01 007

Проснулся Мочловин в хорошем настроении. Огляделся, вспомнил где он, и настроение не испортилось. Человечеству гибель не грозит, человек привыкает ко всему. В этом залог выживания вида.
Он огляделся и испытал прилив иррациональной нежности по отношению к заключённым карантинного бараке. Такая нежность воспета поэтами и прозаиками. Такую нежность он почувствовал впервые в жизни. А ещё он почувствовал груз небывалой ответственности. За каждого заключённого. Он любил их. Всех вместе, и каждого в отдельности. Даже Катю. Даже Таню. Даже идиота Рыбникова.
На обеде Катя, сидящая напротив Мочловина, смотрела на него долгим взглядом.
- А может так и надо? Может оно к лучшему? - сказала Катя опуская глаза.
- Но вы ведь чего-то подобного хотели. Я знаю. Я теперь много знаю. Потому, что я это чувствую, - теперь уже Мочловин смотрел Кате в лицо.
- Да-да. Чувствуешь...
- И это хорошо, - он посмотрел на её руки, и ему показалось, что руки испачканы гуашью.

Тогда, на очной ставке он тоже видел эти мылые пятна гуаши. На пальцах, на запястьях, на рукаве платья. И видел большие, покрасневшие, заплаканые Танины глаза.
- Гражданка Шустрая, кто Вам давал поручение рисовать портрет врага народа Бухарина? - механическим голосом спрашивал следователь.
- Он...
- Кто он? Фамилия, имя, отчество, - чеканил следак.
- Мочловин Сергей Михайлович.
- Мочловин, Вы подтверждаете показания гражданки Шустрой?
- Да.
- Гражданка Шустрая, Вы пытались отказаться от поручения гражданина Мочловина?
- Нет. Зачем? Он же тогда был не врагом...
- Отвечать по существу, - следователь на четверть тона повысил голос.
Мочловин, Таня и Катя похолодели. Конвоир у двери залыбился.
- Н-нет, - голос Тани начал дрожать.

Приём пищи завершился.