Однажды в белую ночь...

Он вдруг резко проснулся. И осознал, что улыбается. В молочно-сумеречном свете питерской летней ночи рядом на подушке белело лицо Ани, строгое и безучастное, как у камеи. Ему вдруг остро захотелось оживить его, взволновать, чтобы чувства, переполняя, заставили попеременно бледнеть и краснеть это всегда чуть надменное лицо. Он провёл рукой по волосам, коснулся губами щёк, нежной голубоватой жилки на шее, стал целовать грудь. И Анна проснулась. Приоткрыв затуманенные сном глаза, она, протянув руки, обняла его, прижалась теснее, прильнула в долгом поцелуе…

- Ты знаешь, Анечка, - сказал Николай жене, удобно устроившейся в его объятиях, - мне приснился странный сон. Представь только, что я будто динозавр. Знаешь, такой огромный, брахиозавр. Помнишь, в «Музее естественной истории» мы видели на картине? Вокруг деревья - исполины, воздух влажный и пряный. Я лежу неподалёку от озера, нет, скорее, болота. Мне хорошо, дремотно, но какое-то томление одолевает, нехотя поднимаюсь, реву устрашающе, чтобы все вокруг убедились, кто здесь хозяин, делаю несколько шагов и взлетаю.
- Так у брахиозавров же нет крыльев, - сонным голосом вставляет реплику Анна.
- Знаю. Но это же сон, Анечка! Господи, как же я был счастлив, когда летел, преодолевая легко упругое сопротивление воздуха… Внизу зеленела Земля и ниточки рек серебряные, озёра, словно блюдца. Послушай, Анечка, как же это было чудесно! Это ощущение свободы, какой восторг!

Николай взглянул на жену. Она спала, лицо её, чуть розовея, уже не походило на камею.
Он потихоньку встал, подошёл к окну. Занимался рассвет. Узкая полоска зари обещала скорое появление солнца, город нехотя пробуждался. И вдруг возникли, как будто из ниоткуда, строчки:

Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.
Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами...