Мастер и семиты

М и х а и л    А р х а н г е л ь с к и й


М А С Т Е Р    И     С Е М И Т Ы

По мотивам романа
Михаила Булгакова
“Мастер и Маргарита”


Москва
Самполитиздат, Ltd
1994

БИБЛИОТЕКА ГРАФОМАНА
Том 13


Однажды возле памятника Пушкина мне на ногу наступил Расул Гамзатов.
Думаю, что для всех было бы лучше, чтобы мне на ногу наступил Пушкин, а замечательный поэт Дагестана стоял бы на пьедестале.

Из воспоминаний М. Архангельского





В зеленом, рваном плаще болонья, с кровавым подбоем под правым глазом, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром девятого числа весеннего месяца апреля, в крытую веранду пивного ларька, что напротив “Дома художественной самодеятельности” на Покровском бульваре, вошел мастер ДЭЗа №302-бис слесарь-сантехник 5-го разряда, бывший всадник кавалерийского корпуса генерала Доватора, Ферапонтий Пилатов.

Более всего на свете слесарь ненавидел запах перегара, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать мастера с рассвета.

“Да, нет сомненья! Это она, опять она, непобедимая, ужасная болезнь, при которой болит полголовы. От нее нет средств, нет никакого спасенья. Попробую опохмелиться”, - коряво заворочалось в мозгу у Ферапонтия.

Ему казалось, что вся природа поражена похмельным синдромом. Шершавый как нёбо с утра, потрескавшийся серый асфальт источал запах “Кавказа”. Сухие ветви кустов треморно содрогались Перегаром смердели липкие столы, грязные кружки, мусорный бачок и даже замызганный халат буфетчицы Фриды, казалось, был пропитан “Агдамом”.

Ферапонтий приблизился к стойке, влажной дрожащей рукой достал из кармана “заначенный” вчера полтинник. Лицо его выражало муку.

 - Ты когда, алкаш, воду в моечную пустишь? - спросила буфетчица. - Пасха на носу. Люди на “горку” потянутся, а торговать нельзя. Кружки месяц не мыты!

- А ты мне в грязную, Фридочка. Да, без отстою.

- Вам-то, свиньям, можно и из параши, а людей праздник.

- Ты пойми, Фридуля, мне на линию надо. Жалоба тут от Иуды вашего поступила. Засор у него в сортире, а мне без опохмелки нельзя.

- Вали, вали, синюшник поганый. Будет вода, будет и пиво.

Просить больше не хотелось…

Да, следует отметить, если так можно сказать по-русски, первую странность этого страшного апрельского дня. Не только в пивной, но и на всем Покровском бульваре, не оказалось ни одного сочувствующего.

“У, сука, - подумал Пилатов, машинально хватаясь за эфес несуществующей кавалерийской шашки. - Жаль, в 41-м не встретились”. Подумал и почувствовал, как тупая игла головной боли вонзилась в висок. Но с болью, внезапно пришла и надежда: “У них праздник. Починю сортир, может и нальют”.

С этой мыслью в раскалывавшейся голове слесарь поднял чемодан с инструментом и на дрожащих ногах, шаркающей кавалерийской походкой направился по Иудиному адресу. Жизнь обретала смысл...

Входя в подъезд большого 10-этажного серого дома, стоящего покоем в проезде Серова, Ферапонтий преградил дорогу старухе.

- Мендельсоны тута живут?
- Тута, тута, сынок, в пятидесятой, только ты к ним не ходил бы. Дерьмом от них уж очень несет.
- А я, как раз, по этой линии, - сказал Ферапонтий и сухим шершавым языком попытался облизнуть губы.
- Ну, храни господь тебя, сынок, - шамкнула старуха, торопливо выскальзывая на улицу.

Запах давал себя знать уже на первом этаже. В лифте он услилися. А когда слесарь вышел из кабины, то ему пришлось свободной рукой зажать нос и рот, и стукнуть в дверь ногой.

- Это слесарь? - осведомились из-за двери картаво.
Ферапонтий согласно кивнул.
- Вы будете отвечать? Я повторяю - это слесарь?
- Угу, - промычал Ферапонтий сквозь руку.
- Вы не пьяны?
- Угу! - повторил Ферапонтий.
- “Угу” в смысле “да”?
- А ты мне наливал? Отворяй, задыхаюсь!
- Пожалуйста, пожалуйста. Вы думаете здесь лучше?

Дверь открылась. На пороге стоял человек, одетый в халат, маленького роста, упитан, лыс, на хорошо выбритом лице его помещалась сверхъестественных размеров марлевая повязка.

- Товарищ слесарь, сделайте что-нибудь. Это уже не смех, это уже драма. Я начинаю терять семью. Жена и дочь третью неделю, ссылаясь на запах, не ночуют дома. Теща уехала в Малаховку. Хотя это само по себе и не плохо, но не по такому же поводу. Хотелось бы, чтобы они все уже были, хотя бы к празднику.

- Это бы можно, но работа умственная, магарычевая. С тебя бы на четверть литра, опохмелиться сантехнику. Тем более праздник у вас, - произнес Пилатов с достоинством.

- Товарищ, работайте, потом посмотрим. Это там, в конце коридора. По запаху найдете.

Ферапонтий снял плащ, свернул его в калач и бросил в угол прихожей. “Шашки наголо” - грянуло в его истомленном мозгу. Засучив рукава и постепенно привыкая к вони, он вошел в сортир. Работы было много, а работу он любил…

Через 5 часов атмосфера в квартире изменилась. Голубой чешский унитаз, как больной, возвращенный к жизни, облегченно зажурчал водой.

- Теперь из него и пить можно, - задорно пошутил Ферапонтий. - Ну, я руки от дерьма отмою, а ты покуда наливай, хозяин.
- Это в каком смысле, товарищ слесарь?
- А в смысле уговора.

- Может я что-то и говорил, - закартавил Мендельсон, уже снявший марлю с обвислых лоснящихся щек, - но это было в результате отравления миазмами. А вообще мы, советские люди, работаем за зарплату, за совесть, а не за тридцать серебрянников.

- Ты, гадина, мне своими маразмами мозги не пудри, выкатывай, как договорились, а не то воду я всю воду тебе перекрою!

- Послушайте, товарищ, это уже бандитизм какой-то! Если вы не прикратите свои инсинуации, я позвоню в милицию! Давайте вести себя интеллигентно.

Лицо Ферапонтия стало багровым. Вспухшее веко приподнялось, подернутый дымкою страданий глаз уставился на Мендельсона - интеллигентностью его еще никто не попрекал.

- Да за такие… - гневно вскричал Пилатов, - да за такие слова можно и по морде!
Мендельсон испуганно съежился. В квартире нависло тяжелое молчание.

Теперь уже два больных глаза Пилатова тяжело глядели на Мендельсона, и кто знает в какую именно причудливую форму мог вылиться его гнев. Но тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Ферапонтия. Озлобление неожиданно стало затихать. Слесарь побледнел, вытер лоб тыльной стороной ладони и подумал: “Что это со мной? За себя не могу постоять!”. Он поднял с пола плащ, прижал к груди чемодан с инструментом и болезненно искривившись, вышел на лестничную площадку.

День пропадал. В голове мастера гудели тяжелые похмельные колокола. Ноги уже не шаркали, а волочились и дрожь бессилия сливалась с похмельной дрожью. Выход был один.

Бухгалтерша ДЭЗа, Адельфина Моисеевна Будзяк, охотно давала под проценты, аккуратно выдирая их из зарплаты.

Однако в ДЭЗе Ферапонтия ждал третий удар. Вместо обычного “сколько”, слесарь Пилатов услышал:

- Ну что, доигрался? Тебя вызывает начальник. И давай быстрей, он очень спешит, все-таки сегодня праздник.

Когда Ферапонтий открыл дверь кабинета, начальник ДЭЗа № 302-бис Израиль Соломонович Каифский, примерял перед зеркалом новую атласную ермолку.

- По тридцать шестой пойдешь, - сказал он спокойно, и повернувшись к открытой двери спросил: - Адочка, а большего размера нет?

- За что, начальник? Не шалю, никого не трогаю, сортиры починяю, - недружелюбно насупившись проговорил Пилатов.

- О, бог мой, как это за что? За вымогательство и угрозу мордобоя.

“Уже настучал гнида”, - подумал Ферапонтий.

- Уволил бы я тебя, да праздник портить не хочется. А без прогрессивки посидишь!

Смеркалось. Смеркалось и на душе у Ферапонтия. Жизнь была прожита не так. Покинув ДЭЗ, привычной дорогой, шаркающей кавалерийской походкой, в зеленом рваном плаще болонья, с кровавым подбоем под правым глазом, Пилатов вышел на улицу Архипова. Несмотря на мысли удручавшие его, Ферапонтий заметил непривычное оживление, царившее у большого желтого здания с белыми колоннами.

Двери были открыты, внутри сверкали огни и слышались славословия. Такого не бывало, когда слесарь возвращался с работы пьяным. Толпы людей в еромлках о чем-то кричали, пели песни на непонятном Пилатову языке, целовали и обнимали друг-друга. Но было что-то общее в них. Они напоминали Ферапонтию Мендельсона, Каифского и всех тех, из-за кого он страдал сегодня. И эта мысль, родившаяся в его воспаленном, похмельном мозгу, неожиданно обрела форму, воплотившись в протяжный бешеный крик:

- А-а-а-а!!! - взвыл Ферапонтий, - бей жидов! Христопродавцы, сволочи, иуды! Бей!!!

Он кричал и с каждым словом ему становилось легче и легче. Не нужно было больше притворяться, не нужно было подбирать слова.

- Слишком много вы жаловались начальству на меня и настал теперь мой час. И не водой водопроводной, как хотел я для вашей пользы, напою я вас! Нет, не водою! Тесно мне, - взревел Ферапонтий, - среди вас тесно!

Он рванул ворот болоньевого плаща так, что пуговицы брызнули в толпу, и бросился бежать, размахивая руками. Ему казалось в этот миг, что весь кавалерийский корпус Доватора с гиканьем и свистом несется рядом с ним.

- Шашки наголо! - заорал Пилатов, выдираясь из рук трех неизвестно откуда взявшихся милиционеров. В отчаянном прыжке он достиг канализационного люка и рванул на себя крышку…

Последнее, что он видел, были испуганные лица сгуртовавшихся евреев и мощные бурые волны дерьма, хлынувшие вниз по улице.

Так кончил свою жизнь мастер ДЭЗа №302-бис, слесарь сантехник 5-го разряда, бывший всадник кавалерийского корпуса генерала Доватора, Ферапонтий Пилатов.

“Чисел не ставим, с числом бумага станет не действительной…”