Папа

      Мама сказала «да». То есть, не так, потому что в самом начале мама сказала «нет». Это было четкое и ясное «нет», прозвучавшее в полной тишине, поэтому сомнений быть не могло. Спорить было бесполезно. И это было до боли в горле обидно, как бывает обидно каждому десятилетнему ребенку, когда ему отказывают в чрезвычайно важном желании. Но мама этого явно не понимала и не намеревалась продолжать говорить на эту тему. Она продолжила пить свой чай. А бабушка, которая сидела рядом и читала что-то, отвлеклась от чтива и упрекнула маму в поспешном отказе. Мол, ну что ты так, это же действительно важно, ты и сама это понимаешь, поэтому засунь свои личные мотивы в комод и разреши сыну это. Вот так это и началось.
      До победного «да» было еще долго. Две недели. Мама кричала и ругалась с бабушкой, иногда даже плакала, но только тихо, чтобы я не услышал. Вы знаете, что это все же страшно, когда ваша мать, безумно сильный и стойкий человек, плачет. Внезапно и как маленький ребенок. Это то, что выходит легче слов, что облегчает ее душу, но ломает мою. Поэтому она плакала тихо. Бабушка не кричала и не плакала, а спокойно приводила доводы, против которых, как говорится, не попрешь. Мать протестовала. Долго и упорно она сопротивлялась, в доме царила атмосфера холодной войны, потому что мама не желала говорить с бабушкой, а та просто не говорила. Но в конце концов это случилось.
      Мама тогда зашла ко мне, слабо и устало улыбнулась и сказала «да».
      - Да, - сказала она тихо. – Можно.
      И я округлил глаза от неожиданности глаза. Я уже потерял надежду на этот ответ, на эти слова, мне казалось, что я ослышался или уже сошел с ума к концу учебного года. Но нет, это было правдой. Мама разрешила мне. Бабушка сказала, что действительно разрешила, пускай ей это далось трудно. Она, как говорила бабушка, такой человек, поэтому такие решения даются ей трудно. Честно признаюсь, что я мало из этого понял. Но кивнул.
      Бабушка умела убеждать. Она всегда говорила тихо, когда на нее орали, поэтому невольно приходилось замолкать и прислушиваться. Она говорила умные и разумные вещи, неприятную правду, ничего не приукрашала. Я любил ее за это. За ее правдивость и сарказм, ее толику ненависти ко всему миру. Она действительно так говорила.
      - Я, - говорила бабушка, - немного ненавижу этот мир.
      Иногда дальше шла причина, почему же она ненавидит его. А иногда нет. Но я все равно ее любил. И она меня.
      Бабушка не совсем была моей бабушкой. То есть, не мамой мамы. Она была сестрой мамы мамы. Жила, правда, у нас, а её собственные дети и внуки - в совсем другом далёком городе. А мама мамы была ворчливой бабушкой. Она жила далеко, готовила невкусно, а в доме ее противно пахло. А еще та бабушка постоянно орала на маму и обвиняла в чем-то. В такие моменты я сбегал во двор. А мама слушала, мама не могла сбежать. Не имела права, как она как-то сказала, потому что ее мать безумно права.
      Когда официальное разрешение от матери было получено, то дело оставалось за малым – выбрать день. Этим занялась мама. Она выбрала день и время, обо всем договорилась. И за это время ни разу не дала слабину. Моя мама была действительно сильной, вот что я думал тогда. И сейчас. И буду думать всегда. Но теперь я знаю, что сила ее была в мастерстве скрывать то, что внутри она уже сломалась давно, а снаружи смогла скрыть это.
      В тот день я надел свой лучший костюм. Мать причесала меня, хотя этого делать не стоило, все равно никакого толку. Я еще внимательно изучил себя в зеркале и тщательно запомнил все детали, которых нет у матери, но есть у меня: крючковатый нос и другой цвет глаз. Надо было запомнить каждую мелочь в себе, потому что мне хотелось собрать паззл.
      Мы вызвали такси. Специально. Мать надела красивое платье, бабушка напудрилась. А я не мог усидеть на месте. Поэтому всю дорогу крутился и смотрел в окно, пытаясь запомнить все, что происходит там, на улице. Но ничего не запомнил, все расплывалось и убегало, все это было бесполезно. От волнения у меня перехватило дыхание, а живот свернуло. В такие минуты всегда думаешь, что ошибся, что не надо было этого делать, но уже слишком поздно.
      Я решил запомнить все. Абсолютно все. Потому что если еще раз зададут сочинение, то я не хочу ударить лицом в грязь. Я тогда опишу этот день, все до мелочей.
      Игорь, мой одноклассник, удивил меня, когда его смутила тема. Мол, что в ней интересного? И никак не мог ничего написать. Ему был предоставлен каждый день его жизни, а он не мог выдавить и строчки. У меня был короткий и неясный отрывок из самого глубокого детства, мне хватило на страницу с лишним. Но я завидовал Игорю. Я тоже хотел, чтобы у меня не было мыслей, чтобы я не знал, что писать. Я хотел, чтобы этого было также много, как и у него, чтобы аж глаза разбегались. Честно, то я завидовал на следующий день каждому своему однокласснику. Все из них описывали свой повседневный день. Я тоже хотел такую реальность.
      Мы подъехали к тому ресторану. Бабушка рассчитывалась, а мама переняла мое нервное состояние. Я взял ее за руку, а она слабо улыбнулась мне, наклонилась и поцеловала в лоб, как всегда делала, чтобы я успокоился.
      - Просто на всякий случай знай, что я люблю тебя, - сказала она, а потом мы пошли в ресторан.
      Я не помню ни то, как мы вошли, ни то, как подошли к нужному месту. Я не помню слов, что сказала мама, а потом и слов бабушки. Я запомнил лишь человека, собравшего паззл. Крючковатый нос и мой цвет глаз. Он улыбался и у него была ямочка на правой щеке.
      В этот миг я понял, что никогда не смогу написать то злосчастное сочинение, как остальные. Мне не хватит сил. Игорю хватит, как хватит и остальным. А мне – нет.
      - Здравствуй, - сказал этот человек, улыбнувшись мне и протянув руку. В голове почему-то отдались слова матери.
      - Здравствуй, - хрипло сказал я, неуверенно пожимая руку. Потом я прокашлялся и повторил уже более ясно и пытаясь унять внутри огромное неизвестно что, которое бушевало и рвало во мне. – Здравствуй, папа.