Падонково

Вы не найдёте названия этого посёлка ни на новой карте, ни на старой, потому что его не было и нет. А вот жители в нём были, и может даже до сих пор кое-кто из них жив-здоров, и печали не знает. Началась же эта история очень давно, ещё при царе, когда столичные бродяги-попрошайки решили сбиться в артель и поселились в убогой опустевшей деревушке, не очень отстоящей от столицы, но расположенной особняком. От промысла того деревушка и получила своё старое название (которое я, понятно, пропущу), когда уже при большевиках её зарегистрировали как колхоз и внесли в земельные книги.
Но, не смотря на лояльное к новой власти происхождение, деревня не дала Родине ни ударников труда, ни героев войны, а Родина за это не дала ей ни избы-читальни, ни электричества ни даже немцев в войну. Зато глубоко отстающий колхоз регулярно снабжал страну неурожаями, уголовниками и ворами. Послевоенная страна ответила железным трактором, радиоточкой и начальной школой, в здании которой также расположились почта и магазин.
В шестидесятые за будущее Падонково взялись всерьёз, так сказать «закатав рукава». Сюда проложили дорогу, провели линии электропередач, и начали строительство каменных домов. Всего за несколько лет возвели пять типовых пятиэтажки — одну для студентов-стройотрядовцев, другую для будущих молодых семей и остальные для жителей посёлка. Страна хотела, чтобы тут был посёлок обязательно, но для этого не хватало людей, земля была неплодородной, местоположение неудачным и любой пылкий энтузиазм вытекал из самого воодушевлённого комсорга как вода в сломанном унитазе, когда он видел рожи местного населения — серые, припухшие, с лёгкой синевой вокруг ни чего не выражающих глаз.
Стройотрядовцы, так и не построив обещанного клуба, сменились шефами-картофелесборщиками, а затем и те куда-то пропали. Молодёжь норовила съехать в город, старики мёрли, взрослые возвращались из тюрем, в магазине торговали водкой и чёрным хлебом, на почту приходили газеты и пенсии. В общем жили как все.
Перемены совпали с возвращением дяди Вовы — Вована Сергеевича. Он слыл грамотным человеком, и даже пару лет просидел в кресле председателя колхоза, отчего и срок его считали не уголовным как у всех, а политическим — вместо выписанных удобрений, он привёз себе помятый «москвич» и телевизор. Машину у него отняли ещё во время следствия, а телевизор достался маме и ещё долго работал, на радость всей деревне.
В общем вышел дядя Вован, приехал домой и говорит, что времена пришли теперь новые, менты больше масть не держат и советская мораль кончилась, а потому каждый может жить, как сам того хочет. В подтверждение сказанного он торжественно обесчестил тётю Марусю — законную жену своего дружка и собутыльника Мишки Зверожопа, мотающего второй срок за драку в столичной пивнухе — за которой он безуспешно приударял ещё в пору председательства. Зверожопиха громко кричала и неприлично ругалась, пытаясь остановить охальника спускающего с неё трусы прямо в подъезде, но потом притихла и всё-таки дала, к общему спокойствию. Вообще-то она всем давала кто хотел, но не так же - среди бела дня, когда все знают?
Думали, что теперь Вован Сергеевич у неё и заживёт, но он вернулся к себе в квартиру и пустился приударять за соседкой сверху, а потом ещё за одной, напрочь забыв о всяких приличиях. Потом он зачастил в город, откуда возил какие-то мешки и коробки с вещами, которые нужно было срочно переделать — перешить ярлычки, переклеить этикетки или ещё что-то. Это давало доход и вносило какое-то разнообразие в будни, а потом дядю Вована снова посадили.
Вернулся он через пару лет по амнистии сильно изменившимся — потерял несколько зубов, приобрёл шрамов и стал говорить и не по фени, и не по деревенски, а по-новому — как городские на вокзале. Говорил же он о том, что «ща ваще свобода бля, можа всё типа и полюбому нах».
Жители деревни и сами об этом догадывались уже какое-то время — пенсии задерживались, цены начали расти, уголь для котельной завозили нерегулярно и водка стала какой-то дурной. К тому же последняя училка год как сбежала, а на её место ни кого не хотели присылать.
В общем дядя Вован сказал, что теперь он босс, научит всех бизнесу и деревенские стали ездить с ним в город, а то и в столицу, где их ни кто не ждал, даже менты. Сперва с опаской , а потом всё смелее и на дольше, местные покидали свои жалкие квартирки, возвращаясь обычно с водкой и колбасой, чтобы через неделю беспробудной пьянки снова уехать.
За несколько лет такой жизни деревня пришла в упадок. Поля заросли, техника сгнила и была кем-то продана на металл, дороги развалились. Те кто могли хоть как-то работать уехали, остальные приобрели привычку пить. Два пустующих дома постепенно разобрали и продали по кусочкам всё что можно, а с остальным расправилось время. Магазин заменила автолавка, водопровод вымерз и трубу пустили прямо из колодца. Жили за счёт пенсий стариков и инвалидов, сначала как-то содержали огороды, но из-за того, что соседи безбожно воровали друг у друга всё не корню, от огородничества пришлось отказаться.
Потом перестали привозить уголь и стало холодно. Нужно было топить котельную, а для этого идти в лес за дровами, но ни кто, ни куда ходить не хотел. Все орали, матерились, угрожали кому-то, горлопанили, обвиняли друг друга, но делать ни кто ни чего не собирался. Ясность внёс дядя Вован, который на тот момент очнулся от запоя и возглавил комитет общественного спасения, или точнее - «шоб все были, поня...».
В комитет вошло с десяток самых активных общественных деятелей (находящихся на момент в состоянии относительной вменяемости), пользующихся общим авторитетом и уважением (отсидевших не меньше трёх лет, умеющих хотя бы читать) и материально обеспеченных (получающих хоть какую-то пенсию). Решили что хватит, натерпелись! Теперь будет вольная жизнь и свобода для всех.
Содержать три полупустых дома хлопотно, поэтому решили заселиться всем в один, а заодно отремонтировать его за счёт опустевших. Оставшиеся материалы можно продать в городе и купить водки. Котельную тоже решили продать, а в доме поставить буржуйки и топиться чем придётся.
За пару лет оба опустевших дома оставшись без крыш, окон, дверей и превратившись в голые стены, рассыпались под собственным весом, изъеденные ржавчиной. Зато последний дом в деревне процветал. Он был переполнен ни чего не делающими людьми, которые постоянно ругались, ходили друг к другу в гости, изменяли друг другу и дрались, сходились, расходились — в общем жили дружно. Ни школы, ни больницы там ни когда не было, а тут ещё провода электрические кто-то срезал и дом погрузился во мрак. Обычно почту и пенсии привозили вместе с автолавкой, но вот дорогу по весне размыло и этот канал связи с внешним миром исчез.
Вот тогда-то разгневанный и возмущённый народ и объявил революцию. Жильцы дома провозгласили себя отдельным территориально-этническим образованием — Падонками, со своей культурой, историей и языком, не имеющими ни чего общего с русскими. И правда, понять падонковский язык было бы сложно даже филологу, поэтому большинство жителей новой республики — Падонково, продолжали общаться по-старинке, на примитивном русском наречии, несмотря на все законы об языке и угрозы со стороны президента.  В остальном же с новой патриотической мифологией все соглашались, не слишком задумываясь над тем фактом, что опирается она только на желание в неё верить.
Сохранилась фотография нового дома-республики с флагом (кусок простыни с нарисованным символом члена) и конституцией, написанной на листе обоев и прикрепленной на двери центрального подъезда. Известно несколько законов, записанных со слов республиканцев. Кроме запрета на другие языки, был закон о целостности территории - «чо видно с крыши, то бля наше», закон об учёбе - «сами знам своё», и закон о магазине - «они нам должны жрать везти и водки».
Конституция была ещё интересней, некоторые её пункты, после расстановки знаков препинания, оказались вполне читаемыми:
Мужики - браты
Бабы всех, дают в пасть, сраку и ****у
Водка есть — делись или поеблу
Крысу лови сам
Живи где хош, дом наш
Сри вакно
И так далее...
Дело в том, что канализационные коллекторы дома, давно пришли в негодность, и жильцы сначала оправлялись в туалетах прямо на пол, а потом издали указ делать это в окно.
Ещё был интересный пункт:
Пусть свиньи моются
Который, видимо, говорил о запрете мыться, что подразумевает зачатки какого-то религиозного культа.
Для полноты картины стоит отметить, что в доме не было внутренних дверей и мебели — все сожгли как дрова, зато жители пробили ходы между квартирами и подъездами, везде было темно и одинаково грязно, поэтому каждый мог ходить где хотел, делать что хотел и жить с кем хотел и как хотел.
Когда кончилась еда, то граждане новой республики взяли детей и пошли в ближайший город к зданию местной администрации. Те, когда увидели жуткую толпу грязных оборванных Падонков, а главное, когда весенний ветерок донёс их запах, впали в панику. На чиновников пахнуло не просто бомжатиной, на них пахнуло прокуратурой, международным скандалом, журналистами из CNN и прочими прелестями борьбы с коррупцией в рядах областной администрации.
Падонкам пообещали всё — и еду, и водку, и автономию, и глобус их деревни, и «чёрта лысого», пусть только вернуться домой. И правда, очень оперативно была создана областная комиссия, которая мгновенно расширилась до региональной, а затем до государственной, приехали военные, восстановили дорогу, привезли еды и водки, поставили лагерь, начали наблюдать.
Падонки благосклонно приняли дары, но свободу не продали — они кричали, махали руками, кидались камнями и засохшим дерьмом, поэтому близко к дому подходить ни кто не решался. Это сильно мешало проведению переговоров, потому что военные получили приказ починить водоснабжение и электричество, а республиканцы требовали освободить их земли и отказывались разговаривать на языке оккупантов.
В результате долгих препирательств, президент, министр и отец народа дядь Вован, разрешил войти в дом врачам, чтобы осмотреть детей. Люди в белых халатах подошли к подъезду, всмотрелись в конституцию, заглянули в открытую дверь, сообразили, что их там ждёт и благоразумно подались обратно. И правильно сделали.
Следующий рейд готовили основательно, на что ушло почти пол года. В группе из шести человек были только мужики (по конституции им бояться было нечего), с опытом работы в горячих точках, в зоне химического и бактериологического заражения, и со стальными нервами. Их одели в противогазы и химзащиту, дали в руки фонари и аптечки, и отправили в недра дома. То, что они там увидели и узнали, повергло всех в шок. Бывалые военные медики рыдали как дети и блевали ещё неделю. Химзащиту после посещения Падонково даже не чистили, а просто сожгли.
Итак, в доме свирепствовала какая-то венерическая болезнь, а может и не одна. Люди покрывались язвами, разлагались и умирали. Трупы сначала закрывали в комнатах, потом стали стаскивать в отдельные квартиры, а потом сваливать в подвал. Крысы, жившие в подвале, считались национальным блюдом и деликатесом, поэтому ловить, готовить и жрать их граждане могли поодиночке, из уважения к традиции. Всё остальное елось и пилось только всеми вместе, чтобы поровну. Дерьмо, бутылки и отходы выбрасывали в окна, отчего стёкла первого этажа, почти полностью оказались погребены под слоем мусора. Дети до пяти лет не владели речью и перемещались в основном на четвереньках, те же, кто были постарше, пили вместе со всеми и вероятно были инфицированы общей болезнью. У большинства Падонков не было одежды, а туловища свои они обмотаны какими-то тряпками. Стены в доме были чёрными от копоти, а полы мягкими от многолетних слоёв грязи. Картину довершали лужи мочи на полу и потёки на стенах и потолке.
С самого начала возникла проблема распределения продуктов, потому что товарно-денежные отношения с жителями Падонково не представлялись возможными. Если же им просто привозились еда и водка, то местные затаскивали всё в дом и пытались потребить сразу в полном объёме, а что не влезало, тем кидались из окон или подманивали крыс.
В конце концов, за большие деньги удалось уговорить одного старого грузина с рынка, стать как-бы продавцом при злополучном доме. Правило было простое — одна бутылка и один паёк на одного человека в сутки. Ни кто не знал, сколько народу живёт в Падонково, потому что детей ни кто не регистрировал, а умерших скрывали, чтобы получать их пенсию. Зато опытный торгаш мог запомнить каждого клиента в лицо и знал как обращаться с подобным контингентом.
Несколько раз власти предлагали забрать из Падонково детей, но гордые жители возражали, что не станут говорить с врагом, не отдадут детей на чужбину, где поминутно нарушаются права человека и что с Русскими у них не было и нет ни чего общего.
Оставалось только ждать какой-нибудь естественной развязки, и приглядывать, чтобы зараза из дома не расползалась на область. На расстоянии километра от здания установили бетонный забор, вышки для наблюдения и растянули специальную проволочную путанку, чтобы  остановить распространение грызунов по округе.
Старый грузин докладывал, что людей приходит всё меньше, выглядят они всё хуже и похоже через пару месяцев не останется никого. Часовые на вышках с почтительного расстояния рассматривали через телескопы закопчённые окна, и неизменно рапортовали об отсутствии изменений, пока в один день из окна дома не выкинули младенца.
До сих пор штаб по Подонкову не знал что предпринять, потому как ни кто не хотел разглашать скандальной истории, было непонятно как, за какой счёт решать эту проблему и что делать с упрямыми и тупыми Падонкавичанами. Но тут медлить не стали и предприняли рейд. Оказалось, что вовремя. - До жителей дома-республики стало постепенно доходить, что эпидемия скоро унесёт всех, поэтому, чтобы детишки не мучились, мамашки стали убивать их своими руками, из чувства милосердия и патриотизма. А так как ни кто не знал, где чей ребёнок, то убивали всех, кого посчастливилось встретить.
На этот раз люди в противогазах не вызвали особых чувств у жителей свободной республики, и военные по разным углам собрали восьмерых живых детей, от младенца до двенадцати лет. Разбили полевой госпиталь, провели дезинфекцию и медицинские процедуры, а после того, как детишки стали неопасны для окружающих, их разослали по приютам. Судьба Падонково была решена, всё происходило само собой и ни кто уже не вмешивался во внутренние дела маленького, но гордого суверенного народца.
После того, как неделю ни кто не выходил за водкой, пункт распределения пищи закрыли, старика отправили домой под подписку о неразглашении, а воинскую часть свернули и передислоцировали.
Место где стоял дом, решили использовать как полигон для бомбометания. Ещё в течении года, особым указом президента, все стрельбы и испытания термического оружия, должны были проводиться исключительно на этом месте, пока от бывшего Падонкова не осталось ничего, кроме выжженного песка и оплавленных камней.
Старик грузин купил себе дом на родине и выращивает виноград. Администрация района постаралась забыть об инциденте, как о кошмарном сне. Бывшие падончата подрастают в детдомах, мечтая о свободе и счастливом, беззаботном детстве. А разъехавшиеся загодя односельчане, до сих пор среди нас — кто бизнесом занялся, кто в политику пошёл, кто в тюрьму. Да вы посмотрите по сторонам, наверняка ведь кого-нибудь знаете!



Андрей Попов                28.03.2015