Глава VII. Эллинский Рим

               

 Римская провинция Ахайя. Город Коринф.
 Весна 810 года от основания Рима
 (57 год нашей эры).

               
 
        Пока Менипп терзался своими любовными переживаниями и проводил очередную ночь без сна и во власти чарующих и одновременно изматывающих его тело и душу видений, в здании курии на площади храма Юпитера Капитолийского в своем кабинете некий городской чиновник тщательно копался в свитках и грудах вощеных табличек.
      Как это обычно бывает, его кропотливая работа заняла куда больше времени, нежели он планировал изначально. Но зато теперь Аристокл знал довольно немало об исчезнувших в городе людях и вполне мог уже сделать некоторые обобщения. К счастью, дотошный и грубый римский чиновник не вмешивался в его работу – вместе с Перантом Корнелиан с головой ушел в поиски пропавшего римского публикана, и не интересовался изысканиями коринфского парафилакса. Этот маленький штрих даже порой задевал самолюбие Аристокла – его не оставляла досада из-за того, что квестор демонстративно игнорировал участь всех пропавших коринфян, кроме одного только из них, имевшего римское гражданство. Ну и ладно, успокаивал себя парафилакс. В конце концов, он старается вовсе не для проконсульского квестора, а для своего родного города, для своих сограждан, для себя…
      Так каков же результат его долгих и тщательных поисков?
      Аристокл ужаснулся, увидев, сколько в Коринфе пропало людей, причем самым непонятным образом и всего лишь за последние несколько лет. Правда, некоторые из них потом обнаружились, целые и невредимые, однако таких было явное меньшинство, и мотивы их исчезновений ничего общего между собой не имели – это были личные дела каждого из них. Пропавшие же бесследно так и оставались потерянными, и это были только те, о ком заявляли их родные и близкие; количество же тех исчезнувших, об участи  которых никто не беспокоился, естественно, никакому учету не поддавалось.
     Аристокл в который раз перечитывал для себя список имен, которые он насобирал из разрозненных записей, что оставили после себя его предшественники. Эвритион, медник, 28 лет… Анаксандр, подмастерье оружейника, 19 лет… Никагор, вазописец, 32 года… Феохрест, поэт и грамматик, 23 года… Феликрат, сын кузнеца, 17 лет… Клеон, горшечник, 30 лет… Макартат, легионер когорты ауксилиев, 24 года…
    Разные люди, ведшие этот учет на протяжении последних трех-четырех лет, делали это важное дело каждый по-своему. Кто-то просто фиксировал имя, возраст и род занятий. Кто-то записывал также обстоятельства, при которых пропал тот или иной человек, где и когда видели его в последний раз, где и когда велся поиск, если он вообще велся, и т.д. Особенно тщательно такие записи делал Эвтимен, парафилакс, предшествующий на этой должности Аристоклу и сам непонятным образом исчезнувший, не оставив и намека, куда он мог отправиться. Однако именно его записи, хоть и разрозненные, по сравнению с другими были в определенной мере информативными. Так, в части, относящейся к исчезновению Клеона, горшечника, чья лавка располагалась на углу агоры близ часовни Артемиды и Диониса, бывший парафилакс отмечал, что спустя два с половиной месяца после его исчезновения подобным же странным образом пропала и его жена; относительно Макартата, легионера ауксилиев, пропавшего незадолго до исчезновения самого Эвтимена, парафилакс подробно записал его особые приметы: рост свыше четырех локтей, могучее телосложение и, пожалуй, главное – отсутствие на правой руке «бесстыдного» пальца, некогда откушенного волком так, что оставалась лишь одна фаланга. Записал Эвтимен и прозвище, данное Макартату товарищами по службе – Эпимед.
   Запись же об исчезновении самого Эвтимена внес Перант, какое-то время формально исполнявший должность парафилакса до назначения Аристокла. Он же записал и приметы своего бывшего патрона: возраст 42 года, выше среднего роста; волосы темные, до плеч; крепкого телосложения; короткая, слегка вьющаяся борода; и примета особая – на лбу довольно глубокий шрам, пересекающий лоб наискось от правой брови вверх и уходящий под кромку волос…
    Сам же Аристокл внес в этот общий список и публикана Галерия Прокула, неизвестная участь которого вызвала вмешательство в дело о коринфских исчезновениях самого проконсульского квестора.
    Теперь вновь избранный парафилакс задавался вопросом: что общего могло быть у всех этих совершенно разных людей?
     Сам собой напрашивался неутешительный вывод: практически ничего. Все пропавшие были разного возраста, принадлежали к разным сословиям, занимались различными видами деятельности. Среди них попадались как семейные люди, так и одинокие. В основном пропавшие люди принадлежали к эллинам, хотя Аристокл заметил среди них и несколько сирийцев, египтян и даже одного нубийца. Однако, это было вполне понятно: всё-таки Коринф – город прежде всего эллинский, пусть даже и сильно романизированный. В своей жизни пропавшие люди вряд ли хоть в какой-то мере знали друг друга. Никаких общих дел они однозначно не имели, равно как и не имели каких-либо общих интересов.
    Если всё же и было у пропавших людей нечто общее, то исключительно одно: все они – мужчины либо молодые, либо в расцвете лет. В списке значилась лишь одна исчезнувшая женщина – жена горшечника Клеона, хотя, конечно, на самом деле таких пропавших женщин могло быть много больше, только вот в список Аристокла они не попали. Самому младшему из мужчин было 16 лет, старейшему – 49. Древние старцы, как и желторотые мальчики-подростки, в списке отсутствовали. Судя по крайне лаконичным сведениям обо всех пропавших, не было среди них и немощных, убогих, больных. Что это: случайность или же у похитителей существовал некий отбор? Но если этих людей похищали ( а парафилакс всё более склонялся именно к версии похищения), то наряду с отбором должна была также существовать и какая-то отработанная методика похищения.
     В самом деле – каким образом возможно похитить взрослого мужчину прямо на улице, средь бела дня, не привлекая внимания окружающих? Сделать такое открыто совершенно нереально – он непременно окажет сопротивление, поднимется шум, сбегутся люди… Это понятно. Но гораздо эффективнее использовать для такого похищения женщину! Ведь редкий мужчина, особенно если он силен, здоров и нестар, сможет пройти мимо заговорившей с ним привлекательной женщины…
    Корнелиан сказал, что проститутка может послужить приманкой.
    Несомненно, квестор был абсолютно прав. Примерно так же рассуждал и Эвтимен, узнав от случайного свидетеля, что разыскиваемый им легионер Макартат беседовал на улице с женщиной. А потом – бесследно исчез. И Эвтимен справедливо полагал, что, найдя эту таинственную женщину, он сможет найти и самого Макартата…
    Но эту женщину бывший парафилакс так и не нашел. А может быть, всё-таки нашел? И как раз этим обстоятельством объясняется его собственное таинственное исчезновение?
     Аристокл поднялся со своего рабочего места и подошел к окну. Он долго всматривался сквозь стекло в темноту весенней ночи. Агора была пустынна, нигде никакого движения, лишь временами проходят группы вооруженной ночной стражи, озаряя ночной мрак зловещим светом факелов… Давно уже пора было отправиться домой, но сегодня парафилакс явно засиделся за своей работой. Подняв старые, казалось, давно ставшие бесполезными сведения, он непроизвольно получил в какой-то мере полную картину некоего страшного и таинственного преступления, с подобным которому ему еще сталкиваться никогда не приходилось.
     Теперь ему представлялось вполне очевидным, что в огромном и многоплеменном городе на протяжение последних трех-четырех лет регулярно происходят похищения молодых и здоровых мужчин. Кем именно, как и с какой целью – остается неизвестным. Возможно ли, что в Коринфе существует подпольное логово каких-то таинственных работорговцев, организовавших скрытую охоту за людьми? Прямо здесь, в столице провинции, под носом у самого римского проконсула? От этой мысли Аристокла тотчас бросило в жар… А может быть, дело еще серьезнее? Что, если этих мужчин похищают служители какого-то тайного, давно запрещенного в империи религиозного культа? Ведь нынче в империи Рима всяких иноземных культов – не счесть. И очень может быть, что похищаемые мужчины тайно приносятся в жертву какому-нибудь древнему божеству, скрывающемуся под личиной официально признаваемого бога! Или скорее – богини, коли речь идет о мужчинах… И тогда вполне вписываются в такую схему женщины определенного ремесла: некоторые девушки из домов порне могут быть связаны с тайными агентами такого вот полулегального или подпольного религиозного культа; они вылавливают подходящих мужчин на улицах и по месту своей работы; во время любовных утех подсыпают им какую-нибудь дрянь в питье ( это может быть некое снотворное или даже парализующий яд), а потом зовут своих сообщников, которые приходят и забирают жертву, впавшую в беспомощное состояние… Что происходит с ними дальше – известно только вездесущим богам, и ясно одно лишь – с ними происходит нечто страшное. И видимо, не случайно для подобной тайной охоты выбран Коринф, население которого давно перевалило за полмиллиона! Кто хватится нескольких десятков или даже сотен людей, пропавших в этом гигантском человеческом скопище? А список, полученный парафилаксом Коринфа в ходе его кабинетных изысканий, на сей момент не насчитывал и сотни имен. На фоне общего числа коринфских граждан всех категорий и сословий – поистине капля в море! Так что расчет похитителей был абсолютно верен… Особенно, если учесть, что этот список наверняка содержит имена далеко не всех жертв, и большая их часть остается попросту во мраке неизвестности.
       И тем не менее – благодаря родным пропавших; неравнодушным коринфянам, заметившим странное исчезновение соседей или знакомых; добросовестности некоторых стражей порядка – благодаря бдительности всех этих граждан сам факт регулярного исчезновения людей в огромном городе удалось-таки обнаружить.
       Аристокл еще раз бросил взгляд на лежащий на столе список. За каждым из этих имен таится чья-то судьба, доселе неизвестная, но явно трагичная. И это всё – люди, его сограждане, которых он призван по долгу своей общественной службы оберегать и защищать! В любой день, в любую ночь такое может случиться с каждым коринфянином, независимо от его звания и общественного положения. От страшной участи стать жертвой таинственных похитителей (и явно – убийц!) не защищен никто. Пусть список пока еще относительно невелик, однако он уже достаточно обширен, чтобы стал совершенно очевидным простой факт: все эти исчезновения списывать на счет случайных обстоятельств больше нельзя. Коринф обрел свою – страшную и зловещую тайну. И ее необходимо раскрыть.
      Аристокл резким ударом поставил свой сжатый кулак на пергамен, развернутый на столе, и снова взглянул через окно на простирающийся в ночи притихший город. Как странно и страшно осознавать, что в такой тихой, мирной и теплой ночи притаилось некое жуткое чудовище, в утробе которого бесследно исчезают люди! Что же это за напасть, откуда и когда оно здесь появилось, это жуткое порождение Эреба?
     Он, Аристокл, сын Горгия из коринфского рода Эвнеидов, гражданин славного города Коринфа, сегодня дает самому себе нерушимую клятву: кем бы ни оказалось это доселе неведомое чудовище, он будет его искать и преследовать, пока не найдет и не уничтожит. И он не оставит своей должности, пока  не положит конец этому ужасающему городскому кошмару.
    Пусть только родные боги пошлют ему удачу, упорство и терпение…

***

   Менипп забылся тяжелым, похожим на обморок, сном только под утро. Пробудился ликиец довольно поздно. И сразу с огромным облегчением вспомнил о том, что сегодня в школе нет занятий. Философы устроили выходной себе и своим ученикам. И это значит, что сегодня ему совсем необязательно посещать гостеприимный дом Архогора. Нет, если он желает и в этот день постигать философскую премудрость, то разумеется – он волен прийти туда и провести там сколько угодно времени: к его услугам и богатая хозяйская библиотека, и конечно, те из старших товарищей, кто пожелал и в этот день остаться в доме, чтобы и дальше наслаждаться упражнениями в области высказывания и обсуждения мудрых мыслей. Однако Менипп был далек от подобных устремлений. Киниска и только Киниска – лишь она одна оставалась владычицей его сердца и его мыслей. Ему была нужна только Киниска… и Менипп хорошо понимал, что путь к ложу и сердцу Киниски лежит только через его друга Сострата. Без его помощи он едва ли добьется хоть одной встречи с желанной ему гетерой. Пусть не сразу, пусть ему понадобится какое-то время, чтобы научиться определенным правилам поведения, но и в этом ему также необходима помощь Сострата. Стало быть, сегодня путь его лежал именно к Сострату! Тем более, что сам Менипп чувствовал себя в его компании всегда очень свободно и непринужденно – даже любовная тоска куда-то временно отступала.
 Солнце стояло уже высоко, когда Менипп начал свои утренние сборы. В доме со всех сторон слышалась суета и возня жильцов: кто-то готовил пищу, кто-то увлеченно занимался сверлением и пилением, обустраивая свое снимаемое жилище, кто-то громко переговаривался с соседями. С точки зрения звукоизоляции большой дом скорее напоминал гигантское решето, и его внутренние перегородки отнюдь не создавали серьезного препятствия для громких звуков.
  Воспользовавшись старым осколком зеркала, которое он извлек из своей дорожной сумы, Менипп тщательно побрился с помощью острой бритвы и особого пенящегося состава из душистых трав, затем умылся возле лутерия. Снова ему пришлось отметить про себя, что уровень воды в бачке этого сооружения неумолимо понижается, что напоминало о необходимости в самом скором времени позаботиться о доставке воды в ценакулу. Однако Мениппу сейчас вовсе не хотелось думать о грустном. Впереди был свободный день, его наверняка ждало какое-нибудь веселое мероприятие, и портить с утра настроение совсем не хотелось. Так что не сегодня…
На лестничной площадке он почти сразу столкнулся с небольшой группой людей, которые поднимались ему навстречу и тащили на себе нехитрый домашний скарб. Менипп сразу же догадался, что перед ним – новые жильцы, которые въезжают в снятое жилище. Впереди выступал худощавый мужчина лет сорока с бледным, невыразительным лицом; он с натугой тащил на спине сразу два тюка с семейными пожитками. Ноша явно была тяжела для него, да и любому оказалось бы непросто тащить такую тяжесть аж на третий жилой этаж, а потому на домотканной тунике мужчины тут и там выступали темные пятна свежего пота. Несколькими ступенями ниже за ним по лестнице поднималась молодая девушка среднего роста, тоненькая, изящная, с прекрасными белокурыми волосами, собранными в скромный пучок на затылке. Ее голубые глаза были широко раскрыты, словно в испуге. При взгляде на уступившего ей дорогу Мениппа в этих глазах промелькнул мимолетный интерес, который, однако, тут же сменился грустным безразличием, едва только девушка тенью прошла мимо него. В тонкой бледной руке девушка несла плетеную сетку с хлебом, а другой рукой прижимала к груди увесистый кувшин с отбитой ручкой. Ноша вообще была не так уж тяжела, однако для такого нежного и тонкого создания даже этот груз был явно непосилен, и милое усталое лицо девушки омрачала застывшая на нем страдальческая гримаса.
Проводив ее взглядом, Менипп повернул голову к тому, кто замыкал это довольно печальное шествие. То была женщина громадного роста; она тащила на спине огромную амфору, наполненную, видимо, съестными припасами долгого хранения, - тащить подобный сосуд на третий этаж было впору двоим-троим крепким мужчинам! Однако могучая матрона уверенно справлялась с этим нелегким делом. Лицо ее было опущено, и спутанные космы темных, почти черных волос спадали на грудь, выступавшую под бледно-зеленой тканью хитона двумя покатыми буграми. Обе руки мощной женщины были закинуты за спину – ими она удерживала амфору на своей спине с помощью толстой веревки, обмотанной вокруг горловины сосуда.
  Менипп невольно подивился на огромную мощь ее рук и на блестевшие от пота внушительные предплечья женщины-гиганта! Ликиец также заметил, что к поясу ее еще приторочена железная печка, при каждом шаге великанши ударяющаяся об ее литое необъятное бедро. Она прошла мимо Мениппа, бросив на него беглый взгляд живых и любопытных глаз и едва не придавив его к грязной стенке своей неподъемной амфорой, размеры которой были таковы, что в ней легко мог бы спрятаться взрослый мужчина.
  Пропустив наверх эту примечательную процессию, Менипп помедлил секунды две, а затем устремился было дальше вниз по ступеням, но тут же был неожиданно остановлен бесцеремонным окриком женщины с амфорой:
   - Эй, парень! Ты, конечно, не слишком спешишь?
  Ее голос, звучный и грудной, громовым раскатом разнесся по всей лестничной клетке. Менипп невольно замер посреди лестничного пролета, слегка оглушенный этим не слишком вежливым обращением к себе. Тон, каковым женщина разговаривала с ним, ему сразу же не понравился. Однако ликиец каким-то внутренним чутьем осознал, что он поступит благоразумно, если ей ответит.
  - Очень спешу… - сказал он, исподлобья глядя на великаншу с нижних ступеней лестничного марша. – А в чем дело?
  - В чем дело? – переспросила она, пренебрежительно взирая на него с высоты лестничной площадки, помноженной на ее весьма внушительный рост. – А вот в чем: там на улице, стоят лежанка и старый армариум… ну и еще кое-какой скарб валяется. Их охраняет мой свёкор – он слишком стар и немощен, чтобы самому тащить весь это хлам вверх по лестнице. Я вижу, ты силен и крепок; не поднимешь ли хотя бы самое тяжелое на третий этаж, чтобы я лишний раз не спускалась во двор и не надрывалась под непомерной тяжестью? Я и так уже едва не сдохла под этой тяжеленной амфорой.
    Мениппу мгновенно всё стало ясно: перед ним – «долгожданное» семейство старого ритора Зенона, прибытия которого тот с нетерпением ожидал со дня на день. Всё совпадало: мужчина – это его сын (не зря же Менипп при первом же беглом взгляде на его лицо подсознательно уловил некоторое сходство с лицом Зенона!), бледная худенькая девушка – его дочь,  а сам он сейчас удостоился разговора ни с кем иным, как с его невесткой, супругой его сына! Только Менипп никак не мог представить себе, что невестка старого ритора окажется столь колоритной с виду женщиной…
Менипп испытал чувство досады: к нему обращались с вполне невинной просьбой, хотя и довольно бесцеремонно; но обращалась женщина, а ликиец не привык отказывать женщинам в подобных вещах. Но с другой стороны, женщина была не из тех, чьи просьбы, да еще высказанные подобным тоном, хотелось выполнять, что называется, сходу. Ее слишком вольное обращение к молодому незнакомцу вызывало у Мениппа неприятие и раздражение. И вообще, Менипп привык к тому, что если присутствует мужчина, то женщине подобает вообще помалкивать, пока не спросят ее мнения. Однако сын Зенона ничуть не смутился от того, что его жена затеяла прямо на лестнице разговор с чужим мужчиной. Он молчал, как рыба.
 Кроме того, Менипп не зря вырядился сегодня в одежду, подаренную Состратом, и в его планы вовсе не входило таскать вверх по лестнице чью-то старую мебель. Ликиец совершенно не хотел подвергать свой чудесный паллий или же тунику риску – ведь их легко можно было порвать или запачкать.
 - Раз у вас самих не хватает сил, - заметил Менипп весьма нелюбезно, -
почему бы вам не нанять носильщиков? Позвали бы скопариев, они вам занесут всё, что угодно и куда угодно. У меня лично нет никакого желания таскать на себе ваши пожитки. И времени на это тоже нет.
     - Благодарю за ценный совет, - отвечала женщина-исполин, - вот только лишние деньги на носильщиков у меня не водятся. Да и вещей не так много, чтобы из-за них связываться со скопариями. Просто я подумала, что такой видный и благородный с виду молодой человек, как ты, не оставит без внимания кроткую просьбу и, конечно, поможет двум бедным женщинам, приехавшим издалека… Неужели это для него столь тяжкий труд, что его приходится так долго обсуждать, да еще брать за него плату? Или же в Коринфе не осталось больше истинных мужчин?
      Она чуть склонила массивную голову к своему могучему плечу и странно улыбнулась Мениппу. Ликийца охватил жар – эта ее улыбка неожиданно обожгла его, как огнем! Он внезапно ощутил, что поступит по-скотски, если не откликнется на столь пустяковую просьбу. Менипп не ответил ничего, он резко отвернулся и заспешил вниз по лестнице. Похоже, эта здоровячка привыкла всеми вокруг  командовать, однако она вовсе не чужда и женского кокетства, охотно применяя и его, если не срабатывает способ обычного грубого давления. Да ну ее к Орку! Но помочь всё-таки следует: семейство Зенона, соседи как-никак, у которых он к тому же на субаренде! Мало ли, чем потом обернутся их отношения – а вдруг и ему придется обращаться к Зенону с какой-нибудь просьбой?
      Во  дворе он действительно увидел Зенона, стоявшего возле сваленных прямо на земле предметов мебели и нескольких мешков. Менипп сдержанно поздоровался с ритором.
    - Доброе утро, Менипп, - отозвался на приветствие старик. – Вот, наконец и приехали мои домочадцы… Я не счел себя вправе беспокоить тебя, мой друг, просьбами о помощи, у тебя ведь свои дела, уж мы как-нибудь сами.
    Ритор говорил сбивчиво и виновато, как бы извиняясь, но Менипп не был склонен замечать его смущения: молодой ликиец был раздражен и крайне раздосадован.
   - Благодарю тебя, Зенон, - сказал он, не глядя ритору в глаза, - однако твоя невестка сама всё решила за тебя: встретив меня на лестнице, она тут же приспособила меня себе в помощники. Так что лучше бы ты заранее сам меня предупредил, и я бы куда охотнее пришел на помощь тебе по твоей личной просьбе, нежели уступая давлению твоей наглой и болтливой родственницы.
    - Ох, уж эта Юлиана! – горестно вздохнул Зенон. – Прости, дорогой Менипп, однако вежливость никак не относится к числу ее достоинств…
   - Я это заметил, - сухо отвечал Менипп.
   - Если тебе трудно, или ты торопишься, то иди, куда тебе нужно, я никоим образом не обижусь, - смиренно сказал старик. – Я вижу, что ты сегодня собрался на какой-то праздник, и понятно, что ты совершенно не расположен таскать чье-то барахло. Об этом можно судить по твоему изысканному одеянию, в котором я сегодня вижу тебя впервые...
   - Ты очень наблюдателен, старина, - с едкой усмешкой заметил Менипп, - но твое сожаление запоздало. Я согласился помочь, стало быть, помогу – дело-то не стоит выеденного яйца! А ты, если не затруднит, лучше подержи пока мой паллий…
     Менипп снял с плеч свой белоснежный паллий и отдал его ритору; Зенон принял ценную одежду с таким благоговейным видом и так бережно, что Мениппу сделалось стыдно и за свою раздражительность, и за собственную резкость.
     Высокий и сильный, Менипп играючи подхватил в обе руки складную кровать и переносной столик, а затем вернулся на лестницу. Тащить обе эти вещи сразу было не слишком удобно, но ликийцу хотелось поскорее покончить с этим неприятным для него делом. И стол, и складное ложе он благополучно доставил на третий этаж прямиком в ценакулу, где девушка в изнеможении сидела на свернутом тюке, свесив руки, а огромная женщина стояла посреди комнаты, на стенах которой был изображен пейзаж.
     - Вот сюда! – повелительно сказала она, едва только Менипп появился в дверном проеме. И снова Менипп почувствовал себя этаким скопарием, общественным рабом, случайно пойманным на улице и принужденным таскать наверх эти чертовы вещи.
     Скрипнув зубами от досады, он молча занес в комнату мебель и поставил ее предметы посреди помещения.
   - Где твой муж? – угрюмо обратился он к великанше.
   - Где-то здесь, - небрежно отвечала она. – А зачем он тебе?
   - А затем, что ваш армариум я в одиночку не потащу, - резко заметил Менипп. – Если хочешь, чтобы я помог, присылай своего мужа вниз.
     Юлиана смерила Мениппа полупрезрительным холодным взглядом. Не дожидаясь ответа, Менипп направился к выходу в коридор. На пороге он задержался и полуобернулся:
    - Поторопись, я долго ждать не собираюсь!
    - Ладно! – отозвалась женщина вызывающим тоном.
   Менипп не успел еще выйти в коридор, как услышал ее грубый окрик:
    - Эй, ты!
   Он невольно вздрогнул, подумав было, что она так обращается к нему, и твердо решив не оборачиваться на подобный зов. Однако в следующую секунду ему стало ясно, что таким окриком  женщина-гигант подзывает своего мужа.
     Находясь уже в коридоре, Менипп услыхал, как Юлиана говорила своему супругу, не замедлившему предстать перед ней:
    - Быстро иди за этим парнем во двор! Надо поднять этот дурацкий ящик, над которым вечно так трясется твой отец. Да пошевеливайся, если не хочешь сам в одиночку тащить его на своей спине!
    Менипп только головой покачал и поспешно направился по лестнице вниз. Ему хватило времени не более получаса, чтобы сообразить, кто в этом семействе главенствует, и с кем ему впоследствии скорее всего придется иметь дело по всем хозяйственным вопросам. Ликиец даже сразу не понял – то ли ему недоумевать, то ли возмущаться…
      Во дворе он подошел к армариуму, который бдительно продолжал охранять старик Зенон, державший в руках паллий Мениппа таким образом, как будто боялся ненароком запачкать его об самого себя. Армариум был высотой примерно в человеческий рост и с тонкими стенками; Менипп мог бы легко поднять его и в одиночку, однако ему вовсе не хотелось подвергать риску свою прекрасную тунику, да и ветхим слишком выглядел этот предмет – того и гляди развалится прямо у него на спине! К тому же – с какой стати Менипп должен вообще этим заниматься? Пусть мужик этой здоровенной грубиянки сам как следует поработает… в конце концов, это его скарб, а не Мениппа.
     Вышедший вслед за Мениппом сын Зенона молча подхватил армариум за верхнюю полку, Менипп взялся за ножки, и оба понесли мебель ко входу. Ритор остался сторожить оставшиеся мешки и пару небольших узлов.
   На лестничном пролете Менипп не удержался и спросил:
   - И давно ты женат на этой самой… Юлиане?
   - Пятый год, - мрачно буркнул сын ритора.
   - Я что-то не понял: ты ей муж или раб? – с усмешкой спросил Менипп.
    Глаза мужчины недобро сверкнули.
   - А тебе какое дело? – злобно отозвался он.
   - Мне? Да, собственно, никакого…
   - Ну, и нечего лезть с расспросами!
   - Хорошо, хорошо! – примирительно сказал Менипп. – Прости, если что…
  Оба мужчины молча втащили шкаф на третий жилой этаж (а фактически – на четвертый) и аккуратно внесли его в ценакулу, где Юлиана указала им место установки сего предмета. Когда армариум был установлен в комнате, сын Зенона тут же куда-то исчез, и Менипп остался в обществе двух женщин. Однако его это обстоятельство никоим образом не волновало.
    - Ну всё, мне пора! – бодро заявил он, отряхивая ладони. – Рад был помочь «двум бедным женщинам».
    - Так это ты и есть наш субарендатор? – вдруг спросила великанша с заинтересованной улыбкой.
    - Похоже на то, - сквозь зубы отозвался Менипп. Никакого повода для радости ему этот факт явно не давал.
   Он вышел в проход, чтобы ополоснуть руки возле лутерия, от которого только что отошел сын Зенона. Когда Менипп совершал омовение остатками воды, за спиной у него внезапно выросла громадная фигура Юлианы.
    - Послушай, красавчик, - елейным голосом спросила она, - а давно ли ты здесь проживаешь?
     Менипп насухо вытер руки чистой тряпицей, висевшей на крючке лутерия.
    - Около недели, - не очень дружелюбно ответил он. – А что?
    - Да ничего. Я смотрю, что всё это время ты не слишком заботился о том, чтобы в бачке лутерия было вдоволь воды. Она на исходе. Ты ничего не хочешь мне сказать?
     Менипп повесил тряпицу на место и обернулся, оказавшись с новой соседкой лицом к лицу. На какой-то миг ему невольно сделалось страшно: она оказалась еще огромнее, чем представлялась ему вначале, и теперь возвышалась над ним почти на целую голову! В полумраке узкого прохода великанша со своими могучими плечами и большой взлохмаченной головой виделась ему этаким мифическим чудовищем…
    - Тебе я ничего не хочу сказать, - холодно ответил Менипп. – Мне вообще разговаривать с тобою не о чем! Все возникающие вопросы по поводу воды или еще каких бытовых нужд я буду решать с Зеноном. Договор на аренду жилья заключен с ним. Тебя я вообще не знаю.
    Упершись рукой в стену, Юлиана будто ненароком преградила ликийцу путь к выходу из ценакулы. Обойти ее в столь узком проходе не было никакой возможности. Рука, перегораживающая Мениппу дорогу на уровне его лица, своей толщиной напоминала доброе бревно.
    - Ну так скоро узнаешь, красавчик, - зловеще осклабилась Юлиана, показав ликийцу свои крупные, редко посаженные зубы. – Старик Зенон говорил мне сегодня утром, что наш сосед и субарендатор якобы очень достойный молодой человек, при этом красив, будто сам Аполлон! В этом я убедилась, как только увидела тебя на лестнице; я сразу поняла, что это ты и есть…
     - Я в полном восторге от твоей проницательности! – ядовито заметил Менипп. – Может, всё-таки дашь пройти? Мне, знаешь ли, некогда с тобою тут лясы точить. Быстро ушла с дороги!
     Однако великанша не шелохнулась. Окрик Мениппа, похоже, не произвел на нее особого впечатления. Она приблизилась к Мениппу настолько, что ее взлохмаченные волосы коснулись его лица, а ее огромные груди – округлые и тугие, как мешки с песком, - уперлись ему в плечи. Мениппу на какой-то миг показалось, что она собирается раздавить его, намертво прижав к стене всей своей тяжестью.
     - Хочу сразу предупредить тебя, красавчик, - почти ласково заметила Юлиана, - если ты плату за субаренду станешь вносить так же своевременно и добросовестно, как всё это время заготавливал здесь воду, тебе придется иметь дело не с безобидным старичком Зеноном, а со мной… Ты меня хорошо понял, правда?
    Это уже не лезло ни в какие ворота. Менипп гневно ответил:
    - Знай свое место, женщина! Повторяю еще раз для безмозглых: договор на аренду заключен с Зеноном! Я стану иметь все дела только с ним! И мне плевать на твои наглые замечания! Мой тебе совет – никогда, ни по какому делу не обращайся ко мне! Так будет для тебя же лучше… Надеюсь, ты хорошо поняла меня?
    Юлиана в ответ улыбнулась, задумчиво глядя прямо ему в глаза. Мениппу показалось, что она мысленно оценивает его возможности. И он никак не мог отделаться от мерзкого ощущения, будто все его слова, независимо от их значения и тона, каким они высказываются, просто пропускаются ею мимо ушей. У великанши на уме было нечто сугубо свое, и это «свое» касалось непосредственно его, а он был даже не в состоянии осознать этот факт в должной мере, что совершенно выводило Мениппа из себя.
   - А вот мы увидим, красавчик! – заметила Юлиана вполне миролюбиво. – И коли я посчитаю нужным заняться тобою всерьез, то знай: даже если у тебя в предках ходил сам Аполлон, он всё равно тебе не поможет…
     Менипп в ответ ехидно прошептал, стараясь говорить ей на ухо:
   - Красотка… а у тебя в предках уж точно ходили циклопы!
      Женщина-гигант, видимо, не отличалась быстрой сообразительностью, и ей понадобилось-таки несколько секунд, чтобы осмыслить услышанное. Менипп не замедлил воспользоваться ее мгновенным замешательством: резко согнувшись, он ловко проскочил под ее гигантской рукой и мигом оказался за входной дверью. Не задерживаясь, ликиец стремительно помчался по лестнице вниз: казалось, никогда еще ему не хотелось очутиться на открытой улице так страстно, как это было сейчас.
      Во дворе около оставшегося на земле скарба одиноко грустил ритор Зенон. Увидев выходящего из дома Мениппа, старик заметно оживился.
    - От всей души благодарю тебя за помощь, дорогой Менипп! – радостно воскликнул он. – Надеюсь, мы тебя не слишком задержали?
   - Не стоит, - мрачно отвечал ликиец, - всё это пустяки…
   - Вот твой паллий в целости и сохранности.
   - Благодарю, - Менипп набросил плащ на плечи и застегнул фибулу. Ему почему-то стало сильно жаль доброго и почтенного старика. Он извлек из кармашка на поясе три медных обола и протянул Зенону.
   - Это еще что? – ритор даже отпрянул, будто внезапно увидел скорпиона.
   - Послушай, Зенон, - сказал Менипп. – Там в лутерии очень мало воды, твоей семье не хватит даже, чтобы помыться с дороги. За прошедшую неделю я много раз вспоминал, что надо принести воды, но так и не собрался сделать это. Моя вина… Вот деньги, пусть твой сын наймет аквариев, а мне действительно сейчас пора идти…
    - Да что ты такое говоришь, Менипп! – искренне возмутился ритор. – Ты человек занятой, у тебя занятия в школе… Подумаешь, вода! Мы сами ее принесем, а ты займешься этим в следующий раз. Ты и так сегодня здорово нам помог…
    - Прошу тебя, возьми деньги! Иначе я чувствую себя виноватым.
    - Брось, Менипп! О чем ты? Даже и не помышляй о какой-то там вине… и убери свои оболы. Мне они ни к чему.
   - Зенон…
   - Менипп! Не оскверняй наших добрососедских отношений подобной меркантильностью, прошу тебя! Я все равно не возьму этих денег!
   - Ну, как знаешь, - сказал Менипп, убирая монеты обратно в кармашек, – тогда я пошел.
   - Ступай себе, и пусть хранит тебя Фортуна! – напутствовал его ритор.
  Менипп направился к выходу со двора, не оглядываясь. Такое прекрасное с утра настроение было безнадежно испорчено: его не оставляло ощущение, что он сегодня потерпел некое позорное поражение.

***

  - Ах, какие замечательные смоквы! – восторженно воскликнул Сострат, запуская пальцы в плетеную корзинку рыночной торговки. – Ты только взгляни, Менипп: абсолютно черные, с блеском, а сочные какие! И сладкие…
Ведь они действительно сладкие, правда, мать?
      - Очень сладкие, благородный господин, я сама их выхаживала! – отвечала пожилая женщина под коричневым покрывалом. – Чистый мед! Берите, точно не пожалеете!
      - Ну что, Менипп, возьмем? – Сострат скосил на друга озорной взгляд.
      - Почему бы и нет? – улыбнулся в ответ ликиец.
      - Ну что ж… и сколько ты за них просишь, достойная служительница Деметры?
      - Я продаю по оболу за две штуки, - сказала торговка.
      - По оболу… Сколько? – Сострат отшатнулся, словно вдруг увидел на дне корзинки змею. – Да ты с ума сошла, старуха! Или у тебя в каждой смокве спрятан драгоценный камень?
      - Да где ж это господин видел драгоценный камень ценою в половину обола? – с горечью воскликнула женщина. - Я прошу совсем немного… кроме того, сейчас не сезон! На всем рынке таких смокв больше не найдете!
     - Ну да, - усмехнулся Сострат, - у вас, мелких торговцев, всегда найдется повод содрать с покупателя немного серебряной чешуйки, да?
    Менипп криво улыбнулся: уж очень нелепо выглядел в его глазах этот спор одетого в белоснежную тунику с узорчатой каймой ухоженного молодого человека с бедной старой селянкой, приехавшей явно издалека с целью продать плоды своего нелегкого труда за горсть медных монет… ведь Сострат был не из тех людей, кто считает каждый обол, и это было заметно сразу.
    - Ладно, кормилица ты наша, - благодушно улыбнулся коринфянин. – Давай договоримся так: я даю тебе две драхмы, а ты отдаешь мне всю корзину. Идет?
     Сострат извлек из поясного кармана серебряные деньги и показал их женщине.
   - Господин, должно быть, шутит? – горько улыбнулась торговка.
   - Нет, господин не шутит, - отвечал Сострат. – Уж больно твои смоквы хороши, я и по осени таких нигде не встречал. На вот, держи!
   - Благородный господин… Вот тебе корзина! – старуха была совершенно ошеломлена. – Да продлит Деметра твои дни, благословенный господин! А смоквы и вправду очень-очень сладкие, ты и твой друг будут довольны!
   - Очень надеюсь, - снисходительно улыбнулся Сострат, забирая корзину и вручая старухе две серебряных монеты. Затем молодой богатый коринфянин неспешно проследовал дальше вдоль длинных торговых рядов, провожаемый благословляющим взглядом осчастливленной селянки.
   - Сострат, тебя не поймешь! – заметил идущий позади него Менипп. – То ты торгуешься из-за нескольких жалких оболов, то тут же расплачиваешься серебром за корзинку смокв… Ты явно переплатил этой доброй женщине!
   - Ну и что же? – небрежно бросил Сострат, не оборачиваясь. – Я это знаю, дорогой Менипп… поверь мне, я умею считать деньги! Но зато – какие чудные смоквы! Пусть старушка от души порадуется вырученным деньгам, клянусь Деметрой, она их честно заработала! Если боги милостивы ко мне, пославши мне достаток без всяких усилий с моей стороны, то мой святой долг - вознаградить эту женщину, ведь ей каждый обол дается лишь через изнуряющий тяжкий труд! У нее и так не слишком много радостей в ее многотрудной жизни.
     И Сострат положил себе в рот черную смокву.
   - М-м-м! – восторженно промычал он, останавливаясь. – Какое чудо! Я с детства обожаю смоквы, но такие встречаю впервые. Ну, что вытаращился? – обратился он к Мениппу. – Вот, попробуй сам!
      Он почти насильно впихнул смокву Мениппу в губы, и тот сразу же почувствовал, что его коринфский друг ничуть не преувеличивал – смоквы и впрямь оказались чудо, как хороши: мясистые, мягкие, сладкие, как мед.
      - Ну что же, Менипп, - заговорил вновь Сострат, продолжая важно шествовать через шумный рынок. – Я весьма рад, что ты вернулся в мой дом и вновь пожелал провести со мной время. А я так и знал, что ты ко мне придешь. После всего того, что ты уже познал и повидал в Коринфе, трудно представить себе, чтобы ты и дальше нашел в себе силы высиживать многие часы на уроках праздного словоблудия…
     - Сострат! – укоризненно отозвался Менипп. – Ты снова за свое! Я ведь тебя просил… И дело не в философских уроках, а всего лишь в том, что в школе сегодня устроили выходной день.
    - Наконец-то! – хмыкнул Сострат. – И то правда: язык, как и все наши члены, тоже нуждается в отдыхе. Иначе – отпадет. Представить себе страшно – философ, и без языка! Вот ведь ужас-то!
     - Сострат, я ведь могу обидеться и перестать приходить. Ты постоянно издеваешься надо мной и моими учителями, - сказал Менипп. – Может, тебе стоит посетить хотя бы одно из наших занятий? У нас не религиозная секта, и двери открыты каждому. Может быть, тогда ты составил бы иное мнение о философии вообще и о кинической школе в частности?
   - Нет уж, друг мой, благодарю, - отвечал коринфянин. – Я не создан для отвлеченных умственных упражнений. При одной мысли об этом мною овладевает мучительная тоска… А вот тебя от твоей любовной тоски твои философские мудрствования по-прежнему не избавляют?
    Менипп печально склонил голову.
   - Нет, к сожалению, - вздохнул Менипп.
   - Наверное, нам стоит повторить наш визит в святилище Афродиты Кенхрейской? – плутовато улыбнулся Сострат. – Сдается мне, тебе тогда сильно полегчало, а?
     Менипп вспомнил Анфису – такую юную, непосредственную и весьма искусную в любовных играх. Он вдруг осознал, что совсем не против того, чтобы повидать эту девушку еще хотя бы раз.
   - Возможно, ты и прав… - заметил он.
   - Мы непременно так и поступим, дружище! – заверил коринфянин. – Первый опыт показал, что мы с тобой на верном пути: Орк тебя дернул так привязаться к этой Киниске! Подумаешь, улыбнулась она ему! Сто раз уже говорил тебе: Киниска – гетера! Улыбаться – часть ее ремесла, или – пускай, искусства, если хочешь. Ей за это деньги платят.
   - Нет, Сострат, такую улыбку за деньги не купишь.
   Коринфянин взглянул на ликийца с укоризной и сожалением.
   - Опять ты за свое, - заметил он. – Пойми ты, наконец: в Коринфе есть куда более интересные вещи, нежели твои философские занятия и твоя Киниска, тоской по которой ты себя совсем уже извел! Мне даже кажется – ты похудел за последнее время! Налегай на смоквы! А то смотри – я ведь все их съем!
   - Да ешь, милый друг, я совсем не голоден, - грустно улыбнулся Менипп.
    Между тем, рынок закончился, и друзья остановились у входных ворот. Сострат с тоской посмотрел в корзинку, на дне которой сиротливо темнели всего пять смокв.
    - Если бы я был, подобно тебе, философом, - заметил Сострат, - я изрек бы, наверное, что всё хорошее быстро кончается, или что-то в этом роде. Жаль, очень жаль… Эти смоквы я поберегу и съем их попозже. Эй, а чего это ты вдруг так засуетился?
      Его вопрос был вызван тем, что Менипп принялся вертеть головой по сторонам и, похоже, совсем не слушал болтовни своего друга.
   - Да вот смотрю, народ куда-то подался, все возбудились, волнуются, некоторые даже бегут, - удивленно сказал Менипп. – Или случилось что-то?
   - Вот уж не знаю, дружище! – отозвался Сострат, отвлекшись от своих смокв и тоже заметив поднявшееся вокруг оживление. – Может, это сам проконсул направляется через рыночную площадь в Кенхреи? Не похоже, однако… А, - воскликнул он вдруг, - вспомнил!
   И коринфянин хлопнул себя ладонью по лбу, будто комара убивал.
   - И что ты вспомнил? – поинтересовался Менипп.
   - Зевс Величайший… как же я мог забыть? – воскликнул Сострат. – Мы сейчас проведем еще один сеанс твоего исцеления от любовной тоски. Думаю, он непременно пойдет тебе на пользу!
    - О чем ты? – недоуменно воскликнул ликиец.
    - Ты не забыл, мой друг, как в первый день я обещал сводить тебя в наш амфитеатр? – воодушевленно спросил Сострат. – Так вот, мы с тобой сейчас буквально в десяти шагах от амфитеатра – нашего, коринфского! Амфитеатр – это именно то, что делает наш город эллинским Римом! И как раз очень скоро в нем начнется представление. Так что, ну-ка, идем быстрей!
   Сострат бесцеремонно схватил Мениппа за руку и потащил его за собой.
   - Пошли скорее, не то нам места не достанется! – на ходу крикнул он. – Или ты хочешь стоять в проходе, среди всякой черни, у которой нет денег на билет?
   Сострат был настроен весьма решительно, и ликиец послушно последовал за ним. На быстром ходу он все-таки спросил друга:
    - Ты сказал, будет представление? И что это – трагедия, комедия?
   Сострат полуобернулся и лукаво подмигнул:
    - Скорее, трагедия, однако бывает, что есть, над чем посмеяться!
    - Сатировая драма*, что ли? – пробормотал Менипп.
    - Ты когда-нибудь слышал про гладиаторские игры? – спросил Сострат. – по-латыни они называются «мунус».
     Менипп не успел ответить, ибо друзья уже добрались до внушительных размеров эллипсоидного сооружения, находящегося на краю площади Октавиана Августа и представляющего собой ошеломляющее переплетение бесчисленного множества деревянных балок, огромных столбов и укосин. У массивных деревянных ворот толпились люди; их было так много, что воротный проем казался слишком узким, чтобы пропустить всех желающих. Перед воротами стояла стража, пытавшаяся как-то упорядочить движение, а за дощатой перегородкой сидели два человека, бойко торговавшие билетами – глиняными черепками с начертанными на них цифрами, - за несколько ассов. Здесь творилась настоящая давка, над толпой висел неумолчный гомон: кто-то ругался, кто-то толкался, особо предприимчивые норовили без очереди проскочить под полотняный навес над трибунами, и надзиратели нещадно выбрасывали таких из бурлящей людской массы. Все были одержимы одним только стремлением – во что бы то ни стало попасть вовнутрь этого странного на вид сооружения, назначение которого Мениппу пока оставалось не вполне ясным. Чем-то оно напоминало ему обычный театр, однако при этом довольно сильно отличалось от него, выглядя явно гротескным, а где-то даже откровенно нелепым.
      - Скорее за мной! – на ходу бросил Сострат другу. – Нельзя допустить, чтобы мы остались без мест! Это я, конечно, виноват, надо было мне раньше подумать… заказать места, и мы сели бы без всяких заморочек, а то вот толкайся теперь тут вместе со всем этим сбродом!
     В такой обстановке явно было не до расспросов, и Менипп счел за благо промолчать. Вместе с Состратом он втиснулся в плотную толпу разгоряченных тел – полных и худощавых, костлявых и мускулистых; друзей тут же закружило, завертело, а затем Менипп уткнулся носом в сплошную стену стиснутых меж собой спин. Если дальше и можно было как-то продвигаться, то исключительно по головам людей, теснящихся впереди.
      - Проклятье! – с досадой вскричал Сострат, безуспешно пытаясь как-то пробиться сквозь эту живую стену.
      - Мы опоздали? – растерянно спросил Менипп, слегка оробевший в такой густой и агрессивной толпе.
     - Ну, уж нет, клянусь эгидой Афины! – воскликнул Сострат. – Ты вот что: стой здесь и никуда не уходи – слышишь? А я сейчас…
     Менипп и глазом не успел моргнуть, как Сострат словно растворился в толпе будущих зрителей. Несколько минут спустя ликиец увидел его беседующим с двумя стражниками. Потом Менипп потерял его из виду, так как сзади на него налетели, сильно толкнули, едва не сбив с ног. Кто-то осыпал его бранью, Менипп в ответ пробормотал какие-то извинения. Он затравленно озирался по сторонам, пока снова не увидел Сострата в сопровождении двух стражников; коринфянин отчаянно махал ему сразу обеими руками, подзывая к себе. Менипп, не теряя времени, устремился к нему.
    - Где тебя Орк носит? – набросился на него Сострат. – Я же тебе сказал: оставаться на месте!
    - Прости, друг, меня там едва не затоптали, а потом выпихнули обратно в толпу, - оправдывался Менипп.
    - Затолкали его! Ты ребенок, что ли? Тебя ни на минуту одного оставить нельзя? – Сострат был явно раздражен растерянностью друга. – У тебя рук нет, или они без кулаков? Ладно, пошли: что проку тебя ругать! Провинция…
    Менипп безропотно последовал за Состратом и двумя стражниками. Они обогнули орущее, гомонящее и крайне возбужденное скопление людей у главного входа, после чего очутились перед запертой дверью в бревенчатой стене, устроенной в глубокой нише, куда вел узкий проход. Один из стражников отпер замок и пропустил всех вперед, сам оставшись за дверью. Менипп услышал, как он снова запер ее. Теперь его и Сострата сопровождал лишь один стражник. Они прошли узким полутемным коридором к замкнутому эллипсоидному полю, усыпанному желтым песком, и оказались прямо перед нижним рядом деревянных сидений, уже заполненных людьми. Стражник уверенно продвигался вперед, за ним следовал Сострат и далее – едва поспевающий Менипп. Провожатый поднялся по лестнице на пятый ряд, миновал несколько сидячих занятых мест и остановился около десятка свободных сидений. Сострат поспешно занял ближайшее из них, потом схватил Мениппа за руку и силой усадил его рядом с собой.
    - Надеюсь, здесь будет удобно благородному господину Сострату и его другу? – почтительно осведомился стражник.
    - Вполне, - благодушно отозвался Сострат. – Вот тебе, приятель, за труды.
   И он положил в мощную длань стража порядка сестерций.
    - Благодарю, господин, - отвечал тот, слегка поклонился и тотчас исчез.
    - Ты только одного стражника одарил деньгами? – спросил Менипп.
    - Как же, одного! – откликнулся Сострат. – Тому я тоже дал сестерций, еще там, внизу!
    Менипп ощутил укол зависти к своему состоятельному другу, который мог себе позволить швыряться деньгами направо и налево, тут же напрочь забывая об этих сиюминутных расходах. Он невольно вспомнил своего отца, который всю жизнь трясся над каждым ассом, над каждым оболом. Как там теперь его старик? Как идут его дела, да и жив ли он вообще? Ведь Менипп уже столько лет не был на своей родине… и внезапно сердце его защемило от настоящей тоски по родному дому, по чудесным местам своего далекого детства…
    Однако он постарался всё же не думать сейчас о грустном и принялся с любопытством озираться вокруг. Сострат сразу же это заметил.
    - Тебе плохо видно? – озабоченно спросил он.
    - Мне видно прекрасно, - отвечал Менипп, - если только я должен видеть главным образом вот это овальное, усыпанное песком поле…
    - Это поле называется ареной, - назидательно сказал Сострат. Он был сейчас похож на школьного учителя, впервые выведшего неискушенного ученика в людное общественное место. – Именно ее ты и должен видеть! Всё остальное – неважно. Так я, кажется, тебя спросил: ты слышал про гладиаторские игры?
     - Кажется, да, слышал, - не очень уверенно ответил ликиец. Он окинул слегка тревожным взглядом сплошь занятые множеством людей ряды, гигантскими уступами поднимающиеся наверх, под самый навес. Последний представлял собой целый набор длиннющих жердей, вытянувшихся в сторону арены над рядами зрителей; между каждой парой этих жердей были натянуты полосатые полотнища, защищающие людей от палящих лучей солнца, или же от проливного дождя. Этот скомбинированный из множества звеньев гигантский навес давал сейчас благодатную тень в то время, как арена вся была залита солнцем и янтарно сверкала свежим, чистым песком.
   - Ну, и что же ты знаешь об этих играх? – поинтересовался Сострат.
   - Я никогда еще не видел, чтобы на театральные представления собиралось столько народу! – искренне удивился Менипп. – Так что я слышал об играх? – он вернулся к вопросу друга. – Ну…что я слышал…
   - Да, - усмехнулся Сострат. – Что это такое?
   - Ну, это нечто вроде показательных воинских упражнений, - неуверенно ответил Менипп. – Должно быть, напоминает эллинский бег с оружием, или панкратион*…
   - Это тебе так твой учитель Деметрий рассказывал? – снисходительно улыбнулся Сострат.
  - Ну нет… почему обязательно Деметрий?
  - Ты говорил, что обошел много городов, - заметил Сострат. – И что же, твой учитель нигде ни разу не сводил тебя в амфитеатр?
  - Нет, в амфитеатре я не бывал, - отвечал Менипп.
  - Я вижу, мой друг, что во многих вопросах ты неискушен, словно невинный младенец, - заметил Сострат. – Слава богам, что Деметрий не перехватил тебя своей философией в еще более раннем возрасте, иначе ты и о женщинах знал бы сейчас не более, чем ты знаешь о гладиаторах. Бег с оружием… панкратион…Темнота! Смотри, когда окажешься в Риме, не вздумай брякнуть такое, а то тебя закидают тухлыми яйцами или набьют морду.
    - А что, в Риме много амфитеатров? – наивно спросил Менипп.
   Сострат искренне расхохотался – даже голову запрокинул.
      - В Риме и есть самые главные амфитеатры империи! – воскликнул Сострат с такой гордостью, как будто он и сам был каким-то образом причастен к этому великому делу. Один Большой Римский цирк чего стоит. На его зрительских трибунах может разместиться население небольшого города!
    - Такого, как Коринф? – усмехнулся Менипп.
    - Ирония твоя неуместна, - отозвался Сострат. – Не такого, как Коринф, а вот жители твоей Тельмессы вполне уместились бы почти все! Так-то вот, дружище…
   Между тем Менипп продолжал с любопытством осматривать амфитеатр. Трибуны были заполнены уже до отказа. Здесь явно собралось несколько тысяч человек. Среди зрителей Менипп с удивлением увидел немало женщин всех возрастов и сословий вопреки стародавнему эллинскому обычаю, налагавшему запрет на посещения женщинами общественных мероприятий. Многие зрители пришли сюда с детьми – этакий семейный поход на интересное и захватывающее зрелище. Менипп ощутил, как его всё больше и больше захватывает атмосфера всеобщего воодушевления – как будто он присутствовал на некоем торжественном событии общегородского значения. Действительно – небывалое скопление народа, всеобщее ожидание праздника обещали в самом деле нечто необычайное. Раньше Менипп, конечно, слышал такие слова – гладиаторы, гладиаторские игры, бои гладиаторов, - но как-то вскользь или краем уха. Деметрий Суниец всячески оберегал своих учеников от массовых и грубых зрелищ, полагая их явным излишеством, несовместимым с образом жизни настоящего философа, и часто приводил в пример главного киника – Диогена из Синопа, известного также полным пренебрежением даже к таким властителям симпатий граждан, каковыми являлись чемпионы Олимпийских игр. И потому Менипп искренне полагал, что гладиаторские игры – это действительно театрализованное представление, в ходе которого выступают мастера рукопашного боя и фехтования, демонстрирующие восторженным зрителям свое искусство боевой схватки. Подобное зрелище Мениппу и вправду представлялось весьма интересным.
       Вдруг несмолкаемый гомон и всеобщий шум разом стихли, словно по команде. По заполненным трибунам теперь гулял лишь приглушенный многоголосый говор – запоздавшие зрители рассаживались на свои места, опытные завсегдатаи амфитеатра делились прогнозами, делали ставки, просто дружески беседовали, но и этот шум постепенно затухал, уступая место выжидающей тишине. Внезапно раздался оглушительный рев труб, и вот на арену из приземистых ворот, украшенных барельефами на тему кентавромахии*, начала постепенно выходить пышная процессия. Впереди группа общественных рабов несла богато разукрашенные парадные носилки, в которых удобно развалился толстый человек в ярко-синем гиматии и с лавровым венком на седеющей голове. При виде него зрители дружно разразились приветственными криками и неистовыми рукоплесканиями. В ответ толстяк благодушно поднял пухлую руку, снисходительным жестом отвечая на приветствия толпы…
     - Кто это? – недоуменно спросил Менипп. – Почему его так встречают?
     - Потому что этот человек устроил и оплатил те самые игры, что мы сейчас станем смотреть; иными словами, это эдитор*, - назидательно пояснил Сострат. Лично я с ним не знаком, но его наверняка знает мой отец, ибо это один из самых уважаемых граждан нашего города…
    Менипп собирался еще что-то спросить, но внимание его отвлекли люди, следовавшие в колонне сразу за носилками эдитора. Впереди шествовали четверо флейтистов, дружно наигрывая походную мелодию, а за ними колонной по двое – люди, вооруженные мечами, боевыми секирами, короткими дротиками. Среди вооружения идущих Менипп с удивлением заметил нечто, весьма похожее на вилы, только снабженные лишь тремя острыми и массивными зубцами. Некоторые из представляемых зрителям бойцов были облачены в тяжелые, сверкающие на солнце доспехи, а в руках несли массивные шлемы с огромными гребнями; другие же были одеты лишь в простые туники, а в качестве защитного вооружения имели только наплечники и наручи на правой руке, да еще – поножи из дубленой кожи, закрывающие голень левой ноги. Были и другие участники процессии, вооруженные также по-разному.
     В целом вся колонна вооруженных людей, обходящих арену под рукоплескания толп возбужденных зрителей, производила внушительное впечатление, и Менипп тут же сообщил об этом своему другу.
    - Да ну, ерунда! – махнул рукой Сострат с видом знатока. – К сожалению, это всё наши доморощенные бойцы! С настоящими гладиаторами, теми, что в Италии, они не идут ни в какое сравнение. Только из Италии, из  гладиаторских школ Рима, Капуи, Пренесты выходят настоящие, истинные гладиаторы, обученные искусству боя на арене! А эти… - он снова махнул рукой, - обыкновенный суррогат.
    - Ты не слишком патриотичен, мой друг, - тонко улыбнулся Менипп.
    - Патриотизм тут ни при чем, - ответил Сострат. – Я всего лишь банально справедлив, полагая, что наши гладиаторы не сравнятся с италийскими. Это неудивительно: италийские школы существуют уже четыреста лет*, а наши начали открываться лишь во времена императора Клавдия*… Чего ж тут ожидать? Конечно, эти бойцы кое-что умеют, но для настоящей гладиатуры им еще далеко. Среди них найдется пара-тройка профессионалов, которые могли бы выступить с честью и в самом Риме, но таких - единицы! А вот остальные – всего лишь наспех обученный сброд.
   - Зачем же ты тогда так отчаянно тащил меня сюда, дружище? – искренне удивился Менипп. – Если тебе самому как знатоку они не нравятся, что же тогда говорить обо мне, полном профане?
     - Ну… я не сказал, что они мне совсем уж не нравятся! – пошел на попятную Сострат. – Просто я бывал в Италии, где имел удовольствие видеть бои настоящих гладиаторов! А ведь всё познается в сравнении, не так ли? Это какой-то философ ведь сказал! Однако этих бойцов посмотреть тоже можно… для общего, скажем так, развития. Даже есть некоторый плюс: хорошо обученный гладиатор стоит немалых денег, а потому эдитор, боясь потерять такого бойца, невольно начинает его оберегать. Кому же нужны убытки? А у нас здесь в гладиаторы попадают главным образом осужденные преступники и армейские дезертиры – их жалеть никто не станет! Но сама схватка от этого только выигрывает, становясь по-настоящему яростной и  ожесточенной! Так что тебе перед поездкой в Рим посмотреть коринфских бойцов будет весьма полезно, потому-то я тебя сюда и привел…
    - Как «осужденные преступники»? – слегка опешил Менипп. – Я чего-то не понял?
    - Всё поймешь, мой друг, и очень-очень скоро! – воскликнул Сострат. – А пока обрати лучше свое внимание вон на того бойца… - он взял Мениппа за плечо и пальцем показал на одного из гладиаторов, идущих вдоль края арены. – Того, что идет четвертым справа! Его нельзя не заметить, он самый высокий!
       Менипп взглянул в указанном ему направлении. Действительно, такого молодца, что он увидел, трудно было обойти вниманием. Ростом выше четырех локтей, геркулесовского сложения, гордая посадка головы, орлиный взор… Тонкая белая ткань туники на груди не могла скрыть рельефных, массивных грудных мышц, а мощные бицепсы толщиной могли потягаться с бедром обычного крепкого мужчины. Кроме телесной мускулатуры, этот парень был сполна наделен мужественной красотой – правильные и крупные черты лица, светло-золотистые кудри, достигающие мощных загорелых плеч… Среди окружающих его бойцов он выделялся, как гомеровский герой среди уличной толпы.
    - Не правда ли, красавец? – спросил Сострат, скосив глаза на Мениппа.
    - Что верно, то верно, - согласился ликиец.
    - Его зовут Агелад, пожалуй, он и есть единственный настоящий мастер арены среди всех остальных бойцов, - пояснил Сострат. – Амфитеатр всегда полон, если объявлено об его участии. Ради того, чтобы на него посмотреть, стоило прийти сюда…
      Пока друзья негромко переговаривались, колонна цирковых бойцов обошла всю арену и вернулась к воротам выхода. Арена опустела, на какое-то время наступила тишина. Потом вновь раздались звуки музыки: заиграли флейты, и когда они смолкли, протяжно, пронзительно и даже тревожно затрубил рог.
   - Сигнал к началу боя, - тихо заметил Сострат, толкнув Мениппа локтем.
     Через минуту ворота со стуком распахнулись, и на арену вышли сразу четыре бойца. Толпа приветствовала их восторженным гулом. Эти четверо разбились на пары и стали друг против друга. Двое из них были вооружены искривленными мечами, а на головах имели шлемы с личинами и с перьевыми султанами на макушках. Защитное вооружение их состояло из небольших щитов и поножей на правых ногах. Их противники никаких щитов не имели, как и доспехов; один был вооружен трезубцем с длинным древком, а под мышкой держал нечто вроде рулона, сплетенного из многих веревок; а другой, представлявший собою здоровенного верзилу, обнаженного по пояс и облаченного в плотные штаны (не то германец, не то скиф), грозно и методично размахивал перед лицом противника огромной двулезвийной секирой. С широкого пояса его штанов свисала свернутая кольцом веревка.
     Снова протяжно протрубил рог, и противники с воинственными криками бросились друг на друга. С началом этого двойного поединка зрители разом притихли, поглощенные и завороженные разворачивающимся перед ними зрелищем. В наступившей тишине раздавались только звон оружия, тяжкие удары в щиты, порой перемежавшиеся хриплыми выкриками поединщиков. Менипп даже слегка растерялся от неожиданности – всё происходящее выглядело уж слишком натуральным, чтобы походить на театрализованное представление! Постепенно гомон на зрительских трибунах нарастал, словно мерный шум приближающегося ливня; временами долетали отдельные выкрики. Некоторые зрители подбадривали бойцов, на которых, видимо, сделали ставки; они же яростно бранили их противников. Менипп завороженно наблюдал, как гладиатор с мечом и щитом теснит своего противника, вооруженного трезубцем; тот упорно пятился к стене трибуны, временами делая резкие угрожающие выпады, которые пока позволяли ему держать опасного врага на некотором удалении.
     - Что же он не пустит в ход по-настоящему свои вилы? – нетерпеливо обратился Менипп к Сострату. – Ему следовало бы использовать такое длинное оружие, пока меченосец окончательно не загнал его!
      - Как ты сказал? – повернулся к нему Сострат. – Вилы? Боги всеблагие, это не вилы, а боевой трезубец, дружище Менипп! А впрочем, - добавил он, бросив взгляд на арену, - ты не так уж далек от истины, мой дорогой. В руках этого увальня трезубец ретиария* ничуть не опаснее, чем обыкновенные вилы! Видишь, противник не дает ему даже сеть развернуть!
     - Что развернуть? – спросил Менипп, не сводя глаз от происходящего на арене.
     - Сеть! – отвечал Сострат. – А нет, поди ж ты, всё-таки развернул…
    И Сострат положил себе в рот очередную смокву.
    Менипп увидел в руке бойца развернувшуюся плетеную сетку, которая в следующий миг оказалась наброшенной на шлем и щит его противника. Тот попытался резким взмахом сбросить с себя сеть, однако тут же получил удар трезубцем, едва не сбивший его с ног. Тем не менее, гладиатор сумел отразить этот удар – щит, даже частично опутанный сеткой, оставался полноценным щитом. Размахивая мечом, боец едва не выбил трезубец из рук наседавшего на него ретиария.
    - Меченосец сражается, как лев, - восхищенно заметил Менипп. – хотя сеть не дает ему развернуться! Неужели он проиграл?
    Сострат недобро покосился на друга.
    - Клянусь Геркулесом, Менипп! – осуждающе воскликнул он. – Нет здесь никакого меченосца! В гладиатуре такой боец называется секутором*…
    - Ну хорошо, пусть секутором, - поспешно согласился ликиец, не сводя пылающих глаз от захватившего его поединка. Тем временем тот, кого называли секутором, продолжая упорные попытки освободиться от сети, сумел-таки сорвать ее со своего шлема и разрубить мечом; только большой кусок ее оставался опутывать его щит, свешиваясь до земли и не доставляя более серьезных затруднений. Развив решительное наступление, гладиатор несколькими ударами меча выбил трезубец из рук соперника. Оставшись безоружным, ретиарий однако не отступил: он принялся кружить вокруг секутора, совершая обманные движения, приседая и отскакивая, в то время как его более тяжелый и неповоротливый противник отчаянно пытался достать его мечом. Ловкость, проявленная безоружным ретиарием во время этих маневров, вызывала искреннее восхищение, и толпа наградила бойца шумными рукоплесканиями. Улучив момент, ретиарий нагнулся, подхватил с земли трезубец, и в ту же секунду попал под взмах меча секутора. Многие зрители испуганно закричали. Ретиарий сделал прыжок назад, потом выпрямился и – вдруг побежал. По трибунам пронесся нарастающий шум.
    - А-а, сплошное недоразумение! – разочарованно воскликнул Сострат. – Нет, что там ни говори, а это не бойцы…
    - Ну почему же? – горячо возразил Менипп. – Очень похоже на настоящий боевой поединок!
    - Вот именно, что похоже, и только, - заметил коринфянин. – Ты просто не видел настоящего боя на арене. Последнюю смокву будешь?
    - Нет, Сострат. Я лучше посмотрю…
     Коринфянин принялся с аппетитом поедать последнюю смокву.
    - Ну, смотри, смотри, - пробурчал он с набитым ртом. – Для начала и такой бой вполне сойдет. А вот настоящие гладиаторы всё же в Италии, и еще, пожалуй, в Африке*…
      Его благодушное ворчание заглушил многоголосый негодующий рев толпы; Сострат взглянул на арену. Вооруженный трезубцем ретиарий тем не менее продолжал петлять, как заяц, убегая от преследовавшего его секутора. Брошенная им сеть, хотя и разрубленная, но еще способная сослужить службу владельцу, валялась на песке мертвой грудой веревочных волокон: секутор просто не подпускал к ней своего противника. Тому приходилось в основном убегать, время от времени отбивая трезубцем опасные выпады секутора.
      - Эй, смотри-ка, - сказал Менипп, показывая Сострату на ретиария, бегущего вдоль края арены, - у него на тунике красное пятно, и оно всё время растет…
     - Стало быть, ранен, - равнодушно отозвался Сострат. – Впрочем, это и неудивительно: он больше удирает от противника, чем сражается с ним.
    - Он и вправду ранен, - Менипп завертелся на своем сиденье, бросая на арену встревоженные взгляды. – Разве в таком случае не следует немедля прекратить схватку?
    - С чего бы это? – беззаботно спросил Сострат.
   Менипп собирался что-то ответить, но в этот момент трибуны разразились столь оглушительным ревом, что ликиец испуганно дернулся. Причиной такой бурной реакции толпы послужил ход поединка второй пары гладиаторов. Варвар, вооруженный секирой, нещадно теснил своего противника секутора, которому всё труднее было отражать его частые,  напористые и сокрушительные удары. Рёв толпы вдруг немного поутих, потом кто-то с нижних трибун пронзительно крикнул:
    - Не знаешь, что делать? Распори скифу пояс, пусть он свои штаны потеряет!
      По нижним рядам зрителей валом прокатился взрыв дружного хохота, посыпались шутки, едкие и оскорбительные замечания. Потом раздался еще чей-то звонкий голос с трибун, и Менипп с удивлением понял, что это кричит молодая женщина:
   - Скиф без штанов - всё равно, что эллин без доспехов!
      И снова толпа откликнулась громовым глумливым ржанием. Менипп изумился: он не ожидал от жителей Коринфа, столицы самой культурной провинции великой империи, подобного поведения. Это всё нынешние эллины, наследники великих, прославленных в веках своей мудростью и знаниями Учителей? Ему вдруг стало горько и обидно…
    Между тем, в ходе схватки скиф загнал своего противника под трибуну, в которой сидели представители римских магистратур и видные городские чиновники. Здесь скиф допустил явный промах, и его тяжелая секира со стуком врезалась в деревянную опору трибуны – возмущенная неловкостью гладиатора толпа тотчас отреагировала новой порцией оскорблений:
      - Тебе только дрова колоть в борейской глуши, варвар!
      - Кто притащил скифа сюда? Гнать его с арены в шею!
      - Силы, как у быка, а секирой работает, будто колуном! Проклятый скиф!
     Подгоняемый глумливыми репликами зрительской толпы, мощный скиф с удвоенной яростью набросился на своего противника. Веревку, которая оказалась арканом для ловли соперника, он к этому моменту боя давно уже потерял и теперь действовал одной только секирой, представлявшей в его мускулистых руках весьма грозное оружие, что бы там ни выкрикивали с трибун возмущенные зрители. Скиф наносил секутору удар за ударом, и тот едва успевал уворачиваться, отражая смертоносный град щитом и только изредка отвечая выпадами короткого меча, никак не достигавшими цели. В какой-то момент секутор ранил напористого великана в бедро, на песок брызнула кровь, но рана, видимо, оказалась неопасной и лишь еще больше разъярила скифа. Он с такой чудовищной силой обрушил сокрушительный удар на противника, что щит секутора треснул сразу в нескольких местах. Следующим ударом скиф окончательно разрубил щит неприятеля, разлетевшийся на куски. А затем последовал третий удар, и Менипп с ужасом увидел, как лезвие секиры перерубило ключицу секутора и глубоко вошло в человеческую плоть, причем отчетливо был слышен хруст перерубаемой кости! Раздался вопль, полный ярости и боли, и на песок потоком хлынула ярко-красная кровь… Менипп был совершенно ошеломлен увиденным. Завершающим ударом вконец озверевший скиф пробил секирой грудь противника с такой силой, что серповидный конец лезвия показался из спины секутора. Сраженный гладиатор упал на песок и забился в судорогах, разливая вокруг себя огромную лужу крови. Скиф же поднял высоко над головой окровавленную секиру и испустил оглушающий победный рев, свободной рукой неистово колотя себя в могучую рельефную грудь.
       Толпа в ответ разразилась оглушительным восторженным ревом. Как будто вовсе и не эти люди незадолго до финала схватки подвергали скифа насмешкам и оскорблениям. Теперь они столь же бурно приветствовали его как победителя.
      Менипп растерянно огляделся по сторонам. Повсюду он мог наблюдать только горящие безумием глаза, перекошенные орущие рты, поднятые в неистовых рукоплесканиях ладони; в какой-то миг ликиец подумал, что все тут вокруг разом сошли с ума.
        - Что происходит? – недоуменно спросил он у Сострата.
        - О чем ты? – отозвался коринфянин. – Что тебя смутило?
        - Но как же так… Ведь он его только что жестоко убил?!
        - Ну, и что? – Сострат с сожалением взглянул на пустую корзинку из-под смокв и засунул ее под свое сиденье. – Мы с тобой не успели прочитать объявление о боях, друг Менипп. А там говорится, что первым номером идет смертельный поединок. Хотя в настоящих амфитеатрах Италии и Африки смертельные бои показывают в конце программы… но у нас, как всегда, всё делается через задницу. И гладиаторы никуда не годятся, и порядок игр должным образом не соблюдается… нашим эдиторам у их римских коллег еще учиться и учиться.
       - Но послушай… я думал, что игры – это показательные бои, и бойцов в них не убивают! – никак не мог прийти в себя Менипп.
        - Значит, неправильно ты думал.
     Менипп вновь повернулся в сторону арены, где всё еще продолжалась схватка второй пары бойцов. Однако, и она близилась к завершению: секутор окончательно загнал своего противника, словно раненого зверя, и туника ретиария уже вся покрылась кровавыми расплывающимися пятнами. Ретиарий отчаянно оборонялся своим трезубцем, но большая потеря крови явно сказывалась на его выносливости и точности выпадов: обороняясь, он совершал один промах за другим. Одна из таких ошибок и привела наконец к предсказуемому финалу: секутор отбил мечом неудачный выпад противника, а в следующую секунду глубоко вогнал свой меч в незащищенное тело ретиария. Трибуны немедля отозвались многоголосым ревом, словно разом взревела огромная стая хищников при виде пролившейся крови. Ретиарий замер на мгновение, выронил трезубец; кровь бурным потоком заливала ему бедро, струилась по голени, образуя на песке огромную темную лужу. Менипп с ужасом и болью смотрел на то, как раненый гладиатор, прижатый своим противником спиной к стене трибуны, медленно сползает вниз, оставляя на гладкой стене кровавый след; ликиец видел, как остановился взгляд умирающего, как постепенно его лицо приобретает землистый оттенок… Торжествующий секутор под ликующие крики толпы и ее улюлюканье высвободил свой клинок из уже мертвого тела, и погибший тут же упал навзничь, уткнувшись лицом в песок.
     - Всё! – решительно сказал Менипп, - я ухожу.
    И он привстал со своего места, но Сострат крепко ухватил его за полу накидки.
     - Стой! – воскликнул он. – Ты куда?
     - Такие представления не для меня, - отвечал ликиец. – Я больше не желаю наблюдать эту резню… Не думал, что в таком просвещенном городе, как Коринф, люди собираются в толпы и с животным восторгом смотрят, как на их глазах людей режут, словно жертвенных кур.
    - Какие возвышенные слова! – едко заметил Сострат. – Ну, разумеется… все здесь такие кровожадные, низменные, тупые, жестокие, и один только ты – весь чистый, благородный, гуманный и просвещенный! И как только ты уживаешься с этими гнусными людьми в этом несовершенном мире? Ты, вероятно, забыл, дружок, что Коринф давно уже не просто эллинский город, он – важная часть великой мировой империи, и в  этой империи гладиатура есть не грубое развлечение для толпы, а государственное дело, часть имперской культуры, если хочешь…
    - Не понимаю, как можно публичные человекоубийства считать частью культуры, - мрачно отозвался Менипп. – Это культура зверей, а не людей.
    - Гладиаторские бои имеют сакральное значение, чтоб ты знал, - возразил Сострат, - они предназначены для того, чтобы умилостивить подземных богов и духов предков, которые нуждаются в свежей крови!
   - То есть, это – человеческие жертвоприношения? – негодующе воскликнул Менипп. – Во всех странах, даже самых варварских, они столетия назад как запрещены. И видеть такое в главном городе Эллады?! Благодарю покорно!
    - Послушай, философ, - с холодной усмешкой заметил Сострат, - ты что же, всерьез полагаешь себя и своего зануду-учителя умнее всего римского народа? Всего римского сената и самого принцепса?
    - Не знаю, - резко отвечал Менипп, - не задавался таким вопросом. Не обижайся, Сострат, но я не из тех, чье сердце радует кровь одних людей, проливаемая ради потехи других. Если тебе подобное зрелище доставляет удовольствие, ну так наслаждайся себе, а я пойду отсюда…
      Менипп в самом деле попытался покинуть свое место, однако на арене уже развернулась следующая схватка – теперь сражались не две, а четыре пары гладиаторов, и едва ликиец поднялся, как со всех сторон на него грубо заорали.
    - Эй, деревенщина! Ты весь уже извертелся, как будто тебя усадили на горячую жаровню! Сядь один раз нормально и успокойся, мы пришли сюда смотреть боевую схватку, а не твою дурацкую спину! Ты не прозрачный, вот и сиди смирно, а не то схлопочешь по шее!
      Кто-то сзади для убедительности ткнул ликийца жестким кулаком под ребра. Удар оказался весьма болезненным, и Менипп  гневно обернулся. Однако уже с другой стороны другой возмущенный зритель грубо пихнул его кулаком в плечо.
    - Понаехали тут со всех окраин, проходу от вас нет! Сидел бы себе дома, провинциальная морда!
     Вероятно, своим поведением Менипп невольно показывал всем вокруг, что он приехал издалека. И ликиец счел за благо не раздувать конфликт с окружающими – преимущество было явно не на его стороне. Ему ничего иного не оставалось, как молча занять свое место и постараться не привлекать к себе излишнего внимания. Взглянув на Сострата, он увидел, что его друг хитро улыбается.
     - Не понимаю, что здесь смешного, - хмуро сказал Менипп.
   Он чувствовал себя, как в ловушке.
      - Не стоит бесить возбужденную толпу, друг Менипп, - примирительно заметил Сострат. – Посмотри вокруг: настоящее море голов и плеч… куда же ты собрался? Разве возможно выбраться отсюда живым? Тебя просто затопчут или задушат! Лучше даже и не пытаться.
      - Я уж вижу! – отвечал с досадой ликиец. – Вижу, что кровавое зрелище превращает обычных людей в этаких двуногих зверей, крайне агрессивных и опасных уже тем, что их много, и всех их объединяет жажда насилия и крови. Надо быть безумцем или самоубийцей, чтобы лезть поперек такой толпы!
    - Не перестаю дивиться на тебя, друг мой: порой ты ведешь себя, как младенец.
    - Я просто не желаю на это смотреть! – с вызовом отвечал Менипп.
    - Ты просто не видел настоящих гладиаторов, - благодушно заметил Сострат. -  Это всё, конечно же, не то! Я даже готов согласиться с тобой -  в этом зрелище немного удовольствия, потому что перед нами выступают не мастера боя, а всего лишь подмастерья. Только перестань жалеть их, мой друг: эти люди не заслуживают твоего сострадания. Это бывшие грабители, убийцы, воры и растлители – в общем, преступники! Их поймали, засадили в тюрьмы, потом отобрали из них более-менее пригодных, наскоро обучили правилам боя и выпихнули на арену. Что поделаешь – ни в Коринфе, ни в Афинах пока еще нет настоящих гладиаторских школ! Где уж тут взяться профессиональным бойцам? Приходится довольствоваться тем, что есть. Но уверяю тебя – стоит тебе увидеть в бою хоть одного профессионального гладиатора, ты сразу забудешь все эти сопливые стенания о кровавой резне. И не следует сравнивать гладиаторские игры с человеческими жертвоприношениями – это несправедливо. Жертва, ведомая на заклание, заранее обречена на смерть, ей остается только подставить горло жертвенному ножу; а гладиатор, даже идущий на смертельную схватку, всегда имеет шанс остаться в живых – для этого надо лишь выйти из схватки победителем! Разве ты не улавливаешь разницу?
      - Боюсь, мы с тобою не придем к согласию в этом вопросе, друг Сострат, - хмуро заметил Менипп. – Убийство всегда останется только убийством.
      Коринфянин недоуменно передернул плечами.
      - Твое упрямство мне давно уже известно, - сказал он недовольно. – Ну что же: каждый волен смотреть на вещи по-своему. Обещай хотя бы набраться терпения и не рваться на выход в разгар представления, а то нас с тобой тут попросту раздавят, как мокриц!
     - Обещаю сидеть и не дергаться, что бы там ни происходило, - мрачно сказал ликиец.
     - Ну, вот и славно!..

***

        Между тем, на арене продолжали происходить смертельные схватки, и зрители всё также выражали безудержный восторг при виде хлещущей на песок крови; служители в масках Харона уволакивали с арены трупы погибших, пользуясь при этом железными крючьями, надетыми на длинное древко, а другие выходили с низкими тележками, на которых стояли бадьи с песком, и большими совками черпали из бадей песок, тщательно засыпая им широкие кровавые лужи. Менипп заметил, что все бои, что он вынужден был наблюдать сегодня, заканчивались смертельным исходом; это вполне подтверждало правоту Сострата в том, что настоящих профессионалов тут не было – беречь выведенных на арену бойцов устроители игр были явно не расположены. А это означало одно: бойцы были рассчитаны на один раз, то есть имела место быть своеобразная казнь. Но пусть даже эти гладиаторы и являлись отъявленными преступниками, Менипп недоумевал, как в этом знаменитом эллинском городе, некогда бывшем средоточии культуры, нынче додумались из смертной казни сделать массовое зрелище для потакания самым низменным и кровожадным инстинктам толпы.
      И вот наконец зрителям возвестили, что на арену выходит сам Агелад. Толпа встретила этот номер программы неистовым, просто бешеным взрывом восторга. Менипп едва ли не оглох от грома рукоплесканий и исступленных приветственных криков. Когда же сам Агелад появился на арене – такой рослый, атлетически сложенный и прекрасный лицом – толпа разразилась столь неистовым ликованием, что, казалось, трибуны дрогнули и затряслись от неимоверного шума! И немудрено: зрители орали, свистели, топали ногами… это был настоящий экстаз. Наверное, так восторженно толпа не встречала ни одного из самых прославленных героев Коринфа за всю его бурную многовековую историю…
    «Одурели совсем уже», - осуждающе подумал Менипп.
       Могучий красавец-гладиатор, всем своим видом напоминающий древнего героя, явившегося из туманной дали мифических времен, с достоинством направился в обход арены, взмахами мускулистых рук отвечая на приветствия толпы и посылая женщинам воздушные поцелуи. С трибун под ноги ему летели цветы; время от времени Агелад нагибался, подбирал с песка один или два цветка и демонстративно прижимал их к своей могучей груди, слегка кланяясь при этом женщинам, находящимся на трибунах. Он дважды обошел арену, ибо толпа никак не желала отпускать своего любимца, и рукоплескания зрителей не только не смолкали, но еще и усилились, постепенно перейдя в оглушительную овацию.
      - А что, - обратился к Сострату Менипп, - Агелад – он тоже осужденный преступник?
      - Да ты что? – Сострат даже подскочил на сиденье. – Агелад едва ли не единственный профессионал среди коринфских бойцов, он обучался в Пренесте и выступал во многих цирках империи, в том числе и в Риме, сражаясь перед лицом самого императора! Но потом вернулся на родину, в Коринф. Он – свободный человек и выступает как аукторат*; насколько мне известно, за свои выступления в амфитеатре он получает немалые деньги!
      - То есть, он получает деньги за то, что убивает на арене осужденных законом преступников? – спросил Менипп.
   Сострат укоризненно взглянул на друга и отвернулся от него, безнадежно махнув рукой.
      - Ну тебя к Орку, ты меня затрахал уже своим занудством! – всерьез рассердился коринфянин.
      - Не сердись, друг, я только хотел уточнить, - примирительно сказал ликиец. – Иными словами, этот благородный с виду гладиатор по сути выполняет работу палача?
     - Ну ты и загнул! – лицо Сострата даже вытянулось. – Ты делаешь немалые успехи в искусстве словоблудия, мой дорогой! Твои философские занятия не проходят даром…
    - Ну, при чем тут это? Я всего лишь называю вещи своими именами, - сказал Менипп простодушно. – Человек, осуществляющий смертную казнь преступников, называется палачом. Это не должность, это скорее призвание.
К палачам везде относятся, мягко говоря, без уважения. А здесь ему не только платят деньги, но и прославляют как героя, спасшего родину от вражеского нашествия; ты не находишь, Сострат, что в Коринфе люди давно поголовно сошли с ума?
      Сострат демонстративно молчал, напряженно глядя на арену. Вместо ответа Менипп услышал только обиженное сопение. Ликиец пожал плечами и отвернулся.
     Однако Сострат всё же ответил другу, хотя и не сразу.
     - Твой учитель, видно, не приучил тебя не судить о вещах, в которых ты не разбираешься, - хмуро заметил он.
     - А чего тут разбираться? – отозвался Менипп. – Палач – он и есть палач. И этот твой прославленный Агелад вовсе не профессиональный боец, а самый обычный профессиональный убийца. Твои сограждане воздают чуть ли не геройские почести обыкновенному убийце – стало быть, они ничем не лучше его. Остается только пожалеть этот несчастный город и его былую славу…
    - Сделай милость, заткнись, а? – попросил Сострат. – Нет уже никаких сил выслушивать твой бред. Лучше сиди и смотри… молча!
     - Ну хорошо, я молчу, - снова пожал плечами Менипп.
     Тем временем на арене аренарий* зычным голосом объявил, что Агелад ради удовольствия граждан Коринфа будет сражаться не с одним, а сразу с тремя противниками. Это заявление вызвало новый приступ безудержного восторга у зрителей. Понадобилось  еще какое-то время, чтобы трибуны наконец-то угомонились и наступила хотя бы относительная тишина. Ворота со стуком распахнулись, и на простор арены выбежали сразу трое бойцов, снаряжение которых состояло из коротких мечей и маленьких круглых щитов; на головах у них красовались кожаные шлемы с короткими бронзовыми гребешками. Такими щитами вряд ли можно было надежно защитить себя в схватке, однако для отражения рокового удара противника при определенных боевых навыках бойца они вполне годились. Агелад внимательно посмотрел на своих неприятелей, затем неспешно водрузил на голову тяжелый шлем с большим сияющим гребнем. Взяв в правую руку меч с искривленным клинком, а в левую щит, сделанный в форме полумесяца, обращенного рогами вниз, он с достоинством принял боевую стойку.
     Его противники стали напротив него, сохраняя между собой дистанцию примерно в десять шагов. Сейчас Агелад всем своим видом напоминал могучего льва, окруженного тремя охотничьими псами.
        В притихшем амфитеатре вновь раздался громкий голос аренария, который объявил зрителям, что трое гладиаторов, дерзнувшие сразиться с самим Агеладом, суть приговоренные к смертной казни преступники, и любимец коринфской публики должен привести приговор в исполнение; однако устроители сегодняшних игр в согласии с городскими судебными властями, радея об интересах граждан Коринфа, постановили: приговор будет исполнен в случае победы славнейшего из славных Агелада, однако если приговоренным удастся одолеть лучшего гладиатора Коринфа, то те из них, кто останется в живых после боя, получат помилование и свободу.
      Это сообщение вновь вызвало гром рукоплесканий на трибунах.
     - Ну что ж, - заметил Сострат удовлетворенно, - этим ребятам есть, за что сражаться! Посмотрим, что у них получится… Одолеть самого Агелада – это тебе не шутки!
     Он с довольным видом повернулся к Мениппу.
    - Ну, вот видишь? – спросил он. – Понял, наконец, в чем разница между лучшим гладиатором Коринфа и обыкновенным палачом?
     Однако Менипп не думал менять свое мнение: человек, творящий смертоубийство для развлечения праздной толпы, да еще получающий за это денежное вознаграждение, вызывал у ликийца самое стойкое неприятие.
     - Я так полагаю, что судьи, принявшие подобное решение, знали, что делали, - возразил он своему другу. – Это говорит лишь о том, что у приговоренных крайне мало шансов; а твой хваленый Агелад не слишком рискует, если он действительно профессиональный боец, вышедший на бой с плохо обученными противниками. Может быть, они и меча-то в руках никогда не держали!
     - Но разве ты не слышал – их приговорили к смерти! – рьяно возмутился Сострат. – Значит, они опасные преступники, не иначе, как разбойники или мятежники, а такие люди не могут не владеть оружием! Неужто ты думаешь, что смертный приговор им вынесли за то, что они воровали кур на городском рынке?!
      Менипп в ответ лишь пожал плечами. Сострат молча бросил на него осуждающий взгляд и снова безнадежно махнул рукой: мол, ну что с такого возьмешь?
      Амфитеатр с нетерпением ожидал кровавой боевой схватки, которая действительно обещала быть весьма серьезной, ибо ставкой в ней являлись жизнь и свобода. Куда уж выше…
     Вот заиграли флейты, а когда они смолкли, затрубил рог – протяжно и скорбно, будто возвещая о смерти. Трое бойцов-осужденных с яростными боевыми кличами атаковали Агелада сразу с трех сторон! Этот гладиатор, этот могучий боец, так похожий на кого-то из героев мифической древности, сейчас представлял собой даже не противника, а единственное препятствие на их пути от смертного часа к освобождению и к самой жизни!
    Загремели щиты, ударяясь друг о друга, раздался звон клинков – Агелад неуловимым для глаз выпадом мгновенно отразил атаку всех троих и одним упругим прыжком внезапно очутился сбоку от того противника, что нападал на него справа. Не дав тому возможности осознать его неожиданный маневр, гладиатор-атлет обрушил на него град сокрушительных ударов, которые тот довольно ловко и умело отражал своим маленьким круглым щитом. Вдруг Агелад оставил своего противника и мгновенно обратился к двум остальным; между тем тот, что был первым, почему-то продолжал стоять на месте, словно потеряв всякий интерес к происходящему. Менипп с недоумением смотрел на этого бойца и не сразу заметил, что по лицу его, вытекая из-под кожаного шлема, обильно струится кровь. Через две-три секунды гладиатор тяжело рухнул на песок, высоко взметнув одеревеневшие ноги; упал с размаху, всей тяжестью своего тела, и при ударе о землю голова его вдруг развалилась вместе со шлемом на две половины, как перезрелая дыня! Кровь хлынула потоком, окрашивая песок, и в эту кровавую, быстро растекающуюся лужу вывалились куски мозга.
     Толпа на трибунах взревела от восторга, гром рукоплесканий разнесся над амфитеатром, зрители стонали, выли, орали в полном неистовстве, потрясая сжатыми кулаками. Многие молодые женщины в исступлении срывали с себя накидки и столы, трясли обнаженными полными грудями, при этом неистово вопя, обращаясь к Агеладу:
    - Приди ко мне! Агелад, я твоя! Возьми меня…
    Менипп невольно отвернулся в охватившем его приступе отвращения; он не представлял себе раньше, что люди вообще способны доводить себя до подобного состояния.
    Однако могучий гладиатор ничуть не реагировал на несущиеся со всех сторон крики одобрения, он словно бы и не слышал воплей бьющихся в кровожадном экстазе женщин… Внимание его было обращено только на двух остающихся в живых смертников, которые представляли серьезную опасность для него хотя бы уже тем, что их оставалось двое.
      Агелад молча поджидал своих противников; его стальной меч, искривленный клинок которого был обильно полит кровью их товарища, вызывающе устремлялся своим острием прямо в их напряженные бородатые лица. Лик же самого Агелада оставался почти не виден из-за нащечников тяжелого шлема; и только глаза его из круглых прорезей смотрели пристально и напряженно – в их холодном взгляде не было никаких эмоций. Он просто ждал…
      Менипп внезапно почувствовал, что ему становится страшно. Ему вдруг подумалось, как это бесчеловечно – обещать жизнь и свободу людям, давая им призрачную надежду на помилование, а при этом заведомо обрекая их на неминуемую смерть, представляющую собой захватывающее зрелище для извращенной и разнузданной толпы. Та неуловимая легкость, с которой Агелад разделался с одним из осужденных, красноречиво давала понять, что и двоих оставшихся несомненно ожидает та же участь.
      Между тем, зрители начали выражать нетерпение при виде колебаний двух смертников, никак не решавшихся повторно атаковать столь грозного противника. С трибун стали раздаваться недовольные выкрики:
      - Эй, трусы! Чего ждете? Вас же двое против одного!..
      - Олени* безрогие! Агелад успеет состариться, пока вы соберетесь…
      - Выпусти им кишки, Агелад! Пусть их скормят псам!
      Вдруг оба смертника, будто по команде, двинулись на гладиатора одновременно с двух сторон. Один, держа наготове щит, внезапно сделал молниеносный выпад мечом, целясь Агеладу снизу в живот. Но тот был начеку. Он стремительно и точно отразил удар, и в этот самый момент второй противник попытался поразить его в бок. Однако меч бойца рассек один только воздух. Крутанувшись волчком, Агелад мгновенно ушел от грозившего ему меча смертника и, сделав прыжок, очутился примерно в трех шагах от обоих неприятелей. При этом один из нападавших в тупом недоумении уставился на свой живот: туника оказалась аккуратно разрезанной, а по нижней части живота обильно лилась кровь, стекая на бедра, струясь по коленям, капая на песок… по всему было видно, что боец даже не заметил, как была нанесена ему эта страшная рана; Менипп, наблюдавший за схваткой со своего места, этого не заметил и подавно. В следующую секунду Агелад очутился рядом с раненым смертником и одним страшным, неотвратимым, как молния, ударом снес ему голову с плеч.
    Трибуны оглушительно взревели. Отсеченная голова в кожаном шлеме, будто мяч, катилась по окровавленному песку арены, а обезглавленный труп продолжал стоять, нелепо взмахивая рукой с зажатым в кулаке коротким клинком. Товарищ убитого в ужасе взирал на жуткие конвульсии своего бывшего напарника. Еще через пару секунд труп с шумом рухнул навзничь, ибо омертвевшие колени, подобно шарнирам, подогнулись одновременно. Менипп с ужасом и отвращением увидел, как из перерубленной шеи хлынул поток крови, словно вино из опрокинутой бутыли.
    - Каков боец, не правда ли, а, Менипп? – как сквозь затычки услышал ликиец восторженный возглас Сострата. – Вот кто у нас в городе настоящий гладиатор! Посмотри, как он теперь разделается с последним из оставшихся в живых…
    - Не хочу смотреть, - решительно заявил Менипп.
    - Да не будь же ты бабой, в конце концов! – Сострат окончательно вышел из себя. – Может, ты еще и в обморок хлопнешься, и мне тебя придется приводить в чувство? Раскис совершенно… я уже говорил тебе, у нас в Коринфе всего несколько гладиаторов-профессионалов, Агелад – первый из них. А остальные – бывшие преступники, разбойники, взбунтовавшиеся рабы, обреченные на смерть законом. На арене они всего лишь получают заслуженное наказание, поэтому жалеть их нечего! Что тут может быть непонятного?
      - Сострат, пусть они преступники, но ведь они – люди! – горячо возразил Менипп. – Что это за римский закон, позволяющий из смертоубийства делать публичное зрелище? Что это за публика, приходящая в безумный восторг при виде льющейся крови и с такой невиданной помпой приветствующая обыкновенного убийцу-мясника? И это всё  - просвещённые эллины? Что вообще случилось с этими людьми, наследниками великого культурного прошлого? Мне такого никогда не понять! Да и не желаю я понимать…
      - А-а, вот уж действительно – где тебе такое понять! – с досадой отмахнулся Сострат. – Впрочем, это я совершил ошибку: не стоило приводить тебя впервые в амфитеатр сразу на смертельную схватку. Для начала надо было сводить тебя на бои без смертельного исхода… правда, такие у нас в городе бывают редко. Не собирают бескровные поединки достаточное количество зрителей, затраты на такие игры попросту не окупаются. Как ни крути, здесь тебе всего лишь Коринф, а не Рим и не Капуя.
     - А что, на римских аренах убивают меньше? – спросил Менипп.
     - Полагаю, что да. Причины две: первая – там сражаются настоящие бойцы, жизнь которых стоит дорого, а потому никто не позволит резать их как баранов. Смертельные поединки поэтому происходят там разве что по большим праздникам и в ходе общенародных торжеств. А вторая… нынешний император не слишком жалует гладиатуру, видишь ли! Нерон куда больше тяготеет именно к эллинской культуре: ему по душе театр, игра на кифаре, декламация творений великих поэтов. Он, кстати, и сам играет на кифаре и весьма любит спеть. Те, кому довелось услышать его игру и пение, рассказывают, что у принцепса весьма недурной слух и вполне приятный голос.
    - Значит, наш император – талантливый человек, - заметил Менипп.
    - Вероятно, - согласился Сострат, - хоть я и не берусь судить, насколько подобные таланты необходимы правителю. А вот император Клавдий был рьяным поклонником гладиаторских игр! Он даже устраивал для римского народа настоящие навмахии*! Вот это, должно быть, в самом деле истинно грандиозное зрелище!..
     Между тем, Менипп, вовсе не склонный разделять восторгов своего друга, обратил всё свое внимание на происходящее на арене. Несмотря на весь ужас, что разворачивался перед его глазами, неожиданно для самого себя ликиец подсознательно ощущал неподдельный интерес к завершающему этапу смертельной схватки. Это обстоятельство его самого немало удивило.
    На арене любимец публики Агелад оставался лицом к лицу с последним из приговоренных к смерти. Шум на трибунах постепенно замирал, зрители ожидали развязки.
       Следовало отдать должное последнему из смертников: перед лицом неминуемой гибели этот человек не утратил мужества. Он с решимостью отчаяния скрестил свой клинок с искривленным мечом Агелада. Некоторое время Менипп напряженно следил за ходом поединка – последний смертник, судя по его поведению, был хорошим бойцом, настоящим воином, и с ним Агеладу предстояло немало повозиться. Приговорённый стремился активно атаковать своего мощного противника, и Агелад великодушно позволял ему это, то и дело уходя в глухую оборону и лишь временами отвечая короткими выпадами, которые смертник ловко отбивал без особого труда… Однако вскоре Менипп догадался, что никакого благородства или хотя бы уважения к противнику в тактике Агелада нет и в помине: гладиатор просто играл на публику, желая продлить время схватки и доставить зрителям больше острых ощущений. Осознав это, ликиец сразу потерял всякий интерес к происходящему и отвернулся – в который уже раз за всё время кровавого представления. Его рассеянный взгляд равнодушно заскользил по напряженным лицам затаивших дыхание зрителей, ощущая стойкое отвращение ко всем этим незнакомым ему людям; они напомнили ему стервятников, слетевшихся к месту, где ожидалась богатая пожива. И он снова подивился тому, как много на трибунах было женщин, большинство из которых сидели на верхних рядах. У эллинов издавна запрещалось женщинам посещать общественные мероприятия, а уж подобные зрелища – и подавно! Однако, похоже, римские нравы уже глубоко проникли во все слои коринфского общества и во все сферы жизни некогда самого значимого из городов Эллады. И это неудивительно, если в Коринф едут теперь все и отовсюду, а из Италии – особенно. Естественно, италики привозят с собой не только своих женщин, но и их италийские нравы, среди которых скромность и подчиненность, присущие эллинским женщинам, напрочь отсутствуют – достаточно вспомнить недавнее наглое поведение Зеноновой невестки Юлианы…
     И вдруг Менипп невольно вздрогнул. От нечего делать он начал было разглядывать женщин, попавших в поле его зрения, с любопытством наблюдая за их отношением к происходящему на арене, и тут совершенно неожиданно всего через четыре ряда от себя он увидел…
    Внезапный оглушительный рев трибун заставил Мениппа содрогнуться и совершенно сбил его с толку. Но ликийцу было всё равно, что там происходит, на этой проклятой арене; он жаждал тщательно разглядеть ту, что показалась ему на одно мгновение среди моря людских лиц и голов, но вскочившие со своих мест многие зрители тотчас скрыли от его взора столь желаемое зрелище… Менипп судорожно схватил за руку Сострата, однако тот понял этот порыв друга по-своему.
    - Ты посмотри только! – воскликнул коринфянин с воодушевлением, дружески сжимая руку Мениппа. – Честно говоря, я не ожидал такого! Этот парень сражается, как лев! Агеладу с ним приходится совсем не легко…
      Менипп невольно бросил на арену быстрый взгляд: Агелад и его противник сосредоточенно и ожесточенно действовали клинками. Тела бойцов блестели от пота в лучах солнца; и ликиец успел заметить, что смертник явно принял решение либо победить и обрести свободу, либо как можно дороже продать свою жизнь. А возможно, еще и отомстить за убитых товарищей.
   Отведя взор от сражающихся гладиаторов, Менипп осторожно оглянулся через плечо и вновь посмотрел на верхние трибуны. Через четыре ряда он снова увидел среди толпы зрителей ту же молодую женщину. Она сидела, непринужденно разместившись на своем сиденье, и с неподдельным интересом следила за происходящим на арене. Несколько секунд Менипп сосредоточенно разглядывал ее. Овальное, слегка бледноватое лицо, темно-каштановые волосы, спадающие на плечи из-под головного покрывала, длинное темное одеяние, волнующими складками облегающее стройное гибкое тело… Она не бесновалась, не орала исступленно, как другие, не билась в экстазе, срывая с себя одежды, – нет! По ее виду вообще невозможно было понять – какие ощущения она испытывает и какие эмоции обуревают ее. Впрочем, Мениппу это было совершенно неважно. Всё вокруг потеряло для него какое-либо значение: ведь перед ним была она! Всего на четыре ряда выше, прямо за ним, на трибунах находилась Киниска…
      И теперь, когда трибуны вновь зашлись в безумном многоголосом крике, и беснующаяся толпа вновь скрыла желанную женщину от его пылающего взора, Менипп испытал близкое к восторгу ощущение, будто бы он снова обрел бесценное сокровище, которое уже считал безвозвратно утерянным.
     - Сострат! – позвал ликиец, будучи не в силах сдерживать больше своего воодушевления.
     - Смотри, смотри! – отозвался тот, не сводя глаз с арены. – Вот это бой! Настоящая схватка не на жизнь, а на смерть! Бьюсь об заклад, наш Агелад нашел-таки себе достойного противника!
    И снова Менипп, как завороженный, бросил растерянный взгляд на арену. Агелад уже давно перестал заботиться об удовольствиях кровожадной толпы – теперь он явно стремился скорее прикончить своего упорного и опытного в боях противника, только это ему никак не удавалось. Смертник сражался так, как сражаются исключительно за свою жизнь!
     - Ты посмотри, Менипп! – Сострат ухватился за друга обеими руками, как утопающий. – Вот двойной выпад… Прекрасно! Агелад отвечает целой серией ударов… это его коронный стиль, и я не видел, чтобы кто-нибудь выдерживал такой натиск! А этот смертник… выдерживает! И даже сам переходит в контратаку!
      - Сострат… - Менипп говорил осторожно, словно боясь вывести друга из того возбужденного состояния, в котором тот пребывал. – Послушай…
    Слова Мениппа потонули в оглушающем реве толпы. Снова все заорали, затопотали, и ликиец в испуге оглянулся, как будто боялся в одно мгновение лишиться волшебного видения…
     - Ты видишь? – Сострат схватил его за плечо и принялся трясти, как грушу. – Агелад пробил его щит, рассек ему левое плечо! Но смертник не сдается! Он сражается теперь одной только правой рукой…
    Но Менипп смотрел не на арену, а на верхние трибуны. Божественный образ обожаемой им женщины снова скрылся за скопищем безумно орущих, отвратительных, перекошенных физиономий. Мениппа охватил ужас. Ему показалось, что больше он ее никогда не увидит.
    - Какой боец! – возбужденно кричал рядом с ним Сострат. – Какая страстная жажда жить! Даже жаль его… такой бой здесь редко увидишь! Из этого парня мог бы получиться настоящий гладиатор! Посмотри, Менипп: он истекает кровью, он слабеет прямо на глазах, но при этом… а ты куда смотришь?
    Сострат совершенно опешил, увидев, что голова Мениппа повернута совсем не в ту сторону, где так яростно бились насмерть два гладиатора.
   - Сострат! – воскликнул Менипп, стараясь перекричать рев трибун. – Здесь… она!
   - Кто? – коринфянин был не в состоянии понять, о ком вообще толкует его непутёвый друг.
   - Я говорю… женщина! – отчаянно крикнул Менипп.
   - Какая женщина… Ты спятил? – Сострат весь, целиком присутствовал не здесь, на трибуне, а там, на арене.
   - Женщина… гетера… Киниска! Она здесь, почти рядом с нами! Я ее видел… - Менипп выкрикивал слова почти в самое ухо другу, но Сострат будто и не слышал его.
   - Ну… вот и всё, - Сострат, похоже, испытывал даже чувство неподдельной досады. – Такой удар не выдержит никто. Что ж – Агелад и есть Агелад! Бедный этот парень-смертник! Как отчаянно он сражался! Мне его по-настоящему жаль, Менипп…
        Ликиец понял, что докричаться до Сострата вряд ли удастся и нехотя обратил свой взор на арену. Там стоял Агелад, воздев к трибунам руки, в одной из которых он держал окровавленный меч. Он театрально поворачивался, приветствуя исступленно орущих зрителей; над гигантским овалом амфитеатра стоял несмолкаемый рев - жуткая смесь восторженных криков, дикого гогота, приветствий и славословий, истеричного визга экзальтированных женщин… постепенно весь этот адский шум начал выливаться в единообразный всеобщий крик, который азартно, одна за другой, подхватывали все зрительские трибуны.
   - А-ге-лад! А-ге-лад!! А-ге-лад!!! – скандировали тысячи и тысячи безумно искаженных, перекошенных ртов. Мениппу хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать этот звериный вопль бескрайнего скопища кровожадных хищников.
    Агелад начал вновь обходить арену, принимая приветствия толпы, а на окровавленном песке остался корчиться в судорогах его последний, истинно доблестный противник: весь израненный, в луже растекшейся крови, смертник всё еще боролся за жизнь, никак не желая мириться со смертью.
     - Да, к сожалению, это всё! – шумно вздохнул Сострат. – Вообще, глупо было бы ожидать, что кто-нибудь здесь сможет одолеть Агелада, однако этот приговоренный к смерти действительно показал всем, как должен умирать настоящий боец! Надо будет узнать его имя и помолиться за его благородную душу богине Персефоне… за такого воина и жертву подземным богам стоит принести!
      Менипп заметил, что взгляд его друга наконец-то обрел осмысленное выражение, и вновь обратился к нему:
      - Сострат! Я говорю, что здесь, в амфитеатре, находится эта гетера… несравненная, божественная женщина… по имени Киниска! Она сидит через четыре ряда за нами!
    - А-а, твоя безответная любовь? – отозвался наконец Сострат. – Что-то я сомневаюсь, дружок: она слишком утончённа, чтобы посещать столь грубые зрелища! В этом смысле вы с ней вполне нашли бы общий язык… Ну, и где же она?
    - Вон там… посмотри наверх!
    Сострат взглянул в указанном ему направлении. Там всё еще неистово бесновалась толпа зрителей, бурно переживая все перепитии только что завершившегося представления. Многие оставили свои места и устремились вниз, на арену. На ристалище уже скопилась целая толпа особенно ярых поклонников могучего красавца-гладиатора, их становилось всё больше и больше, так что они начали мешать цирковым служителям, вышедшим убрать мертвые тела и посыпать кровавые лужи свежим песком. Все трое смертников, последних противников Агелада, валялись на арене бездыханными трупами, но зрители, нимало не смущаясь близости смерти, расхаживали среди мертвых, лишь бы увидеть вблизи своего любимца. Особенно это касалось женщин…
      - Ну, где? – растерянно спросил Сострат. – Где твоя Киниска? Я ничего не вижу.
     Менипп напряженно всматривался в царящую на трибунах суету, и вдруг сердце его упало: место, совсем еще недавно занимаемое его несравненной Киниской, теперь пустовало.
     - О боги!! – в отчаянии вскричал Менипп. В его голосе прозвучала такая искренняя боль, что Сострат не на шутку встревожился.
     - Что с тобой? Что такое?
     - О, мой Сострат! Ее там нет!
     - А ты уверен, что она там вообще была?
     - Конечно, уверен! Так же, как уверен в том, что разговариваю сейчас с тобой…
     - Ну, тогда попробуй поискать ее на арене, - с усмешкой посоветовал коринфянин. – Только взгляни, сколько там собралось прекрасных девушек и вполне зрелых женщин! Их даже неубранные трупы не смущают, так велико их страстное желание лично поприветствовать Агелада! А самым удачливым из них наш лучший гладиатор, возможно, назначит и свидание…
    Менипп исподлобья взглянул на друга, но Сострат лишь безмятежно показал ему кивком на арену.
    - Возможно, и твоя «божественная» гетера тоже там!
    Ликиец обратил самое пристальное внимание на то, что теперь творилось на арене. Вокруг Агелада образовалось плотное кольцо мужчин и женщин, однако здесь явно преобладали женщины. Они обнимали своего героя за мощную шею, целовали его и с явным сожалением отходили прочь, уступая место другим. Из женщин образовалась целая очередь; помимо поцелуев, некоторые дарили ему цветочные венки, словно Агелад выиграл состязание певцов или поэтов.
      Наконец в этой самой очереди Менипп и увидел ту, которая вызвала такую бурю в его измученном сердце! Киниска… Теперь молодой ликиец окончательно осознал, что никакой ошибки нет: это была она! Киниска стояла среди других женщин – высокая, немного грустная и какая-то мрачноватая в своем темном длинном одеянии; такая желанная – бесконечно далекая и недоступная! Менипп хорошо видел ее такой милый профиль… ее очаровательный носик… Ее губы, которые он так мечтал целовать! Ее глаза… Однако сейчас он не мог видеть ее глаз, ибо они были устремлены на другого, и это не ему предназначался их пламенный взгляд. Бедному ликийцу оставалось только наблюдать, как быстро сокращается в этой проклятой очереди расстояние между Киниской и Агеладом. Как бы он хотел, чтобы бескрайнее синее небо в один миг затянули бы тучи, и сверкающая молния ударила бы с небес прямо в эту кровавую арену, чтобы она попала бы как раз между убийцей Агеладом и прекрасной Киниской! А еще бы лучше – чтобы молния ударила точно в Агелада, и он сгорел бы на глазах у всех, как сухой сноп! Зевс Величайший, куда ты смотришь? Яви же свое могущество, пролей на землю свой священный гнев! Однако небо оставалось безмятежно чистым, и в нем не наблюдалось ни единого облачка, какая уж там молния! То ли Зевс именно в этот момент покинул свой дворец на Олимпе, то ли царь богов был занят куда более важными делами… Чуда не произошло, и все мольбы и воззвания Мениппа к небесам оставались тщетны.
       И вот они оказались друг против друга – Киниска и Агелад. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза – Мениппу эти секунды показались часами! У него тоскливо замерло сердце, пресеклось дыхание, когда гетера приблизила свое лицо к лицу гладиатора; она обняла его своими белыми руками за смуглую мощную шею, и губы обоих соединились в нежном, исполненном искренней страсти поцелуе… он оказался куда более продолжителен, нежели лобзания Агелада с другими женщинами. Это был поцелуй давних любовников… только слепой мог этого не видеть! Менипп с досадой застонал, как от внезапного приступа зубной боли; Сострат тотчас покосился на друга и позвал озабоченно:
     - Менипп?..
   - Боги блаженные… - прошептал Менипп в смятении. – Он не отпускает ее!
     - Ты находишь? – едко отозвался Сострат. – А мне кажется, что как раз наоборот – это она не отпускает его!
    Менипп не успел ответить: Киниска всё же отошла от гладиатора, многообещающе проведя своими длинными пальцами по его лицу, и, отходя в сторону, продолжала смотреть ему в глаза; и только, когда следующая девушка порывисто бросилась на широкую грудь триумфатора, она отвернулась и отошла к толпе женщин. У Мениппа всё вокруг так и поплыло перед глазами.
    - Спустись на землю, Менипп! – Сострат дружески положил руку на плечо безутешному ликийцу. – Не следует так переживать: она гетера, я уже сто раз говорил тебе это! Обольщать мужчин за деньги – ее ремесло.
    - Проклятье! – вскричал Менипп, будто и не слыша слов друга. – Но почему? Почему этот проклятый Агелад?
     - О-о, дружище! – воскликнул Сострат снисходительно. – А ты что же, ожидал, что она пойдет целоваться с тобой, а не с ним? Становись таким же знаменитым бойцом, как Агелад Коринфский, и все свободные женщины Коринфа станут твоими! И эта недоступная тебе нынче Киниска – одной из первых.
    - О, Сострат! – Менипп в отчаянии вцепился пальцами в свои густые, слегка вьющиеся волосы. – Тебе доставляет удовольствие издеваться надо мной? Я готов волком выть от горя, а ты…
    - Ну, скажем, волчьим воем ты ничего не добьешься, - заметил Сострат, - а вот насчет горя ты явно погорячился. Весьма глупо ревновать женщину ее ремесла. Если тебе действительно так неймется, что голоса разума ты не слышишь, ну что ж: пойди к ней и попробуй договориться о свидании; парень ты весьма видный, красивый, одет прилично… возможно, Киниска тебе не откажет. Ну, если, конечно, всякий вздор нести не будешь. Если она назначит тебе цену, можешь особенно не торговаться: я, так и быть, тебя проспонсирую…
    Услышав такое, Менипп так и вскинулся, будто боевой конь, заслышавший сигнал к атаке.
    - Сострат! Ты говоришь серьезно?
    - Вполне. Мудрые люди сказали: если невозможно победить страстное желание, остается единственный выход: удовлетворить его. Надеюсь, одной встречи тебе будет достаточно, чтобы изжить свою безумную страсть раз и навсегда.
     Он тут же достал из поясного кармана пригорошню серебряных монет и, не считая, вручил Мениппу.
    - Вот, возьми… На один раз этого точно хватит. Еще и останется.
    - О Сострат! Ты – настоящий друг! Я лечу!
      Менипп схватил Сострата в охапку, стиснул в объятиях так, что у того хрустнули кости. Затем опрометью бросился к лестнице, что вела вниз на арену, и вмиг пропал из виду.
     - Сумасшедший! – сказал сам себе Сострат, оставшись один. – Влюбленный психопат… Эка его скрутило! И угораздило же меня притащить его сюда! А теперь вот – что? Теперь надо тащиться за ним, проследить, чтобы сдуру дров не наломал…
      Коринфянин тяжко вздохнул и мужественно втиснулся в толпу, что медленно ползла по лестнице вниз, туда, где находились выходы из амфитеатра. Идти быстро в таких условиях было невозможно: Сострату пришлось тащиться наряду со всеми по узкому проходу между рядами сидячих мест. И только внизу он принялся энергично пробиваться на арену, несмотря на ругань, окрики, а порой и тумаки, получаемые от окружающих. Повсюду он тщательно высматривал своего неразумного друга, однако ликиец как в воду канул. На арене оставалось совсем немного людей; цирковые служители длинными железными крючьями уволакивали последние мертвые тела. Трибуны также пустели прямо на глазах. Убедившись, что Мениппа на арене нет, как, впрочем, не было там уже и Киниски, Сострат вынужден был направиться к ближайшему выходу. Изрядно намаявшись в плотной толпе, он наконец выбрался на улицу.
    Остановившись возле торговой лавочки, где продавались питьевая вода и теплые лепешки (измученные жаждой зрители окружали лавочку толпой, и нехитрая снедь шла нарасхват), Сострат решил дождаться своего друга, если он, конечно, не ушел со своей вожделенной гетерой. В таком случае коринфянин тоже ничуть не огорчился бы: он с удовольствием предвкушал купание в своем домашнем бассейне, и не столь важно было, пройдет ли эта водная процедура с другом или в одиночестве…
      Но вот основная масса народа схлынула, расползаясь по близлежащим улицам и переулкам; Сострат постоял еще немного и уже собрался направиться к себе домой, как вдруг внезапно увидел Мениппа, угрюмо и сосредоточенно подпирающего плечом каменную стену на противоположной стороне улицы.
     - Менипп! – позвал Сострат громко, чтобы перекрыть уличный шум.
    Ликиец обернулся, и показал свое лицо, которое было мрачнее грозовой тучи. Завидев смертную тоску в его глазах, Сострат мгновенно понял, что дела у его друга пошли, мягко говоря, неважно.
      - Ну что там у тебя? – спросил коринфянин с тревогой. – Она тебе хоть что-нибудь сказала? Ты с нею договорился?
     - Да какой там! – Менипп с досадой махнул рукой. – Я потерял ее: она будто бы слилась с толпой женщин и растворилась в ней. Как сквозь землю провалилась!
    Сострат остановился перед другом и недоуменно развел руками.
    - Ну знаешь, дружище… Прости, конечно: я могу дать тебе денег на твое любовное свидание, могу даже пособить устроить тебе встречу, как это было в храме Афродиты Кенхрейской; однако не жди от меня, что я стану гоняться за приглянувшимися тебе красотками! Несолидно как-то: я, между прочим, сын небезызвестного в городе человека, и мне вовсе не пристало работать сводней. Так что ты давай как-нибудь сам…
    - Мой добрый Сострат! – растроганно отозвался Менипп. – О чем ты говоришь, мой славный друг… Клянусь Зевсом, ты и без того сделал мне столько добра, проявил столько терпения! Да если бы не ты…
    - Если бы не я, - перебил молодой коринфянин, - ты всё время проводил бы с учителем и твоими философами – мастерами переливать из пустого в порожнее. А я вот тебя постепенно развращаю: вожу по храмам богини любви, по дружеским симпосионам, теперь вот – амфитеатр… Безобразие!
     Менипп только улыбнулся в ответ – грустно и тоскливо. Сострату стало жаль друга, и он ободряюще похлопал его по плечу.
   - Не вешай носа, Менипп! Плохо, конечно, что ты ее упустил: следует быть порасторопней! Коринф есть Коринф, это тебе не тихая провинциальная Тельмесса… Послушай: а не с Агеладом ли она ушла? Ты хоть помнишь, где потерял ее из виду?
    - Нет, не с Агеладом! – решительно ответил Менипп. – Агелад оставался на своем месте, продолжая лизаться со своими поклонницами, когда я уже потерял Киниску… - ликиец вдруг призадумался, словно вспомнил что-то такое, на что поначалу не обратил особого внимания.
    - Ну, чего заткнулся? – вызывающе заметил Сострат. – Продолжай, я ведь вижу, тебе есть, о чем рассказать.
    - Ты знаешь, произошла довольно странная вещь… - произнес Менипп задумчиво. – Я прекрасно помню, как Киниска отошла от Агелада и остановилась среди группы других женщин… она стояла там, и я ее хорошо видел, когда пробирался через толпу к арене. Однако, как только я продрался сквозь этот живой заслон и вышел на арену, я вдруг убедился, что Киниски там нет…
    - Ну, и что тут странного? – спросил Сострат. – Пока ты туда пробирался через толпу зрителей, покидающих амфитеатр, ты ее видел, а когда ты добрался наконец до арены, она уже ушла. Этот момент ты проглядел… Прозевал ты ее, вот и всё!
   - Странно другое, - возразил Менипп. – Киниска исчезла непонятно куда и как, но вместо нее откуда-то появилась совсем другая женщина…
    - То есть? – откликнулся коринфянин. – Как понять – откуда-то появилась?
    - Ну, не было ее изначально, а когда я пришел, она вдруг оказалась там.
    - И чем же она привлекла твое внимание? Сногсшибательно красива?
    - Да нет… - пожал плечами Менипп. – Никакой красоты я в ней не заметил, хотя вид ее был весьма необычен. По одежде – явно простолюдинка: длинный старый плащ, покрывающий голову, на ногах – грубые пероны… Котомка через плечо…
     - Да-а… С тобой не заскучаешь, друг Менипп! Нашел, на кого смотреть! Так ты там Киниску искал или разглядывал бродяжек с нищенскими котомками? Такие, между прочим, в амфитеатр тоже приходят! Или ты никогда не видел женщин из бедных кварталов? Чем тебе ее вид показался таким необычным?
     - Прежде всего, рост, - ответил Менипп. – Она была очень высокого роста, я таких раньше не встречал. При этом сухопарая такая… лицо очень бледно, но рассмотреть толком было трудно… Мешал головной капюшон.
    - По-моему, ты сейчас описал настоящее огородное пугало, - сказал Сострат. – А когда пугало вдруг оживает, покидает огород и является в амфитеатр, это действительно необычно.
    - Это еще не всё, - сказал Менипп. – Она привлекла мое внимание не только внезапностью своего появления, но и тем, что очень долго стояла над распростертым телом убитого гладиатора, чуть ли не в луже его крови. Мне показалось, что она страстно желает завладеть мертвым телом, унести его или сделать с ним что-то еще… я не знаю! Но она была будто привязана к трупу, никак не могла отойти от него.
    - Так, возможно, это была какая-то родственница осужденного? Может, она просто хотела забрать тело погибшего? – предположил Сострат.
   - Нет, Сострат, нет! – возразил Менипп. – Это было совсем другое… я не знаю, как это описать словами, но мне вдруг сделалось страшно, как будто мне явилось видение прямиком из Эреба.
   - Ну, и что дальше? – поинтересовался Сострат.
   - А дальше… Дальше она вдруг посмотрела на меня. Прямо в глаза мне взглянула! Это было ужасно… какой-то нечеловеческий взгляд! Я стоял и не мог отвести от нее взора, как будто паралич сковал всё тело. При этом… в том, как она на меня смотрела, было что-то похожее на взгляд Киниски, когда она тогда на симпосионе послала мне свою незабываемую улыбку. Но то был совершенно иной взгляд. Если от улыбки Киниски у меня будто выросли крылья, то взгляд этой женщины как будто сковывал все члены, он почти убивал! Потом она отвернулась, и я будто очнулся от забытья… Ну, и принялся вновь искать Киниску, только совершенно напрасно.
   Сострат лишь сокрушенно покачал головой, глядя куда-то в одну точку.
    - Похоже, ты совсем спятил, друг Менипп, - сказал он печально. – Засматриваешься на каких-то женщин – то ли нищенок, то ли бродяжек, всюду тебе мерещатся глаза твоей Киниски… Страхи тебя преследуют…
    - Сострат, я в здравом уме, уверяю тебя! – воскликнул Менипп. – И говорю совершенно точно: Киниска пропала, но зато появилась эта странная и весьма зловещая простолюдинка. Как она попала на арену, откуда взялась, я сказать не могу…
    - Ну откуда же, как не с трибун, ты просто ее не заметил! – сказал Сострат.
    - Исключено. Я не мог бы ее не заметить, если бы она подошла с трибун; она на целую голову была выше окружающих ее женщин.
    - Но не из-под земли же она выросла, правда? – Сострат начал всерьез раздражаться.
    - Не знаю… Ну ладно, что проку теперь рассуждать? Я бездарно упустил Киниску, вот и всё.
    - Да ты не горюй, - успокоил Сострат. – Доживем пока до следующего симпосиона, может, там с нею встретишься в более подходящей обстановке. А может, и еще как-нибудь…
    - Конечно, Сострат! Спасибо тебе за всё, я никогда не забуду твоей доброты.
    - Пустяки… Ну, куда теперь? Лично я собираюсь отбыть к себе домой, где меня ждут освежающая ванна и добрый ужин. Не желаешь ли составить мне компанию?
    - Благодарю, друг, - ответил Менипп. – Но не хочу больше тебе досаждать. Ты и без того намаялся со мной сегодня.
    Коринфянин не стал его уговаривать.
   - Ну, как знаешь, - сказал он. – Только смотри – не исчезай, как ты сделал это наутро после симпосиона! Двери моего дома для тебя всегда открыты! Никогда не забывай об этом.
   - Конечно, - улыбнулся Менипп. – Да, чуть не забыл, Сострат: забери назад свои деньги. Я так и не смог ими воспользоваться.
   - Деньги оставь, - Сострат отвел его руку. – Мы с тобой далеко не всегда бываем вместе, а вдруг ты встретишь свою Киниску в мое отсутствие? Или пусть не Киниску, а другую, не менее достойную тебя женщину… так что лучше тебе быть при деньгах, приятель. Без денег в Коринфе делать нечего.
   - Ну хорошо, Сострат. Еще раз тебя благодарю…
   И Сострат отправился домой. Проводив взглядом фигуру верного друга, Менипп немного заскучал. Затем вернулся мыслями к странному случаю, что произошел с ним только что на арене амфитеатра. Ликиец заметил  уже: он дважды видел Киниску, женщину, пленившую его сердце, и дважды эти встречи с ней сопровождались какими-то вроде как побочными, однако странными, плохо объяснимыми событиями. То некий посланник явился с непонятным сообщением от гетеры, только что покинувшей симпосион; теперь вот - эта зловещая женщина-простолюдинка с ужасающим и вместе с тем притягивающим взглядом, появившаяся так внезапно вместо куда-то резко исчезнувшей Киниски…
   Постояв немного в одиночестве, Менипп, как это ни странно, вдруг испытал желание повидать своего учителя. А для этого надо было отправиться в дом Архогора. Сегодня там не намечалось ни философских диспутов, ни занятий, и ничто как будто не могло помешать вполне обычной, дружеской встрече учителя с учеником. В дом гостеприимца Архогора Менипп и направился, предварительно зайдя в инсулу, чтобы сменить одежду и не дразнить учителя и собратьев по школе своим выходным прикидом.

***

  Деметрий встретил своего любимого ученика приветливо, однако со строгой сдержанностью.
  - Я всё прекрасно понимаю, Менипп, - сказал учитель, - Коринф большой город, полный всяческих искушений, а ты молод и полон сил; тебе хочется многое увидеть и отведать различных удовольствий. Но я всё же хотел бы, чтобы ты меньше пропускал занятий в школе и больше присутствовал на наших собраниях. Помнится, в других городах ты проявлял куда больше усердия, даже в Антиохии, которая превосходит Коринф и величиной, и великолепием, и, наверное, количеством дурных соблазнов. Что с тобой происходит? Я терпеливо жду, когда ты, наконец, устанешь от пустого времяпровождения и вплотную займешься тем, ради чего мы все собрались здесь. Кажется, ты говорил, что встретил здесь давнего друга – неужели это он так нехорошо влияет на тебя?
- Друг здесь ни при чем, учитель, - сдержанно отвечал Менипп, - напротив, он сделал для меня много полезного. Кроме того, я давно не мальчик, и сам отвечаю за свои поступки. Ну, и ты сам видишь: сегодня нет занятий, однако я пришел сюда, и вот – с удовольствием беседую с тобой.
- Это, конечно, обнадеживает, - скупо улыбнулся Деметрий, - однако уже наступил вечер, а ведь многие из тех, кто жаждет божественной мудрости, провели здесь весь день, и с немалой пользой для своего ума и души! К сожалению, ты не в их числе.
Суниец смотрел на Мениппа своими участливыми и мудрыми глазами, в которых сквозило скорбное недоверие. Менипп невольно опустил голову, не выдержав этого взгляда.
- Может быть, ты влюбился? – заботливо спросил Деметрий. – Какая-нибудь юная коринфянка, служительница Эроса с влекущим взглядом, гибким станом и ласковой речью, завладела твоими душой и телом?
 - Нет, учитель! – порывисто отвечал Менипп. – Ничего подобного нет…
А про себя подумал с досадой: «От него ничего не скроешь…» Меньше всего Менипп хотел, чтобы этот ходячий сухарь, одержимый своими правильными мыслями, лез в его сердечные дела. Ликиец хотел улыбнуться, но вместо улыбки вышла какая-то жалкая, вымученная гримаса.
  - Просто мне очень нравится Коринф, - поспешил заверить он учителя. – Нравятся его площади, многолюдные улицы… Его храмы и портики… Его статуи, огромные фонтаны, мраморные лестницы! А мой добрый друг просто с удовольствием показывает мне все эти достопримечательности… Вот и всё. Однако… - Менипп немного помедлил. Затем продолжил: - Я хотел бы кое о чем спросить тебя, учитель. Ты позволишь?
 - Ну конечно, Менипп. Спрашивай.
 - Как долго мы будем оставаться в Коринфе? Помнится, ты говорил, что после Коринфа нас ждут Афины, а далее мы отправимся в Италию и даже – в Рим!
Деметрий взглянул на своего ученика с подозрительностью.
 - Я вижу, тебе весьма жаль расставаться с Коринфом, мой мальчик, - сказал он с некоторым сожалением в голосе. – Однако я могу тебя обнадежить: мы действительно отправимся и в Афины, и в Рим, но это будет еще не скоро. Так что пока у тебя есть все возможности знакомиться  и дальше с коринфской жизнью, и ограничить тебя в этом может только твоя умеренность, которой я с первых дней нашего знакомства усердно учил тебя. Скажу тебе откровенно: я не одобряю твоих попыток познать далеко не лучшие стороны коринфского образа жизни. Но ты – свободный человек, и волен выбирать сам, что именно тебе нужно. Я же возглавляю философскую школу киников, а не римский эргастул*, а потому не волен тебе приказывать.
 - И всё-таки, мог бы я узнать о твоих планах на ближайшее время, учитель? Меня интересуют главным образом сроки нашего здесь пребывания… - осторожно спросил Менипп. Он знал непредсказуемый характер своего учителя: Деметрий бывал весьма доброжелателен и даже порой благодушен, однако настроение его могло измениться в одно мгновение, и он резко превращался в грубого и сварливого тирана, которому ничего не стоило оскорбить и обидеть своего собеседника. Оттого о Сунийце ходили самые противоречивые мнения тех людей, кто когда-либо имел с ним дело.
 - Ну, почему же нет, - отвечал Деметрий. – Мои планы не являются секретом для моих учеников. В Коринфе мы пробудем довольно долго – несколько месяцев, возможно даже – полгода.
 Сердце Мениппа радостно ёкнуло: целых полгода! Бездна времени! Уж за столько дней и ночей он непременно разыщет неприступную Киниску и найдет к ней должный подход.
Зная особую проницательность своего учителя, Менипп постарался всячески скрыть охватившее его ликование. Изобразив на лице крайнюю заинтересованность, он спросил:
 - Я не стану скрывать от тебя учитель, что мне приятно слышать такое. Однако мне весьма любопытно – в чем причина столь долгого пребывания школы в этом городе? Насколько я помню, на полгода мы еще не задерживались нигде.
- Да, Менипп, ты верно подметил, - отозвался Деметрий, - мы еще не останавливались на столь долгий срок ни даже в Антиохии, ни в Эфесе. Действительно, есть причина столь долгого нашего пребывания в Коринфе, и, уверяю тебя, она весьма веская…
- И какая же? – Менипп почувствовал искренний интерес. – Могу я узнать?
- Да, Менипп. Полагаю, тебе это узнать не только можно, но и необходимо.
    - Тогда я весь внимание, учитель, - смиренно ответил ликиец, поднимая на Сунийца свои ясные и чистые глаза.
    - Дело вот в чем, - задумчиво сказал Деметрий, пригладив бороду ладонью. – Из провинции Азия в Коринф должен прибыть один человек… Он мудрец и чудотворец, последователь божественного Пифагора. Я много лет мечтал увидеться с этим человеком, жаждал услышать его речи и суждения, однако до сих пор осуществить это желание мне так и не удалось. И вот нам стало известно, что он намерен посетить Коринф, но при этом никто не знает точно – когда именно! С милостивого согласия благородного Архогора мы с нашими собратьями приняли решение – дождаться этого человека здесь.
    - А если ждать придется слишком долго? – спросил Менипп. – Скажем, год, а то и два… захочет ли благородный Архогор терпеть в своем доме столько странствующих философов? Вообще, имеет ли право наша школа так злоупотреблять его гостеприимством?
   - Ну, во-первых, это лишь один из домов нашего гостеприимца Архогора, любезно предоставленный нам во временное пользование, - заметил Деметрий. - Во-вторых, мы кормимся здесь на свои средства и сами платим его домашним слугам за их услуги. А в-третьих, дорогой Менипп, если возникнут какие-то неудобства у нашего хозяина, мы все тотчас разъедемся по постоялым дворам и дешевым гостиницам; однако Архогор самолично предложил нам для жилья этот дом, и наша школа благодарно приняла его предложение. Узнав же о том, чье прибытие ожидается в Коринфе, достойный Архогор вообще объявил нам, что не выпустит никого из нас отсюда, пока тот человек не прибудет, ибо он желает, дабы встреча наша с ним произошла в его доме, тем самым прославив это место. А потому об Архогоре можешь не беспокоиться: все наши дела обговариваются с ним заранее. Никакого злоупотребления гостеприимством не будет.
   - Но неужели эта встреча настолько примечательна, что все вы готовы довольствоваться неопределенностью и смиренно ждать, когда этому мудрецу будет угодно наведаться в Коринф? – искренне удивился Менипп.
    - Примечательна? – Деметрий приподнял брови. – Это не очень удачное слово, мой милый Менипп… Этот человек достоин того, чтобы ждать его годами! Поэтому мы будем оставаться здесь, по крайней мере, до его прибытия, а оно, по некоторым сведениям, должно состояться в ближайшие два-три месяца… возможно, немного позже. Он знаком с нашим дорогим Архогором и обменивается с ним письмами.
    - И кто же он, этот таинственный мудрец, встреча с которым так значима и желанна и для тебя, учитель, и для всей нашей школы? – спросил крайне заинтригованный Менипп.
   - Его зовут Аполлоний, - медленно произнес Деметрий, задумчиво глядя  мимо лица Мениппа. Казалось, его взор устремлен куда-то далеко-далеко, возможно, на восток, откуда следовало ожидать прибытия загадочного пифагорейца. – Аполлоний из Тианы*.
    - Аполлоний из Тианы, - машинально повторил Менипп вслед за Сунийцем.
    Ему показалось, что однажды где-то он уже слышал это имя и, возможно, как раз от Деметрия Сунийского. Будто бы он говорил об Аполлонии как о странствующем мудреце, которому известны самые сокровенные тайны Бытия. Менипп усмехнулся своим собственным мыслям. Мудрец… Пифагореец…Чудотворец… Скорее всего, какой-нибудь старый зануда с причудами, изъясняющийся мудреными притчами, ставящими в тупик благоговеющих перед ним учеников при их попытках извлечь из этих притч некий тайный смысл. При этой мысли Менипп сразу же испытал состояние жесточайшей скуки. Однако вместе с тем он почувствовал нечто вроде благодарности этому неведомому мудрецу Аполлонию за то, что благодаря ему Деметрий Суниец вместе со своей школой задержится в Коринфе на неопределенный срок, и он, Менипп, получит реальную возможность найти свою тропочку к сердцу и к ложу несравненной Киниски…
      Вскоре внимание Деметрия отвлекли другие философы, постепенно подходившие в течение вечера, и как-то сами собой завязались новые философские беседы – уже явно внепланового характера. Мениппу отнюдь не улыбалась перспектива провести остаток вечера за обсуждением какого-нибудь антисфеновского тезиса: мысли его были абсолютно далеки от вопросов философии. Его изводила тупая ревность к гладиатору Агеладу, которого он никогда не встречал лично, но которого за один только сегодняшний день успел люто возненавидеть. Снова и снова перед его мысленным взором вставала эта ужасающая картина – Киниска целуется с Агеладом, целуется долго и с нескрываемым упоением, а он вынужден в тоске и бессилии наблюдать это зрелище! В дом Архогора Менипп сегодня пришел в надежде, что разговоры с учителем и собратьями как-то отвлекут его от тягостных мыслей, но оказалось, что нет – не отвлекут. А потому, когда Деметрий по своему обыкновению дал втянуть себя в очередной философский спор, Менипп осторожно и незаметно покинул это достойное собрание…
     Оказавшись на вечерней улице в полном одиночестве, ликиец почувствовал себя куда как легче. Ощущение свободы переполняло его грудь. Всё меньше и меньше Мениппа тянуло в компанию его верных собратьев по школе: это порой изрядно пугало его и одновременно вселяло какие-то смутные, манящие надежды на начало чего-то нового в его жизни; рождало волнующее предчувствие неких таинственных и весьма значимых событий… Порой он ощущал себя словно на распутье и никак не мог решить, какой же именно дорогой ему следует двигаться дальше.
    Менипп пошел по улице, наслаждаясь наступившей вечерней прохладой.
Ему захотелось вновь увидеть Сострата, и он невольно улыбнулся своим мыслям: милый, добрый Сострат! Как трогательно он носится со своим провинциальным другом, как искренне старается, чтобы тому не было скучно, как мужественно выносит все его промахи и его известное упрямство; даже щедро одаривает деньгами, на корню пресекая всякие попытки Мениппа отказываться от его дружеской поддержки… Как оберегает от всяческих возможных неприятностей! Менипп знает, что и сейчас, и в любое другое время Сострат примет его с распростертыми объятиями, и что его дружеское гостеприимство несомненно будет самым искренним, но…
     Нет, к Сострату он сейчас не пойдет. Его славный друг тоже имеет право на личную жизнь и на свободу даже от самых  желанных друзей. И пусть его добрый Сострат отдыхает сегодня так, как ему захочется – не следует ему мешать.
    И Менипп зашагал в сторону улицы, где располагалась инсула Корнелия Палемона, на ближайшие месяцы ставшая ему домом.

                Конец VII главы.

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _

*сатировая драма – один из жанров античной драматургии. Сюжет ее обычно представлял собой пародию на трагическую пьесу. Действие такой драмы всегда завершалось победой «хороших» героев над «плохими»;

*панкратион – олимпийский вид единоборств, объединяющий элементы борьбы и кулачного боя. В панкратионе почти отсутствовали ограничения;

*кентавромахия – мифологический сюжет о войне лапифов (древнейшее греческое племя, жившее в Фессалии) с диким племенем полулюдей-полуконей;

*эдитор – организатор гладиаторских игр, определяющий их репертуар и решающий финансовые вопросы;

*«италийские школы существуют уже четыреста лет» - первые частные школы гладиаторов появились, вероятно, в III веке до н.э., школы государственные упоминаются со II века до н.э.;

*«во времена императора Клавдия» - император Клавдий(41 – 54 годы н.э.) устраивал множество гладиаторских боев; он слыл любителем экспромтов – мог организовать бои без рекламы и подготовки, называя это «закуской»; всегда приказывал добивать бойцов, упавших даже случайно, особенно ретиариев, ибо любил смотреть на лица умирающих; мог послать на арену любого человека по любому поводу – например, рабочих, не должным образом наладивших работу машины или подъемника;

*ретиарий – гладиатор, вооруженный боевым трезубцем, сетью и кинжалом;

*секутор – гладиатор, именуемый иногда контрретиарием; вооружение состояло из закрытого шлема, облегающего голову и шею, прямого меча – гладиуса, щита-скутума, поножа на левой ноге и наруча на правой руке;

*Африка – имеется в виду римская провинция Африка, а не континент;

*аукторат – гладиатор из свободных граждан, добровольно подписавший контракт на свои выступления на арене;

*аренарий – служитель арены, организующий работу обслуги и делающий объявления;

*«олени безрогие…» - у эллинов олень считался олицетворением трусости. У Гомера Ахиллес во время ссоры характеризует царя Агамемнона такими словами: «по виду – собака, олень – по отваге!»;

*навмахия – морское гладиаторское сражение. Крупнейшая навмахия была устроена императором Клавдием в 52 году: в ней участвовали 19 тысяч гладиаторов. Представление происходило на Фуцинском озере близ Рима, берега и склоны гор были заполнены зрителями. Пережившим это кровавое побоище император даровал свободу;

*эргастул – тюрьма для рабов, размещавшаяся в стенах здания, глубоко врытого в землю;

*Тиана – город в Каппадокии, стране на востоке Малой Азии.