IX. Психиатр покидает поле битвы

«Привет,

Удивительно, каким чужим и пустым может стать город без родного плеча рядом. Я заболела. Мама скачет вокруг меня, как зайчик, так что я в надежных руках. Голова кружится, а еще жрать охота. О Господи, в этом вся я, да? Сначала лирика, потом вульгарное «жрать». Но ты же поймешь, ты всегда меня понимаешь.

У меня пропал аппетит. Я снова вернулась к Л.А., думаю, что зря вообще прекращала свое лечение. Он действительно хороший специалист.

Скучаю по тебе.

В.»

Пальцы ловко загибают исписанный лист бумаги. Уголок к уголку, линия к линии. Я прищуриваю один глаз и плавно наклоняю руку вперед. Белый самолетик задорно кивает клювом, летит над самой водой канала, но тут же взмывает ввысь, подхваченный воздушным потоком.

-Зачем ты это делаешь?

Я вздрагиваю от неожиданности, оборачиваюсь и вижу маленького мальчика, на вид ему лет шесть, не больше. Темные умные глаза серьезно разглядывают меня, в руках – пустой стаканчик от мороженого. Я слабо улыбаюсь:

-Как тебя зовут?

-Миша.

-Садись рядом, Миша. Я Варя.

Я помогаю мальчику вскарабкаться на каменный барьер, осторожно усаживаю его рядом, уступив ему нагретое мной место. Мы молчим и смотрим перед собой, слушаем звуки города и плеск воды под ногами. Миша отрывает кусочек от вафельного стаканчика, внимательно его оглядывает и бросает в воду. Чайки, прилетевшие с озера, жадно ныряют за ним наперегонки, громко ругаются друг на друга. Совсем как люди.

-Миша, ты когда-нибудь писал письма?

-Нет. А зачем?

-Люди редко сейчас пишут письма. Больше по электронной почте – тык-тык по клавишам, и готово. Никаких расходов на почту. Быстро, экономно и удобно. Но мне не нравятся такие письма. Мне нравится ждать ответа, долго думать над тем, что бы написать, прикладывать к бумаге какие-нибудь крохотные сувениры… Например, любимую  фенечку. Или ленту. Или еще что-нибудь, символическое, не ценное.

-Зачем? – упрямо спрашивает Миша, - Зачем писать письма?

-Чтобы просто поговорить с человеком, пока он находится в другой части света или просто слишком далеко…

-А телефон? Моя мама постоянно говорила по телефону.

-Ну…Не везде можно человека достать телефонным звонком, - я чувствую странное стеснение, будто внутри меня что-то огромное, не пролезающее в глотку, я не могу это выпустить. Миша бросает донышко от вафельного стаканчика, и самая наглая чайка ловит его на лету.

-А зачем ты свои письма выкидываешь? – Миша сурово смотрит на меня, и я хихикаю, - Ведь их тогда в корверт надо!

-В конверт, - поправляю я его, - Давай назовем это «волшебной почтой»?

-А как это?

-Я пишу письма одному человеку, но я не хочу, чтобы он их читал. Так я исполняю сразу два своих желания – я пишу ему, отправляю особым способом, но он их не читает.

-Почему ты не хочешь, чтобы он читал? – занудствует мальчик, и я закатываю глаза. Дети.

-Так сказать, я пишу ему письма попроще, а «ему-без-доставки» – посложнее. Я не хочу, чтобы он прибежал пешком из Москвы, чтобы разрешить мои проблемы.

Миша хмурится, но куда ему до взрослых закрученных отношений? В его возрасте мальчики дерутся, а потом снова рядом едят мороженое, пихают девочек, чтобы выразить симпатию и ссорятся всего на несколько часов. Я достаю из миниатюрного рюкзачка  упаковку сушек и протягиваю ее мальчику:

-Держи.

-Спасибо, - мальчик вежливо берет в руки хрустящий целлофановый пакетик, улыбается мне, но только левым краем рта. До чего деловой, просто жуть берет. Я спрыгиваю с барьера и помогаю слезть своему новому другу. Мы мирно идем по тротуару, я кошусь на него и ухмыляюсь. Как так получилось, что мать отправила своего ребенка гулять совсем одного в таком районе? Да и одет он совсем плохонько для такой промозглой августовской погоды – полосатая выцветшая маечка, светло-серые шорты из брючной ткани, крепкие, но все же слишком легкие кроссовочки.

-А где ты живешь? Давай я провожу тебя до дома, детям опасно гулять в одиночку у нас в городе.

-Тут недалеко, - Миша неопределенно машет рукой на другую сторону улицы, обводя одновременно три пятиэтажки и яблоневый сквер. Я улыбаюсь, протягиваю ему руку. Мальчик нерешительно медлит, но все же неловко берет меня за два пальца.

-Варя.

-Что?

-Почему люди друг друга убивают?

Жилы заполняются ледяной водой от этих слов из уст маленького мальчика. Он ждет ответа, посасывает сушку и серьезно смотрит на меня. Я шевелю губами, словно стараюсь тщательно прожевать горький ответ.

-Давай это…Ну…Вот так обговорим, - я задумчиво пересекаю пешеходный переход, Миша семенит рядом, - Что есть, допустим, злой мальчик Гена.

-У меня есть в группе Гена, - испуганно произносит Миша, - Он злой?

-Не знаю, каков ваш Геннадий, но вообще-то все люди разные, - улыбаюсь я, - Так вот. Гена очень любит делать больно окружающим людям. Дергает за косы девочек, бьет…

-Ой, да точно наш Гена!

-Не перебивай. Так вот, дергает девочек, бьет мальчиков, пинает животных. Проходит какое-то время, все взрослеют, Гена так и остается злым. Уже в юном возрасте он совершает маленькие, но не менее страшные убийства – заманивает кошек, собак, белок и прочую живность к себе в…Ммм…Штаб. И там…

Рука Миши вздрагивает, я ободряюще сжимаю его пальчики:

-Не бойся. Слушай дальше. Гена стал совсем взрослым, но его никто не любит. Именно из-за того, что он такой злой. Только теперь он перестал убивать животных – он кричит на людей, обижает их, дерется по любому поводу. Живет один. И однажды он понимает, что ему чего-то хочется…Вот просто необходимо, как воздух. Рисование? Нет. Музыка? Куда там. Гена нашел свое призвание в страшном искусстве – убийстве…

-Хватит, хватит, - шепчет Миша, зажмуривая глаза в полумраке сквера, - Зачем?

-Малыш, ты не поймешь, - грустно отвечаю я, - Это слишком сложно для детского ума. Это касается психики, окружающей среды и…Еще кое-чего.

Миша серьезно кивает. Мы заворачиваем за угол высотки, и он отпускает мою руку. Я оглядываю толпу ребятишек на старющей игровой площадке, воспитателей… На темно-синей вывеске над широкими входными дверями – надпись.

-Детский дом…

-Я здесь живу, - улыбается Миша, - Спасибо, что проводила. Ты будешь приходить ко мне в гости?

Я опускаю расстроенный взгляд на его довольное личико и киваю:

-Конечно, Миш. С радостью.

Он в последний раз одаривает меня улыбкой и мчится к своим друзьям. Я разворачиваюсь и медленно бреду через сквер. Вокруг чудесно пахнет летом, под ногами, словно твердые мячики – маленькие яблочки. Я с размаху наступаю на одно, и от белой раздавленной мякоти поднимается зеленый свежий запах, от которого становится кисло во рту. Как же мне нравятся прогулки в одиночестве. Ты можешь разобраться с собственными мыслями, слушать только стук сердца и шелест травы вокруг. Никто не трещит над ухом, никто не заставляет вникнуть в твои проблемы. Именно это я ненавижу в дружбе – необходимость влезть в шкуру чужого человека, взглянуть на происходящее его глазами. Вот, на, одеть мою кожу сегодня и посмотри на моего отца. Он тебе нравится? Вежливый? А через эти глаза ты увидишь его настоящего, словно через рентген. Удивительно, как по-разному преломляется отражаемый от людей свет в наших глазах.

Я оглядываюсь. В раздумьях я зашла так далеко, вокруг только деревья, а земля идет на подъем. Ни разу не была в этой части города. Я с любопытством оглядываю сосны, шумящие, словно море, под ногами хрустят шишки. Наверное, я уже за городом. Я начинаю запыхаться – склон становится слишком крутым, я с колотьем в боку вскарабкиваюсь наверх и изумленно оглядываюсь. Надо же… Так высоко. Прямо на уровне глаз – сосновые иглы, земля далеко внизу, а между кронами я вижу далекие горы…

-Привет.

Я поскальзываюсь от испуга и падаю на копчик. По позвоночнику растекается боль, я со слезами на глазах оборачиваюсь на голос. Алиса. Одета она необычно для пешей прогулки – свободная плиссированная юбка, шифоновая рубашка, направленная за пояс-резинку. На ногах – обувь на плоской подошве. Она теребит стебелек травы в руках и нервно смотрит на меня:

-Я думала, сюда никто не приходит.

-Я впервые здесь, - я вытираю слезы, ковыляю к замшелому пню и усаживаюсь на него. Черт, как же больно. Надеюсь, я не схлопотала трещину в копчике, мне не очень хочется таскаться по больницам.

Алиса слабо улыбается, садится на землю рядом со мной, подобрав юбку. Мы молча слушаем шум ветра, я ловлю летящие вокруг оранжевые иголочки.

-Уже август, -печально говорит Алиса, считая пальцем мягкие клеверные головки, - С каждым годом время все быстрее бежит.

-Согласна. Как там Артем?

Между нами повисает неуютная пауза. Алиса мысленно прощупывает мой тембр голоса, выискивая в нем тоску и (возможно ли такое?) любовь. Но, ничего не найдя, вздыхает:

-Мы общаемся с ним по Скайпу. Каждый день, утром и вечером. Он сказал, что прилетит двадцать шестого числа.

-Сегодня семнадцатое, - киваю я, - Еще недолго.

-У тебя никогда не бывало ощущения, что ты любишь человека слишком сильно? – медленно спрашивает Алиса, - Так сильно, что боишься ему…Ну…Наскучить своими чувствами?

-Я никогда не любила, - улыбаюсь я, правда, одними губами, - Никогда.

-Сколько тебе лет?

-Семнадцать будет осенью.

-И ты ни разу не любила?

-Нет. А что в этом такого? Может, когда я полюблю в первый раз, это и будет мой единственный.

-Все так думают, - подъела меня Алиса, сверкая светло-карими глазами. В тусклом свете они кажутся мне почти желтыми. Боюсь ли я остаться никем не целованной? Нет, чушь.

-Алиса, почему ты так злишься на меня? – не выдерживаю я, - Почему ты начала относиться ко мне, как к какой-то змее, ведь я не вставляю вам с Артемом палки в колёса…

Алиса судорожно вздыхает и берет меня за руку:

-Прости, Варь. Просто… Вы так близки с ним, он с тобой такой открытый и веселый, а со мной – будто на королевском приеме. Уронит вилку – боится наклониться за вилкой. Неудачно пошутит – рассыпается в извинениях, будто только что меня облил помоями. Что я делаю не так?

-Не знаю, - честно отвечаю я. Да уж, советчик я что надо. Мои щеки вспыхивают, Алиса рассеянно кивает.

-Наверное, я просто слишком шумная, - задумчиво произносит она, - Сбиваю его с толку. А может быть такое, что он влюблен в другую?

-Артем не такой, - твердо говорю я, - Он не стал бы обманывать тебя.

-Почему ты так в этом уверена? Ты знаешь этого человека пару месяцев. Сколько? Май, июнь…Июль. Три месяца. И ты так наивно веришь ему?

-Он мой друг, - просто ответила я, - И когда-то он поверил мне. Тогда, когда любой другой на его месте просто бы меня обсмеял…

Алиса издает угрюмое «угу», и мы снова молчим. Тягомотина. Она будто хочет мне что-то сказать, но не решается. От свежего запаха леса у меня кружится голова, да и в общем я чувствую себя неважно. Но просто встать и уйти мне неловко. Я ковыряю землю носком обуви, прочищаю горло, откашливаюсь. Алиса смотрит перед собой. А это еще меня странной называют.

-Ну, мне пора, - неуклюже произношу я, поднимаясь на ноги, - Мне надо…Ну, в общем, надо мне.

-Ты ходишь к Волкову?

Я замираю, оглядываюсь и смотрю в напряженные светло-карие глаза.

-Да…А что?

-На твоем месте я бы не особо ему доверялась, - тихо говорит Алиса, и ее глаза недобро сверкают, - Он кажется мне жутким.

-А ты…Ты его знаешь? – изумленно спрашиваю я, - Как?..

-Скажем так, у меня были проблемы по…Душевной части, - Алиса слабо улыбается и садится на мой пенек, - Если не возражаешь…

-Да, конечно, - я хорошо понимаю намеки и быстро сбегаю с травяного склона. Еще долго я чувствую на своей спине пронзительный взгляд застывших глаз.

***

Приемная. Короткий огрызок белоснежного коридора заливает солнечный свет, я сижу на коричневой, обитой кожзаменителем скамейке, нервно ковыряюсь под ногтями. Дверь открывается, высокая элегантная женщина с усталыми глазами ободряюще мне улыбается.

-Здравствуйте… - тихо произношу я, запирая за собой дверь. Пожилой психиатр кивает, просматривая какие-то записи, вздыхает:

-Варвара. Я тебя ждал.

-Но я же вроде как убежала отсюда, сломя голову, - нерешительно говорю я, все еще стоя на пороге. Леонид Алексеевич поднимает голову, синие глаза сверкают:

-Преступник всегда возвращается на место преступления, так?..

-Что? – я чувствую, как по спине ползут мурашки. О чем это он?

-Присаживайся, - спокойно говорит психиатр, стуча кипой бумаг по столу. Я неуверенно присаживаюсь на краешек стула, будто боюсь, что сейчас этот предмет мебели меня проглотит.

-Хочешь чаю? Соку? Кофе? Минеральной воды?

-Воды, пожалуйста, - сконфуженно говорю я. Леонид Алексеевич улыбается, протягивает мне маленький пластиковый стаканчик с пузырящейся минералкой. Я делаю небольшой глоток, но вода словно встает в горле, встретив преграду. В кабинете меняется сам воздух – он пропитан напряжением, как электричеством.

-Сегодня мне звонила твоя мама, - тихо говорит Волков, крепко переплетая пальцы на столе, - Она мне рассказала и про Ловца, и про твои записки, и про ухудшение состояния. Она очень беспокоится за тебя. Почему ты решила бросить лечение?

-Потому что это не помогает мне! – раздраженно отвечаю я, ставя стакан на край стола, - Посмотрите на меня! Ведь мне было лучше, когда я не принимала лекарства и …

-Варя, - психиатр говорит таким ледяным голосом, что мне становится страшно, - Посмотри на себя в зеркало. У тебя анорексия сознания – тебе кажется, что все хорошо, но, на самом деле, ты тяжело больна. Ты думаешь, что тебе лучше, ты считаешь, что ты лучше знаешь, что для тебя хорошо, но поверь мне – у меня были такие пациенты. Сначала они отрицают свое положение. Как так – совершенно здоровый человек, блестящая карьера или отличная учеба, живет, как сыр в масле катается! А что галлюцинации или голоса – так это от усталости. Знаешь, как заканчивают такие люди? Они попадают в дурдом. В Страну Чудес, где нравится это им или нет – их будут лечить. Пока все соки из них не выкачают. Этого ты хочешь?

Я молчу, меня бьет мелкая дрожь. Я не сумасшедшая, я не сумасшедшая.

-Отвечай! – кричит Леонид Алексеевич, ладонь звонко бьет по столу, и я съеживаюсь в ужасе, из глаз брызгают слезы:

-Я не сумасшедшая! – кричу я в ответ. Психиатр застывает, словно мраморное изваяние, плотно сжав губы, я захожусь рыданиями на стуле: - Не сумасшедшая…

-Ты – сумасшедшая, - спокойно говорит Волков, протягивая мне новый стакан воды – И я хочу тебе помочь. Если я увижу, что тебе становится хуже – я отведу тебя в одно место. Моя специальная терапия для тех, кто не хочет пить горькие невкусные лекарства. Но я сделаю это только в крайнем случае.

Я киваю, дрожащими руками вытираю щеки. Меня всю трясет, но я сама не понимаю, от чего. Психиатр доброжелательно улыбается, откашливается:

-Что ж, давай начнем со стандартной процедуры. Тест Роршаха?

-Мы каждый раз делаем этот тест.

-Ну, никогда не бывает лишним…

-Что нового вы надеетесь увидеть? – сердито спрашиваю я. Волков откидывается на спинку стула, напряженно смотрит на меня. Он боится меня? Ведь я никогда не проявляла силу своего характера в его кабинете. Наоборот, я гасну здесь, словно свечка. Наверное, потому, что только в этом кабинете я в полной мере осознаю тяжесть своей психической болезни.

-Что ж… - психиатр хмурится, - Чего бы ты хотела сегодня?

-Гипноз, - я поднимаю глаза, твердо выдерживаю полный синевы взгляд, - Введите меня в транс.

-Твой Ловец…

-Мой Ловец пропал. И мне нужно… Мне нужно снова вернуться туда.

-Варя…

-Пожалуйста! – я умоляюще смотрю на Волкова, - Мне нужна ваша помощь. Вы же можете мне помочь, и это ничего не будет Вам стоить…

Он смотрит на меня. Ну, давай же. Я вцепляюсь ногтями в колени, но не выдаю своего напряжения. Наконец, Волков достает из ящичка круглый медальон на цепочке и кивает на кушетку: - Располагайся, Варвара.

Я с готовностью растягиваюсь на холодной поверхности из кожзама и смотрю на раскачивающийся медный шарик перед глазами. Стандартная процедура. Психиатр закрывает окно, отрезая звуки города, которые могут помешать сеансу. Щеколда на двери со звоном встает в позицию «закрыто». У меня дрожат колени, поэтому я их плотно прижимаю к кушетке, хмурюсь и напряженно вглядываюсь в чеканку на медной поверхности. «Леониду от Ан…»

-Не отвлекайся, Варя.

Я виновато моргаю и улыбаюсь левым краешком рта. Медальон приходит в движение, качается, мягко разрезая собой воздух.

-Раз… Два…

-Три… - шепчу я, проваливаясь в  искусственный сон.

Вокруг слишком темно, и я в отчаянии поднимаю над головой фонарь.  Мрак полон таинственных теней, сухого шелеста и шепота. Боже, где я? Я бреду вперед, под ногами то и дело похрустывают веточки. Наконец, я начинаю различать силуэты. Я в лесу. Ноздри щекочет терпкий аромат опавших листьев и смолы, над головой бормочет ветер.

-Варя…

Я нервно вскидываю руку, железная петля фонаря жалобно скрипит. Никого. И все-таки, почему я попала именно сюда? Страх отступает, уступая место любопытству. Я близоруко щурюсь, пытаясь понять, куда я иду. Впереди маячат стволы деревьев, а между ними туда-сюда летают странные силуэты, похожие на фигуры в саванах.

-Варя, иди сюда, - доносится до меня знакомый голос. Я радостно оглядываюсь на его источник и вижу перед собой Даяну, так явственно, словно она светится изнутри. Я приближаюсь к ней, и круг света от лампы в фонаре застывает вокруг нас.

-Ты давно не появлялась здесь, - тихо говорит Даяна. Голос такой теплый, такой родной, словно я повстречала давно забытого друга.

-Даяна, где я?

-Не в себе, - улыбается она. Ну, это-то я поняла.

-Но где именно?

-Чего ты боишься, Варя? – снова ловко ушла от ответа.

-Ну… - я нервно кошусь на раздвоенный ствол ближайшего дерева и вижу, как кто-то поспешно прячется за ним, - Думаю, я справилась с тем, что действительно меня тревожило. Пауки, боязнь уколов, крови, глубины, высоты, толпы… - с каждой перечисленной фобией я загибаю пальцы. Даяна медленно кивает.

-Но это еще не все.

-Почему? Ведь я…

-Осталось что-то еще, чего ты боишься больше всего на свете. Подумай.

Я опускаю глаза. Есть кое-что, чего я боюсь до смерти, но я никогда не скажу этого вслух. Я уже взрослая, мне по плечу такие детские страшилки. Ну и еще парочка вещей, которые вызывают у меня нервную дрожь…

-Я боюсь зомби, - улыбаюсь я, - Я боюсь, что однажды настанет апокалипсис, и чертовы мертвяки сожрут мой мозг. Еще я боюсь клоунов. Очень боюсь клоунов…

Даяна кивает, будто заставляя меня говорить дальше, и мой голос крепнет.

-Еще я боюсь крыс. И смерти. Пожалуй, это все. Такой вот стандартный набор.

-Ты же понимаешь, что сейчас боя не будет? – говорит Даяна, - Ты пришла сюда зря. Ты не вызвала свои страхи на поединок, поэтому попала в такую вот «приемную».

-А кто это? – киваю я на шелестящих тварей с мерцающими искрами белесых глаз. Их так много, что мне кажется, будто под деревьями кто-то рассыпал звезды.

-Это всего лишь духи, - равнодушно говорит Даяна, - Шелуха твоего сознания. Какие-то мелкие плохие мысли, полузабытые кошмары, мелкие болезни и переживания. Они ничего не могут тебе сделать.

-Я их боюсь.

-Глупо бояться кого-то, кто слабее тебя.

Я зорко слежу за тем, как ближайший дух сверкает глазами без зрачков и щупает костлявой лапой землю рядом с падающим светом. Наверное, они боятся освещения…

-Даяна… - начинаю я, но холодный палец ложится мне на губы.

-Ты должна завершить начатое, если ты хочешь остаться здоровой, - шепчет она, - Забудь свои повседневные проблемы и заботы, не отвлекайся на мелкую возню людей вокруг. Для тебя должна быть важнее всего твоя судьба, твое состояние. Старайся не нервничать, будь хладнокровной. Никто не сможет исцелить тебя, пока ты сама этого не захочешь.

-Я хочу… - шепчу я, но останавливаюсь. Даяна улыбается:

-Подумай, из чего рождаются все страхи? Что есть мать для чудовищ?

-Я…

-Будь сильной, Варя.

***      

Леонид Алексеевич тревожно щупает пульс своей пациентки, смотрит на тонкую кожу темных век, под которыми вертятся глазные яблоки.

«Что-то она долго», - думает он. Может, насильно ее разбудить? Нет, не нужно. Леонид Алексеевич устало опускается на стул, запускает руку в ящик стола и с облегчением нащупывает его. Да, он тут. Никуда не делся. Пару раз психиатру приходила в голову мысль, что он поступил неправильно, что это только усугубит состояние Вари.

Но нет, этого не может быть. Он не мог ошибиться. Плечи горделиво расправляются, словно старые крылья, и Леонид Алексеевич внезапно слышит тихий стон.

Светлые ресницы трепещут и, наконец, поднимаются. Варя пришла в себя. Леонид Алексеевич сурово кивает, тайком задвигая ящик.

***

Я чувствую сильное головокружение и тошноту. Надо мной появляется хмурое лицо психиатра:

-Салфетку?..

Я киваю, смотрю вниз и вижу рядом с кушеткой жестяное ведро с пометкой «№2156000 КАБ. №11». Готовился. То-то и оно – предыдущий ковер он так и не очистил.

-Ну, что? Тебе стало лучше?

-Какой непрофессиональный вопрос, - хрипло говорю я, садясь на кушетке и закрывая глаза: - У меня на лбу написано, что мне стало лучше?

-Варвара…

-Нет, блин, мне нисколько не лучше! – я брезгливо вытираю слюну, которая сбегала из полуоткрытого рта, пока я была в трансе, и швыряю салфетку в грязное ведро. Леонид Алексеевич молчит, внимательно смотрит на меня, и я внезапно понимаю, как сильно я его ненавижу.

-Есть  сигарета?

-Пожалуйста, - он протягивает мне пачку, выбивает одну штучку щелчком по донышку, галантно предлагает зажигалку. Я дрожащими руками прикуриваю и выдыхаю дым.

-Варвара, здесь не курят, - мягко, но строго замечает Леонид Алексеевич.

-Пошел ты в жопу, - грубо отвечаю я, прохожу к окну и распахиваю его. Бумаги на столе вздуваются, как белые паруса, вспархивают от внезапного порыва ветра и разлетаются по кабинету, Леонид Алексеевич вскакивает и закрывает окно.

-Что ты себе позволяешь? – шипит он, больно сдавливая мое запястье с сигаретой: - Я скачу вокруг тебя, как козел, отменяю приемы и заседания, денно и нощно торчу здесь, читая все о твоей шизофрении!

-Кажется, я Вас об этом не просила, - язвительно говорю я, затягиваясь. Сигарета мягко шуршит, вспыхивает красный кончик, - Вы могли бы преспокойно торчать дома, отсиживать свою задницу на мягком диване и не думать обо мне!

-Я пообещал твоей маме…

-Да если бы она не платила Вам, Вы бы вообще ни о чем не беспокоились! – кричу я. Психиатр скалится в страшной усмешке, сжимает мое запястье.

-А ну отпустите! – сердито рявкаю я, дергая руку на себя. Шишковатые пальцы разжимаются, я от неожиданности ударяюсь спиной и затылком о шкаф с книгами. Голову пронзает острая боль, я вскрикиваю, Леонид Алексеевич скрещивает руки на груди, хмуро глядя на меня. Синие глаза мечут молнии.

-Выметайся отсюда, - медленно говорит он, чеканя каждый слог, - Убирайся. Я занесу твоей матери твою историю болезни, и больше я тебя не хочу видеть здесь. Я думал, что я действительно смогу помочь тебе. Ты казалась мне девочкой, которая сама хочет исцеления…

Я сижу на полу, ошарашенно смотрю на него. С тлеющей сигареты прямо на пол падает пепел.

-Но я ошибся. Ты оказалась просто очередным истеричным подростком, абсолютно поехавшим. Весь ваш гребаный род, все ваше молодое общество только и делает,  что упивается болячками. Конечно! Ведь болезнь делает вас такими уникальными? Можно больше не замазывать фонари под глазами – ведь это один из оттенков вашей индивидуальности! – голос психиатра делается все громче и громче, кажется, он действительно вышел из себя. Я съеживаюсь на полу, сгорая от стыда и страха, но Леонид Алексеевич и не думает умолкать:

-Зачем быть действительно талантливым или интересным, когда можно трубить на каждом углу, что у тебя шизофрения? – бушует психиатр, вымещая злобу на бумагах на столе. Он рвет их в клочки, бросает на пол, топчет ногами и действительно выглядит сейчас умалишенным, словно он – губка, впитывающая всю психическую скверну из своих пациентов. – Вы, захлебывающиеся в самомнении, убивающие культуру и надежды на светлое будущее! Вон отсюда! – вопит он, швыряя фарфорового слона в стену над моей головой. Я не дожидаюсь второго приглашения, испуганно вскакиваю и мчусь к двери.

-Ты ищешь спасения, Варвара, - тихо несется мне в спину, - Но отталкиваешь от себя последнюю протянутую руку.

Задыхаясь, я несусь по коридору, спускаюсь вниз по лестнице, распахиваю стеклянные двери. Прочь отсюда, прочь. Вдоль по улице, за угол, мимо скамеек с ворчливыми старушками, мимо кипящей площади. Недокуренная сигарета обжигает пальцы, и я бросаю ее на землю. Боже мой, что только что произошло? Я прислоняюсь к шершавой деревянной стене бараков в неблагополучном районе, убежав достаточно далеко от больницы. Сердце в груди тяжело бьется, с каждым ударом распространяя по телу волны боли. Меня терзает чувство вины. На самом деле, он всегда был готов помочь мне. А я вот так…

…Я иду домой, печально понурив голову.  На этой улице ужасно воняет сгоревшей зажаркой для супа, потом, грязью. Две цыганки стирают белье в металлическом корыте прямо на улице. Одна с остервенением полощет ярко-красное платье, вторая, совсем жирная, визгливо ржет над каждой фразой и прикрикивает на носящихся мальчуганов. Чуть поодаль я вижу общественный туалет. Его содержимое явно захотело погулять на свежем воздухе на радость местным шавкам и на раздражение чумазыv дворникам. Ну и райончик. Передо мной появляется молодая женщина неприглядной наружности. На ее руках сидит большеглазый голый малыш, она жалостливо морщит лицо, протягивает ко мне дрожащую руку:

-Пода-а-а-айте денежку…Малыша кормить нечем…

Я растерянно уворачиваюсь от бродяжки, прибавляю шагу.  Вслед мне несется что-то очень подозрительно похожее на «сучку малолетнюю». Как это страшно, жить в таком положении. Быть никому не нужным, опустившимся существом, ночующим в вонючих бараках среди таких же, как и ты. Наконец-то, я выбегаю с другой стороны продуктового магазинчика с налетом начала двухтысячных – ржавые решетки на окнах, выцветшие листовки, кричащие о концертах Газманова. Сердце колотится о ребра так, что мне кажется, что еще чуть-чуть – и хрупкие косточки треснут. Девять дней. Через девять дней я наконец-то встречу Артема, расскажу ему обо всем, посоветуюсь, что делать дальше. Если я расскажу такое маме, она посоветует мне только галоперидольчику и чистую больничную рубаху.

Родной двор, родной подъезд. Я еле-еле волоку ноги по ступенькам, стучусь в двери. Мама еще не доверила мне новый ключ – боится, что я и его потеряю. Где-то в глубине квартире слышны шаги, звон открывающегося замка. Дверь распахивается передо мной, и я прохожу в квартиру, лениво стаскиваю кеды, вешаю толстовку за капюшон, и только спустя несколько минут замечаю мамин взгляд. Она стоит, уперев руки в боки, сурово смотрит на меня, сверкает глазами.

-Мама…

-Значит, ты уже взрослая, да? – сухо спрашивает она. Я стою, потупив глаза, будто я – первоклассница, прячущая дневник с двойками.

-Мама, он и вправду не может мне помочь…

-Да откуда тебе знать! – выпаливает мама, всплеснув руками, - Ты врач? Ты врач, я тебя спрашиваю?

Я сконфуженно мотаю головой, сглотнув горький комок в горле.

-Ну, тогда если ты не врач, что ты творишь? – голос мамы срывается на крик. Я прохожу в свою комнату, а она продолжает кричать за моей спиной, машет руками, будто птица, охраняющая гнездо, - Ты захотела в дурку? Я тебя положу в дурку, и не надейся, что я буду возиться с тобой после такого! Психиатр мне уже звонил, все рассказал. Что ты устроила у него в кабинете?! Закурила прямо там! Браво, дочь! Достойная человеческая единица!

-Я не хочу быть человеческой единицей, - рассеянно отвечаю я, - Я хочу быть человеком.

Мама вся полыхает, открывает рот и закрывает. Ее острый указательный палец нацеливается на меня:

-Отныне ты – сама по себе. Лечись сама, деньги нужны? Вон, лежат в ящике, под документами. Все деньги на твои пилюли. Можешь спускать их хоть на наркотики, хоть на мальчиков, хоть на сигареты – все твое, все забирай!

Мама бросает последний презрительный взгляд на мое лицо и выходит из моей комнаты. Я растерянно слушаю, как она гремит чашками и ложками на кухне, как что-то булькает, шипит и стучит. Вечный механизм, поддерживающий ревущее пламя домашнего очага во здравии.

Значит, теперь – один на один, думаю я. Вот так, просто. Леонид Алексеевич, мама, Артем – никого нет. И если Артем еще как-то может поддержать меня, то остальных я сама от себя оттолкнула. Я закрываю дверь в комнату, прислоняюсь к ней спиной и начинаю всхлипывать. Громче, громче – и вот я уже прикусила кулак, чтобы не завыть в голос. Мне страшно, потому что я столкнулась с тем, чего я совсем не понимаю – моя голова. Мне кажется, что мое же собственное воображение мне не по размеру, как гигантский отцовский свитер – я утопаю в нем, пытаюсь высунуть руки из глубоких рукавов, но у меня не получается. Я размазываю слезы по лицу, шмыгаю носом, судорожно вздыхая. Трагическую минутку нарушают четыре резких стука в дверь:

-Жрать иди! И хватит реветь уже, актриса!

***

Я слабо открываю глаза, прищуриваюсь от солнечного луча, упавшего в комнату. Пылинки танцуют на свету, переливаются, будто алмазное крошево. Как же все болит. Эти дурацкие последствия стрессов. Кто вообще придумал, чтобы душевная боль шла плечом к плечу с физической?

Рука ползет по прохладной подушке наверх и натыкается на лист бумаги. Что? Письмо? Я вскакиваю, позабыв про боль, хватаю в руки конверт, одним движением разрываю его и вытаскиваю исписанный кусок бумаги, квадратный конвертик поменьше и небольшую цепочку с подвеской в хрустящем целлофановом пакетике. Он еще и подарки шлет! Ну и расточительство. Сияющими глазами я впиваюсь в строки, выведенные аккуратными круглыми буквами:

«Если это читает санитар пациентки Лисицкой, прошу передать ей мои презенты и подзатыльники.

 

Привет, Варвар!

Ну как ты, еще в состоянии сама писать, читать, жевать? Шутка. Надеюсь, ты в порядке. В Москве чудесно, но слишком шумно для меня – я чувствую себя так, будто постоянно нахожусь в свете прожекторов, когда я не в номере отеля. А в номере, кстати, я провожу больше половины своего времени. Отец ругается, говорит, что я просто спускаю в унитаз прекрасные возможности, но мне плевать.

Во время одной из вылазок в Нерезиновую я познакомился с замечательными ребятами. Павел, ему двадцать восемь, содержит небольшой клуб-бар, ну, знаешь, из тех, что в подвалах, но у него там все обставлено просто супер. Яков, веселый польский парниша, - недавно переехал в Москву, он пишет восхитительные стихи. Павел согласился продвигать его и даже организовал поэтический вечер, представляешь! Яков уже читал свои произведения на сцене рядом с невероятными талантами! Да, и третья моя знакомая  - Карина, коренная Москвичка, коих, как индейцев, осталось не сказать, чтоб прямо много. Карина простая девчонка, веселая и дружелюбная, достаточно остроумная для девушки. Ой, прости. Шутка! Не злись.

Как твои дела? Я прочитал твое последнее письмо и согласен с тем, чтобы ты снова ходила к психиатру. Все-таки, опытный, умный дядечка, он тебе точно поможет.

Алиса каждый день названивает мне в Скайпе, если честно, это очень раздражает.  Я не верю, что можно соскучиться по человеку уже через несколько часов. А сопли романтичные я не очень люблю…

Береги свое здоровье, Варя. I’MWATCHINGYOU.

Артем.»

Я улыбаюсь во весь рот, аккуратно вскрываю маленький конвертик и вижу пачку фотографий. Ага, вот эти новые знакомые. Артем, Павел, Яков и Карина у какого-то красивого фонтана. Вокруг пестрая толпа людей, замерших с улыбкой, смехом или просто ничего не выражающими лицами. Я переворачиваю фотографию и вижу подпись черной ручкой. Все те же круглые буквы: «ГУМ». Я раскладываю фотографии по кровати, рассматриваю каждую, читаю подписи. «КАМЕННЫЙ ЦВЕТОК», «КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ», «ЗДЕСЬ ДАЖЕ СТАРБАКС ЛУЧШЕ», «ЗООПАРК», «ЛУЖНИКИ». И многое другое. Карина больше похожа на маленькую птичку – худенькие ручки, копна бесцветных волос, прозрачные ресницы. Даже одежда вся легкая, полупрозрачная и нежна. Павел (а, судя по внешности, это Павел – самый взрослый из них) невысок, крепкого телосложения, с густыми рыжими волосами и маленькой бородкой. Яков – полноватый, высокий парнишка, на всех фотографиях смущенно улыбается одними губами. А вот и Артем – этот вечный пронзительный взгляд под темными бровями, взъерошенный волосы, белозубая улыбка. Да, я отправляла ему два письма – одно по почте, а второе так, мысленно, в виде самолетика, летящего над каналом… Ребячество.

Я рассматриваю подвеску, присланную в подарок. Это просто произведение искусства – овальная форма, точно отлитая из прозрачной смолы, украшенная серебряной оправой, а внутри – тоненький стебелек незабудки с тремя нежными цветочками. Хрупкие голубые лепестки  похожи на капельки акварели, я восхищенно глажу пальцем выпуклую подвеску. Вот это подарок! Я смущенно разворачиваю маленькую записку, прилагающуюся к подвеске:

«Это незабудка, если ты не знаешь название (я закатила глаза). Замечательный цветочек, потрясающе красивый, но не бросающийся в глаза».

Я комкаю записку, польщенно улыбаясь. Дамский угодник, этот Артем – даже подругу заставит покраснеть. Серебряный замочек прикусывает тоненькое колечко, подвеска ложится чуть ниже ключиц, слегка холодя кожу. Как красиво! Я с улыбкой оборачиваюсь и вижу мамин ничего не выражающий взгляд. Она стоит в дверях, скрестив руки на груди, молча смотрит на меня.

-Красиво, - сухо подмечает она, кивая на меня и не спуская взгляда с кулона, - Кто подарил?

-Артем из Москвы прислал, - смущенно отвечаю я, поправляя цепочку, - Мне нравится.

Мама слабо улыбается:

-Хочешь чего-нибудь?

Я прислушиваюсь к организму, бросая мысленно камень с подписью «ну шо?» в желудок, как в колодец. Нет, не булькнуло. Никакой реакции.

-Я не голодна.

Мама мрачнеет, но все же выдавливает улыбку. Я виновато улыбаюсь в ответ правым уголком рта. Вот и поговорили…

-Милая моя дочь, - официально начинает мама, - Я знаю тебя уже почти семнадцать лет…

Я заливаюсь смехом, закрываю ладонью рот. Мама сконфуженно улыбается, но тоже присоединяется к моему веселью. Мы смеемся до слез, до боли в животе, до икоты. Так, как смеются люди, не желающие плакать, но всем сердцем пытающиеся сбросить груз. Я вытираю глаза, мама тяжело выдыхает, потирая щеки.

-Мама, мои шестнадцать с копейками лет знакомства с тобой – лучшее время в моей жизни, - с усмешкой выдавливаю я, садясь рядом с ней, - Если ты зашла спросить у меня, когда я собираюсь начать лечиться – я уже начала. Таблетки? Не принимаю. Терапии? Нет, не прохожу.

Мама открывает рот, чтобы что-то спросить, но я предупреждающе трогаю ее за плечо:

-Мама,  ты мне веришь?

-Да…Но…

-Мама.

Ее голубые, хоть и потускневшие с годами, глаза вглядываются в мои, все еще яркие и наполненные красками юности. Она медленно кивает:

-Да. Я тебе верю.

-Тогда предоставь все это мне, - я подмигиваю ей.

Мама выходит из комнаты, я смотрю ей в спину. Груз одного из нас стал тяжелее в тысячу раз.

***

-Расскажи мне, что тебя тревожит.

Я кашляю. С каких пор Леонид Алексеевич начал курить сигары? Кабинет заволокло клубами дыма, я щелкаю выключатель на маленькой настольной лампе – бесполезно. В кабинете темно, только в открытое окно заглядывает белый косой луч от фонаря.

-Мне стали сниться кошмары, - говорю я сдавленным голосом от острого дыма, заползающего в глотку, - Я стала плохо спать… И есть. Мне кажется, надвигается что-то плохое, но я не могу понять, что именно…

Странный звук. Я вся напрягаюсь, как гончая, почувствовавшая добычу. Что это за звук? Будто кто-то потер пальцами мокрое стекло. Из глотки поглощенного тьмой вырывается густой столб дыма, какой разве что рисуют в мультфильмах.

-Варя, ты принимаешь лекарства? – голос прозвучал странно, словно ему вторил тихий шепот. Крепкий голос и шепот. Я покрываюсь мурашками.

-Нет, я…

-Варя, ты принимаешь лекарства? – жуткий голос утрачивает последние крупицы человечности, смешивается с отвратительным скребущим хихиканьем. Я вцепляюсь в край стола, вглядываюсь в собственные побелевшие костяшки пальцев и понимаю, что я не могу убежать. Тело парализовало от ужаса, легкие горят от сигаретного дыма…

Психиатр наклоняется ко мне, растет, высится, закрывая собой окно. Из-под капюшона, в кромешной темноте вспыхивают два серебристых ободка радужных оболочек…

-Привет, - шепчет тварь, обдавая меня кислым дыханием. Я отталкиваюсь от стола, кричу во все горло и лечу, лечу, лечу…

-Варя…

Что-то крепко обхватило меня по рукам и ногам, все тело захлестнула волна холода, я чувствую острую боль в виске и не могу выпутаться из этих ужасающих объятий. Из горла так и рвется крик, я бьюсь на полу, словно рыба, пойманная в садок.

-Варя! Варя! Что с тобой? Подожди, Варя, дай мне… Ай!

Мое колено врезается во что-то твёрдое, я замираю. Чудовище повержено? Где я? Что со мной? Чьи-то руки мягко стягивают с меня полото, и я, тяжело дыша, высовываю голову из хлопкового кокона. На меня испуганно и заботливо смотрит мама, освещенная теплым сиянием ночника. Я вся мокрая от пота и я запуталась в пододеяльнике. Блеск.

-Варенька, я тебя не вытаскивала из пододеяльника уже лет двенадцать, - хихикает мама, высвобождая мои окоченевшие ноги из коварного плена, - Тебе приснился кошмар?

-Нет, мам. Я просто решила, что покататься ночью по полу, изображая эпилепсию – это весело, - едко отвечаю я, вытирая лоб ладонью, - Принеси мне попить, пожалуйста…

Мама кивает и уходит на кухню. Я судорожно вздыхаю, переползая на кровать. В комнате действительно воняет куревом… Ах, да. Окно же открыто. Я высовываюсь в него, подставляя мокрое лицо свежему воздуху… И в нос мне ударяет ядовитый запах сигарет.

-И я ему говорю, короче…

Две молодые соседки снизу, как же. Я презрительно смотрю на холеную руку, высунувшуюся из окна и лениво щелкающую пальцами по сигарете. Как бы им веселье-то попортить…

-…Вали из моего дома. Ага, прям так вот и сказала.

-Ну, ты крута-а-ая…

Я набираю слюны в рот побольше, вспоминая обо всем кислом, что есть на свете. Лимоны. Незрелый виноград. Запах уксуса. Ах, скулы свело! Я прицениваюсь, вытягиваю шею и напрягаю губы. Густая капля падает прямиком на тлеющий кончик, Я рывком отодвигаюсь в комнату, зажав рот ладонью. Снизу несется возмущенное:

-Э! Эт че за шутки такие непонятные? – я с ухмылкой выглядываю и встречаю возмущенный взгляд девушки, похожей на мопса.

-Бросай курить, вставай на лыжи!  - хихикаю я, закрывая окно.

-Я тебя достану, сучка малолетняя! Шею тебе сломаю в трех местах, швабра! – несутся мне вслед приглушенные стеклом угрозы. Мама застывает на пороге комнаты, прислушивается, переводит взгляд на мое сияющее, словно начищенное блюдо, лицо:

-Это еще что за зона?

 

-Это, мама, замечательная Катенька Полякова, что живет под нами, - сладким голосом отвечаю я, принимая холодный стакан, - Активистка, отличница и просто девочка, на которую мне бы следовало быть похожей…