Последний бой разведчика

Обессиленный, он полз по холодной земле, разрывая остатки одежды об острые камни, изранив руки, не чувствуя боли, он полз и полз туда, где затаились те, кого всю войну он считал своими самыми злейшими врагами, пришедшими на его землю, чтобы насиловать и убивать.

Силы покидали его. Сколько он уже ползет - минуту, две, пять? Словно змея, он слился с окружающей растительностью, стал частью неживой природы. Изредка впадая в беспамятство, он лежал на спине и смотрел на небо невидящим взглядом, а когда сознание возвращалось, упирался в землю голыми, израненными руками и полз, полз, полз - туда, где окопались гитлеровцы. До укрепленного блиндажа оставалась всего лишь сотня метров, но как тяжело они давались раненому офицеру.

Иногда он замирал, опирался на приклад трофейного автомата, чуть приподнимался и смотрел назад - искал там своих. Не подошли они, не ползут за ним? Но его утомленный взгляд никого не находил. Там, позади него, была все та же бескрайняя степь до горизонта - безжизненная, пустынная. В этом холодном, завьюженном мире был только он и не весть откуда взявшиеся гитлеровцы. Он видел троих, но не был до конца уверен, что их там не больше; и так хотел, чтобы их там оказалось больше - пять, семь, десять, рота! Он даже мечтал, чтобы их там было больше: умирать - так умирать, забрав с собой как можно больше врагов.

Хотелось курить, чертовски хотелось курить. Он не курил уже больше двух недель - с того самого момента, как они зашли в маленький лесной хуторок недалеко от Кривичей и, убив назначенного гитлеровцами старосту, обнаружили у него целый склад патронов, продовольствия, махорки и даже трофейной тушёнки. Но самое главное - нашли карты с интересными и важными пометками.

Курить было нечего, да и опасно – заметят, и тогда все кончено, тогда все пропало, столько сил будет потрачено зря. Если его заметят и убьют раньше, чем он доберется до блиндажа, всё будет напрасно.

"А вдруг она не сработает?" - Молнией пронеслась мысль в голове. - "Что, если отсырела, если взрыватель даст осечку? Что тогда?"

Второй гранаты у него нет, в барабане автомата осталось три патрона, даже ножа - и того нет. Да и не успеет, не хватит ему сил на автомат, какой уж тут нож.

Не с голыми же руками идти против до зубов вооруженных гитлеровцев? А хоть и с голыми! Не отступать же! Бежать обратно и снова неделями бродить по бесконечным белорусским перелескам и болотам, снова голодать, снова прятаться и сутками отсиживаться, боясь шелохнуться, случайно наткнувшись на вражеские группы, убегать, слыша вслед окрики и мат на чужом, таком ненавистном ему языке? Нет уж! Хватит, набегался!

Обычно гитлеровцы, наткнувшись на него в лесу, никогда не преследовали. Стрелять - стреляли, а за ним не шли, может быть, думали, что он хочет заманить их подальше к своим, а там их окружат партизаны и расстреляют.  Кто их знает, гитлеровцев этих, что у них на уме.

Он слышал голоса, они смеялись, гремели жестяной посудой, наверное, обедали. Его всегда поражала их пунктуальность: война войной, а обед - по расписанию.

Русские же обедали тогда, когда позволяла обстановка. Краюха хлеба и снова в бой, и снова бесконечные выстрелы минометов, пулемётные очереди, снова грохот разрывающихся снарядов. Артиллерия лупила не переставая как с нашей стороны, так и со стороны гитлеровцев.

Но у него, пехоты, была своя война, где артиллерии хоть и уделялась значимая роль, но решал всё ближний контактный бой. Артиллерия не брала блиндажи, блиндажи врага брала пехота. Порой дело доходило до рукопашной, и в этом ему не было равных, можно сказать, что он даже любил такие моменты, когда всё решали секунды - прыжок в блиндаж и там, как уж повезет, либо ты, либо тебя, всё просто, честно. Сколько их было: холодных сырых блиндажей, сожжённых хуторов, уже и не перечесть. И никогда он не боялся, не было в нём страха, надо - значит надо!

А сейчас он боялся. После того, как неделями бродил по лесам и болотам, голодал, прятался от полицаев и немецких пехотных разведгрупп, после всего того, что было до злополучного дня, когда их роту накрыла авиация противника и большая часть солдат погибла, а ему, раненому в плечо, да ещё нескольким солдатам удалось убежать в лес до прихода пеших вражеских групп, добивавших раненых за время бомбардировки бойцов.

Потом месяца два они партизанили вместе, пока те солдатики случайно не подорвались то ли на вражеской, то ли на своей мине. Его же Бог хранил.

Сейчас он боялся одного - не дойти до врагов, боялся, что всё будет зря, что так и умрёт он на этой затерянной в бескрайних снегах белорусской земле, а там, совсем рядом, и дальше будут смеяться его враги - враги его Родины.

Он полз и полз, видя перед собой лишь небольшой клочок земли. Сколько прошло времени - час, два? Сколько ему ещё осталось ползти? Он просил у судьбы одного - не дать ему умереть раньше, чем он подберется на расстояние, с которого можно, собрав последние силы, встать и швырнуть во врага единственную свою гранату.

А вдруг не сработает, вдруг отсырела?

Он прогонял от себя эту мысль, а она всё возвращалась и возвращалась, как в летнюю жару назойливая мушка, от которой невозможно отбиться.

Он перевернулся на спину, чтобы восстановить дыхание. До вражеского блиндажа оставалось метров десять, его не заметили, казалось, гитлеровцы вообще не смотрели по сторонам и были полностью уверены, что в этом пустынном уголке уж точно не будет русских солдат. Да и откуда им здесь взяться? Фронт далеко впереди, территория контролируется обученными спецбригадами, а деревеньки и хутора - полицаями из местных, откуда здесь взяться опасности?

Отдышавшись и собрав силы для последнего броска, он приподнялся, отвернул взрыватель, аккуратно переставил его, приготовил гранату.

"Взорвется, не взорвется?" - мысль молнией металась у него в голове.

Он сжал в руке холодную гранату. Всё, что было до этого: сотни километров фронтовых дорог, десятки часов жестоких, кровопролитных боёв, в которых он терял своих товарищей, вся его военная жизнь должна была закончиться здесь и сейчас - уже через несколько мгновений.

А дальше... Дальше уже не его забота, дальше повоюют другие. Смелые, отважные, они пройдут по Европе, по Берлину, они освободят мир от нацизма и фашизма, вернутся домой победителями! Он верил в это, не может быть по-другому!

Он не вернётся.

Да и возвращаться уже некуда. Его деревеньку враги сожгли и сравняли с землёй, мать и сестру то ли убили, то ли увели в плен, судьба их была неизвестна, он лишь знал, что нет у него теперь своего дома, нет плакучей ивы у ручья, нет реки, где мальчишкой любил купаться и ловить рыбу жаркими летними днями.

Ничего у него теперь нет, есть граната, три патрона, и враги.
Сколько их? Три? Пять? Он так хотел, чтобы их было больше.

Ну всё, слишком затянул, так и на последний рывок сил не хватит!

Передернул затвор на автомате, вскочил с земли, сделал два быстрых шага вперёд и оказался над блиндажом.

"Сколько же их там! Пять? Десять? Точно, не меньше десяти," - мысли мелькали одна за другой с бешеной скоростью. В блиндаже он увидел с десяток гитлеровцев. Часть обедали, часть сидели, прислонившись спиной к укреплениям блиндажа и отдыхали.

Никто не успел среагировать на столь внезапно появившегося русского солдата - ободранного, исхудалого, истекающего потом и кровью. Он отпустил гранату.

"Взорвется? Отсырела? Неужели отсырела..."

***

Через много-много лет в белорусской степи поисковые отряды случайно набредут на небольшую гряду возвышений, а там и на военные блиндажи - на общую могилу, в которой будут останки восьми гитлеровцев и одного русского солдата, имя его установить не удастся, при нём не будет ни документов, ни опознавательных знаков, найдут лишь обугленную, отсыревшую фотографию небольшого рубленного домика с плакучей ивой у входа да автомат с тремя патронами.