I. 2. Справедливое провидение предает человека той

I.2  Справедливое провидение предает человека той  судьбе, которую он сам себе устроил»   
  15 декабря арестовали полковника Трубецкого в доме графини Лебцельтерн, сестры жены Трубецкого, и доставили во дворец, где его допрашивал сам Николай I.
Сергей Петрович происходил из старинной княжеской семьи.  Получил прекрасное домашнее образование,  посещал лекции в Московском университете  и в Париже «слушал  почти всех известных профессоров по нескольку раз». Военную службу начал  подпрапорщиком  лейб-гвардии Семеновского полка, вскоре был произведен в прапорщики,  затем в подпоручики.  Прошел войну 1812 г,  участвовал в Бородинском бою,  в преследовании отступавших французов и в заграничном походе русской армии  в 1813-1814 гг,  почти во всех крупных сражениях тех лет. Под Лейпцигом его  ранило ядром в ногу.

    В феврале 1816 г. Трубецкой вместе с другими декабристами создает первую декабристскую организацию – Союз спасения (инициатор создания - 23-летниий полковник Генерального штаба А.Н.Муравьев). Совместно с Пестелем составляет устав  организации. Но вскоре она перестает существовать, и Трубецкой  активно участвует в создании новой, более широкой по составу декабристской организации – Союз благоденствия. И опять, теперь уже  с Н.М.Муравьевым и М.Н.Муравьевым,  работает над уставом  – «Зеленой книгой».  И эта организация прекращает существование.  Трубецкой энергично стремится «соединиться с теми, которые остались верными Союзу». При участии Н.М.Муравьева и Е.П. Оболенского организует Северное общество и становится членом руководящего органа – Верховной думы.

   Однако храбрый на поле боя, Трубецкой не отличался  решительностью в особо серьезных случаях жизни. Деятельно участвуя на каждом этапе тайного общества,  не был творцом идей, чаще всего  брал на себя организационную работу.

   За год до восстания  Трубецкого перевели в Киев, где в январе 1825 года он получил воинское звание полковника и назначен дежурным штаб-офицером в 4-й пехотный корпус. Это позволило вступить в непосредственный контакт с Южным обществом и вербовать из его членов союзников при разногласиях с Пестелем. Еще задолго до 14 декабря Сергей Петрович стал страшиться радикализма Пестеля и Рылеева. Образ действия Пестеля, считал Трубецкой,  возбуждал не любовь к отечеству, но страсти, с нею несовместимые. И здесь, на Украине,  как последовательный противник республиканской программы Пестеля и плана цареубийства,  стремился нейтрализовать его влияние на дела тайного общества. К тому же в недрах Южного общества скрывалось много изменников.

   Вместе с Трубецким в Киев приехала и Екатерина Ивановна. Здесь  жили до 7 ноября 1825 года в доме одного из руководителей Южного общества Василия Львовича Давыдова (теперь это улица Панаса Мирного, 8/20). Сейчас на месте, где до 1971 года стоял домик Давыдова и жил Трубецкой с женой, где встречался со многими членами Южного и Северного обществ, разрабатывал планы консолидации этих обществ, организовывал вместе с женой обеды и ужины для декабристов, — возвышается современное строение. На стене — мемориальная доска с барельефами Волконского, Давыдова, Муравьева-Апостола, Бестужева-Рюмина, Пестеля. Фамилии Трубецкого нет. 

    7 ноября 1825 года чета Трубецких вернулась в Петербург. Обстановка в столице империи, начиная с 27 ноября и в последующие дни, оставалась крайне напряженной. В городе царил траур  по умершему в Таганроге Александру I. На разводах не играла музыка, спектакли в театрах отменены, а в Казанском и Петропавловском соборах с раннего утра и до позднего вечера служили панихиду.
Народ и армия присягнули Константину, но тот в столице не появлялся. Наступило междуцарствие.
 
   Члены  Тайного общества считали, что настал «час пробуждения россиян», что можно, наконец, свершить то, к чему много лет готовились.

   Трубецкой принимает самое деятельное участие в совещаниях  руководства Северного общества. Разрабатывают план восстания. За несколько дней до  14 декабря на собрании у  Оболенского его единодушно избирают «диктатором» восстания. Как позже скажет Д.И.Завалишин, избирая его диктатором, члены Общества «недостаточно различали военную храбрость от политического мужества, редко сочетаемых даже в одном лице».  В помощники  назначаются  полковник А.М. Булатов и капитан А.И.Якубович.  Рылеев, «может быть, думал, что, Трубецкой обидится выбором…»

    Накануне восстания Рылеев говорит Якубовичу: «Не правда ли, что мы выбрали   прекрасного начальника?» На что тот отвечал, усмехнувшись: «Да! он довольно велик!»  Начальником штаба восстания определен Оболенский. «С того дня Трубецкой был уже полновластный начальник наш, - показывал на следствии Рылеев, - он или сам, или через меня, или чрез Оболенского делал распоряжения».
…Как известно, Трубецкой на площадь не явился. Еще утром он обещал Рылееву и Пущину, что придет на Сенатскую площадь. За два часа до выступления домой к нему пришли Рылеев и Кюхельбекер. Но после их ухода, он покинул дом и скрывался в доме родственников.
 
   Интересный эпизод приводит Герцен  в книге «Былое и думы». Находясь в доме попечителя Московского университета графа Строгонова,  он услышал от него рассказ, как 14 декабря Трубецкой ушел с площади, прибежал в дом к его отцу и, не зная, что делать, подошел к окну и стал барабанить по стеклу; так прошло некоторое время. Француженка, бывшая гувернанткой в их доме, не выдержала  и громко сказала ему: «Постыдитесь, тут ли ваше место, когда кровь ваших друзей льется на площади, так-то вы понимаете  ваш долг?» Он схватил шляпу и вышел… спрятаться к австрийскому послу. 
 
   Его искали.      
   Что это было? Предательство? «Случай беспрецедентный», - скажет  известный декабристовед академик Нечкина. «Измена» - говорили сами декабристы. Диктатор предал идею восстания и товарищей по тайному обществу, и пошедшие за ними войска. Эта неявка сыграла значительную роль в поражении восстания, хотя «фатальной неизбежности неудачи декабристов в день 14 декабря 1825 го не было». Даже сам Николай  чувствовал себя в те дни растерянным, и  мысль о возможной победе восставших не покидала его.

    «Завтра я – император или без дыхания, - писал накануне одному из своих генералов. И сестре отправил письмо, полное безнадежного уныния и растерянности.
-  Если буду императором хоть на час, то докажу, что был того достоин! И принял решение: не уступать, бороться за престол отцов и дедов и – никого не щадить…
Трубецкой  был крайне осторожен, страшился массового движения, а мысль о том, что кто-нибудь сочтет его «Маратом» или «Робеспьером», приводила в ужас. Колебания стали заметны уже накануне восстания,  еще более усилились в самый день 14 декабря. Увидев, что на Сенатскую площадь вышли вначале лишь восемьсот человек Московского полка, решил не идти на площадь. Стоял у Главного штаба, в нескольких минутах от площади, и наблюдал, не увеличится ли число восставших полков, предполагая, видимо, лишь в этом случае возглавить восстание.  Он даже запасся ядом на случай неудачи.  Но когда увидел, что события нарастают, и может пролиться кровь, грубо нарушил свой долг, изменил товарищам.

    Заново погружаясь в события того времени, знакомясь с жизнью декабристов до восстания, их убеждениями и нравственными идеалами, подробностями  личной жизни, невольно преклоняясь перед «рыцарством»,  особенно остро  воспринимаешь поражение восстания. Сегодня принято переоценивать былые ценности, и вместе с октябрьским переворотом, расстрелом царской семьи и восстание декабристов («честолюбцы, готовые убивать») уже мажется черной краской (мы все сильны задним умом!): ведь они покушались на убийство царя!  Теперь же  все стали христианами! Но какой это был царь! Лучше всего о нем написал Герцен, который, узнав о смерти Николая I, воскликнул: «Да будет проклято царствование Николая I  во веки веков, аминь!»

    Трубецкой проявил  «политическую умеренность». Он считал восстание неподготовленным. В столице в это время находилось небольшое число членов общества, в основном молодые люди,  чином не выше ротного командира. Общество не имело опоры в старших чинах гвардии. Многие члены  вступили в Общество, когда  конечное  действие представлялось в неизвестной дали. Будучи  членами, более рассчитывали на него для собственного возвышения.   Многие, бывшие ревностными членами в молодости, охладели с летами.

    Сейчас же предстояло действовать решительно, но в случае успеха не сулило личных выгод, а в случае неуспеха грозило гибелью. Отступление таких членов ослабило Общество. К тому же многие были рассеяны по всему пространству обширной Российской империи. Некоторые находились за границей. В то же время большая часть молодых офицеров гвардии с восторгом проявили готовность действовать, но были неопытны, чтобы вполне развить цель и намерения общества.
 Между тем обстоятельства казались такими благоприятными («надежда на успех блеснула во всех сердцах»), что решились испытать  силы и подвергнуться личным бедствиям, в которые неудача могла погрузить их. Они давно уже обрекли себя служению отечества и презрели страх бесславия. «Каждый надеялся на случай благоприятный, на неожиданную помощь, на то, что называется счастливою звездою; но, при всей вероятности успеха, каждый чувствовал, что обязан обществу исполнить данное слово, обязан исполнить свое назначение, и с этими чувствами, этими убеждениями в неотразимой необходимости действовать каждый стал в ряды» - по признанию Оболенского. 

    Не могу ни привести  и размышления по этому поводу  Трубецкого. Лучше не скажешь! В них всё – и философия, и психология совершенного действа. 
 
    «Сколь человек ни бывает привязан к жизни, но он готов рисковать ею за всякую безделицу. Везде, где какая-нибудь страсть овладеет рассудком, человек жертвует ею, хотя в обыкновенных обстоятельствах дорожит очень бытием своим. Но во всех почти случаях за такую жертву он ожидает какого-нибудь вознаграждения и сверх того есть какая-нибудь надежда на счастливый случай. Когда же дело идет на то, чтоб хладнокровно предаться опасности, утратить жизнь и сверх того подвергнуться может быть бесславию и позорной смерти, то недостаточно одной  врожденной храбрости. Человек, дорожащий честью, не иначе решится на такой поступок, как в полном убеждении, что прошедшая жизнь его и возложенные на него обязанности требуют этой великой от него жертвы. Члены общества, решившись исполнить то, что почитали своим долгом и на что обрекли себя при вступлении в общество, не убоялись позора. Они не имели для себя  никаких личных выгод, не мыслили о богатстве, почестях и власти. Они все это предоставляли людям, не принадлежащим к их обществу, но таким, которых считали способными по истинному достоинству или по мнению, которым пользовались, привести в исполнение то, чего они всем сердцем и всею душою желали: поставить Россию в такое положение, которое упрочило бы благо государства и оградило его от переворотов, подобных французской революции, и которые, к несчастию, продолжают еще угрожать ей в будущности. Словом, члены тайного общества Союза благоденствия решили принести в жертву отечеству жизнь, честь, достояние и все преимущества, какими пользовались, - все, что имели, без всякого возмездия».

    Пророчество декабриста свершилось. «Декабристы разбудили Герцена, Герцен поднял всю Россию…» Революционный переворот осуществился…

   Мне нигде – ни в мемуарах, ни в другой литературе – почти не приходилось  читать о том, как воспринимали поступок диктатора и его самого  позже, уже в ссылке и на каторге, товарищи. Или трагедия уравняла всех? Сам Трубецкой лишь мельком говорит об этом, называя «уверткой», на следствии: «Я, наконец, увидя, что более нужно мое имя, нежели лицо и распоряжения, удалился от участия». Некоторая доля оправдания  кроется и в том, что его предложение действий на Сенатской площади во время восстания не отвергнули,  но и не приняли. Но главное объяснение  таится в таких  его словах: «Терзаем совестью, мучим страхом грозящих бедствий, я видел, что во всяком случае и я погиб неизбежно; но решился, по крайней мере, не иметь еще того на совести, чтобы быть в рядах бунтовщиков».

   Во время следствия, на очной ставке, Рылеев  «дал… почувствовать, что, выгораживая себя, сваливаю на него», писал  в  «Записках» Трубецкой.  На что отвечал, «что я не только ничего не хочу свалить на него, но что я соглашаюсь заранее со всем тем, что он скажет о моем действии, и что я на свой счет ничего не скрыл и  более сказал, нежели он может сказать».

   Не  принял  предложения Рылеева - проникнуть  в Зимний дворец и убить царя,  и Каховский. Товарищ многих декабристов по Московскому университетскому пансиону, поручик П.Г.Каховский соглашался «открыть путь» к восстанию и, как бы совершая самостоятельный террористический акт, проникнуть утром 14 декабря в Зимний дворец  и убить Николая. Затем отказался сделать это,   не желая стать террористом–одиночкой. Он  все же доказал потом  готовность  жертвовать собою, явившись 14 декабря на Сенатскую площадь и сразив пулею генерал-адъютанта Милорадовича, когда тот предложил декабристам сложить оружие. (Сегодня и это уже подвергается сомнению: он ли убил?)

      Гибель Милорадовича была и нелепой, хотя и закономерной.  Генерал следовал военной присяге, которую считал  выше всего.  Михаил Андреевич происходил из старинного рода сербских дворян.  Милорадовичи  еще со времен Петра I верой и правдой  служили русскому отечеству. Прадед храбро сражался с турками, а М.А Милорадович участвовал в европейских походах Суворова. Суворов отметил молодого генерала и предрек ему громкую военную славу.  Генерал славился человечным отношением к солдатам.  Декабрист Федор Глинка, который служил у него адъютантом во время Бородинского сражения, вспоминал: "Редкое правосудие и совершенное бескорыстие отличают все поступки его". А Барклай де Толли писал Милорадовичу, что " в обстоятельствах, где решится участь отечества, ни горячее Вас к защите оного, ни быстрее в принесении ему помощи  быть никого не может".

    Других идеалов, кроме идеалов русской армии, генерал Милорадович не знал.  И не смог  бы через них переступить. Это сделали декабристы.  Хотя и сочувствовал многим их идеям -  отпустил на волю всех своих крестьян. Но перед смертью сказал: "Я счастлив, что в меня стрелял не старый солдат". Он продолжал верить в свою правду.

    Захватить Петропавловскую крепость поручили полковнику А.М.Булатову, старому школьному товарищу и «приятелю с детских лет» Рылеева. Участник Отечественной войны 1812,  член Северного общества,  Булатов долго служил в лейб-гренадерском полку, солдаты любили его  и в 1812 году вынесли раненого с поля сражения. На них он крепко надеялся при осуществлении порученного дела. Незадолго до восстания полковник перешел из лейб-гвардии Гренадерского полка в армию.

   Булатов согласился принять начальство над полками, которые соберутся на сборном месте. Это считалось нужным только для самого  начала.  Но и этот храбрый боевой офицер отказался выполнить взятое на себя обязательство. Весь день 14 декабря полковник находился в разъездах около Сенатской площади. Вечером, после разгрома восстания, добровольно явился в Зимний дворец под арест.

   Когда его привели  на допрос, Николай I встретил  словами:                - Как и вы здесь?                - Вас это не должно удивлять, - ответил Булатов, - но  вот меня удивляет, что вы еще здесь… Вчера с лишком два часа стоял я в двадцати шагах от вашего величества с заряженным пистолетом и с твердым намерением убить вас; но каждый раз, когда хватался за пистолет, сердце мне отказывало.

    «Ограниченность дворянской революционности»,  - учили нас в школе -  свойственная всем декабристам, ставшая причиной поражения восстания, проявилась и здесь.

   Не чувство ли  собственной вины за провал восстания  так быстро сгубило его? Булатов тяжело переживал свою измену. Предполагали, что муки раскаяния привели его к самоубийству: 11 января 1826 года он разбил себе голову о стену  каземата Петропавловской   крепости, которую должен был захватить. С воспалением мозга его перевели в Петербургский военный госпиталь, где  он и умер в ночь на 19 января 1826 г. По словам А.М.Муравьева, «заморил себя голодом». Разноречивость  присуща многим публикациям об этих событиях:  замурованные в одиночных камерах Петропавловской крепости, а затем изолированные «во глубине сибирских руд», декабристы мало имели возможности получать достоверные сведения. Быстрая смерть Булатова  скоро покрыла забвением это имя. Да мы и вообще больше  любим князей, баронов…

   Тем самым резко разрушился  задуманный план, что и способствовало трагическому финалу. Усугубили положение и  многочисленные предатели. «Но, находясь на каторге, декабристы решили предать забвению эти факты и в личных взаимоотношениях друг с другом не касаться их». И все же без обвинений не обходилось. М.А.Бестужев вспоминал о времени пребывания в читинской тюрьме: «… споры, прения, рассказы о заключении, о допросах, обвинения и объяснения…».
Лучше всего, думается, сказал Оболенский: «Действия каждого известны. Не стану отвергать той степени виновности, которую я принял на свою долю. Она тяжело легла на душу. Но есть высший Судия и высший Примиритель. Первый строже всех земных судей. Но в его суде есть и примирение вечное. Его покрывает суд. Первое не произнесет приговора, доколе последнее не истощит всех средств любви совершенной, полной, к примирению вечному. Слава Ему Единому». Декабристы были людьми верующими, и эта вера еще более углубилась, как обычно бывает,  в трагическую минуту.

    Именно христианские чувства и высокая нравственная норма определяли отношение декабристов  и к «предателям», как С.П. Трубецкой и к тем,  кто отошел  накануне восстания и даже уведомил о нем государя.
Трубецкого приговорили к смертной казни – отсечением головы. В списке  приговоренных Сергей Петрович  числился шестым.  «Милостивый» царь, обещавший императрице, что «по приговору не будет пролито крови», заменил пятерым четвертование виселицею, а Трубецкому, Оболенскому, Якубовичу -  каторгой. «Упрашивали, чтоб смертный приговор утвержден был над 9-ю человеками (9-м был князь Оболенский, на которого особенно злились), стоявшими в голове списка осужденных». «Я думал, что меня осудят за участие в бунте, меня осудили за цареубийство. Я готов был спросить, какого царя я убил или хотел убить?»
При вынесении приговоров не столько учитывалась вина осужденных, сколько поведение во время допросов и личная неприязнь Николая I. За одну и ту же вину давались разные сроки каторги. Суровость приговора поразила даже важнейших юристов Западной Европы.

    Еще на первом допросе  Николай I  заставил Трубецкого  написать жене: «Я буду жив и здоров». Он написал: «Государь стоит возле меня и велит писать, что я жив и здоров». Но царь  велел приписать вверху  «буду». После этого его отвезли в Петропавловскую крепость. Пока длился допрос, во дворце  у него украли шубу, и саперный чиновник дал шинель на вате доехать до крепости. Природа человеческая низка  и неизменна во все времена! Недавно услышала: на отдаленном от города пустынном ленинградском  шоссе случилась автомобильная авария,  сильно пострадали водитель и пассажиры, среди них - известный спортсмен. Рядом остановилась проезжавшая мимо машина. Пострадавшие думали, что те окажут помощь или вызовут скорую. Но мародеры кинулись осматривать автомобиль и грабить все, что находили там ценного… 

    Каждого виновного царь отправлял в крепость с сопроводительной запиской для коменданта, в которой определял условия содержания. Смысл записок быстро распространился по Петербургу. О них говорили втихомолку, с опаской, в аристократических салонах и в дворянских гостиных, в обывательских квартирах и в народе. Впечатление, которое произвело на умы декабрьское восстание 1825 года, оказалось огромно. На декабриста «смотрели как на какого–то полубога». Их «мечтательность дерзновенная» вызывала сочувствие армии и народа, им сочувствовала даже суровая и молчаливая крепостная стража, стараясь, по возможности, облегчить тяжкую долю.

   Тем не менее, подводя итог  жизни, Трубецкой смог сказать: «Как же я благословляю десницу божию, проведшую меня по терновому пути и тем очистившую сердце мое от страстей, мною обладавших, показавшую мне, в чем заключается истинное достоинство человека и цель человеческой жизни, а между тем наградившею меня  и на земном поприще ни с каким другим не сравненным счастием семейной жизни и неотъемлемым духовным благом, спокойной совестью».