Живые мертвецы

- Твой ребенок прожил 10 минут. Умер от нарушения работы внутренних органов в результате их увеличения, конкретно печени. Вскрытие – завтра. Что смотришь? Как будто не знаешь? Хламидиоз у тебя – все из-за него. Сама виновата, надо было меньше под кого не попадя ложиться. Нагулялась – теперь выгребай. Самой уже пора думать, а то привыкли, что государство за вас отвечает! Нашлась мне, сирота! У вас таких только одно на уме, а нам, народу – делись последней копейкой на ваше обеспечение! В общем, собирайся давай, скоро выписывать будем. Только место занимаешь.
 Настя лежала на кровати, в палате районного роддома. Психическое состояние желало лучшего. Она не мыслила себя, не то что ребенка, который буквально остывал от короткой жизни в соседней комнате. Не чувствовала душевной боли, только физическую, послеродовую, которая огненными клубками сжигала ее молодое тело. Боль отупляла восприятие происходящего. В шоковом состоянии Настя слушала, но не слышала. Для нее слова не открывались в своем содержании, а обретали лишь внешний облик звуковых сигналов, как будто стальной колпак отчуждал ее от действительности. В нем она была в защите от злодея настоящего.
Из города звонила университетская подруга Оля, хотела поздравить с первенцем, но приготовленные оды новой жизни петь не пришлось. Слабый голос и еле внятные слова Насти мигом пронеслись по проводам и холодом отозвались в Олином ухе: «Ребенок умер. Сказали, что это я виновата. У меня хламидии». Задорный настрой подруги тут же сменился на горькое удивление, затем яростное недоумение и резко перетек в возмущенную, но пытавшуюся понять ситуацию, речь:
– Увеличенные органы? Так УЗИ неделю назад не показывало! Что за бред? И хламидиоз тебе врачи не ставили. Ты же проверялась. Подавай в суд! Здесь точно что-то нечистое. Ничего не подписывай, Настя, ты слышишь меня?
– Хорошо, Оля. Приедет Николай со свекровью – они разберутся, – ровным, но отрезным тоном ответила Настя.
Понимая, что все могло быть иначе, Оля на мгновения вдруг пожалела, что в нужное время не переубедила Настю рожать в областном роддоме, ведь районный уже не первый год носил оправданную славу камикадзе. Эта государственная структура смело и настойчиво убивала себя давно! Не находилось людей, которые смогли бы поломать законсервированные правила игры окаменевшей институции, а те, кто работал там – четко следовали накатанной схеме.
– Роженица о причине рассказывала? Не совсем? Хорошо. Ребенок умер от нарушения работы внутренних органов в результате их увеличения, конкретно печени. В организме матери были обнаружены хламидии. Они и привели к таким последствиям. Заключение о смерти вынесет патологоанатом в соседнем корпусе. Вам к нему, а потом снова ко мне. Тело забирать будете?
– Будем, – разбираться в ситуации приехали муж со свекровью.
Героический порыв родных разрешить проблему был увенчан тихим провалом. Опытные врачи умело давили социальным статусом и словом, ими как щитами отбивали любые попытки докопаться до сути. Семья Николая, да и сам Николай, были из тех, кто чувствовал благоговение перед «большим человеком в кабинете» и поэтому сомнений в «ИХ правде» у Настиного мужа и свекрови не возникало. Николая не интересовал вопрос даже о том, почему его жена до сих пор лежит в одноразовой рубашке – в той, в которой рожала. За это время на ней и на старой простыне уже успели засохнуть красные кровяные мазки и создавалось ощущение акварельной абстракции трагичного замысла.
Хотелось видеть встречу Насти и Николая взаимопроникающийся, но к такому раскладу стремления не было. Настя лежала одна в палате, в сухих пятнах своей крови, пристанищем для ее взгляда была то обшарпанная стена, то сплошная паутина в окне, где иногда всего лишь на секунду Настю мог отвлечь серый паук. Она боялась встречаться с мужем. Настя не могла избавиться от навязчивой мысли, что Николай начнет ее обвинять в смерти сына и прямо здесь дойдет до привычного рукоприкладства.
Николай и свекровь зашли в палату. Свекровь вела себя так, как будто была виноватой в чем-то перед Настей. Не смотрела в глаза, хотела показать, что ничего не происходит, хотя Насте не надо было этого, ведь она и так до конца не осознавала ситуацию. Свекровь часто без надобности поправляла свой черный платок и доставала цветастый халат для Насти. Николай всплакнул, но в его слезах читалось: «так принято».
Свекровь стала обращаться к Насте первой. Очень осторожно, с паузами и не переставая теребить свой платок.
– Мы поговорили с доктором – такая женщина приличная! Она нам все объяснила, сказала, что сможем забрать заключение о смерти и тело мальчика с утра в день похорон... – здесь свекровь остановилась, опустила голову и теперь Настя видела перед собой только черный пугающий круг. – Настя, мы решили не подавать в суд. А то, что люди скажут? На тебя и до этого повод был скоса поглядывать… Не дай Бог, еще докажут твою виновность! Потом что? Позор на весь поселок! Да и денег это стоит немаленьких… Лучше похорон на них отбудем. Мы все подготовим сами, Настя. Проведем малого как следует…
– Настя, не переживай – проведем как следует... Главное, чтобы ты здоровая была. Давай, поправляйся! – свекровь и муж приобняли Настю, свекровь и муж решили все за нее, свекровь и муж закрыли за собой дверь.
Сама Настя в суд, конечно же, подавать не решалась. Хотя, вряд ли она могла в том состоянии, окончательно и утвердительно решить оспаривать заключение о смерти. Но останавливали ее и другие факторы – психическая зависимость от мужа и отсутствие денег, на чем всегда акцентировал Николай. Так же было и с выбором роддома: областной или районный? Николай не мог позволить себе ездить 1 час на автобусе в город к беременной жене – не было денег. Хотя деньги на выпивку находились всегда. Да и свекровь еще подливала масла в огонь:
– Вон, Маринка на прошлой неделе родила в районе: и живой, и здоровый, и спокойный!
Так Настя оказалась в этом роддоме, где все было под «тотальным контролем и в порядке». В случае Насти, врач приехал, когда схватки благополучно закончились, точнее не благополучно, потому что сын рождаться так и не начал. Работники родительного дома проходили мимо, призирая рожениц, потакая их слабому положению в тот момент, и злостно удовлетворяли себя в превосходстве человека над человеком.
– Эй, ты, ноги подними, а то только расставлять их и умеешь! – пищала уборщица, вытирая отошедшие воды старым детским свитером.
Проблемы со схватками приехавшие врачи вроде бы и решали одним уколом для стимуляции родов, но многие дети родившись в этом роддоме жили на свете недолго, как показывала практика, и летальные исходы объяснялись сугубо «неподобающим образом жизни матери»! Система была слажена: врачебную ошибку исправлял патологоанатом с района, который делал вскрытие и ставил заключение о смерти под, образно говоря, диктовку самих же врачей. Так и Настиному ребенку патологоанатом вынес тот же докторский вердикт: «Увеличение внутренних органов есть результатом влияния хламидий в половых путях матери».
Перечить Николаю Настя не могла. Ведь она – круглая сирота с 13 лет, поэтому присущий ей страх одиночества только усиливал привязанность к мужу и содействовал развитию превосходства его мнения. Надеждой преодолеть взросшее в ней чувство покинутости был ребенок, продолжение ее крови и плоти. «По-настоящему родной» – так думала Настя. Но смерть ребенка оборвала все ее мечтания и еще больше усугубила чувство невыносимого одиночества, спасения от которого она видела только в бездейственном Николае, распыляющем вокруг себя пошлость и мыслительную нищету. При чем, попавши в среду обитания подобных Николаю – Настя не находила силы бороться с условиями, а в большей мере приспосабливалась к ним подобно любому животному.
Домой тело сына везли в картонной коробке, потом положили в маленький гробик для детей и посадили возле него Настю, которую недавно забрали с роддома. Сидела она у гробика не по собственной воле, а по требованиям ритуала. А родственники и соседи были заняты приготовлением погребального пира. К тщательному продумыванию меню похоронного обеда свекровь отнеслась со всей серьезностью: важно села вечером за стол и прописала наименования блюд с нужными для их приготовления продуктами и приблизительными ценами для бюджета. И для застолья деньги у мужа и свекрови нашлись! Поставила Николая перед фактом, что завтра едут на базар.
– Коля, тетя Маша любит вместо голубцов мой фаршированный перчик. Пойди глянь в овощах – есть ли красненький! – у свекрови была отличная память на кулинарные предпочтения родственников, соседей. Ведь эта информация глубоко врезалась в мозг бурными похвалами ее кулинарных способностей. На похоронах внука хотелось угодить всем. В поселке репутацию семьи держала кухня!
Приготовление шло полным ходом. В духовке жарился молоденький петушок, тушилась картошка с мясом кроля, свиная колбаска уже красовалась на тарелке в холодильнике. Женщины-помощницы в черных нарядах суетились по двору. Но казалось, что им даже это нравилось: они чувствовали ответственность крайней степени за дело, за идею!
– Я умею выкладывать салаты разными формами, так что их в тарелки рассыпать буду я, – делили полномочия, прям с каждого по способности. 
А тем временем, Николай давил слезы, в промежутках угнетающих мыслей вспоминал о самогоне. Настя за все время не уронила и слезы! Муж начал обвинять ее в бездушии и черствости, делиться с окружающими:
– Да, ей все равно, посмотрите на нее! – старался всхлипывать для эффекта. В руке – рюмка.
– Плохо плачет, мало! – бодро подхватывали мысль Николая. В скором шептались вокруг все. – Не болит значит! Болело – рыдала бы, не остановить. Хотя, что с нее взять – зеленая еще! – слышалось с разных уголков.
Ведь надо же взахлеб, с криками! Так же принято? А Настя смотрит на всех сухими глазами, а Настя все слушает, но не слышит!
На кладбище поехали только мужчины, женщины накрывали на стол.
Столы ломились: селедка под шубой, выложенная зайкой, посредине стола гордость – салат в форме солнышка, чипсы вместо лучей, ассорти – колбаса вареная, домашняя, ветчина... Фаршированный красный перчик для тети Маши…
Наступал не маловажный момент для свекрови: начиналась трапеза.
– Такой салат вкусный, и картошечка удалась. Петя, передай мне селедочки. Попробую еще и копчёную, – вели разговоры за столом.
Слышно было только чавканье и поочередные просьбы подставить блюда поближе. Не оставляли тишину в спокойствии и тосты. Тетя Маша, которая приехала за 100 км, на полминуты оторвавшись от фаршированного перчика провозгласила: «Жалко малого! Так и не пожил, а сколько могло бы быть впереди-то! Жить да жить!». Все дружно выпивали. А того, кто не хотел пить самогон, убеждали фразой «Давай! Помянуть надо!».
Настя не осознавала сколько времени она просидела возле ребенка, не помнила, когда его родила, не знала, где его могила. Она все еще была в том стальном колпаке, в который стучались своими голосами то Николай, то деревенский народ, который как на зрелище, надушился одеколоном и пришел поучаствовать в массовом действии. Послепохоронный отчет был составлен: кто из присутствующих рыдал, выражая скорбь и дрожа подбородком, а кто нет, кто душу тостами пронзал, а кто молчал, кто свой, а кто чужой, ведь самогона так и не выпил.
Смерть в атмосфере не ощущалась. Наверное, потому что она была привычным состоянием для этих людей. Живые мертвецы сидели за столом. И в сравнении с ними хламидии переставали внушать страх.