II. 4. Готова следовать во всякое заточение...

     Сергея Волконского арестовали 7 января 1826 г. по месту службы, в Умани, где командовал 1-й пехотной дивизией. Незадолго до этого он заехал  к молодой жене, ожидающей первенца. Ночью генерал  сжигает в камине свои  бумаги, и, ничего не понимающая, женщина помогает ему. Тогда еще Мария Николаевна не знала, что уже взяты под стражу два ее брата – Александр и Николай Раевские и что такая же участь ждет мужа и дядю Василия Львовича Давыдова.

     Природа щедро одарила Волконскую, дав своеобразную красоту, ум и отчасти характер, сформированный хорошим воспитанием, полученным в семье Раевских (она была дочерью прославленного героя 1812 года, генерала Н.Н.Раевского), замечательный голос и музыкальные способности. Природные данные обогатило чтение книг.  Мария владела, как родным, английским и французским языками.   «Пустых» же книг никто не видал в ее руках.

     Красота и обаяние еще до замужества  снискали  много поклонников. «Была я всегда  в то время царицею бала: очей  моих томных огонь голубой, и черная с синим отливом большая коса, и румянец густой на личике смуглом, красивом, и рост мой высокий, и гибкий мой стан,  и гордая поступь – пленяли  тогдашних красавцев: гусаров, улан…» Ею увлекался Пушкин («по правде сказать, в кого он тогда не влюблялся!»). Отголоски этой «затаенной любви» не однажды прозвучат в произведениях Пушкина: «Кавказском пленике»,  «Цыганах»,  «Бахчисарайском фонтане». Марии  посвящена поэма «Полтава». А  в нарисованных на рукописи «Кавказского пленника»  женских головках можно узнать профили сестер Раевских. К ней сватался польский граф и революционер Олизар. Но 19-летней девушкой покорно, по воле отца, она выходит замуж за князя Волконского, уже немолодого,  но весьма знатного и богатого, прославленного генерала, «героя и доброго человека», - по словам Пушкина. «Ты будешь с ним счастлива! – круто решил старик, - возражать я не смела…»

    Волконский был участником пятидесяти восьми сражений, имел множество орденов и медалей, в двадцать четыре года получил чин генерал-майора за боевые отличия. Портрет Волконского готовился для Военной галереи Зимнего дворца (после восстания, по распоряжению Николая, его изъяли).

    Он впервые увидел ее – стройную, с горящими глазами и смуглым цветом лица брюнетку с гордой походкой (в кругу друзей Марию называли  девой Ганга) в доме Раевских, где собрались гости.  Блистая молодостью и красотой, Мария сидела за клавикордами и, аккомпанируя себе, пела какой-то романс. Подняв голову, неожиданно встретилась глазами со стоявшим у дверей высоким, стройным генералом. Отец познакомил их.

    Волконский стал часто бывать в доме.  Храбрый на поле боя, генерал робел перед юной красавицей, поэтому попросил Михаила Орлова (мужа сестры Марии Екатерины) выяснить, может ли он надеяться на успех. Ответ был положительный.  И Волконский сделал отцу Марии формальное предложение, которое тот охотно принял, о чем и сообщил невесте.

    «О подвигах жизни его боевой  рассказы товарищей боя я слушала жадно – и всею душой  я в нем полюбила героя…».

    Сам Раевский знал о тайном обществе (Волконский состоял членом Союза благоденствия и деятельно участвовал в Южном тайном обществе) и, выдавая замуж дочерей Марию и Екатерину, поставил условие перед будущими зятьями – выйти из общества. Волконский отказался принять условие, и все-таки свадьба состоялась.
Поразительна в этом отношении судьба Николая Бестужева, человека разносторонне талантливого: художника, писателя, изобретателя, мастера «золотые руки». Следуя принципу «одна голова не бедна, а и бедна, так одна», он  отказался от личного счастья с любимой женщиной.

    «Мне никогда не было страшно собственное несчастье; свое горе я всегда переносил с твердостью, но чужих страданий не могу видеть: когда я их знаю, они становятся моими. Пусть делают со мною, что хотят, пусть бросают меня на край света, в самый темный угол на земле, но так как в этом мире нельзя сыскать такого места… где бы можно было отнять мою совесть, я буду спокоен сам за себя. Если же за мной остается какое-нибудь существо, чье счастье связано будет с моим, если я буду думать, что мое несчастье сделалось его злополучием: горесть его ляжет на мою душу, на совесть,  и потому, нося в груди тайну, готовясь с разгадкой ее к новым несчастиям, я не могу – и не должен искать никакой взаимопомощи  в этом мире. Мне надобно отказаться от всякого счастья!», - высказал он свое жизненное кредо в автобиографической повести «Шлиссельбургская станция», которую посвятил А.Г.Муравьевой.

    Кто прав:  Волконский или Бестужев?  Может ли, должен ли  один человек решать за другого, что есть счастье?  И кем бы стала Мария Волконская, связав судьбу с другим избранником? Раскрылся бы так ее  незаурядный характер и  лучшие человеческие качества?

    Волконского не простил младший  брат Марии Николай, написавший первое  письмо  лишь через шесть лет после  ее отъезда в Сибирь, уже после смерти отца, и письмо это дышало непримиримостью (к ее мужу, Сергею Григорьевичу, он относился неприязненно). «Ты говоришь мне о своем муже с фанатизмом. Не сердись на мой ответ. Я никогда не прощу ему… он сократил жизнь нашего отца и был причиной твоего несчастья…» Непримиримо относилась к Марии Николаевне и мать Софья Андреевна Раевская. «Вы говорите в письмах сестрам, что я как будто умерла для вас… А чья вина? Вашего обожаемого мужа… Немного нужно было добродетели, чтобы не жениться, когда человек принадлежал к этому проклятому заговору. Не отвечайте мне, я вам приказываю…» Даже отец, грозивший проклясть дочь, оказался справедливее и сердечнее: «Муж твой виноват перед тобой, пред нами, пред своими родными, но он тебе муж, отец твоего сына, и чувства полного раскаяния и чувства его к тебе, все сие заставляет меня душевно сожалеть о нем и не сохранять в моем сердце никакого негодования, я прощаю ему и писал это прощение на сих днях».

    «Мои родители думали, что обеспечили мне блестящую, по мнению света, будущность», - писала Мария Николаевна в конце жизни. Считалось, что она вышла замуж без любви. Любовь пришла позже, как часто бывает. «Позднее я в нем полюбила отца  малютки, рожденного мною».

    Едва узнав об аресте супруга, она  едет к нему в крепость. «Последнюю, лучшую сердца любовь в тюрьме я ему подарила! Напрасно чернила его клевета, он был безупречней, чем прежде, и я полюбила его, как Христа…в своей арестантской одежде». Как на истинного патриота, героя, а не просто страдальца смотрит Волконская на осужденного мужа и сообщает ему, что «готова следовать во всякое заточение и в Сибирь».

    Когда  вынесли приговор, Волконский волновался за судьбу жены и ребенка. Он знал, что Трубецкая уже получила  разрешение следовать за мужем в Сибирь, и  спрашивал в письме сестру Софью: «Выпадет ли мне то счастье, и неужели моя обожаемая жена откажет мне в этом утешении?»

    Мария Николаевна тоже готовилась к отъезду и писала мужу: «Твоя покорность, спокойствие твоего ума – придают мне мужество. Прощай, мой дорогой друг, до скорого свидания».

    Тайно от родных обратилась  она к царю с просьбой разрешить  ехать в Сибирь.  Тут «вся  дружно и грозно восстала семья, когда я сказала: «Я еду!» Отец, мать, братья, сестры  восстали против «безумства» Маши. Мешали, как могли, ее отъезду. А отец даже пообещал проклясть, если не вернется через год. Но решение  принято, и  в этом - первое проявление незаурядного характера. И все-таки перед самым отъездом отец, смирившись, послал записку: «…Путь тебе добрый, благополучный – молю бога за тебя, жертву невинную, да утешит твою душу, да укрепит твое сердце».

    Мария Николаевна чувствовала, что никогда больше не увидит отца, что умерла для семьи. Перед отъездом заказала художнику и взяла с собой в Сибирь портреты отца, матери и свое фото с ребенком на руках. Тяжелее всего пришлось расставаться с малюткой - сыном. Встав на колени перед колыбелью, весь  вечер играла с ним.

   Мария  выехала из дома Волконских на набережной Мойки в Петербурге, из той  самой квартиры, где через десять лет поселился А.С. Пушкин. Мне посчастливилось бывать в этом доме (сегодня там музей).  Это было грустное посещение: здесь поэт умирал после дуэли. Я видела кровать, на которой прошли последние часы Александра Сергеевича, посмертную маску…

    Известие о решении женщин ехать вслед за мужьями в Сибирь быстро распространилось среди родственников, друзей, знакомых и незнакомых, получая громкую огласку. В проводах Марии Волконской в Сибирь, которые устроила Москва, проявился «элемент общественной демонстрации». «И сделалась я «героинею дня». Не только артисты, поэты – вся двинулась знатная наша родня;  Парадные, цугом кареты  гремели; напудрив свои парики, Потемкину ровня по летам, явились былые тузы-старики с отменно-учтивым приветом; старушки статс-дамы былого двора в объятья меня заключали: «Какое геройство!.. Какая пора!» – и в такт головами качали…»

    Присутствующий на проводах  брат  Дмитрия Веневитинова вспоминал: «…Но так рано обреченная жертва кручины, эта интересная и вместе могучая женщина – больше своего несчастия…»  В тот вечер среди провожавших Марию Волконскую находился и Пушкин.

    27 декабря 1826 года Мария Николаевна выезжает из Москвы. «…Я отправляюсь сию минуту; ночь превосходная, дорога – чудесная… я счастлива, потому что я довольна собой», - пишет в прощальном письме родным перед самым отъездом.  В дальний путь Марию Николаевну сопровождали  слуга и горничная.

    Волконская и Муравьева едут вслед за Трубецкой, обгоняя в пути некоторых декабристов.

    Шесть тысяч верст дороги. «Крепчали морозы по мере пути и сделались скоро ужасны». Двадцать дней тянулись по сибирским просторам две кибитки Волконской, пока добрались до Иркутска.  Здесь она встретила уже уезжавшую дальше Трубецкую. Распаковывая вещи, к крайнему удивлению обнаружила клавикорды. Тайком Зинаида Волконская прикрепила  их к задку кибитки. Этот дорогой подарок необыкновенно скрасил Марии позже годы ссылки.

  Немало препятствий чинилось властью на пути декабристок в Сибирь. И все-таки одиннадцать проделали то путешествие, которое сам царь считал «ужасным».