Глава 12. Облаченная в Солнце

Трилогия "Затонувшая Земля", часть Первая ("Страна Белых Птиц")

Пред-история. Гея выпила священный напиток Сиадэ, надеясь спасти свою сестру:

...Сестренка лежала, сложив на груди свои маленькие ручки. Одинокое худенькое тельце утопало в рыхлой белизне подушек и простыни на огромном сугробе перины, подобно убогой лачуге, затерянной на заснеженном плато. Гея всматривалась в бледненькое, голубоватое личико, в бескровные, обиженно поджатые губки, в тонкие полупрозрачные веки, в нечеткие, словно размытые черты… Всматривалась и не узнавала. И жуткая пустота зияла вокруг.
- Ли!
Гея прильнула ухом к груди сестры и слушала долго, мучительно чутко. Редкие, далекие, затихающие шаги почти ускользали от ее слуха и проваливались туда, где все исчезает без следа.
- Ли, куда ты?!
Гея узнала это страшное место, которое засасывает и пожирает, словно разверстая пасть! А ведь Фана обещала, что маленькую Ли проводят, что она не исчезнет, не потеряется!
- Стой! Подожди меня!
Ли уже не слышала старшую сестру, но Гея понимала, что должна догнать ее, догнать во что бы то ни стало, а думать у нее не было времени.
Она закрыла глаза и увидела Огонь. Покой и ясность пришли к ней сразу.
- Великий Дух! – Гея приняла молитвенную позу, как учили ее мать и Фана. Огонь сделался ярче. – Они говорят мне, что это Ты забираешь Ли. Но Ты же видишь, куда она пошла! Ты не можешь хотеть этого! – Огонь стал еще ярче, а голос Геи – еще тверже. – Они что-то сделали со мной, и из-за этого Ли от меня убежала. Верни ее в этот мир, прошу Тебя! – Огонь затрепетал. – Я сама могу отдать себя Тебе, если хочешь, хоть сейчас. Я не боюсь. Возьми меня вместо нее, Великий Дух! – Огонь ослепительно вспыхнул и стал белым. – Благодарю Тебя. – Гея поклонилась и стала ждать, но ничего не произошло. Тогда она поднялась, оглянулась вокруг и попросила: – Научи меня, как прийти к Тебе.
Гея стала внимательно ощупывать взглядом все вещи в комнате, пока не заметила далеко в углу, на лакированной тумбе, высокий глиняный кувшин с узким горлышком. «Сиадэ! – отчетливо сказал у нее внутри голос, вероятнее всего - тот самый, что заставил ее проснуться. – Сиадэ! Вытей его весь».
Фана рассказывала своей любимице довольно много и о целительстве, и о жреческих ритуалах. Гея знала, что Сиадэ пьют во время Посвящения. И он же помогает посвященным проводить умершего к Великому Духу. Одного глотка этого напитка довольно, чтобы вызвать вещие видения, которые для непосвященного столь мучительны, что грозят безумием. Рецепт Сиадэ – секрет Великой целительницы, и лишь она одна может его готовить. Делается это вечером, а ночью в зелье борются духи собранных в нам растений и минералов. До восхода солнца оно смертельно ядовито.
Да, Гея все это отлично знала. Но она без колебания подошла к ритуальному сосуду, взяла его в руки, тяжелый, полный до краев, и, с трудом удерживая, приблизила губы к краю узкого горлышка:
- Я иду к Тебе, Великий Дух!
С первого же глотка все тело Геи словно пронзило множество тончайших ледяных иголок. Но холод быстро превратился в жар, и он жег язык, горло, грудь, живот, мгновенно проник в кровь, добрался до костей. У Геи потемнело в глазах. Крупные судороги побежали по ногам, поднялись из утробы в грудь, и сердцу стало там тесно, оно заколотилось возмущенно, яростно. Но Гея не выронила кувшина из рук, прижав его к себе изо всех сил. Она вливала себе в рот огненный яд, глотала и уже не могла остановиться, потому что дикая, все возрастающая боль отрезала от терзаемого тела безжалостную волю, и та правила им уже откуда-то сверху, над барабанящим в грудную клетку сердцем, над судорогами, над самой болью, пока тело это, онемевшее и бесчувственное, не рухнуло, наконец, на пол, а сосуд не раскололся на множество мелких черепков.
Была полночь, канун Праздника.
(из главы 10)

Глава 12

ОБЛАЧЕННАЯ В СОЛНЦЕ

Храм был точь-в-точь такой же, как на земле, только без ворот, и окружала его не мостовая, а глубокое озеро. Сливаясь со своим отражением в зеркальной глади стоячей воды, Храм превращался в сферу. Он теплился знакомо и приветливо, словно солнце – сквозь тонкое облако. Но как же войти туда, где нет ни одной двери?
- Впусти меня, пожалуйста, Великий Дух! – попросила Гея. – Ты ведь согласился, чтобы я пришла, – напомнила она на всякий случай.
- Входи! – ответили ей изнутри Храма. И не успела Гея возразить, что не умеет просачиваться сквозь стены, как перед ней прямо из пустоты появилась высокая тонкая фигура, сотканная из белого сияния. Оно струилось, омывая контуры фигуры, с плеч сбегала плавная гибкая волна, как будто у чудесного существа вырастали крылья и колыхались от движения воздуха. Только Гея отчего-то не ощутила ветра.
Но вот человек-птица тронул крылом зеркало воды. Круги пошли по глади, выстроились в ступени и застыли, словно ледяные. Сияющий провожатый повернулся и заскользил по ним, увлекая Гею за собой. Храм стремительно приближался, а вокруг появлялись все новые и новые крылатые создания. Они сидели на ступенях прозрачной лестницы, стояли, прохаживались, ведя беззвучные беседы, и всякий раз, когда Гея смотрела на них, кивали ей ласково и ободряюще. Движения эти дышали такой радостью и легкостью, что Гея чувствовала себя здесь желанной гостьей. Правда, ей не удалось разглядеть ни одного светоносного лика.
По мере приближения к Храму зеркальная лестница становилась все прозрачней, все неразличимей, пока не исчезла совсем, и Гея уже не скользила, а парила вслед за своим проводником. Теперь она не сомневалась, что и у нее за спиной – текучие волны-крылья, хоть собственное тело оставалось для нее так же неуловимо, как солнцеподобные лики здешних обитателей. Но что, если и сами они себя не видят? Ведь в Верхнем Мире свои законы. Здесь нет ни теней, ни отражений. Гея поняла это, когда растворилась в воздухе зеркальная лестница, и, сложив две половинки, Храм сделался сферой, знакомой по младенческим снам под дивные звуки отцовской арфы. В следующий миг Гея нырнула внутрь сферы, вспоминая еще одно приятное отличие Верхнего Мира от всех прочих: в нем нет ничего плотного и тяжелого, в нем одно течет сквозь другое и ничто ничему не мешает.
Мириады трепещущих солнечных нитей сливались в сплошной поток света и звучали. Все ближе чарующий струнный трепет, все родней и нежней голоса: «Войди! Путь открыт! Ты можешь войти в Сердце Мира. Войди в круг бессмертных!» Гея спешила, захваченная и зачарованная зовом, но почему-то отставала и отставала от своего крылатого провожатого, пока не потеряла его из виду. Он был уже внутри, у престола Великой Матери, что ткет своим первородным новые одежды, и Гея сомневалась, успеет ли узнать его после переоблачения. «Войди, пока путь еще открыт, и пребудь навеки с нами!» – звали ее бессмертные.
Что-то мешало Гее, что-то держало и тянуло ее назад, на далекую покинутую землю, где оставила она свое тело, сожженное огненным ядом смертельного напитка; что-то противилось зову ее крылатой родни, и в трель небесных струн вплеталась диссонансная, отчаянно кричащая нота: «Гея! Гея!»
«Ли!» – ошеломленно вспомнила Гея.
Болезненный плач раздался ближе и громче, а мелодичные голоса обитателей Верхнего Мира стали быстро отдаляться, звучали все тише и печальней, смолкая в запредельной вышине. Теперь требовательный вопль маленькой сестры завладел Геей безраздельно. Она стремительно падала, падала и уже не могла остановиться. Звезды разбегались от нее в рассыпную, словно стайки испуганных ящерок, оставляя на ее пути лишь разверстую пасть непроглядной тьмы, и другая земля – черная как уголь – неслась навстречу, неотвратимо вырастая.
«Я могу пройти сквозь нее, как нож сквозь масло», – попыталась ободрить себя Гея, ударяясь своим невидимым телом о сухую твердь, которая и впрямь оказалась хрупкой и беззвучно рассыпалась в пыль.
Серая мгла заклубилась в воздухе и осела грудами пепла. Они выросли до самого горизонта, одинаково унылые и безжизненные. Низкое грязно-матовое небо висело над ними. Гея силилась различить в глухой тишине далекий, угасающий отзвук призывного плача, но это проклятое место было подобно обитой коврами комнате.
Серые холмы не отбрасывали теней, однако одна тень обитала среди них сама по себе, без всякого тела. Гея откуда-то знала о ней и сомневалась лишь в том, как позвать: «хозяин праха» или «властелин пустоты»? Гея все колебалась, а тень уже стояла перед ней, длинная и узкая, словно щель в проеме неплотно запертой двери.
- Я пришла за сестрой. Где она? – спросила Гея, но голос ее не прозвучал.
- Ее здесь нет, – так же беззвучно ответила тень. А Гея уже вспомнила эту пустыню – всякой раз, теряя сестру в своих снах и отправляясь на поиски, она попадала прежде всего сюда. Теперь Гея знала, что делать. «Ты пропустишь меня!» – подумала она. Но в мире, где нет звуков, сказать и подумать – одно и то же. Тень услышала Гею и начала угрожающе расти. Однако девочка решительно двинулась ей навстречу и шагнула в нее как в дверь – ведь это и в самом деле было лишь входное отверстие.
Мир пепельных холмов исчез. Гея оказалась в сизых сумерках, в городе с высокими как корабельные мачты башнями, на узкой немощеной улице, уходящей все вниз и вниз. Сухая земля была сплошь испещрена узорами глубоких трещин. Здесь у Геи опять появилось тело или какое-то очень похожее его подобие: ногам стало казаться, что они идут по шероховатому хвосту гигантской ящерицы. Видно, в этот драконоподобный мир никогда не приходили дожди, и тут не росло ничего, кроме домов и башен. Людей Гея тоже не встретила. Зато на дне улицы ее подстерегал ветер. Сухой и горячий, он вдруг ударил прямо ей в лицо летучей пылью. В глазах у Геи на миг потемнело, и она явственно услышала два голоса, в одном из которых узнала голос матери.
- Живого или мертвого, но я хочу его видеть! – сказала Сэрта.
- А ты дашь мне за это то, что обещала? – спросил второй голос.
- Забери ее, если хочешь. Она ведь все равно обречена.
И Гея увидела впереди сидящую на земле фигуру, закутанную в темных плащ, а перед ней – мастерицу Сэрту, свою мать.
- Нет! – бросаясь к ним, изо всех сил закричала Гея. – Не забирай ее, хозяин праха!
Но сидящий на земле уже достал из-за пазухи дудочку маленькой Ли, давно уже разделившую участь других ее игрушек и безжалостно разломанную. Она оказалась цела и зазвучала чисто и весело, приветствуя Гею знакомой с младенчества, простой, но изящной мелодией. Дочери Сэрты знали, что эту песенку сочинил для них отец. Она не могла быть для Геи дурным знаком! Девочка поняла это и обрадовалась.
Тут кто-то тронул ее за плечо. Гея обернулась и увидела крылатое существо из Верхнего Мира. Оно излучало свет, рассеивая печальные сизые сумерки вокруг себя, но лик его сиял здесь не так ярко, как вблизи Белого Храма. Здесь существо больше походило на человека. По крайней мере, его внутреннее свечение не помешало Гее различить черты, такие родные…
Существо наклонилось и поцеловало ее прямо в темечко.
- Фибо! – вскрикнула Гея, и как в младенчестве, когда эти щедрые нежные губы касались ее едва ли не чаще, чем мамины, протянула руки, – Фибо!
Подражая Сэрте, старшая дочь привыкла звать своего отца по имени. От вкуса этих звуков у нее самой расцветали губы, ей казалось – вся она с головы до ног превращается в цветок и раскрывает лепестки. А Фибо подхватил ее, оторвал от израненной засухой земли, взмахнул крыльями, и они поднялись ввысь, оставляя призрачного музыканта и скорбящую актрису в длиннобашенном городе, где всегда царят сумерки.
Но, не смотря на свою радость, Гея о них не забыла.
- Фибо! Почему же ты не покажешься маме? – упрекнула девочка.
- Она не видит меня. Только мою смерть.
- Так это смерть играет ей твои песни и в награду забирает себе Ли?
- Теперь уже не заберет! – заверил ее Фибо.
- Так мы летим за ней?! – догадалась Гея.
Девочка не замечала, как они разговаривают: мысленно или живыми голосами. Хоть она была еще так мала, когда Фибо простился с ней и в последний раз коснулся губами, его голос глубоко проник в ее существо и как будто жил в ней наравне с ее собственным голосом.
Они неслись сквозь черно-золотую мглу, а вокруг снежинками сыпались звезды. Но вот Фибо сложил крылья и покрепче прижал к себе Гею. Перед ними вырастала белая сфера, точь-в-точь похожая на Храм-Солнце, но приближаться к ней почему-то было страшновато. Чувства подсказывали Гее, что это – не сам Храм, а его двойник. Его обитатели вовсе не приглашали гостей чарующим пением – Фибо и Гея непрошенными промчались сквозь купол и рухнули на пол посреди странного святилища, простершись прямо перед его властелином.
- Дважды рожденный хочет принести мне в жертву смертную? – пророкотало над ними громовым раскатом.
Приподнимаясь, Гея увидела, что лежит вовсе не на гладком храмовом паркете, а на сияющей паутине, густой как полотно и необычайно прочной. Каждая из нитей была предельно натянута, а на ее кончике висело живое существо. На самом деле ниточки выходили из животов этих существ и стягивались к центру паучьей сети, к отвратительным лапам ее хозяина, мохнатым и чудовищно сильным, чьи цепкие щупальца ни на миг не отпускали своей добычи, продолжая поочередно перебирать нити и подтаскивая все ближе. «Не бойся, он не сможет причинить тебе вред, если только не покорит тебя своим взглядом!» – шепнул Фибо Гее. Девочка уже стояла перед громадной, совсем не паучьей пастью, ощерившейся длинным частоколом зубов, которым позавидовал бы и барс.
- И ты, смертная, смеешь поднимать голову в присутствии твоего Господина? – снова пророкотало оттуда.
- Ты не господин мне, – ответила Гея. – Я пришла забрать ту, кто так же, как и я, не принадлежит тебе.
- Все смертные – мои! – прогремело в ответ.
И Гея увидела, как страшные черные щупальца подтягивают к себе на тонкой, совсем истрепанной ниточке бездыханную сестренку, словно тряпичную куклу, но не стала дожидаться, когда острые клыки перекусят ниточку, а маленькая Ли превратится в пустую оболочку, будет разорвана и проглочена. Гея схватила сестру и бесстрашно взглянула в глаза чудовищного хозяина паутины. Огромные, подобные двум черным вихрям, они мгновенно поглотили все вокруг и втянули Гею в свой непроглядный мрак, как будто она ослепла.
Пловец, попавший в водоворот, переживает нечто похожее. Но Гея оказалась не в воде. Она неслась с такой скоростью, что сразу загорелась. Пламя ворвалось ей прямо в темя, туда, куда поцеловал ее Фибо. Поцелуй еще теплился там и успел подсказать Гее, что огонь не убьет ее, а только очистит. Поэтому она не испугалась, когда голова ее превратилась в выжженную пустыню. Последней вспышкой промелькнуло знакомое видение пепельных холмов с высокой тенью-щелью. «Вот твой ум! – пророкотало во мраке. – Я испепелил его! Здесь нет звуков. Здесь вечная тишина!» И, опустившись Гее в горло, пламя превратилось в злорадный лязгающий хохот. Он причинял ей невыносимую боль, будто она снова пила смертоносный напиток. Только Гея уже не помнила даже самое себя, свой человеческий ум и внутренний голос. Она могла только чувствовать то, что чувствует охваченное пожаром живое дерево.
Но у нее еще осталось живое сердце. И когда, выжигая все на своем пути, огонь вошел туда, он встретил другой Огонь, тот, который видящие созерцают в безмолвии, но лишь немногие слышат музыку его речений; тот, который они зовут Огнем Духа и верят, что сам Великий Дух пребывает в нем, как Мать в своем ребенке. Огни встретились, и духи трав и минералов, собранных в напитке, вмиг забыли свои распри. «О Господин! – дружно воззвали они. – Прости нас за то, что потревожили Тебя! Мы не ожидали найти Тебя здесь в Твоей первозданной чистоте и в таком почете. Желание, что привело нас сюда, было слишком горячим, но мы не посмеем осквернить Твою обитель. Благослови же нас!»
Духи начали речь каждый на своем языке, а к концу ее в полном согласии соединились в одно целое. Это должно было случиться само собой лишь на утренней заре, но сердце Гее оказалось для них подобно восходящему солнцу. И хоть само по себе это сердце, как всякое другое, и трепетало перед жгучим огнем, тот Огонь, что обитал в нем, ответил своему гостю, как отвечает горный родник истомленному зноем путнику. «Будь же подобен мне, будь благословен и благодатен!» – так благословил он смертоносный жар, и тот, окрыляясь собственным охлаждением, на радостях понесся дальше, в один миг долетел до ног Геи, до самых кончиков пальцев и вернулся назад маленькой белой птичкой, неся на крылышках чуть теплый ветерок:
«О, Господин мой и брат! Я разбудил ту, которая спала внизу! Как я рад, что успел! Теперь мы с Тобой – одно и то же!»
Два белых Огня слились в большую птицу. Взмах крыльев, мощный поток рассветной свежести – и птица вылетела на простор. То ли из головы Геи, через темя, то ли сквозь купол белого Храма. А может быть, из сокровенных горных недр? Кто знает?
Птица Духа не думает. Она просто летит и любит свой полет. А внизу – головы гор в остроконечных шлемах, их плечи и хребты, руки и крылья, и все – одно большое тело Матери Земли, Ее нерукотворное святилище.
Купаясь в облаках над вечными снегами Сатоэг, сияющие сестры зовут родню в свои воздушные хороводы. Как вольно вместе танцевать в безбрежной свежести! Как радостно нести на крыльях весеннее солнце! Птицы летят сестре навстречу, окружают ее и, взмывая, зовут с собой. Все выше, выше, за облака! А внизу – то ли целый мир, то ли бездыханное тело девочки с пустыней в голове и осевшим в горле пеплом. «Если ты и восстанешь теперь, то все равно вернешься и умрешь от огня!» – рокочет над ней, но она не слышит. Она – Птица Духа. Чем дальше ввысь, тем ближе к Верхнему Миру. И вот уже ее родня превращается в крылатых существ с людскими головами.
Здесь Фибо! Он не оставил Гею!
А вот и Храм-сфера.
- Ты свободна, – слышит Гея. – Над теми, кто рожден дважды, хозяин паутины не властен. Он всего лишь собирает обветшавшие нити. Войди же в чертог Великой Матери!
Голос над Геей уже не рокочет. Он нежен как поцелуй. И под собой Гея больше не видит паучьей сети. Сияют, трепещут живые нити, поют, подобно струнам арфы под чуткими, ласковыми пальцами. Гея вглядывается в источник света. Это белое солнце. Гее чудится внутри него величавая фигура Владычицы, восседающей на престоле с арфой в руках. Звуки превращаются в лучи, и фигура утопает в их сиянии. Несметное множество дивных голосов слышит Гея в этой музыке, отдаленно знакомой по сладким младенческим снам. Звуки пронизывают ее, наполняя таким же поющим светом.
- Ты будешь Моей жрицей! – слышит в них Гея. – Ты сможешь слышать Мою музыку во всех существах.
И Гее хочется разглядеть лучезарный лик Создательницы, а свет так ярок! Она смотрит пристально. Облаченная в солнце как будто держит в руках уже не арфу, а прялку и веретено. Но нет, она ткет! Ведь Духу Жизни подобает несметное число одеяний, и на ступенях Храма так много ожидающих переоблачения! Черты Ее все так же неуловимы, а в руках откуда ни возьмись – длинные тонкие спицы. Она связывает жизненные нити, созданные из звучащего света, в узлы, давая рождение своим новым детям, тем, которые никогда еще не приходили ни в один из миров.
- Ты будешь моей жрицей! – снова слышит Гея. – Ты познаешь всех существ такими, какими Я их сотворила.
Гея видит на коленях Владычицы небесное полотно – Великая Мать вышивает на нем все новые и новые звезды. Наконец, Гея замечает, что у Солнечной Мастерицы множество рук, и все они неустанно созидают.
- Нет конца Моим творениям, – слышит Гея. – Ты будешь видеть связи между ними. Я дам тебе силу наводить мосты между мирами и оживлять обветшавшие нити. Отныне ты – Моя жрица. Будь же матерью всем Моим детям, ибо каждая из Моих жриц подобна Мне Самой.
Тут светлый ореол вокруг Владычицы на миг рассеивается перед взором Геи. На престоле сидит маленькая девочка и держит другую, еще меньше. Гея видит себя, саму себя с сестренкой на руках! Ли, живая и здоровая, безмятежно дремлет, положив голову ей на грудь, и счастливо улыбается во сне. Милое личико сестры никогда еще не радовало глаз Геи таким свежим румянцем. Словно утренняя заря взошла, наконец, на эти бледные щечки. Как же давно они ее ждали! Сердце Геи полно благодарности, готовое опять обернуться Белой Птицей, обнять полетом и Верхний Мир, и Нижний.
А как хороша та Гея, что сидит на престоле! Черты ее неуловимо меняются, и вместе с тем она – все та же. Вот она уже взрослая девушка, такая же стройная и статная, как ее мать, красавица Сэрта. Гея любуется собою взрослой невольно и почти смущенно – до сих пор она ведь и не думала, и не мечтала о красоте, как думают и мечтают многие девочки ее касты. До того ли ей было с больной сестренкой на руках? Да и теперь она любуется лишь миг, замечая нечто куда более удивительное: взрослая Гея держит уже не сестру, а кого-то другого, тоже взрослого, но отчего-то маленького, не больше грудного младенца. Кто же это?
Разные люди, молодые и старые, женщины и мужчины, являются и исчезают, сменяя друг друга так стремительно, что разглядеть нельзя. Встречаются среди них и дети, и животные, и вовсе странные, незнакомые существа из других миров! Жалкими, болезненными, поникшими, словно засыхающие цветы, попадают они в руки Геи и тотчас оживают. Всех принимает Гея бережно, как младенцев. Ее внутренний Огонь для них – как Живая Вода. Руки ее светятся. В каждой ладони – целое солнце! Сияют и лицо, и платье, сотканное из тончайших лучиков.
Ореол Солнечной Мастерицы снова вырастает, но прежде, чем исчезнуть в нем, все еще в облике Геи она протягивает к девочке ослепительные руки и касается ее головы. Какой нежный ветерок омывает ее всю изнутри, с головы до ног и с ног до головы от этого дивного прикосновения!
- Возвращайся! Тебя ждут! – слышит Гея прямо у себя в сердце.
Ей так хотелось бы остаться здесь, но она знает – нельзя. Гея оборачивается и видит вокруг крылатых существ. Фибо опять рядом с ней. И другие тоже кажутся ей знакомыми. Здесь не только те, кто уже умер на земле: вот – Лан и Дар, а вот – их учитель, Великий Торн; Гея как будто узнает среди них и Фану, и даже свою мать, мастерицу Сэрту, хоть выглядят они, сияющие, полупрозрачные, совсем не так, как в людском мире.
Труднее всего для Геи расстаться с Фибо, которого уже нет там, внизу, среди людей. А он обнимает ее своими текучими крыльями и снова целует, но не прощается. «Не грусти! – говорит Фибо у нее в сердце. – Уходя отсюда, ты не уходить. Ты всегда здесь, как и все мы. Это наш дом. Мы можем быть здесь и там в одно и то же время. Люди просто забывают об этом. А ты не забывай!»
- Не забуду! – обещает Гея. – Но ведь и ты можешь навещать меня. У тебя же такие большие крылья!
- Конечно, – соглашается Фибо. – Когда захочешь! А теперь тебе пора…

Гея открыла глаза. Сначала ей показалось, что она все еще видит Солнечную Владычицу в Ее ослепительном ореоле. Но это был Белый Огонь. Он горел прямо над Геей. Девочка лежала в Храме, только не на небе, а на земле, в своем родном мраморном городе. Жрецы положили ее здесь, в святая святых, как повелела Фана, бездыханную, почти мертвую. Все они сидели тут же, у Святыни, ровным кругом. С ними были Фана и Сэрта. Теперь ни у кого из них Гея не видела крыльев, и она мало-помалу начала понимать, что действительно вернулась на землю.
Посвященные заметили, что девочка очнулась, и смотрели на нее так, словно не верили своим глазам. Гея пошевелилась и не почувствовала в своем теле никакой боли – оно лишь слегка онемело. Она легко поднялась, поклонилась Огню, покинула священный круг и спокойно направилась к выходу. Ей очень хотелось поскорее взглянуть на сестру.
Посвященные тоже безмолвно поднялись, расступились перед Геей и двинулись за ней следом, будто завороженные. Двигались они медленно, на почтительном расстоянии, так что это походило на праздничную процессию. Но лишь только шествие выплеснулось за порог, на Храмовую площадь, Сэрта не утерпела и бросилась к дочери со всех ног:
- Гея! Моя Гея!
Однако вместо того, чтобы обнять обернувшуюся на ее крик девочку, Великая мастерица ошеломленно застыла, потом робко отступила на шаг и вдруг простерлась перед родной дочерью как перед Святыней. Остальные, во главе с Верховным жрецом, последовали ее примеру. Вид седобородого Торна, глубокого, древнего старца, у своих ног взволновал Гею до боли в горле, так, что ей захотелось кричать. Она даже открыла рот, но не сумела издать ни звука.
Горло ее жгло и резало не от одного лишь смущения – оно ведь и в самом деле было сожжено! Девочка испуганно схватилась за него рукой – боль мгновенно исчезла, смытая без следа свежей, приятной прохладой. А взрослые уже подняли свои лица и взирали на нее с еще пущим благоговением, на грани какого-то мистического ужаса.
- Да встаньте же, умоляю вас! – воскликнула Гея на изумление звонко. Голос девочки как будто стал еще сильнее и чище прежнего, а Сэрте послышались в нем те же чуткие полу- и четверть-тона, которыми пленил ее когда-то голос незабвенного Фибо.
Взрослые послушались Гею, но все же продолжали смущать ее восхищенными, едва ли не подобострастными взглядами.
- Почему вы поклоняетесь мне? Ведь это нехорошо! – упрекнула девочка, обращаясь, прежде всего, к своей матери. Ответил ей сам Великий Торн.
- Твой Огонь ярче солнца! – произнес Верховный жрец, все еще опираясь на плечо верного Дара, своего любимца, который только что помог ему подняться; произнес не без трепета. – Великий Дух открыл в тебе неиссякаемый источник животворной силы. Почтив тебя, Великая Гея, мы почтили Саму Святыню.
- Великая Гея? – в недоумении повторила девочка, вопросительно глядя на главу жреческой касты.
- Никто и никогда еще не принимал Посвящения в твои годы. Ты – первая, – подала голос Фана. – И хоть поначалу ты порядком всех нас напугала, я буду рада передать тебе хрустальный посох Верховной жрицы. Нам остается лишь облачить тебя в белые одежды посвященной.
Говорила Фана с такой торжественностью, на какую только была способна. А Гея слушала, но уже не понимала смысла слов. Едва целительница открыла рот, девочка снова вспомнила о сестре.
- Фана, где Ли? – спросила Гея нетерпеливо.
- Успокойся, она дома, живая и здоровая, – с готовностью заверила ее Фана.
- И сегодня утром уже капризничала, – сообщила Сэрта, улыбаясь. – С ней осталась тетушка Амэда, которая, как оказалось, может довольно долго терпеть ее капризы, но, конечно, не заменит ее Гею.
- Простите, но мне теперь надо к ней!
Торопливо, но, впрочем, при этом вполне почтительно Гея поклонилась вконец оторопевшим жрецам и со всех ног помчалась домой, во дворец Актеров. Глядя ей вслед, трудно было поверить, что еще несколько минут назад она лежала без памяти и движения. Жрецы растерянно воззрились на своего учителя, который, однако, был склонен согласиться с Геей в том, что белые одежды могут и подождать.
Великий Торн почел за лучшее вернуться в Храм, дабы вознести за новопосвященную Верховную жрицу благодарственную молитву, и ученикам пришлось к нему присоединиться, смирив свое желание немедленно обсудить все происшедшее. Смирение это стоило одинаково дорого и прямодушному Лану, и дотошному Дрогу – слишком много было у них вопросов. Легче всех пришлось молодому Дару: он умудрился уловить под густой белой бородой любимого учителя улыбку, хоть и таинственную, но вместе с тем полную поистине заразительного умиротворения.
А Фана и Сэрта бросились догонять Гею и ворвались в детскую тотчас вслед за ней. О, эта сцена стоила того, чтобы нестись сломя голову по залитому жарким солнцем городу! Фана с ее нешуточным весом успела вымокнуть до нитки, но ничуть о том не пожалела.
Ли с игрушечной арфой Геи, серьезная и важная, сидела на коленях у тетки, которая терпеливо переставляла ей пальцы на струнах, пытаясь таким образом сыграть ее руками гамму – картина сама по себе удивительная! Однажды Сэрта попыталась проделать с младшей дочерью нечто подобное и за пару минут добилась не только оглушительной часовой истерики, но и устойчивой ненависти ко всем струнным инструментам, расправа с которыми с тех самых пор стала у маленькой мстительницы скорой и беспощадной. С духовыми, впрочем, случилась похожая история… То ли Амэда обладала скрытым талантом к воспитанию племянницы, то ли сама племянница питала к ней слабость, то ли в характере девочки после болезни произошла перемена (такая надежда была сердцу Сэрты особенно мила), только личико маленькой Ли не выражало недовольства.
При появлении старшей сестры, однако, арфа оказалась-таки на полу: Амэда никак не ожидала, что ее ученица спрыгнет столь внезапно. Струны, конечно, жалобно вскрикнули, но Ли – куда громче:
- Гея! Моя Гея! Ты не умерла! – завопила она, бросаясь сестре на шею.
Изо всех сил обнимая Гею ручонками, восторженно и часто целуя в щеки, Ли щебетала весенней синичкой, а три взрослые женщины, никогда не слышавшие от нее ничего подобного, разобрали только среди этих птичьих восторгов, что она, оказывается, за возвращение сестры пообещала Великому Духу стать хорошей девочкой. И прежде, чем Гея опомнилась, сестренка бросилась поднимать с пола ее арфу.
- Я больше не ломаю игрушки! Тетя Амэда тебе скажет! – воскликнула Ли, сверкая честными глазами.
- Это правда, – подтвердила Амэда не без гордости, видимо, относя успехи племянницы прежде всего на собственный счет. – За все девять дней не сломала ни одной.
- Девять дней? – непонимающе переспросила Гея, уставившись на тетку.
- Ну да, девять дней назад ты устроила нам такой Праздник, какого еще не бывало…
Выдержать невозмутимый тон Амэде не удалось, и скрытый в ее словах упрек вдруг отозвался в сердцах Сэрты и Фаны. Плотина рухнула. Гее показалось – все три женщины заговорили одновременно, да и Ли не молчала. И снова Гея слушала и не слышала: за звуками взволнованных голосов вставали фигуры и картины. Она как будто сама вспоминала все, что творилось не с нею, а вокруг ее бесчувственного тела, которое она покинула, отправившись в свое отчаянное путешествие, вспоминала то, чего помнить никак не могла.
Вот маленькая Ли просыпается в своей кроватке и, по обыкновению, зовет сестру. Гея не откликается, и постель ее пуста. Ли уже готова обидеться, но какое-то тревожное, грозное чувство овладевает ею. Оно висит в самом воздухе. Светильник занавешен, в комнате сумрачно. Что же это лежит на полу? Как будто бы большая кукла. Очень большая! Откуда она? Ли становится страшно. Она распахивает дверь в мамину комнату – там тоже никого нет, но светло. Свет попадает в детскую, падает на пол, туда, где лежит… Нет, не кукла! Это Гея. Бледная, почти зеленого цвета. Рот у нее черный, глаза закатились, а вокруг нее – глиняные черепки. Что-то темно-зеленое, липкое разлито по белому полу и уже засохло. У Геи на платье – такие же пятна. Ли боязливо трогает кончиками пальцев щеку Геи – она холодная, как мрамор. Ли встряхивает Гею, а та – словно кукла, только очень тяжелая. Гея не дышит. Ли слышала от взрослых: дышит – значит жива, а не дышит…
- «Моя Гея! – кричит Ли. – Моя Гея умерла! Я не хочу! Не хочу без нее!»
Босая, с громким криком выбегает Ли в коридор. Еще раннее утро, Первый День Праздника. На отчаянный вопль девочки из своих покоев выходят актеры. Вот спешит к ней, наспех одевшись, тетя Амэда, хватает ее на руки, пытается успокоить и слышит от нее о смерти Геи. Амэда не верит. Ей и глазам-то своим поверить нелегко: ведь еще вчера маленькую Ли все считали обреченной, и вдруг – такое превращение! Но в спальне дочерей Сэрты действительно лежит Гея, лежит мертвее камня. Ночью она выпила весь Сиадэ, приготовленный Фаной и, конечно, отравилась.
Амэда прижимает к груди младшую племянницу, уже обессилившую от слез и охрипшую от крика, гладит ее волосы, а сама уже мчится за целительницей, которая как раз возвращается из Храма. С Фаной – Лан и Дар. Они несут детские погребальные носилки с черным пологом. Носилки нарочно сделаны по росту младшей дочери Великой мастерицы Сэрты. Амэда и целительница встречаются на полпути между Толэнгемом и зимними покоями актеров.
«Ты погубила Гею! – слышит Фана. – Как ты могла оставить свой яд в детской спальне?!» И много еще горьких слов слышит она от Амэды, а ответить ей нечего. Она хватается за голову и готова проклинать самое себя самыми страшными проклятьями. Да что там – она, не задумываясь, отдала бы собственную жизнь, только бы жила ее любимица.
Фана берет из рук Амэды маленькую Ли с красным, распухшим от слез личиком, и у самой у нее на глазах слезы. Великая целительница благословляет девочку, и та покорно прижимается к ее высокой, могучей груди, словно понимая, что Амэда уже устала, и до капризов ли теперь, когда с Геей случилась такая беда! Только молодой Дар, пытаясь ободрить Фану, шепчет ей на ухо, что, быть может, Гея еще жива – ведь об этом могут судить лишь видящие.
Надежда призрачна, и все же стоит поспешить. Они и спешат, как могут. И когда целительница и двое жрецов стоят над телом Геи, именно Дар говорит первым: «Смотрите! Огонь Жизни в ней еще теплится! Вы видите? Это ведь чудо!» Да, Фана видит, и это в самом деле чудо, ибо она также видит, что у девочки сильно обожжено горло и внутренности. «Скорее! Отнесем ее в Храм! – торопит она жрецов. – Только лишь Белый Огонь может исцелить ее!»
Так тело Геи оказывается в круге святыни. Оно лежит там все Три Дня Праздника.
Ни жива, ни мертва в ожидании горя или чуда бедная Сэрта. Сердце в ней замирает. И все-таки она исполняет свое актерское служение, сама себя не помня, поет словно во сне, и ей никак не проснуться. А маленькая Ли плачет уже беззвучно. Голос ее сорван, щеки изъедены слезами. Отчаявшись утешить, тетка уводит ее домой. Над мраморным городом царит весеннее солнце, певчие птицы заливаются на ветках зазеленевших яблонь вокруг дворца Актеров, но все это – то ли где-то далеко, в другом мире, то ли вовсе ненастоящее.
Люди, приходящие в Храм, молятся об исцелении Геи. Люди шепчутся о ней с восхищением и не хотят, чтобы она умирала. Молятся о ней и новопосвященные актерской касты, ученики ее матери, те, для кого Великой целительнице пришлось приготовить новый священный напиток. А жрецы не отходят от Геи ни на миг. И после Праздника, вместе с Фаной и Сэртой, они продолжают нести свою вахту у святыни. Девять дней длится это бдение. Внутренний Огонь Геи разгорается медленно, едва различимо, сердце ее дремлет, в щеках – ни кровинки, и ожидание уже кажется безнадежным.
Преображение происходит внезапно и разительно. Так насквозь мокрое полено, положенное в костер, дымится долго, до тех пор, пока вода не испарится из него до последней капли, и лишь тогда вспыхивает все целиком ослепительно ярким пламенем. Нечто похожее случилось и с Геей. Ее жизненный Огонь стал белым, уподобившись Огню самой Святыни. Гея тотчас ожила, вышла из круга, покинула Храм, но Огонь ее сохранил свою новую, сверхъестественную яркость. И теперь видящие могут смело называть маленькую Гею величайшей посвященной, ибо после своего преображения она, как никто другой, приблизилась к природе бессмертных Хранительниц Жизни.
Так говорит Фана. А Гея с открытыми глазами видит свой Огонь. Он и вправду пронзительно белый.
- Благ Великий Дух, щедра Великая Мать, не чета богам Нижнего Мира! – замечает ее тетка. – Не так поступают там со своенравными детьми и нарушителями традиций. Лишь только в Ландэртонии и возможно подобное: жрецы, готовые умереть, но не отступить, вырывая самоубийцу из когтей смерти, вымаливают для нее величайшее Посвящение, чтобы тотчас превознести ее до небес и простереться перед нею ниц. Таких жрецов, как наши, ты не найдешь во всей Вселенной!
Амэда порой любит шутить с суровой миной на лице. Вот и теперь она как будто шутит, но в шутке ее снова звучит нотка упрека, и что-то еще, чего Гея предпочла бы не заметить.
Тут новопосвященная сознательным усилием прекратила свое созерцание чужих воспоминаний и мыслей.
- Я знаю, тетя, – как ни в чем не бывала, ответила она. – Пора и мне о них позаботиться. Пойду сейчас к ним во дворец и приготовлю им купальню для омовения.
- Что ж, если ты всыплешь в воду целебное снадобье своими руками, не сомневаюсь, что его сила возрастет многократно, – одобрила ее Фана. – Да и ваш урок музыки, который мы прервали, наверное, еще не закончен.
На Ли было жалко смотреть. Услышав, что «ее Гея», не успев появиться, вновь собирается исчезнуть, она скуксилась, но, вспомнив свое обещание, опустила глазки и вздохнула так тяжко, что сестра не могла удержаться от поцелуя.
- Гея скоро вернется, – попыталась утешить Сэрта младшую дочь, робко и вопросительно глядя на старшую. Гея согласно кивнула.
- И чем меньше ты будешь отвлекаться, тем скорее, – деловито заметила Амэда, снова сажая маленькую племянницу к себе на колени и расставляя ее пальцы на струнах.
Гея вышла. Фана и Сэрта – за ней.
- Я скажу Учителю, что Великая Гея примет облачение высшей касты лишь после того, как все жрецы отдохнут и подкрепят свои силы. Верно ли я поняла тебя? – обратилась актриса к дочери, когда они были уже на улице.
- Жреческого облачения мне не надо вовсе, – заявила Гея. – Скажи им, мама, что я хотела бы носить одежду своей касты, если это можно.
- Никак нельзя! – решительно возразила Фана. – Ты обрела достоинство Верховной жрицы и должна, согласно обычаю…
Не менее решительно Гея собиралась возразить, что Верховной жрицей она себя не считает, но вместо этого вдруг, совершенно неожиданно для себя самой, сорвалась и помчалась сломя голову.
- Гея, ты что? – растерянно вскрикнула Сэрта. Зато Фана, не раздумывая, ринулась следом, снова махнув рукой на свой монументальный вес.
«Величайшие посвященные, конечно, имеют право на причуды, тем более, в столь юном возрасте. Но так просто взять и удрать от белых одежд и хрустального посоха тебе, моя милая, не удастся, не будь я Фана, дочь Ролы! Может быть, я великовата, но вовсе не толста, и догоню тебя враз»! – вот что думала женщина-орлица, путаясь в своем длинном подоле, по которому невесть откуда прилетевший встречный ветер принялся с азартом гонять волны, а то и раздувать его как парус, что было совсем уж некстати. А Гея, не обремененная жреческим одеянием (не даром, видно, она от него отказывалась), в своем легком детском платьице летела далеко впереди. Однако, сделав отчаянный рывок, Фана почти нагнала ее за поворотом, на соседней улице.
Здесь, среди довольно многочисленных прохожих зоркие глаза целительницы с первого взгляда приметили двоих мужчин с грубо сколоченными носилками на манер тех, на каких обычно носят тяжело больных. Перед ними, взволнованная и растрепанная, бежала женщина. Бежать ей было тяжело – она задыхалась. Мужчины с носилками вслед за ней тоже спешили, как могли. Все трое двигались лихорадочно. Судя по одежде, это были земледельцы с плато, «жрецы плодородия», как почтительно именовали их посвященные. Прохожие молча расступались по сторонам. Фана поравнялась с Геей и они уже вдвоем мчались навстречу женщине, которая, не добежав последних трех шагов, вдруг рухнула целительнице в ноги.
- Великая Фана, спаси моего сына!
Несчастная совсем запыхалась. Тревога и страх исказили ее раскрасневшееся от бега лицо. Оно как будто вмиг состарилось. Желтое головное покрывало слетело женщине на плечи, густые медные кудри насквозь вымокли от пота, облепив ей затылок и шею, словно она только что побывала под дождем. Эта шея, довольно стройная и гибкая, да еще жилистые, но весьма тонкие руки изумили Фану, которая не сомневалась, что бежит навстречу толстухе, и к тому же не первой молодости.
- Ты… Да ведь ты беременна! – сообразила целительница и тотчас же узнала: – Альда? Ты с ума сошла! Вставай сейчас же! Твой живот… Что же ты с ним делаешь?!
Фана бросилась поднимать женщину с мостовой, слушать и ощупывать ее живот, не преминув обругать ее спутников за то, что не оставили беременную дома. Мужчины (а вернее молодые парни) совсем растерялись и смутились. Они приходились женщине племянниками, были младше ее и, конечно, не смели ей перечить, о чем Фана, лучше всех знавшая нравы обитателей плато, в сердцах умудрилась позабыть.
- А твой муж куда смотрит? Что? Ушел со стадом? Коровы ему дороже жены! – ворчала целительница.
Тем временем племянники Альды опустили носилки прямо на мостовую по знаку незнакомой им маленькой девочки. Эти здоровенные детины, широкоплечие и широкогрудые, у старшего из которых борода гордо вилась кольцами, да и младший растил над верхней губой уже не цыплячий пух, а вполне солидную щетину – оба так и уставились на девочку, и повиновались ее уверенному жесту, не раздумывая.
Гея шагнула к носилкам, откинула полог и увидела худенького востроносого мальчика своих лет. Он лежал на спине неестественно прямо и неподвижно, в глубоком забытьи, и дышал еле-еле, почти незаметно, как еще недавно – и сама Гея. Пересохшие губы его посинели, безжизненные щеки отливали голубизной, на правой скуле красовался здоровенный синяк. Гея протянула руки и перевернула его на живот – мальчик болезненно вскрикнул.
- Осторожно! Верно, он сломал себе хребет! – вырвалось из груди бедной матери, и сама она ринулась было к носилкам, но Фана удержала ее за плечи. Женщина уже опомнилась, отдышалась, и теперь ломала руки. Фана успокаивала ее, шепча что-то на ухо.
- Допрыгался, дуралей! – прорыдала несчастная. Но Гея не разобрала этих слов, потонувших в воплях и стенаниях. Зато она увидела мальчика, прыгающего с обрыва на скалу, и на миг даже превратилась в него, потому что совершенно незнакомое место показалось ей привычным. Откуда-то Гея знала, что это на востоке: заросшее сочными травами плато там круто обрывается, а соседняя горная цепь подходит к нему заманчиво близко и почти вровень. Мальчик метил чуть выше, чем приземлился. Из замшелого темени скалы пробиваются ярко-оранжевые цветы, похожие не большие звезды. На плато таких ни за что не найдешь… Ноги мальчика заскользили. А внизу – такая широкая плоская площадка, словно ее нарочно выдолбили. Только далековато. Мальчику бы до нее так на ногах и проехаться, но он зачем-то оглянулся, голова у него закружилась. Гея увидела, как он летит спиной вниз и падает ей прямо в руки, а она словно бы стоит на нижнем выступе скалы.
Пальцы Геи сквозь тонкую полотняную рубаху, которая ничуть им не мешала, пробежали по позвонкам, как по лестнице, от крестца до головы. Казалось, они завязывают в узелки невидимые ниточки. Лишь слегка коснувшись всклокоченного затылка и темени, Гея отняла ладони. Мальчик слабо охнул, но тотчас же зашевелился, повернулся, открыл глаза и сел, удивленно глядя на Гею.
- Ты кто? – спросил он.
- Я Гея. А тебя как зовут?
- Меня – Миор. Где это мы?
- В Толэнгеме, на улице Восточного Ветра. Скажи спасибо своим двоюродным братьям, что они тебя нашли!
- Где они меня нашли?
- Так ты совсем ничего не помнишь?
- Про что?
Миор хлопал громадными, зелеными, почти круглыми глазами и очень походил на ошарашенного котенка.
- Про оранжевые цветочки, – напомнила Гея.
- Про какие еще цветочки?
- Ну и хорошо, если так, – решила Гея. – Не про какие, – ответила она мальчику, и видимо, это ему не очень-то понравилось.
- А у тебя зато платье грязное! – заметил он вдруг невпопад, вскакивая на ноги.
Тут онемевшие взрослые, что, затаив дыхание, наблюдали чудесное исцеление (мальчик только теперь их и заметил), дружно возмутились.
- Да как ты смеешь?! – закричали на дерзкого Миора в один голос родная мать и оба двоюродных брата. – Ведь Гея спасла тебе жизнь! – к этому возгласу присоединилась и Фана. – Великая Гея! Прости его, неразумного, по твоему солнцеподобному милосердию!
И снова Гея с ужасом увидела, как взрослые люди падают перед ней на свои лица и целуют мостовую у ее ног. Мало того – мать мальчика крепко схватила его за плечи и насильно заставила сделать то же самое. А хуже всего, что и Фана не только потакала этому безумию, но и сама участвовала в нем.
- Прекратите! Встаньте немедленно! – приказала Гея строго, как только могла, да только никто ее не послушался. – Я запрещаю поклоняться мне, слышите? А что платье у меня все в пятнах, так это правда, – прибавила она примирительно. – Чего же тут прощать? Он напомнил мне, что пора переодеться.
- В одежды Верховной жрицы, – не преминула уточнить Фана. – Теперь ты и сама видишь, что не властна от них отказаться, когда и высшие посвященные, и народ распознали твою силу и будут чтить тебя, хочешь ты того или нет.
Проговорив это с необычайной для нее кротостью в голосе, Фана поднялась, но остальные остались перед Геей коленопреклоненными.
- Благослови нас, Великая Гея! – попросила за всех Альда, продолжая держать за плечи сына, хоть в этом уже не было нужды, ибо он не противился. – Возложи на нас свои животворящие руки!
Лишь после того, как Гея исполнила ее просьбу, по очереди возложив руки на голову каждому (а беременной – и на живот), все четверо встали. И тогда, оглядевшись вокруг, девочка увидела поодаль еще человек десять. Они тоже склонили головы и встали на колени. Это были случайные прохожие, ставшие свидетелями исцеления.
- Благослови уж и их заодно, – шепнула Фана. Гея сделала бы это и без подсказки. Она больше не бранила людей за поклонение – они ведь непременно хотели, чтобы Верховная жрица прикоснулась к их головам, до которых ей, такой маленькой, иначе было бы не дотянуться. Зато, отпустив людей, Гея бросилась во дворец Жрецов со всех ног, еще быстрее прежнего, опасаясь, что свидетели ее первого чуда разнесут весть по всему городу, и жаждущие благословения вовсе не дадут ей прохода.
С целебными снадобьями для омовений Гея и Фана управились быстро – девочка и прежде не раз помогала в этом деле своей старшей подруге во дворце Актеров, а купальни во дворцах мраморного города на горе Великого Духа все одинаковые: родниковая вода вливается в них по трубам из сплава меди, серебра и теплотворного металла уже подогретой, так что цветочная пыльца, морская соль, эссенции и летучие эфирные смеси легко растворяются в ней.
Позаботившись о Торне и его учениках, как обещала Гея, целительницы не забыли и о себе. Фана отвела девочку на женскую половину дворца, в уютную комнатку с маленьким круглым бассейном посередине.
- А это – мое убежище, – улыбнулась женщина-орлица. – Здесь я купаюсь одна. Но нам с тобой вполне хватит места. Я знаю, ты тоже любишь живицу…
Без одежды, в мягкой душистой воде откровенный разговор между подругами всегда течет сам собою.
- Как я счастлива, что все сложилось именно так! – с блаженной улыбкой произнесла Фана, прикрывая глаза. – Твоя тетка явно недовольна, мать смущена, а я счастлива! Признаюсь тебе, когда ты только родилась, увидев тебя, я подумала: «Вот девочка, которая могла бы стать истинной Верховной жрицей, не чета мне». То была моя самая первая мысль, поверишь ли? Оттого-то я и полюбила тебя, как родную.
- Я знаю, Фана, – просто ответила Гея, – и ты для меня почти как мама. Но только ведь я все равно актерская дочь. Хорошо ли будет, если я надену белое платье высшей касты?
Фана сидела, скрестив ноги, а Гея стояла рядом, полоща свои волосы и играя ими в воде, доходившей обеим до шеи.
- А что же тогда ты скажешь обо мне, дочери акробатов, которая носит жреческое платье без зазрения совести втрое дольше, чем ты живешь на свете? – взрослая целительница приоткрыла лукавый левый глаз, а, заметив удивление Геи – и правый, уже широко и всерьез. – Да разве я никогда тебе не рассказывала? – Гея покачала головой. – А ведь и верно! Из-за твоей сестры все было недосуг… Хоть ты с твоим умом могла бы и догадаться. Или, по-твоему, я похожа на потомственную жрицу?
Гея так привыкла к необычной внешности своей старшей подруги, к ее жестким черным волосам, карим глазам, широким скулам и большому горбатому носу, что ей и в голову не приходило сравнивать Фану со жреческими дочерями и делать выводы. В представлении Геи Великой целительницей и могла быть только такая женщина, как Фана, большая, сильная, величественная, даже грозная, подобная самой царственной из всех горных птиц. Саму же себя Гея никак не видела в подобном образе, оттого и восставала всем существом против белых одежд, надеть которые ей, столь непохожей на Фану, казалось едва ли не кощунством, что бы там не говорили даже мудрейшие из мудрых.
- Да, я дочь мастеров Равновесия, чьи предки были привезены сюда на корабле, а прежде служили тому самому культу, из-за которого прослыли кровопийцами и людоедами, – призналась между тем Фана едва ли не с вызовом, как будто в глубине души стеснялась своего происхождения, но получала от таких признаний своеобразное удовольствие. – И поклонялись они не животворящему Огню, а беспощадному, ненасытному чудовищу.
- Я его видела, – спокойно сообщила Гея. – Оно похоже на паука, что сидит посреди паутины, держа нити жизни всех смертных. Но в глазах у него – вход в другие миры. На самом деле Великий Паук и Великая Мать – одно и то же.
Фана так озадачилась этим уверенным заявлением, что на время даже лишилась дара речи.
- Ты так думаешь? – спросила она наконец.
- Я видела это, – ответила девочка твердо, – потому, что смотрела ему в глаза, а не в рот. И, кажется, я теперь вовсе не могу думать – только видеть, – прибавила она, проводя рукой по воде.
Значит, и Ее ты тоже видела? – осторожно поинтересовалась Фана после новой основательной паузы.
- Конечно.
Фана вздохнула.
- А я вот не помню, что видела во время своего Посвящения, – сказала она тихо. – Помнить это дано лишь величайшим из великих. Я же, да будет тебе известно, всего лишь неудавшаяся акробатка, у которой руки оказались немного чувствительней, чем у других, более способных к трюкам на канате. Но и этого хватило для того, чтобы жреческие дочери признали меня своей наставницей. – Губы Фаны скривились в невеселой усмешке. – А до меня таковой была Лада, тоже рожденная в храме Равновесия, но к культовому искусству не очень-то способная. Так что, насколько можно судить, целительство среди дочерей белой касты в наши времена не процветает. Сами же они признают всех женщин жрицами Великой Матери от рождения. Скажу тебе по секрету, среди акробатов попадаются и весьма одаренные целители-мужчины, при случае вполне способные помогать и себе, и друг другу. Я и сама начинала свою практику с заживления собственных синяков… Словом, ты – третья подряд Верховная жрица, избранная из другой касты, и первая актерская дочь, которая удостоится владеть хрустальным жезлом, – заключила Фана.
Долго водила Гея рукой по воде, наблюдая, как та волнуется и танцует.
- Но ведь тогда я уже не смогу стать актрисой, как мама, не так ли? – спросила, наконец, девочка. – Мне придется оставить дворец Актеров и поселиться здесь, со жрецами и жрицами, целыми часами созерцать Огонь и уже не играть на арфе, не петь песен! – в голосе Геи вдруг зазвенела тоска, почти боль. – Теперь, когда я слышала музыку Верхнего Мира, и Фибо обещал, что будет навещать меня так часто, как я только захочу!
- Ты видела Фибо?! – подняла брови Фана. – А, впрочем, конечно, ты должна была его видеть, если он… Только не говори своей матери. По крайней мере, пока.
- Я понимаю, – легко согласилась Гея. – Ей будет обидно. Бедная мама, она как слепая! Ведь Фибо приходит к ней всегда, когда она поет! Это он посылает ей музыку из самого сердца обители бессмертных!
Глаза Геи вдохновенно засияли. Она заговорила о мире сияющих звуков, о солнечных струнах, о первозданной арфе, что держит в руках сокровенная в непреступном свете Великая Владычица.
- Кажется, теперь понимаю и я, – слыша от своей любимицы такие речи, Фана не могла остаться равнодушной. – А значит, поймут и остальные! – решила она твердо. – И если Лада, как и я сама, по причине своей бездарности в искусстве Равновесия, став Верховной жрицей, покинула родную касту, то ты вовсе не обязана подражать нам в этом, предавая и память Фибо, и собственный талант. Клянусь Огнем, мудрейший Торн не станет требовать от тебя такой жертвы! И, будучи первой среди целительниц, ты сможешь жить с матерью и сестрой, если такова твоя воля. Беру это на себя! В конце концов, ведь по годам ты еще дитя. Никто не помешает тебе заниматься искусством твоей касты и со временем принять Посвящение. Правда, двойного Посвящения, насколько мне известно, не имел еще никто. Ну, так что же, ты будешь первой! Для таких как ты все правила и обычаи легко превращаются в собственные исключения, вот увидишь. Если же тебя тяготит необходимость участвовать в обрядах и ритуалах, то, с твоего благословения, я всегда могу заменить тебя, как это часто делала для меня Рада. Положись во всем на меня, и ты не пожалеешь!
Никогда еще не видела Гея свою старшую подругу в таком воодушевлении. О, она верила горячим обещаниям этой обычно невозмутимой, устойчивой, основательной как сама земная твердь женщины – что бы там ни было, Фана никогда не бросала на ветер своих слов.
- Спасибо! – только и сказала Гея, но как много было в этом слове!
Они обнялись. Душистая вода обнимала обеих еще нежнее. А Фана отчего-то вдруг подумала о том, что, став посвященной актрисой, Гея непременно отправится в Нижний Мир лечить тамошних жителей своими волшебными руками и утешать небесными песнями – отправится с такой же радостью, как и блаженный безумец Фибо, чтобы никогда уже не вернуться.
Поскорее отогнав от себя эту мысль, взрослая целительница лишь крепче прижала девочку к себе и вдыхала влажный благоуханный воздух долго, глубоко, ища в нем покоя и забвения. Молча гладила Гея ее густые черные косы. И странно, просто невероятно сейчас для Фаны было помнить, что не ее живот выносил и не ее грудь вскормила это дитя, такое родное, близкое и вместе с тем недосягаемо далекое, словно птица, которую не удержишь в руке.
Обещание свое Фана исполнила в тот же вечер, заранее оговорив право новой Верховной жрицы на актерское Посвящение. Доводы были убедительны, а трепет перед избранницей Великого Духа возрос после рассказа об исцелении упавшего со скалы мальчика. Никто из жрецов не дерзнул противиться ее воле. Даже желтобородый Дрог, знаток обычаев и ревнитель традиций, не вымолвил ни слова поперек, когда, с подсказки Фаны и одобрения Торна, Гея получила позволение носить одежду своей родной касты или жреческое платье по собственному выбору и произволу, когда и как ей заблагорассудится.
Торжественное облачение Геи состоялось в Храме Великого Духа на другой день. Из храма Равновесия явилась Рада, а из дворца Жрецов – еще десять посвященных целительниц. Ни одной из этих десяти Гея не помнила в лицо, хотя непременно должна была видеть каждый год во время праздничных служений.
Яркой звездочкой, не смотря на свой далеко не юный возраст, сияла между ними Рада. Остальные же походили на красивые, но поразительно похожие друг на друга цветы, к тому же лишенные запаха. Все они были стройны и ровны, и двигались одна другой тише, словно состязались между собой в искусстве оставаться незаметными. Бесстрастие их граничило с холодностью. Стоя в их кругу, сухонькая Рада превращалась в воплощение материнского тепла, а Фана являла собой ту самую Всеродящую Мощь, с прославления которой начинаются древнейшие гимны Великой Матери-Создательнице.
Но как преобразились эти стерильно чистые девы, когда запели! Каким огнем засияли их изумрудно-синие глаза, какие неисчерпаемые потоки силы потекли сквозь их хрупкие, тонкие, почти эфемерные тела! А ведь голоса у них не были так развиты и так гибки, как у актерских дочерей! Не красотой звуков, не изяществом рулад захватывало это непостижимое пение. Или, быть может, оно имело над Геей такую власть оттого, что девочка слушала его, лежа в самом центре круга, в «святая святых», и Белый Огонь горел над нею? Здесь пролежала она девять дней своего путешествия по другим мирам, и сюда вновь положили ее, теперь уже обнаженной, во исполнение ритуала высшего Посвящения.
Двенадцать жриц стояли вокруг нее и, взявшись за руки, отпевали девочку, умершую от огненного яда и величали свою Владычицу, восставшую и воссиявшую в ее преображенном теле. Жрецы за их спинами, собравшись в столь же ровный круг, лишь оттеняли это пение глубокими, низкими голосами.
Гея все яснее видела их всех светоносными, полупрозрачными, с огромными волнообразными крыльями, текущими с плеч, сливаясь в один сплошной поток. Ближе всех был к ней Фибо. Он стоял перед Фаной, кивал, улыбался, такой реальный и живой! Крылья его трепетали, словно от легкого ветерка. Зато призрачная Сэрта пряталась от Геи, робкая и взволнованная. А над собой Гея видела Облаченную в Солнце. И когда Фана подняла девочку на руки, и надела на нее длинное платье с широким подолом и рукавами, сшитое из белоснежного льняного полотна, украшенное на груди золотой змеей, похожей на острый пламенный язык, и вложила ей ритуальный жезл с тяжелым хрустальным наконечником в правую руку, а в левую – маленькую хрустальную пирамидку, и Гея произнесла обет жреческого целомудрия – все это совершалось не на земле, а в Солнечном Храме, в круге бессмертных, у светоносного престола. И потом, поручив старшей подруге знаки своей власти и благословляя склонившихся перед ней посвященных прикосновением рук, как вчера – прохожих на улице Восточного Ветра, Гея видела их всех крылатыми существами, и Фибо стоял с нею рядом.
Опомнилась она уже на улице, успев пересечь всю Храмовую площадь. Фана провожала ее до дворца Актеров.
- Они – другие! – были первые слова, произнесенные Геей, и при всей их неопределенности старшая подруга сразу поняла, что речь идет о жреческих дочерях. – Мы лечим руками, а они – самим своим безмолвием! – продолжала Гея. – Лечат раньше, чем люди успевают заболеть. Вот почему здесь, в городе, у нас почти нет работы! Но есть еще Нижняя Ландэртония, где и люди, и животные прыгают по скалам и могут повредить себе кости, как этот Миор.
- Ты и прежде отличалась мудростью не по своим годам, Великая Гея, – начала взрослая целительница, искренне изумленная таким глубоким взглядом восьмилетней девочки на загадочное служение десяти жриц-затворниц, но та ее остановила.
- Прошу тебя от сердца: не льсти мне больше! Лучше возьми с собой на плато собирать ранние травы, ведь уже подходит их пора!
- Теперь твое слово – закон, – ответила Фана. – А будь даже иначе, я и тогда бы исполнила с радостью такую просьбу. Собирайся! Отправляемся завтра же!
На том и порешили две целительницы, маленькая и взрослая, и расстались совершенно счастливые.