Первая подруга

  Татьяна жила в соседнем доме. Отцу-военному почему-то дали жилье в таком же дощатом, не деревянном даже доме, каким был соседний – наш. Но, контингент, населявший наш дома, вероятно, заслуживал именно такого качества жизни, а военные даже в небольших чинах жили в военном городке в домах каменных с арочными окнами и балконами, высокими потолками.
  Мы дворовой компанией долго бегали туда к танинным друзьям смотреть телевизор.  Пока эта «роскошь» не стала доступной и нашему брату.
  Вот что-то нам такое дано богом, что в зависимости от окружения мы кем-то себя ощущаем. 
  Рядом с умницей-сестрой я ощущала себя нелюбимой дочерью. Рядом с Таней – козой. Хотя уровень интеллекта, стараниями сестры  уже был заложен достаточно высокий.
  Танька была грубиянкой жуткой. Мать, молча, выслушивала жалобы соседей, но никак не боролась. Наверное, их строил отец, и этого было достаточно.
  Прозу читали: она – фантастику, я – классику. Поэзия вся у нее заключилась в Маяковском, с его штанинами и товарищем Нетте – теплоходом и человеком. Шили наряды, не находя общего вкуса в моде.
  Только лакированные туфли на танцы бегать купили одинаковые. Вот эти две пары туфель стали ключевым моментом в моём воспитании на показательном примере.
  Мы решили прихватить с собой ее одноклашку перед началом вечера танцев. Она жила за лесопосадкой и одной ей ходить было боязно.
  Неспроста. В один из вечеров мы увидели, как двое парней, вывернув девчонке руки, били ее лицом о прутья железной ограды.
  Это был забор клинической больницы, с каморкой сторожа, который в окно наблюдал эту сцену и качал головой, с живыми здоровыми людьми за оградой, пришедшими наведать болящих. Ну – не пусто, словом.
  Танька выхватила у меня из рук пакет с нашими лакировками, подлетела к парням и, вращая пакет, со всей силой стала колотить их по мордам – не хочу употребить здесь более приличное слово.
  Отбила девчонку. Крикнула мне:
 - Бежим!
  Парни погнались за нами. Что – что, а бегать мы уже умели – лет десять легкой атлетики было  уже позади.
  Прибежали к нашей Муське с ощущением победы и убитыми в хлам лакировками. И надо же – мы хохотали, глядя на пострадавшую обувь, хотя другой в наказание мы не получили. Ну не поняли бы родители, наверняка, что туфли погибли не зря.
  Когда наша семья переехала в свой дом, расстояние между нами мы поделили пополам и расставались посередине.
  Как-то вечером,когда мы бежали уже в противоположные стороны, я заметила в ночных сумерках белую рубашку парня, идущего Тане навстречу. Я постояла, пока они разминулись, и спокойно пошла домой.
  Он нагнал меня почти у калитки, но дотянуться до нее рукой я в борьбе с ним никак не могла.
  Когда я почувствовала, что подол моего платья уже у меня на голове, заорала дурным голосом.
  Отец включил на крыльце свет, и все кончилось. Родители были в ужасе – мое белое в редкий кленовый листочек платье было залито по кокетке кровью. Но ни одной царапины на мне, однако, не нашли.
  Через некоторое время я увидела его днём.
  «Пасть порву, моргала выколю» - это еще и про меня было сказано... Лейкопластырь у левого угла рта, скобы у левой ноздри. Не царапала – рвала на куски.
  Не было бы у меня Таньки в подружках – результат сложился бы иной.
  Еще Таня научила меня чувствовать несправедливость по отношению к другим и бороться с этим.
  Наверное, оттого мы с ней и расстались в один день. Когда она позволила несправедливость себе.
  Мы провожали в армию одноклассника из второгодников, ушедшего из школы после  восьмого класса.
- С кем это ты на проводах целовалась – мне про тебя рассказали.
Не было этого. Но обиду она нанесла не мне, а тем, кто рассказать, будь это так, себе не позволили бы ни при каких обстоятельствах.
  Я помню изнутри свой прощальный взгляд и больно раненую им Таньку.