Курочко-Рябман и его твердолобые яйца

И какой советский человек, когда он ещё был советским, не мечтал чтоб ему дали бесплатное жильё, и не стоял он за ним в свою самую длинную очередь? Такую длинную, что, чтобы ждать его в Одессе, и потом ещё хоть немножко в нём пожить, так советскому человеку надо было быть немножко бессмертным. Но дедушке Изе и бабушке Саре Абрамовичам повезло. Они стали одесситами так быстро, как только им уступили квартиру в Одессе их гитлеровские оккупанты, которые спешили оттуда уехать, пока их не догнала Красная Армия. Конечно, дедушка Изя и бабушка Сара могли бы жить и в своих Суссеках, что под Бердычевом, что они раньше и делали, но там их соседи стали такие бедные, что у них уже ничего нельзя было попросить, и Абрамовичей потянуло на свою историческую родину – в Одессу. В этом городе когда-то жили их и дедушки и бабушки, и жили, похоже, неплохо до самых таки погромов, если во время которых их и убили.

После немецких оккупантов в их квартире остались несколько коробок с мясными консервами, которые не поместились в мотоцикле оккупантов, когда те съезжали на свои, пока ещё оккупированные, территории. Так что первый год дедушка Изя и бабушка Сара прожили относительно сытно. Но потом им пришлось-таки немножко потесниться, и пустить в свою квартирку квартиранта ; инженера Одесского Завода Фарфоровых Изоляторов  Петра Пит-тарасовича Курочко-Рябмана.
 
А имел он такую интересную фамилию потому, что его мама Дуся Ненасытная была хотя и малограмотная, но такая интересная женщина, что смогла выйти замуж за двух передовиков производства сразу. За украинца, антисемита Тараса Курочко, и сиониста, еврея Пита Рябмана. Так если бы я был президент СССР, так я бы Дусе Ненасытной дал орден Дружбы Народов, потому как она так сделала, что они висели вдвоём на одной Доске Почёта, но никто не слышал, чтобы они, как этого требует местная традиция, били друг другу морду. А потому, что оба они работали на одном заводе, но в разные смены, и практически друг друга не видели. Оба мужа Дуси Ненасытной приносили ей свою зарплату, и никогда не спрашивали, куда она так быстро девается. Когда Дуся ждала, что у неё появится Петя, она так, на всякий случай, взяла себе фамилии своих мужей вместе, чтобы получать, если вдруг понадобится, алименты сразу от двух отцов. Только с отчеством, при этом, получилось небольшое недоразумение, потому как сын получился у неё Петром Пит-тарасовичем Курочко-Рябманом. Я понимаю, у нас с таким отчеством кое-где ещё невозможно устроиться на работу даже по блату, например, в милиции, так как там бывают зеки, которым такие инновации просто не понять, а потому Петю туда б и не взяли. Однако, в детстве, проблем со своим отчеством он никогда не имел, потому, как дети всегда думали, что отчество имеют только взрослые, и потому никогда его этим словом не дразнили.
 
Завод Фарфоровых Изоляторов всегда уважал свои передовики производства и новых отцов поздравил на весь завод стенгазетой «Крепче изолируй Родину!». А первородящих отцов это счастье сделало просто-таки политическими извращенцами! Когда один отец шёл с завода домой, а второй, наоборот, спешил на завод производить изоляторы, они встретились, и с криком «Антисемит с сионистом – дружба навек!», заключили друг друга в объятия.  Может такое сближение кому-то совсем и не помешало бы, но заключая кого-то в объятия, не надо увлекаться, и забывать, что трамваи №5 в Одессе хотя и редко, но, всё-таки, ходят.

Так чтоб вы знали, трамвай в Одессе появился давно. Так давно, что все к нему уже успели привыкнуть, и не обращают на него никакое внимание. Так это ещё не всё. Это безобразие, но трамвай не имеет руль! И всё потому, что у него есть рельсы, которые и без руля приведут его туда, куда он едет. И потому водитель трамвая Сеня Шекельгруббер мог отвлечься от дороги, чтобы своими словами соблазнять пассажирку – одесскую красавицу Соню Цикавую, и не видеть, что его трамвай №5 делает из двух мужей Дуси Ненасытной ни одного.
 
Кстати, если вам это так интересно, фамилия Шекельгруббер у Сени – это его новая фамилия. Раньше и Сеня, и его папа, и его дедушка, а, может, и прадедушка, всегда были Троцкие. Но однажды, с партийной командировкой в Одессу, приехал Лёва Давыдович Бернштейн, и имел у его мамы ночлег, и так с ней познакомился, что взял себе на память её фамилию. Так что, пока Лёва Троцкий ходил по Москве вождём, «вождём» по Одессе ходил и Сеня. Но, когда ОГПУ лишило Лёву Давыдовича московской прописки и послало его за бугор, когда все дети Лёвы поменяли свою фамилию, и стали Седовы, Сеня понял, если он хочет, чтобы советская власть не расстреляла его на скорую руку, как злостного однофамильца какого-нибудь «врага народа», пора свою фамилию менять и ему. И он имел  несколько заманчивых предложений, но стать Ивановым, Зиновьевым или Каменевым побоялся – а вдруг какая-нибудь сволочь с такой фамилией станет в СССРе модным в то время «врагом народа», и Сеню, за компанию с ним, репрессируют? И потому он взял себе очень редкую для Одессы фамилию Шекельгруббер. Эту фамилию носил раньше один Адольф, но она ему так сильно натёрла душу, что он её послал куда подальше, и взял себе фамилию, как ему казалось, более благозвучную для человеческого уха – Гитлер.

Увидев в морге, куда она зашла на опознание, четыре половинки своих мужей, Дуся Курочко-Рябман пришла в такое расстройство, что от волнения чуть-чуть ошиблась, и украинца Тараса Курочко похоронила с ногами еврея Пита Рябмана, а сиониста Пита Рябмана – с ногами антисемита Тараса Курочко. Так что Пете Курочко-Рябману, с алиментами от двух пап одновременно, не повезло с самого детства. Зато он имел счастье получать две пенсии на потерю двух его законных кормильцев.

Когда Петя Курочко-Рябман уже вырос, и стал инженер на родном Одесском Заводе Фарфоровых Изоляторов, его мама, празднуя Первое мая, подавилась бесплатным шашлыком, которым она закусывала такую же профсоюзную водку, и умерла, и он остался один в их двухкомнатной квартире, которую получили на заводе его папы, как передовики производства, почти без очереди.

— Я стал себе сиротка-холостяк и теперь, как одесский джентльмен, я должен полюбить себе в жёны бездомную девушку! – сказал про себя Петя Курочко-Рябман.

И он взял в квартиру женой проводницу скорого поезда «Одесса-Сыктывкар» Зою Неказистую. Боже, какая она была красотка! Если вы что-то слышали про инфузорию в туфельках, так это именно её они имели в виду. А как Петя Курочко-Рябман её любил! Он покупал ей сосиску, кипятил её в чайнике, и, щедро обмазав горчицей, просил Зою закрыть глазки и раскрыть ротик. Зоя кушала сосиску и кашляла от удовольствия. Но потом Зоя Неказистая села в свой поезд, и полмесяца разлуки с женой Петя Курочко-Рябман был холостяком. Боже, как он страдал! Петя шёл в соседнюю забегаловку, покупал там бокал жигулёвского пива, и пил его медленно-медленно, с безумной тоской глядя на женщин. И сердце одной из них, проводницы пассажирского поезда «Одесса-Мариуполь, следующий через Бердычев и Шепетовку» Варвары Плотоягодной, содрогнулось от такого взгляда.

Квартира Пети Курочко-Рябмана ей понравилась больше, чем вагончик, в котором она до этого спала, и она согласилась стать его женой. Боже, какое у неё было тело! Оно же растекалось практически почти по всей его кровати! И Петя не устоял. Он вытер школьной резинкой штампик о браке в своём паспорте, и женился ещё раз. Боже, какой медовый был у него этот месяц, особенно первые две недели! Потому, как через две недели Варвара Плотоягодная укатила на своём пассажирском поезде в далёкий Мариуполь. Зато из Сыктывкара вернулась жена Зоя. Так удачно сложилась жизнь у Пети Курочко-Рябман, что он, как настоящее яблоко от своей яблони, Дуси Ненасытной, почти и не откатился, и имел семейное счастье в двойном размере, но по очереди. Однако потом, когда обе его жены одновременно ушли домой в декрет, чтобы сделать Петю счастливым отцом, они случайно узнали, что их дети будут иметь только по пол отца на ребёнка.
 
— Пётр Пит-тарасович, – сказала ему Зоя Курочко-Рябман (бывшая Неказистая), – ты такая сволочь, как ты мог обмануть женщину в моём положении? Я требую в суд – развод и девичья фамилия, раздел имущества и алименты на ребёнка!

— А я той резинкой, которой ты тёр штампик в паспорте, буду тереть тебя из своей жизни! – добавила ещё одна Курочко-Рябман, Варвара, (бывшая Плотоягодная). – Уходи куда-нибудь, а квартиру оставь своим потомкам, один из которых засел в моём животе и нагло толкается!

Гриша Курочко-Рябман собрал в дипломат все свои вещи, которые в этот мешок влезли, и пошёл снимать себе квартиру. Так он стал квартирант дедушки Изи и бабушки Сары Абрамовичей. Сначала  Курочко-Рябман делал им плату за квартиру советскими ассигнациями с зарплаты, и бабушка Сара имела с чем сходить на Привоз, чтобы в субботу у неё в супе плавала аппетитная курочка, но потом, когда жёны родили ему двух симпатичных девочек, пол его зарплаты ушло им на алименты. А на заводе ему сказали «Может ты слышал, что страна имеет сильное желание продать тебе свои облигации, которые ей как бы ни к чему, а твои деньги ей совсем не помешают. А потом, когда она выйдет в газете с тиражом, так она по этим облигациям проиграет тебе твои деньги назад. Это у неё такой бизнес». А потому как Гриша был джентльмен, которого разлюбили деньги, ему пришлось стать дипломатом.

— Вы знаете, дедушка Изя, как я вас уважаю, но я таки имею сказать вам в уши гадость – если вы думаете, что я имею деньги платить вам квартиру, так вы уже ошибаетесь. Только не надо истерик, в Одессе каждый биндюжник знает – это я работаю на фарфоровом заводе, и могу давать вам за квартиру свои красивые яйца.

— А что я буду с эти яйца иметь? Я хочу иметь не красоту в яйцах, а чтобы я мог чем покушать.

— Дедушка Изя, мои яйца не надо покушать, с ними надо делать свой гешефт! Пасхальные яйца из фарфора нашего завода, которые я могу красть там почти незаметно, Фаберже никогда не держал в своих руках, но в Европе они товар! Да, мы знаем, Одесса ещё не Европа, но почему бы в Одессу не зайти иностранному кораблю, чтобы его матросы покупали ваши яйца за большие деньги, или за мешок муки? Имейте коробочку в своём шкафу, и я буду класть в неё свои яйца, и пусть они там ждут свой корабель из Европы.
 
Изя не дурак, он жил не только после, но и до революции, и имел в этом деле некоторые представления, но бабушка Сара таки хотела кушать, и она увидела в своём шкафу яйца, которые принёс Курочко-Рябман. Зачем она так торопилась, но бабушка Сара рисовала своим воображением омлет. И она взяла соль и два яйца в каждую руку и долго била их на сковородке, и так устала, что вспотела, но яйца, которые принёс Петя Курочко-Рябман с завода, были из фарфора, который идёт на экспорт, и они не хотели даже трескаться.

Уставшая и очень голодная бабушка Сара рыдала во дворе так безутешно, как библейская Рахиль, и её плач услыхал на свою голову работник подземных коммуникаций и канализации, слесарь-сантехник ЖЭКа Моше Мышастый.

— И что же я должен видеть? Приближается наша победа во второй мировой войне, а бабушка Сара рыдает так, как будто это слишком маленький повод, чтобы выпить! 

— Я имею целую коробку яиц, но не имею счастье сделать из них омлет. Может это трофейные яйца из Бессарабии, и потому они имеют такой твердолобый характер. Я их била на сковородке очень долго, но имею там не омлет, а всю себя вспотевшей.

— Такое яйцо на омлет не пойдёт, потому как оно имеет очень красивый рисунок на скорлупе. Я понимаю его как варённое яйцо. Вы думаете, работник подземных коммуникаций и канализации не имеет потенцию помочь бабушке Саре с её проблемой? Это яйцо надо зажать в тиски и давить пока не увидишь, что имеет оно внутри для вашего желудка.

Моше Мышастый зажал в тиски яйца бабушки Сары и долго эти тиски крутил, чтобы смять её яйца в лёпёшку, но он не знал, они из фарфора, который идёт на экспорт. Он думал ; это похмельный синдром сделал ему полное бессилие крутить тиски до победы, и покраснел от стыда всей своей головой. Но Моше Мышастый имел непьющий кореш ; молотобоец Мишка Хвостиков, который на работе был стахановец, а мог бы быть Герой Труда, если бы он не был ещё и стойкий бабник в быту, и имел потому плохую характеристику для парткома.

— Мишка, может к бабушке Саре, как к женщине, у тебя не может быть никакого интереса, но я же буду тебе кореш, который имеет от неё позор, потому как она имеет яйца, чтобы не умереть с голоду, а я не имею талант их у неё разбить. 

— И что же ты хочешь от меня тогда иметь?

— Миша, вся одесская канализация забита моим пивом, которое ты мне возвращаешь. Но ты же всегда его сперва пьёшь! О водке я уже и не заикаюсь. И после этого ты не можешь помочь мне разбить яйца бедной бабушки Сары, которые она держит в этой коробке?

— Да разобью я вам все ваши яйца! И тебе, и твоей бабушке Саре. Нам, стахановцам, это по кайфу!

— А мне-то зачем?

— А для количества.

— Мишка, имей стоп-кран на свой дурной аппетит! Разбей мне только яйца бабушки Сары!

Мишка Хвостиков положил яйца бабушки Сары на наковальню, махнул своим паровым молотом, и сделал все эти пасхальные яйца мелкими кусочками качественного фарфора. Моше Мышастый сложил их назад в коробочку и принёс бабушке Саре.

— Ваши яйца, бабушка Сара, у вас явно залежались, и уже как бы окаменели. Кушать их не получается, я пробовал. Однако можно их заглатывать по кусочку, если голод так портит вам настроение.

Положила бабушка Сара коробочку с расколотыми яйцами назад, в шкаф, и снова плачет как библейская Рахиль, а, может, даже, чуть громче. Но тут пришёл дедушка Изя, весёлый, как будто кто-то рубль потерял, а он его нашёл и не отдал.

— Да чтоб ты так плакала на моих похоронах, как ты плачешь, когда мы имеем в своём доме настоящую радость. Ты не знаешь, что такое – сюрприз? В Одессу пришёл американский корабль «Антифашистка Анжела Дэвис». И по Одессе теперь гуляют американские матросы, и с одним их матросом я уже имел беседу, и теперь имею с ним гешефт. Я предложил ему двадцать расписных пасхальных яиц из фарфора, которые принёс нам Курочко-Рябман со своего завода квартирной платой, и они (радуйся Сара!) дадут нам мешок муки, мешок сахара, коробку говяжьей тушёнки, и коробку итальянских макарон. Сара, ты не знаешь, кто теперь будет самая толстая одесситка?

Дедушка Изя подошёл к шкафу, достал коробку с расколотыми яйцами и, даже если бы он был негр, так и тогда бы он стал таким белым, как он стал.
 
— Это какая сволочь сделала мне эту гадость?

— Изя не горячись, я хотела сделать тебе омлет, но он не получился...
 
И бабушка Сара опять горько заплакала. Дедушка Изя хотел ругаться самыми грязными словами, которые он только знал, но не смог, и тоже горько заплакал. И тут в дом заходит с работы Петя Курочко-Рябман и видит этот страдающе-рыдающий дуэт.

— Ну, и кого мы тут хороним? Никак Ева Браун изменила Гитлеру с Геббельсом и тот, с горя, застрелился, отравив перед этим советским цианистым калием Геббельса, его жену и всех их маленьких деток?

Когда Петя Курочко-Рябман понял источник горя престарелых Абрамовичей, он тут же испортил им их страдания, разбавив горе своим юношеским оптимизмом:

— Дедушка Изя, бабушка Сара, как я вас понимаю! И какому человеку не будет больно, если вот так, все его яйца паровым молотом на мелкие кусочки? Дедушка Изя, а вы же такие старые, что вполне могли бы видеть живьём не только его призрак, но и самого Карла Маркса, и даже иметь удовольствие подёргать его за бороду. А вы не знаете, что Карл Маркс был наш человек? Он придумал большевикам коммунизм, чтобы мы, евреи, могли на работе что-то делать за зарплату, и воровать бесплатно всё, что мы там делаем. И потому мы стараемся работать лучше и больше, чтобы больше было чего там воровать. Я вам почитаю его «Капитал». Это не Тора, но вам понравится. Я и сам пошёл работать на наш фарфоровый завод только потому, что верил – там я всегда буду с яйцами. Так я и вам нанесу этих яиц целый инкубатор! И никто ничего не заметит. Потому, как мы эти яйца спишем на войну. Войну, кстати, тоже придумал Карл Маркс. Но уже для тех, кому воровать не интересно, кто любит грабить по справедливости, с грохотом, взрывами и стрельбой, правда, немножко рискуя здоровьем наших солдат. А так, как я рисковать не люблю, я лучше буду по Марксу иметь на работе свой коммунизм, и обеспеченную пенсией старость!