Сказка про Абрама Царевича и жену его Лушку Цареви

Все знают, что в Жмеринке жить практически невозможно, но Давид Соломонович Царевич жил таки в этой Жмеринке, и жил почти неплохо. Не надо только думать, что Давид Соломонович служил в Жмеринке сыном царя, он работал там знаменитым парикмахером, а Царевич – это у него была такая интересная фамилия. Может кому-то и кажется, что служить сыном царя ему было бы лучше, но Давид Соломонович думал и на случай, если вдруг случится социалистическая революция. Ведь в русской ЧеКа сидят не только «наши» люди. Там ещё много и латышей. А как, с опасной бритвой в руке, объяснить латышу, что ты «царевич» только по паспорту? Даже, если твою бритву помнит голова самого Григория Котовского? Конечно, диктатура пролетариата всегда хотела свергнуть царя, но она имела в виду не Давида Соломоновича. А вожди местного пролетариата так даже хотели, чтобы их лица имели то скромное обаяние, которое когда-то было у их буржуазии. И Давид Соломонович делал им такое лицо, а за это они позволили ему сделать себе в Жмеринке сравнительно счастливую жизнь. И даже завести троих сыновей, которые с удовольствием ходили хулиганить в советскую школу и, в конце концов, выросли. Так Давид Соломонович подумал, что можно было бы завести ещё и внуков. Сперва только надо женить своих жмеринских комсомольцев.

— Беня, Изя и Абрамчик! Противно смотреть как такие красавцы читают Гегеля и Карла Каутского вместо того, чтобы заняться опасным сексом и сделать своему папе любимого внука! Папа целый день бреет бороды верным ленинцам, откладывая по копеечке на свой килограмм золота, который он когда-то оставит в наследство внукам, а где они? Лучшие невесты Жмеринки едут в Италию работать проститутками потому, что у детей Давида Соломоновича нет времени взять их в жёны, чтобы они родили ему внуков.

— Папа, не брей нам мозги. Кого ты имеешь в виду нам взять?

— Беня, зачем ты учился выпиливать лобзиком фанеру в те годы, когда нормальные дети должны читать сказки? Когда русскому человеку надо искать невесту, он берёт в руки лук. Возьми себе в кладовке самый большой лук и кидай его куда-нибудь. Если его увидит девушка, и она будет не дура, так она возьмёт этот лук себе. А ты сделай ей тогда вопрос: «И зачем тебе лук, если у тебя нет мужа, чтобы сварить ему вкусный суп с курочкой? Так возьми с луком ещё и меня, чтобы дома у тебя всегда был муж».

— Папа, а почему «тебя»? Ты хочешь женить себя или дашь жениться нам?

— Беня, слушай ушами, чтоб не говорить папе такие глупости! Сходи лучше в кладовку, выродок, и возьми там себе в руки лук. Но так, чтоб осталось и Изе с Абрамчиком, чтобы было чем женить и их.

И взял Беня, первородный сын Давида Соломоновича, в кладовке лук, и кинул его, как дурак, так далеко, что он потерялся.

— Беня, если все будут так искать невесту, Жмеринка может остаться без лука. Кидай лук туда, где люди.

Кинул Беня второй лук. Полетел он в городской парк имени Августа Бебеля, и упал в траву возле трёх уважаемых жителей города Жмеринка, распивавших под душевный разговор бутылочку одноимённого их количеству одеколона.

— Семэн,  скажи Ираклию чтоб освободил себе мозги и подумал головой ; может мы что-то делаем не так? А то Бог нервничает. Я так понимаю его намёк с луком. Может тройной одеколон тоже надо закусывать? Так сделаем Ему приятное, и закусим чем Он послал! Пусть, даже, из меня и будет хуже пахнуть. Но не доводить же Всевышнего до инфаркта!

Пришлось Бене кидать себе лук из последней силы третий раз. Последней силы было уже мало, и лук упал недалеко – во двор директора центрального рынка Жмеринки. А там его дочь Голда разучивала танец с шестом, романтично мечтая как она будет работать стриптизёршей, и кто-то из клиентов рассмотрит в её нежном шестипудовом теле красивую душу, и захочет взять в свою постель женой. Лук попал ей прямо в глаз, и он заплыл. Но у неё остался в запасе ещё один глаз, которым Голда смотрела на забежавшего за луком Беню. И Беня, увидев почти раздетую Голду с заплывшим глазом и луком в руке, сразу понял, что теперь ему, как джентльмену, не отвертеться ни от любви, ни от брака с этой шестипудовой невестой.

Зато Изя, средний сын Давида Соломоновича, обрадовал папу сразу. Он попал своим первым луком, через открытое окошко мчащегося по проспекту имени Лаврентия Берии серебристого джипа «Чероки», прямо в лоб, сидевшей там за рулём, дочери прокурора города Жмеринка Розе. Бедная Роза не сразу поняла этот флирт, и нечаянно поехала на джипе не туда, куда ей было надо, а прямо в витрину магазина для новобрачных. Директор магазина Адольф Львович Кац всегда был рад новому покупателю, но он не мог понять, зачем эта невеста крепко держит в одной руке руль, а в другой лук, и что у неё с выражением лица:

— Дорогая Роза, если вы хотели купить себе что-нибудь сходить под венец, так мне кажется, через дверь вам это было бы сделать дешевле. Но может вы въехали в наш магазин через витрину, чтобы грабить в свою машину мой товар? Так считайте, что ваш папа уже взял себе работу на дом – посадить в тюрьму свою дочь. 

— Адольф Львович, вы такой умный. Наверное, вашей маме получилось заставить вас взять себе самое высшее образование. Я правда хотела бегом выйти замуж, и так торопилась, что забежала к вам, не слезая с машины. К вам так тяжело попасть в дверь, она такая узкая. Так, где же тот гад, который будет теперь мой жених? Я хочу крепко обнять своими пальцами его горло. 

— Я здесь Елизавета Зиновьевна, – радостно вмешался в их разговор через дырку в витрине Изя. – Только слепой не видит, как я кладу на вас сверху, уважаемая Елизавета Зиновьевна, свой влюблённый глаз, и имею настырное желание составить вам компанию зайти к Адольфу Львовичу в магазин красиво приодеться к нашей свадьбе.

Так вся Жмеринка узнала, что дочь прокурора Жмеринки Зиновия Жидоворотова скоро будет уже Роза Царевич. 

Последним взялся бросать лук младший сын Давида Соломоновича, Абрам. Когда мама Песя его рожала, так ей повезло больше всех – в роддоме у неё был очень хороший акушер. Его звали Сеня Иванович Фаршмак. Он её так сильно уважал, что когда поехал в Киев повысить квалификацию, и при этом немножко отдохнуть от своей жены и двух взрослых дочек, так он пригласил поехать с собой и маму Абрамчика, Песю. Чтобы иметь там на ком повышать свою квалификацию. Песя тоже уважала  акушера Сеню Фаршмака, и так очень, что поехала с ним в Киев, чтобы всегда быть с ним рядом. Пусть там ей будет хорошо, но Абрамчику пришлось сосать сиську не у мамы, а у её украинской соседки Христи Безсовистной. И вы не поверите, молоко соседки сделало таки его извращенцем ; Абрам, как настоящий казак, всё время жевал сало. И за луком в кладовку он зашёл с куском сала в руке, а там уже было только две луковицы. И одну из них он тут же скушал с салом. Он бы скушал и вторую, но тут вмешался его папа:

— Абрамчик, сынок, зачем ты обливаешь мне сердце кровью? Если ты будешь так спешить кушать лук с салом, у меня не будет возможности покушать что-то вкуснее на твоей свадьбе. А у тебя, ведь, осталась всего одна попытка устроить свою личную жизнь. Твоя жена устала ждать твоих поцелуев, а мы ещё не знаем кто она. Спеши кидать лук, жмеринский салофил! 
 
Но, наступив на горло своему салолюбивому сердцу грязным сапогом, всегда страдающий от перманентного голода Абрам задумал схитрить ; кинуть лук так, чтобы и папу послушать, и лук всё-таки съесть. И бросил его не в люди, а на городскую свалку. И побежал туда найти его и скушать по секрету. Но ему немножко не повезло. Его лук уже подобрала женщина без паспорта и без определённого места жительства, известная всей Жмеринке Лушка Жабкина. Смыв в луже от дождя с лука грязь, Лушка надкусила корнеплод.

— Верни овощ, изгойная! Если ты его съешь, мой папа насильно выдаст тебя за меня замуж!

— Зачем же так сразу и «насильно», если можно то же самое, но «добровольно»? Брак по расчету – это всегда был мой любимый вариант. Зачем мне цепляться за эту свалку, которая уже давно сидит у меня в печёнке, если появляется возможность сменить её на жильё с принципиально иными удобствами? Да, здесь я ближе к природе, но местное питание... Оно же окончательно испортит мою фигуру! Я скоро потеряю здесь своё лицо, и не буду иметь на чём делать свой макияж! А как бы я хотела выпить чашечку настоящего чёрного кофе по-турецки в тёплой постели после нескончаемой ночи бурного секса... Абрам Царевич, почему твои глаза плачут такими большими слезами? Тебе не понравилась моя идея на счёт выпить по чашечке кофе? Но если твой папа, с его связями, сделает мне паспорт и прописку в городе Жмеринка, считай, что Лушка Жабкина уже твоя жена, Лушка Царевич. 

— Товарищ Жабкина, мне, как неисправимому бабнику, ваше предложение чем-то даже льстит, но как посмотрит на наш мезальянс Жмеринка?   

— Абрам, я не понимаю, когда это Царевичи, успели стать демократами до мозга своих костей, чтобы так интересоваться общественным мнением? Тебе надо жениться, или стать депутатом? И тебе надо колебаться, чтобы идти под венец уже старым и лысым импотентом? Абрам, ты имеешь что-то против первой брачной ночи со мной? Той, которую ты не забудешь до своей гробовой доски?

И действительно, вскоре жители Жмеринки имели несколько естественно нерабочих дней, потому, что все пили на комсомольской свадьбе у Давида Соломоновича. И танцевали там «семь сорок», и пели «тум-бала, тум-бала, тум-балалайка». И рассказывали друг другу еврейские анекдоты. И смеялись на них громче, чтоб не слышать, как плачет на этой свадьбе Абрам Царевич, потому, как ему было стыдно иметь жену с таким позорным происхождением. И вся Жмеринка, глядя на Абрама Царевича, думала, что младшему сыну Давида Соломоновича с женой, скорее всего, крупно не повезло.

А после свадьбы, когда можно было бы и оставить своих детей в покое, и дать им спокойно пожить медовый месяц, Давид Соломонович позвал своих сыновей к себе, чтобы напомнить им:

—  Дети мои, если вы уважаете пророка Моисея, так надо знать – скоро Пасха, чтобы выводить ему евреев из Египта. Так я имею желание, чтоб ваши жёны к Пасхе испекли мне мац;. И я буду смотреть – с кем я могу выйти из Египта, а кого мне придётся там оставить.

Пришёл Абрам Царевич домой, обмочив по дороге своими горькими слезами рубашку и брюки так, что можно было подумать о нём и что-то плохое.

— Абрам, тебе что, в художественной самодеятельности уже доверили роль крокодила, и ты пробуешь плакать его слезами? Что ты рыдаешь как старая спекулянтка в ОБэХээСеСе? Что, папа мацы захотел? Будет ему и маца, будут ему и сорок  лет, шляться с евреями по пустыне. Сделай мне удовольствие, ложись в кроватку. А ночью я сделаю удовольствие твоему папе – испеку ему к Пасхе мацу.

Утром у Абрама был шок – Лушка спекла такую вкусную мацу, что если бы её кушал сам Моисей, так евреи бы никогда из пустыни не вышли. Потому как он водил бы их там до апокалипсиса, чтобы продлить себе это удовольствие.
   
Так что Давиду Соломоновичу повезло чуть-чуть больше, чем Моисею. И Жмеринка не аравийская пустыня, и праздновал Пасху он с мацой, которую испекла Лушка Царевич. Потому, что жена Бени Голда принесла ему мацу, которую она купила  на папином рынке. Которую пекли на хлебозаводе украинские рабочие за ту зарплату, что им платили. А жена Изи Роза принесла мацу, которую её папа конфисковал у одесских контрабандистов. Давид Соломонович имел, конечно, сильное желание её скушать, но ледяной страх, потому как она была надёжно опечатана и запломбирована следователями НКВД, не давал ему такой возможности.

Первый экзамен Давиду Соломоновичи понравился, и он снова позвал к себе своих сыновей, чтобы сделать им очередную гадость:

— Дети мои, пришло время обновить мне свой гардеропчик. Пусть ваши жёны сошьют мне по костюмчику, а то мне уже не в чем сходить ни в синагогу, или в городской сквер имени Августа Бебеля, ни в городскую библиотеку имени Клары Карловны Цеткин. Не говоря уже об областной бане для номенклатурных работников имени чернокожей американской коммунистки Анжелы Девис. 

Возвращается Абрам Царевич к жене, Лушке Царевич, снова весь в слезах, как мокрая курица.

— Абрам, ты отдыхал под цветами, которые поливали, или упал по дороге в глубокий колодец? Ты так жалобно плачешь, что мне хочется отдать тебе всю нашу недвижимость, а самой уйти в монастырь. И лучше бы, если в мужской. Что, твой папа опять овдовел и теперь у тебя будет новая красивая мачеха? Чего ещё хочет этот старый козёл?

— Он хочет, чтобы ты пошила ему костюм! Но если в этом костюме он себе не понравится, он бросит семью и уйдёт в депутаты! 

— Ну, твой папа просто экстремист! Успокойся Абрам, я, так и быть, сошью этому пижону костюмчик из того куска шевиота, что он подарил нам на свадьбу. Надо только узнать – какая задница в сантиметрах, и объём груди у этого жмеринского короля парикмахеров? 

Первой костюм Давиду Соломоновичу принесла жена Бени Голда. Даже дети знают, что обманывать старших нельзя, но Голда Царевич таки обманула Давида Соломоновича – она сказала, что тот красивый турецкий костюмчик, который она купила на папином рынке, пошит её умелыми ручками. Так через неделю этот костюмчик расползся на Давиде Соломоновиче по всем швам. И Давид Соломонович ругался как сапожник. Но не на эту турецкую халтуру. Он ругался на неумелые ручки Голды.

И жена Изи, Роза, принесла Давиду Соломоновичу очень красивый костюмчик. К сожалению, тот человек, который носил его раньше, никак не хотел понимать, что закон требует жертв. Он не хотел  пожертвовать этот костюмчик прокуратуре Жмеринки, и его пришлось застрелить как преступника, злостно укрывавшего народное достояние. Правда, «ворошиловские стрелки» в нашей милиции могут хорошо стрелять только в бумажную мишень, а стрелять в преступника так, чтобы не испортить ему костюмчик, так это им надо ещё тренироваться. Я не сказал бы, что Давиду Соломоновичу этот костюмчик не понравился, однако три круглые дырочки на самом видном его месте общее впечатление немножко портили. А чтоб закрыть эти дырочки, Давиду Соломоновичу не хватало ещё, как минимум, три ордена Трудового Красного Знамени.

И только в костюмчик-тройку, сшитый Лушкой Царевич, тело Давида Соломоновича вошло как патрон в ствол автомата Калашникова. Он почувствовал себя в нём красавцем, у которого порох ещё в пороховнице, энергичным и холостым, как Андрей Болконский перед балом, попасть на который мечтали все школьницы Жмеринки, сочиняя в тетрадку на уроках русской литературы. И это ему так понравилось, что наш знаменитый парикмахер решил закатить на свой день рождения бал в самом фешенебельном ресторане Жмеринки, в «Красном терроре». И ещё Давид Соломонович сказал своим сыновьям, что на этом балу он будет их жёнам делать «кастинг». Поэтому его сыновья должны придти на бал в своих свадебных костюмах-тройках, а их жёны – в шикарных вечерних платьях, в которых они покажут как они танцуют лучше всех.

— Вся Жмеринка знает, что жена у меня из бомжей, что я подобрал её на городской свалке. И что я буду делать с этой люмпеншей, когда в «Красном терроре» папа закатит свой бал? – говорил навзрыд Абрам Царевич, кусая кусок сала, и капая на него и в  тарелку жены с ухой, горькими слезами.

— Абрам, не порть мне аппетит! Я же уху ем! Я извиняюсь, но ты хочешь кушать своё сало, или строить вслух свои планы на моё светлое будущее? Да не парься ты, репер! Схожу я на эту дискотеку попить на брудершафт с твоим папой его армянский коньячок. Тебе, что, гад, до сих пор не нравится мой прикид? Ты так медленно привыкаешь. Абрамчик, ты дурак! Тебя не учили, что должен делать мужчина, если ему не нравится на женщине платье? Надо выпить ещё один стаканчик чего-нибудь покрепче, и посмотреть ещё раз! На бал ты пойдёшь первым и займёшь столик. А я приду танцевать в «Красный террор» свой канкан, когда народ будет уже тёпленьким. И там ты ещё увидишь, какая сноха выиграет кастинг у твоего папочки.

Вам никогда не представить себе – во что может превратиться «Красный террор», если закатывает в нём свой бал Давид Соломонович. Все вспоминают самыми интимными словами Дарвина и тот труд, из-за которого вы уже человек, а не верблюд, и не можете накушаться на целый месяц вперёд. Правда, после того, как вы выпьете там вино или самогонку, вам уже начинает казаться, что ещё не всё потеряно, что можно и попробовать. И жена Бени, Голда, таки дорвалась до дармовой самогонки. А потому, когда оркестр заиграл «Марсельезу», из уважения к Давиду Соломоновичу она дала волю своим раннедетским эротическим фантазиям – она начала танцевать стриптиз на праздничном столе. Её искусство имело у гостей Давида Соломоновича бешеный успех. Но, когда она подняла свою левую ногу, чтобы  снять с неё последний предмет своей одежды, на оставшейся ноге она не устояла, и её шестипудовое тело упало на тарелки и фужеры. Стол такой удар не выдержал, и разломался. Гости имели незабываемое зрелище, но кастинг у Давида Соломоновича Голда проиграла.

Жена Изи, Роза, была на балу такая красавица, просто «куколка», что Давид Соломонович таял как снег летом, когда имел неосторожность на неё посмотреть. Так у неё был ещё и такой хороший аппетит, что она могла бы и не пить для него самогонку. Но она пила её «за компанию», а компания на балу была таки приличная. А на Розу алкоголь действует как на быка красная тряпка. От него она становится просто бешенная. А тут ещё Голда имела неосторожность упасть на столе, и опрокинуть на любимое вечернее платье Розы стакан компота из сухофруктов. Так Роза такое недоразумение не стерпела, и начала всех бить. Пришлось вызывать милицию, чтобы она забрала Розу к себе, и гости имели удовольствие хоть немножко потанцевать. Может наша милиция кого-то и бережёт, но Розе она испортила таки её интерес в кастинге Давида Соломоновича.
И вот, тут-то и подъезжает к «Красному террору» со страшным грохотом на оранжевом бульдозере, возвращавшемуся в свой гараж с городской свалки, Лушка Царевич. Да, бульдозер это вам не «мерседес», но если когда-нибудь этот бульдозер встретится с вашим «мерседесом» на узкой улице, то даже шестиклассник знает, кто будет уступать дорогу. А Лушка была ещё и в блестящем белом платье с очень привлекательным декольте. И, когда Лушка раздела с себя свою новенькую кожаную куртку, все гости Давида Соломоновича увидели то, что оно не скрывало. И вся Жмеринка сказала «Ах!», и сразу поняла, кого тут надо уважать. А Давид Соломонович загорелся ещё и сильным желанием с ней потанцевать, и заказал оркестру «Мурку».  Но тут к Лушке подошёл Абрам, и выразился на весь зал:

— Папа, пусть меня завтра выгонят с комсомола, но я буду мужем этой красавице, и имею законное право на её первый танец.

— Абрам, да не вцепляйся ты в меня так. Ты же размажешь по моей тургеневской мордочке всю ту декоративную косметику, которую я на неё намазала. Успокой, гад, свой шок! Если ты будешь уметь держать свой язык зубами, так я скажу тебе один интимный секрет. На самом деле я не Лушка, я Властилиса [Расшифровывается «Власти Ленина и Сталина — Прим. автора], по матери Прекрасных, внебрачная дочь бывшего главнокомандующего Красной Армией Льва Троцкого. Того, который в 17-ом году сделал себе на день рождения исторический подарок — великий Октябрьский переворот. Так, когда моего папу репрессировали заграницу, ОГПУ захотело репрессировать и всех папиных родственников. Как потомственных троцкистов. И что я имела сделать? Я сожгла свою фотокарточку в паспорте и метрику рождения, в которой было написано кто мой папа, и свой диплом за окончание ВХУТЕМАСа. И переехала инкогнито жить на городскую свалку Жмеринки, чтобы комиссары ОГПУ думали — я Лушка Жабкина, женщина без паспорта и без определённого жительства.

И что вы думаете? Абрам сначала таки держал свой язык зубами, но когда он выпил тот стакан армянского коньяка, который лучше бы он не пил, у него случились амбиции, и он начал жаловаться жмеринскому начальнику ОГПУ какие они сволочи! Зачем они репрессировали заграницу его внебрачного тестя, который выиграл им всю их гражданскую войну? Но начальник жмеринского ОГПУ только делал вид, что пьёт со всеми самогонку, в «Красном терроре» он пил по заданию. И ночью Абрам имел таки дома несколько непрошенных «гостей», которые приехали к нему с пистолетами в «чёрном воронке». Абрам, после бала, на котором его жена Лушка Царевич выиграла папин кастинг, хотел поспать, но «гости» из ОГПУ сделали в его доме бардак, а жену забрали с собой.

— Абрам, зачем папа наградил тебя талантом болтуна, но не научил как пить, чтобы им не пользоваться? Ты можешь сказать «извините, я больше не буду», но эти гады заберут таки меня на Колыму. И не тебе иметь эротику моего юного тела. И вернусь к тебе я уже старухой, если, может быть, ещё вернусь!

Проснулся утром Абрам с похмелья, барахтаясь в своих горьких слезах. Жену забрали, а как быть тогда с внуками папе? Взял Абрам Царевич у Давида Соломоновича немножко денег в долг, а в рюкзак вина, сала и хлеба, чтобы пойти в далёкую Колыму искать жену свою — Лушку Царевич, которая была на деле Властилиса Прекрасных. Но Давид Соломонович сказал ему ещё в Жмеринке:

— Абрам, зачем тебе идти так далеко своими ногами? Ты скажи в ОГПУ я зять Льва Троцкого, и тебя туда отвезут на паровозе в холодной теплушке. И всю дорогу на тебя будет смотреть человек с ружьём, чтобы ты не вышел раньше Колымы. Возьми мозги в руки, и пойди сначала в Москву. Там делает всем гражданам приём дедушка Мишя Каленин. Это наш человек в Кремле. Ты его сразу узнаешь потому как все там с усами, и только дедушка Каленин с бородкой. Ты скажи ему — я забыл сделать Властилисе Прекрасных опознание, а мой профсоюз у меня его требует. Так, где я могу её увидеть для опознания?

Абрам послушал папу и поехал в Москву на поезде. Дорога была долгая, и он чуть не умер от скуки, но в Бердычеве к нему подсел случайный попутчик Сеня Зайцман. 

— Я Сеня Зайцман, бывший таксист и спортсмен-любитель бегать на среднюю дистанцию. Но я имел разочарования в личной жизни, и завербовался работать на Крайний Север водителём полуторки, чтобы заработать там свой длинный рубль, и купить себе здесь домик с огородом, чтобы иметь кушать капусту и морковку круглый год. Но я имею в голове страх болезни, которая там есть, и которая может оставить меня без зубов. Её зовут «цинга». Кто же тогда будет есть морковку, которая будет вырастать на моём огороде?

— Сеня, ты страдаешь, что потеряешь на Крайнем Севере, куда ты едешь, зубы, которые тут ты ещё имеешь. А я, Абрам Царевич, страдаю, что не имею здесь жену свою Властилису Прекрасных-Царевич, которую тут я уже потерял, а там, куда ты едешь, я буду её находить. Так может нам выпить, чтобы мы нашли то, что ищем, и не потеряли при этом свои последние зубы?

И они пили вино стаканами из-под чая, и всю дорогу им было весело, и в Москве они расстались закадычными друзьями.

А в Кремле Мишя Каленин, выскребая ногтями из своей бородки перхоть, вкрадчиво улыбался Абраму Царевичу:

— Профсоюз – школа коммунизма, и я, как всесоюзный староста, всегда должен помочь, если профсоюз требует. И почему твой папа не научил тебя пить за своё здоровье молоко, а не водку, а если пить водку, так молча? Сейчас Властилиса Троцкая, по матери Прекрасных, живёт в плену у бессмертного Кощея Ильича — она трудится в исправительном лагере на его, Ленинском, прииске. Кощей Ильич внебрачно любил её маму Дебору, но та предпочла родить свою Властилису не от него, а от Лёвчика Троцкого. Дебора думала, Лёвчик перспективней Ильича – он не такой лысый, и моложе лет на десять. И потому Кощей Ильич на неё обиделся. Он ей говорил, твой Лёва — политическая проститутка. Но Дебора не поняла суть марксизма-ленинизма, и теперь скандал с тёщей тебе не грозит. Потому, что тёщи у тебя уже нет. И твой биологический тесть не поздравит тебя с днём Парижской коммуны потому, что у тестя теперь в голове дырка. А знаешь, почему Кощей Ильич бессмертный? Да потому, что он «живее всех живых». «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить», как заметил в своей поэме покойный грузинский поэт Маяковский. И пусть его труп уже давно лежит в самом фешенебельном морге в престижном районе Москвы, с видом на Кремль, он имеет в своей власти всю Россию. И что ты будешь ему делать, чтобы он дал свободу твоей жене? Я, работаю в Кремле всесоюзным старостой от звонка до звонка, но и моя жена у него в плену, она тоже работает где-то там, на его приисках. Но я же не устраиваю ему в мавзолее свои ток-шоу. Спасибо комсомолкам, не забывают, навещают дедушку Каленина проверить, не потерял ли он свою потенцию? Но, если в твоей душе проснулась декабристка ехать в Сибирь, так я могу выписать тебе командировку на Ленинский прииск. Только завизируй её на Лубянке.

— Я Абрам Царевич, я могу подписать свою бумагу у вас в ОГПУ, потому, что я хочу быстрей на Колыму?

— Ты что, волчара, хочешь туда сам? Давай сюда читать, что ты там написал в свой донос?

— Я имею командировку дедушки Миши Каленина на Ленинский прииск делать опознание. ОГПУ должен делать мне визу на Колыму.

— Это не к нам. У нас массовое истребление врагов народа и их родственников. Это к латышскому стрелку Яну Дауновичу Медведскису. Его кабинет в самом конце коридора.

Когда Абрам открыл дверь в кабинет, он увидел грузного латыша с маленькими глазками навыкат, который своими жёсткими губами целовал шею и грудь красивой девушки с наручниками на руках, а руками делал ей обыск ниже талии.

— Ппочемуу твой ппапаа не учил тебя стучаать!? Этих рууских легче истребить, чем учить стучать двеерь! Ты кто?

— Я Абрам Царевич из Жмеринки. А что хорошего, если стукнуть дверь?

— Я бы сказал: «ннельззяя, заанятоо»!

— Извините Ян Даунович. Я не знал, что наши органы делают с врагами народа. Я пойду, расскажу дежурному чем вы заняты, чтобы меня послали стучать в другой кабинет и подписать свою бумагу там.
 
— Абрам, остаановиись! На меня не надо «стучаать»! Стучаать надо дверь! Эта жженщинаа враг народа, и завтра мы её будем убиваать. Но мы, латыши, очень любим  справедлиивость. Она имеет право на последнее желание. И я хочу исполнить её последний желание, но ваши евреи меня расстреляют, если узнают, что это за желаание. Товаарищ Царевич, ви не буудете «стучаать» на меня-а, я ещё бууду вам пригодиится. Давай твою бумагу, я буду тибе её подписать.

И вот, не такой, чтобы уж очень, но, всё же скорый, поезд «Москва–Бодайбо», отправился из Москвы в места не столь отдалённые. И в одном из его зелёных вагончиков жил всю эту длинную дорогу Абрам Царевич, с каждым днём всё дальше от родной Жмеринки и папы, Давида Соломоновича. Кроме репрессированных на Колыму и тех, кто, держа винтовку рукой, помогал им не потеряться по дороге, с ним ехали и герои, которые любили там работать. Абрам Царевич имел в вагоне такого попутчика – полярного лётчика Вернера Карловича Лебедь-Лебедевского, который всю дорогу пил чистый спирт, наливая его из канистры, которую ему дали в Москве, разогревать на морозе мясо медведя, когда его самолёт сломает в тайге свой пропеллер. Вернер Карлович не хотел так долго ждать этот несчастный случай, но канистры спирта ему было бы достаточно, чтобы пить из неё всю дорогу не для радости, а только для аппетиту. А ему хотелось и для радости. И потому он разбавлял спирт для количества чистейшим авиационным бензином. Бензина была полная цистерна, которая ехала с ними в конце поезда, поэтому полярный лётчик Лебедь-Лебедевский мог не экономить, и пить от души, но в Москве ему не дали закуски. Сказали там, на месте, убьёшь медведя, и кушай его мясо хоть подавись. Этим они сделали ему настоящую трагедию. Но Абрам Царевич его спас – он поделился с Вернером Карловичем своим салом. И полярный лётчик Лебедь-Лебедевский, закусывая салом свой любимый напиток, сказал Абраму Царевичу, можешь на меня рассчитывать, и дал ему свой секретный адрес и телефон.

В Омске к ним подсел ещё и капитан сверхдальнего плавания Макар Авдотьевич Щукастый, доехать свою дорогу потому, что его там ссадили с его поезда в милицию на 15 суток за то, что не умеет культурно драться, когда много выпил. Так Вернер Карлович тут же предложил новому попутчику выпить по гранёному стакану его спирту за случайную встречу на колёсах. При этом капитану Щукастому не сказали, что Лебедь-Лебедевский разбавляет спирт не чаем, как это всегда делал сам Щукастый, а чистейшим авиационным бензином, и он принял это предложение. И потому, когда проводница вагона Венера Искусственная поднесла им тёплый грузинский чай, и хотела забрать пустые стаканы, капитан Щукастый был уже в том состоянии, в котором сделать подвиг просить не надо. Увидев проводницу, прекрасную Венеру Искусственную, он полюбил её всем своим основным инстинктом, и с криком «любовь нечаянно нагрянет», побежал за ней, снимая на ходу свои морские брюки, чтобы делать ей наследника. Но он так спешил снять свои брюки, пока его не успели снять с поезда, что упал, ударился головой, и потерял своё последнее сознание.

Потому, когда слегка протрезвевший Макар Авдотьевич вернулся в себя, у него болела голова от глупых вопросов, а изо рта почему-то пахло авиационным бензином.

— Или у нас будут когда-нибудь перебои с водкой, чтоб я успел стать Героем Советского Союза, или наша страна пропьёт таки своё светлое будущее! Почему это я, капитан Щукастый, имею на люди свои ноги голые? И если я на моём ледоколе, что тут делает эта женщина? Женщины на корабле делают несчастье!

— Так счас я тебе его и сделаю! И не буду далеко ходить из вагона. Я известный работник путей сообщения, проводница Венера Искусственная. Я уже имею несколько, не помню сколько точно, наследников и наследниц в детских домах нашей необъятной родины, которые сидят там потому, что когда их маме сидеть с ними, если она месяцами не вылезает из вагона? Так и пассажир Щукастый будет насильно делать многодетной маме ещё один наследник? Или я не имею целый вагон свидетелей пойти в суд говорить, пассажир Щукастый насиловал меня, многодетную мать путей сообщения чтоб суд погнал тебя, Макар, на Колыму мыть золото, чтобы и я на старость имела какой-то кусочек золота своим детям на наследство, чтоб они меня за это наследство уже не материли.

Медные трубы в душе капитана Щукастого внезапно запели ему любимый в этих широтах похоронный марш, и по его небритой щеке побежал ручеёк пропахших бензином слёз. Капитан Щукастый не хотел менять свою героическую профессию на менее престижную, имеющую, к тому же, принудительный дефицит потребления алкоголя. Он спрашивал себя «что делать?», но его внутренний голос как-будто онемел. Спас капитана Абрам Царевич.

— Товарищ Венера Искусственная, чтоб я никогда не приехал туда, куда я еду, чтоб я до конца жизни не имел удовольствия кушать что-нибудь вкусное, чтоб я стал сантехником, полюбившим свою работу, если мой язык соврёт, но вы же умная женщина, и должны понимать! Весь вагон видит, как красиво вы умеете кормить человека чаем, и быть ещё и многодетная мать. Возможно, сейчас ваши дети радуют своим поведением передовых педагогов наших детских домов. Но когда дети подрастут, они же могут заболеть любопытством, и приставать к маме вопросами «почему мы не видим, кто наш папа?». Но если Венера Искусственная станет Венера Щукастая, она может сказать детям – ша, ваш папа капитан сверхдальнего плавания, известный всем, кто слушает радио, полярный герой Макар Авдотьевич Щукастый. Он каждый месяц пишет вам телеграмму «дети должны хорошо кушать и учиться, и ещё раз хорошо кушать (если дадут), и ещё раз учиться». А если герой Щукастый утонет со своим ледоколом в нашем Ледяном океане, так государство будет давать всем детям и жене хорошую пенсию «на потерю кормильца».

— Макар Авдотьевич, так куда вы пойдёте ; на Колыму мыть золото как насильник многодетной мамы, или на мне жениться?

— Горько, ой горько мне! – завопил от неожиданного счастья капитан Щукастый, и, проталкиваясь голыми ногами между пассажиров, бегом полез целовать сладкие губы Венеры Искусственной.
 
— Абрам Царевич! Одной ногой я уже был уголовник в наших славных исправительных лагерях, но ты их от меня спас. Теперь ты мне будешь кореш, и  как скажешь, будешь иметь мою помощь!

Дорога до Бодайбо пролетела незаметно, потому, что всю дорогу в их зелёном вагончике была гражданская свадьба Венеры и Макара, и все пили крепкий чай с сахаром за сладкую жизнь молодых. Правда, в Бодайбо молодым немножко не повезло. ЗАГС был закрыт на переучёт, и потому капитан Щукастый так и уплыл в океан закоренелым холостяком. Но он оставил Венере Искусственной нечто больше, чем штампик в паспорте, он сделал ей ещё одного наследника в зародыше, и потому, законное право на ещё один оплачиваемый государством декретный отпуск.
   
Вокзал Бодайбо встретил Абрама Царевича относительно культурно ; большим портретом «Ленин в мавзолее». Его нарисовал известный всему Конотопу художник-оформитель их Дворца Железнодорожников Изя Рабинович, который там продался в шпионы далёкой Японии. Так теперь его привезли сюда, пожить к ней поближе. В Бодайбо рельсы под поездом кончились, и какой дорогой ехать в Ленинский прииск Абрам Царевич не имел понятия. Он хотел спросить кого-нибудь, но в Бодайбо все, даже дети, ходили с оружием, и они говорили ему «эти сведения военная тайна», и «начальству виднее». Тогда Абрам пошёл поймать такси, но поймал Сеню Зайцмана. Он привёз в Бодайбо полуторку дров, которые пилили «враги народа», чтоб побыстрей исправиться.

— Ба, «явление рояля в кустах народу»! Сеня Зайцман спешит с полуторкой помочь своему другу Абраму Царевичу поехать в лагерь Ленинского прииска видеть свою жену Властилису?

— Спрашиваешь. Чи Сеня Зайцман может подвести друга? Если он может его подвезти, так он его не подведёт, а подвезёт. Садись в машину. Этот зверь тайги с бензиновым мотором, который заменяет лошадь! Она плюёт на всё, даже на бездорожье. Но Абрам, я понимаю твоё желание увидеть свою Властилису Прекрасных, да только лагерей здесь, как грибов. А ты знаешь, в каком лагере она приближает нам наше светлое будущее? Нет? Тогда надо ехать к Бабе Йоське. Это всегда нестареющая женщина, потому как она уже такая старая, что дальше стареть ей как бы и некуда. И склерозом страдать в ней нечему, поэтому она здесь как справочное бюро.

Баба Йоська жила в насквозь благовонявшей благовониями заброшенной правительственной даче, в густой тайге на берегу Лены, и варила из кедровых шишек кедровое варенье, а из ядовитых лесных трав, настаивая их на водке, делала лесной бальзам. На поляне, возле её дачи, всегда стоял готовый к вылету «кукурузник», на котором Баба Йоська летала ночью по своим делам. Но ненадолго. Потому, что местные фетишисты каждый раз норовили растаскать по брёвнышку её избушку. В молодости, когда у Бабы Йоськи было время любить молодых людей,  её постоянно любили многие видные партийные и беспартийные деятели. Даже сам бессмертный Кощей Ильич. Но и замуж не взяли, и биографию испортили. Бессмертный Кощей Ильич хотел даже продать её в сексуальное рабство за бугор, но там не нашлось покупателя. А сейчас у неё время любить чистоту. И потому она всегда держит между ног метлу. Потом, когда начнётся война, Баба Йоська по ночам будет летать на «кукурузнике» бомбить немецкие оккупанты, а злые немецкие фашисты будут за это дразнить её «ночной ведьмой». Но они плохо кончат, а Баба Йоська, наоборот, будет герой в детской сказке.

— Живёшь тут в лесу, одна, позабыта, позаброшена, никакой личной жизни, никакого уважения от противоположного пола. Тому помоги, этому помоги. «Враги народа» понаехали тут всякие, лес рубят, только щепки летят. И вот, наконец-то, два таких русских красавца погостить заехали. Кошерного поесть не хотите? Каких котлет с маленького медвежонка я накрутила! Коктейль из молока божьей коровки с кровью этой же коровки, «кровь с молоком» называется. Полезный для здоровья, особенно для потенции, настойчиво предлагаю, может ещё понадобится. А яичницу из кукушкиных яиц не хотите? Я тут имела неосторожность спросить одну кукушку, сколько лет жизни мне осталось, так она уже с месяц у меня живёт, кукукает и кукукает, не может остановиться, и яйца, которые она несёт, теперь только мне подкидывает. Но может вы предпочитаете восточную кухню, так могу предложить маринованных дождевых червей в собственном соку, для таких красавцев не жалко, их у меня много... Колбаска кровяная из крови напившихся у «врагов народа» комариков есть, вкусная, с хреном...

— Сеня, ты обещал, мы будем иметь секретные сведения, где сидит жена моя Властилиса Прекрасных-Царевич, а мы имеем тут эту старую нимфоманку, которая соблазняет нас своими маринованными червями? 

— Ба, да к нам в гости сам Абрам Царевич из далёкой Жмеринки заехали? Давно ж, однако, я не видела вашего папу Давида Соломоновича перманент на голове сделать. Вот как волосы поистрепались в борьбе за счастье народное. Так вы, наверное, спешите жену свою Властилису Прекрасных красть нелегально у бессмертного Кощея Ильича, и хотите меня иметь вам наводчицей? Потому, как не знаете, куда к ней ехать? Вот так все — тому помоги, этому помоги. И никакой личной жизни у такой нестареющей одинокой женщины.  Абрам Давидович, иди ты в свою полуторку, посиди там, а я тут на полатях полежу с Сеней Зайцманом пока он не поймёт, какой дорогой к твоей жене ехать. Совсем окосел он на Колыме тут без женщины. Дорогу стал плохо видеть. А вот твой бессмертный Кощей Ильич, так наоборот, всё видит из своего мавзолея, и где ты тут, Абрам Царевич, думаешь спрятаться от него со своей Лушкой? Так может за бугром попробуешь? Правда, у партии большевиков руки длинные, как у старого орангутанга. Она и там может достать. Но ты попробуй. Авось и получится...
 
Через час подходит к полуторке Сеня Зайцман — еле ноги волочит, выжатый весь как лимон, и глупо улыбается.

— И что ты будешь делать на моём месте? Я извиняюсь, но на этой проклятой Колыме и Баба Йоська женщина. Но что-то пирсинга в ней мало...

В глухом сосновом лесу, за высоким забором из новенькой колючей проволоки, стояло несколько красивых бревенчатых домиков. В одном из них жил, недавно прибывший из Москвы, новый начальник этого исправительного лагеря для политически оступившихся женщин, Ян Даунович Медведскис. В другом — Лушка (Властилиса) Царевич (Прекрасных) и другие политически оступившиеся женщины. Рядом прямо в Лену текла речушка, в русле которой женщины мыли золото для страны Советов, чтобы в чистые руки чекистов попадало только чистое золото. Сидя в своём резном деревянном кресле на площадке сторожевой вышки, Ян Даунович, любуясь красотой женского труда,  пил свой любимый рижский бальзам, закусывая его крупными рижскими шпротами.

— Так на вас, Ян Даунович, кто-то всё-таки настучал, если вы уже не на Лубянке, а в лагере Ленинского прииска?!

— Я здесь «нне в лаагерее», я здесь наачаальник лагеря, товаррищ Царревич! Я, буду учиить рруусских рабоотать культуррно, как мы у наас, в Латвии. Я тебья поомнил. Ты не ходиил стучать на меня в Лубянку. Мы, латышии, народ справедлиивый, и умеем бить хозяин слоова. Я буду випполнять твоё желание, которое ты будешь гооворить здесь.

— Ян Даунович, папа, чтоб он жил даже тогда, когда это уже всем надоест, желает иметь от меня внука, а моя жена тут так увлеклась мыть золото, что я не знаю, когда у неё будет время сделать мою половую жизнь регулярной, и родить мне маленького негодяя.

— Родиить мааленького негоодяя я магуу ей помочь. Если твой папа не имеет против ничего внука с латышской кровью.

—  Ян Даунович, вам надо поехать в Жмеринку. Вы будете там отдыхать и знакомиться с нашими  женщинами, и слушать их сплетню, что Абрам Царевич делать детей «просто профи». Так это не сплетня. Половина мужчин Латвии, бросив своих женщин, ушла на заработки в российское ОГПУ, и теперь Латвии грозит демографическая катастрофа. Конечно, я мог бы их заменить, и спасти прекрасную Латвию от вымирания, но папе я обещал спасти свою жену Лушку Царевич от бессмертного Кощея Ильича, и сделать ей свой супружеский долг.
 
— Абрам, ви толкаетее партийноого функционнеера на приступлеение, но товарищ Медведскис будит держаать свой словаа. Я буду посылать Властилису Прекрасных-Царевич собирать ведро ядовитый грибов, который мы будим кормить русский эмигранты за рубежом, а если ведроо будет не поолный, она не получит своой любиимый перловаая каша на уужин. Ты вези её далекоо, потому ноочью я буду объявить тревогу боевикам ОГПУ начинать поиск и погоню твоей Властилисы Прекрасных-Царевич.

Медведскис крикнул свой приказ, и к ним с пустым ведром подошла Лушка Царевич, делая на всех впечатление своими новенькими кирзовыми сапожками и фирменной фуфайкой.

—  Опять, мать вашу, Лушка сделай удовольствие моим гостям, иди с ним в лес грибы искать! А кому потом на аборт идти? Начальнику Медведскису? Ба, Абрамчик, семейной жизни захотелось? Или мы теперь пошли в начальники ОГПУ? Грибочков давно не кушал? На мухоморы потянуло. Пойдём, познакомлю тебя с местной природой. Это не Жмеринка, но тебе тут понравится.

— Я так долго уезжал от своего папы, чтоб иметь от тебя семейные разборки на свою голову? Иди ты со своим пустым ведром подальше в лес по этой дороге, чтоб я тебя взял попутчиком в полуторку Сени Зайцмана уехать с этой Колымы куда-нибудь, где человеку приятно жить потому, что ему там никто не морочит голову.
 
«А почему это муж не принёс мне передачу?» — думала Лушка, топая в лес своей привычной кривой дорожкой. — «Я же, кажись, заключённая. В гости к заключённой, и без передачи. Что за сюрприз?»

— Почём ядовитые грибы — тайное оружие пролетариата в борьбе с мировой контрреволюцией? Женщина, не хотите съездить с нами в эмиграцию? — пошутил к ней с полуторки Абрам Царевич.

— Абрам, а ты не хочешь добавить мне срок за побег из лагеря неизвестно куда?

— И почему это неизвестно куда? Что я вождь, чтоб вести свой народ и тебя как стадо баранов? Я неправильными путями не вожу. Это наш советский пророк Иосиф, крестивший себя фамилией Сталин, взялся выводить нас из рабства буржуазных эксплуататоров и уже сорок лет куда-то водит. Иногда и по пустыне, но чаще по тайге. Нам он сказал – где вы видели Бога? Скрижали я перекупил не у Него, а у Маркса. Но если вам нужен Бог, так я буду вместо него. Так может он и прав. И по нему можно писать ещё один Ветхий Завет. Ветхий Завет 2. Потому как погубил он народу в своё Бытие не меньше, чем еврейский Яхве в Своё. Он обещает — к нам придёт его Божье царство — коммунизм, когда ему надоест шляется призраком по Европе, и он приблудится к нам, в СССР.  И, чтоб еврейский Яхве имел конкуренцию, он тоже обетовал евреям землю, может им она понравится больше, в Биробиджане. Это не совсем Палестина, но климат там мягкий, и арабов нет морочить голову своей интифадой. Так может мы туда и сэмигрируем полуторкой — посмотреть наши молочные реки с кисельными берегами? Но, попозже. Этой ночью Ян Медведскис организует за нами погоню боевиков ОГПУ, и они нас не догонят, если мы поедем не на юг, как Медведскис думает мы будем ехать, а на север, в Вилюйск — выпить по чашечке спирту с моим другом Вернером Карловичем Лебедь-Лебедевским. Он имеет там аэродром для своего самолёта, чтобы тому было приятно постоять на земле и удобно взлететь в небо. А там можно и совершить в его самолёте какой-нибудь авиарейс. Земля здесь круглая и имеет красивый пейзаж. Особенно, если смотришь на неё свысока.

Там, где возле Вилюйска Вилюй такой широкий, глубокий и красивый, что просто пейзаж, советские лётчики сделали своим самолётам аэродром. И, когда они имели свободное время от делать подвиги, они на этой речке играли в героя гражданской войны Чапаева. Один из лётчиков делался Василий Иванович, и переплывал эту холодную речку, а все другие стреляли в него из табельного оружия, стараясь попасть в какую-нибудь руку. Если лётчик переплывал речку, и в него никто не попал, он выигрывал бутылку спирта, и всех угощал пить за своё здоровье. А если в него попадали, бутылку спирта выигрывал тот, кто попал. И все пили за здоровье лётчика, которому немножко не повезло, или за его упокой.

Когда Сеня Зайцман подъехал с Абрамом Царевичем и его женой Лушкой к аэродрому, они увидели плывущего к ним через речку лётчика Лебедь-Лебедевского, и его друзей, которые с того берега весело по нему стреляли. Абрам Царевич ещё не знал как играют в героя гражданской войны Чапаева, и испугался, что Вернер Карлович может таки не доплыть, и некому будет налить Сене Зайцману обетованную ему чашечку спирта. И он решил навести порядок, которого там никогда не было, я имею в виду в советской авиации, своим иерихонским голосом.

— Товарищи лётчики, мать ваши за ноги! Вы не имеете меня знать ; я приехал с далёкой Лубянки нашей столицы вас проверять инкогнито! И я буду смотреть, кому я могу дать орден Красного Знамени, а кому оторвать последние яйца! Лётчик Лебедь-Лебедевский, вылезай из воды! Я хочу инспектировать как вы бережёте свой самолёт, и видеть как вы можете выполнять задание родины в воздухе. Но сначала будем говорить тет на тет, чтоб обсудить ваше новое задание.

— Абрам, я пока трезвый не могу тебя узнать. Почему ты тут? Ты сегодня с женщиной в такой модной фуфайке. Где ты подцепил эту стилягу? Ты спасаешь меня уже в мой долг. 

— Вернер Карлович, я вас уважаю с поезда, но, если вы помните, я имел несчастье родиться в Жмеринке. Мой папа, который там известный парикмахер и брадобрей, стал такой старый, что ему припекло видеть своих внуков. А как я могу сделать ему внука, если мою жену Лушку Царевич забрал бессмертный Кощей Ильич на свой Ленинский прииск мыть золото, потому как она врождённая троцкистка? Я не могу ждать, когда он умрёт ещё раз, чтобы в честь его новой кончины объявили амнистию, потому как он один раз уже недавно умер, и я не такой бессмертный — ждать когда он умрёт ещё раз. Так я её украл, и сегодня ночью я буду иметь за собой погоню — цепные псы революции хотят побыстрее схватить себе мою жену обратно домывать золото партии. Я имел разговор с нестареющей женщиной редкой внешности — это известная по сказкам Баба Йоська. Как-то бессмертный Кощей Ильич хотел продать её в сексуальное рабство за бугор, чтобы немножко заработать себе на эмиграцию в Швейцарию, но так и не нашёл покупателя. А ей там понравилось. И она сказала — мне надо убежать с женой за бугор. Но у Сени Зайцмана доброе только сердце, а в его полуторке такой слабый мотор, что я боюсь, как бы цепные псы революции нас не догнали.
 
— Абрам, ты почти вовремя. Мой самолёт имеет вместо рук стальные крылья, а вместо сердца пламенный мотор. Но он не имеет на шасси колёса, потому, что я проспорил лётчику Зяме Дурень-Долбаковскому бутылку спирту, которой у меня нет, и пока дал ему колёса самолёта в залог, что я не улечу. Да, я выиграл бутылку спирту, играя в Чапаева, но отдать её я не могу, потому, что все мы должны выпить её за моё здоровье. Так что мы тогда будем делать?

— Я скажу пару слов лётчику Дурень-Долбаковскому.

Через полчаса Абрам Царевич просит Лебедь-Лебедевского:

— Вернер Карлович, можешь одевать свой утеплённый комбинезон и очки. Мы с Лушкой Царевич будем взлетать в воздух.

— Без колёс?

— Колёса уже на твоём шасси. Я сказал Дурень-Долбаковскому: «Кто прикрутит колёса на твой самолёт, получит ящик водки «Столичная», который я оставил в камере хранения на вокзале Бодайбо, куда я сейчас имею лететь взять важную государственную бумагу». Он работал быстрей, чем герой труда Стаханов. Налей только в свой самолёт побольше бензина.

— Так куда мы сегодня летим, молодожёны? — весело спросил Вернер Карлович уже в воздухе, крепко держась за штурвал, потому, что после вчерашнего его слегка шатало.

— В свадебное путешествие, за бугор.

— Заказ принят. Начинаем рекордный авиаперелёт Вилюйск;Ванкувер, через Северный полюс с двумя пассажирами на борту. Наш самолёт вперёд лети, в Канаде остановка. Другого нет у нас пути, а то догонят люди нас с винтовкой. Под нами необъятные просторы нашей родины, которой вы имеете желание изменять потому, что бессмертный Кощей Ильич не даёт вам здесь жить. И как надо его понимать? Может эта родина не совсем ваша, может она историческая только для Кощея Ильича? Так почему же тогда он и сам толком здесь не живёт, и вам не даёт?

— Вернер Карлович, у тебя, как у настоящего русского человека, всегда есть вопрос, чтобы думать на него ответ, пока на это есть время, которое у него есть всегда. Но мы имеем возможность плюнуть сейчас на всё это свысока. Под крылом нашего самолёта целое море зелёной тайги, которую никто и никогда здесь не садил, в отличие от людей, которые сейчас в ней сидят как раз потому, что их сюда посадили.

— Мне делает удовольствие на своей героической работе держать штурвал самолёта, ведя философскую беседу с такой умной и образованной женщиной. Так может быть вы ещё и та женщина, которая поёт?

— Не вопрос. Любая женщина, если ей дать выпить спирту, будет женщина, которая поёт. Спасибо, можно и с фляжки. А теперь я исполняю романс «Я заколю себя как сталь», который я успешно пела в художественной самодеятельности Ленинского прииска.

О, как мучительно мне больно
за жизнь мою,
что прожила я так чудовищно бесцельно;
как жжёт меня позор
за прошлое моё —
такое мелкое и подленькое, в сути.   
А, ведь, мне жизнь была, как всем, дана
всего один лишь, в кои веки, раз,
и та прошла,
и, вот уж, без пяти минут я труп,
но, руку положа себе на грудь,
я так и не смогу сказать,
что жизнь свою я отдала,
всю, в частности и в целом,
и даже своё тело не жалела так, что подцепила то,
что до сих пор ничем не лечится,
я самому прекрасному,
что только может быть —
освобождению от капитала человечества!

— Кстати, Вернер Карлович, меня всю дорогу сосёт жаба спросить вас, если вы не русский еврей, так может вы только русский или немец?

— Я обрусевший немец.

— Вот как. Тогда, интересно мне знать, если немцы будут начинать войну с русскими, вы, как советский немец-русак, пойдёте летать за кого — за их Вермахт, или за нашу Красную Армию?

— Не вопрос. Кто предложит за мой ратный труд более достойную зарплату, за того и полетаю.

Когда красивая тайга всем уже надоела как бразильский сериал, её сменила широкая чукотская тундра, и Вернер Карлович сделал самолёту посадку — немножко отдохнуть и покушать мороженой тюленины. Гостеприимные чукчи, выпив немножко спирту, начали рассказывать им анекдоты про себя, а Абрам Царевич — еврейские, и кое-что про себя... Так, когда чукчи узнали, что Абрам «делать детей просто профи», они сказали — Бог с ней, с этой прекрасной Латвией, там и немцы как-нибудь по-соседски помогут, а кто будет спасать от вымирания их малочисленные народы Крайнего Севера? Абрам Царевич подумал, что это можно как-нибудь по-быстрому, и согласился. Но он имел такой бешеный успех, что об этом узнали все чукоточки.  К нему съехалась такая очередь, что Абраму стало даже как-то неудобно перед Лушкой Царевич. Конечно, спасать малочисленные народы Крайнего Севера от вымирания — это  долг мужчины, если он патриот, но кто же тогда будет делать Давиду Соломоновичу внуков? И Абрама потянуло с внебрачного ложа в самолёт, чтобы побыстрей попасть в небо.

Но и самолёт Лебедь-Лебедевского так понравился чукчам, что они тут же хотели поменять его на самое большое стадо своих рогатых оленей. Рогатых потому, что их оленихи в этой тундре мёрзнут и, по традиции, наставляют своим самцам рога с теми самцами, кто их пригреет. И потому вся потенция их самцов уходит не на дело, а в рога, которые чукчи называют «панты», и когда потенции в этих пантах набирается столько, что больше некуда, олени эти п;нты отбрасывают. И начинают копить потенцию в новых пантах. Пытаясь уговорить Вернера Карловича, чукчи ещё долго гнались за летящим самолётом на своих оленьих упряжках, что-то крича, но, когда тундра кончилась, и начался так неудачно для туристского бизнеса расположенный Ледовитый океан, с его, хотя и бескрайними, но безлюдными пляжами, они отстали.

А дети, которых их чукоточки родили от Абрама, и потому по отчеству они были Абрамовичами, когда выросли, очень гордились своим папой, и, чтоб и их дети были Абрамовичами, когда им делали паспорт, сказали «мы ещё чукчи, однако у чукчей мы уже Абрамовичи». И стали «Абрамовичами» по паспорту, чтобы все чукчи знали от кого произошёл их род. И они там как чукотские аристократы, а одного из них, по имени Рома, чукчи даже выбрали своим чукотским губернатором.
   
— Экипаж воздушного лайнера, если вы ещё помните, кто здесь лётчик Вернер Карлович Лебедь-Лебедевский, имеет сообщить своим пассажирам две новости — плохую и не такую уж плохую. Полюс, куда мы с вами летим, это не вам Палестина, мороз воздуха тут крепче, чем в исправном рефрижераторе. А в такой мороз бензин, которым наши лётчики сначала разбавляли спирт, чтобы больше было пить, а потом долили в него воды для количества при проверке комиссии ДОСААФ, уже не хочет крутить в моторе пропеллеры нашего самолёта. Но вашему папе Давиду Соломоновичу не повезёт получить похоронку на любимого сына. Под нами бороздит просторы Ледовитого океана советский ледокол «Осиновый кол социализма», капитан которого наш друг Макар Авдотьевич Щукастый. И сейчас мы будем делать штатное падение на льдину, а ледокол будет нас спасать. На этот случай ледокол всегда имеет достаточный резерв спирта.

— Абрам, вы с Вернером Карловичем и своей Лушкой Царевич свалились мне как кирпичи на трезвую голову! Я имею задание Совета Народных Комисаров втыкать в Северный полюс советское знамя и фотографировать там наш пикничок. Потом везти эти фотографии в канадский порт Ванкувер посылать открыткой для американского президента и его первой леди. А теперь я буду должен повернуть назад свой «Осиновый кол социализма», чтобы доставить в ближайший порт Магадан товарищам из ОГПУ трёх спасённых мною русских охламонов, которых эти товарищи ищут по всей Колыме?

— Макар Авдотьевич, на Бодайбо ты помнишь поезд, его прокуренный вокзал? Моя жена Лушка-Властилиса не твоя Венера Искусственная, но она тоже хочет родить наследника, чтобы у моего папы Давида Соломоновича наконец таки появились внуки, чтобы ему было кому раздавать в завещании своё наследство. А бессмертному Кощею Ильичу не нравится, что у моей жены биологическим папой был Троцкий, и он послал её на свой Ленинский прииск мыть золото его партии вместо того, чтобы рожать моему папе внуков. Так, может лучше, мы сначала отправимся на твоём ледоколе в свадебное путешествие на северный полюс, а заодно и воткнём в него наше советское знамя?

— Не будь я советский капитан сверхдальнего плавания Макар Щукастый, если я не расшибусь в лаваш, но своих друзей таки выручу! Предлагаю нашим молодожёнам отправиться на «Осиновом коле социализма» в круиз по красивейшим местам Ледовитого океана, с заходом на Северный полюс нашей родины. Культурная программа круиза включает также посещение музея Оккупации царской Россией территории Аляски, расположенного в столичном посёлке Аляски, и высадка вас в красивейшем городе Канады, Ванкувере, на ПеэМЖе. А нашему дорогому другу и собутыльнику Вернеру Карловичу Лебедь-Лебедевскому я уже налил в бак самолёта хороший авиационный бензин, чтобы он спокойно долетел на свой аэродром, где его ждёт бутылка спирту, которую он честно выиграл в игре в героя гражданской войны Чапаева.

А в это время начальник ОГПУ Кол; Никола Ежович внимательно читал в своей Лубянке секретное донесение начальника лагеря Ленинского прииска, товарища Яна Дауновича Медведскиса:

«Довожу Вам для сведения, что заключённая враг нашего народа Лушка-Властилиса Царевич (по матери Прекрасных, по биологическому отцу Троцкая) получила задание руководства лагеря собирать ведро ядовитых грибов на секретные нужды Партии, и отправилась в лес в сопровождении посетителя лагеря, её мужа, Абрама Давидовича Царевича. В назначенное им время в лагерь они не вернулись, и на поиск заключённой Царевич я отправил группу боевиков ОГПУ. Группа боевиков ОГПУ нашла в лесу много ядовитых и иных грибов, но Лушку (Властилису) Прекрасных-Царевич-Троцкую, и посетителя лагеря (её мужа) Абрама Царевича, она не обнаружила. Возможно, их съел бурый медведь, которого никто не кормит, и потому он всегда такой голодный. Прошу вычеркнуть заключённую Лушку Прекрасных-Царевич-Троцкую из списка моего лагеря.
         Начальник лагеря Ленинского прииска:
                Ян Даунович Медведскис».

— Не понимаю, и зачем такой интерес наши люди имеют к Северному полюсу? Здесь же ещё хуже, чем в зарепаном Козолупе, которому, как известно, очень далеко до Жмеринки. Но даже в Козолупе есть улица, которая имеет тротуар из асфальта, и есть баня с горячей водой и кинотеатр имени писателя Коцюбинского. А на этом, забытом Богом полюсе, нет ничего кроме катка, который, конечно, больше не только чем в Жмеринке, но и чем сама Жмеринка. Но в Жмеринке каток же с музыкой! И туда ходит из дому трамвай, а не ледокол.

А, вот, Ванкувер, по сравнению с Ледовитым океаном, произвёл на Абрама Царевича  впечатление почти многолюдного города. Не то, что Козолуп, даже Жмеринка не шла с ним ни в какое сравнение. Потому, что в этом портовом городе было очень много ломившихся от еды и одежды магазинов. В нём было даже несколько весьма привлекательных борделей. Однако почти все канадцы почему-то имели на голове вместо причёски большие патлы, на которые нельзя было одеть никакую шляпу, чтобы выглядеть джентльменом. И Абрам Царевич вспомнил, кто был его папа. И стал канадским парикмахером. Когда канадцы приезжали в Европу или в Соединённые Штаты, все любовались на них и просили своих парикмахеров сделать им «канадку», имея в виду то, что делал канадцам Абрам Царевич. И канадцы поняли, что они могут быть не только богатыми, но и красивыми, и стали уважать Абрама Царевича, и помогать ему деньгами, чтоб и он стал богатым. Абрам купил себе большой и красивый дом, а Лушка Царевич наполнила этот дом детьми, которые хорошо кушали и непременно поздравляли красивой канадской открыткой своего дедушку Давида Соломоновича с праздником Нового года, Первого мая, октябрьской революции и 23-его февраля. 

                К ВОПРОСУ О БЕССМЕРТИИ

СПРАВКА. Те учёные, которые не поленились посмотреть на общественное мнение народа, которое тысячи лет откладывалось литературным осадком в его фольклоре, главным образом в сказках, заметили, что, по мнению народа, бессмертие тех, кто непременно хочет быть бессмертным как Кощей, заключается в их яйцах, которые им надо прятать от глаз и беречь, как будто им их делал сам Фаберже. Только не так плохо, как это делали Кощеи в сказках, которые там же и вымерли как мамонты, хотя, теоретически, могли бы и выжить, и передать свой богатый опыт своим и нашим детям. Ведь, чтобы этих, бессмертных в те времена, Кощеев кокнуть, надо было только найти их яйца, взять в руку и раздавить. Может потому, чтобы делать себя бессмертным, революционер Кощей Ильич (Ленин) «пошёл другим путём». Бессмертие революционерам делают уже не их яйца. Потому, как яйца им бы только мешали делать Революцию, Экспроприацию и Социализм. Бессмертие им делают члены их партии. А потому, если у вас есть желание сделать бессмертного революционера, например, Кощея Ильича, смертным, так вам надо брать в руки каждый член его партии, и ломать как иголку. Но только раньше, при царях, Иваны Царевичи не имели на свою голову ни прокуратуру, ни милицию, и делали с чужими яйцами всё, что им хотелось, как-будто это их собственные яйца. А что делать бедному Абраму Царевичу, если ему повезло родиться в совсем иное время? А раз иное время — так и иные сказки.