Дедушка. Из повести В лабиринтах памяти

    Дедушка Миша был участником двух войн : Русско–японской  и   Первой мировой, которую он называл «ампиристическая». Он был на полголовы ниже бабушки Ули, со следами перенесенной оспы на лице (за что его прозвали рябым), с усами и окладистой бородой, с небесно–голубыми хитроватыми глазами. Он каждые утро и вечер чистил зубы солью с золой и зубы  у него были крепкие, до самой смерти не выпал ни один, только приелись – стерлись почти наполовину. Ходил он в рубашках  и портах из сотканного бабушкой льняного полотна,собственноручно сплетенных лапотках с льняными онучами и в неизменном картузе. В праздники он надевал черную сатиновую рубашку-косоворотку и  полушерстяной черный костюм с сапогами. Зимой ходил в ватных стеганых штанах, валенках, дубленом кожушке или телогрейке и солдатской шапке-ушанке.

     Каждую неделю в субботу он парился  в печке. А мылся в оцинкованном корыте на дворе и зимой, и летом. Будто сейчас вижу в дверь, открытую из сеней, пушистый падающий снег  и стоящее посреди двора корыто, исходящее густым плотным паром. После дедушки  парились все остальные, но корыто вносили в дом и ставили перед печкой, здесь и мылись по очереди. Однажды и меня где-то на пятом году  попытались парить в печке. Я спокойно залезла внутрь вместе с Валей, но когда закрыли заслонку, меня охватил непередаваемый ужас.  Показалось, что сейчас  на голову рухнут камни, что я здесь сгорю…  Видимо, своим истошным воплем я смогла передать обуявший меня ужас.  Меня немедленно вытащили и с тех пор  мыли только в корыте.

     Дед был очень подвижный, живой балагур, шутник и певун, всегда занятый каким-нибудь делом. Бабушка говорила, что в молодости он бывал очень задирист, когда выпьет. Она тогда детей отправляла на печку, а сама садилась на полок, держа в руках рубель (бабушка называла его качулкой). Тогда дед начинал крушить все в избе, а проспавшись, сам же все и восстанавливал. Я как-то спросила, пришлось ли хоть раз ударить его рубелем.
   - Да нет, он только для виду куражился.

     Как сейчас вижу его в  сенях старой хаты, в столбе солнечного света из распахнутой во двор двери, строгающим доску и распевающим: «Смело, товарищи в ногу, духом окрепнем в борьбе…». На левой руке у него было всего два пальца  – большой и мизинец (остальные он потерял в 1-ю мировую войну), но это никак не сказывалось на его умении делать любое дело. В сплетенных им лаптях ходила половина населения нашей деревни Берёзовая Роща. В каждом дворе можно было видеть сплетенные им «плетухи» - корзины из неошкуреных ивовых прутьев для сбора травы для скота или  выкопанной картошки. Прутья для  плетух он срезал с ракиты, росшей возле дома; она еще в 90-е годы росла на том же месте, а потом её не стало. Он сам косил и убирал сено,  копал торф, каждую осень подновлял соломенную крышу, весной - глиняную обмазку и побелку  стен  хаты, а каждое лето строил себе шалаш из явора (аир) в саду, где и ночевал все лето «на вольном воздухе», сторожа сад от мальчишек.
         Сад  был им посажен еще до войны. Были в нем вишни и сливы, малина и смородина, две яблони белого налива, две яблони душистой антоновки,  и по одной штрифеля, тонковетки, китайки, и «комсомолки».  Но самыми вкусными были краснобокие наливные яблочки с яблони, стоящей перед окнами. Мама говорила, что они потому такие сладкие, что дядя Ваня, когда  прививал её, подложил под привой конфету. (Видимо, дядя Ваня так в очередной раз разыграл свою сестричку Нюрочку, мою маму). Таких вкусных яблок не было в округе, поэтому сад было необходимо охранять. А когда осенью собирали урожай и ссыпали яблоки в солому на чердак, вся хата пропитывалась вкусным яблочным духом. Яблок хватало и на засолку с капустой, и на кадушку моченых, и насушить на зиму для компота, а всю зиму  лакомились вкуснейшими морожеными яблочками.