Белые стены чёрного цвета

   Галина Павловна проснулась от громкого рокота, наполнявшего всю палату. Она лежала с закрытыми глазами, боясь их открыть и увидеть что-то ужасное. Сознание  всё ещё было сумеречно, происшедшее  вспоминалось сумбурными  обрывками. Какие-то отдельные кадры вставали перед глазами, и хотелось связать их воедино, заполнить пробелы между ними, сделать единую, непрерывную хронику событий. Но у неё не получалось, да и этот грозный рык мешал  сосредоточиться. Всё-таки она приоткрыла глаза и сквозь узенькие щёлки, затуманенные ресницами, начала медленно всматриваться в темноту палаты, о размерах и устройстве которой можно было судить по выделяющимся белым пятнам.  Вот белеют кровати соседок, их пять. Значит палата шестиместная. Близко от её кровати большая  белая дверь и уж совсем рядом в углу белая  раковина. Рядом с кроватями белые тумбочки. На противоположной стене белеют рамы окон.

   Галина Павловна, продолжая свои исследования незнакомой обстановки, подумала: «Господи, зачем же в больницах всё белое? Сам белый цвет наводит на нехорошие мысли. Белые тапочки, белый саван. Что там ещё белое? В больницу ложатся, чтобы выжить, а здесь сплошные намёки на смерть. Хотя о чём я, глупая? Белый цвет – символ чистоты, добра. Всё-таки ангел-то, белый. Ладно, пусть будет всё белое, согласна».
   Галина Павловна, наконец, поняла, откуда идёт рокочущий звук. На кровати у окна лежала женщина, её  немалых размеров  живот равномерно поднимался и опускался, при этом на вздохе всё клокотало в её горле и груди, а на выдохе она с шумом, постанывая,  выпускала воздух.

   «Да, повезло мне.  Надо же,  так храпеть. Как под такой аккомпанемент можно спать?» - и вдруг Галина Павловна увидела, что на неё широко открытыми глазами смотрит женщина, лежащая на соседней койке. Она была полностью укрыта одеялом, виднелось лишь лицо в обрамлении всего белого. Галина Павловна попыталась улыбнуться и разомкнула ссохшиеся губы, но женщина быстро вытащила из-под одеяла руку и приложила палец к губам:
   - Только тихо, не шумите, а то проснётся эта, тогда будет спектакль -  трагедия с комедией. Вас сюда с чем положили-то?

   Галина Павловна так долго не говорила, что засомневалась, сможет ли сейчас ответить. Медленно, прислушиваясь к своему голосу, она тихо, с паузами произнесла:
   - Сама не знаю. На работе вдруг защемило сердце, стало плохо, вызвали скорую. Помню, делали какие-то уколы, кажется, давали дышать кислородом. Всё как в тумане, не знаю, что и отчего так. Врач расскажет.

   Даже эта небольшая речь оказалась для неё серьёзной нагрузкой. Ей хотелось спросить женщину о больнице, о врачах, о палате,  соседях, но сил   на это не было. Соседка, похоже, и без её вопросов поняла,  что надо поведать новенькой и  начала  ти-хонечко, но скороговоркой:
   - Больничка так себе, как все, а вот палатный врач у нас золото. Ирина Михайловна, знающая, внимательная, заботливая А что ещё от врача надо?  Дай, Бог, ей самой здоровья. Всем бы такими быть. Палата у нас шестиместная,  все бабы вроде бы ничего, а вот эта – и она двинула глазами в сторону храпящей – эта просто бандитка какая-то. Всеми руководит, свои законы устанавливает. Её все боятся, даже врачи и санитарки с ней не хотят связываться.  А вас как зовут-то?

   Галина Павловна внимательно слушала, сознание еле успевало за быстрой речью соседки, но она всё поняла.
   - Галина Павловна. А вас?
   - Меня можно просто Надя, я откликнусь, – её укутанное маленькое личико сморщилось от  улыбки.
   - Тогда я просто Галя. Я отзовусь, – ответила ей Галина Пав-ловна улыбкой.
   - Галя, а вам сколько лет? Мне шестьдесят два, пенсионерка со стажем. А вам?
   - Мне сорок три, а вот уже звоночек прозвенел.
   - Да что вы ерунду говорите. Звоночек, какой-такой звоночек?  Наша Иринушка вас вытянет. Вон у меня сердце совсем расшалилось, а она мне так всё подобрала, что я на выписку скоро пойду  здоровенькая. Думайте только о том, что у вас всё нормально и что должны ещё много сделать, и что не имеете права болеть. Именно так – надо сказать: не имею права, у меня ещё много нерешённых дел. И всё тут. Понятно? У меня муж, дочь, внучки, собака, дача –  я не имею права их оставить. Не имею. Вот и всё.

   Галина Павловна слушала Надю и думала: «Вот умница, вот молодец. Не имею права – и всё тут. Эта ответственность  действительно должна держать в жизни».
   - Надя, я с вами согласна. Я тоже не имею права.
   - А у вас кто?
   - У меня мой муж и всё. Больше никого нет. Он себе сейчас места не находит, переживает за меня, я его знаю. Без меня ему будет тяжело.
   - Ну вот, видите. А вы говорите звоночек.
Храп у стены сменился громкими постанываниями и скрипом кровати, женщина переворачивалась на бок.
   - А кто она? Что у неё? – прошептала Галина Павловна.
Надя опять приставила палец к губам и, выждав, когда у окна снова раздастся равномерное сопение, ответила:
   - Её зовут Варвара Петровна, ей  за семьдесят, у неё что-то с потрохами, а что толком и не знаю. Неинтересно мне это. Стерва порядочная, скандальная баба, хуже некуда. Она здесь такую дедовщину развела, всеми командует, чуть что не по ней, такое устраивает, хоть святых выноси. Да ну её, Кабаниху. Бог её накажет. Галя, вы, главное, ей не перечьте, если что, просто молчите и всё. Ладно, пока она сопит, а не храпит, попробуем заснуть. Спите.

                * * *

   Утро началось со скандала. Полная женщина в халате стояла у раковины и, адресуясь ко всем сразу, гневно вопрошала:
   - Опять всё залили здесь. Это что, ванна, что-ли, чтобы плескаться? – её твердо выставленный палец указывал  на несколь-ко капель на полу. – Совсем распустились. Дома, небось, аккуратничаете, а здесь, стало быть, можно. Сонька, ты, что-ли, опять отличилась. Давай подтирай, – и жёстко добавила, – давай, давай, не телись.

   Сонька, а точнее Софья Михайловна,  на самом деле была пожилой женщиной, работала библиотекарем. Её субтильный вид,  застенчивость, робость, замкнутость в себе вполне соответствовали этой профессии.  Она покорно и бессловесно взяла в углу тряпку и протёрла пол.
   - То-то же. Привыкли у себя к свинарнику. А это что за новенькая? Ты кто? – резко и грубо прозвучал вопрос, обращённый к Галине Павловне.
 
   Снова как вчера укололо и заныло за грудиной, Галина Павловна поняла, что эта грозная баба  и есть Варвара Петровна. Хотелось  как-то ей ответить, но не смогла - дыхание перехватило.
   - Чего молчишь-то? Гордая, что-ли? – продолжала давить буйная Варвара.

   - Варвара Петровна, – тихонько, просительно  обратилась Надя, – ей плохо, видите. Её из реанимации после инфаркта привезли. Вы уж её пожалейте.
   - А кто тут здоровый? Я, что-ли? У меня, может, похуже, чем у неё. Пожалейте?! А меня кто пожалеет? Ты, что-ли, или ты, или ты? – она последовательно поворачивалась к сидящим на кроватях женщинам, тыча в них толстым пальцем.

   В палату вошла медсестра Вика.
   - Что за шум, а драки нет? Варвара Петровна, опять что-то не так? Что вы расшумелись. Давайте, все собирайтесь на завтрак.
   Вика подошла к Галине Павловне и забросала её короткими, резаными вопросами:
   - Как вы себя чувствуете?  Скоро придёт врач. Завтрак вам принесут сюда. В туалет хотите? Сами сможете? Я могу вас проводить или принести  утку.
Появление медсестры и её обращение несколько успокоило Галину Павловну.
   - Нет, нет, не надо. Я не хочу. А понадобится,  попробую сама. Думаю смогу. Вы знаете, сестра,  кушать я  тоже не хочу. Давайте, всё потом. Потом.

   Она прикрыла глаза. Надо потихоньку прийти в себя, успокоить боль и оправиться от наглого напора и  грубости Варвары Петровны. Лучше всего думать о чём-то другом, выкинуть из головы этот эпизод. Галина Павловна начала думать о муже, о Володе, представила, как он со свойственной ему резкостью говорит:
   - Да не обращай ты внимания на эту дуру, скандалистку. Она же вампир. Понимаешь вампир. Ей надо крови, энергии  твоей насосаться, чтобы чувствовать себя комфортно. А  насосётся, как пиявка отвалится. А силы-то она забирает  только тогда, когда человек вступает с ней в полемику. Здесь такой деспот  все-гда будет победителем, если только не нарвётся на такую же. Тут уже кто кого. Нормальным людям надо таким вампирам либо сразу в пятак, но на такое ты неспособна, либо игнорировать её. Смотришь не на неё, а сквозь неё, говоришь что-то отвлечённое, не имеющее отношения к теме скандала. Она тебя примет за чокнутую и отстанет.
   - Володя, дорогой ты мой, какой же ты у меня умница, – прошептала про себя Галина Павловна и погрузилась в воспоминания.

   Их супружеской жизни недавно исполнилось двадцать  лет. Судьба распорядилась жестоко - Галина Павловна не могла родить и что они только не предпринимали, ничего не помогло. Судьба. Другие в таких случаях часто расходятся, а они наобо-рот, ещё крепче привязались друг к другу. Думали, может взять чужого ребёнка, но, не сговариваясь, каждый для себя решил, что делать этого не стоит. Раз Бог не дал своего, не надо и чужого. Не было в них уверенности, что чужое дитя принесёт им счастье  и рассудили  просто по пословице «От добра добра не ищут». А их добро и счастье заключались в привязанности и нежной любви друг к другу.
   Познакомились они на вечеринке у  её подруги. Володя выделялся из всех парней  статью, суждениями и своей неколебимой решительностью. Как-то легко, будто они давние и близкие знакомые, Володя предложил поехать к нему в мастерскую,  и не стала она кокетничать, притворяться, потому что доверилась ему сразу во всём. Та первая ночь осталась для неё незабываемой. У неё уже накопился небольшой  опыт  отношений с мужчинами, но нельзя сказать, что после этого остались какие-то радостные воспоминания. По большому счёту, из всех её сексуальных партнеров, не  было ни одного, с  кем ей хотелось бы возобновить интимную близость.  Она терялась в догадках – в ней ли дело или в мужиках - и не находила ответа.  Володя ворвался в её жизнь стремительно и всё перевернул в ней. Его страсть, разнообразные ласки безо всяких ограничений открыли, наконец, для неё мир чувственности и счастливых слёз.  Каждой клеточкой она почувствовала его - настоящего мужчину и каждая клеточка в ней отозвалась небывалым наслаждением.

   - Однако, как далеко меня занесло, – улыбнулась  Галина Павловна. – Ну и хорошо, а почему нет. Слава Богу, память пока всё бережно хранит и выдаёт, когда надо. Значит именно это воспоминание нужно сейчас, - такое логичное разъяснение её порадовало, она закрыла глаза и  погрузилась в воспоминания.
Володя тогда сказал:
   - Галка, ты мне нравишься, ты очень вкусная. Слушай, чего мы будем дурака валять. Встречи, проводы, расставания – кому  это нужно? Мы взрослые люди, давай перебирайся ко мне, потом когда-нибудь поженимся.
   И здесь она Володе полностью доверилась, переехала к нему. Он жил  в однушке в Филях, да ещё у него неподалёку располагалась мастерская от Союза художников. А расписались, опять же по Володиному предложению,  не когданибудь, а че-рез полгода.

   Когда появлялись заказы на книжную графику, Володя подолгу пропадал в мастерской, порой так засиживался, что оставался там ночевать. Маленькая, тайная ревность к его работе несомненно в ней жила и однажды она спросила, почему нельзя хотя бы иногда творить дома, ведь для его работы не так много надо. Стол – есть, бумага, тушь, перо, краски, карандаши – всё есть.
Володя  мгновенно отреагировал:
   - Галка, дома я могу сотворить только чай или растворимый кофе. Еще могу сотворить с тобой кое-что, - подхватив её на руки, он отнёс её на кровать. Потом оба обессиленные, они лежали рядом и Володя, продолжая брошенную тему, произнёс:
   - Вот и всё, что я могу творить дома, остальное в мастерской. Не обижайся. Я тебя люблю.

   Она работала звукооператором на радио, график - более-менее свободный и можно  вплотную заняться приведением квартиры в пристойный вид. Обсудив все нюансы, вместе решили, что стены и потолок будут белыми, а потом Володя по бело-му сделает росписи. Она потихонечку сама начала воплощать задуманное. Было тяжело, но в радость - тоже ведь творчество. А когда Володя хвалил её за сделанное, хотелось летать по квартире от счастья. Наконец, вся квартира засветилась белым цветом, и Володя сказал:
   - Галка, тебе надо исчезнуть на три-четыре  дня. Езжай к маме, побудь там. Теперь я должен приступить к работе.

   Она заныла, сказала, что хочет остаться, но Володя настоял на своём.
На самом деле появиться оказалось возможным только через неделю, раньше Володя не пускал. Он сам каждый день поздно ночью заезжал к ней, но в подробности не посвящал, лишь коротко отговаривался, что работа идёт. Когда она, наконец,  во-шла в квартиру, у неё перехватило дыхание. По потолку комнаты плыли перистые облака, и еле угадываемые два небесных светила – взошедшее солнце и ещё не ушедшая луна - размещались в разных углах. На одной стене через нарисованное огромное итальянское окно  открывался большой луг, поросший цветами, озеро и лес за ним. На противоположной стене точно такое же огромное окно, а за ним бескрайнее море с пенящимися бурунами волн. Из мебели в комнате стояла только новая широченная софа, а по всему периметру  низкие тумбы  для техники, книг и всякой всячины.

   - Ну, Галка, что скажешь?
   - Скажу, что ты гений, Вовка. Как здорово всё. Эта идея с окнами мне так нравится. Глядишь в них и попадаешь в другой мир. Просто потрясающе. Как тебе такое в голову пришло?
   - Очень просто. У нас ведь с тобой нет дачи? Нет. Я решил её сделать здесь. Глядишь в окно своего дачного дома, и перед тобой подмосковная красота. А виллы в Испании или где-то там у нас с тобой тоже ведь нет. А вот глянул в окно своей виллы, и перед тобой море. Хочешь, назови его  Средиземным, хочешь - Красным, хочешь - Чёрным, а желаешь – Белым.
   - А потолок, что ты про него скажешь, мой дорогой мастер?
   - А-а-а,  потоло-о-о-к. Тут такая штука, Галка, потолок - он без софы не работает. Вот лежим мы с тобой и занимаемся любовью под небом. Согласись, что под небом гораздо приятнее заниматься этим богоугодным делом, чем под каким-то бетонным потолочным перекрытием. Согласна? Тогда,  Галка, нам надо всё срочно проверить...
   
   Улыбка пробежала по её измученному болезнью лицу.
   - Господи, как давно это было, а, кажется, что всего лишь вчера. Как он там сейчас? У него ведь срочный заказ на книгу, а я тут со своими делами прибавила забот. Прости, Вовчик, дорогой мой, я выкарабкаюсь, и всё встанет на свои места.

   Её одиночество и покой нарушила Надя, первой вернувшая-ся после завтрака.
   - Ну как, Галя? Ничего? Терпимо?
   - Терпимо, Надюша. Врач-то когда появится?
   - Скоро начнётся обход, Иринушка и придёт. Ты ей всё подробно расскажи, даже то, что тебе кажется ерундой. В таких делах пустяков не бывает. Организм - он умный, просто так в нём ничего не происходит и всё имеет значение. Наша Ириша разберётся.

   Поодиночке подтягивались обитатели пятой палаты, последней с яблоком в руке вошла Варвара Петровна и остановилась посередине. Медленно поворачиваясь, она загудела командир-ским голосом:
   - Танька, ты чего на подоконник книги свои навалила. У тебя тумбочка есть, вот туда и клади. Ишь, разложила свои романы и повести.
   Женщина лет пятидесяти без слов, покорно убрала книги.
   - Надька, ты чего с новенькой подружилась, что-ли? Ещё неизвестно какой она человек, а ты ей уже в задницу лезешь.
   Галина Павловна опешила от услышанного, кровь бросилась ей в голову, опять острием кольнуло за грудиной, как будто длинной спицей проткнули. Она побледнела и беспомощно посмотрела на Надю.
   - Сейчас, сейчас, Галочка, позову врача. Варвара Петровна, как вы можете? Ни за что, ни про что человека обижаете. Про себя уж я не говорю. Галина-то   ведь совсем плохая, умереть может в любой момент.
   Варвара Петровна выслушала, сделала паузу, повернулась спиной и, передразнивая, забурчала  под нос:
   - Как вы можете, как вы можете. Ни за что, ни про что, – и вдруг резко повернулась к  Наде, – ты, Надька, запомни, Варвара Петровна никогда в жизни ни за что, ни про что никого не обидит. Если сказала, значит, так оно и есть. Запомни. А сейчас иди, позови Иринку к ней, а то действительно помрёт.

   Высказавшись, Варвара Петровна достала мобильный телефон и через некоторое время вновь зарокотал ее голос:
   - Люся, что там от Петеньки слышно. До части он добрался уже? Как так не знаешь? Дёргай военкомат, звони в часть. Ты им покоя не давай, не слезай с них.  И в кого ты такая тюхля?! Жалко меня нет. Я бы сопли не жевала, как ты. Помни, Люська, сын у тебя один. И у меня он внук единственный. Да ладно тебе стонать, без тебя тошно. Ты сегодня не приходи, у меня всё есть. А завтра принеси  яблочный сок, бананы и бульончик куриный свари. Всё.

   В палату вошла Ирина Михайловна. Варвара Петровна уже елейным голосом обратилась к врачу:
   - Ирина Михайловна, дорогая, вы меня посмотрите. Что-то нехорошо я  себя  ночью чувствовала.
   - Сейчас, Варвара Петровна, я вот только сначала посмотрю нашу новенькую.
Она подсела к кровати Галины Павловны, пощупала пульс на  запястье,  достала тонометр и только померив давление, обратилась к Галине Павловне с вопросами.  Узнав всё необходи-мое, Ирина Михайловна  улыбнулась и обнадеживающе заклю-чила:
- Всё будет в порядке, Галина Павловна. Я вам выпишу все назначения, будете исправно принимать лекарства. Покой. Вставать можно и даже нужно. Лёгкие прогулки, пока только по ко-ридору. Всё делаете не спеша, тихонечко, осторожненько. Окрепнете, тогда  сможете в парке гулять. Только не одна, а с кем-нибудь. Пролечитесь у нас, а потом я рекомендую отправиться в центр реабилитации, закрепить лечение. Всё будет хорошо, моя дорогая. К вам кто-то будет приходить? Ну, вот и хорошо.
   Ирина Михайловна перешла к кровати Варвары Петровны и занялась с нею, потом  осмотрела остальных больных. После её ухода все так и остались в постелях, и в палате наступила сон-ная тишина.

                * * *

   Сразу после открытия входа для посетителей Володя появился в палате. В одной руке он держал тёмно-бордовую розу, в другой пакет. Галина Павловна увидела его и приподнялась на постели.
   - Галка, милая моя. Как ты? Отпустило? Что врач сказал?
   - Врач говорит, что всё будет хорошо.
   - А я тебе, что внушал? То же самое. Хотя и не врач.
   - Володя, ты лучше мне скажи, как у тебя с книгой?
   - Ещё как! Работаю со страшной силой. Недели две и закончу все картинки. А пока я тебе сделал небольшой подарочек. Смотри, – он вынул из пакета небольшую книжицу с самодельной обложкой, на которой в манере японской каллиграфии кис-точкой и тушью было написано «Хокку для Галки». Галина Павловна стала листать книжку, восторгаясь стихотворными шедеврами и Володиными иллюстрациями.
   - Вовка, как здорово. Ты сотворил такое чудо. Мои любимые хокку и твои потрясающие рисунки. Как тебе пришла в голову такая идея?
   - Как, как. Очень просто. Случайно на развале увидел тоню-сенькую книжку в мягком переплете, к тому же с порванной обложкой. Проглядел её – ни одной иллюстрации, но что хорошо, каждое стихотворение на отдельной странице. Я тут же понял, во что это можно превратить. Вот и сделал для тебя  один един-ственный экземпляр.
   - Ты чудо, спасибо тебе, спасибо. Буду наслаждаться. Володя, пойдём прогуляемся по коридору, не будем мешать.

   Они вышли, и только закрылась дверь палаты, от окна раздался голос Варвары Петровны:
   - Слава тебе, господи, сообразили, что никому не интересны их шушуканья. Здесь всё-таки больные лежат, а они ля-ля-ля и тра-та-та. Совести нет у людей.

   Через полчаса Галина Павловна вернулась в палату и стала рассматривать книжку, негромкими возгласами восторгаясь каждой страницей.
   - Галина Павловна, чем вы так восхищаетесь? – спросила Софья Михайловна не из любопытства, а из интереса, всё-таки,  библиотекарь.
   - Это японские хокку. Мой муж сам сделал оформление книги, сам переплёл, и получилось вот такое чудо, – она показала обложку Софье Михайловне.
   - А можно мне глянуть?
   - Пожалуйста.
   Софья Михайловна начала внимательно просматривать книгу, тщательно вычитывала каждое стихотворение, потом откидывала голову, прикрывала книгу и беззвучно шевелила губами. Как гурман, отведав блюдо, долго наслаждается послевкусием, так она наслаждалась только что прочитанными строчками.
   - Ваш муж тонкий человек и большой мастер. Замечательная получилась книга. Мне очень понравилось вот это  хокку, – Софья Михайловна открыла книжку и с чувством прочитала:

   За ночь вьюнок обвился
   Вокруг бадьи колодца моего.
   К соседу за водой пойду.

   В палате стояла тишина и негромкий, мягкий голос Софьи Михайловны звучал внятно и отчетливо. Соседи  прислушивались к их разговору.
   - Да, прелестное. Это поэтесса Тиё-ни. А посмотрите, Софья Михайловна, какие чудные хокку у Басё, её кумира.
   В этот момент  их разговор прервался трескучим окриком Варвары Петровны.
   - Ну-ка Сонька, ещё раз прочитай, что-то я не поняла. О чём там речь?
   Галина Павловна удивлённо посмотрела в сторону окна, кивнула Софье Михайловне и та повторила три строчки. После короткой паузы Варвара Петровна, сидя на кровати,  продолжила своё наступление.
   - Так что же получается? Человеку нужна вода, а он из-за какого-то цветка не может пользоваться колодцем. Так? К соседу за водой он собрался. А если у соседа какая-нибудь ромашка у колодца вырастет? Что он к третьему пойдёт? А у третьего василёк прорастёт. Что же тогда без воды погибать? Нет, это какой-то чокнутый написал. Так не должно быть. Надо сначала о человеке думать, а не о цветочках каких-то. Дурачьё какое-то и имена дурацкие. Что за имя такое Мусё?  Ни то, ни сё. И пишет тоже ни то, ни сё этот твой Мусё. Вон у меня и то лучше стих получился, – Варвара Петровна громко рассмеялась и стала укладывать своё большое тело на кровати.

                * * *

   Варвара Петровна не хотела спать, просто прикрыла глаза, и тут же полезли в голову всякие воспоминания. Они шли нескончаемой чередой вспышек памяти, каким-то  пунктиром, но были связаны воедино мыслью о том, как всё-таки несправедлива жизнь.
   Вот она – девочка Варя, седьмой, последний  ребёнок в семье. Отец работает в колхозе пастухом, мать дояркой. Живут бедно, беднее некуда. Отец пьёт, как все –много, но главное – отчаянный, яростный драчун. Как какая драка, так он всегда во главе толпы с колом или с цепью. Всё, что успел отец в жизни – так сотворить семерых детей, на этом его земной путь и закончился. В очередной жестокой драке с мужиками из соседней деревни ему проломили голову и не стало на земле Петра Макарыча. Произошло это как раз на Троицу, а вскоре началась война, Варе было тогда шесть лет. Вспомнилось, как мама причитала для приличия, но на самом деле не переживала, всё равно проку от мужа никакого, да к тому же её саму он частенько поколачивал по пьянке.

   А тут война. Хорошо хоть их стороной обошла. Но мужиков и парней всех позабирали на фронт, остались одни бабы, да мальчишки с девчонками. Надо было выживать. Дети от мала до велика помогали матери по хозяйству и в колхозе, на это уходили все силы и время. Как Варя ненавидела эту жизнь, как мечтала вырваться из замкнутого круга сплошных обязанностей. Но окончена школа, а она по-прежнему дёргает коровьи сиськи и нет никакого просвета.
   - А я, наверное, и сейчас смогла бы шустро, до последней капельки  выдоить какую-нибудь Бурёнку. Пальцы ведь всё помнят, – она подняла отёчные, согнутые в локтях руки и стала тянуть воображаемые соски. Удовлетворённая, Варвара Петров-на упокоила тяжёлые руки на объёмном животе и вернулась к воспоминаниям.

   Однажды из Куйбышева приехала бригада тянуть электрическую и телефонную линии. Им выделили заброшенную хибару, к  приезду дом немного подремонтировали, завезли кровати, нехитрую мебель. Для деревенских баб и девчат это было гран-диозное событие. Приехали четыре мужика из города. Ого-го! Среди монтёров заметно выделялся один лихой парень Василий, он единственный из них работал на верхотуре. Василий лазил по столбам на нехитрых стальных кошках так быстро и ловко, что народ собирался поглазеть на его мастерство. Варя всегда находилась в первом ряду зевак. Вот Василий сверху, со столба,  её и приметил.
   Варя уже давно созрела и мечтала расстаться со своей невинностью, да некому в деревне её предложить, никто ей не был люб. Получилось у них всё быстро, в первый же день знакомства. Закружила их любовь,  закружила так, что уехала Варя с Василием в город. Устроилась на ткацкую фабрику, быстро освоила профессию и довольно скоро стала знатной мастерицей. Первого ребёнка они так и не дождались. Шёл шестой месяц, беременность протекала нормально, да несчастье произошло - упала она зимой на улице. Даже не упала, а грохнулась, и случился выкидыш. После этого Василий  к ней изменился, считая её виноватой в происшедшем. Он стал чаще исчезать из дома, а возвращался всегда пьяненький, с душком. Тут у них и начиналось, схватывались как звери. Василий на неё орёт, а она ему спуску тоже не даёт. Однажды он пришёл, как всегда, в подпитии и в словесной перепалке  толкнул её в грудь, да так сильно, что отлетела она и больно ударилась спиной об угол. А Василий стоит, качается, как будто ничего не произошло. Она пришла в себя и со всего размаху своей крепкой деревенской рукой залепила звонкую оплеуху главе семьи. Василий кувыркнулся к стенке, и на этом всё закончилось - они развелись.
   -  Какой же Василий был дурак. Целую жизнь, семью  променял на поллитру. Дурак, – подвела печальный итог этому периоду своей жизни Варвара Петровна.

   В Москве шли большие стройки. Об этом все говорили и стремились туда, в столицу, в большой и сытный город. Она уволилась, оставила всё нажитое и с одним фибровым чемоданчиком отправилась в Москву. Хотела пойти на стройку, да вдруг узнала, что на суконной  фабрике требуются ткачихи. Общежитие дают, и зарплата приличная. Она быстро утвердилась на фабрике в своей ткацкой профессии. В её жизни появился новый мужчина – Юрка Парусов, наладчик с их участка. Высокий, хорошо развитый, спортсмен – гонщик-мотоциклист, на него мно-гие девчонки зарились, а он выбрал её. Однажды предложил прокатить на мотоцикле, тогда-то всё и началось. Юрка знал толк в любовных ласках. Василий по неопытности в таких делах и скудости воображения никогда не делал в постели с ней того, что Юрка. Тот был какой-то семижильный, неуёмный в любовных утехах. А её молодое тело как раз этого и требовало.
   - Эх, куда меня занесло, старуху. Хотя Юрка был мужик исправный, дело мужское знал хорошо, чего бы его и не вспомнить. Заслужил, сейчас таких и нет, наверное,  – коротким ком-ментарием прервала поток воспоминаний Варвара Петровна, но тут же снова вернулась туда.

   Они уже обсуждали свои планы с женитьбой, но вдруг свалилось новое несчастье. Юрка на своём мотоцикле насмерть сбил человека, а ещё один стал инвалидом.  Юлить, отпираться не имело смысла, да и не такой Юрка был парень. Присудили ему восемь лет. Снова она осталась одна, Юрке дала слово ждать, а сама своим деревенским практичным умом прикидывала, что к его выходу ей будет уже тридцать два года. Да и каким он выйдет оттуда, ещё вопрос.

   От свалившейся беды надо было отвлечься, пришлось полностью погрузиться в работу, часто перерабатывать. Её стали отмечать  грамотами, призами, даже медаль вручили. Она уже стала вхожей к руководству и вскоре параллельно основной трудовой деятельности началась её карьера по профсоюзной линии. На одном из общественных мероприятий произошло её знакомство с Геннадием  Анатольевичем Злотниковым – профсоюзным боссом, как он сам себя величал. Геннадий оказался бобылём, старше её почти на двадцать лет. Мероприятие прово-дилось в подмосковном доме отдыха, со всеми условиями для того, чтобы мужчина и женщина могли соединиться в номере. Так оно и произошло, но чувствовалось, что Геннадий Анатольевич либо от природы не был бойцом на любовном фронте, либо подрастерял всё на профсоюзных пьянках. Пришлось брать инициативу в свои руки, и всё, чему её научил Юрка, она продемонстрировала боссу, тот лишь  повторял постоянно с частым придыханием:
   - Ой, я сейчас умру. Ах, ты меня всего проглотишь. Ой, мне тяжело. Ай, так мне больно.
   Эти стенания её только больше распаляли, потому что она хотела получить от него то, что ей было необходимо – собственное удовлетворение. Но добывалось это далеко не всегда, и то с огромным трудом.

   Она жила в общежитии, но стала часто оставаться у Геннадия в его роскошной трёхкомнатной квартире на Суворовском бульваре.  Через короткое время они поженились, и Геннадий организовал отдых в Сочинском санатории.            
   Комфортабельный, добротный люкс располагал к отдыху и любви. Ей всё-таки уда-лось расшевелить, оживить мужское в Геннадии, и постели они уделяли столько времени, что не было сомнений в скором наступлении беременности. Но ничего не получалось. В Москве Геннадий устроил хороших врачей, и они оба прошли полную проверку. Оказалось, укреплять здоровье надо Геннадию Анатольевичу. Он сел на специальную диету, холодильник заполнился разными лекарствами, посещение всевозможных процедур стало занимать всё свободное время. И вот  результат был достигнут, беременность наступила. В положенный срок на свет появилась дочь Люся.
   - Как же хорошо я помню тот день. Как я наоралась на столе, Люська крупная была, всё порвала мне. Ах, Люська, Люська, я думала ты богатыршей будешь при таких-то размерах, уж за себя-то сможешь постоять, а ты тюхлей выросла. В отца, наверное, пошла, нашего-то, крепкого, деревенского  ничего в тебе нет. Всё книжки читаешь, да в театры и консерватории ходишь. И Петьку таким сделала, хороший мальчик, а туда же, весь в тебя – книжки, на гитаре побренчать, да на пианино потренькать, вот и всё. Разве это дело? -  Варвара Петровна ещё не-сколько раз про себя повторила последнюю фразу, постепенно меняя вопросительный тон на восклицательный.

   После родов она полностью ушла в материнство, забыв обо всём на свете, в том числе и мужа.  Геннадий всё больше и больше сникал, это стало отражаться на всём, в том числе и на их интимных отношениях. Он и так-то никакого активного интереса к этому делу не проявлял, всё всегда было как-то вымучено, неестественно. Его постоянная пассивность бесила, слышать эти охи и ахи она больше не хотела и всё чаще говорила с ним новым, командирским, грубым голосом, на повышенных тонах. Понимала, что не права, но ничего не могла с собой поделать. Эта грубость стала компенсацией за  неудовлетворённое жен-ское счастье. Незаметно для неё самой командирский тон вышел за пределы дома, и уже на работе она нет-нет, да начинала давить людей.

   Прошло пять лет, Люся уже оформилась в симпатичную девочку. Но отношения между супругами не налаживались, наоборот, они стали болезненными и всё более и более ухудша-лись. Дня не проходило, чтобы она грозно не отчитала Геннадия по какому-нибудь пустяку, это стало нормой. Геннадий покорялся её напору, но однажды не выдержал, сорвался и буквально заорал:
   - Как ты можешь так со мной разговаривать? Какое ты имеешь право меня унижать? Что ты здесь развела дедовщину какую-то? Я что тебе новобранец, на котором можно вымещать свою злобу? Так больше не будет, запомни.
   После этого пришлось вызвать скорую помощь, Геннадия увезли в больницу с обширным инфарктом. Домой он уже не вернулся.
   - Всё-таки, жалко Гену, – подумав, Варвара Петровна добавила: – а меня не жалко? Он вот  помер и забот не знает, а я всё мучаюсь и мучаюсь. Люська, Петька – все на мне.
   
   Люська окончила университет  и связалась с одним философом. Что о ней скажешь, одно слово - дура. Что это за профессия такая – философ?!  Говорила ведь ей, что не мужик он, ненадёжный, денег  никогда не заработает, придётся самой горбатиться. Но не послушала Люська, ушла к  Борису, стала ему гражданской женой. Вот мода-то  пошла – гражданская жена. Дура, самая настоящая дура. Не зарегистрировавшись, родила Петьку, а этот козёл Борька отвалил в Канаду, у него там, оказывается, родственники проживают. Сволочь. Бросил жену, пусть гражданскую, но бросил с маленьким сыном.
   Забывшись, Варвара Петровна громко произнесла:
   - Сволочь козлиная.
   Никто в палате не понял к чему или к кому это относится.

                * * *

   Прошло несколько дней, Галина Павловна чувствовала себя лучше. Острых  болей уже не было, лишь иногда где-то далеко-далеко на вдохе   ощущалось присутствие в теле чего-то чужого, напоминающего ей о болезни.
   Закончился утренний обход. Иринушка, как заведено, внимательно осмотрела, выслушала всех и, уходя, с улыбкой сказала:
   - Ну что, девушки, вы все у меня почти как новенькие. Надежда Васильевна, вы  сегодня выписываетесь, к часу подойдите на пост, там будут все ваши документы. А с остальными увидимся завтра. Будьте все здоровы.
Обитатели палаты в разнобой попрощались и взаимно пожелали здоровья врачу, над всеми голосами как всегда возвышался зычный голос Варвары Петровны. Ирина Михайловна для неё была, пожалуй, единственным человеком, к которому она отно-силась с уважением.
   Надя стала собираться, её сегодня выписывают. Как полагается, она стала меняться телефонами с Галиной Павловной и Софьей Михайловной.

   Спокойствие палаты нарушил мобильник Варвары Петровны.
   - Люсь, ты? Что от Петеньки слышно? Ты чего молчишь? Чего ты захлюпала? Что случилось? Что-о-о? Ты что говоришь? Повтори! – вскричала она. Все повернулись к ней. Варвара Петровна  стояла с открытым ртом, хватая воздух, рука с телефоном безвольно опустилась, и мобильник упал на пол. Она онемела. Её вид поразил всех, было понятно, что произошло что-то страшное, если это так ударило Варвару Петровну.
   Первой из состояния общего ступора вышла Галина Павловна. Она подошла к Варваре Петровне, подняла с пола телефон.
   - Варвара Петровна, дорогая, вы присядьте на кровать, а ещё лучше лечь. Девочки, милые, помогите. Её надо уложить, давайте ещё подушку, голову повыше, повыше надо. Наденька, быстро за врачом или сестрой, кто есть.
Варвара Петровна молчала, её большое обезжизневшее тело стало неповоротливым и тяжёлым. Женщины сообща с трудом уложили её на кровать.

   - Варвара Петровна, что произошло? Что случилось? – на все вопросы Варвара Петровна не отвечала, только смотрела каким-то отсутствующим взглядом в стену.
Галина Павловна решила позвонить Люсе и высмотрела в списке входящих номеров её телефон.
   Ответил плачущий женский голос:
   - Мам,  я не знаю, как пережить этот ужас. Как ты его переживёшь? Что они сделали, эти подонки, эти мерзавцы.
   - Люся, это не мама. Я соседка вашей мамы по палате, меня зовут Галина Павловна. Вашей маме сейчас плохо, побежали за врачом. Если можете, скажите, что произошло. Это очень  важно для врача. Попробуйте успокоиться, попейте. Если не можете сейчас сказать, передохните, попейте водички. Я не вешаю трубку.
Варвара  Петровна медленно  повернула голову в её сторону.
   - Да, Люся, я слушаю. – продолжила Галина Павловна и тут же вздрогнула от услышанного, это было хорошо всем видно. После паузы, она сказала. – Люсенька, я понимаю, как вам тяжело. Я попрошу нашу Ирину Михайловну, чтобы она что-то посоветовала по части врачебной помощи вам. За маму не беспокойтесь, здесь врачи, да  и мы её не оставим.

   Вдруг раздался севший, скрипучий голос Варвары Петровны:
   - Галя, что она тебе сказала. Что? Повтори её слова. Я хочу ещё раз  услышать, и другие пусть услышат.
   В этот момент в палату влетела Ирина Михайловна и Вика, а следом запыхавшаяся Надя. Они слышали последние слова Вар-вары Петровны и замерли в ожидании. Галине Павловне тяжело было исполнить роль глашатая, несущего страшную весть, но надо было решиться.
   - Она сказала, что получила извещение из части о том, что Петя покончил жизнь самоубийством. Но ей позвонили родители его товарища, с которым Петя прибыл в часть, и сказали, что трагедия произошла ещё четыре дня назад и что это не самоубийство, а убийство. Старослужащие издевались над ним и забили до  смерти.  В этой части страшная дедовщина. Так ей сказали родители этого парня, сами они срочно отправились туда спасать своего сына.
   - А моего Петеньку уже не спасёшь. Бог накажет этих скотов, только на него вся надежда. Петеньки нет. Стены стали чёрными. Слышите, почернели стены. Весь мир стал чёрным. Ничего не вижу.  Всё черно. Чернота Петеньку проглотила. Со-жрала,  нет его больше. Нет, – хрипло, захлёбываясь слезами, выдавила из себя Варвара Петровна. И вдруг мощным былым голосом она закричала:
   - Сволочи. Ублюдки. Будьте вы все прокляты.  Ненавижу. Ненави…
   Её речь резко оборвалась и голова запрокинулась.