Что происходит с человеком?

Александр Янушкевич, художественный руководитель Пермского театра кукол, и ранее был замечен в пристрастии к «серьезным» пьесам для драматического театра («Эдип», «Пляска смерти»), которые он упорно ставит, используя средства театра кукол. Это спектакли для взрослых. Вот и в Перми он предложил театру хорошо забытую пьесу  «Народный Малахий», написанную 1927 году. (Первую постановку ее осуществил тогда же режиссер Лесь Курбас в театре «Березиль». А через 10 лет сгинули оба – и драматург,  и режиссер). Зачем понадобилась Янушкевичу эта старая пьеса, какие токи связывают ее с сегодняшним днем, и в чем принципиальный подход именно театра кукол к этому материалу? Попробуем разобраться.

«Нармахнар» расшифровывается как «народный Малахий (нарком)» – так поименовал себя герой спектакля, Малахий Стаканчик. О ком речь?

Сорокасемилетний почтальон Малахий Стаканчик, убоявшись революции, замуровывает себя на два года в семейном чулане. Выйдя из добровольного заточения, начитавшись большевистских книг и пропитавшись идеями революции, он уходит из дома (оставив жену и троих дочерей), чтобы добиться от власти немедленной реформы человека. Власть сначала дает ему должность, потом запирает в сумасшедший дом. Бежав оттуда, Стаканчик проповедует по заводам, городам и весям. Его ищет дочь, но герой отрекается от семьи. В финале Любаня кончает с собой.  А Малахий, никому не нужный, превратившийся  в городского сумасшедшего, продолжает мечтать о «голубой симфонии».

Мир спектакля – это мир серых индустриальных объемов – домны, заводы, махины видятся с огромных прямоугольных рамах («окнах»?). Это и дань ведущему  в 1920-х стилю – конструктивизму – и дань эпохе индустриализации. В этих холодных нечеловеческих объемах  только маленькая деревянная будочка сортира соразмерна человеку. В то же время это и «окна Роста» – ведь населены они маленькими, уродливыми, карикатурными человечками – плоскими, одно-двух-трехглазыми, асимметричными, непропорциональными, одетыми почти в монохромной гамме (что-то бело-коричнево-багряное – цвет запекшейся крови?). Они движутся только в одной плоскости – вправо-влево, приставными шажочками, у них профильный ракурс головы (которая может поворачиваться вокруг шеи на 180 градусов),  некоторые имеют подвижные трикотажные руки. Огромная Жена – у нее только пол-туловища, большие руки-клешни (которыми она пытается задержать убегающего мужа) и разверстый в крике рот. (Разве захочется остаться рядом с такой?) Дочки – Вера, Надежда, Любовь – тоже страшненькие, в каких-то полосатых и белых робах, лишь у последней бантики в волосах – утепляющий штрих. Родственники, соседи, со-палатники по сумасшедшему дому (говорящие головы разных размеров), медицинский персонал, чиновники (одна огромная голова на три туловища), проститутки (обломки гипсовых «Венер»), белая курица  и красная химера-Революция (змееподобное чудовище с огромной зубастой пастью) – вот «кукольный» мир спектакля. И над всем этим карикатурным, плоским миром (глазами героя) – живая человеческая фигура.

Актер Андрей Долгих играет ребенка – восторженная улыбка, особый умиленный взгляд, широко раскрытые глаза. Седые волосы и борода – непременный атрибут пророка, но тело еще не  иссохшее, вполне себе материальное. И вот на этом контрасте – внешней материальной крепости, активности  и внутренней благостности, детскости – актер и строит роль. Малахий задумывается о несовершенстве человека в изменившемся мире и добровольно берет на себя миссию проповедника. Осталось только донести до власть имущих: «Главное теперь – немедленная реформа человека… Видите, что происходит с человеком?» Актер с мягким юмором показывает внутреннюю борьбу  между собственническими инстинктами (гибель курицы) и необходимостью новой миссии. Нужно видеть, как ползая на коленях, нежно прижимает к себе убиенную чудо-курицу Малахий, как рвутся наружу слезы, и как  постепенно взгляд его становится твердым, расправляются плечи, движения делаются решительными. Этот человек открывает в себе дар оратора, проповедника, утешителя. Как он утешает и убеждает санитарку Олю, рисуя перед ней картины возвращения неверного возлюбленного Кирюши. Как он убежден в своей правоте. В эпизоде же на заводе режиссер превращает Малахия в куклу – таким его видят пролетарии. Его проповедь выглядит смешной, нелепой и  неподходящей в этой огненной преисподней. В финальной сцене Малахий уже сломленный, тихий, весь в себе. Блаженный, упрямо держащийся за свой образ мира; выбравший раз и навсегда мир идеальный, поманивший его, но так не совпадающий с миром реальным, сегодняшним. Еще одна жертва во имя мечты.

Остальные актеры объективно обладают куда меньшим арсеналом. В первую очередь, образ выстраивается интонационно. Потому что куклы практически неподвижны – поворот головы, движение руки, приставной шажок – это все, что они могут. Однако нельзя сказать, что визуальный ряд не работает. Он необычно простроен: когда одна кукла говорит и движется, остальные персонажи замирают. Похоже на комикс, и для зрителя непривычно – нет движущейся картинки. Исключение – сцена на заводе (в живом плане). Но и там картинка оживает постепенно, фрагментами.

Несомненно, по драматургии, визуальному ряду, художественным средствам это спектакль новаторский. Разумеется, он несовершенен и только складывается. Пожалуй, самая серьезная проблема на сегодняшний день – это восприятие «Нармахнара» неподготовленной публикой. Слишком сильно расходится эстетика спектакля с привычными зрительскими ожиданиями. На спектакле зал почти не смеётся. Хотя, казалось бы, текст пьесы (особенно в первой части) даёт для этого все основания. Автор сплавил  воедино комическую (эрдмановскую) интонацию  20-х годов с поэтической (платоновской), приправив их собственной горечью.

О чем история? О человеке, возмечтавшем и поверившем в улучшение человеческой породы – так же быстро, как была совершена политическая революция? Да. О мечтателе-фантазере, столкнувшемся с чиновничьей машиной и людьми, упорно не желавшими совершенствоваться? И об этом. О жертвах, принесенных во имя прекрасного будущего? О несовершенстве мира? О том, что человек не меняется на протяжении различных исторических эпох? О консерватизме его природы? Или о том, что резкая смена общественно-экономических формаций идет по живому (человеку)?
Мы знаем, что было после (в отличие от героя). Перед нами прошли 90 лет.  Улучшилась ли человеческая порода? Сомнительно. Есть ли шанс? Поглядим…