Опасное задание - военные рассказы моего деда

ИЗДАТЕЛЯМ И БИБИЛОТЕКАРЯМ,СПЕЦИАЛИСТАМ И ЛИЦЕНЗИАТАМ
               КОНТАКТЫ ПО ТЕЛ 8 925 348 55 45

            АВТОРЫ ЕКАТЕРИНА И АЛЕКСЕЙ МАЛЫШЕВЫ

ПОСВЯЩАЕТСЯ СЕМИДЕСЯТИЛЕТИЮ ПОБЕДЫ НАШИХ ДЕДОВ ВО 2 МИРОВОЙ ВОЙНЕ
               
                Военные рассказы моего деда

                ОПАСНОЕ ЗАДАНИЕ               


СОДЕРЖАНИЕ

1. ПЕРВЫЙ БОЙ
2. ЛЕНИНГРАДСКИЕ ДЕВУШКИ
3. ОПАСНОЕ ЗАДАНИЕ
4. ТОЧКА  513
5. В ОКРУЖЕНИИ
6. СВЕРХОРУЖИЕ  «БЕРТА»
7. ПЕТРОДВОРЕЦ
8. КРЕПОСТЬ     КЕНИГСБЕРГ
9. ЗАМОК ФРЮДЕНХОЛЬЦ
10. ЧУДЕСНАЯ ВСТРЕЧА
11. ЭПИЛОГ О МОЕМ ДЕДУШКЕ
12. ПЛЕН ВОИНА
13. ДЕТИ В  ОККУПАЦИИ
14. В ГЕРМАНИЮ ЗА СЕСТРУ
15. ВРАГИ ПРИШЛИ ЗИМОЙ
16. КАТЮША СИБИРЯКА ЯКИМОВА
17. МАТРОС С  МИНОНОСЦА «ВЛАСТНЫЙ»
18. ПОСЛЕСЛОВИЕ
19. БЛАГОДАРНОСТИ














                ГОЛОСА ВОЙНЫ

               
             военные рассказы



Посвящается вечной памяти нашего деда и отца, фронтового разведчика Сибирской дивизии, кавалера многих орденов, рано ушедшего от старых ран.
               


               
                ПЕРВЫЙ БОЙ


Глухая сибирская деревенька провожала на фронт  учителя, директора школы. Школа в деревне одна,  учитель-мужчина, Игнатий Семенович Малышев, тоже единственный.
Время тяжелое, июль сорок второго года. К той поре получили с фронта девять похоронок, а письма ни единого, ни из госпиталя какого, ни с боевых действий. Ничего.  Почему вестей  с  фронта не приходило, никто не знал.
В день летний, в избе, где жил учитель, не затворялась дверь с пяти утра. Вся деревенская община: родители, ребятишки, старики, учителя начальной школы толпились в сенцах и на веранде. Старая бабушка Катя, мать Игнатия, собирала мешок солдату, спросила, между прочим:
-Чем отрежешь сало - то?
И положила в сумку ножик с деревянной ручкой,
самодельный, кухонный.               
Учитель  Игнатий Семенович, небольшого роста, с добрыми глазами, терпеливо выслушивал сельских женщин. Каждая старалась записать ему номер части, где служил дорогой ее человек, сын или муж. Медленно записывали женщины в блокнот учителя цифры, в надежде, что Игнатий найдет ненаглядных и долгожданных на дорогах войны. В неведомых просторах чудовищной битвы эти цифры связывали солдат с родными.
Но время неумолимо текло.          
-Пора!- сын в последний раз обнял бабушку Катю, которая, держась из последних сил, не плакала: плохая примета уходящему из дома.
На станцию солдат пошел пешком, вместе с ним шла молодая жена Нина, тоже учительница...
Проселочная дорога расстилалась им под ноги, пели иволги, пшеница цвела в полях вдоль дороги. Березы хороводами стояли в околках и среди полян.
Солдат неотрывно смотрел на жену. Волнистые ее косы в спешных сборах забытые, рассыпались по плечам, над светлым лбом блестят капельки пота, густые стрелки бровей в тревоге сошлись на переносице.
-Нина! Ниночка!- думал солдат. Возможно, ей непонятно еще как надолго забирает мужа страшное чудовище, по имени «Война». Встретимся ли снова?
Возможно это последняя их семейная прогулка.     
От тяжелых мыслей отвлекала трехлетняя дочка, щебетавшая на руках у отца. Малышка походит на Нину, у нее такие же широко распахнутые глазки, в густых, загнутых ресницах. Вьющиеся, светлые волосы на головке ребенка перебирал летний, мягкий ветерок. Светло, радостно трепетало сердце Игнатия: его дорога, его ребенок, хрупкое как стебелек цветка семейное счастье. Вернется ли?
За деревьями послышались гудки маневровых паровозов: станция была рядом. Игнатий заставлял себя не смотреть на дочь и жену, чтобы они не видели, как предательски повлажнели его глаза.
Воинский эшелон стоял на первом пути. Ничего не успел повторить Игнатий: ни слов любви, ни слов прощанья. Помчали вагоны, застучали колеса, раскачиваясь на стыках, скрипели полуоси. Теснота утомляла, а сердце терзала тревога. Сутками думал солдат о доме, о дочках. Провожала его младшая, а  всего у него три дочки: Ирина, Татьяна и Екатерина. Осталась без директора сельская школа, мечется сейчас жена Нина, к сентябрю ремонт нужно сделать в классах, а дома покос. С тремя малышками, старшей Ирине семь лет, Татьяне четыре, Катеринке три годика.               
Хотелось, ох, как хотелось домой! Сердце сжимала боль: где-то в России гибли под бомбежками такие же маленькие дети, как и его дочки. На четвертый день пути увидели беженцев, беженцев со своей земли... С нехитрым скарбом, на повозках и пешие медленно двигались люди. Где группами, где в одиночку по шпалам железной дороги и вдоль нее. Лица беженцев особенные, с заостренными чертами. Печать голода и скорби отличает их от обычных людей, делает похожими друг на друга.
Наступил, наконец, пятый день пути, когда воинский эшелон, заскрипев железом, остановился...
На фасаде станции старинными буквами выделялась надпись «Чудово». Высадились шумно. Сержанты собрали взвода, объяснили бойцам, что они будут воевать в составе Канской дивизии на Волховском фронте. Выдали сухой паек: три хлебных сухаря и брикет горохового супа. Положив концентрат в вещевой мешок, Игнатий в раздумье зажевал сухарь.
-Давно ли Молотов по радио горячо уверял, что Россия обеспечена продовольствием на десять лет вперед. А тут жалкие сухари и брикет. Придется  погрызть сухое.
Вдруг неведомо откуда пронеслось по солдатским рядам:
-Завтра в бой!
Войсковая часть расположилась в местном парке за зданием станции. Кругом липы. Игнатий никогда не видел таких в Сибири. Огромные, раскидистые, с нежно пахнущими цветами и соцветиями, с бархатистою корою стволов. Смотреть - не насмотреться на красоту дивную!
До конца дня все рыли окопные траншеи вдоль здания вокзала, а вечером, когда солнце скрылось, их собрали и построили командиры.
-По пятеркам расчитайсь ! - Прозвучала волевая команда.
-Первый, второй, третий, четвертый...- Покатился вдоль строя рокот мужских голосов. Командир разрешил каждому пятому получить винтовку и к ней два патрона.
-Как!- Возмутился строй. - Разве другие пойдут без оружия в бой?
-Разговорчики в строю!
  Крикнул командир.
-Кто недоволен? В бою вооружайтесь, эшелон с оружием не пришел!
          Наступила  ночь, светлая, почти белая, с нежным, головокружительным запахом трав, пением цикад.
Игнатий лежал на плащ-палатке и смотрел на звезды. Звезды здесь далекие, мерцающие, а в родной Сибири низкие, яркие. Мысли- думы не давали придти снам.
Теперь понятно, почему не вернулись в деревню мужики, призванные в первые дни войны. Никто не выжил, даже раненых нет, сгинули без следа.            
Номер у него третий. Не досталось ему на перекличке ни винтовки, ни патронов. Завтра безоружный пойдет он в свой первый бой. Тогда достал Игнатий вещмешок, вынул ножик с деревянной ручкой...
-Наточу хоть на камне, а задаром жизнь не отдам!   
 
      Выбрал  белый камень, и точил нож до рассвета, завернул в тряпку и спрятал в сапог.            
      Утро наступило. Взошло солнце. Пришел страшный час боя: новое пополнение построили за танками, по пятьдесят  за каждой машиной. У танковой группы русских  десять винтовок и двадцать патронов к ним...
Танки двигались медленно, мелколесьем, а потом вышли на пашню, на простор. Начавшее припекать жаркое солнце раскалило воздух. С гусениц танков поднялась земля, черная пыль окутала облаком своих и чужих. Грязными, пыльными стали одежда и лица. Лязг гусениц, грохот железа, канонада выстрелов приводили в ужас, сковывали волю и мысли не обстрелянных солдат.
Пехотинцы, а Игнатий был в их числе, бежали за развернутым строем танков. Вдруг слева от них заработал пулемет, лающим, резким звуком.
Пулемет стрелял недолго, смолкал, потом его резкий тон раздавался вновь...
-Не наш! - подумал Игнатий.
-Звук не тот!               
Всматривался, вглядывался в ту сторону, но ничего не видел.
-Откуда взялся чужой пулеметчик, когда и танков вражеских не видно? А возможно немецкий десант?
Снова и снова смотрел Игнатий на грязно-серое облако, укрывшее пехоту, но ничего не видел...
Скрежет, грохот, крики умирающих, надрывные слова команд, лязг гусениц и снова лай, безобразный лай, кидающего смерть пулемета. Смешалось все в черном урагане, урагане смерти. Горячий пот заливал глаза, мешал вглядываться в строй танков, отвлекал. Где же враги?
Вдруг Игнатий увидел немца. Он сразу узнал врага. В черном комбинезоне, с  серебряной бляхой на груди, высокий немец ловко прыгал на медленно ползущие русские танки. Крепко прижимая люк русских машин ногами, обутыми в  кожаные  сапоги, вставал на движущиеся железо танка. В несколько мгновений расстреливал фашист ручным пулеметом  русских   солдат, бегущих за танком.
Слабые выстрелы пехотинцев не успевали настигнуть его, да и прицелиться пехотинцам на бегу, в густом облаке пыли, было невозможно.
-   А  ну, погоди!  - прикинул в уме Игнатий.
-Только бы не убили свои, когда я выскочу из строя!
Мысль о смерти жгла, казалось, каска раскалилась... Пересилив липкий страх, противную, тянущую робость в ногах, пехотинец отделился от строя, в секунды настиг огромный танк, обогнул грохочущую машину... Немец почти одновременно с Игнатием добрался до движущегося танка, прыгнул на люк, нажал отполированные рычаги пулемета...
. Пулемет выбрасывал раскаленный свинец. Немец стрелял, хохотал, упиваясь победой, кричал, пританцовывая в азарте боя.
Игнатий вскочил на броню, и кожей почувствовал пистолетный выстрел от своих танкистов из смотровой щели.
-Поздно хватились!
В грохоте и лязге солдат незаметно оказался за спиной веселого пулеметчика. Жизнь висела на волоске. Игнатий выхватил нож из сапога и изо всех сил ударил врага в спину. Тот успел увидеть лицо своего победителя.
Непонимающим взглядом смотрел ариец из дивизии «Мертвая голова» на Игнатия, и улыбка навсегда осталась на коченеющем лице. Из слабеющих костлявых рук побежденного выскользнул новый ручной пулемет.
Взяв ручник у врага, боец спрыгнул с грохочущего танка, за которым все еще бежал сильно поредевший строй его товарищей.
Бой закончился неожиданно, грубым мужским окриком из рупора полевой радиостанции:
-Стоять! Танкам стоять! Отбой!
Усталые, грязные, неведомо где оборвав одежду, падали бойцы на землю. Подбежал земляк, Коля Иванцов, прокричал:
-Покажи ручной пулемет!
Игнатий смотрел на Колю, на обступивших его друзей. Он не слышал слов, обращенных к нему. Внезапное равнодушие овладело им, сковало мускулы, укрыло самое существо души ватным одеялом нечувствительности. Наступило крайнее изнеможение. Состояние безразличия разливалось по всем клеточкам тела.
-Убийца, убийцей стал я! Моложе меня немец был! Стучало в висках бойца, но прежней ярости не было.
А Игнатия уже трясли за плечо:
-Отдайте пулемет в штаб!
-Зачем в штабе ручной пулемет? - удивился солдат.
-Выполняйте приказ! - звучал волевой голос адъютанта генерала, неизвестно как оказавшегося рядом.
-Оружие, захваченное у врага, будут изучать инженеры, а вам сейчас вручат медаль» За отвагу». Наградную дадут после в штабе. Приказ выполняйте! - голос штабного офицера звучал строго.
Жаль было отдавать добытое страшной ценою оружие, но пришлось...

Прибыла полевая кухня. Кормили гороховым супом тех, кто имел котелки. Желающим выдавали американские галеты.
Есть не хотелось. Игнатий выбрал кусты погуще, с наслаждением упал в пахнущую дымом траву, распрямил усталую спину. Он уснул на земле, той самой, где принял он первый в своей жизни бой.   







                ЛЕНИНГРАДСКИЕ ДЕВУШКИ




Медаль «За отвагу»  была дарована скромному Игнатию Семеновичу Малышеву вскоре после злой схватки с врагами на перепаханном поле первого боя.
Горячее это было время. Время общей обороны.
Обороны позиций по всему Волховскому фронту и тяжелых боев под обстрелами превосходящей количеством артиллерии и дерзко господствующей в небесных просторах пиратской авиации Гитлера.
Родное небо отечества неожиданно и коварно распарывали завывающие стаи извергающих бомбы и свинец истребителей – мессершмитов.
Земля служила крепостью схоронившемуся фронтовику. Небо свергало на людей смертоносные заряды истребления, направляемые изощренными летчиками – снайперами из люфтваффе.
Спасением от железных орлов стала глубина земли. Жизненно важно для пехоты было быстро обустроиться на оборонительном рубеже земляными укреплениями.
Но где взять силы защитникам? Армии была необходима трудовая народная помощь. Главное – удержаться на кровавой линии обороны. Для этого приходилось привлекать все мирное население – трудовую армию.
Последние силы немногочисленных наших воинов уносили частые тяжелые бои  с лучшими войсками Гитлера. Тылы держались на гражданских патриотах и непрестанном сверхчеловеческом труде миллионов людей. Ленинград присылал на передовую своих посланников. Девушки добросовестно раскапывали ямы под землянки, а молчаливые женщины разных возрастов углубляли боевые окопы и ходы сообщения. Мужественный труд застенчивых славянок спасал многие жизни солдат и офицеров.

Но иногда война обжигала и этих скромных помощников фронта. Одна такая трагедия разыгралась на глазах Игнатия Семеновича.
Случилось это в сорок втором году. Багряно-золотая осень украсила торжественную зрелость природы.
Огромные белоснежные скопления облаков величественно проплывали в небе погожего дня на фронте.
Игнатий Семенович в передышке между ураганами тяжелых боев всматривался в осенние тонкие пейзажи окружающих полей и перелесков. Память вновь уносила вчерашнего мирного сельского учителя к далекому дому и детям. Посеянные поля и нивы надобно нынче убирать. Созрели хлеба, и земляные наделы давно приготовили праздничный урожай.
Сенные стога нужно заготовить впрок для больших подворий.
Кто пособит без него семье?
Управиться ли одна со старой бабушкой его многодетная жена Нина, учительница?
Сердце неспокойно за маленьких дочек. Хотя бы написать доброе письмо с немого фонта. Раздумья и переживания о покинутом родном поселении рассеялись от гула подъезжающего из-за перелеска армейского грузовичка. На оборонительный рубеж в погожий денек из глубокого тыла прислали мирных жителей из Ленинграда. Выглянуло солнце, согревая все вокруг золотистыми радостными лучами.
Ничто не предвещало человеческой трагедии. Все было неестественно мирно. Как бывает дивна такая тишина на пороге настоящего несчастья.
А сейчас все живое радовалось свежести созревшей плодоносной осени в русской природе.
Суровые бойцы повеселели, издалека еще заприметив пестревшую женскими платками открытую полуторку. Автомобиль поднимал легкую пыль на сухой грунтовой дороге среди полей и перелесков.
Солдаты, сидевшие, где придется, поднялись на встречу новоприбывшим работникам. Всем военным хотелось расспросить о скупых новостях из Ленинграда, который наши войска защищали.
Машина резко притормозила и приглушила мотор. Военный шофер открыл деревянную дверку угловатой кабины защитного цвета и выбрался проверить свою технику.
Подошедшие однополчане охотно помогли осторожным женщинам спуститься с высокого дощатого борта на землю передовых позиций. За пожилыми молодые девушки сами со смехом и шутками стали спрыгивать с полуторки на траву. Солдаты наконец-то забыли опасности фронта и наперебой спрашивали ленинградок обо всех подробностях жизни в городе.
Со свойственным жителям Петербурга ровным благородством сестры и матери рассказывали невеселые будни осажденной северной столицы. Хлебные нормы и карточки урезаны до крайности. Снабжение самым необходимым прервано врагами и облегчения не предвидится даже для детей. Заботою светились добрые лица недоедающих ленинградских матерей. На плечах славянок сегодня и бедный дом, и тяжелый труд, а теперь еще и углубление земляной обороны. Сердца отцов и братьев переполнило сочувствие к хрупким и немощным на вид труженицам. Заметив их маленькие и худые котомки и сумочки, фронтовики заботливо предлагали им свои армейские продуктовые довольствия. Матушки смущенно благодарили солдат за необходимое продовольствие и растроганно вытирали набегающие на глаза слезы. Женщины в свою очередь безнадежно спрашивали о своих мужьях и братьях, безвестно ушедших на огромную великую войну и снова плакали. Подарив солдатские утешения женщинам однополчане были вынуждены прервать разговор с работницами о трудной судьбе Ленинграда. Вскоре из деревянной кабины грузовика выбрался пожилой человек. Выгоревшая его гимнастерка без ремня опускалась на брюки галифе. Волосы с проседью над строгим лицом украшали этого усталого распорядителя земляных работ, военного инженера Гулимовского. Пожилой смотритель немедля строгим голосом заставил веселых девчонок и шептавшихся о чем-то женщин построиться в линейку и передать  связку древесных колышков.
Собравшись в пестрый строй, мирные жители виновато разглядывали наставника, закрываясь от солнца тонкими руками.
Гулимовский для примера вбил по близости четыре штуки колышков из связки и начал урок. Он тут же вспомнил про инструменты и махнул оставшемуся   у  машины   шоферу, громко призывая нести лопаты из просторного кузова. В паузах под прохладным ветерком шумела недалекая березовая роща, роняя разлетавшиеся далеко цветные листья.
Ухватив лопату сильной рукой, Гулимовский несколько раз ловко подрубил дерновый слой почвы. Взволнованно и шумно передвигаясь, он растолковывал уже серьезным девушкам порядок углубления траншеи. Для жизненности инженер отбросил кусок дерна метра    на  два в сторону с болезненным вздохом. Слушательницы понимающе кивали, приготовляясь к долгой работе.
Но работать им в тот день не пришлось. Неужели все эти милые женщины и дочери действительно погибнут на войне? Сейчас все земное бытие каждого человека казалось очевидцам вечностью. Мудрая и сложная, наивная и простая. Отцветала и зрела интересная жизнь вокруг, не ведая извечного конца.
Тем временем урок на свежем воздухе подходил к завершающей практике. Гулимовский объяснил девушкам, как рыть здесь извилистые траншеи для защитников наших фронтовых рубежей на Волхове. Вечером старик обещал прислать за ними нехитрый транспорт. Единственная на этом участке многострадальная полуторка умчит их на закате к долгожданным родным очагам. Дома ведь некормленые дети и раним утром ждет оборонный завод, сменяющий работников три раза в сутки без входных и праздников. Инженер предупредил неопытных тружениц от деловых ошибок и со вздохом затих, окончательно прокричавшись.
Уезжая, Гулимовский что-то крикнул напоследок и как свойственно нестроевику неуклюже переваливаясь по утиному добрался до машины. Многозначительно усевшись рядом с шофером, в угловатой деревянной кабине, он потребовал трогать с места.
Женщины облегчено вздохнули, услышав  шум двигателя, проводили грузовик ожидающими взглядами. Им теперь копать сырую землю до позднего осеннего вечера.
Ветер доносил из радостной березовой рощи разноцветные листья – сердечки. Небо над людьми было украшено снеговыми облаками и представлялось от них бесконечно далеким. Перед началом дела беседа продолжилась. Мрачные обыкновенно бойцы радовались редким мгновениям доброго общения и мирно познакомились с неожиданно привезенными к самой линии фронта девушками и детными солдатками из благородного Петербурга.
Особенное впечатление в памяти оставили в  памяти две утонченные длинноволосые девушки. Они обе хорошие студентки известной Ленинградской консерватории, по классу фортепьяно. Одна девушка  с тугим венцом, уложенной вкруг изящной головки пепельной косой из волнистых прядей, назвалась Валерией. Точеный стан будущей исполнительницы произведений для фортепьяно, затянутый в благородно – черное креповое платье,  казался выточенным из мрамора...
Ее подруга, Ирина, училась на таинственном для непосвященного отделении композиции. Ира старалась развеселить женщин и сестер изысканными шутливыми замечаниями.  Трогательная двоица неразлучных студенток пробудила в солдатах воспоминания об оставленном  далеком семейном обществе.
Мимоходом бойцы расспрашивали ленинградок. Где они живут  и работают. Валерия проживала сразу за Марсовым полем в старинном доме около известного библиотечного института имени Крупской. Роскошную косу свою она прикрывала беленьким скромным платочком, сохраняя рассудительное и значительное молчание. Разговорчивая любопытная Ирина обстоятельно отвечала на разные вопросы фронтовиков.   
-Бомбят ли город с воздуха? - испрашивали обеспокоенные наглостью немецкой авиации служилые люди. Женщины замахали руками, охая на беду.
-Конечно! - видно было, что вред причинялся домам и людям немалый.
-Защищают нас отряды «Авиахима», конечно, повсюду дирижабли над городом подвесили, - Ирина перевела дух, закрываясь от выглянувшего из-за густых облаков солнца.
-Исаакиевский величайший собор по большому куполу обтянули чехлами маскировки, оживленно делилась впечатлениями Ира.
- А сами как участвуете? – спрашивали окопники, сочувственно вздыхая.
- Сами подменяем санитарных инструкторов на их невеселой работе с местным населением, - объясняла хрупкая девушка Валерия.
- Много кормильцев гибнет в семьях…ходим по этажам, стучимся в каждую пустую квартиру, также специально ищем и спасаем покинутых детей во всем квартале, по несчастью осиротелых ребятишек свозим в приют на довольствие, - серые чистые глаза сестры исполнились жалостью. Пожилые солдаты вздыхали по отцовски заботливо.
- Вдруг родная мать умерла прямо на работе?- волновался звонкий девичий голос, - или осколками убило дорогой? Кварталы свои обходим каждую среду, приносим оголодавших ребятишек в жилконтору на перепись, а оттуда сирот переправляют транспортом на хлеба Большой Земли…
- поведала спасительница детей.
Девушки разом погрустнели, вспомнив беду: »И бандиты есть у нас, страшно…», - и медленнее потекла беседа.
- Грабят да грабят разные квартиры без жалости, - безнадежно заламывала тонкие руки сестра Валерия.
Возмущенный круг бойцов загудел угрозами; « небезопасно значит, вам вечерами-то разыскивать по темным подъездам детей», - сочуствовали суровые собеседники отважной санитарке восемнадцати с небольшим лет.
Молоденькая и снова повеселевшая Иришка удивила заплатанных фронтовиков мечтающих о деревенской бане; » В Ленинграде действуют классические театры», - уверяла она засыпающих на шинелях тружеников войны.
-Маститый композитор Шостакович написал большое произведение и вскоре готовиться настоящий концерт серьезной классической музыки для Ленинграда с трансляцией по радио, а вот мы с Валерией даже получили специальные входные билеты с местами, но все  бесплатно, - торжествующе произнесла студентка музыкальной консерватории.
Радость и праздничный восторг охватили познавших ужасы опасного фронта слушателей.
Но надо было приниматься за работу. Порадовавшиеся беседе приезжие очень дружно взялись за раскопки извилистой траншеи. Двадцать лопат нестройно поднимались и отбрасывали простреленную землю Волховского фронта. Все военные и гражданские разошлись по своим нелегким обязанностям и слышались только глухие удары лопат, некоторые из которых поскрипывали. Девчата любили переливчатые русские песни, но сегодня, на суровой линии обороны, желание петь им на душу не приходило.
Так бывает перед судьбоносными минутами жизни.
Как прекрасна ранняя русская лирическая осень!
Изобильное время созревания всевозможных утешительных сладких плодов земли и неба. Воздух недавно еще туманился испарениями благовонных трав и цветов. Но вот, живое, 
придя к золоту зрелости увядает неприметно к своему благородно сдержанному в красках, таинственному серебреному веку.
В этой осени остались прекрасные девчата, пришедшие разделить траншеей мягкую луговину, служившую покосом.
Березовый лес начинался за лугом. Его белоствольные деревья переливались всеми осенними жаркими красками листьев. У корней рощи прятались подберезовики. В этом уголке России стояла чистая и сухая погода. Среди старых берез виднелись редкие подлески из молодых елочек и пихтового молодняка, указывающие на близость грунтовых вод.
Дела продолжались до полевого обеда. Недалекий фронт напоминал о войне разлетавшимися на многие версты громами разрывов и треском перестрелок.
Теплая истома редкого армейского отдыха окутывала близлежащее расположение бойцов. Уже готовились к нехитрой трапезе. Уютным стал  перелесок, скрывавший привал бывалых солдат лесок высоких берез.
Полевая кухня блаженно готовила горячее. Повар в белом фартуке и шапочке хлопотал у походной печи. Растопив потрескивающими чурками сушняка жаркую топку, он уже посылал бегать к ручью за чистой водой добровольных помощников.
 На свежем воздухе клубился ароматный дым. Налетающий прозрачный ветерок далеко разносил запахи веселого ремесла.
Солнышко высоко поднялось, еще выглядывая из-за торжественно и чинно громоздящихся в высоте облаков. Все было сверхъестественно мирно.  В тени высоких берез варился военный обед. На открытом просторе луговины виднелись пестрые платочки командированных на фронт тружениц.
Несколько раз наши однополчане еще подходили к ушедшим в работу женщинам, интересуясь питерскими слухами или рассказывая что-нибудь о своей военной судьбе. Но те уже не поддерживали общение. Может быть, вспомнили строгую пропаганду тех лет, или скорее хотели отработать большую земляную норму. Мечтали, наверное, быстрее вернуться к голодным ребятишкам из ленинградских семей. Тишину и молчание ограничивал только грохот  доносившийся с переднего края наших войск.
Вдруг показалось, что настойчивый гул отделился от общей канонады выстрелов и отошел куда-то вправо, но, углубившись на нашу территорию, растворился в дали. Это чужие самолеты – охотники часто пролетали в мирных тылах, совершая пиратские налеты на резервы войск с невинного воздуха.
Фашисты снова улетели на свои черные кровавые дела. Спокойствие вернулось к опытным солдатам. Часть на опушке леса хорошо промаскирована листвою сливающихся на высоте осенних крон.
Но трагедия случилась меньше чем за час до времени обеда.      
Извилистая траншея быстро углублялась до заметного раскопа. Немые девушки строго исполняли данное фронтом необходимое задание. Благодарные военные еще однажды приблизились, чтобы удостовериться, что траншея прокопана более чем на половину. Сегодня эти женщины работали на позициях первый раз. Может быть, их очередь на предприятиях или в жилищной конторе еще не приходила.
Игнатий Семенович находился в леске неподалеку и сердце его неожиданно охватило смутное тяжелое предчувствие. Не слишком ли заметны на увядшем лугу увлеченные своей работой прекрасные девчата?
Впрочем, до леса рукой подать – вот и вся опасность. Рассыплются бегом, как на уроке обороны да и все. Опытные солдаты, занятые своими делами, далеко отошли от того места, где раскапывали чернеющую уже издали траншею.  На несколько минут девушки и пожилые женщины остались без военных, погрузившись  женской добросовестностью в тяжелый черный труд.
Тем временем в белых облаках черный немецкий коршун с украшенными звериными узорами бортами возвращался из дымящихся советских  тылов вместе с напарником. Асы должны были истратить свой боевой запас, да видно слишком  метко огрызались сторожевые зенитные пулеметы над той целью, где должны были они расстрелять все патроны и снаряды из бортовых авиапушек. Истребители шли высоко. Внизу под зоркими взглядами проплывали желтеющие луга и перелески. Воздушный бой еще заставил немцев сбиться с обратного курса возвращения на пару километров.
Этот район они раньше беспокоили мало – здесь одни крестьянские пастбища да мирные перелески экзотических русских берез. Сюда намечали мощный удар наземные пехотные подразделения и все же стоило присмотреться к возможным оборонным ходам красных.
Скучный перелесок оборвался опушкой, открывающей обширную луговину, столь удобную для наступления танковой техники. Только бы русские не успели заготовить сюрпризов, которыми так богата их загадочная страна.
- Ахтунг! Внимание! Точно! Внимание ведомый! – орлиный глаз летчика люфтваффе мгновенно оценил замершую в желтой траве извилистую черную змейку в пестрых пятнах женских платков.
На черном поясе раскопанной земли двигались светлые пестрые точки чистых платков ленинградских тружениц… Знакомый рисунок!
Лайковая черная перчатка легла на спусковое устройство сдвоенных крупнокалиберных пулеметов. Налились на бортах траурной чернотой крестообразные топорики чернеющих на белом свастик.  Можно было ужаснуться, увидев эти адские мистические знаки на всех крупных частях стального коршуна.
Наступили действительно страшные минуты казни.
А на земле разносился запах острого дымка и вкусного кушанья.
Выключив мотор, летчик сначала бесшумно падал сквозь густые облака. Но пробив их, резко запустил двигатель на полную мощность, выполняя хитрый маневр над жертвами.
Застав женщин врасплох на открытой луговине, пилот и палач выровнял машину вдоль земли и пошел прямо на растерянных девушек. Едва люди оказались в перекрестье прицелов, залаяли оба бортовых пулемета, расстреливая несчастных в упор, словно серьезных противников. Катящиейся по земле взрывы от выстрелов мигом накрыли пестрые куколки женщин, вскинувших тонкие руки. Может быть, они приняли самолет за наш, так как летел он со стороны советского тыла.
Они успели только бросить лопаты, когда стая смерти уже настигла их хрупкие фигурки. Распоротые крупными пулями насквозь, девушки падали в травы, раскинув выбившиеся из платков золотистые пряди нежных волос.
Они умирали мгновенно, не успевая даже жалобно вскрикнуть. Их тела бесшумно падали на дно вырытой длинной, словно могильной, ямы. Крупнокалиберные авиапулеметы практически не оставляют раненых.
Спустя секунду все было кончено. Свежая траншея превратилась в извилистую ужасную могилу. Кровь сраженных очередями женщин разлилась, окрасив травы страшными пятнами.   
Невольные слезы вызывали прекрасные подруги Валерия и Ирина, лежавшие неподалеку с открытыми голубовато - серыми глазами. Их тонкие  руки сжимали дрожащие на ветру травинки.  Казалось, травы растут из их алой горячей крови. 
Вкус начавшегося обеда совершенно потерялся для потрясенных солдат. Они клялись отомстить за это ужасное злодеяние.   
Война шла дальше, новая кровь рекой заливала старые раны. Но Игнатий навсегда запомнил этот прекрасный день и замечательных девушек из Ленинграда. Словно ничего не случилось и хрупкие  красавицы никогда и не умирали. 
Забыть их было невозможно. Теперь они продолжали жить в ярких картинах памяти. Было бы интересно узнать, чьими родственниками они были и где теперь живут в Петербурге их дети и потомки.
Вечная им память, и многим другим прекрасным девушкам, также безвестно павшим на просторах огромной линии обороны.

             


                ОПАСНОЕ ЗАДАНИЕ

Зимой сорок третьего года лейтенанта Игнатия вызвали в штаб части. Среди дремучего леса, на острове таежного озера, расположился штаб триста двадцать первой стрелковой части. В армейской землянке, у стола, сколоченного из не струганных плах, сидело двое военных. Форменная одежда военных и знаки отличия, показывали, что эти люди в больших чинах.
Старший из них, Саломатов Борис Кузьмич, седой мужчина , лет сорока пяти, с усталыми и добрыми глазами. Второй, незнакомый Игнатию, майор войск НКВД с темными, стрижеными под бокс волосами и скуластым, почти монгольским, лицом.
Разговор начал Борис Кузьмич.
-Пойдешь с группой бойцов на спецзадание по захвату нового немецкого оружия. Добытое у врага доставишь в штаб. Немецкое оружие  необходимо для изучения советским инженерам, чтобы  найти защиту от его поражающих факторов. Задание  правительственное, по приказу самого Главнокомандующего.
-Служу Советскому  Союзу!- отвечал Игнатий.
-Бойцов дадим самых лучших, парней настоящих, не штрафников каких- то. Человек сорок, я думаю, достаточно. Сам организуешь подготовку и обучение. Через месяц получишь маршрут для операции.
Майор НКВД вопросительно посмотрел на полковника, чуть приподняв черную бровь. Отвечая на его безмолвный вопрос, Борис Кузьмич сказал:
Игнатий бывалый разведчик, опытный боец. Я не однажды вручал ему боевые награды. Вручаю на этот раз опасное задание!
-Служу Советскому Союзу!- ответил воин. Радостный ушел разведчик из землянки. Настоящее опасное задание! Он с вдохновением взялся за работу. Обустроил теплую землянку, получил кровати, белье, теплое обмундирование бойцам. Сорок молодых сибиряков выглядят настоящими  богатырями Они  обучаются всем премудростям ратного дела.
Недели пролетели как недолгий зимний день, в тренировках по ведению рукопашного боя, обучающих лыжных переходах, освоении слалома и стрельбы в движении. Молодые жадно впитывали науку войны, радовались победам в спорте, надежному оружию, добрым товарищам.
Жили все сорок человек в одной землянке. Каждый боец над своей кроватью сделал маленький уголок для души: скромные фотографии матерей и строгих сестер, невест и  друзей. Если не было фотографий, их заменяли открытки мирного времени,  неведомо как из далеких лет попавшие сюда.
Земляк Игнатия, Коля Иванцов,  он же и политрук группы, помогал Игнатию во всех делах: был и тренером, и инструктором. Он организовывал изучение всех видов оружия, приемов борьбы, первой санитарной помощи.
Наконец истек отпущенный полковником срок. Бойцы сшили себе белые маскировочные халаты, получили обувь по размеру, приготовили все для многочасового перехода на лыжах.
Игнатий вызван в штаб за маршрутом...
Командир разложил на столе полевую карту местности:
- Севернее деревни Кондратьевка перейдете по льду реку Волхов через прибрежные заросли минуете замерзшую старицу, придерживаясь  восточного направления. Выйдите к проволочному ограждению фашистской базы. На ее территории немцы обучают своих солдат использованию новых противотанковых  патронов, зарядов нового типа. Сами  они  называют их «фау».
Командир медленно проводил по полотну полевой карты карандашом, а Игнатий повторял его линию на собственной планшетке ручкой с ярко-синими чернилами.
-В квадрате 122 направление смените, зайдете с северной стороны, ограждение прорвете, ворветесь на базу. Захватите двух вражеских  «языков», возьмете штук пять ФАУ. Молниеносный  удар, захват,  разведка боем - вот ваша задача.
Старый военный специалист замолчал, стало тихо, так тихо, что было слышно, как тикают в командирской землянке старые часы- ходики. Сверили часы, и согласовали время выхода группы на опасное задание.
От командирской землянки Игнатий Семенович Малышев шел медленно, по знакомой, петляющей среди вековых сосен, тропинке. Мысли - думы  нахлынули неожиданно. Когда командир назвал день календаря: девятое февраля. На войне Игнатий забыл о времени, а теперь вспомнил. Получалось, что завтра, в день опасного задания, исполниться ему тридцать два года.
До войны встречали этот праздник все вместе в семейном кругу.
Деревенский дом - пятистенка светился яркими огнями цветных абажуров, благоухал свежим деревом, сверкал выскобленными добела полами. Всюду: на шкафу, этажерках, тумбочках сияли белизной накрахмаленные кружевные салфетки, вязанные женой  Ниной. Нарядная молодая красавица жена его Нина хлопотала в праздничном вымытом доме.
В лакированных темно-синих туфлях -лодочках на высоком каблуке, в шуршащем, как ветерок в летнем саду, маркизетовом платье, летала Нина  из кухни в горницу, украшая праздничный стол. Жареный гусь с гречкою, рыбный пирог, пельмени сибирские, клюквенный рулет, горячие ватрушки с картошкой, ласково называемые шанежками.
Старенькая мать, бабушка Катя, медленно выводит за ручки из детской комнаты дочек: Иру, Катю и Татьяну. Маленькие чистенькие девочки в одинаковых платьицах из цветной фланельки  с яркими розовыми бантами тяжелого шелка на  слабеньких еще волосенках. Увижу ли   своих ненаглядных?
Грезами мелькнули воспоминания, облачком улетели за  быстрым ветром жизни.
Игнатий отправился в продовольственный склад части получить сухой паек. Из склада по телефону вызвал помощников забрать тугие мешки.
Первым из них пришел  солдат с древним именем Ираклий. У него редкая национальность- хевсур. Есть такой народ в высоких горах Кавказа. Ираклий следовал обычаям своих предков. Никому не доверял он изготовление собственного воинского снаряжения. Хевсур не признавал казенную обувь со склада. Он шил ее сам из солдатских ремней, из обрезков одеял, устраивая мастерскую прямо на полу воинской землянки. Неутомимый горец подгонял и подбирал  обувь и одежду, чехлы и чехольчики для мелочей солдатских. Заточка кинжала никогда не надоедала ему, Ираклий точил его часами и прятал в ножны. Все это казалось странным и устаревшим.
Но когда Ираклий - воин двигался по лесу, лишь тень  скользила над кустами. Ни шума шагов, ни бряцания оружия, ни стука, - ничего. Казалось, он чувствовал, какая ветка хрустнет, а какая нет, заскрипит дерево, укрывшее его, или нет. Бросок кинжала походил на удар молнии, враги падали без крика. С таким искусным воителем не страшно идти в тыл к гитлеровцам, в самое пекло. Хевсур, как  древний Архангел Михаил из воинства Христа, хранил себя и своих товарищей.
Закончились приготовления разведчиков. Бойцы давно собрали военное снаряжение,  теперь ждали сигнала к выступлению.
Солнце оранжевым диском спускалось за горизонт... Широкое снежное поле искрилось голубоватыми льдинками, расстилаясь перед траншеей, где укрылись разведчики. Наконец снежная равнина стала розовой, окрасившись лучами заходящего солнца. Вдали, уже на неметчине, ярко горели золотом купола уцелевшей чудом церкви под последним угасающим светом.
В старину эту землю называли владением волхвов. Именно волхвы славились непревзойденным талантом предсказаний. Но где теперь  найти предсказателя, в помощь маленькому отряду?
Когда последний розовый луч погас в вершинах тополей церковного кладбища, Коля Иванцов взмахнул рукой и разведчики двинулись. Молча двигались, след в след, в белых маскировочных халатах с капюшонами, как монахи с ближней обители. Им нельзя разговаривать по пустякам, непозволительно курить, даже выход с русских позиций делают они в укромном месте, чтобы и свои меньше знали.
К берегу реки Волхов пришли глубокой ночью. Позади осталась равнина, начались прибрежные заросли ракитника. Игнатий, высветив фонариком планшетку, проверил по карте: здесь река неширокая-, с километр, не больше. Открытый лед миновали быстро, ведущий уже раздвинул стылые ивы на противоположном берегу.
Вдруг громом ударила пулеметная очередь. Рассекла огнем пуль тишину ночи... Игнатий успел чудом упасть, подмяв под себя мерзлый куст. Оглушительно громко залаяли овчарки, неведомо как появившиеся здесь. Неужели их дожидались враги?
Лай смерти морозил душу, леденящим страхом заползал в душу.
-Неужели конец?
Пулеметы смолкли, стали слышны крики раненых, болью отзывавшиеся в сердце Игнатия. Наставник знал ребят по голосам. Громко переговариваясь, как хозяева, немцы вышли  из зарослей, пристреливая тех, кто стонал.
-Засада! Конечно засада! Как же я мог не вспомнить о ней!
Кровь молотом била в виски, боец сжался в сгусток нервов ,-к нему приближались...
Хрустя льдом и снегом, остановились возле него черные сапоги, хлестнул в лицо желтый свет фонарика. Разведчик лежал неподвижно, капюшон маскировочного халата упал на глаза. Кровь пятнами выступала на белой ткани. Грубый голос врага басом кидал отрывистые немецкие слова. Игнатий уловил знакомое «Копф» - голова. Выстрел ударил, обожгла боль, грудь пробило чем-то горячим. Он стерпел пытку без крика, без стона, без звука.
Все кончено! Открыл глаза в последний раз, взглянув во мрак ночи: двое в трауре черных плащей удалялись прочь по скрипучему снежному насту.
Сознание покинуло Игнатия, наступила тьма. Все земное исчезло, провалившись в бездну. Теперь полный покой.
Очнулся оттого, что солнышко ласково пригревало лицо, слепило светом оттепели.
-Немыслимо? Разве я не убит?
Гибель нападала, держала в когтях, но разве жив еще?!
Попытался встать, вновь отключился, потеряв сознание. На сколько, не знал. А когда пришел в себя и пополз вдоль лыжни, волочил собственное тело, как чужой груз.
Первый боец, второй, третий - неподвижные, холодные, ледяные.
Вдруг неожиданно послышался слабый звук, не разобрать, стон или вздох. Подполз, потрогал лицо, - живой, дышит!
-Ираклий! Родной!
Друг устроил постромки, преодолевая жгучую боль в груди. Завязал лыжи, положил на них раненого, как на волокушу, а постромки надел на себя. Тащил по снегу ползком.
Сколько тянул ношу? Сколько времени полз? Для него время останавливалось вместе с сознанием. Время исчезало, когда отключалось сознание. Боец заставлял свое непослушное, костенеющее тело ползти. В жарком мозгу билось слово, слово - приказ,  слово - молитва, слово- честь.
Сияющий под солнцем снег слепил бриллиантами кристаллов, но боль накатывалась, зрение гасло. Наступала ночь среди яркого дня.
Очнувшись, двигался вновь. Возможно сутки, быть может двое.
Нашли их связисты, нашли полумертвых, обмороженных. Принесли разведчиков на плащ-палатках к жилью, в нашу часть. Когда спасатели распахнули дверь землянки, их встретила траурная тишина.
Сорок чистеньких заправленных кроватей, как и невесты на фотографиях, ждали ненаглядных своих. С настенных уголков души смотрели открытые, любящие лица  матерей и сестер.
Закрыв руками лицо, молча сидел Ираклий.
Поминальная мужская слеза катилась по щеке воина Игнатия.
Не уберегли, не спасли. Не закрыли собою. Нет прощения командирам.
Где вы,  молодые сыны России?
Без могил и надгробий, на льду реки Волхов полегли  лучшие... Сорок чистых кружек осталось у  печки-буржуйки.
Санитарная полуторка увезла страдальцев в госпиталь.
Но Великая война продолжалась... Дело о провале задания легло на стол военного следователя. Виновных ожидала опала и штрафной батальон…




                ТОЧКА  513


Точка пятьсот тринадцать! Кто ее не знал? Кто не знал ее? В дивизиях и батальонах  цифры эти означали смертный приговор. Тем страшнее они были окруженные темнотой неизвестности, потому что с пятьсот тринадцатой  никто не приходил живым. Никто.
Люди исчезали.
А Игнатий Семенович снова и снова перебирал в мыслях события кровавой ночи, и все приводило к выводу о предательстве где-то в штабе, на самом верху.
Отряд разведчиков, шедший к секретной базе нового оружия, был встречен на открытом месте прожекторами и пулеметами. Командир Игнатий инстинктивно успел упасть в снег. В западне, когда немец, добивая его из пистолета, выстрелил в упор, Игнатия спас топорик, спрятанный под маскхалатом за поясом. Уверенные в победе, немцы ушли. Из последних сил разведчик нашел еще дышавшего друга Ираклия и много часов ползком волок его к своим за линию фронта.
После страшной засады из расположения   врага  разведчика  Игнатия    увезли в госпиталь на лечение. Но и там, в теплой больничной
 палате, Игнатий много раз спрашивал себя:
-Где допустил просчет? Почему вел людей точно по карте?
Отступи он на сорок метров влево, отряд прошел бы незамеченный мимо вражеской засады. Проходили недели,
 новые вопросы одолевали его:
-Случайна ли была засада? Почему немцы ждали, пока все разведчики выйдут из леса под пулеметы? Если бы мы все
 исчезли, все списали бы на наши ошибки. Возможно ли
 предательство в штабе?
Снова и снова на киноленте собственной памяти смотрел он случившееся: каждый шаг, каждый поступок. Видел сборы и поход, проверку маршрута по  карте, но не находил упущений со своей стороны, кроме как слишком точное исполнение маршрута.
Игнатий мучался в бесконечных вопросах.
-Почему привел он под пули своих товарищей?
От такой мысли настроение его стало отвратительным. Другая мысль терзала Игнатия: добросовестность послужила причиной несчастья. Отклонись бойцы от маршрута, метров на сорок в сторону, проскользнули бы они невидимками мимо засады.
Молодость брала свое, Игнатий стал выздоравливать.
 В один зимний  день его вызвали в спецчасть. Офицер с нашивками НКВД на мундире обратился к нему скрипучим голосом, не предвещавшим ничего хорошего.
-Ваше имя, отчество, фамилия?
-Кем работали до призыва на службу?
Едва выслушав ответы, небрежно бросил:
-Нам известно о вас все! Вы работали директором школы в селе  Тюинск Щучье-Озерского района. Вы прославились на весь район тем, что взяли на работу сына врага народа. Фамилия его Тюфтин, имя Евгений. А его отец отбывал наказание в колонии без права переписки, как враг Советской власти.
Игнатий ошеломленно смотрел на офицера, потом вспомнил:
-Да, правильно, взял на работу в школу способного парня. Он мог преподавать и рисование, и черчение!
Неожиданно в кабинет вошел спецпатруль, офицер сделал конвоирам знак повременить.
-Сейчас вас отведут в отделение спецчасти, где вы расстанетесь с погонами лейтенанта. После получите назначение.
Уже покидая кабинет, Игнатий позволил себе возразить  офицеру : -У этого Тюфтина Евгения  шестеро младших братьев  остались без средств к жизни. Родителей их раскулачили и вывезли куда-то. Женя остался старшим в доме!
-Все их гнали, избегали общения с ними, а вы пожалели? Себя вам Малышев пожалеть придется! Вас ждет наказание. Группа разведчиков погибла, а вы почему-то живы?
-Разве меня подозревают в чем-то?- спросил удивленно боец.
-Да, подозреваем!- прозвучал жестокий ответ.
Игнатий пристально посмотрел в лицо говорящему, надеясь достигнуть души этого человека, но тот смотрел мимо солдата, вглядываясь в какую-то неизвестную, видимую только ему одному точку.
Конвой выразил нетерпение. Игнатий медленно расстегнул портупею, сдал личное оружие, положил на стол  лейтенантский  аттестат.
Его вновь привели в кабинет, где проходил первоначальный допрос. Игнатий присел на скамью, а конвоиры вышли из кабинета. Вдруг Малышевым вновь овладело такое же безразличие ко всему, как после первого боя.
Тогда как через глухую стену  Игнатий услышал голос:
-Сержант Малышев направляется на точку, точку 513!
Точка пятьсот тринадцать! Кто не знал ее? В дивизиях и батальонах  цифры эти означали смертный приговор. Тем страшнее они были окруженные темнотой неизвестности, потому что с «пятьсот тринадцать» ведь никто не приходил живым. Никто.
Ежедневно пятнадцать человек воинов, по русскому обычаю, мылись в жаркой бане. Одевались в чистое белье, отдавали в штаб части воинские документы.
А ранним утром отправляли их в смертельный наряд, последний в их жизни. Люди исчезали. Старшины рот говорили, что даже тропа на пятьсот тринадцатую  пробита следами солдатских сапог в одну сторону. Каждый там пытался выжить, боролся до конца. Никто не струсил, не сбежал назад.
На военной карте местности малый знак пятьсот тринадцать выглядел как обыкновенная  точка посреди  болота с жидкими осинками, прямо под Пулковскими  высотами.
Высоты для наблюдений, те самые, на которых находится знаменитый и огромный телескоп Пулковской астрономической обсерватории давно освоены учеными. Пулковская обсерватория с мировым именем, здания которой построены по проекту архитектора Брюллова, отца великого художника Брюллова. В далекое мирное время советские ученые всматривались через линзы его в глубины космоса,  направляя взоры к сияющим звездам.
Но все зачеркнул кровожадный враг. Немцы оккупировали обсерваторию, построили здесь доты, стреляющие железными бомбами минометы. Теперь отсюда расстреливалось все живое на точке пятьсот тринадцать.
Для чего ежедневно шел сюда наряд? Для того, чтобы линия фронта, отмеченная алыми флажками, не сместилась ни на сантиметр. Приказ военного времени:  «Ни пяди врагу!» выполнялся здесь до точки, точки пятьсот тринадцать. Для русских бойцов это  была крайнее место на линии, разделяющей территорию захваченную врагом и территорию Советской России.
Алые флажки стояли на военной карте неподвижно, приколотые однажды штабным офицером. За этим символом была не бумага, а живая земля Отечества.
Приговоренные солдаты уходили и  каждый день войны и умирали безымянными. Таким был приказ Сталина. Сколько их ушло? За зиму здесь легла дивизия. Погибли чьи-то отцы, мужья и сыны.
Теперь настала очередь и нашего героя, разведчика Игнатия Малышева. Его прежние заслуги зачеркнуты начальством. Провал надо смыть собственной кровью.
Нынче на последнем своем рассвете отойдет он за старшего, с группой молодых, не обстрелянных солдатиков, до точки, черной метки «513».
-Можешь сводить их в баню по русскому обычаю !-пояснил ему ротный старшина, отводя напряженный взгляд, будто рассматривая что-то над головой бывшего лейтенанта.
Баньку истопили жаркую.
Ребята с удовольствием намылись, напарились, но шуток не было. Всех предупредили, что их ожидает,  все знали свою судьбу.
Вновь Игнатий двигался лишь механически, а думы- мысли относили его  туда, на Пулковские, где враг разбивал прикладами телескопы, рассуждая по - вражьи:
-Зачем русским свиньям телескопы?
Только спустя четырнадцать лет восстановят разрушенную врагами Пулковскую астрономическую обсерваторию.
Тогда на реке Волхов, когда немец выстрелил в упор, спас стальной топорик, взятый для рубки ограждений секретной немецкой базы. Заткнутый за портупею, дивным промыслом закрыл он грудь воина. Пистолетная пуля пробила нержавеющую сталь лезвия, но ослабела и не смогла прошить рану насквозь, завязла под ребрами, оставив жизнь Игнатию.               
Обидно в тридцать с небольшим сгинуть, не обняв дочек, не простившись с матерью. Кончить жизнь на зловещей точке  неведомо.
Растает весною болотная хлябь, проглотит убиенных. Не останется ни креста, ни холмика могильного.
Не в чести боя, не в рукопашной схватке, но расстрелом, огненной пастью дотов, растерзает его чудовище по имени « война».
-В котором часу лучше выйти? Спросил старшину Игнатий, - Может быть, пойти раньше и на месте разобраться, что к чему?
- Теперь вам можно абсолютно все, идите хоть с вечера! Проворчал старшина, покрутив пальцем у виска...
Вышли затемно. Почти час шли тропой, по которой сотни людей доходили до точки, точки смерти 513...
Морозное утро неспешно начиналось. Белый туман куржавился над болотом. Тишина непривычно доходила звоном в ушах. Добрались спокойно.
-Болото замерзшее, - размышлял на марше Игнатий,- окопаться не мечтай, невозможное дело.
Вглядываясь в болотную хмарь, видел боец как вокруг раскидала смерть стылые трупы людей, разбитую технику, брошенные пушки и рядом с ними убитых лошадей. Затем стали попадаться погубленные минометным огнем. Оторванные ноги в сапогах, мертвые руки  судорожно сжимавшие гранаты.
Кладбищенская долина заболочена и лишь кое-где стоят кривоватые березки да редкие ивовые кусты, осыпанные клочьями одежды и человеческими внутренностями...
Через все это Игнатий Семенович Малышев проходил впереди, а ребята тянулись след в след по тропе. Замыкающий связист тянул в тревожную неизвестность катушку связи.
Наконец все вышли на открытое место, усеянное обезображенными трупами, в центре которого находился тайник с телефоном...
От нереальной зловещей тишины кровь стучала в висках. Где-то впереди в предрассветном тумане поднимался увенчанный черными дырами дотов склон «господствующей высоты». Ощущение беззащитности на открытом всем ветрам пятачке нарастало.
Вдруг, не выдержав, молодой боец, Жора Кюснер, призванный в Свердловске, первым проговорил:
-Игнатий Семенович! Вы бывали в боях, наверняка убили не одного фашиста. Вы били врагов, вам не обидно умереть. А мы ни единого выстрела не сделали, вчера прибыли ночью! В бестолковщине смерть должны принять?!
Не отвечая на горячий вопрос, Игнатий по отцовски успокоил:
-Присядем, подумаем, хлопцы, по русскому обычаю!
И сам первый присел на поваленное обстрелом дерево. Бывалый Игнатий старался не смотреть в глаза молодому солдату, понимая, что боец в чем-то прав. Но  и приказ надо выполнить!
Кровь била в виски, мысли до боли напрягали сосуды:
-Неужели выхода нет? Неужели ничего не придумать?
В  который раз простучал лед березовой палкой. Нет, спрятаться в нем нельзя, здесь кованный морозом ледник... Встревоженным взглядом Игнатий просматривал снежную долину, где клочьями расходился уже стылый туман.  Лед
потрескивал осколками под тяжелыми  солдатскими
 подошвами.
Вдали уже проступали  в кроваво-синей дымке Пулковские высоты. В бинокль различались орудийные стволы, торчащие из бункеров, мощные бетонные доты с провалами амбразур и паутиной  колючей проволоки. Скоро оживятся эти монстры-людоеды серыми, несущими смерть
 Фигурками чужеземцев...
Передумав обо всем, он, сельский учитель Игнатий, мысленно обратился ко Господу:
-Вразуми, Спаситель! Не за себя молю, за не бывавших в бою сынов, жизни не узнавших, зла не сотворивших!
Прости и вразуми!
И тут же сознание молнией прожгла спасительная мысль, а
 мертвецкий озноб прошел по коже:
-Трупы, всюду стылые трупы вокруг...
Ответ был страшным. Но другого здесь придумать нельзя. Решившись, сержант негромко объявил:
-Сынки, да простят нам убиенные , что покой праха их нарушим. Придется устроить дом из трупов, только они спасут
нас!
Иного выхода не было. Юноши смущенно взялись носить тяжелые останки убитых. Трупы складывали ромбом, внутри его  оставался тайник с телефоном. Стены скорбно росли, укрепляемые чахлыми жердями.
Многие ребята плакали, не могли смотреть на дело рук своих и страшную ношу.
Рассветало. Совсем заторопились. Через короткий час укрепление закончили и спрятались за стенами жуткого дома...
Приближалось время расстрела. Во пне-тайнике что-то зашипело, резко зазвенел зуммер, телефон заработал.
-Прибыли? Спросил голос штабного связиста, и грустно
добавил:
-Ни пуха вам, ни пера!
-Пошел к черту! Не замедлил с ответом Жора.
-Не до вас тут, штабные!
Вдруг долина наполнилась эхом немецкой радиостанции с высоты. 
- Ахтунг! Внимание! С вами будет говорить русский офицер. Слушайте! Сопротивление бесполезно! Через пятнадцать минут вы будете расстреляны лучшим в мире немецким оружием. Спасайтесь!
Кто пожелает перейти на немецкую сторону, пусть идет к немецким позициям, сбросив шапку и разрядив автомат!
В награду крестьянам Гитлер даст усадьбу и корову, самую
 хорошую корову!
Призыв повторили три раза, потом загремела музыка.
После диктор еще читал агитацию на русском и чужестранном
 наречии.
Грохотали, усиленные эхом, танцевальные ритмы.
Слушать было тяжело. Бруствер из останков русичей укрывал бойцов от смерти.
  Земляки! Неузнаваемые братья! Кто похоронит вас!?
Кощунством и зверством  звучала музыка для танцев среди кладбищенской долины. Музыка звучала вперемежку с игривым  смехом германских фрау.
 
Становилось жутко. Лучше бы разведчику Игнатию не знать немецкого языка! Нечисть! Зачем ему немецкая корова, немецкая усадьба? Невольно вспомнилось прошлое. Где-то далеко у речки Щучьей в далекой Сибири мирно жуют сено три его коровы.
Слащавый женский голосок звал любить и танцевать.
Наконец мерзкая агитация закончилась. Все зловеще стихло. В громкоговорителе немецкой радиостанции что-то щелкнуло.
 Вдруг рыкнул оглушительный бас врага:
-Фойер! Фойер! Огонь!
Смерч взрывов обрушился огнем и осколками горячего
металла на укрепление. Едкий пар заволок солнце.
В том желтом дыму, Игнатий опасался за нервы молодых, чтобы обезумев от страха, не выскочили из кладбищенского дома.
Сперва остались живы.
Но ураганы и шквалы огня рвались к ним снова и снова, ужасный вой сопровождал летящие мины. Облаком чада с
 едкой гарью заволокло адское болото...
Десятикратно налетали смерчи залпов.    
Но немыслимое укрепление стояло!
Выжившие ребята тесно прижимались к покойникам, а мертвые не пропускали к ним гибельную лютость минометов, в последнем своем бою. Они закрыли собою спасенных.
Вечная им память!
В радостный полдень, по распорядку из штаба, зазвонил телефон. Далекий штабист траурно проверил связь... Но вдруг, немая в прежние времена  трубка, затрещала. Значит
 кто-то на связи!
Телефонист удивленно спросил:
-Живы? Много убитых?
Услышав, что ни одного не убило, не поверил, усомнившись:
 :- Вы часом ни того, не с немцами ли подружились?
Ответил ему возмущенный Жора:
-Типун тебе на язык! Не болтай лишнего!
Телефон рявкнул так, что штабист проворчал:
-Да ты не кричи, не кипятись! Ухо больно.
Вскоре немцы разобрались, что русские живы. Атака последовала незамедлительно цепью автоматчиков с белой горы. Но теперь обстрелянные русские отстреливались, умело прицеливаясь из щелей укрепления. Из долины как на экране было видно все уловки врага. Немцы, потеряв несколько человек, с позором отступили, и поутихли.
Холодное зимнее солнце вскоре село за высоту, на жуткий дом опустились холодные сумерки. Двенадцать часов прошли, наряд заканчивался. На измотанных бойцов работало время.
Готовясь к собственной смерти, они не взяли даже сухарей и теперь пожалели об этом. Игнатий напомнил
ребятам  мудрость русских крестьян:
-Помирать собирайся, а хлебушек сей!
Но наступило время выбираться из кладбищенского дома.  Русские возвращались в часть. Впервые за многие месяцы войны с точки пятьсот тринадцать возвращался живым боевой наряд. Игнатий, остерегаясь обозленного неудачей врага, дал команду ползти. Далекие пулеметы еще обстреливали болото. Пули то и дело взрывали снег и срезали
ветки на чахлых кустах. Но выжившие молодые солдаты ползли счастливыми...
Русские ползли к жизни, пережив мертвую точку пятьсот тринадцать. Они выжили, чтобы воевать, вернулись к своим, честно выполнив приказ. Братская могила осталась позади, гиблая точка перестала быть мертвой, больше никто на ней не
 погибнет!
 И это была  настоящая их победа в беспросветности  войны. Впереди простиралось прекрасное будущее, их встретит целая жизнь!
Почему вечером снова не ударили минометы врага? Игнатий уже не думал об этом, хотелось покоя.
Шальная пуля настигла его на краю стылой топи. Кровь смешалась со снегом. Но даже ранение не портило радости победы. Главное спасены сыны, будут утешены матери. Легким оказалось и ранение: пуля попала в предплечье правой руки.
Долго удивлялись командиры солдатской смекалке, а начальство представило молодежь к наградам, за мужество.
Орден Красной Звезды  украсил грудь Игнатия Малышева. Наказание закончилось. Золотистые погоны лейтенанта вновь выдали фронтовому разведчику.
А на месте страшного болота после выросла целая крепость, прослужившая до самого весеннего наступления, крепость, первый бастион которой был сложен после горячей молитвы разведчика Игнатия Малышева.
Но до сих пор только скромный обелиск напоминает потомкам о потерянной дивизии под Пулковскими высотами. А ведь павшие здесь заслужили настоящий и достойный памятник.





                В ОКРУЖЕНИИ


Черные радиорупоры громкоговорителей разносили по всей огромной стране радостные вести о том, что Советская Армия продолжала наступательные бои на Ленинградском и Волховском фронтах.
Непередаваема горящая радость русского солдата, готовящего оружие ночью, чтобы утром идти в наступление.
Наступление! Истосковались бойцы по настоящим походам, утомились от безделья. Радиоэфир России насыщен немецкой музыкой, с утра до вечера транслируют немецкие марши, шлягеры, речи лидеров.
Даже много лет спустя, отец Игнатий не переносил немецких напевов, тем более немецких танцевальных ритмов.
В то время, к началу наступления, армия Гитлера устала от  морозов долгой зимы, упорства обороняющихся славян, цепляющихся за каждый клочок неприветливой и холодной земли. Кроме того борьба с партизанами лишала короткого отдыха ночью, доставляя лишние хлопоты. Мучила неустроенность быта. Немцы привыкли к коммунальному раю в своем жилье, мягкому климату Европы, удобствам. Дома русских крестьян казались им хижинами варваров, а обычная русская парная с купанием в  сугробе, невыносимой дикостью.
Бани по- черному гитлеровцы не признавали совсем. От стакана сырой воды немецкий солдат умирал через восемь часов от жуткой диареи.
Обычные поступки русских детей приводили их в ужас.
Русские малыши откусывали мороженое на улице, как обычную конфету.
Взрослые пили воду со льдом.
Приготовление обедов в русской печи для немецких денщиков являлось настоящим наказанием. В Германии давно пользовались электрическими универсальными плитами с электроникой.
Иноверцы не понимали древнего аскетизма крестьян. Русские относились с пренебрежением к плотским утехам.
В конце февраля начался второй этап наступления сто одиннадцатой стрелковой дивизии. Пришел день, когда ее бойцы первыми ворвались на Пулковские высоты, нависавшие над той смертельной точкой 513, где погибли многие.
Советские воины яростно вытягивали гитлеровцев из бетонных пещер, каменных бункеров. Осталась далеко в тылу  Астрономическая Обсерватория.
Радостные, не чувствуя усталости, опьянев от побед, пехотинцы за день наступления проходили на лыжах по пятьдесят километров.
Однажды вечером выяснилось, что  в горячке боя отряд воина Игнатия оторвался от основных сил Армии и вышел к финской границе. Радист отряда потерял волну, беспрерывно вызывал связиста штаба Армии, но ответа не получал. Командир отправил отряд разведчиков. Посланные вернулись с известием, что позади отряда немецкий дозор.
Теплая погода успокаивала. Лес окружал бойцов со всех сторон. Радостное предчувствие весны сквозило в мартовском воздухе. На пригорках уже чернели проталины. Первую ночь провели спокойно под соснами, с утра  стали копать штыками траншеи. Днем заливались счастливым  песнями  птицы. Но вдруг ночью ударил  крепкий морозец.
Снова смерть встала рядом,  бойцы имели запас продовольствия на один день. А разжигать костры было запрещено.
Главное, - говорил командир Голубев, - чтобы враг не обнаружил отряд. Костры не жечь, не курить, громко не разговаривать!
Сорокалетний командир пользовался любовью и уважением бойцов, ему доверяли. На весь отряд  имелся один медицинский работник, медсестра Лизонька. Девушка с чистым и праведным лицом, ясными синими глазами и темно-русыми косами. Она сразу же начала проводить занятия с солдатами на предмет борьбы с цингой. Заставляла каждого жевать хвою, почки березы, корешки, выкопанные штык- ножами. В санитарной машине оказался случайно мешок белой муки.
Драгоценную еду делили ложками, на каждого бойца в день ложка муки. Наконец, через три дня слабый писк радиостанции известил всех о том, что радист отряда не терял времени зря.
Новости эфира удивили: наступление временно приостановлено, планы командования изменились. Отряду ждать дальнейших распоряжений, избегая столкновений с врагом. Ждите самолет с продовольствием.
Вскоре над лесом действительно появился самолет, но  опознавательных знаков на нем не было.
Чей?  Снова радист передавал координаты отряда в штаб, сообщая о самолете. Но ответа не последовало.
Остерегаясь фашистов, костров не жгли, муку размешивали со снегом, стараясь подольше насладиться хлебным вкусом.
Разведчики доложили, что рядом финская граница, они записали даже номера пограничных столбов.
На девятые сутки вынесли из  траншеи  первых умерших.
В лесной тишине долго стояли бойцы, вглядываясь в спокойные лица умерших мучеников. В километре от теплых финских домиков, рядом с продовольственными складами финов.
Еще вчера, ужиная вместе с другими ложкою муки, осыпая шуточками незатейливый ужин.
Хмурые красноармейцы положили замерзших всех вместе в братскую могилу. Поставили кресты из молодых сосенок.
Наконец на двенадцатые сутки  появились сразу два самолета!
Покружившись над лесом, стали сбрасывать сетки, мешки, белые посылки.
Рация передавала: Получайте продовольствие!
Счастливые и усталые, обливаясь потом от слабости, задыхаясь от  тяжести  мешков, бежали бойцы к командиру. Невиданное богатство: шоколад, тушенка, сок в железных банках.
На шестнадцатые сутки услышали ближний бой, грохот гранатных взрывов, гул машин, треск автоматных очередей ,- бойцы Ленинградского фронта шли им на выручку.
Через три часа Волховский и Ленинградский фронты соединились, вышли на рубеж линии Маннергейма.
Снова остался жив и здоров боец Игнатий  после семнадцати суток голодовки в заснеженном лесу без огня и обогрева.
Ни финны, ни немцы не могли  и подумать, что русский отряд под командованием майора Голубева находился в морозном лесу более двух недель. Аскетизм и подвиг стояли рядом.
Окружение закончилось, и великая война для Игнатия Малышева снова пошла вперед. Он шел через огонь и дым к мечте о мирной жизни.




                СВЕРХОРУЖИЕ  «БЕРТА»


Штурм голодного Ленинграда был сорван. Многомесячная, беспросветная осада гордиевым узлом связала немецкие армии.
Вермахт окончательно запутался в парадоксах войны и стремясь разрубить Ленинградский узел, сделал ставку на ужасное сверхоружие, сверхоружие «Берта».
Разведчики доносили, что новое оружие поступило на немецкий фронт...
Советская авиация неоднократно проводила разведку с воздуха на Ленинградском фронте, но в подозреваемых квадратах ничего не обнаружили , кроме лесистых болот, пологих зеленых холмов и сосновых лесов.
Засекреченность сохранялась безукоризненная.
Но шила в мешке не утаишь.
От надежных разведчиков просочились сведения, что именно на Восточном фронте имеется на вооружении врага четыре единицы нового оружия истребления.
Каждой единице конструкторы присвоили  особое сентиментальное имя.
На Ленинградском фронте находилось особое оружие под условным именем  «Берта».
Настоящий гигант. Боевой заряд одного выстрела составляет  полную тонну веса.
Одного выстрела достаточно, чтобы взорвать завод, средней мощности. Заряд, выпущенный из ствола «Берты», перелетает пятьдесят километров местности со скоростью пули.
Тысячекилограммовая  смерть падая, разносит любое строение до котлована.
Самая большая авиабомба не сравнится с этим землетрясением по заказу. Бомбардировщика можно сбить зенитным огнем и обезвредить, но от нового сверхоружия не защитят и бетонные погреба.
Надо  опередить действие чудовища и раскрыть его тайное логово.
Завтра может быть уже поздно.
На прицеле палачей   жители осадного города, ленинградские  женщины и дети.
Ленинградский фронт может остаться без патронов и снарядов, которые изготовляют на заводе имени Михельсона. Круглосуточное военное предприятие необходимо спасти от оружия « Берты».
Разведчик Игнатий рассматривал  уникальные фотографии, добытые секретной агентурой в логове монстра. Больше, чем эти фотографии узнать никому не удавалось.
Из рук полковника армейской разведки Игнатий принял сильно  увеличенные крупнозернистые снимки, позволяющие проникнуть в черную глубину вражеской военной тайны.
На одном из снимков нагромождение загадочных доспехов переходило в укрытое брезентом туннельное удлинение, далеко  выступающее за край основания огромного исполина. На следующем снимке различалось вытянутые из-под огромной платформы железные рельсы.
Тридцать обученных специалистов трудятся над подготовкой зарядов, наведением на цель, смазыванием, регулировкой и наведением чистоты во внутреннем  механизме оружия «Берты».
Оптику оружия можно сравнить с телескопом небольшой обсерватории,  наблюдающей движение далеких звезд и космических туманностей в далеких галактиках. Но и оптические приборы такой обсерватории требуют намного меньше ухода, чем оптические прицелы оружия « Берта».
Игнатий Семенович обучался до войны в Уральском Университете,
поэтому он мог оценить высокую технологию немецких инженеров.
Седой полковник разведки только покачивал седой головой перебирая снимки. Он сокрушенно вздыхал, понимая , что людей в его распоряжении немного, а добраться до логова «Берты» такая же сверх трудная задача, как проникнуть в застенки Гестапо. Здесь нужны не просто опытные разведчики, а разведчики высшего класса, с которыми дружит Госпожа Удача.
Полковник разведки сообщил главное:
- За эти плохие снимки погиб человек, прекрасный человек. Но  мне не нужна смерть разведчика, мне нужна смерть « Берты».
Фашисты установили эту тварь в специальном гнезде, предполагаем, что это квадрат в зеленых холмах  возле Ленинграда.
Некоторое время все участники беседы молчали. Потом полковник Замятин Николай Федорович, а это был именно он, продолжил разговор:
-Представьте, голодные ленинградцы работают из последних сил на оружейном заводе. Они спят у станков, часто с детьми и стариками, семьями  варят там скудные похлебки. А на них наводят «Берту» и за один выстрел жизни тысяч летят в преисподнюю... Спасти их наша святая цель. Мы в ответе за борьбу с «Бертой».
Сейчас самое главное: цель и задача боевого отряда есть проникновение в логово. Диверсия. Уничтожение сверхоружия «Берта».
Выполнив диверсию,  разведчики  должны вернуться живыми, чтобы передать сведения для других, тех, которые пойдут уничтожать следующие «Берты». Им нельзя погибнуть, они не имеют права на смерть. Без их опыта уничтожить еще три гадины будет очень трудно.
Игнатий Семенович молчал. В такую переделку лучше всего идти с братом.
Николай Федорович! Могли бы вы доставить сюда с Украинского фронта моего родного брата Михаила?
Конечно можем. Говорите номер войсковой части, я записываю. Выполним в лучшем виде, Михаил Малышев будет здесь завтра.
А к исполнению задания приступите через три дня: сроки ограничены сроком применения «Берты».
Наш секретный агент сообщил срок применения нового сверхоружия. Поэтому данное вам время рассчитано из его секретных данных...
Вы должны успеть! Вы не имеете права на неудачу!.
Кроме вас в логово никто не проникнет: увидеть с воздуха ничего нельзя, продуманная маскировка по новой технологии ничего не позволяет.
Ну, Игнатий, озадачил я тебя. Думай головой! Время, хотя и ограниченное, у тебя еще есть!
Полковник Замятин подал разведчику полевую карту прифронтовой полосы, усеянную значками и буквами. Игнатий не вытерпел, жадно развернул ее, вглядываясь в значки и линии. От этих линий зависела   судьба  операции,  а также   жизнь его товарищей и самого Игнатия.
Николай Федорович, заметив его рвение, решил уделить ему еще несколько минут.
Командир направил внимание исполнителя чарующими движениями химического карандаша:
Видишь - это Ораниенбаум. Гнездо спрятано недалеко от  городка.
Требуется разведка на местности, чтобы выяснить, какую фашисты предпочли маскировку и разоблачить секрет врага.
Бывалый разведчик повторил на своей карте движение командирского карандаша, записал  в свой планшет нужное для себя.
Полковник Замятин продолжал:
Катер доставит вас  в район  побережья, примыкающий к интересующему вас квадрату, но ждать вас не сможет. Катер вернется в ту же бухту через два дня, чтобы забрать вас домой. Выпутываться дальше будете сами, рация у вас есть. Повторный рейс катер сделает по вашему донесению. Шифр как всегда, тобой записан. Аус вайсы я вам приготовил .
Командир сделал выразительное движение по голове, давая понять, что цифры для радиста  записаны в памяти разведчика.
- Разрешите идти? 
- Идите!
Получивший задание разведчик, попрощался с командиром.
Распахнув низкую дверь, шагнул в сумерки, в сырость вечера.
После яркой лампочки штабной землянки, показалось особенно  темно.
Игнатий не замечал холодного ноябрьского ветра, пробирающей до костей сырости, обещающей штормовую погоду.
Небесных звезд не было, а грозное северное дуновение нагоняло тяжелые тучи, застилающие собой темнеющую высь.
Мокрый лист шуршал под солдатскими  сапогами, скрипели , качаясь , вековые деревья.
Игнатий , войдя в замаскированную дверь своей землянки,  тут же разбудил Жору Кюснера, поднял Колю Синичкина, незаметного  и тихого  воина -одиночку.
- Срочно  будите Ираклия, будем держать совет.
Молодежь посмеивалась на отдыхе:
- Не имеем права будить горца, когда он спит. По грузинской традиции настоящий воин должен проснуться сам!
Степенный Ираклий спокойно принимал дружеские шутки, обещал принять в своей Хевсурии весь взвод разведчиков, после  войны. Дружные разведчики громким смехом разбудили спящего воина Ираклия. Мастер летящего кинжала и невидимка лесных засад хранил традиции предков- хевсуров даже на фронте.
Вскоре участники грядущего похода, собравшись у дощатого стола, склонились над  военной полевой картой.
Игнатий, рассказывая задание,  повторял слова Николая Федоровича Замятина, сообщая  все сопутствующие заданию подробности.
Объяснив задание, внимательно выслушал предложения каждого воина.
Вместе определили ресурсы скоротечного  времени...
Сейчас нас транспортируют катером до ближайшей к нужному квадрату местности , точки. Высадившись тайно, совершим опасный рейд в глубь территории противника. Триста восемнадцатый номер есть кодовый номер секретного квадрата.
Катер не сможет ждать исполнителей, сами после уйдем через линию фронта. В случае удачи возвращаемся вплавь в ту же бухту. Катер вернется туда через два дня и возьмет нас на борт.
Самое главное в задании не обнаружить себя. Лес в приморском районе редкий, природных укрытий мало. Лучше сразу думать головой, чем после страдать.
По редколесью обнаруженных чужих враги догонят  с овчарками в считанные минуты.
Беспощадная «Берта» поглотила уже не один десант, а нами должна подавиться! Будь она не ладна!
Опыт прежних рейдов показал, что  карта из штаба имеет недочеты и упрощения, а иногда и белые пятна. Додумывать будем на месте!
Ребята молча слушали Игнатия. Каждый из них стоил многих  штабистов, каждый заслуживал высоких званий и наград, но не стремился к ним.
Сборы проходили обычно. Через двенадцать часов брат Игнатия Миша, доставленный самолетом с Украинского фронта, уже отворил дверь блиндажа  разведчиков.
Радость встречи разделили с товарищами по разведке.
Еще раз обсудили опасное задание, особенности карты, трудности маршрута.
Наконец  все резервы времени кончились.
На рассвете третьего дня вышли из блиндажа, затворив плотно дощатую дверь.
Быстрыми шагами направились к берегу. Из-за деревьев  повеяло  сыростью и прохладой, вскоре  открылась тихая вода.
Дощатая пристань скрипела под сапогами разведчиков.
Катер Балтийской  флотилии уже покачивался под легким бризом, ожидая посадки группы.
Увидев разведчиков, матросы причалили и бросили трап.
Десантники один за другим прыгали на борт, последним прыгнул на борт Игнатий.
Хмурый матрос убрал концы и путешествие началось...
Катер дрогнул  всем корпусом и стальные моторы гулко заработали в его чреве. Развернувшись на середине Финского залива,  легли на курс.
Военное судно неслось по серым волнам...
Николай Синичкин, Миша Малышев и Игнатий  всматривались в неласковую водную стихию сурового Балтийского моря.
Старый разведчик любил свою бригаду, в такие короткие минуты перед броском на новое задание, вглядывался в их лица, почти с отцовской любовью.
Жора Кюснер снова с группой. Когда - то его первым боем был бой на точке «513». Сколько воды утекло! Воды в реке вечного времени жизни...Жору Кюснер давно зовут Георгием. Из худенького подростка превратился он в настоящего мужика,  налились силой твердые мускулы, раздался Кюснер в объемных плечах.
А вот кудри выбиваются из-под пилотки и раздражают командира:
Опять не подстригся! Когда же будет порядок?
Ответчик старается тихо отшутиться:
Скоро, батя, скоро! Не отвлекайся от главного, давай по делу!
Время текло неумолимо.
Капитан катера сам пришел на палубу, овеваемую всеми балтийскими ветрами.
Он пригласил разведчиков спуститься в трюм, попить горячего чаю.
Придется подождать ночи для высадки.
Неожиданно сказал капитан.
На берегу стреляют, идет бой , наверно местного значения.
Сейчас радист радирует о изменившейся обстановке в штаб, а вы пока отдохните.
Десантируйтесь попозже, как стихнет шум.
Разведчики пили горячий черный чай с кусковым сахаром, прикусывали твердые как морская галька галеты.
Капитан тревожился за безопасную высадку десантников,  он делал свою работу добросовестно.
Катер встал на якорь в неизвестной бухточке, пережидая время. Наконец,  наступил момент, когда разведчики  высадились на вражеское побережье.
Им предстоял секретный  рейд - бросок в тыл к неприятелю.По карте  двенадцать километров, а сколько на самом деле, не знал никто.
Первым двигался Жора Кюснер, которого остригли прямо в катере, после мориманского чая. Редкий сосновый лес  молча встречал пришельцев. Вскоре  неприметная тропка вывела к грунтовой дороге.
Колея грунтовой дороги,  достаточно избитая колесами, огибала заболоченную низину...
Жора Кюснер  подал знак:
Остановиться!
Свежие следы подков, с немецким рисунком, направлялись по дороге в сторону дальних холмов, рядом с желобами от широких колесных ободьев.Разведчики изучали следы, удивляясь перемене немецкой тактики.
Обычно враг к каждому новому стратегическому  объекту прокладывал  качественную дорогу или улучшал старую, а здесь заброшенная колея со следами немецкой повозки... Возможно конспиративный ход?
Очевидно, что надо сделать засаду в зарослях.
Притаившегося в придорожной канаве Ираклия, прикрывал Жора.Дальше в кустах Коля Синичкин и Игнатий. Миша Малышев  в пятидесяти метрах дальше, в высоком бурьяне.
Игнатий понимал, что шансы отряда не обнаружить себя, очень малы. Поэтому придется выжидать, терпеливо глотая холодную воду из поясной фляги. Может быть и долгие часы, даже дни.
Интуиция! Предчувствие не подведет верных друзей, спаянных чувством общей опасности.
Игнатий почувствовал какое-то движение возле своего укрытия...
Надо же! Лягушки! Да крупные такие, зеленые. Смеяться некому, попали в лягушечье царство. Местность наверное для них благостная, вот и встретил отряд разведчиков лягушачий отряд!
Вскоре за поворотом проселочной дороги  послышались посторонние звуки. Разведчики затаились.
Конная немецкая повозка, груженная продовольствием, выехала прямо на засаду. Мешки и картонные ящики виднелись над дощатыми краями телеги. Три автоматчика , не считая возчика,  разместились по разные стороны телеги.
Расстояние между повозкой и засадой неумолимо сокращалось...
Один из фашистов достал губную гармошку и заиграл, беспечно свесив блестящие сапоги с телеги.
Зеленые лягушки зачем-то выпрыгнули на дорожную колею и запрыгали вдоль дорожной лужицы.
Возница вдруг прикрикнул на лошадок, резко дернув поводья, так что игравший на гармошке дал сбой в мелодии.
Лошадка остановилась. Один из автоматчиков жестом указал вознице на лягушек. Солдат, захватив ведро,  спрыгнул с повозки и бросился к лесным прыгунам.
Автоматчик на телеге продолжал играть, как ни в чем ни бывало.
Возчик бросал лягушек в ведро одну за другой...Болотная живность стремилась выпрыгнуть наружу и возница пристукнул лягушек ладонью.
Здесь лягушечье царство!
Сказал на хорошем немецком один из автоматчиков.
- Приготовим жареные лягушачьи окорочка! Вот смак!
- добавил другой, улыбаясь, в предвкушении вкусного блюда.
Сидящие в засаде, едва сдержались от громкого хохота, для русского солдата обед из лягушек походил на обед болотной кикиморы.
Теперь, собрав всю болотную живность на дороге, немец сцапал толстую лягушку на обочине. Не дойдя до сидящего в кустах, Коли Синичкина, несколько шагов, он разорвал одну из лягушек и начал есть сырую лапку лягушки...
Пучеглазая зеленая жертва пожиралась таким же пучеглазым  немецким солдатом. Перепончатые лапки исчезли в чреве врага на глазах потрясенных разведчиков...
Такого кошмара мы на Руси еще не видали!- подумал Игнатий.
Не вырвало бы моих ребятишек, не привычные они к такому спектаклю!
Сигнал!  Игнатий взмахнул еловой веткой.
Больше десантники терпеть не могли!
Мгновенно бросились разведчики на врагов. Автоматчики не успели ни выстрелить, ни вскрикнуть.
Оглушенные, надежно увязанные ремнями, через минуту лежали враги в придорожной канаве.
Спрячьте получше, укройте их ветками, на обратном пути захватим с собой, пригодятся для допроса! - командовал Игнатий.
Разведчики спешно переодевались в немецкую форму, натягивали сапоги и мундиры.
Жора вытряхнул  из ведра  в дорожную лужу зеленых земноводных, выпустив немецкий обед на свободу. Боец уже знал, что каждая мелочь врага должна выглядеть обычно: ведро для лошади должно висеть сбоку повозки, как всегда. Ящики и мешки не должны менять свое расположение на подводе.
В считанные минуты те же автоматчики ехали с продуктами по дороге, а Миша Малышев играл на губной гармошке мелодию «Германия всюду, весь мир есть Германия».
А Игнатий размышлял о своем:
Если солдаты едят лягушек, значит это призванные на немецкую службу французы, у них лягушки в почете.
Разведчик выстроил в уме цепочку знаков с полевой карты, там были указаны шифры немецких дивизий.
Или особые войска снабдили поварами из Франции, как лучшими поварами в Европе, или еще какой-то подвох!
Десантники позволили себе лишь улыбнуться, радуясь удаче.
Решили проникнуть на базу, куда направлялась повозка с продуктами.
Переодетый в мундир возчика  Ираклий спросил Игнатия:
Куда направлять лошадь?
Лошадь сама привезет в часть, не командуй, дорогу она знает. Если на ней возят продукты, значит она сама доставит на базу!
Время не позволяло долго думать, оно стремительно утекало.
Среди мешков и ящиков укрыли еще двоих, остальные разведчики пошли вдоль колеи, за повозкой.
Проверили груз. Среди мешков с крупой нашли бочонки с машинным маслом: значит везут смазывать свою ненаглядную «Берту», свою сверх пушку.
Нужно в каждый бочонок с машинным маслом  поместить мину с часами. Время поставим обеденное, чтобы в спокойной обстановке рвануло....
Покладистая лошадка добродушно везла новых хозяев к заветной цели....
Вдали лес расступался, извилистая дорожка петляла среди невысоких холмов.
Вдруг Игнатий увидел гнездо сверхоружия. Зловещий гигант красовался всего в километре от десантников, угрожая серому небу исполинским орудийным жерлом.
Профилактику делают, настраивают оптику! - мысль молнией пронеслась в голове Игнатия, и озноб пробежал по спине.
Немецкие солдаты казались карликами у платформы этого творения заводов Круппа,  символа мировой войны сверхмощных держав.
Потрясенные разведчики заставили себя отвлечься от созерцания « Берты», такого непредвиденного откровения судьбы. Удача, редкая даже для профессиональных агентов, сопутствовала  русским солдатам!
Но теперь главное для них  есть проникновение на территорию базы, за колючую проволоку, в элитарную часть зоны. Теперь, нахлестывая лошадку, Ираклий летел навстречу своей грядущей участи.
Вся дружина готова была  погибнуть среди тьмы врагов, спасая людей России от оружия « Берта».Вперед! Только вперед!
Миша заиграл на губной гармошке еще громче, еще старательной....
Весь мир есть Германия! Юбераль Дейчланд! -  повторяла простенькая мелодия...
Почему коварный враг сам демаскировал новое оружие?
Почему стальной вулкан смерти открылся взорам именно в этот момент приближения  десантников?
Это просто была военная удача разведчиков, которые интуицией почувствовали время атаки.
А германские стратеги накануне разгрома питерских оборонных заводов должны были сделать доскональный технический досмотр «Берты» и приготовиться к решительному удару...
Прицелы «Берты» направлялись на цель телескопическим сложным механизмом. Многоступенчатые подвижные линзы требовали очистки и настройки, а также резервных сотрудников, обученных обслуживать оптику « Берты». Сложные системы «Берты» требовали наводки на цель на открытом пространстве.
Наступит час, неумолимая смерть, заключенная в тонне боевого заряда, с воем низвергнется в пасмурное небо Балтики. Через мгновения перестанет существовать завод Михельсона и еще десятки других  военных заводов. Снова и снова будет ударять «Берта»  пока ее оптика не собьется силой отдачи с алгебраически точного прицела...Кровь патриотов смешается с рубинами углей и серебром прогоревшей золы.
Русские не успеют даже опомниться от первого выстрела, как их настигнут еще девять...
Немецкие часовые на своих постах уже заметили приближающуюся груженую повозку. Покладистая лошадка убавила шаг и привычным маршем приближалась к воротам зоны, возле которых зеленел пятнистой крышей ангар контрольно-пропускного пункта.
Немецкие  военные инженеры, в блестящих погонах и значках, смеясь, разговаривали о чем-то возле пушечного гиганта. Конечно, здесь все механизировано, никакого ручного труда. Железнодорожная платформа, на которой стояла «Берта» возвышалась над ними, как постамент для гигантской статуи.
Сейчас они готовят казнь слабеющим ленинградцам с немецкой точностью и немецкой аккуратностью. Их работа принесет новую славу непобедимой Германии, новые серебряные кресты ее солдатам.
Фашисты уже предвкушали новое торжество немецкого порядка...
В эти минуты  повозка с русскими десантниками въезжала в засекреченный объект.
Строгий часовой, распахнувший ворота, небрежно кивнул на приветствие возчика телеги с продуктами.
Он не  спеша просмотрел пропуска-аусвайсы, сверяя фотографию каждого с подлинником.
По приказанию унтер - офицера разгрузку начали с масла для «Берты». Каждый бочонок аккуратно поставили на железнодорожную платформу возле оптических прицелов громадины.
Потом разгрузили продукты, прямо возле дымящейся полевой кухни на дощатый стол.
Наблюдая за разгрузкой, Игнатий весь внутренне преобразился, сжавшись в сгусток внутренней энергии. Память разведчика жадно отмечала все детали расположения «Берты», все посты и охранные зоны.
Игнатий уже продумывал действия десанта при отходе группы из зоны, просчитывал минуты и секунды боевых действий группы...
В это время дощатый короб повозки опустел, разгрузка закончилась.
Груз, вынутый из повозки, смиренно лежал на асфальте, возле полевой кухни...
Вдруг пожилой унтер-офицер сделал рукой неизвестный знак.
Находящийся неподалеку техник утвердительно кивнул, сразу же направившись  к незаметно устроенному пульту управления и проворно нашел нужную тайную кнопку...
Внезапно внутри зеленого холма загудел мощный двигатель. Травяной покров холма вздрогнул и зашевелился!
Потрясенные десантники с трудом сохраняли спокойствие на усталых лицах.
Разом распалось травяное покрытие, образовав две бронированные створки ворот.
Так вот оно что!
Распавшиеся двери открывали вход в глубокую подземную пещеру. Стены подземного хранилища сделаны из железобетонных плит.
Блестящие рельсы уходили в глубину бетонного гнезда...
Открыв секретную маскировку гиганта, немцы принялись  складывать припасы в недрах бетонной норы.
Тайна  изощренной маскировки немцев была раскрыта! Бетонные стены рукотворного холма спрячут
огнедышащую «Берту» от любых ударов авиации!
Игнатий молниеносно прикинул размеры бетонного грота и топографию его нахождения.
Можно  возвращаться!Повозка  со скрипом развернулась на выход...Благополучно поехали...
Вдруг из глубины грота  вышли два офицера.
Один из них пристально посмотрел на Николая Синичкина, стряхивающего с телеги мелкий мусор...
Фашист повернулся к приятелю и что-то резко сказал по-немецки.
Офицер вскинул вверх руку и крикнул:
Хальт! Стоять!
Повозка остановилась. Офицер громко отчитал Синичкина, потом взял у него аусвайс -пропуск и в талоне пропуска сделал пометку.
Тем временем немецкий  часовой спокойно отворял железные ворота,  за которыми виднелась знакомая грунтовая дорога...
Игнатий внимательно слушал слова  немецкого офицера,  нервы его напряглись до предела...Наконец шумная сцена также  внезапно стихла, как и началась...
Пронесло! Повозка медленно выехала за ворота и понеслась вперед  к спасительному лесу...
Спутанная колючей проволокой осталась позади  секретная база с поднятой к небу  огромной трубой - орудийным стволом оружия «Берта»!
Скажи , Игнатий, о чем немец так кричал?
Спросил Коля Синицын, когда повозка сбавила скорость, достигнув леса.
Немец заметил, что ты сметаешь мусор прямо на территорию «Берты». Он посчитал это признаком невоспитанности и неуважения, записал тебе в талон два наряда по уборке территории.
Слышал, как немец повторял: Русский свинья!
Он хотел сказать, что ты ведешь себя как русский!
Угадал, надо же! - дивился Коля Синицын.
Казалось солнышко стало сиять ярче, когда опасная зона осталась позади. Командир уже торопил дальше.
-Теперь ребята, надо взять одного из оставленных пленников и плыть в бухту, там, в каменных гротах над водой будем ждать обещанный катер! Распрягайте лошадку, отдыхайте десять минут, а мы с Жорой проведем сеанс радиосвязи перед заплывом.
-Гоша, они быстро вычислят, откуда идет сигнал. Поэтому самая короткая должна быть передача!
Жора быстро набрал позывные, центр ответил сразу, их ждали.
-Задание выполнили! - радировали десантники.
- Ждем катер в бухте!
Через несколько минут разведчики уже плыли в неласковой воде к заветной бухте. Вместе с ними плыл и пленник, взятый ими ловец зеленого деликатеса: болотных лягушек.
- Хорошо, что все удачно завершилось, - задумчиво сказал Михаил Семенович.
Едва доплыли до бухты, как далеко позади раздались громовые взрывы. Специальные банки  с машинным маслом взорвались на базе, те, в которые разведчики заложили мины.
Будет что вспомнить старым солдатам.
Спустя много лет старики долго вспоминали  фронтовую молодость, первые удары наших « Катюш».
Изобрели и наши инженеры ракетную установку на двенадцать стволов, ничего равного ей не имелось у фашистов. Куда там  медлительной «Берте» до нашей «Катюши», не дотянуться!
Снаряды-ракеты разносили в прах все укрепления врага:
чугун, железобетон, броневое железо и камень - все уничтожали снаряды  «Катюши».




               

                ПЕТРОДВОРЕЦ


Великий град Петра, прекрасный     хранитель священных богатств, веками собираемых династиями вельмож и царей, вместилище трудов бесчисленных ремесленников, художников, народных талантов, подобно древнему Риму, был окружен полчищами варваров.
Вождю фашистов-варваров Гитлеру грезились  алмазные копи и золотые клады в таинственных подвалах музейных хранилищ Петровских дворцов и церквей. Почуяв добычу, ревели хоботы осадных орудий, бивших по городу Ленинграду прямо из пригорода, из Петродворца, через Финский залив.
Весь мир узнал о стойкости защитников Балтийской твердыни, слава о том разносилась вопреки пропаганде врагов, далеко по России. Врагов поражала твердыня, облаченная в красоту соборов и дворцов.
Истекали времена черно-серебристых орлов. Небесные силы пришли на помощь Красной Армии. Великая история Гитлеровской Германии достигла своего взлетного пика и стремительно  начала скатываться вниз, к неминуемому краху. Дела на фронтах менялись в пользу русских войск.
Чужеземцы устали от мертвецких морозов. Изнеженные теплым климатом Баварии коченели они, заметаемые буранами русской зимы. В тылах вредили им насельники порабощенных земель, не давая покоя агрессорам, доставая их из бедных  крестьянских хижин.
Солнце русской земли всходило. Россия поднялась из хаоса внезапной войны. Снабжение фронтов заработало четко и слаженно, поставляя новейшие системы огнестрельного оружия, одежду, продовольствие, считавшееся военным грузом.
Никогда уже не повториться первый бой Игнатия, тот страшный день. Теперь воин Игнатий Малышев получил  новенький автомат и не один, рожки с патронами в достаточном числе.
Волховский фронт переместился, потеснив врагов с
Пулковских высот, оставив позади мрачную точку 513...Звание лейтенанта вернули бойцу Игнатию. По двум фронтам, Ленинградскому и Волховскому, готовилось наступление. Готовилось освобождение богатых памятниками истории пригородов северной столицы, града Петра. Из всех пригородов самыми значительными были  летние резиденции царей России, Петродворец и Царское село, то самое, где в лицее для дворянских детей учился  великий Пушкин. Два этих пригорода Ленинграда находятся рядом.
Ушли древние столетия, оставив роскошь сотен фонтанов и скульптур в резиденциях правителей России. А наше время принесло сюда Великую войну.
Нашествие врагов обрушилось на сокровища Царских покоев. Но и этого грабежа казалось Гитлеру мало, он повелел уничтожить фундаменты дворцов, чтобы на месте их плескалось Балтийское море.
Кто мог остановить непреодолимую силу зла?
Предотвратить трагедию уничтожения осей истории посчастливилось сибиряку Игнатию Малышеву.
Взвод разведчиков, под его командованием, получил задание : разведать обстановку на оккупированной фашистами территории Финского залива, нанести на полевую карту позиции осадных орудий.
Скрывая от своих и чужих привычные приготовления и время похода, не доверяя маршрут группы даже штабным, Игнатий продумывал каждую мелочь похода.
Глубокой ночью его группа покинула расположение русских войск. Звенящая тишина разливалась в темноте ночи, немые тени скользили по снежному насту, дальше и дальше уходя от своих к неведомому врагу. К пристани нижнего парка Петродворца подошли в половине второго ночи. Выбрали место засады и разделились: большинство бойцов оставили ждать в укрытии, на случай провала, они сделают разведку боем.  Малая группа воинов пошла в самое логово. Грозный и удачливый Ираклий, бывалый Игнатий и двое молодых сибиряков Вася и Ваня.
Сменили они и тактику. Лыжи спрятали, одели снегоступы. Слились с темнотой, двигаясь с особой осторожностью. Вскоре стали видны дворцы в окружении парковых деревьев. За тем увидели скромные домики поселка Петергоф. Но что-то  чернело над крышами, источая смрадный, сладковатый запах. Свежий ночной бриз с  Балтики не мог  заглушить этот запах.
Игнатий вдохнул морской воздух.
-Оттепель! Первая долгожданная оттепель после мертвецких морозов. Радоваться некогда, война на  Балтике.
Ираклий подполз сзади, толкнул  Игнатия локтем:
-Запах слышишь?
-Слышу! Молчи!
Подползли поближе, рассмотрели. Вдоль улиц стояли виселицы, на них раскачивались трупы, глухо ударяясь друг о друга. Балтийский ветер разносил дух тления.
-Наверное, враги не позволяют хоронить повешенных! Подумал Игнатий.
  Раньше в поселке Петродворца жили семьи прислуги дворцовой знати, садовники парков, рабочие, обслуживающие фонтаны, бани, подъемники. Потом  жители стали работать в музеях. Теперь ,конечно, большинство безработные.          
Залегли  в тени кустов у крайнего к виселицам домика. Решили подождать. Под порывами балтийского ветра  снова стукнули друг о друга мертвые тела на виселицах, одуряющий запах волной покатился прочь...Тогда бойцы не знали, что повешенных было  семнадцать тысяч…
Где-то в жизни минувшей великая слава Петродворца?
Бывший блеск роскошной, окультуренной людьми, природы появился перед глазами разведчика Игнатия, он вспомнил довоенную экскурсию. Золоченые ладьи с белыми парусами и скульптурами из дерева, лебедями плывут в солнечной радости бликов по голубой воде залива. Бирюзовая водная стихия отражает блики солнца, наполняя радостным блеском водный канал, ведущий  от пристани в глубь парков, к главному золоченому фонтану Петродворца. Бьют часы, на последнем их ударе включается праздничный фонтан.
Звучит славянский марш. Золоченые ладьи с достойными послами подплывают к золотым скульптурам беломраморной лестницы. В старинных праздничных одеждах выходит встречать заморских гостей русский царь. Ослепительно  сверкая лиловым шелком нарядных одежд и роскошью  самоцветных украшений, снисходительно улыбается русский царь, символ страны.
-Любуйтесь, гости заморские, красотой, сделанной русскими мужиками! Что наши рязанские, не хуже ваших  из Версаля?
Смеется царская свита. Бросает вверх шапки радостный народ.
Балтика принадлежит России, есть выход к морю, торгуй русский купец! Дворцы и пристани устроены навеки. Бриллиантовые струи сто одного фонтана играют музыку счастья. Но рассыпались бриллианты водяных брызг, исчезли в стылой тьме ночи.
Кончились видения прошлого. Где твоя слава, Россия? Черные виселицы из бархатных парковых лип, как панцирь дракона фашизма, торчат на бледнеющем небе... Неужели будущего не будет?
Но сердце разведчика не верит мраку ночи.
-Нет! Наша земля! Измены быть не может!
Игнатий подошел к домику и по хозяйски постучал в замерзшую ставню... Подполз осторожный Ираклий, навалился на ноги, жарко зашептал:
-Рискуешь, Гоша! Загубишь всех! Обезумел от виселиц что ли?
Но Игнатий, подождав минуту, постучал снова. Ответа никакого. Минута длилась долго, как час. Но вот за дверью кто-то зашуршал, задвигался медленно, будто не решаясь и раздумывая. Легонько звякнула дверная щеколда.
В широком проеме открывшейся двери появился женский силуэт в черном одеянии.
-Впускай, красавица, свои ! нарушил молчание Ираклий.
В следующее мгновение женщина рухнула на колени, обнимая заснеженные валенки бойцов, запричитала громко, в полный голос.
- Родненькие! Дождалась, дожила я! Господи!
Крики и рыдания нарушили тишину ночи, переполняя чувствами сердца. Казалось, все забыли, что немцы рядом. Ираклий, сообразив что, незнакомка не способна сама впустить их, подхватил крепкими руками почти невесомое тело, занес страдалицу в просторные дощатые сени.
Нащупав в  темноте щеколду, закрыл дверь, облегченно вздохнув. Зажгли фронтовой фонарик, рассмотрели женщину. Изможденная матушка, сбиваясь и путаясь от волнения, рассказывала историю оккупации пригородов Ленинграда.
В самом начале войны не успели власти эвакуировать роскошное убранство дворцов- музеев. Немец стремительно наступал. Жители сами стали прятать антикварные вещи: картины, фигурные зеркала, русские металлические бриллианты, иконы, старинную мебель.
А в соседнем Царском селе жители спрятали памятник молодому Пушкину, где поэт, склонив кудрявую голову, мечтательно облокотился на  поручень, задумавшись о своем. Вдохновенное лицо поэта погружено в думы. Этот самый памятник и спрятали неизвестные.
Враги были разгневаны. Символ России, символ русской поэзии, великий поэт даже в металле, не давал покоя фашистам. Враги стремились унизить покоренную нацию, растоптать нашу память. Стали ежедневно  брать и вешать заложников из Царского села и из Петродворца. Надеялись, что найдется предатель, который укажет, где находится бронзовый Пушкин. Позже выяснилось, что по сводкам самого Гестапо повесили семнадцать тысяч жителей, взятых заложниками.
Спрятавшие памятник погибли первыми, унося тайну с собою. В бессильных попытках доказать свою власть, оккупанты карали всех без разбору. Каждый день брали по сорок заложников. Безумие жестокости росло.
-Невиновных убивают. А если семья попадется, то и деток тоже.
Женщина умолкла, вытирая углом шали слезы, низко наклонив голову в черном платке.
-Крепись мать! Не долго им осталось хозяйничать!
Суровые разведчики , как могли ободряли старую женщину. Но чувства  переполняли бабушку Аню, так звали страдалицу.
-В спальне Петра поставили лошадей на узорный паркет. Изразцы каминные, украшающие домик Петра откололи, ободрали, увезли. В домашней церкви династии Романовых соскоблили все, до кирпичей стен. Шитые золотом облачения священников жгут в кострах, из пепла золотую нить выбирают, в клубки сматывают. На переплавку увезли статую могучего Геркулеса. Главный канал Петродворца, обсаженный вечнозелеными елями, обнажили, ели вырубили.
Похваляются немецкие офицеры разведкой непревзойденного фельдмаршала Геринга. Есть такой самый хитрый  фашист, во всех русских штабах у него свои люди сидят, о всех планах русского Командования ему докладывают. Немцы к вашему наступлению готовятся, оно у вас через три недели начнется!
Женщина умолкла, а разведчики переглянулись:
-Вот так бабушка, военная прямо!
-Приведу вам девушку Валю, она у немцев работает, она еще больше знает.
Накинув платок, матушка скрылась среди ночи. Ираклий снова засомневался:
-Рискуем Гоша, ой, рискуем!
Вскоре хозяйка домика вернулась, но не одна. За нею шла другая, закутанная в цветной платок так, что лица не рассмотреть.
Когда она сняла облачение, разведчики увидели молоденькую девушку.
-Валя!- просто представилась она, улыбнувшись бойцам открытой ласковой улыбкой.
-Времени мало, ночь коротка! Пойдем в парк, покажу вам вражеские секреты!
Торопливо рассказывала:
-Многие дворцы уже готовы к уничтожению, например дворец Марли, что сразу за приморским прудом. Здесь все изрыто траншеями, начинено динамитом. К началу наступления Красной Армии дворцы не просто взорвут, а уничтожат, чтобы и фундаментов не осталось. А Балтийское море затопит и парки,  и фонтаны. Валя прекрасно ориентировалась в темноте, двигалась как по собственной усадьбе.
Сбивчивый горячий шепот слушали разведчики:
-Скульптуру Петра Первого вы уже не спасете, ее вывозят завтра, видите, длинные ящики справа. Это его упаковка. По хозяйски пакуют, бирки с шифром приготовили.
Рассказчица тяжело вздохнула:
-Всех утрат не перечтешь! Русским военнопленным не доверяют взрывчатку закладывать, сами немцы работают.
Игнатий остановился, бдительно прислушался. Едва заметная тропка вывела их в тень роскошного  сооружения, выложенного узорами мелкого красного кирпича.
-Это домик Петра, дворец «Монплизир». «Мое удовольствие». Здесь недалеко еще одно чудо: фонтан Фаворитка.
Бойцы удивились, они не слышали о таком фонтане.
-В фонтане  двигаются фарфоровые фигурки: собачка -фаворитка бегает за утками. Собачка звонко лает, а уточки крякают, а звук регулируется  мощностью водной струи, можно усилить, можно уменьшить!
Теперь пошли дальше, но вдруг девушка остановилась.
-Стоять! Ни шагу! Дальше территория осадного орудия, пушки- великана. Бьет по Ленинграду через Финский  залив. Стреляет настоящими бомбами, метр в поперечнике у каждого заряда.
Девичьи глаза  агатами горели в предрассветной мгле.
-Миленькие! Не ждите планов Командования! Приходите завтра, спасите Петродворец и Царское село. Ежедневно умирает сорок заложников. Помните о неповинных!
Ираклий нежно обнял девушку:
-Будем. Ждите нас!
Расставаясь, каждый боец чувствовал себя виноватым. что эти русские люди так беззащитны. С Валей оставалась часть их самих, часть их души. Тонкая рука девушки перекрестила фигуры в маскхалатах, осенила их крестным знамением. Это был символ предков. И никто из разведчиков не удивился, не возразил, то был знак борьбы с фашизмом. И русские, и хевсуры, и татары, все вместе, все против врагов, нет различий.
Группа вернулась через Олений парк, редколесьем. Белые маскхалаты мелькнули среди ракит и исчезли, а темная фигурка девушки  все стояла на ветру у дома старой дворницкой, неотрывно вглядываясь в предрассветный сумрак.
Бойцы вернулись в расположение части благополучно.
Игнатий Семенович Малышев доложил обстановку командиру.
Разведчику повезло, командир был один и никто не мешал разговору. Командир слушал, не перебивая, часто курил.
Вдруг заговорил, не придерживаясь  правил субординации.
-Гоша! Нас не поймут наверху! Изменники в штабе. Иуды нам неведомы, но наблюдают за каждым. Путь один: обойти негодяев. До наступления по плану Главного еще три недели, успеем сделать дело!
Помолчали в печальных раздумьях. Вдруг хриплый стон вырвался из груди командира:
-Христопродавцы, иуды подлые навалились на Россию, во все углы пролезают!
Снова молчали. Потом курили дефицитный командирский «Казбек».
Командир строго глянул на Игнатия:
-Помогу. Боезапас выдам. Сейчас пойдешь к мужикам, которые пробили дорогу на Ладоге, им три дня отдыха дали, лейтенант Коротков старший у них. Если они добровольно пойдут, спасем твой Дворец Петровский!
Игнатий уже хотел сказать:
-Разрешите идти?
Но командир устало махнул рукой:
-Погоди! В случае провала или неудачи , меня и не помни, не обращался ты ко мне совсем. Сами разведчики хотели помочь населению. Теперь все!
Игнатий поднялся из командирского бункера наверх. Ребята взвода разведки ожидали его, курили. Поднялись с бревен наката, обступили:
-Не молчи, Гоша! Говори, что решил командир?
-Отправил к ладожцам!
 Все двинулись по тропе, едва заметной среди вековых сосен.
В жарко натопленной, прокуренной казарме ладожцев терпкий запах мужского пота смешивался с запахом перегара. Солдаты спали  на полу, едва прикрытом соломой. Многие кричали во сне, для них бой продолжался в сонном царстве. Игнатий с трудом разыскал лейтенанта Короткова, спавшего вместе с бойцами.
-Нашего командира зовут Игорь Николаевич! пояснил дневальный роты, - тяжелые были бои, выдал  он личному составу  по сто грамм  на отдыхе!
Разведчики разбудили  Игоря Николаевича. Объясняли, перебивая друг друга, расстелив на соломе карту Петергофа. Игнатий  показывал, где на карте обозначен берег Финского залива, где стоит осадная гаубица,  как расположены дворцы и парки. Не забыли рассказать и про заложников на каждый день.
  Лейтенант неожиданно поднялся, направился к бочке с ледяной водой. Долго плескал в лицо освежающую влагу, после вытирался солдатским вафельным полотенцем. Игнатий не успел заметить, когда Коротков натянул портупею и офицерский китель.
Неожиданно на всю казарму загремел, зарокотал бас Игоря Николаевича:
-Рота подъем! Велика Россия, да кроме вас нет  никого!
Отставшие еще одевались, а первые уже получали  патроны и гранаты прямо с грузовика, отправленного командиром, подъехавшего прямо к дверям казармы ладожцев. К радости разведчиков весь отряд пришел в движение. Через недолгий час три сотни  воинов выстроились перед лейтенантом Коротковым в полном боевом снаряжении, готовые к походу.
Игнатий сам проверял снаряжение каждого бойца, терпеливо объяснял условные пароли и сигналы на случай неудачи в бою.
Лейтенант Коротков понимал, что силы неравны: регулярная армия немцев с одной стороны, небольшой отряд ладожцев с другой стороны. Рассчитывать приходится только на внезапность нападения и помощь местного населения.
Отряд  уже на марше. Ангельская белизна маскхалатов делала идущих среди белого безмолвия солдат частицами этой белой, холодной и такой родной земли. Звенела в ушах тишина, нарушаемая лишь скрипом снега под лыжами воинов. След в след, лыжня в лыжню скользят бойцы. Курить нельзя, говорить нельзя. Финский залив открылся неожиданно, застывшим простором неровного льда. Старший разведчик Ираклий дал знак жестом: залечь, дожидаясь новой команды. Снова сменили лыжи на снегоступы и пошли малым числом в поселок Петродворца.
Разведчики пробрались к тому домику, где впервые увидели девушку Валю.
Только тронули разведчики дверь, как она распахнулась без стука. Их ждали, сени были полны женщин, готовых сражаться вместе с бойцами. Прямо на полу разложили полевую карту Петродворца. Валя предложила разделить отряд на шесть основных групп, для захвата шести основных объектов. Каждую группу  поведут две женщины из Петергофа. Если одну убьют, вторая заменит подругу. Заметив, что Игнатий переменился в лице, Валя улыбнулась:
-Наши женщины привыкли, смерть каждый день рядом.
  Распределены проводницы групп, женщины отправлены к основной группе, лежащей в засаде. Атакующие группы должны вплотную подойти к своим объектам. Наступление начнется одновременно, сразу всеми, по сигналу. Коротков разделил добавочные ручные пулеметы, добавил еще одну команду:
-Ракет не жалеть, побольше огневых эффектов, всем кричать, стучать, шума побольше. Давите на нервы фрицам, чтобы поверили, что окружены безвозвратно.
Грозные бригады одна за другой исчезали в аллеях дворцовых парков. Впереди шли отважные женщины, видевшие в темноте, знающие все мелочи обстановки. Ираклий двигался в одной бригаде с Игнатием, он все спрашивал, в какой стороне пристань. Игнатий не отвечал, не мог говорить от напряжения. Сейчас, перед боем он весь собрался внутренне, как сгусток энергии, как стальная пружина, закрученная до предела.
Черные тучи укрыли и без того пасмурное балтийское небо. Зловещие  силуэты виселиц щетинились вдали как наросты на панцире дракона смерти. Сладковатый запах мутил, выворачивал внутренности. Сейчас начнется! Два часа ночи по Ленинградскому времени.
Первых немецких часовых снял хевсур Ираклий. Бесшумно и точно ударил  кавказский кинжал. Товарищи едва успевали  оттаскивать убитых в кусты, чтобы не вызывать подозрений у живых врагов. Загремели взрывы, они вынесли тишину за поселок Петродворца. Раскатился треск пулеметов, хлопки гранатовых бросков наполнили парки.
Оглушенные, не  понимая команд оберфюреров, бежали враги. Выскакивали из окон дворцов, прыгали с балюстрад и галерей.
Но на тропинках их ждали засады, укрытые в кустах и сугробах.
Неожиданно земля содрогнулась, как от подземного толчка землетрясения: изверги успели взорвать приготовленный к уничтожению Екатерининский дворец. Жестокость врага удесятерила силы нападающих. Бойцы вытаскивали врагов из укрытий, шли на огонь пулеметных гнезд. Кипели рукопашные схватки, на место раненых  бросались отважные  товарищи. Ираклий  вытащил офицера, который, выбросив из упакованного ящика музейный  шедевр, сам забрался в него.
Тяжелее всех пришлось бригаде, напавшей на гигантскую пушку. Только техническая обслуга  пушки составляла пятнадцать человек. Страшное жерло орудия имело более метра в диаметре.
Чудовище стреляло по улицам Ленинграда.
У немцев была рация при гаубице, они смогли вызвать помощь, связаться со штабом своей дивизии.
Подкрепление прибыло незамедлительно, в жестоком бою погибли обе девушки проводницы. Враг отчаянно сопротивлялся, схватка затянулась. Но теперь подоспели бойцы со всех участков сражений.
Всюду немцев разгромили полностью и все устремились к пушке. Никто не мог остановить воинов. Могучее «ура» гремело над Финским заливом. Лейтенант Коротков  уже конвоировал первых пленных, рассчитывая закрыть их в каменном здании морской пристани Петродворца.
Светало. Бой затихал. Восходящее солнце, неяркое, северное, пробивалось лучами сквозь снежные тучи. Игнатий впервые за всю ночь закурил самокрутку из махорки. Подбежала Валя, требуя сообщить немцам по рации, чтобы не приезжали за картинами на грузовиках, лишняя стрельба.  Разведчик набрал по рации позывные и на немецком попросил задержать машины, подождать до следующего утра. « Нихт фертиг».  Не готово! Пояснил  он удивленному немецкому радисту.
Удивительно, но потерь совсем немного. Девять раненых, пятеро погибших, двадцать легко раненых.
Все измученное оккупацией население сбегалось посмотреть на родных избавителей. Счастливые заложники, освобожденные из камер Гестапо, целовали всех подряд. Заплаканные матушки снимали трупы родных с виселиц. Старики хлопотали, разбирая чудовищные сооружения смерти. Грандиозная панорама сражения клубилась дымом взорванного врагами дворца, грудами трофейных снарядов, множеством поверженных врагов.
Санитары уже везли  раненых на саночках в уцелевший дворец Монплизир. Женщины помогали  перевязывать бойцов, несли трофейные лекарства.
Молоденький солдат из ладожцев веселил всех рассказом о том, как драпал от Ираклия испуганный фриц, увидевший его огромный кинжал.
-Спрятался в ящик с картинами от ужаса!
Стихийно начался общий завтрак, воины делились сухим пайком, женщины кипятили на костре горячий чай. Восторги переполняли людские сердца. Солнце разогнало наконец тучи, озарило чистое небо. Компании возникали стихийно.
Всем хотелось говорить, петь, общаться. Командиры не вмешивались: то была встреча  солдат со своим народом. Утренний свет озарил счастливые и заплаканные лица проводниц. И вдруг Игнатий понял, что в одежде бабушек перед ним стояли девочки, наверное школьницы. А взрослых женщин проводников всего двое. Эти девочки героини, они спасали  свое Отечество!
Вечная слава их отваге!
Спасение музеев и дворцов удалось. За три недели до наступления Красной Армии по планам Верховного Командования очистились от кровожадных чужеземцев памятники Петродворца. Ничего не знала о том  знаменитая разведка фашиста Геринга да и не могла знать!
 Командир отправил охранять Петродворец бойцов стрелкового батальона.
Скромно вернулись ладожцы в свою прокуренную казарму, чтобы продолжить заслуженный отдых. Счастье и радость совершенного сплотили боевой отряд, помогли пережить горькие утраты, скорбь о погибших друзьях-героях.
Прошли десятилетия. Внуки разведчика Игнатия приехали в Петродворец, когда уже его не было на белом свете. Во дворце Марли, у входа, стояла увеличенная фигура бойца в маскхалате, с автоматом через плечо.
- Неужели это наш дедушка? Чудо, что его помнят в Петродворце через столько лет! А это кто на фото?
-Его товарищи, бойцы Краснознаменной Канской  Сибирской дивизии!
Мальчишкам хотелось быть достойными своих предков. Значит, не забыли люди волнующую историю спасения Петродворца.
Долго искали после войны памятник молодому Пушкину. Погибли те, кто укрыл его от врагов, не оставив имен спасателей.
Но однажды, при строительстве нового жилого квартала в пятьдесят третьем году в Царском селе, экскаватор зацепил ковшом странный предмет. Памятник нашелся!  Укутанный в тряпки и рогожки, увязанный веревками, на строителей задумчиво глянул великий Пушкин. И теперь стоит он возле здания лицея и каждый может любоваться молодым поэтом, мечтательно склонившим голову на ажурной скамье.
Модная девушка - экскурсовод рассказывает посетителям историю спасения Петродворца, она внучка той самой девушки Валентины. Люди со всех стран мира приезжают любоваться дворцами пригорода Ленинграда и всем им на испанском, французском, английском языке рассказывают историю чудесного освобождения от фашистских захватчиков храбрыми сибиряками.
Посетителям показывают отпечатки копыт немецких лошадей в спальне Петра Первого, отпечатки на узорном паркете. Им показывают фотографии дворцов в день освобождения: ободранные стены, вырванные изразцы печей, разбитые мозаичные витражи, срубленные деревья. А в Ленинграде, сегодняшнем Петербурге, сохранен плакат на  стене старинного дома:
-Под стеной не стоять, обстреливается прямой наводкой через Финский залив!
Это предупреждение жителям о стрельбе той самой гигантской гаубицы, захваченной сибирскими разведчиками, спасшими прекрасный и великий памятник – город Петродворец.

               
            




               
             КРЕПОСТЬ     КЕНИГСБЕРГ

Война уже шла по краю восточной Пруссии, у стен ее древней столицы. Предстояло большое сражение за старый город-крепость Кенигсберг, город горы Королей, крепкую твердыню Прибалтики.
Здесь сошлись земля, море и река, немцы и русские.
Красная Армия приблизилась к Кенигсбергу, двигаясь на Запад. Вся сила воинских подразделений  приблизилась к реке Преголь, в том месте, где лишь двадцать километров разделяют реки Неман и Преголь.
Русские разведчики, укрывшись в густом прибрежном лазовнике, вели пристальное наблюдение за форпостом врага. Разведгруппа, в составе которой воевал Игнатий Семенович Малышев, должна была не только изучить вражеский берег, но и придумать план, чтобы сохранить жизни людей. Штурмовать эту бетонную крепость без огромных человеческих потерь невозможно. Враг предусмотрел, предугадал все действия Красной Армии. Приготовил пушки и минометы, рассчитывая на массовый расстрел  штурмующих.
Разведчики лежали в зарослях, направив десять полевых биноклей на вражеский берег.
Перед ними сам Кенигсберг!
Ясный свет дня открывал вид на красивый город. Просматривались готические башни, тонкие шпили древних костелов. Кудрявилась зелень цветущих лип на набережной, черепичные красноватые крыши с затейливыми флюгерами, украшали дома Кенигсберга. Многослойные каменные форты расположились по всей береговой линии, а также и вокруг города. Бетонные высоченные доты, воздвигнутые немцами вдоль берега реки Преголи, темнели траурными провалами огнедышащих бойниц и амбразур. Стволы орудий торчали из всех щелей. Немцы не допустят и на шаг приблизится к бетонным громадинам.
Лишь лазурное небо радостного дня оставляло надежду, что все возможно для тех, кто верит в Победу.
Разведчики, приникшие к окулярам биноклей, долго молчали. Даже им укрепления врага казались безупречными.
Каменные доспехи Кенигсберга устрашали.
      Осилят ли бетон русские герои?
Разглядывая метр за метром узкую песчаную полоску побережья, Игнатий Семенович внимательно переносил конфигурацию дотов на маленький листок блокнота , прорисовывая химическим карандашом. Думы- мысли кружились над ним. В таких серьезных фортификационных укреплениях  зацепиться не за что.
Голубая вода, нежно-золотистый песочек берега и сразу ввысь: монолит пятиметрового бетона, здесь десант обречен.
   Мысленно представил он штурм и ужаснулся...
Господи! Помоги сынам твоим!
К вечеру отползли подальше, в безопасное место. Но разведчики многозначительно молчали, разговаривать не хотелось.
     В группе разведчиков воевал теперь высокий  светловолосый парень из нового пополнения, по имени Янис. Паренек местный житель, знаток местных обычаев, с характерной прибалтийской фамилией Вальтикайне. Игнатий Семенович попросил его рассказать , что он знает о крепости.
Янис  охотно согласился, но предупредил, что рассказ будет долгим.
      С давних времен, с тринадцатого века, построен был здесь православный монастырь. Монахов в нем жило мало, человек десять, не больше. Однажды, на праздник Успения Девы Марии случилось нежданное нападение. Выглянули братья монастырские из окон центральной башни монастыря и от ужаса онемели: шведское войско к воротам приближается. Скрипят нагруженные повозки, ржут кони, рыцари доспехами гремят. 
А монахов всего десять.
Со слезами встал монах на колени перед иконой Богородицы, стал молиться. Слышат братья во Христе, как запел он:
-Царица моя преблагая, надежда моя Богородица...
Допел молитву и услышал, как стены содрогаться начали, то враги бьют стенобитными орудиями в ворота монастырские.
Неожиданно стихло все разом. Выглянул брат Иван и видит: русский отряд скачет из-за песчаных дюн, конница резвая мчится.
Впереди  витязь в доспехах княжеских, серебром кольчуга сверкает, шлем золотой, красный плащ по ветру развевается. Всадники голубые хоругви держат, знаменосцы впереди конницы скачут. Сила идет! Возрадовался Иван, кричит монахам, а они и сами  увидели конницу.
Шведам  эта битва ни к чему, стали повозки поворачивать, колонны перестраивать, не собирались они на битву. Внезапный разбой хотели совершить, ограбить монастырские припасы.
Последние повозки шведов на песчаных дюнах удаляются, а монахи решили выйти поприветствовать спасителей своих, от гибели неминуемой  их заступивших. Вынесли икону Богородицы, смотрят в ту сторону, где конница была, а она все также скачет.
Видение явилось в местности этой! Вот вам и помощь от Господа.
Много веков минуло с той поры, а случай этот не забылся у народа.
Янис посмотрел на товарищей , подмигнул голубым глазом:
-Кто за правое дело идет, тому помощь придет! Не унывайте, братцы!
    Снова склонились над картой, снова изучали местность.
Течет река Преголь по равнине, ширина ее достигает  полкилометра, иногда чуть меньше. Зеркальная гладь  как на ладони, мишенью станет любой плот или лодка. Брода нет, по мелководью не  пройти.
Ударят вражеские стволы всех калибров и один конец: костьми лечь.
  Суровые разведчики вглядывались в полевую карту, искали единственно правильное решение.
Вдруг кто-то задал вопрос Янису:
-Почему название мудреное такое, крепость Кенигсберг?
Вальтикайне оживленно подхватил  разговор:
-Гора Королей означает, в переводе с немецкого.
Его орлиный взгляд на благородном лице устремился вдаль, каждый из разведчиков подумал, что действительно в этом парне, есть что-то от короля.
Янис не спеша стал говорить:
Крепость стала опорой немецких рыцарей Тевтонского ордена  в семнадцатом веке. Нетронутой благодатью природы нравилась эта местность прусским феодалам. Прекрасная охота и рыбалка, леса сосновые и лиственные,  синее море. Рыцари построили  укрепленные замки- крепости. Главный рыцарь назывался магистром, он был разумен как ученый и силен, как воин. Вы можете в бинокли увидеть укрепления, построенные в те времена. На острове Зимлянд у недалекой реки Неман стоит такой же каменный замок, как и ратуша Кенигсберга. Янтаря море выбрасывало так много, что в замках им топили печи. Прусские короли даже стали проводить здесь обряд коронации принцев.
Давно уже нет ордена Тевтонского, а память народа сохранила названия. В восемнадцатом веке вернулись сюда русские, первым губернатором  Кенигсберга был родной отец Александра Суворова, будущего полководца.
Разведчики слушали Яниса с уважением и удивлялись:
Вот так парень! Столько знать, просто как ученый!
Янис добродушно улыбался:
-Каждое лето жил у бабушки в Кенигсберге, прямо напротив древнего Литовского вала. Может и вам случиться увидеть!
  Снова разведчики замолчали, углубились в изучение берега.
Крепость отделялась от  морского залива Куршской песчаной косой. В саму крепость был перекинут мост, но он  простреливался прямой наводкой с немецкой береговой батареи.
Глубоко заполночь вернулись разведчики в свою землянку...
Утром Игнатий Семенович решил выслушать каждого бойца, какие имеет кто предложения по штурму крепости. Подробно  записал  все предложения бойцов, после отправился с отчетом к командиру.
Но в штабе всем было не до него. Командир дивизии разговаривал по прямому проводу с Верховным Главнокомандующим.
Решение Ставки было доведено до каждого офицера:
-Немедленный штурм любой ценой.
Командир не стал выслушивать разведчиков.
-Теперь уже нет разницы, какие там амбразуры! Завтра с утра начнем лобовую атаку. Отправим штрафные батальоны, в лоб!
Подумав, он добавил:
-Часов в пять местного времени приходите, приносите свои предложения...
Игнатий Семенович понял, что командир уверен, что завтра его штаб будет на том же месте, что ничего не изменится. Командир знал наперед результат лобовой атаки, предложенный Ставкой, но ослушаться не имел права.
Приказ есть приказ.
Люди военные его выполняют.
Благоухающая разнотравьем прибалтийская земля затихла в недолгом ожидании восхода солнца...
  Коротки ночи в краю Прибалтики в летнюю пору.
С первыми лучами солнца русский лагерь пришел в движение.
Штрафные батальоны готовились к штурму. Состав батальонов самый разный: здесь солдаты из дисциплинарных подразделений, осужденные из лагерей, церковные служители монастырей и церквей. Общая беда сближает, но здесь еще и близость последнего порога, последней черты. Ни жалоб, ни плача, ни стенаний.
Лишь иногда иноки осеняют себя крестным знамением. Блатные из тюрем более предприимчивы, сооружают себе кольчуги из подсобных материалов, спешно плетут пояса из тонкого провода.
Приговор Ставки Главного Командования приближается к исполнению. Приближается время штурма.
Немцы затихли, они тоже  поражены безумной храбростью  противника. 
Страшное утро пришло.
Штрафники вошли в воду реки, спуская лодки и плотики.
Бетонные  доты громоздящиеся на другом берегу реки еще не бросили огненные залпы, не взорвались пушечной картечью.
    В безумной надежде плывут к вражескому берегу русские солдаты...
    -Ура!! -Мужскими голосами кричит многоголосый штрафной батальон.  Этот славянский боевой клич раскатился вдоль берега реки...
Штурм грянул. На недосягаемый мост ворвались штрафники.
    Поддерживающая артиллерия навела прицелы на огнедышащий  вулкан береговых укреплений.
Ударили пулеметы, за ними минометы, пушки береговых батарей. Столбы воды и огня поднялись в небо, желтый дым застелил берег. Форты Кенигсберга  обрушили всю мощь немецкой инженерии смерти на воду реки. Мгновение назад спокойная гладь воды теперь усеяна обломками лодок, плотиков, тонущими людьми, трупами. Грохот взрывов слился в одну оглушительную канонаду.
Теперь немцы бьют по орудийным расчетам русских, они стараются лишить нападающих единственной поддержки.
Шквальный огонь убивает все живое...
А все-таки десять храбрецов достигли противоположного берега, уже бегут к немцам, стоящим цепью на золотистом песке берега...
 Забыв инструкции, по сотне на одного русского бросились враги...
Смерть за спиною, но смельчаки не помнят о ней!
Вечная память бесстрашным, бойцам без выбора! Их имена знает  Господь!
Гуляет смерть по реке Преголи. Плывут трупы, стонут раненые, взывая о помощи, но снайперы не дают приблизиться санитарам.
Кошмар продолжался полдня, в пороховом облаке взрывов и жутком свисте мин. Штурм захлебнулся. Дело не продвинулось ни на шаг.
А первые штрафные батальоны уже полегли...
Приказ из Ставки. Снова пошли батальоны. Шквал огня из фортов накрыл наступавших. Листьями с древа жизни падают люди. Командиры печально опускают бинокли...
Игнатий рисовал схему, когда адъютант командующего вошел в землянку.
- Немедленно к командиру!
Игнатий пошел с товарищами, план разведчиков был составлен сообща.
Командир принял их сразу. Молодое лицо командира  бледно и устало. Адъютант раскладывает на столе полевую карту, а  командир говорит, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Видели? Штрафники идут за Россию, сами грудью на пули...
Траурно молчали разведчики.
-Разрешите доложить? - негромко начал боец Янис Вальтикайне.
-Придумали мы кое-что, но нужна помощь командования.
-Первое: нужен фургон, немецкого производства, с надписью « Ремонт водопровода».
-Второе: взрывчатка, много взрывчатки, упакованные радиоуправляемые снаряды разной мощности.
-Аусвайсы немецкие, последней модели, мундиры немецкой армии и немецкое оружие, для диверсии на территории Кенигсберга. Попробуем рвануть крепость изнутри, в шести местах, в основных фортах. Пиротехнические заряды тоже нужны, для эффекта.
Командир  пристально смотрел на разведчиков:
А не кажется ли вам, что дерзкие вы , сибиряки?
-Да их всего трое осталось в разведывательном взводе, все давно разные, со всей России.

-Вы представляете опасность вашей диверсии для вас, если ничего не получится, это гибель!
-Но, сегодня погибла дивизия, а штурм не достиг цели!
-Хорошо, уговорили, выкладывайте свой план!
-Переправимся  подальше от места штурма, километра за три выше по течению, лодки для переправы  дадут местные литовцы. Когда доберемся до крепости, взрывчатку и мины уложим поверх грунта,  на копание, углубления, просто времени нет, ночь коротка. Кое-что изобрели по необходимости, нужда заставила. Сейчас Жора Кюснер начертит схему.
Жора стал  широкоплечим, мужественным и  опытным бойцом. Теперь только Игнатий помнил того, плачущего подростка, на точке 513. Серые глаза его светились умом и жаждой битвы.
Командир отмечал по карте маршруты группы, выслушивал  хитрости операции, одобрительно кивал, седеющей головой.
Не соблюдая субординаций, командир обнял каждого разведчика.  Спросил по-отцовски:
-Боитесь идти в самое пекло?
-Боимся? Да, боимся погибнуть от случайной пули и не успеть выполнить задуманное! Поэтому и молимся перед каждым боем.
-Молитесь, а я за вас, как умею, помолюсь!
-Разрешите готовится?
-Разрешаю!- отвечал седой командир.
Игнатий Семенович с товарищами вернулся в землянку.  Снова раскинул на дощатом столе полевую карту, в  десятый раз просчитал расстояния до переправы, до первого немецкого поста, где будут проверять аусвайсы.
Опять спорили разведчики, определяя место переправы. Потом решили положиться на опыт Яниса, как местного знатока всех  Кенигсбергских  древностей.
Жора не вмешивался в горячие диспуты, сосредоточенно выводил он химическим карандашом на желтой оберточной бумаге  цифры.
Жора составлял список необходимого снаряжения для разведчиков. Неожиданно  он вмешался в разговор:
-А какие размеры у плотиков, для  плавания между рвами в крепости? Ширину рвов никто не знает!
Снова выручил Янис. Оказывается, он жил у своей бабушки в Кенигсберге, еще мальчишкой играл на  Литовском валу, знает все мелочи, все детали укреплений.
 Выполнили самое необходимое, выучили маршруты, запомнили улицы, которые предстояло увидеть.
Снова  Игнатий предупредил каждого:
-Ни одна живая душа не должна знать, что вы собираетесь в поход!  Никаких приготовлений при солдатах других рот. В землянку нельзя впускать посторонних, даже своих друзей!
-Знаем, не впервые! На дверь повесим объявление:
-Карантин по желтухе!
-Хорошо, что знаете! А теперь учите немецкий, словари я уже принес, - хмуро сообщил Игнатий. Он волновался за подготовку: слишком много деталей. Форма немецкой вспомогательной службы ремонтников еще не в землянке, еще не примеряли. Может оказаться, что не влезут в иностранные одежки, уж больно здоровые мужики вымахали! 
Кроме того пропуска немецкие, аусвайсы, тоже боль на голову! Какие они там  у врагов? Смогут ли наши их хорошо подделать? Завернут  при проверке, сразу на посту
, вот и рухнули все мечты!
Собрались через сутки. Двадцать три бойца вышли из первой линии русских траншей.
Песчаный грунт  мягко сыпался под ногами, мешал шагать. Одежду врагов бережно несли в чемоданах, чтобы не измялась. За плечами у каждого свинцовой тяжести рюкзаки, упакованные мины и взрывчатка, запас гранат и патронов. Кюснер, как самый широкоплечий, нес связанные плотики.
Ступали след в след, не разговаривали и не курили. В условном месте их ждали. Хмурый старик, в национальной одежде литовца, вывел к зарослям ивняка. Там стояли укрытые ветками лодки. Букеты из веток торчали с боков лодок.
-Как литовцы укрепили их?  - подумал Игнатий, но не спросил.
Лодочники  перекинулись с Янисом Вальтикайне несколькими словами на литовском. Когда все шесть лодок загрузили, началась переправа. Тихая вода струилась рядом, последние лучи заката окрашивали ее в розовый цвет, островки в цветущих яблонях встречались в этом месте Преголи.
Вскоре  Игнатий заметил, что лодочники  не торопятся плыть, прислушиваясь к птичьим крикам на островах. Услышав только им понятные звуки, продолжают путь по реке. Песчаные холмы противоположного берега, изогнув спины плавными волнами желтоватого песка, приближались. Далеко за ними садился в черную тучу, красный шар Солнца...
Как любил Игнатий такие тихие вечера дома!
Сейчас он понимал, что от любой, малой случайности, может рухнуть все. Даже их гибель теперь не нужна никому, надо выполнить дело, спасти тысячи людей...
Снова почувствовал бывалый разведчик, как весь он сжимается в сгусток плазмы, в комок энергии, наделенный  нечеловеческой силой. Игнатий посмотрел на товарищей: все сосредоточенно молчали, наверное, переживали те же чувства.
Переправились удачно. Лодочники не взяли денег за работу, только скромный пакет с сухарями бросили на дно одной из лодок.
Теперь разведчики открыли заветные чемоданы: надо сменить форму. Переодевались долго.  Опять Игнатий наставлял молодых, чтобы нательное белье оставили обязательно, на случай, если пройдет удачно замысел,  мундиры придется снять, а двигаться в нательном белье.
-Сами знаете, в горячке боя вас могут убить, как немцев. Кто будет слушать объяснения в бою! Потом этот мундир станет вашей последней одеждой!
Разделились на четыре звена, во главе каждого  назначен разведчик, владеющий немецким.
К дороге шли вместе, огни автомагистрали далеко светились в наступивших сумерках.
Трасса  освещалась с немецкой аккуратностью, светильники  особенно ярко горели возле поста немецкой дорожной комендатуры, по-нашему поста дорожной инспекции.
Неожиданно Игнатий Семенович дал знак: всем остановиться. В яблоневой роще у дороги, накрытый сеткой, мирно стоял немецкий фургон. Ребята чуть не закричали от радости:
Ай, командир! Ай да Иван Николаевич! Сумел все-таки!
Приготовил фургончик!
Фургон стоял пустой. Ключи зажигания лежали под сиденьем водителя.
Дальше уже ехали. К немецкому посту приблизились скоро.
Проверяющий немец внимательно листал документы. Долго сверял фото  с каждым подлинником на аусвайсах. Специальные удостоверения ремонтников проверять не стал.
-Вег!- скомандовал охранник.
-Вег!- отвечал Игнатий Семенович.
Фургон помчался.
Но бушующую радость сердца сдержал. Игнатий понимал, что перед самым въездом в крепость их могут проверить еще раз. Возможно для пропуска в крепость есть специальный знак, литер.
Поэтому лучше высадить группу раньше последней проверки, оставив в машине только шофера, Жору. А встретить фургон  в условленном месте.
Разведчики высадились недалеко от въезда в город.
Готический шпиль каменного особняка, сверкающего яркими окнами, осветила проезжающая машина.
Перед бойцами благоухал яблоневый сад. Кружил головы аромат цветущих яблонь. В глубине сада горели освещенные окна здания.
Бойцы приблизились...
Игнатий буквально распластался по стене нижнего этажа, остальные разведчики замерли в тени деревьев...
Опасен чужой сад. Загадочные тени движутся в лунном свете, но слишком необходимо узнать, что делается в стане врага.
Окна старинного особняка начинались сразу от фундамента, занавеси состояли из нескольких полос  яркой ткани. Разведчик глянул в неплотно смыкающиеся шторы.
Он увидел просторный  зал, украшенный сверкающей люстрой. Множество столов, сервированных нарядной посудой и красивыми бутылками, повязанными бантами. Особенно удивили скатерти на праздничных столах. Выполненные из атласной блестящей ткани они мягко драпировались, от этого розовый блеск ткани усиливался. А по краям каждой скатерти расцветали каймой живые цветы. Громко играл оркестр, расположившийся в глубине сверкающего зала...Бравурная музыка заглушала  голоса пирующих.
Но вдруг все стихло...
Важный военный встал из-за стола, подняв бокал.
Зал притих, музыка смолкла.
Речь военного произносилась на разговорном немецком, Игнатий не все понял. Но слово «унглюк» - неудача, разобрал сразу.
Неудача для русских, неприступный Кенигсберг стал  прежней горой королей. Военный генерал рапортовал сегодня самому Гитлеру в Германию о блестящей победе.
Два батальона русской Армии легли на переправе.
Нарядные дамы при этих словах восторженно закричали, зааплодировали.
Хайль Гитлер! Зиг хайль!
Оркестр ударил марш:
Германия всюду, весь мир есть Германия!
Все встали. Запели...
Игнатий отпрянул от окна. Сделал условный знак товарищам.
Все собрались под яблонями.
-Построимся как немцы, дальше двинемся строем. Кругом враги, прятаться бесполезно.
Воины построились, громко топая двинулись  по дорожке. На проезжей автостраде  двигались, подражая чужеземцам: вытягивая носочки, высоко поднимая ноги.
До первого форта промаршировали без происшествий.
Остановились в его спасительной тени, поражаясь невиданной мощи каменных стен. И вдруг там, где заканчивается стена форта, увидели свой фургон, тихо стоявший на обочине.
Едва не крикнув «ура» все кинулись к машине.
-Спокойно, геноссе! Смешивая русские и немецкие слова,  вещал Жора, улыбаясь от всей души.
Радости не было границ: взрывчатка и снаряжение в машине, на колесах!
Но враги рядом. В глубине плохо освещенной улицы, мимо старинной решетки какого-то особняка, вытягивая носочки блестящих сапог, вышагивал патруль.
Четверо высоких, широкоплечих немцев, печатая шаг, двигались к ним. Игнатий вдруг опешил, совершенная неожиданность случилась!
Но не растерялся Жора. Громко хлопнув дверью кабины, он направился к немцам навстречу. Идет покачиваясь, будто перебрав лишнего, изображая завзятого выпивоху.
-Ихь бин швайн! Хайль Гитлер! Зиг хайль! Кричит он на всю улицу. Патрульный ефрейтор улыбаясь, отвечает ему:
-Зиг хайль!
Стараясь обнять патрульного, изображая празднующего победу, Жора произносит набор слов, все что знает на немецком. Ефрейтор смеется, предполагая, что выпивоха едва шевелит языком.
Слышно было, как он сказал своему товарищу:
-После тяжелого боя  надо и расслабиться!
Переговариваясь , патруль проходит дальше, четкий печатный шаг немцев еще долго слышится в каменном коридоре...
Воины  выбрасывали из фургона снаряжение, работа закипела. Бойцы укладывали взрывчатку прямо в траву, вдоль страшных стен. Кровь жарко приливала к вискам Игнатия,- только  бы успеть! Ираклий выводит провод почти на мостовую. А бойцы уже закинули веревки с крючьями на каменную стену, сейчас  Янис запрыгнет на стену и спустит плотик со взрывчаткой на воду во внутреннем канале гигантского исполина. Минуты кажутся часами. Наконец Янис машет со стены:
-Поднимайте следующий плотик!
Еще через минуту все скатываются со стены, бегом мчатся к фургону, на бегу сматывая веревки с когтями, укладывая в мешок «кошки».
Фургон движется к следующему форту, но здесь  Игнатий останавливает ребят.
-Надо разбегаться. Действуем по плану. Две группы направятся к оружейным складам, а две продолжат минирование фортов. И еще: подождем смену караулов, пусть пройдут.
Снова гулко печатают шаг немцы, снова терпеливо ждут разведчики. А секунды тянутся часами.
У стен  Литовского форта неожиданная удача: разросшаяся  вишня, цветет прямо у каменной стены. Парни почти спокойно делают свою работу: раскладывают взрывчатку, ставят мины, раскладывают для детонации снаряды. Процедура с крючьями повторяется, только теперь плотики поднимают с привязанной уже взрывчаткой. Осторожно спускают их с другой стороны стены на темную воду литовского рва.
Снова мчится фургон. Снова раскладывается взрывчатка. А небо предательски светлеет, время приближается к пяти утра. Пора  двигаться к береговым  фортам.
Игнатий знал, что береговая улица упирается прямо в бетонный дот. И все-таки вздрогнул, увидев черный провал амбразуры. Здесь стало ясно, что номер с минированием не пройдет. Часовые стояли цепью, через двести метров по двое.
Игнатий, стоя на подножке фургона, видел, как немецкий часовой выстрелил на стон раненого на том берегу реки.
-Укладывайте, что осталось, в газон. Пусть хоть грохот будет от взрыва!
Вернулись на береговую улицу. Теперь все ждали сигнала: красную ракету.
Фургон поставили во двор какого-то дома, чтобы не нарваться на дополнительную проверку. Благо все дворы утопали в цветущих садах, благоухали яблони.
Все ползли на берег, вжимаясь в траву газонов.
Сигнальная ракета должна подняться с советского берега, она сигнал к взрыву в Кенигсберге...
Край неба начал розоветь.  Замерли сердца русских разведчиков.
Вдруг яркая ракета осветила набережную...
  И содрогнулась земля в крепости, десять фортов грохнули разом. Оглушили раскаты взрывав. А разведчики поливали автоматным огнем спины часовых, патрулирующих берег.
В жутком грохоте раздалось громкое « Ура!!»
Это снова  пошла на штурм сто одиннадцатая стрелковая дивизия.
Внутренние взрывы отвлекли немцев, внесли неразбериху в войска. Смешались бойцы обороны: где свои, а где чужие?
 Пользуясь замешательством противника, штурмующие  ринулись вперед. Сотни плотиков спущены на воду, на мост ворвалась штурмовая рота.
Огонь фортов не был таким плотным, как прежде. В мертвые зоны отчаянно устремились, доплывшие до вражеского берега.
Игнатий видел, как бежали бойцы в мокрой одежде к дотам на берегу, как первый храбро бросил связку гранат в  черноту амбразуры. Захлебнулась смерть, замолчал, изрыгающий огонь, дот.
Но  раздался страшный грохот: береговые батареи ударили картечью по наступающим. Жгучая боль обожгла ноги Игнатия, он потерял сознание.
Когда очнулся, увидел рукопашный бой на набережной. А по мосту шли наши советские танки!
Над ним склонился Жора Кюснер.
-Ползи к реке!- кричал Жора, а сам побежал к береговой батарее немцев.
Игнатий пополз к реке, но голова вдруг стала кружиться, а силы покидали его вместе с кровью. Хотелось, чтобы умолкли взрывы, слившиеся в сплошную канонаду.
 Зачем-то заполз в воду, пытаясь поплыть. Сил не хватало.
Вдруг Игнатий увидел лодку, с черными просмоленными боками и сетью, закрепленной за уключины и  тащившейся за ней по воде. Рослый, светлоголовый солдат без шапки, разгребал плывущие по воде трупы, медленно проталкивая лодку.
Он приговаривал:
-Братцы! Потерпите! Не перегружайте баржу! Утопнем все!
Игнатий закричал ему что-то, просил взять в лодку, но солдат отвечал:
-Нет у меня места! Держись за сеть и плыви рядом, госпиталь близко!
Солдат веслом подвинул край сети  раненому Игнатию, тот схватился за  нее и лодка медленно двинулась по реке.
Сознание покидало Игнатия, но руки судорожно сжимали ячейки сети. Когда приходил в себя, видел темную воду, лодочный борт, измученное лицо санитара, которого уже не слышал, но понимал по губам. А тот просил потерпеть. Но вдруг санитар наклонился и  протянул сеть под Игнатием, завязав ее узлом.
Последнее, что помнил Игнатий, - огромный розовый шар солнца, обжигающего глаза своим светом, нестерпимо ярким и горячим.         

           И в четвертый раз остался жив воин Игнатий, хранимый Богом и солдатской добротой.



                ЗАМОК ФРЮДЕНХОЛЬЦ



После отпуска вернулся солдат в свой сто одиннадцатый  Стрелковый батальон.
Рана душевная, была много больнее раны, полученной от немецкой мины. К счастью  Игнатий нашел свой батальон, старых товарищей бойцов.
Теперь они воевали на территории Польши, по старому: в Галиции.
По прибытии в часть оказался  Игнатий совсем в другом государстве, чужой стране.
Оказывается, польские матери осеняли сынов своих крестным знамением. Никто не стыдился веры в Бога, наоборот, это считалось достоинством каждого.
Поляки оплакивали убитых и ненавидели войну. Население относилось к русским  неплохо.
Старые боевые друзья встретили Игнатия сердечно, радостно.
Хевсур Ираклий, Жора Кюснер, сибиряк Вася искренне радовались встрече. Оказывается Ираклий тоже  ездил в отпуск в далекие горы Кавказа, в свою родную хевсурию.
Когда Игнатий рассказал о поступке жены Нины, хевсур удивленно поднял брови:
-Странно, что твоя жена себе позволяет! У кавказских народов другие законы, если бы не ждала, то и не жива бы осталась.
-Нет! Я и сейчас люблю свою Нину! Пусть будет счастлива, живет, зла ей не желаю! отвечал Игнатий своему товарищу.

Продолжалась Великая Отечественная война. Русский  стрелковый батальон приближался к местечку с мудреным названием Фрюденхольц. В этом месте находился  древний каменный замок немецких баронов, правивших  когда-то в этих местах.
Замок имел  шесть восьмиэтажных башен, круглой древней кладки. Башни соединялись могучей каменной стеной, шириной более пяти метров. На эту стену в нескольких местах были устроены въезды, так, что всадник в полном рыцарском облачении мог заезжать прямо на стену.
Стена имела каменные зубцы, узкие бойницы. Сразу за ней сверкала вода глубокого рва, через который перекидывались узкие трапы.
На входе в замок  находился подъемный мост на черных чугунных цепях, с массивным подъемным механизмом, закрытым в чехол из железных пластин.
Древняя крепость создавала сказочный мир прошлого, с рыцарями в латах, поверженными врагами и принцессами. Музейный дворик очаровывал таинственностью и витиеватой красотою.
Замок выложен из серого песчаника. Камни тщательно подогнаны в кладке, снаружи швов не видно нигде. Только во внутреннем дворе, в каменном мешке из стен и башен, можно увидеть траву, растущую в ослабленных временем швах.
Старинный замок был выбран советским командованием для дислокации стрелкового батальона.
Усталые, запыленные,  строем шли солдаты по узким улочкам городка с таким же названием, как и музейный комплекс в замке.
  Всюду стояли беленые каменные коттеджи с красными черепичными крышами, в розовой пене цветущих садов.
Польские девушки подбегали и одевали на солдат венки из цветов жасмина. Но солдатам на марше запрещалось останавливаться и разговаривать с кем бы то ни было.
Игнатий вслушивался в незнакомый, никогда ранее не слышанный им говор чужого народа.
Гость здесь не переставал удивляться. Слова неведомые, неизвестные, а смысл понятен. Оказывается, всякий славянин понимает славянское наречие.
За городком, там, где начинались кукурузные поля, военные остановились, поджидая саперов. Саперы проверили дорогу, обочины и установили колышки с табличками:
-Проверено. Мин нет.
Дальше двигались вслед за саперным взводом, к вечеру подошли к стенам старинного замка Фрюденхольц.
Медленно ступал тяжелыми пыльными сапогами Игнатий Семенович по мосту, висящему в чугунных цепях.
Им овладело чувство, что он  вошел в  тринадцатый век. Век крестовых походов, рыцарских турниров, железных масок.
Массивные ворота замка опускались на действующих рычагах. Всюду красовались гербы древнего рыцарского рода Фрюденхольц. Гербы украшали верхние этажи башен, стены и ворота.
В маленьких портиках стен, в глубине, сверкал серебряный щит с выпуклым барельефом царской короны. Над короной красовались два скрещенных дротика.
Под короной  взвился на задних лапах зверь, похожий на льва и тигра сразу. Такой же зверь  стоял над аркой ворот у входа в замок. Его огромная  раскрытая пасть  с острыми клыками вызывала неприятное чувство тревоги.
В ожидании прибытия военного начальства, Игнатий  обошел всю территорию замка. В замке был устроен музей средневековья, как исторический памятник прошлого.
Игнатий понимал, что этот древний замок и в современной войне идеально приспособлен для нападения и обороны.
Наружные галереи, каменной спиралью закрученные вокруг зданий замка могли служить укрытием бойцам. Лоджии и выступающие балкончики устроены удобно и красиво. Лестницы являлись настоящим произведением искусства. Каменные пролеты лестниц ограждались кованными решетками из металла , закрученными в сложный узор. Узор показывал, куда ведет лестничный пролет, в какие комнаты. Площадки отдыха лестниц располагались рядом с узкими окнами.
Множество соединительных переходов, застекленных цветным баварским стеклом с яркими мозаиками, украшало строгий замок. Могучие статуи рыцарей в железных доспехах стояли вдоль стен просторных залов и в коридорах.
  В комнатах находилась дорогая мебель из красного дерева. Огромные буфеты здесь вмещают столько старинной посуды, что можно  из нее накормить весь  батальон. В многочисленных шкафах с зеркалами хранилась коллекция духов и одеколонов, неизвестных порошков и кремов.
Игнатий выглянул из окна древней постройки: внизу саперы обследовали колодец.
Отступая, немцы повредили схему подачи воды в замок, водопровод не работал. Во всех колодцах замка, красиво украшенных беседками, воды не было.
В ворота заходила вновь прибывшая рота. Усталые бойцы располагались на прохладных каменных ступенях центрального входа дворца. Терпеливо ожидали, когда привезут питьевую воду.
Старый и седой сторож замка показал русским несколько искусно замаскированных колодцев. Однако и эти источники  высохли.
В ожидании воды, уставшие от жгучего солнца  солдаты, укладывались прямо на прохладный пол  дворцовых залов.
Грязные гимнастерки бойцов свидетельствовали о том, что их владельцы еще час назад  ползли к огневым точкам врага, бросались в земляные траншеи и выносили на себе раненых товарищей. Каждый нес на себе свой боезапас, и выступающий соленый пот на гимнастерках подтверждал это.
Но солдатская смекалка не позволяла сидеть и ждать.
Игнатий увидел  Жору Кюснер, который  нес огромное корыто для дождевой воды, отшучиваясь, отвечал на вопросы товарищей.
Корыто Жора водрузил на мраморный пол умывальной комнаты. Игнатий Семенович не сразу догадался  для чего. Только увидев, как Жора выливает одеколоны в корыто, понял, что затеяли большую стирку. Шампуни и лосъены, душистые смеси и бальзамы выливались на  солдатские гимнастерки.
-Пока ждем воду, постираем в немецких духах бельишко!
Ненавистные насекомые, о которых в мирной жизни никто и не вспоминал, здесь, на войне превращались в мучителей номер один. Корыто стало их могилой, душистая пена поглотила уже десятки гимнастерок, а шкафы еще не опустели.  Молодые воины расшалились, брызгали друг в друга из ярких бутылочек.
Игнатий прикрикнул на проказников, устало опустился на каменный пол: раненая нога предательски ныла. Очень хотелось отдыха, хотя старый солдат понимал, что не все проверил на новом месте, что еще не прошел подвальные помещения крепости Фрюденхольц.
Светлый день угасал, мягким розовым закатом спускался вечер...
Сумерки окутали стены, обещая долгожданный отдых бойцам.
Музейная красота древнего замка успокаивала победителей, каменные громады стен создавали иллюзию безопасности...
Скрипучие старые ворота опустились в последний раз. пропуская в замок отставшую полевую кухню. Вновь прибывшие повара с трудом отыскали в сотне комнат  дворца  штаб командира, чтобы доложить ему о численности личного состава.
Многие воины уже спали без команды, сказывалась походная усталость.
Боевой друг Ираклий отыскал Игнатия в большом зале для приема гостей, предложил:
-Пошли спать на галерею, под ней  у стены цветет жасмин. Аромат как в саду!
Игнатий возразил:
-Мы на вражеской территории, не расслабляйся!
Я бы лучше устроился на полке в буфете: там удобнее, чем на койке, ширина и тишина!
Привычка разведчиков к осторожности взяла свое: друзья улеглись спать внутри огромного дубового буфета. На полках разместились как на  деревенских полатях.
Наступила ночь. Замерла жизнь в замке Фрюденхольц.
Глубокой ночью Игнатий почувствовал, что его кто-то дергает за ногу. Его будил Ираклий.
-Ни звука! Гоша, молчи и слушай! Кто-то ходит по галерее!
С трудом отряхнув с век остатки сна, Игнатий отворил буфетную дверцу. С галереи доносился невнятный немецкий говор и странные хлопки. Тихие такие хлопки, будто из игрушечного пистолета  стреляют. Звук неприятно впивался в уши, что-то недоброе происходило совсем рядом.
В полной темноте друзья выбрались из шкафа. Осторожно ступая, держась за стенки, продвигались они на ощупь к источнику странного шума...
Вдруг ночная луна, прежде закрытая тучами, ярко осветила часть зала. Лунный свет проник через огромные мозаичные стекла, начинающиеся сразу от пола. Ираклий стремительно выхватил кинжал из ножен, одновременно придерживая трехметровую дверь на галерею, чтобы не заскрипела вдруг.
Сразу перед собой, в нескольких метрах от двери, увидели разведчики щуплые фигурки, похожие на детские. Эти фигурки бесшумно двигались среди бойцов, спящих на галерее. Лунный свет отразился от железного дула пистолета, наведенного на голову спящего бойца...
В мгновение Ираклий прыгнул на галерею, схватил и разоружил державшего пистолет. В горячке схватки Ираклий пнул второго.
Оба диверсанта оказались мальчишками, как выяснилось после, из организации   Гитлер Югенд .
 Мальчишка мужественно перенес удар Ираклия и крикнул:
-Зиг Хайль! Да здравствует победа!
Сыграли подъем. Разбудили командира.
С яркими фонариками пошли осматривать спящих.   Оказалось тридцать два убиенных, раненых нет.
Ничего себе деточки! Доложили капитану военной разведки, спавшему в графской библиотеке. Привели к нему на допрос незваных гостей. Необходимо было выяснить:
 Кто такие?
Кто послал? Где сообщники?
 Мальчики держались гордо, с достоинством. Часто делали вид, что не слышат, обращенную к ним речь переводчика. Нежные детские лица выражали взрослую ненависть к русским.
-Унтерменш! Выговаривал старший, с расстановкой  слогов.
Переводчик пояснил:
-Низкий  примитивный человек, неспособный мыслить.
А в их пиджачках нашли удостоверения  Гитлер Югенд. Одного зовут Ганс, ему одиннадцать лет, а второго Питер,  ему девять лет. Они принадлежат к молодежной организации, основанной самим Гитлером.
Недовольные допросом, ничего не узнав от маленьких диверсантов, разведчики закрыли их в одном из подвальных казематов замка.
Ираклий и Игнатий вернулись к своему спальному буфету уже засветло. Друзья не переставали удивляться, как спасла их интуиция разведчиков, предостерегла их от отдыха на галерее. Устройся бы они рядом с буфетом ,- лежали бы сейчас вместе с погибшими.
Спать расхотелось, пережитое стояло в глазах.
Белоголовые мальчишки, похожие на рязанских детей, с ненавистью смотревшие на победителей, загадочные дети Германии или Польши? 
-Ловкие и умные , наверняка хорошо учились в школе, -размышлял Игнатий Семенович.
Увиденное зло  поражает человеческую психику, угнетает ее и вызывает депрессию. Случилось похожее и с Игнатием.
Древние христиане не напрасно  имели обычай не рассказывать о плохих делах, не прославляли зло. Настроение Игнатия испортилось оттого, что до этого случая он наивно полагал, что немецкие дети рады русским освободителям. Более того, любят их.
В грустной задумчивости Игнатий курил на злосчастной галерее. Неожиданно к нему подошел  старый солдат в форме штрафника. За храбрость его перевели к ним в роту, а форму он не успел  сменить.  Звали его Алексей Иванович, фамилия Скрипченко. Родом он был из села Починки Псковской области. Благородные черты лица пожилого солдата не сочетались с  темным загаром лица и косматыми бровями.
Изящные пальцы музыканта не  подходили к неошкуренному металлу оружия. Автоматное железо в военное время не шлифовали, в целях экономии времени.  Говорил Алексей Иванович нарочито грубым голосом, подстраиваясь под общий солдатский фон, чтобы не выделяться. Слишком часто в среде простолюдинов стали  попадаться такие, которые не просто не любили интеллектуалов. а имели к ним физическую ненависть. Увидев интеллигента в своей среде, они допекали его бытовыми мелочами, превращая его существование в кошмар.
Сказывалась общая пропаганда грубости, пренебрежения к благородным правилам поведения и дворянскому воспитанию.
Давно уже  главные герои фильмов,  при всех их достоинствах, позволяли себе не придерживаться в личной жизни строгих правил бытия.
Алексей Иванович присел возле Игнатия, чувствуя к нему  непреодолимое влечение.
-Кем вы работали до войны? Спросил Алексей Иванович.
-Учителем в сельской школе. Отвечал Игнатий.
-Кто-то же воспитал  ребятишек убийц! А нам теперь расхлебывать! Сознание  уже сформировалось, это происходит до семилетнего возраста.
-Не хочется верить, что все потеряно,  что из этих мальчиков уже -никогда не вырастут добрые люди!
-Яд гитлеризма  отравил миллионы людей, в том числе и мальчишек- убийц. Каких ребят они угробили: тех, кто  брал Петродворец, воевал на Ладоге.
-Я видел мальчишек днем, они разговаривали с саперами. Наши бойцы кормили их своим хлебом, беспокоились, чтобы играя в саду, дети не наступили на мину.
Помолчали, покурили, со вздохом пуская синие струи дыма.

На следующий день живые стали готовить братскую могилу для убитых в замке Фрюденхольц. Решили привести на похороны и мальчишек, надеясь, что увидев дело своих рук, маленькие убийцы раскаются. Без клетчатых пиджачков, в белых маечках и спортивных брючках мальчики напоминали русских детей.
Глубокую братскую могилу выкопали под внутренней стеной  замка Фрюденхольц с восточной стороны. Осторожно спускали убиенных на солдатских полотенцах, в чужую каменистую землю.
Когда опустили последнего тридцать второго, командир взмахнул рукой:
-Залп!
Трижды разрывали прощальные залпы  прощальным салютом тишину  замка  Фрюденхольц.
Игнатий оглянулся, чтобы посмотреть на виновников несчастья, но не увидел их на прежнем месте, где они стояли.
Тут и другие бойцы  увидели, что мальчишки уже ловко взбирались по вертикальной стене  восточной башни, по одним им знакомым  выступам каменной кладки.
Преодолев высотный подъем, мальчишки достигли  узкой бойницы старинной башни. Старший оглянулся на солдат, стоявших возле могилы погибших... Младший стоял в проеме бойницы, готовый через мгновение спрыгнуть внутрь башни.
Белые маечки детей ярко выделялись на темном проеме бойницы...
Вдруг воздух разорвал грохот автоматной очереди.
Камнем упал вниз мальчик Ганс, а Питеру суждено было упасть  из бойницы вовнутрь башни. Убийцы погибли.
Гнетущая тишина воцарилась во дворе замка.
Сердитый голос командира произнес:
-Сдать оружие! Под арест немедленно!
Автомат Ираклия еще дымился, когда он разряжал его.
Безобразная гримаса войны показала себя во всем ужасе смерти. Детей втянули в противостояние  двух стран, оказавшуюся не по силам  ни им, ни советским бойцам.
Разум понимал, а сердце русского бойца скорбело о погибших...
-Зачем убил? - крикнул один из саперов, но молчание было ему ответом.

На следующий день  многим солдатам дали увольнение, среди них  и Игнатию.
Он прогуливался по древним залам рыцарских владений, рассматривал старинное оружие, стальные доспехи рыцарей.
Впервые увидел он  доспехи, одетые на лошадей. Разукрашенная тиснением по металлу, замысловатыми бляшками и пластинками, железная защита для коней смотрелась неподражаемо красиво.
Кроме того, облаченный в железные доспехи, конь производил впечатление грозного дракона, чудища неведомого.
Игнатий представил себе такую конницу  в походе, на марше.
Он содрогнулся в душе от их грозного вида, пугающего даже сейчас, когда они мертвы.
Представив рыцарей в боевом порядке, Игнатий удивился предкам своим, храбрым русичам.
-Приблизиться страшно, а наши деды воевали с ними и побеждали!
Вечером Игнатий подошел к командиру:
-Отпустите меня в город, хочется отдохнуть.
-Разрешаю, но помни, для русских здесь война продолжается!




АВТОРЫ ЕКАТЕРИНА И АЛЕКСЕЙ МАЛЫШЕВЫ

                ВОЕНЫЕ РАССКАЗЫ

                (ГОЛОСА ВОЙНЫ)



   ЧУДЕСНАЯ ВСТРЕЧА В КОНЦЛАГЕРЕ
                МАУТХАУЗЕН


День начинался замечательно!
Серая, с голубым отливом, машина «Победа» подъехала  к седьмому дому на улице Вишневой. Это на собственной машине, купленной за одиннадцать тысяч советских рублей, подъехал Игнатий Семенович  Малышев. Воин, учитель, просто любящий отец.
Новенькая машина привлекла внимание всех мальчишек тихой  улицы.
Вечно мечтающая о белом хлебе, бедная девчонка Катеринка, превратилась в совладелицу новенькой « Победы».
Взрослые заняли места в подъехавшей машине: скромная тетя Ира, задумчивый дядя Вася, спортивная сестренка Лида.
Вместительная « Победа» приняла всех страждущих.
Во все глаза рассматривала Катеринка убранство новенькой «Победы».
Родной отец Игнатий умело рулил по шумным центральным улицам : Вайнера, Ленина, Малышева...
Машина выехала на двухполосное  шоссе, расстилавшееся навстречу путникам. Современное асфальтированное шоссе расстилалось параллельно железной дороге. Поезда обгоняли «Победу»,  машинисты махали рукой первым владельцам советского авто.
Ветерок  врывался с легкими шалостями в уютный салон, играл девичьими кудрями. Катеринку переполняло простое счастье.
Взрослые обсуждали какие-то дела по предстоящей рыбалке на ближнем к станции Березит водоеме, а дочь слушала рокочущий бас дяди Васи, возражающий ему баритон Игнатия Семеновича  и счастливо улыбалась!
Березовые и сосновые уральские леса стоят по обе стороны от широкой автострады...  Уходят за дальний горизонт.
Кажется, что невидимая рука великана побелила яркой краской стволы нежных березок, а теплый ветерок шаловливо играет их зелеными косами, с вплетенными золотыми  нитями прихвачен
ной утренними заморозками, листвы.
Через недолгий час лес начал редеть, расступаться, показались  первые дома поселка, вытянувшегося вдоль тракта.
-Березит, - прочитала Катеринка надпись на фанерном щите близ дороги.
Могучая «Победа», взлохматив облако дорожной пыли, лихо затормозила у маленького, выбеленного, похожего на украинскую хижину-мазанку, домика.
Домик находился в самом конце поселка, на краю. Березки подступая к самому его крылечку, хороводились по зеленой полянке.
Деревья  свешивали ветки к беленому голубоватой известкой
палисаднику, уютной лавочке, сделанной в виде деревянной ладьи. Самодельные качели с плетеными из ивы сиденьями, раскачивались рядом с домиком.
На требовательный сигнал машины из домика вышла еще не старая женщина. Невысокая, в белом ситцевом , низко повязанном платочке, в рябенькой, мелким рисунком кофточке.
Доброе, с лучистыми морщинками, круглое лицо, освещалось темными, радостными глазами.
-Здравствуйте, гости дорогие!
Певучим голосом произнесла хозяйка белой хижины.
-Дедушка Михаил на работе! Сейчас придет на обед, он обходчик околотка станции « Березит».
Хозяйка была знакома с дядей Васей и отцом Игнатием, потому что подойдя к машине, поздоровалась с каждым за руку.
-А это доченька ваша? И вторая тоже?
Спросила она мужчин, слегка обнимая при этом сначала Лиду, потом Катеринку.
-Какие красавицы растут!
С доброй улыбкой продолжила хозяйка, заметив смущение девочек.
-Проходите  в дом! У меня в духовке шанешки спеют!
-Певучим голосом выводила хозяйка этой белой внутри и снаружи хижины. Маленькая хижина уже наполнялась чудесным ароматом пекущихся в русской печке шанешек.
В единственной просторной комнате накрыли длинный стол, украшенный вышитой красными розами скатертью.
Приветливо разговаривая с гостями, хозяйка успевала хлопотать возле пышущей жаром духовки, ловко вынимая из нее листы с выпечкой. Вскоре на столе появились деревянные блюда с картофельными и земляничными шанешками.
Запах горячего, ароматного  выпеченного чуда наполнил весь белый домик.
А тетя Даша уже принесла холодного молочка из погреба в запотевшем глиняном кувшине и березовый квас в белом бидоне.
Гости успели попробовали по одной, когда дверь в светлицу распахнулась и сам хозяин дома пришел с работы.
Худое, немного вытянутое ,лицо  украшали необыкновенно добрые  темные глаза. Белые, седые волосы  непокорно торчали из под старенькой кепки.
Гости вышли из-за стола и по очереди обнялись с дедом Михаилом, так звали  хозяина.
Мужчины топтались на цветных половичках среди горницы, хлопали друг друга по плечам, громко разговаривали, как будто забыв обо всем.
-Молодец ты , Гоша, что надумал приехать! А машина твоя?
Ну и здорово! А я ,признаться, уже и не ждал вас!
Рокочущим басом говорил дед Миша, совершенно не подходящим к его худому , праведному лицу.
Девочки решили не мешать мужскому застолью и попросили тетю Дашу накрыть им столик в другой комнате.
Возле огромной русской печи тетя Даша накрыла им маленький столик , поставила на него тарелку с горячими ватрушками, глиняные кружки с холодным молоком.
Никогда еще Катеринка не пробовала таких вкусных ватрушек с лесной земляникой!
Дед Миша за застольем стал рассказывать о самом больном для него моменте, о том, как попал он в немецкий плен.  В маленьком домике прослушивались все углы, поэтому и девочки слышали рассказ хозяина...
-Отступали мы.  Один за другим  оставляли города Украины...
В тот месяц оставили большой город Харьков.
А солдаты мечтали занять хоть какой-нибудь укрепленный рубеж, чтобы остановить это бесконечное отступление.
Мечтали зацепиться за этот рубеж, за землю плачущую, чтобы не двигаться дальше.
И наконец , судьба дала нам  вожделенный шанс, единственный, долгожданный.
Стрелковый батальон остановился в местечке Чугуево,  под Харьковым, в расположении красивого и благоустроенного санатория. Древние дубы в два обхвата росли возле зданий, желуди покрывали полянки.
Железная дорога проходила рядом, в километре от санатория.
Я, молодой сержант роты связи,  Михаил Малышев, обустроил наблюдательный пункт на крыше самого большого здания санатория.
Укрепил высокую антенну на крыше, проверил связь со штабом.
Оборудовал наблюдательный круглосуточный пост.
Выбранное мною здание состояло из двух этажей и высокой башенки на черепичной крыше. Санаторная постройка хорошо сохранилась, несмотря на множество налетов фашистской авиации: даже стекла в окнах почти все целы.
Красивый парк тоже сохранился: огромные старые дубы широко раскинули свои кроны, осыпая заповедные тропинки крупными желудями...Если бы не война, можно любоваться красотами той природы не один час, да не такое досталось времячко.
Дедушка замолчал, попросил закурить и продолжал:
-В том брошенном здании жила сторожиха, просто добровольная работница Глаша. Настоящая украинская красавица, статная и величавая, с черными очами и седыми косами, убранными в высокую прическу. Возраст ее определить было невозможно.
Поднялась она ко мне на верхнюю башенку, на наблюдательный пункт и говорит:
-Знаешь ли солдатик, шо мы терпим от немца? Ась?
-Слухай, шо говорю, истинную историю бачу!
Муженек мой начальником шахты работал в городе Краснодоне.
Детей у нас шестеро, один другого меньше, маленькому годик, а старшенькому восемь лет.
Пришла война. Женщинам с детьми  велели собраться на станции, а мужья пошли в ополчение, просто с ружьями на дороге встали, чтобы задержать немецкие части, пока уедут семьи из Краснодона, пока эвакуируются.
Сидим мы на вокзале, знать не знаем ничего, никаких известий.
А оказывается немец давно обошел нашу станцию, побил народное ополчение наших мужей.
 Никакого поезда не будет, потому враги кругом.
Но мы, бабы, не знали ничего, не чуяли , если сказать по народному.
Вдруг сразу вражеский немецкий отряд ворвался на станцию...
Детей оттеснили в сторону, к ним подбежали немцы в белых куртках поверх мундиров.  Каждому ребенку вставляют в вену резиновую трубочку и в отдельную  склянку-колбу кровь качают.
Матери кричат, на солдат бросаются. Да где ж там, разве одолеть негодяев. Выкачали они кровушку дитячу и съехали, а мы бросились до деток, те уже и не дышат.
Так похоронила я шестерых деток своих, а хозяина своего, человика моего, следов не нашла, где сгинул, где буйну голову сложил, мне не ведомо. Только не вернулся мой человек!
Глаша смахнула слезу со щеки и посмотрела на меня черными очами:
-Доверьте мне вам борщика сварить, я мигом зроблю!
-Вари на всю роту! Найди повара и помогай ему!
Вскоре на мой наблюдательный пункт поднялись командир Ткачук  Дмитрий Николаевич и политрук-комиссар Дмитриев Николай Николаевич.
Солдаты между собой звали его комиссаром, он и вправду настоящим комиссаром был, совестью нашей военной части.
На вид ему лет сорок с небольшим, но видел он и замечал многое, то, что и молодой не увидит.
Высокий, худощавый, с неизменным планшетом, в котором всегда находилась подробная карта местности, будь то Украина или Белоруссия.
Николай Николаевич не терял присутствия духа в самые острые моменты, а их всегда  имелось предостаточно.
Его строгое, умное лицо, с глубоко посаженными серыми глазами вглядывалось в каждого бойца, всегда было обращено к ним.
Он жил жизнью своей части: болел ее ранами, страдал ее бедами.
Осмотрев наблюдательный пункт, начальники остались довольны стратегией выбора.
Продиктовал командир Ткачук радио сообщение, чтобы передал я его в центральный военный штаб:
-Закрепились в местечке Чугуево, в бывшем санатории Райкома. Устроили оборону, но нет «гороха» и «огурцов»,
срочно присылайте, ждем с нетерпением.
«Горохом»  и «огурцами»  называли патроны и снаряды, такая шифровка названий применялась специально, чтобы вражеские радисты не догадались о чем мы говорим, потому что и немцы и русские работали в местной связи на одинаковых радиочастотах.
Отстучал радист сообщение - радиограмму в штаб батальона, но не получил желанного ответа:
-Что думает начальство о недостатке вооружений?
-Когда подвезут желанные «огурцы?
-Как действовать без «гороха, если нападет враг?
Ожидаем  час, после второй, тогда отправляет меня Николай Николаевич в штаб батальона пешком, чтобы я лично поторопил подвоз стратегического груза. Винтовки без патронов, опасны не более, чем палки!
Побежал я бегом на станцию, а дальше по шпалам железной дороги, чтобы с пути не сбиться. Через сорок минут я уже находился в штабе.
Попросил разрешения увидеть интенданта. Это мне позволили.
Докладываю ему, что заняли крайний рубеж, передовую линию обороны. Докладываю, что боезапас на исходе, отступали с боем, поиздержались.
А интендант с прохладцей меня выслушал,  медленно так отвечает:
-Враг достаточно далеко, паниковать не стоит, спокойствие сохраняйте!
«Горох» и «Огурцы» привезут во время, зря бежали.
Я не отступаю, мне лично поручили проверить доставку боезапаса.
Тогда вызвал интендант провожатого, повел он меня на оружейный склад. Подхожу я к оружейному складу и вижу две повозки, запряженные обыкновенными неповоротливыми быками.
В каждой повозке восседали двое рабочих трудовой армии.  Они, перебивая друг друга, стали объяснять мне, что быков еще не поили, что никак нельзя животным отказать в воде, поэтому надо ехать к реке...
Рассуждали рабочие неплохо, но мне было не до рассуждений. Враг мог напасть в любую минуту, безоружные товарищи ждали меня как единственного  Спасителя. Рассчитывать на то, что враги подождут было полным безумием.
Я уговаривал возчиков всеми способами, какие знал, объяснял обстановку, но для них мои горячие крики ничего не означали.
-Ждите! Погрузим, приедем. Ждите!
В полном смятении чувств решился я вернуться в свою роту в расположение части.
Бегом помчался я назад той же дорогой, подъехал немного на попутной железнодорожной дрезине и меньше чем через полчаса подбегал к своему наблюдательному пункту.
Солдаты обедали. Ароматный дымок вился над полевой кухней.  Повариха Глаша в белой косынке наливала солдатские котелки огромной поварешкой. Присоединился и я к общей трапезе.
Неожиданно к обедающим подошел комиссар, пригласил меня пройти в кабинет командира для доклада.
Выслушав мои объяснения, помрачнел, сосредоточенно нахмурился.
-На крыше , в наблюдательном пункте сидит сам командир, пойди , заменишь его. Возьмешь мой полевой бинокль и будешь следить за горизонтом. Возможно нам повезет и обстановка не изменится в течение дня.
Через недолгих полчаса  я уже сидел на крыше наблюдательного пункта с большим биноклем ,винтовкой и малой рацией, поддерживая прямую связь с интендантом батальона.
День уходил. Солнце раскаленным красным шаром садилось в дымную степь. Вдали что-то гремело и горело, со стороны города Харькова слышались пушечные выстрелы.
В окуляры моего бинокля  хорошо просматривалась проселочная дорога от нашего санатория на станцию Чугуево.
Проселок петлял по выгоревшей степи, ни кустика, ни деревца, только седой, выгоревший на солнце ,теплушник.
Относительная тишина нарушалась лишь пением птиц в кронах дубов...
Неожиданно до меня донеслось далекое и протяжное русское « Ура!»
Странно, но «Ура» кричали не по-русски!
Я прислушался, да, звук «р
» не проговаривался полностью.
Снова прильнул я к окулярам бинокля.
Неожиданно увидел цепочку немцев, идущих развернутой цепью.
С закатанными до локтя рукавами, в высоких черных крагах, с автоматами, сверкающими металлом в закатных розоватых лучах...
Время от времени немцы кричали хором «Ура», по особому выговаривая звук «Р».
Кубарем скатился я с крыши  и побежал к командиру в кабинет.
-Немцы! Немецкий отряд идет сюда! Они шагают развернутым строем и кричат русское « Ура!».
-Немедленно сообщайте в штаб батальона!
Приказал  Ткачук.
Вбежав к радисту, я объяснил ему обстановку.
Радист набрал условный код, начал передачу:
-Видим немцев.  На вид примерно рота. Передвигаются пешим строем, время от времени кричат русское» Ура!».
Минуту штабной радист молчал. Потом ответил:
-На вашем направлении не может быть врага. К вам идут русские солдаты. Если они кричат на русском, значит воздержитесь от всякого боя!
-Да что вы говорите! Видим немцев! Идут на нас!
 А из штаба повторяют прежнее.
Тогда мы побежали на чердак вместе с командиром, снова прильнули к окулярам биноклей: теперь сомнения исчезли, потому что можно было рассмотреть лица врагов, кокарды на фуражках офицеров, запасные рожки с патронами, торчащие их высоких сапог.
Шагали немцы, вытягивая ногу, как на параде, спокойно улыбались...
Сомнений не было: на нас шел вражеский отряд.
Дмитрий Николаевич приказал мне вернуться к радисту и трижды передать в штаб батальона сообщение о нападении немецкого отряда. Просить помощи, а также «гороху» с « огурцами».
 Приказ командира я выполнил  точно: поочередно с молоденьким радистом передавали мы сообщение о немецком десанте на нашем участке обороны.
Передавали срочные радиограммы пока не услышали ближний бой почти под окнами радиорубки.
Расстреливали последние патроны, потому что весь боезапас мы расстреляли отступая на этот рубеж.
Снова пришлось отступать, прячась за стволами могучих деревьев парка: столетние дубы спасали нас от вражеских пуль.
Автоматные очереди не простреливали могучие стволы, не достигали цели. Многие солдаты спаслись.
Вместе с радистом Колей выбежали мы на берег реки: Северный Донец величаво растекался по широкой долине... Две пары быков, запряженные в повозки, пили воду на мелководье.
Возчики спокойно курили трубки на берегу. Я закричал, что было силы:
-Патроны в повозках??
-Нема-е!
Отвечали бородачи.
Аще  быков поим, не грузились даже!
Плюнув с досады, я побежал прочь, к штабу части.
Мы надеялись добежать до штаба и там получить патроны.
Но справа, из кустов, появились немцы, неизвестно как оказавшиеся здесь.
Раздалось рявкающее:
-Хальт!
В наши спины уперлись стволы немецких автоматов, так нас взяли в плен. А судьба штаба батальона мне неизвестна до сих пор.
Дядя Миша грустно замолчал, раскуривая трубку.
Игнатий Семенович подлил всем мужчинам домашней ягодной настойки, которую принесла им заботливая тетя Даша.
-А теперь послушайте, как я нашел Мишу в самом центре Гитлеровской берлоги.
Игнатий Семенович стал рассказывать о чудесной встрече в концлагере Маутхаузен.

Советским разведчикам дали недолгий отдых после тяжелых боев под древним городом Краковым
Для полного спокойного отдыха решили выбрать местечко Заренхольц. Здесь русских военных поселили в городской управе или мэрии городка.
Комфортабельность каждого здания продумана в Германии до мелочей. Поэтому две большие чистые комнаты, отданные разведчикам, представляли собою прекрасное жилье.
Русские парни в первые же дни отдыха обследовали все здание  мэрии Заренхольц, им интересно было познакомиться с обычаями другого народа.
Оказывается при регистрации гражданских браков молодоженам вручали подарки от фюрера. Кроме не заполненных чековых книжек, сумму не удалось узнать, наверное она была разной, для разных категорий населения, вручали сочинения самого Гитлера.
Красивые кожаные переплеты, фотографии, художественные рисунки украшали сочинения гения из людоедов, гения фашизма.
Оказывается в Германии заботились о семейном чтении молодых семей, о их морали и морали будущих потомков.
Книги печатались готическим шрифтом, чтобы подчеркнуть приобщенность сочинителя к традициям немецкого народа. Разговорный немецкий язык знали многие разведчики, знали и обычный газетный шрифт. Но готический шрифт трудов Гитлера  оказался для них труден.
Почему-то всем хотелось понять идеологию врага, как докатился он до зверств и войн. Хотелось докопаться до сути , поэтому разведчики стали читать труды бесноватого фюрера.
В небольшой книге «Застольные разговоры Гитлера» раскрывается политическая программа  будущего вождя народов, его жизненное кредо. Вот некоторые отрывки из текстов:
-Такое обилие детей, какое сейчас мы наблюдаем в России, в срок первом году, может доставить нам много хлопот, потому что русские дети принадлежат к стойкой расе, которая может вынести более суровые испытания, чем мой изнеженный народ.
Любой из нас, выпив стакан сырой воды тотчас тяжело заболеет. А русские живут в грязи, пьют жуткую воду из замусоренных рек и колодцев, но ничем  не болеют.
В России немцы вынуждены каждый вечер глотать лекарство антибрин, чтобы не заболеть...
Откровения Гитлера вызывали изумление неискушенных русичей, не подозревающих о вражеских помыслах.
Далее в той же книге солдаты читали:
-Рост численности русских и так называемых украинцев недопустим,  он будет представлять угрозу для нас, немцев. Мы заинтересованы, чтобы они не размножались, чтобы земля, считавшаяся ранее русской, полностью заселилась другими народами. Для оставшихся русских вполне достаточно научиться немного читать и писать на немецком.
Ни в коем случае высшее образование!
Можно позволить им выучить правила дорожного движения, но не более того!
С ужасом, замораживающим душу, смотрел Игнатий на страницу 452 Фертаг.
-На каждой остановке городского транспорта в послевоенной России будут продавать круглосуточно водку и наркотики...
Какие подлецы! Потрясала продуманность ударов!

За окном мэрии расцветала природа, теплые апрельские деньки радовали уставших бойцов. Здешний климат очень похож на климат южных областей России, Кавказа и Крыма.
Всюду набухали и распускались почки деревьев, крупными бутонами покрылись груши, посаженные  вдоль роскошных немецких..автомагистралей.
Дороги имели внутреннее стеклянное покрытие, такое прочное, что даже артиллерийские обстрелы не причиняли им ни малейшего вреда. Широкие автострады с двусторонним движением уже тогда, в сорок пятом году.
Вдоль дорог всюду посажены фруктовые деревья, сливы, груши.
Сельский учитель Игнатий  в своем довоенном житии ничего такого не знал и не видел.
Гитлер стремился быть похожим на римских императоров, поэтому благоустраивал дороги.
А русские солдаты присматриваясь к заграничной жизни печально вздыхали: такого благоустройства в России не скоро достигнут.
Но недолог отдых военных. Вскоре отправили  Игнатия Семеновича в находящийся неподалеку концлагерь Маутхаузен - каменный дом, если перевести дословно с немецкого.
На трофейной немецкой машине отправились бойцы- разведчики в концлагерь. Машина бесшумно  и комфортно мчалась по автостраде, среди цветущих деревьев и кустов, природа бушевала ,радуясь весне.
А русским даже не верилось, что сейчас они увидят логово Минотавра.
Сначала подъехали к кованным железным воротам.
Ворота открыты настежь. Вышки пусты, на них нет охранников.
Колючая проволока взорвана в нескольких местах, печи крематория не дымят.
Первыми из машины вышли саперы, с полным набором противоминной техники двинулись вперед. Бойцы проверяли каждый сантиметр дороги, сразу ставили заранее взятые таблички:
- Проверено, мин нет.
Медленно , вслед за саперами вошли в лагерь. Длинные, кирпичные бараки из кирпича распахнутым прямоугольником обрамляли плац. На фасадах бараков было написано светлой краской:
-Приватизировано Геббельсом.
Русские переглянулись между собой:
-Что еще за штука? Не слышали никогда такого слова!
Посреди площади павильон без стен, похожий на навес. Под этим навесом разверзался в преисподнюю плац. Глубокий каменный провал дышал холодом подземелья и сыростью.
Длинная лестница без перил вела вниз, в глубь каменного чрева горы.
Повсюду на брусчатке плаца , у входа в павильон, у спуска  в подземелье лежали брошенные холщовые сумки с широкими ремнями. Это с помощью их выносили пленники камень из каменного провала на свежий воздух. Каменный груз взваливался на костлявые плечи узников, русских военнопленных, а те задыхаясь, поднимали каменные куски наверх, перешагивая сто  одну каменную ступень Маутхаузена.
Красив базальтовый камень Маутхаузена! Серый с белыми размывами, розовый, яркий.  Даже голубоватые цвета добывались здесь.
Часовыми Каменного дома были лощеные эссэсовцы, стоявшие на каменных площадках лестницы, всегда готовые пристрелить обессилевшего невольника или столкнуть его в стометровый шурф каменного провала.
Породистые, специально обученные псы, рычали от ярости, оскаливая клыки. Адова работа пленных видна заношенными ремнями заплечных сумок.
Где же владельцы сумок, рабы двадцатого века?
-Не скажет ни камень, ни крест где легли, во славу вы Русского Стяга...
Вслух произнес Жора Кюснер  слова известной песни о героях...
Заботливые англичане, участвующие в комиссии, отыскали свидетеля трагических событий в каменоломнях Маутхаузена.
Осведомленный  служащий , проживающий неподалеку, работал в лагере. Звали его Иоганн, а попросту Ганс.
Ганс охотно пояснял приехавшим обычаи и  правила концлагеря.
-Здесь в Маутхаузене трудились именно русские пленные, численность лагерников скрывалась, всякие цифры считались военной тайной.
Многие миротворческие комиссии, прибывшие в лагерь с проверкой условий жизни заключенных, часто разделяли судьбу пленников, их убивали.
Да примет Господь души погибших мучеников!

До последнего вздоха верили герои в грядущее освобождение. Оно пришло в Маутхаузен... Русские мечтали о своей далекой, крестьянской Родине, отказавшейся от собственных пленных.
Пока Игнатий размышлял о высоких материях, скромный служащий Ганс пояснял:
-Слева от плаца вы можете наблюдать плантации многолетнего лука, далее грядки с цветной капустой, брюссельской розовой капустой, далее еще... Ганс замолчал, внимательно вглядываясь в лица слушателей:
-Овощи выращивались только на человеческом пепле, отходы привозили из крематория...
-Кроме того  человеческий пепел частично вывозился на поля Германии, но не всегда немецкие фермеры разрешали засыпать пеплом свои пашни, хотя этот продукт из Маутхаузена был особенно дешев.
На участников комиссии зрелище лагерного огорода производило гнетущее впечатление, как пример дикого зверства. Среди  фисташковой зелени салата и тонких стеблей лука отчетливо виднелись обгорелые фаланги человеческих пальцев.
Невероятно и страшно!
Но огородный кошмар был не последним. Комиссия приближалась к огромным складам. На зданиях складов также светло-голубой краской написано:
-Приватизировано Геббельсом!
В кирпичных складах лежали многие тонны одежды, которая уже никогда не пригодиться тем, кто носил ее.
Здесь же находились склады лагерной форменной одежды узников: куртки из полосатой, редкая ткани, наподобие старинного миткаля, а также деревянные башмаки.
Сопровождающий комиссию служащий Ганс пояснил:
-Деревянной обуви нет сносу, очень прочная обувь. Поэтому освободившиеся башмаки складывали в новые коробки.
- Возможно башмаки ждут новых хозяев!
Лица присутствующих потемнели от такого чудовищного предположения.
А недалеко от склада обуви размещался склад рюкзаков, сумок и чемоданов, напоминая вокзальный багаж, навсегда потерянный пассажирами, почившими навеки.
Разведчики отошли от пахнущих затхлостью складов, вдохнули чистого воздуха, остановились.
Над лагерем Маутхаузен парили стаи белокрылых облаков, чистых и нежных. В Германию пришла радостная весна!
Скромный проводник Ганс опять остановился возле незнакомого здания, напоминающего ремесленный цех.
-Наверное опять какой-то ужас! - воскликнул боец Жора Кюснер. Теперь он вырос, возмужал, стал настоящим русским богатырем: мужественное лицо, серые пронзительные  глаза, накинутая поверх мундира защитная плащ-палатка.
-Вы почти угадали! Местная мыловарня из человеческого сырья.
Работа мыловарни тщательно скрывалась, но местные жители знали правду: погибшие жертвы привозили сюда, к вечно кипящим котлам.
Адские котлы топились на современный манер: электричеством.
Пузырился кипяток с едкими добавками, жертвы отваривались...
Но Господь не благословил промысел людоедов: мыло отвратительно пахло и совсем не мылилось.
Гитлеровские слуги меняли состав химикатов, но могильный материал не годился для пользования живыми людьми. Русские не могли больше сдерживать свое возмущение. Преступление здесь вершилось неслыханное. Перед ними демонстрировали настоящий вопиющий документ исторического суда.
До какой крайности можно дойти, возвеличивая свою нацию, а другие унижая до животных.
Потрясение от увиденного сомкнуло людям уста, тягостное молчание повисло в воздухе.
А где-то в далеких северных лесах ждали милых сынов, мужей и братьев.
  Тишина застыла над концлагерем Маутхаузена: не скрипят рычаги с подвешенными трупами, не дымит крематорий, не кипят котлы мыловарни. Не стучит арифмометром очкастый бухгалтер лагеря, австриец Дорфман, определяя стоимость волос и золотых зубов плененных.
Солдаты остановились у штабелей, куда сама смерть складывала беззащитную добычу. Зрелище непереносимое даже для грубого мужчины, а женщин  в такие места совсем нельзя пускать.
Простые русские солдаты - освободители с какими-то житейскими недостатками, в этом логове Гитлера казались милосердными посланниками Ангелов Божьих.
Но никто не встречал долгожданных, не взрывался весенний воздух ликующими криками освобожденных рабов...
Враг злобен до конца, он не допустил такого ликования, позаботился о смерти узников.
Дальше случилось событие безмерной важности для одного из разведчиков, для Игнатия Семеновича.
Осмотр Маутхаузена заканчивался у широкой площадки перед огромным крематорием.
На площадке складировались безжизненные оболочки человеческих душ не преданные земле, покинувшие свои пристанища, приготовлены к уничтожению огнем. Брошенные в кучи под открытым небом, ожидали человеческие останки своеобразную очередь перед пылающим чревом  кирпично-железного минотавра...
Безмолвно покоилось погибшее человечество уже отрешенное от всего земного.
Все, случившееся далее, представляет собою  замечательное чудо и с трудом поддается описанию...
Под впечатлением увиденного, Игнатий Семенович остановился возле иссохших останков и не пошел с остальными бойцами прочь, на выход из страшного лагеря.
Он вглядывался в останки русских солдат, напоминающие скелеты, набросанные вповалку друг на друга.
Игнатий стоял рядом с трупами, сам не зная для чего и почему.
Возможно среди этого Дантесового ада  еще теплится жизнь в каком-то скелете?
Внутренний голос разведчика шептал ему:
-Не спеши, Гоша!
Сам не понимая почему, медленно двинулся солдат по дорожке, петляющей между штабелей трупов, замерших в самых невероятных позах, застывших в последней муке...
Взгляд живого бойца скользил от лица к лицу, в поисках слабых знамений жизни, в безотчетной  и безумной надежде.
Дух тления витал над штабелями, тяжелый смрад душил смелого, дерзнувшего подойти, в то время как его товарищи ушли, прикрыв лица воротниками шинелей.
Казалось, все лежащие были несомненно и безнадежно мертвы.
Маутхаузен считался особым лагерем даже среди известных жестокостью режима, концлагерей.
Во всяком, даже  самом жестоком режиме лагерной охраны, всегда найдется маленькая отдушина, хотя бы один часовой, тайно сочувствующий заключенным страдальцам. Такой вдруг подаст лишний чайник воды  или котелок постной каши в темноту смрадного барака.
Все равно как бывает в зоосаде, рядом с вывеской «Зверей не кормить!»  вдруг окажется белая булка хлеба...
Маутхаузен не имел даже такого, естественного в строгой изоляции случая.
Тлеющие останки лежали неподвижно...
Голова кружилась от опасных испарений, но воин боролся с головокружением и тошнотой, ведомый неясным предчувствием.
Вдруг нечто едва шевельнулось, попав в поле зрения солдата...
Шорох или шепот?
Возможно шелест доносился откуда-то сверху от грандиозного холма жутких тел.
Может быть ветерок шелестит травой? Но на территории лагеря не растет ни одной травинки: все съедено заключенными.
-Неужели начались галлюцинации от трупного смрада? - успел подумать Игнатий, как вдруг скелетное приведение поднялось  из груды мертвых тел, из самой вершины трупной пирамиды, а за тем бессильно опустилось обратно.
-Кто-то живой есть! Там, в трупах! - закричал товарищам  испуганный Игнатий Семенович. Не помня себя, забыв о предосторожностях, пробрался солдат к шевелящемуся телу, напоминающему святые мощи.
Обескровленный смертник, тускнеющими глазами взирал на освободителя, принимая  живого русского солдата за виденный во сне образ. Всем смертям назло пленный теплился жизнью как теплится слабый огонек лампадки в разрушенном бомбой храме.
-Гоша! Гоша! - повторял узник.
Но как мог он знать домашнее имя Игнатия, каким звали бойца в родной деревне? Сейчас голос спасаемого показался ему знакомым, даже очень знакомым.
Совершенно голый узник дергался, пытаясь встать. От него и раздавался шепот:
-Гошенька! Брательник! Не узнаешь??
Теперь слезы ручьем лились из глаз пленного.
-Миша я! Миша! Брательник твой!
Игнатий осторожно взял на руки почти невесомое тело, торопясь уйти прочь от смердящего склада.
Все члены комиссии недоумевающе смотрели, как Игнатий принес и бережно положил на брусчатку спасенного узника.
-Голос брата Миши  не изменился, только стал очень тихим.
Объяснял товарищам Игнатий  Семенович.
Брата Мишу завернули в плащ-палатку, поместили в машину.
Никто не стыдился счастливых слез, глядя на чудесно спасенного. Жора Кюснер дозвонился до ближайшего госпиталя, договорился об отдельной палате для Миши.
Единственный живой узник из тысяч погибших! Больше недели лежал он на складе трупов без воды и пищи.
До войны многодетная семья братьев Малышевых растила трудами  бабушки Екатерины Даниловны девятерых прекрасных сынов, сильных и добрых. С первых дней Великой Отечественной все дружные братья ушли на фронт. Никаких известий о них Игнатий не имел, это первая встреча с братом.
Радостно и горячо билось сердце в груди сурового воина Игнатия.
-Ах, Мишенька-Миша! Красавец ты наш, богатырь деревенский!
Сейчас приедут врачи, помогут тебе!
-Нет , брат! В госпиталь не вези, не надо! Поздно меня лечить!
-Дай наглядеться на тебя! Расскажи, жива ли деревня наша? Есть ли Россия?  А какое число теперь? Месяц какой?
Миша шептал не переставая, наверное, ему казалось, что он кричит, спрашивая своего брата обо всем сразу, но его голос лишь тихо шелестел.
Приехали врачи. Осмотрели Мишу. Изумились редкостному случаю в их практике. Вес узника при росте сто семьдесят сантиметров составлял тридцать пять килограммов.
-Наверное молитвами матери нашей, бабушки Екатерины, живы  остались мы!
А мать действительно молилась за них, любимых детей своих, не имея никакой помощи, кроме Божьей.
Пройдя три круга смерти встретились русские братья в чужой и далекой Германии.

В маленькой и чистенькой горнице давно погасла лампа, в ней сгорел керосин. А все Малышевы  сидели  за столом, слушая радостную и печальную повесть.
Наконец дядя Вася нарушил тишину вопросом:
-Пенсию - то дали тебе, Миша?
-За пенсию не спрашивай! Спасибо, что не постреляли, когда война кончилась. Работаю путеобходчиком,  слава Господу! Жив и ладно!
-А здоровье? Как здоровье твое, Миша?
-Наладилось, но заболел сахарным диабетом. Лечусь помаленьку.
В горнице снова наступило молчание, но скоро дядя Вася нарушил его:
-Мы с Гошей деньжат привезли тебе, прими, не обижай нас. Мы оба хорошо зарабатываем: Гоша уроки физики ведет, а я начальник холодильного поезда.
Вошла тетя Даша со свечой в руке, поставила ее на стол в подсвечник.
-Что братики? Не пугайтесь, свет у нас каждую ночь отключают. Вот и подсвечник всегда на столе!
За окном уже мерцало предрассветное тихое сияние. Светлело небо, окрашиваясь розоватой полосой на горизонте.
День начинался замечательно!
Серая, с голубым отливом, машина «Победа» подъехала  к седьмому дому на улице Вишневой. Это на собственной машине, купленной за одиннадцать тысяч советских рублей, подъехал Игнатий Семенович  Малышев. Воин, учитель, просто любящий отец.
Новенькая машина привлекла внимание всех мальчишек тихой  улицы.
Вечно мечтающая о белом хлебе, бедная девчонка Катеринка, превратилась в совладелицу новенькой « Победы».
Взрослые заняли места в подъехавшей машине: скромная тетя Ира, задумчивый дядя Вася, спортивная сестренка Лида.
Вместительная « Победа» приняла всех страждущих.
Во все глаза рассматривала Катеринка убранство новенькой «Победы».
Родной отец Игнатий умело рулил по шумным центральным улицам : Вайнера, Ленина, Малышева...
Машина выехала на двухполосное  шоссе, расстилавшееся навстречу путникам. Современное асфальтированное шоссе расстилалось параллельно железной дороге. Поезда обгоняли « Победу»,  машинисты махали рукой первым владельцам советского « Авто».
Ветерок  врывался с легкими шалостями в уютный салон, играл девичьими кудрями.
Катеринку переполняло человеческое счастье.
Взрослые обсуждали какие-то дела по предстоящей рыбалке на ближнем к станции Березит водоеме, а дочь слушала рокочущий бас дяди Васи, возражающий ему баритон Игнатия Семеновича  и счастливо улыбалась!
Березовые и сосновые уральские леса стоят по обе стороны от широкой автострады...  Уходят за дальний горизонт.
Кажется, что невидимая рука великана побелила яркой краской стволы нежных березок, а теплый ветерок шаловливо играет их зелеными косами, с вплетенными золотыми  нитями прихвачен
ной утренними заморозками, листвы.
Через недолгий час лес начал редеть, расступаться, показались  первые дома поселка, вытянувшегося вдоль тракта.
«Березит» - прочитала Катеринка надпись на фанерном щите близ дороги.
Резвая «Победа», взлохматив облако дорожной пыли, лихо затормозила у маленького, выбеленного, похожего на украинскую хижину-мазанку, домика.
Домик находился в самом конце поселка, на краю. Березки подступая к самому его крылечку, хороводились по зеленой полянке.
Деревья  свешивали ветки к беленому голубоватой известкой
палисаднику, уютной лавочке, сделанной в виде деревянной ладьи. Самодельные качели с плетеными из ивы сиденьями, раскачивались рядом с домиком.
На требовательный сигнал машины из домика вышла еще не старая женщина. Невысокая, в белом ситцевом, низко повязанном платочке, в рябенькой, мелким рисунком кофточке.
Доброе, с лучистыми морщинками, круглое лицо, освещалось темными, радостными глазами.
-Здравствуйте, гости дорогие!
Певучим голосом произнесла хозяйка белой хижины.
-Дедушка Михаил на работе! Сейчас придет на обед, он обходчик околотка станции « Березит».
Хозяйка была знакома с дядей Васей и отцом Игнатием, потому что подойдя к машине, поздоровалась с каждым за руку.
-А это доченька ваша? И вторая тоже?
Спросила она мужчин, слегка обнимая при этом сначала Лиду, потом Катеринку.
-Какие красавицы растут!
С доброй улыбкой продолжила хозяйка, заметив смущение девочек.
-Проходите  в дом! У меня в духовке шанешки спеют!
-Певучим голосом выводила хозяйка этой белой внутри и снаружи хижины. Маленькая хижина уже наполнялась чудесным ароматом пекущихся в русской печке шанешек.
В единственной просторной комнате накрыли длинный стол, украшенный вышитой красными розами скатертью.
Приветливо разговаривая с гостями, хозяйка успевала хлопотать возле пышущей жаром духовки, ловко вынимая из нее листы с выпечкой. Вскоре на столе появились деревянные блюда с картофельными и земляничными шанешками.
Запах горячего, ароматного  выпеченного чуда наполнил весь белый домик.
А тетя Даша уже принесла холодного молочка из погреба в запотевшем глиняном кувшине и березовый квас в белом бидоне.
Гости успели попробовали по одной, когда дверь в светлицу распахнулась и сам хозяин дома пришел с работы.
Худое , немного вытянутое ,лицо  украшали необыкновенно добрые  темные глаза. Белые , седые волосы  непокорно торчали из под старенькой кепки.
Гости вышли из-за стола и по очереди обнялись с дедом Михаилом, так звали  хозяина.
Мужчины топтались на цветных половичках среди горницы, хлопали друг друга по плечам, громко разговаривали, как будто забыв обо всем.
-Молодец ты , Гоша, что надумал приехать! А машина твоя?
Ну и здорово! А я ,признаться, уже и не ждал вас!
Рокочущим басом говорил дед Миша, совершенно не подходящим к его худому , праведному лицу.
Девочки решили не мешать мужскому застолью и попросили тетю Дашу накрыть им столик в другой комнате.
Возле огромной русской печи тетя Даша накрыла им маленький столик , поставила на него тарелку с горячими ватрушками, глиняные кружки с холодным молоком.
Никогда еще Катеринка не пробовала таких вкусных ватрушек с лесной земляникой!
Дед Миша за застольем стал рассказывать о самом больном для него моменте , о том, как попал он в немецкий плен.  В маленьком домике прослушивались все углы, поэтому и девочки слышали рассказ хозяина...
-Отступали мы.  Один за другим  оставляли города Украины...
В тот месяц оставили большой город Харьков.
А солдаты мечтали занять хоть какой-нибудь укрепленный рубеж, чтобы остановить это бесконечное отступление.
Мечтали зацепиться за этот рубеж, за землю плачущую, чтобы не двигаться дальше.
И наконец, судьба дала нам  вожделенный шанс, единственный, долгожданный.
Стрелковый батальон остановился в местечке Чугуево,  под Харьковым, в расположении красивого и благоустроенного санатория. Древние дубы в два обхвата росли возле зданий, желуди покрывали полянки.
Железная дорога проходила рядом, в километре от санатория.
Я, молодой сержант роты связи,  Михаил Малышев, обустроил наблюдательный пункт на крыше самого большого здания санатория.
Укрепил высокую антенну на крыше, проверил связь со штабом.
Оборудовал наблюдательный круглосуточный пост.
Выбранное мною здание состояло из двух этажей и высокой башенки на черепичной крыше. Санаторная постройка хорошо сохранилась, несмотря на множество налетов фашистской авиации: даже стекла в окнах почти все целы.
Красивый парк тоже сохранился: огромные старые дубы широко раскинули свои кроны, осыпая заповедные тропинки крупными желудями...Если бы не война, можно любоваться красотами той природы не один час, да не такое досталось времячко.
Дедушка замолчал, попросил закурить и продолжал:
-В том брошенном здании жила сторожиха, просто добровольная работница Глаша. Настоящая украинская красавица, статная и величавая, с черными очами и седыми косами, убранными в высокую прическу. Возраст ее определить было невозможно.
Поднялась она ко мне на верхнюю башенку, на наблюдательный пункт и говорит:
-Знаешь ли солдатик, шо мы терпим от немца? Ась?
-Слухай, шо говорю, истинную историю бачу!
Муженек мой начальником шахты работал в городе Краснодоне.
Детей у нас шестеро , один другого меньше, маленькому годик, а старшенькому восемь лет.
Пришла война. Женщинам с детьми  велели собраться на станции, а мужья пошли в ополчение, просто с ружьями на дороге встали, чтобы задержать немецкие части, пока уедут семьи из Краснодона, пока эвакуируются.
Сидим мы на вокзале, знать не знаем ничего, никаких известий.
А оказывается немец давно обошел нашу станцию, побил народное ополчение наших мужей.
 Никакого поезда не будет, потому враги кругом.
Но мы, бабы , не знали ничего, не чуяли , если сказать по народному.
Вдруг сразу вражеский немецкий отряд ворвался на станцию...
Детей оттеснили в сторону, к ним подбежали немцы в белых куртках поверх мундиров.  Каждому ребенку вставляют в вену резиновую трубочку и в отдельную  склянку-колбу кровь качают.
Матери кричат, на солдат бросаются. Да где ж там, разве одолеть негодяев. Выкачали они кровушку дитячу и съехали, а мы бросились до деток, те уже и не дышат.
Так похоронила я шестерых деток своих, а хозяина своего, человика моего, следов не нашла, где сгинул, где буйну голову сложил, мне не ведомо. Только не вернулся мой человек!
Глаша смахнула слезу со щеки и посмотрела на меня черными очами:
-Доверьте мне вам борщика сварить, я мигом зроблю!
-Вари на всю роту! Найди повара и помогай ему!
Вскоре на мой наблюдательный пункт поднялись командир Ткачук  Дмитрий Николаевич и политрук-комиссар Дмитриев Николай Николаевич.
Солдаты между собой звали его комиссаром, он и вправду настоящим комиссаром был, совестью нашей военной части.
На вид ему лет сорок с небольшим, но видел он и замечал многое, то что и молодой не увидит.
Высокий, худощавый, с неизменным планшетом, в котором всегда находилась подробная карта местности, будь то Украина или Белоруссия.
Николай Николаевич не терял присутствия духа в самые острые моменты, а их всегда  имелось предостаточно.
Его строгое, умное лицо, с глубоко посаженными серыми глазами вглядывалось в каждого бойца, всегда было обращено к ним.
Он жил жизнью своей части: болел ее ранами, страдал ее бедами.
Осмотрев наблюдательный пункт, начальники остались довольны стратегией выбора.
Продиктовал командир Ткачук радио сообщение, чтобы передал я его в центральный военный штаб:
Закрепились в местечке Чугуево, в бывшем санатории Райкома.
Устроили оборону, но нет «гороха» и «огурцов».
Срочно присылайте. Ждем с нетерпением.

«Горохом»  и «огурцами»  называли патроны и снаряды, такая шифровка названий применялась специально, чтобы вражеские радисты не догадались о чем мы говорим, потому что и немцы и русские работали в местной связи на одинаковых радиочастотах.
А возможно враги и подкинули нам эту наживку, вражеские лазутчики.
Отстучал радист сообщение- радиограмму в штаб батальона, но не получил желанного ответа:
-Что думает начальство о недостатке вооружений?
-Когда подвезут желанные «огурцы?
-Как действовать без «гороха, если нападет враг?
Ожидаем  час, после второй, тогда отправляет меня Николай Николаевич в штаб батальона пешком, чтобы я лично поторопил подвоз стратегического груза. Винтовки без патронов, опасны не более, чем палки!
Побежал я бегом на станцию, а дальше по шпалам железной дороги, чтобы с пути не сбиться. Через сорок минут я уже находился в штабе.
Попросил разрешения увидеть интенданта. Это мне позволили.
Докладываю ему, что заняли крайний рубеж, передовую линию обороны. Докладываю, что боезапас на исходе, отступали с боем, поиздержались.
А интендант с прохладцей меня выслушал,  медленно так отвечает:
-Враг достаточно далеко, паниковать не стоит, спокойствие сохраняйте!
«Горох» и «Огурцы» привезут во время, зря бежали.
Я не отступаю, мне лично поручили проверить доставку боезапаса.
Тогда вызвал интендант провожатого, повел он меня на оружейный склад. Подхожу я к оружейному складу и вижу две повозки, запряженные обыкновенными неповоротливыми быками.
В каждой повозке восседали двое рабочих трудовой армии.  Они, перебивая друг друга, стали объяснять мне, что быков еще не поили, что никак нельзя животным отказать в воде, поэтому надо ехать к реке...
Рассуждали рабочие неплохо, но мне было не до рассуждений. Враг мог напасть в любую минуту, безоружные товарищи ждали меня как единственного  Спасителя. Рассчитывать на то, что враги подождут, было полным безумием.
Я уговаривал возчиков всеми способами, какие знал, объяснял обстановку, но для них мои горячие крики ничего не означали.
-Ждите! Погрузим, приедем. Ждите!
В полном смятении чувств решился я вернуться в свою роту в расположение части.Бегом помчался назад той же дорогой, подъехал немного на попутной железнодорожной дрезине и меньше чем через полчаса подбегал к своему наблюдательному пункту.
Солдаты обедали. Ароматный дымок вился над полевой кухней.  Повариха Глаша в белой косынке наливала солдатские котелки огромной поварешкой. Присоединился и я к общей трапезе.
Неожиданно к обедающим подошел комиссар, пригласил меня пройти в кабинет командира для доклада.
Выслушав мои объяснения, помрачнел, сосредоточенно нахмурился.
-На крыше, в наблюдательном пункте сидит сам командир, пойди, заменишь его. Возьмешь мой полевой бинокль и будешь следить за горизонтом. Возможно нам повезет и обстановка не изменится в течение дня.
Через недолгих полчаса  я уже сидел на крыше наблюдательного пункта с большим биноклем ,винтовкой и малой рацией, поддерживая прямую связь с интендантом батальона.
День уходил. Солнце раскаленным красным шаром садилось в дымную степь. Вдали что-то гремело и горело, со стороны города Харькова слышались пушечные выстрелы.
В окуляры моего бинокля  хорошо просматривалась проселочная дорога от нашего санатория на станцию Чугуево.
Проселок петлял по выгоревшей степи, ни кустика, ни деревца, только седой, выгоревший на солнце, теплушник.
Относительная тишина нарушалась лишь пением птиц в кронах дубов...
Неожиданно до меня донеслось далекое и протяжное русское « Ура!»
Странно, но «Ура» кричали не по-русски!
Я прислушался, да , звук «Р
» не проговаривался полностью.
Снова прильнул я к окулярам бинокля.
Неожиданно увидел цепочку немцев, идущих развернутой цепью.
С закатанными до локтя рукавами, в высоких черных крагах, с автоматами, сверкающими металлом в закатных розоватых лучах...
Время от времени немцы кричали хором «Ура», по особому выговаривая звук «Р».
Кубарем скатился я с крыши  и побежал к командиру в кабинет.
-Немцы! Немецкий отряд идет сюда! Они шагают развернутым строем и кричат русское « Ура!».
-Немедленно сообщайте в штаб батальона!
Приказал  Ткачук.
Вбежав к радисту, я объяснил ему обстановку.
Радист набрал условный код, начал передачу:
-Видим немцев.  На вид примерно рота. Передвигаются пешим строем, время от времени кричат русское» Ура!».
Минуту штабной радист молчал. Потом ответил:
-На вашем направлении не может быть врага. К вам идут русские солдаты. Если они кричат на русском, значит воздержитесь от всякого боя!
-Да что вы говорите! Видим немцев! Идут на нас!
 А из штаба повторяют прежнее.
Тогда мы побежали на чердак вместе с командиром, снова прильнули к окулярам биноклей: теперь сомнения исчезли, потому что можно было рассмотреть лица врагов, кокарды на фуражках офицеров, запасные рожки с патронами, торчащие их высоких сапог.
Шагали немцы, вытягивая ногу, как на параде, спокойно улыбались...
Сомнений не было: на нас шел вражеский отряд.
Дмитрий Николаевич приказал мне вернуться к радисту и трижды передать в штаб батальона сообщение о нападении немецкого отряда. Просить помощи, а также «гороху» с « огурцами».
 Приказ командира я выполнил  точно: поочередно с молоденьким радистом передавали мы сообщение о немецком десанте на нашем участке обороны.
Передавали срочные радиограммы пока не услышали ближний бой почти под окнами радиорубки.
Расстреливали последние патроны, потому что весь боезапас мы расстреляли отступая на этот рубеж.
Снова пришлось отступать, прячась за стволами могучих деревьев парка: столетние дубы спасали нас от вражеских пуль.
Автоматные очереди не простреливали могучие стволы, не достигали цели. Многие солдаты спаслись.
Вместе с радистом Колей выбежали мы на берег реки: Северный Донец величаво растекался по широкой долине... Две пары быков, запряженные в повозки, пили воду на мелководье.
Возчики спокойно курили трубки на берегу.
Я закричал, что было силы:
-Патроны в повозках??
-Нема - е!
Отвечали бородачи.
- Аще  быков поим, не грузились даже!
Плюнув с досады, я побежал прочь, к штабу части.
Мы надеялись добежать до штаба и там получить патроны.
Но справа, из кустов, появились немцы, неизвестно как оказавшиеся здесь.
Раздалось рявкающее:
-Хальт!
В наши спины уперлись стволы немецких автоматов, так нас взяли в плен. А судьба штаба батальона мне неизвестна до сих пор.
Дядя Миша грустно замолчал, раскуривая трубку.
Игнатий Семенович подлил всем мужчинам домашней ягодной настойки, которую принесла им заботливая тетя Даша.
-А теперь послушайте, как я нашел Мишу в самом центре Гитлеровской берлоги.
Игнатий Семенович стал рассказывать, как случилась  чудесная встреча с братом в концлагере Маутхаузен.

Советским разведчикам дали недолгий отдых после тяжелых боев под древним городом Краковым
Для полного спокойного отдыха решили выбрать местечко Заренхольц. Здесь русских военных поселили в городской управе или мэрии городка.
Комфортабельность каждого здания продумана в Германии до мелочей. Поэтому две большие чистые комнаты, отданные разведчикам, представляли собою прекрасное жилье.
Русские парни в первые же дни отдыха обследовали все здание  мэрии Заренхольц, им интересно было познакомиться с обычаями другого народа.
Оказывается при регистрации гражданских браков молодоженам вручали подарки от фюрера. Кроме не заполненных чековых книжек, сумму не удалось узнать, наверное она была разной, для разных категорий населения, вручали сочинения самого Гитлера.
Красивые кожаные переплеты, фотографии, художественные рисунки украшали сочинения гения из людоедов, гения фашизма.
Оказывается в Германии заботились о семейном чтении молодых семей, об их морали и морали будущих потомков.
Книги печатались готическим шрифтом, чтобы подчеркнуть приобщенность сочинителя к традициям немецкого народа. Библия для немцев имеет готический шрифт.
Разговорный немецкий язык знали многие разведчики, знали и обычный газетный шрифт. Но готический шрифт трудов Гитлера  оказался для них труден.
Почему-то всем хотелось понять идеологию врага, как докатился он до зверств и войн. Хотелось докопаться до сути, поэтому разведчики стали читать труды бесноватого фюрера.
В небольшой книге «Застольные разговоры Гитлера» раскрывается политическая программа  будущего вождя народов, его жизненное кредо. Вот некоторые отрывки из текстов:
-Такое обилие детей, какое сейчас мы наблюдаем в России, в срок первом году, может доставить нам много хлопот, потому что русские дети принадлежат к стойкой расе, которая может вынести более суровые испытания, чем мой изнеженный народ.
Любой из нас, выпив стакан сырой воды тотчас тяжело заболеет.
А русские живут в грязи, пьют жуткую воду из замусоренных рек и колодцев, но ничем  не болеют.
В России немцы вынуждены каждый вечер глотать лекарство антибрин, чтобы не заболеть...
Откровения Гитлера вызывали изумление неискушенных русичей, не подозревающих о вражеских помыслах.
Далее в той же книге солдаты читали:
-Рост численности русских и так называемых украинцев недопустим,  он будет представлять угрозу для нас, немцев. Мы заинтересованы, чтобы они не размножались, чтобы земля, считавшаяся ранее русской, полностью заселилась другими народами.
Для оставшихся русских вполне достаточно научиться немного читать и писать на немецком.
Ни в коем случае высшее образование!
Можно позволить им выучить правила дорожного движения, но не более того!
С ужасом, замораживающим душу, смотрел Игнатий на страницу 452 Фертаг.
-На каждой остановке городского транспорта в послевоенной России будут продавать круглосуточно водку и наркотики...
- Какие подлецы! Потрясала продуманность ударов!
За окном мэрии расцветала природа, теплые апрельские деньки радовали уставших бойцов. Здешний климат очень похож на климат южных областей России, Кавказа и Крыма.
Всюду набухали и распускались почки деревьев, крупными бутонами покрылись груши, посаженные  вдоль роскошных немецких автомагистралей.
Дороги имели внутреннее стеклянное покрытие, такое прочное, что даже артиллерийские обстрелы не причиняли им ни малейшего вреда. Широкие автострады с двусторонним движением уже тогда, в сорок пятом году.
Вдоль дорог всюду посажены фруктовые деревья, сливы, груши.
Сельский учитель Игнатий  в своем довоенном житии ничего такого не знал и не видел.
Гитлер стремился быть похожим на римских императоров, поэтому благоустраивал дороги.
А русские солдаты, присматриваясь к заграничной жизни, печально вздыхали: такого благоустройства в России не скоро достигнут.
Но недолог отдых военных. Вскоре отправили  Игнатия Семеновича в находящийся неподалеку концлагерь Маутхаузен - каменный дом, если перевести дословно с немецкого.
На трофейной немецкой машине отправились бойцы- разведчики в концлагерь. Машина бесшумно  и комфортно мчалась по автостраде, среди цветущих деревьев и кустов, природа бушевала, радуясь весне.
А русским даже не верилось, что сейчас они увидят логово Минотавра.
Сначала подъехали к кованным железным воротам.
Ворота открыты настежь. Вышки пусты, на них нет охранников.
Колючая проволока взорвана в нескольких местах, печи крематория не дымят.
Первыми из машины вышли саперы, с полным набором противоминной техники двинулись вперед. Бойцы проверяли каждый сантиметр дороги, сразу ставили заранее взятые таблички:
- Проверено, мин нет.
Медленно, вслед за саперами вошли в лагерь. Длинные, кирпичные бараки из кирпича распахнутым прямоугольником обрамляли плац. На фасадах бараков было написано светлой краской:
-Приватизировано Геббельсом.
Русские переглянулись между собой:
-Что еще за штука? Не слышали никогда такого слова!
Посреди площади павильон без стен, похожий на навес. Под этим навесом разверзался в преисподнюю плац. Глубокий каменный провал дышал холодом подземелья и сыростью.
Длинная лестница без перил вела вниз, в глубь каменного чрева горы.
Повсюду на брусчатке плаца , у входа в павильон, у спуска  в подземелье лежали брошенные холщовые сумки с широкими ремнями. Это с помощью их выносили пленники камень из каменного провала на свежий воздух. Каменный груз взваливался на костлявые плечи узников, русских военнопленных, а те, задыхаясь, поднимали каменные куски наверх, перешагивая сто одну каменную ступень Маутхаузена.
Красив базальтовый камень из Маутхаузена! Серый с белыми размывами, розовый, яркий.  Даже голубоватые цвета добывались здесь.
Часовыми Каменного дома были лощеные эссэсовцы, стоявшие на каменных площадках лестницы, всегда готовые пристрелить обессилевшего невольника или столкнуть его в стометровый шурф каменного провала.
Породистые, специально обученные псы, рычали от ярости, оскаливая клыки. Адова работа пленных видна заношенными ремнями заплечных сумок.
- Где же владельцы сумок, рабы двадцатого века?
-Не скажет ни камень, ни крест где легли, во славу  Российского стяга...
Вслух произнес Жора Кюснер  слова известной песни о героях...
Заботливые англичане, участвующие в комиссии, отыскали свидетеля трагических событий в каменоломнях Маутхаузена.
Осведомленный  служащий, проживающий неподалеку, работал в лагере. Звали его Иоганн, а попросту Ганс.
Ганс охотно пояснял приехавшим обычаи и  правила концлагеря.
-Здесь в Маутхаузене трудились именно русские пленные, численность лагерников скрывалась, всякие цифры считались военной тайной.
Многие миротворческие комиссии, прибывшие в лагерь с проверкой условий жизни заключенных, часто разделяли судьбу пленников, их убивали.
Да примет Господь души погибших мучеников!

До последнего вздоха верили герои в грядущее освобождение. Оно пришло в Маутхаузен... Русские мечтали о своей далекой, крестьянской Родине, отказавшейся от собственных пленных.
Пока Игнатий размышлял о высоких материях, скромный служащий Ганс пояснял:
-Слева от плаца вы можете наблюдать плантации многолетнего лука, далее грядки с цветной капустой, брюссельской розовой капустой, далее еще... Ганс замолчал, внимательно вглядываясь в лица слушателей:
-Овощи выращивались только на человеческом пепле, отходы привозили из крематория...
-Кроме того,  человеческий пепел частично вывозился на поля Германии, но не всегда немецкие фермеры разрешали засыпать пеплом свои пашни, хотя этот продукт из Маутхаузена был особенно дешев.
На участников комиссии зрелище лагерного огорода производило гнетущее впечатление, как пример дикого зверства. Среди  фисташковой зелени салата и тонких стеблей лука отчетливо виднелись обгорелые фаланги человеческих пальцев.
Невероятно и страшно!
Но огородный кошмар был не последним!
Комиссия приближалась к огромным складам.
На зданиях складов также светло-голубой краской написано:
-Приватизировано Геббельсом!
В кирпичных складах лежали многие тонны одежды, которая уже никогда не пригодиться тем, кто носил ее.
Здесь же находились склады лагерной форменной одежды узников: куртки из полосатой, редкая ткани, наподобие старинного миткаля, а также деревянные башмаки.
Сопровождающий комиссию служащий Ганс пояснил:
-Деревянной обуви нет сносу, очень прочная обувь. Поэтому освободившиеся башмаки складывали в новые коробки. Возможно башмаки ждут новых хозяев!
Лица присутствующих потемнели от такого чудовищного предположения.
А недалеко от склада обуви размещался склад рюкзаков, сумок и чемоданов, напоминая вокзальный багаж, навсегда потерянный пассажирами, почившими навеки.
Разведчики отошли от пахнущих затхлостью складов, вдохнули чистого воздуха, остановились.
Над лагерем Маутхаузен парили стаи белокрылых облаков, чистых и нежных. В Германию пришла радостная весна!
Скромный проводник Ганс опять остановился возле незнакомого здания, напоминающего ремесленный цех.
-Наверное опять какой-то ужас!
Воскликнул боец Жора Кюснер. Теперь он вырос, возмужал, стал настоящим русским богатырем: мужественное лицо, серые пронзительные  глаза, накинутая поверх мундира защитная плащ-палатка.
-Вы почти угадали! Местная мыловарня из человеческого сырья.
Работа мыловарни тщательно скрывалась, но местные жители знали правду: погибшие жертвы привозили сюда, к вечно кипящим котлам.
Адские котлы топились на современный манер: электричеством.
Пузырился кипяток с едкими добавками, жертвы отваривались...
Но Господь не благословил промысел людоедов: мыло отвратительно пахло и совсем не мылилось.
Гитлеровские слуги меняли состав химикатов, но могильный материал не годился для пользования живыми людьми.
Русские не могли больше сдерживать свое возмущение.
Преступление неслыханное. Перед ними демонстрировали настоящий вопиющий документ исторического суда.
До какой крайности можно дойти, возвеличивая свою нацию, а другие унижая до ранга животных.
Потрясение от увиденного сомкнуло людям уста, тягостное молчание повисло в воздухе.
А где-то в далеких северных лесах ждали милых сынов, мужей и братьев.
  Тишина застыла над концлагерем Маутхаузена: не скрипят рычаги с подвешенными трупами, не дымит крематорий, не кипят котлы мыловарни. Не стучит арифмометром очкастый бухгалтер лагеря, австриец Дорфман, определяя стоимость волос и золотых зубов плененных.
Солдаты остановились у штабелей, куда сама смерть складывала беззащитную добычу. Зрелище непереносимое даже для грубого мужчины, а женщин  в такие места совсем нельзя пускать.
Простые русские солдаты- освободители с какими-то житейскими недостатками, в этом логове Гитлера казались милосердными посланниками Ангелов Божьих.
Но никто не встречал долгожданных, не взрывался весенний воздух ликующими криками освобожденных рабов...
Враг злился до конца, он не допустил такого ликования, позаботился о смерти узников.
Дальше случилось событие безмерной важности для одного из разведчиков, для Игнатия Семеновича.
Осмотр Маутхаузена заканчивался у широкой площадки перед огромным крематорием.
На площадке складировались безжизненные оболочки человеческих душ не преданные земле, покинувшие свои пристанища, приготовлены к уничтожению огнем. Брошенные в кучи под открытым небом, ожидали человеческие останки своеобразную очередь перед пылающим чревом  кирпично-железного минотавра...
Безмолвно покоилось погибшее человечество уже отрешенное от всего земного.
Все, случившееся далее, представляет собою  замечательное чудо и едва ли поддается описанию...
Под впечатлением увиденного, Игнатий Семенович остановился возле иссохших останков и не пошел с остальными бойцами прочь, на выход из страшного лагеря.
Он вглядывался в останки русских солдат, напоминающие скелеты, набросанные вповалку друг на друга.
Игнатий стоял рядом с трупами, сам не зная для чего и почему.
Возможно, среди этого дантова ада  еще теплится жизнь в каком-то скелете?
Внутренний голос разведчика шептал ему:
-Не спеши, Гоша!
Сам не понимая почему, медленно двинулся солдат по дорожке, петляющей между штабелей трупов, замерших в самых невероятных позах, застывших в последней муке...
Взгляд живого бойца скользил от лица к лицу, в поисках слабых знамений жизни, в безотчетной  и безумной надежде.
Дух тления витал над штабелями, тяжелый смрад душил смелого, дерзнувшего подойти, в то время как его товарищи ушли, прикрыв лица воротниками шинелей.
Казалось, все лежащие были несомненно и безнадежно мертвы.
Маутхаузен считался особым лагерем даже среди известных жестокостью режима, концлагерей.
Во всяком, даже  самом жестоком режиме лагерной охраны, всегда найдется маленькая отдушина, хотя бы один часовой, тайно сочувствующий заключенным страдальцам. Такой вдруг подаст лишний чайник воды  или котелок постной каши в темноту смрадного барака.
Все равно как бывает в зоосаде, рядом с вывеской:
-Зверей не кормить!
Вдруг окажется белая булка хлеба...
Маутхаузен не имел даже такого, естественного в строгой изоляции случая.
Тлеющие останки лежали неподвижно...
Голова кружилась от опасных испарений, но воин боролся с головокружением и тошнотой, ведомый неясным предчувствием.
Вдруг нечто едва шевельнулось, попав в поле зрения солдата...
Шорох или шепот?
Возможно шелест доносился откуда-то сверху от грандиозного холма жутких тел.
Может быть ветерок шелестит травой? Но на территории лагеря не растет ни одной травинки: все съедено заключенными.
-Неужели начались галлюцинации от трупного смрада?
Успел подумать Игнатий, как вдруг скелетное приведение поднялось  из груды мертвых тел, из самой вершины трупной пирамиды, а за тем бессильно опустилось обратно.
-Кто-то живой есть! Там, в трупах! - закричал товарищам  испуганный Игнатий Семенович.
Не помня себя, забыв о предосторожностях, пробрался солдат к шевелящемуся телу, напоминающему святые мощи.
Обескровленный смертник, тускнеющими глазами взирал на освободителя, принимая  живого русского солдата за виденный во сне образ. Всем смертям назло пленный теплился жизнью, как теплится слабый огонек лампадки в разрушенном бомбой храме.
-Гоша! Гоша! - повторял узник…
Но как мог он знать домашнее, ласковое имя Игнатия, каким звали бойца в родной деревне?
Сейчас голос спасаемого показался ему знакомым, даже очень знакомым.
Совершенно голый узник дергался, пытаясь встать. От него и раздавался шепот:
-Гошенька! Брательник! Не узнаешь?? - теперь слезы ручьем лились из глаз пленного.
-Миша я! Миша! Брательник твой!
Игнатий осторожно взял на руки почти невесомое тело, торопясь уйти прочь от смердящего склада.
Все члены комиссии недоумевающе смотрели, как Игнатий принес и бережно положил на брусчатку спасенного узника.
-Голос брата Миши  не изменился, только стал очень тихим.
Объяснял товарищам Игнатий  Семенович.
Брата Мишу завернули в плащ-палатку, поместили в машину.
Никто не стыдился счастливых слез, глядя на чудесно спасенного.
Жора Кюснер дозвонился до ближайшего госпиталя, договорился об отдельной палате для Миши.
Единственный живой узник из тысяч погибших! Больше недели лежал он на складе трупов без воды и пищи.
До войны многодетная семья братьев Малышевых растила трудами  бабушки Екатерины Даниловны девятерых прекрасных сынов, сильных и добрых. С первых дней Великой Отечественной все дружные братья ушли на фронт. Никаких известий о них Игнатий не имел, это первая встреча с братом.
Радостно и горячо билось сердце в груди сурового воина Игнатия. Он еще не знал, что другие братья исчезли на просторах мировой войны и не вернутся уже никогда.
-Ах, Мишенька - Миша! Красавец ты наш, богатырь деревенский!
Сейчас приедут врачи, помогут тебе!
-Нет, брат! В госпиталь не вези, не надо! Поздно меня лечить!
-Дай наглядеться на тебя! Расскажи, жива ли деревня наша? Есть ли Россия?  А какое число теперь? Месяц какой?
Миша шептал не переставая, наверное, ему казалось, что он кричит, спрашивая своего брата обо всем сразу, но его голос лишь тихо шелестел.
Приехали врачи. Осмотрели Мишу. Изумились редкостному случаю в их практике. Вес узника при росте сто семьдесят сантиметров составлял тридцать пять килограммов.
-Наверное, молитвами матери нашей, бабушки Екатерины, живы  остались мы!
А мать действительно молилась за них, любимых детей своих, не имея никакой помощи, кроме Божьей.
Пройдя три круга смерти, встретились русские братья в чужой и далекой Германии.
В маленькой и чистенькой горнице давно погасла лампа, в ней сгорел керосин. А все Малышевы  сидели  за столом, слушая радостную и печальную повесть.
Наконец дядя Вася нарушил тишину вопросом:
-Пенсию - то дали тебе, Миша?
-За пенсию не спрашивай! Спасибо, что не постреляли нас, когда война кончилась. Работаю путеобходчиком,  слава Господу! Жив и ладно!
-А здоровье? Как здоровье твое, Миша?
-Наладилось, но заболел сахарным диабетом. Лечусь помаленьку.
В горнице снова наступило молчание, но скоро дядя Вася нарушил его:
- Мы с Гошей деньжат привезли тебе, прими, не обижай нас. Мы оба хорошо зарабатываем: Гоша уроки физики ведет, а я начальник холодильного поезда.
Вошла тетя Даша со свечой в руке, поставила ее на стол в подсвечник.
-Что братики? Не пугайтесь, свет у нас каждую ночь отключают. Вот и подсвечник всегда на столе!
За окном уже мерцало предрассветное тихое сияние. Светлело небо, окрашиваясь розоватой полосой на горизонте.
Навсегда запомнила Катеринка многозначный номер на руке узника Маутхаузена и рассказ отца о спасении родного брата.




                ЭПИЛОГ


На этих событиях тысяча девятьсот сорок пятого года завершаются военные рассказы нашего деда и отца Игнатия Семеновича Малышева.
Отец вернулся с войны израненным. Кроме ранений, описанных в рассказах, было еще несколько. В рукопашном бою немец проткнул его бок штыком насквозь и только Господь помог ему победить врага и выстоять в страшный час.
Другой случай был еще опаснее. В разведке они зашли на минное поле и под Игнатием Семеновичем взорвалась пехотная мина. И снова произошло чудо. Взрыв и осколки убили всех вокруг, а его, стоящего в самом центре, только изранило в ноги, откуда врачи потом долго извлекали куски железа и на ногах у него были заметны утраты мышечных тканей.  Но и это не все.
На руке у него не хватало двух пальцев, отрубленных осколками.
И вот последнее серьезное ранение – один осколок глубоко проник в голову и к сожалению, по словам врачей, его нельзя было извлечь без опасности для жизни. До последнего дня наш дедушка страдал от этого осколка и основной причиной его смерти было обострение воспаления вокруг инородного тела.
После войны Игнатий Семенович возглавил школу в Свердловске, нынешнем Екатеринбурге, был избран депутатом городского совета, увидел своих внуков Александра и Алексея, соавтора этой книги с его рассказами.
Просим наших читателей, особенно церковных людей и священников, помолиться за упокой воина Игнатия.






               Посвящается миллионам советских военнопленных, ставших на родине узниками Гулага. Пусть никогда не повторятся испытанные ими бедствия.

               

                ПЛЕН ВОИНА



Мне пришлось на войне попасть в плен, в страшное голодное заключение, где я, как и многие, должен был умереть.
Фашистский плен для советского солдата был только половиной медали, за которым всегда следовал нежданно второй плен на собственной земле. У коммунистов. На родине любых пленных  заклеймили позором, считали врагами народа и преследовали еще долго после войны.
Как же я попал в плен?
Вот с этого дня и начинается моя страшная рукопись.
Сражались мы отчаянно. После неравного боя наш поредевший стрелковый полк отступал под обстрелом. Отходили все в разбросанном, разбитом строе по редколесью. Здесь все и случилось, непоправимое и горькое.
Бой тогда был нами проигран из-за оружия. И все потому, что мы, русские, сражались еще одними старыми, пятизарядными винтовками. Шли под шквальный обстрел с царским оружием девятнадцатого века конструкции Мосина. Тяжелый затвор нужно было после каждого выстрела приводить в боевое положение. Прибавьте сюда еще время на прицеливание, сильнейшую отдачу после выстрела и необходимость заряжать новую обойму всего лишь из пяти патронов. Достоинством старой винтовки была ее безотказность, большая убойная сила на значительном расстоянии, возможность в ближнем бою атаковать длинным стволом со штыком. В стрелковом тире старушка Мосина могла бы поспорить с автоматом. Но в боевой  обстановке требовалась молниеносная скорость, а не точность.
 Рой автоматных пуль сметал все на своем пути.  А винтовка только медленно выбивала из строя несколько человек. Винить тут было некого, техника Германии в те годы была превосходна, их новые автоматы впервые применялись в большой войне. Мы отчаянно щелкали устаревшими затворами, целились, попадали или промахивались, но не могли успеть нанести большой урон наступающим врагам.
А немцы нещадно обстреливали нас автоматами. Не жалея патронов, враги косили нас длинными очередями из многих рожков новейших «шмайссеров».
Штурмовые гранаты у фашистов тоже были всегда наготове. Иногда они ими пользовались. Взрыв прогремел очень близко, и тут меня выбрала судьба. Меня ранило в бок. Осколок наступательной гранаты распорол кровеносный сосуд. Рана сама казалась небольшой, но кровь! Кровь так и текла алым ручьем на землю. Я еще мог двигаться. Но правая нога уже вся была в крови. Требовалась остановка. Потеря большого количества красного вещества означала самые плохие последствия для моего здоровья. Срочно рассудив, я пришел к такому решению. Надо перевязать злую рану тут же, чтобы остановить повязкою истечение горячей крови.
На такой боевой случай простой солдат завсегда носит в заплечном мешке белый бинт. Который и обеспечивает возможность заняться таким личным делом. Для проведения медицинской процедуры я присел у высокого дерева. Быстро расстегнул форму, размотал белый бинт и дело пошло.
Но план мой не удался. Винтовку пришлось отложить. И тот момент, когда перевязка уже заканчивалась, произошло непоправимое. Словно гром ударил среди ясного неба! Я услышал голос настоящего немца: «Хэндэ Хох! Руки вверх!»
Смерть моя! Передо мной стоял фашист и за ним подходил другой. Лес уже был полон ими. Но они не стали меня убивать.
Вот так я и попал в немецкий плен.
Обтянутый колючей проволокой концентрационный лагерь для советских военнопленных фашисты держали в тихом населенном пункте Любань Ленинградской области. Нас пленных, на родине власти приравнивали к предателям, всячески позорили и клеймили, разглагольствуя о невозможности плена для истинных советских солдат. Кабинетная логика у нас была сильнее беспартийной реальности.
Но и немцы-то совсем не считали нас друзьями и относились к нам именно как к пленным врагам.
Нас бросили в огромное бывшее овощехранилище, врытое в сырую землю. Это и было скорбное жилище для множества пленных. Силы быстро оставляли израненных, больных и голодных людей. Здесь по лестнице несколько ступеней вели в узкий проход между лежанками в два уровня.
По тыловой стенке барака на нарах ютились недвижные еще самые здоровые насельники. Но под деревянными нарами на голой земле покоились тоже узники, но которые уже потеряли даже физическую возможность забраться хотя бы на первый уровень древесных нар.
Эти последние нижние места были земляными нарами. Обессиленные, больные пленные из них уже не вылезали. Их вытаскивали оттуда. Но уже мертвыми…
Холодных мертвецов увозили ежедневно на ручных санках и бесцеремонно сбрасывали в большую могильную яму. Сбрасывали в яму, как негодные человеческие отходы. Такая грязная могила находилась неподалеку от мрачного темного барака.
Стояла русская зима и поэтому умерших солдат мерзлой землей не засыпали, считая это лишним трудом. Где-то далеко ничего не знали об этом их матери, жены и сироты. Пленные пропадали без вести навсегда.
До моего прибытия в лагерь смерти, когда, видно, такой ямы еще не было, людей вообще не хоронили. Мертвецов складывали друг на друга, как доски. Покойников нагромождали вдоль колючей проволоки, с левой стороны барака, как жуткие дрова.
Прямо в трех шагах от такого штабеля проходила дорога узников на голодную лагерную кухню. Мы, истощенные пленные, только один раз в целый день, покачиваясь, стояли на этой дороге в очереди за прозрачной баландой – супом .
 Тут никто уже не обращал внимания на жуткий склад мертвецов. Все голодные были одержимы одной мыслью. Как бы скорее заполучить свою порцию баланды. Да еще мечтали о том, чтобы варево было погуще. Но наши мечты здесь никогда, никогда не сбывались. Фашисткая лагерная баланда была, образно говоря, такой, что «крупинка крупинку погоняет».
Кормление такое рано или поздно приводило всех нас к медленной смерти. Наступала жестокая церемония похорон. А вернее сказать циничная очистка барака от трупов была чудовищно проста. Она проводилась каждое утро. Выполняли ее несколько пленных, еще достаточно здоровых, а по нашему пленному выражению – «ходячих».
Ходячие, под руководством самого толстого полицая барака, брались за костлявые ноги и освобождали «нижний этаж нар» от легких истощенных мертвецов. Здесь о жизни полумертвому человеку напоминало только огромное низкое небо. Облака или тучи мелкого снега клубились на высоте, и вдруг, изредка высвечивалось откровение ярко-голубых просветов.
Но барак муравейник не пустел. Он снова и снова пополнялся новыми служивыми людьми с бушующего далекого фронта. И он всегда был заселен до отказа.
Наконец произошел такой случай, о котором следует упомянуть. Вытащили могильщики из-под нар некоего человека, по всему как мертвеца. Но данный мертвец-то был еще живой. Просто находился в бессознательном состоянии. Один из русских пленных, участвовавший в церемонии при очистке жилища от трупов, сказал: «Господин полицай, он еще живой!»
Полицай нахмурив поросячьи глазки огрызнулся в ответ: »Тащи из барака, все равно, умрет, не сегодня, так завтра!»
Возражать самому полицаю простому ходячему было бесполезно. Его палке следовало только повиноваться. Это, знало  тоже начальство, но русское, барачное. И всякое неповиновение ему грозит пленному доходяге-солдату хлестким ударом твердой палки. Полицаи неумолимы. Так увезли полуживого военного человека в качестве мертвеца на могильник. Там свалили его в ту же зияющую яму для скелетов. И крика никто не слыхал.
Где-то наступали и побеждали армии, горели города, рвались миллионы снарядов, рапортовали бравые генералы. А здесь царила тишина, болезни, смерть и забвение.
Чем объяснялась повальная смертность среди военнопленных? Причиной тому, конечно, были не одни жилищные условия. Но мрачные обстоятельства содействовали сильному распространению такой болезни как тиф. Сыпной тиф…Недуг в голодном лагере свирепствовал. Разносили заразу незаметные насекомые  из  окопов.
Никогда раньше ни потом в моей жизни мне не приходилось знакомиться с кровососущими тифозными вшами. И уж с таким нападением тех зловредных насекомых на свои жертвы, как Любанском лагере, я повстречался впервые.
Вши одолевали всех нас массами и гнездились не только во внутренней поверхности постельного белья. Твари ползали яко клопы, даже по верхней одежде.
Духовный смысл укусов этой твари в искуплении множества мелких прегрешений неисправимого человека. Душа очищается как зеркало для Бога. Как это больно! Никогда не устающие адские твари, многочисленные как геенский неусыпающий червь! Породистые, сытые и крупные они стали разносчиками лютого сыпного тифа. Ничего поделать было уже нельзя. Плен есть плен. И говорить о каких-то парных банях и сменах белья здесь абсурдно и думать. У нас не было возможности даже помыть лицо и землистые руки.
Мы даже никогда не раздевались. Пленные лагеря представляли собой словно стадо истощенных животных. Антисанитарные условия жилья и быта стали главной причиной большой смертности насельников мрачного барака.
Сюда не проникало ослепительное солнце. Второй причиной смерти не трудно догадаться, говоря кратко и объемно, был голод.
Голод безнадежный и невыразимый.
Из за голодного существования пленный солдат потерял всякую силу противоборства против такой болезни как тиф. Как нас кормили?
Ежедневный паек пленного солдата состоял из двухсот граммов тощего суррогатного хлебца и единственной, разовой баланды. Порции, сваренной Бог весть из чего, не могло ни на что хватить. И все.
От такого «питания»в течении непродолжительного времени глазастый и костлявый пленный становился обессиленным. По лагерному выражению делался доходягою. Словом сказать на вид – полускелетом. Вот в таких условиях протекало начало моего пленения.
После некоторого времени пребывания в Любанском Лагере смерти я вдруг почувствовал, что потерял аппетит. Даже к такой желанной и ценной еде, как суррогатный хлеб. Мне стало страшно. Аппетит может пропасть и у сытого человека вследствие каких-то аномалий, но ведь я же образно говоря мертвецки голоден. Как волк в зимнее время.
Так я рассуждал сам с собою…
Вдруг молнией мелькнула в голове холодящая мысль о тифе. Возможно, что и ты скоро будешь удостоен участи быть брошенным в общую яму скелетов. Уйдешь в качестве людских отходов. Нет! Все во мне протестовало и возмущалось против неотвратимого конца.
На следующий день после потери аппетита у меня поднялась температура. Дело было ясное. Я заболел тифом. Фельдшер, живший в комнате для полицаев, тоже подсказал мне об этом. Комната та была просторна и отделялась от всей внутренней части барачного помещения, где ютились бок о бок рядовые пленные.
Что тут со мной началось!
Много пил воды. Насильно заставлял себя съесть кусочек хлебца. А последнюю баланду буквально выпивал. Но спал я все же на деревянных нарах и пока в земляные норы от слабости не заползал. Пришел страх, что такое поведение равносильно ускоренной смерти.
Потеряв последние силы, я лежал и просто смотрел вокруг. Были такие моменты в существовании пленников, которые напоминали прошлую судьбу, имели не лагерный характер. Всюду проникает жизнь!
На исходе дня, вечером, в узком проходе между нарами, на пятачке, освещенном маленькими тусклыми лампочками, устраивался мелочный базар. На этом пародийном подобии рынка без денег в тесноте толкались военнопленные. Меняли товар несъедобный на съедобный. Здесь что-то мизерное съестное, а там кусочек хлеба или чашка баланды обменивались на сигареты или окурки сигарет. Откуда появлялись у ходящих узников окурки и даже штуки сигарет?
Под конвоем автоматчиков какая-то часть наших русских выходила на некоторые черные работы за пределы лагеря. И вот там, в Любани, на воле они находили на пыльных дорогах такие «ценности», брошенные на землю немцами или штатскими прохожими. Кроме таких товарных ходовых предметов были и другие, оказавшиеся у служивого человека лишними.
Но вот громкий голос фашисткого автоматчика поднимал всех, входя в барак: « Рус, вег, шнель, шнель!»
Пленные привыкли к резким крикливым словам. Их слышали часто. Означали они, что всем нам нужно быстро выходить из барака! И построиться в шеренгу на дворе.
В тот день закинул я рюкзак солдатский за плечо и с большим трудом вышел из темноты последним.

Следует сказать о том, что, выходя из барачного вертепа, пленный ожидает чего угодно и поэтому берет в путь все свои тощие пожитки. А какие могут быть у доходяги вещи? Котелок, вечная ложка и какая-нибудь тряпица.
Отрез вместо полотенца на всякий случай. Или может быть сухие портянки.
Итак, мы, забрав вещи, заковыляли на простор из душного жилища. Унтер-офицер, стоявший у входа хмурился и покрикивал : « Шнель! Шнель! Быстрее! Быстрей!»
Рядом с унтером дежурил переводчик. Он оказался русским пленным и жил в домике с полицаями. Немного дальше от строя доходяг встали два откормленных и важных фашистских офицера и о чем-то беседовали.
Две грузовые автомашины стояли за воротами из колючей проволоки. Обе были с большими кузовами, за ними подъехала еще одна крытая.
Офицеры наконец взялись обходить шеренгу опаленных бедствиями великой войны людей. Первый из начальников, властно указывая пальцем перчатки на узника, изрекал на иноземным наречии лающее повеление: «Вег!»
Это означало, в беглом переводе шакала-переводчика, мол, выходи из рядов на один шаг вперед. Блеклые мятые тени один за другим покидали общий строй. Я оказался близко и со страхом ждал своей участи.
Вдруг, как удар током, это мне, доходяге прогавкали: «Вег!» 
Я обреченно вышел из строя.

 По окончании такой строевой процедуры наш переводчик сказал, что нас переводят в другой лагерь. Неизвестность полная. А может быть и тайная расправа. Оставшиеся большинство вернулось в барак, а нас, одичавших, посадили в автомашины. Я попал в  транспорт с закрытым кузовом.
Высоченная машина! Мне наверняка уже не забраться –сильно ослаб, сейчас просто пристрелят! Но, Слава Богу, сзади на кузов была пристроена спасительная лесенка. Если бы ее не было, я бы никогда не забрался в машину.
 Авто было загружено битком.
Здесь я один оказался больным тифом. Выдать мою болезнь мог ослабленный вид. Но здесь и все здоровые смотрелись истощенными, и вид у каждого, как у тяжело больного человека.
 Взревели двигатели и мы двинулись в неизвестность. В дороге пленные молчали как мертвые. Тревожные мысли и воспоминания и далеком прошлом охватили каждого. С каждым поворотом тревога нарастала. Это подтвердилось таким фактом. На внезапной остановке, когда вой двигателя стих, один узник высказал общую мысль: «Куда же нас везут? А другой мрачным хрипом проговорил: «На свалку мертвецов!»
На этом разговоры прекратились. Всем хотелось верить в лучшее. Но как оказалось, в финале данного эпизода войны, ответ второго для большинства из нас был верным и роковым предсказанием. Шла война. Но пока все были живы.
Вдруг  после долгой изнуряющей езды ревущие грузовики наконец заглохли. Фашисты высадили русских в новом для нас концлагере. Оказалось, мы переехали ближе к боевому фронту.
Лагерь расположился в окрестностях железнодорожной станции у поселка Саблино. Невероятно! Родные мои, знакомые места!
Каких-нибудь две или три остановки по этой дороге поездом и откроется мой родной городок. Там, недалеко от Саблино, в местечке Колпино, я когда-то родился и провел свои самые счастливые молодые годы…
Мелькнула мысль. Шансы на побег увеличились! Радость и оживление надежд обольщали больного недолго. Да какой может быть при тифе настоящий побег? Если ты тощий, если ты еле стоишь на дрожащих ногах? Надо хотя бы свалить с плеч кризис болезни. А потом можно думать о дерзком побеге к своим. Но, скорее всего, этот адский кризис свалит меня, а не я его.
Такими мыслями была охвачена моя вскипающая голова. Высокое величественное небо надо мной светилось надеждой. Вдруг мои внутренние замыслы были прерваны общей командой.
-Построиться в одну шеренгу! – командовал здесь унтер-офицер поляк. Это выяснилось из его разговора с переводчиком на ломанном русско-польском языке. Война усиливала все условия, различающие людей. В дальнейшем моем пленении неоднократно встречались представители польской нации на службе у немцев.
Надзирателями они становились и здесь, в нашей жестокой лагерной судьбе. Доходяги, опаленные войной, машинально построились и образовали страшную галерею портретов жертв войны. В мрачном строю я, тайный больной, оказался правофланговым, по счету вторым. Последовала надзирательская команда: »Кто болен! Выходи из строя!»
Вдруг мне молниеносно пришло желание открыть свою тайну. Я принял рискованное решение. Шаркающим шагом я поволокся вперед. Строй доходяг остался позади.
Один я оставался недолго. Еще пятнадцать отчаянных человек с темными кругами у глаз нетвердо вышли из строя. Мы уже ждали расстрела. Но напряжение разрешила следующая команда. Унтер дал указание сутулому полицаю отвести больных по баракам. А сам просто повел оставшихся здоровых пленников к предназначенному для них двухэтажному строению. Большой дом, обшитый покрашенным тесом, высился недалеко от нашего места построения.
Мы, больные доходяги, медленно тронулись за черным полицаем неровной цепочкой. И в этой невеселой процессии я был первым. Счастливый по лагерным понятиям, благоухающий сытным обедом полицай подвел нас к небольшому древесному домишке. Возможность прилечь после мучительного перехода уже опьяняюще кружила голову.
Кто мог представить, что нам предстоит пережить сокрушительную трагедию в этом мирном неказистом пристанище сирых и убогих. Мы совсем недалеко отошли и от общего двухэтажного дома, но нам, в тифозном бреду, это показалось значительным переходом.
Осторожно приоткрыв дверь, полицай сообщил внутрь: »Санитар! Принимай больных!»
Ответом в приоткрытой щели показался на свет наш, советский пленный. Он и исполнял роль санитара и строго отказал: »Есть одно, одно место!»
Судьба! – подумалось мне. Все предопределено, даже в адском лагере – каждому свое! А поскольку в цепочке первым шел именно я, санитар принял исключительно меня…
Спутники мои навсегда ушли дальше с упитанным полицаем. Когда я впервые вошел сюда и оказался новеньким в этом бараке для больных, мне представилась следующая темная картина. Потемки едва рассеивала одна маленькая лампочка внутри дома. Но вот глаза привыкли и мне все же удалось кое-что разглядеть.
Вдоль всего пристанища нищих на полу по середине кто-то проложил две простых доски, прибитые к полу. Доски создавали узкий проход по всей длине барака. Потолок тоже был низким. Уложенные по сторонам прохода больные доходяги протягивали босые ступни ног впритык к доскам, создававшим тропу санитару. Таким образом, пол барака был и нарами. Санитарное, а точнее конечно антисанитарное состояние было такое же, как и в знакомом Любанском лагере. Нищета и полусумрак обстановки располагали к внутренним размышлениям.
Так когда-то в самых строгих монастырях нестяжателей нищета освобождала мысли аскетов для постоянной молитвы. Мои мысли здесь так же потекли теплой захватывающей рекой.
Напрашивался вопрос. А в праве ли мы, простые пленные, желать себе лучшего? Пленный огромной войны – бесправное существо, чужое и дикое в любой стране. В любом государстве – статус его равнозначен. Потенциальным врагом является он для воюющего пленителя. Если из пленного не удается извлечь какую-то рабочую силу и пользу, то от него стараются избавиться. Так было и в истории. Так есть сейчас и так будет. Страдают пленные, пока в мире ведутся кровавые войны.
Но теперь здесь на душе разливалась тихая радость. Я был рад уже тому, что мне предоставили возможность отлежаться и переждать перелом моей жгучей болезни.
И самое главное – избавиться сейчас от высокой кризисной температуры. А я ее уже почувствовал. Кровь словно кипела в жилах, сердце разрывалось, как перегретый мотор.
Вдруг санитар, к моему крайнему удивлению, дал мне чистое сменное белье. Оно, конечно, не было новым, а просто снималось с умерших узников и стиралось самими пленными.
Мне было приказано сменить вшивое грязное одеяние. Может быть не так и плохо, что поляки служат у немцев. Здесь хотя бы чем-то могут помочь, а не бросают слабых умирать.
Машинально я высказал замечание, что белье на ощупь еще мокрое. Санитар успокоил меня мудрыми словами:
- Ничего, одевай, высохнет, негде сушить!
Впоследствии неприятность такая обернулась спасением. Просто сейчас, когда я уже не ждал добра. Все казалось черной неудачей. Человеку иногда в жизни приходится быть мокрым. Особенно тяжко это бывает на боевом фронте по причине плохой погоды. В таких случаях солдат ищет места, которые позволили бы ему просушиться. Но признаться раньше мне везло и мокрого белья одевать не приходилось. А думать о просушке при тифозном моем состоянии – бесполезно.
Одевал я мокрое белье стоя, как мог. Вернее сказать с трудом. напяливал его на себя. Вшивое собственное рубище я бросил в ящик, стоящий у входа в больничный барак. После такой вот полуводяной процедуры я получил указание санитара – пройти по проходу и лечь в единственное свободное место с правой стороны в полумраке.
Казалось, предстоит несколько часов огненной пытки. Мучительно ощущать разгар тифа в этих условиях! Но я все-таки держался еще пока и не стонал, безо всякой помощи со стороны.
Подумать только. Где-то сиял огнями огромный свободный мир. Где-то люди веселились, праздновали что-то, ели досыта и грелись у камина. А я забывал прошлую жизнь. Считал большим счастливым фактом простой отдых. Удивлялся, что мне предоставлена возможность снять с моих плеч навалившуюся на меня беду. Отдохнуть при таких кошмарных военных условиях. Здесь многие умирали на моих глазах.
Но я верил. Верил в себя, в свою выносливость, унаследованную от отца. Вокруг людям приходилось сдаваться и умирать. Но эта выносливость неоднократно выручала своего хозяина в течении всей моей жизни. И в особенности в страшном плену.
Опыт войны неумолим. Смерть подбирается к вам отовсюду. В фашистком лагере я с избытком насмотрелся на умирающих, угасавших по соседству, рядом со мною. Здесь всем грозила одна участь и мрачный удел.
Меня же слепая смерть как-то щадила среди такого голода, частых расстрелов, сыпного тифа и огненных волн бомбардировок. Наверное, Бог пощадил меня.… Но эта пощада была на короткой ноге. Итак, я лежу в сумрачном бараке для больных. При чем все-таки на деревянном полу, а не на сырой земле или в какой-то норе.
Всю свою верхнюю одежду я уложил в солдатский заплечный мешок, рюкзак, который и стал моей подушкой. Голова моя почти впритык оказалась к бревенчатой стенке. Мои костлявые ноги теперь упирались в длинную доску отделявшую проход. Снаружи, за стенкой иногда слышались шаги прохожих. Как потом выяснилось, возле убогой стенки этого дома протоптали дорожку, ведущую к общему двухэтажному зданию, сплошь заселенному большой массой советских русских пленных. 
Мучения мои усиливались. Все мое тело раскалилось от тифозного кризиса. Когда я одевал мертвецкое белье, то чувствовал, что оно сильно мокрое, холодное и сырое. Но на тифозном теле одеяние стало теплым. Даже с поверхности его в зимнем воздухе поднимался настоящий пар. Есть такая поговорка, что нет худа без добра!
Смысл этого выражения заслуживал оправдания в моем положении. Не даром принято на покрытый испариной горячий лоб больного с температурой прикладывать мокрую ткань компресса. Вот и это мокрое, ледяное белье в значительной степени снижало мучительный жар тифозного тела. Настоящей росою, одождившей вавилонскую печь, стало для страдальца чистое белье.
Несколько часов показались блаженной вечностью и даже все ужасы войны забылись  и отошли далеко. И вскоре отрадное белье совершенно высохло и не стало мокрым. Почувствовав это, я спустился с небес на землю и даже пожалел об этом, потому, что его целительная роль исчезла.
Губительное пламя тифа возвращалось. Повторяю, я лежал, не зная о надвигавшейся трагедии в одном солдатском белье на досках. Холодный барак не топили, наступала русская зима. Но тепла мне было более чем достаточно.
Справа и слева безмолвно покоились такие же больные – вроде меня. Некоторые из них монотонно стонали. Навязчивые и путаные мысли мучили воспаленное сознание и приводили к выводу – надо скорее заснуть. Сон в некотором смысле это тоже любимое лекарство для больного бродяги. На лагерь смерти опустилась ночная тишина. Люди закрывали глаза, стараясь поймать сладкую волну тяжелого, неглубокого сна, не приносившего бодрости. Но сон ко мне не приходил. Одержимость всякими казуистическими вопросами без ответов мешала забыться и заснуть. Так я долго лежал во мраке. И по моему представлению или воображению наступила полночь. 
Тем вечером стало  неестественно мирно, как в кино, когда ждет западня. Ничто не предвещало беды. Злые фашисты крепко и сытно спали, окруженные своими пулеметчиками, загороженные от ночи километрами колючей проволоки под током.
Земля, настрадавшись от топота сапог и лязга танков, изрытая шрамами новых могильников уснула в первозданном мраке.
Но где-то бесконечно высоко, откуда все земное кажется ничтожным, уже расправила черные крылья огромная птица смерти. Да, в такое всегда трудно поверить, но на войне действительно кажется, что сон разума рождает чудовищ. Рассекая закрылками спящие облака боевые драконы несли железную месть врагам.
Заметив внизу крошечные огоньки, один завывающий монстр отделился от зловещего клина и начал страшный танец смерти.
Над лагерем послышался шум самолета.
Гул то увеличивался, то уменьшался, а затем траурно стих. Птица смерти совершила чарующие акульи маневры и заглушив моторы понеслась над беззащитными огоньками спящего концлагеря. Летчик, превращенный очками и блестящей кожей в огромное насекомое вынес свой приговор. Выключив суетливый мотор он в траурной торжественной тишине пикировал для бомбардировки на ничего не подозревающих изможденных узников.
 
И не суждено мне было тогда не только заснуть, но и отлежаться в этом обреченном бараке. Назревала трагическая ситуация , при которой погибла масса советских пленных. Скажу наперед: Я каким-то чудом остался среди живых. Но теперь дрожал на самом краю своей гибели.
Излагаю вам эту трагедию…
Шум самолета то увеличивался, то уменьшался, а затем стих. Вскоре зловещий звук возобновился и перерос в звериный рев. В ту же секунду раздался громовой взрыв тяжелой авиабомбы. Мощная лавина огня поразила двухэтажный дом, словно улей заселенный нашими родными пленными из советских войск. Разнесла она заселенный битком муравейник. Почти все несчастные там погибли или сгорели.
Пожарище вспышкой охватило сразу все древесное строение. Здание, разорванное изнутри, пылало кругом. Полыхало так, что успеть вырваться из него живым удалось немногим. Такая подробная осведомленность о судьбе пленных у меня появилась позднее. Сейчас же казалось, что погибли все.
Нападение советской авиации было весьма удачным. Ответной стрельбы по затерянному во мраке самолету не было. В докладе начальству все будет в лучшем виде. Но пострадали от мстительного нападения конечно не враги, а только слабые советские пленные, сраженные мастерским броском. Сначала я принял все за случай. Ну что же, бомба есть бомба, она-то не оснащена человеческим разумом. Тогда бомбили все, всех и без разбора. Наверное, все позади. Но передышки не получилось. Вновь появился нарастающий рев бомбардирующего самолета. Волосы у нас поднимались дыбом. И смерть стала ощутима.
      Вдруг раздался сильный молниеносный удар над нашим сельским бараком! Сверху что-то огромное навалилось из мрака, посыпалась потолочная земля, а воздух стал насыщаться клубами густой пыли. Нас разбомбили. В стене у моей головы образовалась продольная брешь. Через нее сразу повеял холодный воздух. Слабый свет лунной ночи стал просвечиваться сквозь окно.
Кричать здесь никто бы не стал. Ведь у доходяги сил на такое давно не было. Медленно возвращалось сознание. Мощная потолочная балка бывшего овощехранилища нависла дамокловым мечом над моим тощим животом. Одним концом она, видимо, уперлась в стенку правой стороны, а всей тяжестью большой своей части лежала на живом полу из людей. Махина давила как раз там, где спала основная часть больных тифом. Рядом спал и я. Надо мной огромная балка вдруг остановилась и зависла на высоте, позволяющей только просунуть кулак. Пронесло!
Но чувства свидетельствовали, что полной свободы движениям уже нет. Ноги оказались заваленными землей и еще чем-то. При всем этом окружающем кошмаре я лежал цел и невредим, вот только правую ногу крепко что-то прижало. Не в силах вырваться, я постарался прислушаться.
Все траурно стихло. Нападение советской авиации из сталинских соколов успешно закончилось. Из кремля Сталин объявил, что пленных в Советском Союзе нет. Это стало приговором для тысяч людей. Немного скромности и смирения и миллионы пленных получили бы хотя бы немного помощи от международного общества Красного Креста. В плену каждый кусок хлеба означал несколько дней жизни. Пленные немцы и американцы жили совсем по-другому. Так как русские мало кто страдал, потому что их правительство отреклось от них как от врагов. Их открыто считали изменниками, обреченными если не на расстрел, то на большой тюремный срок.
Но миллионы честных солдат оказались среди немцев. Они были еще живы, их ждали матери, жены и дети. Но неужели у Сталина был свой ответ? Неужели за пленными посылали этот бомбардировщик?
Летчик с небольшой высоты прекрасно различал, что его цель – не склад и не завод, не зенитная батарея. Такие цели хорошо охранялись и могли дать огненный отпор сталинскому соколу. Целью своей летчик избрал беззащитные бараки концентрационного лагеря военнопленных, набитые его земляками, которые еще могли бы вернуться домой живыми. Им уже повезло не упасть на поле боя, не умереть в лагере от болезней. Еще немного удачи и они могли бы увидеть родину.
Но у самолета были другие намерения. Прицеливаясь точно, он бомбил не вышки с пулеметами, не сияющую огнями комендатуру фашистов, не склады с оружием, не лагерные ворота, путь к свободе, нет, он выбрал именно русских пленников. И это притом, что тогда, в начале войны, каждый самолет был на личном счету у самого Сталина! Даже бомбы берегли и зря не бросали.
Следовательно, все шло к тому, что казнь пленников спланировали, как военную операцию…
Доказывало такое предположение и удачно выбранное время атаки, когда одинокий бомбардировщик-охотник во мраке не остановят зенитные пушки и давно уснувшие фашистские асы – истребители. Тяжелых бомб нельзя взять в полет много, значит цели строго намечены в штабе…Все сходится.
Ночью все узники собираются в одном месте, никто не уйдет. Попасть в центр барака может только опытный пилот, специально отправленный пусть на мелкое в масштабе войны, но политически очень важное дело, давно охватившее Советский Союз. Дело это – истребление изменников…
Мысли в моей голове проносились и гасли, как искры пылающего пожара. Налет авиации закончился. Земляная пыль, созданная обвалом, наконец, осела на трупы. Стоны умирающих тоже прекратились. В бараке воцарилась страшная тишина. Я ожидал самого ужасного, но как явствовала действительность, руины не горели. Значит, бомба была фугасная, состоящая из заряда взрывчатки и предназначенная для проникающего удара  и подрыва объектов и земляных укреплений.
Я пролежал так минут пять. Наконец мне пришлось подать голос, но на него снаружи никто не откликнулся. Никакого ответа не было. Как мог, прощупал свое физическое положение и проверил брешь в стенке. Лежа, конечно, на спине, я пришел к заключению, что вылезти из создавшейся в руинах норы, пожалуй, можно.
Для этого необходимо было повернуться лицом вниз. Но этому приему мешает правая нога, которую как будто кто-то держит.
Балка мешает освободить костлявую ногу из сырой земли. А подняться самому и сесть невозможно. Надо спасаться, вылезать на спине.  И в этом случае вся надежда на силу рук. А силы этой, образно говоря после тифа, кот наплакал.
Пока шла моя борьба в норе, сквозняк приносил зловещий запах едкого дыма и гари. Возник вопрос, за что здесь можно зацепиться. Это предстояло выяснить. Протянув руки к дыре на волю, я принялся ощупывать пространство. Ничего подходящего не нашлось.
В этот момент мне послышались спокойные шаги. Кто-то живой проходил мимо. Шаги стихли у самой моей бреши. Я крикнул во весь голос. Вместо крика из треснувших губ вырвалось подобие громкого шепота: « Браток, помоги вылезти!»
Прохожий, видимо наклонился над дырой и я услышал удивленные слова: »Ты еще живой?»
Мой спаситель принялся помогать. Сначала добрый прохожий вытащил мой рюкзак. А затем, крепко взял меня за костлявые руки и стал тянуть. Вдруг вспыхнула сильная боль в правой ноге, и я застонал: «Погоди, зажало ногу!»
Пришлось шевелить ногами в разные стороны и вправо удалось повернуть. Застывшая конечность вскоре освободилась. Я подал голос: » Вот теперь тащи сильней!»
Боль в правой ноге снова ожила. Но в этот момент моя голова была уже на вольном зимнем воздухе. Мне удалось сначала сесть, а потом, покачиваясь, даже встать на дрожащие ноги. Когда я так покачивался на тонких ногах, мой спаситель воскликнул: »Ну, мужик, ты везучий! Посмотри, что стало с этим домом, в этом хламе никого в живых не осталось, а ты живой!»
Вокруг по всему простору сияла ясная звездная ночь. Воздух казался сладким. Неопровержимый факт оправдывает слова моего спасителя: »Действительно, мне, единственному, так повезло! Живой! Стою себе на двух ногах, хотя и хилых. Кругом жутковатая красота. На поверхности стояла звездная морозная ночь. Землю нашу покрыло толстым слоем пушистого снега. В покинутой норе мне пришлось лежать в одном нижнем белье. Так в нем я и оказался на этом пухлом снегу, мерцающем в отдаленном свете. Холодок пробежал по телу, босыми ступнями стоящему на мягком сугробе.
Мой избавитель посоветовал: »Пойдем к пожарищу, ты там и оденешься и обогреешься!»
 Такие слова пугали, но деваться здесь было некуда. И вот я уже шагал за ним по снежной тропе. Морозная ночь подчеркивала яркое пожарище впереди. Искры в языках пламени снопами взлетали высоко над костром.
Странно идти без одежды по морозу. Случай в моей жизни не бывалый. Но оказывается, такой эксперимент для человека возможен. Даже без особых последствий, ведь если у него высокая температура, которая исключает опасное переохлаждение.
Пока мы ковыляли, треск, злобное шипение и свист горящих веществ усиливался. Когда мы дошли до пылающего яркого пожарища, его огненный свет озарил лицо моего спасителя.
Я узнал его! Полицай! Это был тот же полицай, который недавно разводил больных по баракам. Он благосклонно мне сказал: »Ты одевайся, а я зайду вон в тот барак, а на обратном пути отведу тебя в другой дом!»
С этими словами мой спаситель удалился и я в свете пожарища принялся осматривать окрестности. Весь наш лагерь в Саблино был разбросан на большой территории. Пленные находились в небольших домиках какого-то поселка в тесноте. Так что работы полицаям в ту ночь хватало.
 Вблизи шумно горевшего двухэтажного дома лежало бревно. На нем я устроился, чтобы одеться в теплое. Пламя осветило мои  конечности. Обнаружена была как бы глубокая царапина на правой ноге. Кровь из нее обильно сочилась, а ступня вся уже была в багровеющей крови.
Армейские кальсоны до колена были испорчены. Правая штанина распорота. Мне пришлось оторвать кусок материи из рваной части и обмотать ею голень и ступню, дабы приостановить течь крови. Перевязка была окончена с большим трудом, но успешно. Вскоре и знакомый полицай вернулся, и мы пошли в обратный путь по той же тропе.
Проходя, я невольно всматривался в темные развалины «больницы». Там, на снегу до злосчастного барака наблюдалась кровь и мои следы, красные на белом.
При подходе к бывшему больничному бараку мы остановились. Нахлынули чувства и страшные мысли. Здесь кто-то лежал в обнимку со смертью. Мы увидели, что вся крыша провалилась в глубину, как могила. И весь ее верх представлял собой хаотическое   нагромождение ломаных стропил и кусков кровельного перекрытия. И вот в этом подвале я был прижат, но не придавлен. Ясно, что самому больному вылезти без помощи со стороны не удалось бы.
Время не стерло этих дней испытаний. Память есть память. Она добросовестно освещает прошлое человеку. Хранит как отрадное, так и зловредное былое. До сих пор с великой благодарностью вспоминаю знакомого русского полицая. Человека, который, будучи полицаем, среди жестокости войны подал мне во время руку помощи. Он спас меня и слова его часто возникают в моей голове: »Ну, мужик, ты везучий!»
Пожарище закончилось. Дым ушел в бесконечное ночное небо, как человеческое жертвоприношение. Моя борьба за жизнь продолжалась.
Мой знакомый полицай поселил меня в другом лагерном помещении, где условия были такими же суровыми, как и в Любанском лагере. Глухими зведными ночами мы засыпали на нарах настолько плотно, что если захочешь повернуться, то такое желание неосуществимо.
Беспощадная вошь нас заела. Большинство населяющих барак были больные или удачно перенесшие болезнь. Все  мы были доходяги. Через два или три дня температура у меня спала. Во всяком случае, так чувствовал я сам, но организм оставался еще очень слабым.
Больных оставляли в покое. Баланда и кусочек хлеба подавались ежедневно и построениями нас не мучили. Ходить, и значит, тратить много сил, не пришлось.  Видимо судьба смилостивилась ко мне. И я отлежался.
Но вот через десять дней по всему лагерю раздалась одна громкая команда: «Построиться!»
Все выползли на воздух. Количество построенных в ряды доходяг меня удивило. Оно, вопреки центральным газетам тех лет, было очень большим. Здесь оказался представлен весь срез общественных слоев воюющего Советского Союза. Разные люди со всех концов страны, разного образования и воспитания, рабочие, крестьяне и младшие офицеры, считавшие эту войну быстрой и победоносной, а теперь раздавленные и опустившиеся, но не предавшие родину.
Обход начальства был краток. Последовало знакомое для пленных слово: «Вег!»
Мне приказано было срочно выйти из народного строя вперед. Со всех сторон подводили таких же, как я. Фашистские автоматчики окружили своими сытыми и благополучными персонами наше убогое собрание.
После этой строевой процедуры всех отобранных невольных путешественников вывели за открытые ворота. Большой колонной невольников повели на железнодорожную станцию. Нас бесцеремонно погрузили в товарные вагоны, как будто скот.
 На душе была печаль. Наступил час невольного прощания с Родиной. Нас повезли на запад.
Грохотали день и ночь стальные колеса скрипящих вагонов. Товарный вагон  всем известен. Кроме дощатых стен, сплошного пола и вагонной крыши в нем ничего нет. Царит в нем вечная темнота. Свет проникает сюда только через небольшое оконце в углу верхней части длинной стенки. И никаких хитростей. Уборной, конечно, нет. Но в углу пленные сами себе ее нашли. Сквозная щель в нижней угловой части двери на волю. Это и был туалет.
Человеком установлено – такие условия дальней транспортировки крупного скота являются хорошими. Но оказывается, что паровозная транспортировка разных пленных и солдат в таких условиях тоже оценивается врагами такой же отметкой «хорошо».
Фашисты никаким положенным пайком нас доходяг не снабдили. А пробыли мы в пути более двух голодных тревожных суток, прислушиваясь ко всякому звуку снаружи. И весь этот путь сквозь цивилизованные немецкие города и владения, украшенные замками и клумбами мы провели вповалку на истертом полу.
Однажды лязгнули дверные замки, и солнечный свет открыл незнакомую страну перед широко распахнутыми голодными глазами невольников.
И вот я в стране врагов, на Западе. В настоящем фашистском концлагере Бухенвальд. Здесь близ небольшого города Веймара, когда-то жили Гете и Шиллер, музицировал Лист, здесь, в печах крематория за восемь лет сгорело пятьдесят шесть тысяч человек. Я должен был исчезнуть здесь навсегда.
Дым крематория, лай овчарок-людоедов, бесконечные построения и отбор на уничтожение, гибель моих спутников – все было, все пришлось увидеть и пережить.
Начался германский период моего плена. Всех ожидала тщательная, длительная дезинфекция солдатских лохмотьев и всех убогих «вещей» советских пленных. Несколько долгих часов мы сидели голыми в прохладной атмосфере. Во всем чувствовалась немецкая аккуратность и внимание к бытовым мелочам.
Эта часть моей жизни в плену также оказалась жестокой и голодной. Смерть шла рядом, смерть не отступала.
Несколько раз я находился на краю гибели. Нервы мои сдали, я повысил голос и потребовал свою одежду. В ответ на это офицер приказал затравить меня овчаркой. Явился дрессировщик и приказал собаке сожрать меня. Мой взор и взгляд зверя людоеда встретились. Я заговорил с животным и просил его не рвать меня.
Вдруг произошло чудо. Кровожадная зубастая тварь замерла и перестала слушать команды инструктора. Фашист хлестал ее плетью, а она только смотрела мне в глаза и мирно сидела. Она пожалела меня. Мы сидели и смотрели друг другу в глаза, как будто ничего не существовало вокруг, как будто не стало фашистов, не было войны.
Увидев такое безобразие, офицер прошипел по-немецки приказ расстрелять сумасшедшую собаку, которую заколдовал странный русский. Ее убили и заменили другим людоедом.
Вдруг от меня почему-то отвязались и забыли о моем существовании.
Где-то далеко, очень далеко, шли грибные дожди, зрели вишни, ждали нас любящие родные семьи. Здесь же, в Германии страдали и гибли пленники.
Для нас по-прежнему отсутствовало свободное личное решение при всякой ситуации, иногда грозящей смертью. Что предпринять во имя жизни?
Жестокий век. Человек в плену у врага вечно оказывается равен скоту. Он здесь равен животному, к которому в жизни пленитель и палач применят и кнут, и палку, да еще конечно, в лучшем случае.
Каждый день смерть в серой форме и лаковых сапогах проходила мимо строя голодных доходяг и рука в черной перчатке вершила судьбы пленных.
И снова мне повезло, по сравнению с другими.
Вскоре я был отправлен в покоренную фашистами Норвегию. Приморские земли здесь постоянно заливались морскими приливами и вода откачивалась насосами, движимыми ветряными мельницами. Но море разбивало волнами дамбы и нас, пленных привезли на земляные работы по укреплению  Атлантического вала.

Но перелом в войне наступил. Россия побеждала в сражениях. Предстояло непростое возвращение из плена.
Мы любили свою Родину. Мы ждали избавления только из России и не представляли другой, заграничной жизни. И платили за эти простые чувства полную цену. Цену своей жизни.
Мы любили Россию в себе, а Сталин любил себя в России. Мы принимали все как есть, без ропота.  Но коммунисты уже никому из нас не верили, боялись людей, увидевших другие страны, где не поклоняются Сталину, этому всесильному красному Императору. Культ его личности требовал постоянных жертвоприношений.
Советская Система, при которой оплатить труд служащего было почти невозможно, а свободным людям платили минимум, весь основной труд возлагала на безвозмездных бесправных рабов. Несправедливо обвиненные обязывались работать за тюремную звериную пищу.
Все это хорошо скрывалось за мощной советской пропагандой. Но наше доброе человеческое стремление вернуться к родным было сильнее холодного разума и эгоизма. Русский человек воспринимает Родину как мать и терпит от нее все. Никогда он не верит в плохое от своих. Всегда стремится вернуться к родному семейному огоньку. И не ожидает расправы и гнета.
Когда немцы были побеждены, и пришли советские войска, нас сначала никто не трогал. Но появились красные агитаторы, они должны были, как потом оказалось, привлечь нас к возвращению в неизвестность. Нас призывали забыть угрозы Сталина, забыть его страшные слова о пленных. Агитаторы кричали, что нас ждут с цветами и гармошками, что мы равноправные граждане, как и все другие. На самом деле бесправнее нас, провинившихся перед советской властью, нельзя было найти. Но после войны всем хотелось счастья, и конечно, мы ждали добрых слов от Родины и огромными стадами в лагерных робах грузились на те же самые поезда, какими прибыли в Германию.
Счастливее нас не было.
 Всю дорогу на голых досках, без обеда и ужина, каждый мечтал о встрече с родными, с детьми и женами. Доходяги грезили о своих маленьких домиках среди цветущих яблоневых садов.
Вдруг, на польской земле, сопровождавшие нас «военные» закрыли двери вагонов на замки, объяснив это опасением что кто-то может от радости упасть с поезда. На самом деле они предусматривали, что мы можем заподозрить обман и сбежать в польские леса, а оттуда уйти в американскую зону влияния.
У русской границы наш поезд разогнался и полетел как бешенный на самых дальних от перронов путях. Может быть, на этих перронах стояли наши родные дочки и матери с цветами в руках, махая платками и плача, пытаясь узнать в радостных толпах прибывавших фронтовиков нас, и только нас!
Мы же снова сидели голодные на голых досках и с ужасом понимали, что нас везут в дальние лагеря.
Ступив на русскую землю, мы угодили в другой плен. Плен у коммунистов и секретных сотрудников – сексотов. Плен на Родине.
Об этом будет моя следующая правдивая рукопись. И в завершении несколько слов о моей судьбе.
Встреча с семьей состоялась у меня только через десять лет лагерей. Получилось, что мой плен продолжался не четыре года войны, а все четырнадцать лет моих злоключений.
И даже когда я, наконец, постучался в дверь родного дома, жена встретила меня жестокими словами. Она разрешила мне увидеть детей, и только переночевать на кухне до утра. А потом прямо сказала, что я предал их тем, что был в плену. Теперь все их презирают за мой плен и жить с таким человеком она не хочет. Годы в лагерях убили нашу любовь. Война разлучила нас, разорвала нашу мирную жизнь.
Казалось, война для меня не кончалась, она шла за мной, уродуя мой жизненный путь.
На меня, бездомного, безработного и больного обратила внимание другая, добрая женщина и мы робко пробовали наладить жизнь среди враждебного отношения. Слово «пленный» в моем личном деле в Советском Союзе означало изгнание отовсюду. Никто не хотел покрывать такого «предателя».
Я тридцать лет после войны не мог найти работу. Это также по советским законам означало суровый приговор и влекло осуждение за тунеядство. Пришлось жить вдали от чужих глаз, на садах у моей жены, любящей матери моих детей-дочек.
Здесь, в уединении, я нашел покой. Потихоньку ковыряясь в земле весной, заботливо обирая сорняки летом, поливая нежные ростки водой, я не замечал, как приходило время осени, время торжественного пира на моем столе. Мой домик, сеновал и сад казались своему хозяину настоящим раем среди охваченной злом земли...
Может быть, это меня и спасло, здоровье мое вернулось, позднее сталинские запреты отменили, я  нашел работу, и дожил до девяноста лет. Воспоминания о годах моего плена были записаны в мою толстую тетрадь, которую никто не обещал напечатать. Такое тогда было время.

               
               
                ДЕТИ В  ОККУПАЦИИ


Живут  в  нашем  городе  две  удивительные  женщины  редкой  душевной доброты,  две  сестры трудной судьбы -  Евгения  и  Таисия. И не  их  вина,  что  не  на  земле  предков  живут  они  в  зрелые  годы,  виновата  в  этом  Отечественная  война...
Родились  сестры  на  берегу  широкой  реки  Сейм  Курской  области,  в  центре  русской  земли. Плодородная  долина  благодатной  земли  населена  была  русскими  людьми,  дедами  и  прадедами  Евгении  и  Таисии.  Фруктовые  сады окружали  чистенькие  домики  селян,  бесконечные насаждения теплолюбивых  арбузов  и  дынь  раскинулись там под  синими  небесами,  заливные  плодородные  луга расцвечены  яркими  цветами,  на  ковровой  траве  паслись  пестрые  стада  коровушек,  знаменитой  курской  породы. Житом  и  пшеницей,  гречкой  и  ячменем  одаривала  щедро  ухоженная  пашня  трудолюбивых  пахарей...
     На той красивой  земле  жили  красивые  люди.
В  курской деревне   Березники  проживала  молодая  семья.  Отец  семьи,  Иван  Михайлович,  трудился  трактористом  на  просторных  пашнях  колхоза  "Красный  конь". 
Мать семейства,  Серафима  Николаевна,  видная  и  статная,  с  волнистыми  русыми  косами,  яркими  синими  глазами,  держала  в  порядке  домик  из  трех  комнат,  благодатный  сад  и  огород.
У  молодых,  полных  сил  родителей,  подрастали  детки:  двое  дочек,  Таисия  и  Евгения  и малый сыночек.
После  трудового  дня,  запыленный  и  усталый,  отец  семейства  радостно  встречал  детей  и  жену,  потом  спешил  на  речку,  прохладный  Сейм.  Он купался здесь и  рыбачил,  приносил  к  сельскому  ужину  серебристую  стерлядь,  судаков  и  ельцов.  Родители жили в  любви  и  никакая  работа  не  тяжела  им  была.
Куры  и  индюшки,  овцы  и  коровка  с  телятками -  обычное  крестьянское  хозяйство  окружало  дом.  Небольшая  пчелиная  пасека  приносила  достаточно  сладкого меда.  Ухоженный  сад  давал  душистые  яблоки  и  груши,  а  огород  сочные  овощи. 
Хотя  трудодни  в  колхозе  в  денежном  выражении  были  небольшими,  семья  проживала  в  достатке  и в изобильном  питании.  Кроме  того,  заботливый  председатель хозяйства,  стремясь  поддержать  рабочих,  построил  небольшую  ферму  чернобурых  лисиц,  серебристые  шкурки  которых  успешно  продавал.
Жизнь    в  колхозе  наладилась,  молодежь  уже  не  спешила  уезжать  в  областной  город  Курск.
Все  родители  мечтали  о  том,  чтобы  любимые  дети  жили  рядом...
Мечтали,  надеялись,  но    случилось все по  другому. 
Двадцать  второго  июня,  ровно  в  четыре  часа  утра  началась  война... 
Отца,  Ивана Михайловича,  призвали  в  первый  день  войны,  вечером.  Всю  ночь  просидела  Серафима  Николаевна  возле  призывного  пункта,  прощаясь  с  любимым  мужем  и  отцом  ее  детей.  Встретили  они  с  ним  яркую  утреннюю  зорьку,  последнюю  их  зорьку...
Ушел  на  фронт  отец,  а  мать,  казалось,  утроила  усилия,  стремясь  по-прежнему  держать  в  порядке  крестьянское  хозяйство. Теперь она  была  в  ответе  за  детей  и  дом,  за  здоровье  дочек  и  сынишки. 
Все  чаще  доносилась  до  села  Березники    орудийная канонада,  пылали  красные  закаты,  раскрашенные  заревом  пожарищ.  Горела  пшеница  в  раздольных  полях,  горели  благодатные  сады,  горели  деревни.
В  село  пришли  дезертиры,  покинувшие  воинские  части.  Они  были  обросшие и  грязные.  Многие беглецы попрятались  в  картофельных  ямах,  спасая  свою  подлую  шкуру.
Фронт подступил к Березникам. Теперь  орудийная  пальба  не  утихала  ни  на  минуту,  а  зарево  охватило  все  небо  и  не  наступила  ночь,  потому  что  огромное дальнее пламя освещало  Березники.
Тогда  мать,  Серафима  Николаевна,  Женя  и  Тася, и маленький братик,  перебрались  в  каменный  сарай  за  фруктовым  садом,  подальше  от  заметного  дома,  в  каменное  укрытие.
   А  на  переправе  через  реку  Сейм  всю ночь шел  бой,  насмерть  стояли  там  ополченцы -  колхозники,  помогая  войсковым  частям  Красной  Армии,  за  их  спинами  были  их  семьи,  их  детки.  Заревом  пожара  полыхало  небо, трассирующие пули  летали  по  усадьбе,  впиваясь  в  стены,  оставляя  следы  на  беленых  стволах  яблонь.
Обняв  маму,  девочки  сестренки  дрожали  от  ужаса.
Пушечный  снаряд  попал  в  соседний  дом,  он  загорелся.  Тогда  Серафима  Николаевна  перенесла  детей  в  картофельную  яму  позади  огорода,  спрятала  их  под  одеялами,  чтобы дети хоть  немного  поспали.
Перед  самым  рассветом  все  зловеще  затихло.  Наконец  солнце  окрасило  первыми  лучами  дымные  тучи,  порозовели  их  края,  а над  Сеймом  кружились  встревоженные  птицы.
Ветер  принес  едкий  запах  гари,  принес  серый  пепел  близких  пожаров...
За  околицей  села  поднялись  столбы  пыли,  послышался  грохот.  Земля затряслась от множества колес  и  гусениц...
Через  несколько  минут выбежавшие  из  укрытия  дети  увидели  колонну. 
Впереди медленно ехали мотоциклисты,  за  ними  шли  чужие солдаты. Каждый  из  них  был  обвешен  металлом:  на  голове  каска,  на  груди  блестящие  и  широкие  бляхи, у  пояса  кинжал  в  ножнах,  котелок,  сверкающая  сумка  для  патронов  и  автомат. 
Немецкие  солдаты  шли,  а  снаряжение  их  гремело  нещадно.  Все  это  марширующее  и  движущее  скопление  военных  походило  на  железную гремучую  змею,  нагло  вползающую  на улицы  тихого  села  Березники.
Но  оказалось,  что  в  гремящем  железе  двигались  строевые  части  немцев  и  детям их  не  надо  было   бояться.  Но  следом  за  строевыми  частями  двигались  карательные  отряды,  в  черных  формах,  те  совсем  были  звери.  Они  врывались  в  дома,  спрашивали  хозяйку: «  Где  муж?  Где  сын?"  И не  слушая  ответа,  хватали  кур.  Хохлатки  пытались  спастись  бегством  в  огороды,  но  это  мало  помогало,  враги  настигали  их.  Немцы  прямо  руками  сворачивали  курицам  шеи  и  складывали  в  мешки.  Если  в  доме  находились  молодые  мужчины,  их  убивали  без  предупреждения,  дав  несколько  очередей  из  автомата.  Враги  перерыли  все  картофельные  ямы  и  постреляли  находившихся  там  дезертиров.
Березники  наполнились  стонами  и плачем,  рыданиями  над  убитыми.
Пришли  черные  каратели  и  к дому  Серафимы  Николаевны.
За  полчаса  были  выловлены  и  перебиты  все  птицы,  затем  немцам  понравилась  рыжая  корова,  ее  вывели  из  конюшни  и  привязали  к  телеге  с  мешками зерна.  На  той  же  телеге  лежал и мешок  с  убитыми  курами.
Один  из  немцев  пошел  по  усадьбе  и  увидел  на  соломе  в  сарае  яйца,  в  свитых  гнездах.  Он  начал  собирать  их  в  котелок,  закрепленный  на  поясе,  но  яиц  было  много,  они  не  вместились  в  котелок.  Тогда,  подойдя  к  Серафиме  Николаевне,  немец  крикнул: «  Саночки  дай!"  Искаженное  неверным  ударением  слово  послышалось  совсем  незнакомым,  странным,  никто  не  понял,  чего  просит  немец.
В  оцепенении  стояла  мать,  не  зная,  как  поступить.  А  каратель  уже вскинул  автомат.  Вдруг  старик-сосед,  появившийся  на  шум,  упал  на  колени  перед  карателем,  умоляя не  стрелять.  Седой  старик  плакал: "Погибнут дети  без  матери,  с  голоду  умрут!" Немец  опять  закричал: «  Саночки!"
Устав  от  страшного  разгрома  усадьбы,  в  оцепенении  стояла  мать,  и молча рыдала,  ожидая  смерти...
Фашист  дал  очередь  над  ее  головой  в  воздух,  Серафима  Николаевна  упала  в  обморок.
А  каратель  стал  стрелять  по  сараю,  в  котором  уже  не  кудахтали    веселые  хохлатки.
Вдруг  маленькая  Женя  догадалась:  "Саночки!"    Они  висят  в  зимнем  сарае,  на  гвоздике,  а  зачем  немцу  летом  саночки,  да  и  пусть  забирает!
Быстрее  ветра  помчалась  девочка  и  принесла  то,  что  он  просил... Угадала!
Немец  часто  закивал:"  Я-я!"  Схватил  сырое  яйцо  и  с  хохотом  бросил  в  лицо  маленькой  Жене.
Затем  вор сложил  на  санки  награбленное  и  по  траве  потащил  со  двора.
Серафима  Николаевна  пришла  в  себя  и  бросилась  отмывать  дочку,  покрывая  поцелуями  ее кудрявую  головку: «  Спасительница  ты  наша,  как  только  догадалась!"
В  тот  день  каратели  к  ним  не  приходили  больше,  а  в  соседних  дворах  до  темноты  продолжался  грабеж.  Слышались  выстрелы  и  женский  плач.
Когда  утром  следующего  дня  девочки  вышли  из  ворот  дома,  они  не  узнали  свою  улицу:  много  убитых  лежало  вдоль  дороги  в  канаве.  К  мертвым  не  позволяли  приближаться  под  угрозой  расстрела.
В  беленьких  сельских  домиках  оплакивали  убитых.  Тихо  стало  во  дворах.  Только  вражеские  самолеты  кружили  над  деревней,  летая  низко,  почти  над  крышами.
Ходить  по  сельской  улице  стало  опасно.
Через  неделю  каратели  появились  снова,  но  на  этот  раз  они  выгоняли  всех  жителей  из  домов  и  строили  их  на  дороге  в колонну.
Выгнали  и  Серафиму  Николаевну  с  детьми... С  собой  брать  ничего  не  разрешали,  ни  одежды,  ни  продуктов.
Поставили  охрану  с  овчарками  и  под  конвоем  погнали  вдоль  тракта...
Охранники  кричали: «  Шнель,  шнель!"  "Быстро!"  Тех,  кто  возмущался,  убивали  на  месте.
Колонна  двигалась  целый  день,  останавливаться  не  разрешали,  пить  не  давали.  Наконец  к  вечеру  пришли  в  большое  незнакомое  село,  подогнали  к  каменной  церкви. 
Вызвали  сторожа,  он  отворил  двери.  Тогда  всех  заперли  в  этой  огромной  церкви.
О  пище  для  людей  никто  не  вспомнил,  а голодные дети  от  страха  боялись  плакать, их  жизнь  находилась  в  руках  врагов.
Утром  погнали  колонну  дальше, только  через  три  дня  остановились  в  поселке,  оккупированном  немцами,  где  и  позволили  разойтись.
Охрана  с  автоматами  ушла.
Серафима  Николаевна осталась с  детьми и кругом  одна:  без  жилья,  без  одежды,  без  пищи...
Пришлось  собирать  милостыню.  Но  и  здесь,  коренное  население,  ограбленное  врагами,  не  имело  средств  к  жизни,  хотя  и  жалея  детей  делилось своим  последним  куском..
Наконец  они нашли  брошенный  сарай, и стали  в  нем  жить.  Маленький  братик  вскоре  погиб  от  голода. Но сестры Таисия и Евгения выжили. Голодные,  отчаявшиеся,  они  научились  по  эмблемам  различать  немецкие  войска.  К  строевым  частям  можно  было  подходить,  когда немцы обедали.  Вражеские  повара  иногда  наливали  им  вкусный суп  в  старые  консервные  банки,  давали  хлеба. 
А  к  черным карателям  нельзя  было  и  приближаться, убить могли сразу.
Чудом  сестры  выжили.  Однажды  около  нищих русских детей,  идущих  по  дороге,  остановилась  шикарная  машина.  Фашистский  генерал,  рукой  в лайковой перчатке,  подал  Таисии  плитку  шоколада с ласковыми словами.
"Вундеркинд!" - сказал  холеный старый немец,  разглядывая  белокурую,  кудрявую  девочку, замершую от страха и удивления.  Зашуршали  колеса, машина уехала    по  тракту  на  Курск.
Видимо  и  немцы  понимали,  как  трудно  детям  в  оккупации.
Прошло  время,  освободила  Красная  Армия курскую землю,  но  не  было  больше  деревни  Березники, ее враги уничтожили. 
Пришло по почте похоронное  извещение  на  отца: «  Рядовой Иван  Михайлович  Подберезкин  пал  смертью  храбрых  в  боях  за  Родину.."
 
Но семья солдата не погибла. Через все лишения он прошли с честью, и встретили долгожданную победу.
Сестра Евгения  Ивановна  выучилась,  закончила  педагогическое  училище, приехала в Сибирь, где долгие  годы  обучала детей  в сто шестьдесят третьей школе   Зеленогорска.  А  Таисия  Ивановна  стала  закройщицей,  работала  в  ателье, в  цехе  мужской  одежды.
Теперь  обе сестры  на  пенсии,  на  заслуженном  отдыхе. По воскресеньям посещают они наш новый храм Серафима Саровского, получая силы терпеть и трудиться с благодарением в ожидании небесной награды за все земные страдания. 
Низкий  поклон  им,  пострадавшим  от  войны,  лишившимся мирного детства. Долгими и безмятежными пусть будут годы их мирной жизни.


 
                В  ГЕРМАНИЮ  ЗА  СЕСТРУ

Хранит память народная подвиг брата, ушедшего за сестру  в немецкое рабство. Не остался его подвиг без награды, но пришла она неожиданно, через много лет и вот как это было.
    Завывает  февральский  ветер  за  окном  крестьянского  дома,  морозная  сибирская  зима  бушует  в  Красноярском  крае.  В  холодной  комнате  прижались    друг ко другу  два  старых  человека,  старушка  и  седой  дедушка.
"  Иванушка!"  обратилась  к  мужу  старушка,  - «  Прочитай  письмо, что почтальонка  еще  вчера  принесла!"
Иван  Данилович  Семерич, семидесятилетний  старик,  не  торопился  заняться  чтением  письма,  не  ожидая  от  жизни  ничего  хорошего. Жизнь из года в год на маленькую деревенскую пенсию вытягивала все силы. Постоянная  бедность  и  полная  нищета  действовали  на  старого  человека  удручающе.  Приближался пятидесятилетний юбилей  их  совместной  жизни  с  женой,  верной  подругой, а праздновать знаменательную  дату,  совершенно  нет  никакой  возможности. 
Наконец  Иван  Данилович надел  очки,  распечатал  конверт,  прочитал  первую  строчку: «  Германия.  Берлин.  1996  год.
Сообщаем,  что  за  работу  в  Германии,  в  годы  Великой  Отечественной  Войны, в сороковых годах,  вам  причитается  вознаграждение,  которое  вы  можете  получить  в  городе  Красноярске..."
  Удивленный  старик  лишился  дара  речи,  замолчал,  уставившись  в  обледеневшее  окно.  Разве  мог  подумать  старый  человек,  что  кто-то  вспомнит  о  его  загубленной  юности,  о  трудных  и  жестоких  военных  годах...Тем  более,  не думал, что  вспомнит  об  этом  вражеская  страна,  Германия!
  Жена  увидела  сумму  в  строчке  письма  и  всплеснула  руками:  "Ванюша! Какая  радость!  Теперь  мы  сможем  пригласить  детей  на  праздник,  отметить  юбилей  по  человечески!"
А  Иван  Данилович  молчал,  воспоминания  нахлынули  волной, скупая  слеза скатилась  по  щеке...
    Жила их  многодетная  семья  в  деревне Морач  Клецкого  района,  Барановической  области,  в  Западной  Белоруссии.
Совсем  недалеко  от  деревни  находилась  польская  граница,  растянувшаяся  вдоль  речки  Марочанки,  впадающей  в  реку  Буг.
Около  деревни  стояла  стражница,  сторожевой  пункт  польской военной  части,  где  несли  службу  воины-  поляки.
Деревня  находилась  в  польском  подданстве,  во  владении панской  Польши. Крестьяне  владели  землей,  обрабатывали  ее,  а  с  урожая  платили  налог  полькой  налоговой  Управе.  Налог  был  подвижным,  продуктовый:  молоком,  свининой,  маслом, овощами  и  деньгами.  Сумма  налога  с  деньгами  и  продуктами  составляла  около  пяти  процентов  от  доходов  с  земли. 
Лесные  угодья  начинались  сразу  за  речкой  Марочанкой.  Дубы,  в  два  обхвата,  дикая  слива  и  вишня,  ореховые  заросли,  все  росло  в  дремучем  и  красивом  лесу. Владельцем  леса  был  польский  пан Радивил.  К  нему,  в  старинный  княжеский  замок,  приходили  крестьяне,  спросить  разрешения  на  рубку  бревен  или  заготовку  дров.  У  князя  работал  лесничий,  который  вместо  денег  за  срубленный  лес,  составлял  наряд  на  работу  в  лесничестве:  очистка  просек,  лесопосадка,  сбор  семенных  желудей.
Семья  Семерич состояла  из  семи  человек.  Мать  семейства,  Анна  Ивановна,  отец,  Григорий  Данилович,  белорусский  крестьянин,  пятеро  детей,  старшая  из  которых  была  дочь  Софья,  белокурая  красавица  и  певунья.  Дети  радовали  молодых  родителей  смышленостью  и  старательностью.  Все  учились  в  польской  школе  при  костеле,  польской  церкви.  В  свободное  от  занятий  время,  дети  помогали  родителям  в  крестьянском  труде.  Дом семьи  Семерич  стоял  среди  большого  фруктового  сада,  яблони  и  груши,  сливы  и  абрикосы -  все  росло  в  изобилии  в  саду  при  доме,  радуя  детей  и  взрослых.
Наступил тридцать девятый  год,  тревожное  время раздела польских земель между Германией и Советским Союзом, когда эти места заняли русские...
Однажды  средний  сын,  Иванушка  погнал  в  ночное  коней.  На  широкой  луговине  при  речке,  разжег  яркий  костер,  стреножил  коней  и  стал  печь  в  костре  картошку. Вдруг  видит  мальчик,  бегут  через  поле  польские  солдаты,  бегут  к  своей  сторожевой  будке.  Только  пробежали  поляки,  а  за  ними  следом  русские  солдаты  гоняться,  тоже  к  польской  стражнице  направляются.  Русские  подбежали  к  зданию  стражницы  и  стали  перерубать  телефонный  кабель  на  столбе  под  окном.  Поляки  открыли  огонь  из  окна  и  один  забрался  на  крышу,  где  стоял  пулемет.
Русские  сбросили  поляка  с  крыши,  захватили  заставу,  а  пулемет  скинули  на  землю.
    На  следующий  день  в  белорусскую  деревню  вошли  русские  войска.  Население  радостно  встречало  русских,  брамами  из  молодых  березок,  яркими  цветами,  хлебом-  солью.
Вскоре  безземельных  крестьян  одарили  землей,  отнятой  у  польских  князей,  польских  панов.  Жизнь  улучшалась  с каждым  месяцем,  открылись  вечерние  школы  для  взрослых,  провели  радио,  укрепили  репродукторы  прямо  на  улице  в  деревне.  На  собрании всей  деревни  был  избран  сельский  совет.  Для  него  построили  новое  здание  в  центре  деревни.
   Но  грянул  огненный сорок первый  год, время немецкого наступления...
В  Марач  вошли  немецкие  войска,  много  различных  частей.  Завоеватели  выглядели  счастливыми  и  богатыми,  на  каждом  солдате  кожаные  сапоги, блестящие  на  солнце,  зеленые  суконные  мундиры,  украшенные  бляхами  и  значками,  сверкающий  кинжал  в  ножнах  и  автомат.
Немцы  сразу  занялись  учетом  населения,  заставив  прежний  сельсовет  работать  на  них. В  каждый  дом  послали  переписчиков,  пришли  они  и  к  Семерич.  Переписали  всех  детей,  сыновей  и  дочек.
В  ночное  время  не  стало  покоя  от  грабителей,  неизвестного  роду-племени.  Они  появлялись  неожиданно,  среди  ночи,  требовали  продукты,  угрожая  оружием,  размахивая  ножами.  Побольше  вина,  мяса,  муки  и  печеного  хлеба.  Забрав  отданное,  исчезали  во  тьме.  А  среди  белого  дня  крестьян  донимали  немцы:  эти  требовали  яйца,  сало,  мед,  булки,  шнапс.  Никаких  норм  у  захватчиков  не  было,  забирали  подчистую  все.  Крестьяне  страдали,  мечтали  о  освободителях,  они  появились,  пришли  партизаны.
Партизаны  обосновались  на  острове,  среди  обширного  болота.  Пугали  немцев,  захватчики  побаивались  бродить  по  дворам  в  одиночку,  остерегались.
Но  оккупация  продолжалась,  Советская  Армия  отступила,  немцы  не  сообщали  оккупированным  белорусам  о  ее  победах. Фашисты  проводили  свою  политику:  взялись  за  евреев.  Их  стреляли  прямо  на  улицах,  редко  уводили  за  деревню.  Иногда  захватчики  заставляли  жителей  копать  ямы  среди  деревенской  улицы.  Затем  привозили  евреев,  неизвестно  откуда,  строили  возле  ямы  и  расстреливали. Ни  суда,  ни  обвинения,  просто  убийство.
Пришел  и  в  дом  к  Семерич  страшный  час  мобилизации:  старшей  дочери  Софье  принесли  повестку  для  отправки  в  Германию.  Когда  девушка  пошла  в  комендатуру  узнать  подробности,  немецкий  офицер  пригласил  ее  в  свой  кабинет.  Холеный  ариец  взял  испуганную  Софью  за  длинную  пшеничную  косу  и  сказал: «  Тебе  сделаю  честь!  Будешь  работать  в  казино  для  немецких  офицеров!"
В  ужасе  прибежала  Софья  домой,  перепуганная,  долго  не  могла  объяснить  случившееся.  А  когда  рассказала,  отец  собрал  всю  семью  в  горнице.
За  вечерним  столом  собрались  родители  и  дети,  две  сестры  и  три  брата.
После  скромного  ужина  из  вареной  фасоли,  отец  стал  говорить.
"В  нашем  роду  самую  тяжелую  ношу  брали  на  себя  мужчины.  Значит  и  сейчас,  под  немецким  владением,  должны  мы  сберечь  женщин,  укрыть
сестру  вашу.
  Софью,  хотят  увезти  в  Германию,  заставить  прислуживать  врагам  в  казино. Она  невинная  девушка  и  допустить  такого  невозможно.
Сыночки  мои!  Вы  подумать  должны,  кто  пойдет  к  германцам  за  сестру?"
    Тихо  горела  керосиновая  лампа  в  чистенькой  горнице,  кружились  мотыльки,  налетая  на  горячее  стекло,  в  молчании  сидели  мужчины  рода  Семерич.   Анна  Ивановна,  смахнула  концом  белой  косынки  слезу,  прошептала  тихо: «  Иван!  Пойдешь  ты!"
"  Мама!  Не  плачьте!  Я  пойду!"  Отвечал  Иван,  средний  сын  Семерич.
Сестра  бросилась  на  колени  перед  иконами,  заливаясь  слезами.
"Господи,  спаси  брата  моего,  заступившего  меня!"
Мать  долго  сидела,  обняв  сына  за  плечи,  гладила  золотистые  кудри, смотрела  в  глаза.  Просила  остерегаться  немцев,  беречь  себя.
А  утром  пришел  Иван  к  немецкому  коменданту,  принес  ему  повестку,  выписанную  для  Софьи. 
- Исправьте  повестку!"  Попросил  юноша,  -   Я пойду  в  Германию  за  сестру!"
   Офицер  подвел  его  к  окошку,  за  которым  на  виселице,  устроенной  из  молодых  березок,  висел  белокурый,  рослый  парень.  На  его  груди  белела  табличка: «  Так  будет  с  каждым,  кто  не  поедет  в  Германию!"
Летний  ветер  играл  золотыми  кудрями  повешенного,  волновал  льняную  белую  рубашку,  кидал  плетеный  красный  поясок.
- Я  узнал  его!"  Закричал  Иван,  -  Это  Грицай!
- Да,  да!"  закивал  немец,  -  тебя  повесят  тоже,  если  не  поедешь  в  Германию!
Начались  сборы  в  дальнюю дорогу. Мать  собирала  одежду,  продукты,  конверты.  Теплилась  надежда,  что  разрешат  написать.
Вскоре  его  снова  вызвали  в  сельсовет,  где  председатель  Солтос,  вручил  новую  повестку,  переписанную  на  Семерич  Ивана.
   Когда  Ваня  вышел  из  дверей  сельсовета,  оглянулся  на  здание.  Над  сельсоветом  развевался  белый  флаг  с  черным  изогнутым  крестом,  свастикой. Долго смотрел  он  на  чужой  символ,  стараясь  понять,  что  же  в  Германии  этой,  как  там? Что  ждет  его  в  дальнем  краю?
   Хотя  грустный  вернулся  домой,  а  сердце  билось  спокойно:  волю  родителей  выполнил,  сестру  укрыл,  Софья  остается  дома,  будет  маме  помощницей.
Мама  пекла  ему  подорожники, пирожки  с черникой,  маслятами,  орехами.
В  воскресенье  состоялась  отправка.  Иван  явился  в  немецкую  комендатуру,  где  уже  ожидали  завербованных  немецкие  грузовики.  Многих  забирали  семьями,  с  малыми  детьми,  со  стариками.
Грузовики  отвезли  всех  на  станцию Барановичи,  где  людей  погрузили  в  вагоны  для  скота.  В  вагон  посадили  и  автоматчика  у  двери , на  принесенный  деревянный  стул.  Остальные  разместились  на  полу  без  удобств. 
Состав,  скрипя  железом,  тронулся.  "Что  там  будет  в  Германии?", - думал  каждый.
Ехали  двое  суток.  На  станциях  двери  открывали,  чтобы  проветрился  вагон,  но  выходить  не  разрешали.
Наконец  граница.  Сразу  всех  выгрузили  в  распределительный  пункт  рабочей  силы,  где  каждому  человеку  присвоили  номер.
После  пришили  на  одежду  белые  тряпочки  с  цифрами,  номера,  только  после  этого  повезли  дальше.  Ни  обеда,  ни  чая,  ничего.
Доехали  до  города  Берлина,  там  вагон  сильно  опустел,  рабочих  высаживали.  Теперь  на  станционных  остановках  забирали  одного  за  другим.  Наконец  Ваня  увидел  надпись  над  крышей  очередного  вокзала:"  Краймельсонгин."
Часовой  подтолкнул  Ивана  к  двери: «  Вег!"  "Выходи!"
Белорусский паренек впервые  ступил  на  землю  Германии...   
У  вокзала  стояли  немецкие  хозяева,  они  называли  номера  рабочих.  Ванин  номер  выкрикнул  полный  мужчина,  с  седыми  волосами  и  железными  очками.
- Я  теперь  твой  хозяин! - сказал  он  Ивану.
Оказалось  фамилия  хозяина  Шадо,  имя  Карл,  родом  он  из  баронов,  разорившихся  в  далекие  времена.
Хозяин  держал  под  узду  каурого  коня,  рядом  стоял  молодой  человек,  в  жилетке  и  пестрой  рубашке  с  велосипедом.  Это  был  слуга  Ганс,  он  тоже  работал  у  барона  Шадо.
Карл  Шадо  приветливо  улыбался  белорусскому  парню  Ивану,  но  тому  было  не  до  улыбок:  двое  суток  из  дома,  двое  суток  уже  не  пил  досыта  воды.
 "  Можешь  прокатиться  на  велосипеде!"  разрешил  приветливый  хозяин.
Иван  осторожно  отказался,  лучше  пешком.  Подошли  к  зданию  столовой,  немецкой  харчевне.  Карл  Шадо  пригласил  Ваню  зайти  внутрь,  сесть  за  маленький  белый  столик.  Они  сели  рядом.  Хозяин  заказал  обед  и  три  кружки  черного  пива,  себе, слуге  и  Ивану.  Обед  подавали  из  двух  блюд:  гороховый  суп  с  курицей  и  говядина  с белой  свеклой.
На  всю  жизнь  запомнил  Иван  тот  обед  после  двух  дней голодания  от  немецкого  барона  Шадо.
После  обеда  отправились  в  сельское  поместье  барона,  оно  размещалось  на  окраине  станционного  поселка.  Сразу  за  землями  барона  Шадо  начиналось  другое  государство,  Франция.  Граница  не  охранялась,  была  чисто  символической,  обозначенной  столбами  и  знаками.  На  территории Франции  тоже  правили  фашисты.
На  следующий  день  белорусский  раб,  Иван  Семерич,  приступил  к  своим  обязанностям.
"Главное, порядок  в  делах,  ордунг!"  пояснил  ему  хозяин.
Порядок  был  следующим:  подъем  в  шесть  утра, уборка  фермы  от  навоза, мытье  рук,  переодевание, дойка  пяти  коров, процеживание  молока,  вынос  фляг  за  ворота,  на  специальную полку. Затем еще прибавлялось кормление  птиц,  кур,  уток,  индюков,  гусей. Далее шла выдача  корма  коровам  и  поросятам, поездка  на  рабочих  быках  в  поле,  пахать,  сеять  или  жать.
 Все  работы  делались  вручную. Обед  привозил  сам  хозяин  прямо  на  поле,  в  термосе.
Хозяин  кормил  хорошо,  качественными  продуктами,  даже  давал  компоты  и  варенье.
Вокруг  усадьбы  благоухал  фруктовый  сад,  пышно  росли  такие  же  плодовые  деревья, как и  на  родной  земле  Ивана,  только  было  больше  груш.
Первый  месяц  работы хозяин  и  его  жена  Фрида  напряженно  следили  за  Иваном. Со  второго  месяца  предоставили  ему  полную  самостоятельность,  но  предупредили:  "Вздумаешь  убежать,  повесят  нацисты!"
 Действительно,  Ваня  видел  однажды  на  дороге  грузовик  с  раскладной  виселицей,  на  ней  вешали  беглецов. 
Хозяин  стал  обучать  Ваню  работать на  машинах:  электрической  дробилке  зерна,  электрорезке   кормовой  свеклы,  электромойкой  овощей  и  стиральной  машиной.
Он  требовал,  чтобы  Ваня  стирал  регулярно  полотенца  для  ухода  за  выменем  немецких  коров,  а  также  стирал  свою одежду,  выглядел  чистым  и  ухоженным.
Вскоре  хозяйка  Фрида  позволила  написать письмо  в  родную  деревню  Морач,  даже  отнесла  письмо  на  почту  Вабер  в  деревне  Нидермерлих.
Хотя  все  было  неплохо,  белорусский  парень  не  доверял  немецким  хозяевам,  ожидая  подвоха.
Уж  больно  свежи  были  впечатления  от  оккупации  родной  деревни,  когда  немецкий  порядок  обрушился  на  головы  несчастных  белорусов. Возможно  тот  порядок  и  неплохой  для  немцев,  но  белорусам  угрожал  гибелью. 
Скромный  Иван  стеснялся  разговаривать  с  хозяевами,  всегда  молчал,  только  в  чистом  поле,  занимаясь  пахотой,  иногда  пел  родные  песни. Сердце  наполнялось  недолгой  радостью  музыки  милых  дубрав,  звоном  белорусских родников,  птичьими  голосами.
Однажды  увлекся  Иван  песней  и  не  заметил,  как  конная  бричка  остановилась  у  обочины  проселка,  рядом  с  полем.  Это  привезла  ему  обед  на  пашню  сама  хозяйка  Фрида,  но  не  одна,  а  с  юной  дочерью  Жизель.  Ласково  беседовала  с  белокурым  пахарем  хозяйка,  не  спускала  с  него  глаз  нарядная  Жизель...
Иван  чувствовал  симпатию  молодой  девушки  к  себе,  но  не  хотел  переступать  черту,  не  желал.  Часто  стояла  в  глазах  виселица  у  сельсовета,  молодой  и  красивый  Грицай  в  красном  кушаке... Нет,  никогда,  ни  за  какие  блага  не  поверит  он  немцам!
Однажды  вернулся  он  с  пашни  поздно,  медленно въехал  в  хозяйственный  двор  с  плугом  и  стал  распрягать  быков.  К  нему  спешила  служанка,  кухарка  Роза:  "  Иван!  Все  ждут  тебя  на  поминки  сына  барона,  погибшего  в  России.  Он  воевал  под  Москвой!"
  Медленно  шел  он  к  хозяйским  хоромам,  не  зная,  что  и  думать.
Барон  сидел  за  столом,  уставленным  напитками  и  закусками.  В  переднем  углу,  рядом  с распятием,  висел  портрет  молодого  немецкого  парня  в  летной  форме.  Карл  Шадо  приветливо  поздоровался  с  работником,  указал,  где  ему  сесть.  Иван  в  душе  ждал  самого  ужасного,  молчал. 
Католический  священник  сказал  речь  на  немецком  языке,  прочитал  молитву  в  честь  погибшего.  Затем  все  приступили  к  трапезе,  за  столом  были  все  рабочие  барона,  даже  и  кухарка  Роза.  Когда  поминальный  ужин  закончился,  растерянный  Иван  остался  за  столом,  ожидая  расстрела.  "  Я  думал,  они  прямо  сейчас  расстреляют  и меня  на  отместку  невестке!"
Но  этого  не  случилось,  снова  потекли  дни,  похожие  друг  на  друга...  И  вдруг  пришло  письмо  из  Белоруссии,  от  родной  матери  Вани!  В  письме  сообщалось,  что  в  Германии  находиться  двоюродный  брат  Вани,  указывался  и  адрес.   Когда  Ваня  прочитал  письмо  хозяйке  Фриде,  она    сказала:"  Это  близко  от  нас,  в  часе  езды."
Карл  Шадо  разрешил  посетить  родственника,  даже  позволил  взять  велосипед  для  поездки.  Ваня  не  знал,  что  и  думать  от  радости.  Подстригся  в  сельской  парикмахерской,  одел  наутюженную  одежду,  взял  месячный  заработок. Хозяин  платил  в  месяц  двадцать  пять  марок,  сохраняя  деньги  в  своем  сейфе.
"Счастливый  выехал  я  со  двора,  взяв  карту  дорог  у  хозяйки  Фриды.  День стоял  осенний,  но  теплый,  солнечный.  Дорога  была  асфальтной  с  толстым  покрытием  и  на  две  полосы  движения,  очень  хорошая  дорога.  Гитлер  любил  качественные  автомагистрали,  следил  за  их  состоянием. 
Вдоль  дороги  красиво  росли  плодовые  деревья,  груши,  яблони,  грецкие  орехи.  На  фоне  зеленой  листвы  особенно  привлекательно  выглядели  груши,  яркие,  нежные,  светящиеся  солнечным  соком. После пережитого все казалось райскими плодами.
Не  выдержал  я! Остановился  и  сорвал  несколько  штук , еще  и в  карманы  спрятал. Не  успел  поднести  грушу  ко  рту,  раздался  свисток,  трель  полицейской  машины.  Подъехала  полиция,  стали  спрашивать,  кто  такой  и  куда  держу  путь.  Объяснил  я  все,  рассказал,  что  отпустил  меня  Карл  Шадо  к  двоюродному  брату в  соседнее  поместье.
- Никогда  не  бери  то,  что  не  принадлежит  тебе! - сказал  мне  полицейский,  но  разрешил  продолжать  путь.
Встретился, наконец, Иван  с  родственником,  который  тоже  работал  на  немцев,  но  с  более  плохими  условиями.  Отдельной  комнаты  ему  не  дали  и  кормили  хуже,  почти  не  одевали.  Брат поделился  с  ним  пиджаком,  поменялся  рубашкой.
Вместе посетили  мы с  ним  немецкую  пивную,  посидели  за  кружками  черного,  густого  пива.  Громко  говорить  боялись,  больше  молчали.  Ему  тоже  разрешили  писать  домой,  деревенские  новости  он  знал  почти  все.
Всем молодым работникам  хотелось  сбежать  от  всех  этих  немцев,  но  они  боялись  за  свои  семьи,  если  не  найдут беглецов, могут расправиться  с  нашими  родителями Приходилось всем терпеть  и  верить  в  неминуемую  Победу..
 Вечером  мы  расстались,  обнялись  на  прощанье,  поцеловались: " Может  и  не  увидимся  снова!"
Когда  белорус  вернулся  к  хозяину,  он  уже  все  знал  про  сорванные  груши,  полиция  была  у  него  в  поместье.  Оказывается его заставили  заплатить  штраф  в  размере  двадцать  пять  марок."
 -Вычту  их  из  твоего  заработка!"  Сказал  Карл  Шадо,  а  белорус  и  не  спорил.
Прошло два  с половиной  года. Хозяин успешно  торговал  сельскими  продуктами:  молоком,  сливками,  лучшим мясом свинины,   птицы. Пареньку  исправно  платил  двадцать  пять  марок  в  месяц,  давал  старую  одежду  и    кормил  трижды  в  день.
 Однажды  юноша  напился  из  колодца,  возвращаясь  с  поля.  Захотелось  вспомнить  Родину, холодной колодезной  воды  попить.  Но что тут началось! Прохожие  кричали,  отговаривали чистое  ведро  ко  рту  приблизить!  Оказывается,  немцы  сырую  воду  не  пьют,  болеют  после  нее.
Вскоре  начались  бои  и  в  нашей  местности,  война  заканчивалась,  близилась  победа.  Освободили  нас  американские  войска.  Всех  освобожденных  собрали  в  лагере  для  перемещенных  лиц.  Долго  агитировали  уехать  в  Америку,  остаться  в  Германии,  но  мне  это  не  подходило,  я  мечтал  о  своей  Родине,  ничего  не  хотел.
И  через  два  месяца  пребывания  в  лагере,  я  выехал  на  Родину.
 Теперь  поезд  летел  быстрее  ветра,  через  полтора  суток  оказались  в  городе  Львове.  На  перроне  играл  духовой  оркестр,  праздничные  девушки  встречали  освобожденных. Радости  не  было  границ!  Мы  танцевали  прямо  на  шпалах  вокзала  и  перроне.
Но  домой советские власти нас не  пустили,  отправили  восстанавливать  разрушенный  Донбасс,  поселок  Краснодон.
Только  через  два  года  после  окончания  войны,  встретился  с  матерью,  приехал  в  Морач.  Вскоре  услышал  про  строительство  в  Сибири,  решился  поехать...  Да  и    сорок   лет с  лишком  здесь  проработал! 
В  Сибири же проживают и дети  Ивана  Даниловича,  человека,  совершившего  гражданский  подвиг,  принявшего  к  сердцу  боль  сестры,  ушедшего  в  неметчину  за  сестру.  Мужеству  достойных  людей  наш  поклон!
А спустя много лет так пригодилась обедневшим старикам помощь из Германии, возмещение за рабский труд и пережитое испытание. Вернулось к ним счастье, откуда не ждали, в последние годы трудной и долгой жизни. Нашла их награда за подвиг брата, ушедшего в Германию за сестру.



                ВРАГИ  ПРИШЛИ  ЗИМОЙ



Однажды  в  канун  праздника  Победы,  необыкновенным  весенним  деньком,  поведала  мне  о  своем  нелегком  военном  детстве  наша  горожанка,  работница коммунального  хозяйства,  Александра  Степановна  Власенко.
Давняя  история,  но  незабываемое  время,  рубежный, сорок первый  год...
Никто  тогда  во  всей  Калужской  области  не  ведал  и  не  знал, что  надвинется  на  людей  русских  горе  горькое,    называемое оккупацией..
Лето  стояло  радостное,  под  лазурным  небом  плыли  облака  белыми  лебедями,  над  всем  Ульяновским  районом,  прямо  к  старинному  русскому  селу  Касьяново.  Там,  в  многодетной  семье  появилась  на  свет  долгожданная  дочка,  маленькая  Александра.
Дом  у  семьи  небольшой,  деревянный,  располагался  в  самом  центре  села,  возле  колхозной  конторы. 
Мать  семьи,  Наталья  Климентьевна,  трудилась  овощеводом  на  бескрайних  полях  колхоза: «Красный  Богатырь». Отец,  степенный  и  молчаливый,  трудился  на  пашнях  того  же  колхоза,  сеяльщиком,  комбайнером,  трактористом,  кем  только  требовалось  хозяйству.
Детей  было  семеро,  четыре  брата  и  три  сестры.  Старшие  братья  уже  помогали  отцу  в  поле,  а  младшие  матери  по  хозяйству,  когда  появилась  Александра  или  Сашенька.
Русская  природа  окружала  детей,  неоглядные  просторы  до  края  земли...
Дубы,  древние  дубовые  рощи,  окаймляющие  цветущие  луга,  заросли  орешника,  смородиновые  лазовники,  скрывающие  хрустальные  ручьи,  бегущие  в  малые речки,  где  играли  красноперые  рыбки.  Детской  радостью  была  поспевшая  лесная  клубника,  крупная,  душистая...
Никакую  войну  никто  не  ждал.  Старожилы  рассказывали,  что  через  село  Касьяново  отступал  из  самой  Москвы,  гонимый  Кутузовым,  император  Франции  Наполеон  Бонапарт.  Долго  лежали  в  дубовой  роще  брошенные  французами  пушки,  кареты,  повозки.  Но  время  шло,  забывалось  прошлое,  более  ста  лет  враги  не  ступали  на  землю  Калужскую.
Вдруг  вся  жизнь  русских  людей  раскололась  на  "до" и "после".
Объявили  войну.  Сразу  распалась  семья.  Ушел  на  огненный  рубеж  в  конце  июля    отец  Степан  Егорович  и  старший  брат,  Василий,  семнадцати  лет.
Осиротел  родительский  дом,  осиротела  деревня,  не  только  их  мужчины  ушли  на  битву  с  германцами,  а  и  другие.
Урожай  сорок первого  года,  грозного  года  войны,  был  убран  женскими  руками  и  в  срок  сдан  воюющей  Родине.  Фронт  приближался  к  Касьяново.
Завывали  в  пасмурных  небесах  немецкие  самолеты..  Беженцы,  шли  по  пыльным  дорогам,  стремясь  уйти  от  врагов  в  глубь  русских  земель.
Маленькая  Александра  видела,  как  русские  женщины  кормили  отступающих  советских  бойцов,  прямо  у  дороги,  на  таганке,  сварив  котел  душистого  борща  или  приготовив  горячую  картошку,  подавали  ее  в  мисках  с  холодным,  густым  молоком.
Несмотря  на  приближение  фронта,  мать,  Наталья  Климентьевна,  решила  не  покидать  родного  гнезда.
-  А  вдруг  Степанушка  мой  и  Васенька  до  дому  придут?  Кто  встретит  их?  Кто  обмоет  и  накормит?
Наталья  Климентьевна  ждала  любимого  мужа  и  ненаглядного  сына  каждый  день,  припасала  им  в  погребе  сметану  и  творог.
Но  тревожное  время  шло,  ударили  зимние  холода,  а  родные  не  возвращались.  Черный  рупор  на  столбе  у  конторы,  ранним  декабрьским  утром  возвестил: «  После  упорных  и  продолжительных  боев  советские  войска  оставили  древний  город  Калугу"... 
Замер  голос  диктора  Левитана...  Замерли  сердца  обреченных  славян...
Маленькая  Саша  побежала  погреться  в  соседний  дом,  к  подружке,  у  которой  мама  уже  затопила  огромную  русскую  печь.  Девочки  забрались  на  самый  верх  печки  и  расставили  куклы,  собираясь  играть.  Кукольные  кроватки  вырезал  из  дерева  им  Сашин  дедушка.  Заправив  кроватки  веселыми  лоскутками,  девочки  смеялись. 
Вдруг  заиндевелая  дубовая  дверь  в  избу  распахнулась  и  осталась  открытой,  ворвавшемуся  морозному  пару...
Испуганные  дети  уставились  на  дверь,  не  ожидая  чужих.  А  в  дом  уже  входили  фашисты. 
Явились!
На  головах  у  них  красовались  синие  вязаные  шлемы,  огромные  пушистые  шарфы  закрывали  лица  и  спускались  концами  на  серо-  зеленые  шинели.
Чужие  распоряжались  так,  будто  владели  всем  домом.  Не  поздоровались.
Рыскали  по  всем  углам,  выбрасывали  белье  из  комода  на  пол,  добрались  до  шифоньера  с  верхней  одеждой. Нашли  в  нем  полушубок,  новехонький,  дубленой  кожи.  Один  из  фашистов  бросил  полушубок  под  ноги,  ступил  на  него,  вырвал  толстые  меховые  рукава. На  глазах  у  перепуганных  детей  немецкий  вояка  скинул  свои  хромовые  сапоги  и  натянул  рукава  от  полушубка  на  тощие  ноги.  Достал  значит  немца  генерал,  по  имени: «  Русский  Мороз!"
Закончив  с  обыском,  новые  хозяева  заговорили: «  Яйко,  сало,  шнапс!"
Затем  снова  пошли  проверять  все  углы  в  доме,  но  уже  и  сараи,  погреба,  кладовки. Пришли  еще  фашисты,  те  кричали: «  Кчута,  кчута,  фикс!"
Через  полвека  Сашенька  с  ужасом  вспоминает  их  скрипучие  голоса.
В  скором  времени  Сашину  подружку  выгнали  из  дома,  а  в  нем  поселились  фашисты,  выбрали  жилье  потеплее,  для  себя.
Оккупанты  готовились  к  празднику  Рождества.  Встречали  его  торжественно,  с  фейерверками,  салютами.  Из  далекой  Германии  привезли в грузовиках  торты  в  ярких  коробках, искусственные,  блестящие  елки,  показавшиеся  русским  детям  ослепительно  красивыми.
Часами  стояли  голодные  дети,  чтобы  увидеть  разгрузку  подарков  для  фашистских  солдат.  Гитлер  любил  своих  военных,  заботился  о  них.
Даже  игрушки  к  елкам  привозили  из  Германии,  коробки  с  конфетами  и  печеньем, бутылки  с  пивом. Деловитые  грузовики  ездили  по  калужским  дорогам,  спешили  с  подарками  для  немецких  солдат.  А  для  русских  подарки  были  другими...
Страшные  зажигательные  заряды,  укрытые  в  обличье  детского  мяча,  переливались  всеми  цветами  радуги,  обманывали  детские  глаза.
Лишенные  игрушек,  русские  дети  с  интересом  подходили  к  лживым  дядям  и  брали  опасные  шары.
В  беззащитных,  слабых  ручонках  детей  прорывались  шары  жгучим,  негасимым,  химическим  огнем. Невиданный  огонь  не  тушился  снегом,  не  тушился  водой,  только  землей  или  песком.  А  где  зимой  их  взять?
Многие  ребятишки  получили  тяжелые  ожоги,  лечить  которые  было  не  чем,  да  и  не  кому.  Деревенского  врача  и  медсестру  увезли  из  села  в  первый  день  вражеской  оккупации и расстреляли.
Рождество  захватчиков  сопровождалось  дикими  грабежами  для  праздничного  стола.  Деревню  обирали: коровушки,  боровки,  овечки,  - уводились  без  жалости  с  крестьянских  подворий,  не  щадились  даже  стельные  коровы. Единственно  хорошее  в  новом  Рождестве  было  то,  что  в  праздник  враги  не  стреляли,  наступала  временная  передышка.
Но  после  праздника  снова  карательные  экспедиции,  поиски  партизан.
Крестьяне  пробовали  сопротивляться,  не и снабжать  врагов  продовольствием,  не  отдавать  скот.  Тогда  их  выводили  к стене  дома  и  пулями  обстреливали  контур  головы.  Потом  спрашивали: «  Согласен?"
Если  ответ  был  отрицательный,  убивали.
Но  и  это  не  последняя  беда  села  Касьяново.  В  конце  января  немцы   объявили  эвакуацию  деревни.
С  утра  взорвали  древний  храм,  разметали  кирпичи  и  балки.  Потом  стали  выгонять  из  домов  жителей,  с  криками:"  Вег!"
  Многие  жители  оставляли  стариков  в  домах,  потому  что  враги  не  позволили  забрать  их.  Немцы  эвакуировали  всех жителей  пешим  строем,  выстроив  колонну.  Конвой  из  автоматчиков  сопровождал  жителей.
Колонну  повели  на  Орловский  тракт,  к  деревне  Тимофеевка.
Медленно  тронулась  колонна  жителей  из  Касьяново,  матери  вели  за  ручки  детей,  несли  их  на  руках,  подростки  прятали  заплаканные  глаза.
Живой  строй  двигался  по  тракту,  оставляя  родные  дома...  Маленькая  Саша  оглянулась  в  последний  раз  на  свой  деревянный  дом.     В  памяти  семилетней  девочки  навсегда  осталось  солнечное  морозное  утро  на  родной  земле,  молчаливая  колонна  сельских  жителей,  серо-зеленый  конвой  с  черными  овчарками  и  каратель,  с  серебряной  бляхой  на  груди,  поджигающий  факелом  ее  дом,  милый  отеческий  дом.
А  перед  ними  лежал  засыпанный  снегом  путь.  Многочисленная  их  семья  шла  последней  в  колонне.  Наталья  Климентьевна  тянула  тяжелые  санки,  в  которых  сидели  дети,  два  братца  держались  за  материнский  подол,  а  Саша  шагала  самостоятельно.  Дорога  свернула  в  дубовую  рощу  и  случилось  непредвиденное:  все  деревенские  мужчины  в  раз  бросились  бежать  к  дубам,  а  огромные  стволы  деревьев  не  простреливались.  Конвоиры  не  смогли  остановить  их,  выпущенные  овчарки  не  вернулись  из  рощи.
Разъяренные  фашисты  загнали  всех  в  пустой  сарай  на  краю  следующей  деревни,  поставили  женщин  и  детей  на  колени  и  приказали  стоять  трое  суток  без  пищи  и  воды.
На  четвертый  день  выгнали  всех  на  тракт  и  вели  до  пустой  деревни  Ханкино.  Молчаливая  колонна  вошла  в  молчаливую  деревню.  Не  было  людей,  никого.  Тишина.
Саша  впервые  видела  такую  деревню,  никого  живого.  Ни  собаки,  ни  кошки...
На  окраине  деревни  у  маленькой  Саши  развязались  лапоточки.  Уставшая  девочка  встала  на  веревочку  лапоточка  и  упала. Встать уже не могла от голодной слабости.  Смерть подошла близко. Мрачный  немец  вскинул  автомат: " 
Вессен  Киндер?" Чей ребенок? - грубо  крикнул  он,  прицеливаясь  в  ребенка.
"Вессен  киндер?"  Чей  ребенок?"  - повторил  конвойный.
"Мой!  Мой  киндер!"  Закричала  Наталья  Климентьевна  и  бросилась  поднимать  дочь,  оставив  других  детей.  Обошлось  на  этот  раз.
Потом  всем  разрешили  остаться  в  Ханкино.  В  совершенно  пустых  домах  жить  было  не  чем  и  пришлось  собирать  милостыню  в  других  селах.
Голод  усиливался,  фронт  приближался,  ночами  стало  светло  от  близких  пожаров.
Фашисты  не  уступали  территорию,  отчаянно  сопротивлялись.
Но  наступил  час,  пришла  Красная  Армия.  Первыми  ворвались  стрелковые  части,  за  ними саперы стали  проверять  дороги  и  поля. Сотнями  уходили  саперы  в  рощи,  разминировали  дубы,  проселки,  пашни.
Но  в  конце  дня  их  хоронили  десятками,  подорвавшихся  на  хитрых  вражеских  минах. Фашисты  прятали  мины  в  трупах,  в  брошенных  шинелях.
Семья  вернулась  в  милое  село  Касьяново,  мать  пошла  работать.
Первая  почта  принесла  извещение,  что  их  отец,  рядовой  Водилин  Степан  Егорович  пропал  без  вести  при  городе  Стрельне  в  сентябре  страшного сорок первого года.
Позже  пришло  извещение  о  брате  Василии,  павшем  смертью  храбрых  в  боях  под  Москвой.
Война  догнала  в  сорок седьмом, после победы,  когда  от  истощения  умерла  сестренка  Юленька.
Снарядами  израненная  калужская  земля  не  просто  отдавала  себя  людям,  погибали  пахари  и  пастухи,  овощеводы  и  трактористы  подрываясь  на забытых минах. И снова выходили в поле, спасая голодавшие после войны села.
Молоденькая  Саша  стала  возницей  на  колхозных  быках,  часто  падала  в  снарядные  воронки  вместе  с возом  и  быками. Взрослые  вытаскивали  Сашеньку,  помогая  девчонке.  Летом  Саша  работала  жницей:  тридцать  пять  соток  была норма  жнивья  для  женщины,  тяжелый  труд.
Не  пришлось  ей  закончить  образование,  но  мечтала  она  учиться.
Скромная  и  добрая,  приехала  она  в  Сибирь  за  своим  молодым  мужем,  нашим  земляком.  Осталась  здесь,  полюбила  нашу  землю,  воспитала  детей.
Внуки  и  дети  ее  пишут  письма  в древнюю русскую  Калугу,  своим  родственникам.
Дружная  семья  Водилиных  помнит  родное  село  Касьяново,  которого  больше  нет.
Велика  красота  русской  женщины,  ее  жизненная  стойкость,  мужество.
На  таких  Сашеньках  стоит  Русь,  русская  земля.  Низкий  ей  поклон!

               

                «КАТЮША» СИБИРЯКА ЯКИМОВА


Не сумев взять Москву, немецкие армии перешли в оборону и надеялись накопить силы для нового наступления. Но в начале сорок второго года у русской армии появилось секретное оружие большой силы.
За бетонными стенами укреплений и паутиной колючей проволоки фашисты надеялись дождаться лучших времен. Но все их надежды рухнули под залпами русских «катюш».
Под покровом ночи к самым трудным участкам фронта подъезжали мощные  грузовики и наводили новейшие ракетные установки на дальние укрепленные районы врага. Перед рассветом фронт оглашался страшным воем летящих чудовищ. Из облаков дыма взлетали в ночное черное небо сотни  ракет, сверкая слепящими огненными хвостами. Со страшной силой заряды обрушивались с неба на бетонные доты, танки, аэродромы и склады, и разносили все в клочья. Враждебная линия фронта, нарисованная на карте, просто стиралась ударами «катюши».
И  следом в прорубленный ракетной бурей пролом устремлялись наши танки и люди, закрепляя успех своими силами. А на грузовики с ракетными установками снова надевались глухие чехлы и техника без передышки перегонялась на следующий огневой рубеж, где без нее было невозможно пройти.
Гвардейский миномет по прозвищу «Катюша» спасал солдатские жизни, изменял ход войны, освобождал Россию.
И на одном из таких грозных грузовиков с ракетами служил наш земляк, сибиряк из Красноярского края.
Детство Яши Якимова прошло на золотом руднике, на берегу сибирской реки Богунай. В те времена первозданная природа окружала сибиряков. Все свободное время Яша проводил на реках, на Кане, и его притоках Богунае и Барге, где ловил прекрасную рыбу. Богатый улов составляли крупные таймени, ельцы, сорожки и серебристые хариузы. Сын помогал родителям в крестьянских трудах, ездил на покос и на пашню, косил и сиял. Научился он мастерить конскую упряжь и выделывать мех. 
Долгими зимами Яша охотился, ведь с оружием он обращался уже с семи лет. От деда отцу досталась старинная петровская фузея, пороховое ружье, и сын также хорошо знал это мощное однозарядное оружие и ловко заряжал его.
Трудится Яша любил и особенным праздником для него являлся  первый покос.
Когда проходили первые летние грозы, расцветал жаркий июнь. Наступало время созревания трав. Приходила пора изобильных травостоев на черноземных сибирских лугах, неповторимая и прекрасная пора бурного цветения растений. Здесь не бывает стебля, неукрашенного цветком. Танцуют на ветерке дикие гвоздики, голубые васильки, белые и желтые ромашки, волнуется иван -чай и тысячелистник, дрожат венерины башмачки и душистые ночные фиалки.
Воздух луговых просторов, насыщенный ароматами трав, вливается в человека живой волной, и надышаться им невозможно. Живительный летучий бальзам влажных трав дарит каждому человеку здоровье и радость, силу и красоту.
Яша рано начал помогать родителям по хозяйству. Семья сложилась большая. Жилось им трудно. Но Яша в четырнадцать лет уже вступил в артель богунайских старателей, чтобы мыть самородное золото. В шахту подростков не пускали, молодую смену берегли, там могло случиться всякое.   
    Русые  волнистые  волосы,  открытое,  доброе  лицо  и  чуткое  до  чужого  горя  сердце,  отличали  Яшу  среди  подростков поселка.  Старшие  с  уважением  относились  к  Якову,  ценили  его  честность,  трудолюбие  и  рассудительность. 
    Птицей  мчалось  время,  из  подростка  вырос  красивый,  широкоплечий  парень,  с  ясным  взглядом  голубых,  пронзительных  глаз.  Радовалась  мать  Яши,  рассказывала  родственникам  чудо:
 "Не успею  подумать,  что  надо  забор  починить,  а  Яша  уже  сделает!"
Молодой  сибиряк  сам  коптил  пойманную  рыбу,  вялил  мясо  оленей,    шил  себе  обувь.  Не  было  работы,  которую  бы  не  смог  сделать  Яков.
.....Встретился  Яша  с  девушкой  Наташей  из  Усть-  Барги.  Когда  впервые  увидел  он  Наташу,  ему  показалось  идет  сказочная  красавица,  ни  в  сказке  сказать,  ни  пером  описать! 
Украшала  головку  девушки корона из  золотистых  кос,  перевитая   ниткой  речного  жемчуга.  Красный  сарафан  облаком  окутывал  стройную  фигурку,  и стройные ножки в  плетеных,  маленьких  лапоточках. 
А  голос  Наташи!  Колокольчиком  серебряным звенел он над  речкой  и  музыкой лился  в  сердце  простого  сибирского  парня.
Не  было  для  Яши  девушки  милее  и  краше,  чем   ненаглядная  Наташа!
Нежная  и  светлая  любовь,  давала  Якову  новые силы,  он  построил  деревянный  дом  из  бревен  для  своей  семьи.  Новый  дом  украсил  резными  ставенками,  высоким  крылечком,  тесовыми  воротами.  Дом  был  не  слишком  большой,  но  уютный  и  аккуратный,  с  множеством  пристроек  и  хозяйственных  амбаров.  Молодая  жена  во  всем  помогала  мужу,  отвечала  ему  горячей  любовью  и  взаимностью.  Работает  Наташа  возле  дома  или  в  огороде  и  всегда  поет... Звонкий  и  чистый  голос  далеко  слышен  на  Богунае.  Любил  Яша  слушать,  как  красиво  поет  жена  молодая,  радовался  песням  Наташиным. Много  хлопот  было  по  хозяйству,  много  работы...
Вскоре  родилась  первая  дочурка,  назвали  девочку  Надеждой. Дочка  как  две  капли  воды  походила  на  отца:  такой  же ясный  взгляд,  высокий  лоб,  русые,  густые  волосы.  Теперь  в  доме  слышался  детский  голосок,  молодой  отец  был  несказанно  счастлив.  Он  сам  мастерил  деревянную  кроватку,  стульчики,  игрушки.
Счастливая  семья  Якимовых  жила  на  Богунае, не  замечая  мчащееся  время.  Родились  еще  девочка  и  мальчик, сынок  Ванечка.  А  красота  Наташи,  казалось  расцветала  с  каждым  ребенком  все  ярче,  ясные  синие  глаза  ее  смотрели  на  людей  открыто  и  радостно.
  Дети  радовали  молодых  родителей  смышленостью  и  прилежанием,  добрыми  делами.  Старшая  Наденька  пошла  в  школу,  на  Богунае  построили  десятилетку,  трехэтажную  и  благоустроенную.  Семья  жила  обеспеченно.  Достаток  в  дом  приносил  отец,  Якимов  Яков  Алексеевич,  теперь  глава  молодой  семьи.  Работал  он  в  золотой  шахте проходчиком, хорошо зарабатывал, держал  небольшое  подсобное  хозяйство.
   Жить  бы  да  жить  молодой  семье,  но вдруг началась  Великая  Отечественная  Война.  В  первой  мобилизации  прислали  повестку  Якимову  Якову  и  его  товарищам,  богунайским  шахтерам.
    В  летний  день  двадцать  шестого  августа сорок первого  года,  тихий  и  солнечный,  золотодобытчики провожали  на фронт  молодых  богунайцев.  Восемь  человек  парней,  молодых  и  сильных,  прощались  с  родными,  с  чадами  и  домочадцами.  Столы  накрыли  на  улице,  гармонисты  в  четыре  гармони  играли  родные  напевы.  Но  песни  были  полны  грусти.
Радио  принесло  в  маленький  таежный  поселок  печальные  известия  об  отступлении  Советской  Армии,  об  оккупации областей и падении  больших  городов.  Женщины  постарше  плакали  с  причитаниями,  а  Наташа  тихо  вытирала  слезы  платочком,  не  желая  огорчать  любимого  мужа.  Она  надеялась,  что  война  будет  недолгой,  быстро  закончиться,  Яшу  вернут  с  дороги. 
    Призывники  были  в  своей  одежде,  в  гражданском,  им  объявили предписание  явиться  в  город  Канск,  на  пересылку.  Шахтное  начальство  выделило  машину,  чтобы  увезти  будущих  солдат  на  станцию.  Все было неповторимо тогда. Последний  поцелуй,  последний  взгляд...
Вскоре  пришла  первая  весточка  от  Яши.  Он  сообщал,  что  из  города  Канска  выехал  вместе  с  товарищами  на  фронт,  что  зачислили  его  в  полк  артиллерии,  будут  обучать  под  Ленинградом.  Второе  письмо  пришло  вскоре  после  первого,  Яков  писал,  что  задача  его  полка  состоит  в  поддержке  огнем  стрелковых,  пехотных  батальонов.
    На  фронте  Якимов    сразу  обратил  на  себя  внимание  особенной  статью  сибиряка,  умного  и  делового,  дисциплинированного  и  честного.  По  меркам  того  времени  Яков  имел  неплохое  образование:  семь  классов.  Поэтому,  когда  в  полк  поступило  новое,  ракетное  вооружение,  для  его  освоения  поставили  богунайских сибиряков  во  главе  с  Якимовым.
   Новое  вооружение,  невиданной  силы  удара,   названное  " Катюшей",  имелось  только  в  Советской  Армии,  у  гитлеровцев  его  не  было.  Яша  освоил  все  специальности  орудийщика:  мог  заряжать,  корректировать  огонь,  управлять  радиостанцией  и  регулировать  все  узлы  "  Катюши". Таежный  человек,  сибиряк,  освоил  самое  новое  в  мире  оружие,  прекрасно  овладел  им. 
Но  имелась  и  большая  ответственность,  новая ракетная  артиллерия  не  должна  была  оказаться  у  врага,  у  немцев.  Поэтому  каждый  солдат  расписался  под  особой  инструкцией,  гласившей,  что  "Катюша"  должна  быть  немедленно  взорвана,  в  случае  опасности  захвата  врагом.
Фашисты  охотились  за  "Катюшей". Вся армейская  разведка,  Абвер,  лично  Гитлер,  занимались  вопросом  захвата  невиданной  артиллерии  русских. Орудийная  установка,  на  которой  командовал  Якимов,  имела  все  виды  светомаскировки:  сетки,  защитные  щиты,  капюшоны,  но  маскировка  не  всегда  помогала.  Служить  на  такой  установке  было и  опасно  и  почетно.
   Враг  рвался  к  Ленинграду,  окружая  город  железным  кольцом  блокады.  Пятьдесят  шесть  гитлеровских  дивизий  против  двадцати  неполных  русских!  На  пути  к  Ленинграду  встал  город  Череповец,  металлургический  центр  области,  железоделательный  завод.
Фашисты  рвались  вперед,  применяя  авиацию,  которой  у  нас  катастрофически не  хватало.
Тяжелый  бой  под  городом  Череповец  продолжался  семь  суток.  Каждый  час  налетала  вражеская  авиация,  отборные  части  гитлеровской "Люфтваффе".
Но  сплоченный отряд  сибиряков  заботливо  прикрывал свою "Катюшу".  Часы  тяжелого  ратного  труда  вознаграждались  радостными  минутами,  когда  огненные  молнии ракет  насмерть  жгли  фашистов  и  их  хваленые  танки "тигры".  Боевые  снаряды  в  короткие  минуты  удара  превращали  в  пепел  любой  объект  вражеской  обороны. 
Из  штаба  дивизии  держали  прямую  связь  с  экипажем ракетной установки,  просили  менять  позицию  немедленно,  после  каждого огневого  удара.  Координаты  установки  должны  были  изменяться  каждые  два  часа,  чтобы  не  быть  обнаруженной  врагом.  В  мае  сорок второго  года  положение  на  фронте  стало  очень  напряженным.  Враг  рвался  к  Ленинграду,  бросая  на  прорыв  русской  обороны  все  резервы  немецкой  техники,  но  у  "Катюши"  соперниц  не  было!
   На  плечи  воинов-сибиряков  ложилась  задача  быстрой  дислокации  установки,  незаметного  ее  перемещения  и  подготовки  к  стрельбам.  Сибиряки  справлялись  с  тяжелым  ратным  трудом  и  заслужили  награды.
    Но  в  тяжелом  бою  Якимов  был  ранен  в  бедро,  осложненным  осколочным  ранением.
Из-за жестоких  боев раненых было очень много и его доставили  в  полевой  госпиталь  с  большой  кровопотерей,  поместили  в  палату  для тяжело  раненых. 
Отсюда, после  первой  операции,  храбрый  солдат  отправил  письмо  жене  и  детям. В  этом  письме он  предсказывает  окончание  войны  на  территории Росси  почти  точно,  уверенный  в  близкой  Победе.   Это  письмо  наказ,  письмо-  завещание. 
Чувствуется,  что  он  знает  свою  судьбу,  но  мужественно  не  желает  думать  о  смерти.  Как  заботливый  отец,  он  каждому  своему  ребенку  пишет  отдельный  отцовский  наказ. Отец завещал детям хорошо учится, быть достойными его, сражавшегося за них, и послушными старшим в семье.  Благородны  и  чисты  эти  последние  строки,  ослушаться  их  невозможно,  они  полны  мудрости  и  скрытой  нежности. 
Вскоре  в  лесной  поселок  на  Богунае  пришло скорбное извещение:
" Якимов  Яков  Алексеевич,  рядовой  девятьсот сорок шестого  артиллерийского  полка,  скончался  в  полевом  госпитале  под  городом  Череповец  от  осколочного глубокого ранения  бедра  и  потери  крови." 
Медсестра  и  врач, свидетели последних часов жизни отца,  поставили под известием свои  подписи.
   Тяжелое  горе  обрушилось  на  красавицу  Наташу,  но  она  выстояла.  Выросли ее трудами  дети,  дети  солдата и  героя,  достойные  граждане  города,  наследники  сибирских  традиций  своих  предков.
Бережно  берегут  поколения  Якимовых  тонкие  солдатские  треугольники -  письма  с  фронта,  фотографии с которых мудрыми и добрыми глазами смотрит на нас усталый солдат Великой войны.    В  далекий  город  Череповец  хотела  поехать  Наталья  Якимова,  поклониться  святой  для  нее  могиле  мужа  своего,  милому  праху. Навсегда останется образ Якова Алексеевича в благодарной памяти будущих поколений.
Прославил сибирский воин своими ратными подвигами свой род и любимую родину – вечную и бескрайнюю Сибирь. Есть в большой всенародной победе и его вклад, его заслуга. И когда поднимается в небо знамя Победы есть на том кровавом полотнище отблеск судьбы и нашего, сибирского героя.




              МАТРОС С  МИНОНОСЦА «ВЛАСТНЫЙ»

Представьте себе картину. Самолеты бомбят миноносец, море кипит от бомб, пробоина за пробоиной появляются в корабле. А наши матросы молча делают свою работу – ставят распорки, решетки, пластырем заклеивают древесину, закрывая одну пробоину  другой. И только смотрят, чтобы не смыло товарища за борт.
Вдруг молодой матрос падает, раненный осколком и его из госпиталя отправляют домой, в родную деревню Орловка.  Наш рассказ сегодня о судьбе нашего земляка, воевавшего на корабле Тихокеанского флота.
По улице Орловской в тридцать шестом доме проживает Алексей Акимович Роганов, участник войны, ветеран и инвалид.
Мужчинам семьи Рогановых в трех поколениях пришлось воевать, защищая интересы великой России.
 Дедушка Алексея, Тимофей Егорович Роганов, родился в   в  тысяча восемьсот шестьдесят первом году году, еще при крепостном праве. Двадцатилетним он был отправлен на строительство Красноярского острога из Брянского уезда Орловской губернии.  А затем поселился в нашем селе Орловка. В девятьсот пятом году дедушка был призван на войну с Японией, воевал в Порт-Артуре, имел три Георгиевских креста за храбрость.
Хорошо помнил капитана Колчака, впоследствии адмирала, с которым  вместе сражался с японцами в Порт-Артуре. Тогда Колчак снимал вооружение с кораблей и усиливал  береговую оборону корабельными пушками.
Отец Алексея Акимовича, Аким Тимофеевич Роганов, воевал на Ленинградском фронте, брал линию Маннергейма и был ранен в ногу. Он  стал кавалером трех орденов красной звезды, как прообразов Георгиевских крестов своего деда. 
Отец ушел на Великую Отечественную  в 1941 году, а в сорок третьем,  его сын, Алексей Роганов, явился в военкомат с просьбой отправить его на войну. 
Военком возмущался настойчивостью парнишки: «Тебе всего шестнадцать лет, Алеша, опомнись, я вот сейчас по военной почте напишу твоему отцу и пожалуюсь на непослушного сына».
Но Алексей настоял на своем и был призван  Рыбинским военкоматом на Тихоокеанский флот.  Он стал  матросом, и его послали служить на торпедный катер в Порт-Артур. Алексей был горд тем, что идет по стопам деда и служит на торпедоносце. Это были десантные торпедные катера. Они заходили в порты Сесен,  Гензань,  Расен, Порт-Артур и, расстреляв вражеские суда, возвращались во Владивосток. Роганов вспоминает:
- Я так мечтал увидеть то самое море, которое видел мой родной дед. Мысленно поклониться русским морякам, похороненным  по берегу этого моря, друзьям деда, сибирякам из Орловки.
Уже в то время берег принадлежал врагам и на могилы никто не приходил…
По вражеским кораблям стреляли торпедами. В каждую из которых заливалось сто пятьдесят килограмм спирта и укладывалось пятьдесят килограмм пороха. Если такая торпеда ударяла в борт,  вражеский корабль загорался.
Алексей Роганов на корабле исполнял обязанности дальномерщика. Во время шестичасовой вахты наш матрос непрерывно смотрел на поверхность моря в оптические дальномеры и определял расстояние до цели. Отправляя эти данные на пульт управления для минометчиков, артиллеристов , которые и стреляли по вражеским кораблям. Иногда по три часа он не отрывался от окуляра, а когда поднимал лицо, то видел, что глаза его уже в черных кругах от утомления. 
После торпедного катера Алексея Роганова перевели служить на миноносец  »Властный». На миноносце было  сто восемьдесят два матроса, торпедные аппараты, глубинные бомбы и корабельные пушки. 
За миноносцем охотились вражеские самолеты и часто наносили ему пробоины.    Также боролись и здесь с пробоинами. Для закрытия пробоин имелось особое оборудование – решетки, распорки, специальный пластырь и древесина. 
 Японские самолеты бомбили миноносец, море кипело от взрывов, в корабле появлялись пробоина за пробоиной. А матросы молча делали свою работу – ставили распорки, решетки, пластырем заклеивали древесину, закрывая одну пробоину  другой. И только смотрели, чтобы не смыло товарища в пробоину.
Всю вахту матросы работали в морской воде, и не переодевались. Однажды бомба разорвала  борт миноносца и Алексей Акимович был ранен в живот. Долго лежал он в госпитале, перенес три операции и инвалидом второй группы вернулся в родную Орловку.
Тогда его дедушка Тимофей Егорович,  воевавший в Порт-Артуре был еще жив и первым встретил внука у ворот родного дома.  Дед очень переживал, что Алеша идет на костылях и всячески помогал своему внуку. Но Алексей не мог не работать и даже инвалидом возглавил деревенский клуб.  Стал работать секретарем комсомольской организации деревни.
Молодежь занялась преобразованием жизни. Провели в каждый дом радио, стали делать субботники, участвовать в жизни края.  На озере Полынкино устроили колхозную пасеку из восьмидесяти ульев и высадили на пасеке больше сорока яблонь. Саженцы взяли в Лебедевском саду. 
На Полынкино была устроена артель, которая жила на полях в избушках. Эта бригада пахала и сияла. Знаменитые пахари были Сотников Виктор, Михаил Жуков, Виктор Киреев.   Алексей Акимович брался за все общественные работы, которые требовала жизнь.
Его выбрали председателем товарищеского  суда, председателем уличного комитета самой главной улицы деревни, улицы Орловской.
Потом стал матрос секретарем сельского совета  Орловки.
 Работа прерывалась лечением. Алексей Акимович  выдержал еще две операции по удалению осколков немецкой бомбы. В то время люди почти бесплатно работали на одном энтузиазме.  Алексей бережно хранил награды – «За победу над Японией», «За победу над Германией», «За оборону советского Заполярья».
Когда началась стройка химического завода, в Орловку приехали строители, здесь они нашли временное жилье и кров. Каждый день в Орловском клубе проходили вечерние митинги. Агитаторы призывали крестьян идти на стройку помогать. Алексей Акимович тоже ушел работать на стройку.
 В тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году он женился и в нынешнем году двадцать пятого июня будет пятьдесят лет совместной жизни с Людмилой Тимофеевной, матерью двух его сыновей – Олега и Александра.  Олег сегодня работает на заводе техником прибористом, а  брат Саша - военный в звании майора.
Закончил свой трудовой путь Роганов экспедитором на химзаводе. А к сорокалетию нашего атомного  завода получил ветеран благодарственное письмо от директора Анатолия Николаевича Шубина.
Иногда встречается он со своим другом, Иннокентием Александровичем Средним, который служил на подводной лодке, в тоже время, что и Роганов. Они часто были в одних операциях, воевали вместе в Желтом и Японском морях. А всего с Рыбинского района их служило на флоте сорок пять человек.
  В начале мая через газету он поздравляет всех ветеранов и своих земляков однополчан с великой победой.
Алексей Акимович считает, что прожили они жизнь не зря:
-Часто идя по деревне слышу, как молодые говорят, мол, знаешь, где Рогановский увал? Значит, думаю, что-то осталось и от наших трудов…Давно уже не пашут пашню Рогоновы,  а название осталось в народе.
Пусть много лет звучит в доме тихоокеанского моряка поздравление: »С днем Победы!»





               

                ПОСЛЕСЛОВИЕ

Книга военных рассказов не могла появиться много лет после войны, поскольку Игнатий Семенович говорил своей дочери и соавтору рассказов Екатерине Инатьевне, что давал подписку о неразглашении тех событий войны на тринадцать лет.
Отец не любил советских фильмов о войне, которыми восхищались его дети. Он речью говорил, что настоящая война неприглядна, в бою рвется форма, сыплется грязь и пыль, налетает копоть от пожарищ на лица и вещи людей. А по экранам бежали начищенные причесанные штабные писари.
  Нигде не обсуждается и вопрос о вознаграждении за боевые ордена, которое очень помогало жить орденоносцам и их близким в послевоенной стране. Игнатий Семенович несколько лет после войны получал за свои многие награды значительные деньги по тем временам. Такое важное пособие вызывало у всех уважение к заслугам героя. И как больно было узнать после прихода к власти других правителей об отмене «орденских денег». Обычай помогать герою, заслужившему ордена, шел еще с царских времен, был доброй и славной традицией русской армии. Его необходимо восстановить!
Государство должно выражать свое уважение к заслугам своего гражданина не на словах, а делом. Льготы не всегда соответствуют тому, что человеку бывает нужнее в жизненных обстоятельствах, а деньги это чеканная свобода.
Обличал дедушка и лихие эпизоды во многих советских фильмах, где незадолго перед боем бойцы принимают «боевые сто грамм» и более, то есть, фактически лишают себя возможности трезво оценивать боевую обстановку. В своем разведовательном подразделении он строго запрещал такие рискованные вольности.. Конечно, питие на войне имело место, но по твердому мнению деда, пьянство перед боем приводило просто к бесполезной смерти. Разумный командир никогда не допускал дурман в головы подчиненных, отвечая за них перед своей совестью. В бою и так много помех точному прицеливанию, удару, оценке обстановки. Пьяные атаки были и со стороны немцев, но победить их в таком состоянии было легко, прицелиться им было очень трудно, пули улетали в стороны, а трезвый человек бил наповал крепкой рукой. С точки зрения тактики и стратегии пьяные атаки это позор и знак отсутствия плана для победы.
До последних времен крайне мало можно было узнать и о масштабах проникновения немецкой разведки в наши управляющие и штабные структуры, о внутреннем предательстве, а ведь без этого война представляется легкой войсковой операцией. А ведь именно на внутреннем предательстве выстраивалась современная кавказская война девяносто четвертого года.
Нигде не вспоминается и даже отрицается как факт время, когда в советском государстве при генсеке Хрущеве был запрещен как праздник День Победы девятое мая. Люди тайно собирались, накрывали стол только для своих, и боясь доносов, не ели песни, а сидели тихо, вспоминая пережитое. Страна в этот день выходила на работу. Несправедливости всегда было много. И только  при новом правителе Леониде Брежневе разрешили отдыхать и снова стали праздновать Победу так, как это принято теперь.
Видел наш дедушка и бесчеловечное отношение чиновников. В высоком кабинете сытый чиновник заявил, что его не разжалобят отрубленные осколками пальцы на руках нашего деда.
И в горькое поучение этим чиновникам и подобным им ослепленным людям, спросим себя, какие же уроки мы вынесем из этих рассказов о войне? Главный урок в том, что война всегда одна и та же, она требует всех средств, и древних молитв и новейших изобретений, от столового ножика первого боя до ракет. Все может пригодится. Поэтому так горько было на душе, когда уничтожали тысячи старых танков, основную ударную силу СССР. Успеем ли мы сделать новые и чего это будет стоить нашему народу и хромой экономике? Иметь много старого окажется лучше, чем почти ничего нового. Молниеносные войны будущего не оставят времени на развитие промышленного производства, как в 41-43 годах.
Горький и странный урок. Каждый должен сам готовиться к войне, не ожидая помощи от современного государства, которое все чаще прямо говорит об «опоре на собственные силы». 
Есть о чем подумать и изготовителям кинофильмов, будет ли интересным фильм о войне с круглолицыми актерами в парадных формах не по размеру?
В последние годы Игнатий Семенович привозил дочь Екатерину в свой прекрасный вишневый сад, где время проходило в оживленных разговорах. История этого сада удивительна. Наш дед в мирное время увлекся садоводством и однажды узнал об устойчивой к холоду вишне. Он отправился в тот город и привез саженцы в Свердловск. Здесь ягодные деревья давали многоведерные урожаи и успех идеи вишневого сада был так велик, что о плодоносящих вишнях уральская киностудия снимала сюжет для популярного в те годы киножурнала.
Игнатий Семенович обладал прекрасным голосом, исполнял музыкальные произведения на фортепьяно и аккордеоне, сохранились несколько записей оперных арий в его исполнении с настоящим чувством и горячей итальянской сердечностью. Незабываемы эти звучащие сквозь годы слова : «Спой мне, о том, как вечно плещет море, пойду я на врага, на бой опасный…»
  Пусть эти светлые строки завершат наши воспоминания о дедушке. В самые трудные дни нашей жизни мы вспоминаем его слова и подвиги.  И на сердце становится светло и легко. Появляются силы бороться с преградами, хочется уничтожать врагов России. Значит он всегда где-то рядом с нами, наш защитник и хранитель.



Екатерина Игнатьевна Малышева, дочь Игнатия Семеновича и его внук, Алексей Юрьевич Малышев.   
                март 2008 г






Благодарности

Авторы благодарят всех ветеранов войны, тружеников тыла и старожилов г.Зеленогорска, поселка Орловка, и других сибиряков, чьи воспоминания вошли в собрание рассказов.
Особенно благодарим:
Анатолия Николаевича Шубина
Галину Васильевну Якубовскую, первого редактора рассказов,
Малышева Александра Юрьевича
Ереско Игоря Петровича
Работников типографии ПИК «Офсет»
И всех, чьей помощью и добрым отношением спасался наш проект.