Абибулла Одабаш. Незабываемое. Рассказ

НЕЗАБЫВАЕМОЕ
рассказ

— Новость пришла?
— Да, хлебом клянусь.
— Кто принёс?
— Дядя Мурат, только что вернулся.
— Ну и что? Приняли?
— Да! Дядя Мурат похлопотал и договорился с директором интерната.
— И что директор ему сказал? Возьмут? Говори же, не тяни.
— Я же сказал, возьмут. Директор приказал привезти детей.
— Айда, девочка, собирайся в дорогу.
Во дворе тут куры кудахчут, там пёс брешет от скуки. Едва пережившая зиму корноухая кошка нежится на пригреве.
Эмине с Эсмой под считалку хлопают в ладоши, прыгают, вертятся на одноногом табурете. Глаза неугомонных девочек горят от избытка счастья.
У стены в тени дедушка курит трубку с длинным мундштуком, бабушка у печи крошит истекающие соком груши.
Вдруг запищал и заплакал младенец в подвешенной люльке на крыльце.
— Душенька, что с ребёнком: сопел в две дырочки, и на тебе заплакал?— отставив трубку, спрашивает дед. —Жена, успокой его!
Бабушка встрепенулась, упёрлась руками в землю и, пытаясь встать, ворчит:
— Душенька, что это наши непоседы распрыгались?
Дедушка кивнул, махнув бородой в сторону Эсмы:
— Смеются как колокольчики трясутся— сосунка разбудили!.. Девочка ясно чему рада! И откуда узнала, мала ведь.
— Ладно, муж, пусть поиграют! Наша Эсмочка ни разу при мне не улыбнулась с тех пор, как осиротела.
Билял раскачал люльку, заголосил, и ещё сильнее расплакался. Дедушка беспокоится. Бабушка кричит:
— Эсма, девочка, чем ты там занята?! Не слышишь, как дитя плачет? Поди займись им!
Эсмочка не слышит, верещит и прыгает с подружкой. Дедушка трогает бабушку за плечо:
— Жена, оставь её. Наша сиротка так истосковалась, и вот... Айда сами присмотрим за Билялом.
Кряхтя и держась друг за дружку, старики поднимаются с земли:
— О Господи, как же мы обессилели!
Они с трудом выпрямляются. Жизнь их кончается. А юным Эсме и Эмине силы некуда девать. Они на выдумку богаты: танцуют, играют, скачут и так, и этак. Эсма о чём-то говорит Эмине. Та задорно качает головой, вертится и машет руками:
— Там, говорят, много девочек.
— А учителя детей бьют?
— Нет, они играют заодно с детьми.
—Ой, как хорошо! Едем, детка, учиться!
Билял вопит как резаный. Сучит ручками и ножками, и рыдает о своём. В воротах показывается Яшар-дуду (сноха, невестка стариков свёкра и свекрови, — перев.) Она недолго рассматривает играющих девочек, затем замечает стариков, ковыляющих к неугомонному младенцу. И коршуном бросается на Эсму.
— Ах, гори ты пропадом, кяфирский (гяурский, —перев.) выродок! Или ослепла, не видишь слёзок дитятки?! Зачем я тебя, свинью, кормлю?
Дедушка с бабушкой словно окаменели. И побледнели. Бабушкины дрожащие руки затряслись. Глаза Эсмы округлились, сердце затрепетало, лицо застыло маской. А Эмине просто сбежала.
Помрачневшая Эсма, мотая убранной цветами головкой, молча выслушивает проклятья трясущей её за плечи Яшар:
— Я тебя, негодница  поставила нянчить младенца, а ты бросила его и скачешь как ослица! Откуда у тебя прыть взялась?! Зачем мне твои выкрутасы? Зачем я кормлю тебя? Убирайся следом за своими родителями! Чтоб ты куском хлеба подавилась! На тебе, получай!
Билял от вопля разрывается, а мать не слышит. Яшар-дуду тянет Эсму за волосы, хлещет её по щекам.
Эсма прежде всегда рыдала от побоев, падала в ноги Яшар, просила прощения. А на этот раз она слезинки не проронила. Только процедила сквозь зубы:
— Полно тебе. Намедни я уеду... спасусь от тебя.
— Ты смотри, она ещё пререкается, свинья! За отцом своим езжай, я тебе покажу куда. Это ещё не всё! Я так изобью тебя, что кровь глотать будешь!
Дедушка с бабушкой молча тряслись, пока их терпение не лопнуло.
— Глаза б мои не видели! Господи боже, забери душу мою,— вырвалось у бабушки.
Собрав остаток сил в ещё крепкий мужской кулак, дедушка пошёл прямо на Яшар:
— Невестка, что ты девочку-то бьёшь?!
А та только пуще разошлась, раскричалась и руки распустила.
Биляла бабушка не утихомирила. Куры испуганно стихли, пёс умолк, и кошка давно улизнула с пригрева.
Плохо дело. Тётушки-соседки заглядывают, детвора тянет головы из-за забора. Лучше поздно, чем никогда— явился наконец Ибрахим-акай. Он защитил Эсму и накричал на свою жену. И настала во дворе тишина.


Эсме двенадцать лет. Она такая нежная и хрупкая девочка. На лице ни кровинки. Глаза её всегда печальны. Ходит и по праздникам она в латанной-рваной затрапезе. Прошлой зимой от голода умерли её отец и мать. Как она любила родную матушку! Девочка кончала последний класс начальной школы. Учителя так хвалили её, и отец гордился маленькой отличницей. Будь он жив-здоров, непременно выучил бы свою дочь. Встретив учителя за три дня до своей гибели, он слёзно просил его:
— Брат Исмаил-эфенди, я помню, как вы нас летом предупреждали. Тёмные мы невежды... Вы нам наказывали без устали собирать запасы на зиму, а мы только посмеивались. Вот и свалилась беда на наши головы. Пухну я с голоду, пластом лежу... Брат дорогой, прошу тебя только об одном. Если ты переживёшь голод, и дети мои останутся здоровы, помоги им выучиться, чтобы не остались они тёмными как их родители.
Исмаил-эфенди всплакнул и дал слово.
Эсма теперь живёт у дайы(дядя по матери,— перев.), где её не балуют. Ей любая работа по плечу: девочка пол подмазывает, дрова и воду носит, за скотиной смотрит. Порой и в поле трудится. И вместо похвалы от тётки ей достаются проклятья да оплеухи. Ласковый дядя любит её. Он прекрасно видит и понимает страдания девочки, но что ему поделать, не рушить же ради неё свою семью. Из-за Эсмы он несколько раз бил жену, и та затем мстила девочке. Битая-забитая в детстве, Яшар-дуду выросла грубой и несдержанной. Свою злость на весь белый свет она теперь сгоняет на бедной девочке.
Когда летом учитель предложил отправить Эсму в интернат, дядя Ибрахим возликовал. И сказал племяннице: "Айда, девочка моя, пошлю я тебя в город учиться! Там ты отдохнёшь и станешь человеком!
Для отправки выбрали четырёх девочек, которые уже месяц ждали разрешения прибыть.
Веет свежий ветерок. Солнце греет, и уже не жарит. Лето прощается с белым светом. Осень крадётся незаметно. Трава теперь не та. Лесная листва чуть пожелтела и покраснела, давно огрубев.
Эсма с тремя подружками скоро уезжает в город. Эмине спрашивает у провожатого учителя:
— Нас всех примут?
— Там посмотрим, будем надеяться, даст Аллах, примут. Сначала будет экзамен, затем дохтур вас осмотрит. Если ответите с умом и покажетесь здоровыми— вас примут. Они решили приять трёх девочек из нашего села.
У Эсмы ёкнуло в груди.Она подавленно спрашивает:
— А затем, Исмаил-эфенди? Если мы не выдержим экзамен и не пройдём осмотр, что с нами будет?
— Что будет? Мы вернёмся в село.
Эсма побледнела. Её дыхание спёрло, сердце как взбесилось. Пожившего считанные часы девичьего счастья как не бывало. Бледное личико сморщилось. Брови дрогнули, а слёзы-то все выплаканы. Короткая весна после долгой, ненастной зимы обратилась в осень, солнышко нежданного счастья скрыли свинцовые тучи. Всю дорогу девочка мучительно размышляла о предстоящем экзамене: что у неё спросят, что она ответит. В её воображении являлись то городские учителя, то дохтур, и она невинным взглядом просила помощи у них. И она молилась: "Ой, Господи, помоги. Пусть примут меня. Я буду послушной, ясин (ЙаСин, 36-я сура Корана, —перев.) буду читать, никому ни разу не солгу. Матушка говорила мне, что скотинку грех бить. Господи, я никого не ударю, не обижу, слова лишнего не скажу. Господи, пусть они примут меня в интернат..."

В пути долиной сквозь строй угрюмых гор-великанов три подружки завели долгую песню:
Со скалы спустилась я
с золотым кувшином:
— Где ты, матушка моя?
— С батюшкой ушли мы.
Бренчание колокольчика и звонкие юные голоса оживили мёртвую панораму. И Эсма опомнилась, подпела девочкам. И ожило в её воображении то счастливое время, когда она была вместе с родителями... Эсма с матушкой поутру идут ломать табак. Природа напоена свежестью и ароматом. Птицы звонко поют, журчат серебряные ручьи. Эсма рвёт матушки цветы. Рядом резвятся пушистые, белые козлята. Как здорово вместе ломать табак!.. Вот и кончена работа. Батюшка складывает листья в заплечную плетёную корзину. Мать и дочь рвут овощи и зелень к столу... А солнце уже припекает! Эсма устала— мать её обнимает, целует.
В который раз пережив сладчайшие минуты прошлого, Эсма оживает. В её глазах вспыхнули звёздочки радости. Дочь тянется обнять матушку... Не найдя её, вспоминает, что та давно в могиле... Холодно, дома некому разжечь очаг. Отца уже несколько дней нет. На улице девочка подслушала разговор двух опухших с голоду сельчан:
— Эй, братец, куда ты направился? Ибраим-ага так же ушёл и пропал.  Хорошо если не замёрз где-то. Коль и я умру, то непременно дома, рядом с детьми.
— Что поделать, видно и нам суждено умереть. Другого выхода я не вижу.
Когда арба спустилась с Агыз-холма, коням дали напиться из речки. Эсмины подружки завели новую грустную песню:
О Найман, село родное у реки,
плачешь ты— и я рыдаю от тоски...
Село... Родное село... Такое прелестное, в мыслях Эсмы оно давно подёрнуто тьмой и жутью. Те чудесные, поросшие зеленью горы, тенистые сады и виноградники, блистающие на солнце чистые ручьи, запашное табачное поле, где так сладко работалось под добрые песни— все те дикие розы без шипов... увяли и ссохлись. В Эсмином сердце остались заклеймённый голодом отчий дом и серые будни маленькой батрачки за хлеб и кров.
Когда они уезжали, с подружками прощались родители: целовались их, обнимали. С бедной Эсмой никто не простился. Больше того, тётка с утра пораньше прокляла её. Дядя вечером ласково поговорил с девочкой, а на заре как обычно пошёл на работу. Один учитель попрощался с отличницей: "Будь здорова,  храни тебя Аллах. Не бойся, мы тебе поможем". Не утешаемая ни добрым словом, ни тёплым взглядом, Эсма холодно смотрела как расстаются другие, и ничуть не всплакнула, словно все её слёзы пролились прежде. Её сердечко давно стало будто истоптанной и ограбленной врагами маленькой страной с униженным и угнетённым народом без власти и защиты.
С вершины холма Эсма оглянулась. Взгляд уткнулся в разрушенную стену проданного после голода отчего дома. Дальше за оврагом показали почерневшие надгробья. Эсма хотела и не смогла оплакать своё прощание с селом. Три девочки махали своим родным.
Эмине посочувствовала подружке:
— Эсма, ты по-своему счастлива: тебе не с кем расстаться. Видишь, как моя матушка машет мне платком. Она ведь ещё наплачется по мне.
И ласково добавила:
— Ничего, как поступим в интернат, всё забудется.
Эсме снова на ум пришли дохтур, городские учителя и свой, такой возможный провал. В её многострадальную душу ворвалась и завыла новая злая буря: "Как мне быть, если вдруг не примут?!.."
...Со скрежетом распахнулись по-городскому огромные, железные, зелёные ворота. Арба с грохотом въехала на вымощенный брусчаткой просторный школьный двор. На шум сбежались несколько интернатских девочек. Тут оказались знакомые Эмине из соседних сёл. Они с ликованием встретили новеньких. Эсма тотчас спросила: "Дохтур пришёл" Врача она вообразила себе таким высоким и строгим, но милосердным. Отличницу Эсму он пугал сильнее городских учителей.
Знакомая осведомилась: "Что там нового в селе?"— "Спасибо большое, всё ладно,"— откликнулась сиротка, и добавила: "Село осталось без дохтура, заболеваемость выросла". И с дрожью в голосе переспросила:
— А ваш дохтур когда придёт?
— Утром.
— Он меня не забракует?..


Интернатские показали Эсме школу: двор, классы, спальни, кухню, столовую и прочее.
— А это что?
— Здесь идарехане, канцелярия.
— И что здесь делают?
— Тут  сидят начальники и учителя. Они учитывают деток.
— Новоприбывших запишут?
— Конечно!
Эсма испуганно спросила:
— На экзамене сильно спрашивают?
— Экзамен начнётся, когда придёт директор.
Канцелярия внушила Эсме особенный страх— здесь предстояло решиться сиротской судьбе.
Наступал вечер. Темнело на дворе и в коридоре интерната. "Учитель!"— загомонили детки. Явившийся эфенди поздоровался со всеми. И стал расспрашивать новеньких, откуда они, как дела и много другое. Безнадёжно оробевшая Эсма вдруг осмелела и затараторила:
— В нашем красивом селе свежий воздух и чистая вода. У нас все здоровы, никто не болеет.
Трудный день остался позади. Учитель показал девочкам ночлег:
— Здесь вы поспите, отдохнёте, а завтра утром будет вам экзамен, доктор вас осмотрит — и вы останетесь тут учиться.
Я не желаю описывать эту ночь Эсмы. Она была жуткой как шабаш бесов, грозной как брови тётки Яшар, безотрадной как сиротство и беспроглядной как грозовая туча... Сопение и лепет уснувших детей в просторной как огород спальне, смутные тени в бледном свете ночника гнали сон. Эсму всю ночь казнили смутные чувства и неясные мысли.
Только раздался звонок, Эсма вскочила первой.
— Новенькие, подъём! Вас ждут в канцелярии.
Эсма сама не поняла, как очутилась в канцелярии. Исмаил эфенди вполголоса уговаривал директора. Тот стоял на своём: "Нет, дорогой, не могу. Для ваших выделено три места— троих мы примем. В Крыму много сёл!"
Эсме как ножом по сердцу: вот оно, несчастье!..
Директор эфенди оглянулся:
— А вот и наши барышни! Добро пожаловать, детки. Прошу вас к столу.
Эсма склонилась поцеловать руку.
— Не принято, сестрица. Как тебя зовут?
— Эсма.
— Ты начальную школу кончила?
— Да.
— Хорошо. Эсма, выглядишь ты слабенькой. Осилишь учёбу, сестрица?
У Эсмы похолодело в груди, язык присох к горлу. Выручил её Исмаил эфенди: шепнул на ухо директору, вручил ему Эсмину метрику. Изучив бумагу, директор внимательно всмотрелся в сиротку. Кивнул и сказал:
— Молодец! Ты оказывается старательная девочка.
Эсма перевела дух. Осмелев, она затем внятно ответила на все вопросы. На отлично, не то что её подружки.
Выдержав экзамен, Эсма ощутила себя полководцем, взявшим первый рубеж. Исмаил эфенди вышел из канцелярии последним:
— Молодцы, девочки, знай наших! А ты особенно понравилась городским учителям.
Эсма мгновенно выросла в собственных глазах.
Девочки принялись наперебой расспрашивать Исмаила эфенди, когда и как они свидятся с родными, если останутся в интернате. Эсма задумалась о другом. Ей предстояло преодолеть последний ров. Она спросила у здешней воспитанницы:
— Дохтур скоро будет?
— Придёт через час.
Так нескоро... Уф, как тянется время... В часе целых шестьдесят минут, не шутка... Но, слава Аллаху, дохтур добрый эфенди. И у меня ничего не болит! На руке вот ранка... скоро заживёт. А так ничего... Поясница, правда, месяц назад ломила. Боль прошла, слава Аллаху. Здесь меня бить не станут... Что на белом свете длиннее этого чёрного часа?
— Девочки, дохтур пришёл!
Местные провели новичков в интернатскую больницу. Бедная Эсма... Так тяжело и страшно ей никогда не было. Даже когда умерли родители, и она не знала, зачем и как ей жить дальше. Ух, как вытерпеть и выстоять на этот раз?!
Эсма ночь напролёт размышляла, как ей показаться доктору здоровее и упитаннее, и решила обрядиться во всю одежду, что взяла с собой.
Страшный и строгий доктор вошёл в кабинет.
— Как тебя звать?
— Где болит?
— Нигде, дохтур эфенди, ничто у меня не болит, —сдавленным голосом взмолилась Эсма.
— Знаю, ты кашляешь!
— Нет. Я не простужалась, вот и не кашляю...
— Тогда почему ты так одета? Наверное, мёрзнешь.
— Нет, нет... я... вы не знаете, я здорова. Если и болела,  у меня всё прошло, дохтур эфенди.
— Когда побегаешь, сердце болит, колотится?
— Нет, дохтур эфенди, моё сердце очень здорово. Оно никогда не болит, не колотит.
— Но, девочка, почему ты такая худенькая? Питаешься плохо? Покажи язык!
В тот миг Эсме было легче умереть и ответить на сорок вопросов ангелов чистилища, чем... Доктор приставил трубку к уху и принялся выстукивать пальцами сначала грудь Эсмы, которой в те минуты легче было заново стерпеть все побои тётки Яшар... затем спину. Собрав последние силы, Эсма взмолилась:
— Нет, дохтур эфенди, у меня нигде не болит. Похудела от голода, когда умерли мои родители, и я осталась сиротой. Нет у меня ни отца, ни матери, дохтур эфенди. Я буду учиться на отлично, дохтур эфенди.
Горячи слёзы упали на руку доктора и скатились на пол.
Эсму приняли в интернат.
Исмаил эфенди собрался домой. Девочки окружили арбу. Каждая просила учителя о своём. Они впервые расстались с родителями и отныне им придётся жить без ежедневной заботы и поддержки семьи. Внезапная самостоятельность и прельщала их, и огорчала. Они вдруг ощутили нехватку многих вещей. Впервые в жизни уезжая в долгую отлучку, они, естественно, не смогли как следует собраться. Первый учитель уезжает, но скоро вернётся и привезёт им что попросят. (Судя по дальнейшему тексту, в интернат зачислили всё-таки четырёх девочек,— перев.)
— Дорогой Исмаил эфенди, скажи моей матушке, что мне нужна тёплая шаль. Здесь, говорят, бывает холодно... Матушке, батюшке, всем передайте привет.
— Исмаил эфенди, пусть мой отец пришлёт горшок и ложку, да тёплое покрывало.
— Девочки, вы всё о пустяках, а я вот... Исмаил эфенди, скажи ты отцу, пусть вышлет кавурмы (жаркое с овощами,— перев.). Орехов и фундука в придачу.
Учитель кивает и смеётся:
— Хорошо, ладно, всё передам, не забуду. Будут вам и фрукты, и бекмез (варенье в собственном соку без сахара, —перев.), и всё прочее. Только не забывайте прилежно учиться, ведите себя правильно. Не забывайте о своём великом долге перед бедным и тёмным народом-сиротой— учитесь, чтобы затем учить других...
Девочки замахали платками. Эсма и на этот раз холодно отмолчалась: нечего и некому заказывать. Ей не тяжело было расстаться с селом ради самостоятельной жизни. В родном селе и в чужом доме испытала гнёт и голод, одиночество и унижение. Но в эту минуту в её многострадальном сердце затеплилось неведомое прежде желание заново иначе связать свою судьбу с судьбой односельчан. Эсма зачарованно прислушивалась к нему и не находила слов.
Исмаил эфенди взобрался на арбу:
— Ну, детки, будьте здоровы. Как вернусь, всё передам, не переживайте.
И Осман попрощался, кнутом махнул:
— Нноо-оо, залётные!..
Колёса загромыхали по брусчатке. Девочки зашагали следом. Одна Эсма осталась в стороне. Исмаил эфенди воскликнул:
— Ну, детки, будьте здоровы! Эсма, а ты что горюешь?!
Эсма словно очнулась, подняла голову и крикнула:
— Исмаил эфенди, стойте, дорогой, погодите немного.
Арба стала. Хватая воздух открытым ртом, покрасневшая Эсма метнулась к ней.
— Успокойся и скажи, Эсма, что тебе нужно! 
Эсма пришла в себя:
— Нет, Исмаил эфенди, мне ничего не нужно, дорогой вы наш, просто передайте мои слова. Скажите дяде моему и Яшар-дуду...— девочка запнулась и несколько раз сглотнула. Подружки уставились на неё. —Они меня так выручили, от голодной смерти спасли... Пусть они простят меня, и я их прощаю...
И она покраснела ещё жарче.
— И ещё, Исмаил эфенди. Там в селе остался Усеинчик, тоже сиротка. Я его не забуду. Ты, дорогой, передай ему, что я умолю учителей, и его примут в интернат.
Исмаил эфенди пожал руку девочке и поцеловал её.
— Отлично, детка, непременно передам. Даст Аллах, и его зачислят. Ну, будь здорова.
Эсма не унялась:
— Вы же знаете, Исмаил-ага, сколько сирот в нашем селе. Я никого не забуду. Ты назвал наш народ сиротой. Я не забуду о тёмном, бедном и несчастном нашем народе.
Эсма хотела сказать ещё, но не нашла, да не знала нужных слов. На неё со стороны смотрели подружки и сбежавшиеся на проводы местные— одни снисходительно посмеивались, другие одобрительно кивали.
Арба тронулась...

1923
Абибулла Одабаш
перевод с крымского