Дыра в пейзаже. три новеллы

               

      «Балаган»
 
     Зима… Деревья на опушке леса покрыты тяжелым снегом. Из кустарника выходит парень в старой шинели – Борис. Утопая в снегу и напряжённо клонясь вперед, он продвигается в сторону кирпичных развалин за речкой. Здесь высокая насыпь железной дороги огибает развалины дома обходчика, расходясь на две ветки. В незамерзшей протоке отражаются деревья и свод кирпичного моста.

     Квартира Артура. Предновогодний вечер. В тесном квадратном пространстве комнаты с несвежими обоями, в старом кресле сидит молодой человек нездоровой наружности. Покашливая в кулак, он листает альбом репродукций Ван-Гога. Крутится старая пластинка и потрескивая, звучит музыка Баха. Входит полноватая женщина двадцати пяти лет. Русское лицо, распаренное от кухонного хозяйства, на руках ребенок. Досадливо морщась на умного мужа, она подкручивает ручку громкости, сделав музыку тише. Артур досадливо морщится, а она делает еще тише. Он встаёт, а она говорит:
     - Вынес бы мусор. Уже девять, скоро мать с отцом придут. Я буду ребенка укладывать. Три часа до Нового года, а ты…
И жена, покачивая белобрысого мальчонку, ушла в другую, столь же тесную, но все же вторую комнату, к сожалению и последнюю. Ушла - Артур смотрит ей вслед, настырно сжав тонкие губы. Потом он решительно направился в коридор, в ванной комнате взял молоток и небольшой гвоздь из металлической баночки. Над раковиной полочка с зеркалом, а над ним плакат: белый «Мерседес» наполовину утыкан ржавыми гвоздями. Легкими ударами он вбил гвоздь прямо в белую дверку буржуйского лимузина, удовлетворенно хмыкнув.
     Накинул болоневую куртку цвета как у всех, то бишь не то коричневую, не то уже тёмно-коричневую, прошел на кухню, взял пластиковое мусорное ведро, некруглое с одной стороны и, обувшись в крепкие ещё сапоги, тихонько вышел, плотно прикрыв за собой дверь - с этой стороны коричневую, а с другой тёмно-коричневую.
На дворе ночь и звезды в небе. Артур вышел из подъезда многоклеточного дома в пять этажей,  постоял у мусорного бака, что-то решая про себя, да и пошёл прочь с ведром в руке. На улицу, через слякоть жОлтых фонарей, через детский парк, где стоит танк Т-34 для забав, а из кустов доносится рёв дикого осла и стук колес, проезжающих вагонов электрички.

     Раннее утро, над лесом занимается рассвет. К железнодорожной ветке, придерживая полы шинели, поднимается по насыпи Борис. Идёт по шпалам к дому обходчика.

     Строительный участок, ночь. Артур пробирается по краю глубокого котлована со злополучным ведром в руке, благо оно лёгкое и с одной стороны некруглое. Кругом торчат бетонные сваи, поскрипывает фонарь на столбе. В прорабском вагончике горит свет и через подмёрзшее окно видно, как молодой бородатый сторож и Артур, подливая чай в гранёные стаканы, оживлённо беседуют. Из маленького приёмника на столе говорит «Голос Америки». Сторож злится:
     - Ты что, думаешь мы будем жалеть? Ушли от этого дерьма, не стали участвовать в интригах совковых, не захотели быть рабами в конце концов! И что? Будем жалеть? Вот уж  нет! - помолчав, зачем-то глянул под стол и добавил цитату:
     - "Будь я проклят, если это мираж!» А они развалятся, как бы не пыжились. Корабль идёт ко дну, а на корме - красный флаг...
Артур задумчиво смотрит в окно, где-то шумит ветер, погромыхивает лист кровельного железа, лает собака. На столе лежит книга Льва Толстого  из девяностотомного собрания сочинений. Артур поднял голову:
- Сейчас бы коньячку…
- Ха!! Недаром мы через космос повязаны, - сторож достал из стола на треть отпитую бутылку водки и мудро глянул на приятно пораженного друга - до полного безмолвия, лишь улыбка до ушей.
Через слегка запотевшее окно видно, как Артур, потихоньку расправляясь от выпитого, расхаживает по вагончику и что-то горячо говорит.
- А я ведь им сначала поверил. В гласность, бл… В партию даже вступил. А они после моего выступления на общеинститутском комсомольском собрании, стали нас просто травить. Дошло до статьи в «Комсомольской правде», помнишь ведь? И вынудили нас с Козаком перевестись на заочное отделение, - он закашлялся, доставая из кармана отечественных джинсов пачку дешевых, кубинских сигарет за двадцать копеек. Упрямо затянулся.
- Да что там говорить, Михалыч? Они - подонки. Или нам их пожалеть? А, чёрт! Говорю, а сам слышу банальную историю. Тысячу раз видел по телевизору. Демагоги. Фашисты проклятые. Судить их надо. Нюрнбергским процессом… - конец своей речи Артур договаривал, опускаясь на стул и вытирая со лба испарину. Он побледнел.
Рядом с покосившимися воротами, в кромешной тьме они обнимаются на прощание. Михалыч говорит будто пьяненьким голосом, но больше придуривается:
- Старик! Сколько мы уже с тобой, так сказать, соли съели. Да всю сознательную жизнь! И ведь я тебя люблю, стервеца эдакого. И не хочу, чтобы ты разрушался. Назло врагам ты должен быть целым и крепким. Береги себя.
- Я никому ничего не должен. Слово «долг» я с пионерской скамьи ненавижу.
Артур отодвинул Михалыча на расстояние вытянутых рук и ясно, будто протрезвев, сказал:
- А я ведь домой не пойду. Я с вами в избушку пойду.
- Конечно, давай со мной. Только ты больше не спорь с Козаком, бесполезно.
- Тогда я сейчас за Гогой зайду. А ведёрочко-то, здесь ещё, - он то и дело перескакивал с одного на другое, - А ведь с Хэмом они то же самое сделали, суки подколодные, - вдруг вспомнил он, - Ну, пошёл я.
И, помахивая однобоким ведром, побрёл к пятиэтажкам - светятся ячейки окон.

     Борис перебирается по бревну через небольшую речушку у железнодорожной насыпи и поднимается к кирпичным развалинам дома обходчика - остатки стен, проём окна. На стене плакат: ВАЖНЕЙШИМ  ИЗ  ИСКУССТВ  ДЛЯ  НАС  ЯВЛЯЕТ  - дальше не видно, загораживает стена. Борис принялся расстёгивать шинель.

     Тем временем, Артур вышел к переулку в Центре и через арку попал в тёмный двор к двухэтажному дому под снос. Один из двух подъездов заколочен досками и лишь в окне первого этажа мягкий зеленоватый свет от настольной лампы. Громыхнула входная дверь и в темноте он проник в громадную кухню. По коридору, шурша рукой по обоям на стене, прошёл к двери в комнату. Из замочной скважины сочится зелёный свет. Он стукнул два раза.
 Из-за письменного стола, заваленного рисунками, радостно поднимается навстречу высокий, коротко стриженый парень, принимаясь стягивать с Артура куртку.
     - Я так рад тебя видеть! Ты вовремя. Идёшь с нами? А ведро зачем? Пригодится, да?
Они оба весело рассмеялись.
За окном, между стеной и забором натуральная свалка: сломанная коляска, двуногий стул, куча мусора. Светящееся окно комнаты вдруг распахивается - из него с хохотом и потоком света вылетает мусор из Артурова ведра и следом порхают листочки из тетрадей.
Они принялись пить чай. Артур, сидя на полу, молча прихлебывал из большой узбекской пиалы. Повертев её перед глазами,  прочёл надпись: «Чай не пьёшь, откуда силы? Чай попил - совсем ослаб». Гога с улыбкой глянул на приятеля:
- Так вот, я что говорю. Это ведь правильно - не надо наезжать друг на друга и все будет о’кей.
Артур пьяно перебил:
- А! Слушай! У Хэма есть клёвая телега: Представь - вечер. Поле за обочиной шоссе. Седой мужчина стоит на пашне. От шоссе видно, как он достает из кармана толстую пачку денег. Недалеко останавливается военный джип с двумя женщинами и шофёром. Они что-то кричат - ветер относит их слова. Мужчина достает из заднего кармана брюк толстый портмонет и бросает на землю пачку долларов. Спускает брюки.
Грозный зад нависает над зелёными американскими деньгами.

     Гога вскочил и, энергично выбросив руку кулаком вперед, выкрикнул:
     - Мы - вместе! В каком? Кто-нибудь знает? Эй, кто-нибудь!!
Пустое пластмассовое ведро скучно стоит на подоконнике.

     А у речки, тем временем, по насыпи промчался товарняк, раздирая грохотом белую тишину и взметая снежную пыль. Борис,  пописав под висящей на стене простыне с плакатом: «ПОКА НАРОД БЕЗГРАМОТЕН  ВАЖНЕЙШИМ  ИЗ  ИСКУССТВ  ДЛЯ  НАС  ЯВЛЯЕТСЯ  КИНО» - вышел на снег и направился вниз вдоль речки, к виднеющемуся вдали одинокому деревянному дому - из трубы поднимается дым.

     Артурова пятиэтажка светится багровыми окнами, будто за стёклами раскаляется и плавится жидкий, словно расплавленное стекло, воздух. Мощный вертолётный гул нарастает над крышами и накрывает их, стремясь уничтожить всё живое.
Нестерпимое тарахтенье военной машины - голая мальчишечья задница плавно опускается на очко, застив белый свет. В полной тьме слышен слабый, дрожащий голос Кусика.
            «Забыв все на свете
            Закрыв свою дверь
            Я лягу при свете
            В кромешную тень
            Закрою я веки
            Лети всё к чертям!»
      Крепнет голос пятнадцатилетнего Кусика и его задорное лицо проявляется в мутном зеркале на двери дощатого туалета.

      Борис через палисадник подошел к крыльцу деревянного дома. Через сени попал в комнату. А там Козак, человек в длинном свитере, говорит со своими студийцами. Его внимательно слушают: красавица Катя, замерев во весь свой чемпионский рост - ноги в черных лосинах и синяя краска на губах. Артур стоит у окна, задумчиво глядя на снежинки, бьющиеся о стекло. Гога рисует на сером листе картона, прибитом к стене - красной гуашью. Румяная Надя сидит на диване, уютно подобрав под себя ноги и выставив полные круглые колени. На подоконнике стоит большой аквариум без рыб - они давно передохли.
      Борис остановился в дверях, отогревая руки. Козак, как директор ситуации, говорит очень правильно, временами прислушиваясь к собственному голосу:
      -Те замерзшие, бетонные куски нашей совдепии, мы откалываем и отогреваем своим дыханием в наших, разбитых в кровь руках. Они оттаивают и… и мы слышим запах разложения этого «древнего ящура с новым вирусом в клетках», мы видим красоту гниения и дерьмо течет по нашим лицам!
Аплодисменты.
- Но мы можем это изменить. В себе. Или мы задохнёмся!
Он запутался и смолк. В осевшей тишине, Михалыч вдруг яростно замолотил по клавишам старой печатной машинки с инвентарным номером намалёванным на зелёном боку белой масляной краской.
Борис прошел к двери в другую комнату и толкнул её. Открылось белое пространство: стены, потолок, пол – всё белое. Подвешенные к потолку, висят раздутые резиновые перчатки с растопыренными пальцами,. Между ними сомнамбулически бродят две фигуры, с головы до ног оплетенные медицинскими бинтами, а в углу на полу неподвижно сидит третий - ему всё-равно. Лениво и необязательно перемещаясь в пространстве, они отпивают молоко из стеклянных сосудов геометрической формы, расставленных повсюду: на подоконнике, на белом столе и на полу. Ненароком они задевают пузыри и те лопаются, разбрызгивая кровяную красную жидкость на бинты и белые лица.
Боря вернулся в комнату, а ребята уже за работой. Склонились каждый над своим паспортом. Артур вписывает в краснокожую книжицу Настасью Кински. Гога вклеивает фотографию счастливой пары стариков. Катя бритвой соскабливает год рождения и запечатывает паспорт в конверт, вписав под своим фото: ПАПА!  ЧТО  ЭТО  БЫЛО!?
Козак спрашивает Бориса:
     - Боря, ты ведь рисуешь?
     Боря вдруг посуровел и вскричал диким голосом:
     - Через пять лет, мы - «ЧЕМПИОНЫ  МИРА», будем высчитывать через профсоюз - со всех! из заработной платы!! на краски! С каждого гражданина! А на проходных фабрик, после смены мы станем выдавать всем кисти! Всем!! Рисуйте, вашу мать!!!
     - Это твоя родина, сынок… - Козак погладил его по плечу и Боря стих.
     Потом он достал из кармана пожеванный паспорт с обгрызенным краем и вписал синим фломастером: «БОРИС  ЛЮДВИГОВ - умер в 1988 году. И с чувством выполненного долга вытянул тяжелые ботинки в сторону, закурив дорогие красивые сигареты «DAVIDOFF».
     Артур сел на стул против Кати и принялся её рассматривать с благоговейным уважением.
     Гога шепчется с Надей, положив ей руку на колено. Подмигнув Козаку, он выходит вместе с ней, плотно прикрыв за собой дверь.
Козак позвал Бориса.
     - Пошли, я тебе своё кино расскажу.
     Надо сказать, что не имея возможности снимать кино на плёнку, участники студии «Арьергард» («задница всегда сзади» - оруженосец Йонс) собирались в избушке обходчика и рассказывали своё кино. Сами – себе.
     Он толкнул дверь и она легко отворилась: за нетёсаным, из грубых досок столом, сидят голые мужские и женские негры. Два парня и, свободно раскинувшие ноги, девушки. Они остервенело раскалывают о край стола маленькие астраханские арбузы и поедают их, вращая глазами на потные телеса друг друга, забрызганные соком. Самому весёлому сильно понравилась косточка, прилипшая возле напряженного соска соседки.
Он резко погружает пухлые губы в половинку арбуза, громко отсасывая соки.
     В сени избушки влетела распаренная Надя в накинутом на голое тело тулупе, вроде как из бани - румяные колени. Влетела угорелая, да как закричит:
     - Ой, ребята! Скорее бежимте со мной! Фидель Кастро убил Павлика Морозова!! - и помолчав мрачно, добавила тихо:
     - Шашлычным шампуром. Случайно…
     Все с диким хохотом повскакали и ринулись на улицу.
     Метель уже угасла, ясное солнце искрилось.
     Все несутся, падая и застревая в сугробах, вслед за Надькой к дощатому домику уборной. Надька широко распахивает дверь, повисшую на одной петле - за ней безмятежно посиживает Кусик на очке, скромный школьник. Мальчик встал, подтягивая штаны. Он ошалело оглядывает публику.
     - Вы чего? - пытаясь бочком улизнуть от них, говорит он на глазах хохочущей публики.
     - Зачем ты это сделал? - строго спрашивает Артур.
     - Да ладно, хорош, мне в школу пора… - сказал он и направился было по дорожке в глубоком снегу, но Надежда вдруг истошно завопила:
     - Его надо судить!!
Кусика дружно заломали и поволокли к бане. Из-под двери валит пар, доносятся повизгивания и покрякивания. Распахнув дверь, народ увидел в клубах пара двух  мужчин в строгих костюмах, секущих розгами толстозадую девку, стоящую на четвереньках. Она повизгивает и подрыгивает ногами, поводя разгоряченным задом в красных полосах. Козак строго сказал:
     - Освободите актовый зал! сию же минуту.
     В бане продолжался процесс: все чинно сидят по скамьям, а в конце красной ковровой дорожки стоит Кусик с опущенной головой. Насладившись судебной тишиной и проникнувшись своей неожиданной ролью, он впал в полную импровизацию - вдруг вскинулся и дико заорал:
     - Да! Да!! Да!!! Он убил меня, сука! Случайно, правда… - и добавил грустно:
     - Кричал Павлик… Шашлычным шампуром он меня задел. И проткнул. А морда - в бороде вся. Кричал бедный Паша на суде в третьем Интернационале… - Кусик стал сбиваться, все же привык по заученному, но выход нашел: остервенело вскинул руку в пионерском салюте и запел:
- Орленок, орленок, взметнись выше солнца и с неба взгляни с вышины! У нашей отчизны солдат миллионы и ими гордится страна!
Кто-то, не выдержал крутого патриотизма и вскричал:
- Караул с «Мосфильма»!
Надя в ответ на непонятную реплику (наш народ любит непонятное) скинула тулупчик и осатанело пошла вприсядку, размахивая юной, но уже давно пухлой грудью и лихо поводя задом, с прилипшим к левой ягодице, банным листом. Ну, тут уж весь народ сорвался с мизансцены и пошел в разгул с «Орленком» в центре.

     Чья-то рука с безопасной бритвой в тонких пальцах, разрезает чёрные колготки, обтянувшие выставленный кверху, толстый зад. Из разреза строго между ягодицами, быстро и весело выдувается красный воздушный шарик с увеличивающейся, по мере выпускания воздуха, надписью:
ЭТО   КОНЕЦ ?


                «КРУГИ»
     В окне разделённом на множество деревянных квадратиков, мороз написал хрустальные картины. Разглядывая их, он лежал на своём чердаке, который, конечно же, называет мансардой, и думал о новом дне. Вот сейчас встанет и не будет торопить себя и время, а согласуясь с внутренними отражениями, начнёт ещё один день. Зачем?
     Поднявшись, прошёл в выгороженную середину мансарды - там стоит газовая плита, а дальше дверь в большую комнату окном на дачную улицу, где зимние деревья. У окна старый письменный стол с дермантиновым верхом, в углу на комоде большое зеркало. В полной тишине проскрипел снег под чьими-то шагами и взлаял пёс на дворе. Сергей выглянул в окно. По улице прогуливался цыганский барон в короткой дублёнке, из-под которой выглядывали зелёные атласные, пижамные штаны. У ног бежала маленькая лохматая псина с ехидной мордой, а дед на ходу оглаживал густую чёрную бороду.
     Сергей завтракал, стоя у стола, где завёрнутый в полиэтиленовый пакет хлеб, лежал рядом с засохшим сыром. Он смёл крошки ладонью и закинул их в рот. Сев на стул, натянул видавшие виды туристические ботинки и вышел на чердак, иначе не скажешь - настоящий чердак с покатой крышей, бельевыми верёвками, да сломанным стулом в углу, рядом со сложенной раскладушкой из прогнившего брезента. Здесь холодно. Пар дыхания. Вниз крутая лестница, деревянные ступени. Серёга накинул солдатскую шинель без погон, с гражданскими пуговицами - одна зелёная, а все чёрные. Обмотался шарфом и шагнул вниз.
На первом этаже открыта дверь в комнату, напичканную дорогой мебелью. В кресле пожилая хозяйка вяжет, кутаясь в оренбургский платок. Сергей кивнул ей, но она не ответила. По скрипящим ступеням крыльца Сергей спустился в сад, к деревьям в тяжёлом, ноябрьском снегу. Выйдя за калитку, обогнал цыганского барона, его собачонка с лаем кинулась вслед. Сергей рванул бегом - захрустел снег под ногами, лай собаки звенел в воздухе. Он резко остановился, развернув ноги, словно горнолыжник при торможении и пёсик от неожиданности пролетел мимо, а Сергей, встав в боксёрскую стойку, пошёл на него, подскакивая и разрезая воздух ударами: боковой справа, снизу и в завершение лихо махнул ногой - оба! Цыган на всякий случай позвал свою Долли, а Серёжка, засмеявшись, пробежал несколько шагов и медленно пошёл среди домов, наслаждаясь белым на деревьях и крышах, слыша лишь скрип снега под рифлёной подошвой - мимо новобревенчатого дома под свежевыкрашенной крышей. Сергей ясно услышал скрипичную мелодию, доносившуюся откуда-то из дома.
В конце улицы появились высокие бетонные блоки домов и линия электрички. Показался поезд. Сзади донеслись неожиданные среди сосен, звуки буксующей машины. Наверное, он попросил чтобы его подвезли.
 Он сел в такси и машина, поводя тяжёлым задом, с трудом выбралась из снега, а подъехав к железной дороге, остановилась. Сергей протягивал шефу двадцать копеек - недовольное лицо водителя. Такси, резко выкинув грязный снег из-под колёс, унеслось в сторону эстакады кольцевой дороги, а Серёга легким шагом направился к платформе Востряково.
Позднее утро и должна подойти последняя перед перерывом электричка. Девушка в белой вязаной шапочке, заинтересованно оглядела Серёгину шинель и, согреваясь, продолжила ходьбу по платформе. Пожилой мужчина изучал объявление на кассе и чего-то никак не мог понять: прошёл к щиту с расписанием, сверяясь со своими часами, опять вернулся к тетрадному листочку у кассы, покачал головой и выйдя на край платформы, с надеждой вгляделся вдаль.
Скоро показалась зелёная морда электрички, расписанная красным. В снежной пыли, гуднув для острастки, принялась тормозить. Перед Серёжей раскрылись мутные двери в заплёванный тамбур и клубы папиросного дыма вырвались навстречу.
У мешка, брошенного в угол, стоял мужик в стареньком пальто на ватине. Серёга стрельнул у него закурить, похвалив русские папиросы: «Нигде в мире больше не выпускаются, только у нас». Мужик в ответ ругнулся: «Ихнюю мать так! В ларьках-то, только «Дымок» поганый. Травиться им, так лучше папиросы смолить». Покурили и зашёл разговор за выпивку: «Где ж её брать-то теперь? Да почём оно теперь-то? Ну, да не больно нашего брата обманешь - все сами теперь её делают-то!» Мужик уверенно говорил, что вот расторгуется, примет слегка на рынке, опять же милиционеру, дежурному по рынку - всем налей! Ну, а уж когда домой, то тут уж он, конечно, наберёт рюкзачок винца. Выяснилось, что мужик таскает  колхозную кукурузу и продаёт: «Сотня каждый день! Это, не считая на дорогу и на вино - его-то я всегда возьму.» Серёга порадовался: «Слушай, вот тебе клёво-то. А не выловят?»
Ближе к Москве в тамбуре поднакопилось народу. А на Матвеевской его и вовсе утрамбовали к стенке. Но вот раздвинулись двери и он с облегчением вдохнул утреннего смога. Протиснувшись между вагонами, выпускавшими только в одну сторону, и будками кооператоров, он влился вместе с толпой в зал с разменными аппаратами. Улыбнувшись, Сергей резко развернулся поперёк толпы и направился к дверям на улицу. На уговоры цыганок он не поддался, цветов не купил, но ледяной «Фанты» в сквере, в ожидании троллейбуса, не отказался.
Он встал спиной к салону, облокотившись о поручень заднего стекла. За ними шёл ещё один троллейбус - им управляла девушка. Он махнул ей рукой и она улыбнулась. Машина легко выбралась на мост - рядом плелись в мокром месиве снега грязные машины, а за рекой дымили заводские трубы. Сергей увидел три разноцветных дыма: красный, белый и синий. Пробормотал по-французски: «Bleau, blanche, rouge...» Недалеко стояла светловолосая девушка в широком мужском пиджаке из толстой шерсти.  Услышав его бормотание, она подалась плечом к двери. Трамвай остановился у магазина «Электроника» и когда двери уже закрывались, Сергей наклонившись к ней, спросил: «Вы выходите?» Невольно улыбнувшись, она ответила: «На следующей». Троллейбус, развернувшись на площади, остановился, открывая двери. Он выскочил первым и лихо опершись о поручни, подал девушке руку.
     - Я - Сергей. А ты кто?
     - А я - Светлана.
Дальше они долго молчали, а на углу разошлись. Она углубилась в переулок, а он постоял, глядя вслед, и почему-то думая, что она продавщица и насвистывая: «До-ре-ми-до-ре-до», - побрёл себе по Садовому. Через подземный переход, к небольшой площади у станции метро: табачный ларёк, опять шашлык, пирожки по двадцать пять и дверь на углу:
           П И В О

     В комнатёнке сильный мат. Пять хвостов из суровых мужиков - того и гляди, как бы в «бубен» не получить. Серёжа поспрашивал кружку, но не целеустремлённо. Не хватало обострённого чувства - срочно «поправиться» до двух часов. В углу он увидел человека, стоящего в одиночестве. Здесь к таким не привыкли - как-то вокруг него и народу поменьше. То ли уважение, то ли полное, до немого изумления непонимание видавших виды мужиков. И немудрено: длинные чёрные волосы до пояса и лицо шизанутого индейца племени Сиу, да ещё драные джинсы. Сергей подошёл и они радостно обнялись. (А ничего они с Гуру смотрятся - у Серёги почти оформившаяся борода, да и прикид военный). Выпили по паре кружек, приободрились. Рядом появился завсегдатай, квёленький такой мужичонка. Вон уже и за пивком протиснулся без очереди. «А ты, говорят, на Гауе бывал этим летом?» «О, Россия слухами пошла», - Гуру ощерил беззубый рот. «Да тебя Гога видел среди лежбища хиппи с Маркелом, как вы от дождя пакет с травой затаривали».
Стали прощаться. Гуру здесь оттягивался перед тем, как зайти к кому-то за травой и уже торопился. Сергей пошёл вверх по уютной улочке. Ему похорошело - аж стало как-то в небе проясняться. Где-то здесь неподалёку была кофейня «Турист» с чашечкой по двадцать две копейки. Впереди бликнула солнцем витрина  и, подойдя к ней, он увидел табличку:
  О Б Е Д
     Прильнул к стеклу - безмолвное движение мима в трико и с белым, в гриме, лицом. Продавщицы уютно устроились на столах, подобрав под себя халатики. На мраморном полу магнитофон. Сергей долго стоял, приложив ладони к стеклу и наблюдая плавные движения, озвученные шумом улицы.
Пройдя мимо памятника воинам Плевны - чёрное нагромождение чугуна среди серых домин с красными флагами на крышах - он поднялся вверх к Чистым прудам по улице с односторонним движением. Решил перейти на другую сторону (о чём он думал в эту минуту?) Спокойно глянул влево - машин не было. И вдруг справа чудовищный удар! Сергей отлетел на несколько метров, огромная чёрная машина остановилась, из неё вышли двое в строгих тёмных костюмах и, сказав что-то шофёру, направились вниз, к чёрному дому, а водитель погрузил тело в машину и уехал.

     Вот так вот. Написав это, я сложил листки, заварил чаю, потом захотел, чтобы Гога прочитал, оделся и поплёлся к нему. Настроение было прекрасным... да что я расписываю, понравилось ему. Покурили и он мне рассказал о своих планах на лето.
И на следующий день я сидел в гогиной однокомнатной квартирке гостиничного типа. Поговорили...Зашёл Артур и я дал ему прочесть свой рассказ о Серёжке. Он помолчал, поглаживая усы, а потом выдал: «Это всё почти один к одному фильм Иоселиани «Жил певчий дрозд».
     - Да я его не видел никогда!
     - Ну, значит ты вышел на уровень таких мастеров.
     - Пошёл ты...
Мне от всего этого как-то не стало лучше. Потом я ушёл.
Дома меня достали соседи по коммуналке: этот великий монтажник в углу со своими кранами и регулярными друзьями с гитарой, два раза в месяц, после аванса и получки. А рядом семья милиционера. Да, вполне серьёзно, он мент, а она продавщица в ГУМе. Когда монтажник в командировке, а мент на дежурстве, вроде ещё ничего. Уложит она свою ляльку, мы и встретимся случайно на кухне - чаю пришли заварить. Рассказывает про свой городишко, где они с мужем в одном классе учились, ну ещё про свой родной магазин. А недавно предложила пойти к ним грузчиком, жалеет, что вот не работаю я давно.
А утром в понедельник, когда в квартире всё утихло, я встал в одиннадцать, попил чайку и вышел на улицу. Распустились деревца, пенсионер с собачкой прогуливается, мужик с первого этажа лежит под своей машиной, ковыряя ей в брюхе. Вышел на проспект: толпа вонючих машин продолжает уничтожать воздух. Бедные деревья. Зашёл на углу в пивбар, сюда я Серёгу с Гуру поместил. Действительно ведь Гуру, у меня просто рука не поднялась дать ему другое имя. Выпил кружечку и пошёл по проспекту в сторону центральных улиц. Мимо магазина, где не то что мимов в обеденный перерыв для бедных девочек...одна солёная капуста. Да и чёрт с ним, я всё равно почти не ем. Не вегетарианец, просто денег нет. Хотя вот уже около года, как я ушёл из сторожей, не помер же от голода - Бог даёт, наверное. Мимо прошла девчонка, глянула заинтересованно, а я навстречу улыбнулся, натужно растянув своё лицо. А ведь смотрит не на меня, на мой «прикид». Дура, пойди на Тишинку и купи себе шинель, а шарф возьми у бабушки и не пыжься вырваться из своей нищеты.
В кофейне «Турист», бармен, забыл его имя... то ли Семён, то ли Саид, ну неважно, главное, что он мою физиономию знает и держит за своего. Конечно, если какой торгаш появится, так он меня быстро задвинет в тайники своей души. А пока ничего, двигает турку по мелкой гальке. А какой аромат от перелившейся через край пенки! Смешался с весенним воздухом, врывающимся в раскрытые двери! Несколько человек молодняка, с уважением поглядывают в мою сторону. Я то не длинноволосый, но с бородой, да и видели меня где-нибудь на тусовке с Гуру. Ненавижу эта кофейную муть. Под нашу крышу влетел воробей. Заметался, родимый, в поисках двери, а молоденькая девчушка из компании волосатых, стала в него крошки метать. Так он тебе, салага, и раскроет пасть на лету, крошки ловить...
А в центре хорошо, если подальше от суеты. В переулке оранжевые тётки стригут ветки. Мичуринцы, вашу мать! Короче, весна, что там говорить.
На Хмельницкого я подошёл к тому самому переулку со стороны Чистых прудов. Напротив витрина овощного. Сейчас прямо на улицу стали лотки с капусточкой выставлять, можно пощипывать и питаться. Я перешёл на ту сторону. Встал у стены, курю. Перешёл в том же месте обратно.

Света, девушка со светлыми волосами цвета скошенного поля, в широком мужском пиджаке из толстой шерсти, сменившая сегодня приболевшую Елену Сергеевну, через большое витринное стекло, хорошо промытое в санитарный день, видела хиппово одетого парня.
«Ещё один «отщепенец» - усмехнулась Света. В её голове, словно во сне, пронёсся знакомый, но какой-то бесплотный цветной образ похожий на этого парня - будто она знала его, но только моложе. Или где-то видела... Он уже второй раз переходит улицу в одном месте, не дойдя до пешеходной зебры пятидесяти метров. И теперь стоит, прислонившись к стене, курит.
Где-то внизу открыли светофор. Вперёд вырвалась помятая, дребезжащая  «Волга». Света увидела, как парень рванулся на дорогу. Подпрыгнув перед капотом, то ли от удара, то ли сам по себе - она не поняла - он ударился о лобовое стекло. Посыпались осколки. Машина, взвизгнув, встала. Водитель и пассажир, молодой парнишка в белых носках, бережно положили парня на заднее сиденье. Останавливались прохожие. Света вышла на улицу и, вытирая покрасневшие руки тряпкой, смотрела вслед уезжающей машине.



                «ПУСТОТА»

     Поздним утром, в центре Москвы по улочке прилегающей к Арбату, направляется к церковному подворью священник в длинной черной рясе.  В этот час здесь пустынно и лишь из-за домов доносится ровный шум автомобилей на Гоголевском бульваре.
Хлопнула дверь подъезда, Кир выходит на тротуар, оглядывается: вдоль стены идёт священник в чёрном, а на углу, по-прежнему пульсирует жОлтым светофор и ветер порывами срывает осенние листья. Плавно проехала серебристая машина.
     На встречу Киру идёт юная парочка - парень слегка направляет девушку, вложив ладонь  в задний карман её тугих джинсов. Молодой дворник, вероятно студент, лениво скребёт метлой асфальт, поднимая лёгкую пыль.
     На другой улице К. заглянул в витрину небольшого магазина: внутри проплыла неясная тень. Он приложил ладони к стеклу, всматриваясь: за стеклом движется мим в черном трико, а на прилавках сидят юные продавщицы, подобрав под себя коротенькие белые халаты. На полу стоит переносной магнитофон.
     За спиной К., отразившись в витрине, прошелестела шинами машина, сверкнув металлом в толстом стекле.
Вечером Кир стоит в комнате, отодвинув штору, и через двор наблюдает за освещенным окном во втором этаже напротив, где за письменным столом сидит человек лет сорока, с залысинами, открывающими большой лоб. Он работает за компьютером.
В комнате Кира красный угол завален дискотечными фонарями, покрытыми мохнатым слоем пыли. Над письменным столом, на деревянной самодельной полочке стоят мягкие детские игрушки, выше - поясной портрет маслом: угловатый, плечистый мужчина в синей майке без рукавов - его изображение прочерчено ломаными механическими линиями, будто самописцем автоматизированной системы управления.
     Голос: "Наступает время превращений. В мире произошли незримые, но радикальные перемены - от нулевого цикла теплотрасс, коммуникаций, Божьих бичей до третьего неба серафимов и разведспутников: вниманием не обойдён никто. Каждый званый - избранный; всякий атом - меченый.
Революция № 9 свершилась, а теперь декадансинг! "
     Дверь за его спиной распахнулась и в комнату шумно ввалилась девушка. Голос стихает. Она в жОлтой майке выше колен - полноватые белые ляжки. В руках початая бутылка шампанского и стакан.
- Привет, сосед. Давай выпьем шампанского! - она забралась на низкий, без ножек, диван.
     Кир закрыл тетрадь в коленкоровом переплете, лежавшую на столе. Присев рядом, взял из её рук бутылку и с удовольствием выпил. Поставил шампанское на пол и тут же девушка заговорила быстро и нервно:
     - Он меня достал. Снимает каждый вечер в разных позициях - так, что после этого хочется просто нажраться. Такое чувство, что он входит в меня своим фотообъективом, - её тонкие ноздри раздувались от гнева и возбуждения. Взяв с пола бутылку, она отпила ещё глоток и откинулась к стене, прижав колени к подбородку. - А потом он меня мучает… И каждый раз новые трюки. Как будто в гинекологическом кресле. Инженер-технолог, ****ь! И меня же продаёт потом. Мои изображения. На Арбате.
Кир что-то буркнул, отпивая глоток.
- Какая разница? Я не хочу позировать, я хочу просто - жить…
Устав, она смолкла. Кир дал ей сигарету.
Спичка догорает, изогнувшись в чёрную скульптуру. Он смочил слюной пальцы и взял её за обуглившийся конец. Перевернул -  огонёк, вздрогнув, погас.
     Вечером, в гостях у друзей. Все сидят за круглым столом в небольшой комнате рядом с кухней. Длинноволосый поэт показывает свою новую песню под музыку, записанную на магнитофон. Он автор текста. Гитары нет и он вынужден имитировать игру руками. Слова он проговаривает вслед за певцом: «Дай мне доллар, толстый брат! Пармидолу я так рад. Я гуляю по стриту, напевая ту-ту-ту-тудуду!! Дай мне доллар, толстый брат! Шизофреник не богат!»
Кир знакомится с девушкой Настей. Он что-то говорит ей, но за песней не слышно.
     Хозяин квартиры Анжей предлагает:
     - Мы передаём друг другу зажженную спичку и тот, на ком она гаснет, должен ответить на вопрос каждого из участников - «да» или «нет» - только правду.
Анжей ловко избавляется от спички, успевая при этом раскуривать трубку и отпивать чай из стакана в подстаканнике с изображением кремлёвской башни. Мимоходом поясняет:
     - От старых большевиков достался - по наследству.
Настя, боясь обжечься, неловко берет спичку и она гаснет. Кирилл больше всех радуется возможности узнать что-либо о понравившейся ему девушке.
     - Ты литературная девица? - спрашивает Анжей.
     - Нет, почему вы решили? - говорит в ответ Настя и тут же Кир спрашивает:
     - А как твой Фёдор поживает?
     - Я его больше не люблю...
     - Хорошо, - берет игру в свои руки Анжей, - Никто не знает правил игры. Пусть она ведется в тёмную. Ведь мы не знаем, с кем играем, - многозначительно добавляет он, раскуривая трубку.
Ночь. Кир и Настя уже едут в совершенно пустом трамвае, освещенном лишь изнутри. В метро бегут по пустынному залу и успевают в последний поезд - Кир уже держит для Насти, закрывающиеся двери. На электронных часах: 00. 47.
     Бредут по ночному городу. На Патриарших Кирилл купается в пруду, спустившись по ступеням к воде. Выбирается к скамейке, снимает трусы, выжимает. Поцелуи на скамейке.

     Комната Учёного. Он плотно закрывает своё окно чёрной фотобумагой и ставит видеокамеру, прорезав круглое отверстие для объектива. Наблюдает за окном Кира. Снимает в фоторежиме.
     Ставит фотоаппарат на штатив и снимает на фото силуэт Кира в окне. Проявляет фотографии в ванне. Фотографии плавают изображением вниз. Учёный переворачивает их изображениями вверх, цепляя пинцетом и шлёпая о воду - фотографии героев предыдущих эпизодов. Некоторые тонут и, покачиваясь, ложатся на дно.
     Голос: «Центр метафизического циклона переместился сюда - «к востоку от Солнца, к западу от Луны», в столицу 1/6 части тьмы, в середину февраля, в сердцевину ледяной карамели, похожей на слово «люблю», сплюнутое в шершавый снег, в беззвездно-пустую нутрь скудельной базарной копилки - и фиг-то получишь обратно свою денежку».
Утром Кирилл выводит из своей комнаты велосипед. Сажает на него Настю и она катит домой по пустой рассветной улице. Кир возвращается отсыпаться.
      Голос продолжает: «Москва круглая и плоская, как карманные часы без циферблата (с дарственной надписью на неизвестном языке): гигантский, непрестанно работающий, тикающий адской машиной на весь окрестный космос механизм в котором столь опасно жить, не соблюдая драконьих правил техники безопасности - без прописки, с документами призрака, ожидая ослепительного золотого выстрела Судьбы в затылок».
     Кира будит техник-смотритель из коммунальной конторы:
     - Вставай, студент, - он стучит и входит в комнату.
     - Весь участок засрал. Уволю на хер! - устало садиться на табурет и уже спокойнее продолжает:
      - Приходиться просто вынуждать работать, это чёрт те что... Надо идти чистить квартиру - говорят Ученый... помер что ли.
В комнате Ученого работают дворники, выносят мебель и ворчат между собой:
     - Говорят, вроде застрелился... Но трупа мы не видели.
     - С жиру бесятся. Что ещё надо людям? - говорит пожилой рабочий небольшого роста, - комната есть, да и жена вроде у него где-то в Москве была...
     В комнате Учёного следы ботинок дворников, мебели уже нет. Кир подбирает в углу, брошенные слайды и связку писем. Техник-смотритель, татарин лет пятидесяти, командуя дворниками-азиатами, увозит мебель.
Контора ЖЭКа - полуподвальный этаж сталинского дома.
     Кир входит в контору и видит у техника на столе видеодиск.
     - Этот DVD из квартиры Ученого? Можете мне отдать? - просит Кир.
Техник безразлично отдаёт. На стене уже висит портрет из комнаты Учёного: это мужчина в красной майке без рукавов, что испещрена ломаными линиями, будто начерченными осциллографом автоматизированной системы управления.
Кир открыл ключом дверь своей коммунальной квартиры и прошёл длинным коридором к комнате соседа, постучал. Из-за двери послышался резкий голос:
     - Да!
     Кир вошел в большую комнату, приспособленную под фотостудию. У зеркала стоит давешняя девушка, та, что заходила с шампанским, но теперь она в строгом костюме классического покроя - волосы завязаны узлом на затылке, а на лацкане пиджака  "поплавок", металлический ромбик - значок выпускника технического ВУЗа. А вот юбки на ней нет, а из-под пиджака виден лишь край нейлоновой, розовой, прозрачной ночной рубашки. Фотограф возится с фонарем на штативе, выставляя свет на кровать, ядовито светящуюся лиловым шёлковым покрывалом и не злобно, но раздраженно спрашивает:
     - Чё надо?
     - Дай мне слайд-проектор на часок.
     - Там, на стеллаже где-то лежит. Возьми. Мы к тебе вечерком зайдём. Пока некогда нам.
     Кир прошёл за ширму. Там стоит большая старая чугунная ванна, заполненная водой, где плавают фотографии вниз лицом - белые квадратики. Кир перевернул одну, шлёпнув о воду, и по поверхности поплыло чёрно-белое изображение: соседка стоит в пиджаке, склонившись к зеркалу. Юбки на ней нет: светятся голые ягодицы. Фотография плавно тонет и ложится на белое дно ванной.
     Из-под пиджака видны лишь полные белые ягодицы.
     В комнате Бориса плотно задернуты шторы. Он смотрит слайды. На экране появляется аккуратная европейская улочка.
     Женщина ассирийской внешности недовольно заслоняет объектив рукой.
     Потом странный, отстраненный пейзаж: ряды искусственно высаженных сосен и развалины замка.
     Кир закурил и поставил следующий слайд: развалины замка, и фигура, удаляющегося в сторону леса, человека. Этот кадр он долго разглядывал. Курил, пуская дым в луч проектора, потом встал, прошёлся по комнате, своей тенью как бы участвуя в изображении на стене. Голос Кира за кадром: "И что же его увело отсюда? Эти странные люди как-то связаны между собой... А может быть, это ход в какой-то игре? Надо разобраться".
     В слайдах перед ним проходит чья-то жизнь: большой двухэтажный, деревянный дом в лесу. Учёный на садовой скамейке с женщиной ассирийской внешности.
     Вновь та же черноволосая, неопределенного возраста, женщина, она появляется чаще других, но теперь, не скрывая лица. Снимок сделан в Москве.
А вот Ученый на вокзале, у вагона трансъевропейского экспресса. Стоя на подножке, он, оглядываясь, выискивает кого-то.
     Ассирийка бежит вдоль уходящего состава. На вагоне табличка "Москва-Берлин".
     Поздний вечер. Кир сидит на полу своей комнаты со стаканом в руке. Напротив, на диване расположились: сосед-фотограф, его подруга в жолтой, прикрывающей бёдра, майке и Света, светленькая девушка лет двадцати с длинными волосами цвета скашенного поля, распущенными по плечам. Сосед показывает им новые фотографии. На полу стоит кассетный магнитофон и фотограф, потянувшись за бутылкой, включает его, по пути склонившись к ногам своей подруги, по пути успевая чмокнуть её пухлое колено. Наливает всем шампанское. Кир со стаканом в руке отошёл к окну, раздвинул тяжёлые, тёмные шторы, а сосед потянул свою девушку к двери, похлопывая её по заду ладошкой. Как только дверь за ними закрылась, подруга Кира подошла сзади и положила руки ему на спину.
     -Ты соскучился?
     - Нет.
     - Это почему же?
     - Наши игры далеко зашли.
     - Какие игры!? Что ты злишься? Я так хотела быстрее приехать. Всех  бросила там, а ты...
Кир взял со стола спички и присев на диван, сказал негромко, но с налетом серьезности:
- Я знаю игру. Зажигаю спичку и передаю тебе. Ты - мне, я - тебе. И так, пока не погаснет. На ком гаснет, тот отвечает на вопросы. Только правду. Да или нет.
- Игра в правду?
- Да. Если хочешь.
- А ты не боишься?
- Поджигай.
Вспыхнула спичка. Они передавали дрожащий, неверный огонёк в полумраке комнаты. Она старалась быстрее избавиться от огня.
- Не суетись, - он говорил серьезно, поверив в игру. Перевернул спичку - послышалось влажное шипение о пальцы.
- Спрашивай.
- Ты мне всегда говоришь правду? - задала она подготовленный вопрос.
- Нет.
- Почему? Ты меня не любишь?
- А это уже не по правилам.
- Брось ты, это детская игра, - заскрипел диван, она встала. - Нам нужно поговорить.
- А ты не можешь так говорить? В процессе. Слово - ход. Как и поступок в жизни.
- Но все же играют в тёмную, ведь мы не знаем правил. Да и кто с кем?
- С тобой, - он вновь зажег спичку.
За стеной послышался шум, что-то упало, но потом всё стихло. Спичка догорела, и она бросила её на пол.
- А ты хочешь идти со мной? - спросил Борис.
- Куда?
- Надо отвечать "да" или "нет".
- А ты неправильно спросил, - она щёлкнула клавишей настольной лампы и темнота, заполнявшая комнату, отступила за окно.
Борис лёг на диван и, закинув руки за голову, упёрся взглядом в потолок.
- Ну и прекрасно. Не надо играть. Будем просто жить.
Она задвинула шторы и попыталась включить магнитофон - не работает. Тут же включила радио, поискала на коротких волнах, натыкаясь на разноязыкую речь и останавливаясь на каждой, будто пытаясь понять эту вавилонскую кашу. Через обрывки музыки и шорох окрестного космоса, она добралась до конца шкалы и нажала какую-то кнопку - воцарилась полная тишина. Она потыкала по другим клавишам, но безрезультатно. Успокоилась - присев к столу, открыла большую, коричневую, в коленкоровом переплёте, тетрадь.
- Закрой, пожалуйста, - он смотрел на неё отчуждённо.
Она откинулась на спинку стула и повернулась к нему, свободно опустив длинную юбку между раскинутых ног. Он продолжал смотреть. Девушка улыбнулась краешком губ, но он прикрыл глаза и тогда она резко повернулась к столу, достала губную помаду и, не глядя в зеркало, ловким движением подкрасила губы.
- Я пошла домой.
- Не будем прощаться.

Утро следующего дня. Раздается стук в дверь комнаты Кира. Он открывает - пришла Настя, принесла Киру поесть.
- Вот тут яички варёные... Мама сварила.
- Слушай, у меня тут что-то произошло, не знаю, какой-то прорыв в реальность или куда? Вчера застрелился Ученый, я тебе не говорил? Он жил здесь, напротив. Вот смотри.
 Он показывает оставшиеся от него открытки с европейскими видами. На них два адреса: московский и в городке Крапивна. Они строят различные предположения о судьбе человека.
- От него остались лишь изображения... Слайды вот, да буквы - изображения. Все мы - лишь изображения, тени. Но почему не было тела? Увезли, наверное раньше. Остался меловой силуэт на полу комнаты - обычно криминалисты так обводят тело погибшего человека для следственного эксперимента. Но оно было уже полустёрто ногами. Кто-нибудь видел труп? И где он теперь?
Настя протягивает Киру свое письмо.
- Вот написала тебе дома, заранее... прочти… когда меня не будет, ладно?
Кир сдаёт слайд в фотоателье.
- Напечатайте мне семь фотографий этой женщины.
Кир спускается по каменной лестнице в кафе, расположенном в подвале старого дома в арбатских переулках.
У стойки спрашивает:
- Можно посмотреть видео? Здесь немного.
Девушка за стойкой вставляет диск в магнитофон и на маленьком экране телевизора появляется изображение. По всему видно, что это домашняя запись. Камеру носят, переставляют с места на место. В кафе играет музыка и звука с видеодиска не слышно. Вероятно, съёмка велась в загородном доме. За окнами видны ряды искуственно высаженных сосен. Ученый в кабинете на втором этаже, среди старой мебели, сидит за письменным столом, лицом к окну. Тот, кто снимает, поставил камеру на стул и через некоторое время появляется в кадре. Это женщина. Лица её не видно. Она перекрывает длинной свободной юбкой изображение, ходит по комнате, приносит чай, ставит на стол. Ученый, не отрываясь, что-то пишет на листах бумаги. Изображение прерывается, экран телевизора рябит. Потом появляются кадры, снятые из окна комнаты Учёного. Это знакомый нам двор Кира. Камера направлена на его окно. Вот Кир  открывает его. Распахивает створки окна. Высовывается, облокотившись о подоконник.
Барменша, выключает видео и, вынув диск, кладёт на стойку перед  Киром.
- Извини, у нас тут перерыв настал.
День. Кир заходит в рекламное агентство. Там его знают.
- Привет, а Брахман здесь?
- Скоро будет, - отвечает совсем молоденькая секретарша.
- Как Лиза поживает?
- Ой, то куда-то потеряется, то её тут, намедни, чуть в подвал не затащили, укурилась... - понизив голос, поясняет она.
Потом девушка ведет его в комнату и включает ему DVD. Входит Брахман.
- Привет, Кир, ты чего так рано?
В кадре телевизора - окно Кира, камера неподвижна, вероятно, установлена на штативе для постоянного наблюдения. Приятель, закурив, требует кофе.
- Улька, дашь мне кофе?
 Кинув профессиональный взгляд на экран, он говорит:
- У тебя это что? Похоже, просто камеру забыли выключить? - и тут же теряет всякий интерес. Кир забирает готовые фотографии и, выйдя на шумную улицу, разглядывает черно-белое изображение.
Крупно: лицо женщины со слайда. Ассистентка Учёного с ассирийской внешностью.
Кир пересекает двор и входит в подъезд Ученого. Звонит в дверь его коммунальной квартиры - три звонка. Открывает древняя старушка - соседка по квартире. Он показывает ей фотографию Ассирийки.
- Вы знаете эту женщину, она ведь бывала у Ученого, соседа вашего? Слышали ведь… про него?
 Бабушка молча дает номер телефона дачи. Кир молча берет листок, но тут бабушку словно прорывает:
- Телефон, который недавно эта женщина оставила, она заходила передать деньги для уплаты долга за телефон его. Эта жидовка увела его из семьи и забрала себе девочку. Вот.
Кир звонит из телефона-автомата на углу, напротив театра. Отвечает мужской голос, диктует номер. Кир записывает его на стене и звонит.
- Я хочу передать письма, найденные в комнате Ученого.
На другом конце провода долго молчат, но потом голос говорит:
- Приезжайте. На Тверском бульваре, возле частного отеля, что сразу за «Домжуром». Там столики кафе на тротуаре.
Кир сидит за столиком уличного кафе у чугунной ограды особняка. Подъезжает красный «Форд-фиеста». За рулем женщина с фотографии. На заднем сиденье девочка лет восьми. Кир подходит, садится вперед и машина быстро уезжает.
День. Настя входит в кинотеатр «Иллюзион». Фильм уже идёт и она садится в крайнее кресло последнего ряда. На экране чёрно-белый фильм, напоминающий ранних неореалистов. Развалины замка, вымощенная камнем дорога, река, одинокий человек в длинном плаще идёт по тропе, среди сосен, высаженных рядами лет 150 назад.
Голос Автора за кадром:
 «Российское подполье - самое глубокое подполье в мире! Иные нелегальные шизоиды так далеко убегают на месте, что порою прячутся от безжизненого ока Федерального розыска в чужих снах или превращаются в собственные мимолетные галлюцинации».
Настя выходит из темноты зала на ослепительное солнце.
На Петровском бульваре встречается с Киром.
- Эта женщина, она ассистентка Ученого, не ответила ни на один из моих вопросов, но представляешь, девочка сказала, что папа вчера приходил к ней в школу!

Утром следующего дня он в морге говорит с начальником.
- Почему же нельзя? Я просто гляну на труп и всё.
- Труп кремирован ещё вчера.
- А где же урна с прахом?
- Или у вдовы, или ещё на складе - никто не знает.
На следующий день Кир входит в институт театрального искусства. Настя здесь работает натурщицей. Студенты рисуют обнаженную Настю. Кир ложится на сдвинутые столы у стены, отсыпается.
Голос Автора за кадром: «В этом каменном котле, под тяжелой крышкой зимних небес, нечто клокочет и бродит, точно в больном каменном мозгу, источенном камнеедами и оранжевыми дорожными рабочими Раджниша, - алхимический состав бурлит, исходя, как паром, легчайшей, но ясной - адамантовая пыль - аурой; ибо вовремя брошенная в сосуд закваска делает свое дело. Время действия - накануне конца света. Место действия третий Рим. Главный герой - ты, естественно».
Школьный двор. Кир о чем-то говорит с учительницей и она указывает на девочку. Кир подходит к ней.
- Все страньше и страньше, - говорит маленькая ясная девочка.
Он уходит повторяя за ней те же слова.
- Всё страньше и страньше, страньше и страньше, страньше-странь-ше-странь-ше...
Потом они вместе с Настей пытаются связаться с Вдовой.
- Нет, нет, что вы! Мы не знаем. Да нет же. Её нет, она уехала, - отвечает Киру женский голос, морочит голову по телефону, давая неясные, путаные ответы.
- Куда, скажите, пожалуйста, куда?
- За границу.
Трубку берет Настя.
- Я её сестра, я приехала из Караганды, скажите, пожалуйста, куда за границу?
- Милочка, её нет в стране! Я её компаньонка, но мне лучше не знать, куда! - говорит Насте претенциозный голос женщины.
Вечер. Кир и Настя подходят к зоопарку. Кир пришел к работающему здесь другу, Ботхисатве.
- Он обещал показать мне лемуров, - говорит на ходу Кир, спешащей за ним Насте. - Говорит, что лемуры, как существа очень тонкой нервной организации, не предназначены для показа публике, их содержат в специальном питомнике. Бодхисатва дежуритт здесь ночами, показывая своих подопечных друзьям.
Настя заворожено смотрит на эти диковинные эльфические создания.
Потом они пьют чай. Кир сидит молча с закрытыми глазами и как бы спит, а Настя слушает сторожа.
- Изображения на камне, - говорит Ботхисатва, - на могильном камне, фотографии в сеамейном альбоме, кадры кинохроники, что ещё останется от нас? Где же реальность? Мы все тени, реальности нет, отсутствует, напрочь отсутствует. От нас остаётся лишь изображение… Мы умоляем, просим: выпустите нас отсюда... Молимся об этом.
Поздно ночью они выходят из зоопарка и замечают преследование - или им только кажется, что за ними следуют двое. Настя тревожно оглядывается. Они идут быстрее, бегут по переходу, бросаются в подворотню. Наперерез им, из двора выезжает автомобиль с погашенными фарами. Они прячутся, присев за мусорными баками.
Двое выходят из машины, переговариваясь, заглядывают за угол.
- Ладно, пусть пока здесь, а там посмотрим, - говорит один из них. Уезжают.
Кир и Настя, озираясь и держась за руки, идут вдоль длинной кирпичной стены.
Кир и Настя входят в его комнату. Все перерыто.
- Ни писем, ни слайдов. Да еще и паспорта моего. Просто нигде нет.
Он ложится на пол и просит Настю:
- Обведи меня, моё тело - мелом, как обычно делают криминалисты.
- Ты что!? - она отказывается, плачет.
Кир собирает рюкзак: спальник, надувной матрас, полотенце.
- Надо ехать в загородный дом Учёного, мне почему-то кажется, что это недалеко от Переделкино.
Он все-таки рисует на полу силует лежащего в неудобной позе, чнловека.
Уходят они, крадучись, по гулкому подъезду.
Ночь. К. бродит по пустынным улицам и, проходя темным двором, видит сидящего у костра из пивных ящиков, длинноволосого человека. Подходит, спрашивает закурить.
- Привет. Угости сигаретой. Вышел из дому, забыл.
Тот протягивает сигарету.
К. прикуривает от обугленной доски, вынув её из костра.
Человек спрашивает:
- Ну что, ходишь, бродишь?
- Да... всё к покою хочется поближе.
- К чему?
- К покою.
- Интересно. А я вот как раз думаю о покое. Ты ходишь. Я сижу. Ты думаешь, что это твоя реальность, я думаю, что это моя реальность. Занятно. А на самом деле мы с тобой, знаешь кто? Мы с тобой, наверное, персонажи какой-то дурацкой киношки. Никогда не ощущал себя так, нет? В смысле того, что попали мы, понимаешь? На плёночку. Все на плёночке. Ты, я. Пойманы. Мы - изображения просто. Просто изображения на белой простыне. Без свободы. Плёночку её вставь по-новой и мы опять будем повторять дурацкие слова, делать те же движения...
- Но в голове-то что-то своё остаётся?
- В голове у кого!? У тебя? У меня? Мы же с тобой изображения!
- На плёночке может это не видно? Может быть это хорошо? Или ты думаешь, что это тоже на плёночке, на каком-то негативчике?
- Я не знаю, положено думать призракам или нет? Понимаешь, не ты и не я. Не ты имярек, не я имярек, а только изображение на экране. Нас поймали в ловушку, в световую ловушку и мы останемся здесь всегда. Актёры, статисты, они сделали своё дело отснялись в кино и разошлись по домам, а мы остались на плёнке и этот костёр останется навсегда. Ныне  присно и вовеки веков. И ты будешь сидеть и ночь эта не кончится. Ты понимаешь меня, нет?
- Да.
- Трудно осознать тебе, конечно, я врубаюсь, но есть зрители, но мы их не видим, а они нас видят, но мы пусть фантомы, но всё же существуем... Как изображение. Мы можем с ними говорить. Мы их не слышим, но мы можем к ним обращаться. Не ты имярек, не я имярек, а те плоские изображения, те световые призраки, которых поймали на целлулоидную плёнку. Мы можем этих зрителей молить о чём-то, просить о чём-то, говорить что нам здесь плохо, у этого плоского костра, в этой плоской ночи, понимаешь? Можем просить их в конце концов: сделайте что-нибудь для нас, потому что нам здесь плохо, освободите нас, выпустите нас отсюда...
Позже, уже ночью К. проходит мимо дома Учёных. Читает объявление: "Сегодня состоится маскарад!!"
Светает. Кир бродит по улочкам Центра. Присаживается на паперти храма с пакетом молока и батоном белого хлеба в руке. Завтракает.
Утро. Кир бредёт по Гоголевскому бульвару. Будит спящего на скамейке бродягу, шевеля его ботинок с рифленой подошвой, на которой жёлтой резиной светлеет как бы ладошка. Тот просыпается.
Они пьют пиво у памятника Гоголю. Вокруг множество прихиппованных людей.
Бредут вдоль витрин. За одной из них множество телевизоров показывающих катастрофы, пожары, наводнения и различные цунами.
Вечереет. Кир подходит к дому Учёных. Съезжаются гости, выходя из машин в костюмах и масках. Вдруг он видит, входящую в дом Учёных ассирийку со слайдов и фотографий. С ней все здороваются, целуют руку. Прошмыгнув в толпе входящих внутрь, он расспрашивает людей в поисках ассирийки.
И тут он видит Учёного. Подбегает к нему и говорит что-то (не слышно за шумом толпы). Но вдруг к ним подходит барышня с подносом напитков и мужчина снимает маску, вытирая взмокшее лицо, а потом с наслаждением пьёт шампанское – это не он.
К нему подбегает маленькая девочка в костюме Красной шапочки.
- Вы ищете моего папу? А он приходил ко мне сегодня в школу!
Девочка вновь теряется в толпе.
Через некоторое время ассирийка сама подходит к Киру и берёт его за руку. Ведет среди костюмированных учёных в босховских масках, куда-то наверх по коридорам и лестницам, среди интерьеров сталинской эпохи. На стенах картины советских живописцев. Много работ Иогансона - про фашистов и красноармейцев.
Они входят в комнату, где недавно был закончен ремонт. За окном строительная люлька. Ассирийка вдруг захлопывает за собой дверь и исчезает, а Кир остаётся в комнате один, испуганно озирается. Тут из другой двери выходят два огромных негра, слегка странной наружности - они оба, с ног до головы обмотаны белыми медицинскими бинтами. Хватают молча Кира и волокут к стулу, где привязывают его бинтами, сматывая с себя. Один говорит другому:
- Давай сыворотку правды.
Чернолицый тащит большой шприц. Киру вкалывают сыворотку правды и оставляют одного. Он дико озирается. Увидев люльку за окном, освобождается от бинтов и распахивает окно. Выбравшись наружу, раскачивается на люльке, соображая, как бы привести её в действие. Принимается крутить все механизмы и натыкается на большую металлическую рукоятку. Крутит и медленно спускается на люльке вниз.
Спрыгнув на землю в саду, он пробирается через кусты к забору, влазит наверх и оглядывает улицу, освещённую жОлтыми фонарями. Проносится одинокий мотоциклист на огромном мотоцикле, на боках которого висят большие колонки.
Тишина. К. спускается на тротуар и бежит.
Через подвортню, свалив какие-то ящики.
Через помойку возле мусорных баков, распугав бродяг. За ним бросается стая собак.
Оторвавшись от стаи, он выбегает на ту же улицу, но дальше. Пытается привести себя в порядок, но тут вдруг из него начинает вырываться правдивый текст - это действует сыворотка правды. Он идёт сначала медленно, но по мере действия сыворотки - ускоряется.
- И вот наступил день ИКС! Першинги уже влетели! Ангел взялся за меч! Держи палец on yoor trigger, брат! Поле чудес! Страна дураков! Время длинных ушей! Гуманитарный фашизм! Ложь проповедует истину!
Через его текст нарастает звук приближающегося мотоцикла.
- Храм перестраивают в дискотеку! Демонократия притворяется демократией!
На экране появляются титры, повторяющие текст Кира.
Он почти бежит.
- Прочь, демоны, прочь! Мы, дети прогнившей цивилизации, строим свои баррикады! Нас не перестроить - мы не кирпичный завод! Нас не перевоспитать. Нас не пересажать! Нас не уничтожить!
Мотоцикл догоняет Кира – слышна музыка  из колонок мотоцикла. Она приближается вместе с мотоциклистом-растаманом с дредами на башке. Звучит московский Рэггей в исполнении группы Герберта Захарьина-Моралеса. Рёв мотора, музыка и текст сливаются. Он бежит, продолжая выкрикивать:
- Мы есть! И в воронке ядерного взрыва мы будем петь рок-н-ролл! Агрессия лучше, чем депрессия! Бесам нужно обламывать рога! Атака Любовью. Саботаж ненавистью! Саботируй антихриста! Вали Зверя! Какая на прик демократия - Диктатура Свободы! Воинство Металла и Цветочное Племя! Вонючие панки и Рокеры-Камикадзе! Все, в ком жив ядовитый цветок Свободы - сопротивляйтесь!
Действие сыворотки заканчивается, мотоцикл уезжает, фонари гаснут.
Ночь. Стеклянный бар высвечивается изнутри. За его стеклянными стенами светится ночной город. А также отель «Космос» и казино «Солярис», где-то у станции метро уличный музыкант через усилитель с колонкой поёт: «Группа крови на рукаве!»
Какая-то девка пьет у стойки, а К. звонит по телефону, взятосу у бврмена. Возбужденно говорит:
- Меня тут, по-моему, хотят подвесить на дереве головой вниз. Что? Да, наверное, это межгалактическая полиция или я им должен тысячу долларов, не знаю, бред какой-то! Давай, ты приедешь с видеокамерой, представляешь, какой будет хэппенинг? Нет? Ну и правильно. Хрен с тобой» К. в сердцах бросает трубку. Идет к игральному автомату. Стреляет в цель из светового ружья.
Цель ведет себя странно. На экране загораются буквы: «С помощью ручки управления вы можете заставить героя прыгать, уворачиваться, бить, бежать и ложиться». Аппарат вдруг разразился слащавой популярной мелодией.
К. пнул его ногой:
- Заткнись, дерьмо!, - он подошел к девице, выпил свою
порцию алкоголя, поцеловал её и вновь вернулся к телефону.
- Але, Михалыч! Привет, как твоя контрразведка? Работает? Может, это алкогольное? В голове гудит? Это они на тебе испытывают психотронное оружие, точно тебе говорю. А меня тут преследуют. Кто? Не знаю, может межгалактическая полиция?.. Конечно, пьяный! А как еще спрятаться? Не знаешь? Ну ладно, с Богом…»
Гудки.
Утром следующего дня, Кир один спускается к пристани недалеко от Каменного моста - солнце уже высоко и по набережной проносятся разноцветные автомобили. Редкие туристы входят по трапу на речной трамвайчик. Он покупает билеты, проходит на судёнышко и спускается в нижнюю каюту. Ряды пустующих кресел, лишь в дальнем ряду сидят парень с девушкой. Кир устраивается недалеко у окна. Загудел мотор, пейзаж поплыл назад: молчаливая чаша стадиона Лужники, Воробьевы горы, потом Новодевичий монастырь.
Кир слышит, как девушка взволнованно спрашивает своего спутника:
- Почему же мы нигде не останавливаемся? Дай я гляну билеты...
- Что это? Плохо? - спрашивает он с лёгким иностранным акцентом.
Внезапно захрипел репродуктор и прорезался голос диктора: "В городе пятнадцать миллионов" - не слышно - "комплексов... лагеря... сады-ясли... медицинские комитеты... на глубине пять тысяч метров обнаружено море" - не слышно сквозь шум двигателя. И вновь: "Артезианскую скважину в бассейн с морской водой. Жители национальных окраин и гости столицы принимают там ванны". Девушка нервно всхохотнула, но тут же свой оборвала смех.
Город кончился,  за окном поплыли прибрежные кусты. У берега стоит лодка с опущенными веслами и голые мальчики греются у костра. Парочка поднялась на верхнюю палубу, и Кир поднялся следом.
Левый берег становился выше, наверху начинается лес. Иностранец достаёт из сумки фотоаппарат, наводит на девушку, но она закрывает лицо ладонью. Подул ветер и несколько зябнувших на верхней палубе туристов потянулись вниз.
Корабль сбавил ход и его разворачивает носом к берегу. Голос капитана из репродуктора говорит обыденным тоном: "Наш маршрут будет продолжен обратно, через несколько минут. Пассажирам предлагается отдохнуть, погулять или вернуться на метро - пять минут ходьбы через лес".
Корабль причаливает и девушка с иностранцем спрыгивают на дощатый настил, не дожидаясь трапа. Идут в сторону леса, поднимаясь по тропе, вьющейся среди сосен. Девушка иногда тревожно оглядывается.
Кир дожидается трапа, бредёт по берегу, любуясь дикими утками, плавно рассекающими воду среди жОлтых кувшинок. Через некоторое время он выходит к узкому притоку, где перебирается по бревну к высокой железнодорожной насыпи. Поднявшись на рельсы по земляным ступеням, вырубленным в густо заросшей земле - ядовито-сочная зелень и море круглых пушистых, ожидающих лёгкого дуновения, одуванчиков - выходит на железнодорожное полотно. Издалека слышится шум приближающегося поезда. Он спускается на другую сторону и углубляется в лес по хорошо протоптанной и довольно широкой тропе.
Густой лес постепенно преображается в аккуратно высаженный много лет назад сосняк, а тропа превращается в вымощенную древним булыжником мостовую и выводит его к развалинам княжеской усадьбы. Остатки кирпичного свода, колонны ворот и чудом уцелевший двухэтажный флигель. (Пейзаж из фильма, виденного Настей в кинотеатре «Иллюзион» и Киром на видеодиске Учёного.)
А на деревенской улице, уже возле церкви ему встречаются нарядные бабы в цветастых платках.
Он входит  в храм. Из-под купола, сверху, будто чей-то взгляд - он кажется маленькой смиренной фигуркой, а вокруг мерцают лики святых и алтарь светится под лучом садящегося солнца, вдруг проникшим через неведомое окно. Сквозь свет он слышит свою молитву: "Господи, наставь меня на путь истинный. Ты лучше знаешь, что мне надобно. Научи меня молиться. Помолись во мне Сам".
Кир сидит на траве у самой воды и его босые ноги опущены на песчаное дно мелкого ручья. Журчит вода и он слышит себя вновь: "Богородица... Водичка... Дай сотворить истинное". Длинные, томные водоросли колышутся под струящейся водой, словно медитируя во времени.

                1988 год