II. 2. Это единственное, что может поддержать меня

   Расправа над декабристами поразила жестокостью и вызвала большой общественный резонанс. В обществе усилился раскол.  "Через дом прошла разрыв - дорога". Герцен писал: «Общество внутри раздвоилось – со стороны дворца остается не лучшее; казни и свирепые меры отдалили одних, новый тон отдалил других».

   Реакционная часть   поддерживала и одобряла жестокую расправу царизма. Многие верноподданные сами  привозили к императору ближайших  родственников.  Передовая общественность сочувствовала восставшим.

    Первыми открыто выразили участие опальным женщины. Сразу же после катастрофы  они начали бороться за близких, используя  деньги, родственные связи, влиятельные знакомства, прошения на «высочайшее имя». Сколько требовалось мужества, чтобы пойти против самодержавной воли, мнения большинства. Женские голоса, тем более не одинокие, а в хоре возмущавшихся или просто недовольных,  произвели немалое впечатление на власть имущих.

    Из 121-го приговоренного  двадцать три были женаты. При первом же свидании  в Петропавловской крепости Трубецкого с женой, которая «ожидала с твердостью всего худшего для меня», она сообщила, что «давно уже решилась, что если только я останусь жив, разделить участь мою со мной, и не показала ни малейшей слабости. …Ничего отчаянного, убитого не было ни в лице ее, ни в одежде, во всем соблюдено пристойное достоинство».

   Знала ли Екатерина Ивановна доподлинно, чем именно занимается  муж? Во время допроса  у царя Бенкендорф спросил Трубецкого: «Когда все было положено  между вами, вы, возвратившись, все поверили княгине, вашей жене?

- Нет, генерал,  я жене моей ничего не поверял, она не более знала, чем вы.

- Почему же не доверить, это очень натурально поверить ей свои тайны.

- Я не понимаю, какое вы имеете понятие о супружеской  любви, когда полагаете, что можно поверить жене такую тайну, которой познание может повергнуть ее опасности.

- Да что ж тут удивительного? Очень  натурально, что вы посвятили свою жену в проекты, которыми вы были заняты, и нечему здесь удивляться. Очень просто, если вы не все сказали княгине, вы непременно должны были по крайней мере во что-нибудь да посвятить.

- Я не знаю, генерал, как вы любите свою жену, но кажется мне, что если бы когда-либо я посвятил мою жену в секреты, которые могли бы ее скомпрометировать, я счел бы себя бесчестным.

    И все же Трубецкой постепенно вводил Екатерину Ивановну  в круг друзей по тайному обществу. В его кабинете, на первом этаже дома Лавалей по Английской набережной, почти беспрерывно шли совещания членов тайного общества. Здесь она знакомилась  с новыми людьми: Пущиным, Кюхельбекером, братьями Бестужевыми, Рылеевым, Якубовичем... Вскоре Екатерина Ивановна стала своим человеком в среде заговорщиков. И даже вышивала, по слухам, знамя для повстанцев.

   Внимательно слушала их споры, волновалась и молилась за мужа и его товарищей. Какое будущее ждет этих хороших и смелых русских офицеров, которые хотят ввести в Российской империи конституционные свободы? Но Трубецкая считала, что осуществление заговора – дело неопределенно далекого будущего, и что заговорщики скорее развлекались составлением различных проектов, чем готовились к этому серьезно.  Оболенский пишет: «В дали туманной, недосягаемой, виднелась окончательная цель – политическое преобразование отечества, - когда все брошенные семена созреют, и  образование общее сделается доступным для массы народа». Даже Вяземский определял поведение декабристов «как убийственную болтовню». Однако и перед лицом грозящей Трубецкому опасности  Екатерина Ивановна не смогла утверждать его непричастность к заговору. Поэтому события 14 декабря и последовавшие  репрессии не стали для нее столь неожиданными, как для других жен декабристов.

   Екатерина Ивановна держалась мужественно и поражала близких  выдержкой и спокойствием. 24 июля 1826 г., не имея еще позволения царя следовать за мужем, она выехала в Москву, вместе с матерью (которая не хотела ее отпускать), чтобы через императрицу, очень расположенную к графине Лаваль, получить формальное разрешение на отъезд в Сибирь.

  Вслед за ней в Москву прибыл библиотекарь и секретарь графа Лаваля – Карл Август Воше. Решение княгини Трубецкой ехать за мужем в Сибирь нашло живой отклик у Воше. Он с радостью вызвался сопутствовать княгине, хотя плохо говорил по-русски и не отличался крепким здоровьем. Получив разрешение царя, выехали тотчас. 9 августа были во Владимире, а поздно вечером 15 августа добрались до Лыскова – родового имения дяди Трубецкого князя Грузинского, близ Нижнего Новгорода. В 20-х числах приехали в Казань.

   Более шести недель догоняла Екатерина Ивановна с Карлом Воше мужа.  Мчались без долгих остановок, почти без отдыха; быстрая смена лошадей на почтовых станциях, короткая трапеза — и снова в путь. Денег она не жалела, лишь бы поскорее увидеть мужа.

   «Уже два месяца почти  бессменно день и ночь в пути… Налево был угрюмый лес,    направо – Енисей. Темно! Навстречу ни души, ямщик на козлах спал, голодный волк в лесной глуши пронзительно стонал, да ветер бился  и ревел, играя на реке». 
Дорогой Трубецкая простудилась и заболела. Воше хотел остановиться, подлечить  ее, но Екатерина Ивановна не позволила. Вперед! Только вперед! Не доезжая ста или более верст  до Красноярска, карета  сломалась, княгиня пересела в перекладную телегу и так доехала до Красноярска, откуда послала тарантас, купленный, за спутником, который не мог выдержать  тележной езды и остановился на станции.

    Обо всех событиях в пути Воше вел записи в дневнике и сообщал в письмах к Лавалю. В городах, где останавливались, их ждали письма родных. В середине сентября путешественники целыми и невредимыми, как пишет Воше, прибыли в Иркутск. Существует и другая версия: «провожатый заболел, и Трубецкая продолжает путь одна, в тарантасе». Но это считается вынужденной конспирацией. Всю дорогу в Сибирь путешественники находились под надзором властей. Воше требовалась официальная версия о болезни, чтобы скрытно проникнуть к заключенным.

   Воше удалось пробраться  в Николаевский винокуренный завод под Иркутском, где находились Трубецкой и Волконский. «Князь, - сказал он Трубецкому, - я  вам привез  княгиню, она в Иркутске…».  Екатерина Ивановна смогла повидаться с мужем на следующий день.  Гремя кандалами, Сергей Петрович бросился к Екатерине Ивановне. Слезы брызнули из глаз: он даже и надеяться не мог на такое счастье. 
   
   В Иркутске Воше вместе с Трубецкой тайно наладили связь с остальными ссыльными, чтобы дать  возможность переслать письма родным.  Проводником по Иркутску и заводам стал учитель мужской гимназии, старый знакомый покойного брата Екатерины Ивановны,  француз Жульяни. Он оказывал всяческое содействие обоим  приехавшим.  Так впервые установилась нелегальная связь между ссыльными и их близкими.  Еще раз Екатерине Ивановне удастся увидеть мужа перед самым отправлением в Нерчинские рудники. Известие о том, что Екатерина Ивановна едет вслед за ней,  привезла  ссыльным  княгиня Шаховская, которая первой добралась до места их отъезда. Она приехала  в Сибирь с сестрой, женой Александра Николаевича Муравьева,  посланного на жительство в город Верхнеудинск; история Шаховской – еще одна трагическая страничка из сибирской жизни декабристов.

   Начальство не хотело допускать этого свидания и торопило  отъезд. Они медлили, сколько могли,  и  все же пришлось сесть  в повозки.  Лошади   уже тронулись, когда  подъехала на извозчике Трубецкая. Соскочив, она закричала мужу. Сергей Петрович тотчас спрыгнул с повозки и был в объятиях жены.  Слезы текли из глаз обоих. Наконец,  сказано последнее «прости»,  и тройки помчали их с удвоенной  быстротою. Княгиня Трубецкая осталась в неизвестности об участи мужа, не утратив решимости следовать  за ним, куда бы его ни направили.
Правительство старалось всячески удержать жен декабристов от намерения ехать за мужьями в ссылку.  Иркутскому губернатору Цейдлеру поступили строгие указания. Он долго запугивал Екатерину Ивановну, требуя (еще раз после Петербурга!) письменного отречения от всех прав – Трубецкая подписала. Затем объявляет бывшей княгине, что она продолжит путь «по канату», вместе с уголовными преступниками. Она снова  согласилась. Пять долгих месяцев Екатерина Ивановна день за днем настаивала, молила, требовала, надеялась, отчаивалась и снова надеялась. Но оставалась тверда.

   «Я знаю, что ты готова перенести все, чтобы быть со мною…но не могу не желать, чтобы предстояло тебе менее переносить; унижений я для тебя, как и для себя, нисколько не боюсь, ибо истинно так же мыслю, как и ты, что уничтожить человека могут только дурные дела…», -  поддерживал муж в письме из Благодатского рудника.

   Твердая решимость Трубецкой, первой проложившей путь, не только дальний, неизвестный, но и весьма трудный, во многом способствовала другим женщинам последовать ее примеру.   Екатерина Ивановна пишет отцу: «Вот уже два месяца, как я убедилась, что не могу жить без него, что разделить его страдания, это единственное, что может поддержать меня в этом мире».