17. Исступление

После падения Темуко весь крайний юг был за правыми. Они оставляли в городах немногочисленный контингент и готовились к штурму главной цитадели легитимистов. Хотя подготовка шла очень спешно: немедленно после падения Темуко полк Исурьеты был переброшен к Консепсьону. Войска двигались по шоссе О-52, из Чильяна направлялось подкрепление: бой ожидался тяжёлый. Консепсьон был родиной Движения революционных левых и имел сакральное значение – вряд ли его сдадут просто так. Хотя дух неприятеля был поколеблен поражением в Темуко: так коварно и изящно обезглавить противника – разве можно было ожидать этого от «какой-то там» капризной полусумасшедшей девчонки?!..

Если ей теперь не отказывали в интеллекте, то уж двинутой считали безусловно. Слухи об унизительной смерти Пратса-младшего уже пошли гулять среди своих и чужих. Молва распускалась пышным ядовитым цветом.

Пиночет потребовал объяснений. Ничтоже сумняшеся, Марго накатала рапорт о том, как Франсиско Пратс был взят в плен, судим военным судом и расстрелян. Казнь благородная, какой заслуживает офицер, и справедливая, какой заслуживает оскорбивший генерала. Дон Аугусто сведения принял и дальнейших разъяснений не требовал.

О дуэли говорить запрещалось – но всё равно говорилось. Марго успокаивала себя: уж слишком похоже на грубые «страшилки» в характерном стиле, так что - пускай. До капитана Контрерас только через день дошло, что же она всё-таки совершила, и ей стало не по себе. Она хмурилась и сжимала кулаки, вонзая отросшие ногти в ладонь. Но все переживания должен был перебить железный аргумент: пропаганда. Психологический эффект.

В первые мгновения после того, как адъютант выговорил страшные слова, мучительно разлепляя губы, генерал Пратс молчал. Вопрос его тоже прозвучал тихо:

- Как?

В ответ молчание. Его что, не поняли?

- Как он погиб? – повторил Пратс уже громче, настойчиво. Его глаза сверкнули угрожающим, отчаянным раздражением.

Врать ему не смели, увиливать тоже. Передали, как смогли, всё, что было известно и предполагалось о гибели внука. Пратс стоял у своего стола с наваленными на него картами и опасно сдвинутым телефоном. Он молчал и старался дышать. В голове стучали молотки, кровь продиралась по жилам рваными толчками, а в горле разгорелась корявая, жаркая головня.

- Я знал, - тяжело выговорил Пратс, - я понимал... что это может случиться. Такое... бывает. На войне как на войне. Наша задача – сражаться, несмотря ни на что. Не дать фашистам захватить город. Думать сейчас надо только об этом и не щадить себя.

Но, каким бы суровым, отвердевшим голосом он ни произнёс эти слова, а у многих офицеров побежал холодок по спинам. Этим холодком была неуверенность.

Зато Маргариту Контрерас кидало в жар. Она решила обнаглеть окончательно и позвонила главнокомандующему. Пиночет заговорил с ней оживлённым, тёплым голосом, ещё раз поздравил с успехами в Темуко. Марго намекнула, что у неё есть некая «идея» насчёт штурма Консепсьона, на что генерал игриво заметил, что он, в свою очередь, разрабатывает «идею», как бы наградить её. Но тут же посерьёзнел и произнёс:

- Пришлите ко мне майора Бланко, немедленно. Пусть он и докладывает.

- Есть! – бодро воскликнула Марго и бросила трубку.

Конечно же, это не телефонный разговор. Она схватила бумажку и расписала там свои выкладки. Потом отыскала майора, сунула ему записку и сказала, что его срочно требует к себе генерал.

Бланко только туманно усмехнулся: «Что она опять задумала?» - но без лишних слов вынул зажигалку и, расцветши языками пламени, перенёсся в Сантьяго.

По возвращении он, снова усмехаясь, отдал подруге записку от генерала. Та пробежала её глазами, покраснела от удовольствия и возбуждения и наконец-то изложила суть. Бланко слушал, улыбаясь всё шире, а потом в голос расхохотался.

- Слушай, ну ты и чертовка! С тобой служить – одно удовольствие!

Немедленно пришёл приказ об организации диверсионной операции с задействованием специалистов из разных подразделений: снайперов, подрывников, разведчиков.

- А мы успеем? – с сомнением проронил Бланко.

- Придётся, - сквозь зубы пробормотала Маргарита на бегу.

Она, как никогда, ощущала себя не от мира сего. И даже «не от Иного мира». Она выскользнула с орбиты привычных координат куда-то в тёмную, головокружительную стратосферу и неслась с бешеной скоростью. Она пробивала покровы времени, стремясь вместить в сутки сорок восемь часов и порой почти преуспевала.

Именно она стала автором того, что потом назвали «консепсьонской резнёй». Марго и сама признавала тогда и потом, что сработала грубо, нечисто, но оттачивать исполнение было некогда. Вариантов было два, но она решила скомбинировать сценарии - из-за своей всегдашней патологической невозможности сделать выбор. Поэтому два вектора операции развёртывались одновременно.

Нужно было отдать честь обеим группам – часовых они снимали виртуозно. Поэтому до того, как в лётных казармах легитимистов поднялась тревога, многие пилоты были выведены из строя. Да и из жизни тоже. В темноте беззвучно взмывало лезвие, один краткий удар с лёгким хлюпаньем, подушки под шеями расцветают чёрно-алым – вот и уменьшился личный состав на одного, двух, четырёх, шесть... Практически все пиночетисты, участвовавшие в этой операции, тоже были убиты – но ведь и капитан Контрерас предупреждала их, что идут они на верную смерть.

 Неизвестно, повезло ли больше тем, кто штурмовал аэродром Каррьель Сур. Бойцам пришлось ползти по чистому полю – наткнулись они на колючую проволоку, но и она оказалась не сплошной, можно было найти пару лазеек, а в других местах её просто порезали. Сначала всё шло как по маслу. Первых часовых сняли ловко. Но когда пиночетисты уже проникли на территорию, началась перестрелка. Снайперы стали героями дня, славу с ними разделили подрывники во главе с нахальным, хихикающим Кимбли: они занимались подрывом вражеских машин.

При проведении операции правые понесли серьёзные потери, и капитан Контрерас заскрипела зубами. Но делать это стоило бы не ей, а противнику. Главная цель была поражена – авиация легитимистов понесла ощутимые потери в людях и технике. Семнадцать лётчиков было убито, и девятнадцать самолётов взорвано. Сучка Контрерас и тут ударила подло и унизительно – как будто получала от этого особое удовольствие. Узнав об исходе диверсии на подступах к городу, она залилась смехом, напоминавшим ржание молодой английской кобылки, и сладострастно заёрзала по стулу – совсем как при новости о пленении Пратса-младшего. Через несколько часов начиналась атака.

Первыми взревели бомбардировщики. Авиация легитимистов была практически обречена. Воздушный бой над Консепсьоном продолжался практически весь день, но напоминал странную корриду: ведь участь уже была предрешена.

Хотя обыватели этого не знали – некоторые из них продолжали завороженно наблюдать за воздушными дуэлями, погонями и, наконец, избиением. Только когда горящие обломки, как в замедленной съёмке, начали обрушиваться на жилые кварталы, эти любопытные побежали в бомбоубежище. А затем пришёл черёд и бомб, и ракет: генерал Пиночет решил не разочаровывать неприятеля, убеждённого в его особом зверстве, и приказал, если придётся, хоть сравнять Консепсьон с землёй – чтобы потом заново его отстроить. Чистый и непорочный.

Самолёты порхнули серыми ласточками и поманили за собой железных лязгающих зверей – танки, рядом с которыми бежали звери из плоти и крови – солдаты.

Бои за Консепсьон продолжались неделю. За каждый дом, улицу – но в итоге всё свелось к подавлению спорадических очагов сопротивления. Пиночет обрушил на город усталые, но всё ещё злые, бойкие войска. И они смогли перемолоть сопротивление легитимистов: тоже твёрдых, замечательных бойцов... чего же им не хватало?

Марго Контрерас сказала бы: оголтелости. Победить можно лишь безумием и агрессией. Безумной агрессией. Агрессивным безумием.

Её батальон снова отличился в боях, и об этом даже напечатали в «Меркурио». У Маргариты сладко ныло в глубине живота, как на каруселях, она упивалась осознанием: отличили! заметили! Вот как надо воевать. А не так, как этот маменькин сынок Гарретон. Будь она в Генштабе, ох, показала бы... А мужикам заткнула бы рот. Начто генерал, по крайне мере, ведь он бы защитил её?.. И она не видела никаких логических противоречий в своей позиции.

Попытки левых собрать армию на Севере дали немного. Во-первых, основные силы изначально были брошены к Югу. Во-вторых, ужасно не хотелось затевать гражданскую войну по образцу США, в этом был даже какой-то обидный фарс. Противостояние сосредоточилось в столице. Но и здесь пиночетисты после побед на Юге осмелели и начали теснить. Сантьяго горел изнутри – людской ненавистью и возбуждением. Никто не бомбил Кафедральный собор, не взлетали на воздух университеты – но исправно гремели взрывы поменьше, и кипела мясорубка на улицах.

К генералу Пиночету прибыл парламентёр от командования левых. Генерал оставил его стоять и переминаться с ноги на ногу, пока неторопливо, основательно вчитывался в послание на твердоватой, очень белой бумаге. В глазах его всё ярче разгорались многим знакомые хитрые огоньки. А рот раздвигался усмешкой, победной и с трудом сдержанной: широкой, но с сомкнутыми губами. Противник предлагал мирные переговоры.

- Вы слышали?!

Бланко ворвался в комнату, распахнув дверь и устроив вихрь из слетевших со стола бумаг. Майор сиял улыбкой.

- Как вам это нравится? – пропел он с оперной интонацией.

Марго лишь головой покачала, обнажая зубы в ответной усмешке. Бланко любил театральные выходки, но так давно не дурачился. Хорошо, что в её импровизированном кабинете никого больше не было.

- Если я только правильно понимаю вас, Рохелио...

- Враг запросил пощады. Разве не прелесть?

Маргарита хмыкнула.

- Само по себе прелесть. Только что-то подозрительно. Скорее всего, это просто перемирие.

- Да хоть бы и так.

- Неизвестно, каковы их предложения?

- Ну, в первую очередь, прекращение огня. Поговаривают об установлении квот на политическое участие в физическом мире. А так - не знаю ничего конкретного. Я просто примчался сказать, что мы сейчас отправляемся в столицу. Вместе со своими подразделениями, так же, как попали сюда. Переговоры состоятся завтра в Сантьяго, и не где-нибудь, а в Ла-Монеде.

Сердце приятно толкнулось в груди. Как символично - значит, генерала наконец-то принимают всерьёз! Ведь его портрета даже нет в галерее президентов. Так, будто его хотят вычеркнуть, вымарать из истории и чилийской памяти вообще. Наверное, кое-кому это кажется идеальным. Но ничего, ничего. «Он уважать себя заставил».

В воздухе пахло гарью, стены домов были пощерблены, гламурные зеркальные витрины расползлись безобразными трещинами и зияли дырами, рекламные плакаты свисали лоскутами или всё ещё красовались, крича надписями, как бельмо в глазу. Любые краски казались неестественными. Возникало чувство, что цвета померкли. Столица медленно выцветала в чёрно-белые тона. Маргарита заметила, что даже её кожа, по-прежнему нежная и гладкая, становится газетно-серой. 

Но это могло оказаться и иллюзией. Пестроты и движения на улицах было предостаточно. Стрельба прекратилась – на смену им пришли выкрики лозунгов, транспаранты, плакаты и флаги. Войска по приказу замерли – вместо них город заполонили митингующие толпы.

Пока в Ла-Монеде главнокомандующие вели переговоры, роты бойцов обеих сторон были направлены в разные районы Сантьяго. Этот жест был необычен. Он должен был символизировать и добрую волю, и стремление к безопасности. Солдаты Пратса маршировали мимо витрин Лас Кондес и небоскрёбов Провиденсии, а солдаты Пиночета тянулись через низкие, чахлые улочки Ла Виктории и Ло Овалье.

- А здесь всё хуже, чем я думала, - проворчала Маргарита, оглядываясь по сторонам.

- Я здесь раньше бывал, мой капитан, - негромко отозвался лейтенант Альварадо, поглаживая выбритый до синевы подбородок. - В физическом мире тут реально поприличнее... Но здесь же всё «немного слишком».

- И правда, - фыркнула Марго. – Где-то и справедливо. Любишь выставлять себя обиженным и обездоленным? Вот и спи в Ином мире на ссаном матрасе в фанерной халупе!

Альварадо хмыкнул на её грубое замечание – не то одобрительно, не то скептически. Чёрта с два разберёшь.

Так же, как и настрой этих людей. Солдаты вытянулись шпалерами вдоль улицы с красноречивым названием – в честь профсоюзного деятеля Клотарио Блеста (1). Они теснились к низеньким оградкам дохлых палисадничков, едва не насаживались задницами на грязные железные пики: толпа напирала. Шла потоком, как паводок, медленно, текуче, шумела, как горная река. Впереди шагала рослая, коренастая женщина с распущенными тёмными волосами и, размахивая грубым красным платом, выкрикивала:

- Долой войну! Когда мы едины, мы непобедимы!

Ощущение дежа вю. А ещё где-то здесь поблизости есть улица Народного единства.

Её слова подхватывали остальные и гудели новыми выкриками. Под ногами митингующих сновали неумытые черномазые дети – как их только не давили? Но те были ловки, как зверьки – «где наша не пропадала»! Над людскими головами плыли транспаранты с броскими, неровными буквами: «Нет войне!», «За единый народ!», «Мир для Чили», «Долой кровопролитие!», «Остановитесь!..».

Женщин было много. Они не чеканили шаг, но двигались волной, с суровыми лицами, горькими складками между бровей, и молоденькие, и зрелые, в джинсах, майках и застиранных юбках. Донеслось отдалённое лязганье. Оно по цепочке перекатывалось по рядам и наконец зазвучало в полную силу совсем рядом: кастрюли! Ах, как знакомо. Женщины колошматили по пустым кастрюлям поварёшками, лопатками, любыми грязными железяками. Совсем как на демонстрации против Альенде. А потом – против Пиночета.

Марго стало обидно. «Украли» приёмчик! Солдаты тоже стояли с кисловатыми лицами.

Но демонстрантки не обращали на них внимания, в их взглядах светилось вдохновение, будто шествие было концертом, а кастрюли – музыкальными инструментами.

Они были сосредоточены. Это на их плечи ложится бремя войны, это им нечего готовить в этих чёртовых кастрюлях! Хотя иногда количество ртов и уменьшается. Когда их муж или брат не приходит домой. Насовсем. 

Батальон капитана Контрерас тоже поредел после боёв на Юге. В Консепсьоне полегло много ребят: пули, взрывы, разорванная плоть, кишки, кости, животные крики и корчи – всё, как обычно. А эта рисковая затея с резнёй среди вражеских лётчиков? Не вернулся практически никто. И это на её, Маргаритиной, совести.

Но эти – не поймут. «Мы ведь для них убийцы. Которые сами убивают, но будто не несут потерь, нас можно только обвинить, но никак не оправдать... не понять…» - рассеянно думала Марго с неприятным привкусом во рту.

И им, бойцам, непонятно. Никто пока что не выкрикивал оскорблений, не провоцировал, но от толпы исходило плотное, тяжёлое облако тёмной энергии – враждебности, страха, недоверия. Серые мундиры – чужаки. Насколько ещё хватит «приличия»? Капитан Контрерас нервно сглотнула.

Демонстранты запели песню – Виктор Хара или Инти (2). Для неё эти песни были все «на одно лицо». Пусть поют, лишь бы не кидались, как собаки...

Задача её была простой – поддержание порядка, она старалась, надеялась. В том числе на сближение с генералом.

- Альварес, что там за буча?

Последнее время они как-то совсем разлетелись.

- Не знаю, мой капитан. По-моему, просто затор.

Сухо брошенные слова, рука под козырёк, бегом-бегом. В передышках – смутные тени во взгляде. Угрюмость и недовольство - не то ситуацией, не то друг другом.

- Мне это не нравится...

Казалось, стоит остановиться, и можно всё высказать – но мимолётные остановки не приносили облегчения, а ставили в тупик.

- Ну, только этого не хватало!

Слова как-то не находились, позы тела комкались и делались неловкими.

- Так что там?

- Камнями швыряют.

Нет, спасибо. Не надо. Снова отдать честь, развернуться и – бегом.

- Твою мать! «Булыжник – оружие пролетариата...»

- Кто-то из ихних ударил, кто-то из нас прикладом двинул...

- Молодцы!..

Говорят, мысли материальны – обжёг стыд за опасения, а вдруг она своим страхом сгенерировала ситуацию? Тупые мысли, не до них! Марго едва увернулась от камня.

Внутри что-то оборвалось и дрогнуло.

- Держать строй!!!

Кто её послушает, Господи... в бою совсем другое, а против городского быдла... какой солдат его будет уважать?! Какой солдат будет терпеть оскорбления?

Простоволосые тёмные женщины бросались на её бойцов с криками, размахивали когтями перед лицами, равнодушные к своим же мирным лозунгам, к любому самосохранению, они плевались самыми грязными ругательствами, плевали и просто выли в голос. Бойцы гадливо жались, всё не пуская руки в ход, как связанные. Они топтались со смесью жалости и раздражения во взгляде – но последнее стремительно, очевидно возрастало.

А у них даже нет пластиковых щитов, как у карабинеров. Пиночет молодец, выгнал их, как почётный караул, как детки на школьной линейке, ага!..

Маргариту бросила в жар, а в груди разорвался раскалённый шар: ну, мать твою, они и получат!

- Альварес!

- Да, капитан!

- Мы им всыплем!

- Нельзя!

- Заметьте, не мы первые начали, - сквозь зубы процедила Маргарита. Она заметила, что злость как будто склеивала челюсти, не пускала их, стягивала магнитом.

И тут раздались первые выстрелы. Капитан Контрерас инстинктивно навострила уши: откуда? Тяжело разобрать. Но кажется, не из строя...

Следующий развеял сомнения. Сержант в паре метров от неё качнулся от толчка, охнул и сполз по забору. Он схватился за живот, а отнял руку – из пригоршни полилась кровь, как сок черноплодной рябины. Это был её старый знакомый, Васкес, с ним они когда-то бились в Вальпараисо.

- У этих сук оружие!

- Огонь!

Она так разъярилась, что не помнила - крикнула она или кто другой. Весь рот забило ватой, гнев душил и отравлял каждую мышцу.

Началась свалка и грызня – иначе это нельзя было назвать. Из рядов митингующих полетели бутылки с зажигательной смесью, рабочие парни с палками арматуры налетали на солдат, не успевших выхватить пистолет. Хотя эту дурь они скоро бросили – что там пистолеты! Послышались первые очереди. Раздались протяжные стоны, вопли, маты, кого-то в потной майке, а кого-то в мундире подмяла толпа.

Бойцы сомкнули строй и ожесточённо пытались стиснуть бушующую, тёмную массу с двух сторон улицы. Но тут народ показался на крышах. Стрелять стали с домов и сараев – и это стало последней каплей.

- Разнести нахер! Спалить этих чертей! – завопила капитан Контрерас и выстрелила - не в воздух - она не дошла до такого идиотизма – а в мужика на крыше с самодельным обрезом. То ли с перепугу, то ли она попала – но он повалился, как болванчик в тире.

На асфальте уже горели покрышки, застилая копошащуюся людскую реку чёрным, смрадным чадом. Послышался кашель: люди судорожно глотали дым в порыве драки. «Сам Бог велел», - мрачно подумала Марго и скомандовала:

- Огнемёты к бою!

Они их достали в Консепсьоне, когда раздраконили вражеский склад. Майор Бланко любезно разрешил прибрать ей это романтическое оружие в качестве трофея.

Огненная струя рассекла улицу надвое, и даже стоящий гам насквозь прорезал нечеловеческий вой - в разные стороны рванулись пылающие фигуры. Вокруг них мигом образовывалось пространство, хотя б минимальное – никто не хотел зацепить на себя пламя. Нескольких из пострадавших прибили к земле и быстро накрыли какой-то рванью. Однако это слишком, решила Марго, попугали и хватит:

- Халупы их палите! – крикнула она, и прожорливые огненные струи перекинулись на бараки, шалаши, халупы, домики – красный петух расправил крылья в Ла-Виктории! Занялось зарево, сами солдаты уже жмурились, надсадно кашляли, утирали слёзы – но не пока не уходили. Толпа дрогнула. И флаги, и плакаты, и транспаранты падали на землю, как знамёна разбитой армии. Послышался плач, и женский, и детский: гибли жилища, весь жалкий скарб, нажитый годами унизительной, тяжёлой жизни. Нет, военные – и вправду палачи!

Но ничего не попишешь – и люди в обносках разбегались от других людей, в серых мундирах, куда глаза глядят, неслись в соседние кварталы напуганным овечьим стадом.

Маргарита закинула за спину автомат и выбежала из-за мусорного бака – так, теперь вроде не стреляют! А хоть бы и стреляли. Она ощущала себя неуязвимой – невесомой, не устающей, другой – поднявшейся над этим сраным люмпенским городом, сильной, весёлой и яростной, по ту сторону добра и зла. Какой к чёрту, мир, им не мир нужен, а победа!

Она заметила в отдалении юношу и девушку. И снова, снова накрыло чувство дежа-вю.

Эти двое прятались за баррикадой из покрышек и оттуда продолжали стрелять: он из пистолета, она из дробовика. Ах, бойцы до сих пор обделили эту парочку вниманием!

И тут снова у Маргариты даже зазвенело в ушах, всё нутро задрожало – так иногда бывало в Ином мире, когда приходила Догадка или Знание. И здесь она – её пронзило узнавание.

- Эй, Рохас! – заорала она.

Парень дёрнулся и резко обернулся. Порыв горячего воздуха шевельнул пышный волнистый чуб. Его спутница обернулась тоже: круглолицая, с разметавшейся чёрной гривой.

Секунды тянулись медленно. Все участники немой сцены поняли, что происходит – и что означает происходящее.

- Много нафоткал? – издевательски прокричала Марго.

- А ты нас не забыла! Палачи не забывают! – ответила ей девушка, сузив раскосые кошачьи глаза.

У Марго на секунду вышибло дух, когда она прыгнула в сторону и кувыркнулась через голову, она с непривычки всё равно ушиблась, содрала кожу – но выстрел проремел впустую. Зато она гаркнула:

- Огонь!

И её солдат отреагировал мгновенно и очень буквально: баррикаду вместе с парочкой накрыло потоком пламени, и над улицей понёсся новый крик и запах горелой плоти.

- Ты, рядовой, прожарь хорошенько! Ведьмы должны гореть в аду! – хохоча, орала капитан Контрерас, вскочив и отряхивая свой замызганный, рваный, в гари и грязи, мундир.

Родриго Рохас, девятнадцатилетний фотограф из эмигрантской семейки, Кармен Кинтана, «фея трущоб», социальная активистка. Он погиб, она выжила. Он и она участвовали в беспорядках после кризиса 1982 года. Были арестованы военными. Говорят, солдаты их избили, подожгли и бросили в канаве подыхать – теперь уже никто не знает, историки пишут разное. Но эти двое стали героями «резистанса», знамёнами левизны и «прогрессивного человечества», «жертвами диктатуры» - да, действительно, она помнила их, помнили все.

Зато теперь они оба в Ином мире уничтожены.

Теперь их никогда. Никто. Не вспомнит.

Капитан Контрерас отдышалась после хохота и принялась собирать своих солдат. И ей плевать, если потом её кто-то в чём-то обвинит. Напросились! И, как говорится, гори оно всё синим пламенем.
_______________________________
1) Клотарио Леопольдо Блест Риффо (1899-1990) – чилийский профсоюзный деятель, основатель нескольких общественных организаций, в том числе причастен к созданию Движения революционных левых и к борьбе за права человека.
2) Виктор Лидио Хара Мартинес (1932-1973) - чилийский поэт, театральный режиссёр, певец, танцор, политический активист левых взглядов. Вскоре после восстания 11 сентября 1973 г. казнён.
Инти-Иллимани - Латиноамериканский фольклорный вокально-инструментальный ансамбль из Чили. Является исполнителем многих протестных песен, в частности «Venceremos» и «El pueblo unido jam;s ser; vencido»