Эхо войны

                Уводит память нас в года иные,
                Еще не опаленные огнем,
                Где нет разлук, родные живы,
                И мы спокойно, счастливо живем…

           Понимаю с годами,  что была я счастливым ребенком хотя бы потому, что родилась после войны, за мной присматривали бабушка и две соседки, не имеющих своих детей и внуков, в 5  лет я неплохо читала и все норовила добраться до бабушкиных «взрослых»  книг из старого дубового шкафа. А еще я обожала рассматривать фотографии и надоедать вопросами   типа « А где этот дядя  сейчас?». И  часто слышала  в ответ: «Не вернулся с фронта»…


                Горький  хлеб
        Соседка  баба Маня, полная, почти непрерывно курившая «Беломор», с царственным видом иногда позволяла мне наколоть миниатюрными щипчиками сахару, разливала чай в старинные фарфоровые чашечки (блюдечки от них разбились, и не без моей помощи) и неспешно мне что-нибудь рассказывала- о Петербурге, откуда она была родом, о родных, о голоде тридцатых и о многом другом. Как- то я обратила внимание на бугристый  шрам на ее руке, уходящий вверх, под рукав старенького платья, и конечно задала один из своих вопросов. Медленно поставив на стол  чашечку с недопитым чаем, она начала  свой рассказ.

             …В октябре 1941 года залпы орудий слышались все явственнее, фронт неумолимо приближался.  17  октября  немецкие части перекрыли пути эвакуации на Ростов по железной дороге и вышли  на окраину Таганрога.

             «Сарафанное радио» сообщило, что из порта не успели вывезти зерно,  оно осталось на складах. Зная, что голод неминуем, Мария и соседки схватили тару и кинулись в порт. По дороге видели, как милиционер догнал мужчину с ящиком консервов, видимо прихваченных в разгромленном магазине. Суд над ним был мгновенным.

              Все явственнее ощущался запах гари. Это по приказу вышестоящего начальства  милиционеры  подожгли зерно, чтобы оно не досталось немцам.

          Внутри складов все застилал дым. Зерно тлело, но  десятки людей голыми руками  набирали его кто во что мог. А сзади напирали те, что прибежали позже. Дым, давка, кашель, ругань…  И в этот момент рядом с Марией рухнула объятая огнем деревянная конструкция. Какая- то женщина страшно закричала - на ней  факелом вспыхнула одежда.

          Острая боль пронзила плечо и руку Марии. Она толком не помнила, как выбралась из огня и даже вынесла цебарку зерна.  Позже, в лютый зимний холод,  это зерно спасло ее от голодной смерти. Нужно было прокрутить зерно на крупорушке, добавить что найдется- сухие травы, макуху, курагу. Вот только лепешки получались горькие, да долго еще болела покалеченная рука…

               
                Украденная юность
         Фотография наклеена на плотный картон.  Давний, довоенный. 15-я железнодорожная школа, 7-й класс, 1941 год. Юные лица. Последние мирные дни…  На фото мой папа с одноклассниками. Для них, пятнадцатилетних, через считанные дни закончится детство.

        17 октября вражеские танки, прорвав под  Вареновкой нашу оборону, рванулись к Таганрогу. Их пытались остановить два бронепоезда и остатки наших частей, но силы были неравны.

          Немецкие танки, прогрохотав по Мясницкой, выбрались на крутой обрыв у судоремонтного завода и почти в упор расстреляли небольшие суда, на которых пытались эвакуироваться по морю работники Горкома партии, военкомата, других госучреждений.  Почти все суденышки были разбиты  в щепы прицельным огнем  немецких орудий.

         Зима наступила  лютая. Папа сильно обморозил руки, когда возил на саночках питьевую воду и помогал спасать книги из библиотек города, некоторое время работал в цензурном комитете при библиотеке им.Чехова,  а затем- повестка и отправка в Германию. Тот эшелон к счастью до Германии не доехал- ребят разместили в бараках з а колючей проволокой на строящемся немецком аэродроме под  Сталино  (Макеевка Донецкой обл.). Работали по14-16 часов. При росте 184 см папа весил 50 кг.  Чудом, когда наши бомбили аэродром, ему удалось бежать, укрыться у родственников в Сталино и, немного окрепнув, пешком проселочными дорогами вернуться в Таганрог.
 
        Наконец наши войска освободили Таганрог. Люди и радовались, и плакали.  В Петрушиной Балке были казнены несколько тысяч  таганрожцев, в том числе и ребята из 15-й школы, папины соученики. Чуть позже выяснилось, что в «котле» под Киевом погиб папин старший брат, военврач Михаил.

       Через несколько дней папу призвали в армию. Ему, семнадцатилетнему, в документах прибавили год. И- марш-бросок под Мелитополь, в жестокий бой: немцы занимали господствующие высоты, а наши наступали по равнине и были видны как на ладони.  В том бою папа был тяжело ранен осколочным снарядом. Операция, госпиталь и снова на фронт. Второе тяжелое ранение получил он в самом конце войны в бою у озера Балатон.

         Свои вопросы о шрамах, о войне я не раз задавала папе, но он уходил от ответа, обещал рассказать как-нибудь потом. Не успел…

                Гости дорогие
        Лето 1960 года.  Аромат от  свежеиспеченного  пирога с вишней. Бабушка в праздничном платье  и с тщательно уложенной  «короной» из длинной косы. Скрип открывающейся калитки. Ура!!! К нам гости!

       Вошли двое. Тот, что постарше и пониже ростом, обнялся с бабушкой, называя ее «дорогой сестричкой», а высокий с улыбкой за ними наблюдал. Потом протянул мне, пятилетней, руку и представился: «Дядя Толя». Став старше,  я узнала, что к нам приезжали писатели  бабушкин младший брат Валентин Владимирович Овечкин и Анатолий  Вениаминович Калинин. Как школьники с уроков,   они сбежали со скучной писательской конференции в Ростове и Овечкин уговорил друга смотаться в Таганрог, к сестре.

        Как интересно было их слушать! Оба вспоминали войну- пришлось им, будучи военными корреспондентами, многое повидать и испытать.  «Пересекались» они где-то на Южном фронте, возможно, в Крыму.  У Валентина Владимировича было две тяжелых контузии- те, что «с «лейкой» и блокнотом», в штабах не отсиживались.  А еще я преклоняюсь перед одной его фразой, обретшей крылья: «Талант писателя от Бога. Талант быть человеком - от него самого. Это важнее.»


                Старая тетрадь
      Моей бабушки,  полной  моей тезки,  не стало в 1969 году, а годом раньше ушел из жизни ее брат Валентин  Овечкин. Помню, как  расстроило ее тяжелое  сообщение  и как она повторяла: «Я же на 15 лет старше его, ну почему он раньше?»

        Когда бывает грустно, я открываю старинный альбом с фотографиями начала прошлого века. Красивые наряды, одухотворенные лица… Вот бабушка в строгой блузке и с красиво уложенной косой - преподаватель арифметики в Таганрогской  женской прогимназии;  вот ее младшая сестра, уехавшая в село Ефремовку  учить грамоте деревенских ребятишек… А еще сохранилась небольшая книжечка в черном клеенчатом переплете с надписью на первой страничке: «Краткое содержание моей жизни для моих деток, если только им будет интересно». Первая запись-1911 год, последняя-за год до моего рождения. Бабушка решила, что жизнь практически прожита, и прервала записи. Как жаль! Вот несколько фрагментов из той тетради.

Лето 1943г. «Во все пребывание у нас немцев мы всегда ждали снарядов и самолетов с бомбами и под конец стало совсем нестерпимо, нервы были в жутком состоянии. Как мы только остались живы, когда вокруг везде если не снаряд попадал, так бомба, а в лунные ночи  обязательно прокрадывался самолет. Не боялся только Володя и никуда не прятался, а я даже под кровать совалась. Но это прошло как страшный сон».

1948г. «А в октябре меня сняли с работы за то, что была в оккупации».
     Вот с такой формулировкой большая группа работников библиотеки  им.Чехова была уволена. И никто уже не помнит, как зимой 1941 года в лютый мороз немолодые женщины перевозили на саночках книги из разбитых или разграбленных библиотек, спасали фонды, ничего не требуя взамен.

     Приближается очередная годовщина Великой Победы. Задумаемся. Помолчим…