! А вдруг в гости-то нагрянут?!

  На душе у старушки вдруг стало так сладко и весело, почти игриво – внучата, внучатушки! Ну, что разлеглась, колода? Вставай, замеси тесто, пирожков хоть с сахаром напечь, а потом позвонить – вдруг и вправду придут? И чаю, чаю, первым делом чаю заварить. Ей вдруг невыносимо захотелось горячего чаю – крепкого, душистого, красноватого в белой фарфоровой чашке с сиреневым цветочком на боку. Горячего чая с сахаром, и с конфеткой, с «подушечкой» в какао, что пачкает пальцы, халат и хвосты платка, с начинкой из приторного, такого вкусного повидла… Чаю,  немедленно. Что развалилась-то? Вставай, вставай!

  Марина Никитична с усилием втянула ноздрями воздух и схватилась руками за края кровати. Схватилась… Она ясно чувствовала – желание, намерение, действие… Только действие, такое привычное, элементарное, оставалось неисполненным. Схватиться… Встать! Рывком старушка села в кровати. Она чётко представляла, ощущала всем своим существом, как быстрым рывком поднимает тело, садится – но картинка перед глазами не менялась. Всё тот же белый в трещинах потолок, те же тенёта паутины и сгустки пыли, те же комья лепнины и чешуя отставшей штукатурки. Всё было по-прежнему. Но как же так? Ведь вот же она, живая, здоровая, собирается встать, ухватиться рукой за матрас, подняться, заняться делами, чаю заварить… Чаю, чаю!
Старушку охватил липкий ужас. Немедленно вставать! Сейчас, сейчас. Минуточку, пять минуточек. Как же, пирожки, печку почистить, чаёчку, сыну позвонить…Встать!
От страха и непонимания ей захотелось кричать, и она закричала. Закричала – но не услышала крика. Вместо собственного звонкого голоса старушка услыхала глухое бессмысленное мычание. Ужас охватил её с головой, и мычание стало ещё глуше, но зато протяжней и страшнее.

  - Что, опять? Ах, ты ж, мать честная…

  Послышалось шуршание журнала, что-то шлёпнулось о стол, и к старушкиной кровати дробью посыпались шаги. Потолок закрыло недовольное женское лицо – полноватое, с красными прожилками на щеках и усталыми, запавшими серыми глазами под белёсыми ресницами.

  - Что такое? В чём у нас дело? В туалет надо? Нет? Обедать рано пока. Почитать? Тихо-тихо, всё, всё хорошо, всё нормально.

  Женщина поправила старушке платок, убрала выбившуюся прядь волос. На секунду её взгляд упал в старушкины зрачки, полные бесконечного ужаса. Женщина прикрыла глаза и глубоко вздохнула.

  - Всё хорошо. Чаю хочешь опять? Больно много ты чаю пьёшь. Ну, ладно. Отыщу кипятильник…

  Лицо исчезло, дробь шагов посыпалась обратно к столу.

  - Господи, когда ж это закончится… – прошептала себе под нос женщина, но старушка услышала. В голосе белобрысой незнакомки не было ни злобы, ни ненависти, только усталость – но Марину Никитичну прошиб холодный пот. Что закончится? Что? Что происходит-то? Почему она не может ни встать, ни пошевелиться? В чем дело? Что же ей теперь, так и лежать, будто полено? Когда это пройдёт? Ведь пройдёт же, конечно! Не может не пройти. Невозможно, чтоб так продолжалось долго. Это всё со сна. Вот сейчас полежит ещё, в себя придёт – и встанет. Встанет, обязательно, к столу сядет – не пить же в кровати чай, где это видано?! А потом тесто, пирожков с сахаром… Да, может, варенье ещё осталось, тогда и с вареньем можно. Пирожков напечь, сына с внуками позвать. Ведь выходной, как пить дать выходной! Придут – а им пирожки с пылу, с жару! Конечно, надо вставать. Чайник грязный, наверное, и печку почистить…

  Только в себя прийти, а то, верно, затекло всё. Затекло – и не пошевелиться. Подождать немножко… Подождать…

  Сетка трещин на потолке стала расплываться, сморщенные, как у ящерицы, веки старушки опустились.


  Татьяна вытащила кипятильник из банки, положила на блюдечко. Взяла с полки жестяную банку с чаем и обернулась:

  - Ты не спишь ещё?

  Привычного мычания с кровати не последовало – парализованная старушка задремала. Татьяна поставила банку на стол, тяжело опустилась в своё кресло.

  - Ох, Олежка, на кого ж ты нас… – пробормотала она еле слышно. – На кого? Сил моих нет.

  Она на секунду застыла, а потом схватила с полки чашку – белую, с сиреневым цветочком на боку – высыпала в неё пакетик растворимого кофе «3 в 1» и плеснула кипятка. Уселась поудобнее в старом продавленном кресле, взяла свой журнал – и погрузилась в чтение.

  Сегодня всё как обычно. Всё хорошо. Нормально.

  Надо бы завтра на могилу к мужу сходить. И к детям его от первого брака, всё равно все рядом. Подкрасить, подмазать. В чулане наверняка краска есть. А может, и потолок побелить?..