Проводы друга

    Сам себе удивляясь, Кольча гнал Гнедого вторые сутки, изредка делая привал покормить лошадь. Угораздило же присниться, что старый Болот зовёт его к себе, желая сказать что-то важное, не терпящее отлагательств. Предчувствуя самое худшее, оделся, как надлежит в подобных случаях. На груди тонко позвякивали два серебряных креста, несколько медалей. На голове казачья фуражка с круглой кокардой и желтым околышем. Такого же цвета лампасы на шароварах, заправленных в сапоги.
    Ехать пришлось, держась поодаль от дороги. Еще недавно милая сердцу казачья форма у одних вызывала холодящую оторопь, у других нервное желание выхватить оружие, если оно имелось под рукой. Гражданская война была ещё слишком свежа в памяти и такая встреча в пути с ненужным человеком не обещала ничего хорошего.
     В самом деле, они с Болотом давно не пересекались. Собственно и прежде собирались вместе исключительно по какому-то случаю. Однако всякий раз испытывали друг к другу удивительное притяжение – старый, крепко побитый жизнью степняк, флегматичный на вид и полная ему противоположность резкий в движениях, азартный и дерзкий Кольча. Они могли не видеться сколь угодно долго, но, встретившись, уже не отлипали друг от друга, явно находя в этом общении удовольствие и даже необходимость.
    Мудрая Долгор, изучившая своего мужа за столько времени до самого донышка, поощрительно кивала седой головой, понимая, что помимо кровного родства есть на этом свете немало других прочных нитей, которыми судьба связывает между собой совершенно разных людей значительно прочнее, чем иной умелый обувщик подмётки с голяшкой. Он и ей нравился этот русский, принимавший чужие обычаи как свои, уважительный и непритязательный. Она видела много больше, чем другие, понимала разницу между его внешностью с грубоватыми, резкими чертами лица и внутренней надломленностью. Никогда не интересовалась, что у него за душой, чем живёт и кормится, какие тучи свились над его головой – всё это ей совершенно ни к чему. Достаточно было и того, что понимала его, раз и навсегда приняла, как это однажды сделал, сообразуясь со своими ощущениями, её старый Болот.
    Сказать по правде, она не делала большой разницы между сыном Баиром, которого явила на свет в праздник Белого месяца,  и его русским другом – оба для неё одинаково близкие. У них своя жизнь, свои пути-дороги, свой небесный покровитель. Он был щедр к ним на чужбине, в далёком отсюда Порт-Артуре, сберёг и наградил мужской вечной дружбой. Земным покровителем, пока носят ноги, будет она сама, да ещё обветшалый Болот. Жаль только, после нынешней неприветливой весны совсем никудышный стал. Хворей разных впустил в себя, будто калитку забыл на засов запереть. Пора к сенокосу готовиться, вон сколько трав нынче наросло, а Болот все больше полежать норовит. Под её укоризненным взглядом нет-нет да обронит: «Уставшей лошади и узда в тягость».
    Нессчётно лун встретила за свою жизнь Долгор, пора бы привыкнуть к потерям. Двух сыновей не дождалась с войны, ещё двое вернулись – живого места нет на теле. Наградами гордятся, геройство на языке, а матери на что это геройство? Ей живых сыновей подавай, плоть и кровь её, гордость и утешение. Больно вспоминать об этом. Только другая мать, испытавшая нечто подобное, может понять её. И все же ощутимо острее, болезненнее были сейчас думы о скором уходе Болота.
    Про меж ними не всё гладко бывало, случались обиды, недоразумения. Как и положено среди нормальных людей. Ровная жизнь следа заметного на душе не оставит. Ей же есть что вспомнить. За жирным курдюком Болот не гонялся, если это как-то связано с потерей лица. Лучше постный бухлер, чем рабская душа. Никогда не жаловался на жизнь, хотя нередко приходилось туго. Его не было среди тех, о ком говорят: «Чем богаче шуба, тем больше ноет, что мёрзнет». Он умел довольствоваться малым, не терял уважения к себе, что передалось детям. Уже за одно это она бесконечно благодарна мужу.
   Чувствует Долгор, недалёк день прощания. Вышел Болот намедни взглянуть на молодую луну, а мохой, верный пёс, не признал хозяина, брехать вздумал. Только Долгор не обманешь: собака близкую смерть чует, что непременно умрёт человек. Вчера ещё крепче уверилась в своём предположении, когда увидела выпавший из костра уголёк. Знать, гость спешит, вот-вот нагрянет.
    – Однако Колька торопится. Небось, звал его?
    – Хотел повидать. Не чужой нам, сама знаешь.
    Долго молчал Болот, не зная с какого бока подступиться к тому, о чём долго думал. Поймёт ли его Долгор, поддержит ли? Даст ли своё согласие лама, когда узнает последнюю волю умирающего? Скажет, что совсем Болот захурдел головой перед ликом вечности, коли об этом заговорил. Виданное ли дело, чтобы русский, человек другой веры,  мог проводить до погоста успопшего бурята. 
    Но с другой стороны, ходят же русские в дацан, ищут у ламы помощи и поддержки. Точно также и буряты бывают в русской церкви, а многие вообще приняли Христову веру. Не случайно, наверное, такое взаимопонимание. Те, кто там в небесных юртах, свою волю одинаково всем дают, никого не выделяя и не обижая, наверное, не спроста это делают? Может, люди сами придумали много богов, придумали им разные лица, а на самом деле хозяин мира всего один и ему одинаковы все без разбора.
    От такой необъятной мысли всё холодеет внутри. Подумать только, замахнулся судить о вечном на пороге вечности. У здорового человека с полным возом каждодневных проблем мысли соответствующие – успеть, решить, не отстать. Живое и думает о живом. А он лежит сейчас расхомутанный, сам себе предоставленный, вольный даже в мыслях – не надо подгонять себя, спешить, беречь копыта. Он так похож на заезженную клячу, которая упорно двигается в сторону Голодной степи. Он не боится к переходу в иную жизнь, который неизбежно состоится. Грехов особых за собой не чувствует, а по мелочи и пичуга малая в чём-то виновата. Это те боятся смерти, кто натворил при жизни немало плохого. Они догадываются, что спросится по полной, без скидок и поблажек. Вот и терзаются предчувствием.
    Наверное, это блажь просить ещё что-то у жизни, которая и так дала всё, что могла. И все же пусть Долгор передаст русскому другу, если не суждено свидеться, его последние мысли. Они чисты и полны признательности. За сына, за годы общения, за себя. Пока сил было много, язык не находил таких слов. Казалось, в них нет нужды.                Хотя, постой, не связано ли это со страхом показаться излишне искренним? Он и Долгор тёплых слов почти не говорил, считая это слабостью, а жаль! Она заслужила их, еще как заслужила! Конечно, жалел её всю жизнь, лучший кусок всегда отдавал, но как-то получалось, что его  миска тоже никогда не пустовала. Он уходит, оставаясь в вечном долгу. Много разных заблуждений сопровождает человека по жизни, а истинная мудрость приходит всегда с большим опозданием. Вот и русскому другу рад бы сейчас всё высказать, только удастся ли? 
    Болот сам воевал, знает цену боевому братству. Не раз спрашивал себя, а смог ли сам в одиночку отбить раненого товарища у  разъяренных самураев? Как рассказывал Баир, троих японцев Кольча стоптал конём, раскроил шашкой, остальных достал пулей, По команде уложил коня и сам, будучи раненый, затащил поперек седла Баира... Были и другие передряги: на войне всё как на войне. Получается, сберёг Колька Багулов будущий род сына и ему, Болоту, дал счастье общения с внуками.
    На случай своей смерти попросил Болот сына достать казацкий чекмень с потухшим серебром наград, потерявшую первоначальный цвет фуражку. Он был добрым казаком и желал сейчас отойти в мир иной не просто известным степняком, хорошим отцом семейства, но воином, слугой Отечества. Он тёр шершавыми пальцами кругляши медалей и они оживали на глазах, сияя благородным матовым светом.
    Лучшие свои воспоминания связаны у Болота с совместной охотой. В улусе зверовщиков меньше, чем зубов у дряхлой старухи. Сыновья пошли не в него. Стрелки вроде не из последних, а настоящей страсти нет. Это как осеннее солнце – светит ярко, а не греет. Другое дело – Колька! Зверя за сто саженей по запаху чувствует, пулю отсылает наверняка. Болот и сам недурной стрелок, но до своего верного компаньона ему далеко. Сколько ни пытался, ни разу не удалось раздвоить пулю о лезвие топора на расстоянии сорока шагов.
    Рука твёрдая у Болота, а вот глаза к старости слезиться начали. Дым в юрте каждый день от очага, разве от него убережёшься? По примеру других срубил дом и даже одно время всерьез подумывал перебраться туда, понимая, что просторнее, теплее и дыма нет совсем. Однако вытравить из себя тот образ жизни, что достался от предков, так и не сумел. Зато в доме есть комната для гостей, полно места для телят, ягнят, когда они нуждаются в тепле.
    Юрта как-то привычнее. Столько поколений в ней выросло. Вздумай кочевать, разве избу за собой увезёшь? А юрту и ребёнок при нужде разберёт. Да только ли это?! Силы небесные давно породнили бурята с баранухой. Она кормит, одевает, даёт тепло. Благодаря ей, жертвенной и необходимой, по-настоящему крепких людей создала степь. Сам Болот за всю жизнь ни разу не поддался болезни. Разве что дает о себе знать желудок, так это от крепкого плиточного чая, который безвыводно преет в котелке. А без чая какая жизнь?
    Дом намеренно поставил поближе к лесу. Шагнул за калитку – и след простыл. Не надо избегать встречи со случайной женщиной, которая может навлечь неудачу на охоту. По молодости думал, что с годами избавится от суеверий. Налипло их в голове как колючек в шерсти у верблюда. Какие из них правильные, а какие просто голая выдумка, не особо задумывался: люди подметили и сохранили, значит, есть в них соль жизни.
    Мысли, как стадо баранов на весеннем увале, вольно пасутся в сознании. Прикрыл усталые веки, тихо молвил: «Хольха ирэ». Чудится Болоту, как отзывается земля под копытами гнедого коня, всадник приник к луке казацкого седла. Не просто едет Колька попрощаться со старым товарищем, он спешит, что есть мочи. Просит у верного коня прощения за эту гонку. Болот видит явственно, будто сам скачет рядом. Так бывает, он твёрдо это знает. Для близких по духу и крови нет расстояний. Он помнит смертельный крик Долгор, когда почувствовала как упал с коня раненый сын в окружении японцев. Да мало ли других случаев, о которых рассказывают люди.
    Брякнула посудой Долгор, послышался плеск воды. «Значит, я ещё здесь. Долгор скоро чаю предложит». Краем уха уловил обрывок разговора, из которого понял, что лама уже в дороге, прибудет ближе к ночи. Сын только что вошёл, от него пахло дорожной пылью. Всё идёт своим чередом, ничего нового. Он и в самом деле сейчас бы выпил чаю – совсем немного, чтобы смочить сухость во рту и почувствовать как ароматное тепло вливается внутрь.
    «Надо радоваться каждому мгновению жизни», – ловит ускользающую мысль Болот.  Потом, когда душа перейдёт в живое существо, успокоится – земные радости покинут навсегда. Окончательно и бесповоротно, без малейшей возможности испытать прежние ощущения. От знающих людей не раз слышал, что умершие могут возвращаться, оставаясь невидимыми. Лишь  те, к кому они привязаны невидимыми узами, могут увидеть в том виде, в каком покинул земные пределы. Ещё малые дети да отмеченные особой милостью неба способны узреть выплывающий из небытия знакомый образ.
    Было время, Болот снисходительно относился к такого рода разговорам. Хотелось верить, жизнь с последним вздохом не заканчивается, а где доказательства? Самые убедительные слова, как июньский пух с тополей, разлетаются, так и не осев глубоко в памяти. Так продолжалось до тех пор, пока не закончил свои дни дедушка Аюр. Вскоре после похорон Болот обратил внимание на встревоженную кошку, которая перемещала свой взгляд по голой стене, потолку. Неожиданно боковым зрением увидел дедушку в том самом тырлыке, подпоясанным ярким кушаком, в котором он отправился в свой последний путь.
    Это произвело на Болота большое впечатление. Поэтому задолго до сегодняшнего дня заботливыми руками Долгор  сшит дабовый халат, ворот и рукава которого вопреки стариковскому ворчанию она отделала шелковой материей, оставшейся со времён замужества. Исподнюю рубаху замцу и штаны умуду, не прибегая к меркам, сделала из бязи, купленной у русского купца на ярмарке. Ичиги стачал сам Болот, он давно припас для этих целей хорошо выделанную юфть. Хотел было пустить по запятнику, носку и голенищу шелковую нить, чтобы выглядеть в новом мире не хуже других, однако отмёл эту мысль, сообразив, что не может на том свете ожидать вечного скотовода и промысловика праздность, чуждая ему.
    Обласкал взглядом готовое изделие и остался доволен. Обувка вышла что надо – лёгкие ичиги в руке невесомы, Войлочная подошва тоньше, чем обычно для охоты. В самый раз для похода в неизвестность. Кто знает, какие ожидают его небесные дороги? Основательный и придирчивый, он не мог изменить себе даже на пороге в новые миры...
     ... Преодолев за неполные трое суток почти две сотни вёрст, Кольча вьехал во двор, в котором ничего не поменялось с того времени, когда был здесь в последний раз. Тот же покосившийся заплот из прогонистого осинника, стаи для домашней живности, придавленные к земле аргалом. Возле ног крутились возбужденные собаки, с которыми доводилось охотиться. У коновязи стоял монгольский жеребец Баира и мышастая кобылка, которой он прежде не видал. Из дымохода сладковато тянуло дымком, он стелился над юртой, уползал в редкий лес.
    Неожиданно скрипнула дверь, в проёме соседней юрты показался неопределенного возраста лама. Увидев незнакомца, он неловко повернулся и, запнувшись, едва не упал. Кольча отметил про себя: быть непременно дождю. Такая примета очень живуча среди степняков и по справедливости с завидным постоянством подтверждалась. Впрочем, Кольча и без этого не сомневался в смене погоды. Ещё с утра обратил внимание на перистые облака, которые двигались против лёгкого ветра. Как шуга на реке, они забивали небосвод, свинцово тяжелеющий прямо на глазах. Сорвал несколько листков с берёзовой ветки, потёр их между пальцами. Листочки не издавали характерного скрипа, успев напитаться растворённой в воздухе влагой.
    Ни слова не говоря, лама махнул в сторону соседней юрты, курившейся дымком. На кошме со скрещенными ногами сидел Баир с отсутствующим лицом, рядом исходила паром кружка с чаем урумхэ. При виде друга его глаза ожили и тут же стали тухнуть: Кольча знал, как он привязан к отцу, однако не стал говорить слов утешения. В кругу близких людей они не нужны. Молча сел рядом, протянул руку за кружкой, которую успела наполнить Долгор.
    – Он ждал тебя. Знал, что приедешь, – сказала она. – Просил передать, что хоть ты чужого рода, однако шибко близкий нам человек. Если согласен, проводи его до погоста.
    Помолчала немного, пожевала сухими губами, вспоминая недавний разговор с ламой.
    – Лама не против. Сам был на войне, понимает. Говорит: дружба – это святое! Погрей душу чаем, пойди туда.
    – Когда похороны?
    – Завтра, в среду. Ты же знаешь, буряты во вторник и субботу не хоронят.
    В юрте с потухшим очагом прохладно. Болот лежал на боку в позе прикорнувшего после тяжких трудов человека, лицом к тагану, на котором висел пустой котёл. Правая нога вытянута, левая согнута. На правой руке морщинистая щека, а левая уложена поверх туловища. Голова слегка на возвышении, она возлежит на подушке, набитой соломой.
    Лама уже закончил переодевание и готовился накрыть застывшее тело саваном того же синего цвета, что исподнее белье. Потом квадратом черной ткани накрыл печень, где по представлению бурят находится душа человека. Это необходимая мера предосторожности. На первых порах неприкаянная душа, которая пока не нашла своего нового пристанища в небесных просторах могла вернуться в застывшее тело. Если это случится, человек превращается в орлона, действующего как зомби. Он очень опасен, уносит с собою людей. Хуже его может быть только медведь, отведавший человечины.
     На голове усопшего бурятская иконка, нарисованная на холсте желтой и красной красками. «Значит, не успел сопроводить в последний путь с необходимыми напутствиями, – подумал про ламу. – Я вообще – к холодным ногам».
    На лице Болота лежала печать бесконечной усталости. У всякого степняка, имеющего хорошую репутацию, судьба не слаще сараны. Светлая голова да хорошие руки – вот и все его богатство на начальном пороге жизни. Уходя, оставил крепкое хозяйство, исполнил мечту каждого бурята – иметь пять видов домашнего скота. Пусть не в изобилии, но есть свои лошади, коровы, несколько десятков овец. Возле дома Кольча видел коз и несколько двугорбых верблюдов. Такие трудяги, наверное, и на том свете найдут своему умению достойное занятие. Не может быть, чтобы земная жизнь состояла из одних трудов и лишений, а та, которая ожидает всех, была сплошь усыпана цветом черёмухи наполнена пением жаворонков. И там, наверняка, свои пастбища, своя степняцкая обитель.
    На матовом лбу хорошо виден Кольче шрам от медвежьей пятерни. Не подоспей он тогда вовремя, Болот давно бы охотился в райских кущах. Собственного, с чего все началось? Ну, да – со странной козы, которая двигалась по тропе им навстречу. Она не испугалась, не свернула в сторону, будто глаза задёрнуло плотной пеленой. Кольча хотел было сдернуть с плеча винтовку, Болот предостерегающе поднял руку: «Быть беде. Дух здешних гор нас  предупреждает».
    Бескормица была в тот год. Пустынно в лесу, редкая птица подаст голос, мелкая живность куда-то подевалась. Грибов в помине нет, как и ягод тоже. Медведям в спячку пора, а они тощие и злые. Промышляют разбоем, чтобы продержаться до нового урожая. Остается их к исходу зимы – по пальцам перечесть. Зато опаснее зверя трудно представить. Голод, как лучший из учителей, помогает управлять страхом перед человеком, щедро ссужает хитростью, лишает всякой осторожности.
    Они обогнули сопку набитой зверовой тропой, по черёмушнику полезли в тинигус. Кольча легко кладёт ногу впереди, Болот, потягивая трубку, шуршит камешником где-то сзади. Сопение, возня, сдавленный крик: «Хольха, сюда...». Не случайно на джигитовке призы брал, за меткость часы из рук генерала получал – при опасности Кольча резвее пружины, успел всадить пулю в лохматое ухо. Следы когтей на лице Болота заросли как на собаке, отметина однако ж осталась. Завтра и она скроется под землей, только в памяти и сохранится.
      Его спутник по лесным скитаниям, исполнив свою роль до конца, уходит наверняка без сожалений. У него нет долгов в этой жизни, ничто не держит, как, впрочем, и не торопит. Одними тропами ходили, одинаково  умели отличать хорошее от плохого, а, выходит, разными аршинами мерили свое отношение к жизни. Не сумел он, Кольча, подчинить себя власти других людей, часто несправедливой и от того не приемлемой. Виной всему ершистый, независимый характер, болезненное правдолюбие.
    Наверное, это не так и плохо. Ещё бы уздечку на норовистую натуру одеть, стреножить, чтоб не закусывал удила... Дерзость хороша в атаке, смелость в выборе правильного пути, а сердце, даже самое сильное, не следует выставлять напоказ. А он, как свечу на ветру, держит его. Не пожелал смириться, прогнуться, а теперь поздно уже. От казацких устоев отошел, хотя два Георгия имеет и кучу медалей, подался в вольные разбойники, контрабандный промысел. А ведь была возможность уйти со своими на Трехречье.
    Новой власти оказался хуже кости в горле. Травят теперь как загнанного волка, не давая отлежаться. Не один он такой гонимый, но для других это ремесло, пахнущий опасностью контрабандный промысел. Кто теперь будет разбирать, сколько у каждого за плечами вины, а сколько обыкновенной путаницы в мозгах? Как ни выворачивай наизнанку правду жизни, звучать она будет всякий раз одинаково: если не по пути с новой властью, значит, против неё. А там, как ни крути, конец понятен.
    Баир поначалу тоже едва не подался за компанию с Кольчей в ловцы удачи. Заманчиво выглядеть в собственных глазах не похожим на других из улуса, которые только и умеют пасти скот. На войне с опасностью в обнимку ходил, свист пуль был привычнее пения птиц. Будет ему ночка тёмная роднее матери, а жаркие стычки на пограничной линии милее объятий любимой.
    В мыслях все так красиво и складно получалось, однако Кольча вовремя остановил полёт фантазии друга. И отца Баира на помощь призвал, который ни сном, ни духом о сыновьей блажи. Поразмыслив здраво, пришёл Баир к выводу: кто-то и за скотиной должен ухаживать. Дело предков освящено бездной лет, значит, есть в этом высший смысл. После этого события еще более укрепилась дружба немногословного Болота и горбоносого Кольчи, чье вынужденное опасное занятие не разделял, однако по своему уважал. Если сильный человек решился на такое, знать, иного выбора не оставалось.
    Баир не заходил в юрту, где менее суток осталось лежать Болоту. Ему было не по себе, что Кольча все также молча, распутывая моток бесконечных дум, пребывает возле отца с обращенным лицом к уснувшему очагу. Баир старался отвести взгляд от наполненной печалью юрты, а войти в неё было выше сил. Он видел, что даже лама, этот посредник между небом и землей, живыми и мёртвыми, на пороге юрты суеверно ставит ступни в противоположную сторону от покойника. После захода солнца он уже ни при каких обстоятельствах не войдёт в неё. Однако Кольчу не стал выпроваживать, памятуя о последнем желании умирающего.
   К вечеру часть неба очистило от туч. Лучи солнца, дробясь, рассыпались по горизонту и погасли. Наполненный киноварью закат подтверждал скорую смену погоды. Когда дверь закрылась за ламой, юрта наполнилась сумраком и повисла густая тишина, ничем не нарушаемая. Кольча сидел так же отрешенно, погрузившись в размышления. Сегодняшняя его собственная участь представлялась бесконечной чередой поступков, в которых не так уж много было правильного и нужного, о чём в свое время своевольного сына предупреждал отец. Написано на роду совершить все то, что могло случиться, если отпустить вожжи, полагаясь на бег судьбины-коня, вот и принимай в покорную котомку, не жалуйся, коли сам кругом виноват.
    Признаться, он сейчас, не раздумывая, поменялся бы местами в Болотом, которому уже ничего не нужно в этой жизни. Людям оставил незапятнанное имя, роду продолжение, семье хороший достаток, а что ещё нужно для полного удовлетворения?   
    Совсем другое дело он, Кольча. Ни кола, ни двора, вышибло из седла будто и не сидел в нём с малых лет.  Единственной привязанностью в жизни оставалась Анастасия, его верная Настя, самый преданный друг. Положить свою жизнь за неё было бы ничтожно малой платой, недостойной благодарностью за столь щедрый подарок судьбы.
    Они виделись украдкой, на заимке, чтобы не подвергать Настю опасности. Молил всех святых, чтобы недобрый чей-то глаз не приметил воровато их связи. Завтра он проводит своего друга в последнее пристанище и в ночь отправится в сторону синих гор, где затерялась заветная заимка. Долг перед умершим выполнит, останется другой, несравнимо важный, тот, ради которого стоит дальше жить.
    Весь день подле юрты было спокойно, если не считать многочисленных соседей, считающих своим долгом выразить свое отношение к семье покойного Болота. По существу это был ритуал, выработанный временем. Никто из пришедших не решился заглянуть в соседнюю юрту, где вели молчаливый разговор два человека, так давно знавших друг друга и когда-то понимавших один другого без слов. Уже готов был прямоугольный гроб, сколоченный из толстых сосновых досок, вылизанных до совершенной гладкости тонким языком плотницкого рубанка, заготовлены деревянные шканты, которыми в последний момент будет заколочена крышка гроба.
    Ширетуй и лама уже определили, где найдет свое пристанище Болот, какой из стихий отдать тело усопшего, как должен выглядеть дурсэ, изображение животного, к которому Болот больше всего был привязан при жизни. И даже с какой стороны положить дурсэ при погребении. Без их указания в назначенном месте никто не решится предать человека земле. Ближе к темноте лама совершил молебствие, помахал из кадильницы ароматными травами, положил Болота в прежнем боковом положении и вставил в круглые отверстия для соединения домовины и крышки выточенные вручную шканты из того же дерева, что и гроб.
    Кольча уже знал, буряты не носят на руках покойников, даже если место захоронения может быть совсем рядом. Не удивился, когда гроб поставили головой к лошади и жидкая процессия двинулась. Собственно эти люди нужны были, чтобы помочь выкопать могилу. В этом заключалась сегодняшнее  их предназначение. Не было женщин. В момент перехода мужчины в иной мир их не должно быть. Не принято оплакивать умершего ни публично, ни втихомолку, устилать последние шаги горькими слезами. Вот когда вернутся с погоста, тогда каждый может позволить себе выразить степень своего горя.
   Баир наклонился к уху Кольчи, попросил выше поднимать ноги.
    – Не всех кладут в землю, иных без домовины оставляют на поверхности. По заслугам: они совершили при жизни много плохого. В назидание другим такое отношение. Еще не хватало, чтобы ты поранился о человеческую кость. 
   Привычный подмечать детали, Кольча обратил внимание, что гроб обращен на северо-запад, а покойник лицом к юго-востоку. Лама закончил чтение молитвы, скинул вниз голубые хадаки, следом за ними седло, узду и потник. Далее был кисет с табаком, кружка, с которой Болот не расставался на охоте. Очень удивился, что землю на могиле сравняли с поверхностью и не оставили никаких следов за исключением длинных шестов с изображением разных божеств.
   Все действия продолжалось в полной тишине, слышен был только скрежет лопат о каменистую почву. Горел костёр, слегка придавленный накрапывающим дождём. «В жизни ты никогда не купался Болот, хотя жил у реки, – зато получаешь сейчас чудесное омовение, как высшую признательность неба, – подумал Кольча. Двигающиеся люди отбрасывали чудовищные тени. В другое время Кольча, наверное, не обратил бы внимание на это, однако таинство погребения даже его, бывалого и отчаянного, заставляло холодеть. Возникало впечатление, что живые люди и тени предков занимаются одним необходимым делом – в полной тишине, нарушаемой лишь шорохом падающей земли.
    Так же тихо процессия вернулась домой, в жилую юрту, где собралась родня помянуть хорошего человека. Как и полагается, каждый совершил омовение рук. Пример показал лама, возбужденный запахами жареного мяса. Он уже прикинул, что долго не задержится в этой семье, вполне обеспеченной, но без излишеств в трате денег, которые достаются непросто. Долгор не знала, что Кольча  передал Баиру кошель с серебром и он сознательно умолчал об этом, Семью ждали новые расходы, ведь одним кормильцем стало меньше.
    Когда люди отдали должное чудесной кухне хозяйки и молочной водке, юрта заполнилась разговорами. Сквозь них не слышно плача Долгор. Она со всей ясностью ощутила невосполнимую потерю, которая ещё долго будет отзываться в её сердце. Кольча незаметно встал, кивнул на прощание Баиру, вышел на дождь, вполне уже набравший силу. Гнедко призывно отозвался у коновязи. Впереди Кольчу ждали синие горы.