Последний мамин подарок

Вместо предисловия.
Эту рукопись мама писала несколько лет, после того, как мы все разъехались из дома... Несколько дней назад ее не стало, и я печатаю эту рукопись...

От автора

Рукопись посвящается детям и внукам моим. Для тех, кто хочет, чтобы мы не исчезли из их жизни и памяти. Чтобы мы возвращались к ним из ниоткуда с любовью. Которым вы всегда так были нужны при жизни, подаренной вам без остатка. И от которых вы так легко уходили или проходили мимо.
В моей жизни это вторая рукопись. Они рождались в моменты душевных потрясений, когда не хватало сил преодолеть их.
Первая была друзьями города издана книгой в 500 экземпляров в 90-х годах, в конце прошлого столетия. Она посвящена памяти Эрика. Книга была востребована. Всё издание я подарила друзьям и знакомым, которые и хранят память о нем. В семье осталось около десятка книг.
       Эрика не стало с нами 29 апреля 1990 года. Его трагический, неожиданный, жестокий уход за несколько минут на моих руках погасил и во мне жизнь. Осталась пустая оболочка, переполненная болью, с проблесками разума, который побуждал к каким-то действиям. Выполнять долги оставшиеся. Наверное, для этого какая-то сила и оставила меня здесь, не пустила с ним. Первый долг Эрику, которого не смогла спасти, я и должна была вернуть книгой о нём. Памятью пяти сотен читателей о его светлом облике.
Но прежде всего рукопись создавалась для детей его и внуков. Хранить и любить этот облик.
Была и третья причина. Мне невозможно, немыслимо было расстаться с ним. Невыносимо. Ведь у нас была одна жизнь на двоих, в которой  были «мы нераздельны.., неразлучны.., беспредельны». Особенно тогда, когда дочки жили уже своей семейной жизнью.
Я судорожно, лихорадочно собирала себе его вещи, предметы, рукописные тексты, записки. Подушка, статьи, письма, всё, что хранит вчерашнее тепло его рук, чувств, мыслей. Цеплялась за любой знак, пытаясь удержать его здесь, рядом со мной.
Рукопись стала той соломинкой, за которую держалась. Опять вместе. Все годы он писал мне сердцем строчки рифмой. Теперь я возвращаю их прозой.
Кто-то снова помог мне уберечь психику от разрушения. И дать силы для служения детям, внукам, родителям. Последние десять лет уходящего века были заполнены новыми тяжкими испытаниями, бедами и потерями. У меня не стало родителей. Мамы, обоих отцов, Василия и Григория. И маленького внука Сашеньки. Я была рядом с каждым, кому нужна была моя помощь. Старые и малые, здоровые и больные. Эта полная отдача родным и любимым и держала меня на ногах. У Оли подрастали прелестные дочки Таня с Ирой и маленькая Настенька у Ляли, с которыми я не расставалась, согревая их своей заботой. Они — мою душу.
И вдруг, в одночасье, я потерялась — Оля с семьей уехала в Канаду. А Ляля с Настей переехала в Москву к её новому гражданскому мужу.
Я осталась одна с собакой и котом в большой трёхкомнатной квартире. Всегда я счастлива была, что у меня есть любимая семья и работа. Им принадлежала моя жизнь. С годами начались утраты, потери. И теперь я чувствовала себя старым стволом бывшего живого дерева с густой кроной, от которой не осталось ни одной ветки. И я не могу больше любимых  укрыть своими ветвями ни тенью от палящего солнца, ни от дождя и метели. Зачем я теперь здесь, и что мне с собой делать?
Вот тогда, чтобы не свихнуться от тишины и пустоты вокруг, я положила перед собой первую школьную тетрадь в 12 листов. Первые строчки её и стали началом второй рукописи, большой. Она стала моей «Службой спасения». В новом, незнакомом 21 веке.
Человека отличают от всего живого главные два принципа — речь и непрерывная работа разума.
Один человеческий признак, способ общения, речь, отключился за ненадобностью. Чтобы остаться всё-таки «Человеком Разумным», я и загрузила свой разум творчеством, рукописью.
Любые части тела тоже могут трудиться, но их можно и выключить по собственному желанию. При жевании, пляске, боксе. А мозг отключить нельзя. Только во сне клетки отдыхают, и то не все. Мысли сопровождают нас всегда, при любой деятельности. Было бы, о ком и о чем думать. Вот и нашла себе молчаливого собеседника. Белые листы школьной тетради. Цель была одна — заполнить пустоту вокруг. Рукопись нужна была только мне. А раньше любое моё действие предназначалось для кого-то.
Строчки появлялись экспромтом, не было ни плана, ни объёма. Но вскоре появился смысл моей работы.
Кроме того, что началась творческая работа для головы, разума, рукопись может быть продолжением книги об Эрике. В первой очерчен скупо его портрет, многое оставалось за рамкой. Теперь я могу дополнить многое. И это будет связано со многими личностями его и моей семьи, друзей и всей среды нашего обитания. Меня всегда привлекали люди, выделяющиеся из толпы. Но было еще интереснее, как и в каких условиях они формируются.
Вот и появилась теперь возможность это узнать о себе, Эрике, детях. Мы все похожие и все разные. И я могу оставить в своей рукописи не просто воспоминания о своей семье, а сделать анализ, прежде всего, своей жизни, выявляя успехи, неудачи и ошибки. Ведь они влияют на стиль и образ жизни моих детей. Так же, как на мою жизнь — наследие родителей.
Без прошлого не бывает будущего.
Значит чтобы понять себя, надо вспомнить и высветить прошлые поколения, мои и Эрика.
Рукопись создавалась много лет.
Так случилось, что жизнь определила мне время на грани двух веков, двух тысячелетий. Я осталась одним свидетелем жизни пяти поколений моей семьи. В двух государствах моей страны. И единственным звеном, соединяющим прошлое и будущее.
Тот мир, в котором живут мои дети и внуки, построен не ими. Они только вкладывают сегодня часть своего труда в уже построенный, меняя его для своего «завтра». Как прожили свою жизнь, что оставили своим детям и внукам прошлые поколения, надо помнить и быть благодарным. Полное столетие заполнено судьбами и трудом моих родных и Эрика, Двадцатый век.
А в первые годы дети мои двадцать первого века, большие и маленькие,
«…Наши гнезда покидая…
      Улетели в неостывшие закаты,
      В незнакомые метели…».
Материнское сердце пожелало всем счастья. Но сохранилась тревога — новые, «незнакомые метели».
И я, потерянная и растерянная, очутилась тоже в совершенно незнакомом мне мире. Который называется «Одиночество». Когда за Ларисой, Настенькой и Димой Бутусовым мягко закрылись двери лифта.
Тогда я и открыла первую чистую школьную тетрадь. Строчки бежали по страницам в клеточку и линеечку. Так я убегала из этой тишины непривычной родного дома. Из сегодня во вчера. Или наоборот. Заполняя пустоту комнат теплом родных сердец, глаз, дыханием, пытаясь удержать около себя, сохранить душевную связь, уберечь от невзгод в новой их жизни.
Мой смысл жизни всегда заключался в самоотдаче, востребованности кем-то. В семье, работе, природе. Это возможно, если старость встречают вдвоём. Эта моя мечта с юности не сбылась. Эрика рядом нет. Дети покинули дом. Выросли, самодостаточны, сами строят свою жизнь. Я им не мешаю, но и нужна.
Одиночество стало заполнять меня. Я физически ощущаю его. Через мгновение переполнило и стало вытекать неудержимо слезами по щекам, груди, капать на пол. И все комнаты затихли в тишине глухой.
Неприкаянная, бездумно бродила по пустой квартире. В минуты душевных перегрузок ноги начинают жить отдельно от головы. Ходят сами куда-то и зачем-то. И по ним поднимается холод к горлу, сердцу. Глубокая тишина. Как будто слух отключен. В какой-то комнате подобрала мягкий тёплый комочек, котенка. Прижала к сердцу, щеке. Почувствовала живое тепло. Теперь он один в этих стенах будет меня ждать, скучать, любить и злиться. Тоже молча. Мяукнет иногда.
В очередной раз зажала в кулаке боль, растерянность, остановила ноги и слёзы.
Снова надо приспосабливаться к новой жизни.
Рукопись стала моей потребностью. Пишу для себя. Но оставлю детям. Может быть, кто-то захочет заглянуть из своего завтра в моё сегодня и вчера. Чтобы опыт и мудрость наших прожитых судеб помог им решить свои задачи, которые стоят всегда и перед каждым.
Больше узнать и понять тех, кому обязаны жизнью. Их поступки, мысли, чувства, их внутренний мир. Они же родные. Увидеть себя глазами матери.
Я пишу, чтобы понять себя, разобраться в своём мире. Отчитаться за прожитую жизнь перед собой, детьми. Перед мужем и родителями, которых уже нет рядом. Остались ли у меня долги перед ними? И пожелать детям их не иметь.
Я пишу эту рукопись как продолжение той первой, об Эрике. Книга тоненькая, мелким шрифтом, чтобы уложиться в 100 заданных страниц. Она была создана в сознательно очерченных границах, в особое время, на особой ноте. Мне надо было вылепить яркий образ родного талантливого человека со светлой душой. Любимого.
Не верила в свои способности, возможности. Писала о нём сердцем. Неожиданной радостью были тёплые, очень добрые отзывы о книге, которые принимала с благодарностью. Особенно удивляла искренность и теплота людей чужих, посторонних, вовсе незнакомых с Эриком и очень мало со мной.
Значит, книга коснулась их сердец и  привела ко мне новых верных друзей. Делились впечатлением о прочитанном. Кто-то плакал, кто-то восхищался. Называли настольной книгой, перечитывая не один раз. Даже когда встречались с ней впервые через много лет после её издания: новая учительница музыки у Насти в Москве, художница Лена в Зеленограде. Хранится взволнованная, большая поэма-отзыв отпечатанная В. И. Нагурского, начальника лаборатории моего отдела в НИИМП, кандидата технических наук.
Недавно случайно встретились после долгого перерыва с бывшей сотрудницей. Вспоминали многое. Услышала от неё давнее впечатление её и наших друзей о книге: «Какой удивительный, редкий памятник ты оставила Эрику». Абсолютно верно определила значение книги.
Самым верным и преданным новым другом стал все эти два десятка лет Эдуард Николаевич Кузин, доктор технических наук, профессор, академик, директор ВНИИСтройдормаш. Ранее мне неизвестный вовсе, Эрику чуть-чуть. Однокашник МАДИ, на курс моложе. Он обязательно бывал в нашем доме в памятные дни Эрика. И не один. Вместе со своим заместителем и главным конструктором. Тоже выпускники МАДИ.
Пару лет назад он привёз четвертого «мадишника» на день рождения Эрика – моего старого знакомого Игоря Недорезова. Я с ним не виделась 40 лет. Когда мы с Эриком в ЦНИИС явились молодыми специалистами, он был аспирантом. А теперь за моим столом сидели два доктора технических наук, профессора, академики. Игорь ещё и преподавал в моём МВТУ им. Баумана. Он привез мне в подарок два томика своих стихов, замечательных по оформлению и содержанию.
В ответ я одарила его тоже своей скромной книжкой об Эрике.
На второй день был его звонок. Взволнованный, полный впечатлений от прочитанного в первый же вечер. Много добрых слов мне. Книгу он назвал «профессионально написанной». Это отзыв старшего товарища, учёного и поэта.
Этой первой рукописью я отдавала долг Эрику. Оглядываясь назад, в прошлое, которого больше нет. Сберегая память о нём.
Человек умирает дважды. Второй раз, когда о нём забывают.
Ставят гранитные памятники, чтобы помнить тех, кто нас любил, кому обязаны не только жизнью, но и всеми её радостями сегодня.
Но памятники рушатся даже гранитные. Вместе с памятью. От них уезжают. Им забывают поклониться. Неухоженные, зарастают сорняками. Хотя обещали им «вечную память».
Время притупляет острые чувства.
Только мною круглый год протаптывается тропа к гранитным памятникам Эрику и младенцу Сашеньке. Памятник родителям мне недоступен. Поэтому поклониться им я прихожу сюда.
Вот и оставила я детям книгу об их отце на добрую, долгую память. Прикосновением сердца к его заветным строчкам и о нём.
Вторую рукопись я начинала, спасая себя. И тоже о прошлом, потому что только оно нам известно. Завтра — неведомо.
Всегда в жизни торопилась. Старалась много успеть.
Теперь некуда бежать. Избыток времени. Одна. Ощущаю себя забытым конвертом с адресом «До востребования».
Поэтому веду этот длинный разговор на страницах школьных тетрадей. Обо всех и обо всем. О времени, родных, любимых, удалённых от меня во времени и пространстве. Откуда я возвращаю их к себе. Или иду к ним, спускаясь по ступеням времени.
Я оставляю детям и внукам судьбы родных моего поколения и двух прошлых. Родителей и дедов Эрика и моих, которые и строили им светлое «сегодня» со всеми привилегиями. Так же, как жизни моих внуков принадлежат будущим потомкам.
Потому что без прошлого не бывает будущего.
Потому что «надо прожить многим поколениям, отдавая будущему потомку частицу своих талантов, чтобы он полностью состоялся в своей жизни и интеллекте». Платонов.
Поэтому я пишу летопись о тех, кому благодарна за свою судьбу и которые ушли от меня в другие миры. Исповедь свою перед ними. Перед детьми большими и малыми, с которыми любящее материнское сердце не расстается. И когда были вместе. И когда только рядом. Только время у нас одно. И в этом времени мне невозможно расставаться с любимыми. Может, потому, что по звездам я  «Близнец». Ещё и преданная «Собака». Я и чувствую теперь себя ничейной собакой. Бродячей.
Когда Зощенко говорит обо мне: «Старость — это невостребованность». Которую не хочу видеть у детей когда-нибудь.
Я начинаю летопись о прошлых поколениях моих и Эрика. Малины, Цикото, Немировские.
И у них было одно общее время. Трудное. Первая Мировая война, Революция, Вторая Отечественная война. Со всеми тяжкими последствиями для страны и каждой семьи в ней.
Но судьбы каждого у наших семей сложились по-разному.
Я сохраняю память о них.
Что такое добрая память?
Это любовь. Только она может её хранить.
Личность выделяется из общей массы своими выдающимися творческими талантами. В любой области деятельности. Формируется она при наличии у человека положительной генетической памяти талантов и максимальной затрате умственного труда. А также благодаря обстоятельствам, создающим условия для развития уже в детстве способностей будущей личности.
Случается и другой путь, очень сложный, когда личность появляется вопреки условиям.
Подтверждает моё мнение наша семья.
Эрик — блестящий, талантливый ученый, постигающий в совершенстве любую науку: математику, оптику, кибернетику. Осваивал разные области техники после МАДИ, от конструирования дорожных строительных машин до управления космическими кораблями. Будущий талантливый учёный рос в столичной арбатской квартире с кульманом в семье технических интеллигентов. Дед Иосиф – выпускник Бельгийского университета, профессор МГУ. Родители Эдуард и Элеонора — выпускники МВТУ имени Баумана. Отец — помощник министра автодорожного транспорта.
Эрик просто не мог быть другим. Возможность получения высшего образования всем трём поколениям в тяжелейший двадцатый век страны и сохранила всем генетическую творческую память.
Другие культурные ценности Эрик получил от бабушки Берты, художницы, сестры известного в двадцатые годы композитора Артура Лурье. Она же и ввела внука в мир музыки у старого рояля. Лирическая поэзия, которую Эрик оставил нам, пришла от большой домашней библиотеки. Да и культура всей Москвы была перед ним открыта.
В ухоженном саду не растут колючки. Только прекрасные цветы.
Но двадцатый век был ко многим и беспощаден.
Трудная судьба досталась и моим родным. Хотя у наших с Эриком прадедов в царской России были социальные условия одинаково обеспечены: Лурье и Немировские — зажиточные мещане с мебельной фабрикой. Малины торговали лесом.
Жизнь деду Эрика Иосифу спас плен россиян в Бельгии. А уже полученное высшее образование дало возможность быть востребованным в уже Советской России. А значит благополучие в семье детям и внукам.
Мой же дед Фёдор был в Первую Мировую войну призван на фронт в первые же дни и вернулся калекой после тяжёлого ранения, которое обрекло семью на нищету, страдания и выживание. Выжили не все.
Но и в моей семье родные смогли стать яркими, талантливыми, интересными, преодолевая  трудные жизненные пороги. Они напоминают мне нежный красивый цветок, который вырос, выстоял в голой пустыне, где могут жить только колючки. И поэтому особенно восхищают и тревожат сердца.
Эта большая летопись и будет о них обо всех.
Родители Эрика. Элеонора Цикото, мама. Отец Эдуард Немировский.
Бабушки и дедушки. Иосиф Немировский, Берта Лурье  — родители Эдуарда.
Польские родители Элеоноры  —  Елена Янковская, Антон Цикото.
Совсем русские мои поколения. Мои родители. Малина Александра Фёдоровна, Савин Григорий Павлович.
Родители отца. Павел и Софья Савины.


Глава 1. Дороги за горизонтом. Бельгия

1. Цикото. Элеонора

Об истории своей семьи и их прошлого Эрик рассказывал очень скупо. Сведений о них у меня немного. По крупицам я их собирала уже одна, через двоюродных братьев Эрика.
Мне было известно, что мама его Элеонора из большой многодетной польской семьи Цикото. Жили они в Смоленске. В разных уголках России, особенно на Западе, проживало много польских семей. Среди русских они сохраняли свои обычаи, веру, язык, имена.
Один из братьев, Гена из Ижевска, увлечённо занимался своей родословной. Он и прислал нам копии своих документов.
Из них следует, что отец Элеоноры Антон Стефанович Цикото родился в 1866 году в семье потомственного крестьянина Стефания.
Очень своеобразен стиль письменности восемнадцатого века. Поэтому привожу полностью текст, только без буквы «ъ» (ять).
«Выпись метрики.
Из книги Жодзигинского костела, хранящейся в архиве Виленской Римско-Католической Духовной Консистории, записанной на страниц «216/217» № 107.
Тысяча восемьсот шестьдесят шестого года Сентября восемнадцатого дня в Жодзигинском Римско-Католическом приходском костеле окрещено дитя по имени Антоний ксенд. Фомою Жалевичем с совершением всех обрядов таинства.
Крестьян Стефана и Розалин с Амбросевичев Цикотов законн. супруг. сын, родившийся 8-го сего м-ца и года тогож прихода в застенках Праусице. Восприемниками были крестьяне Юрий Амбросевич с Каролиною Цикотовною девицею.
Верно: Архивариус (подпись)».
Записи все сделаны чёрной тушью, каллиграфическим чётким почерком. Буквы с красивыми завитками «д», с украинской буквой «i» и церковно-славянским «ъ».
Из выписки следует, что родители Антона, отца Элеоноры, потомственные крестьяне Виленской губернии, т. е. сегодняшнего г. Вильнюса Литвы. Национальность литовская или польская, судя по именам и фамилиям.
Есть такой же формы выписка матери Элеоноры, Гелены.
«Выпись
из метрических книг Смоленской Римско-Католического Приходского Костела о рождении и крещении Гелены Ибельгаупт, в которых таковая записана на 160 лист под № 13 следующего содержания.
Тысяча восемьсот восемьдесят первого года, марта шестого дня, в Смоленском Римско-Католическом приходском костеле окрещен младенец по имени: Гелена Преподобным Ксензом Михаилом Терасвичем с совершением всех обрядов таинства.
Незаконноприжитая дочь дворянки Гелены Ибельгаупт, родившаяся тысяча восемьсот восьмидесятого года Генваря второго дня; в имении Ракитино, Смоленского уезда и прихода. Восприимниками были Август Дингер и Бронислава Ибельгаупт.
                Настоятель Смоленского Костела
                ксендз Денпивич»
Неожиданностью для нас оказались сведения о дворянском происхождении матери Элеоноры.
Имя отца Гелены, дедушки Элеоноры, осталось неизвестно нам.
Мать своей незаконнорожденной дочке дала своё имя Гелена и свою немецкую фамилию, о которой тоже неизвестно, является ли она собственной её, а значит и отца, или это фамилия мужа, а сама она чистокровная полька.
Эта дочь дворянки считается матерью Элеоноры и всех её братьев и сестёр.
Но существует ещё один документ, который вызвал в их родословной полную неразбериху – Гена прислал метрику своей матери Ядвиги, сестры Элеоноры. Из которой следует, что родившаяся в 1913 году в городе Смоленске дитя Ядвига имеет родителей: «крестьяне Виленской губ., Свиниянского уезда, Дуботовской вол. Антон Стефанович и Елена, урожд. Янковская, Цикото».
Если мать Ядвиги и Элеоноры Елена из семьи Янковских и это её девичья фамилия, то кто её родители и кто Елена Ибельгаупт? Если она немка дворянского происхождения, то имеет звание баронессы. Но непонятно, почему владеет поместьем Ракитино в исконно русской Смоленской губернии.
Возможно наиболее реальное объяснение.
Если баронесса Гелена дала незаконнорожденной дочке своё имя и фамилию, значит была девицею, без мужа. Имя отца осталось неизвестно. Она отдала дитя в крестьянскую семью польскую Антона Янковского. Там и была оформлена урождённой Еленой Антоновной Янковской. Замуж её выдали затем за крестьянина Антона Стефановича Цикото. Эти родители и указаны у Ядвиги, сестры Элеоноры.
Так баронесса младшая, Гелена Ибельгаупт, немка, стала урождённой Янковской. Возможно, это сослужило добрую службу семье всей после революции. Не было преследований.
У Антона Цикото и его загадочной жены Елены Антоновны родилось 10 детей. Семья жила в Смоленске. Отец был почтовым служащим. Мать — домохозяйка и хорошая портниха — обшивала всю семью и брала дорогие заказы. Не все дети выжили. Одна девочка Гелена прожила 15 лет, двое умерли маленькие.
Но трёх дочерей и четверых сыновей вырастили, и почти все получили высшее образование.
Элеонора, мать Эрика, познакомилась с отцом его Эдуардом Немировским в МВТУ им. Баумана, где вместе учились в Москве.
Ядвига с мужем жили в Ижевске. У них было двое детей. Но мужа забрали в ГУЛАГ. Он чудом выжил, но в семью не вернулся, жил в Ленинграде.
Такая же судьба сложилась и у Люции. Мужем её был поляк-революционер Зигмунд Падуа. С большими трудностями он из Польши пробрался в Москву помочь нашей Революции и Советской власти. Работал в партийных организациях. У них с Люцией было два сына: Вольдемар и Феликс.
В тридцатых годах было движение «двадцатипятитысячников». В разные районы России 25000 партийных верных работников отправились по всей стране укреплять партийную власть и советскую.
Зигмунда отправили в немецкое поселение, в Поволжье. А по возвращении в Москву он скоро исчез. Ушёл утром на работу и не вернулся. Люция разыскивала и нашла его на Лубянке. Был май 1938 года. Пыталась узнать у встреченного в мрачных коридорах сотрудника о судьбе мужа. Услышала в ответ совет — скрыться вместе с детьми как можно дальше, чтобы уцелеть самим.
Она стала «врагом народа», как сестра Ядвига, их не брали на работу. У каждой на руках по двое детей малых.
Когда стали сажать лучших людей в стране, Виктор, брат, предлагал семье Ядвиги уехать вместе из Москвы. Но Зигмунд был наивным преданным коммунистом, искренне верил во «врагов народа». Очень удивлялся, что сам не разглядел их. Про себя-то знал, как он чист перед партией и народом. Он остался в Москве. А Виктор уехал в Комсомольск-на-Амуре и спас свою семью, где росли две дочки. Старшая Нелли и больная после полиомиелита Галя.
Только в 90-х годах были открыты секретные архивы. Старший сын Зигмунда Вольдемар ознакомился с ними.
Донос на отца написан был немцами с Поволжья, где Зигмунд был в командировке. «Врагом народа» он стал потому, что в комнате его немец обнаружил портрет Маркса и его труд «Капитал». Волик читал протоколы допросов, где навязывали отцу шпионские связи с иностранными государствами. Он, действительно, был в служебных командировках много за границей. Зигмунд был близким другом Суслова, важного члена Политбюро ЦК, просил помощи: «ты же меня знаешь». Была записка Суслова Берии «разобраться незамедлительно».
Разобрался, отправил в ГУЛАГ «на 10 лет без права переписки». Погиб. Люция с трудом устроилась работать счетоводом на маленькую зарплату. Жили в основном за счёт продажи ценных вещей и украшений, которые привозил из командировок заграничных муж. Их хватило на много лет. И в годы депрессии, и во время войны, и после неё.
Феликс рассказывал, как последней дорогой вещью в доме была ручка отца с золотым пером, фабрики Паркера. Мать раз 50 вынимала её, смотрела на последнюю память о муже со слезами. Дети, уже подросшие, уговаривали не продавать, потерпеть.
Но пришлось расстаться и с ней. Во время войны Люция с младшим сыном Феликсом и матерью Еленой уехала к сестре в Ижевск, где тоже работала счетоводом. Старший сын Волик накануне войны со своим классом отдыхал где-то в Сибири. Его поехал разыскивать брат Люции Антон с отцом Антоном Стефановичем. Удачно его нашли в последние минуты. Детей уже погрузили на баржу и отправляли куда-то в новое место. Могли разминуться. Забрали с пристани и привезли в Ижевск.
Брат Виктор с начала войны записался добровольцем в  польскую армию, которая формировалась из патриотов-поляков, жителей СССР.
Он прошёл всю войну замполитом в звании майора. Успел поучаствовать и в первой мировой войне.
Уцелел на двух, вернулся с орденами на Арбат. Сюда же вернулась и жена с детьми из Комсомольска.
Кроме Виктора на фронте были два его брата, Антон и Ипполит. Антон и Валерьян были до войны агрономами, землеустроителями. Антон много ездил по Северу, а Валя на юге, в Казахстане работал. Виктор и Зигмунд окончили Политехнический институт.
Антон на фронте был солдатом. Как-то на маршруте он долго нёс пулемет. На привале у него обнаружилась большая флегмона на плече, и его положили в госпиталь походный. Так случилось, что в этих местах оказался политрук Виктор Цикото.
Услышав эту редкую фамилию, ему сообщили, что есть в госпитале еще один Цикото. Произошла удивительная встреча братьев. После войны все братья занимали высокие должности.
Ипполит работал до войны в редакции агрономического журнала.
Его не взяли добровольцем на фронт, потому что поляк. Тогда какими-то хитростями он поменял национальность на русскую и ушёл-таки воевать.
Великое счастье, что все братья Цикото вернулись домой, в Москву, целыми и живыми.
Польско-литовско-немецкие бабушка Елена и дедушка Антон Эрика из крестьяно-баронского сословия в самые тяжёлые для страны годы смогли своих семерых детей благополучно вырастить. Дать всем образование и профессию и возможность прожить интересную жизнь. В войне уцелели воевавшие сыновья. И даже оставшиеся без мужей дочери Люция и Ядвига вырастили и дали высшее образование детям. Ипполит, поляк, после войны работал геологом, с экспедицией обошёл всю страну.
Валерьян, Валя, тоже объездил много южных земель, а затем с женой и тремя дочками остановился в Верее, под Москвой. Поднимал колхозное хозяйство, был председателем колхоза. Старшая дочка Люда с мужем, дочкой Олей и сыном Колей жили во Владимире. Все четверо имеют высшее образование, инженеры. Коля — врач, работает в Москве, с большим достатком.
Тамара работала в верейской школе. Умерла рано, после автомобильной аварии.
Младшая, Лида, после школы вышла рано замуж. С мужем и дочкой жила в Ленинграде, работала медсестрой в больнице.
После войны Эрик с родителями часто летом отдыхали в Верее, снимали дачу.
Там, школьниками, собиралась большая компания братьев и сестёр.
Кроме Эрика к девочкам наведывались ещё пара братцев Падуа, Волик и Феликс. Чудесная природа, родные сверстники делали каникулы весёлыми и интересными.
У Эрика была ручная ворона, которая по зову прилетала из леса за угощением. Каталась у него на плече.
Мы с маленькими дочками тоже разок были в гостях у дяди Вали. Приняли тепло, по-родственному. Кормили вкусной грибной икрой.
У дяди Вити мы с Эриком тоже были в гостях однажды. Там нас угощали судаком.
Обе его дочки получили высшее образование. У Нелли была бурная молодость, несколько мужей. Наконец нагулялась, стала степенной женой, мамой, затем бабушкой.
Младшая, Галя, после полиомиелита получила с детства инвалидность. Но окончила вуз, защитила диссертацию и много лет работала в институте с больными детьми, с врождённым дефектом мозга.
Наиболее тесные отношения моей семьи сложились с Люцией, любимой сестрой мамы Эрика. Да и то потому, что я ему предложила разыскать её в Москве. Хотя считала, что большая семья Цикото сами должны бы оказывать внимание и заботу племяннику. Тем более в трагический для него момент. Когда у него, студента, умерла мама, а через 4 месяца в доме появилась мачеха. Которая его из родного собственного дома и выставила.
У Люции старший сын Вольдемар много лет преподавал в строительном техникуме и прекрасно пишет картины маслом. У нас тоже есть несколько его работ.
Из младшего Феликса после МАДИ получился отличный перспективный инженер. Но он увлекался с юности спортом. Оставив инженерную профессию, закончил спортивный институт и увлечённо работает в детских спортивных организациях тренером. Волик женился на женщине с двумя детьми, Нине. Экономист по образованию. Старший ребёнок, сын, жил отдельно. Младшую Лену растил любя и продолжает любить теперь и внука.
Своих, родных детей и внуков нет.
Только Люция и Ядвига окончили техникумы, все остальные — вузы, и Элеонора тоже.
Я даже не могу понять и представить, каким образом простой советский работник почты с женой домохозяйкой смогли детям дать высшее образование. Все учились в Москве. В то время, когда страна между двумя войнами была нищая и разорённая, а люди умирали от голода.
Но дав детям возможность окончить институты, родители Цикото подарили им счастливую судьбу. Все работали на высоких должностях, в правительстве.
Ипполит в Министерстве сельского хозяйства. Виктор — в Министерстве угольной промышленности.
Голод и тяготы страны их не коснулись, и детей их тоже. Потому что все жили в Москве. И только в столице нашей Родины в магазинах было всё. И продукты, и одежда. Даже специальный валютный магазин «Берёзка» с иностранными товарами.

2. Немировские. Иосиф и Берта

Иосиф родился в 1884 году в Севастополе в семье служащего мануфактурного магазина.
У него был брат, старше на 12 лет, и сестра, старше на 7 лет.
Брат умер в 1904 году. Сестра с мужем и детьми в 1918 году выехала за границу. Связь была потеряна.
Матери не стало в 1907 году, отца — в 1911. Молодой, в 27 лет остался без родных.
Среднее образование получил в Одесском Коммерческом училище. Высшее — в Бельгии. В Льеже поступил на технический факультет Льежского Университета. Закончил учёбу в 1910 году и прошёл два курса: горной высшей школы и дополнительно механического отделения.
Последние курсы учился и работал на шахтах в вечерние смены. Давал уроки языка русским и иностранным студентам. Потому что отец болел, помощи не было, оплачивал учёбу и содержал себя сам.
После окончания Университета работал в разных городах Бельгии, на разных заводах и пароходных компаниях.
В Льеже в 1913 году женился на студентке Льежского Университета Беате Сергеевна Лурье.
Она училась на медицинском факультете, но не закончила. Имела незаконченное высшее образование.
Можно отметить главные вехи прошлого.
Эрик родился и вырос в семье трёх поколений интеллигенции.
Родители Берты и Иосифа могли дать им высшее образование, благодаря достатку в семье.
Но самое главное, их семья каким-то образом вся уцелела и во время Октябрьской революции и после неё, и во время двух Отечественных войн, в 1914 и 1941 годах.
И это очень редкий случай, счастливый билет, который достался и Эрику.
Неведомыми путями встретились в чужой стране, в Бельгии, Иосиф и Берта.
Оба приехали получать высшее образование в город Льеж с противоположных концов России.
Иосиф родился и рос в Севастополе, на берегу тёплого Чёрного моря.
Берта родилась и жила в Петербурге, на берегах Невы и холодного Балтийского моря.
Однажды их чуть было не свела судьба у синего Чёрного моря.
Иосиф в Одессе учился в коммерческом колледже, а Берта — в гимназии. Но если они и купались вместе в море, и грелись на песочке, вряд ли знакомились.
Иосиф старше Берты на 9 лет, поэтому когда она поступила в 1 класс, он уже заканчивал колледж.
Нет, судьба их долго водила по разным дорогам, чтобы далеко от родины, выбрав час и место, устроить встречу высокого, статного инженера и хрупкой красавицы с огромными голубыми глазами, студентки медицинского университета.
Встреча не стала случайной — Берта успела окончить только два курса, потому что в 1913 году они поженились.
Там у них родился сын, которого они крестили в католической церкви и дали необычное для нас имя — Эдуард-Мария-Рене.
Это заграничное дитя и было будущим отцом арбатского мальчика Эрика.
Счастливо они прожили всего один год, а затем та же судьба уготовила им разлуку и тяжкие испытания. И встречи.
Началась первая мировая война в 1914 году.
В августе этого года, когда немцы захватили Льеж, всю семью Иосифа вместе с грудным ребёнком, взяли в плен как русских подданных, с которыми воевали на просторах России.
Они были гражданскопленными, и их отправили в концентрационный лагерь Мунстер.
Я с глубоким участием слушала скупой рассказ Берты про плен. С ужасом представляла их всех и крошечного Эдика, за колючей проволокой, умирающих от голода, питающихся отбросами и гнилой свёклой, как это было в фашистских лагерях во вторую Отечественную войну 1941-45 годов.
Но потом успокоилась и утешилась, когда услышала, что самое тяжкое в лагере было — это кормить ребёнка сгущённым молоком.
Догадалась, что разные лагеря были у немцев в разных войнах.
Берта с ребёнком пробыла там недолго, её выслали в Берлин, затем на датскую границу.
Оттуда она вернулась в Россию и поселилась в г. Одессе.
Трудными и отдельными дорогами по жизни шла молодая семья в разлуке, длинною в 9 лет.
Сведение о каждом из них сохранились только в краткой автобиографии Иосифа, случайно сохранившейся. Более подробно написано о себе, несколько строк о жене.
Вернувшись в Одессу, Берта служила в больнице, в зубной амбулатории.
У кого она жила, были ли друзья, на чьих руках был младенец, об этом ничего не известно. Можно только догадываться, как тяжело было молодой матери с младенцем перейти из благополучной, обеспеченной семьи в непривычную тревожную, военную жизнь. И остаться, и бороться за жизнь свою и сына одной. Семья её вся была в Петербурге. Пробраться туда к ним через всю Россию не было возможности, сил и денег.
В 1916 году она прослушала курс лекций по уходу за больными и ранеными и стала работать в Госпитале в качестве штатной сестры милосердия.
Может быть, медицинская профессия и спасла её от голода. На работе хоть как-то могла прокормиться в Госпитале.
Из Бельгии Иосифа отправили в Германию, где он перебывал ещё в трёх концентрационных лагерях.
Выполнял лагерные канцелярские работы по обслуживанию пленных.
В октябре 1918 года был отправлен после Брест-Литовского мира, через Украину в Крым, т. к. паспорт был севастопольский.
А Украина и Крым были тогда оккупированы германо-австрийскими войсками.
Здесь он впервые за четыре года встретился с женой и сыном.
Был болен «испанкой», а затем острым суставным ревматизмом. Проболел до июня 1919 года.
Жили на заработки Берты. У неё были на руках маленький сын, больной муж, тяжкая работа с ранеными в оккупированной стране.
После выздоровления Иосиф стал тоже работать, письмоводителем в частных фирмах и давал уроки иностранных языков, которые выучил в плену.
В это время в Одессе установилась советская власть, и способный инженер стал активно работать в Горвоенкомате, в Губпродкоме по транспортному отделу.
Но это продолжалось недолго. В конце 1919 года Одессу захватили деникинцы, и советскому служащему пришлось скрываться снова, от белых. Оставив Берту в Одессе, прятался в Севастополе, Симферополе до прихода Красной Армии — летом 1920 года.
Он снова начал работать специалистом морской инженерии.
В административных городских учреждениях: Ревком, военный порт, Управление Черномортранса.
Всё это время Берта трудилась в Одессе.
В Москву он переведён был из Одессы в 1923 году на работу в ЦУМор НИПС — центральную ликвидационную комиссию морских путей сообщения. Позже эта организация стала Министерством речного флота, где он и прослужил всю оставшуюся жизнь. Вся работа его всегда была связана с морскими и речными судами.
В Москве Иосиф работал по-совместительству доцентом кафедры судовых механизмов в Ломоносовском Институте. Так назывался сегодняшний МГУ. А из кафедры его позже был создан МИИТ — московский институт инженеров транспорта. Так же медицинские кафедры выделились в мединституты.
В Севастополе под его руководством были восстановлены два первых боевых советских судна на Чёрном море «Лётчик» и «Свирепый».
Занимался ремонтом других судовых установку.
Работал в административном отделе Ревкома, в отделении по иностранным делам, под контролем Особого отдела командования ЧернАзморей.
Только в 1923 году вся семья начала жить вместе под одной крышей на Арбате, когда Иосифа перевели на работу в Москву.
Оба стойко и мужественно выдержали разлуку, длинною в 9 лет. В очень трудных условиях каждого: плен, оккупация немцами в первую мировую войну, белыми — в Гражданскую войну, Революцию.
Профессионал и специалист высокого класса в области речного и морского транспорта, которых в молодой советской республике двадцатых годов уцелело совсем немного. Он в Москве занимал большие должности в разных организациях, затем в Министерстве речного флота. Написал много учебников.
В двадцатые годы это спасло его семью от голода, который охватил всю Россию.
В 1925 году у Берты и Иосифа родился второй сын, Юрий.
Первое время по приезде в Москву Берта продолжала работать в медицинских организациях, наверное, зубным врачом.
В доме на Арбате я ещё застала её зубоврачебное бархатное вишнёвое кресло, в котором смотрели телевизор.
Позже, в тридцатые годы, Берта была просто матерью двух сыновей и женой высокопоставленного работника.
Муж всегда очень любил её, а теперь появилась возможность дать ей все радости. Ему нравилось дарить драгоценные украшения, дорогие наряды. А она любила в них ходить в театры, на концерты. Сама подолгу сидела за старинным роялем.
Музыке её научила ещё в детстве мать Анна Яковлевна, которая хорошо владела инструментом.
Арбатский рояль стоит у меня сейчас в соседней комнате, ему исполнилось ровно 120 лет, создан в 1882 году.
Она хорошо рисовала, но эту способность выражала не просто рисунком, а вышитыми картинами, прекрасно исполненными.
Одно такое небольшое произведение, копия Куинджи «Берёзовая роща», вышитая шёлком, висит у меня в комнате.
Она у себя дома организовала небольшой художественный салон. Здесь собирались её близкие приятельницы, жёны ответственных сотрудников с работы Иосифа, которые тоже увлекались художественной вышивкой и вязанием.
Переезд в Москву резко изменил их жизнь в лучшую сторону.
Позади остались долгие годы разлуки и все трудности военных лет. Высокие должности мужа принесли Берте благополучие, достаток и почти светский образ жизни в разорённой, голодной стране.
Они купили хорошую квартиру в центре Москвы. На Арбате, в пристройке к двухэтажному дому 53. На втором этаже у них было две большие комнаты, метров по 20, которые они обставили красивой мебелью.
Фотографий Иосифа в семейных альбомах почти нет, а у Берты очень много замечательных снимков. На них всюду — это очень красивая, молодая женщина с точёными чертами лица, ухоженная, с модной причёской, в дорогих нарядах и украшениях. Маленькие детки около неё, Эдик и Юра, тоже в красивых кружевных костюмчиках.
Цвет той жизни я почувствовала в коротком диалоге с ней. Надо было найти подарок к её дню рождения. Эрик подсказать ничего не мог, решили купить духи. Но чтобы выбрать её любимые, я и спросила, какие ей нравятся. В ответ я услышала ошеломляющую фразу: «Я пользуюсь только французскими!» Это был год 1959, лет ей было 66, вдова.
В стране, после войны не только французского, советского-то ещё мало чего было.
Мальчики росли и учились. У Берты были помощники — няни, приходящие, прислуги.
Эдуард закончил школу и лучший вуз Москвы, МВТУ им. Баумана. Там он познакомился с красивой студенткой Элеонорой Цикото. Она из польской семьи, многодетной. Жили в Смоленске.
Но затем все переехали в Москву.
Здесь учились дети в институтах. Первым приехал и получил диплом старший брат Виктор. Устроившись с работой в Москве, сумел сюда перевезти почти всю семью вместе с родителями.
Кстати, для получения большой квартиры.
В 1935 году Эдуард Немировский и Элеонора Цикото поженились и поселились в квартире Иосифа и Берты на Арбате, дом 53.

3. Лурье. Артур и Анна

Семья Берты Лурье, бабушки Эрика, была тоже многодетной, как и у мамы Элеоноры. У родителей Берты, Сергея Львовича Лурье и Анны Яковлевны Лурье, урождённой Левитиной, было три сына и две дочери.
Жили они в Петербурге, Сергей Львович Лурье был владельцем небольшой деревообделочной фабрики. Мать Анна Яковлевна — домохозяйка.
Благосостояние было достаточно высокое, чтобы всем детям дать высшее образование.
А Берту отправили учиться за границу, в Бельгию. Где она и поступила в Льеже в университет на медицинский факультет. Окончить его помешала первая мировая война 1914 года, встреча с Иосифом Немировским, замужество и рождение их первого сына Эдуарда.
Остальные дети Лурье учились в Петербурге.
Сестра Берты, Клара, до Октябрьской революции была учащейся высшего учебного заведения, закончила химиком в Ленинграде в 1922 году. Несколько лет прослужила на табачных фабриках, а затем по состоянию здоровья оставила работу, проживала со своим мужем, старшим научным сотрудником Института Оптики и двумя детьми-близнецами Ниной и Жоржем в Ленинграде. Брат Берты Александр до Октябрьской революции был учащимся, а затем служил в разных ленинградских учреждениях. Умер в 1936 году.
Другой брат, Яков, до революции был учащимся средней школы. В Ленинграде учился в высшей школе и получил профессию журналиста.
Работал в Институте Журналистики. Печатался во второй половине 30-х годов в «Ленинградской правде» и других газетах, писал стихи.
В Институте работал на кафедре «Газетного дела». Читал лекции, вёл семинары, писал диссертацию.
Ушёл на фронт добровольцем. Погиб в ноябре 1941 года под Ленинградом. Все ополченцы Института Журналистики были в одном полку. Он весь был уничтожен, смыт с лица земли во время захлебнувшейся в огне атаки, под фашистскими бомбами. Никто не остался в живых. Место гибели не определено.
Третий брат Берты — Артур, композитор и пианист. Он родился в 1891 году, был старше сестры на два года, и с детства они были очень дружны.
Холодный, приморский климат Ленинграда вреден был слабому здоровью Артура, поэтому родители переехали в тёплую Одессу. Ему было 8 лет, а сестрёнке Беате, так её звали в семье, 6 лет.
Здесь они получили среднее образование. Берта окончила частную гимназию учредительницы Е. С. Пашковской, а Артур коммерческое училище.
Затем они вернулись все в Петербург.
С этого момента дальнейшая судьба брата и сестры, Артура и Беаты, строилась совершенно неожиданно и необычно. Заполнена была событиями яркими и интересными, но и трудными и опасными.
В 1913 году Берта уехала учиться в университете Льежа, в Бельгии. Там она вышла замуж на третьем курсе за инженера русского Иосифа Немировского. Родился сын Эдуард, счастье великое. Но первая мировая война 1914 года резко изменила жизнь молодой семьи. Плен для всех троих, затем долгая, многолетняя разлука. И только в 1923 году Иосифа перевели на работу в Москву, он купил квартиру на Арбате, и вся семья в ней стала жить счастливо и благополучно.
Артур в Петербурге окончил консерваторию в классе М. Н. Бариновой.
В те годы в консерватории гремели имена двух пианистов — Сергея Прокофьева и Артура Лурье. Но они тогда не были знакомы.
Когда в классе Бариновой играл Артур Лурье, никто из учеников не осмеливался подойти к роялю.
С раннего детства у мальчика появилась страсть к книгам. Прочитана была вся домашняя библиотека, много книг покупал и прочитывал все в букинистическом магазине, пока хозяин торговал.
Бред музыкой начался ещё раньше, с самого дремучего детства. Совсем крохотный, он сидел под роялем, на котором играла мать, Анна Яковлевна, и прикладывал ухо к доске, вслушиваясь в гул.
Посещая консерваторию, Артур был одновременно вольнослушателем филологического факультета Петербургского университета, композиции и теории музыки. Занимался у А. К. Глазунова.
В период футуризма он был завсегдатаем «Бродячей собаки», постоянного места встречи деятелей искусства «Серебряного века» русской культуры.
Там он постоянно выступал как пианист и был в тесной дружбе с С. Ю. Судейкиным, О. Э. Мандельштамом, М. А. Кузминым, В. Э. Мейерхольдом, А. А. Ахматовой, Б. В. Асафьевым, Сашей чёрным, Андреем Белым и др.
Но никому он не был так предан и так любил, как Александра Блока, авторитет которого был для него абсолютен.
Артур активно примкнул к Октябрьской революции.
Особенностью его биографии было много интересных и необычных моментов.
Он работал в Комиссариате Просвещения с А. В. Луначарским, который поощрял деятельность молодого комиссара и высоко ценил его деятельность в Музыкальном отделе.
Была личная встреча с В. И. Лениным. Артур получил вызов к нему. «Он встал из-за своего рабочего стола и пошёл ко мне навстречу. Расспрашивал меня о моей работе, планах. Я увлёкся и провёл у Ленина часа полтора или два, подробно освещая ему свою деятельность. При прощании он сказал: «Если Вам что-нибудь понадобится, обращайтесь прямо ко мне. Просто напишите мне записочку, она дойдёт до меня». Ленин также спросил меня, не нужно ли мне что-нибудь лично для себя. Я очень удивился и ответил, что мне ничего не нужно».
Самое глубокое событие у Артура — это его эмиграция за границу.
Необычной была и его дружба с Анной Ахматовой, с известной, талантливой поэтессой.
Первые встречи Артура Лурье и Анны Ахматовой проходили в литературно-артистическом кабаре «Бродячая собака». Их жизни и дружбе посвящена книга ленинградского писателя Михаила Кралина. В ней достаточно подробно рассказано и обо всей семье Артура, поэтому здесь только небольшие заметки о нём.
Книга вышла из печати в 1991 году. Эрик её не успел увидеть, хотя с автором познакомился годом раньше. Он был у нас в гостях, приезжал за документальным материалом для рукописи.
Я же получила в подарок книгу с личным посвящением автора.
Конечно, для меня и моих детей она представляла большой интерес. Первая встреча Артура и Анны Ахматовой произошла в октябре 1912 г., когда после перерыва, вызванного рождением сына Льва, Анна вновь начала посещать «Собаку».
У них оставался последний мирный год их юности.
Отношения особые у них сложились сразу же, и выражали они их поэтическим образом. Анна посвящала ему стихи, он ей — музыку.
Встречаться в 1913 году им приходилось тайно, у каждого была семья.
Анна была женой Н. С. Гумилёва, хотя и намечалась в их отношениях трещина.
Артур был женат к тому времени на Ядвиге Цыбульской, пианистке. Родители его были строгих правил, не одобряли связи сына с замужней женщиной, в жилах которой текла, как казалось матери Артура, татарская кровь.
Артур снимал квартиру на Гороховской улице, куда приходила Анна, и они за полночь засиживались за роялем. Артур работал над романсами на стихи Ахматовой из книги «Чётки».
Ахматовское «Смятение» — первые стихи, посвящённые Артуру. Затем его образ будет и в «Белой стае», и в «Поэме без героя», и во всех стихах, и в сердце её до конца её жизни.
В последний раз имя Артура Лурье встречается а архиве Ахматовой в составе списка «Кому дать книгу», который она составила по выходе книги своей «Бега времени», незадолго до смерти.
Судьбу Артура разделил на две совершенно разные жизни 1922 год. На Родине и за границей.
До этого молодой и талантливый пианист и композитор жил общей судьбой советских деятелей артистической среды, со всеми её новшествами, течениями, образом жизни и мышления. Восторженно принял Октябрьскую революцию, горел революционным огнём и гордостью за любимую Родину.
Работа Артура в Комиссариате Просвещения потребовала его командировки в Берлин.
«Я не предполагал, что расстаюсь с Россией», — говорил он. Но вернуться ему назад было не суждено.
Из Берлина он поехал в Париж. Произошло какое-то недоразумение. Он не вернулся в Россию не из-за политических убеждений.
Соблазнился блеском тогдашнего Парижа и... искусством Игоря Стравинского, делавшего музыкальную эпоху.
Но, может быть, ближе всего к истине была причина, общая для многих деятелей культуры. Начиналось в стране неспокойное время.
Уже расстреляли поэта Гумилёва, мужа Анны Ахматовой.
Уже преследовали Александра Блока, писавшего восторженные поэмы о революции.
В Париже Артуром был написан ряд сочинений, среди них «Пир во время чумы», опера-балет по Пушкину, и две симфонии «Диалектическая» и «Кормчий». В память об Октябрьской Революции.
За рубежом оказался в одиночестве, никому не нужным.
Он был чужд эмиграции, которую презирал, а эмигранты тоже враждебно относились к «бывшему комиссару».
Непонятный поступок его вызвал враждебность всех и на оставленной им Родине. Друзей по искусству, правительства, семьи.
Он отказался от ответственности за родных.
В Петербурге осталась жена с дочерью. Во время Отечественной войны, в 1942 году, на Васильевском острове в блокаду замёрзли его родители.
В семье арбатской Эрика Артур был как-будто вычеркнут из её списка. Ни фото, ни клочка нот, ничто не напоминало о его существовании.
Я о нём впервые услышала в 70-е годы. Мы отдыхали с Эриком и детьми в нашем институтском санатории в Колтышево и читали вместе журнал из библиотеки. «Октябрь» ленинградского издательства. В нём напечатала свою повесть «На берегах Невы» старая американка Ирина Одоевцева. Она приехала на Родину то ли погостить, то ли совсем, но почему-то в печати ей оказали много внимания.
Повесть была об искусстве Серебряного века. И когда мы читали об одном из посетителей «Бродячей собаки» Артуре Лурье, Эрик вдруг воскликнул: «Это же брат бабушки Берты!» Но мы оба как-то не придали этому значения, приняли к сведению.
Единственный человек в семье Лурье был брат Яков, который до войны хранил клавиры Артура и подаренные стихи Анны Ахматовой.
Но всё это сгорело во время блокады при бомбёжке.
Почему любимая сестра Беата в своей семье полностью вычеркнула его из памяти, мне и сейчас непонятно.
Действительно ли такая искренняя обида за честь страны? Но он предал только себя и своё творчество, свой талант. Даже не намеренно уехал. А вернуться, исправить свою ошибку не мог. Убили бы, потому что работал в правительстве, был «комиссаром».
Уезжали из Советской страны во все времена, сознательно, в отличие от него, кто тайно, кто хитростью.
И у многих судьба не была лёгкой. Кто же мог их пожалеть, хотя бы тайно? Только оставшиеся родные.
Может быть, жёсткий характер и расчёт руководили ею.
Оградить мужа и двух сыновей от неприятных семейных событий для благополучной учёбы, продвижения по службе. Чтобы в анкетах смело могли писать: «...в эмиграции. Связи не имею. Даже в мыслях»
Оставив Россию, Артур обрёк себя на социальное и творческое одиночество. И только одна единственная, тоненькая, но необыкновенно прочная нить соединяла две половинки его жизни.
Один конец этой нити крепко держало на чужой стороне сердце композитора Артура.
Другой конец, на Родине, поэтесса Анна Ахматова.
Эта волшебная нить связывала настоящую любовь двух талантливых художников сорок четыре года! Они умерли друг за другом в 1966 году. Не было ни одной встречи за 44 года разлуки.
Артур с оказией отправил Анне музыку к её стихотворению «Ива» в 1958 году. В ответ складываются строчки:
«И любишь ты меня, всю жизнь,
                меня одну...
И вечная разлука суждена».
Больше всего сведений о семье Эрика, его родных, оказалось у меня, самого далёкого для всех них человека. Потому что я всего лишь жена их внука. Даже Эрик сам знал очень немного.
Я так много узнала о них, потому что в руках у меня оказались книга М. Кралина «Артур и Анна» и автобиография Иосифа. Книгу подарил автор. И это единственное издание о талантливом композиторе, изданное на Родине русским писателем. И можно сказать, случайно. Молодой аспирант, в поисках темы для диссертации, в архивах обнаружил неизвестное имя талантливого композитора Артура Лурье и удивительные его отношения с Анной Ахматовой. Стерли бы из памяти в стране, как в семье на Арбате. Миша книгой вернул его в страну, семью, к Анне, но только в 1990 г.. Да и сейчас все эти материалы интересны только мне. Потому что слишком дорог мне Эрик. И мы тоже, действительно «в вечной разлуке» уже почти 13 лет. Дорого всё, что касалось его.
Кроме подарка Михаила Кралина у меня хранится повесть Ирины Грэм «Орфический реквием». Американская близкая подруга Артура написала его портрет. Эта повесть была напечатана в журнале у нас на русском языке, и я сняла копию.
В моей маленькой книжечке об Эрике «Обязан всем, за всё в ответе», моём «нерукотворном памятнике» ему, тоже есть небольшие сведения о семье Лурье.
В этой рукописи я дополняю портреты его родных новыми полученными сведениями, сохраняя целостность всего повествования.
Последние 23 года жизни Артура прошли в Америке, в Нью-Йорке, в Сан-Франциско. Раньше, в Париже, он женился на родственнице царской семьи Романовых.
Её дедом был великий князь Алексей, брат царя Александра III.
По происхождению она была графиня Белевская-Жуковская, звали её Елизавета. Семья была в ужасе от её замужества за человеком «не их круга». Хотя сама графиня, по описанию Ирины Грэм, была «некрасивая, порочная женщина, пьяница и лгунья».
Да и портрет самого Артура, даже в словах любящей женщины, не вызывает симпатии при некоторых описаниях его образа жизни.
Но талант остаётся с ним. В Париже он написал на пушкинский сюжет «Пир во время чумы», оперу-балет, которая была принята «Opera» перед самой войной.
Вторую «...громадную оперу «Арап Петра Великого»... посвятил... памяти алтарей и очагов». «Это — памятник русской культуре, русскому народу и русской истории», — пишет он в письме Анне из Америки в 1963 году. Два года безуспешно старается провести её на сцену. «Здесь никому ничего не нужно и путь для иностранцев закрыт».
Но вначале, по приезде в Европу, у него были моменты блестящего большого успеха. Его имя значится во всех музыкальных словарях: «Оксфорд Юнивёрсити Пресс» в Англии, Словарь Гроува в Америке, Словарь Римана в Германии, энциклопедия Ларусса во Франции и т. д.
В заметке оперу «Арап Петра Великого» называют шедевром, не уступающим ни «Борису», ни «Руслану». Копия партитуры (780 страниц) находится в одном из американских фондов.
Сведения о жизни и деятельности Артура за границей содержаться в основном в переписке его с Ириной Грэм. Более тысячи писем, имеющих большую культурную и историческую ценность, пожертвованы ею в одну из главных музыкальных библиотек Америки.
Часть её писем вошли в книгу Михаила Кралина «Артур и Анна».
Творчество Артура Лурье не было утеряно и забыто в Европе, как в России.
Обе большие оперы он не сумел поставить при жизни, и они остались в рукописях. Но остальная его музыка продолжала звучать на концертах все годы и всё время.
В девяностых годах из зарубежных поездок много афиш с его концертами в разных европейских странах привозил Саша Гущин.
Это сын моей близкой приятельницы Нины Гущиной. Он скрипач Большого симфонического оркестра в Москве.
На Родину творчество Артура Лурье вернулось однажды, только в 90-х годах.
Уже совсем другую, новую Россию с музыкой её талантливого и забытого композитора познакомил выдающийся современный музыкант, скрипач Гидон Кремер, лауреат многих престижных исполнительских конкурсов.
Солист профессионального камерного оркестра «Немецкая камер-филармония», с 1965 года выступает с концертами в Европе, Америке, Азии, на Ближнем Востоке.
 Оркестр исполняет музыку разных направлений: Моцарт, Бетховен, Шуберт, Вебер, Шенберг, Лурье.
Именно Гидон Кремер организовал 2 выступления оркестра, посвятив их 100-летию со дня рождения Артура Лурье, в Москве и Ленинграде.
16 июня 1992 года в Большом зале Консерватории произошло музыкальное знакомство моих детей со своим прадедом.
Со мной были все мои девочки, Оля с Ларисой и Олины крошки дочки Танечка и Ирочка. Не было Эрика.
В программе были Шуберт, Моцарт и Лурье.
Артура Лурье исполнялись: «Маленькая концертная музыка» для камерного оркестра.
«Маленькая часовня», слова Элиота (четыре интонации для тенора и инструментальной группы).
«Камерный концерт для скрипки и струнных в 6-ти частях»
Интрада, Ария, Интермеццо, Фантазия, Серенада, Эпилог.
Билет стоил 5 руб.. Сейчас — 1000 руб.. Только в музыкальном мире за границей Советского Союза Артур был известен как активный участник всех значительных музыкальных событий первых лет революции в России.
Артур руководил музыкальным отделом Наркомпроса. С его именем связаны создание Первого Госсимфонического оркестра и хоровой капеллы, Госколлекции струнных инструментов. Вместе с Наталией Сац он участвовал в создании первого в мире Детского музыкального театра.
На Родите его имя было зачёркнуто. И труды его тоже.
После концерта мы познакомились с Гидоном Кремером лично. Я подарила на память фото двух сказочно прелестных маленьких фей Танечки и Ирочки, праправнучек Артура.
Сказание о большом семействе дедушек и бабушек Эрика, начавшееся с флигеля арбатского Пушкинского музей, закончилось почти кругосветным путешествием иностранного скрипача, который оказался тоже причастен к этой семье.
Собрать весть этот материал было интересно. Потому что всё это касается Эрика. Без прошлого не бывает будущего. И потому что судьба его родных необычна. У многих складывалась за границей. За горизонтом.

4. Мальчик с Арбата

Молодую жену Эдуард привёл жить в свою семью, на квартиру отца, Арбат 53.
У Берты появились первые заботы. В проходной первой комнате, где спали братья, она же гостиная с роялем, столом и буфетом, поселилась молодая семья.
Надо было думать, куда деть младшего брата, подростка 12 лет.
Вероятно, спать он перебрался за ширму в комнату родителей. А уроки учил за большим с зелёным сукном, красивым письменным столом отца. Днём, пока Иосиф был на работе. Вечерами отец много работал сам за ним и кульманом.
В комнате стояло ещё большое вишнёвое кресло стоматологическое Берты.
Наверное, была и частная практика у неё.
Кресло и стол сохранились до моего появления в квартире. Да и вся квартира десятки лет не менялась. Только изразцовую печь убрали в углу. Раньше топили дровами. Затем провели водяное отопление.
При мне на кресле сидели без страха все желающие и смотрели маленький чёрно-белый телевизор. Большая ценность 50-х годов, когда он только появился.
21 февраля 1936 года в этом доме родился Эрик. Вернее, его сюда принесли из ближайшего роддома Граубермана.
У всей молодой семьи оказались иностранные имена. Самое необычное — у молодого папы. В паспорте его было прописано: Эдуард-Мария-Рене. Потому что первенец родился у Иосифа и Берты в Бельгии, в Льеже. Крестили его в католическом костёле и дали длинное католическое имя.
В миру и в семье он звался короче. Эдик, Эдуард.
Мама Элеонора имела польское имя, полученное при крещении также в католическом костёле. Родители её жили в районе приграничной полосы Белоруссии и Польши, которая периодически переходила то к России, то к Польше.
Затем они переехали в Смоленск, но все польские обычаи и имена в семье сохранялись. На Арбате, у Немировских, Элеонору звали Лёней. Почему-то русским мужским именем. Хотя это польское красивое имя можно было заменить нежными и женственными — Лена, Эля, Лина.
Имя сыну родители выбрали немецкое, в честь немецких антифашистов:
Эрнст Буш, Эрнст Тельман, Эрнст Бауман.
Эрнст Немировский. Эрик. Были счастье, радость, надежды.
Сквозь слёзы.
У мамы родились близнецы, мальчик и девочка. Преждевременно, семи месяцев.
Выжил только сынок.
И мама наполовину. При тяжёлом токсикозе во время беременности, после родов получила тяжелейшее осложнение. Эпилепсия.
Можно только представить душевные и физические страдания молодой семьи.
Элеонора долго лечилась и периодически выходила на работу. На завод им. Лихачёва, куда были вместе с мужем распределены инженерами после окончания МВТУ им. Баумана. Там выпускали знаменитые большие автомобили «ЗИЛ», на которых раскатывало наше советское правительство и партийные чиновники.
Внешне семья жила благополучно. В двух комнатах арбатского дома № 53, бывшего особняка, где А. С. Пушкин и Наталья Гончарова проводили свой медовый месяц. Интересно совпадение событий спирали времени этого арбатского дома.
Здесь началась семейная жизнь сына Иосифа, Эдуарда с Элеонорой. Выпускников-бауманцев, инженеров.
И снова перешагнула порог его другая молодая семья, внука Эрика. И тоже выпускник МВТУ в ней был. Но не два, а один. И не внук, а его жена, я то есть. И с некоторым дополнительным отличием от А. Пушкина и Эдика Немировского. Пушкин с Гончаровой сняли у хозяина весь особняк на несколько месяцев. Эдик Немировский после свадьбы с Элеонорой поселился на два десятка лет. Не в особняке. Иосиф по приезде в Москву купил две комнаты во флигеле.
С самоиронией я тоже рассказываю о «медовом месяце» в особняке А. Пушкина, тоже в феврале. Но перешагнули порог арбатской квартиры дважды за одни сутки, туда и обратно. Потому что после свадьбы с родными в Кузьминках, у отца Эрика, деть нас было некуда. Берта большего не позволила. Хотя Эрик был внук единственный, считалось, любимый. В его семье, кроме отца, она у меня тоже была единственной, с кем была знакома. Муж её Иосиф умер в 1942 году.
Мама Эрика Элеонора — в 1954-м. Несколько лет я могла наблюдать за родными ему отцом и бабушкой, как они его любили. Странною любовью.
От Эрика в скупых его репликах представила внешний и внутренний мир арбатской семьи, в которой он рос.
Хозяйка дома Берта прошла суровую школу жизни, не отличалась излишней сентиментальностью и участием. В Москве жизнь её на Арбате резко изменилась. Жена профессора, а затем министерского сотрудника, преданного и влюблённого в неё, красивая и ухоженная, она быстро привыкла к столичному светскому образу жизни. Не работала. Растила с нянями двух сыновей. Любящий муж одаривал дорогими украшениями и нарядами.
Она не желала быть только домохозяйкой. Красиво обставила мебелью квартиру, умела вкусно приготовить обед, но особо не обременяла себя. Были прислуги.
Образованная, талантливая художница с радостью приняла все дары столицы. С друзьями блистала в драгоценностях, красивых париках, с только французскими духами на всех светских приёмах, концертах, в театрах, музеях. Дома с подругами, министерскими жёнами, организовала художественный салон. Где общались за вышиванием и вязанием художественных картин и изделий.
В налаженном приятном быту появление нового человека, Элеоноры, жены старшего сына, восторга не вызвало. Наоборот. Появились лишние заботы.
Хоть и красивая юная полячка, но не из светского столичного общества, а из крестьянского, из Смоленска. Хоть и из МВТУ им. Баумана, лучшего вуза Москвы. Поэтому негативное отношение появилось сразу. Дальше — больше.
Сложные роды Элеоноры, преждевременные, близнецы. Потеря одного младенца. Выхаживание другого, слабенького мальчика. И это не конец. Беременность двойней проходила тяжело, с большим токсикозом, который оставил осложнение. Не знаю, сразу или позже у неё проявилась эпилепсия. Можно легко представить страдания молодой жены, которые она переносила мужественно. Маленький сынок Эрик был самым большим счастьем. Безмерная любовь к сыну и мужу спасали её от всех невзгод. Это было трудно без всякой моральной и душевной поддержки в большой семье.
Эдуард и Иосиф пропадают допоздна на работе. Подросток 13 лет Юра, брат мужа, в школе и с друзьями. Неокрепшая после родов Элеонора со слабеньким ребёнком на руках весь день оставалась с недоброй свекровью. Недостаток заботы, сердечного тепла, душевного внимания могли помешать ей до конца избавиться от болезни. Хотя и лечили лучшие столичные врачи.
Это был внутренний, скрытый от всех мир двух женщин в семье. Очень разных по характеру.
Доброй, нежной, преданно любящей мужа и сына Элеоноры. Покорной и бесправной перед хозяйкой дома, властной и суровой. Эти впечатления и передал мне Эрик, свидетель с детства недоброго отношения к маме. Которую жалел и очень любил.
Внешне семья смотрелась блестяще. Бабушка умело скрывала при гостях свой негатив к невестке. Приходили гости, родственники в красивую, ухоженную квартиру со старым роялем, украшенную картинами художественной вышивки. Их встречала гостеприимно накрытым большим столом, за которым потом долго играли в разные игры: нарды, пасьянс, лото, шахматы и другие. Семья смотрелась благополучной, интеллигентной, обеспеченной. Маленький Эрик был ясным солнышком в семье. Красивый, ухоженный ребёнок, которого все учили уму-разуму. До войны, пока был жив дед, на его кульмане конструировал под его руководством пожарную машину. Мечтал работать пожарником в блестящей каске.
Бабушка обучала игре на старинном чёрном рояле немецкой фирмы Sturzwage, 1882 года рождения.
Эрик рано научился читать. Зачитывался большой домашней библиотекой деда.
Берте нравилось быть светской дамой. Свой стиль жизни она не меняла. Но этому скоро положила конец общая беда для всей страны. Война. Иосиф семью отправил в эвакуацию в г. Ульяновск, когда немцы подошли к Москве.
Сам остался, но в 1942 году умер, в мае от тифа. Эдуарда, отца Эрика, в первые дни взяли на фронт простым солдатом. Прослужил он недолго. Его отозвали в Москву как ценного специалиста, инженера ЗИЛа.
Твёрдый характер Берты помогал ей в периоды опасности справляться с трудностями. Она была преданной матерью. В первую мировую войну спасала маленького сына Эдика. Теперь, во вторую, она уезжала от врагов в далёкую Сибирь с младшим сыном, школьником Юрой.
Но кроме него с ней были сноха Элеонора с маленьким сыном, пятилетним Эриком, и её мама. Все заботы и ответственность были на ней. И долгая дорога, и устройство на месте. Эрик ничего не помнил о том времени. Я знаю, что многие устраивались на работу, получали карточки продовольственные и пайки. Но у Берты в её команде работать некому было. И в далёкой Сибири она была главой семьи. Чтобы накормить пять человек, трёх женщин и двух детей, она распродала почти все драгоценности, подаренные Иосифом, которые взяла с собой. У Эрика было лакомство, хлеб с вареньем.
Когда они благополучно вернулись домой в Москву, перед ней стояла ещё одна сложная задача. Наступал тревожный день призыва Юры на фронт. В 1943 году ему исполнялось 18 лет. И опять мать спасает жизнь сыну. Через министерских друзей Иосифа вдова устроила Юру в морское училище, которое окончил в конце войны. На фронте не был ни дня. Были учебные выходы в море в военное время. Поэтому к офицерскому званию получил ещё «Ветерана войны» с дополнительными льготами.
После войны Юру услали сразу в дальние края. Он был благодарным и заботливым сыном. Всегда, как отец, одаривал дорогими подарками мать, особенно из Китая, где долго служил. Украшения драгоценные, шубы и прочее. Я застала в её буфете за стеклом изумительные художественные изделия из слоновой кости. Китайские. Встречала такие же в музее «Восточных культур». Позже, когда ушёл Юра в отставку и со своей женой и двумя детьми переехал жить в Москву, на эти музейные изделия купил трёхкомнатную квартиру с дорогой мебелью.
А пока на Арбате снова живут четверо. Деда не стало в войну. Юра в плавании. Не тесно. Вернулся достаток в семью в голодной послевоенной Москве. Семью содержал отец Эрика. Он быстро продвигался по службе, до помощника министра автодорожной техники. Юра матери регулярно высылал деньги. В доме снова частые гости. Друзья Эдика по работе. Старые подруги министерские Берты снова занимаются в художественном кружке. У Элеоноры в гостях были родные, которые жили в Москве и Верее. Особенно дружна была с сестрой Люцией, которая одна растила двух сыновей, Вольдемара и Феликса. У обеих были семейные проблемы. Эрик и двоюродные братья сдружились, были примерно одного возраста. Эрика природа одарила большими и многими способностями. А семья создала все условия для их развития. Он рисовал, играл на старом рояле. В школе занимался художественной самодеятельностью, бальными танцами. Москва тоже открыла ему свои двери ко всем видам искусства. Музеи, выставки, библиотеки, парки, театры. Смотрел в Большом театре балеты с Натальей Бессмертновой и Плисецкой! Замечательная память и математические способности позволяли блестяще учиться и сохранять большой объём получаемых знаний. Всё это выделяло и в школьные, и в студенческие годы талантливого, эрудированного, интеллигентного мальчика (в третьем поколении), с добрым, мягким характером. Иным он и не мог быть. Добротой его наградила мама. Способностями дед и отец.
И снова семья внешне жила счастливо. Каждое лето всей семьёй уезжали отдыхать на море. Снимали дачи.
Когда у родителей кончался отпуск, Берта с удовольствием продолжала отдых с подросшим Эриком на морских курортах. Сказка!
И только он видел в семье скрытую тень. Здоровье у мамы, Элеоноры, не прибавлялось. Она уже не работала и постоянное общение со свекровью сил не прибавляло.
Отношения между ними не потеплели. Суровая Берта не любила её никогда.
А значит, всегда можно найти причины для раздражения, чтобы вылить на неё весь негатив, без всякого светского лоска, на ни в чём не виноватую молодую женщину. Только Эрик наблюдал за недобрым отношением бабушки к маме. Он любил её, жалел, страдал. Но защитником не был, младший в семье.
Отец сознательно не вмешивался в отношения жены и матери. Обе родные. С кем обострять отношения? Да ему это и не надо. При нём мать не скандалила. Жена молча страдала. А сам он вёл двойную жизнь. У него всегда были женщины на стороне. Сразу после рождения Эрика и заболевания жены. С полной поддержкой матери. До войны, во время её, после. Всю жизнь предавал тайно самых родных, жену и сына. Знали они об этом? Наверное, нет. Оба боготворили отца. При первом знакомстве с семьёй Эрика я слышала об Эдуарде самые превосходные отзывы о нём. Лучший отец, муж, талантливый специалист. Только после его смерти узнала действительность из переписки его с любовницей. Которая ошеломила меня. Эрика не посмела спросить. Очень больно. При посторонних Берта и Эдя были предупредительны и внимательны к «Лёнечке», когда за столом у неё начинался приступ.
Не было страшных судорог и конвульсий, которые я в ужасе однажды увидела в вагоне поезда.
У неё ничего не менялось внешне. Появлялся отсутствующий взгляд. На короткое время отключалось сознание как-будто.
Затем всё приходило в норму.
Для всех семья была дружной, любящей.
Родители Эрика любили путешествия на теплоходе и совершили много таких походов летом. Снимали дачи в красивейших местах Подмосковья. В Кратове, в древней Верее. Там жила семья брата Элеоноры, где подрастали три двоюродные сестры Эрика. Людмила, Тамара, Лида. Тоже почти ровесники. Иногда приезжали в гости из Москвы Волик и Фелик Цикото. Тогда собиралась большая цикотовская ребячья семья братьев и сестёр, которые очень весело проводили школьные каникулы.
Школу Эрик закончил с золотой медалью.
Но на собеседовании в родной родителям МВТУ им. Баумана его «завалили». Не понравилось   имя отца, длинное и иностранное. Да ещё родной дядя за границей живёт, Артур Лурье.
Шли неспокойные пятидесятые годы. Только что умер И. В. Сталин, в марте 1953 года. Отец Эрика в это время уже занимал высокий пост в министерстве автомобильном, был главным специалистом.
По его совету Эрик без всяких проблем поступил в Автодорожный институт, МАДИ, где было много друзей Эдуарда.
Учился блестяще, увлечённо занимался туризмом, общественной, комсомольской работой.
Сбылась и давняя заветная мечта его мамы.
Ведущий специалист Эдуард Немировский наконец получил собственную двухкомнатную квартиру для своей семьи. Они переехали в 9-ти-этажный дом в новом районе Москвы. Текстильщики.   
Берта на Арбате осталась одна.
Мама была счастлива безмерно. Впервые она стала хозяйкой в собственной, новой, чудесной квартире. Рядом с ней двое самых любимых на свете. Сын и муж.
Но счастье было коротким. Всего два года.
Однажды она, как всегда, вышла встретить любимого мужа. Упала и умерла. Не от своей застарелой болезни. Остановилось сердце.
Эрик был в походе, в Карелии. Туда не доходят телеграммы. Он даже не успел с ней проститься.
Это случилось в 1956 году. Ей было всего 46 лет.
Горе двух осиротевших отца и сына было безгранично.
Отца даже с сердечным приступом положили в больницу. Над своей кроватью он повесил большой портрет своей жены.
Но горе его тоже было недолгим.
Через четыре месяца в их с сыном квартире поселилась новая жена и быстро утешила его и осчастливила.
Это событие потрясло всех родных и друзей. Особенно, конечно, Эрика и Берту.
Молчаливый и сдержанный в эмоциях Эрик тяжело перенёс предательство любимого отца.
Решил всё бросить, дом, вуз и уйти под пули в Корею, где воевали советские части. Помогали устанавливать советскую власть. Берта долго отговаривала. Пыталась внушить, что если отцу хорошо с этой женщиной, то сыну надо радоваться. Не знаю, сколько радости ему прибавилось, но остался доучиваться.
Просто реже стал бывать дома. Только ночевал. В институте много занимался общественной работой. Комсорг, спорт. Поступил в школу инструкторов по туризму. Круглый год ходил в турпоходы. Выходные дни — Подмосковье. В каникулы — дальние маршруты.
Для дипломной работы был в 1968 году направлен в ЦНИИС.
Странно, но о родных Эрика, почти незнакомых мне, я смогла собрать много документального материала об их жизни, сложной судьбе. А об Эрике, его детстве, юности знаю очень мало. И после знакомства тоже. Хотя почти не разлучались.
Общая тема на работе, вопросы в турсекции и даже общежитие одно. Вот это всё общее и решалось повседневно.
Со всеми высокий мальчик с большими карими добрыми глазами был приветлив, открыт. Но совершенно закрыто было его внутреннее «я». И до свадьбы, и после я и знала всего несколько скупых слов, фраз. Мама, папа, мачеха, Корея. Всё в тучах. Конечно, это вызвало сразу участие, желание утешить, обогреть, стать опорой. Он молчал, а я никогда не стучусь в закрытую дверь с вопросами. На кратких его сообщениях моё воображение, замешанное на сопереживаниях, и строило его незнакомое мне детство. С ужасом представляю себе отца Эрика младенцем в концлагере и его самого в эвакуации во вторую войну.
Но я перебираю его семейные фотографии. Их много. Ни одной тучки. Альбомы появились у нас уже в Зеленограде. И там сплошной праздник.
До войны Отечественной, пока был жив дед Иосиф, праздник был всегда.
Берта всюду светская красавица с маленькими сыновьями своими. Все в дорогих шёлковых, кружевных одеждах. Даже пленный младенец Эдя в брюссельских кружевах.
Так же прелестен и маленький арбатский Эрик. И в кружевных пелёнках, и в шерстяном матросском костюме. Вероятно, и няни его были не сельские Маши, а столичные, подобающие светской бабушке. Маша появилась после эвакуации.
Есть несколько послевоенных альбомов отдыха. На курортах много фото Берты на море с Эриком подростком. Семья на дачах, путешествия ежегодные на прогулочных теплоходах речных Москва—Волга.
Моё тревожное воображение о его детстве может иметь место, но малое.
А в действительности детство его было светлое. Для этого были все условия.
Он родился и рос в столичной квартире, в которой его любила большая семья. Все имели высшее образование, и поэтому высокие должности. Честно и творчески трудились и имели хороший достаток материальный.
У мальчика в семье заботливо и любя развивали все способности и таланты. Без проблем и тягот прошла отличная учёба в школе и институте. А столица подарила искусство.
От родителей Эрик в подарок получил большой набор национальностей. Мама Элеонора считается полькой. Но бабушка, её мать, является дитём полячки и дворянина немца. Дед тоже считается поляком, но у украинской, не польской фамилией Цикото. В переводе — кузнец, коваль. Братья Эрика двоюродные пытались разобраться в национальности родителей, но результата не имели.
Отец Эрика по паспорту русский. Поэтому у Эрика в паспорте эта же национальность.
С бабушкой Бертой всё ясно. Чистокровная еврейка. У сыновей её, Юры и Эдуарда, отец Иосиф родился в Малороссии, в Севастополе, как он указывает в биографии.
Это Украина. Означает ли, что он — малоросс, т. е. украинец, не известно. Свою национальность называет «русской» и даёт её сыновьям.
Из учебника русского языка чётко запомнила пятиклассницей окончания русских фамилий: -ов, -ин, -ский.
В классе был мальчик Юра Хлоповский, украинец. С таким окончанием много и исконно русских фамилий. В советские времена все три славянские республики были братьями-сёстрами. Все говорили на русском языке, жили одной семьёй. Сохранялись и национальные костюмы, танцы, язык.
Поэтому Иосиф — русский или украинец, разницы нет.
Ну а Эрику русскому досталось всего понемногу от всех родных. И в характере тоже.
От мамы доброта и сердечная мягкость, красота лица и души. От отца — молчаливость и походка! «Пятки вместе, носки — врозь». Может, от морского деда Иосифа. Все три мужичка в их семье ходили одинаково. Эдя, Эрик, Юра.
Вероятно, от деда унаследовал высокий рост и его научные способности. Но никто из родных не уделил ему ни капли житейских способностей. Которые помогали и Берте и Иосифу решать все сложнейшие проблемы.
Эрик родился и жил в семье нескольких поколений родных высокообразованных. Все честно трудились, отдавая стране свои знания и создавая достойную жизнь своей семье, детям, значит, опору, базу их будущего.
Что внешнее благородство совмещалось в семье у Эрика с предательством его и мамы любимым отцом, мы с ним узнали после смерти Эдуарда. Из бережно хранимых писем его.
































 











Глава 2. Ближние тропы. Мещёра

1. Девочка из Мещёры

Два старинных города-соседа в самом центре древней Руси. Рязань, Москва. Красные стены Кремля, белокаменные храмы. Им почти 1000 лет.
Москва — всегда стольный град.
Рязань и её область — это лик истинно русской природы. Просторы плодородного чернозёма. С луговыми травами и цветами, высоко колосящимися полями. Светлые прозрачные речки и реки с белыми песчаными берегами. Цна, Мокша, Ока, а дальше Волга.
Леса. Дубравы, берёзовые рощи вперемежку с лесными озёрами и голубым небом, опрокинутым в них. Мещёра на многие километры. Хозяйка их княгиня Мещерская.
Эти красивейшие и благодатные земли со всем их богатством были дворянскими поместьями, княжескими, графскими.
Обихаживалась земля руками русских крестьян. Крепостные, вольные. Столетиями хранились русские обряды, костюмы национальные, хороводы, песни.
После Революции дворяне спасали свою жизнь за границей, с болью покидая родные места. Мещерская осталась. Узнала я об этом в одной из телепередач. Но о судьбе её мне неизвестно.
В бывшей царской большой Рязанской губернии были города более мелкого, районного значения, но тоже старинные.
На высоком берегу широкой Оки стоит Касимов. Рязанский город с татарским именем.
Может, татаро-монгольская рать домчалась до Оки и застряла. Пришлось свернуть с прямого пути. А какой-то злобный хан Касым оставил поселянам своё имя на память. Может, кто-то из татар и остался здесь, смешавшись с русскими. Это моя догадка.
Есть и другой старинный город, Сасово, районный центр.
Когда начали строить Московскую железную дорогу, её проложили через г. Рязань, г. Сасово и сделали оба города узловыми станциями. Из областной Рязани поезда побежали по нескольким направлениям по России, по другим областям. И через Сасово из Москвы тоже. Самая длинная ветвь — из Сасово в Среднюю Азию. Другая — к южным российским городам. Короче — в соседнюю Мордовскую республику.
Всюду на станциях и полустанках поезда останавливаются на пять минут для высадки и посадки пассажиров. В Сасове они стоят долго. Формируются поезда и бригады, в местном депо проводится заправка и необходимый ремонт и прочее.
Из окна вагона подъезжающего поезда виден раскинувшийся широко на возвышенной местности зелёный-зелёный летом город с голубой церковью. А весной — бело-сиреневый, в цветущих яблонях, вишнях, сирени. В густых садах почти не видно бревенчатых домов.
От нашествия татаро-монголов древнее поселение Сасово было защищено природой.
С одной стороны — широкая река Цна и дремучие Мещёрские леса. Коннице — непреодолимая преграда.
С другой стороны — какие-то природные овраги, ущелья с речкой между ними. Всё это имеет странное название «Подкорякино».
С третьей стороны — неведомые никому курганы, овраги.
В шестидесятые годы в городе открыли краеведческий музей. В нём много отделов многих эпох, в которых хранятся заповедные предметы этой земли. От найденных бивней древних мамонтов до предметов и фотографий жителей современного города и их родственников. Участников Отечественной войны, Гражданской, Революции. Здесь же сведения о знаменитых писателях, поэтах, учёных царской и советской России. Родиной которых является эта земля.
Среди них — Новиков-Прибой, Тургенев. Поместья их располагались рядом с городом. В романе Тургенева «Отцы и дети» упоминается город Сасово, куда наезжала семья писателя.
В конце 80-х годов в музее появились новые экспонаты — стрелы орды татарской. Группы историков-археологов проводили научные исследования древних курганов. Нашли стрелы. Это означало, что орда не прошла в селение, его отстояли жители. Пришлось обойти стороной.
А на этой русской земле остались жить русские люди. Светловолосые, с русскими носами и голубыми глазами. Здесь жили поколения моих родителей. Здесь вырос город Сасово, а в нём выросла я, русская русая девочка. Смотрелась в прозрачные воды Цны и голубые озёра у края Мещёры.
И были ещё два родных места.
Родное село отца Григория Савина. В пяти км от города, через Подкорякино.
Родное село мамы Александры Малиной. В восьми км по другую сторону города. Через курганы орды.
В них прошли мои первые четыре младенческих года.
Маленькая чумазая девочка лет двух-трёх сидела в мягкой пыли на пустынной площадке, вытоптанной всякими ногами: коровьими, свинячьими, овечьими, человечьими.
В замурзанной рубашонке и с грязной мордашкой посыпала себя тёплой пылью. Крохотными ладошками сыпала на ножки, на животик.
Затем ей показалось, что головку тоже интересно посыпать. Зажмурив глазки, посыпала лохматую головку.
Получилась серая неведомая зверушка.
Площадка была частью проходного двора перед красным кирпичным домом, в котором и обитала эта лохматая кроха.
С другой стороны — к нему примыкал огород, опоясанный от скота плетнём. Слева от него, отделённый сельской дорогой, начинался большой «барский» сад с вкусными яблоками-грушами, оставшийся, как и старый барский дом, от чьего-то старого поместья.
Между садом и лесом тянулся к сельской речке пустырь с высоченной травой.
Маленькая девочка со страхом поглядывала в её густые заросли. Но с ребятишками, постарше её, с удовольствием пробиралась через них, когда те брали её с собой искупаться. Детей не видно было в траве, она скрывала их с головёнками, и только колыхалась узким ручейком над ними, когда они пробирались. Девчонка вместе с ними сосала сладкие травинки, жевала какие-то «подушечки» из «травы-муравы». Ребята находили много вкусных съедобных растений в этих зарослях.
С ними же не отказывалась заглянуть в барский сад, полакомиться вкусными грушами и яблоками. Их подбирали на земле под деревьями, с веток которых они осыпались из-за червяков. Рвать целые было запрещено. Сад теперь считался колхозным.
Но сейчас её не интересовали ни сад, ни пустырь, ни речка. Она постоянно поглядывала на ту широкую дорогу между садом и огородом, по которой возвращалось обычно стадо коров, а с ними козы и овцы. Но она ждала не рогатых. Она ждала свою «Маманю», как называла свою бабушку Маню. Приближался вечер. Солнышко уже зашло за высокие деревья сада и поблёскивало среди кустов и плодов отдельными блестящими монетками. Куры, которые поблизости весь день тоже купались в пыли, заваливались на бочок в тёплую пыльную ямку, поковыляли в сарай, на насест.
Значит, скоро Маманя должна вернуться из колхоза и принести гостинец, который она ждёт весь день. Кусочек душистого, такого вкусного мяса на мягком хлебушке. В колхозе кормили горячим обедом, и бабушка всегда делила его со своей маленькой внучкой.
Жила маленькая девочка в это лето опять у свой Мамани, в селе Огарёво-Почково, в том самом большой «барском» доме. Но жильцам мало что осталось от прежнего величия и богатства.
Среди сельских хат с соломенной кровлей он выделялся лишь кирпичной своей кладкой да величиной. Внутри же был весь перегорожен на небольшие комнаты с одним окошком и большим крестьянским семейством в каждой. Прорубили двери на улицу, пристроили чуланчику и крылечко, получились отдельные маленькие квартирки.
Жители села дом этом и сад называли «барские».
Вероятно, это действительно была чья-то помещичья усадьба. И многим хотелось, чтобы она была поместьем лучшего друга А. С. Пушкина, Огарёва.
Это вполне могло быть, хотя историей села никто не занимался.
Но лучшие земли, которыми владели известные дворяне, были именно в черноземье, в Рязанской губернии в том числе.
Двойное название села можно объяснить владением им двумя хозяевами.
После разорения дворян Огарёвых купили поместье Почковы, а селу дали двойное название из-за уважения к прежнему хозяину. Случайным это название трудно признать. Все усадьбы и поместья веками носили имя своего владельца. И однофамильцев среди чужих родов дворянских тоже не было.
Для собственного удовольствия можно примазаться и к великим именам. И считать, что «по стёжкам-дорожкам проходили милые ножки».
И этой малышки, и А. С. Пушкина. Уж конечно, был он в гостях у своего друга.
«Барская» комнатка малышки была крайней, угловой у дома. Поэтому жилую площадь удалось чуть увеличить за счёт пристроенного дровяного чуланчика. В нём хранился небогатый крестьянский скарб.
По трём невысоким деревянным ступенькам девчонка поднималась бесстрашно, попадала сначала в тёмный чулан, поворачивала налево, в открытую летом всегда дверь комнаты.
Бедное, тёмное жилище.
У стены напротив двери стоит высокая и широкая деревянная кровать.
Справа от двери — большой сундук с одеждой и дополнительное спальное место. На ним в большой деревянной раме — семейные фотографии.
Слева от двери — окошко. Около него — длинный стол со скамейками со всех сторон. А в дальнем левом углу — русская печь с ухватами, кочергами и чугунами. Кормилица и угревательница. На ней вповалку спали дети.
Картинку такого жилья описывал очень правдиво великий русский писатель А. Куприн ещё в царские времена.
Но и в конце тридцатых годов, через 20 лет после Великой Октябрьской революции, в жизни и быту бывших царских батраков — крестьян, которые теперь назывались колхозниками, мало что изменилось. А ведь вожди революции издевательски провозгласили: «Всю власть — рабочим и крестьянам!»
Единственным отличием от купринской хаты были газеты в комнате. Они были наклеены по обе стороны окошка на стены. Дети в семье все учились в сельской школе. Но по очереди. Валенки были одни на всех. Пока старшие делали за столом свои уроки, читали, писали и считали, малышка топала босыми ножками по деревянной лавке вдоль газет, разыскивала знакомые буквы, складывала и радостно вопила: «Т-о-н-а!!!» Она правильно находила букву «я», но пока ещё не получалось правильно произносить.
«Тона» — это я, Тоня. Живу в этой тесной побелённой комнатке в очередной раз. Временно, у своих бабушки Маши и дедушки Феди Малиных. Ученики, у которых я подглядываю нужные буквы — это их младшие дети. Сын Толя и дочка Валя, мои дядя и тётя.

2. Малины. Огарёво-Почково

Когда Фёдор Малин и Машенька Ларяева поженились — это была очень красивая пара. И свадьба у сияющих от счастья новобрачных удалась на славу.
Фёдор вырос в богатой усадьбе. Отец торговал лесом. В большом красивом доме всего было вволю. И убранство в нём, и одежда, и стол с яствами. Всё было на городской манер.
Голубоглазый крепыш Фёдор с густой шапкой белокурых кудрей углядел местную красавицу Машу и влюбился без памяти в учительскую дочку. Стройная, с русой косой по спине и с совершенно небесными голубыми глазами.
Родители его были в меньшем восторге. Учительская семья для них считалась бедной, рассчитывали приглядеть невесту побогаче. Но спорить не стали. Выделили им отдельный дом, в котором они и зажили счастливо в согласии и достатке. Детскими голосами быстро заполнялся большой дом.
Но счастье было недолгим.
Наступил год 1914-й, началась Первая мировая война, на которую в первые же дни забрали Фёдора.
Мать в заботах и тревоге осталась с малыми детьми. Тревога была не напрасной. Муж на фронте получил тяжёлое ранение в голову. Контузия. Вместо бывшего силача-молодца домой вернулся инвалид. Худой, почерневший солдат с трясущимися руками, с помутившимся рассудком. Лишились не только кормильца, но в доме поселился страшный человек. У доброго и ласкового Феди в любую минуту мог начаться приступ безумия. В воспалённом мозгу вновь возрождались военные образы, и наяву он хватал топор и с искажённым от злобы, бешеным лицом кидался на жену, готовый зарубить её на месте, принимая за врага.
Мать, на руках с очередным грудным младенцем, опрометью выбегала из дома. Спасаясь где-нибудь у соседей, среди людей, и ожидая, когда закончится приступ бешенства.
Детей отец никогда не трогал, но ужас заполнял их маленькие сердечки от увиденного. Они прятались от него на печи или убегали на улицу.
Беда не приходит одна. Наступили долгие чёрные годы смуты в стране.
Война 1914-го года перешла в Октябрьскую революцию 1917 года, а затем в Гражданскую войну.
Старый мир рухнул, а в новом не было просвета у людей среди боёв, крови, тифа, болезней, нищеты, голода.
У Малиных не было ни выбора, ни выхода. Не было главы семьи, хозяина. Был искалеченный, тяжело больной человек. Который, как и малые дети, оказался на руках хрупкой нежной Машеньки.
Богатым родственникам они стали не нужны со своими бедами. Да и своих забот у каждого хватало.
Мария спасала свою семью, распродавая приданое. Затем продали свою усадьбу, большой дом. Переселились в жилище поменьше, а потом и вовсе в маленькую комнату.
Когда всё было распродано, семья впала в нищету. Безумные приступы у Фёдора со временем прошли. Но от контузии также тряслись руки. Он не мог ими работать, поэтому хозяина, работника, помощника у Марии так и не прибавилось. Всю мужскую и женскую работу несла на своих женских плечах.
Детей в семье было много. Четверо умерли маленькими. Один, Илюша, красивый милый ребёнок, утонул в половодье. Вода поднялась до окошка. А на подоконнике сидело это дитя. Волна поднялась и смыла его в бездну. Пытались спасти, не смогли. Мать сильно страдала и следующего младенца тоже Илюшей назвала. Он умер от кори.
В живых осталось пять детей, три сестры и два брата.
Старшим был Митенька. На два года моложе его была Шурочка. Она родилась в 1910 году. Затем дети рождались и умирали. И только через 12 лет родилась её сестрёнка Маня, в которой она души не чаяла. Выжили и двое младший детей, девочка Валя и мальчик Толя.
Двое старших детей и трое младших родились в двух совершенно разных государствах — в царской России и в Советской республике. И младенцами они оказались в разных мирах.
Митя и Шурочка нежились у богатых родителей в большом достатке, в шелках и кружевах. Но совсем недолго. До войны остальные родились, умирали, выживали в нищете, в страшные и голодные для всей России годы. Для Малиных — особенно тяжёлые.
Кормить, одеть, обуть семью было нечем. Но все дети ходили в сельскую семилетнюю школу.
Митя и Шура бегали туда по очереди. Потому что на двоих были одни валенки подшитые.
Зимой же было и особенно голодно. Мать лепила какие-то лепёшки из мякины, шелухи от зерна, которая остаётся после молотьбы. Варила похлёбку из отрубей, остатков зерна, когда перемалывают его на муку. Всеми этими остатками раньше, в первые семейные годы, кормили свой скот.
Чуть полегче было летом, когда можно было добавить в еду зелень, лебеду, крапиву. В лесу собирали щавель, грибы, ягоды.
Конечно, не все в себе сразу обеднели. Спасались от беды, кто как мог. Уезжали за границу, в эмиграцию. Приспосабливались на месте и жили с достатком разным ещё довольно долго. Буря бушевала в столице, в больших городах, где менялась власть. Изгонялись или уничтожались дворяне. И в провинции, в глухих сёлах высылала «богатеев» новая Советская власть Рабочих и Крестьян. В годы, когда начали создаваться колхозы, крепкие крестьянские семьи, где были рабочие руки, стали называться «кулаками». Они нанимали работников себе среди голодных. Вот и мать посылала к ним старшую Шурочку, девочку ещё. Да наказывала в дорогу, чтобы встала на камешек, чтобы повыше была в толпе. Не догадался бы хозяин, что маленькая, взял бы на работу за кулёк зерна.
А ещё Шурочка ходила к богатым родственникам. Не в гости. Тоже какую-нибудь работу исполнить за тарелку каши. Или платье старое подарят.
Семья доходила до такого края, что младшим детям приходилось даже и милостыню просить, кусок хлеба.
А Советская власть начинала «раскулачивание». «Кулаков» сажали в тюрьму, ссылали в Сибирь и отбирали их добро, раздавая бедным.
Бедной семье Малиных ничего не дали, а даже наоборот. Отца посадили. Несчастного, больного, контуженного. За то, что родители его были до революции богачами.
Но быстро выпустили — мыкать горе на воле.
Старшие дети, Митя и Шура, помнили своё счастливое, красивое, сытой детство. Девочка иногда не выдерживала, вспоминая вкус мягкого белого хлеба. Принимала у матери из рук чёрную лепёшку, умоляюще просила: «Испеки хоть одну лепёшечку, только из муки». Та не вытирала тихо льющиеся по щекам слёзы.
Дочка была главной помощницей во всём.
Сын Митя молча терпел все невзгоды и таил мечту — вырваться из этого страшного круга бед.
Он ушёл из дома первым. Как только закончил сельскую школу-семилетку.
Ушёл с сердцем, заполненным непрощённой обидой на отца. Слишком яркие буйные сцены отложились в мальчишеской душе, унижение и беспомощность своя.
И с сердцем, полным жалости к матери, любви к ней, он ушёл, спасая свою жизнь, и с надеждой помочь матери.
Босой и голодный, 200 км добирался он до Рязани. Где пешком, где на попутках.
Там учился в зоотехникуме. В конце 30-х годов окончил университет в далёкой Перми, за Уралом. Получил высшее образование. Единственный в семье Малиных. Сколько невзгод надо было преодолеть ушедшему из села мальчишке, чтобы достигнуть в своей жизни таких высот. В прямом и переносном смысле.
Он стал геологом.
Со своим геологическим молотком прошёл много горных троп, обстучал много склонов.
С горных вершин, среди сказочной красоты природы, взгляд всегда искал точку на Земле. Там — сердце матери.
Он и спас семью.
Первую же зарплату отправил домой, чтобы купили корову.
И дома появилась спасительница Звёздочка. Большая, добрая, любимая, с белой звёздочкой-пятнышком на лбу губастой морды.
Все любили, ласкали, чистили, мыли, кормили свою большую корову.
Дети наслаждались вкусом тёплого, душистого молока. Некоторые — впервые.
Дмитрий был счастлив, влюблённый в свою работу.
Но снова передышка была недолгой.
История повторилась. Началась Вторая мировая война, Отечественная. Фашисты напали на Родину. 22 июня 1941 года.
Вся страна встала на защиту её. Мужчины ушли на фронт. Женщины и подростки заменили их в поле, на заводах, у станков.
Дмитрий на фронте был простым солдатом. Зенитчиком. Прошёл всю войну и, на счастье, вернулся домой целым. С ранениями, но с руками, ногами и целой головой.
После войны он работал преподавателем, директором школы на Сахалине, на Урале.
Женился на уральской учительнице. Родилось двое детей: сын Олег и дочка Лена.
К родителям в Огарёво-Почково, может быть, и наведался до войны разок. С отцом не помирился.
Несколько раз, после войны, проездом в санаторий на юге заезжал навестить в г. Сасово своих сестёр, в основном — к Александре. Прожил более 70 лет. Без него даже письменная связь между его семьёй и сёстрами вовсе угасла.
За новой жизнью ушли в город из родного дома разными дорогами и две старшие сестры. В начале тридцатых годов. Александра, а затем и Мария.
Младшие, Валентина и Анатолий, до войны оставались с родителями, ещё в школе продолжали учиться. Мать работала в колхозе. Только-только посытнее стала жизнь. Корова уже была постоянной кормилицей в семье.
Новая, Отечественная война всё опять разрушила. Снова голод и нищета.
Весь урожай в колхозе теперь отправлялся на фронт, в армию, нашим защитниками.
Всю историю жизни родителей мамы знаю, в основном, по её многочисленным рассказам, которые я с детства готова была слушать бесконечно.
Хоть и не гремели бои в глубинке Рязанской области. В Огарёве-Почкове, беды не обошли наших родных.
В 1942 году умерла от туберкулёза наша Маманя.
Больную выгоняли работать в колхозе. Потому что «Всё для фронта».
Больной, контуженный отец остался с двумя подростками.
Его помню. Он пришёл к нам домой в Сасово студёной военной зимой. Отшагал снежные 10 км от дома. Без сил, еле переступил порог и рухнул на скамейку.
Заросшее седыми волосами всё лицо, в ледяных сосульках борода. В обледенелой лохматой шапке, в полушубке. С негнущимися от мороза руками и ногами.
Мама раздела его, усадила за стол, отогревала похлёбкой горячей, в которой ничего почти нет.
Он пришёл к нам за куском хлеба детям. Потому что мать-колхозница умерла. И не стало тех крох, которые она единственная зарабатывала. К дочери Александре, моей маме, отправился в тяжкий путь, потому что больше не к кому.
Потому что она ближе всех к родному селу среди трёх ушедших из дома старших детей. Потому что после ухода она не бросила семью, и все тридцатые годы голодные делила с ней кусок хлеба последнего.
Но теперь не было и куска. В нашем доме такой же голод, такие же два голодных ребёнка малых.
Лохматый дедушка был похож на сказочного лесовика. Не страшного. Жалко его было.
Он вскоре тоже умер в селе. Моя мама ездила хоронить его тоже. Когда умерла её мама, она очень страдала. Потому что всю жизнь жалела её из-за больного отца. Очень любила всегда.
Когда вернулась с похорон её, от рыданий потеряла свой чудесный певучий голос, которым столько песен спела.
Надорвала связки. Даже говорить могла только шёпотом очень долго. Несколько месяцев.
На похоронах отца уже и слёз не осталось. Как старшей сестре, ей надо было подумать о судьбе младших. Умрут одни тоже.
Забрала с собой в Сасово, к нам домой.
У Валентины был уже паспорт. С большим трудом ей удалось устроиться уборщицей на нашем хлебозаводе. И к большому всеобщему счастью. Потому что платили ей буханкой горячего чёрного, душистого, вкуснющего хлеба.
Она у нас сколько-то пожила, потом вышла замуж за машиниста Серёжу Загудаева. Снимали какое-то время комнату около базара, потом купили дом с землёй и садом. Первым родился Сашенька, был толстенький, крепенький, а Галя — тощая и «золотушная», с аллергией. Кожа вся расчёсанная. Но оба кудрявые — в мать Валю.   
Оба молодых родителя работали в хозяйстве. Валя была ленива, неопрятна, дети запущенные.
Мама брала маленькую Галю часто к нам домой, отмывала в тазу кудри буйные и худенькое тельце. Это было уже после войны.
Однажды мы с мамой долго мучились, пытаясь понять требование ревущей Гали. Она сначала просила, потом кричала, требовала: «Маська!!!» А мы растерянно предлагала: «Москва? Моська-собачка? Мяса?» Оказалось — молочка.
Золотушную Галю 17-ти лет мне удалось здесь, в Москве, устроить на заочное отделение Архивного института. Получила высшее образование. Живёт где-то далеко с мужем и дочкой. Связи нет никакой.
Искренне благодарен был только отец её — Серёжа. Понимал, что слабой в учёбе дочке без моей помощи путь в вуз заказан. Сидела бы дома в конторе.
Сын Саша был в армии, получил травму. Но вылечился. С женой и двумя детьми живёт в Сасове, работает шофёром в больнице.
После смерти Сергея Валя ещё выходила замуж, живёт по-прежнему в своём доме.
Связи с этой семьёй нет. Так сложилось. Может, потому, что сёстры, Валя и мама, не дружили.
Самый младший Толя тоже сколько-то жил с нами. Затем мамина сестра Маня взяла его к себе в Назаровку. И устроила в какое-то мебельное училище. Его, сироту, взяли на полное довольстве, с одеждой и питанием.
Толю помню хорошо. Коренастенький, добрый мальчик. Он всего на несколько лет старше меня. Работящий, услужливый. Я помню лакомство, которым мы с ним наслаждались. Где-то раздобыли луковицу и на проволочке сунули в печку-голландку, которую топили в зале. Она испеклась, и мы по очереди её кусали. Она оказалась сладкой! Помню своё изумление. Ведь сырая-то она горькая до слёз.
Толя во время учёбы приезжал к нам со своими подарками. Сначала он сам, своими руками изготовлял мне маленькую табуреточку, потом стульчик. Такие, как в детском саду.
Он вырос, отслужил в армии где-то далеко. Остался в тех краях. Работал в шахте, в Котлаче. Несколько раз приезжал в гости к нам в Сасово. Но встретилась я с ним только разок. Жила в Москве. О родственниках Фёдора и Марии, Малиных и Лазаревых, мне ничего не известно. И мама о них не рассказывала.
Ясно было одно. Богатые родственники бросили, прекратили всякие отношения с молодой семьёй, когда к ним в дом пришла беда. Когда хозяин и кормилец Фёдор вернулся искалеченным инвалидом с Первой мировой войны.
Маша и Федя и их дети на своих плечах несли свою тяжкую ношу. Не унижались, помощи у богатеньких не просили. Так вся связь родственная и умерла. Даже память о них ничего не оставила.
В семье было две Марии: старшая — мама и младшая — дочка. Они и похожи были друг на друга. Обе невысокого роста, с ясными небесно-голубыми глазами, с ласковыми певучими голосами. И пели они чудесно. Голоса не сильные, но красивые.
Дочку все называли ласково Маня.
Маня подрастала, была умненькая, хорошо училась. И тоже уйти за счастьем мечтала. Вслед за старшими братом и сестрой.
И ушла. Кончила школу сельскую, собрала узелок, где лежали пять картошек и две серые лепёшки. Дошла до ближайшего центра. Приняли в какое-то училище. Но проучилась недолго. Узелок опустел. Есть нечего, замёрзла и вернулась домой.
Со второй попытки она добралась до Рязани, областного города, и там поступила в педучилище.
Не любила рассказывать, как мёрзла, как падала от голода. Только вспоминала, как в самую тяжкую минуту ей нежданно-негаданно приходила помощь. Или денег немного, или посылка с сухарями. Нет, не из дома. Там ничего не было. Это старшая сестра Шура посылала что-нибудь при самой маленькой возможности.
Маня мужественно окончила училище, и исполнилась её заветная мечта. Она стала учительницей немецкого языка!
Мария была всегда любимой сестрой мамы, а значит, и моей любимой тётей.
Совсем маленькая, я знала, что «тёти и дяди» — это чужие люди и могут быть опасны. Лучше от них подальше быть. Поэтому всех родных взрослых я называла, как слышала.
В Огарёво были Маманя и Папаня. Про дедушку с бабушкой я не знала. Свою маму называла Шурой.
Поэтому же были любимые Маня и Митя с малых лет моих. И учительница, и геолог, и солдат.
Главное, что всем было приятно.

3. Малины. Разные судьбы
   
Маню распределили в школу преподавать немецкий язык в небольшой посёлок Назаровка Чучковского р-на Рязанской области.
Посёлок располагался у железной дороги с одной стороны, а со всех остальных сторон к нему  примыкал лес, который был хранилищем каких-то военных складов.
Сейчас рядом с Назаровкой, в соседнем Чучково, создана знаменитая десантная база «Голубые береты» МЧС.
Красивая юная девушка с ясными голубыми глазами, с ласковой улыбкой всегда на лице пришлась по душе всем в школе: и учителям, и ученикам. Теперь её все называли Мария Фёдоровна. Маня радовалась новой жизни. Кончилось время голодного и холодного обучения. Она наконец получила зарплату, которой хватало, чтобы накормить и одень себя в самое необходимое. У неё появилось первое собственное жильё. И пусть это крохотная комнатка в общем учительском доме. Собственные четыре угла! Вокруг чудесная природа и интересная работа, любимая.
Но она не успела вступить в эту светлую юность. На неё, как и на всю страну, обрушилась новая беда. Страшная, долгая война с фашистами, Отечественная.
На фронт ушли из школы и учителя, и ученики, и её любимый жених. Который погиб в первых боях.
Снова нищета и голод. Все жили с лозунгом: «Всё для фронта! Всё для победы!» Вся страна.
Работали сутками. После школы вела своих учеников в поля выкапывать картошку, свёклу, собирать колоски. Как все.
Зимой обходила ближайшие сёла, навещала своих учеников, не явившихся на урок. По сугробам, по грязи торопилась к каждому, беспокоясь: беда ли какая, заболел ли? Занималась с ними дома.
Пережили и войну. Радовались, что живы остались.
Только после войны появилась у неё семья. Её любимый, лётчик, не вернулся. На военную базу прислали бывших наших военнопленных, осуждённых. Тех, кого тщательно проверили и выяснили, что не предатели, немцам не служили. Но и не простили до конца. За решёткой тюремной не держали, но и по домам не отпустили.
С Марией познакомился высокий, чернобровый украинец. Старше её лет на восемь. Леонид Слесаренко.
Своим напевным украинским говором рассказывал ей жалостливую историю своей семьи. Как в блокадном Ленинграде, откуда он ушёл на фронт, погибли его жена и двое маленьких детей. Как сам, тяжело раненный, попал в плен. Как остался один одинёшенек на Земле, чудом жив.
Сердце Мани откликнулось на ласковое ухаживание красивого хлопца, на горе его. Поженились. Не герой. Осуждённый. Но и выбора-то не было. Родилось двое детей. Дочка Света — в 1947 году, через несколько лет — сын Володя.
Леонид был хорошим, заботливым, ласковым мужем и отцом. Очень любил и жену, и детей. Руками своими делал и табуретки, и столы дома, соорудил сарайчик. Завели поросёнка, кур. Спасались этим от голода, который долго ещё не уходил и в сёлах, и в городах после войны.
Конечно, и руки мужские, и забота его были очень ей нужны, помогал он во всём. Заработки у обоих были небольшие, жили вчетвером всё в той же маленькой комнатке, отгороженной от кухоньки занавеской и печкой русской, которая обогревала и кормила.
Только в шестидесятые годы случилась у них долгожданная радость. Построили большой кирпичный двухэтажный дом с тремя подъездами для учителей. Вот в нём-то на втором этаже получили они большую трёхкомнатную квартиру с водопроводом и освещением. А рядом построили тоже новую большую кирпичную школу взамен старой развалюхи. Кажется, об этом они и мечтать не могли, потому что стройками в те времена занимались очень редко, да ещё в глухом себе.
Новую школу и учительский дом построили по другую сторону станции. Поближе к окрестным сёлам, откуда приходили ученики. От от станции через луга насыпали дорогу в два километра. Школьники посадили вдоль неё саженцы липы и берёзы, из которых затем выросла прекрасная аллея. А сразу за школой открываются картины русского пейзажа изумительной красоты. Неглубокая извилистая речка, прозрачные родники среди живописных кущ деревьев и кустарников, поляны цветов и высоких трав. Древние овраги, балки, лощины, укрытые лесными массивами. Это место называют «местной Швейцарией». Сюда приезжают художники, чтобы унести с собой красоту.
Жизнь налаживалась, дети росли, рядом заботливый муж. Маня сама была удивительным человеком, большой душевной красоты и чистоты. В сельской глуши единственной связью с миром долгое время, до появления телевизоров, были радио и книги. Эти источники знаний она использовала без остатки, её интересовало всё. Разговаривать с ней на любые темы было одно наслаждение. И слушать её можно было бесконечно. Красивая, богатая речь, артистичность, юмор, ирония вполне заменяли театр одного актёра. Она очень любила музыку. По радио знала классику всех опер и балетов, и советские, и народные песни. Сама прекрасно играла на гитаре и пела не сильным, но красивым голосом. Прочитаны были все книги в округе. Знания и музыка были её потребностью. При этом она успевала работать, растить двух детей, вести хозяйство с курами и поросёнком во дворе и котом дома. Который на ночь вместе со всеми мыл лапы в тазу, а ночью воровал мясо из горячего чугуна. В идеальной чистоте с белоснежными занавесочками содержала свою тесную каморку. Стирала ежедневно, чтобы менять по нескольку раз играющим на улице детишкам одёжку, чтобы ни пятнышка не было на ней. Даже у мужа Леонида рабочая одежда всегда была чистая и аккуратная, отглаженная.
В новой большой квартире на краю местной «Швейцарии» радость и благополучие было нарушено для неё тяжелейшим испытанием. Дети были уже подростками.
Однажды на пороге появилась незнакомая женщина и заявила. Что она жена Леонида, и что на Украине растёт его ребёнок, что разыскивала она его много лет, чтобы вернуть в семью и получить алименты за все годы на сына.
Нет слов, чтобы описать муки страдания Марии, когда встретились два мира. Её — душевной чистоты, чести, совести, достоинства, и мира лжи, подлости, предательства.
Перед ней предстал другой Леонид. Никто у него в блокадном Ленинграде не умирал. В начале войны, в боях на Украине, попал в окружение, он не стал со всеми пробиваться к своим, а попросил приюта в одной из хат. Молодого, здорового, красивого хлопца с удовольствием приютили. Так на захваченной немцами украинской земле бывший солдат безбедно жил вдали от боёв вместе с молодой женой-хохлушкой. Сына родили, и в хозяйстве хорошо пригодился.
При наступлении нашей армии разыскали пропавшего без вести солдата наши спецорганы. Проверили. Фашистам не служил. Повезло, не расстреляли, послали на разработки.
15 лет он в семье прожил в обмане. У Марии был выбор небольшой: простить или прогнать. Первое чувство — прогнать. Слишком неожиданно свалилась на плечи и душу эта тяжкая чёрная ноша. Предатель Родины на войне оказался предателем в семье. На коленях, в слезах вымаливал прощение у Мани. Долго вымаливал. Она думала. Всё-таки пожалела. Как и в первый раз, перед свадьбой. Такое русское женское сердце. Прогнать? Война — тяжкое испытание для всех, спасали свои жизни по-разному. Он был слабый. Уважение к себе потерял. Но может ли лишить детей отца она — заботливого, любящего? С ним теперь оставаться тяжко, без него — тоже. Решала вместе с детьми. Оставили. Его позор несла вместе с ним. Поставила условие — найти дополнительную работу. Не в ущерб семье. Выплатить все долги, алименты сыну почти за 20 лет.
Женщина с Украины приезжала несколько раз. Особый сорт, с достоинством не знакома. Мария принимала её, сажала за стол. Ни в чём не виноватая перед ней, терпела её хамство. Избавилась, когда расплатились с ней.
Вырастила с Леонидом своих детей, выучила. Получили высшее образование. Материальное благополучие есть. Света живёт в Вильнюсе, у неё тоже двое детей. Володя — в Москве.
Но тень от судьбы отца коснулась и их. Семьи у них поломаны, не состоялись.
У Светы было два жениха. Сама заканчивала в Калининграде вечерний Рыбный институт. Выбирала более выгодного. Кого? Студента — будущего бедного инженера или курсанта — денежного офицера? Выбрала новенького лейтенанта, Володю Рыжова, симпатичного, белокурого, красивого, статного. Сначала всё было удачно. Его распределили в Эстонию с жильём. После службы в Афганистане быстро пошёл на повышение. В Вильнюс перевели в органы КГБ со всеми вытекающими последствиями: роскошная квартира, дача, машина, ложа в театре. Девочке из дальнего посёлка русского такое и не снилось. Но принцессой Золушка побыла какое-то время, и он спился на высоких приёмах. Так Света озвучила. Они расстались. Она осталась с детьми в Прибалтике, в Вильнюсе. Его перевели служить почему-то на Украину после распада СССР.
Брат Володя, окончив Рязанский радиотехнический институт, быстро женился на девушке с большим декольте, которое маме Мане не понравилось. Материнское сердце не подвело. Работу, жильё, однокомнатную квартиру они получили в Подмосковье. Жена ездила в Москву на работу и нечаянно заимела ребёнка от своего какого-то старого начальника. Почему-то честно призналась в своей ошибке мужу Володе, который, не задумываясь, как его мама, сразу с ней расстался. Семейная история до странности повторилась. Теперь уже, как и отец его, он пошёл зарабатывать везде большие деньги. Где-то рабочим на линии передач работал, чтобы как можно быстрее, авансом, заплатить алименты вперёд за 18 лет ребёнку, который считался по закону его, т. к. жена родила в браке. По жизни — чужой.
Выплатил. С дипломом экономиста пришёлся кстати фирмам в период перестройки. Живёт в Москве. Купил квартиру, мебель красивую, машину.
Но жену больше не заводил и детей не имеет. Периодически с ним проживают женщины в гражданском браке, но полноценной семьи нет.
Леонид умер в больнице, в Рязани. Болел недолго. Мария самоотверженно ухаживала за ним и потерю мужа перенесла тяжело. Потому что осталась совсем одна. Дети и внуки далеко, навещают редко. Надо приспосабливаться к новой жизни, каждый день. Ей уже за 80 лет. Возрастные болезни: ноги, давление, аритмия, седая голова. Поэтому платочек с головы не снимает. И так же бережёт большую квартиру в чистоте. И себя.
И лицо её так же освещают ясные, умные голубые глаза. И общение с ней — большая радость.
К сожалению, нет уже такой возможности. Она не долго пережила мужа.
Опустел ещё один родной дом, где мне было в гостях тепло и уютно.
Дети Мани, Света и Володя, не откликались на мои попытки сохранять родные связи. Теперь и от попыток отказалась.
Хотя не проходит удивление. Почему чужие люди с годами становятся родными и наоборот.

4. Шурочка. Ликвидация

В семье Малиных каждому предстояла битва за жизнь и сохранение человеческого достоинства в нечеловеческих условиях.
Во всей стране и в своей собственной семье.
Особенно двум её поколениям. Моим родителям и бабушкам, дедушкам.
Две страшные Отечественные войны. Год 1914. Год 1941. Революция, Гражданская война.
Разруха дважды после войн.
Почти всю жизнь — голод, нищета.
Больной отец, значит, большая семья без средств к существованию. Александра была старшей дочкой, первая и единственная помощница матери.
В делах, заботах, утешении. Вторая дочка Маня родилась только через 12 лет. В промежутке все дети умирали. Только беды и были. Их и делила с матерью с детства Александра, Шурочка.
При буйных приступах отца, который гнался с топором за матерью с младенцем на руках. Мать ускользала в дверь, пряталась у соседей.
Шурочка утешала и защищала остальных детей.
Отец детей не трогал. Но было очень страшно. Брат Митя старше сестры на 2 года. Не простил отцу и уже взрослый весь ужас от буйства отца, заполнивший через край его детскую душу. И обиду за мать, свою беспомощность.
Кажется, только у Шурочки среди такого же страха перед отцом сохранялось в душе место для жалости к нему. Понимала, что это болезнь. И помнила его доброго и несчастного в периоды затишья. И жалела его до последних дней его.
Она помогала матери во всём. Мыла, скребла в доме, таскала воду из речки, работала в поле и огороде, нянчила детей.
Соседи нахвалиться не могли на девочку. А то и позавидуют единственному светлому лучику в жизни матери.
Зайдут в дом, нахвалят её, а в ночь у неё температура высокая. «Сглазили».
Шурочка в тех сумерках, в которых росла, умела вобрать в себя всё светлое, что в жизни встречалось.
У неё душа пела. И грустные песни. И весёлые. Когда глазами встречалась с радугой на небе, с блеском росы, синим небом. С кружевным узором на окошке и звёздочкой-снежинкой на ладошке. Пела всегда, с детства.
Иногда она ходила подработать к своим богатым тётушкам. Попадала вдруг в сказочный красоты для неё мир. Убиралась, что-то делала в доме, хотя нужды в этом не было. Были собственные слуги. Возвращалась домой с «подарками». Ей отдавали свои шёлковые платья, ненужные хозяйке уже. Либо старые, либо с пятном. Плата за работу. Себе — удовольствие от прислуживания им бедной родственницы.
Рукодельная девочка перешивала большие размеры на свою юную фигурку и тоже казалась себе сказочной феей.
Руки у неё были золотые. И в поле, и в доме тяжёлую работу делала. Они же умели искусно вышивать, вывязывать узорные кружева. Творить и создавать вокруг красоту в любых условиях было её потребностью с детских лет и осталось на всю жизнь.
Красивую и приветливую девочку все любили. К ней в подружки напрашивались дочки местных богатеев. Зазывали домой, угощали белыми плюшками.
Её всегда выделяли доброта и внутреннее достоинство. И в доме чужом за столом, и когда по улице шла в дешёвом, но всегда чистеньком, красиво и ладно сидящем платьице. Рядом с дочкой мельника, наряженной в шелка, но либо с тестом на животе, либо с пятном на спине.
Чудный голос её с малых лет завораживал всех: и взрослых, и детей. Девочкой, она со взрослыми пела в церкви, на клиросе. Это и было её единственное обучение музыке.
Слух у ней был абсолютный, голос сильный, красивый.
Она могла брать ноты во всём диапазоне, от самого высокого дисканта до альта.
Юность справлялась со всеми житейскими тяготами и требовала радости. Поэтому, переделав всякую работу дома и в поле, вечером бежала на танцы в клуб, а потом долго пели, до 3-х часов. Голос её звенел на всё село и улетал в звёздное ночное небо. Все слушали. Замирая: «Шурочка Малина поёт!»
А через три часа сна, в 5, в 6 утра мама трогает за плечо: «Пора вставать на работу».
Конечно, за ней толпой ходили местные ухажёры. Танцевала с ними, пела им. А над ухаживаниями посмеивалась. Особенно над одним богатеньким неудачником. Мама часто о нём рассказывала. Когда он, наряженный, причёсанный, приближался к её окошку, чтобы пригласить на свидание, она «нечаянно» из этого окошка на него выплёскивала ведро воды. Если жалела его, то чистой. В другой раз при его приближении с подружкой прятались от него, забираясь под крыльцо и хихикая. Парень из зажиточной семьи. Но ей почему-то показалось, что нос у него великоват, она дала ему странную кличку «Вандидюля». 
 Это имя мне пригодилось для розыгрыша уже в моей семье с Эриком.
А семья её так и не смогла выбраться из нищеты. Когда в 30-е годы созданы были на селе колхозы и все тоже туда были зачислены, положение их не улучшилось. Платили там за работу трудоднями. У кого в семье было много работников, те могли заработать. В полях колхозных появилась техника: трактора, комбайны и другое. Колхозники, механизаторы, которые на ней работали, особенно хорошо зарабатывали. Были сыты. В семье Малиных фактически были одни рабочие руки, материнские. Отец — инвалид, дети — работники небольшие.
Старший сын Дмитрий после окончания школы ушёл из дома учиться дальше.
Следом за ним в 17 лет Шурочка тоже ушла искать судьбу, строить новую жизнь. Прошла пешком 10 км до районного города Сасово.
Сначала, подучившись, работала в швейной мастерской и одновременно училась. На учительских курсах получила диплом учительницы. Ей предложили работать здесь же в школе, в городе.
Но сельская скромность и недооценка своих знаний и способностей помешали ей согласиться. Она отказалась. И напрасно. Божьей милостью она была одарена не только красотой лица и голоса, но и другими талантами. И самый большой у неё был именно педагогический.
В двадцатые—тридцатые годы было время полной разрухи в стране Советов.
Советская власть совершила революцию в 1917 году. С помощью Брест-Литовского мира кое-как закончила Первую мировую войну. Затем люди гибли в Гражданской войне, и «красные», и «белые».
Наконец в разорённой и опустошённой России наступил долгожданный мир.
Заводы за много лет заржавели, работать на них было некому.
Поля опустели. Вытоптали их войны.
Потому что «красные» и «белые» воевали от Чёрного моря до Дальнего Востока, до Тихого океана пять лет.
В стране свирепствовали голод, тиф. Много народу вымерло в те годы.
Спасать и поднимать новенькую Родину, советскую, некому стало, «буржуев», т. е. интеллигенцию и специалистов выгнали. Они спасались за границей. А только они, имея капитал, могли получить платное образование в царской России.
В Советской же России остались рабочие, крестьяне и солдаты.
И все неграмотные.
Вот тогда-то среди первых советских законов и появился закон об обязательном бесплатном обучении всего неграмотного населения в различных учебных заведениях. Для детей в школах ввели обязательное семилетнее образование, которое можно продолжать в техникумах, институтах, вновь созданных различных училищах — ФЗУ, ПТУ, рабфаки. А также специальные школы «ликвидации неграмотности» для взрослых — ШЛН.
В вузах преподавали уцелевшие специалисты-интеллигенты, как дед Эрика, Иосиф Немировский.
На рабфаке готовили и детей, и взрослых с семилетним образованием для поступления в вуз.
В ФЗУ, ПТУ — специалистов-рабочих для фабрик и заводов — плотников, слесарей, литейщиков и др.
А вот в ШЛН работали грамотные, окончившие семилетку и специальные курсы, учителя. Главная задача была там — научить взрослых любого возраста, хоть столетнего, читать, считать, писать. Особенно много было во всех сёлах крестьян, которые не знали букв и не умели расписываться.
Вот на такую просветительскую деятельность населения России, освещать ему жизненные пути, и настроилась юная Шурочка Малина из Огарёва. Ей достались сёла Сасовского района Рязанской области.
Работа для молоденькой девушки непростая. Приезжала она в село, когда все полевые работы были выполнены, а весенние ещё не начинались. Отправлялась сразу в сельсовет. Там председатель, познакомившись с документами и юной учительницей, вёл к кому-нибудь из селян получше, т. е. почище, подобрее, посытнее, на временное поселение. А затем вместе искали помещение для занятий, где можно вместить много народу. Это чаще всего школа была, иногда и сельсовет.
Конечно, всё село с большим удовольствием являлось на эти уроки. Не только нужные и полезные, а ещё и приятные с такой красивой молодой учительницей. Набивалась туда и грамотная молодёжь, обученная. Очень интересно было поглазеть на невиданное ранее явление. Как их матери и деды выводят буквы и цифры на доске и на своих листочках. Как они в первом классе. И на девушку-красавицу, конечно.
Всё село обычно очень быстро влюблялось от мала до велика в милую, ласковую учительницу, которая кроме обучения их несла с собой всюду свет и тепло.
Она организовывала народные театры. Поскольку сама любила читать, особенно классику, то приглашала молодёжь для постановки спектаклей. Всех увлекала необычными занятиями. Устраивала и вечера самодеятельности, хотя «лампочка Ильича» ещё не везде горела, часто с керосиновыми лампами.
А на лето для детей колхозников организовывала вместе с председателем детские сады-ясли, куда приводили детей, пока родители от зари до зари в поле.
Как же было не любить её? Когда уезжала в другое село, прощались всегда с искренним огорчением и с доброй памятью о ней. В моей памяти мелькают отдельные названия сёл, к которым протоптаны были тропинки ею.
Потьма. Там сейчас большая колония или тюрьма.
Кадом. На высоком берегу реки Камы.
Салтыково. Село русское, но живёт много мордвин из соседней республики Мордовии.
Касимов. Красивый старинный город на высоком берегу Оки.
И много других поселений, куда несла Шурочка свет знаний. Она была у истоков государственного процесса полной ликвидации неграмотности населения и активным участником его.
Кобяково. Это не эпизод. Остановка. Это Начало нового жизненного пути её.
Когда на очереди обучению грамоте встало село Кобяково, ничем не примечательное, как и другие сёла района, учительница и предположить не могла, какой глубокий след оно оставит в её жизни.
Обучив в Сасовском районе уже немало сёл, изничтожив неграмотность у населения как вредный пережиток, обеспечив молодёжь созданным её усилиями народными театрами для расцвета народных талантов, а малолетних и маломесячных запустив в детские сады и ясли, направилась она с такими же благородными целями в новое село Кобяково. Это был год 1932.
Оно не далеко от центра, города Сасово, расположено около 5 км от него.
Можно идти пешком.
Если в холод, то ноги идут быстро, можно за один час добраться.
А в хорошую, тёплую погоду можно идти долго, потому что дорога пролегает по чудесным русским просторам, от которых глаза трудно отвести. Среди лугов, полей, цветов, разнотравья, низин, склонов.
На пути этом есть одно препятствие — большой, широкий и извилистый овраг. Внизу протекала небольшая речка, и всё это вместе почему-то называлось «Подкорякино».
Вероятно, он очень древний, потому что глубокий, с очень крутыми склонами. И летом, и зимой трудно по ним скатываться и взбираться по протоптанным тропам. Почти как горное ущелье. Только на равнине. Речонка совсем мелкая, поэтому вся сасовская городская малышня сбегалась туда купаться в летнюю жару. Однако, в ней каким-то образом смог утонуть городской мальчик Женя Кузнецов, шестиклассник, старший из трёх сыновей в семье.
В селе Кобяково была только начальная школа с четырьмя классами. До революции называлась церковно-приходской. Но после войны Отечественной мальчики и девочки в 5-й класс ходили учиться в Сасово. И в морозы зимой, и в осеннюю грязь, и в весеннее половодье.
В осеннее и зимнее время домой из школы возвращались в сумерки, а утром из дома выходят в темь. Поэтому обычно школьники всех возрастов идут вместе, маленькие со старшими. А в поле зажигают факелы, чтобы волки не напали, которые там стаями бегают «по полям, по долам».
Вот таким трудом, такой ценой пробивали советские крестьянские дети путь к образованию.
Село небольшое, бедное. Два ряда домов, крытых соломой, вдоль проезжей дороги. Шурочка Малина добралась до Кобякова осенью, к окончанию колхозных работ, и принялась за привычные уже просветительские преобразования.
Председатель поселил её в семью Макаровых, как и все бедную, но добрую и чистоплотную. Там жили мать с отцом, две их дочки — Феня и Ольга, взрослые уже. И бабушка.
Приняли учительницу тепло в семью, девушки все три подружились быстро, потому что почти одного возраста были.
Семья вся работала в колхозе, но для мужской работы был только отец. А сёстры и вовсе не совсем здоровы. Младшая, Феня, в детстве упала в подпол, ушиблась, вырос горб, инвалидом с детства стала. Старшая, Ольга, где-то поранила глаз, больной был, некрасивый на лице. Но увечья никого не озлобили, все были с добрым сердцем, открытой душой.
Как и всюду, где появлялась юная просветительница, её все полюбили и здесь.
Неграмотное старшее поколение добросовестно ходили к ней на уроки и читали по слогам как «ма-ма мы-ла ра-му».
Молодёжь преданно сопровождала её в новорождённый «народный театр» на репетиции спектаклей классиков. Чаще всего Горького, Островского. И влюблялись в неё все ребята не только понарошку, по сценарию, а и по правде.
Всю зиму население просвещалось с Александрой в школе и в театре. Готовила к открытию детские сады-ясли, для малых детишек. Дела все шли успешно, председатель во всём помогал и даже уговорил остаться на лето, назначив её заведующей вновь созданного детсада.
Это было кстати. Она была сыта. И не только сама. Оставшиеся недоеденные детьми кусочки хлеба собирала, сушила, складывала в мешочек. Ждала маму из Огарёва, которое было по другую сторону от Сасова. Через весь город, через овраг и поля-луга к дочке шла. Всего 20 км в один конец. И столько же в другой. За один день. Дома её и сухари ждали дети Валя и Толя и больной муж.
Дочка усаживала дорогую гостью за стол, кормила горячим обедом, со слезами на глазах от жалости и участия к голодной матери. Которая бережно откусывала мягкий хлеб, собирая каждую крошку.
В обратную дорогу ещё в котомку ей засовывала свежую буханку, свой недельный паёк садовский.
Спасала от голода, как могла, не только свою семью.
Когда узнавала от начальства, что в село едут с «продразвёрсткой», предупреждала семью Макаровых, у которых жила. Они закапывали поглубже в землю свой небольшой запас продуктов, что получили в колхозе на трудодни, главное, зерно. Иначе отберут последнее, и семьям не дожить до нового урожая.
В небольших сёлах, как Кобяково, колхозы были бедные. И народу рабочего и техники в начале тридцатых было немного. Заводы только ещё начинали, как и вся промышленность, разворачиваться. И трактор в поле был пока чудом.
После уборки, осенью, в колхозы приезжали заготовители и на повозках увозили большую часть урожая, чтобы кормить население городов. А колхозникам оставляли скудный запас.
Но хлеба в городах не хватало, тогда уже весной являлись в сёла повторно. Посевное колхозное зерно брать нельзя. А где? Вожди разрешали, в общем-то, грабить у колхозников их личное, заработанное зерно, обрекая их на полуголодное существование.
Вот молодая учительница и предупреждала заранее селян о гостях, чтобы спасти детей и стариков от голодной смерти.
Конечно, она была окружена сердечной любовью и благодарностью, потому что и она, и все, кого предупреждала, понимали, какой смертельной опасности она себя подвергает.
Узнай кто-нибудь из власти, что она нарушает закон, сразу же забрали бы и посадили в те самые страшные ГУЛаги, в которых сгинули тысячи и вовсе невинных людей.
Ещё девчонкой, в Огарёве, гадала Шурочка вместе с подружками про свою судьбу на «девичниках». Зимними вечерами, когда в колхозах затишье, собирались девушки в избе побольше. Вязали, вышивали, пряли нитку из овечьей шерсти. И пели песни народные, а на святки гадали. Тогда много разных гаданий помнили, и со свечкой, и с зеркалом, и ботинок бросали из окна, как А. Пушкин предлагал.
Шурочка, конечно, всегда была желанным гостем всюду. И красивая, и добрая, и рукодельная. Ну а всего милее был её удивительно сильный и красивый голос. Без неё и песни нет.
Все эти гадания были наполовину в шутку, и память их не хранила, кроме одного.
У кого-то из подружек была старинная книга. И была там необычная страничка гадания своей судьбы. На ней нарисованы круги, вписанные друг в друга, разделённые из центра радиусами на сегменты. Из хлеба делался маленький круглый катыш. Его бросали с небольшого расстояния на центр. Он укатывался в какой-то сегмент, в котором и указывалась судьба гадальщицу.
Шурочке выпало: «будет у тебя два мужа, один другого хуже».
Когда гадание было приятное, ему гадальщица верила твёрдо. Когда не очень, то и верилось не очень. Но запоминалось.
Она тоже запомнила. А мужей-то и было два, как в том гадании.
Первого мужа Гришу она и встретила в Кобяково, в последнем селе Сасовского района, где она заканчивала свою деятельность. А точнее, на сцене, где созданный ею новенький театральный коллектив репетировал пьесу А. Островского «Коварство и любовь». В этих самодеятельных театрах она совмещала одна все руководящие должности.
Сама выбирала на свой вкус пьесу для постановки, была и режиссёром, и художественным руководителем, и, конечно, главной героиней. т. е. всю ответственность брала на себя.
Репетиции начались ещё зимой. Уже и костюмы придумала и подобрала всем, и декорации, и роли распределила. Но как-то не могла подобрать по душе себе главного героя. Ей ведь влюбляться надо в него, а в кое-какого не хотелось, не очень-то натурально получалось.
И тут, как по заказу, явился неожиданно Гриша Савин. Как увидела его, так сердце и дрогнуло. Красавец, как из сказки вышел.
И ростом подошёл. А то коротышки крутились под ногами, то верзилы длинные. Шея уставала задирать голову к нему.
Стройный, с пушистыми русыми волосами, ласковыми карими глазами и белозубой улыбкой, с белым девичьим лицом, он очень подходил для нужной роли.
Новый артист с готовностью и удовольствием занял своё место.
Репетиции быстро и благополучно закончились, а спектакли с парой красивых и юных влюблённых главных героев всякий раз проходили с невиданным успехом, с бурными эмоциями не только на сцене, но и среди зрителей, под их бурные аплодисменты.
Новый красивый артист приехал из Рязани на каникулы в родное село, к маме Соне. Там он учился в зоотехникуме. Как позже выяснилось, вместе с братом Шурочки Митей Малиным и они даже были знакомы.
Спектакль и его название стали роковыми для героев его главных.
Сначала было всё просто.
Шурочка Малина и Гриша Савин очень быстро, всего через несколько театральных постановок, влюбились не только по сценарию, а и по правде. Да по-другому и быть не могло.
Под высоким синим небом, под ласковыми тёплыми лучами солнца весна разбудила природу. Ожило и расцвело всё вокруг. Неказистые сельские избы украсились яркими гроздьями сирени, черёмухи и белоснежными облаками цветущих яблонь и вишен. Босые ноги ласкала шёлковая, нежная зелень молодой травы, укрывшей каждый кусочек отогревшейся земли.
И пели птицы. И пели сердца. И театральная сказка становилась былью.
    
 























Глава 3. Родом из Детства

1. Коварство и любовь

Для Шурочки в общем-то привычно было окружение поклоняющихся ей молодых ребят. Но всё-таки ухаживания их были робкими, неуверенными. Понимали, что трудно покорить полуграмотному сельскому парню красивую городскую девочку. Но толпой встречали её и провожали до дома из клуба, выказывая все знаки внимания и уважения.
На сцене шёл любимый её спектакль по пьесе Островского «Коварство и любовь». 2 главные роли исполняли Шурочка Малина и Гриша Савин. Студент из Рязани выделялся уверенностью в своей неотразимости и смелыми поступками.
Обнаружив около своей героини толпу поклонников, оттеснил их, и, заняв на сцене, по замыслу автора, законное положение влюблённого героя, не стал менять его и вне сцены. Он не расставался с ней ни на минуту, вечером провожал до дверей, ночью на коне скакал к её дому проверить, не увёл ли кто её на прогулку.
Сколько было игры в его отношениях к ней, сколько истинных чувств, сколько охотничьего азарта, знает только он. Но лето кончалось, надвигался срок отъезда на учёбу. Он понимал, что ждать она не будет, потеряет её навсегда.
За короткое время знакомства, за несколько месяцев, были взаимные признания в чувствах, верности.
Они были искренними.
Он не мог не полюбить её, настолько девушка была чиста, прекрасна, талантлива, так сильно завораживал её чудный голос, пение.
А в Шурочке впервые зародилось неведомое ранее чувство, и сердце становилось всё шире от переполнявшего его счастья. И этот красивый и интересный мальчик казался ей самым лучшим на Земле.
Гриша сделал её предложение. Они поженились. Своё самое главное в жизни событие оформили в сельсовете. Венчаний не было, советская власть порушила все церкви. Других организаций, ЗАГСов и будущих Дворцов Бракосочетаний ещё не создавалось, т. к. они являлись вредными признаками буржуев.
Все важные человеческие события, свадьбы, рождение ребёнка оформлялось в советском органе власти — горсовете, сельсовете.
Молодая семья поселилась в маленьком домике Гриши, где он жил со своей матерью Софьей Савиной.
Шурочка забрала свои нехитрые пожитки из семьи Макаровых, попрощалась с подружками Феней и Олей, назваными сестрицами, низко поклонилась и поблагодарила их родителей за тёплый приют и отправилась в свой новый дом.
Да, у неё появился и муж, и дом. Она уже несколько лет скиталась по чужим «углам». И теперь всё существо её было наполнено ожиданием необъятного счастья.
Переступив порог своего нового дома, она прежде всего отмыла, отчистила, отскребла его весь, побелила и превратила в белоснежную светёлку.
Свекровь приняла молодую жену сына с распростёртыми объятиями и возлюбила её как свою дочку. Живут они втроём и души не чают друг в друге. И никто и представить не мог, что скоро приплывёт чёрная туча и погасит в этом доме свет.
Первое облачко появилось через месяц, когда настала пора учёбы мужа. Предстояло решить вопрос, где и как жить молодой семье.
Конечно, им надо в Рязань ехать вдвоём.
Но мама Соня засомневалась. Где и на что они будут там жить? Жилья нет. Гриша снимает «углы».
Здесь у Щурочки свой дом, здесь у неё работа в школе, в детском саду, сыты будут.
А Гришенька или на каникулы приедет, или один что-нибудь придумает в Рязани, и она поедет туда. Да уж так Шурочку любит мама Соня. Бросят её одну, плохо ей будет, грустно.
Шурочка знала уже её тяжёлую судьбу.
Софья с мужем Павлом имели в семье 11 детей. Но в живых остался один младший сынок Гришенька. Остальные умерли в 20-е годы от детских болезней, от тифа и голода.
Муж её был грамотный, окончил церковно приходскую школу. Его в Красной Армии послали учиться на лётчика. Один из первых лётчиков, он на своём фанерном самолёте с красными звёздами прилетал в гости к своей жене Сонечке и сыночку Грише прямо в село Кобяково. Сажал самолёт на ближайшем лугу и шёл навестить семью.
Но в Гражданскую войну погиб, и Соня осталась одна с единственным оставшимся в живых ребёнком.
Сказать, как она берегла и души не чаяла в младшеньком, — ничего не сказать. Это её кровиночка, солнышко. Сумела, уберегла, вырастила, и радости края нет, теперь ещё и студент. А уж когда в дом привёл красавицу жену, и вовсе стала самой счастливой матерью.
Разве думала, ведала она, что сама же и разрушила счастье в своём доме? Вроде и советы материнские добрые были, а привели к беде.
Шурочка послушала её, осталась с ней и отпустила молодого мужа на учёбу.
И только вещее сердце родной матери Марии углядело горькую судьбу дочки.
Будущего жениха она раньше видела, наведывалась к ней летом. Про житьё узнать, сухарей детям отвезти. Про планы дочкины узнала, жених будущий понравился, пригожий. Своё материнское благословение дала.
А тут ранней осенью пришла за много км посмотреть, как дочка устроилась, порадоваться за неё. А узнала, что Гриша уехал один, сердце сразу заболело. Только и промолвила горько: «Отпустила? Ну больше ты его и не увидишь. Разве можно только что женатого мужчину, молодого мужа, разлучать с женой?»
Она знала жизнь. Вздохнув тяжело, с котомкой отправилась в обратный путь.
Сначала из Рязани часто приходили ласковые письма и радовали молодую жену и мать.
Затем всё реже и реже. Некогда, учёба времени не оставляет.
А через 5 месяцев после отъезда пришло то последнее короткое письмо с такими страшными словами: «Не жди. Не вернусь».
В одно мгновение это известие разрушило весь её светлый мир. Как тяжёлая скала придавила. Душа почернела, и сердце сжалось от невыносимой боли.
Слишком неожиданным и жестоким было это предательство, коварство, от человека, которому впервые в жизни поверила и отдала всё. Веру, Надежду, Любовь. Первую, единственную.
А она была уже не одна. Под сердцем носила уже их общее дитя. Испуганно стучало другое крохотное сердечко. Моё.
Твёрдый характер, воля и женское достоинство удержало её на ногах. Собрала свои вещи, попрощалась взглядом с бывшей светёлкой, а теперь чужой и мрачной избой, и вернулась к своим старым друзьям Макаровым. Они снова приняли её с любовью и участием.
Перестала в одну минуту быть любимой, женой. Стала будущей матерью-одиночкой.
На Руси всегда народ с укором относился к ним, с осуждением, не разбираясь ни в чьей виновности.
Но здесь было исключение. Все в селе её уже давно знали, любили, отнеслись с участием, заботой. Все ругали «непутёвого Гришку», а родная мать Соня больше всех, проливая горькие слёзы.
Гришка воспитывался матерью в любви, но и строгости: прививала ему и доброту, и любовь ко всему живому. Как-то узнала, что её маленький голодный мальчонка с приятелями наловили воробьёв, нажарили и съели. Так ремнём отстегала за невинных птичек.
Ну и что, что голодно. Всем плохо, терпеть надо, жестокости не должно быть. Это всё в те же 20-е годы.
А уж такую жестокость к родным и любимым и предположить не могла. И не отлупишь теперь. Только плакала, одинокая, в своей опустевшей избе.
А в другом конце села горючие слёзы заливали юное лицо Шурочки, тоже в одиночестве. Не хотела людям показывать боль и слабость. Уходила от всех в поле, в рощу. Ночью подушка была мокрая от слёз. А утром умывалась, стирая их следы, и отправлялась выполнять привычные заботы на работе. Только петь перестала.

2. Нежеланная

Нет. Мама не хотела моего рождения. Я оказалась нежеланным ребёнком. Обида на предательство моего отца захлестнула всё её существо, вылилась и на меня, ещё не рождённую. Я ведь была дитя и его.
А как и на что она будет жить одна с ребёнком на руках? «Без кола, без двора», без собственного дома или хотя бы «угла»? Чем кормить и на что одеваться? Одной-то с превеликим трудом приходилось как-то выживать. Да и позором считалось, если муж бросил.
Одна, в чужой стороне. Без единой родной души рядом.
Нет. Не хотела моего рождения. Надеялась, что этого не случится. Бывают же «выкидыши» у других женщин. И она стала делать то, отчего береглись все матери будущие. Таскала на себе тяжёлые мешки. Гнала лошадь вскачь по кочкам, чтобы вытрясти меня, скакала на лошади галопом.
А я хотела жить. И родиться на белый свет, увидеть его.
Поэтому вцепилась в свою маму всеми крохотными конечностями и ни на минуту не выпускала её. Только пугалась всяких трясок.
Я победила. Никуда меня не вытрясли, пришёл мой срок.
18 июня 1934 года.
И когда этот день наступил, председатель дал ей лошадь с извозчиком и на телеге отправил её в роддом в город, в Сасово.
Я родилась крепенькая, 3.200 кг. Мама залилась слезами.
Нет, это были слёзы не радости за меня, не прощения передо мной. Она и взглянуть не захотела на меня.
Это были последние слёзы обиды на меня, что я есть, на мужа, что его нет. На пустоту вокруг себя. Все кровати с молодыми мамами и новорожденными окружали с радостными улыбками мужья, родные, друзья.
Только она одна никому не была нужна.
Только на второй день мама вышла из чёрного забытья.
Когда меня принесли ей в белых казённых пелёночках. И я ей улыбнулась.
И смотрела на неё не мигая. Чтобы она узнала меня, признала и приняла.
И она наконец вышла из дурмана. Приложила к груди. И оба сердечка, моё и мамино, застучали вместе.
Светлые капли слёз падали мне на щёчку, но они были уже лёгкие и не очень солёные.
Нас стало двое. И мне, самому маленькому человечку, больше всех на свете была нужна она, моя мама.
И она это поняла. И мы стали на всю долгую жизнь друг другу самыми нужными, самыми любимыми.
А через несколько дней председатель опять отправил лошадь с телегой в Сасово, за Шурочкой и за мной. И на ней приехала Феня горбатенькая и привезла мне всякие крохотные одёжки и пелёночки, которые они с сестрой Олей нашили, чтобы было во что меня одеть.
И мы сели на телегу и весело поехали домой.
А я спала сладко на маминых тёплых руках, но часто открывала глаза проверить на всякий случай, не потерялась ли она.
И видела впервые синее-синее небо высоко, и вдыхала удивительный сладкий запах луговой цветов и трав. Тоже в первый раз.
Приехали. На меня все в доме Макаровых посмотрели, порадовались и положили в «люльку», или «зыбку», как называли в народе спальное место для младенца. Мне её соорудило всё семейство Макаровых.
Изготовлялась она просто. Мужчина сбивает рамку деревянную. Женщина на неё крепко пришивает из плотной ткани что-то вроде неглубокого мешка.
За четыре угла рамки люлька крепится верёвками на крючок, вбитый в потолок.
Сделал мне всё хозяин Сергей Петрович. Остальное доделали Оля и Феня. Сшили маленький матрасик и подушечку, положили на дно люльки и меня на них.
Люльку рукой можно толкнуть, и на длинных верёвках она долго будет покачиваться и баюкать меня.
Обычно ещё одну верёвку привязывают к двум углам люльки. Тогда, сидя на чём-то, на кровати, на лавке, можно ногой качать младенца, свободными руками делать какую-то работу.
Шили, вязали, напевая всякие колыбельные песенки русские. Почему-то они все были страшные. И волчок ухватить за бочок собирается и в лес утащить.
И коты какие-то злые все. Видно, ещё с крепостного права в крестьянских семьях предупреждали новорожденных о их тяжкой доле. А поскольку и при советском праве доля не очень изменилась, мне тоже эти страшные песни пели. Сразу готовили к борьбе со злом, с жизненными трудностями.
Я была сыта, потому что у мамы было много вкусного молока.
Я была счастлива, что есть я и моя мама, самая лучшая на свете. Старалась её не тревожить, не огорчать и боролась с трудностями сама с первых дней.
Чтобы не разбудить её ночью, дать отдохнуть, я никогда не плакала, если была мокрая пелёнка или проголодалась. Терпеливо ждала, когда проснётся мама. Это всё пустяки. Самое-то главное, что мама у меня есть, что всё-таки свершилась эта моя заветная мечта, давняя, с тех времён, когда я ещё не родилась, и очень тревожилась, что этого не случится. А я теперь есть.
И когда просыпалась, я не отводила глаз от неё, любуясь ею, такой красивой и при лунном свете, и при утренней заре. Это случалось, когда она не оставляла меня одну в люльке со злым волчонком, а брала к себе под бочок свой, в свою кровать.
Я вдыхала родной сладкий запах мамы, чтобы всю её запомнить. Мама была крепкого здоровья, быстро набралась сил и духа, потому что нам очень хорошо было вдвоём.
И когда мама тоже просыпалась и видела мой внимательный взгляд на неё, всегда удивлялась, какая у неё спокойная дочка. Мы радовались друг другу, она улыбалась мне своей белозубой улыбкой, а я своей беззубой.
Конечно, забот у неё со мной прибавилось.
Через несколько дней после нашего возвращения из Сасова и заселения меня в люльку, маме пришлось выйти на работу. У заведующей детским садом много хлопот и обязанностей. А куда меня девать? Меня девали в разные места, как в той сказке про заколдованную принцессу.
Хоть я тихая, смирная и терпеливая девочка была, всё-таки на весь день оставлять в люльке было опасно одну. Вдруг я от природы ещё и любознательная и задумаю изучать окружающий мир. При этом легко выпасть из неё с тяжёлыми последствиями.
Поэтому мама часто брала меня с собой в садик, складывала спящую в какой-нибудь укромный уголок, подальше от деток садовских, чтобы не утащили вместо куклы. И периодически кормила молоком. Иногда отдавала под присмотр временный няни или поварихи.
А иногда и дома оставляла. Но не в люльке высокой, а в корыте на полу.
Хозяин семьи и корытце деревянное мне изготовил для купания. Оно выдалбливается нужного размера из куска бревна.
Вот в этом корытце-то безопасном я и спала. А мама периодически прибегала меня кормить и перепеленать.
А однажды, как в сказке про мышонка, прибежала, а меня нет, корыто-то пустое.
Испугалась очень, выбежала из дома, ребятишек спрашивает про меня. А когда услышала, что свинья ходила по селу, может, она и утащила меня, вовсе в ужас пришла.
Стала бегать по всем домам в слезах и в конце села нашла меня живую-здоровую.
Бабушка Соня моя, Гришина мать, соскучилась по мне, да к себе домой забрала понянчить, погулиться и полюбоваться на меня.
Так что, свинья оказалась невиноватая.
На сельской улице много всякой живности гуляло: и тёлки, и поросята с козлятами, и куры с индюками, и кошки с собаками.
Когда я на ножки встала, то сама выползала из дома на эту улицу по всем этим зверятам. Я с ними дружила, потому что оказалась и взаправду с рождения и любознательная, и самостоятельная.
Поскольку мама работала в области образования от Сасовского городского отдела, то ей весной дали новое направление для работы в другое село, отметив положительный результат, как всегда.
Для оформления организационных дел, связанных с переездом, ей предстояли всякие встречи с руководством и в селе, и в городе.
Тут уж вовсе меня деть некуда. Ни с собой к начальству в город не повезёшь, ни с телком не оставишь.
Взяла она меня в охапку, и отправились мы с ней к её маме Марии в её родное село Огарёво-Почково. Километров двадцать в один конец.
 
3. Председатель и гадалка

В Огарёво я тоже самостоятельно сидела около дома где-нибудь в сторонке, посыпала головку пылью и терпеливо ждала появления на широкой дороге уже не мамы, а Мамани. Ждала её гостинца от колхозного обеда.
Здесь вокруг меня бродила такая же знакомая и дружелюбная живность, как и в Кобяково.
И здесь и там была красивая русская природа, с травой-муравой, садами, чистым воздухом.
Конечно, как могла бабушка выручала маму, принимала нас с радостью и с готовностью оставляла меня у себя. Хотя это ей давалось не просто. С больным контуженным мужем и двумя детьми-подростками они от зари до зари работали в колхозе. И когда меня мама привозила, то оставляла, в основном, под присмотром отца.
Он брал какую-то работу на дом, простую. Хотя руки тряслись от контузии. Дедушка меня любил, всегда был ласков, по рассказам мамы. Но я его совсем не помнила.
Я не знала, маленькая, что это дедушка и бабушка мои родные. Я их называла «папаня» и «маманя», так же, как их дети Валя и Толя. Такое обращение детей к родителям до революции было принято в богатых скамьях. А и бабушка Мария, и дедушка Фёдор выросли в таких семьях, обращались сами так к своим родителям, и дети их так же называли. И я тоже.
Когда была возможность, мама, проделав большой путь из очередного села до дома родного, навещала нас. Обнаружив меня на огороде среди кур, тащила скорее меня отмывать.
А получив вместо замарашки чистого, пушистого, красивого ребёнка, с наслаждением начинала украшать.
Одевала нарядное платьице, которое сама сшила и привезла. Расчёсывала шёлковые лёгкие волосики и привязывала на макушку бант из атласной ленты.
Но я не сразу догадывалась, что это настоящая моя мама, и сначала называла её так же, как все в семье, — «Шура».
Мама смеялась надо мной, а Маманя упрекала её и настаивала, чтобы я её мамой звала. Я слушалась, но часто забывала, ошибалась.
А поскольку они были добрые и хорошие, я считала, что у меня две мамы, только по-разному вспоминаются.
Кроме чистой природы очень полезными для меня были и чистые овощи с огорода, а главное, коровье молоко, особенно парное.
На зиму мама уезжала со мной на работу в очередное село. Всюду с хозяйками и председателем налаживались добрые отношения легко. И не только. У меня покладистый и добрый нрав был, поэтому я никому не была помехой. В том числе и многочисленным поклонникам, которые сразу окружали маму, где бы она ни появлялась.
Не только влюблённые юноши клялись в любви ей, но сразу влюблялись и в меня, готовы были удочерить. Интересно, что и матери их проникались добрыми чувствами к нам.
Когда я подрастала, мама часто и много, подробно рассказывала о том периоде жизни. И обо всех интересных людях, с которыми встречаться приходилось по работе. Рассказчиком она была таким же замечательным, как и актрисой сцены. Богатая, красивая, яркая речь, удивительная способность каждому слову придать глубину чувства. Всё это выразить в широчайшем диапазоне интонаций голоса, выражением лица и глаз, создавало ощущения присутствия рядом с ней при всех событиях всех участников.
Как очередной председатель колхоза, не совладавший со своими пылкими «чувствами», ночью крался к её окну, чтобы вызвать на свидание. А она кралась к нему изнутри, в доме, с полным ведром воды. Услышав ласковый зов, распахивала окно и обливала из ведра студёной водой, остужая пыл поклонника, прислушиваясь затем к затихающим шагам и досадным репликам, размышляла и тревожилась: «А даст он завтра продукты детсаду?»
Давал продукты и добавлял самые красивые яблоки, и встречал улыбками, вроде ничего не было.
Не удивительно, что сельское начальство — советский хозяин-барин, которому никто ни в чём отказать не может, а только он может наказать, — считал, легко получить любые знаки внимания и от мамы.
Во-первых, чужая приехала, на время, скоро и уедет, а в работе во многом зависит от него. Помогать ей будет или вредить.
Во-вторых, и в главных, приехали мать и дитя. Ведь она не раскрывает свою личную жизнь. Посторонний человек не спрашивает. Но сразу закрадывается подлая мысль: «Раз без мужа, возможно, с ней просто и легко всем создавать интересные отношения?»
Но ведро ледяной воды, с вечера припасённое специально из глубокого колодца, быстро остужает не только тело, но и промывает мозги, и всё ставит на свои места. На первое место — уважение.
Не один раз вспоминала инженера, умолявшего выйти за него замуж и жить в столице.
Мама была непреклонна. Любовь и предательство, однажды случившееся, построили непреодолимую стену неверия ко всем мужчинам, их словам, признаниям, клятвам. И своё сердце не оттаяло ещё.
Стена продержалась 7 лет, как и нагадала цыганка-сербиянка.
Эта темноволосая средних лет женщина однажды летним днём появилась в селе и зашла в дом. Увидела маму и рассказала ей о ней «всё, что было, всё что будет». И что действительно сбылось.
Я была в Огарёво, а мама услышала следующее: «Кажешься ты юной девушкой, но ты замужем, и ребёнок есть. Сейчас ты одна, муж уехал. Его другая приворожила девица. Но через 7 лет колдовство кончится. Либо кто-то из них умрёт, либо разойдутся. Он вернётся к тебе молить о прощении. Вспомни тогда меня. Денег не беру».
Мама и поверила и нет, но запомнила предсказание. А гадалка не обманула. Всё так и было. Вернулся её муж Гриша в Рязань на дальнейшую учёбу. Снял для жилья койку у хозяйки. А дочка хозяйская его и приворожила, да так, что отрёкся от нас с мамой без стыда и совести. Тогда в народе много было способов власти над мужчинами у женщин, которые передавались поколениями.
Не только обычные женские чары, а и травы всякие, и наговоры.
И действительно ровно через 7 лет у Гриши с новой женой умерла маленькая дочь. Он развёлся и приехал в Сасово вымаливать прощение у мамы.
Звал нас к себе в Москву, где он уже занимал высокий пост партийный при ЦК партии СССР.
Даже я, шести лет, помню эту встречу в детском саду, который я посещала, а мама там работала. Мне сказали, что папа приехал, чтобы вышла к нему. Я увидела молодого, красивого, в очень лохматой шубе, дядю. Шуба была недлинная, сказали мне — волчья. Поэтому я ей очень заинтересовалась. Больше чем папой.
На его мольбы и сказочные посулы честнейшая моя мама ответила отказом. Потому что вышла второй раз замуж, за Василия Кургузова. И носила под сердцем второго ребёнка, моего будущего братца Витю.
Папа мой запоздал вернуться ко мне и маме чуть-чуть, всего на полшага от того срока, что назначила маме цыганка-сербиянка.
И этим он развёл жизненные дороги и судьбы себе, маме, мне.
Если бы не опоздал, мы прожили бы совсем другую жизнь вместе.
Ведь мама не изменила своему единственному настоящему чувству любви на всю жизнь к этому человеку. Такое в жизни случается как чудо.
Так получилось, что она действительно 7 лет была верна ему, не позволив никому приблизиться к ней. В сердце одновременно горели и любовь, и ненависть, и обида.




4. Грузинский танец и моргушная кукла

Когда мне было четыре года, мы с мамой окончательно перебрались в Сасово. Неграмотность почти во всём районе ликвидировали. Не одна мама работала. Она устроилась на постоянную работу воспитательницей в детский сад на Текстильной улице, вернее, в тупике её.
В другой конец города, на Советскую улицу, она каждый вечер после работы ходила в Дом Культуры на репетиции и постановки спектаклей народного театра.
А на середине её пути мама снимала крохотную комнатку, в которой мы жили втроём: мама, я и ещё одна воспитательница. На двоих взрослых плата за неё получалась дешевле.
Там помещались только две кровати напротив друг друга, и тумбочка около них. Я эту комнату помню, потому что прожили пару лет в ней. Наверное, и шкафчик для одежды стоял общий. Нарядов много тогда ни у кого не было.
Хозяйку звали тоже Шура, и сначала она была не вредная.
Днём я была с мамой в детском саду, но никогда — в её группе.
Считалось — не педагогично. Поэтому виделись мало с ней и днём, и вечером. Но детсад мне очень нравился. Он был в тихом месте, среди зелени, в огороженном глухим забором участке для прогулок. Кормили вкусно и полезно. Но я там, видно, переела полезной гречневой каши, которую потом невзлюбила на всю жизнь, исключая голодную войну, конечно. Мне нравилось там всё. И рисовать, и петь, и танцевать. Я помню даже свой грузинский костюм в грузинском танце. Изготовляли всё воспитатели. Из марли крашеной у меня были жёлтые шаровары, которые выглядывали из-под красного халатика. На голове из бумаги раскрашенная национальная шапочка.
А у мальчишек были халаты марлевые чёрные, с карманами и «патронами» в них.
Наверное, у меня был с детства покладистый характер, потому что всегда было много друзей и подружек. Не помню ни одного случая, чтобы кто-то меня обидел.
После садика мама приводила меня на квартиру и оставляла под присмотром другой воспитательницы. Но, в основном, с 4-х лет я вела самостоятельную жизнь. Играла с подружками около дома. Выполняла строгий наказ мамы никуда не уходить. Чтобы не потерялась. Она не боялась, что машина задавит, потому что их почти не было тогда, ходили редко по главным улицам. А дом наш стоял в сторонке, в переулочке.
Наигравшись, отправлялась домой, мыла ножки в тазике и, уставшая, забиралась в мамину кровать под одеяло: спали вместе. Но её возвращения ночью я уже не слышала. Только утром обнаруживала рядом на подушке.
Дружно вставали, одевались и вместе бежали в детсад.
Помню, как приезжал к нам из Москвы папа Гриша.
Мама не запрещала ему видеться со мной. Чтобы удержать самой внутри бурю эмоций, выходила из комнаты, не хотела даже разговаривать с ним.
Он привозил продукты, гостинцы, игрушки. Помню большую куклу «моргушную». Но и со мной 4-х—5-ти-летней тоже особого разговора у нас не получалось.
Чувствуя своим маленьким сердечком мамино к нему отчуждение, я тоже не выражала никаких положительных чувств.
Не радовалась ни ему, ни кукле. Мне ничего от него не надо было. Мама полностью заполняла мне собой весь мир.
Посидев немного вместе в этой крохотной комнатке, помолчав и поглядев друг на друга, он уезжал.
Позже он признавался маме о сложных своих ощущениях.
Когда мы окончательно поселились в Сасове и нас можно было там найти, его постоянно к нам гнала неведомая сила. Нестерпимо хотелось увидеть и обнять нас обеих.
Тогда он бросал всё в Москве и мчался к нам.
Но здесь чувство непрощённой вины сковывало его всего, и он беспомощно молчал. Не мог вслух произнести слова, переполнявшие его. Признание вины своей безмерной перед нами, подлости своего предательства и восхищение мамой. Её красотой, её обаянием, женским достоинством, с которым она жила всегда. И его благодарности к ней.
Во время развода, тогда же, в 1934 году, он умолял маму не оформлять алименты на меня. Это помешало бы его карьере. Потеряв совесть, совершив подлость, он просил её об участии к своей судьбе, уверенный в её благородстве! Хотя очень трудно было ещё раз верить в обещание помогать мне материально, мама дала согласие.
Не раз она в разговоре со мной, подросшей, высказывала справедливую мысль, что высокого поста в правительстве он смог достигнуть благодаря ей. Тогда к партийным работникам предъявляли высокие моральные требования. Никто не знал, что у него где-то есть брошенный ребёнок и жена.
А официально указанные алименты мне никогда не позволили бы ему получать высокие партийные должности.
Я была несказанно счастлива жить вместе с мамой в нашей крохотной комнатке и спать с ней в обнимку на одной кровати.
Днём я в любую минуту могу в детсадике посмотреть на неё, заглянув в дверь её группы. Весело было с ней вместе бежать на работу и домой.
Вечерами мы мало виделись, потому что она их, в основном, проводила в Доме Культуры. Красивое двухэтажное кирпичное здание было недалеко от нашего жилья, на центральной улице Ленина.
Там семейная пара создала замечательный народный драматический театр, который ставил для города бесплатные спектакли.
Только классику. Моя красивая, певучая, талантливая мама сразу же пришла туда и всегда исполняла главные роли.
Мама быстро подружилась с одной парой. Директор, главреж, декоратор — все руководящие должности в одном лице исполнял Донат, с каким-то не русским именем. А русская его жена Елена была отличным модельером и шила все театральные костюмы. Мама на сцене была до самой войны.

5. Принцесса в шляпке

Когда мы с мамой поселились вместе жить в Сасове, я совсем не была Золушкой. Маминой зарплаты воспитательницы детского сада вполне хватало на безбедное житьё нам двоим.
На питание мы почти не тратились, потому что питались обе в детском саду. А у неё были золотые руки и вкус к красоте.
Поэтому шила сама мне красивые платьица, в которых я смотрелась маленькой принцессой. Всегда с бантиком на макушке, нарядная, ухоженная, в туфельках с носочками. Помню свой шерстяной любимый матросский костюм, синий, с шёлковыми полосочками на флотском воротнике и галстуке блузы. Юбочка в складку.
С «матроской» у нас получилась целая семейная история.
Носила я её в 4—5 лет.
Когда вышла замуж за Эрика, обнаружила его детский портрет в таком же точно матросском костюме, только со штанишками короткими. И тоже в 4 года.
Когда родилась первая дочка Оля, у меня появилось непреодолимое желание надеть на неё в те же 4 года такую же «матроску». Одела. Ну а Ляля, как всегда, носила её позже, как и всю Олину одёжку.
А дальше случилось совсем необыкновенное совпадение.
Однажды все вчетвером мы приехали в гости к бабушке Берте на Арбат. И я выразила сожаление, что у нас нет профессиональных снимков девочек, только любительские Эрика.
Она посоветовала сходить в телеателье напротив дома, через дорогу. Пошли, сняли их и вместе, и врозь.
А когда получили фото, очень удивились. Оля случайно была в своём матросском костюме. Было ей 4 года. На портрете она сидела точь-в-точь как маленький Эрик, подложив под щёчку кулачок.
А снимок сделан в том же ателье, где и снимок маленького Эрика.
Вот сколько удивительных совпадений.
Мы дома сделали фотовыставку детских фото на письменном столе под стеклом. Чтобы всё время видеть их. А два одинаковых портрета Оли и Эрика поместили рядом. Они отличались только макушками. У Эрика торчал хохолок, а у Оли — большой бант.
Когда родилась первая девочка Таня у Оли, я снова воспылала прежним желанием. Её тоже надо в 4 года одеть «матросом». Но в 1985 году, когда она родилась, началась перестройка. И к нужному сроку не только костюмов не было в магазинах, но и продуктов.
Пришлось мечту создавать своими руками. Перед школой Оля с семьёй поехала в Волгоград на лето к родителям Валеры. А я стала искать исходный материал.
Фабричную копию я не могла создать, пришлось внести изменения. Синяя шерстяная юбочка в складку легко сшилась из куска завалявшейся ткани.
Для блузона использовала белую пионерскую рубашку в «Детском мире».
Пришила к ней новый синий шерстяной матросский воротник и галстук, обшитые шёлковой тесьмой. Вставила внизу резинку. Костюм получился не только замечательный, но и единственный в своём роде. На воротнике были прикреплены золотистые якоря и звёздочки, которые много лет служили в долгих морских плаваниях настоящему моряку. Юре Немировскому, их двоюродному деду.
Костюм этот втайне я готовила к дню рождения Тани. К 19 августа, когда ей исполнилось 6 лет и она готовилась к школе.
Мы уже к тому времени были без Эрика, почти нищие.
У Валеры на семью была его небольшая зарплата инженера и учительские копейки Оли. Я детям Ирочке и Тане шила всё сама: и бельё, и платьица, как моя мама мне в своё время. Но результатами своих трудов радовалась больше всех я сама. Особой радости и благодарности у Оли не замечала, а значит и дети копируют её. Восторгов самодельной «матроске» тоже не услышала. Костюм и сейчас сиротой лежит на полке в шкафу.
А у меня мамино рукоделие вызывало большие радости всегда.
Я и сейчас восхищаюсь ею, глядя на своё фото. Где на маленькой девочке одето белое батистовое платьице с розовыми атласными ленточками, искусно вставленными в петельки на вороте, с бантиками на плечиках. Платьице сшито «с напуском», т. е. стянуто ниже пояса такой же лентой с бантом на спине, пышной юбочкой.
Мне очень хотелось Олиных девочек одеть в такое же платьице, но было не до того.
Помню в жаркую погоду на себе нарядные летние шляпки из морской травы с букетиками цветов. Я себе очень нравилась.
Из того милого детства запомнились ещё и неудачные прогулки с мамой, деловые, по городу, по жаре.
Очень красивая мама ведёт за ручку нарядную дочку. Но тогда не было асфальта. Была обычная наезженная колёсами телег дорога, вся в кочках и ямах.
Мои маленькие ножки всё время спотыкаются об очень большие кочки, или проваливаюсь в ямки. Я падаю, обдираю в кровь коленки о жёсткую землю, и не один раз. А мама сердилась и ругала меня, что ободранные коленки портят всю нашу красоту.
Я не плакала от боли, терпела, и жалела не себя, а её.
Плакать было нельзя, потому что не только коленки, но и лицо под шляпкой красивой испортится. Маму расстраивать не хотела.
В осенне-весенний сезон мама одевала на меня синее драповое пальто и фетровую синюю шляпку «маленькая мама» с круглыми полями. Головка у меня всегда была украшена шляпками и бантиком. А зимой я ходила в вишнёвом пальто с серым меховым воротником и манжетами.
Верхнюю одежду я хорошо помню, потому что носила её уже и в школе несколько лет. Пальто оказались уже неприлично короткими, но заменить их было нечем. Я даже помню, как из фетровых шляпок мама шила мне тапочки, которые служили туфлями на улице. Шла война уже.
Я, кроме этих дошкольных одёжек, почему-то совсем не помню, в чём я ходила в старших классах школы. Наверное, в чём-то дешёвом и не очень приглядном.






6. Мамин жених

Когда мне исполнилось шесть лет, у нас с мамой произошло важное событие в нашей жизни.
У мамы появился жених, влюблённый в неё, симпатичный, чернобровый, стройный. Вася Кургузов.
Но никто об этом не догадывался, и в первую очередь мама.
Однажды оказавшись в зрительном зале Дома Культуры на спектакле с маминым участием, он стал приходить туда постоянно, на все постановки.
Маму обычно туда сопровождала молоденькая воспитательница Катя, которая жила вместе с нами в комнатушке и спала на соседней кровати.
Вася быстро познакомился с двумя молодыми девушками и после спектакля провожал их домой.
Девушки щебетали, смеялись, обсуждая спектакль, а Вася был вежливый, но не очень общительный. С удовольствием слушал их и больше молчал.
Мама с Катей, распрощавшись с ним, хихикали и друг у друга пытались выяснить, за кем же он ухаживает.
Тайну открыла хозяйка, тётя Шура, очень бурно и не очень красиво.
Она тоже одна растила двух детей, потому и комнату сдавала: хоть какую-то доплату иметь на житьё.
И взяла её однажды досада и зависть к маме.
Мало того, что её Вася провожает, хоть и с Катей вместе, — к ней всё чаще стал приезжать бывший Гриша. И привозит всякие подарки.
Даже я помню, как он однажды привёз целый ящик яиц почему-то. И мама много мне их скормила, и я покрылась сыпью и сильно чесалась.
Вот хозяйка Шура и насплетничала ему, что мама гостинцами угощает ухажёра своего. Произошло неприятное выяснение отношений между обиженными, оскорблёнными, оскорбителями и невинными. Который закончился для нас с мамой самым неожиданным образом.
Возмущённый Вася сказал маме, чтобы ни одного дня больше не оставалась у этой сплетницы.
А чтобы собирала вещи и меня и отправлялась жить к нему домой. Потому что он давно, с первого взгляда на неё, влюблён и просит быть его женой.
Так мама узнала, что провожал Вася её, а не Катю.
Деваться нам было некуда, мама послушалась его во всём, и мы переехали к нему.
Вероятно, решение Васи и его влюблённость были неожиданными не только для мамы, но и всей его семьи, которая вовсе не выразила нам никакого восторга. И для этого у них было много причин.
Самая первая — нас негде было поместить.
В Сасове все частные, личные, дома были построены 100 лет назад по одному плану.
Деревянный одноэтажный дом с участком земли 10—15 соток. Землю в основном отводили под огород, который кормил семью. Кто-то дополнительно сажал фруктовые деревья: вишни, яблоки, груши, кусты смородины, малины. Иногда росли сирень и черёмуха душистые за забором. Семьи жили обособленно в этих советских «поместьях».
Наш районный город, утопающий в садах со спрятанными в глубине его домами, был очень красив, похожий на курортный. Только без асфальта и синего моря. Зато все улицы заливало зелёное море травы-муравы летом.
И зимой красив и светел в белых сугробах.
У жениха Васи был не дом, а домик. Маленький, недалеко от центра и ДК. Не в густом саду вишнёвом, а у самой проезжей дороги. И сада не было вовсе, был огород.
Потому что в маленьком домике жила его большая семья.
Устроен он был, как и все остальные, только меньшего размера.
По ступенькам трём поднялись на крылечко. Через дверь прошли тёмные сени, и, открыв дверь вторую, попали в сам дом.
Дом перегорожен на несколько частей.
Первая комнатка маленькая — это кухня. В ней русская печка, стол обеденный и лавки около него.
Здесь обедают и готовят еду. Вторая — побольше, называется залой, в ней занимаются своими делами, живёт семья. Но она небольшая, потому что часть отгораживают фанерной перегородкой с двумя занавесками вместо дверей. Делают из неё две спальни. В них помещаются только кровати. В одной «спальне» спят родители, в другой дети. Если все не помещаются, то кровати стоят и в зале.
В этом крошечном домике жили Васины родители. Отец Илья был опытным фельдшером, который лечил город лучше врачей. Но с возрастом стал пить и затем спился совсем.
Мать Пелагея была домохозяйкой, потому что у неё были дети разного возраста.
Старший, Пётр, к тому времени закончил сельскохозяйственный институт, был агрономом с липучими руками. Поэтому быстро разбогател. В этом ему помогала и жена. Тоже Шура, но всеми в семье любимая. Потому что работала заведующей детским садом. Место тоже хлебное.
Они рядом с родительским домом строили свой большой и красивый дом и с двумя детьми-малолетками Олегом и Ниной готовились к новоселью. Пока они жили вчетвером у деда с бабушкой на Текстильной улице.
Вторым сыном был как раз Вася, тоже умный и талантливый, с необыкновенной памятью, которой он изумлял меня всю жизнь. Выучив первого сына, родители постановили второго сына не учить, а отправить быстрее на работу. Чтобы зарабатывал младшим трём сёстрам, Наталье, Анне и Лидии на учёбу тоже в вузе.
Вася характером был добрый, послушный. Ему даже школу не дали закончить. После 7-го класса записали в годичное училище ФЗО, где получил специальность слесаря и работу в депо по ремонту паровозов.
Почему послали зарабатывать для сестёр второго, юного мальчика, а не богатенького старшего, не просили его о помощи, можно объяснить только разными характерами. Скупость Петра и наглость я сама могла позже наблюдать.
Вася работал, две старшие сестры учились на врачей, Лидия на бухгалтера.
В семье был ещё один сын Шура, школьник.
Т. е. всего в избушке проживало без Пети семь человек.
Поэтому, хоть Васе было уже около 30 лет, ему не только учиться не дали, но и жениться не разрешали. Негде селить молодую семью.
И то, что он нарушил указание родителей и скоропостижно и без родительского благословения привёл нас к себе жить, было второй причиной большого их неудовольствия.
Третья, тоже важная причина, что в жёны «холостой» сын взял не девушку, а женщину с ребёнком.
Попала мама в мир очень даже тёмный, где три «золовки» чего стоили, а были они вовсе не от слова «золотые», а «злые».
Но, видно, Вася был очень влюблён. Не только вступился словом, главное, делом за честь любимой женщины.
Почувствовал себя настоящим взрослым мужчиной, даже родительский запрет на собственную семью нарушил.
Маму он утешил тем, что ей немного надо потерпеть, скоро они будут жить в большом собственном доме одни.
Он, конечно, не был собственным. Строить ему не на что было.
Это на другом конце города был дом его деда Тимофея, где он проживал с женой Анной.
Последнее время там жил Пётр со своей семьёй. Новый дом у него почти готов, он переезжает через месяц-другой, а мы поедем к деду Тимофею.
Сколько-то мы прожили летом в тесноте и обиде и осенью переехали в просторный дом к деду Тимофею, на улицу Текстильную, дом № 16. Он показался нам дворцом.
Большой, с голубыми кружевными наличниками на окнах, с верандой. Он стоял в гуще вишнёвого сада, бревенчатый и тёплый.
Настоящий большой «пятистенок». Пятая стена бревенчатая с застеклённой дверью тоже разделяла дом на две неравные части. Но они были просторнее, чем у деда Ильи.
Дедушка и бабушка Васи встретили нас тепло и приветливо. Они были старенькие, за ними надо ухаживать. Новая семейная пара им показалась доброй. Так оно и было. Все стали сразу дружить. И со мною тоже.
Дом нам сразу показался очень большим внутри. И странным. Потому что он был совершенно пустым.
Во всём доме только оказалась одна кровать, а на ней дед Тимофей и бабушка старенькая Анна.

7. Мой дом

Из раннего детства у меня личных воспоминаний немного.
Я вовсе не помню те посёлки, где я была с мамой, пока она в них ликвидировала неграмотность.
Только по её рассказам запомнились их имена: Салтыково, Потьма, город Кадом.
Как фотография, чётко отпечатался дом её семьи в Огарёво. Комната внутри и окрестности вокруг его. И площадь, утоптанная в пыли, и заросли травы выше моей головки с тропинкой, протоптанной к речке с гусями и утками.
Но помню, когда на стене с газетами находила свои четыре буквы Т-О-Н-Я, зажимала пальчиком толстую букву, чтобы не убежала, радостно топала босыми пятками по скамейке и громко тянула: «о-о-о» и «а-а-а» вместо «я».
Значит я была очень маленькая, годика 3.
Запомнился мамин урок на высокой бабушкиной кровати. Один русского языка и литературы.
Мама ручками сажала меня на неё и учила говорить очень сложное русское слово «городьба». Вероятно, все остальные слова я уже замечательно произносила, кроме этого.
Урок для меня был утомительный и огорчительный из-за того, что получалось укороченное «грабдя», а мама была не довольна моей недееспособностью. Наверное, мои переживания были очень сильные, если только эти уроки и запомнились на всю жизнь.
А слово-то было замечательное. Огород огораживали чем-то, что и называлось городьбой. Это слово появилось в моём раннем детстве. И уже два поколения последующие, дети и внуки, этого слова не знали. И не узнают.
Есть вместо него новые слова — забор, плетень. Но они немые. Не понятно, какое отношение имеют к огораживанию?
Не помню, чтобы скучала по маме маленькая. Меня вполне устраивало любое место, куда она меня помещала. И общество.
И её семья в Огарёво, где была родная Маманя. Ну точно не бросалась к ней на шею при встречах с радостными воплями: «мама!»
А вместе со всеми радовалась её появлению и называла «Шурой». Как все.
Я даже не помню, летом ли я была там или зимой до переезда в Сасово.
Летнюю тропинку к речке в зарослях травы и пережёвывание каких-то вершков и корешков её помню. Значит лето было.
А зимой в селе холодно, куда меня маленькую прятать? Может, на русской печке?
Летом в сёлах мама всюду летние детские садики организовывала. Значит мне туда прямая дорога была. Зимой садики не работали, потому что после летних полевых работ детей держали дома.
Но где всё-таки и с кем в разные времена года держала меня мама, я так и не помню. И эта неопределённость моего нахождения во времени и пространстве не оставила никаких воспоминаний о первых годах моего существования, кроме этих нескольких отдельных картинок. Ещё моргушную куклу, подаренную папой Гришей. Которого я никак не называла, ни папой, ни Гришей. Скорее всего скромно отвечала на вопросы.
Оранжевые крашеные марлевые шаровары грузинского танца.
Гречневую кашу, которой перекормили в детсаду, и она стала нелюбимой надолго.
Мамины упрёки к моим разбитым коленкам при совместных путешествиях по городу.
Помню себя в матросском костюме на городских разных выборах.
Кроме работы в детсаде и театральной деятельности мама была ещё и активисткой, хоть и не комсомолкой.
Мне по малолетству казались очень частыми состоявшиеся куда-нибудь выборы в Сасове. Голосующее за кого-то население приходило в большом  количестве в агитпункт, который располагался в длинном деревянном доме, похожем на барак. Мама там сидела в комиссии, принимала голосующих весь день в выходной.
А я была при ней. Но чинно сидеть долго скучно. Я устраивала в какой-то большой прихожей зрелища всякие.
Без всякого приглашения взбиралась на стол, пела песни, читала громко стихи, отплясывала грузинские и русские танцы под музыку по радио.
Так я развлекала себя и толпу зрителей, приветствовавших улыбками и радостными возгласами неожиданный для них концерт.
Наверное, было забавно наблюдать за нарядно одетой живой куклой, маленькой непосредственной артисткой.
Это свойство затем сохранилось на всю жизнь. Всегда я начинала разные массовые мероприятия на радость участникам. Когда меня никто об этом не просит. Самодельный театр в школе, турсекция на работе, круглые пироги — детям, «Алые паруса» — внукам. Всё это было востребовано.
И сейчас занимаюсь рукописью. Но никто об этом не просит и не знает.
Память детства стала открытой и ясной, когда в 6 лет я вступила в новую жизнь. В своё счастливое детство. Оно наступило потому, что мама вышла замуж за Васю.
Это был год 1940-ой. Смысл этого явления был тогда мне не доступен, поэтому не произвёл на меня никакого впечатления.
Вася мне был уже знаком. И что от тёти Шуры переместились с мамой в его такой же тесный, со многими людьми, дом, ничего в памяти не оставил. Явление привычное. Всё время куда-то меня перемещали, и везде было много народу вокруг.
Но совершенно поразило моё воображение неведомое мне раньше царство-государство на Текстильной улице в доме № 16. В который мы переехали навсегда, и он стал нашим родным домом для всех.
С волнением в ожидании чудес я стояла перед калиткой около моей «городьбы».
Она была выше меня в два раза и тоненькими дощечками с промежутками отгораживала от улицы мой вишнёвый сад, высоченный, до неба. В зарослях которого прятался мой дом.
Улица на окраине города отличалась от шумной тёти-Шуриной в центре города.
Она была коротенькая, тихая, вся заросшая садами за городьбой, с одинаковыми нарядными домиками, с зелёной травой-муравой под ногами.
Наш дом стоял как раз по середине. Значит направо — 8 домов, налево столько же.
«Лево» как раз заканчивалось моим собственным детским садом, в который мы с мамой ходили на работу ещё с тёть-Шуриной квартиры.
А тут вот он, рядом. Он располагался в торце её. А второй конец уходил в небо. Это были настоящие два чуда.
Гораздо позже я узнала, что город Сасово стоит на небольшой возвышенности. А с конца нашей улицы как раз начинался долгий пологий спуск к древнему широкому ущелью среди равнины. С мелкой речкой на дне. Всё это вместе называлось «Подкорякино».
Тогда я ничего этого не знала. Мне только видно было, как совсем близко, за несколькими домами начинается синее небо.
Я чувствовала, что и за калиткой меня обязательно ждут чудеса. И так оно и было. И сердечко взволнованно билось он невиданного ранее свалившегося на нас с мамой богатства.
Вместо пыльного пятачка уличного — огромный, таинственный, зелёный и прохладный сад с деревьями-великанами. Мне можно ходить по нему, прислоняться щёчкой к тёплому шершавому стволу. Срывать и есть вишню!
Сорвать цветок в траве и на ладошке рассматривать маленького жучка, синего-синего. И побольше — красного, с пятнышками. Позже я узнала, что его звали «пожарником» почему-то.
А затем я во все глаза смотрела на огромный бревенчатый дом, который впервые будет нашим с мамой. Ну и с Васей.
Шестилетними ножками впервые я шла к своему дому детства. Сначала по длинной дорожке вдоль него. Взобралась по ступеньками на веранду через дверь, затем в какой-то коридор тёмный и потом уже в дом.
Удивило большое количество дверей вокруг: на веранду, в какой-то чулан, во двор с разными чудесами, в дом.
В большой, странный, пустой, с двумя старенькими человеками на кровати.
Перешагнув порог, я оказалась в первой пустой комнате.
Налево — окно. Оно называлось итальянским, потому что было не из двух открывающихся створок, а более широкое, из трёх.
Направо, большая русская белая печь до потолка. Справа и слева от неё проёмы.
Первый проём — около её лица, второй — около спины.
За тёплой спиной её стояла кровать бабушки с дедушкой.
А спереди печки хозяйки с ней общаются, варят и пекут.
В ней сделана большая пещера, где горят дрова и варится в чугунах обед. Горячие чугуны и сковородки двигают и вынимают ухватами и сковородниками. Кочергой мешают угли красные.
Обед в печке может оставаться горячим много часов. Потому что дверкой-заслоном закрывается вместе с углями горячими.
Есть у печки ещё «палати», под потолком. Они тоже долго тёплые, на них можно спать и лечить на горячих кирпичах больную спину или простуду. Получается, что русская печка в доме похожа на огромного, доброго, тёплого зверя и доктора Ай-Болита.
Первая комната, кухня, отгорожена от другой бревенчатой стеной с дверью в ней. Верхняя часть её застеклена. Поэтому даже с закрытой дверью комнату вторую видно.
Но смотреть в ней было нечего. Она была совсем пустая, даже старичков в ней не было.
Правда, там тоже была печь, но не такая большая и интересная, как «русская», а узенькая, маленькая, тоже до потолка, но с одной маленькой дверцей внизу для дров. Её строили тоже из кирпича, но имя у неё было иностранное, «голландка».
Наверное, фасон её привезли давно-давно из страны «Голландии» для утепления комнат, если их в доме больше одной, когда тепла от «русской» на все не хватает.
Эта узенькая печка, два дверных проёма и пара дощатых перегородок разделяли большую комнату на зал гостевой и две спальни.
Спальням досталось одно окошко на двоих, а залу по два с двух сторон. Интересно было смотреть на белый свет из всех шести окошек во все стороны. Они были близко от пола и не надо было даже на цыпочки вставать.
Вместе с домом и разными чудесами вокруг свалилось на меня невиданное счастье такое.   

8. Жадный Петя и Зелёная мебель

Счастье мне привалило широкое и просторное.
Это позже я узнала, что для мамы оно было чуть `уже, чуть меньше. Потому что в пустом доме не на чем спать, есть, сидеть.
Пустой, а потому странный, дом моего детства был благодаря Пете.
Петя — старший брат в семье Васи Кургузова. Отец его, фельдшер Илья, сумел выучить его на агронома. Петя до войны окончил в Москве Тимирязевскую сельскохозяйственную академию и вернулся в родной город Сасово. Здесь стал сразу главным специалистом по сельскому хозяйству всего Сасовского района. Может, даже единственный имел высшее образование. Став хозяином большим, он не только большую зарплату получил, но и большие доходы натурой.
Женившись, он ушёл из толкучки родительского дома, где кроме него было ещё два брата и три сестры. Перебрался жить в просторный дом своего деда Тимофея. У них родилось двое детей.
Засучив рукава сгребал дары и приношения за свою власть, зажил сытно.
Ему хватало ещё и на постройку собственного дома.
Каждому дому полагалась усадьба в 20—15 соток. Вот половину земли у родителей отрезал себе и большой, красивый, новый бревенчатый дом поставил. С городской планировкой, с отдельными комнатами.
Не мешкая он с семьёй переселился туда, но по дороге жадный Петя-агроном захватил всё, что стояло и лежало в доме деда, сарае и огороде. Брату Васе с семьёй оставил только кровать, а на ней бабку с дедкой своих родных.
Поэтому, войдя в новое своё грязное жилище, мама тихо удивлялась. А Вася тихо выругивался. Наверное, громко во дворе, где мы не слышали, обнаружив, что даже тяпки с лопатой следа не оставили.
Петя увёз и унёс всё, на что были силы. Кроме стариков, сарая и погреба пустого в нём.
Без стыда и совести. Потому что небогатое добро-то нажито было дедом Тимофеем. У него тоже было много детей, и он их сажал за свой стол на свои скамейки и кормил из своих плошек.
Мама, закончив удивляться, тоже засучила, как Петя, рукава и принялась отмывать, отскабливать, отчищать дом от грязи. Наверное, она занималась этим не один день, таская воду из колодца.
Наконец окошки все стали прозрачные и осветили отмытое до жёлтого тёплого цвета живое дерево бревенчатых стен и доски потолка и пола.
Распахнутые створки впустили запахи сада и наполнили дом свежестью, чистотой, духами травы, листьев, цветов.
А Вася всё это время в сарае из остатков досок строгал и сколачивал столы, табуретки, скамейки. Он не был мастером по дереву, но очень старался.
Конечно, они купили потом всё необходимое, но сколоченный им стол служил нам много лет.
До сих пор так и стоит в светлой спальне с окошком их семейная кровать, железная, с блестящими шишечками.
А у меня появилась небольшая железная кроватка с завитушками из толстой проволоки. Она стояла у стены в зале.
Большая часть пространства его была заполнена ящиками и худыми вёдрами с землёй, в которые мама посадила отростки разных цветов. Они очень быстро выросли, и эта комната-зал всегда, зимой и летом была похожа на сад. Там росли заморские, до потолка, фикусы с большими твёрдыми листьями. Странная китайская роза, пышная, высокая. На ней каждый день расцветал почему-то только один большой красный цветок-колокол. У него даже пестик высовывался, как настоящий язык у настоящего колокола.
На рассвете колокол раскрылся — ночью закрылся. На второе утро — другой, но никогда — вместе.
Росло дерево лимон. Но почему-то оно и не выросло. Было всё время невысокое и без лимонов. Но если пальцами потереть листья, то они запахнут лимоном. Были и пальмы, и всякие русские герани цветущие и душистые, лекарственные.
Эта мебель цветущая украшала очень и всю комнату, и меня с кроватью.
Особенно когда мы с мамой украсили и окна.
Денег ей хватило только на белоснежную марлю.
Купила в аптеке и сделала из неё занавески. Мы раскрасили красками, вырезали и наклеили на них цветы бумажные. Повесили на окна и сами восхитились всей красотой.
Такого замечательного детства у меня был ровно год. Пока не началась Великая Отечественная война в 1941 году, 22 июня, через 4 дня, когда мне исполнилось ровно 7 лет.
А до этой чёрной черты было всё замечательно, и случались разные чудесные события.

9. Лаковые туфли, жуки и Муха

Самое яркое — это подарки от Васи, которые привёз нам из Белостока, где был в командировке. Маме он, конечно, тоже привёз всякие там платья, ещё чего-нибудь. Но мне — чёрные блестящие туфельки с узеньким блестящим ремешком, который застёгивал ножку на круглую пуговку чёрную. Это чтобы моя ножка не выпадала из туфельки, когда я быстро побегу. Они были сказочно прекрасные, эти иностранки. Лакированные, и так же ярко блестели, как мои русские галошки. Было много всяких чудес. Огромный, теперь чистый и красивый дом. Можно было сосчитать, сколько брёвнышек в стене от пола до потолка. Прислонить ладошку к нему и почувствовать его тепло.
А в светлой спальне перед кроватью у взрослых в потолке был вбит большой толстый крюк. Это его вбил дед Тимофей.
На него одевали на верёвках тряпочную люльку-зыбку и укачивали в ней его малых детей. Как и меня малую тоже.
С дедушкой и бабушкой я быстро подружилась. Они были тихие и ласковые. А я им нравилась, что пела, танцевала, и была очень воспитанным ребёнком. Они маме высказывали своё изумление, что до её прихода не брала конфетку со стола. Ждала её прихода и разрешения. Хотя очень хотелось съесть.
Вероятно, я ещё была и общительной девочкой, потому что быстро перезнакомилась со всеми мальчиками и девочками на улице. Мы потом все вместе росли. И много лет обычно все стягивались к моему (!) дому для игр всяких. С мячиком — в «лапту» и «штандер». Лапта — исконно русская игра, которую все теперь забыли. А почему, бросая мяч вверх, надо кричать немецкое слово «штандер», я до сих пор не знаю тоже: никто не помнит игру.
Играли с азартом и в «прятки», «жмурки», и ещё какие-то очень бегло-подвижные игры, утирая пот с лица.
А отдыхали уже в сидячих: «колечко», «испорченный телефон», «садовник».
Детский смех стоял часами, до темноты, пока мама не зазывала меня спать. Тогда друзья с огорчением расходились «до завтра».
Эта толпа приятелей была зазаборная, игровая. А подружек у меня было две: Вера Колдина и Тома Артюхина. С ними я играла больше всех, уже в саду. Можно было и в доме, но полезнее и приятнее было на свежем воздухе.
Мы ложились на мягкую траву, на какую-нибудь подстилочку, и рассматривали облака белые в синем небе. И обменивались впечатлениями, на кого они похожи. Почему-то все в одном облаке видели разное: кто медведя, кто жирафа, а кто лягушку.
Ещё они меня познакомили с разными жучками в траве и листве. Я-то знала только «божью коровку» с прибауткой про негорелый хлеб. А они показали крохотного синего блестящего «бронзовика», и огромного рогатого чёрного «носорога», и навозного, и большого летучего «хруща» майского. А вот длинненькие красные в крапинку жуки почему-то звались «пожарниками». Может, потому, что компанией любили греться на завалинке под солнышком.
Я добросовестно запоминала и название всяких бабочек.
Белая — «капустница», жёлтая — «лимонница». Много разноцветных красных: «павлиний глаз», «крапивница» и др.
Эти девочки тоже у меня почему-то всегда собирались. Я жила по серединке. У Веры дом был в одном конце нашей короткой Текстильной улицы, около детсада. А у Томы — в другом, через три дома от меня в соседнем переулке.
Мы учились в одной школе. Но в младших классах наша дружба закончилась.
Летом, в июне месяце, у Веры умерла мама. Это было для меня очень трагическое событие. Я очень жалела её. Папа её остался с тремя малыми детьми: с дочкой и двумя мальчиками. Они вскоре куда-то уехали.
А у меня на всю жизнь остался терпкий запах сирени. Мы с Томой ходили по всем ближним улицам, стучали в калитки, где росла сирень. Просили наломать кусты, чтобы украсить Верину маму. Все знали про ту беду, нам не отказывали.
И мы носили в дом подружки несчастной большие охапки.
Я пропиталась тогда её запахом, который смешался с состраданием, с таинственным и страшным событием — горем, бедой.
Запах сирени я потом не переносила всю жизнь, не любила её гроздья дома держать. А в семье никто не знал, почему.
Подружка Тома что-то у нас в доме стащила. И маме не захотелось, чтобы около меня были воровки. И я тоже.
Даже в этот счастливый предвоенный год детства моя радость часто была рядом со слезой.
Однажды великое счастье свалилось ко мне на кровать в виде крошечного, чёрненького, живого щеночка! Его мне принёс добрый дедушка Тимофей, хотел меня порадовать, потому что жалел очень.
А жалел он потому, что я на маминой кровати большой, обливаясь слезами, корчась от дикой боли в животе, громко не плакала, а уже кричала. Мамы почему-то не было, вот дед Тимофей и придумал, как меня утешить.
И правда, когда увидела его с живым щенком на руках, затихла от изумления. Наверное, это живое крохотное щенячье чудо, тёплое, рядом со мной в постели, помогло мне справляться с болью. Он тоже повизгивал, и я с ним, но потише.
А потом мама всё-таки появилась и отнесла меня в больницу. И там оставила. Потому что у меня была очень тяжёлая болезнь кишечника — «дизентерия», с кровавым поносом.
Меня вылечили, я вернулась домой, подросший щенок, которого мы назвали «Мухой», стал тоже моим лучшим другом.

10. Лишние папы

Были и душевные сложные моменты.
В шесть лет мне не всё во взрослой жизни было понятно.
Вася — знакомый, который провожал маму ночью из театра до квартиры, — это понятно.
Мама вышла замуж за Васю — не очень.
Но большая душевная сложность появилась, когда мы вместе с Васей переселились в большой дом на Текстильную.
В доме его родителей он мне не мешал среди толпы его семьи.
А здесь надо было разбираться. Я — дочка мамина. Вася — мамин муж. А мне он кто? Мама сказала мне, что теперь Вася будет моим папой. Это вызвало смятение в моей душе, потому что впервые слова её были неправильные, и поэтому не понятны.
Ведь у меня был живой папа Гриша. Он где-то далеко, и я с ним не дружила. Но он приезжал, он же есть. И я тогда уверена была, что мам и пап у ребёнка бывает по одному. У всех так. Вот и кукла моргушная со мной от папы Гриши.
Получалось, мама сказала мне неправду. Как чужой, посторонний дядя может быть в одну минуту папой?
И зачем, главное?
Без того далёкого папы я прекрасно обходилась. Мне на всё про всё моей замечательной мамочки хватало. Так зачем мне чужой-то папа? И вообще я не знала, для чего они нужны, даже свои, родные, а чужие тем более.
И вообще, в нашем новом доме мы все жили под разными фамилиями, как в детском моём саду.
Я носила фамилию отца и называлась Тоня Савина. Мама после развода вернула себе девичью фамилию и была Шурочка Малина. И теперь при нас появился Вася Кургузов.
Видно, с рождения во мне присутствовал «ген правдивости», который не выносил никакой фальши и лжи. И он, собственно, так и остался навсегда, потому что всю жизнь не выносила лжи, обмана. Было потребностью иметь с людьми ясные, истинные отношения.
В детской душе появился протест. Я отстаивала свою личность, это было потребностью. Выражалась она в интересной форме.
На задней стене дома, где никто не ходит и ничего не видит, я белым мелом на бревне тёмном выводила своё название: Тоня Савина. Дождь смоет, бревно подсохнет, я опять утверждаюсь мелком.
Ну а с Васей у меня проблем не было. «Папой» называть его у меня язык никак не поворачивался, я и не называла. Никак. У меня не было к нему неприязни. Но я не могла лгать себе и всем вокруг.
Отношения были приветливые. Общались мало. Он в моей жизни никакое место не занимал. Как мама заботилась обо мне, так и продолжала.
У меня была детская жизнь с моими заботами. У него — своя взрослая. Много работы было в железнодорожном депо, где работал бригадиром. Дома маме чем-то помогал мужскими делами, огород копал, дрова и уголь возил на зиму.
Я была девочкой приветливой, вежливой, никогда ничем ему не мешала. Они вечерами ходили часто в кино, на спектакли. А я в своей кроватке хлопала глазами, лежала тихо, как мышь, и ждала возвращения их. Только потом засыпала.
Запомнилось, как летней ночью вернулись с кинофильма «Тётушка Чарлея».
Мамин весёлый смех услышала ещё за калиткой. И дома ещё обсуждали оживлённо это смешное кино.
Я, зажмурившись, всякий раз лежала в мурашках от ожидания, что мама подойдёт, поцелует, погладит по головке. Но этого не случалось. Но всё равно я была довольна, что она здесь, рядом, никуда не подевалась и весёлая.
Хоть бы мама как-нибудь объяснила, почему Васю надо звать папой, чтобы мне было понятно. Или, там, вместо настоящего, но далёкого назначить мне нового папу. Поменять старого на нового.
Или пап предложить двух, что так бывает. Но обязательно с примерами, чтобы я поверила.
Я слышала, что сирот усыновляют чужие люди, растят и воспитывают, любят, поэтому становятся папами и мамами.
Но у меня-то живой!
Эту проблему сложнейшую в одиночестве я не смогла решить в раннем детском возрасте.
Поэтому постановила себе считать, что их у меня два, но оба не настоящие. Поэтому вслух обзывать «папой» не буду ни одного. Так будет по-честному. С этим «честным» правилом я и прожила десятки лет. Имея двух отцов, но как бы отказавшись от них, не приближая к сердцу. А слово «папа» мне очень хотелось произнести. Подростком стала мечтать, что честно и законно наконец произнесу заветное слово, когда выйду замуж. Тогда родной папа любимого мужа будет и моим тоже родным.
Но и с этим третьим папой мне тоже не повезло. Мужа любимого я встретила. Но к нему прилагалась молодая мачеха и любимый отец. Который променял родного сына на мачеху и её детей, которых усыновил.
А своих двоих, Гришу и Васю, я уже с удовольствием называла папами честно и искренне, когда они состарились. Потому что я была сильнее и не мне, а им нужна была поддержка. А до того, с рождением детей, у них было достойное звание «деда Вася» и «деда Гриша». Честно, без обид.






















Глава 4. Война

1. Сумерки

Моё одногодичное счастливое детство закончилось в тот день, когда началась война.
По своему малолетству я сначала не знала и не понимала, что это такое. Но я сразу ощутила тревогу вокруг, у всех, и она вошла в меня тоже. От этого страшного слова «война». Эта тревога, как туман, вдруг опустилась на всех, и мир вокруг сразу потемнел. Как будто наступили сумерки, вечер, и он остался, не ушёл. Т. е. весь день в любую погоду, при ярком солнце, был вечер тревожный, а затем — ночь.
Вот эти сумерки впечатались в мою семилетнюю жизнь, как раз через 4 дня после моего рождения.
Они отражались от тревожных лиц, глаз, голосов. С лиц ушли улыбки и смех, как солнце с неба. Все часто и со страхом произносили новые слова: «война», «фашисты», «Германия», — для меня совершенно непонятные. Но они и у меня вызывали страх и чувство опасности. Хотя в доме, на улице, в городе пока ничего не изменилось.
Только люди, жившие в отдельных домах стали чаще встречаться, общаться, делиться событиями взрослыми. Около чьего-то дома прохожие вдруг останавливались кучками и разговаривали.
Затем вдоль улицы стали строить все вместе длинный ров. Как раз по нашей стороне. Говорили, что при бомбёжках с фашистских самолётов, надо всем прохожим прыгать в этот ров с спасаться. А кто дома — прятаться в погребе.
Всё это для маленьких детей было необычно, но и интересно.
Только мы не заметили, как чёрный рубеж в день войны отделил наше беспечное детство, и мы стали очень быстро взрослеть. Не по дням, а по часам.
Все события военного времени в городе слушали по радио, и мы тоже.
Оно было круглой формы. В виде чёрного широкого конуса из какого-то твёрдого материала. То ли чем-то пропитанная ткань, то ли кожа.
Висело на стене, проводом подключалось к розетке и называлось «тарелкой».
Такие «тарелки» были везде в стране, и в больших городах, и в столице Москве. Там они ещё и на улицах, на столбах висели.
Передавали то же, что и в доме: песни, музыку, всякие интересные передачи. Только очень громко.
Теперь из «тарелок» всё узнавали про войну, Великую Отечественную.
И я очень скоро узнала всякие страшные явления этой войны и почему у неё такое название, Отечественная — потому что на мою Родину, Отечество, напали страшные и жестокие враги — фашисты из Германии.
Великая, потому что вся страна, от мала до велика, встала на её защиту.
На фронт отправлялись вызванные мужчины, отцы, братья, сыновья чьи-то, но и «добровольцы» сами просились туда.
Война ещё называлась «вероломной и подлой», потому что немцы напали без предупреждения. И до этого не считались нашими врагами, скорее друзьями.
Но последние годы там появился у власти их главный вождь — фашист Гитлер, который по немецки назывался «фюрер».
Но наш советский вождь Сталин не ожидал от него нападения. И даже не поверил нашим замечательным разведчикам, которые за сутки предупредили о плане военном Гитлера.
Поэтому втихую, в 4 часа утра, по всей границе с Германией, вдоль Белоруссии, Украины, на мирно спящее население фашисты сбросили бомбы с огромной стаи своих самолётов.
А поскольку с «друзьями-предателями» граница была укреплена, войска немецкие своими танками и пушками уничтожили пограничников за один день и покатились по нашей земле, сжигая и уничтожая всё на пути. Города, сёла и людей в них.
За несколько месяцев, до русских холодов, фашисты намеревались захватить Москву-столицу и всю нашу огромную страну, а уцелевшее население взять в плен и сделать рабами.
Вот какие страсти я узнала скоро про врагов-фашистов, про себя, свою судьбу, мамину и всех вокруг на Текстильной улице.
От этого по-настоящему было страшно, потому что не в сказке, а взаправду. Враги не только убивали наших солдат в бою, а мучили, пытали и расстреливали пленных наших и ни в чём не повинных женщин и детей.
Всё это с трудом втискивалось в маленькую детскую головку и сердечко, но оставалось там навечно. С этими мыслями и чувствами жила и росла. Учила в школе математику, физику, писала сочинения и диктанты про наших героев и училась новой жизни.
Тогда-то в душе маленькой девочки и отложилось два очень важных понятия на всю мою жизнь.
Я узнала, что такое настоящее счастье. От мамы.
«Мы счастливые, что нас фашисты не жгут в печах живыми и не бросают на нас бомбы».
Она сказала это, когда мы падали с ней в голодные обмороки, питаясь картофельными очистками от соседей. А я вслух высказала заветную мечту съесть очистки вместе с картошкой.
И тогда же я ощутила понятие «долг». Что мою маленькую жизнь спасают и защищают тысячи солдат, которые погибают каждую минуту, чтобы не пустить фашистов на мою улицу.
Бремя этого долга перед всеми погибшими я несу всю жизнь.
Поэтому и потребность отдавать долг всем при любой возможности.
Прожить подаренную жизнь не стыдясь, с благодарностью к тем, кого нет.

2. Память

Прожив уже большую жизнь, я недавно обнаружила в себе одну черту характера, которая мне самой понравилась.
Память отсеивает и выбрасывает массу негативных моментов жизненных, обид, огорчений.
Оставляя только важные события, которые отпечатывают следы на судьбе.
Но запоминается навсегда с большой благодарностью всякая доброта людей ко мне.
Наверное потому я себя считала счастливой, что около меня всегда добрые, интересные люди были.
Наверное, и я что-то делала приятное и полезное им, но этого память вовсе не удерживала.
Только с удивлением обнаруживала это в случайных воспоминаниях с кем-нибудь. Например, как через адвоката я с Эриком пыталась в Лосинке нашего друга Алика прописать в нашей крохотной комнате, я помню. Ему нужна была московская прописка для разборчивой невесты из Свердловска, её условие.
А вот когда это не удалось, я умудрилась из бедного молодого специалиста-инженера сделать хотя бы богача, чтобы невеста вышла за него замуж. Узнала этой зимой только (через полстолетия!) от командировочного Алика, с которым встретилась у меня дома.
Оказывается, чтобы жених не поехал свататься в Свердловск с пустым карманом, я несколько месяцев отбирала у него зарплату, переведя его на нашу семейную кастрюлю.
Сосватали. Живут всю жизнь вместе в Ростове. Дедом стал уже 15 лет назад.
Были и другие примеры, но я их опять забываю все, даже когда обнаруживаю.
Всё это вспоминается, потому что пытаюсь понять, почему же в памяти от далёкого детства осталось так мало чётких событий.
И, кажется, поняла.
Чистая душа ребёнка всегда переполнена бурными чувствами, когда радуется, пугается, обижается.
У взрослых они меняются, притупляются. Что-то человек сознательно оставляет в себе, честь, совесть, достоинство. А может всё это и выбросить. Зависит от пути, который он выбирает в жизни.
Может, это не правильно, но во мне почему-то на всю жизнь сохранилась детская сила восприятия жизни. Внешняя сдержанность всегда, сколько себя помню, хранит внутри такие же сильные и бурные чувства на все события жизни.
Но человеческий организм, сознание, душа его не в состоянии столько копить и хранить такие сильные эмоции. Он лопнет, заболеет.
Но он умный и отсеивает все вредное для него, т. е. негативное, неприятное, оставляя полезную ему радость.
И вот только теперь мне стало понятно всё.
За четыре года войны слишком мало было радостных событий. Да и после неё не много прибавилось.
Поэтому и мало воспоминаний.

3. Брат.

В первые месяцы войны в нашем доме произошло совершенно для меня неожиданное, но мирное событие. У меня появился 25 августа крошечный братик. Назвали его Витя. А я воспылала к нему пламенной любовью. Потому что у меня никогда не было раньше братика.
Он был малюсенький, ростом с мою гуттаперчивую красивую куклу, но живой.
Он тоже умел моргать. Ещё он умел дрыгать ножками-ручками. Да много чего умел... Это было совершенно замечательное чудо.
Откуда он взялся и почему — эти вопросы у меня как-то не появлялись. Просто родился. Просто мама из больницы принесла.
Наверное, чтобы мне не скучно было.
Я даже как-то не обращала внимания и на изменившуюся фигура мамы, на большой животик. Наверное потому, что рос медленно, незаметно, 9 месяцев.
Летом запомнился один месяц грустный без мамы. Мне сказали, что она уехала в Рязань доучиваться на воспитателя, чтобы работать в детском саду. Уже шла война.
А вместо неё в доме появилась бабушка Пелагея, мама Васи.
Она готовила еду всем, потому что Вася прибегал домой обедать и старичков надо кормить. Я-то в садике была. Сама ходила в возвращалась домой, потому что близко.
Его от калитки видно.
С бабушкой было непривычно и как-то не уютно.
В нашем чистом красивом доме везде стали валяться какие-то тряпки, плошки.
И Пелагея была громкоговорящая.
Я её запомнила у русской печки с ухватами и чугунами. В кофте и длинной, широкой, чёрной юбке.
И была изумлена, что на ней не было штанишек. Обнаружила это случайно. Она не ходила в туалет, как все. Маленький дощатый домик для этого был пристроен за сараем, подальше от дома, чтобы плохо не пахло.
А она вышла прямо во двор, ей надо было «по-маленькому». И не присела, как все девочки и женщины, а просто пошире ноги поставила в юбке и забулькала прямо на землю. И штанишек не снимала. Значит, их и не было.
Правда, под длинной юбкой всё равно не видно, есть они или нет.
Но и от самой бабушки пахло плоховато. Я старалась подальше от неё быть.
Оказывается, мама в это время сдавала экзамены почти вдвоём с братиком.
Наверное, поэтому он, когда вырос, поступил в Педагогический институт. Уже до рождения привлекла его эта профессия.
Мама получила свой диплом воспитательницы. Ей было в Рязани очень трудно учиться. И потому что Витя в животе, и есть нечего, и бомбёжек боялись, потому что Рязань была ближе к фронту.
Но она героически справилась. А работать-то почти не удалось. Родился её сынок, и ей пришлось из садика уйти, чтобы его кормить молочком и пеленать.
Когда ей надо было куда-нибудь уходить, она оставляла меня с ним. Но люльки зыбки у нас не было, только крючок от неё.
Чтобы он не упал с высокой маминой кровати, или чтобы я его не уронила, она обоих нас оставляла на полу в зале, на расстеленном одеяле.
Когда он просыпался и плакал, я его утешала, когда уползал, ловила.



4. Школа.

За три дня до войны, 18 июня в 1941 году мне исполнилось 7 лет, чему я очень радовалась, потому что с нетерпением ждала интересной школьной жизни. Школа, а я в ней ученица — это была моя заветная мечта уже несколько лет.
Читать я сама уже давно как-то научилась. Уже в 2—3 года у Мамани складывала своё имя «Т-о-н-я» из букв на газетах, которыми оклеивались стены.
И сложное слово «городьба» уже прекрасно выговаривала.
И в детсаду научилась танцевать, петь и читать стихи с выражением. Я в своих способностях была уверена, потому что много постороннего народу меня хвалило.
Не мама.
Поэтому считала себя вполне готовой так же блестяще изучать всякие новые науки в школе.
Там столько интересного!
Но мечта моя в этот раз не сбылась. В школу заветную я не только попала через год, в 8 лет.
А в этом, моём семилетнем возрасте, в семье появилось много сложных проблем, и первоклашка-ученица была уж вовсе ни к чему.
Маме срочно понадобилась помощница и нянька младенцу, поэтому я быстро перешагнула из своего нежного детства во взрослую, суровую, военную жизнь.
С первого дня войны мамин муж Вася из дома исчез.
Нет, на фронт его не взяли, хотя по здоровью и возрасту он подходил в самый раз. И по всей стране каждый день отправлялись тысячи отцов чьих-то детей. От самых юных, 18 лет, до пожилых. Чтобы остановить фашистов. Вместо них на фабриках и заводах и всяких других учреждениях — школах, больницах работали только женщины и подростки.
Но на некоторых важных рабочих местах оставляли ценных работников-мужчин, без которых производство остановится. А все они работали для фронта.
Заводы вместо мирных чайников и корыт стали выпускать танки, оружие, снаряды.
Швейные фабрики вместо платьев шили для солдат шинели, телогрейки, полушубки.
Вот и мастер депо Сасовского Василий Кургузов оказался ценным сотрудником. Потому что только он мог организовать срочный ремонт паровозов и вагонов для фронта, откуда их разбитые доставляли к нему в огромном количестве.
Срочно их целыми надо было готовить, чтобы к фронту отправить на них солдат, военную технику: танки, пушки, снаряды.
Все оставшиеся в тылу на важных объектах перешли на «сталинскую вахту». т. е. они не покидали рабочего места сутками, неделями, месяцами.
Так на «сталинскую вахту» и наш Вася из дома ушёл.
В столовой им готовили какую-то еду для всех, спали они 2—3 часа около своего паровоза.
Наверное, раз или два в месяц их отпускали домой на несколько часов к семье.
Однажды он принёс нам гостинец, свою кашу из какого-то зерна, то ли из пшеницы, то ли из лошадиного овса. Это он рассказал мне сам в последний год своей жизни. Я приезжала, вернее, приползала из Москвы в Сасово ему помочь обстирать, накормить. Он остался один. Мамы уже не было. Очень страдал. В 80 с лишним лет сохранил ясную голову, память. Часами слушала его жизненные рассказы.
Вот и про кашу рассказал. Я, конечно, воспылала к нему в очередной раз благодарностью вслух: «Сам не съел, нам, голодным, принёс».
Но он пояснил, что не потому принёс. Это зерно уже в горло не лезло при ежедневной кормёжке. Это называлось усиленным питанием на сталинской вахте.
Ну, а нам-то эта каша была великим лакомством. Только мало.
В семье остался только один, но новорожденный мужчина, который требовал большого ухода, поэтому все взрослые мужские и женские заботы легли на мамины и мои семилетние плечи.
Всё время, с июня 1941 года до 9 мая 1945 года, день великой Победы над фашистами и мира в моём Отечестве сплотилось в один сгусток. В нём не было отдельных дат.
У каждого события была веха одна, военная. Не отпечатались ни года конкретные, ни порядок следования их. Некоторые можно приблизительно вычислить уже сейчас.
Точно известно только, что в школу пошла в 8 лет, через год войны. Но никаких впечатлений нет о моём первом школьном дне. Обо всех школьных военных годах только обрывки сцен.
Моя первая школа была недалеко от дома, в 20-ти минутах ходьбы. Через два переулка в 5—6 домов. На шоссе из булыжника, которое проходило по краю города и вела машины в дальние города.
Школа бревенчатая, одноэтажная, семилетняя, длинная, похожая на барак. Но в середине его была вывеска «Школа семилетняя».
Всегда, когда приезжала в Сасово, останавливала свои шаги и взгляд на ней. И на своём детстве.
Первая учительница была высокая, худая и пожилая. Мне казалась старушкой. Но добрая.
Я была тоже худая, но маленькая. На парте сидела с мальчиком Валей Поповым. Это запомнилось. Может, потому, что в первый раз за партой с мальчиком. Или потому, что он почему-то был толстеньким. А скорее всего, потому, что мы с ним ставили спектакль, стихотворение Маршака «Волк и Лиса». Он был толстеньким волком, а я тоненькой лисой.
Не знаю, почему это событие врезалось в память. Но с каждой из моих маленьких пяти девочек, Олей, Лялей, Таней, Ирой и Настей я тоже ставила эту басню. Текст откуда-то всплывал полностью, и мы в два голоса, толстый и тонкий изображали зверей моего далёкого детства.
Серый волк в глухом лесу
Встретил рыжую лису.
«Лисавета, здравствуй!»
«Как дела, зубастый?»
«Ничего идут дела, голова ещё цела».
«Где ты был?»
«На рынке».
«Что купил?»
«Свининки».
«Сколько взяли?»
«Шерсти клок, оборвали (ободрали) правый бок, хвост отгрызли в драке».
«Кто отгрыз?»
«Собаки!»

5. Мороз и железное пёрышко

Крепко запомнился холод школьный.
Ну, это как у всех в стране. В классе не раздевались. Не знаю, хоть сколько-то, чуть-чуть топили или нет, но пальцы были красные, мёрзлые, а чернила в «непроливайке» превращались в лёд. Его надо было продолбить обратной стороной ручки а затем уже окунуть в него перо.
Замороженные чернила были естественным их состоянием и не портило детям настроение. Наоборот, все с интересом переглядывались на партах в ожидании, у кого раньше ручка запишет.
И моя ручка и «непроливайка» неведомы были уже моим детям Оле и Ляле, потому что у них были в 1-м классе «авторучки». Чернилами заполнялась сама ручка.
А у внучек даже и воображения не хватит, чтобы представить мои письменные принадлежности.
Пушкинское перо из хвоста петуха заточенное, которым он написал для них чудесные сказки, им ближе и понятнее. А вот мне было сложнее писать диктанты, изложения и сочинения, чем им. Лучшие в школе, между прочим.
Ручка моя была похожа на обычный карандаш, у которого вместо грифеля специальное на конце алюминиевое устройство, куда вставляется специальное, железное, остроносое «перо».
Не петушино-куриное.
Если его окунуть в чернило, то при нажатии на бумагу кончик раздваивается, и щёлку его спускается чернило с поверхности. Нарисовывается буква. Или клякса. Изобретатель очень был талантливый.
«Пёрышки» были разные. Простое, школьное. Ещё помнится «рондо» — которое оставляет тонюсенькую чернильную полоску. Это для специального, красивого «каллиграфического письма».
Наше школьное перо тоже было замечательное, потому что им учились красивому почерку ученики с 1-го класса.
Если перо вести вверх, получается тонкая линия, вниз с нажимом — пошире.
Надо только часто окунать перо в чернило. Но главная задача — не посадить кляксу. Она спрыгивает сама с пера, если на нём много чернила.
Это были первые трудности при написании красивых букв.
Но надо ещё пальцы согреть негнущиеся или во рту, или под мышками, чтобы они крепко и правильно держали ручку с пером.
Но у меня всё получалось с первых школьных дней. И по русскому, и математике и чтению у меня была только одна оценка: «отл» («отлично») и в тетрадях, и в дневниках. С первого и до последнего школьного дня 10-го класса другой уже школы. Если случайно залетало «хор» («хорошо»), то в краткий срок изгонялось и заменялось «отл». На следующем же задании. Как пишутся «поср» («посредственно») и «плохо», видела только в чужих тетрадях. Не могу сказать, что холод, голод и нищета одежды и быта сказывалось на моём настроении и как-то угнетало.
Может быть, потому, что дети легко вживаются в среду их обитания.
У всех же пальцы мёрзли. Может потому, что дети воспринимают отношение к жизни как отражение родителей, семьи. В чём, собственно, и заключается их воспитание. Поскольку родитель у меня был один, самый родной, любимый и лучший человек на свете, мама, я и училась отношению к жизни у неё. И самой главной потребностью моей с раннего возраста было — не обидеть, не огорчить.
Может быть, маленьким сердечком я чувствовала её мужество, с которым она переносила все тяготы жизни, волю, с которой боролась с ними, сохраняя выдержку и внешнее спокойствие.
Никогда не слышала грубого голоса и обидного слова. И это заставляло всех вести себя так же. 
Мамой я могу восхищаться бесконечно. Слишком тесно связаны наши жизни.
Первая военная зима 41-го года была для всех очень тревожной. Потому что за лето фашисты, как и планировали, смерчем снесли всё на своём пути, захватив Украину, Белоруссию, огромную территорию России, докатились до Москвы.
Собирались её захватить за несколько дней и закончить войну, сделав нас рабами, как в прошлых веках, а себя владыками.
Но застряли в декабре в 30-ти км от Москвы, в деревне Крюково. Как раз в том месте, где построен новый район Москвы Зеленоград. Здесь из роддома я приняла на руки своих внуков. Здесь выросли мои дети Оля и Лариса.
Фашистов остановил у столицы весь народ не только самой Москвы, но всей страны. И потому тоже, что и Сталин, и правительство оставались здесь, в Москве, вместе с защитниками.
И мороз русский. Такого немцы не знали, у них тепло.
Они прошли западнее Рязани и Сасова, через Ржев. Там были жестокие бои, слушали по радио — тарелке.
И я помню эти жуткие морозы и 41-го и 42 года.
Сугробы наметало выше забора. Чтобы выйти из дома, мы с мамой долго прокапывали дорожку от ступенек веранды до калитки. Лопата взрослая очень тяжёлая для меня была. Но я трудилась вместе с мамой. Если не я, то кто же? Вася был на Сталинской вахте.
Но и мама была всегда рядом со мной в трудную минуту.

6. Карлики, дураки и герои

Их не очень-то и много запомнилось надолго, скорее разнообразные чувства от них.
Очень за маму тревожилась, когда она смело ринулась в дом воров-преступников защищать меня от обидчиков.
Дом этот стоял на нашей улице через три от нашего. Был он старый, маленький. Жила в нём многодетная семья, которую все называли «карлики». Действительно, родители были невысокого роста. И много мальчишек разного возраста тоже все коротенькие.
Слава о них шла дурная и до войны. Может, от голода и нищеты все слыли ворами, кого-то сажали за это.
Ничего они у меня не крали. Дразнили и пихали в снег, когда я, одинокая, возвращалась из школы домой, а они встречались мне кучкой. Братьев было много в семье, они одиноко не ходили.
А дразнили меня и обижали за то, что у них одёжа была грязная и драная, а на мне было красивое довоенное вишнёвое пальто с серым меховым воротником. Но короткое. Потому что хоть и тихо, но всё-таки каждый год я сколько-то подрастала. А пальто нет. И стало уж очень коротенькое, не как у всех.
Может, я в слезах домой вернулась. Но очень испугалась, когда она храбро отправилась в дом карликов. Вдруг её тоже побьют?
Но её не побили. И меня тоже больше не трогали.
Вторая моя трудность была не опасная, но помощь мамина очень нужна была.
Я всегда была очень активным ребёнком, у меня появлялись разные идеи, которые я сама и претворяла в жизнь.
Мне в школе понравилось быть не только отличницей, но и артисткой и режиссёром.
Старенькая учительница, к которой я пришла в 1-ый класс была у нас не долго: один или два года.
Мне запомнился учитель по военному делу и физкультуре. Во-первых, потому, что бывший фронтовик. Во-вторых, потому, что без руки. В-третьих, потому, что считался классным руководителем, но никак нами не руководил.
И так случилось, что как-то я сама стала руководить классом. Не знаю, почему, но никто не возражал, а даже наоборот. Всегда ведь есть «вожаки» в детском коллективе. Я выбрала необычную для маленькой девочки область влияния — театральную. Наверное, меня уважали. Потому что девочки все со мной активно сотрудничали, а мальчики никогда не обижали. И высший знак уважения: у одной меня никогда не было клички, хотя фамилия очень к этому располагала.
Савина. Само просилось на язык. Но этого не было. Мальчишки как-то с младших классов и до окончания, до 7-го, жили от нас своей отдельной жизнью. Мы не смешивались, как масло на воде.
Они сидели на отдельных рядах и общались только друг с другом. А мы так же на другом.
И не принято было обратиться в другой, мальчишечий, ряд с каким-то разговором или там ластик попросить.
Поэтому театральная деятельность у нас была чисто женская. Мальчишки проявляли к ней лицемерно-равнодушное любопытство, оставаясь зрителями наших спектаклей.
Запомнились два. Один фольклорный, про «дурня, неразумного Бабина». Другой про Олега Кошевого, патриотический.
Естественно, я оставляла главные роли себе.
Научившись читать ещё до школы, я стала страстной читательницей. Но книг вокруг не было близко. В дом с мамой мы пришли пустой, не только без книг, даже без лопаты.
Во время войны книги приобретать не было ну никакой возможности. Поэтому свою страсть к книгам я удовлетворяла в библиотеках. Сначала перечитала всё, что было в своей первой школе, затем во второй, средней, в городской библиотеке и домашних всех подруг.
Но две драгоценности в доме всё-таки появились. Одну, «Дед Мазай и зайцы», с картинками, лично мне подарила Мария, мамина сестра, учительница немецкого языка. Владеть собственной книжкой было такое для меня счастье, что это счастье берегу до сих пор.
Я эту книжечку читала всем своим пятерым девочкам. Но они меня, конечно, не понимали, чувства не разделяли. Потому что росли в моей семье, заполненной полками с книгами до потолка.
Вторая книжечка, небольшого формата, но толстенькая, называлась «Русские народные пословицы, поговорки». Она у меня в руках была не долго, кто-то дал почитать, т. к. я была всеядная книгоежка.
В этой-то книжке я углядела стихотворную народную сказку и по ней поставила в классе свой первый спектакль.
Стихотворная сказка была ярким подтверждением русской пословицы о нас, о России, которая славится «дураками и дурными дорогами».
Там было про дураков.
Что был у бабы сын-дурак, который слушался её во всём, но невпопад. Отправляя дурня в лес, баба наказывает, если козу встретит — травкой корми, медведя — палкой бей, попу кланяйся низко. Но он чуть-чуть путал. Попа бил, медведю кланялся. Возвращался битый и драный, а мать приговаривала: «Дурень ты дурень, неразумный Бабин». Народу всякого ему встречалось много, придумывала ещё сама, чтобы всем ролей хватило.
Я притащила книжку в класс. Все дружно приветствовали мою идею. Всем было смешно и весело, каждый себе костюм и маски готовил, по возможности. Но чтобы дурака сразу можно было распознать, я решила одеть его в настоящие лапти. В городе лаптей нет и мы выспрашивали у ребят из соседних сёл, которые учились у нас в 5—7 классе.
Искали долго, наконец, принести в последнюю минуту перед выступлением. Нас обычно приглашали на всякие родительские, учительские и прочие собрания.
Выступили мы, как всегда, замечательно, под улыбки и «хи-хи» не только зрителей, но и самих артистов. Потому что «дурню» не успели развязать верёвочки, которыми связанны были лапти. И со связанными верёвочкой ногами роль свою я исполнила очень даже талантливо.
А вот в другом спектакле, про Олега Кошевого, без маминой помощи было не обойтись.
Ставилась пьеса «Флаги над Краснодоном». Эпизод из книги Фадеева «Молодая гвардия» про украинских героев-подростков в городе, захваченном фашистами. Это была действительная история, одна из многих героических, которыми мы зачитывались. Росли, воспитывались, преклоняясь перед героями.
Помню, как я тщательно подбирала внешность девочек в классе под те образы, которые сложились у меня по тексту автора. И Валю Борц, и Улю Громову. Роли мальчиков тоже исполняли девочки. Арутюна подобрала, на а Олега, руководителя подпольной группы, оставила себе.
Репетировали все очень трепетно. Сшили флаг. Уже назначена дата выступления в школе.
Проблема появилась у меня с ролью Олега. Нет, воплотилась я в неё достаточно хорошо. С одеждой его появилась сложность, вернее со штанами. Не могла же я исполнять роль известного на всю страну настоящего героя не в настоящих мужских брюках, а в своих сатиновых шароварах. В которых ходила на физкультуру. И вместе с другими умельцами ходила по классу на перемене на руках кверху ногами.
А с кого снять настоящие брюки? У мальчишек в классе не только брюки, карандаш не принято просить. Сидели же на отдельных рядах и партах. Да и где они, лишние? У всех одни.
Был один мальчик симпатичный в классе, жил за два дома от моего. И не очень дикий.
Решили мы с подружкой после уроков зайти к нему домой. Попросить у его мамы разрешения одолжить его штанишки для важного общественного мероприятия.
Подошли к калитке. Постояли, постеснялись и не решились на жизненный подвиг. Только на сцене.
Вот тут-то мама моя и выручила. Она послала меня в соседний дом на другой стороне улицы. В нём жила её давняя подружка, тоже Шура. А у Шуры был сын Женя, года на два старше меня. По просьбе моей мамы Шуры, его мама Шура запросто снимет с него его единственные брюки и даст мне на временное пользование. А Женя потерпит время концерта без штанов.
Так всё и получилось. И Олег из меня получился мужественный, смелый, в настоящих брюках.
А с мальчишками обоими позже произошла беда.
Женя через пару лет утонул в крохотной речке в Подкорякино. Неизвестно как, потому что она была детям до колен.
А у другого в 10-м классе повесилась его невеста, которую мать не отдала за него замуж. Он исчез потом из города. И я больше с ним не встречалась.

7. Мама. Мёрзлый фашист. Утюги с глазами

Основной особенностью моей в детстве, наверное, была любвеобильность моя.
Сколько себя помню, я всегда была влюблена и всегда в первый раз. И всегда с богатым набором всяких положительных эмоций. Восхищением, восторгом в адрес влюблённости и верностью на всю жизнь.
Прежде всего я, конечно, влюбилась в маму свою. Правда, не сразу, а, припоминается, в года четыре-три. Когда я стала отличать «Сюлю» — Шуру от прочих: Вали, Маши, Толика в семье её родителей, где я часто проживала. И случилось это тогда, когда мы с ней вместе стали жить в Сасове. На чужих квартирах, и видеться стали каждый день, и даже спали в одной постели. Но я точно помню, что с репетиций и спектаклей ко мне приходила моя мама, и ждала её с нетерпением.
Я так была вся наполнена любовью к ней, преданностью что больше ни в ком не нуждалась. Наверное, сердечко было ещё маленькое, в нём больше не было места никому. Я жила отражением её чувств.
Ей не нужен был мой папа Гриша, она не радовалась ему при встречах, я — тоже. Маме нравилось меня наряжать в красивое платьице, шляпку, привязывая розовые атласные бантики на головку. И я себе тоже нравилась.
Падала я, нарядная, держась за мамину руку, и спотыкалась о здоровенные для моих ножек булыжники на шоссе, обдирала коленки. И её сердитые слова про мою неуклюжесть и неряшливость наполняли меня огорчением и жалостью к ней.
Конечно, какой красивой маме понравится идти с ребёнком, у которого коленки в грязи и крови?
Я всегда мамой восхищалась и гордилась. Её красотой, огромными зелёными глазами, очень выразительными. Вместо слов, молча могут рассказать всё-всё и жили на лице как отдельные живые существа.
Очень любила эти глаза. Наверное, они помогали ей быть замечательной актрисой на сцене. И я гордилась и лучшей мамой-актрисой, и лучшей мамой-воспитательницей в детсаду.
Удивительно, при её необыкновенном таланте перевоплощения в любую героиню на сцене, в жизни она была беспредельно искренна и естественна. И очень сдержанна в эмоциях негативных, в самых сложных и тяжких житейских обстоятельствах.
Поэтому я восхищалась её мужеством, с которым она переносила все тяготы жизни, сохраняя в чистоте душу и сердце. Просто невозможно предположить, чтобы она совершила неблагородный поступок.
Любовь к маме была моим естественным состоянием, как дыхание. Потребности иметь ещё и папу, как все дети, у меня не было. Может, потому ещё, что по малолетству не понимала, что это такое, иметь двух родителей.
У меня одна мама-то появилась насовсем только-только.
Поэтому, когда вдруг объявился другой папа, Вася, я в это не поверила. В шесть-то лет я уж не дурочка была, соображала, что если вчера был дядя чужой, то сегодня папой быть не может.
В неродных папах, сводных или отчимах, я тогда не разбиралась, и желания такого не было.
Но что неправильно и фальшиво — понимала. Оба не настоящие. Один — потому что не с нами, неправильный, — ну и не нужен. Второй, Вася, может и хороший, но чужой. Значит никого и не буду папами звать.
Наверное, если бы прекрасная актриса мама сыграла Васе замечательную любовь, я бы запросто ей поверила. Тоже полюбила бы его. И у меня было бы меньше психологических проблем, которые сопровождали меня всегда с моими двумя отцами.
Но мама была честна. Любовь, как и положено, была одна. Она её спрятала глубоко в сердце, но честно исполняла долг и обязанности перед новым мужем, была верна ему, честна.
Она родила ему сына. Отказала моему отцу в его мольбах на коленях простить его, вернуться к нему, к новой жизни в Москве со всеми благами высокого сотрудника ЦК партии. Прекрасно понимая разницу двух жизней, которые предлагают ей два мужа.
В душе переплелись любовь, которую хранила семь лет, обида и боль этих лет и за опоздавшее его раскаяние. Величайшее благородство женского сердца оставило её с человеком, который подал ей руку помощи, подарил свой дом, свою любовь и жизнь. И делила с ним общие радости и трудности, держала в чистоте и общий дом, и свою душу и сердце. Никогда за всю жизнь не предала его.
Во время войны в городе во многие дома, где посвободнее, поселяли на время офицеров, а может и солдат. По нескольку человек, если место позволяло. Военные части из тыла направлялись на фронт, к Москве.
Одинокие женщины с голодными детьми и молодые военные ребята очень рады были всегда друг другу. С радостью помогали хозяйке, и воды принесут из колодца, и дров напилят. И пайком своим поделятся с детками. А чем женщина отблагодарит их, как пожалеет, если через день им в бой. Только лаской. И это часто считалось нормой, и измена мужу.
Только мама была другой. Военных помню, и первую зиму, и вторую. Менялись часто. Угощений их не помню. Спали они на полу в зале. Мама тоже их жалела и привечала добрыми словами, но занималась лишь своими проблемами с грудным младенцем на руках и малой девахой рядом.
Первый год войны в начале зимы, может, мы и топили обе печки: и на кухне, и в зале — и военным не очень было холодно на полу. Но затем топить было нечем. Мы переселились в первую комнату с русской печкой, а залу плотно закрыли и щели в двери заткнули тряпками, чтобы не дуло. Мы с братиком вообще переселились на спину русской печки. Спали там, ели, играли. Я была у него нянькой и здорово этим помогала маме, потому что всю взрослую работу и заодно мужскую тоже делала одна она.
Куда бы она младенца дела?
На печке мы жили с ним потому, что в углах у пола в этой комнате-кухне быстро появился снег. А на окошке и входной двери — лёд и снег. Мама всё время лёд сбивала, чтобы дверь поплотнее закрыть.
А в зале бедные цветы все замёрзли в первый же день, листики мёрзлые все поникли. Мне было видно, потому что половина двери была застеклена.
Я их очень жалела. И на печку не поставишь, и в одёжку не оденешь.
Но лучше всего помнится зима второго года войны, 42-го, когда я стала первоклассницей.
И огромные сугробы по обеим сторонам расчищенной дорожки в саду, что вела от ступенек веранды до калитки. И они же за калиткой. Сугробы наметало около забора доверху. Мы скатывались с подружками в канаву снежную, которую летом копали всей улицей, чтобы прятаться в ней от бомб.
Снегу очень много было тогда, и мороз был лютый. Мы хоть и мёрзли и на улице, и в школе, и дома, но радовались, что зима заморозила фашистов у Москвы. И я очень радовалась. Даже на всю жизнь сохранилась строчка в памяти  из стихотворения, которое в госпитале читала с чувством и выражением: «...морозец пятиградусный, а на снегу, повесив нов, стоит фашист безрадостный». И ярко и победно представляла его с носом в сорокаградусный мороз! Поэтому ледяные ладошки и чернила — сущие пустяки.
Очень хорошо помню, как на печке учила уроки. Почему-то никакой «лампочки Ильича» я в доме не видела всю войну. Или её ещё не успели подвести на окраине города. Или выключили всем. Освещались мы керосиновой лампой, на которую одевается стеклянный пузырь с вытянутой трубой.
В железную банку наливается керосин, в неё опускается широкий фитиль одним концом, а другой зажигают и защищают пузырём. Фитиль специальной ручкой можно вывернуть побольше из железяки, тогда огня и света больше. Можно вниз опустить, гореть будит чуть-чуть.
Всё устройство называется «керосиновая лампа», а как отдельные части — или не помню, или не знаю. Но «пузырём» стеклянную штуку не называли, а просили: «стекло одень».
Лампа была огнеопасна. Если её уронить, то сразу загорится керосин и будет пожар. Поэтому её все оберегали.
Но во время войны очень скоро она стала для нас роскошью, и зажигали её чуть-чуть и очень редко. Керосин, как мыло и хлеб, стал очень дорогой, а купить было не на что. Мы и не покупали. Хлеба получали по карточкам, но мало. Их ввели тогда сразу на всё: на продукты, одежду, обувь, —   по всей стране. Но мало и редко.
Я ходила в магазин, но только за хлебом. Самой ценной была карточка «рабочая», по ней больше давали и хлеба, и сахара, и крупы. У нас была одна такая, у Васи, пока нашего бригадира депо не забрали на фронт в 1943 году. Тогда «бронь» на ценного работника сняли.
Потому что наши войска начали наступление на фронте.
Надо было после боя сразу для нашей армии восстанавливать разбитые дороги и составы. Туда нашего папу Васю забрали. Он дошёл с войсками до Польши. За срочные сложные и опасные работы под огнём врага был награждён многими орденами и медалями.
Меньше всего «отоваривалась» карточка «иждивенческая» мамина, пока она не работала. И две наши с Витей «детские».
Когда папа Вася уехал на фронт совершать героические поступки, карточку его отобрали. Мама пошла работать в детсад, ей дали новую, «служащую», меньше рабочей, но больше прежней чуть-чуть.
Мыла тоже не было. Мама сама изготовляла мыльную воду из золы. Зола получается в печке, когда сгорят дрова, потом угли, получается серая пыль. Если её насыпать в ведро и залить кипятком, получается мягкая вода, как с мылом, но без пены. В ней мама стирала бельё. Наверное, и волосы на голове ею мыли.
Угли нельзя было все сжигать. Они нужны были для утюгов, чтобы бельё гладить.
Утюги были старинные, чугунные, тяжёлые, с крышкой, задвижкой и деревянной ручкой. В него засыпаются раскалённые угли из печки. Они сияют красными глазами в дырочки по краям утюга. Задвижкой запирают крышку, а за ручку берут утюг и сильно им размахивают. В дырочки заскакивает воздух-ветер, разжигает угли. Пока они горят, утюг горячий гладит бельё. Когда сгорят, останется зола, он остынет. Золу складывают для стирки.
История света в доме совсем простая, зависела от времени года.
Когда на улице весна и лето, дни длинные, а ночи короткие, в доме не нужны были ни лампа, ни её дорогой керосин.
А вот осенью и зимой надо было успеть засветло маме все дела переделать. Освещалась наша комната снегом в углах, когда кончался короткий день, чуть-чуть отблеском снега за окном и пламени в печи.
Мне их не хватало на приготовление уроков, потому что белый день я проводила в школе.
Мама изготовила мне персональное освещение, «коптилочку», с которой я жила под потолком на русской печке пару школьных лет.
Этот «светик» — точная копия «лампадки» церковной, которые зажигают перед иконами.
Я этого ничего не видела, не знала о них, потому что церкви были все закрыты и разорены нашей родной советской властью.
Нам, детям, было только известно, что «религия — опиум для народа».
А мамы-то наши маленькие сами в церковь ходили, потому что при настоящем, живом царе и царице родились. Они и вспомнили про «лампадки», т. е. маленькие огонёчки. Они очень просты были, их не надо на заводе делать, любой ребёнок своими ручками соорудит.
Я тоже могла.
Надо в маленькую баночку от лекарства налить керосин, изготовить «фитилёк» из тоненькой тряпочки, можно нитки толстые скрутить в несколько штук.
Конец фитилька один крепко зажать двумя скрученными проволочками, которые концами опираются на края баночки, а длинный хвост плавает в керосине. Верхний конец зажигается, получается капля света. Такими светильниками освещали землянку на фронте. Из пустой гранаты. Они «коптилками» называются, потому что керосиновый фитилёк горит и коптит. А лампадка горит чисто, потому что наливается масло жидкое, церковное.
Свой огонёк малый я помню очень хорошо, на печке. Уроки с ним делала. И русский, и математику, и чтение. И какая я гордая была весной, когда подсчитала, что прочитала за год 350 книг! Почти столько же, сколько дней в году. Не имело значения, что книжка была тоненькая, в несколько листочков, по одному рассказу в ней. Выпускалась тогда очень остроумно придуманная для малых детей серия «Книга за книгой».
Собраны в ней были лучшие произведения советских писателей, классиков, проза и поэзия. До сих пор отпечаталась в памяти обложка одной, «Чёрт» называлась, и был нарисован красивый чёрный конь. Как он на фронте бойцам помогал и вместе с ними совершал героические подвиги.
Как умудрялась русский и математику на «отл» в тетрадях выполнять, даже не представляю. Наверное, на коленки какую-нибудь дощечку подкладывала под них.
От большого книжного голода я уже летом прочитывала все учебники следующего класса.
Нам их выдавали сразу после окончания учебного года в обмен на уже изученные. Во время войны, конечно, никаких учебников новых не выпускали, поэтому они были старые, обтрёпанные, иногда несознательный ученик даже сдавал учебник с выдранной страницей.
Был наказ от учителей, да и сами мы понимали, что их надо очень беречь. Старались. Подклеивали отвалившиеся странички.
Полученные для более старших классов учебники по литературе, зоологии, истории, географии, ботанике прочитывались сразу же, с нетерпением и глубочайшим интересом и удовольствием. Потому что ещё всё это взаправду.
Все девчонки мечтают быть артистками. Я никогда не мечтала, но проныривала на сцену при первой возможности, не дожидаясь приглашения. Исключительно собственным усилиями привлекала широкую публику.
Начинала ещё в дошкольном возрасте на столе на избирательных участках, спасая от скуки себя и заодно избирателей.
Придумывала в школе и ставила спектакли с собственной главной ролью лисы, дурака, герой.
Но самые трогательные выступления были в 1-м—3-м классе

8. Про красную рябину, маленьких лебедей и свеклу

Была создана группа малышей с разными сценическими способностями. Нас водили выступать перед ранеными в госпиталь и выздоровевшими бойцами в клуб. Перед их отправлениями на фронт.
Маленькие, худенькие, бледные и голодные, мы жалостливыми глазами разглядывали и жалели героев-бойцов, с перевязанными белыми бинтами головами, руками, ногами, и изо всех сил старались их порадовать и повеселить, кто как умел. Кто тонким голоском пел песню, кто плясал. А я читала очень выразительно, как всегда, длинное стихотворение. Про красную рябину, и как на ней вешали девушку-партизанку фашисты.
Раненые не веселились. Слушали с суровыми лицами. Вытирали слёзы. Набирались мужества, воли, готовились к мести.
На большой сцене клуба, который напротив вокзала, я ещё с девочками и танцевала.
Зал заполнен был военными, одетыми в шапки-ушанки, полушубки. В неё было столько же градусов мороза, что и на улице.
На путях солдат ждал состав, который через час отправлялся на фронт.
Вот этот час они и смотрели выступление маленьких артистов. До сих пор сохранилось ощущение заледеневших рук, ног, губ, всего тела, когда в марлевых юбочках исполняли танец снежинок, стуча зубами.
И радость, что справились. Взрослые-то артисты прямо на фронте выступают.
Но маленькое мужество требовалось и нам.
Ещё оно требовалось, когда такие же ледяные, хоть и без марлевых юбочек, мы помогали старшим на полях глубокой осенью убирать остатки урожая. В уже замёрзшей земле выковыривали подмёрзшую картошку, свеклу. После основной уборки взрослыми, школьников посылали за остатками. Собирали всё до крошечки, до зёрнышка. Поля были овощные и зерновые.
Колоски собирать было легче.

9. Дела сердечные и графиня Эльвира

В состоянии влюблённости я находилась, наверное, с самого рождения. Со всеми известными    признаками.
Восхищение, обожание, всесильное желание видеться, быть вместе, быть лучше.
Чувства мои были чисты, бескорыстны. Влюблялась всегда раз и навсегда и во что угодно. В маму, подружку, вишнёвый сад или собаку.
Но только в самое лучшее, что мне встречалось на пути. Особенно, преклонялась перед достоинствами, которых была лишена сама.
Поэтому мама была самой первой и вечно любимой.
С первого класса в школе со всеми отношения сложились добрые, потому что была не вредная, не злая, не грубая, не завистлива.
К тому же умная, для дружбы выгодная, всегда могу выручить с уроками.
Но в своих сердечных делах была разборчивая. Выбирала только я сама предмет обожания, и была равнодушна к таким же попыткам со стороны.
Например, в первом классе со стороны Вовы-Волка.
Ну и что, что сидим на одной парте, и я его Лиса в басне Крылова. Не годился, потому что у него были пухлые щёки, не умел стоять, как я, кверху ногами, да ещё меньше меня ростом. Ну куда он мне такой.
А вот появился у нас новый мальчик во втором классе Юра Хлоповский. Он был необычный и загадочный. Потому что приехал к нам жить откуда-то издалека, из-за войны. И я немножко поэтому обратила на него внимание. Тем более, что он ходил в красивом синем шерстяном костюме с матросским воротником.
Но я так тайно и недолго полюбовалась им, что он не заметил. Я тоже не заметила, что он, оказывается, тоже любовался мною и очень долго. Обнаружила это только в Москве, на первом курсе МВТУ им. Баумана. Когда неожиданно получила от него приглашение на свидание на открытке с белой собачкой. Он знал даже, что я собачек люблю. Я не ответила и не пошла на свидание. Но оставила о нём на добрую память открытку. За его необыкновенную скромность и верность целое десятилетие. Пошёл за мной учиться в другую школу № 1, в Москву в институт, хоть и не в мой.
Но мне нечем было его одарить.
А тогда, в младших классах, я очень даже сильно влюбилась в девочку, одноклассницу Ляльку.
Не влюбиться в неё я просто не могла.
Настоящее имя её было — Эльвира!
Она была настоящей графиней, как в сказке!
У неё были две толстые русые косы ниже пояса! И ещё она была очень красивая, с большими серыми глазами.
Она жила за квартал от моего дома, и мне нравилось у неё бывать. Где много книг, целая библиотека. Графиня-мама, тоже с толстущей косой, только чёрной и убранной на затылке в большой клубок.
Я просто захлёбывалась от любви к своей замечательной подружке и её библиотеке. У меня-то ничего не было.
Но читали мы разные книжки. У неё была возможность раньше меня перечитать всю детскую литературу и хвасталась передо мной, что читает уже Ги де Мопассана. В 4-м классе. Но, явно, не с одобрения родителей, втихую.
Потому что, когда в комнату входила графиня-мама, графиня-дочка молниеносно прятала книжку себе под зад.
Совершенно невинными глазами смотрела на маму, сидя в кресле на распутном Мопассане. Глядя на эти шаловливые сцены, я себе наказала прочитать его взрослая, с аттестатом зрелости на руках.
Я-то свою маму не могу обманывать ни в чём.
Сразу после окончания войны, после 4-го класса Лялька с семьёй уехала из нашего города.
Расставаясь, мы обливались слезами. Я запомнила, что они едут в Загорск под Москвой. Обещали писать письма друг другу каждый день, обменялись фотокарточками друг с другом. Моя графиня приклеена в альбоме среди самых родных.
Писем не было. Потому что она не записала моего адреса.
Зато я, когда приехала учиться в Москву, принялась за её поиски.
Справочное мне не помогло. Я поехала в Загорск в один из выходных.
Полюбовалась на святой монастырь и пошла по домам. Город оказался в Московской области, гораздо меньше моего Сасово в Рязанской. Я стучала в двери и спрашивала, знает ли кто Катаевых. Я готова была обойти все дома.
Но я нашла её раньше! Была счастливая встреча. Она оказалась студенткой стоматологического института в Москве.
Мы договорились снять вместе «угол», т. е. койку. И сняли, и пожили немного. Но она привыкла к лучшим условиям быта, поэтому скоро ушла снова в неизвестность. Уже навсегда.
А до этого успели много и долго обо всём говорить и вспоминать.
Что её графиня-мама выжила в революцию, потому что вышла замуж за простого рабочего.
Что брат выучился на врача. Что она влюблена в красавца монаха и бегает к нему на свидание.
Когда моя графиня с толстой косой уехала от меня, я продолжала её любить на расстоянии.
Но мне этого было не достаточно. Тогда меня заинтересовала девочка Галя.
Она была дочкой 1-го секретаря горкома партии. Его перевели к нам из другого города и поселили недалеко от нас, на соседней улице в специальном райкомовской доме городской планировки.
А девочка пришла учиться к нам, в мой класс.
И отец, и квартира совершенно были мне безразличны.
Но сердце затронули две её особенности.
Во-первых, она умела играть на гитаре, такая маленькая, в 5 классе.
У меня на стене тоже висела гитара дома, мамина. И я даже помнила, как мама до войны прекрасно не ней играла и пела романсы чудесным голосом.
Но за годы войны мы с ней занимались решением житейских задач и проблем, в которые гитара никак не вмещалась.
Поэтому я не умела играть на ней, а Галя умела.
Во-вторых, дочка она у родителей настоящая была одна. Но в семье её жила её двоюродная сестрёнка на два года моложе, но как совсем родная. Она была сиротой, и родители Гали взяли её к себе и любили и заботились о них одинаково. И мне важно было знать, что семья эта добрая.
Девочку-сиротку я тихо жалела. Ещё и потому, что у неё были разного цвета глаза. Синий и карий. Я и удивлялась этому, и понимала, что её не в радость они.
А Галю я сильно любила, и у меня была потребность видеть её постоянно.
Поэтому, когда по маминым наказам бежала в «город» (в центр его) мимо дома её, я обязательно заглядывала к ней, придумывая какой-либо повод. И самое большое наслаждение получала летними вечерами, когда все собирались на крылечке и пели под гитару.
Конечно, уровень жизни в доме секретаря и моём резко отличались друг от друга.
Все были красило одеты у них. Подружки сестёр были им под стать, из семей начальников города. Для них около больницы был выстроен кирпичный дом на несколько квартир.
Дети тоже предпочитают быть в привычной среде обитания. И я в эту среду не вписывалась хотя бы одеждой.
Для меня так и осталось загадкой, почему Галя отвечала на мою привязанность и всегда приглашала на все праздники и на день рождения. Но однажды, на Новый год, мне самой было неловко быть в своём новом платье.

10. Тапки из шляпки, сарпинка

Как ни старалась военная голодовка замедлить рост наших детских тел, мы всё-таки тонюсенькими веточками тянулись вверх. И я тоже.
И однажды случилось неизбежное. Я окончательно выросла из всей довоенной детсадовской одежды и обуви. Всё стало мало, узко, коротко. Даже не представляю, какие подвиги совершала мама, чтобы я не гуляла по улице голая.
В памяти сохранились только три случая, связанные с глубокими переживаниями.
Зимнее дошкольное, красивое, вишнёвое пальто, но очень короткое, чуть прикрывало место, откуда мои ноги росли. Карлики смеялись надо мной из-за этого. Мама меня защищала. А гордость моя девичья страдала.
В другой раз я была переполнена радостью и восхищением, когда мои босые ноги мама нарядила в роскошные туфли-тапки, сшитые ею из моей дошкольной ярко-синей фетровой любимой шляпки с полями под названием «маленькая мама».
Но самое сильное переживание сохранилось от нового платья. Переживание большой стыдливости. Потому что я уже была постарше. Потому что я была влюблена в Галю с гитарой. Потому что к нарядным девочкам я была приглашена на очередной какой-то праздник, а одеть нечего на себя.
Тогда моя героическая мама наскребла какие-то гроши и пошла на рынок, чтобы купить какую-нибудь ткань и самой сшить мне новое платье.
Но грошей у неё было очень мало. Она принесла кусочек самой дешёвой ткани, но красивой, в нарядную клеточку, под названием «сарпинка». Она считалась «зимней», т. е. из не очень тонких ниток. Но ткали из них экономно, чтобы побольше ткани было, и побольше девчонок одеть. Поэтому лоскуток был реденький, как марля. И мал.
Маме надо было подлиннее сшить платье, чтобы было как у всех. Но тогда оно получилось узенькое, как чулочек или мешочек. И когда я его на себя натянула, получилось художественное произведение. «Девочка в мешочке в клеточку». От слова «худо».
Я прекрасно понимала, что мой Новый наряд никак не вписывается в общество деток высокопоставленных родителей города, наряженных в дорогие шерстяные и шёлковые платья с пышными юбочками в складочку и сборочку, с большими белыми воротниками.
Перевернув на 90 градусов размеры своего платья, довоенное, модное и широкое, но короткое, на новое и длинное, но узкое, я никак себя не украсила и ничего не выиграла.
Не получалось «из двух зол выбирать меньшее». Оба зла не годились.
И я полностью прочувствовала выражение А. Островского, даже всю его пьесу «Бедность не порок». Но не согласилась с ним вовсе. Бедное платье среди роскошных меня унижало. А вот этого я не могла терпеть даже самая маленькая.
Я всегда ощущала себя личностью и делала всё, чтобы ни от кого не услышать в свой адрес слова неуважения, насмешек, порицания за что-то.
И не потому, что я не могла допустить, чтобы меня обидели. Я была мамина дочка, это о ней я заботилась. Чтобы никто не упрекнул её мною.
Но это же воспитывало и мою личность, характер. Я должна учиться лучше всех, полы скоблить добела, и по-чеховски «и лицо, и душа, и мысли» должны быть прекрасны.
А одежда моя мешала, и здесь я была бессильна.
Я не хочу себя стыдиться.
В памяти сохраняются только те события, которые были окрашены глубокими чувствами, переживаниями, настроением. Или радостным, или печальным. И у маленького человечка, и у взрослого.
Второй раз мне пришлось себя стыдиться из-за «бахил». И тоже с большими переживаниями.
Бахилами назывались огромные рабочие мужские ботинки на толстой подошве, выданные папе Васе на работе. В депо железнодорожном на Сталинской вахте, в первые годы войны они работали сутками, часто в воде.
Может быть, это был 41 год, или 42-ой. И мне было или 7, или 8 лет.
Была ранняя весна. И за калиткой было настоящее половодье. Огромные сугробы таяли на весеннем солнышке, и по улицам текли реки талой воды вперемешку с комами пористого подтаявшего снега.
В доме кто-то заболел. Или мама, или маленький Витя. И надо идти в аптеку за лекарством.
А аптека расположена как раз на противоположном от нашего дома конце города. Идти надо мне. Сапог нет. На время половодья занятия в школе отменялись, дети сидели по домам. Потому что выйти не в чем нам почти всем.

11. Бахилы. Наряды. Сладости. Елка

У мамы не было выбора. Она вставила меня в бахилы 46-го размера. Привязала их шнурками покрепче к моим тоненьким ножкам-прутикам.
Чтобы я не выпала из них. И я отправилась в дальний путь, переполненная разнообразными чувствами.
Самое стыдное, прямо постыдное, как я некрасиво выгляжу такая маленькая в таких огромных ботинках.
Но идти-то надо, точно знаю, больше некому. И уж меня вовсе не тревожили и не беспокоили такие пустяки, что устану, промокну, простужусь. Главное — некрасивая.
Подобные очень сильные чувства я испытала, только радостные и восторженные, в 7-м классе. Когда получила неожиданный подарок от папы Гриши, из Москвы. Он прислал посылку, а в ней лежало для меня платье, сказочной красоты.
Синее, шерстяное, с белым воротником, правильной длины и ширины. Юбочка — в складочку, вся, кругом. О нём и мечтать не могла. Почти такое же, как у любимой подружки Гали. В гостях у неё я мечтала хотя бы одну-две складочки на своей «сарпинке». Но я уже не могла явиться к ней в своей сказочной обновке, потому что она уже уехала из города. Папу — секретаря партийного перевели в другой город.
Конечно, платье считалось праздничным. Я даже увековечена в нём на фотографии. Лелеяла и берегла его, одевая только на праздники до 10-го класса.
Но расти-то мне приходилось и в этом платье. История повторилась, как с дошкольным пальто. Оно становилось всё короче и короче, а я — длиннее.
Конечно, от беды и огорчений, как всегда, спасла моя необыкновенная мамочка.
Мама пошла на рынок за тканью. И купила уже не реденькую марлевую «сарпинку», а совершенно замечательный шёлк. Нежный, голубоватый, мягкий, ласковый, как лепесток розы. Крепдешин.
Хотя и прошло 7 лет после войны, мы шибко не разбогатели. Мы могли подкупать к карточкам продовольственным продукты на рынке и мыло настоящее.
Но на целое дорогое шёлковое платье денег не было. Поэтому она купила кусочек ткани, маленький.
А платье новое и вправду нужно мне было. К выпускному вечеру. У мамы же была ещё подружка, жена Доната, которая шила ему для спектаклей театральные роскошные платья.
Вот они долго думали и сделали невозможное. Маленькое шерстяное любимое платье сделали большим, создав первыми новый стиль моды.
Шёлком они расставили всюду, где требовалось.
Вставив шёлковую полосу между лифом и юбкой, получили нужную длину. Так же справились и с шириной с помощью шёлковых вставок на груди, плечах, рукавах.
Фотодокумент сохранился. Внутри меня, конечно, скреблись неуверенность и сомнение: примут подружки новый фасон и восхитятся его необычностью или догадаются о наших хитростях с заплатками?
В моде такие «комбинированные» из двух разных тканей платья действительно появились в магазинах, но через лет 25-ть.
Я-то мамин опыт использовала раньше и занималась такими хитростями очень долго. Много лет я всячески из маленьких платьиц делала большие для своих дочек Ларисы и Ольги. Даже когда они уже в институтах учились. Затем трём внучкам.
А в том далёком детстве ещё шла война, уже третий год. Наша героическая армия разгромила фашистов под Москвой, Ленинградом, гнала их к границе, освобождая родную землю. С жестокими, но победными битвами под Ржевом, Курском, Сталинградом и другими городами-героями.
Наша армия освободила всю страну от фашистских оккупантов, перешла советскую границу. И победно шла вперёд, освобождая все захваченные немцами ближние страны, тоже захваченные фашистами.
Чехия, Болгария, Венгрия, Польша.
У нашего правительства была цель — дойти до логова врага, до столицы Германии Берлина, и уничтожить всех фашистов, не население. Этого всерьёз испугались наши давние враги Антанты Англия, Америка. Которые ненавидели после Революции нашу новую Советскую страну, боялись такой же революции у себя. А Советский Союз уже перед войной этой был огромный. От Чёрного моря до Ледовитого океана. От Балтийского моря, до Тихого океана. Конечно, в освобождённых странах тоже будет советская власть. Но, увидев полный разгром фашистов, записались к нам в друзья, чтобы после войны делить мир с нами. Стали помогать нам продуктами, одеждой, а затем открыли 2-ой фронт.
Вот тогда-то появилась возможность у нас школьникам организовать первый праздник. Новый Год! С живой ёлкой большой. И главное, с угощением!
Ёлку привезли до потолка и поставили в школе пушистую, пахучую. Мы все бегали на перемену смотреть на неё, трогали, нюхали.
Игрушек для неё никаких не было. Поручено было нам самим украшать её. Мы делали замечательные игрушки. Клеили все вместе длинные гирлянды, цепочки из колечек цветной бумаги, из флажков. Вырезали разные фигурки животных, фонарики разноцветные.
Красота получалась сказочная. Но все с нетерпением ждали того дня и часа, когда после утренника с хороводами вокруг ёлки, с песнями и стихами под ней, мы получим праздничное угощение.
И я тоже очень, очень ждала. Вместе с подружками фантазировали и мечтали много о нём. И очень обрадовались, когда узнали, что мечты почти совпали.
Нам дадут стакан сладкого горячего чая с белой булкой и конфеты «подушечки» по пять штук.
Я уже в мечтах несколько дней пила этот восхитительный сладкий чай, кусала белую булку, а потом долго наслаждалась вкуснющей сладкой «подушечкой» с душистым вареньем внутри неё.
Дома не только во время войны, но долго и после неё мы чай заваривали травами. А позже у нас был чай фруктовый.
Это в бумажном брикете плотная масса, пахнущая яблоками. Наверное, прессовали на заводе остатки, шкурки от фруктов, яблок, груш, остающихся при изготовлении повидла.
Повидло это я вылизывала языком из конфет-подушечек, когда очень редко они появлялись несколько штук в доме. Очень вкусное повидло.
В другом виде и количестве его не было в доме.
Фруктовый или травяной чай мы пили с овощной сладостью вместо сахара, конфет, повидла. Это сахарная свекла, варёная, сладкая.
Не красная, с которой борщ варят, а белая. Из неё всегда на Руси, на заводах делали настоящий сахар.
Тогда умели изготовлять только большими кусками. И называли «голова сахара», правда размером с голову. «Головы» были очень жёсткие, и их раскалывали топором на более мелкие куски. А для чая раскалывали на совсем мелкие кусочки специальными «сахарными щипцами». У графов и князей были позолоченные. А у нас обычные металлические сохранились с довоенного времени.
Но пользоваться мы ими стали где-то в старших моих классах. Потому что и во время войны, и после неё на разорённых полях сеяли в основном, в первую очередь рожь, пшеницу, просо, чтобы хлебом накормить голодный народ.
Поэтому мы чай пили с варёной свеклой долго ещё. Её можно и в кастрюле с водой сварить. Но вкуснющая она была, если «томить», т. е. долго варить в чугунке в печке. Она делается тёмно-коричневая, сладкая.
Правда, запах у неё был какой-то не фруктовый, цветочный, а овощной. Но она и была овощ.
Ею можно лакомиться и без чая. На второе. Вместо картошки. Не только мы, её любила наша серо-белая кошка. Ждала, когда свариться. Мы доставали её горячий кусок. Она студила его, переворачивая на полу лапами.
Кошка к нам пришла в первое мирное лето. С большим животом.
Почему она к нам пришла, в чужой дом, неизвестно.
Через несколько дней, вернувшись с мамой с рынка, мы обнаружили в спальне на её кровати, покрытой белоснежным пикейным одеялом, счастливую маму и несколько котят.
Кошка жила у нас много лет, была умная и гордая. Никакой благодарности или подхалимства у неё не было. Честно ела с нами постный обед, закусывала свеклой.
Но если прогоняли её со стула или табурета, чтобы сесть, она гордо удалялась с презрительным шипением.
Особенно меня пугало её шипение, если ночью нечаянно её заденешь в темноте.
Фруктовый чай в брикетах можно было не только заваривать, но и лакомиться сырым. Отколупнуть кусочек и жевать долго. Вкусно. Фруктами пахнет.
В первый год войны была очень холодная зима, и старые вишнёвые деревья в саду помёрзли. Несколько лет они стояли чёрные, грустные и печальные. Только позже отдельные ветки стали оживать. Появились листочки, потом цветочки, а потом и вишенки — ягодки.
После войны отец, вернувшись с войны, посадил в саду и яблони, и грушу, и смородину с малиной. И мы уже лакомились настоящими фруктами. Но повидло варить не могли, не было сахара. А сушёные фрукты зимой тоже были хороши и с чаем, и без него.
Когда появилась возможность приобрести мелкую картошку для посадки, мы и огород ею засадили и уже не батрачили с мамой у спекулянтки-тётки. Копали землю, сажали, мотыжили, выкапывали картошку мы с мамой вдвоём. Отец продолжал сутками работать после войны, восстанавливать разбитые паровозы. Витя был мал. Весь огород, 10 соток, мы засаживали картошкой, чтобы хватило на еду, на весь год и на посадку весной.
Было и ещё одно лакомство в младших классах, которым ребята делились друг с другом.
Похоже оно было на куски древнего булыжника. Тёмно-серый неимоверной крепости. Разбить на мелкие осколки можно только топором, молотком. Разбивали и угощались. Жевать и глотать этот камень нельзя. Но если положить в рот и сосать, появляется очень приятный вкус подсолнуховых семечек. И не зря. Это и были выжимки семечек вместе с шелухой, спресованные в камень, при изготовлении подсолнечного масла. Они не годились даже скоту из-за жёсткости. Только нам, детям. Потому что сосать кусочек один можно было целую вечность и иметь во рту приятный вкус.
Звали это угощение «жмых».
Приближающийся новогодний праздник с живой наряженной ёлкой душистой, со сказочным угощением, казался и сладким сном, и мечтой. Так и случилось.
А для меня оказалось ударом неожиданное сообщение мамы о лишении меня такого заветного праздника.
Нет. Я ни в чём не провинилась но мама не разрешила именно в этот день идти в школу и после уроков остаться на «ёлке». Мне было предложено остаться дома с маленьким Витей.
Огорчение настолько великое было, что даже не помню, почему он не был в ясельках, как всегда. Может, приболел как раз в этот такой важный для меня день.
Меня понимала только девочка Лена. Она так жалела и любила меня, что готова была сама покараулить моего братика и отпустить меня в школу хотя бы на час. Ну только на выступление. Ну на полчаса, только чай с булочкой выпить.
Но мама не разрешила меня подменять. Лена осталась со мной, чтобы развеять мою печаль.
Я оценила её преданность, помощь мне очень высоко.
Девочка появилась на нашей улице недавно и не на долго. В город наш много семей приезжало эвакуированных из захваченных немцами городов. Их размещали по домам, где посвободнее.
Она была дочкой военного командира, и её поселили с мамой как раз через дорогу, напротив моего дома. Это был просторный красивый дом с садом. В нём жили две пожилые бездетные сестры. С Леной мы сразу познакомились и подружились. Она или чуть старше, или чуть моложе меня была.
Её участие и сочувствие в тот новогодний день я приняла и сохранила в сердце навсегда. Хотя понимала, что наша потеря стакана чая с ней была разной. Для меня он был роскошью, но не для неё.
Семьям командиров выдавались «аттестаты». Они позволяли им жить полегче. Чем выше звание, тем семья получала больше денег и возможность не бедствовать.
Но преданность мне, участие такой же маленькой девочки было для меня дороже всех несъеденных булочек.
А вот мама, кажется, не придала значения моим переживаниям. Может, она их и не заметила. Потому что я была очень сдержанной всегда в негативных эмоциях.
А когда Леночка уезжала из города, она подарила мне в горшочках несколько домашних цветов.
Пальма её жила и росла у нас много десятков лет.

12. Карточки, и братик на крылечке

Постоянным спутником моего военного детства была очередь карточная. Не картёжная, где играют в карты.
Хлебная. Эти карточки, бумажные талончики «отоваривались», на них выдавали количество грамм хлеба, разное для подвидов населения: рабочего, ребёнка, иждивенцы. Но количество талонов у всех было одинаковое, 30 или 31 штука, на каждый день месяца.
Отоваривать их надо было каждый день. Отрывали в магазине только один талон. На два или три дня хлеба не давали.
На это было несколько причин. Муки хватало городу только на 1 день правители города опять же жалели нас.
Если выдать хлеб человеку на несколько дней, он съест его сразу же, потому что всегда голодный, а кусочек маленький. И без хлеба несколько дней не выдержит, умрёт. А так он будет стараться жить, чтобы завтра опять получить свой кусочек.
И все хотели в магазине получить свой хлеб побыстрее, раньше всех, и поэтому все собирались перед закрытыми дверями часа за два до открытия магазина. Все ещё боялись придти позже, а вдруг хлеба всем не хватит?
Хлебным кормильцем карточным была я, больше некому было. Папа Вася был на Сталинской вахте и домой не приходил почти. А потом и вовсе на фронт уехал.
Мама с младенцем и взрослыми делами дома занималась.
А я рано утром бежала к магазину, в центр. В любую погоду, в ливень, метель. Бежала, чтобы пораньше и покороче занять очередь. Но не получалось. Все такие. И бегом, потому что холодно, и в очереди-то с притопом и приплясом стояла, чтобы не примёрзнуть.
Блаженство наступало, когда я с очередью вползала в двери магазина, в тепло и запах хлеба. Тепло было в нетопленом помещении исключительно от дыхания и тел плотной толпы. Которая состояла из той же уличной, только, как змея, свёрнутая во множество колец.
Когда, наконец, в руки вкладывали кусочек буханки чёрной, всегда было интересно, будет довесок или нет? Этот дополнительный маленький кусочек почти всегда был, потому что трудно от буханки отрезать точное число граммов.
Немного согревшись в магазине, я ещё быстрее мчалась домой. Чтобы порадовать хлебом маму и братика. Чтобы успеть справиться с соблазном и не съесть, а донести до дому этот маленький кусочек.
Маленькой очень голодной девочке нестерпимо хотелось положить его в рот. Но нельзя. Нечестно. Наверное, с этой холодной снежной дороги и начиналось воспитание воли, совести, характера в детской душе.
Хлебные бега были одним из привычных признаков быта военного времени.
Но один случай «карточный» запал в детскую душу навсегда. Была глубокая осень, грязная и холодная.
Мне надо было бежать в очередной раз за хлебом. Но почему-то с братиком. Не знаю, почему он не был в ясельках. Мама, вероятно, была на работе.
А хлеб надо добыть. Просроченные талончики пропадали.
Вите было года два или три. Простоять много часов на руках с ним я не была в состоянии.
Но как раз на середине моего пути хлебного стоял родительский дом папы Васи. И в нём жила его родная семья. И Вити тоже. Бабушка с дедушкой родные, их сын школьник Саша, дочка Лида, бухгалтер.
Дороги у нас были натуральные, без всякого покрытия. Протоптанные в жирном чернозёме ногами людей и живности, колёсами машин и телег.
Летом и зимой они неплохо смотрелись. А вот осенью и весной, при смеси дождя и снега не очень. И совсем непросто пробираться по замороженным колдобинам, колеям и ямам. Даже без мальчика на руках. И даже не торопясь.
Осилив первую половину пути и притомившись, я остановилась у деды-бабушкиного дома. Взобралась с братиком на крылечко. Постучала в дверь. Кто уж вышел из взрослых, я не помню, но я предложила взять мальчика на хранение, а сама налегке и уже бегом помчалась дальше.
До чего же я была поражена, когда через несколько часов с хлебушком подошла к тому домику и на холодном, грязном крылечке увидела своего маленького братика в том же положении, в каком оставила. Как будто и не было долгих часов.
Тогда впервые детская душа заболела от человеческой жестокости. Не от врагов, от людей не чужих, а родных.
А вкус хлеба драгоценного не запомнился. Наверное, потому, что мало его было.
Более яркий след в памяти оставила невкусная мороженая картошка, мягкая и сладковатая.
Её выкапывали из замёрзшей земли колхозной после уборки. Уже когда снегом поля присыпало. Недалеко от города.
Если удавалось побольше наковырять, то из неё, натерев на тёрке, можно добыть настоящий крахмал и сварить настоящий кисель на воде. Уже не тухлый.
Невкусные были и очистки от картошки, настоящей, не мороженой. Её давали соседи, кто не бедствовал. Спасибо им, не выбрасывали.
Чаще это была тётка из домика в конце нашего огорода. Она была торговкой-спекулянткой на рынке. Её дети, мальчик и девочка, ходили по улице и ели даже белые булки, намазанные маслом или вареньем. Хвастались перед голодными. Тётка до войны поселилась около нас. Из деревни, не грамотная, грязная и бедная.
А теперь стала по пословице жить: «Из грязи, да в князи». Нашла занятие, наживаться на беде людей. Много эвакуированных было. За кусок хлеба на рынке отдавали дорогие вещи.
У нас дорогих вещей не было, мама со мной батрачила у неё, копали ей огород. За работу она платила картошкой сырой, целой. Чтобы маленького Витю накормить. Иногда и моя мечта сбывалась и мне доставалась целая картошина.
Мама всегда горестно вспоминала, как отнимала Витю от груди с одной карамелькой. И я всегда сочувствовала им обоим и жалела их, образно представляя, как крохотный двух-трёхмесячный ребёночек лишается вкусного, тёплого, сладкого маминого молочка. И голодный весь день сосёт карамельку. Потому что однажды в это голодное время добрела до нас из Огарёва её мама, а моя бабушка, посмотрела на них и сказала дочке: «Отними, а то сама умрёшь и его не спасёшь». Мама послушалась, и оба остались живы.
А сама бабушка вскоре умерла от туберкулёза в Огарёво. Лечить её некому было и нечем.
Но через много десятков лет я узнала от мамы, что молочком-то её грудным братик питался не два месяца, а все двенадцать, целый год.
Годы войны и все её трудности переживали мама и я. А он был мал, глуп и ничего не понимал.
Лихо военное его мало коснулось. После грудного молочка его кормили в яслях. А потом мама ему ещё и козу купила, тоже с грудным молочком.

13. Победа

Всё-таки самыми трудными были два первых года войны. Когда фашисты захватили почти всю страну от границы до Москвы. Когда бились всей страной, чтобы не перешагнул враг границу столицы. С призывом в сердцах: «Ни шагу назад. Позади Москва».
Столица Москва во все времена, при всех битвах с врагами была символом опоры и спасения России.
И фашистов остановили перед Москвой в ноябре 1941 года на Ленинградском шоссе. У знаменитой деревни Крюково. Знаменитой сибирской дивизией генерала Панфилова.
Всё это мы с тревогой и надеждами слушали у своих чёрных тарелок — радио. И про битву. И про 28-мь героев-панфиловцев. И слушали песни о них и о деревне Крюково. На месте которой через 20 лет был выстроен прекрасный белый город учёных в зелёном лесу Зеленгорад. В котором живут и растут мои дети и внуки.
Наконец, из «тарелки» знаменитый голос радиодиктора Левитана стал нам сообщать радостные вести.
Москву отстояли. Врага изгоняем с нашей земли. Освобождаем города, сёла, людей. Перешли нашу границу и гоним фашистов на их земле. Освобождаем из концлагерей тысячи советских людей и из других стран. Наконец, дошли до Берлина!
И совершилась великая Победа 9 мая 1945 года.
Столько лет, месяцев и дней потребовалось для этого героического свершения, в котором участвовала вся страна.
Сейчас по радио, по каналу «Эхо», которое я постоянно включаю на кухне, идёт замечательная передача. Исполнилось 60 лет началу нашего победного разгрома фашистов, которое началось в 1943 году.
Каждый день сегодняшний возвращает всех нас в тот день военный к подвигу людей, которым обязаны жизнью мы, наши дети и внуки.
Повторяется краткое сообщение «Совинформбюро» каждого дня войны и наши победы. Вначале они были очень скромные. Об упорных боях около малого села, о захваченной пушке, о продвижении вперёд на несколько км.
И кто-то из моих ровесников, уцелевших детей войны, в эфире рассказывает о событиях и судьбах собственной семьи того времени.
Слышу много знакомого.
Когда одержали первую победу, сберегли Москву, всем стало легче на душе.
И нам с мамой тоже. И тогда я запомнила мамины слова о счастье. Что живы. Не сожгли в печах нас фашисты, как тысячи других неповинных детей и взрослых.
Не угнали в рабство на «неметчину». Не убили бомбой.
За всё это тысячами жизней заплатили за нас другие.
И вечная память им, неведомым, и вечная благодарность.
Свой долг перед ними ещё маленькой первоклашкой я взяла с собой в дорогу на всю жизнь.
И главные понятия.
Жизнь — самое ценное сокровище. Сохранять её — долг и обязанность. В жизни ни одним поступком не омрачить память всех, кто мне её сохранил.
Когда наша армия стала наступать, житьё у нас в семье стало полегче чуть-чуть.
Мама снова устроилась работать воспитательницей в детский сад. Но не в наш с ней ближний, а в дальний. За моей школой, и ещё дальше. Надо пройти ещё мимо больницы, где я болела дизентерией, мимо пожарной вышки, после городской башни. Всё это по булыжному шоссе за нашей Текстильной улицей.
Витю пока не брали в ясли, не было места. Я для сада был мал. Поэтому я была его нянькой, когда не училась. А во время учёбы было сложнее. Мама кого-то звала покараулить его три часа, пока она на работе.
Я помню двух женщин, ласковых, добрых. Но они оказались сумасшедшие, больные.
Одна, тётя Вера, жила от нас через 2 дома. У неё были свои два мальчика, муж. Может ещё бабушка с ней жила. Она приходила к нам нянчить братика. Худая, тихая. И вдруг я услышала страшную весть. Тётя Вера повесилась. Было лето, женщины всей улицы толпились около её дома. А я боялась.
Мальчики маленькие, один даже меньше меня, остались сиротами. Потом отец женился, мачеха была заботливая. Но всё равно мне было их всех жалко.
Приходила к Вите приглядеть за ним ещё одна нянька. Воспитательница из моего детсада. Я её знала, помнила. Её звали как меня, Тоня, Антонина Ивановна. Жила тоже недалеко, в соседнем переулке.
Но она иногда у нас была. Потому что ещё в моём детсаду, при мне, она сошла с ума. Но была тихая. Не вешалась, не ругалась. Улыбалась много и сама с собой разговаривала. Она заболела от любви. У неё был сынок, а муж ушёл от них, бросил.
Периодически ложилась в больницу на лечение и затем приходила к нам работать в сад. Была хорошей, доброй, ласковой, нормальной.
Вот в таком состоянии она и маме помогала, в здоровом.
Настоящих нянь у нас не было, потому что нечем платить. А эти две помогали за какую-нибудь мамину недорогую вещь. Дорогих у нас и не было.
Но точно помню, что родная его бабушка Пелагея, в длинной юбке, его не нянчила. Ни у нас дома, ни у себя.
А на крылечке мы больше не оставляли его.

14. Внук без бабушки

Меня ещё маленькую эта бабушка удивляла. Мы же сначала взрослели не по дням, а по часам.
Я знала, что у неё два взрослых сына. У каждого семья, дети. Старший Пётр до войны успел окончить в Москве институт и вернулся работать в Сасово агрономом.
За короткое время он построил на земле родителей, рядом, дорогой дом, купил корову. Война в их дом не зашла ни в каком виде. Жили как и до неё, в сытости, тепле и полном благополучии.
Всем было понятно, почему. Воровали. Сын Петя в своём сельском хозяйстве. Его жена Шура, заведующая, в своём детском саду.
Второй сын Валя получил только ФЗУ-шное образование, имел небольшую зарплату за грязную и тяжёлую работу слесаря в депо. Она до его женитьбы на маме шла на учёбу сёстрам. Выучились на врачей. Старшая Наталья работала в Омске. Младшая Анна — в ближайшем от Сасово селе Салтыково. Уже Мордовской республики. Училась в Рязани.
Наталья была хирургом. Анна заведовала сельской больничкой. Врачей там было мало, ей пришлось быстро научиться лечить всяких больных, со всякими болезнями. Когда она позже перешла работать в сасовскую клинику, её ценили как хорошего терапевта-специалиста. Потом она тоже заведовала терапевтическим отделением и получила звание «Заслуженный врач России». Была сыта.
У сына же Васи с началом войны семья жила в нищете.
И я маленьким детским умишком не могла решить простую задачу про бабушку.
Есть бабушка. У неё три внука. У богатого Пети двое побольше, а у бедного Васи один совсем младенец. Себя я не считала. Уже понимала, что всей Васиной семье я чужая.
Почему же родная бабушка для маленького голодного внука Вити не возьмёт у богатого Пети немножко молока и хлеба? У него же много и молока, целая корова, и хлеб с маслом и мёдом. Ведь и Вася-сын и внук Витя ей совершенно одинаково родные. Мне даже приходила в голову мысль некрасивая, но справедливая.
Если Петя такой жадный, что нашему маленькому мальчику, а его родному племяннику не хочет ничего давать. Если он такой жестокий и безжалостный. То родная бабушка может, и даже должна у него украсть, и накормить моего братика.
Но можно сделать доброе дело совсем по-честному.
Бабушка у Пети работала, как прислуга. Ухаживала за коровой, детьми, варила, убирала. Значит её там вкусно кормили вместе со всей семьёй. И я очень удивлялась, почему она свою еду не поделит с Витей, заработанную. Но такие мысли приходили только в мою семи-восьми-летнюю голову. В голове у Вити ещё никаких мыслей не народилось. Уж больно мал был. А родители эту тему не обсуждали.
И так получилось, что родная бабушка и всякие родные тёти и дяди к маленькому Вите никакого отношения не имели. Не делились хлебом и молоком, и не сидели, не нянчили его.
Поэтому у мамы не было другого выхода, как доверять голодного сыночка или моим детским рукам, или полоумным тётям.

15. Преступницы. Пень. Опята

Когда мама вышла на работу, нам стало жить получше по трём причинам.
Во-первых, ей стали платить зарплату, хоть и маленькую. Денег стало побольше, чем одна папы Васи.
Во-вторых, ей чуть-чуть побольше грамм хлеба стали выдавать по карточке «служащая», чем по «иждивенческой».
В-третьих, самое главное, она с работы стала приносить мне и Вите вкусную еду, часть своего обеда. Сотрудникам детсада разрешалось питаться вместе с детьми. Поэтому первое, жидкое, она кушала сама, а второе несла в баночке нам. Там рядышком могли лежать и каша, и картошка, и хлеб, недоеденные детьми. Но делалось это тайно. Чтобы никто не заметил. Если бы при выходе из сада кто-нибудь донёс, и заведующая обнаружила эту кашу, мама могла бы стать преступницей.
Её не только выгнали бы с работы, но и могли засудить и посадить в тюрьму как воровку. Но такими воровками были все воспитатели и няни в группах. Все потихоньку своим детям в кулёчках носили домой детские объедки со столов.
По правилам их полагалось приносить на кухню для заведующей, чтобы кормить её поросёнка и кур. А детсадовские мамы голодных домашних своих детей очень хотели накормить, а не домашних животных. Поэтому вынуждены были идти на обман, отправляя пустые тарелки на кухню с замечанием: «Дети всё съели». Каша в тарелках оставалась у сытых детей.
Во время войны люди тоже жили по-разному. Честные — трудно, воры и спекулянты — сытно. Со мной с первого класса училась Валя Курочкина. Она так сытно питалась, что объелась однажды свинины. И в ней завёлся солитёр. Огромный червяк в животе. Он поедал у неё всю вкуснятину, которую она складывала туда. И поэтому ела много, за двоих, и всё равно была худая. Я тоже была очень стройная девочка, потому что ела невкусные очистки и суп с крапивой. Зато во мне не было солитёра.
Когда Витю взяли в ясли, а потом в детсад, его там кормили. Он был сыт, съедал всё в своих тарелочках. И мама теперь могла сама съесть свою порцию полностью. Мне достаточно было чужих детских объедков. Я даже делилась с папой Васей. Когда его изредка отпускали домой со сталинской вахты.
Эта детсадовская подпитка нас, конечно, спасала от голода. Такой преступной деятельностью мама, как и остальные, занималась, конечно, ради нас. И совсем не жалела животных. Потому что заведующая Ася и две её поварихи носили домой каждый вечер огромные сумки с замечательными продуктами, которые не докладывали в котлы детям. Мясо, масло, сахар, мука.
Но это воровством не считалось. Потому что проверять-то их сумки некому.
Мамины угощения не вызывали у нас обоих ни радости, ни удовольствия. Ни чувств унижения, стыда, несправедливости.
Я бы могла обойтись без объедков. И мама с чистой совестью шла бы домой без них. Но неправильно отдать их сытой свинье.
Однажды, чтобы отблагодарить её за заботу тревожную обо мне и разделить с нею тяжесть неспокойной совести, я тоже совершила похожий нечестный поступок. Сознательно пошла на преступление.
Дом наш стоял на окраине города, на предпоследней улице, текстильной.
За нами была улица Революции. На одной стороне её были последние жилые дома. На другой стороне — канатный завод, а за ним — поле. Я вместе со стайкой ребятишек 8—12 лет, мальчишек и девчонок из соседних домов, часто летом ходила играть в те края. Цветы собирали, венки плели. Проверяли дупло у огромного, чуть ли не столетнего вяза. Он вырос у завода, около забора его, и в его дупле делали гнёзда разные птицы. Вот и бегали смотреть, кто поселился, есть ли уже яички или птенцы. Здесь же, в поле, стояли длинные сараи, хранилища зерна колхозного.
К ним мы тоже бегали смотреть, как загружают и разгружают зерно. А ещё удобно было вокруг них играть в прятки и догонялки.
Как-то во время игры, когда сараи были на замке, один из ребят обнаружил: у одно из них — горка зерна на земле. Оно высыпалось из небольшой дырки.
Не раздумывая, ребята кинулись набирать пшеницу в косынки, шапки, подол рубахи.
Я стояла рядом, раздумывала. Честный это поступок или нечестный? С одной стороны, зерно чужое, не моё, брать нельзя. Нечестно.
С другой стороны, никого взрослых нет, сообщить о дырке и зерне некому. Сами мы не можем его назад запихать.
Значит его склюют птицы. Или от дождя оно совсем пропадёт. Это неправильно.
Значит поступок — никакой.
И я тоже в платочек набрала пшеницы и понесла в сомнениях. С одной стороны, я чувствовала себя кормилицей. Я, маленькая девочка, несу еду своим взрослым, семье, которую я люблю. И мама сварит из зерна кашу, и все будут сыты.
С другой стороны... Я воровка, преступница?
Переживания и сомнения были настолько сильные, что сохранялись в душе всю жизнь и открываются только сейчас. В конце её. Да и то на бумаге.
Но это было единственное моё преступление.
Всю мою сознательную жизнь была потребность у меня отдавать, а не брать. Делиться и материальными, и духовными ценностями, как моя мама.
Изо всех своих маленьких силёнок я во всём старалась маме помочь. Больше и некому было.
Топить даже одну комнату было нечем, не обогреть её, но хоть воды согреть, очистки сварить.
Папа Вася был железнодорожником, поэтому ему выдавали топливо. До войны это и уголь был, и хорошие берёзовые брёвна.
Но всё сожгли в первую холодную военную зиму.
Ему выделили для отопления несколько огромных выкорчеванных пней. Но, поскольку дома его никогда нет, везти со станции до дома пришлось нам с мамой.
Впряглись в санки, одна впереди, другая сзади. Помещался на них только один пень с корнями. Везли часа два, потому что станция на другом конце города.
И передвигались не рысью. Но очень старались довезти, не упасть. Такая радость: тепло везём!
Запомнилось, как нам сил не хватало втащить по ступенькам на веранду, а потом во двор. Боковая калитка по уши засыпана сугробом, можно только через веранду тащить этот огромный пень.
А потом долго его вдвоём пилили. А колола его уже мама одна, потому что топор и колун мне не поднять.
Грелись у огня уже втроём. Летом жить было полегче. Главное, тепло. И на природе что-то росло для еды.
Мама варила щи травяные. Полезные и витаминные, хоть и не сытные. Из крапивы, лебеды. Очень вкусные из щавеля, кислые, и совсем уж объеденье — из грибов.
Трава росла в изобилии вокруг дома. А грибы напротив калитки, а канаве, которую рыли, чтобы прятаться в ней при бомбёжках. Они, к счастью, не случились.
Росли в основном опята, на всю жизнь остались любимыми.
А одно лето, уже к концу войны, мы с ней выращивали пшённую кашу. На поле нам дали кусок земли, несколько соток. Мы с мамой вскопали его, посеяли на нём зерно. Но почему-то самым трудным оказалось его пропалывать. Может быть, потому, что была жаркая погода. От дома надо было до поля пройти около трёх км. Под палящими лучами солнца выдергивать сорняки между ростками пшена, которых было во много раз больше будущей каши. И согнувшись, и на корточках, и на четвереньках — по-всякому, трудно и нудно.
С тех пор прополка всегда мне казалась самой тяжкой работой на огороде.
Почему посеяли зёрнышки на поле, а не на своём огороде? Наверное, это был уже конец войны. Мама могла мелкую картошку на рынке купить, или со своего урожая оставить, чтобы засадить ею весь огород около дома.
Но всё равно и мелкую картошину разрезали на несколько частей.
Чтобы в каждой был «глазок». Из него росточек пойдёт. Чтобы меньше истратить на посадку, больше оставить на еду.
В первые военные годы земля была пуста. Последний мирный урожай съели без остатка. Сажать было нечего.


















Глава 5. Школьный вальс

1. Стройная горянка и красные полоски

Чёрная тарелка — радио теперь каждый день сообщала радостные известия о наших победах.
Освобождались города, сёла, люди совершали героические подвиги и становились Героями Советского Союза: командиры, солдаты, комсомольцы. Даже пионеры в партизанских отрядах. Известны на всю страну стали имена Александра Матросова, закрывшего грудью амбразуру вражеского дота.
Летчика Гастелло, который пошёл на таран фашистского самолёта. Партизанки юной Зои Космодемьянской и подпольщиков-школьников Краснодона во главе  с Олегом Кошевым.
Я тихо росла, трепетно слушала «тарелку», сопереживая всем радостным и печальным событиям. Взрослела и душа, внимательно всматриваясь в окружающий мир. Учась различать добро и зло, грязь и чистоту, свет и тень. Намечая себе будущие пути-дороги. Взрослые.
Однажды, поверив маме в тяжкий первый военный год про наше счастье, я и старалась его во всём разыскать.
Первая школа, которую я окончила, семилетняя, вместила в себя моё детство, мои радости и печали.
Быт наш военный и послевоенный в это время был устоявшийся, привычный. Полуголодное, полураздетое, полухолодное.
Но эти заботы касались, в основном, мамы. У детской души был свой мир. А в нём были свои заботы и задачи, некоторые мне надо было решать наилучшим образом.
Например, получать одинаковую оценку «отлично» при разном освещении. С коптилкой на печке под потолком, с керосиновой лампой за столом.
Почувствовать в себе могучую силу, когда на тоненьких плечиках несла коромысло со взрослыми вёдрами из дальней колонки. По многу раз, чтобы обеспечить семью водой.
Можно вообразить себя стройной горянкой, но нести свою воду не на голове, как она, а на плечах. И так же не пролить ни капли. И получить от этого три удовольствия: придти сухой, не нести ещё пару вёдер, вместо пролитой воды, и к тому же приобрести плавную походку. Не просто идти по улице, а выступать, словно «Пава» из сказок А. Пушкина.
Если в классе кто-то из мальчишек на перемене ходит на руках кверху ногами по классу, разумеется, я тоже должна этому научиться.
Уж ничем он не может быть лучше меня.
Самое же большое удовольствие в этой школе я получала от своего классного «театра», который сама же и организовала.
Но к окончанию школы появилась у меня одна непростая задача. Всех, кому исполнилось 14 лет, стали принимать в комсомол. В тот самый, в котором жили и погибали герои-дети.
Достойных принимали. Двоечников-второгодников и хулиганов не брали.
Я была достойная. Даже отличница и активистка. И вполне годилась пополнить ряды героического комсомола, верного и преданного младшего брата нашей великой коммунистической партии во главе с любимым вождём И. В. Сталиным.
Так считала наша классная общественность: и учителя, и мои одноклассники.
Поэтому на одном из собраний все единогласно захотели меня принять в комсомол.
И все были очень удивлены, когда я встала и, трепеща от волнения, отказалась вступать.
Посчитала себя не достаточно достойной. Потому что во время войны много комсомольцев совершили героические подвиги.
И чтобы встать в ряды комсомола рядом с ними, я должна внести свой вклад. Совершить хоть какой-то хороший поступок. Самое малое, что я могла сделать для комсомола, закончить школу круглой отличницей.
Это было, наверное, первое моё собственное решение, принятое после большой работы души.
Я поступила не как все. Потому что мой внутренний мир оказался отличный от толпы.
Но главное, я не нарушила гармонию между действием и чувством.
В дальнейшем это стало основой моих жизненных принципов. Не лгать себе.
Совсем не просто противостоять коллективу, сохраняя свой внутренний мир, проще идти в ногу с толпой. Но она в жизни моей уже не влияла на меня. Был стержень свой, внутренний, созданный в детстве. Им определялось любое действие, сверяясь с совестью, которой была мама. т. е. рада она или нет моему поступку.
А пионеркой я была без всяких сложностей. С гордостью носила галстук красный. Он застёгивался специальной металлической застёжкой с портретом на лицевой гладкой стороне маленького кудрявого Ленина.
Позже значки исчезли, и пионеры завязывали галстуки узелком. Как мужские. Я была правильной пионеркой. Меня выбирали в начальство и метили нашивками на рукаве, красными полосками. У меня чаще было их две — председатель совета отряда, т. е. класса. Три — председатель дружины — школы. Одна — звеньевая в классе.
Слово, данное себе и комсомолу я сдержала. Школу закончила круглой отличницей с 7-ю похвальными грамотами. По одной за каждый год. Это было не сложно, потому что учёба была для меня любимым, интересным занятием. Настолько, что я срочно прочитывала учебники за будущий класс, как только их выдавали на руки весной. Как художественную литературу.
Несмотря на сложные жизненные условия, у нас с мамой не стоял вопрос о продолжении учёбы в школе.
Она не предлагала мне пойти в какой-нибудь техникум в Сасове, чтобы скорее получить специальность и заработок для семьи.
Очень многие девочки и мальчики так и поступили. Правда, учились слабо в школе.
Со свидетельством об отличной учёбе и примерным поведением я поступила в 8 класс средней школы № 1, которая была гораздо дальше от моего дома. На центральной улице имени Ленина. Из моего класса в эту школу поступило всего несколько человек. В один класс 8 Б со мной попала только Валя Курочкина, которую в спектакле «Молодая гвардия» я определяла на роль Любки Шевцовой. В параллельный класс 8 В прописался Юра Хлоповский. Он мне нравился в 3-м классе матросским костюмом. И несчастный артист «Волк»-Валя моего 1-го класса, которому на базаре оторвали хвост, а я «Лиса» над ним издевалась.
Но контактов с прежними одноклассниками уже не было. Появились новые лица, знакомства, общение.
В 8 «А» учились наиболее сильные ученики этой школы. А те, кто послабее, разбавили два остальных.
У нас класс был тоже не слабый, потому что в него включили отличников других городских школ-семилеток и районных, из сёл. Несколько ребят на уроки приходили или приезжали из соседних школ. Умненькие, очень трудолюбивые. Но общаться с ними можно было только на переменах, т. к. после уроков все торопились домой, в дальнюю дорогу.
Освоилась я в новом классе быстро, со всеми перезнакомилась, со всеми сложились добрые отношения. За лето между двумя школами я повзрослела и несколько изменилась.
Во-первых, я уже не ходила перед классом на руках.
Во-вторых, у нас ввели школьную форму. Как у гимназисток, про которых читала в книжках.
Она мне ну очень нравилась. Коричневая, юбочка в складку, воротник «стоечкой». С чёрным фартуком. На воротник и манжеты рукавов пришивались узкие полосочки белой ткани. Я их без устали стирала, гладила, пришивала.
И, конечно, атласные два бантика по бокам головы на заплетённых «корзиночкой» косах.
Я теперь часто разглядывала себя в зеркало, любуясь формой. Раньше-то я вовсе на себя не смотрела. А теперь мне в зеркале, кроме формы, ничего не нравилось. Я никак не вписывалась в портрет воображаемой, придуманной красавицы. А хотелось. У неё лоб занимает половину лица. Большой лоб означает большой ум. Как у вождя Ленина. Косы должны быть жгуче-чёрные и в два раза толще и длиннее. Как у графини Ляльки.
Поэтому русоволосая, серо-зеленоглазая, я даже укоряла маму за своё несовершенство.
Мама серьёзно относилась к моему мнению, но признаки красоты у нас не совпадали.
В новой школе я тоже училась с удовольствием. Появились интересные и более сложные предметы. И я могла до глубокой ночи решать сложную задачу, потому что и интересно, и не могла позволить себе придти в класс с неготовым уроком или задачей.
Но особенно любила ночами писать и переписывать много раз сочинения. Когда тишина и никто не отвлекает. Мне они никогда самой не нравились, поэтому после прочтения обязательно попадались места, которые необходимо выразить ярче, образнее. Сначала огорчалась, что не умею сразу написать красиво. Потом утешилась, узнав про А. Пушкина и Л. Толстого. Гениальные произведения у них создавались тоже не в одночасье.
К моему удивлению мои школьные сочинения оказались лучшими во всей школе. И в 8-м—9- м—10-м классе их учительница зачитывала в моём классе как образец для подражания с подробным разбором их достоинств. И даже вывешивала в коридоре около школьной доски с объявлениями.
Для ознакомления всех желающих в других классах.
Мне было приятно за хорошо выполненную свою работу, но я не была «воображалой». Поэтому отношения со сверстниками оставались добрые. Я даже не считала заслугой своей, а только замечательной учительницы по литературе, которую очень любила и восхищалась ею.
В моей школьной жизни мне встретились две Учительницы, которые полностью отвечали лучшему образу этой профессии, созданному литературой и собственным воображением. Это моя родная тётя Мария, преподавательница немецкого языка в посёлке Назаровка. И Елена Петровна в моём классе. Она отличалась от остальных учителей каким-то особым достоинством, которое сразу вызывало к ней большое уважение.
Красивое лицо женщины средних лет с умными и добрыми глазами, гладкой причёской и пышным узлом волос сзади. Стройное тело в строгой простой, но изящной одежде, белый воротник блузки.
Спокойные движения. Никогда не повышала голоса. И очень интересные уроки. Настоящая интеллигентка. Но тогда это слово не употреблялось. Оно не было добрым. Ведь у нас было государство рабочих и крестьян.
И это отличие от всех меня привлекало в ней больше всего. Я ощущала всю её прелесть высочайшей внутренней и внешней культуры.
Привела её к нам в школу война. Но больше всего вызвала поклонение и преклонение одна деталь.
Обучая нас мастерству собственных сочинений и любви к классике, она на урок приносила особенную книгу.
Толстая, в коричневом переплёте, с золотой надписью на обложке: «Сборник лучших сочинений медалистов СССР».
Она читала нам в качестве примера сочинения из этого сборника на заданную тему.
Я внимательно слушала, а думала о ней, об этом удивительном человека.
В эвакуации, скитаясь по тяжким дорогам, спасая жизнь свою и детей от фашистских бомб и пуль, среди самых необходимых вещей она везла эту толстую книгу.
Чтобы прочитать её нам.

2. Обида

Между двумя школами и между 7-м и 8-м классом, летом, 18 июня, мне исполнилось уже 15 лет. И это лето я очень трепетно и ответственно готовила себя к торжественному событию в новом классе. Вступлению в комсомол.
Я выполнила своё собственное маленькое поручение. В школу отнесла свидетельство об отличном окончании неполно-средней школы.
Конечно, это пустяк по сравнению с героизмом комсомольцев на войне. Но хоть что-то. Больше пока героического в мирной жизни нечего не подвернулось. А война, к счастью, кончилась.
В новом классе я так же ничем не омрачила будущее высокое звание комсомолки.
Так же отлично училась.
Со всеми в классе дружеские отношения.
Поимела даже сразу большую общественную должность. Меня назначили редактором классной газеты.
Я уже с нетерпением ждала дня, когда я вместе с лучшей молодёжью страны зашагаю в рядах комсомола, младшего, но верного и преданного брата ВКП(б) — великой коммунистической партии большевиков Ленина — Сталина.
И вот он, наконец, наступил. Наша классная руководительница Мария Григорьевна Мыськина объявила день, в который после уроков на классном собрании в комсомол примут пионеров, которые не успели влиться в него раньше.
В этот день я изо всех сил отутюжила форму и галстук. И застегнула его ровно-ровно замочком. Пришила белоснежные свежие полосочки к платью. Туго заплела косы, привязала отутюженные бантики.
И взволнованно сидела все уроки, готовила пламенную речь с благодарностью, клятвами верности и преданности Родине.
Собрание началось. Я с умилением смотрела на «классную». Ведь это она меня будет принимать! Она мне уже казалась симпатичной, хотя вначале я не была в этом уверена.
При первом знакомстве она мне показалась похожей на ворону.
Высокая, худая, черноволосая. С высоким крикливым голосом и длинным носом. Строгими глазами. Иногда с нами шутила. Но «добрая» или нет, не поняла я.
После небольшой вступительной речи о комсомоле М. Г. предложила: «Поднимите руку кто не вступил ещё в комсомол».
Я подняла. К моему удивлению, рук оказалось таких много. Видно, в сельских школах была политическая недоработка.
Затем она ещё раз предложила поднять руки желающим вступить в комсомол прямо сейчас. Произошла заминка. Руки почему-то не поднимались.
Моё горячее взволнованное сердце быстро-быстро забилось от долгожданного торжественного момента. Рука медленно стала подниматься, но в ту же минуту надломилась. А меня облили будто ушатом холодной воды. Фразой, которую добавила «классная»: «Что-то вы не торопитесь. Общественной работой не хотите заниматься? Вот в 10-м классе все вступите, потому что в институт комсомольцев принимают в первую очередь!».
У меня от обиды сердце замерло и замёрзло. И рука опустилась.
Это так обо мне подумать! Называться комсомолкой для поступления в институт!
И я опять совершила поступок. Я отказалась от вступления в комсомол в школе. Я молча повела спор с «классной». Я решила ей доказать, что поступлю в институт «беспартийной». Сначала получу медаль, затем студенческий билет, и только потом — комсомольский.
А не наоборот. Получить комсомольский билет, чтобы попасть в ряды студентов.
Опять я выбыла из толпы. Опять жила не по её законам, а по своим принципам.
Я выполнила задуманное. И, хотя в школе была никем, из пионеров вышла, а в комсомол не вошла, общественную работу любила и чувствовала себя очень хорошо. И студенткой стала.
Неловкость появилась однажды. Когда в третий раз вступала в ряды комсомола, в МВТУ им. Баумана, студенткой его, на первом курсе.
На первом комсомольском собрании группы ко всеобщему удивлению я оказалась единственной беспартийной. Отличница-медалистка, студентка, активистка (я была редактором курса) и почти красавица.
И не комсомолка.
На вопрос, почему нет, мне трудно было перед почти взрослыми студентами и куратором объяснять свои детские требования к себе, переживания.
Да и я повзрослела за три года. И понимала, что и в комсомол, и в партию вступают не для того, чтобы служить им честно и преданно, а, действительно, в первую очередь, партийность использовать в личных целях.
Я объяснилась стандартной фразой: «Не считала себя достойной» без подробностей. Подготовила ответы на всякие политические вопросы, получила комсомольский билет. Но уже без детского трепета. Чтобы одинокой не бродить по свету.
Но дальше не пошла, в партию. Так же сознательно.
Потому что уже знала, что в партии не лучшие, а разные члены её.
Что партийные законы на деле не всегда совпадают с законами морали, нравственности и совести.
Поэтому лишила себя партийного билета, чтобы жить по законам морали общечеловеческой. А не одной партии.
Когда совсем взрослая, мать двоих детей, я объяснила свои принципы отцу, ответственному работнику ЦК ВКП(б) в Москве, он меня упрекнул: «Вот поэтому-то твоё место в партии и занял нечестный человек».
Но я уже знала, что в толстом партийном венике мы с отцом были бы меньшевиками. Нас мало.
И я осталась вдвоём со своей совестью. И это был мой третий партийный поступок. Опять вышла из стада.

3. Синенький скромный платочек и азбука Морзе

Я не помню в своей жизни случаев, чтобы мне когда-то, где-то и чем-то хотелось выделиться, обратить на себя внимание. Наоборот, смущало бы меня. От меня ждут чего-то особенного, а вдруг я этого не умею? А мне не хотелось разочаровывать людей, которые мне близки и интересны.
И у меня мог бы развиться комплекс неполноценности, а значит теряется собственное достоинство и уважение к себе самой.
Но втихую-то я всегда проверяла свои способности.
Если меня восхищало что-то в друзьях, я сразу же проверяла: а я так могу?
Чаще всего это касалось видов искусства.
Проверяла. Получалось. Я успокаивалась.
Об этом никто не догадывался. Даже мама.
Поэтому в школьном альбоме с копиями картин я поставила себе «5», но увидели его впервые только внуки и уже взрослые дети.
Я распевала целую тетрадь песен, записанных по радио. На огороде или за домашними делами, когда никого дома нет. Поэтому их никто не слышал, и в семье считалось, что я не пою. Поют мама и Витя — братик. Потому что ещё в детсаду он однажды во всё горло запел арию Ленского: «Ольга, я люблю Вас». Все услышали, восхитились, и он пел уже всю жизнь.
Я же довольна была выученными на гитаре вальсами «Амурскими» и «Дунайскими».
Были и вышивки, и вязание.
Но никакими своими обнаруженными способностями мне не удалось воспользоваться, потому что после школы все 25 часов в сутки съедал институт.
А после свадьбы всё время, свободное от работы, ушло на выращивание и вылечивание детей.
В школьные же годы я была известна всем одной своей способностью: бессменно 10 лет я была очень «круглой» отличницей.
Не только в годовых оценках, но и в четвертях, контрольных и устных ответах. Мне это нравилось. И я с удовольствием проверяла свои мозги на сложных задачах.
Но и отличница я была странная, не как все.
У нас в классе, в новой школе, была ещё одна отличница, Лида. Она пришла к нам из села. Как и положено, сидела на первой парте, чтобы лучше внимать учительнице. Вежливая, тихая, трудолюбивая.
У неё все силы уходили на учение.
У меня же силы ещё всегда оставались в остатке. И их можно было использовать при случае.
В первой школе они тратились на общественно-полезное дело, самодеятельный театр.
А в новой у меня, наверное, начался «переходный период», подростковый, хоть и с запозданием. Всё-таки, дети войны на очистках картофельных скорее выживали, чем развивались.
На ранее спокойную и воспитанную девочку напал какой-то дух противоречия, возражения, самоутверждения. Не дома, в школе.
Почему-то у меня появились повышенные требования почти ко всем учителям. Кроме любимой, по литературе. Ещё к Марии Николаевне по математике. Она тоже хорошо, доходчиво вела уроки, к ней у меня было и уважение, и бережное отношение. Были слухи о какой-то драме в семье. Кто-то был болен. Или сын, или муж. Поэтому ещё и участие родилось к ней. Но три учителя меня вовсе не устраивали.
Для начала я села на последнюю парту. С Валей Курочкиной, которая училась со мной с 1-го класса. И с двоечниками и троечниками.
Валя сама пришла ко мне на последнюю парту, потому что всё время списывала у меня. Я её за это не любила. Я с удовольствием каждому всё объясню. Но мало кто хотел слушать, больше любили списывать.
Ещё не очень любила, потому что в ней жил солитёр. Такой очень большой червяк. Не сейчас, а раньше, в младших классах.
Жил он в ней, потому что она во время войны ела не очистки, как я, а мясо и прочие вкусности. Потому что у неё в семье был кто-то спекулянт, как наша тётка-соседка.
Она наелась заражённой свинины, и глист-солитёр в ней вырос большой, и они долго не могли его выгнать из Вали.
Мне даже как-то противно рядом было сидеть с девочкой червивой, втроём.
Ну, что поделаешь. Прогнать не могла, деликатная была. А уж она сама за мной по всем партам тащилась, как хвост, всегда.
Куда же без меня? В новой школе она уже одна была своя. Остальные все незнакомые снаружи, с лица, а внутри и подавно.
Сначала в новом классе мне не понравилась «историчка». Её почему-то никто не слушал. Класс шумел, болтал, а она на всех грубо кричала и стучала по столу ручкой и даже кулаком.
Для неприязни к ней у меня было несколько объективных причин. Во-первых, раз кричит на всех, значит и на меня. А я совершенно ни в чём не виновата, сижу тихо. Не выношу повышенного тона. Не привыкла. Никто, никогда, ни дома, ни в школе, ни на улице на меня не кричал. Может, потому, что я повода не давала. Такая была хорошая.
И вообще, не нужна была мне историчка. Рассказывала только главы из учебника. А я и сама могу прочитать, большая уже, и свою «отл» у неё получить.
Я её не уважала, была ничем мне не интересна.
И, вместо того, чтобы быть отличницей по поведению и урезонивать класс, я влилась в него. Но не болтать, не шуметь со всеми, не мешать учительнице. А нашла себе персональной познавательное интересное занятие. Выучила азбуку «Морзе» и научила несколько мне симпатичных ребяток. Сидела я около железной трубы отопления, и мне очень удобно было отбивать «точки-тире», сообщения, на нужную парту.

4. Дым без огня, корова на огороде

Никакого уважения не вызвал у меня с первого же урока «физик», единственный дядя-учитель.
Он был молчалив, задумчив и отрешён от класса. Мы сами по себе на партах, он сам по себе на стуле за  столом. Наши контакты с ним ограничивались только ответами уроков у доски: фамилия — вопрос — оценка. За три года совместных уроков по физике он нас так и не научился различать ни по лицам, ни по именам. Фамилию он читал в журнале и вызывал того, кто без оценки или с плохой. Его невнимательность ко мне лично задела моё достоинство. Мы были для него как рисины в каше. Обезличенной рисиной я не хотела быть. Всегда была личностью. И меня в общем-то не путали ни с кем обычно. Я решилась на необычный поступок, чтобы он меня обнаружил.
Я предложила желающим получить отличные оценки в журнале, исправить плохие.
Трусливые затаились, а несколько смелых обрадовались.
На уроках физики начались классные спектакли.
Ну что зря таланту пропадать?
Вызывает по журналу двоечницу, не поднимая головы от стола.
Я одеваю на головку синенький платочек, чтобы скрыть свои банты в косах. На всякий случай. Чуть меняю походку и голос. Отвечаю на вопросы. А класс в полной тишине, как в театре, с интересом наблюдает. «Физик» ставит кому-то «отл.», я благополучно возвращаюсь на последнюю парту. До следующего востребования очередного двоечника. Он в конце концов вычислил меня в классе. Но не по моему платочку, а по корове.
Шалила я в 9-м классе у него на уроке. Но потом перестала. Оказалось, он жил совсем почти рядом со мной, дома через два. Со своей женой-гинекологом. Они и на улице жили обособленно от всех. Когда я узнала причину, то сразу же стала их жалеть. Вместо шуток.
Жили они с бедой. Свои дети у них не родились. До войны взяли себе из детдома мальчика. Жалели его, любили, растили. Но где-то, в чём-то ошиблись. Он стал шпаной, совершил какое-то тяжкое преступление молодым парнем. Накануне войны его посадили в тюрьму.
Вот они, бедные, и жили, не поднимая головы, стыдясь даже детям в глаза смотреть.
А мой подростковый возраст сыграл со мной злую, а совсем не весёлую шутку, за которую долго было стыдно.
Одно утешение, что не заметил ничего, а значит и не обидела я Николая Ивановича Милованова. А позже я даже совершила хороший поступок для него.
Как-то шла мимо и увидела у них на огороде корову. Она что-то ела и топтала копытами посевы. Может, картошку. Я не знала, чья это корова. Может, даже их собственная. Но всё равно она им вредила. Поэтому я мимо не прошла, а всего-то поднялась на крылечко, постучала в дверь и указала на вредную корову.
Я услышала в ответ столько слов благодарности, как будто я героическое что-то совершила. Не корову обнаружила, а фашиста в плен взяла.
Они потом в городе долго всем рассказывали, какая я хорошая девочка. Сколько народу мимо прошло, а я одна им постучала.
Наверное, в своём горе они мало участи получали от окружающих. Поэтому такой пустяк их согрел.
А своей классной «химичке», Марии Григорьевне Мыськиной я даже навредила. Как бы расплатилась с ней за различие взглядов на комсомол.
Своими подозрениями использовать комсомольский билет в личных целях она в минуту загасила весь мой благородный жар души. Моего преклонения перед высоким званием, моей торжественной подготовкой вступления в ряды комсомола. Да ещё Ленинского.
Мне и предмет-то её не нравился. Здоровенные формулы на всю доску надо запоминать. Как даты в истории. Памятью я как раз похвастаться даже себе не могла. Конечно, выучивала, но не любя. Мозги как-то больше любили трудиться над логическими решениями.
А может, она не умела открыть главную суть предмета.
Ведь физика и химия заполнили весь мир вокруг нас своими чудесами.
Отдельная длинная формула и отдельный опыт химический не заинтересовали.
Я вредительски ждала удобного случая для своего протеста к ней. И дождалась.
В тот день в конце урока химичка подтверждала справедливость своей теории химическим опытом. Предупредила, что опыт проведёт сокращённо, потому что от соединения двух каких-то элементов получается много дыма.
Всё это в классе показала. Дым действительно появился. Немножко. Прекратила реакцию.
Дежурным было велено отнести в кабинет химии вместе с посудой все элементы опыта. А дежурной-то была я. Любая другая, тем более отличница, беспрекословно сию минуту выполнила бы указание учительницы, да ещё классной руководительницы.
Но у меня появилась интересная мысль. Продолжить на перемене опыт с дымом.
И опять же для этого были веские основания.
Во-первых, интересно опыт провести собственными руками, потому что с последней парты и не видно, что она там с чем соединяла.
Во-вторых, с закрытой дверью интересно понаблюдать, сколько дыму в классе наберётся за всю перемену. Видны мы будем друг другу или нет.
В-третьих, со мной на пару дежурил Олег Куликов. Самый рослый и красивый мальчик в классе, в которого влюбились все девчонки. Я на него тоже обратила внимание, но втайне, чтобы никто не знал.
А влюбиться в него мне не позволяла девичья гордость. Потому что он был троечником.
Но у нас с ним уже родились две прочные связи, из которых я обнаружила, что он-то тоже не равнодушен ко мне.
Нам часто приходилось быть наедине. Во время выпуска классно газеты. Я была редактором, а он моим художником-оформителем.
Поэтому после уроков оставались надолго. Рисовал он хорошо.
Но он был не только троечником, а ещё и двоечником по русскому языку. Совершенно безграмотный, с кучей ошибок.
И моя любимая литераторша пристегнула его ко мне. Или меня к нему, чтобы я сделала его грамотным.
А он вовсе этого не хотел, но и не возражал, чтобы я как можно дольше его учила, хоть все три года. До окончания школы.
Так вот, в третьих-то, мне и было интересно, хватит ли у него смелости вместе со мной совершить, в общем-то, хулиганский поступок. Или будет отговаривать меня, или устранится.
Нет, ничего этого не случилось. Он с готовностью подключился к моему предложению, и мы дружно напустили с ним много дыма в классе. Соклассники тоже не отказались от развлечения. Все блуждали, как ёжики в тумане, натыкаясь друг на друга, парты, и веселились.
В-четвёртых, после химии быть должна нелюбимая историчка. Ей можно сорвать урок из-за дыма. Объяснить, что у нас был урок химии.
Вот сколько было доводов у отличницы для проведения интересного мероприятия.
Но всю перемену нам развлекаться не удалось.
Дым через дверь, хоть и закрытую, через щели повалил в коридор, когда не уместился в классе.
Его тут же обнаружила какая-то училка. Предположив пожар, в ужасе ворвалась в класс спасать нас, детей.
Услышав наше объяснение про урок химии, всё поняла.
Химические предметы мы с Олегом быстро отнесли в кабинет.
Потом было скучно.
Пришла химичка. Ругалась и возмущалась.
Потом проводила расследование, изыскивала преступников.
Соклассники были молодцами. Никто не захотел быть предателем, и нас стойко не выдавали.
Начались угрозы Марьины. Заявила, что из класса никого не выпустит, пока не укажут вредителей. Хоть до ночи будет всех держать.
Такой безжалостной расправы над невинными и такими верными друзьями я позволить не могла.
Примерно час мы выжидали, прикидывали, кто победит, и выслушивали угрозы (ругачки) — химички.
Больше мне совесть не позволила. Я встала и честно призналась во всех грехах.
Сельским ученикам домой долго добираться. Жалко их стало.

5. Четырёхугольные интриги

Между двумя школами за лето подросла не только я, а все ребята. Не только внешне, но и внутренне.
Почти всем было по 15 лет.
В прежней школе до окончания 7-го класса бродили маленькие и худенькие мальчишки и девчонки в пионерских красных галстуках. И это было два обособленных стеснительных племени мальчиков и девочек.
Существовал неписанный закон общения их. Они не были враждебны, но не были и дружественны.
Точнее сказать, вне общения. Отроки приближались к критической черте, у которой была уже не толпа красношеих пионеров.
Мы уже начинали ощущать себя личностью, отдельно мальчиком или девочкой. Разглядывали себя в зеркале, любуясь собою или критикуя.
И даже в другом племени под галстуком обнаруживали тоже отдельные личности, которые почему-то стали вызывать всякие эмоции, новые и приятные.
Вот здесь и соблюдался многолетний закон, по которому ни в коем случае и ни в каком виде не выдать желание общаться с отдельными представителями другого племени.
Для этого применялось много разных мер.
Мальчики и девочки не только не сидели на одной парте, но даже на одном ряду. Может, мальчишки и не возражали бы, но девчонки берегли свою девчачью честью и даже не опускались до того, чтобы им слово молвить, ластик попросить. Но мы для них тоже были, как пустое место. Нас даже не толкали на переменах и не дёргали за косички на уроке.
И вдруг, в новом 8-м классе я увидела совершенно новое общество. Все сильно подросли. У мальчишек появились широкие плечи, а у некоторых девчонок короткие стрижки.
А два банта мои на голове оказались единственные в классе.
И свободно беседуют друг с другом. Никаких племён. Но по-другому и не получалось, потому что все новенькие. Надо же познакомиться. И на партах все сидели вперемежку.
Я, хоть и осталась с солитёровой Валей, но мальчику симпатичному на уроке прицепила к пиджаку хвост — верёвочку. Он сидел передо мной. Мне было интересно, заметит он его. А может, мне хотелось, чтобы и меня заметил.
Всё так и получилось. Не только он, весь класс улыбчиво обнаружил его хвост. Потому что его вызвали к доске отвечать домашнее задание.
Я долго приглядывалась в классе, но как-то ничего интересного, особенного не обнаружила, с кем бы хотелось подружиться или влюбиться.
Не было красивых, умных, двоечников, отличников, хулиганов. Все какие-то средние.
Ася была худая, с длинным лицом, вся в прыщах.
Нина была толстая, губастая.
Одна Зина Моисеева меня заинтересовала. Она из бывшего 7-го Б класса этой школы осталась. Тоже некрасивая. Толстенькая, с большим носом и лупоглазая, в очках. Но была весёлая, смешливая. Мы с ней перестукивались по трубе на истории. Беседовали азбукой Морзе.
Посимпатичнее других была, хоть и солитёрная, моя соседка по парте Валя К..
Получилось, что один Олек Куликов несколько выделялся в толпе.
Хорош собой, плечист, с русой головой и серыми, но нахальными глазами. Очень общительный со всеми. Он хорошо рисовал, что уже не могло не вызвать во мне интерес, всегда не безразличной ко всем видам искусства.
И я вовсе не возражала иметь его художником в своей газете.
Хоть и сельский, но был сыном мамы-учительницы. Непонятно, почему троечник.
Этот недостаток крупный не позволил моему девичьему достоинству проявить к нему другой интерес, кроме общественного. Да ещё его безграмотность не поддавалась моим стараниям. Значит он глупый и тупой. Зачем мне такой?
Но мне не нравилась серая обстановка жизни, и я от скуки сама разнообразила её различными интересными ситуациями.
Заметив у солитёрной Вали-соседки пламенные взгляды в сторону моего художника — Олега, я заинтересовалась ими.
Мне стало любопытно, завлекает она его или уже сама завлеклась.
Значит надо в этом разобраться. Взяла себе в сообщники смешную Зину Моисееву.
У нас получился неклассический четырёхугольник. Две заговорщицы исследуют у обнаруженной пары силу взаимного тяготения.
Физика, в общем.
Исходные данные:
Если бы пламень в очах Вали был шуточный, она бы уж поделилась со мной, вместе бы развлекались.
Раз молчит, значит, всерьёз.
Олег мог ответить на её взгляды положительно. Всё-таки она не прыщавая и не губастая. А про солитёр позорный он не знал.
Способ исследования мы продумали с большими предосторожностями. Чтобы соседка нас не застукала.
Решили Олегу, кроме взглядов, послать от её имени ещё и пламенное письмо с объяснениями в любви.
Дело шло к весне, к экзаменам, все существовали уже взволнованные, поэтому письмо как раз вовремя посылалось.
Адрес Олега втихую списали из журнала. И её обратный там же.
Но у нас с Зиной не было опыта написания любовных писем.
Переписывать у Толстого или Чехова — это длинно и знакомо.
Надо что-то неожиданное.
Тогда после войны у девчонок была мода на собирание всяких открыток, особенно заграничных.
Я тоже поддалась моде. У меня было немного их. Несколько фото советский самых красивых артистов, любимых, и шуточные иностранные детские.
А у Зины был целый альбом открыток как раз с влюблёнными парочками. И под каждой — короткие строчки признаний.
Я из всех запомнила только одну: «Люби меня, как я тебя,
                И будем вечные друзья».
И все остальные примерно такой же средней пошлятины.
Вот и решили мы этими призывами с карточек заполнить письмо-послание. Для троечников сгодится. Валя точно меня не заподозрит, т. к. стиль резко отличался от известных ей моих сочинения, которые учительница приравнивала к напечатанным в её толстой книжке.
Так как и почерк мой ей известен был, то идею нашу воплотить в письменном виде поручено было Зине. Да и пособие было у неё под рукой.
Написали. Опустили в почтовый ящик в последний день перед каникулами.
Чтобы не торопясь, за целое лето смогли разобраться во взаимных отношениях.
Которые обязательно должны появиться, даже если они были односторонние, или их вовсе не было.
Письмо-то уж очень страстное.
Стали с Зиной с нетерпением ждать нового учебного года, первое сентября в 9-м уже классе. Очень интересовал нас результат нашего физического опыта.
Но пришёл сентябрь, а мы остались в неведении.
Получила ли Валя ответное письмо и какое?
Встречались ли летом где-то и были ли объяснения? И какие?
Ходили ли на танцы в парк? Но один вывод для себя сделали.
Валя влюбилась. Иначе рассказала бы обо всём, как о забавном приключении.
Мы уже и забыли обо всём, но где-то через полгода разразился в четырёхугольнике скандал.
Однажды Зина принесла свой альбом с целующимися «парочками» и пустила на уроке по нашему ряду девчонок поразвлекать. Сидела она на первой парте, а мы с Валей на последней.
Альбом дошёл до нас. Валя открыла первую страницу, побледнела. Перелистала его весь, вглядываясь в надписи, краснея и наливаясь злостью, как зрелый помидор.
Надписи она, видно, выучила наизусть, так быстро листала альбом.
Всё поняла. Вычислила нас авторов.
Бедная. Не таилась бы, мы сами признались бы в шутке.
Но это означало, что Олег-то отверг её.

Откуда она узнала содержание? Только если он ей вернул его, отвергая и пошлые признания, и всю её целиком, повергая в грусть и печаль.
Но он умудрился и меня повергнуть в глубочайшее изумление своим письмом с признаниями глубочайших чувств ко мне.
Но это было через три года, когда мы оба были студентами.

6. Украденная медаль

Так я три года тихо-мирно училась, не всегда бывая смирной, и подошёл выпускной 10-й класс.
Во время последних, выпускных экзаменов мне стукнуло уже 18 лет.
В последнем классе я шалила уже мало, стала серьёзнее. Все учителя на меня не нарадуются. У каждого предмет я знала отлично, каждому хотелось, чтобы я в вузе выбрала его науку.
И историк из меня получится замечательный, и химик, и математик. Ни один предмет я не обидела. Все с удовольствием ждали честно заслуженной за 10 лет награды, золотой медали.
Экзамены мы сдавали каждый год по всем предметам.
И хоть я сдавала их на отлично, всё равно на экзаменах тряслась от страха, что забуду какую-нибудь дату или формулу.
Только литературы никогда не боялась и любила и её, и учительницу, и сочинения.
Последние школьные экзамены я блестяще, как всегда, сдала, но тут произошло для меня и для всех неожиданное потрясающее событие.
В классе намечались две медалистки. Я шла на золотую медаль, а сельская Лида дотянула до серебряной.
И вдруг после всех экзаменов мне объявляют, что вместо золотой я получу серебряную.
Я была в полном недоумении.
Но классная сообщила, что «4» получила по сочинению. В это я просто поверить не могла. Три года вывешивать их в коридоре как образец на обозрение всей школы, и вдруг на экзамене обнаружить какие-то ошибки.
Я от волнения могла сорваться на любом другом экзамене, пусть случайно. Но в сочинении-то я была уверена, и проблем у меня не было никаких.
Я попросила показать мне экзаменационное сочинение.
Перелистала страницы. Ошибок, исправлений, замечаний нет. Но действительно стоит оценка «хорошо».
Только в одном предложении волнистой красной чертой подчёркнуты три слова. Но никакой логической ошибки тоже на нашла.
Спрашиваю свою любимую интеллигентную литераторшу.
Не смея поднять на меня глаза, она открытым текстом сообщила мне, что мою золотую медаль дирекция отдала троечнице из соседнего класса. Она дочка секретаря нашего горкома партии, поэтому оценки на экзамене ей наставили нужные, а медаль нужна золотая, она надёжнее. А взять её негде, только у меня.
У меня знания отличные, поэтому и с серебряной медалью я поступлю, куда захочу.
Вероятно, директор получил партийное задание озолотить дочку партийного начальника и ослушаться не смел.
Наверное, из-за меня хорошая ссора была в кабинете директора. Мои учителя не захотели меня предавать и себя унижать. Они все в школе работают давно, могут постоять за себя, свои убеждения и свою ученицу.
И только временно работающая литераторша, эвакуированная интеллигентка, с драгоценной книжкой сочинений медалистов, не умела оказывать сопротивление наглости и цинизму. Была беспомощна. Выполнила приказ сверху, стыдясь себя и меня особенно.
Подчеркнула три слова. Их можно было поменять местами в тексте. Оба варианта верны. Качество сочинения не страдало. Волнистая черта была явным абсурдом. Но это для начальства не имело значения.
Мне, конечно, было и обидно, и противно, что честно заработанную все 10 лет золотую мою медаль украли. С коптилками, очистками я её готовила себе.
За 10 лет не было ни одного раза, чтобы в любом, самом трудном вопросе мне кто-то помог. Справлялась сама, и это было делом чести.
Да и помогать было некому. Родители не касались моей учёбы никогда.
И никак не могла смириться, что в этой грязной игре замешана моя любимая учительница. Её было искренне жаль.
«Серебро» своё я получила с неприятным чувством. Не как награду, хоть и заниженную, а как печать лжи, несправедливости и обмана.
Впервые я заглянула в неведомое мне раньше окошко на нашу великую партию. И увидела её другой, где, как в кривом зеркале, скукожилась она неизвестными гранями, мрачными и грязными.
Медаль всегда небрежно валялась у мамы где-то в ящике комода. А потом и вовсе затерялась.

7. Праздники

Праздников школьных за 10 лет у меня было два, в начале и конце обучения.
Один — в первой школе, в младших классах. Новогодняя ёлка, на которую я стремилась всем телом и душой. Но ни то, ни другое не попало. Второй и последний праздник — выпускной вечер в 10-м классе другой школы № 1.
На него я попала.
После вручения аттестатов и медалей нас отпустили домой отдохнуть от пережитых волнений и нарядиться к выпускному вечеру.
Мама позаботилась обо мне. У своей подружки, портнихи театральных костюмов и по совместительству жены режиссёра Доната, она сшила мне впервые за 17 лет настоящее, красивое, праздничное платье к окончанию школы.
Был куплен дорогой материал — креп-сатин. Тяжёлый шёлк, двухсторонний. С одной стороны матовые шёлковые нити, с другой — блестящие. Это позволяло изнанкой выполнять всякие отделочные детали.
Из-за практичности, ткань была не яркая, чтобы можно было надевать платье при разной степени праздничности.
Она была однотонная, серо-бежевого оттенка. Цвет мне не очень нравился, такие тона не люблю. Фасон тоже не был вычурным. Широкий длинный рукав на манжете. Юбка-шестиклинка, расклешённая ниже колен, спадающая мягкими волнами.
Круглый ворот на пуговке сзади. Три узкие блестящие изнаночные полосочки на груди соединяли полукруглые полукокетки.
Широкий пояс стягивал талию девичью.
Платье смотрелось просто и изящно. Но житейская мудрость опять напоминала о практичности. Неизвестно, следующее новое платье на моём теле появится тоже через 10 лет или раньше. Поэтому сшито было на размер или два больше. На случай моего утолщения.
По размеру на предстоящем вечере был только пояс. Его можно было регулировать в большом диапазоне.
Конечно, я его застегнула плотно на своей сверхтонкой талии.
Поэтому выше и ниже его все излишки ткани скрыли мою изящную девичью фигуру, пленительный рисунок юности.
Большое количество ткани на мне поддерживали прямые плотные «подплечники» ватные на плечах.
Они были модные после войны на всей женской одежде — знак уважения и памяти погонам военной поры на гимнастёрках боевых подруг.
Восхитившись обновке, я обрядилась в неё, но восторги немного поутихли, когда взглянула на себя в зеркало.
Показалось, что платье роскошное висит на вешалке, подпоясанное в середине пояском. Очень я была неузнаваемая. Только голова с бантиками не затерялась в нём.
Не очень уверенная, так ли я хороша, как моё роскошное платье, я отправилась на праздник.
Основное чувство было — любопытство. Ведь это был первый вечер в жизни праздничный, да ещё организованный в мою честь тоже. Последний раз я присутствовала на утреннике ещё до войны, в детском саду.
Придя в школу, я обнаружила большое количество десятиклассников в двух местах: в спортивном зале и в коридорах. Все были нарядные, весёлые, что отмучились на уроках, с новыми идеями в глазах. Звучала музыка, все танцевали.
Один только большой наш сельский Петя был так же задумчив, прохаживаясь по коридору. Как всегда, он держал большие руки за спиной, сцепив ладони.
В классе все три года он был так же молчалив и одинок на переменах. Ходил по классу и о чём-то думал, думал. Поскольку был не похож на нас таким необычным поведением, я в ладошки ему за спиной что-нибудь складывала. В основном, мусор какой-нибудь: бумажки драные и мятые. Чтобы отвлёкся, отдохнул от длительного процесса мышления, не заболел бы. Жалела.
Очень крупный мальчик отвлекался, оборачивался, добродушно улыбался и выбрасывал бумажки. И опять ходил. Ничто не могло его остановить.
Даже выпускной вечер.
Я тоже выпадала из общего веселья. Меня не оставляло смущение от двух подарков, полученных одновременно, но с отклонениями от моего истинного размера.
Платье было великовато, медаль — маловата.
Но была ещё одна главная причина. Я не умела танцевать! И поэтому не могла слиться с массами. Моя неумелость не была случайностью и не от физического недостатка. А была результатом принципов моего жизненного существования. Они определяли границы дозволенных поступков и нет.
Танцы не попадали в дозволенную зону. Если бы в городе были специальные танцевальные классы или школы, я бы с удовольствием в них занималась.
Но юные танцоры рождались на городских танцплощадках в парке для взрослых. Хотя посещение их учащимися не приветствовалось в школе. А для девочек даже неприлично и опасно. Потому что отдельные поступки некоторых взрослых дядь пьяных с нелитературной речью никак не облагораживало детей.
Я вполне согласна была с такой оценкой, поэтому и подумать не могла о танцплощадке до окончания школы.
Да и желания, потребности не было. Не подозревала, что будет выпускной праздничный вечер у меня с танцами.
Пообщавшись в последний раз со всеми, обходя стороной смазливую воровку моей золотой медали, понаблюдав за танцами, я заскучала, засобиралась домой. Но, взглянув на часы, обнаружила, что наступил поздний вечер, и близилась ночь.
Идти домой в такое время одной по пустынной улице мне было боязно. Потому что как раз ближний квартал к моему дому был заполнен не одним, а несколькими живущими на свободе настоящими бандитами.
К окончанию мной школы, в 1952 году, был уже выпущен бандит Милованов, приёмный сын моего учителя.
Он хоть и отсидел 10 лет за какое-то убийство, но всё равно его все боялись. И я тоже. Ещё таких была целая банда, чуть ли не через дом друг от друга жили и дружили.
Из них особенно страшными были два здоровенных брата Черемисиных.
Конечно, в конце июня даже в полночь были сумерки, а не чернота, как зимой, когда я, трясясь от страха, мчалась домой мимо опасных заборов.
Но и сейчас не рискнула выйти на опасную тропу.
На вечере был знакомый мальчик из параллельного класса, Стасик Мацигура. С ним праздновать пришла его мама — учительница из другой школы и младшая сестра Ида. Вся семья.
Они жили в 10-ти минутах от меня, значит были хорошие попутчики.
И наши мамы были даже давние хорошие приятельницы.
Я предложила им уйти с вечера пораньше, чтобы я к ним пристроилась. Но семья не пожелала досрочно закончить праздничный вечер, удовольствие от него и хорошее настроение. А в срок, в 12 часов. И точно доведут меня до моей калитки.
Они чуть-чуть не довели.
На перекрёстке моей Текстильной улицы и бандитской в ночных летних тёплых сумерках меня поджидала моя мама.
Она оказала мне ну очень холодную встречу, не смущаясь свидетелей, которые быстро смылись от нас. Я одна приняла на себя всю бурю её негодования моим недостойным, безобразным поведением, позорным.
Что «шляюсь» по ночам, что заставила её беспокоиться обо мне, тревожиться, ждать у забора, спать не дала и много других упрёков.
Я была самая виноватая, неблагодарная и ещё со множеством пороков. Такой вот выпускной бал.
Это был последний штрих моей школьной поры и самое сильное впечатление о ней. За 10 лет было два школьных праздника у меня. Не было школьного вальса. И мама рядом оба раза. Но не как у других.

8. Страсти-мордасти. Козёл Борька

Были и другие страсти-мордасти. В младших классах, в военное и послевоенное время, были и свои сложности, и детские слёзы. Но у ребёнка они быстро высыхают, не оставляя грубых шрамов в душе. Да и особенного внимания не уделялось им. Я ощущала себя маленькой частицей в большой стране, которая несла на себе тяжесть больших и сложных проблем. И это воспитывало в характере твёрдость, терпение, благодарности редким тёплым лучам света.
Взрослея, мне приходилось самой как личности, самостоятельно решать вопросы, которые ставила жизнь.
Я научилась радоваться всякой её благодати, помнить доброму людей и забывать всё черное и мрачное.
Было одно пожелание. Скромное. Несбывшееся.
Мне очень хотелось хоть разок побывать в пионерском лагере, о которых много было прочитано. Хотя бы в городском, который был в городе, и где ночевать отпускали домой.
Человек я была очень общительный, всегда хотела быть около интересных сверстников. В лагере пионерском, мне казалось, их как раз и было много. Эта потребность была из-за скудости общения среди близких.
К маме я очень тянулась, но она всегда занята была заботами, как накормить и одеть семью.
Брат был мал и несмышлёныш. Не случилось близости и с новым отцом Васей. Мешала фальшь. Вроде и папа, но двух не бывает.
Мне не с кем было общаться. А в детской душе тоже большой мир, хотя и другой, но тоже сложный.
О лагере я не могла заикнуться, потому что всё время была нужна маме в качестве главной помощницы. Не могла её оставить даже на пару дней. Терпела.
Жалела её. Без меня будет трудно ей.
Даже к любимой моей Мане отпускала только на один день. Вместо лагеря пионерского, мама давала всё-таки возможность эту для праздника души. У неё были две сестры. Младшая Валентина жила в городе со своей семьёй, сыном и дочкой. Но мама с ней как-то с детства не ладила. Обе с волевым характером, не уступали друг другу даже в мелочах.
А любимая Мария, которая жила в пос. Назаровка и в школе преподавала немецкий язык, была,  действительно, необыкновенно умной, доброй, интеллигентной. Её любили все.
Летом, в мои каникулы мы с мамой вместе ездили на пару дней, когда я была поменьше. А в старших классах уже одна. Это полчаса на электричке. Видеться с Маней, разговаривать часами обо всём на свете — это была большая радость для меня.
И можно только удивляться и благодарить судьбу, которая хранила и берегла меня и моё детство в такие тяжкие и страшные годы всей страны и всего народа.
Поэтому оставленные в душе следы страха,  слёз, переживаний кажутся пустяками, мелочью. Сейчас смешные. Но сохранились в памяти несколько картинок, от которых было не смешно. А даже наоборот. Настоящие страсти-мордасти.

Индюк

Ужас, который я пережила при первой встрече с индюком случился ещё до войны, в мирное время. И сохранил недоверие к ним надолго.
Мне было всего 4 года. Лето жаркое. Мы с мамой пошли в гости на другой конец города к её знакомой.
Как всегда, шагала я рядом с ней, как разнаряженная кукла. В пышном лёгком платье, в лентах, шляпке из морской травы. Устала. И когда, наконец, дошли, мама зашла в квартиру, а я осталась в палисадничке. Отдохнуть, оглядеться. Интересно же в новом месте.
Вдруг, за спиной я услышала странные звуки: бл-бл-блю-блю.
Оглянулась и застыла от ужаса. На меня надвигалось огромное чудовище в перьях, с меня ростом, с голой морщинистой шеей и головой. Кожа на них меняла цвет — синий, красный, фиолетовый, а с носа спускалась какая-то разноцветная сопля до земли. Глаз был злющий, перья дыбом, шёл на меня, мотая соплёй и громко болтал! Я такое страшилище никогда не видела.
Наверное, я очень громко закричала, когда очнулась. Потому что не помню, как мамины руки оторвали меня от земли и подняли над зверем, успокаивая.
Я услышала, что это птичка. Зовут индюк. Гуся видела, утку, петуха с курицей. Но индюк произвёл на меня самое сильное впечатление.





Козёл

После войны, когда жить всё-таки полегче стало, мама решила подкрепить здоровье наше с Витей молоком.
Наскребла денег. Купила молодую козочку. Назвали её Милкой.
Беленькая, красивая, шёрстка мягкая. Изящные рожки, такая же бородка и две беленькие серёжки. Но не на ушах, как у людей, а на щёчках, по краям бородки.
Уж мы её все любили, ласкали, рвали травку. А она смотрела жёлтыми глазами, как у кошки, на нас и жевала всё время. Поэтому её, как и корову, называли жвачное животное.
Молока у неё пока не было. Но мама обещала попозже.
А попозже случились чудеса! Она родила козлёнка, и у неё правда появилось молоко. И мама подоила её, и мы с Витей выпили по стакану этого чудесного напитка.
Но мы не одни его пили, надо было и крохотного козлёнка поить. Мы его назвали Борькой. Это совершенно необычная живая игрушка была с кудрявым чубчиком на лбу.
Чтобы он свою маму Милку не высасывал один, а и нам бы досталось, мама доила её сама. А молоко делила на троих. Нам в стакан наливала, а ему в бутылочку с детской соской.
Он рос очень быстро, был весёлый, шустрый. Забегал в открытые двери в комнаты, и на радость нам скакал по кроватям и столам.
Но однажды я совершила поступок. В один из летних солнечных дней я осталась дома одна, хозяйкой, как это бывало часто.
И напало на меня великое, непреодолимое желание, с которым я ну никак не могла справиться.
А захотелось мне изо всех сил посмотреть собственными глазами, как сынок Борька сосёт свою маму Милку.
Было у неё в одном вымечке два сосочка. Жуть как любопытно было. По очереди он будет молочко из сосочков сосать или два сразу. И как он их достанет. То ли ляжет под маму на спинку, то ли сядет как-нибудь, то ли сбоку тянуться будет.
Исследовательский биологический интерес захватил меня целиком. И я, презрев мамин запрет на свидание разлучённых (мать и дитя), устроила им встречу.
Но ведь мною руководило ещё и чувство жалости к ним. Рядом друг с другом, но через стенку. Чуют друг друга, зовут нежно и жалостливо.
Моё тоже детское и нежное сердце не выдержало. Я готова была на преступление, чтобы устроить хоть краткое счастье любящих и родных скотов. Хотя бы на несколько минут.
И я выпустила кудрявого Борьку. И мама кинулась почти в объятия к сыночку, а он сразу же ухватил вкусные сосочки.
Счастье их было недолгим. Я надеялась, что оно у нас троих сохранится в тайне от мамы.
Но не получилось. А мне достались страсти-мордасти.
Мама вошла и всё вычислила. Оба скота громко орут и зовут друг друга, желая продлить счастливые мгновения.
Попробовала мама подоить козу, а молоко почти нет. Сынок-то подрос и очень быстро всё у неё съел.
А мама ну очень рассердилась на меня. И даже шлёпала полотенцем.
Мне, конечно, было и грустно, и печально. И в глубине души я не понимала этого гнева. Разве счастье беззащитных животных не стоит кружки молока?  Я-то с радостью отдала свою порцию Борьке. Ну и с Витей за один безмолочный ужин ничего не случится. Тоже пусть добру учится.
А Борьку скоро мама отвела на базар. И Милка поила молоком всю семью.
Но для меня это не имело особого значения. Сочетание счастливого козлиного начала и моего позорного конца, избиения полотенцем, оставило глубокий след в душе навсегда. И молоко козье не люблю.





Пуговица

Я часто оставалась дома одна, без взрослых. Занималась какими-нибудь хозяйскими,  домашними делами. Иногда пасла братика. Когда он был совсем маленьким, не ходил, его мне оставляли на полу, на одеяле.
Чтобы я не уронила его, таская со взрослой кровати.
У него своей не было, спал с родителями, втроём.
А на полу мне полагалось развлекать и завлекать его, чтобы не плакал, и если уползал, затаскивать на одеяло.
В этот раз я занималась пришиванием пуговиц белых на наволочку. Оторвались при стирке.
Они у нас застёгивались на пуговки, пришитые на одной стороне, через дырочки на другой. Как у пальто или кофты, или платья.
И вот я уже две благополучно пришила, любуясь своим мастерством и ловкостью. И что нужного размера под дырочку подобрала пуговки, ни больше, ни меньше. И на правильной стороне пришила.
Осталась последняя. Вдеваю сосредоточенно нитку в иголку. Кстати, очень непростая работа всунуть нитку в крошечную дырочку.
А пуговку последнюю держала наготове, во рту, в губах зажала.
Но вдруг, нечаянно её… проглотила! Я уже была в таком возрасте, что понимала — пуговицы не едят.
Испугалась. Села на стул и стала маму жалеть. Потому что решила, что от съеденной пуговки умру. Но не знала, сразу или попозже. Мне очень не хотелось маму огорчать, а о себе даже не думала. Была ещё надежда на её скорое возвращение. Значит может успеть спасти меня. Может врач разрежет живот и вынет пуговку. А я буду дальше жить.
Так я сидела и смотрела на часы.
Прошло 5 минут, 15, 30. Мама не шла. Но я всё ещё была жива, и у меня ничего не болело, даже живот.
Тогда я поверила в свою живучесть и успокоилась.
Но эти переживательные страсти не забылись.

Гроза

Во время войны, когда папа Вася уже был на фронте, а мама одна с нами двумя малолетними детками боролась в тылу с трудностями военного лихолетья, случилась для всех страшная ночь. Гроза. Ночью.
Я проснулась от страшного грохота над крышей дома. И, открыв глаза, увидела в каком-то жутком синем пламени и комнаты дома, и улицу, и соседние дома.
Небо чёрное вдруг раскалывалось на огненные куски, освещая жутким яростным светом всю землю.
Казалось, фронт вдруг придвинулся к окнам, и грозная канонада орудий гремит вокруг.
Я в ужасе выскочила из кровати. Оказалось, что это не фронт, а гроза, но какая-то необычным, грозная. Гром и молнии гремели и сверкали непрерывно, через несколько минут.
Мама очень тоже была перепугана, боялась пожара от молнии. Носила на руках ревущего Витю, который от грохота тоже проснулся и ревел. А мама читала молитвы, молила Бога уберечь нас от пожара. Чтобы молния в дом не ударила.
А у меня от ужаса началась истерика, и я стала умолять маму, чтобы мы все втроём спрятались в подполе. Там не видно было бы страшных молний, и не так слышно грохота грома.
Мама, сама бледная и испуганная, утешала нас всячески. Но в подпол меня не пустила. Наверное, всерьёз опасалась пожара от молнии. Из дома легче выбежать, а из подпола нет.
Наконец, через какое-то время, показавшееся нам вечностью, хлынул дождь сильный. Гроза стала удаляться, а мы успокаиваться.
На второй день все жители улицы обсуждали ночную страшную грозу и как все боялись и не спали.
А моя нервная система тогда испортилась на несколько лет. Как только в самой дали, чуть-чуть, услышу гром, на меня нападает такая же паника, как и в ту ночь. Особенно страшно было, если раскаты грома заставали меня где-то в городе. Меня мгновенно охватывал дикий ужас, и ноги сами неслись домой, еле касаясь земли.
И дома страшно. Но всё-таки крыша над головой.
Страхи имели право быть. Потому что, действительно, от грозы случались беды.
Как-то, недалеко от нас молния ударила в сарай, и он загорелся. Сумели потушить, и дома вокруг остались целы.
Рассказывали очевидцы и про шаровые молнии, которые пролезали через щели, трубу, и как мячики плавали по комнате.
А как-то в поле молнией убило мать и дочь. Когда началась гроза, они решили укрыться под плащом, который накинули на две мотыжки свои, и спрятались под ним. Молния ударила в железо.
Но всё-таки мой ужас перед грозой был явно болезненно преувеличен.
Может, он и остался бы со мной навечно. Но случилось чудо.
Однажды летом к нам в окошко постучала женщина средних лет. Она просила помощи, милостыню.
Обычно, мы всегда оделяли их чем могли. Кусочком хлеба, картошкой, денюжкой.
В этот раз я была одна дома. Уже выросла, училась где-то в 5-м или 6-м классе.
Женщина взошла на веранду и стала ждать, когда я вернусь из комнаты с подаянием. Не помню, что я принесла. Может, кусок хлеба.
Женщина поблагодарила. Затем внимательно посмотрела на меня и говорит: «Девочка, ты испугана. Я тебе помогу. Встань под притолоку».
Я встала. Она тихо проговорила какие-то слова, перекрестила меня. Наверное, молитву читала. Затем попрощалась со словами: «Теперь всё будет хорошо».
Эта встреча, её действия и слова вызвали во мне какую-то неловкость. Напичканная советско-пионерскими идеями, верой в великих наших вождей и отрицанием всего остального, я снисходительно приняла её слова, ничуть не веря им.
И только много позже я поняла, что случилось: встреча с необыкновенным человеком, который совершает чудеса.
Тот панический страх исчез как-то не заметно. И, как нормальные люди, я позже принимала обычные меры предосторожности, каким учила мама. Закрывала окна и двери от сквозняков, с которыми пролезают шаровые молнии. Закрывала задвижку трубы в печке.
Не бродили по комнате, а тихо сидели. Не брали в руки металлические предметы: ножницы, ножи, иголку. Беседовали. Или читали. Не стояли под деревом высоким, если заставала гроза не дома и т. д.
Страх ушёл. Благодарность к неизвестной женщине осталась навсегда. Ужас больше не заполнял меня при дальних раскатах грома.

Конфуз

Недоразвитая войной физически и психологически, однажды я проснулась, объятая ужасом.
Это был день моего взросления, но я и понятия о нём не имела.
Класс был девятый, уже в новой школе. Лет мне было 17-ть.
Утро было тёмное и зимнее, как всегда.
Как всегда, я проснулась, собираясь в школу. Зажгла свет и увидела себя в крови: трусики, простыня.
Я застыла от ужаса, ничего не понимая. Ничего не болит, ран никаких нет.
В голову полезли страшные, жуткие мысли. Где-то, как-то слышала я о «дурных болезнях». Какой-то сифилис бывает. И это очень позорно, потому что проваливается нос. Говорили об этом женщины шёпотом и стесняясь.
Как такой страшной болезнью заболевают, я не знала. Какая-то зараза цепляется, может, в бане? Я ведь там была. Но что стыдно-постыдная на меня напала болезнь, я почти была уверена. В страхе и стыде я обратилась за помощью к маме.
К моей радости великой и удивлению, она болезнь сразу отменила. Толком ничего не объяснила, пообещала, что беда моя на 3—4 дня. Самое главное было для меня, что я не заразная, и носы ни у кого не провалятся.
И очень не скоро, уже из книжек, я догадалась, что день тот был очень важный. Когда кончается детство и начинается девичество.
Девичество мне долго доставляло одни неудобства.
В институте начались ещё и дикие боли живота. Особенно не было спасения от них во время экзаменов.
Папы-Васина сестра, врач Анна, даже достала мне морфий для облегчения.
И я пила таблетки, которые едят сейчас наркоманы.
А тогда их сажали в тюрьму.
Но я студенткой не знала о такой опасности и не догадывалась, что могла считаться наркоманкой тоже.
Боли были потому, что я маленькая, тоненькая и слабенькая много и долго носила большие, взрослые, тяжёлые вёдра с водой на коромыслах. И с руках. И от тяжёлых чемоданов с песком и мукой, которые в каникулы возила домой. На всякие праздники. Вот и навредила себе.

Подарок

Великий праздник страны, счастья и радости со слезою на глазах, день Победы над фашистами я встречала в четвёртом классе.
Как и вся страна, так и мы втроём дома ликовали и радовались. И мы были счастливы ещё, что у нас остались все живы. На фронте у нас было только двое, папа Вася и Дмитрий, мамин брат — геолог. И они возвращаются живые и целые. Город, улица, все ликуют. Весна, 9 мая, синее небо, яркое солнце, нежная зелень садов и травы-муравы.
Мы с мамой радостно готовились к встрече. Они вернулись почти в одно время. Митя тоже к нам приехал, потому что больше никого нет.
Нет родителей, нет собственной семьи. До войны не успел.
Мама готовится напечь его любимые блины пшённые, из пшённой муки.
Пшено мы с ней сами выращивали на том жарком поле за городом.
Но из неё ещё муку надо сделать, пшено смолоть. Но не на мельнице. Их у нас нет в городе. А была у соседки тёти Шуры Кузнецовой деревянная настоящая ступа, большая, чуть меньше меня ростом. В такой Баба Яга летает в сказках. Только вместо помела у ступы был «пехтель». Такая гладкая, деревянная круглая дубина, рубанком обработанная. Тяжёлая, с перекладиной посередине, чтоб удобно держать его руками. На круглое дно  ступы насыпается чисто промытое и высушенное пшено и круглым концом тяжёлого пехтеля надо со всей силы ударять по нему. Пшено крошится на мелкие кусочки, пока мука не получится. Крошки много раз просеиваются через сито, отделяя готовую муку от крошек. Работа долгая и тяжёлая. Я тоже своими руками била пшено. Тоже хотелось Мите радость приготовить самой.
Блины, жёлтые, с маслом настоящим, толстые, на дрожжах, получились вкуснющие.  Мама заранее берегла деньги, чтобы и дрожжи и масло купить. Оно на рынке продавалось круглым жёлтым душистым комочком-колобком на капустном листе. Так в листе мы с мамой и принесли его домой.
Но и вкус блинов, и радость встречи затмило событие, случившееся со мной лично в этот день.
Невероятное, сказочное, чудесное и не снившееся никогда.
Папа Вася привёз мне велосипед! Такую роскошь в нашей жизни и представить было невозможно.
И не простой. А дамский и подростковый, т. е. меньше, чем взрослый. Садиться на него я могла, как светские девушки в кино, боком. Не надо было, как мальчишки, вторую ногу задирать сзади, через багажник, чтобы поставить её на педаль.
У дамского велосипеда нет перекладины между рулём и седлом.
Можно было, чуть наклонив велосипед, изящно ставить обе ножки на педали и — вперёд, рассекая ветер. Это чудо было новое, блестящее, красоты неописуемой.
После долгого радостного застолья, где кроме нашей семьи за столом были и все другие родственники, оба воина решили счастье и моё сделать полным. Срочно научить меня кататься на этом блестящем чуде.
После всякой выпитой хмельной жидкости, радостно покачиваясь, они вдвоём вывели нас обоих, меня и велосипед, на большую дорогу.
Его поставили, меня посадили и стали возить меня и учить.
Они давали одновременно разные советы, поворачивали нас в разные стороны и много раз роняли на кочки и жёсткую дорогу. Дорога-то была натуральная, чернозёмная, протоптанная ногами и колёсами.
Радость моя была большая, но сквозь слёзы и синяки на грязном лице и одежде.
Падать у качающихся тренеров всё-таки было страшно.
Но больше всего боялась за велосипед. Уцелел бы.
Он уцелел, и я много лет на нём каталась.
И с первого дня, и всегда, я, конечно, безмерно была благодарна папа Васе. Ведь он именно мне привёз такой роскошный подарок, а не собственному сыночку. Который без него подрос и ему тоже очень понравился бы маленький трёхколёсный велосипедик.
Чем дальше я с папой Васей жила, росла, тем больше он вызывал у меня уважение. Всеми поступками, жизненными принципами, внутренним миром, характером. Всей его жизнью, притом что у него вовсе не было условий для воспитания и учёбы.
Паренёк из полуграмотной семьи, рабочий, свою зарплату тратит на сестёр, на их высшее образование.
Мне кажется, он во многом был бы другим, если бы рядом с ним была не моя мама, а равная ему полуграмотная женщина. Рядом с мамой надо было тянуться до её светлого внутреннего мира, сбрасывать с себя всю грязь, очищаясь, сохраняя в себе всё лучшее от природы. Доброту. Каждому он готов помочь, о чём бы его не попросили люди. И на брата Петю он не похож. Верность. И маме, и партии своей. В «перестроечный» период все «преданные» коммунисты выбросили свои билеты. Он берёг до конца.
Его родные много усилий прикладывали, чтобы разрушить нашу семью. Выстоял.
Трудяга он был всегда. И на работе и дома.
Больше всего поражала меня в нём чистота его увлечений.
Как многие его товарищи, он не отказывался с ними от рюмки, но редко. Любил ловить рыбу, часто.
На работе грязь, мазут, тяжёлый труд физический и психологический. В своей бригаде с амнистированными уголовниками.
Но, сбросив грязную одежду в раздевалке, смыв в д`уше грязь, он смывал её и с души. Возвращался домой другим, чистым.
Дома большим увлечением его были книги. Любил умные, исторические, классику нашу и зарубежную. С прекрасной памятью, самообразовывался, много знал интересного.
Разговаривал чистым, литературным языком.
За окном его руками и заботой возделывались огород, вишнёвый сад чудесный и роскошные цветники.
На радость всем с ранней весны до глубокой осени. Пионы, тюльпаны, георгины.
Моей семье и скармливал всегда и весь урожай. С огорода — вкуснющие помидоры, огурцы. Из сада — смородина, яблоки, вишни.
Перед ним у меня остался долг за его заботу о всех в моей семье.

9. Пожар

Но все эти маленькие детские истории лишь страстишки, настоящие были впереди. Настоящий ужас вся семья испытала во время пожара.
Я перешла уже в 9-ый класс. Брат Витя — во второй.
Осень. Сентябрь. Погода сухая, мы я с мамой торопимся выкопать скорее картошку в огороде. Работали до сумерек. Отец, как всегда, на работе. Витя мал. Устали с ней очень.
Доплелись до кухни, обессиленные плюхнулись на стулья. Передохнуть.
А Витя тут заявил, что хочет морковки, которую мы тоже выкопали и сложили в чулане в ящике на полу.
Ну не пошли мы с мамой ему за морковкой. Десять лет мальчику. Предложили сходить самому, знает, где она лежит.
Пошёл. Времени на это надо одну минуту. Открыл дверь, сделал два шага, ухватил в горстку и вернулся.
А его нет почему-то и две, и три минуты. И здесь какой-то звук, вскрик услышали за дверью.
Кинулись вдвоём, открыли и увидели жуткую картину — в пламени весь чулан. Горят тюки пакли, что лежали на полках над морковкой. А испуганный, но целый и живой братик суетится около него в коридоре.
Это про мою маму писали великие классики, про русскую женщину, которая «в горящую избу войдёт».
Молниеносное решение она приняла для спасения дома, конечно, рискуя жизнью.
Поливать водой смысла не было. В сенях стояло всего два ведра воды. Я ещё не успела сходить за ней на колонку.
И мама голыми руками стала выхватывать из чулана тлеющие тюки пакли и выбрасывать их во двор. Всё это с молниеносной быстротой. А затем через калитку выбросила их на огород, на землю вскопанную. Чтобы подальше они были от деревянных стен дома и забора.
Я металась вместе с ней, объятая страхом за неё, что она тоже загорится. Заливала водой, забрасывала землёй горящие тюки.
Она успела всё сделать, когда во дворе появился отец.
Соседи услышали наши крики, увидели огонь. Никто не прибежал на помощь, но каким-то образом кто-то сумел сообщить отцу на работу о пожаре. Телефонов не было, как смогли, не знаю. Наверное, кто-то добежал до больницы и оттуда позвонил. Можно представить только, что отец пережил тоже по дороге, пока домчался до нас.
Но он вовремя явился.
У мамы сильно обгорела кожа на руках и ногах. Потому что тлеющая пакля приклеивалась к ней, как клей.
Он повёл её в больницу.
Когда за ними захлопнулась дверь, у меня потемнело в глазах, я потеряла сознание и упала на пол.
Сколько пролежала, не знаю. Но к возвращению мамы перебинтованной очнулась.
Ей я ничего не сказала об обмороке, чтобы не тревожить её измученную да и зачем?
Живая же осталась.
Но я не знала, что это было начало моего долгого сердечного заболевания.
Мамины ожоги долго не заживали. Виновата была и небрежность врачей. У неё в ранах началось нагноение. Она мужественно всё терпела, пока лечилась. Он ожогов остались шрамы, особенно на ногах. Но хорошо, что лицо сохранила. Перевязки делала я тоже.

10. Отцы и букашка на палочке

Среди детских страстей-мордастей внешних, окружающей меня среды, было одно глубокое внутреннее потрясение.
Встреча с отцом. Биологическим. Родным. С которым у меня с ранних лет сложился свой детский, но очень сложный мир отношений.
Сколько я себя помню, я всегда была маленьким зеркальцем отражения маминого душевного состояния.
Смех её весёлый тотчас зажигал радость в моих глазах и складывал губы в улыбку.
Плакала она — и из моих глаз лились слёзы. Но это было редко. Она была очень сильная, прятала их. Только одно великое горе выплеснуло много слёз. Когда умерла её мама Мария, моя Маманя.
Во время войны, в 1942 году. В селе Огарёво-Почково. В нищете, от тяжкой болезни, от туберкулёза.
Всех сгоняли в колхоз. Всё мирное население трудилось для фронта, для бойцов наших, для Победы.
И она, больная, трудилась. И не выдержала. Это был трудовой фронт. Здесь тоже многие погибали.
Мама уехала на похороны. Там она горько рыдала, кричала. Приехала без голоса. Порвала связки. Потеряла свой чудесный голос, которым много лет пела и радовала всех вокруг.
Теперь не только петь, говорить не могла. Только шёпотом.
Но во время войны было не до песен. Голос постепенно возвращался. Сначала заговорила. А к концу войны, к Победе над фашистами, снова запела. Но — «вторым» голосом: альтом уже не смогла бесконечно долго «тянуть» высокие ноты.
Её пение доставляло мне настоящее блаженство. Я очень любила слушать её, любуясь её лицом, глазами, в которых отражались все оттенки чувств каждого слова и ноты песен. Потому что они сливались с её душой.
Но не только слёзы и песни были так выразительны — слова тоже. И моё душевное зеркальце чувствовало и отражало всё увиденное и услышанное от неё.
Папа Гриша приезжал нас навестить до войны на квартиру, где мы с мамой жили, с игрушками дорогими, продуктами.
Она молча уходила. Я оставалась и тоже молчала. Не радовалась ни ему,  ни подаркам.
Когда мама вышла замуж за Васю и мы стали жить в его доме, папа Гриша приехал просить прощения, умоляя на коленях вернуться. Она отвергла его, свою любовь. Потому что не могла позволить себе предательство по отношению к хорошему человеку Васе.
Я тоже отвергла своего папу Гришу. И осталась с двумя отцами сиротой, без отца.
Хотя мама по необходимости и замуж-то выходила. Не только для себя, но и для меня. Чтобы у нас был дом, у неё — муж, у меня — отец.
Если бы она его любила, то и я бы тоже. Но её сердце вмещало только одно, но очень большое чувство, которое она не умела делить на кусочки и раздавать разным мужчинам. Как сорока кашу в детской сказке.
Почему-то в очень маленьком моём сердце отпечатывались всякие взрослые проблемы. Думаю, потому, что очень тесная связь оставалась с мамой. Как до моего рождения, так и после. Особенно меня ранила всякая фальшь.
Родной Гриша — плохой. Вася — хороший, но не родной. И язык ну никак не мог произнести слово «папа». Такое нужное, заветное для каждого ребёнка. И для меня тоже.
Так всю свою жизнь, и взрослая не сумела. Только в конце их жизней впустила их в сердце своё. Обоих.
Не нравилось мне большое количество фамилий в нашей семье.
Мама после развода с моим отцом вернула себе девичью фамилию и менять больше не стала. Чтобы больше не рисковать. И своя фамилия ей нравилась. Поэтому она была М`алина.
Отчим и его сын Витя жили с фамилией Кургузовы.
У меня осталась фамилия отца, Савина. Она была какая-то лишняя. И это вызывало у меня неловкость. Хорошо, что мне не задавали на эту тему вопросы никто и избавили от объяснений.
Но моя фамилия была связана ниточкой с Москвой, где жил отец. Этой ниточкой были его письма, которые все 10 лет, пока я не уехала из Сасова, адресованы были мне с мамой. Они неизменно начинались: «Дорогие Шурочка и Тонечка!» и кончались: «Целую вас крепко». Определённо мама запрещала ему писать. И чтобы не портил отношения её с новым мужем. И чтобы не травил сердце. И потому что всё это напрасно.
Она не отвечала на них. Я тоже. Но они всё шли и шли, нежные и любящие.
И всю войну, и после. Присылал свои фотографии. Чтобы мы его не забывали, наверное. Довоенные — из красивых санаториев ЦК-овских. Затем военные: худой, с проваленными щеками, в военном френче.
Мирные — потолстевшего и лысеющего.
Но мама ни письма, ни фото не рвала, не сжигала. Она их прятала в моей детской кроватке под перинку. От Васи таила.
Она не высказывала злобы на отца, не кляла, не настраивала меня против него.
Всю мою жизнь сопровождали её горькие слова: «Он испортил мне жизнь».
Они вызывали во мне глубокую жалость к ней и обиду на него. Что испортил жизнь лучшей маме на земле.
Поэтому я полностью отделилась от него, отпочковалась. Но и к Васе не приросла.
Осталась одна, как букашка на середине палочки. Не приближаясь ни к одному концу.
Нам досталось с мамой жестокое слово в жизни: «Бросил». Это было несправедливо. Потому что мы не давали повода. За нами не было вины или ошибок. Мы с ней были хорошие. А он совершил подлость, предательство.
И эти поступки его не могли смягчить ни ласковые слова, ни посылки с шерстяным платьем и сборниками А. С. Пушкина.
На четырёх маленьких томиках его надписи: «Дорогой дочурке Тонечке на добрую память от папы Гриши».
Пушкин — любим. Но сердечко не подобрело. Поэтому заклеила надписи цветочками-розочками.
Ещё мама напоминала мне о своём благородном поступке к предателю. При разводе она исполнила его мольбу-просьбу не подавать на алименты для меня. То ли это мольба была, то ли угроза. Дошла она до меня в таком виде: «Если на работе узнают про алименты, то рухнет вся моя партийная карьера. Если ты не разрушишь её, я всю жизнь буду помогать вам. В твоих руках моя судьба».
Мама судьбу его сберегла, и он очень быстро в Москве партийно вырос. Дорос до очень высокой должности в ЦК партии СССР. В комитете партийного контроля. Был ответственным контролёром. Следил за чистотой партийных рядов.
Как он прятал своё тёмное пятно брошенных жены и дочери в чистых рядах, чем заклеивал, каким цветочком, своё недостойное поведение, я так и не узнала.
Письмо ему в Москву я написала однажды. В 8-м классе. Сама ли я надумала, мама ли предложила, уже не помню. Но отправила в конверте ответ за десятилетие.
Письмо получилось хорошее. В новой школе я уже славилась своими сочинениями. Как лучшие, как образец вывешивались в коридоре для всеобщего ознакомления.
И здесь в конверт с трудом запихала толстое, эмоциональное сочинение выросшей дочки. Мама, перечитывая его перед отправкой, испытала много разнообразных чувств. Даже со слезою на глазах.
Высказывала я ему и своё отношение к его многочисленным приглашениям и предложениям.
Поменять моё житьё с мамой на огороде на его столичную квартиру многокомнатную с пианино, с учёбой в лучшей столичной школе. С цековскими заказами-яствами на столе.
И с его очередной женой и двумя сыновьями.
Приглашать он перестал. Но однажды мы получили драматическое письмо с приглашением.
В нём сообщалось, что в кремлёвской больнице умирает его мать, моя родная бабушка Соня. Она просит меня приехать, чтобы взглянуть на меня хоть разок и проститься.
В последней просьбе умирающего у нас, православных, не принято отказывать.
Я дала согласие.
При внешней сдержанности, душа, как оживший вулкан, заполнилась бурными тревожными чувствами. Грустными и печальными к незнакомой бабушке, родной, но которую я в глаза ни разу не видела.
И очень сложная встреча с отцом. К бабушке соне незнакомой у меня было положительное отношение, отпечаток маминого.
Мне о ней было известно, что она очень нас с мамой любила и всё время проклинала своего Гришку за содеянное нам зло.
Но это было очень давно.
Ещё в моём грудном возрасте мы с ней расстались. Сынок Гришка увёз её к себе.
Но и эту короткую любовь её мама помнила. И как-то даже не обратила внимания, что она была и невольной разлучницей родителей. Когда оставила Шурочку около себя, а не отправила её вместе с молодым мужем, тогда ещё Гришенькой.
Решили. Надо мне ехать. Вопрос — как?
Встречать на вокзале будет Гриша. Но как мы узнаем друг друга?
А если какое-либо недоразумение? Что я тогда буду делать в огромной Москве? Впервые провинциальной девочкой отправившись в далёкое путешествие?
Но мне повезло.
Были летние каникулы. И в нужном месте, в нужное время в доме появился очень нужный человек. Мамин старший брат, Дмитрий. Довоенный геолог, военный зенитчик и послевоенный учитель математики в далёкой Сибири. Он попал к нам проездом из санатория в свою Сибирь.
А Митенька с Гришенькой в юности были знакомы, учились вместе, в одном техникуме в Рязани.
Вот с Митей-то я и поехала. Но и все трое с последних встреч мы поменяли сильно свои обличия. Поэтому во взаимной переписке назначили себе отличительные признаки, как шпионы.
Про себя ничего не помню от избытка волнений. Была «признаком» у Мити. А на голове была у него ещё потрясающе густая шапка светлых и мелких кудрей.
А Гришу мы должны были обнаружить по светлому плащу, такой же шляпе, с портфелем в руке. Можно было сличать с фотографией.
Сели вечером в поезд.
Ночь ехали. Утром остановились. На вокзале московском.
Вышли. Обнаружили.
Прямо около вагона.
Гриша изображал на лице радостную улыбку.
Мужики пожали руки друг другу. Им просто.
Я же собрала все силы, чтобы удержаться и, как на пожаре, не потерять сознание от избытка самых разных чувств. Сейчас это называют стрессом.
Нет. В объятия мы не кинулись друг к другу.
Я не хотела. Он не посмел. Наверное, я вежливо сказала: «Здравствуйте».
Стараясь скрыть всеобщую неловкость, дошли до его роскошной машины. Служебной. Он привёз нас на свою квартиру на Кутузовский проспект. Красивые дома, скверы, газоны. Построены для работников ЦК.
Всю дорогу боялась встречи с кем-нибудь из семьи и мучительно придумывала, как его называть.
Решила. Никак. «Папа» — язык не поворачивается. Значит, просто «Вы». Вежливое вполне   обращение. Да и его в минимальной дозе, в самом крайнем случае.
Молчала больше. И слушала. Опять же они болтали оба. «В серебре». Есть о чём. А «моё молчание — золото». По пословице.
Квартира была пуста. Семью отправил всю на дачу. Служебную.
С дороги предложил душ, небольшой перекус, отдых. И отправились в больницу. Красивое здание снаружи и внутри. Всюду ковры.
По дороге Гриша мне грустно сказал, что бабушку лечат лучшие врачи, но помочь ничем не могут. Ей осталось жить несколько дней. Хорошо, что я успела доехать.
Вошли в маленькую одноместную палату.
На высокой белой койке лежала маленькая, худенькая, седая старушка. Незнакомая. Но увидели друг друга и слёзы у обеих хлынули ручьём. Она обнимала меня тоненькими руками и сквозь слёзы освещала меня радостной счастливой улыбкой.
А я ещё дома, до отъезда, решила, что долг я свой выполню.

11. Долги тяжкие и чудеса

Но поеду я на один день. Увижу бабушку Соню, сяду вечером на поезд и вернусь домой. К маме.
Я понимала, что более длительную нервную, психологическую перегрузку я не выдержу.
О своём намерении об однодневном свидании я сообщила и Грише с сразу же, оставив без внимания его возражения.
Пообщавшись с вновь обретённой, родной бабушкой Соней, единственной на свете, я приняла её сразу же в своё сердце.
А когда нас стали выпроваживать, чтобы не утомлять слабенькую старушку, я её тоже сообщила, что вечером возвращаюсь домой.
У неё вдруг расширились глаза от испуга, заполнились слезами и она горестно прошептала: «Если ты уедешь, я сразу умру».
Её слова застали меня врасплох. Такой тяжёлый психологически и длинный путь я одолела в общем-то ради неё. Чтобы исполнилось её последнее желание. И о трагическом конце её меня предупредили.
Но не из-за меня же.
Так и убийцей можно стать.
Мне ничего не оставалось, как срочно изменить своё решение и пообещать, что я завтра обязательно приду.
А дальше начались чудеса. Бабушка, которая уже несколько дней не ела, не пила и берегла последние силы только для встречи со мной, ожила!
У неё появился не только аппетит, но и силы, которые прибавлялись с каждой нашей встречи. А через неделю умирающая прежде бабушка встала на ножки и засобиралась домой.
Дядя Митя уже давно уехал к себе в Сибирь. Он в Москве со мной побыл день-два. Гриша дал нам ключи от своей квартиры, что меня несколько удивило. Мы фактически были чужие.
Но я в больнице честно была весь день, честно выполняла свой долг и сотворяла чудеса исцеления бабушки.
С ней мне было не трудно. Потому что всё время она изливала на меня потоки любви, радости глазами, голосом, всем лицом. Держала меня за руку, чтобы поверить, что я наяву, а не во сне.
Конечно, каждому приятно так радовать слабенького человека.
Отношения с Гришей оставались сложные.
Я молчала, не вступала в контакт. Его старания пробиться ко мне, в мой внутренний мир были напрасны. Он делал вид, что не замечает стены между нами и принял форму шутливого улыбчатого общения. А я была просто наблюдателем незнакомой мне жизни, мира.
Бабушка была единственной ниточкой, что связывала нас.
За всё это время отложились в памяти только два кратких диалога с ним. Неприятных. Однажды я, наконец, задала вопрос, который мучил меня 17 лет. Почему он нас бросил? Ответ получила краткий и неожиданный: «Мама сама была виновата». Он настолько обжёг сердце, что я больше ни слова не сказала, не стала выяснять смысл этих кощунственных слов, этой лжи. Я и потом много лет пыталась понять его слова. Единственная её «вина» была в том, что не поехала с ним после свадьбы, а осталась с его матерью. Не поехала, чтобы дать ему возможность доучиться. Не взваливать на него заботу о себе в городе, где негде жить и не на что. В селе у неё была работа, кусок хлеба и бесплатное жильё.
И только поэтому их жизни разошлись?
Его ответ прибавил обиды и отчуждения.
В другой раз совместная с ним поездка в метро вызвала неловкость у меня.
Я спросила его: «Мы сходим на этой остановке?» В ответ получила улыбчивое замечание по стилистике русского языка: «Сходят с ума, а мы выходим». Мне, отличнице, стало стыдно за свою провинциальную безграмотность. Его яркую поправку запомнила на всю жизнь и к языку своему, русскому, стала ещё внимательней.
Кроме этих случаев, психологическая перегрузка стёрла из памяти всё.
А ведь он отвозил меня в больницу и привозил на общественном транспорте сам. Значит машины своей у него не было, а служебная для служебных целей только. Хотя пост в ЦК был уже очень высокий.
Нет в памяти следов совместного нашего сосуществования в его квартире. Где и чем кормил. Хотя очевидно, что партийные пайки резко отличались от нашей сасовской картошки с огурцами.
О чём молчали или говорили целую неделю. Ни следа.
Они появились, когда бабушка выздоровела срочно и попросилась домой. Но не в Москву на Кутузовский, а на чаду, где обитала их семья. Служебную. Бабушка умолила меня.
Мне предстояло ещё одно испытание, ещё одна трудная психологически встреча.
Мой настороженный взгляд встретил приветливое, улыбчивое, красивое, молодое лицо его жены и две пары глаз его сыновей.
Нас ждали и сразу усадили за накрытый стол.
Моему хрупкому существу подростка было трудно справиться с навалившейся на меня горой новых чувств, мыслей. Нерадостных. Смутных. Я ощущала себя во враждебном мире. Единственной тёплой точкой была бабушка, кому я искренне была нужна, и которая искренне излучала ко мне любовь, а не фальшивые приветливые улыбки.
Я же понимала, что я здесь лишняя, в этой чужой жизни. Свою ненужность кому-то я переносила с детства болезненно и не позволяла себе таких обстоятельств. Поэтому первая уходила от таких людей, и сама выставляла нужную мне дистанцию.
Моё присутствие здесь было жертвой больной, старенькой и любящей бабушке. Все остальные мне не нужны тоже.
Перевоплощаясь на сцене в любого героя и дурака, я признавала в жизни только естественные, искренние отношения.
Категорически была против фальши или театральности в них.
Поэтому не демонстрировала специально свою отчуждённость и отстранённость от всех, а просто оставалась в своём закрытом мире. В «золоте» молчания и горстке «серебра» слов.
Воспитанные столичные люди, наверное, разобрались со мной. Не приставали, не навязывались. Оставили меня на бабушку.
Жена его с русским обличьем оказалась «марийкой», из Марийской какой-то восточной республики.
К ней не было враждебности, потому что не была нашей разлучницей. С той отец Гриша разошёлся ещё до войны, их общая маленькая дочь умерла. Как и предсказывала маме цыганка-сербиянка.
Мне даже казалось всё время потом, что он женился на этой женщине для искупления своих грехов и ошибок.
Красавец мужчина столичный, большой партийный работник, имел возможности широкого выбора наилучших невест.
Он же привёл в дом безвестную, с дальней стороны женщину с больным ребёнком на руках. У мальчика был менингит, который у нас не умели лечить. После него он остался глупенький, с заторможенным развитием. Хорошо хоть, не буйный. Вот этого больного чужого мальчика отец Гриша и взялся растить. Вместо своей умной дочки. 
Моё сердце всегда раскрывалось и вмещало чужую боль.
Ещё с раннего детства помню жалость, заполнявшую меня.
Если во время войны я встречала раненого, у меня заболевала его рана. Проходя мимо нищего в гимнастёрке без руки или ночи, подавая милостыню, сразу ощущала, как начинала ныть моя рука или нога.
Так и здесь, на даче, жалость тоже появилась и к мальчику, и к его матери.
Мальчика звали Жора. Он на пару лет был моложе меня. С ним я немного общалась, разговаривала. Убогий потому что, жалела.
Младший Володя, их общий сын, был мал. Наверное, ровесник моему сасовскому брату Вите. Он тоже стремился к общению со мной. А я не стремилась.
Хотя биологически и Витя, и Вова доводились мне одинаковыми братьями.
На даче я пробыла ещё несколько дней и стала настойчиво проситься домой. Отношения у меня с ними не сложились. Не кубики. Мне взяли обратный билет.
Перед отъездом отец Гриша поручил жене своей отвезти меня в Москву, в магазины. Купить всё необходимое. Одежду, обувь.
Помню, как ехали в метро.
Она почему-то повела меня в конец вагона. Оказалось, там были специальные места для больных и старых. А поскольку она не была похожа ни на  тех, ни на других, я выразила удивление.
Смущаясь, она объяснила, что ждёт ребёнка. Позднее у них в семье родилась дочь Татьяна. Ходила долго беременная жена его со мной по магазинам. Совершенно не запомнилось, что я увезла с собой, какие покупки были. Но уверена, нужные.
Настолько эти подарки, нужные и полезные в реальной жизни, оказались не важной, несущественной соринкой, затерявшейся в мире моих чувств, переживаний, страданий.
Переполненная ими я вернулась домой.
Можно было считать себя спасительницей. Бабушка Соня благополучно прожила несколько лет, и я студенткой навещала её.
Но я заплатила за её жизнь большую цену.
Я стойко перенесла все трудности военного и послевоенного времени. Но сил не осталось на неожиданные негативные психологические перегрузки.
Началось заболевание вегетативной нервной системы. Начальная стадия её выражалась в неожиданных обмороках.
Но на них никто пока внимания не обращал. Ни я, ни мама.
Поэтому незамеченные никем, они вместе с медалью несправедливой поплелись за мной в Москву, в МВТУ им. Баумана.
Но до этого был ещё один школьный год, последний, 10-й.
Пожар случился в 9-м классе, в сентябре. Неожиданность его и большая нервная перегрузка привела тогда к обмороку, первому. Я не знаю, сколько я пролежала на холодном полу. Вероятно, столько, сколько требовалось организму для отдыха от потрясения. И он справился. Я ему значения не придала. Жива, цела — и чудесно. Проучилась спокойно 9-й класс без всяких проблем.
Поездка в Москву, знакомство с отцом взрослой 17-тилетней дочки привели её к нервному потрясению не меньше пожара. Может быть, больше. Потому что длилось очень долго, не пять минут неделю. Потому что глубоко спрятанный все 17 лет внутри психологический негатив «брошенных» вышел болезненно на свободу.
Потому что характер мой и в детстве не отличался детской лёгкостью. Сердце не было равнодушным. Оно принимало в себя не только боль ближних, родных, но и чужую.
Поездка в Москву летом между 9-м и 10-м классом, в летние каникулы, принесла недобрые последствия. Повторился обморок и раз, и два. И абсолютно без всяких причин. Испугалась я первый раз. Но, когда ожила, успокоилась. И снова оставила это явление без внимания. И маму в неведении.
У меня было много важных забот, ими и занималась.
Последний школьный год. Последние экзамены. Впереди новая жизнь. И надо было выбирать верные пути к ней.



















Глава 6. Москва. МВТУ

1. Лягушкина шкурка и туфли «лодочка»

Я не стала вредничать. Не отвергла очередные настойчивые предложения папы Гриши приехать после школы в Москву учиться.
Решение получить высшее образование, интересную профессию ко мне пришло как-то само собой, задолго до окончания школы. Это право я считала честно заработанным многолетним трудом, отличной учёбой. Да и все учителя считали вузовский путь единственным, постоянно выражая удовольствие успехам своей ученицы.
В родном Сасове институтов нет. Значит всё равно придётся уезжать, выбирая дорогу в новую жизнь. И не было никакого смысла ехать в какой-либо другой город. Только в самый лучший, в столицу нашей Родины, в Москву. И поступать там в лучший вуз.
И ладно, пусть уж порадуется и полюбуется на меня не принятый мною папа Гриша.
И спасённая мною бабушка Соня. Если бы и не было их, я всё равно поехала бы поступать в вуз только в Москву.
Я трепетно, взволнованно, радостно готовилась к новой жизни. Незнакомой, таинственной и сказочно прекрасной.
Мама почему-то не очень разделяла мои чувства. Она даже неуверенно, на всякий случай, предложила мне поступить в местный техникум. Их в городе было два. Кооперативный, он готовил продавцов и бухгалтеров. И строителей.
Странно, что такой важный вопрос, как моя будущая судьба, мы с мамой как-то и не обсуждали.
Учёба моя её не утруждала, потому что училась самостоятельно, ни разу не попросив никакой помощи. И ей, конечно, приятно было обмениваться с родными и знакомыми мнениями об умненькой дочке.
Может быть, она и не знала о моём твёрдом намерении получать высшее образование. От неё я таких пожеланий не слышала.
Её предложение о техникумах мне было понятно. Были причины для неё.
Думаю, что самая главная — не хотела со мной расставаться. Нужная помощница у неё в доме была. Без меня на неё сваливалось много тяжёлой работы, которая была моей обязанностью.
В семье не было родных с высшим образованием, кроме старшего брата-геолога Мити. Но он подростком ушёл из дома и жил далеко. Среднее педагогическое образование смогли получить только мама и сестра Маня, с огромным трудом. Голодные и босые, пробивались к нему с великим упорством.
И после войны жизнь не на много стала сытнее и у нас. Проще было и дешевле остаться мне дома, поскорее закончить учёбу и приносить деньги в семью. Многие так и делали.
А житьё отдельное моё в Москве потребует от неё дополнительных затрат.
Но в этом вопросе я была непреклонна и впервые в жизни не выполнила мамино пожелание.
Но раз уж вопрос решён, мы обе старались друг другу помочь.
Первым делом я решила избавить маму от непосильной для неё, как я тогда считала, скобления и отмывания на коленках полов огромного дома. Я считала бы себя преступницей. Поэтому я в одночасье почувствовала себя взрослой и ответственной за мамину жизнь.
Я поставила перед родителями условие — покрасить все полы до моего отъезда. Купить маме швабру, которой она легко и гордо, и быстро мыла бы крашеные полы, не стоя униженно на коленях, и не кланяясь носом до пола, как это делала я.
У подружек я видела эти прекрасные крашеные полы. Для себя мне и в голову никогда не приходило обратиться с такой просьбой. Это же лишние расходы. Я всегда понимала скудость наших средств. Мамина маленькая зарплата в детсаду имела один плюс. Воспитателям разрешалось за доплату небольшую кушать с детьми.
Витя, пока был в саду, тоже был сыт. Прокормить надо было отца Васю и меня. У него тоже зарплата небольшая. Но он экономил на одежде. Им в депо выдавали бесплатную рабочую обувь и одежду.
Для ног какие-то высокие ботинки, их бахилами называли. Это в них я засовывала во время войны, в половодье, свои ножки-палочки, чтобы сходить в аптеку, обливаясь горючими слезами от стыда.
А для тела комбинезон и шинель чёрную железнодорожную, шапку-ушанку.
Он работал в комбинезоне, который был пропитан толстым слоем мазута. Мама отмачивала его в керосине, чтобы растворить. У папы Васи была своя домашняя одежда, в которой он шёл на работу и с неё. Но в обеденный перерыв не было ни минуты на переодевание. Дисциплина была сталинская. За нарушение одна вывеска была для всех: «враг народа». Значит — тюрьма и лагеря.
Он мне очень запомнился, когда в летнюю фару мчался на большой скорости по улице домой на обед. В толстом многослойной мазутном комбинезоне, обливаясь потом от макушки до пят.
Я строго следила за часовой стрелкой. Как только его чёрная мазутная фигура появлялась из переулка на нашей улице, за которой наблюдала в окошко, я бросалась к чугуну со щами горячими. Которые сварила свежие к его приходу, на трёхногом тагане.
Наливала в тарелку, чтобы остыли до нужной температуры. А сама выбегала на крыльцо с полотенцем, мылом и холодной водой. Чтобы у него не было ни минуты задержки. И очень его жалела.
Одна я была в семье без прибыли. И одевать меня надо, и кормить.
Поэтому крашеные полы в других домах — это была другая жизнь, не для меня.
А вот для мамы — обязательно. И что было удивительно — они согласились, никаких возражений мне.
Полы стали ярко жёлтые, как солнышко, сказочной красоты. швабры тогда ещё в Сасове не продавались. Были «ленивки» дешёвые; ими все пользовались.
Похожая на швабру, только на нижней перекладине вместо щетины — железная защёлка, которая зажимала тряпку.
Остальные менее сложные задания переложила на плечи брата. Уже 11 лет. Без проблем и в подпол за картошкой попрыгает, и дрова со двора принесёт, и ведро помойное выльет, и картошку с мамой посадит и выкопает и т. д. Так что за маму теперь душа была спокойна.
А мама снаряжала меня в путь-дорогу.
Перво-наперво для столичной будущей студентки она купила первые в моей 18-летней жизни модные туфли на высоком каблуке. Бежевые, «лодочка», красивые. Но я не умела в них не только ходить, но и стоять. Тем более, что купила она их на размер больше, № 37. То ли других не было, то ли рассчитывала на быстрый рост моей студенческой ноги. Чтобы босой не оказалась в далёкой столице. Рассчитано было носить-то их несколько лет.
Затем она принялась меня одевать. Задумала обрядить меня в два новых платья. На рынке она купила ещё ткань на второе. Дно, бежевато-сероватый креп-сатин с блестящей изнанкой, уже было для выпускного бала. Новая, тёмно-зелёная в пупырышках, какая-то незнакомая ткань. Похожая на не превращённую ещё пока в принцессу шкурку волшебной лягушки. Это тоже были первые обновки после детсада. Сшила наша семейная постоянная портниха и по совместительству жена режиссёра Доната мне два великолепных платья. Но тоже на размер больше. С учётом возможного утолщения того же студенческого теперь тела.
Для зимы у меня был впервые роскошный тоже наряд.
Уже по моим размерам. Чёрное пальто, сильно расклешённое внизу и хорошо приталенное. С чёрным «котиковым» воротником, меховым. Но не кошачьим, а хитро обработанным под дорогого морского котика шкуркой зайца. И с муфтой! Я про таких красавиц, почти в дворянской одежде, только читала и видела в кино. Особенно муфта меня покорила. И я даже сама себе нравилась.
Моё удовольствие немного портил цвет. Я не люблю чёрный. Лучше бы что-нибудь посветлее. Но, наверное, он был выбран тоже из-за житейской практичности. Чтобы не замарала это прекрасное одеяние.
Вот таким образом мама, как фея, превратила меня из Золушки в столичную студентку, почти принцессу.
Я всю жизнь ценила эти её героические подвиги, зная наши скудные доходы. Как-то неловко даже было, сколько на меня денег истратили.
Успокоилась только несколько лет назад. Навещала в Назаровке мамину сестру Маню. В разговоре узнала, что папа Гриша, как и обещал, каждый месяц, всё время высылал маме деньги для меня. Честно. Конечно, он прислал и для покупок будущей студентке после 10-го класса. И на билет в Москву.
Затем в письме обещал позаботиться о моём житьё-бытьё в Москве. Ждал меня.

2. Выбор

В школе за много лет, особенно в старших классах, учителя вырастили во мне крепкую уверенность в моих способностях и возможностях, широкое их поле. Почти каждый уверял, что мне прямая дорога в науку по его предмету; физика, история, химия, астрономия и все другие. На всех дорогах я одинаково хороша и сильна в знаниях. Прямо «вунденкинд» какой-то. Конечно, я им верила. Учителя ведь мои. Им видней меня со стороны.
Я стала серьёзно разбираться в этом поле возможностей моих.
Я преклонялась с детства и всю жизнь перед двумя профессиями, учителя и врача. Они мне на земле казались самыми важными и самыми ответственными. Особенные. Это у них нет права на ошибку, потому что врач исцеляет и спасает тело человека, а учитель растит душу ребёнка, будущего человека. Идёт личное соприкосновение.
Инженера, астронома может кто-то поправить.
А здесь — нет. Значит, ими могут быть только особенные, сверхталантливые люди.
И хотя я считалась девочкой хорошей у всех, нареканий к себе не слышала, но сама-то считала себя обычной. И к себе были требования гораздо выше, чем к другим. Был всегда жизненный принцип: любое дело исполнять по максимуму своих возможностей.
Поэтому мне не трудно было учиться отлично, скрести пол добела или сварить вкуснющие постные щи. Это — мелочи.
А для этих святых профессий я считала моего «максимума» мало. Например, чтобы быть педагогом, я должна быть такой же талантливой, как Макаренко, т. е. гений. Но я точно знала, что я не Макаренко. Потому что проверить себя не могла. И лагеря беспризорников не было при мне. Значит нельзя мне втереться в его ряды. Больше в печати других великих педагогов не было, и сравнить свои педагогические способности было не с кем.
Я втайне всегда мечтала быть врачом. Только не хирургом. Там страшно очень. И взрослых слушать трубочкой не очень интересно. А вот детским врачом — замечательно! Они такие маленькие, милые, с крохотными ручками-ножками. И главное, надо маленькую детку спасти от болезни, чтобы росла здоровая. И большая тоже.
«Я бы в докторы пошла. Пусть меня научат».
Но здесь были две проблемы нерешаемые.
Во-первых, страшно. Потому что все специальности сначала надо изучить, значит и хирургию. И очень страшно изучать на трупах, я боюсь.
Во-вторых, стыдно. Потому что трупы голые. Как я рядом с мальчишками буду их изучать?
Значит, с любимыми не по пути. Ну а раз уж у меня была любовь особая к самым сложным задачкам, значит их надо искать в самых трудных вузах. Они же и лучшие. Их два. Университет имени Ломоносова с огромным выбором кафедр и разных профессий, гуманитарных.
МВТУ им. Баумана с большим выбором инженерных профессий.
Я бы с удовольствием пошла в МГУ, но там на всех кафедрах выпускали преподавателе.
А я ведь уже вычислила, что я для этого не гожусь.
Остался один. МВТУ. Туда я и отправила почтой в заказном конверте свои документы и серебряный аттестат.
И получила ответ с приглашением на собеседование. В Москве папа Гриша обещал встретить и доставить в любой указанный мною вуз.
Рано утром я прибыла на уже знакомый Казанский вокзал, где у вагона встретил уже знакомый папа Гриша и снова отвёз на машине в свою квартиру пустую, передохнуть с дороги. Был август, семья была на даче.
Перед комиссией собеседования с медалистами я предстала в серо-бежевых тонах платья, с «лодочкой» взрослого фасона, с детскими косичками «корзиночкой» и атласными бантиками около ушей.
Перед тем как предстать перед ней, я долго заполняла в соседней комнате специальную секретную анкету. Потому что вуз оказался жутко секретный.
Там кроме обычных вопросов ко мне были и необычные про родственников. Есть ли они у меня за границей или в тюрьме.
Но сложность и замешательство вызвала простая графа: «отец» с местом его работы.
Сколько надо отцов писать? Если двух, то почему их так много?
Перед комиссией я стояла вся замерев в ожидании трудных вопросов по каким-либо предметам.
Но встреча оказалась короткой. Вопросы были какие-то житейские. Кто я, откуда, почему к ним решила? Сообщили, что могут дать общежитие, но не ближнее, около корпуса, а дальнее, за городом в посёлке Ильинка.
А когда что-то спросили про отца, работника ЦК, у меня вдруг по щекам потекли слёзы. Потому что это был очень сложный вопрос, совсем из другого учебника. Они от греха скорее отпустили меня, сообщив, что зачислят на факультет приборостроения.
Позднее, уже во время учёбы, я поняла, что зачислена была на специальность самую засекреченную и интересную скорее всего из-за высокой должности отца. Здесь готовили молодых специалистов для совсем новой в стране науки — космонавтики. Специальность моя называлась: «Системы автоматики и телемеханики», что в переводе означало автоматическое управление новыми космическими кораблями и спутниками.
Набирались в спецгруппу почти одни медалисты с родителями на высоких партийных постах. Для подстраховки секретности.
С радостным известием я поскорее отправилась домой, в Сасово. Уже в новом качестве. Студенткой лучшего вуза Москвы, Московского Высшего Технического Училища им. Баумана.
Приветливый улыбчивый папа Гриша услужливо встречал, провожал. К началу учебного года обещал снять мне и оплатить удобное жильё. Потому что дальнее студенческое общежитие будет для меня неудобно.
Я благосклонно принимала все его услуги и помощь без зазрения совести, как должное. Как мелкая плата за его большое преступление перед нами.
Папой называть язык ещё не поворачивался. И «Ты» или «Вы» выбрать пока не могла. Выбрала безличную и неопределённую форму глагола.

3. Антикварные часы и стеклянные ноги

Накануне сентября я в очередной раз вернулась в Москву. Теперь надолго.
В очередной раз встретил меня папа Гриша и отвёз на новое место жительства. Кирпичный дом в маленьком переулке, чуть в стороне от центральной московской улицы Горького, рядом с Белорусским вокзалом. В коммунальную большую квартиру на первом этаже.
Позвонили в одну из нескольких дверей и вошли в моё новое жилище. Нас встретила молодящаяся, красивая, ухоженная, приветливая женщина. Она познакомилась со мной, мы были приглашены к накрытому столу. Отец побыл недолго и уехал на работу. Это жильё нашли его работники, а он постарался создать максимум удобств.
В центре столицы, рядом с метро. Взял на себя полностью оплату проживания вместе с питанием. Это была большая комната с высоким потолком в «сталинском» доме. С красивой дорогой мебелью, которая стояла в линеечку посередине неё, разгораживая на две части.
В одной, поменьше, была спальня Лидии Петровны и её сына Лёвы, девятиклассника.
Другая, большая часть считалась гостиной. Лицом к ней, а спиной к хозяйке с сыном и стояла эта красивая старинная мебель, заполненная антикварными вещичками. Среди которой особенно я любовалась настольными фарфоровыми часами. Украшенные завитушками, позолоченными фантастическими цветами и ангелочками с крылышками. Антикварная мебель, кроме прямого использования для нужд жильцов, служила ещё и перегородкой, создавая видимость двухкомнатной квартиры.
Видимостью она была потому, что в длину её хватило перегородить комнату, а в высоту нет. До потолка её не хватило примерно половину. Всё всем друг друга слышно, но не видно. Если на лестницу не вставать, то подглядывать нельзя. В этой гостиной помещался и гостевой стол со стульями, и диван.
Вся эта красота была предоставлена мне. Всё в ней было общее, а диванчик был моим личным местом для сна. За всё это, разумеется, папа Гриша хороша заплатил.
Им достался зад от их мебели, два спальных места, столик для ученика Лёвы с радиолой, на которой он сутками крутил пластинки с запрещёнными тогда песнями Лещенко и Вертинского.
Сыночка Лёву у Лидии Петровны я представляла из письма отца малолеткой, маломеркой, не интересным для взрослой студентки.
Но оказалось всё наоборот. Когда из-за стенки-шкафов вышел сыночек, то я увидела очень взрослого молодого человека. С зачёсанными блестящими (намазанными) чёрными волосами, с большими тёмными еврейскими глазами. В костюме, при галстуке, возвышался над мамочкой модный школьник.
Он с интересом разглядывал меня, дюймовочку с бантиками, подозревая подделку студентки из пятиклассницы.
Позже всё утряслось. Я удивлялась тихо взрослому девятикласснику. А ребёнок-школьник очень скоро начал меня завлекать всячески. И глазами, и запрещённой музыкой. И в помощники пару друзей приводил, навязчиво оказывая всякие знаки внимания на моей красивой половине комнаты.
Мешали. Но не очень. Немножко знакомилась с обычаями и обличьями столичной молодёжи в домашних условиях. Пока не очень вредных. Песни под гитару и на пластинках.
Дома была мало. Рано уходила, поздно приходила. Мне пока всё нравилось. И уютная «половина», и вкусный ужин на столе.
Но с некоторых пор стали появляться всякие недоразумения. Неожиданные и неудобные.
Появились не запланированные эмоции вокруг меня.
Лидия решила поселить у себя меня, девочку-студентку, потому что у неё произошла беда.
Она несколько раз была замужем. И кроме Лёвы у неё, оказывается, была ещё взрослая замужняя дочь. Лидия очень следила за собой, всячески молодилась, вполне годилась в матери школьника, а о взрослой дочери даже трудно догадаться было.
Может быть, поэтому я её ни разу не видела, у матери она не появлялась. Наверное, чтобы не старить её.
Кажется, дети были от разнообразных отцов. А последний муж был ничейный.
Он был значительно старше своей жены, по годам, по внешности. Очень её любил и гордился, как в неё всякие мужики влюбляются. Так она сама рассказывала.
Но вот последним летом её последний муж поехал на юг на курорт, почему-то без любимой жены. И там вдруг умер.
Для неё это была очень большая потеря. И материальная тоже.
Поэтому для подкрепления его (положения) она и согласилась на жильца. А девочку хорошую захотела, чтобы делиться было с кем своими переживаниями. Мальчишки ничего не понимают.
Так мы все трое мирно и хорошо жили-поживали. Но не долго.
Однажды я почему-то вернулась из института рано, где-то в 5—6 часов, а не в 10.

4. Гнездо разврата

Открываю ключом дверь, а она заперта изнутри.
Звоню, а мне Лидия дверь не открывает и просит подождать за дверью или погулять на морозе. Погулять мне пришлось не один раз, пока я не поняла тайну закрытой двери. Тайна оказалась для меня неприличной. С одинокой вдовой, пока нет дома молодёжи, делили горе утраты её всякие мужчины. И вовсе не за столом. Я была уже настолько взрослая, что знала название их: любовники.
Явление и слово это для советской девочки и для всего советского народа было постыдное, запретное, очень нехорошее.
Хорошее слово было: «любимый» и относилось к членам семьи, к родным. Так я считала. Не в книжках мне впервые пришлось столкнуться с живыми любовниками, чужими. Как в «Золотой рыбке» А. Пушкина, чуть потемнело моё синее море удовольствий в этом доме. А потом стало ещё темнеть, потому что эмоции вокруг меня стали разрастаться.
Кроме одиночных посещений любовников, из-за которых я гуляла на морозе, однажды я увидела их всех. Пламенная вдова собрала их за новогодним столом. Праздновать. Они были разные. Потолще, потоньше, постарше и моложе, штатские и военные.
Стол стоит в «моей» половине. Меня деть некуда, поэтому все дружно усадили меня рядом встречать Новый Год. Встреча его продолжалась ещё несколько часов, уже в Новом году.
А завтра, 1-го января 1953 года, у меня первый экзамен в первой сессии моего МВТУ. Где-то по уголочкам и даже за стенкой, на Лёвкиной половине, пыталась доучить свои первые экзаменационные билеты.
Новый Год тогда ещё не было разрешено праздновать народу. Он считался буржуйским праздником. Поэтому и выходного не было.
Кроме экзаменационных новогодних волнений, настороженность вызывали и подвыпившие гости. Наиболее молодой офицер вдруг переключил своё внимание с хозяйки на меня. Начал завлекать. Видно, спьяну.
Так что первый Новый Год пришёл с неудобствами ко мне.
Эти неудобства стали увеличиваться и разнообразиться. В эмоциональной области.
Папа Гриша, взяв заботу обо мне, всячески её проявлял. Пытался растопить моё ледяное сердечко, как у Кая, которому попала в сердце ледышка Снежной Королевы. Он часто навещал меня. Привозил всегда гостинцы. Мне запомнились неведомые мне ранее угощения: замороженные свежие импортные помидоры, фрукты и ягоды. Зимой могли существовать у всех либо в солёном виде — овощи, либо в вареньях — фрукты.
Но уже тогда таким заморским чудом кормились наши высокие партийные и правительственные работнички. Были и другие вкусности. И конфеты, и бутылочка вина из уважения к хозяйке появлялись на столе.
Естественно, Лидия с превеликой радостью встречала такого приятного гостя. Да и сынок не возражал. Эти встречи даром не прошли. Сердце растопилось в тесной дружеской обстановке застольной. Но не у меня. У хозяйки. Прошло сколько-то месяцев, и она мне призналась, что воспылала к нему пылкими чувствами. Но не она одна. Оказывается, её взрослый сынок-малолетка тоже воспылал. Но ко мне.
От таких неожиданных сообщений я разволновалась, собрала свой чемодан и ушла от них всех.
Чтобы глаза мои их не видели. И разбирались бы без меня.
Что осталось на память? Изобилие вкусностей за столом. Насыщенный сахаром раствор чая. Настоящего, из грузинских листьев. И сахара настоящего, не свеклы сладкой.
Я в чай насыпала много ложек его, так что он уже не растворялся. Пробовала и не чувствовала сладкого вкуса. Хотя даже небольшие познания химии утверждали, что очень сладко. Видно, организм за много лет сильно обессахарился и никак не мог восстановить нужный баланс.
Я просила Лёву проверить, сладко ли у меня в стакане. Он пробовал, кивая головой, на лице которой появлялась кривая фигура сладкой пресыщенности.
Очень любила гулять по центральной улице Горького. Одна. Вечерами. Особенно зимой. Как- будто вступала в сказку.
Видела себя со стороны Золушкой, одетой в меха. Пусть чёрные и «котиковые». Но очень, считала, меня украшала меховая муфта, с засунутыми в неё руками. И маленькая круглая меховая шапочка.
Щёки алели, пощипывали и покалывали от мороза.
Приталенное и сильно расклешённое удлинённое пальто прикрывало тоже алые и совсем заледенелые ноги. Особенно в осенних холодных туфельках и модных капроновых чулках, стеклянных от мороза, как и мои ноги. Не чуя их под собой, торопливым шагом(,) совершала я свои прогулки с сияющими глазами, в которых отражалась красота окружающего меня кусочка моей любимой столицы. Любовь родилась к ней с первого взгляда. Я впитывала всю прелесть её вокруг. Яркие вечерние фонари, в свете которых брильянтовыми искрами сверкали снежинки. И на белой мостовой, на карнизах, на окнах высоких зданий разнообразной архитектуры. И в воздухе, когда сыпался мягкий снежок.
Я с интересом вглядывалась в отдельные лица толпы, молодые и нет, весёлые и грустные. В их одежду. Смешивалась с ней.
Мне нравилось всё вокруг.
А хозяйка всё испортила.
5. Студбилет

Поступление в МВТУ им. Баумана явилось для меня вступлением в новую жизнь. Я получила студбилет. 1 сентября 1952 года стало границей, отделившей мои прожитые 18 лет от совершенно нового мира, незнакомого, таинственного и прекрасного, где меня ждёт счастье, где исполняются светлые мечты и надежды.
Я вошла в улицы столицы, в стены вуза, в толпу студентов, полная любви, восхищения и благодарности всем и всему. Я ступала по асфальту дворика, мимо скульптуры революционера Николая Баумана. Входила в высокие двустворчатые двери огромного серого здания теперь родного мне вуза. Поднималась по старым истёртым ступеням этажей. Садилась на скамью за парту рядов, уходящих под потолок огромных лекционных залов. Слушала далёкие голоса профессоров за кафедрой, рисующих незнакомые знаки на огромных досках под непонятные слова неведомых мне наук.
Заполнена была благоговением перед десятками великих учёных, прошедших этот же путь к открытиям в разных науках, создавшие новые.
И вдруг я оказываюсь частицей этого великого и волшебного мира науки.
С Текстильной улицы, заросшей травой-муравой.
Москву, всю её, я приняла в том прекрасном виде, в котором мне и всем остальным немосквичам она предстала в стихах, песнях, рассказах, романах.
С древними стенами Кремля, с рубиновыми звёздами на его башнях, с современной лестницей-чудесницей и подземными дворцами станций метро.
И люди-герои в ней живут, грудью защитившие её, от фашистов, и нас. И студентов  московских, по известной тогда песне, в которой у них «горячие сердца и благородные лица».
Я оказалась студенткой самого лучшего Московского ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени Высшего Технического Училища им. Баумана, МВТУ.
На факультете Приборостроения и самой интересной новой кафедры по специальности: «Автоматические, телемеханические и электроизмерительные приборы и устройства». Сокращённо АТ, что в переводе означало: автоматика и телемеханика в новой науке «космонавтика», на космических кораблях и спутниках.
Восхищение всем, что окружало меня, и интерес ко всему переполняли меня.
Первое полугодие было самое счастливое для меня, провинциальной девочки, с наивной готовностью распахнувшей сердце и душу новому миру вокруг меня.
Он был полон доброты и счастья, как в песнях о нём, которые привезла с собой.
Не скажу, что я полностью влилась в студенческую жизнь с её новыми для меня законами. Мои поступки определялись собственным внутренним миром, сложившимся за 18 лет.
Наша группа состояла в основном из деток обеспеченных родителей партийных. Очень быстро образовалась компания девочек «быстрого реагирования». В ней были и столичные, и приезжие медалистки, которые оторвались, наконец, от недрёманого ока родителей и всласть использовали полученную свободу.
Я только слушала их восторженные впечатления о прошедших вечерах. Как они веселились в ресторанах с иностранцами, которых в Москве и в нашем вузе было предостаточно. И очень разнообразных, со всего земного шара, по цвету и внешнему виду.
Одна студентка так и писала в письме родителям: «В наше группе 15 мальчиков, 7 девочек и 5 китайцев».
В особое возбуждение они почему-то приходили от встреч с неграми. Чужими. Их к нам в МВТУ всё-таки не пустили. А русские мальчики их почти не интересовали за вратами храма науки. Только внутри, из чисто практических целей. Чертить конструкторские задания на больших листах ватмана и решать всяческие задачи по всем предметам. Чтобы вечером сберечь время для негров.
Только две пары не утерпели и поженились Марат с Наташей и Лида с Володей. Уже на первом курсе. Но на четвёртом развелись.
В нашу особо засекреченную группу иностранцев не пустили. С нас при поступлении брали подписку о неразглашении государственной тайны. По одному из пунктов не должна иметь связи с заграницей.
У меня такая связь была, и мне пришлось её порвать.
А появилась она у меня ещё в школе сасовской.
Учительница немецкого языка предложила желающим переписываться с немецкими школьниками. Для лучшего его усвоения.
Я, как всегда, была в первых рядах и посылала письма на немецком языке даже на два адреса в Германию. Демократическую, конечно, ГДР. А получала в ответ на русском. Первое письмо пришло с подписью: «Бригитта». Я догадалась сразу, что девочка. А второе письмо с непонятным именем, и я к нему проявила б`ольший интерес. Думала, что мальчик. Но на присланных фото оказались две симпатичные девочки. Вот их-то я бросила в их Германии.
В школе мне понравилось самой путешествовать по миру, не выходя из дома. Ведь тогда ещё не придумали телевизора. Мне захотелось узнать, как живут школьники на самом дальнем Востоке. И я отправила письмо на остров Сахалин, просто в школу № 1. на русском языке.
Оказалось, что живут они интернационально. Мне ответил целый 9 класс. В котором всего 14 человек, среди которых были русские, евреи, ненцы и кто-то ещё. Чтобы честно блюсти строку секретности, я, конечно, ни с какими иностранцами не знакомилась. Ни за воротами, ни перед ними. Поэтому в эту подгруппу активисток я не вписалась. В группе подружилась сразу с Ирой Ерёминой. Столичная медалистка, очень трудолюбивая и умная. Понимала на всех лекциях всё, что читали профессора, и готова была ответить на любой вопрос.
Она была дочкой высокого партийного работника. Судя по её большой квартире, в которой проживала с родителями и красивой бежевой восточно-европейской овчаркой. Такой же умной, как Ира.
Но, несмотря на всё это великолепие, она ещё была и очень скромна. И тоже к активисткам не влилась. Мы были во многом похожи. Она была девочкой-отличницей с чистыми глазами и помыслами.
В моих чистых помыслах не было соблазна. А вот сохранить ей душевную чистоту среди столичного многообразного порока — это совсем не просто.
Во всяком случае, она не укорила меня за непрочитанную книгу Мопассана «Жизнь». Другая медалистка, которую отчислили после первой сессии, заклеймила меня позором за непрочитанного французского классика. Сочла недостатком моего литературного кругозора.
А он в моём кругозоре появился ещё в шестом классе. Когда моя любимая подружка — графиня Лялька (Эльвира) Катаева хвасталась, что тайком от мамы читает эту книжку. Стянула из библиотеки старшего брата. А если мама застукивала её нечаянно, она подкладывала её срочно под себя на стуле или на кровати. В зависимости от её сидячего или лежачего способа чтения.
Я совсем не хотела прятать взрослую неприличную книгу под себя от мамы. Ещё тогда я решительно отложила её чтение до своего взрослого состояния.
А пока я запоем читала советские книги про героизм нашего народа. Взрослея — нашу русскую классику, которая была очень интересна. Она тоже знакомила с миром взрослых. Без пряток.
Да, влюбляться надо в своего будущего мужа.
Да, бывают трагедии, когда жёны влюбляются в других мужчин, но они погибают, как Анна Каренина под поездом.
Я усвоила, что дети рождаются от поцелуев. Поэтому наказала себе это величайшее чудо подарить только мужу.
Что всю жизнь честно и исполняла, дожидаясь своего единственного принца.
Тогда это не было смешно. Всего пару лет назад по телевизору в передаче встретила современницу своей молодости.
Знаменитая украинская актриса вспоминала, как её в юности поцеловал парень.
Она тоже забоялась, что у неё, незамужней, родится ребёнок, примчалась домой в ужасе и стала с мылом и мочалкой оттирать губы.
Тогда хранить чистоту чувств, невинность девушки было нормой. И много веков ещё раньше на Руси.



6. Подружка и гномы

С Ирой мы как-то обе сразу почувствовали симпатию друг к другу и удалились от остальных.
Вместе, рядом на одной скамейке слушали лекции, семинары.
Но вскоре, к моему огорчению я стала замечать различия между нами.
Мы одинаково рьяно грызли гранит новой науки. Но у неё получалось это быстрее, ловчее. А я всё отставала и не могла догнать, чтобы грызть рядышком.
У меня не получалось, как в школе своей, так же легко справляться с той лавиной незнакомой информации, с той учебной нагрузкой, которая свалилась на мою раньше умную голову.
Теперь она стала светлая и прозрачная, и в ней ничего не задерживалось.
Десятки новых предметов и даже старые, знакомые названия: «математика, химия, физика» никаким образом не соприкасались с той школьной базой знаний, которые я получила в своей, нестоличной школе.
Слишком велик был разрыв между ними.
Я этого не понимала. Огорчалась, стыдилась себя, недоумевала, почему вдруг из лучшей ученицы школы я в одночасье превращаюсь, становлюсь глупой и тупой.
Я саморазвенчалась.
Я и вообразить себе не могла, что в вузе любом не смогу учиться так же блестяще. Потому и летела в МВТУ на всех парусах.
И то, что первую сессию я не сдала всё на «отлично», да ещё получила «тройку» по химии, первую в жизни, было большим ударом по самолюбию.
Для меня не имело значения, что другие медалисты тоже скатились на «тройки».
Что некоторые даже пересдавали свои «двойки», и даже другие за неуспеваемость были отчислены из вуза.
Что Ира была единственной в группе студенткой-отличницей.
Я даже не догадывалась, что дело не в моей тупости, а в той большой разнице школьной подготовки столичной и провинциальной школы.
И в той большой социальной разнице с ней здесь в Москве.
Меня не ждала после занятий в институте отдельная комната дома, любящие родители с калорийным обедом. А их высшее образование помогало ей решать все учебные проблемы. А ей не навязывали накануне экзаменов внимание полупьяных мужиков.
От них из квартиры влюблённой хозяйки я убежала сразу же после первой сессии.
Началась самостоятельная полностью жизнь в столице, без посредников, участия и помощи папы Гриши.
Умненькая Ира почему-то не вызывала интереса в группе ни у кого, кроме меня.
Мягкая в обращении, с небольшими добрыми глазами и носом картошечкой, она добросовестно выполняла завет Ильича (Ленина): «Учиться, учиться и учиться».
Мною, с бантиками на голове, интересовались гораздо больше, особенно мальчишки.
Я, правда, долго об этом не догадывалась.
С первых же лекций кто-то из них занимал мне рядышком место удобное в больших лекционных аудиториях. Завлекали разговорами, мелкими услугами. Карандашик предлагали, ручку, в дверь пропускали.
Я всегда их вежливо благодарила и тихо радовалась. И вправду как в песне! Такие московские студенты и воспитанные, и благородные.
Многие быстро утомились около меня и удалились к понятливым. Остался Рудик терпеливый. Но через какое-то время и у него не хватило сил терпеть моё полное отсутствие желаемого интереса к себе. Он сделал решительный шаг. Прислал записку, в которой назначил свидание после уроков в каком-то холле.
Это вызвал бурю возмущения у меня почему-то, которую я отправила ему в ответном послании с грозным вопросом: «Кто дал тебе право насмехаться надо мной?»
Он или очень испугался, или ничего не понял, но свиданий больше не назначал, место не занимал на глаза не попадался, не разговаривал со мной.
Но часто и долго, несколько лет, в каких-нибудь очередях в библиотеке, при сдаче лабораторных заданий становился за мной и моему затылку сообщал: «Ненавижу девчонок». Мрачно и негромко.
Мне было всё равно. Потому что у него были какие-то узкие, хоть и русские, глаза.
А раз «глаза — зеркало души», значит и душа узкая. Зачем он мне?
Вообще-то, окинув пытливым взором группу в поисках своего сказочного принца и не обнаружив его, я к ребятам сразу потеряла интерес. Даже наоборот. Обнаружились в каждом каким-то дефекты.
Человека 4 исключались по старости. Они пришли после армии, совсем старые. Хотя с Федей я иногда танцевала на вечерах, потому что он замечательно, красиво танцевал, лучше всех.
Боря, бывший моряк и действующий староста двухметровый, в тельняшке, совершил для меня героический поступок. Бескорыстный. На пятом курсе, обнаружив меня случайно больную в подвале, где я «снимала койку» у дворника, вывел меня оттуда на белый свет привёл в общежитие для иностранцев и «блатников» на место родной сестры! На её белую койку. А её отправил временно жить в три-девятое царство в дальнем студенческом общежитии за городом, в пос. Ильинское.
Его фото даже хранится в моём семейном альбоме. Мы были добрыми друзьями. Он приходил ко мне за советами. Что ему лучше на свидании с любимой девушкой подарить ей: цветы или 1 кг помидоров?
Ровесники тоже не могли меня завлечь. Кто-то ст`атью не вышел, кто ростом. У Рудика глаза узкие, а у Володи Кондрашова — губы толстоваты. Андрей чуть заикался. А у Олега вообще грудная клетка вдавлена, аж жуть!
В кого влюбляться-то?
Но в группе я себя чувствовала уютно, потому что все относились доброжелательно. Даже модные девчонки, которые хвастались вновь появившимися капроновыми чулками и модными сумочками.
Хотя чулки у меня были «фильдеперсовые». Тоже красивые, из очень тонкой нитки, но уже отсталые. Сумки вовсе не было, с неграми в ресторан не ходила и мальчиков для курсовых и домашних заданий не имела.
И всегда была довольна собой, втайне. Что за меня никто никогда не решал ни одной задачи и не провёл ни одной линии на чертежах. Ни в институте, ни в жизни. Всё сама. А мальчишки поняли, что я не доросла ещё до лирических отношений и не приставали с ними.
Приняли в свою семью ласково, заботливо, бережно, как младшую сестрёнку, оберегая от грязи и пороков, как гномы Белоснежку.
В то же время приходили к этой маленькой девочке делиться сердечными тайнами. Рассказывали о любимых и спрашивали совета, полагаясь на чистоту моего душевного мира.
И других примеров доброго отношения ко мне было предостаточно. Особенно дружеских или тесных связей у меня не было ни с кем. Несмотря на это, в подвале меня разыскивать пришла целая компания мальчишек и девчонок.
Был у нас обычай. После сдачи сессии летней, окончания очередного курса, шли все вместе отдыхать в парк им. Горького.
Однажды, нагулявшись до ночи, вышла из вагона метро на своей останове «Бауманская», где недалеко снимала очередную койку.
Дошла до двери парадного и обнаружила, что ключи уехали в кармане Пети, который любезно хранил их всю прогулку. И комната заперта, хозяйка уехала на дачу.
Спать оставалось или на лестнице, или на скамеечке в скверике. Дошла до общежития, где Боря-моряк наш жил. Он и приютил меня у знакомых девочек. Ещё и во внутрь трудно ночью мимо коменданта пробраться. Тоже выручил.
Кроме традиционных гуляний по парку им. Горького, группа регулярно собиралась на все советские праздники у кого-нибудь дома.
Мне в Москве достался только один такой праздник. На первом курсе 7 ноября, празднование свершившейся ещё в 1917 году Октябрьской революции.
Первым открыл двери своей великолепной квартиры Володя Кондрашов. В высотном здании у метро «Баррикадная» около зоопарка.
Я вошла в неё, как в кино. Только там я видел такие огромные квартиры. Где много комнат, украшенных роскошной мебелью, гардинами, картинами. В большой гостиной нас ожидал накрытый большой стол с белоснежной скатертью. На которой сияли хрусталь, дорогой сервиз с вкуснющими невиданными мною яствами и всякими бутылками с винно-водко-водными напитками.
Всю эту красоту заботливо создали заблаговременно его родители, деликатно удалившись уже до нашего прихода.
Попасть заживо в кино мне было очень интересно, и я всё разглядывал растопыренными глазами от удовольствия. Которое временами заменялось неловкостью и смущением.
Неожиданностью для меня оказалось, что студенты с благородным сердцами пьют крепкие напитки, коньяк и водку. А студенточки — разные вина. Про это в песне не было.
Но в глубокое смущение я впала, когда в середине вечера зашла в гостиную после очередного танца.
Там уже было несколько девочек. Тоже зашли, как и я, освежиться прохладительными напитками. Но, освежаясь фруктовым соком, я чуть не захлебнулась от изумления. Мои прекрасные, как в песне, сокурсницы наливали в свои фужеры и пили водку! Пока ещё в тайне от ребят. За закрытыми дверями.
Праздничное настроение затуманилось. Не от моего питья.
Ещё в начале застолья я вступила в тайный сговор со своим соседом Витей.
Чтобы не привлекать к себе внимания, я, как все, радостно чокалась со всеми рюмкой с вином, но поила себя только соками. Сосед не выдавал.
Я ведь ни капли хмельного в рот не брала. Зато всласть натанцевалась, потому что было много места и мало пар.
А в перерывах куда-то не туда попадала, откуда меня бережно уводили партнёры по танцам.
В одной комнате рассказывались неприличные для меня анекдоты.
Открыла дверь на кухню, там почему-то на плите парочка обнимается.
Ребятки оберегали мою невинность детскую.
И в первый же праздничный вечер я оказалась обманутой.
Я-то готовилась по дороге в Москву к встрече столичных сказочных принцев и принцесс.
Себя-то, взращённую кое на чём, я считала Золушкой, волшебно попавшей на их бал.
Перед началом новой студенческой жизни я с мамой была в гостях у её любимой сестры Марии, учительницы назаровской школы.
Рядом со мной сидел и вежливо ухаживал старый, лет 25 (мне-то 18) её знакомый учитель математики. Выразив удивления, что до 18 лет я в рот не брала спиртное, он высказал твёрдую уверенность, что будущая студентка МВТУ, через полгода будет, как все в нём. Там студентки пьют не только красное вино, но и водку.
Его пророчество я восприняла с великим возмущением, защищая честь и достоинство своих будущих друзей. И я твёрдо заявила, что этого никогда не случится со мной.
Своё-то слово я честно сдержала на всю жизнь но и его слова оказались правдой, которую узрела на том вечере к великому моему огорчению.
Золушка с Текстильной улицы не пила спиртное, не курила, не влюблялась, не читала неприличные книжки.
Только училась отлично.
Потому что задержалась в детстве.
И не догадалась, что принцессы столичные уже давно стали взрослыми. И уже на младших курсах даже замуж выходить стали.
Это была единственная моя встреча праздничная с группой.
Все годы обучения на все праздники и каникулы я уезжала домой. Не только для встреч с родными. Основной задачей было довезти до них набитые сахаром и мукой чемоданы, весом чуть меньше моего собственного. Весила я студенткой 46 кг. Я спасала от голода семью, главное, маленького брата.
Все продукты тогда были только в Москве.
Расставшись с квартирой у Белорусского вокзала, я начала самостоятельную жизнь в столице.
 


7. Без посредников

Перейдя на полное самообслуживание, я снова почти потеряла связь с папой Гришей, который первое полугодие оказывал помощь в оплате квартиры.
Тогда же я была у него несколько раз в доме на Кутузовском проспекте, навещала бабушку Соню, откликаясь на её мольбу.
После той единственной встречи со мной, школьницей, она на радостях выздоровела и прожила ещё несколько лет.
В этом доме и этой семье я чувствовала себя неловко, поэтому отгородилась от общения со всеми. Демонстративно навещала только бабушку, которая ждала меня с искренней радостью. Я была по-настоящему нужна только ей.
Мы сидели в её комнате, разговаривали обо всём. А она из-под подушки доставала мне пакет с вкуснющими шоколадными конфетами. Тайно от все. Эти конфеты тайком от всех собирала мне, дожидаясь встречи.
То ли собирала со стола незаметно по нескольку штук, то ли свои порции складывала.
Потому что знала, что от остальных я ничего не приму. А это был её личный гостинец. Конфеты были какие-то здоровенные, незнакомые, необыкновенно вкусные. Таких и в магазинах ещё не было.
Они были частью роскошных партийных продовольственных пайков, которые на работе выдавали для укрепления здоровья ценным государственным работникам. Мне, как и остальному советскому народу, продукты эти были неведомые и незнакомые.
Когда бабушка умерла, я горько плакала. Во всей огромной Москве она была единственным человеком, который меня любил, которому я была нужна.
После первой сессии мою восторженность окружающим миром несколько пригасили заботы житейские.
Надо было искать новое жильё. Прожить и выжить на стипендию. Выдержать чудовищную нагрузку учёбы.
Стипендию в нашем вузе мы получали повышенную по сравнению с вузами другими из-за сложной перегруженной учебной программы. Уже на первом курсе — 400 рублей, половину инженерной.
Из нас делали инженеров широкого профиля.
На эту стипендию я питалась, оплачивала жильё, одевалась и обувалась. И ещё мне надо было выделить сумму на многоразовые поездки домой с закупленными продуктами. А так же одежду и обувь маме и брату. Маме в основном ткани на платье, у неё портниха балы. А Вите и пальтишко, и рубашку.
Они оставались ещё долго после войны и полуголодные, и полураздетые.
Делила всякий раз стипендию на части, самая маленькая из них доставалась мне на выживание.
Я как-то умудрялась это делать, ограничив себя в расходах до минимума. Отказалась от праздников с группой, от посещения театров и концертов. Не смогла только отказаться от концерта слепого пианиста Зюзина.
Дешёвую одежду и обувь покупала в «Детском мире» у м. Дзержинская.
Была смена одежды на зиму. Очень красивое шерстяное платье вишнёвое с вышивкой на груди. Детский фасон, с пояском, стоячим воротничком. Мне нравилось оно. И красный костюм из тонкого сукна, который совсем не нравился. Но на что-то другое не было ни денег, ни времени.
Пара платьев на тёплую погоду. Белое, с широкой юбкой солнце-клёш и золотистого шёлка с набивным рисунком. От длительного его пользования мелкие красные листочки от солнца сгорели. Получились дырки. Остальное всё было цело и красиво. Поэтому я его обновила. На месте дырок вышила шёлковыми нитками гладью сгоревшие листочки. По всему платью.
На старших курсах любимой одеждой и в будни, и в праздники была чёрная креп-сатиновая расклешённая юбка, которая утягивала на тонкой талии пару белых блузок. Пикейную без рукавов, с чёрным бантиком у воротника. И модная, прозрачная, из капрона, с пышными рукавами.
Талия была достаточно тонкая, на ней соединялись пальчики моих рук. С большим капроновым бантом в густых, длинных волосах, убранных на затылке в красивую причёску, я даже немного нравилась сама себе. И не только себе.
Тонкую талию я привезла ещё из полуголодного дома и поддерживала её размеры за всё время учёбы социальной диетой, доступной мне.
В столовой брался самый дешёвый, комплексный обед: полпорции суточных кислых щей, каша молочная или солянка. На третье — компот из сухофруктов. Никаких новых граммов не вырастало на мне. Ужин — гречневая каша с треской. Ею я кормилась уже «дома».
Он был рядом с метро «Бауманская», от которого я ездила до института пару остановок на трамвае «Б» («Букашкой звали) или на «А» («Аннушка»).
Это жильё после первой сессии мне помогла найти Лена из моей группы.
Похожий на купеческий особняк, шести этажей, кирпичный. С витой чугунной лестницей и лифтом за решёткой. И лифтёром.
На последнем этаже Лена жила в большой коммунальной квартире. Там была одна большая кухня, одна ванная, туалет и 7 или 8 комнат с разными семьями.
В одной маленькой, метров 10, жила Лена с мамой. А рядом, в комнате 18 метров, жили-были дед да баба.
Вот Лена и уговорила их пустить к себе жить хорошенькую девочку, т. е. меня. Чтобы лишнее место не пропадало, а платили за него.

8. Дед с бабой и галоши

За лишнее место я платила большую часть своей стипендии. Но в эту часть входил и тот самый ужин, треска с гречкой. Очень полезные для здоровья и талии.
Место это представляло собой старый диванчик за дверью, через которую входят в комнату. У стены, под диванчиком, лежал чемодан с моей нехитрой одеждой.
Противоположная стена была занята большим окном с широким подоконником.
По обе стороны его торцами стояли две кровати. Налево спал дед, направо — баба. У деда за кроватью стоял шкаф с одеждой, у бабы — буфет с посудой.
По середине комнаты, ближе к моему платному дивану, стол со стульями.
Надо мной висела фотография прелестной русской красавицы с толстой косой. Это баба в юности.
Я их так сказочно называю, потому что они были совершенно удивительными существами.
Хозяйку звали тётя Шура. Она была точной копией бабушки с обложки детского журнала «Мурзилка». Небольшая, кругленькая, с пучком седых волос на затылке, в очках, с доброй улыбкой и морщинками на лице. Одетая в дешёвый халатик и фартук. Ей не хватало только мотка ниток и спиц.
Мужа звали Алексей Николаевич. Он был лет на 15 старше жены, но хорошо сохранился. Или её быстро состарил. Работал на каком-то заводе начальником цеха и дома тоже был начальником.
В первое же утро после вселения, приоткрыв один глаз, я увидела удивительную сцену, похожую на спектакль. Платный мой диван ничем не отгораживался от присутствующего мужчины, хоть и старого. Даже занавеской. Предполагалось, что я ещё не принадлежу к женскому обществу, а он по дряхлости своей выбыл из мужского.
Эту дряхлость я и обнаружила через прищуренный глаз.
Уже одетая в халат тётя Шура ухаживала в постели за немощным мужем.
Ещё не умытый, под одеялом полулёжа виднелась верхняя часть начальника.
Перед кроватью на стуле, накрытом белой салфеткой, уставлены яства, знакомые по единственному моему празднику в «высотке» с группой.
На тарелочках разложены осетровые рыбки ломтиками, белая и красная, бутербродики с красной и чёрной икрой и колбасками, свежий чаёк. А тётя Шура разбивала яичко всмяточку и кормила его с ложечки. Подавала нужный бутербродик, стаканчик, тихо шептались, чтобы не разбудить меня.
Накормив, помогла встать, одела на него халат, тапочки и повела в коридор. То ли на горшок, то ли умываться.
Я решила, что дедушка тяжело болен.
Но вскоре они вернулись. Бабушка, оказывается, мыла дедушку в ванне. Он стал пободрее, уже стоял на ногах сам.
Но она продолжала его одевать, как ребёнка. Рубашку, брюки, носочки, пиджачок. И галстук, уже как большому.
Обула в ботинки и завязала шнурочки.
Достала из шкафа зимнее пальто с каракулевым воротником, всунула ручки в рукава, застегнула пуговки.
Шапку перед зеркалом он одел сам. Сам всунул ботинки в галоши. А тётя Шура на коленях вставляла ему каблук в галошину. Он шмыгал ногой, притоптывал. Проверял качество услуги.
И вот передо мной стоял в каракулях и блестящих галошах настоящий начальник. С большим пузиком, в зимнем пальто и самодовольной рожей.
После его ухода я уже совсем глаза свои открыла, быстро собралась в институт и присела к столу, предвкушая и облизываясь в ожидании только что увиденного прекрасного завтрака.
Но, по губам слюни текли, а в рот, как в сказке, ничего подобного не попало.
Оказалось, что в моё меню такой завтрак не входит. Только чай с хлебом. Мала моя выплачиваемая часть стипендии.
Но, оказалось, жене тоже. У нас с ней было одинаковое меню. На ужин тоже.
На два разных меню, себе и нам, дед каждое утро отсчитывал точное количество рублей и копеек, требуя каждый вечер точного отчёта.
У начальника дома была дешёвая работница, тётя Шура — жена.
Она рассказала свою историю. Девочкой осталась сиротой, жила у родственников в няньках и прислугах за кусок хлеба. В Подмосковье.
Подросла, устроилась рабочей на заводе. Попалась на глаза красивая девочка взрослому дяде женатому, много старше её, своему начальнику. Он и привёл её к себе жить в эту комнату. И стала она смолоду бесплатной работницей дома.
Детей она не завела, а ухаживала за его детьми.
Он сам из бедной семьи женился на некрасивой старой деве, богатой. У неё был свой дом, скотина в селе Новогиреево, под Москвой.
Сам уехал в Москву работать. Жена продолжала с детьми жить там. А когда они подросли, приезжали в Москву учиться, к отцу, где за ними уже ухаживала Шура.
Спальное место в комнате ей досталось на подоконнике.
Брак с ней не был оформлен, поэтому прав не было у неё никаких.
Но обе жены мирно сосуществовали, не знаю, по каким правилам.
Однажды старая жена приехала к нам в гости. Я видела, как младшая Шура прислуживала старшей жене. Угощала, подавала. Та, сидя за столом, милостиво разрешала.
Более того, тётя Шура к ней тоже ездила в гости и один раз взяла меня. Дом и сад похожие на мой сасовский. Там меня поили козьим молоком.
В этой интересной семье я прожила до четвёртого курса.
Дед оказался совсем не дряхлый. При двух жёнах — у него была ещё на работе молодая и красивая любовница.
Однажды она даже заявилась к нам. Начальник наш приболел, не вышел на работу.
Резко распахнув дверь, небрежно отодвинула тётю Шуру в сторону. Статная, модно одетая женщина шагнула к постели деда и стала грубо кричать на него и требовать какие-то деньги.

9. Сотворение инженера

Если на первых курсах ещё мелькали какие-то знакомые названия предметов вроде математики, физики, химии, иностранного языка, то чем дальше, тем больше в голове скапливалось незнакомых предметов.
Металловедение, детали машин, сопромат, электромеханика и многое другое.
Теории новых наук сопровождались практикой. Лабораторными работами, чертежами, домашними заданиями. Всё надо выполнить и защитить в срок.
Кроме этого на каждом курсе были специальные мастерские, чтобы я умела всё и руками.
В литейном цехе я была сталеваром и лила в опоки расплавленную сталь для получения заданной детали.
В кузнечном цеху молотком выравнивала шляпку болта и навинчивала на нём резьбу для моей же гайки.
В модельном стругала рубанком доски и изготовляла табурет.
Другой год мы изучали все существующие в стране станки и изготовляли заданные детали на слесарных, крутильных и ещё многих других.
Я вошла в реку научных познаний, брела по ней, преодолевая сопротивление не только материалов, сопромата, но и всех прочих наук, утопая иногда с головой, барахтаясь и выплывая.
Ученье оказалось и светом, и тьмой, в отличии от пословицы. Потому что света белого я почти не видела в МВТУ. Был плотный постоянный график.
Начало занятий в 9 часов. 8 лекций и семинаров. Затем лабораторные, мастерские, чертёжный зал.
Домой возвращалась не раньше восьми часов вечера. Там меня ждали домашние задания. Я только отсчитывала, сколько десятков задач я сдала по математике, физике, электротехнике, сколько ещё осталось десятков. Сколько «тысяч» (знаков) технического текста по немецкому языку сдала, сколько осталось. Так же считались десятки «эпюр» по сопромату и полных листов ватмана курсовых проектов.
На это требовалось тоже много часов. Всё это в сутки не вмещалось. Любознательные студенты подсчитали количество чистого времени, необходимого для суточного изучения наук и выполнения заданий. Оказалось, 25 часов. Не отвлекаясь на «есть, пить, спать».
Я брела в этом потоке свалившихся на меня знаний одна. В этом была одна из проблем.
Кому-то помогали дома. В общежитии использовался коллективный студенческий разум с «передиранием» друг у друга.
Практичные девочки обзавелись дружками-старшекурсниками.
Я трескала вечерами треску дома, заедая её в обед суточными щами в столовой и боролась в одиночку.
Да ещё бывшая отличница страдала от непривычных оценок. Не могла уронить своего достоинства до «троек», которые облегчили бы моё всплытие.
Свалившиеся перегрузки тихо растаскивали не очень могучее здоровье, которое оставило военное детство.
Незаметно для себя я просто теряла силы. Ничего не болит, температуры нет. Здорова.
Но помню, как медленно переставляла ноги по дороге домой из института. Удивлялась, почему меня все обгоняют. Добиралась с трудом до своего дивана за дверью. И сколько-то времени лежала без сил.
Тётя Шура подходила ко мне, испуганно смотрела на бледное лицо, закрытые глаза, наклонялась проверить, дышу ли, жива ли.
Сколько-то времени лежала, затем заставляла себя встать и дойти до стола.
До ночи глубокой решала, переводила, чертила. Несколько часов сна. И новое утро с девизом дедушки Ленина: «Учиться, учиться и учиться».
Когда сил осталось очень мало, начались обмороки.
Сначала звенело у ушах, темнело в глазах затем теряла сознание и куда-нибудь падала.
Мне это очень не нравилось, как-то неприлично падать у всех на виду. И когда он начинался в неудобном месте, я старалась присесть где-нибудь в уголке незаметно.
Поэтому среди всех задач у меня появилась ещё одна — благополучно добраться до дивана у тёти Шуры. Но однажды обморок меня даже выручил, и именно в неудобном месте, в коридоре института.
Я днём стояла около аудитории, где дожидалась у окошка назначенного времени для сдачи «тысяч» немке-преподавателю.
И вдруг — потемнело. Не за окном, в глазах, в голове.
Ну не падать же у прохожих на виду. Я шагнула к двери, за которой сидели ещё чужие студенты на семинаре. Извинилась вежливо. Успела сесть на ближайшую скамейку, а голова уже сама упала на парту. Очнулась я, когда около меня скопилось всякого взволнованного народа, и врач в белом халате. Он отвёл меня в медпункт.
Тут-то и сверкнула в моей просветлевшей голове блестящая мысль. Я же могу получить освобождение от плавания! Плавать-то я вовсе не умела, а по физкультуре надо сдавать. Двойку получать не охота, а стипендию охота, нужна была позарез.
Выросла-то я в городе, недалеко от прекрасной реки Цна, притока Мокши, которая впадает в Оку.
И весь народ с малолетства учился плавать в её прозрачных водах, загорать на золотом песке на берегу, рядом с чудесным бором знаменитой Мещёры княгини Мещерской.
Надо было только от города пройти полчаса, по роскошным заливным лугам в цветах и душистой траве.
Пляжа там специально не было, дорога не проложена, поэтому места оставались заповедными, сказочной красоты и покоя.
А я в этой красоте была всего несколько раз, со взрослыми. До войны плавать меня не научили, мала была. Во время и после войны было не до прогулок, другие заботы были. А подростком мама меня со сверстниками не пускала, чтобы я не утонула.
Чтобы не тревожить её, я и не ходила. Она в молодости на речке попала в омут, с трудом выплыла. С тех пор и боялась воды, теперь уже за меня.
Так и уехала в Москву не плавающая медалистка.
А тут, в институте и появилась неразрешимая задача с плаванием. Спорт, как и наука, у нас занимал важное место в обучении многопрофильного студента.
На физкультуре надо было сдавать много всяких «норм» по лёгкой атлетике: бег, прыжки с шестом, через «козла», упражнения на бревне. Были даже танцы. И плавание, которое ставило меня в безвыходное положение. Тону. Во всех смыслах, прямом и переносном.
Очнувшись, первым делом я и попросила об освобождении от плавания.
Я и закончить не успела, а люди в белых халатах уже освободили. Какие уж бассейны с водой, если я сухая на ногах не держусь. Они вообще освободили от физкультуры, с ужасом представляя, как я потеряю себя высоко на шесте или наоборот, останусь на «козле».
О такой удаче я и не мечтала, и не догадывалась о пользе моего неприличного состояния.
Освобождение дало мне пару свободных часов в неделю на все годы обучения. И это хорошо.
Но было и некоторое разочарование.
Дело в том, что физкультура-то была любимым предметом.
Во-первых, по природе своей я девочка была очень подвижная. И только на этом уроке я и получала возможность двигаться.
Во-вторых, это была совершенно неведомая мне физкультура в огромном спортивном зале, с массой спортивного снаряжения. Ведь ничего похожего в школе не было. Всё было очень интересно, всё нравилось, особенно танцы.
Нас под музыку учили и бальным танцам: вальс, танго, фокстрот. И разным народным, не только советским. Учили польку, чардаш и другие. Я с огромным желанием и радостью всему училась. Тем более, что получалось у меня гораздо легче, чем задания по сопромату.
Занимались мы вместе с мальчиками. Партнёры-то нужны в танце. В очень интересном танцевальном наряде.
Форма для всех видов занятий на физкультуре была одна: белый верх, чёрный низ.
У всех «верх» был одет в белую трикотажную футболку с коротким рукавом. У меня была симпатичная, обтягивающая, со стоячим воротничком «хомутик» на шее.
Низ был у всех сатиновый, но разной ширины и длины трусы.
У мальчиков они должны быть по размеру «низа», чтобы не выпадали из трусов ноги и живот. Вот стоит мальчик в белой трикотажной футболке и плотно одетых трусиках. Ничего. Спортивный вид. А девочка выглядела интереснее.
«Низ» у неё тоже чёрный, тоже сатиновый, тоже в мужских трусах, но на два размера шире девичьей нижней части фигуры.
В каждую штанину самостоятельно вставляется бельевая резинка, что и на поясе. Все три затягиваются до истинных размеров талии и девичьих ног.
Получаются два пышных полушария. Обе штанины с полушариями поднимаются по ноге вверх до упора.
Тогда эта фантастическая модель начинает немного напоминать коротенькую, пышненькую юбочку. Плотно скрывающую все тайны девичьей фигуры.
В таком наряде я впервые предстала перед многими парами юношеских заинтересованных глаз.
Я стеснялась. Опускала глазки. Но танцевать научиться хотелось. Но мальчишки уже раскусили моё затянувшееся стеснительное детство. Не смеялись надо мной.
Даже когда этот спортивный костюм однажды использовала в качестве купального в речке.
Когда очередной раз весной после сессии группой поехали отдыхать на природу, на ручке.
Все взяли с собой купальники, а я свой спортивный.
Во-первых, у меня другого не было, купальника-то.
Во-вторых, я ещё не созрела, чтобы показывать юношам свой голый живот.
Я просто отошла подальше от всех, чтобы самой не смущаться голых почти ребят и их не смущать своей закрытостью.
Но кто-то из них меня нашёл за кустами, чтобы не скучала в одиночестве. И даже учил плавать. Это были мои самые первые уроки по плаванию. Главное, норму не надо сдавать на скорость и всплываемость. Или затонулость.
Всё-таки пришлось обратиться пару раз за помощью к врачам в медпункт.
Не нравилось мне часто падать. Мне поставили диагноз: вегето-сосудистая дистония.
Для лечения предложили усиленное питание, уменьшение нагрузок, увеличение сна и отдыха.
Ничего подобного у меня под рукой не было, поэтому я молча отказалась.
К тому времени я потеряла аппетит. Я ела, что было, раз надо. Но могла несколько суток ничего не брать в рот и не вспомнить об этом.
Поэтому врач прописал мне для аппетита и подкрепления сил... вино. Кагор. Каждый день по 50 грамм перед едой.
А я выполняла строго данное обещание назаровскому учителю, что не сопьюсь в МВТУ.
Поэтому сообщила врачу, что не употребляю.
Тогда он настоятельно предложил всё-таки бутылку купить и пить не из рюмки, а из стакана. Т. е. столовую ложку Кагора вылить в чай, получится лечебный напиток. Обещал вернуть этим напитком аппетит, силы, обмороки сами уйдут.
Я купила, разорилась.
Налила ложку в чай. Но когда сделала глоток, чуть не подавилась. Получилась какая-то тухлая гадость. Ну никак в горло не проходит.
Бутылку я подарила тёте Шуре, а вместе с ней несказанную радость ей.
Дед как-то объяснил мне, что даёт ей деньги под контролем, потому что она любит «выпить».
Но я так и не поняла, почему не отпускает деньги на одинаковое своё питание с ней, на севрюгу. Оставляет ей только право нюхать, как Ходже Насреддину на базаре.
Со временем мне пришлось перейти на более жестокий способ лечения.
Перед экзаменом я заходила в медпункт, и мне в руку вкалывали витамин алоэ, невинного домашнего цветочка.
Дикая боль разливалась по всей руке, аж дух захватывало.
Нянча одну руку другой и стиснув зубы от боли, пыталась осмыслить экзаменационные вопросы и найти правильный ответ.
В таком режиме я и проучилась в моё всё ещё любимом институте все пять с половиной лет.
Мне и в голову не приходило поменять свой образ жизни.
Иметь отдельную комнату без странных деда с бабой.
Закусывать партийными пайками.
Пользоваться кремлёвской больницей для укрепления здоровья.
Надо было только сказать «да» на длительные приглашения отца московского жить у него.
Но я хотела остаться самой собой, строить свою жизнь своими силами, как бы мало их не было.
Не предать себя, маму и отца другого, который вырастил. За кремлёвскую пайку. Я принадлежала им.



 






















































Глава 7. Сердечные страдания

1. Вещий Олег

Я себе тихонько училась, овладевая новыми науками. Переводилась с курса на курс без хвостов, без пересдач. С интересом изучала и новые предметы, и жизнь вокруг меня.
Мне пришлось расстаться с привычным званием «лучшая», какой была в школе. В институте их на весь курс было несколько штук.
Защищала свои знания в основном на «4», иногда на «5». К великому моему сожалению, в выписку диплома попали даже несколько «троек».
Но я не научилась применению полезных житейских навыков. В группе только двое, я и Ира, сдавали экзамены без шпаргалок.
Ира потому, что всё знала.
Я потому, что страшно боялась, что заметят. Не умела. Хотя и видела вокруг очень талантливых шпаргалочников.
Отвечая на билет, я всегда удивлялась, что мои полноценные ответы на вопросы вовсе не интересовали и экзаменатора. Оценивались дополнительные вопросы, совсем из других тем.
Оказывается, они знали, что все шпаргалят, поэтому и проверяли знания по дополнительным темам.
Учебный процесс разнообразился лирическими эпизодами.
С приближением весны ярче светило солнце, больше становилось синевы в небе. Юные сердца застучали быстрее в ожидании счастливых встреч — вокруг меня. Иногда стучали в мою сторону. По несколько штук одновременно случалось.
На первом курсе с глубоким изумлением получила письмо от своего сасовского однокурсника, художника при моей редколлегии Олега Куликова. Которого мы втихаря сватали ещё в школе с подружкой моей Зиной Моисеевой к Вале Курочкиной. А зря. Оказывается, он пару лет пламенные взгляды тайно направлял в мою сторону. Не в силах устоять перед моей неотразимостью и неприступностью. И только после школы, надев курсантские погоны лётного училища в Борисоглебске, военного, осмелился на расстоянии сотен км прислать свои признания. Мне было весело. Мы переписывались несколько лет, года три. Обменялись фотографиями. Я писала большие издевательские письма с невинным видом. На простой вопрос его, какие новости у меня, заполняла несколько страниц. С последнего номера газеты «Правда» переписывала передовицу. Там перечислялось и сколько стали выплавила уральская домна, и сколько хлеба собрали на Кубани. Я ведь — часть страны. Значит, это и мои новости.
И за что только он меня терпел годами.
Переписка оборвалась сразу и драматично. Я получила от него известие, что на тренировках на реактивных самолётах он получил заболевание. Его отчислили по состоянию здоровья. Ему осталось всего год до получения офицерского звания.
Конечно, я ответила ему самыми дружескими, ласковыми словами участия.
Ответа я не получила. И никогда не узнала ничего о дальнейшей его судьбе.

2. Владимир Ленин на сеновале

После второго курса нас отправили на уборку картофельных полей Подмосковья.
Привезли на грузовике в колхоз. Поселили в клубе. Но он был в аварийном состоянии. Нас предупредили честно, что потолок может обвалиться на нас. Хуже, если ночью, когда все спят.
Нас это не испугало. Потому что рядом был сарай, набитый сеном. Туда все и перебрались на ночлег.
Еду мы готовили сами, но печи тоже не было.
Готовили, как туристы, в вёдрах на костре. Миски, ложки, кружки привезли с собой.
Работали мы добросовестно, бескорыстно и бесплатно. Питались здоровой, тогда экологически чистой пищей. Нам колхоз выдавал хлеб, ведро молока. Картошка — в неограниченном количестве.
Погода в сентябре была чудесная. Тёплые дни солнечные с летающей паутиной. И конечно, сказочно красивая русская природа вокруг. С полями, лесами, лугами. Туманами. С есенинскими клёнами, пушкинскими берёзами.
И настроение было у всех замечательное. Все вместе и без лекций и уроков! На свежем воздухе 24 часа. Романтика костра, завораживающее пламя его и песни под гитару.
Всем нравилась моя готовка. Пригодился длительный сасовский опыт. А мне нравилось готовить и кормить. С обоюдного согласия часто оставляли готовить. Не много москвичей умели разжигать костёр, вкусно готовить, и уж никто не мечтал о мытье грязной посуды.
Совсем другими мечтами у всех забиты были головы, особенно по ночам. В тесноте и ни в какой обиде ни у кого. На сеновале. Зарывались поглубже в сено в холодные ночи. Трёп, шутки, смех. Потом сопение. Непривычная ежедневная физическая нагрузка довольно быстро всех успокаивала. В дырки на крыше сарая на нас смотрели молча большие голубые звёзды.
Около меня с первых же ночей пристроился сопеть Владлен.
Он сопел и днём, т. е. пристраивался рядом. За обедом, за песней. Ухаживал. Много глядел на меня, много улыбался. Радовался мне. Наверное, влюбился.
Он был хорош собой. Ростом, плечами, лицом, улыбкой. Даже в грязных штанах и штормовке.
Но самое потрясающее у него было имя. Оно расшифровывалось как «Владимир Ленин», сокращённо Владлен. Перед величием имени можно уже не устоять, не говоря уж о плечах.
Но нельзя. До окончания института я наказала своему сердцу стучать ровно. Иначе мне его не осилить, институт.
У меня было простое лекарство против ответного сердцебиения. Надо найти какой-нибудь недостаток у очередного поклонника.
И ответ ясен. Не принц.
При желании, недостатки всегда найдутся, если постараться.
Я постаралась. Он оказался на курс моложе. Не могла же я так низко уронить своё девичье достоинство. Влюбляться в малолеток.
Он старательно улыбался ещё довольно долго. С год примерно. Караулил после занятий, чтобы проводить до дома. Я была не против. Мне даже очень нравилось, когда мною любуются. За так. Только ласковое «До свидания!» моё у двери дома. Даже не вынимая руку из варежки.
Через год притомился. С другого курса, другого факультета, с другим расписанием занятий ему сложно было организовывать свидания. Да такие короткие. От дверей МВТУ до моих. Жила-то я почти рядом. Около м. «Бауманская». У тёти Шуры.
К весне, наверное, решал другую сердечную задачку. Попроще.
Мне он в переходах института и на выходе его больше не встречался.

3. Князь Игорь и генеральская дочь

Он был почти князем. Только советским. Красив, с огромными карими влюблёнными глазами.   В отличие от прочих студентов в свитерах и курточках, он всегда был одет в отутюженный костюм с белоснежной рубашкой и галстуком. И имя у него было княжеское, древнерусское. Игорь. Но про себя я его почему-то прозвала испанцем. Он смуглостью лица, чёрными волосами и большими, красивыми глазами напоминал всем внешним обликом киношного испанского гранда.
Если одеть на него ещё шляпу с широкими полями и шёлковый плащ-накидку.
На русого и древнерусского князя был мало похож.
Обнаружился он в моих рядах поклонников не сразу. Ему пришлось много сил, ума и выдумки использовать, чтобы я его заметила наконец.
В моей школьной автобиографии был указан вид моей школьной общественной деятельности. Редактор классной стенгазеты.
После зачисления меня в студенческое братство я очень быстро выполнила своё обещание, данное ещё в 8-м классе. Себе.
Я вступила в стройные ряды комсомола, младшего брата и помощника коммунистической партии.
Этим я заодно исправила подозрительный пункт анкеты институтской. Вызывавший вопрос у многих: «Почему медалистка, студентка и не комсомолка?»
Никто же не знал, о чём я спорила с классным руководителем. А я постеснялась признаться.
Но комитет комсомола был доволен пополнением советским комсомольцем. Оказалось, даже ценным.
Обнаружив мои редакторские способности, он решил их расширить.
Назначил редактором стенгазеты, но уже курсовой.
Мне доверили самой определять важные для курса темы общественной, научной, политической жизни студентов.
Поручать, собирать, редактировать заметки у студентов курса и отдавать их главному редактору печати всего факультета.
Редактором моим оказалась Маша.
Студентка 4-го курса моего факультета. Высокая стройная девушка с огромными голубыми глазами, как озёра.
Я периодически приходила к ним в аудиторию небольшую для семинаров. Среди толпы разыскивала глаза-озёра, небольшой обмен информацией друг с другом. И торопилась к себе на занятия, чтобы успеть за короткую перемену.
Отношения с ней были чисто рабоче-общественные. Все они в аудитории казались слишком взрослыми рядом со мной, первокурсницей, поэтому недоступна для более дружеских с ней связей.
Тем более я была изумлена, когда в одну из деловых наших встреч голубоглазая Маша меня вдруг пригласила к себе в гости домой. На свой день рождения.
Я с благодарностью приняла приглашение, потому что она мне очень нравилась. Потому что мне интересно было оказаться среди взрослых студентов. Она предупредила, что в гостях будут друзья из группы.
И мне было любопытно, как живётся семьям партийных работников. Позже я узнала, что она дочка генерала. И тоже живётся им очень хорошо.
Приехала в назначенный час, вечером, по назначенному адресу. Добротный, сталинский дом. Позвонила в дверь.
Мне открыл молодой человек, с улыбкой, радостным голосом произнёс: «Вот и Тонечка пришла!» — чем очень меня удивил. Он заботливо помог раздеться, проводил в комнату, где за накрытым столом сидела именинница Маша с друзьями.
Ещё в дверях представился, назвался Игорем, а в комнате всем представил меня, продолжая удивлять.
Маша и гости приветливо встретили меня улыбками, и я отвечала им смущённой.
Игорь и был тот «испанец». Оказалось, давно влюблённый. С первого взгляда. Когда увидел меня с заметками около Маши. Он долго и безуспешно пытался привлечь моё внимание.
И вот придумал гениальный ход с приглашением к Маше.
Конечно, он посадил меня рядом за столом, всячески угощая и ухаживая. Весь вечер танцевал только со мной и редко позволял приглашать меня друзьям.
Мне было очень интересно, приятно в этой романтической и неожиданной обстановке.
Кстати, в отличие от моей группы первокурсной, здесь никто не перепился, не сидели на плите, не было анекдотов.
Все были воспитанны, деликатны, дружески ласковы друг с другом. Было много песен и танцев.
Вечер закончился, все заторопились на метро. И я заторопилась. Но принц Игорь меня притормозил, сделав ещё один гениальный ход, чтобы продлить первое свидание со мной.
С молящими глазами, он стал объяснять мне, что хорошо бы Маше помочь убрать в квартире и вымыть посуду. Не вежливо ей одной всё оставить.
Что он ей близкий друг, останется убирать и очень просит меня помочь. И что меня проводит до дома.
Решать надо было быстро, а я растерялась от неожиданной просьбы. Все гости уже были за дверью, и мне ничего не оставалось, как стать ночной посудомойкой, вежливой.
Я чувствовала себя неловко. Моё смущение всячески пыталась убрать хозяйка со своим другом. Она усердно мне его нахваливала, а он старался соответствовать её показаниям.
За уборкой и шутливыми разговорами ночь прошла незаметно. В окна заглянул рассвет. Я высказала желание всё-таки вернуться домой, с первым поездом метро.
Принц-испанец больше уж ничего не смог придумать для моего добровольного задержания. Одевшись, пожелав всякие радости Маше, вышли в тихое утро.
Пришла весна. Улицы были почти пустынны. Сверкала под ранним солнцем искрами роса на траве, на листьях. Мы шли тихие, о чём-то переговариваясь, каждый со своими мыслями. Я всё решала про себя, прилично ли мне было оставаться на ночь. Но ничего недостойного не совершала, мыла посуду. Мой новый знакомый относился ко мне со всем уважением.
Около дверей своего дома, прощаясь с Игорем, я уже была уверена в своём безгрешном поведении. При всей подозрительности внешней сцены: девушка, я т. е., провела где-то ночь и возвращается на рассвете с молодым человеком. Первый раз в жизни.
И в дальнейшем оценку своим поступкам я делала себе сама. Критерием их была совесть. «Чтобы не было мучительно» стыдно перед кем-то, особенно перед мамой. И перед собой.
«Ах, эти чёрные глаза», как в песне, встречаются мне теперь у дверей моих аудиторий. Списал моё расписание.
И при всякой возможности провожает домой. И всякий раз я тоже встречаю его ласковой улыбкой.
Но я не даю домашнего телефона. Не разрешаю войти в комнату. Отказываюсь от всяких приятных приглашений, в театр например. Объясняя отказ отсутствием времени и перегрузкой домашних заданий. Но я отказываюсь и от предлагаемой помощи. Это уже принцип: мои задачи в    жизни решаю сама.
Я с удовольствием принимаю совместные неторопливые прогулки до дома, о чём-то с интересом оживлённо беседуем всё время. Но я не позволяю притронуться к себе, взять меня под руку при переходе улицы. Изображаю искреннее недоумение: «Я могу переходить улицу, не древняя старушка». Издеваюсь т. е.. Мальчик в полной растерянности, но надежды не теряет. Два года, четвёртый и пятый курс.
В каникулы я не могу выделить ему ни часа. Тороплюсь домой с чемоданами тяжеленными сахара и муки. Проводить на вокзал меня тоже нельзя. Нету прав у него никаких на мою личную жизнь.
Держать на замке своё сердце перед самыми обаятельными влюблёнными мальчиками мне помогал страх. Страх предательства. Как у мамы. Даже если очень хорош, смотрела как на красивый предмет в музее. Но не мой. Руками не трогать. И мне никогда не было понятно, почему эти мальчики так долго терпели меня. Почему не сбегали к более покладистым. Что интересного они находили в самой обычной девочке, скромно одетой, с бантом в волосах на затылке.
За время знакомства я всего трижды смогла разнообразить наши встречи.
Один раз я его очень напугала. Когда Федя увёз мои ключи от квартиры ночью после гуляний в парке с моей группой, и я не смогла попасть домой. Я рассказала Игорю страшную эту историю.
Рассказ был весь правдивый, кроме конца. Я пошутила. Моё сообщение, что ночевала на скамейке в сквере, потому что больше негде было, привело его в глубочайшее волнение и тревогу.
Спрашивал, почему не позвонила ему. Он бы привёз меня домой, предоставил отдельную комнату.
Он так был огорчён, что я лишила его такого долгожданного и удобного случая спасти меня, помочь. Как рыцарь, никак не мог согласиться с моей деликатностью. Что я подвергала себя реальной опасности, но не позволила себе беспокоить телефонным ночным звонком его.
Из отдельных реплик его я поняла, что он из семьи высокопоставленного сотрудника.
К столу у них выходят при галстуке.
И, конечно, у них в квартире есть свободная комната для гостей.
В другой раз я сначала Игоря очень порадовала. Но потом всё-таки огорчила. Опять пошутила. Не утерпела.
Я позвонила наконец единственный раз по телефону домой ему.
Напустив немного тревоги в голосе, сообщила короткую фразу:
«Игорь, мне нужна твоя помощь».
Дала домашний адрес и назначила время свидания. В 6 часов. Как в известном и всеми любимом кино. Только не после войны, а в мирную весеннюю пору.
За 15 минут до свидания  вышла из дверей своего дома и вошла в двери дома напротив. Рядом совсем стоял драматический театр, куда я взяла билет. На какой-то неинтересный спектакль.
Но мне страшно понравился спектакль, который я поставила сама. Для двух актёров. Меня и Игоря.
Я ходила по холлу, смотрела в окно на свой дом и очень образно представляла, как влюблённый советский принц идёт на долгожданное свидание со мной. И где! В собственной комнате моей.
Как он готовится к нему, как торопится, как волнуется. Ведь он так мечтал быть моим спасителем.
Вечером я с любопытством слушала рассказ тёти Шуры своей.
Точно в назначенный час (точность — вежливость королей) раздался звонок в дверь. Она поспешила её открыть.
Перед ней стоял блестящий красивый молодой человек, в шляпе, при галстуке и цветах.
А перед ним предстала кругленькая, седая, в очках бабушка с добрым лицом из журнала «Мурзилка».
Которая, смущаясь и заикаясь, сообщила, что Тоня в театре.
Немая сцена.
Наутро, глядя в его глаза, с большим вопросом в них, около моей аудитории, я весело засмеялась: «Было же первое апреля!»
Ему осталось только улыбнуться в ответ. Умница. Не обиделся. Позвал замуж. Но не в этот раз. Позже.
Я бы, может быть, и пожалела его. Но не могла же я позволить свидание «при галстуках» в моём скудном жилище с треской и севрюжным дедом.
Я девушка была, окутанная туманом таинственности. Сама не интересовалась личной жизнью его и семьи. И к себе не впускала.
Третий случай был самый значительный в моей и его жизни. Меня всерьёз и впервые позвали замуж. Предлагал руку, сердце, любовь, исполнения всех моих желаний Игорь. Я отказалась. Потому что в тот час у меня было единственное желание. Добраться до вокзала с тяжеленными моими чемоданами. На руках был билет в Сасово.

4. Жених без невесты

Очень важное событие в моей жизни, как у любой девушки советской, случилось, когда Игорь предложил мне стать его невестой. Происходило в несколько необычной обстановке оно.
Игорь заканчивал пятый курс. Оставались полгода дипломной работы. Как правило, из стен родного института дипломники переходят в другие стены, какого-нибудь сверхсекретного предприятия.
Это означало, что у него не осталось никакой надежды на наши даже самые невинные встречи.
Я, хоть и подросла, перешла на третий курс, оставалась всё с тем же запасом наивности в отношении московских студентов. Какие хорошие они! Воспитанные, заботливые, ласковые, вежливые.
О их других мыслях и чувствах если и догадывалась, то чуть-чуть.
Собственно, я сильно занижала себя как личность. Не находила в себе ничего интересного для тех замечательных ребят, которые появлялись рядом. Ни красотой, какими-то талантами не выделялась. Ну и бедность существования накладывала свой отпечаток рядом с советскими принцами.
Я совершенно искренне удивлялась их долгому вниманию ко мне. Относила это непонятное мне явление не к своим достоинствам, а к их. В Москве живут все люди прекрасные. Иногда странные.
Игорь проходил производственную практику в Москве, на каком-то заводе.
Он очень просил увидеться перед моими каникулами.
Я знала, что это практически последняя встреча. Но особого значения этому не придавала. Было просто приятное знакомство. Для этого мне с самого начала пришлось придумать ему недостаток, чтобы сердце моё не тревожилось.
Как ни присматривалась, никаких дефектов не смогла обнаружить. И я придумала рост. В мечтах ещё школьных я себе придумала единственного, на всю жизнь, принца с целым набором достоинств: красив, умён, благороден, высокого роста. И почему-то играющего на пианино. Ни на гармошке, ни на трубе, ни на скрипке.
Наверное, всё это было у Игоря. Но он рано встретился. Ведь с принцем я буду жить вечно, растить детей и работать со спутниками Земли. Поэтому Игорь пока не подходил. Мне ещё долго учиться в МВТУ.
Вот я и придумала, что у Игоря рост маловат. Он, конечно, выше меня. Но надо бы побольше.
Чтобы на руках меня удобно ему было носить. О нём же и заботилась.
Поэтому я легко с Игорем встречалась и легко расставалась.
Но за такое длительное наше знакомство, я уж пошла навстречу его мольбам увидеться. И даже у меня дома. Заодно можно было исправить давнюю первоапрельскую шутку. Когда он сам ушёл от моих дверей, увидев вместо меня тётю Шуру. И я ему разрешила.
В своей манере, не быть в зависимости от чужих обстоятельств, а создавать их самой, и этому свиданию я придала необычный для всех романтический оттенок.
Свидание в заветном для него моём жилище я назначила на те же роковые 6 часов. И дала твёрдое обещание быть. Апрель уже ушёл.
Но заранее предупредила, что могу уделить только 15 минут, потому что у меня билет на поезд.
Предположила, что сказать «здравствуй» и «до свидания» мы вполне успеем.
Игорь пришёл без галстука. Прямо с завода, в заводской одежде. Не успевал доехать до дома и переодеться. Какой-то озабоченный.
Как всегда, приветливо, с улыбкой встретила его, но пальцем показала на стрелку часов. Напоминала об уговоре.
Он было попросил ещё хоть несколько минут. Но я вежливо объяснила, что мне ещё чемодан собирать. Не могу же я при нём личные вещи складывать.
Ну, кто не согласится? Не могу. Я села на свой платный диван и приготовилась слушать его.
Он почему-то отдалился от меня в противоположный конец комнаты.
И уселся на широкий подоконник. На котором раньше тётя Шура спала.
В комнате мы были вдвоём. И вдруг я услышала удивительную речь.
Игорь опять напомнил, что у него начинается дипломная работа. Что скоро распределение.
Его могут услать в секретную закрытую зону. Может, в городок космонавтов или военную часть. И там никого нет. И он просит, зовёт, умоляет поехать с ним.
Речь была очень взволнованная и растрёпанная. А для меня настолько неожиданная, что я ею чуть не подавилась.
Я ну никак не была готова к такому известию и приглашению с подоконника. Я вскричала с негодованием: «Так ты жену себе подбираешь, как галоши в магазине? Потому что дождик и они для этого понадобились?»
Оба были ошарашены речами друг друга.
Я понятия не имею, почему мне галоши на ум пришли.
Но точно помню искреннее возмущение, что мне такое предложение делают не потому, что это «я», а потому, что больше никого нет в «зоне».
Конечно, бедный дипломник, в рабочей ковбойке, на широком подоконнике стал бормотать всякие объяснительные, оправдательные слова.
Но я указала опять пальцем, не на дверь. На часы. Напомнила, что время истекло.
На его просьбу разрешить проводить до вокзала, строго напомнила: «Не имеешь права. Ты мне не муж. И 15 минут кончились».
Так мы и расстались. Навсегда. И с той новой жизнью, совсем другой, которая могла быть у меня.
Как и та другая, на Кутузовском проспекте у отца.
Я всё ещё твёрдо шагала по своей намеченной дороге, не сворачивая в подвернувшиеся переулки.



5. Китайский консул

На курсах постарше, как-то приспособившись к учебному режиму, я всё-таки стала иногда вылезать из учебников на белый свет.
Однажды я вылезла в театр Советской Армии на какой-то спектакль. Обычно в культпоход я отправлялась одна. Для этого надо было лишь, чтобы одновременно совпадали подвернувшийся билет куда-нибудь и время свободное. Поскольку случалось это не часто, мне интересно было всё.
Во время спектакля я вся была устремлена на сцену, действие завораживало меня, и я ни на что не обращала внимания. На соседей тоже.
Но, кажется, одному я приглянулась, даже в потёмках. А он мне нет. Потому что ничем приметным не выделялся.
Как знакомиться в театре? Где-нибудь в очереди пристроиться, в антракте. В буфет, например.  Не в туалет, конечно. Хоть там длинные очереди, на весь антракт хватит.
Но денег у меня нет лишних. В буфет не иду. Никуда не иду. Помаялся он и в последнюю минуту успел. Встал в очередь впереди меня. В раздевалку. После спектакля.
Я его всё ещё не вижу в упор. А пока я переодевала театральные туфельки на высоком каблуке на обычные уличные, он ухватил первым моё пальто и вежливо приглашает меня в него войти. Удобно распахнув передо мной.
Ну, не отбирать же. Надела, «Спасибо» сказала. Пока я сама застёгивала свои пуговки, одевала зимнюю шапочку у зеркала и шарфик, он так же резво взял мой пакет с туфлями. Оставил мне только дамскую сумочку. 
На мой недоумённый взгляд и протянутую руку к пакету так же вежливо, улыбаясь, предупредил: «Не беспокойтесь, я не украду».
Правда не украдёт. И малы ему, и на каблуках не умеет ходить.
Конечно, предупредительно пропустил в дверь и пошёл рядом. К метро.
Хитрый! Я же теперь ни убежать, ни отстать не могу, идём рядышком по зимнему снежному тротуару. Туфли-то у него. Он и на улице ничем особенно не привлёк меня. И на лицо обычный, и ростом опять не очень. Выше меня, конечно. Я-то — дюймовочка, всего метр шестьдесят.
Если уж я и заглядывалась, то на красавцев могучих. Этот воспитанный, интересно разговаривает. Пока дошли до метро, он умудрился так меня заболтать, что получил моё согласие на его приглашение в Большой театр. Хи-итрый! Трудно от Большого отказаться. Билеты всегда сложно туда достать. Однажды только была там. На первом курсе папа Гриша принёс мне билет на балет «Лебединое озеро».
В партер, третий ряд. Это чудо, эта сказочная красота наполнила меня и оставила неизгладимое впечатление на всю жизнь.
И я дрогнула. Я согласилась. Мы уже дорогой познакомились. Его звали Вася. А меня Тоня.
В театр он билеты взял очень быстро, не откладывая надолго, потому что уезжал в длительную командировку.
Через неделю я уже торопилась к колоннам Большого, у которых меня ожидал Вася. С цветами.
Я немножко сомневалась, узнаю ли его. Потому что за ту прогулку до метро не очень-то запоминала, не заглядывалась на него. Но понадеялась на его память.
Уж он-то, наверное, разглядел меня хорошенько. И вообще — это его забота. Не я же его приглашаю. И опытнее. Я уже знала, что он старше, институт кончил и уже работает.
Вася меня не забыл. Был как и прежде внимателен, предупредителен. А я решала всё это время про себя трудную задачу. Как мне с ним расплатиться и как узнать цену билета. Нельзя же протянуть, как в кассе, бумажку и попросить сдачи.
Но и не вернуть деньги я не могла. Билет дорогой. Как это я позволю платить постороннему человеку за меня. Значит, я ему буду чем-то обязана. А это-то я и не позволяла никому — делать меня должником.
Придумала. Попросила билеты, чтобы глянуть на наши места. Взглянула я быстро на цену. Как и предполагала, жадничать не стал. Взял самые лучшие, партер, середина, первые ряды где-то.
Значит, самый дорогой. Три рубля. Я их ещё дома приготовила.
Достав из сумочки платочек с «трёшкой», незаметно вложила в билет и вернула ему. Молча. Посмотрел на меня с бо-ольшим интересом и произнёс: «Часто Вам, Тонечка, ходить в Большой театр будет сложно».
Я даже не помню, что мы слушали. А вот сцена с расплатой меня очень взволновала и запомнилась.
Он не спорил, и не возражал. Лёгкая ирония его говорила о необычности моего поступка. Наверное, больше никто ему деньги не возвращал за билеты.
Большой мальчик понял маленькую девочку. И попросил разрешение написать мне письмо. Из далёкой страны Китай. Там он работал в советском консульстве.
Стал прибедняться, взывать к сочувствию. Как, мол, одиноко в далёкой чужой стране. И как тепло и радостно получить весточку из родной Москвы. Как будто сирота одинокая, казанская. У «консула», так я его стала называть про себя, чтобы не путать с другими Васями, никого нет, кроме меня.
Разрешила уж. Прикинулась тоже. Жалостливой. Дала адрес. Мне даже любопытно было самой получить письмо. Во-первых, интересно, о чём может писать почти незнакомый человек.
Во-вторых, всё-таки письмо придёт из очень-очень далёкой заграницы.
Консул присылал письма из Китая больше года.
Это были письма очень умного человека. С прекрасной интересной речью, с дипломатически вежливой формой обращения на «Вы». В письмах был и юмор, и ирония, и красочные описания природы, быта и обычаев древней страны, строящей коммунизм.
Маме очень нравились письма, которые я ей привозила пачками, и сам Вася. Она так иногда деликатно намекала, жених-то консульский хороший бы был.
Вдруг я получаю от него письмо с сообщением, что скоро будет в Москве. И такой вежливый и воспитанный, из далёкого-предалёкого Китая, за тысячи км, заранее просит у меня разрешение на свидание.
Была уже холодная, дождливая осень. Конец октября. Я уже жила не у тёти Шуры, а совсем в другом месте. В общежитии блатном. Рядом с институтом.
Туда меня Боря-староста перетащил.
Это будет наша третья встреча с Васей, как в сказке. Надо было поинтереснее организовать.
Предположила, что за такой длительный срок он вполне может подзабыть меня и не узнает. Надо только помочь немного.
Подменить меня кем-нибудь из комнаты не получалось, похожих не было по росту и весу.
Попросила девочек оставить одну меня не надолго. Включила маленький свет и бантик свой вынула из волос.
На стук в дверь разрешила войти.
Вошедшему Васе сообщила, что Тони нет, притворившись, что я — это не я.
Но посольские советские работники были ведь и отличные разведчики. Так что уж мою шалость всё ещё детскую он раскрыл без труда.
Но всё-таки дальше у разведчика-консула появились со мной неразрешимые проблемы, с которыми даже он не справился. Или ему не попадалась такая шпионка, или разведчики этого не проходили.
Я понятия не имела, какую программу дальнейших событий предложит мне гость из далёких краёв.
А он изучал длительное время меня, хоть и по письмам, убедился, наверное, в моей детской недоразвитости. За год во мне мало что изменилось после Большого театра.
Студентка-пятикурсница ему досталась необычная. Где можно в тёмный холодный вечер на неё поглядеть, побеседовать уже наяву?
В комнате уже свет зажгли, соседки явились, что за углом в коридоре таились, по уговору, на пять минут.
Надо искать другое место. В театр ещё раз взять билет не успел, прямо с самолёта меня навестил. Да и смысла нет. Сам предупредил меня тогда, что разорюсь, а он этого явно не желал мне. Он ещё не догадывался, что я здорово разбогатела за это время. Общежитие-то бесплатное, и мне не надо было тратить стипендию на диван с треской в гречневой каше.
В ресторан я не пойду. Ему и позориться не надо с таким приглашением. В гости к нему тем более.
Мы вышли из общежития в 5 часов, в сырость и ветер, но оба быстро замёрзли. Он принял самое простое решение. Предложил ребёнку, мне то есть, укрыться от непогоды в ближайшем кинотеатре. А раз вошли, взяли билет на какой попало фильм.
Я всё-таки подросла немного. Понимала, что не кино идём смотреть. С интересом наблюдала за ним и развитием его действий.
Погуляли, поговорили, замёрзли, сидим рядом. Что дальше?
Дальше произошло непредсказуемое для обоих событие. Очень короткое.
Вася вдруг мне шепчет:
«Тонечка, я Вам привёз подарки из Китая». Я думала, что какие-нибудь конфеты необыкновенные достанет сейчас из своего «дипломата». Хорошо, пожуём.
Но он, пытаясь ещё больше меня порадовать и завлечь, продолжает шептать на ушко:
«Я привёз Вам китайскую ручку с золотым пером, китайский веер ручной работы из сандалового дерева и ещё один подарок, о котором не смею сказать».
Пока он шептал, у меня округлялись от изумления глаза, и зрачки расширились в темноте, как у кошки.
Мне страшно хотелось через стенку «дипломата» увидеть это сказочное великолепие да ещё что-то неведомое.
Но рядом с огромным любопытством в голове в то же мгновение возник приказ: «Нельзя!»
Эти подарки имели немыслимо высокую цену.
Ручки китайские с з-о-ло-тым пером дарились только высокопоставленным сотрудникам. Например, ректору МВТУ или его учёным.
Веер из сандалового дерева, которое вечно хранит свой аромат в изделиях, я видела в музее Восточных культур.
Я не ректор и не музей. Я что третье-то? Платье китайское национальное или драгоценный камень?
Меня распирало любопытство, но я как можно твёрже возразила: «Я не могу принять такие дорогие подарки. Их могут дарить только родные».
Вася сделал последнюю попытку в отчаянии:
«Но Вы же мне писали так долго, эти письма так дороги мне. Вы хотя бы взгляните на подарки».
В неожиданные моменты ко мне приходят неожиданные для меня самой мысли-ответы:
«Я писала Вам не за плату». Ничего блестящее моей мысли у консула-разведчика китайского Васи в голове не родилось.
Мы оба замолчали. Как две уже золотые рыбки у А. Пушкина в сказке.
Я молчала о том, что нет у меня родственников с такими подарками. Поэтому никто мне их не подарит, и я их никогда не увижу, как своих ушей. Только в музее.
Что Вася очень хороший человек, но я и его в сердце не приняла. Значит, я не могу ему вернуть долг за такие подарки. Нечем.
Притворяться не люблю, не могу. И обязанной быть тоже.
Вася умный, думаю, правильно понял мой отказ. Обидеть я его не хотела. Мои принципы ему понятны.
Что ж, не смог талантливый дипломат, справляющийся с международными проблемами, стать моим родственником. Придётся подарки другой дарить.
Обычной, простой, без причуд, неожиданностей. С другими, привычными принципами.
Не досмотрели фильм. Пожелали друг другу счастья, пожали ладони и распрощались навсегда.
Все каникулы и праздники я проводила дома, в Сасове. Я рвалась туда душой и сердцем. Это был самый тёплый, самый родной дом на всём белом свете. Потому что в нём жила и ждала меня мама.
Сердце начинало громко стучать уже в пригороде. Я торопилась с вокзала по немощёным улицам города. Впитывала глазами майским утром кружево только что распустившихся берёз, сочность садов и травы-муравы под ногами с пёстрым ковром диких незатейливых цветов. Среди них тянулись к небу чистейшей голубизны на длинной ножке лепестки цикория. Сорняк. Полезный. В кофе добавляют.
И вот он, мой дом родной за калиткой. Мой любимый старый вишнёвый сад.
И мама.
Мне хватало этого счастья, от которого замирало сердце.
Первую неделю летних каникул мы с мамой не спали. Разговаривали обо всём на свете. Интересно обеим было всё до мелочей.
Поэтому и родной дом, что полон доверия, потребности общения.
В городе не обзавелась друзьями. Да если их много, значит, нет вовсе.
Остались с кем-то добрые отношения.
Заходил с соседней улицы Юра Хлоповский с приятелями его. С ним учились вместе в обеих школах.
Угощались вишней на веранде или в саду, болтая языками и ногами под скамейкой.
С добрыми чувствами я сама навещала смешливую одноклассницу школы № 1 Зину Моисееву на центральной улице Ленина. Она жила вдвоём с мамой и после школы осталась работать в ней в библиотеке.
Из параллельного класса «А» у меня почему-то сложились приятельские отношения с Ниной Козловой и Стасиком Мацигурой.
Наверное, Нина меня привлекла своим лицом. Она чем-то напоминала Лолиту Торез из фильма, которым все засматривались, итальянского.
У них похожие были чуть раскосые аргентинские глаза, гладко причёсанные волосы, и обе пели под гитару.
Нина в Рязани заканчивала стоматологический институт. У них была уютная квартира в подвале каменного дома, ЖЭКовского, государственного.
Не только в Москве не хватало жилья.
Стасик учился в Москве в каком-то техническом вузе, кончил школу с медалью. Жил недалеко от нас в ЖЭКовском доме, одноэтажном, с двумя отдельными квартирами для двух семей. Со Стасиком, младшей сестрой Идой и мамой, учительницей младших классов, мы знакомы были давно, потому что обе наши мамы росли в одном селе Огарёво-Почково.
Кто-то из них, почему-то в последние каникулы, после 5-го курса, пригласил меня на сбор их класса, 10-го «А». Не всего целиком, а часть приглашённых. Может быть, даже праздновали чей-то день рождения.
Я, конечно, с удовольствием приняла приглашение. Тем более у нас в семье такие праздники почему-то отсутствовали.
Может быть долгое время не на что было. В свой день рождения я всё время экзамены где-нибудь в июне сдаю. Отмечались праздники религиозные, тайно от всех, запрещены были властью. И открыто советские, с обязательным участием в демонстрации всей семьёй.
Правда, мама так радовалась моему приезду, что в летние каникулы стала готовить вкусные обеды и даже приглашать всю родню Кургузовых. Праздновать мой приезд.
А вот на молодёжном празднике я и не была нигде.
К моему появлению все уже были в сборе, за столом. Меня посадили с мальчиком Витей, тоже студентом, медицинского института.
Вечер прошёл очень весело, мне все знакомы. Почти все были студентами. 

6. Сибирский лекарь

На встрече каждому было что рассказать о своей студенческой жизни. Я с интересом слушала всех, смотрела, изучала. Мне стали очевидны особые лирические отношения между соседом моим Виктором и Ниной-стоматологом. Её аргентинские глаза чаще всего были обращены на него и песни явно предназначались тоже ему.
Но почему-то он вызвался проводить меня до дома. Вот, подумала, и у нас в Сасове теперь студенты с благородными сердцами.
Ещё более удивил, что остаток каникул старался при любой возможности увидеть меня, назначал свидание. Гуляли, провожал до калитки, смотрел на меня похожим взглядом Лолиты-Нины.
При прощании разрешала подержать мою ручку. Встреч было не очень много. Он почему-то жил за городом. Но попросил адрес и писал мне весь дипломный год и даже когда уже я работала. Иногда я отвечала.
Последнее письмо я получила осенью 1958 года. В нём он сообщал, что имеет звание лейтенанта медицинской службы. Стал военным врачом, его распределили в Сибирь, у него уже есть квартира.
Получила официальное предложение быть его женой, приехать жить в квартиру, которая меня ждёт.
Я про себя отметила, что хороший мальчик, практичный. Всё заблаговременно приготовил для меня, и погоны офицерские, и квартиру.
Не то что другие, срывают студентку с учёбы, лишая её диплома, самостоятельной работы. Тянут в какую-то неустроенную жизнь «во глубину сибирских руд».
Но Виктору я пожелала счастливой жизни без меня.
Что меня устраивает Москва.
Что у меня уже есть человек, которого давно ждала.
Человек Эрик стоял рядом, слушал письмо, которое я доверчиво ему читала, и смотрел на меня большими карими тревожными глазами.
С Эриком мы уже дружно ходили вместе в турпоходы по Подмосковью, провели замечательный туристский вечер. И я уже успела спасти его от бандитской бутылки в дверях электрички.
Письма Вити были не так интересны, интеллектуальны мыслями и слогом письма, как у Васи-консула, дипломата китайского.
Но по-житейски продуманные, практичные. Сразу видно, человек обстоятельный.
Сохранились ещё сасовские воспоминания о танцах на летних каникулах, которые я с удовольствием посещала очень часто.
Студенткой я уже посчитала себя достаточно подросшей, чтобы позволить себе некоторые взрослые поступки.
Провожание поклонниками до дверей, переписывание с ними.
Читать взрослые книжки про любовь для ознакомления с незнакомой областью жизни. На первом же курсе прочитала того Мопассана, которым укоряла меня сокурсница.
Одно место в романе запомнилось особо, потому что вызвало сильное отвращение. Где возлюбленные лежали в кровати и её нежной девичьей кожи касалась волосатая мужская нога. И это всё, что запомнила.
Я только на минуту представила около себя эту волосатую ногу, и мне стало противно до рвоты.
В остальном как-то не разобралась. И особое пристрастие к романам иностранных классиков у меня тогда ещё не родилось.
А вот танцы я очень полюбила. Во-первых, благодаря мужским трусам-пузырям, меня научили танцевать на физкультуре ещё на первом курсе.
Не пропадать же обретённым способностям. Практика только усовершенствует их.
Во-вторых, я всегда была не равнодушна к красивой музыке. А в моё-то время творили музыку живые музыканты на живых инструментах в парке.
В-третьих, танцы происходили не в душном зале, а на чудесной природе, на свежем воздухе.
Танцевальных площадок у нас в городе было две, в двух парках.
Городской парк около Дома Культуры был в центре. Ближний к дому, минут 15—20 пути. Его я и посещала, совсем небольшой, места для него маловато.
Но это был настоящий парк культуры.
Танцплощадка ярко освещённая, с духовым оркестром на сцене. А вокруг неё таинственно в темноте машут ветвями старые деревья. И огромное тёмное небо над головой. Со звёздами. Здесь не курили, не говорили дурных слов. Не было пьяных. Кажется, даже милиции не было. У входа сидела тётя-контролёр и отрывала билеты. Публика здесь была в основном студенческая.
Не очень культурные и невоспитанные люди обычно посещали большой, на окраине города, парк у вокзала. Пару раз из любопытства я там была. Но с мамой. Она-то лучше меня танцевала, потому что стаж был гораздо больше. Да ещё на театральной сцене в спектаклях требовались профессиональные танцы.
Она и партнёром моим была, и провожатым. Потому что домой оттуда идти ночью долго и страшно.
Плохие люди встречались ещё и в тёмных закоулках иногда.
Мама у меня была молодая, красивая. В этот парк приходили танцевать уже всякого возраста народ.
И на маму даже очень обращали внимание, хотя она на них нет. Только на меня.
Один плохо воспитанный человек проявил к маме очень большое внимание и пригласил её на танец. А получив отказ, грубо и некультурно себя повёл.
Я смело маму защитила, заслонив её своей грудью, и потрясая кулачками, гневно кричала ему в лицо: «Как вы смеете?! Как вам не стыдно?!» Ему стало стыдно, и он ушёл. И мы ушли домой и больше туда не возвращались.
Кто кого охранял в нашем танцевальном мероприятии, не совсем ясно было.
В наш маленький парк я бегала одна. Бегала я ночью, когда возвращалась. От холода.
В августе дни стоят жаркие, а зори холодные. Поэтому на танцы, к 7-ми часам, я иду, принаряженная в летнее платьице, степенно.
Во время танцев тоже очень тепло. А вот когда входишь в ночь, очень холодно, в одиннадцать часов. Поэтому добегаю быстро.
Поэтому за мной увязываются какие-нибудь провожатые малознакомые. Но не успевают меня догнать.
Иногда ходили с Юлей. Через два дома от меня жила. В пятом классе она у меня в спектакле играла «дурня Бабина» в лаптях. Которые мы не успели развязать, и она со связанным ногами роль исполняла. Очень хорошо получилось. Все думали, что так и надо. Дурень же, да ещё бабин.
Девочка смешливая и весёлая. Мне такие тоже нравятся.

7. Моряк Боря. Китаянка У Де. Кисловодск

Уже не единичному, а групповому преследованию поклонников я подверглась, когда перебралась жить поближе к коллективу.
Я от бабушки и от дедушки ушла и появилась в студенческом общежитии для иностранцев, рядом с учебными корпусами МВТУ.
В промежутке между этим переселением я неполный учебный 4-ый курс прожила в одном доме с главой правительства Булганиным.
После Сталина его пост занимали несколько партийных вождей: Антропов, Булганин, Маленков, но не долго. Пока основательно там на годы не укрепился Никита Хрущёв.
Вот жильё в этом доме, недалеко от моего вуза, досталось и мне. Только у меня было очень низкое существование, в подвале. Меня взяла к себе на кровать своего сына дворничиха. Она была временно свободна: сын в это время служил в армии. Маме его с дочкой-школьницей было удобнее в крохотной комнате иметь платную мебель-кровать, чем бесплатную. Вот она меня и пожалела. Больше никто меня не брал к себе жить. И дополнительный, хоть и небольшой, доход от меня в 150 рублей тоже ей сгодился.
Правда, весной подвал вместе с жильцами заливает талым снегом. Но правитель советский с высокого этажа не опускался в своих заботах так низко, до подвала.
И я весны немного опасалась, потому что точно не знала, зальют меня вешние воды ночью с головой или нет.
Хозяйка честно предупредила, что при самой старательной её борьбе лопатой с сугробами она побеждает редко. Но щадя мои тревожные чувства и желая сохранить доход от меня, в подробности не вдавалась.
Но мне очень повезло. До потопа дворового я не дожила.
Меня обнаружил староста Боря немного раньше в тёмном подвале почти на ощупь. Через маленькую подвальную решётку маловато света проходит.
Боря, отвечающий за прогульщиков занятий, с ребятами из группы отправился на поиски меня.
А когда нашёл с завязанным горлом, его большое и доброе сердце под морской тельняшкой не выдержало.
По-флотски чётко и быстро переселил к себе в общежитие. Благородный поступок старосты резко изменил мою жизнь. Он положил конец моим путешествиям одинокого колобка по чужим кроватям.
Я наконец полностью вошла в студенческую семью, не только на занятиях, но и после них.
И началась у меня совсем другая жизнь. Которая мне понравилась очень. На целых полтора года.
Пятый курс и дипломный.
Всё было замечательно.
Судьба вознесла меня из подвала на самый верх, на последний, четвёртый этаж студенческого общежития. Со всеми удобствами.
Красный Уголок на первом этаже. Вечером он превращался в зал для танцев.
На первом же этаже студенческая столовая.
Само здание рядом с институтом, куда можно за пять минут добежать до аудитории.
У меня комната плотно уставлена кроватями в количестве шесть штук и двумя гардеробчиками для одежды.
Население русское, старшекурсники. Хотя общежитие для иностранцев предназначено.
Но их, наверное, было пока недостаточно.
Иностранка в комнате была у нас одна.
Китаянка. С китайским именем У Де Хуэй. Мы называли первую половину её имени, по русски — Уде. Вторая плоховато звучала.
Она с утра до вечера с нами здоровалась, потому что мы ей все на одно лицо были.
А у меня была собственная кровать, бесплатная впервые.
На новом месте я осматривалась и усиленно сдавала листы проектов, всякие задания, зачёты и экзамены.
Здесь же был и медпункт. Удобно забежать рядом на укол перед экзаменом.
Мой добрый моряк Боря не только вселил меня в общежитие. Он в профкоме добыл мне бесплатную путёвку в санаторий кардиологический в Кисловодск лечить вегетативную мою нервную систему.
И даже бесплатные железнодорожные билеты в оба конца.
У меня от радости, как у вороны с сыром, «в зобу дыханье спёрло», и билеты я потеряла. С трудом наскребла деньги на новые и после экзаменов отправилась впервые в дальние неведомые края — на Кавказ.
Ехала больше суток, не отрывая глаз от окна. За ним проплывала моя огромная прекрасная страна. За два десятка лет я ведь видела два крохотных её кусочка. Родной город Сасово и Родную Москву.
У поезда меня встретил автобус моего санатория и повёз по горной петляющей дороге.
После медицинского осмотра мне назначили лечение. Почти без лекарств. Какую-то физиотерапию. Запомнились только ванны лечебные и душ Шарко с сильно бьющими струями воды.
Неделю я лежала в постели. Не было сил вставать. Даже дойти до столовой. Я ничего особенного в этом не находила. Почти такое состояние было всегда во время учёбы. Только отлёживаться не было времени.
Но на второй неделе я встала. У меня появилось незнакомое ощущение. Я была полна сил, энергии, интереса и любопытства ко всему вокруг.
Через несколько дней я не только перезнакомилась со всей отдыхающей молодёжью и каким-то образом, самой мне не ведомым, всех объединила в весёлую дружескую компанию.
Оказалось, что в санатории большая группа студентов разных вузов Москвы и страны. Парочка девочек была из моего МВТУ, и даже из моего общежития. Самое интересное, что почти все они были здоровы. Во многих вузах студентам из дальних городов, куда дорогие билеты, в профкоме давали бесплатные путёвки в санатории разные для отдыха. Вписывая в медкарту для порядка какой-нибудь не вредный диагноз.
В большой нашей компании действительно лечение требовалось кроме меня только Ларисе Бурденюк из Белой Церкви Украины. Студентке Киевского с/х института, будущему агроному, а потом и кандидату наук.
В нашу группу примкнула ещё парочка не совсем обычных мужичков. Один был китайским аспирантом МГУ. Второй, почти пожилой, профессор, преподаватель какого-то вуза.
Мы вместе отправлялись в столовую, на танцы вечером, бродили днём по холмам и долам, изучая окрестности.
Однажды попали на колхозное поле виноградника и без всякого разрешения полакомились ягодками.
Из кустов потом появилась бабуся-сторож, с которой сфотографировались на память.
Мы немного удивлялись, чем мы интересны старенькому профессору. Но вовсе не возражали, потому что только у него был фотоаппарат. Он отснял много фотографий и раздарил нам.
Судя по тому, как все симпатичные мальчики старались пристроиться около меня, напрашивался вывод о групповой симпатии.
Уезжавшие просили адрес и приглашали на свидание в Москве. Новенькие с удовольствием занимали освободившиеся места.
Осенью я в Москве студентам организовала общий сбор несколько раз. Но были проблемы с местом встречи. Многие жили в общежитии, где мы не вмещались. На улице осенью прохладно.
Были в гостях в МГУ у китайца аспиранта. Приглашены были на китайский чай. У него в аспирантском общежитии было попросторнее. Потому что в комнате он жил один. Мы никто китайский чай не умели пить. В стакан с кипятком сыпется ложечка китайского чая, похожего на сено. Оно плавает наверху, а что с ним делать и как пить через сено чай, было не понятно. Нам интересно было побывать в лучшем и самом красивом высотном МГУ, посмотреть его изнутри. Общежитие аспирантов располагается в главном высотном здании. Посмотрели. За чаем посидели. Но на чаепитие повторное мы не откликнулись.
Только после санатория в Кисловодске я поняла, как была до этого тяжело больна, несколько лет.
Болезнь медленно гасила силы, поэтому я не догадывалась о своём состоянии. Считала обычным переутомлением. Нагрузка учебная действительно была непосильная для неокрепшего организма, кое-как выжившего во время и после войны.
Житейские условия учёбы сил тоже не прибавляли.
Санаторий сотворил со мной чудо. Вернулась здоровой, полной сил, готовая к энергичной деятельности, как в школе. Спасибо милому Боре. Я не терпела около себя застоя. Всегда была потребность вырваться из серых будней житейских и осветить вокруг чем-нибудь необычным. Задумки всякие рождались у меня сами, а желающие присоединялись, кому было со мной интересно. При этом активность свою я никогда не афишировала. Придумала, исполнила.

8. Пляски во тьме

Раз в неделю, по субботам, Красный Уголок превращался по вечерам в студенческую танцплощадку общежития.
В первую же субботу девочки повели меня на место своего отдыха и развлечения.
Это была не очень большая комната.
Для танцующих ног освободили пол, сдвинув столы с партийной литературой в один угол.
Уши услаждала музыка электрическая, с плёнок магнитофона.
К танцам я уже трижды имела отношение.
На первом курсе на уроке физкультуры отплясывала иностранные танцы, венгерский «Чардаш», польскую «Польку», другие.
Второй раз под звёздным кисловодским небом. На санаторных открытых танцплощадках освоила современные студенческие. И в Сасове.
Так что, достаточно подготовленная, смело вошла в освещённый зальчик.
Сразу обратила внимание на скопление именно в этом месте большого количества статных, красивых молодых людей.
Они даже поодиночке не встречались мне в аудиториях ни на семинаре, ни на лекциях.
Оказалось, что красавцы — это иностранцы. А на мой секретный факультет им доступа нет.
Моё появление в дверях вызвало взаимный интерес почти во всех глазах красавцев и дружный коллективный шаг в мою сторону при первых звуках музыки.
Добежал до меня первым самый длинноногий и пригласил меня на вальс.
И я с наслаждением закружилась под звуки музыки. И наслаждалась так ещё и ещё, и весь вечер, и все вечера, пока не ушла из общежития, получив диплом инженера.
Поначалу меня удивляло такое массовое внимание ко мне. Потому что сами девчонки мне же и жаловались на меня и за моей спиной тоже: «Пришла в одной юбке с кофтой, а все бегут её приглашать на танцы! А к нам, когда не достанется она».
Я тоже не понимала этих иностранцев.
Рядом со мной толпились расфуфыренные давние их знакомые. В причёсках, бусах, разноцветных платьях, в модных оборках.
Я и ровняться-то с ними не могла. В своей чёрной креп-сатиновой клешёной юбочке с тонкой талией. В белоснежной блузочке с чёрным бантиком. С белым школьным бантом капроновым большим на затылке с пучком пышных волос.
Я скромно решила, не подозревая о своём обаянии: «Это они на новенькую кидаются».
Я так и осталась до конца «новенькой», потому что для всех устраивала постоянно что-нибудь новенькое.
То в рождественский вечерок выводила толпу на мороз угадывать у прохожих имена невест и женихов, как Пушкин советовал.
Я храбро нарушала комендантский час сама да ещё уводила незаконопослушных танцоров в кладовку со сломанной мебелью.
Это когда неожиданно для всех, в самый разгар веселья и хорошего настроения, часы пробивали, как у Золушки почти, роковые 11 раз. Музыка выключалась, свет гас, кончался бал.
А поскольку мне тоже хотелось его продолжения, я подзуживала всех к непривычным поступкам, нарушению правил общежития.
Кто-то уходил, а кто-то рисковал и оставался со мной как «группа поддержки».
Соблазнялись моими образными и красочными описаниями танцев в темноте под собственные песни.
А когда раскалённая от гнева комендантша начинала грозить изгнанием нас не только из зала, но и из общежития, мы уступали ей, покидая «Уголок». Но непокорённые, шли на чердак, в кладовку.
Усаживались на сломанные кровати и шкафы и тихо, но дружно и долго пели песни и смеялись над весёлыми историями, которых у каждого было предостаточно.
Вот сейчас во всех фильмах показывают и бандитов и тех, кто их ловит, спецназовцев, в чёрных масках на лице.
А кто их придумал? Никто и не догадывается, что придумала их лично я, полвека тому назад почти.
Я в общежитии организовала первый костюмированный новогодний бал.
С каким-то толстым Женей подбирали и настраивали музыку на старой разваленной его магнитоле. Музыка разливалась по всем коридорам для хорошего предпраздничного настроения.
Это тогда и придумала я для полной загадочности и таинственности надеть маски всем, кто соорудит себе новогодний костюм.
Но маски не обычные, самодельные очки из бумаги, а на всё лицо надеть капроновые чулки!
Особенно выразительны были лица в чёрных чулках. С приплюснутыми носами, щеками и ушами. Играть в «Угадайку» можно до умопомрачения.
Тогда чулки капроновые только-только появились у модниц. И найти им новое применение, особенно дырявым, вознеся до самого лица, было замечательной находкой.
Интересно было в капроновых лицах ещё в предновогодней суете встречаться в коридорах и проводить расследование: «Кто есть кто?». Мальчики самые красивые, хоть и иностранцы, меня тоже не оставляли равнодушной. Да и всякой юной девушке, хоть в юбке, хоть в бусах, приятно внимание статных красавцев с блестящими глазами, воспитанных и деликатных, обходительных и обаятельных.
Но интерес у меня к ним самый маленький, только танцевальный. Потому что у всех был один общий изъян — иностранцы.
Другие же модные девицы не отличались моим патриотизмом и потому сильно влюблялись и жестоко страдали.
Горько плакали те, которых возлюбленные не брали на свою Родину, а оставляли здесь в одиночестве.
Плакали и те, которых брали. Играли свадьбы, но юные жёны плакали по мамам-папам, которые тоже оставались в одиночестве.
Немного пугала и чужбина.
Я никого не жалела. Предлагала им своё правило:
«Чужое — не тронь».
Ведь в музее тоже многое, что нравится. Не складываем же в карман. Или уж не реви, если другой дорогой идёшь.
У меня никаких проблем не было. Нравились мы обоюдно с Пашей, поляком. Но узнала, что в Польше есть жена, в танцах отказала, чтобы себя и его не смущать.
Дольше всех держалась около меня парочка немцев из ГДР. Даже имена запомнились. Клаус и Зигфрид.
Им я даже иногда позволяла гулять со мной. Но только для того, чтобы подновить немецкий язык.
В школе я владела языком очень неплохо. В институте практиковался только технический язык, переводы технического текста. Вот я их и использовала для разговорной речи на разные темы.
Клаус был поизящнее, а Зигфрид какой-то большой и губастый. Напоминал киношных военных фашистов. Поэтому мне с ним было ещё менее уютно. И вообще, все они бывшие враги: и красивые немцы, и венгры.
Только поляков, болгар и чехов можно пожалеть.
Проживание в студенческом общежитии дало мне возможность ознакомиться с неведомыми мне ранее интересными деталями быта молодёжного.
Были две дипломницы, которые вели взрослый образ жизни. Они приводили в комнату своих возлюбленных и очень бурно с ними общались.
Я всякий раз изумлялась, как здоровенную, 1,8 метров, спортсменку-волейболистку Надю закидывал на гардероб такой же здоровый друг. С лёгкостью. Наверное, от избытка чувств.
А другая дипломница, Галя, предлагала мне, бестолковой, поучить уроки в библиотеке хоть часик.
И уводила своего друга в закуток за этот же шкаф.
Иногда, возвращаясь в комнату вечером, я обнаруживала его уже спящим там же. Тогда я, печальная, уходила снова, стучалась в двери соседних комнат в поисках свободной постели.
Конечно, всех девчонок интересовал вопрос собственной красоты.
Меня-то моя собственная красота ещё в школе интересовала.
Но сведения о ней были скудные. Только воображаемые по книгам и песням.
А взглянуть на настоящую русскую красавицу и негде. В кино редко ходили и после войны, телевизоров не было, по улицам ходили бедно одетые Золушки.
Поэтому у меня сложился свой образ красавицы, в который я не вписывалась. С большим лбом, как у Ленина умного, с глазами чёрными, размером с плошку, и косой до пят, толщиной в кулак.
В общежитии я стала присматриваться к разным частям девичьего тела.
У соседки по комнате Веры кожа на лице была в пупырях. Это некрасиво. У меня лицо было чистое и светлое. Зато я обнаружила у неё большую грудь, такую красивую, мягкую. Как на полотнах Рубенса. Я даже не понимала, почему она половину её вставляет в лифчик, а половину свешивает.
Моя грудь явно проигрывала. Ей даже лифчик не требовался.
Но однажды произошло для всех волнительное событие. Кто-то раздобыл журнал, где были указаны размеры эталона французской женщины.
Что тут началось! За ним стояли в очереди целыми комнатами, рвали друг у друга из рук от нетерпения.
А указаны там были три поперечных размера в зависимости от роста.
Кто-то старался втянуть живот. Кто-то набрать побольше воздуха в грудь, чтобы натянуть на себя французские размеры. Как в сказке про Золушкину туфельку.
Я с интересом поглядывала на всех. У меня и в мыслях не было соревноваться с ними.
Но измеряли всех без исключения.
Каково же было моё изумление и всехняя зависть, когда обнаружилось, что я единственная совпадаю с размерами эталона французской женщины во всём общежитии!
Тогда я узнала, что талия у меня 44 см, рост 1 м 56 см без кепки и каблуков, вес 47 кг. Верхний и нижний бюсты тоже входят в эталон.
А я-то и не догадывалась о своих французских достоинствах. Поэтому внимание всяких молодых людей принимала за шутку. И только удивлялась, почему они так долго, годами, шутят.
Это и было очень прочной самозащитой, никому не верить.
Слишком боялась я, чтобы не пошутили всерьёз. Не обманули меня, как мою доверчивую влюблённую маму.
Однажды я им поверила всем. Но это было через несколько лет.
С мужем Эриком и подростками дочками Ольгой и Ларисой мы были на экскурсии в Архангельском, в усадьбе графа.
Любовались красотой и роскошью палат его дворца.
Вдруг в одной из них увидела из белого мрамора скульптуру нагой юной девушки. Называлась «Юность». Она очень напоминала меня в юности и мои размеры французские.
Правда, красиво.
Второй раз мою красоту подтвердил мой молодой муж.
Истинный интеллигент в третьем поколении с Арбата любуясь мною, тоже молодой, женой, он произнёс кратко: «Ты — породистая». Обнаружил тонкие запястья рук и ног.
Его изречение вызвало у меня бурю возмущения и обиды. Он лучше придумать не мог. И удивлена такой несовместимости интеллекта его с формой комплимента.
Любимый сравнивает меня с лошадью, коровой, собакой, может, даже свиньёй или петухом.
Ведь «породистыми» в советское время назывались новые выведенные «породы» домашних животных и птиц, с лучшими качествами.
И даже если он обнаружил во мне самые лучшие качества среди всех девушек всего Советского Союза, то при чём здесь конь или свинья?
Это было оригинальное признание моих непревзойдённых достоинств, но очень обидное для меня.
Позже-то  разобралась в его истинном смысле чувств и мыслей.
И это дало некоторые поправки к моему несовершенному образу женского совершенства и собственной самокритики и лица, и тела.
Я уяснила, что моя скульптурная грудь молодая эстетичнее той, что свешивается из лифчика.
Что ноги не должны быть прямые, как у стола. Что просветы между ногами в разных четырёх местах не означают их кривизну, а наоборот даже.
И не надо, оказывается, укорять свою хоть и тонкую, но плоскую талию.
С подружкой — графиней Эльвирой мы сочувствовали друг другу в этом важном вопросе. Потому что даже у неё, графини, как и у меня, талия была не круглым колечком, как в кино у других дворянок в пышных платьях.
Оказалось, их утягивали и шнуровали, как лошадей, в жёсткие круглые корсеты.

Вот и заканчивается вторая жизненная тропа из детства в юность, студенческая. Впереди новая точка отсчёта пути в неведомое.
Оглядываюсь на следы, оставленные на Земле мною.
Самый большой след оставлен вместе со всем народом в детстве.
Война.
Счастье всей семьи — выжили.
Война не прошла по нас, чуть в стороне. Злобное дыхание её звериной пасти, голод, холод выдержала честно. Не запачкав тело и душу грязными мыслями и поступками.
Детство затянулось до окончания школы, до 18 лет. Потому что образ жизни не менялся почти. Как в первом, так и в десятом классе, детские следы были похожи.
Чисты вымытые полы и большие листья фикусов в доме.
Плавная походка с полными вёдрами свежей воды на коромысле.
Ночные посиделки при тусклом свете «коптилки» или керосиновой лампочке с длинными сочинениями и сложными задачами.
Всегда радовала весенняя трава-мурава под ногами, и душа грелась от взгляда на вишнёвые сады в белом цвету, синее небо и сказочные рассветы и закаты.
Полуголодное студенчество пять с половиной лет мало отличало первый курс от последнего.
Но это был совершенно новый, неведомый ранее мир, а поэтому интересный очень. В основном он заполнен был таким же терпеливым и кропотливым трудом. Как на днях сказала мне старшая дочка Оля: «Ты только и делала, что чертила за кульманом, сдавала чертежи да ковшом разливала в литейке расплавленный металл».
Вместо фикусов были теперь фокусы. За 24 часа в сутках освоить тридцатичасовой объём знаний.
Все студенческие годы шёл счёт: сколько заданий сдала и сколько осталось? Оставалось всегда больше.
Освоила в доступной форме науки. И главное, выжила.
В старом здании на первом этаже есть площадь, не Красная, небольшая. Тоже от неё в разные стороны расходятся несколько дорог. Переходы к аудиториям.
Называлась она у нас «Чёрная площадь», потому что очень часто вывешивали там портреты студентов в чёрной раме.
И родной вуз МВТУ расшифровывали выжившие студенты без всякого оптимизма: «Могила В Трудах Умерших».
Но во мне всегда присутствовала способность радоваться всякому светлому лучу в жизни среди туч и гроз.
Поэтому опасный вузовский труд принимался как жизненная необходимость. Но с такой же радостью, как сасовским вишнёвым садом, я любовалась красотой каменной Москвы. С древними зубцами Кремлёвской стены. Архитектурой великих зодчих на Красной площади.
Творениями вечной красоты музеев. Театры, концерты. Пусть редко. Но всё равно это была ожившая сказка под названием Великая Москва.
Конечно, приятны и влюблённые взгляды, даже если и безответные с моей стороны. Сердечные страдания. В последний, дипломный год вся группа разбрелась по Москве по разным предприятиям.
Поэтому почти не встречались.
Мне достался НИИ Министерства судостроения на Шоссе Энтузиастов. В придачу с Сергеем Хрущёвым, сыном Никиты Хрущёва, тогдашнего вождя после смерти И. Сталина.
Сынок, мой ровесник, тоже делал там дипломную работу от МЭИ. Вместе с молодой женой.
Он был очень похож на отца, с такой же бородавкой на носу.
Но шире и выше, крупнее. Но оба не чванливы. Вместе с дипломниками ходили на вечера, в музеи.
На дипломную работу их в лимузинах не доставляли. Как все, висели в толпе на поручнях, ущемлённые дверями.
Встретилась наша группа только на распределении, в актовом зале. Все взволнованные своей будущей судьбой, местом работы и зарплатой.
Известно было, что в Министерстве обороны оклады молодых специалистов были самые высокие, 120 рублей. Самые низкие — в Министерстве радиотехники, 75 рублей.
Что москвичей распределяют в НИИ Москвы. Иногородних — в дальние края. Но тоже в большие города, где занимаются наукой.

9. Северный путь

Я уже себе выбрала Сибирь, Свердловск, готовая к романтике творческих дерзаний в далёкой стороне.
Было обоюдное с мамой огорчение расставания.
Но Родина учила, Родина зовёт.
Вдруг у стола с комиссией мне предлагают работу в ближайшем Подмосковье. Около города Бабушкин и станции Лосиноостровская, в 30 минутах езды на электричке с Ярославского вокзала. В ЦНИИС Министерства транспортного строительства.
Предложение было неожиданное и приятное. Мне предоставляют работу с окладом 100 рублей и местожительство в общежитии.
Я вышла за дверь к своим ребятам с новым распределением. Они порадовались за меня и весело сообщали всем, кто подходил:
«Тоню распределили дальше всех, на Север! Станция Северянин».
Это перераспределение полностью изменило мою уже намеченную судьбу.
Оказалось, что меня и ещё двух парней из группы иногородних углядели и выбрали представители ЦНИИСа — Центрального Научно-Исследовательского Института Строительных машин.
Впервые они решили исследовать возможности применения автоматизации тяжёлых строительных дорожных машин. Чтобы повысить качество работы и облегчить труд водителя.
Железнодорожное полотно строилось с помощью шнекового планировщика. Шоссейные дороги — бульдозерами, автогрейдерами с навесным оборудованием.
Таких незнакомых слов я в своём вузе не слышала. Готовили нас для создания систем управления в космосе. В лекциях записывались всем известные слова: спутник, ракета, космос.
Поэтому ещё в актовом зале мне пришлось с небес спуститься на землю. Но ведь «автоматика» — она и на земле автоматика. Тем более рядом с Москвой. И ехать за ней не надо ни в какие дали.
Нас привезли на показ в НИИ. Это оказалось небольшим научным поселением между станциями Северянин и Лосиноостровская.
Близко к городу Бабушкин с одной стороны, к заповедной зоне «Лосиный остров» с другой и прямо на берегу небольшой грязноватой речки Яуза.
«Остров» был на суше, часть леса, где водились лоси. Он хорошо просматривался за лугами и полями, которые нас разделяли.
Само поселение наше называлось «Институт пути». Состояло из трёх НИИ по соседству друг с другом, все имеющие отношение к наземному транспорту.
А единственный транспорт, с помощью которого можно было к ним добраться, — это дополнительная ж/д веточка, в стороне от основной. По ней от Лосиноостровской («Лосинки», ласково) бегали три вагончика электрички.
Они-то и доставляли москвичей-сотрудников за 3—2 остановки на работу к нам. И ещё в несколько «закрытых почтовых ящиков», спрятанных в стороне от больших дорог.
Наши НИИ не были «закрытые», не секретные, без пропусков и охраны у входа, но уютно прятались в зелени аллей, скверов, садов.
Кроме добротных 4-х-этажных зданий институтов с тяжёлыми большими резными дверями и блестящими медными ручками, экспериментальных заводов в стороне от них в селении было несколько кирпичных домов сталинской постройки для руководства. Рангами ниже сотрудники жили в старых двухэтажных бараках с палисадниками и садами.
Для совсем бедных и одиноких два барака выделены под общежитие.
Для сотрудников же работали обслуживающие их организации.
Большой гастроном с качественными продуктами.
Маленький овощной магазин с роскошными дарами природы в бочках: квашеная капуста всех видов, включая «Провансаль». Солёные грибочки, огурчики, помидорчики, от которых текли слюнки.
Был один детсад-ясли. Одна школа и маленькая медамбулатория.
Меня, молодого специалиста, поселили в общежитие ИТР — инженерно-технических работников.
Длинный коридор со многими комнатами по обе стороны его, с мужскими и женскими поселянами. С общей кухней, туалетом и умывальной раковиной в конце коридора.
В моей комнате инженерно-техническим работником была я одна. Просто техническими —  Марья и Лукерья, кочегары на пенсии.
И просто работницей — Елена, воспитательница детсада.
Всё общежитие в основном было заселено одинокими пенсионерами. Особенно много среди них жили именно кочегары и кочегарки. С ними началась у меня новая жизнь.

10. Багаж. Записная книжка

В начале новой, взрослой дороги жизни можно остановиться. Оглянуться назад и посчитать, пересмотреть, что я с собой понесу дальше, а что надо выбросить из нажитого. Беспечное детство, оно не в ответе ни за что. Оно закончилось рано, с первым громом войны, в 7 лет и три дня. 22 июня 1941 года.
Я сразу шагнула к взрослым, с их тревогами и проблемами. Подставляя хилые плечики, стараясь помочь изо всех сил, чтобы разделить с ними все трудности. Путеводной звездой в этой тьме была мама.
Заглядывая в её чудесные глаза, жила её мыслями, чувствами. Смысл моей души и поступков был потребность — не обидеть, не огорчить маму, помочь, порадовать и даже защитить. От тягот военной жизни.
Поэтому с готовностью скоблила добела полы. Впрягалась с ней в санки с тяжеленными пнями, драгоценное тепло в ледяной дом со снегом в углах.
Копала с ней огород у спекулянтки за кусок хлеба братику.
Война. Тяжкие военные сводки по радио.
Это и было моей первой путёвкой на первом перекрёстке жизни.
Дорога страха, горя, тревоги, бед, жалости, участия. И Вера, Надежда, Любовь.
Маленькое детское сердце вмещало всё. Кожа-то на нём ещё тонкая.
Оно рано научилось страдать вместе с другими. Повешенная Зоя Космодемьянская, казнённый Олег Кошевой, раненые в госпитале. Она читала им военные стихи так, что по лицам, замотанным в белые бинты, героев текли слёзы.
Маленькая девочка научилась сопереживать людям в беде, протягивать каждому ручку помощи, любить и быть благодарной всем, кто спасал её жизнь и её мир.
Через 10 лет она получит путёвку в новую, студенческую жизнь, в юность.
С собой в путь несла лёгкую ношу.
Десять похвальных грамот за отличную учёбу и примерное поведение с портретами вождей Ленина и Сталина по краям.
Серебряную медаль вместо украденной золотой по указу коммунистической партии, городской.
Опыт и самостоятельность в решении жизненных задач.
Жажда знаний.
И её то же детское доверчивое сердце и незамутнённую ничем душу, заполненную чистыми помыслами. Вера, надежда, любовь к людям, всему живому, к жизни.
Вот и третий перекрёсток. Дорога во взрослую жизнь.
Её главный признак — я в ответе за всё. За каждый след, оставленный мною, за каждого, кто будет рядом со мной.
В моей путёвке значился диплом под № 984 971. Об окончании в 1958 году Московского ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени Высшего Технического Училища им. Баумана, МВТУ.
Мне присвоена квалификация инженера-механика по специальности «Автоматические, телемеханические и электроизмерительные приборы и устройства».
Конкретно нас в спецгруппе готовили к созданию систем управления космическими аппаратами, но инженеров широкого профиля. Поэтому вместо дороги космической меня распределили на земную, в ЦНИИС.
В придачу к диплому мне выдали овальный знак нагрудный.
Подтверждающий мою принадлежность к МВТУ, к обществу с высшим образованием, называемому интеллигенцией. Визуальное подтверждение моей классовой принадлежности в государстве рабочих и крестьян.
Я свой признак утаивала от всех. Во-первых, не обязательно его прикалывать к платью.
Во-вторых, он был не на булавочке, а с винтиком и гаечкой, для которых в одежде требуется дырочка. Поэтому вузовский знак всю свою жизнь пролежал в коробочке.
Ещё, к моему полному изумлению, мне вручили папку с золотыми буквами «Почётная грамота» и гербом.
В ней таким же золотом мне сообщалось о причине награды. «Дирекция, партком, профком, комитет ВЛКСМ и правление клуба»... награждают меня «за активное участие в организации и развитии культурно-массовой работы и художественной самодеятельности в Училище». С личными подписями директора «Засл. деят. науки и техн., доктора техн. наук, профессора Д. А. Прокошкина» и прочими деятелями без званий.
Я и представить себе не могла, что удостоюсь такого почёта за работу в факультетской редакции на младших курсах и за единственное прочитанное стихотворение со сцены, не помню по какому случаю.
Но самой интересной была прилагаемая к диплому бумажка, с напечатанным текстом с двух сторон.
Из неё следовало, что я изучила за пять лет 43 специальности, сдала по ним зачёты и экзамены.
Выполнила четыре практики. Защитила дипломный проект на тему «Следящая система счёта оборотов с использованием электрической регулировки».
Выписка из зачётной ведомости даёт яркую картинку, во что превратилась медалистка провинциальной, хоть и городской, Сасовской школы № 1. Но и свежий взгляд на образ действия. Как взращённая на картофельных очистках школьница превращалась в молодого специалиста в счастливые студенческие годы, с полпорциями суточных щей, уколами и обмороками, в подвале дворника.
Для будущего поколения имеет смысл привести её полностью. Как этот мой кирпичик жизни, который поднял их на ступеньку выше. Чтобы они могли танцевать в бальных платьях в столичных дворцах. Жить в больших столичных квартирах, путешествовать, по столице и стране в собственных авто кататься.





























Итак, тогда ещё Савина, Антонина Григорьевна с 1952 по 1958 год сдала экзамены и зачёты по следующим дисциплинам:

1. Основы марксизма — ленинизма
2. Политическая экономия
3. Иностранный язык
4. Химия
5. Физика
6. Высшая математика
7. Начертательная геометрия
8. Машиностроительное черчение и рисование
9. Сопротивление материалов
10. Физическое воспитание и спорт (наполовину освобождена)
11. Теория механизма и машин
12. Курсовой проект по теории механизмов и машин
13. Детали машин
14. Курсовой проект по деталям машин
15. Электротехника
16. Металловедение и материаловедение
17. Гидравлика и гидравлические машины
18. Технология металлов
19. Учебная практика (слесарная, кузнечная, литейная, модельная, механическая (станки), сварочная)
20. Теоретическая механика
21. Допуски и техническое измерение
22. Детали и механизмы приборов
23. Курсовой проект по деталям приборов
24. Технология точного приборостроения
25. Курсовой проект по технологии точного приборостроения
26. Организация и планирование машиностроительных предприятий
27. Техника безопасности
28. Курсовой проект по специальному прибору
29. Электронные ионные приборы
30. Элементы автоматики
31. Аппаратура моделирования
32. Прикладная электроника
33. Основы радиотехники
34. Электрорадиоизмерения
35. Автоматические автоустройства и телеизмерения
36. Автоматические приводы
37. Прикладная оптика
38. Прикладная теория гироскопа
39. Теория автоматического регулирования
40. Специальные дисциплины № 1, № 2, № 3

Практики:
1-я технологическая практика
2-я технологическая практика
Эксплуатационная практика
Преддипломная практика

Вот с такой пачкой путёвок я и отправилась в новый путь по направлению Северянин.
Теперь мне предстояло строить жизнь неведомую самостоятельно, с неизвестными законами, в одиночку, личную. С теми жизненными принципами, которые взяла с собой.
Позади остались два детства. До войны и школьное военное.
Студенческая юность.
Там ясны были цели, пути и правила их «дорожного движения».
Учиться и побеждать.
Теперь предстояло жить и побеждать.
Все эти значки-медали, бумажки-дипломы — это вещественные доказательства моих анкетных данных. Для предъявления их по требованию отдельных личностей или организаций. Для объективной оценки меня.
Но для общества важна оценка не только профессиональная, открытая сторона человека, но и другая, скрытая от всех, внутренний душевный мир его, нравственный.
Я перелистываю пару случайно сохранившихся потрёпанных записных книжек. И возвращаюсь в юность, в старшие классы и студенческие годы. Время осознанного восприятия окружающего мира, познания его.
Основным источником их были книги, которые водили меня по незнакомым жизненным тропам.
Что же меня тревожило, волновало, что западало в душу?
На этих маленьких страничках кроме нескольких дружеских адресов и расписаний занятий строчки-ответы на вопросы.
Вспоминаю. Да, прочитано много разных книг кроме школьной программы. И не просто прочитаны и забыты. Записаны мысли авторов, созвучные с моими. Очень важные в то моё юное время. Они оставляли след в душе. Я хотела с ними идти по жизни, не забыть, не растерять. Строчки открывают, из чего делалась девчонка в 1950—1958 годы.

«Живи, а не существуй».



«Есть лица, существующие на свете не как предмет, а как посторонние крапинки или пятнышки на предмете».
                Гоголь «Мёртвые души».
«Карман миллионера я понимал как яму, куда свободно можно спрятать церковь, здание Сената и всё, что угодно».
                Горький «Один из королей республики».

«Подобно тому, как обезьяна тем смешнее, чем больше она походит на человека, так дураки тем смешнее, чем больше они представляются разумными».
                Гейне «Путевые картинки».

«Мы не можем ждать милостей от природы: взять их у ней — наша задача».
                И. В. Мичурин.

«Мудрец садится посередине — почему нередко садится на землю».
                Р. Роллан «Кола Брюньон».

«Любовь к отечеству должна быть и любовью к человечеству».
                В. Белинский.

«Пепел стучит в моё сердце».
                Ж. Постер «Легенда об Уленшпигеле».

«Я не хочу быть права, мне не нужна правота... Мне нужны мои дети».
                К. Чапек «Мать».


«Именно потому, что я был человеком, когда мне это ничего не стоило, нужно чтобы я оставался им, когда мне это может стоить всего».
                Ж. Ренар «Дневник».

«Дело не в дороге, которую мы выбираем, то, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу».
                О. Генри «Дороги, которые мы выбираем».

«Ни одного порока нет настолько наивного, чтобы появлялись в свет, не облачась наружно в добродетель».
                В. Шекспир «Венецианский купец».

«На трон земли ты посадил банкира,
Провозгласил героем палача».
                Н. Некрасов «Поэту».

— Что вы думаете об искусстве?
— О! Я не думаю о нём, я просто покупаю его.
                М. Горький «Мои интересы».

«Лучше умереть стоя, чем жить на коленях».
                Долорес Ибаррури.

«Любите книгу, она поможет вам разобраться в пёстрой путанице мыслей, она научит вас уважать человека».
                М. Горький.

«Ссылаться может чёрт
На доводы священного писанья».
                В. Шекспир «Венецианский купец».

«Трижды убийца, убивающий мысль».
                Р. Роллан «Кола Брюньон».

                Китайские пословицы:
«Если ты ударил подлеца, вымой руку».
«Человек с коротким умом обзаводится длинным языком».
«Лучше 100 раз отказать, чем один раз не выполнить обещанное».
      
«Кто ясно мыслит, тот ясно излагает».
                В. И. Ленин.
      
«Из-под палки может вырасти только раб».
                Ф. Дзержинский.
      
«Хорошо на душе, когда труд украшает жизнь и приносит радость человеку».
                Бойченко «Молодость».
 
«Человек живёт один раз, но жизнь надо прожить ничем не запятнав её».
                Бойченко «Молодость».

«Где нет простоты, правды и искренности, там нет ничего настоящего».
                Л. Толстой.

«Светя другим, сгораю сам».
«Ничто человеческое мне не чуждо».
                Латинские поговорки.

«У человека должна быть на сердце радость. Без этого человек темнее ночи».
                А. Волошин «Земля кузнецкая».

«В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли».
                А. Чехов.

«Мы живём в эпоху, когда расстояние от самых безумных фантазий до совершенно реальной действительности сокращается с невероятной быстротой».
                М. Горький.

«Любите жизнь! Берегите её со всею страстью... Сделайте из неё счастье...»
                А. Толстой «Хождение по мукам».

«Порой бывает нужно сделать немногое, чтобы получить большие результаты».
                Каганович.

Иегудиил Хламида — псевдоним Горького.

«Только песне нужна красота,
Красоте же и песни не надо».
                М. Горький.


«Рождённый ползать, летать не может».
                М. Горький.


«Человек привлекает нас силой и красотой».
                Макаренко.

«В жизни всегда есть место подвигам».
                М. Горький. «Старуха Изергиль».

«Жизнь человека измеряется не числом прожитых лет, а делами, совершёнными им. Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан».

«Москва, как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нём отозвалось».
                А. Пушкин.

«Не презирай врага, чтобы не ослаблять ненависти к нему».
                Нельсон.

«Если на свете есть что-нибудь поистине прекрасное, так это непрерывно растущий человек».
                М. Горький.

«Он был человек до конца человечьего».
                Маяковский.

«Природа-мать, когда б таких людей ты иногда не посылала миру, заглохла б нива жизни».
                Некрасов.
«Известно, что лень — мать всех пороков.
Интересно, кто же отец?»

«Непосредственный человек — это человек, живущий не по средствам».

«Человек не может быть счастлив в одиночку».
                Николай Никитин «Северная Аврора».

«Честные глаза вбок не смотрят».

«Жить и работать во имя счастья человека — нет выше цели, нет выше назначения».
                А. Андреев «Ясные дали».

«Не говори всего, что знаешь, но зная всегда, что говоришь».
                Макаренко «К молодёжи».

«Продуманное ничего не стоит написать, а написанное и не продуманное ничего не стоит».
                Чернышевский.

«Жизнь не наряжена в голубой шёлк с блёстками. В ней чистое перемешалось с грязью, а высокое — с низостью».
                Василенко.

«Умри, но не давай поцелуя без любви».
                Чернышевский.

«Да, половина — и притом прекраснейшая половина — жизни остаётся скрытой для человека, не любившего со страстью».
                О. Стендаль.

«Я землю эту люблю».
                Маяковский.

«Не держи ухо у скважины, а то как раз услышишь о себе худую молву».

«Всё в мире непрочно, кроме любви. Любовь не может сбиться с пути, если это только настоящая любовь, а не хилый уродец, спотыкающийся и падающий на каждом шагу».
                Джек Лондон «Мартин Иден».

«Человек представляет из себя дробь, числитель которой то, что он в действительности из себя представляет, а знаменатель то, что он о себе думает.
Чем больше знаменатель, тем меньше дробь».
                Л. Толстой.

«С той минуты, как впервые раскрываешь объятья, это великое прибежище любви, самое первое существо в мире, важнее для души, чем всё остальные — это мать».

«Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я?..»
                А. Пушкин.




«Лучше казаться ребёнком, чем быть взрослым с детским умом».

«Тому, что ищет лишь волнение крови, а не идеал, любовь не откроется никогда. Вот почему любовь — чувство, созданное Богом для всех, знакомо лишь немногим».

«С коротким языком длиннее жизнь».

«Из слов не сваришь плов».

«Женщины без мужского общества блёкнут, а мужчины без женщин глупеют».

Девочка с восхищением про свою тётю: «Она очень красивая, красивая, как наша собака».

                Леонардо да Винчи.

«Кто не ценит жизни, тот её не достоин».
«Любое препятствие преодолевается настойчивостью».
«Кто не наказывает порока, тот его пособник».
«Проси совета у того, кто одерживает победы над самим собою».
«Лучше быть лишённым движения, чем устать приносить пользу».
«Мудрость — дочь опыта».
«Не всё то золото, что блестит».

«Где властвует величье с добротой,
Там к сердцу женщины проложен путь прямой».
                Бальзак «Рюи Бляз».

«Умеющий любить редко одинок, а когда он одинок, он доволен».
                Жорж Санд «Консуэло».

«Эгоист всегда и всюду одинок. Его душа никогда не утомляется от любви, мук, настойчивости; она инертна и холодна и нуждается во сне и покое не больше, чем мертвец».
                Там же.
«У подлости много граней».
                «Европ. хроника».

«Хорошему парню честь, если его ругает свинья».

«На свете всё живое должно любить».
                «Снегурочка».

«Человек должен жить с открытой душой».
                «Журбины».

«Свободу не следует продавать ни за какие деньги».

«Если тигр показывает тебе свои клыки, не воображай, что он тебе улыбается».

«Чтобы человек задумался, его надо крепко обидеть».
                «Враги».




                Мигель де Сервантес «Дон Кихот».

«Отличительное свойство женской натуры — презирать тех, кто их любит, и любить тех, кто их презирает».
«С порядочное женщиной должно обходиться как со святыней; чтить её, но не прикасаться к ней».
«Честная жена — это горностай, честь же её чище и белее снега, она согласится скорее потерять жизнь, чем свою честь».
«Любовь должна быть величайшей тайной мира».

                Шутки:
«Я за критику, но только, чтобы она была в мою пользу».
«Никогда не говори правды таким людям, которые её не заслуживают».
«Грош цена добродетели, если она не прошла испытания огнём».

«Люди были бы несравненно счастливее, если бы они могли рождаться на свет 80-летними и, постепенно молодея, достигать 18-ти лет».
                Марк Твен.

«Банкир — это человек, который в хорошую погоду одалживает вам зонтик, а в дождь забирает его обратно».
«В Южной Каролине только и разговору о появившейся там свинье с человечьей головой. Вот невидаль, подумаешь!»
«Перегородки в этих домах были настолько тонкие, что мы слышали перемену мыслей у дам в соседней комнате».
«Только осёл способен сделать вам комплимент и сразу же обратиться с просьбой».
«Ослов вообще много».

«Только бездарные медные лбы всегда довольны своими творениями».
                П. Чайковский.

«Будь щедрым, как пальма. А если не можешь, будь стволом кипариса, прямым и простым».

«Привычка находить во всём только смешное есть верный признак мелкой души. Потому что смешное лежит всегда на поверхности».
                Аристотель.
«Что уж и говорить, если даже такое божество, как солнце, плодит червей, лаская лучами падаль».
                Щекспир. «Гамлет».

«Чем больше недоступно то, что мы любим, тем сильнее мы хотим его получить».
                Бальзак «Школа супружества».

«Тварь или творец, вот что отличает одного мужчину от другого».
                Бальзак «Шуаны».

«Расстояние и разлука для любви всё равно что ветер для огня: маленький огонь он потушит, а большой раздувает ещё сильнее».

«Любовь — это чувство прекрасное, дружба — великое. Любовь — это огонёк свечи: сгорит и погаснет, а дружба — это яркая звезда, которая светит вечно, не угасая. Счастье, когда рядом у человека оба свойства».


«Любить и уважать человека — это значит предъявлять к нему высокие требования».
                Макаренко.

                Лакские пословицы:
«Совесть — тысяча свидетелей».
«Если говорящий глуп, то хотя бы слушатель должен быть умным».
«От быстрого бега осёл не станет джейраном».
«Ослу нравится его рёв».
«Воткнул иголку, хочет воткнуть шило».
«Аркан хорош длинный, а речь короткая».

«Честь женщины — это её сокровище, каково бы не было её положение и воспитание».
                Бальзак.

«Прежде чем сказать что-либо другим, скажи это себе».
                Сенека.



Вот и прогулялась по времени, побывала в прошлом. Ещё раз оглянулась на тот круг мыслей, чувств авторов, которые волновали и меня.
Оказалось их не мало на крошечных листочках. И почти все живы и для сегодня. Не состарились. Не умерли. Но не всем нужны. Может быть, поживут ещё сколько-то в этих больших страницах.
Записные-то книжки после меня дети выбросят вместе с мусором.
А вдруг и правда случится:
«Что написано пером, не вырубишь топором».
И слово снова в ком-то отзовётся. Даже если не скоро.
Я иду на «Север».
Я несу весь этот свой багаж лёгкой походкой. Потому что из тяжёлых вещей там лишь несколько студенческих платьев. И большая, в голубых цветах, махровая простыня.
Ей я украшала во время учёбы свои платные и бесплатные кровати.
Перед дверью в большую, взрослую жизнь я остановилась.
Думаю. О прошлом, о пройденном. О себе.
Но это пока знаменатель по Льву Толстому. Ещё надо знать числитель. И только тогда я буду знать всю дробь, себя. Но это в конце пути.

 















































Глава 8. ЦНИИС

1. Арбатский принц, автогрейдер, НТС

Нашел меня он сам. Тот самый принц,  о которых мечтает каждая девушка. И я тоже. С самых юных, еще школьных лет. Тогда только в мечтах. Просматривая всякие фильмы, создавала его незабвенный образ.
Потом уж выискивала его в действительности. Всюду, где скапливалась молодежь. В толпе студентов, на вузовских лекциях, в коридорах и лестницах. В общежитии, в театре, на концертах и даже на сеновале колхозном при уборке картофеля.
И я вопрошала большой вокруг меня мир словами А.С. Пушкина: «Есть в мире сердце, где живу я?»
К моему удивлению, несмотря на тайный мысленный вопрос, который я не только громко, даже шёпотом вслух нигде не произносила, сердца  такие около меня всё время появлялись. И оптом, и в розницу. И все почти принцы, и в группе своей, и с разных факультетов и курсов.
Институт-то почти «мужской», МВТУ им. Баумана, трудный и сложный при обучении студентов широкого профиля. Поэтому «умниц» было меньше, «умников» больше гораздо.
Но почему-то всякий раз я придирчиво разглядывала их и в каждом находила какой-нибудь изъян, чтобы отречься от него.
Я изучала жизнь. Мне было интересно, существуют ли они в природе. Но главное, есть ли, среди них тот единственный, только мой.
Но изучала я их пока только издалека, на дистанции. Себя-то я принцессой не чувствовала пока. Не доросла еще. Мальчиков я тоже интересовала. Умные, красивые, добрые. Слетались ко мне из общежития, из высотных домом, других городов, из-за границы даже.
Но красавец Игорь чуть ниже, чем в мечтах.
Владлен (Владимир Ленин) – на курс моложе. Не могу же я унижать себя на целый курс. Хотя имя очень завлекательное.
Деликатный консул Вася из Китая, присылал очень интересные письма пару лет. В уважительной форме обращения на «Вы». Вернулся с ценными подарками мне: веер из сандалового дерева, авторучку китайскую с золотым пером и что-то еще, «о чем не решаюсь сказать». Я всё отвергла, потому что мама не любила имя «Вася». Хотя второй муж ее и был Васей. Хороший. А из Китая письма очень ей нравились, она вовсе не возражала с ним породниться.
Ну и чрезвычайно завлекательные иностранцы в студенческом общежитии. Многие из которых увезли к себе русских невест. Мне совершенно не годились именно потому, что были иностранцами. Чужие. А я была пламенная и верная патриотка. Но вот я уже инженер с вузовским дипломом в ЦНИИСе. Здесь-то и явился мне настоящий принц.
Но в таком замаскированном виде, что не узнала его, когда впервые увидела его в дверях нашего огромного зала конструкторского бюро. Сюда я попала по распределению из МВТУ. А он был еще только дипломником МАДИ.
С меня не сводил глаз, больших и темных, высокий, молодой человек. С короткой стрижкой, с большими торчащими ушами (значит, музыкальные), большим носом и длинными ногами в коротковатых брюках. Под ними виднелись носки и нечищеные ботинки. На плечах – белая рубашка с короткими рукавами.
Еще и инженер незаконченный. Малыш.
До мечты не дотягивал явно. Но для близкого знакомства меня с автогрейдером годился мне в помощь. Я увидела его, подняв глаза от рабочей тетради на письменном столе. Примерно через неделю безнадёжного забрасывания меня его пламенными взглядами. В течение рабочего дня он много раз с нуждой и без выходил из зала чертежного, чтобы снова войти. И как-нибудь, взглядами своими привлечь к себе мое внимание.
А мне вовсе было не до него. Я только что защитила диплом в МВТУ им. Баумана. Факультет «Приборостроение». Специальность – «Автоматика и телемеханика». Спецкурс. Это означало, что я оказалась среди первых, кого готовили в глубокой секретности к изучению, освоению и покорению космоса. Создание первых на Земле ракет и космических кораблей. Для защиты нашей великой Родины, всего Союза Советских Социалистических Республик, от недавнего приятеля и союзника во второй мировой войне с фашистами. Теперь главнейшего врага, Америки. Она грозила нам третьей мировой войной, атомной.
И я была в боевой готовности свою юную девичью грудь оставить в ряды защитников. И душа моя в этой груди была наполнена романтизмом и жаждой неизвестного. Поэтому, я собирала свой студенческий скромный чемоданчик в дальний путь, в Свердловск. Куда меня, иногороднюю, в компании с такими же мальчишками-дипломниками, распределили. Москвичей распределяли по «почтовым ящикам» оборонной промышленности здесь, в Москве.
Собиралась с удовольствием в дальние края, перелистывая мысленно прочитанные книги про тайгу, вспоминая песни туристов и геологов про вершины пихт и елей и синие глаза озер.
Но вдруг в последнюю минуту все изменилось. Мальчишки из группы ухмылялись, когда повторяли фразу: «Тоню дальше всех послали, на Север».  Потому что Севером оказалась станция Северянин, в получасе езды на электричке с Ярославского вокзала. Нас перехватил всех троих и перераспределил к себе генерал железнодорожных войск во время войны, а в мирное время директор ЦНИИСа – Центрального научно-исследовательского института строительных машин Н. Брыкин. Он-то и спустил меня с небес на землю и посадил на автогрейдер. Не на саму машину, а за расчёты по ее автоматизации. Очень передовой генерал, вознамерился автоматизировать все строительные машины. Чтобы облегчить тяжёлую судьбу водителей на крупных, громоздких, грязных машинах. При строительстве дорог, домов, ж/д полотна. Бульдозеры, краны, шнековые планировщики, автогрейдеры.
Вот я и сидела за письменным столом в задумчивости, изучая в теории неведомую мне машину, автогрейдер, её особенности, восполняя пробелы своего вуза, в котором меня готовили как инженера широкого профиля. Там, наравне со всеми известными науками: математика, химия, физика — я углублённо изучала металл, из которого сделана эта машина. И не только теорию сопромата (сопротивление материала), металловедения, но и собственными руками для неё в литейном цехе отливала в «окопах» отдельные металлические детали, сверлила на сверлильных станках гайки, навинчивала резьбу на винты и болты, уж не помню на каком станке, может крутильном?  По раскалённым деталям стучала молотком в кузнечном цехе. А в модельном для водителя сколачивала деревянное сидение. Но это всё отдельные части машины. А саму её, в собранном виде, здоровенную, видела впервые здесь.
В МВТУ вообще ни словечка про неё не говорили, тем более про её автоматизацию. Только про ракеты, да и то на одном, последнем, пятом курсе. После которого строевым шагов пошла делать диплом.
Здесь очень я была озабочена непростой для меня задачей изучения её подвижных механизмов. Хотя и работала в паре с моим новым начальником Моисеевым В.И, кандидатом наук и большим специалистом по вычислительным машинам, бывшим начальников вычислительного центра в Москве. Он мне казался глубоким стариком, а значит всезнайкой. Но, оказалось, что он тоже впервые увидел автогрейдер и никак не мог догадаться, как на нём будут работать его вычислительные машины. Тогда они только появились у нас в стране. В отечественном варианте ламповые были больших размеров, во всю стену цеха и почти до потолка.
В ВЦ Моисеев заболел, перенёс инфаркт и перешел, как предполагал, на более легкую работу. С молодой девочкой облагораживать строительные машины. Но он сурово просчитался.
Даже современная рекламирующая жвачка «Рондо» не помогла бы нашему сближению с той скоростью, как обещает. Всё-таки не совсем одинаковые специальности требовали времени больше для результата. Хотя производственно-административные отношения установились сразу  товарищеские, несмотря на разницу в возрасте. Я даже была у него на квартире по какой-то рабочей необходимости. Там обнаружила его беду, которую он от всех скрывал. Вначале за дверью другой комнаты я услышала блеянье козлёнка, и очень удивилась. Но потом пришла в большое замешательство, когда из открытой двери вышел его мальчик лет 12. Очень, очень больной. Полный идиот. Сочувствие к его беде, уважение к мужеству родителей, не сдавших больного ребенка в приют, еще больше помогало нашим человеческим отношениям. А научные пути пока не смыкались, хотя в наличии было третье, недостающее звено. Специалисты, конструкторы самого автогрейдера, причём в большом количестве.
Огромный зал сплошь был уставлен их кульманами и письменными столами. Только в конце его два наши скромные рабочие места. Почти напротив двери, из-за которой уже много дней   безнадёжно выглядывал на меня принц. Казалось бы, сесть всем вместе и обсудить все непонятные вопросы, бескорыстно делясь знаниями. Но не получалось. Нас не принял старый,  сложившийся за много лет коллектив сплошь пожилых людей. Наверное, они смолоду начинали вместе работать. Почти все лысенькие и пузатенькие, они не только не жаловали нас, новеньких, и нашу новенькую науку, а всячески выказывали свое высокомерие, недоверие, а со временем и явную враждебность. Во всяком случае, я со страхом закрывала глаза и уши на НТС (научно-техническом совещании) отдела, куда мы с Моисеичем (так я его звала про себя) приносили на обсуждение свои первые разработки. Кто-то бурчал и ворчал, критикуя нас. А пылкий кавказец Армен Хачикян был не в состоянии справиться с бурными чувствами. Гневно размахивал в нашу сторону большими кулаками и кричал, срываясь на нецензурную лексику: «Как можно ставить автоматику на такую большую грубую машину? Даже на точном станке у детали есть допуск погрешности! Пусть водитель сам работает своими десятью рычагами». На НТС я присутствовала в качестве женщины и в количестве один человек. Про меня все забывали, в жарких спорах, применяя свои слоганы. Свои уши защитить я просила на совещании и перед ним своего начальника отдела Владимира Ивановича Смирнова.
Он мне очень нравился. Высокий, стройный, с интеллигентным красивым и умным лицом. И очень скромный. Я не очень скоро узнала, что во время войны был лётчиком, разведчиком, имеет много наград и звание полковника. После войны защитил диссертацию на к. т. н. и стал начальником нашего отдела. И меня взял к себе.
Конечно, он меня спасал. Но верх его благородства я ощутила на себе однажды в рабочее время, нарушая трудовую дисциплину, что являлось позором при советской власти, он встретил меня на улице с сеточкой картошки, которую я купила в магазине и несла на работу. Не уложилась в обеденный перерыв. Владимир Иванович поздоровался и сам донёс картошку. Вместо порицания. Как его было не любить? Еще больше признательности и влюблённости из меня просто через край выливалось на него, когда он через четверть века появился у нас. В нашей с Эриком зеленоградской квартире на 11 этаже. В компании наших друзей-туристов. Он приехал поздравлять нас с «серебряной свадьбой». Привезли в подарок свиток поздравительный, написанный вязью, и большую коробку набора столового. Для одной из двух моих невест-дочерей, которая первой выйдет замуж. Достался Оле. Это он, мой милый начальник, и мои друзья-туристы, организовали нам «комсомольскую свадьбу». И свадебный подарок от администрации: ордер на комнату в первом задуманном, но ещё не построенном доме.
А пока Эрик с каждым днём всё чаще входил и выходил в дверь напротив моего стола, всё больше и дальше на меня заглядывался. И в этом, в общем-то, не было ничего удивительного. А меня много удивляло. Когда я впервые вступила в стены старинного здания ЦНИИСа, было много необычного в этом новом для меня пространстве. Из привычного студенческого мира с шумными толпами молодёжи по коридорам, переходам, с буйным радостным выдавливанием себя и меня из дверей, я попала в тихие покои. Тяжёлые высокие двери со старинными металлическими круглыми ручками. Вхожу в них, и мне важный научный сотрудник обязательно их придержит и пропустит вперед. А вовсе не пихает своим большим животом. Я и не знала раньше, что так бывает.
Второе удивление – непривычная тишина во всем здании и за всеми закрытыми дверями. Только в столовой в обеденный перерыв со всех этажей собирается народ, да знакомые длинные очереди у касс.
Через какое-то время я обнаружила, что юным существом в этом большом коллективе я являюсь одна.  Остальные все тётеньки и дяденьки почти старенькие, от 40 до 60 лет, как мой Моисеич. В очереди на обед, когда автогрейдерные мысли немного отступали в сторону, у меня в голову иногда заскакивал вопрос: «А чего мне с ними делать, если меня сюда прислали навечно?»
Дело в том, что и в общежитии, одноэтажном барачного типа здании, туда меня поселили, вообще жили уж совсем пенсионеры. Оно считалось инженерным, но моими соседями были пенсионерки-кочегарки. Напротив нашей двери, через коридор, жили дедушка-кочегар. Еще рабочие обоего пола.


2. Место встречи, дурочка. «Могучая кучка»

В научном поле блуждали мои мысли. Поэтому второе, кроме меня, молодое, хоть и ушастое лицо, я не могла сразу заметить не только в толпе сторонников, но и в дверях собственной рабочей комнаты. Ему же не заглядеться на меня было просто невозможно. Он-то пришел сюда делать диплом и тоже попал в толпу таких же тётенек и дяденек. Пусть, в отличии от меня, не на вечность, а всего на полгода. Но тоже скучно. Причём за кульманами во всём большом помещении было вообще три женщины. Самой молодой Нине было около сорока лет. Её подружка Надя ещё постарше. Обе одинокие. Надя была, кажется, на фронте, семья не сложилась. Нина же себе безбедную жизнь обеспечила за счёт внимания к себе высокого начальства. Ниже не опускалась. Потому что не даром, меньше платят. Молва об этих женщинах шла не белая, но шёпотом. Потому что в советские времена у нас «продажных» женщин не должно было быть. Может, и не очень много, но были. Многие просто не подозревали об этом. И я тоже. Во всяком случае, когда уже прижилась у них, и они свободно обсуждали свое житьё-бытьё при мне, я долго не могла понять жалобу Нади, что ей 30 рублей не дают у Метрополя. Что это гостиница и ресторан в Центре, рядом с Красной площадью и Большим театром, я знала. А кто не дает и почему? Может, пообедать в нём в долг?
Третья женщина была замужней. Толстая техник Лора. Но однажды утром открывает Эрик дверь и застревает в ней от неожиданного видения. Рядом с Моисеичем, с которым он давно знаком, юная девушка склонилась над столом. Прозрачная белая капроновая блузка с пышными рукавами, с черными бантиком у воротничка на тонкой шейке. Густые русые, пушистые волосы стянуты на затылке в большой пучок и перехвачены крупным капроновым бантом. Почти детское лицо, нежная кожа с лёгким румянцем. Вот, чтобы убедиться, сон это или явь, и стал он в этой двери застревать по многу раз с той минуты. И всячески завлекать меня своими взглядами. Но я долго не поддавалась.
В феврале я защитила новенький диплом инженера и уехала к себе домой в Сасово, радовать маму и окружающую её среду родных и знакомых. Я предполагала, что молодые специалисты не бегут на работу сразу после 1 месяца законного отпуска. Но сама задержаться дома подольше поостереглась. Новая работа, новое жильё. Если опоздаю, вдруг меня прогонят за нарушение трудовой дисциплины? Советские правила были строгие. Потому собрала в очередной раз чемоданчик с бельишком и отправилась в новую жизнь.
Это значит, что в начале апреля я была уже на рабочем месте. Увидела в дверях своего будущего принца где-то перед майскими праздниками. Значит, недели две точно пришлось трудиться ему в дверном проеме, чтобы я наконец его заметила. Это не значит, конечно, что я две недели глаз не отрывала от схем и цифр в своей рабочей тетради. Оглядывала вокруг ряды неинтересных кульманов. Все они, как бабы Ёжкина избушка на курьих ножках, стояли ко мне задом двумя своими железными ногами. А люди сидели или стояли у них с другой, передней, стороны чертёжной доски. С наколотыми ватманами и рейсшинами на них. Я их не видела. И принца не видела. Тем более, что он работал у кульмана в дальнем конце зала. Но вот свершилось!
Может Эрик долго глядел, может он скрипел нарочно дверью от отчаяния, но наши взгляды наконец встретились! Он ещё постоял, посылая подольше свой пламенный взгляд, а с ним и смущенную улыбку в качестве робкого приветствия. Но поскольку у этого ушастого и долговязого парня интересными я нашла только большие тёмные и пламенные глаза, никакого вещего сигнала в сердце не заметила. Ни сердцебиения, ни наоборот, замирания. Я только догадалась, что смотрел не случайно. И сейчас, в обеденный перерыв, попытается предпринять шаги к знакомству. Так и случилось. Он где-то притаился, ожидая моего вступления в очередь голодных у кассы. Затем подошел, полный надежд провести целый час в моем обществе. Ласковым, приветливым голосом уточнил, я ли последняя. Получил положительный ответ таким же ласковым голосом от меня. В взволнованную грудь набрал побольше воздуха, чтобы словесно продолжить романтическое знакомство в неромантическом холле, пропитанном столовскими запахами общепита. Но тут же выдохнул. Потому что я применила и к нему свой привычный метод на попытки знакомства со мной немного пошутить. Я так же вежливо и приветливо уточнила: «Вы будете стоять? Тогда я отойду». И отошла, оставив его в полной растерянности. А я спряталась за колонну, за ним хитро подглядывала и просчитывала следующие шаги своих шуточек. Я вернулась в очередь, когда его от кассы отделял один голодный. Быстренько пробила «комплексный» обед – это такой стандартный набор из изысков: щи, пюре с котлетой, компот. Поставила все свои яства на столовский поднос и отправилась в зал в поисках свободного места. Нашла специально столик не с одним, а с двумя свободными стульями. Потому что была уже уверена, что он с таким же подносом поспешит по моим следам. Но второе место я заготовила не для того, чтобы посадить его, а наоборот, отказать. Все так и было. Расплываясь в улыбке, он нашёл и меня, и свободное место. Уже склонился с подносом к столику, но из вежливости уточнил: «У Вас свободно?» Получив неожиданный ответ: «Занято», выпрямил спину, стёр улыбку, повесил нос. В полном недоумении, грустный ушел. Но отношения начали строиться и были похожи на игру в шахматы. Хоть он и начал первым, белой фигурой, я была на шаг впереди, дважды за полчаса съела у него две. Он дважды сказал себе: «Не понял» и стал дальше продумывать путь к победе. А то в жизни никогда за шахматной доской не сидела. В своей игре с ним и в поступках жизненных вообще использовала интуицию, ну и жизненные принципы. Которые у меня с детства определились точно и ясно. Так и получалось, что почти никогда не сливалась с толпой и не подчинялась ей. Даже на демонстрациях советских. Здесь, в Зеленограде, мы очень любили праздничные, нарядные, весёлые шествия с флагами, знамёнами и шарами. И обязательно участвовали в них всей семьёй. Но не совсем, как все. С нами, родителями, шествовали не только наши дочки, а вся семья полностью. Т. е. и чёрный пинчер Филя, и ворона Варя. Все на своих ногах, кроме Вари. Чтобы не отстала на своих лапках, и чтобы не задавила её толпа, мы носили её в корзинке. Она ошалело оглядывала невиданное действо вокруг, но дружно орала во всё воронье горло вместе с нами, когда мы пели песни и приветствовали местное правительство на трибунах.
До нас потом доходили слухи порицания нас начальством местным. Но ведь и запрет на участие ворон на демонстрации прописан в законах не был. Привлечь не могли.
А я опять из принципа не могла лишить радости братьев меньших своих, подобранных на улице, приручённых. Поэтому должна быть в ответе за них, и за все их радости.
В столовой отыгравшись удачно с дипломником, я, довольная, отправилась на дальнейшее изучение моего железного автогрейдера. А он, наверное, углубился в шахматные ходы.
Через неделю, самостоятельно, без помощи всяких очередей, подошёл ко мне сам. Знакомиться деловито. Уже без улыбок. Вероятно, он изучал подробно анкетные сведения обо мне. Вычислил, что я преданная патриотка и комсомолка. И дал мне общественно-комсомольское поручение. Речь была продуманной и официальной. Теперь я знала, что его зовут Эрик. И он делает здесь, в ЦНИИСе, диплом. Ещё он заканчивает школу инструкторов по туризму. И на 1-е мая у школы зачётный турпоход по Подмосковью, с ночёвкой в палатках, у костра с песнями.

«Могучая кучка»

Так вот, мне поручается всю молодёжь в институте и в общежитиях, если она там найдётся, собрать в отдельную тургруппу., в качестве представителей ЦНИИСа привести на этот слёт. Это необходимо потому, что, во-первых, молодежь надо привлечь к этому интересному и полезному для здоровья виду спорта, во-вторых, на слетах чем больше народу, тем лучше и веселей.
Мне он доверяет это благородное задание на праздничные дни. Потому что сам живёт далеко, в Вешняках, по другую сторону Москвы, и тратит на дорогу 2,5 часа. Назначил место и время встречи. Ленинградский вокзал, 6 часов вечера. Дал краткую инструкцию по сбору в мой первый турпоход для и моих соотечественников.
Найти рюкзаки. Сложить в них сухой суточный паёк на каждого: консервы, хлеб, овощи, сахар. Сложить в них тёплые вещи для каждого (носки, свитера), спальные мешки, если есть – палатка. И уехал в Вешняки, предварительно написав и развесив на всех людных местах красочные объявления с приглашением в праздничный турпоход.
А я осталась одна, как дурочка в переулочке, с краткой информацией о неведомой мне деятельности. Я не только никогда не играла в шахматы, но никогда не ходила и в турпоходы. Но закалённая в детства военным  временем в решении сложных задач и правилом «не отступать», я приступила к действиям.
Хоть я и невежда была в турдеятельности, но в ней была и личная корысть. За апрель месяц моей творческой деятельности, обнаружив в обозримом мною пространстве только стареньких, пузатеньких и лысеньких, меня саму уже потянуло к народу помоложе. Кроме дипломника из Вешняков, захотелось расширить наше с ним очень узкое, из двух человек, общество. Но где искать, не могла придумать. Пооткрывала на своем этаже на всякий случай двери всех кабинетов. В робкой надежде где-нибудь за кульманом обнаружить припрятанную и незамеченную мною раньше молодость. И вдруг обнаружила её около объявления в коридоре про турпоход. Внимательно вчитываясь, стояла темноволосая крепенькая девушка. Я скорее добежала до неё, чтобы она не успела скрыться, срочно познакомилась. Её зовут Нелля, она техник, работает в конструкторском отделе на верхнем этаже. Она тоже в турпоходы никогда не ходила. Я стала завлекать её, красочно описывать прелести мероприятия, используя в основном собственную фантазию.
Нелля прониклась моими речами и оказалось полезной для меня находкой. Она работает здесь во много раз дольше моего, поэтому помочь обещала в рождении новой тургруппы. Однако наша с ней бурная деятельность привела к очень скромному результату. Нелля обнаружила в соседнем бараке-общежитии единственную бесхозную девочку Машу, воспитательницу детского сада. Она на выходные согласна была к нам присоединиться и отправиться по неведомым туристским тропам Подмосковья.
Таким образом, наша первая на земле ЦНИИСа рожденная турсекция состояла из трех человек:  Тоня, Маша, Нелля. «Могучая кучка», как у художников прошлого века. Поскольку из трех необразованных туристов я по воле случая оказалась организатором похода, пришлось взять всю ответственность на себя.
Я решала новые задачи:
1. Что съесть.
2. На чём спать.
3. Во что играть.
4. В чем все наше добро нести. Не в узелочках же. Нужны рюкзаки. Поскольку все трое жили в общежитии, на всех нас нашлось только два рюкзака. С большим трудом. Палаток и спальных мешков для обогрева ночью, конечно, добыть не смогли. Поэтому каждая свернула свое шерстяное одеяло с собственной кровати, казённое. Для игр и развлечений нашёлся волейбольный мяч. С продуктами вопрос решался проще. Скинулись деньгами, купили консервы, хлеб, сахар, сгущёнку, крупу. Магазин в селении был. Проблема возникла с туристской формой и запасной одеждой.
В 1958 году я окончила свой МВТУ им. Баумана и явилась в ЦНИИС отдать свои приобретённые тяжёлым трудом знания на благо Родине. В то время советские женщины носили исключительно женские платья и юбки, а мужчины брюки. И на улицах, и на работе. Я догадывалась, что в обычной одежде нам, девочкам, неудобно будет ломиться через чащу лесную, на каблучках.
Маша и Нелля одежду собирали по знакомым. Они же долго здесь уже жили. Я обрядилась в свою спортивную  вузовскую. Сатиновые штанишки и белую футболочку. Капроновый бантик в волосах и большой рюкзак на плечах завершал мою туристскую форму.

3. Быть или не быть?

У двоих моих сподвижниц и того не было. Я им на двоих одолжила второй спортивный студенческий костюм зимний. Красная фланель с начесом. Штаны были более изящные, чем мои. Не вдевались внизу в резинки, а застегивались на пуговки.
Кофта, с молнией на груди, тоже была с резинкой, но на животе. С её помощью можно было что-нибудь прятать за пазухой.
Третьи, недостающие штаны, они у кого-то выпросили.
Начали укладываться.
Среди нас троих Нелля, статная, симпатичная, высокая, полная достоинства, в основном выполняла роль зрителя. Она снисходительно наблюдала за нашими ужимками, с которыми мы в два рюкзачка небольших пытались втиснуть добро всех троих. В последние минуты мы с Машей разбежались, чтобы добыть миски, кружки, запасные тёплые носки. Нелля позволяла добывать и на её долю. Пришлось отдать ей не только штаны, но и носки свои, и миску выпросить у соседей.
Наконец собрали все. Я сделала глубокий вдох, чтобы шагнуть на неведомую нам туристскую тропу. Тут Нелля подсуетилась, проявила сноровку, и из трех предметов, лежащих на земле, подхватила волейбольный мяч, оставив нам два раздутых рюкзака. Машка была тоже, как и я, девочка-невеличка. Когда мы их взгромоздили на плечи, Машу вовсе не стало видно. Шар-рюкзак на тонких ножках.
Из меня тоже получился рюкзак на ножках, но с большим бантом на его макушке. Всё равно первый вдох-выдох был с облегчением, потому что посчитала основные трудности позади оставила. Дальше нами будет руководить опытный мастер туризма и одновременно дипломник МАДИ Эрик Немировский. Он встретил нас с дружескими объятиями на указанном месте свидания у Ярославского вокзала. Я и не подозревала, что впереди меня ждут ещё более бурные эмоции и испытания. Вторая часть моей задачи, доставка шагающих рюкзаков к месту встречи, которую отменить нельзя, казалось мне наипростейшей, как амёба.
Погрузились сначала в нашу 3-х-вагонную местную электричку, которая сотрудников нашего научного городка привозит и увозит с работы, бегая до станции Лосиноостровская и обратно. Там можно пересесть на обычную подмосковную электричку. Она довезёт пассажиров до Москвы на площадь трёх вокзалов. На Ленинградский нам приехать надо строго в назначенное время, в 6 часов.
Путешествие начинало приобретать некоторый романтический оттенок. Становилось похоже на кино. Тогда очень славились как раз фильмы «В 6 часов вечера после войны» — лирический и «Место встречи изменить нельзя» — приключенческий, шпионский. Но сочетание двух этих идей в фильмах для меня оказалось роковым.
Получилось третье, документальное кино. Драматическое. Именно в 6 часов место встречи очень даже изменилось. Вообще не состоялось.
Я-то выполнила обещанное поручение. Привезла трёхголовую новенькую тургруппу в назначенное место и время из далёкой подмосковной дали, с разными посадками-пересадками. Веду к указанной стенке вокзала. Ищу глазами знакомого дипломника в туристской зелёной штормовке. Нету! Большая группа в штормовках там стоит, догадываюсь, что это и есть школа инструкторов по туризму. Но абсолютно все незнакомые. А уже приближается минута, в которую мне было обещано отправить нас на загадочный слёт этой школы инструкторов. Я подхожу к группе для выяснения отношений. Уточнить, та ли эта школа, есть ли в ней Эрик Немировский и будет ли он до отправления намеченной электрички.
Представилась. Что мы по приглашению Эрика. Самый старший дяденька в группе, которого я правильно вычислила в качестве руководителя для переговоров, дружелюбно ответил на все мои вопросы, закончив уверенной фразой: «Если Немировский обещал, обязательно будет». Выразив очень даже высокое и доверие, и уважение к нему, а нас пригласил присоединиться к общей толпе. Минуты шли. Я начинаю волноваться и беспокойно вращать глаза и голову в две противоположные стороны. С одной стороны должен был появиться Эрик, с другой – электричка. Кто из них будет первый? Вот в чем вопрос вечный: «Быть или не быть нашему турпоходу?»
Если первый явится Эрик, тогда я судьбу трёхголовой группы и свою собственную отдаю в опытные уроки инструктора группы, и мы участвуем благополучно в обещанном им празднике необычном. С необычными людьми, в необычной обстановке. На природе, в каких-то красивейших местах.
Если первым явится не он, мне предстояло в несколько мгновений решать очень трудную задачу: куда мне с девицами деваться? Главное, опыта – никакого. Ни в туризме, ни в судьбах чужих людей. Уже много лет отвечала только за себя. Предстояло, вместо праздника, выбирать из двух зол меньшее. Или с места несостоявшегося свидания выбрать обратный маршрут домой. Это грозило моему здоровью физическому и психическому. Мои несостоявшиеся туристки изнурят меня рюкзаками, порвут в гневе на мне штаны и белую футболку. Потому что завлекала я их в поход против их желания, обещая невиданные удовольствия, которые вовсе не были похожи на поездки в электричке до Москвы и обратно. Но самое тяжелое, что я навек останусь для них гнусной лгуньей, обманщицей. От этого больше всего страдало моё достоинство, самоуважение.
Второе зло я не успела обдумать, т. к. увидела приближающуюся на большой скорости...! Нет, не знакомую долгожданную фигуру в штормовке, а электричку! У меня осталось времени только жалобно пискнуть «главному» туристу: «А нам что делать?!» Получила решительный ответ «поехали с нами». Доверившись чужому дяде и отбросив дальнейшие рассуждения, я решительно затесалась вместе с девицами и своим белым бантом в толпу зелёных штормовок. Шагнула в электричку, отправляясь в полную неизвестность, в неведомый путь.
У меня была единственная путеводная нить – «делай, как они». Мы сели с ними на скамейки, сняли рюкзаки, иногда подпевали. Народ, вообще-то, не обращал на нас внимания, не знакомились и не интересовались, кто мы и зачем тут. Но старший, бросая иногда свой взгляд на моё лицо, выражающее массу всевозможных эмоций, вначале пытался утешить заверениями, что Эрик Немировский обязательно догонит где-нибудь на полустанке нас. Но когда через пару часов поездки мы выгрузились на запланированной станции и никто к нам не подсел, он, как золотая рыбка, ни слова мне не сказал. Взвалил себе на плечи большущий рюкзак, встал впереди своей «школы» и повел её по известному ему маршруту. В намеченную им же точку туристского лагеря, праздничного, трёхдневного.
Шли они тренированным бодрым шагом. А мы, скрюченные непривычным туристским грузом, семенили позади. Мы – это маломерки я и Маша. Торопливо переставляя ножки свои, но всё равно отставали.
Но назад хода уже нет. И опять в голове появлялись разные литературные образы, имеющие к нам отношение. Кино военное под названием «Назад брода нет». А еще мы похожи были на две плетущиеся за туристами Федоры. Как в сказке Чуковского, где убегающую посуду не могла догнать одна Федора.
Наша третья спутница Неля Федорой не была. Чувствовала себя замечательно на свежем воздухе, обременённая только волейбольным мячом, в который и поигрывала, и приплясывала с ним в хорошем бодром настроении.
Поскольку мне ответственность за происходящее отдать было некому, на одном из коротких привалов я решила хоть чуть-чуть восстановить справедливость. Глядя на красное, потное от усталости лицо воспитательницы Маши, я технику Неле высказала деликатную мысль: «Неля, Маша очень устала, надо бы ей помочь». Мне показалось, что я очень ясно предложила ей поменять свой волейбольный мяч на её рюкзак. Её молниеносный ответ, за которым она даже в карман рюкзака не полезла, поверг меня в изумление своей гениальностью. Она предложила самые тяжёлые предметы у Маши, консервы, переложить в мой рюкзак! Я–то свою, тяжкую тоже ношу несла терпеливо и даже мужественно. Сама заварила эту туристскую кашу, сама и расхлебывай. Но Машина доля меня точно уронит, догадывалась я.
К счастью, воспитательница не имела столько наглости, сколько техник, и делиться своим добром со мной не стала.
В прежнем качестве мы отправились дальше. Только внутри меня всё бурлило и скрежетало от чувств и эмоций, сплошь негативных.
Я не видела ни синего неба, ни птичек и бабочек, если они были. Сердитые глаза смотрели на пыльную дорогу и переступающие мои ноги, которые уже давно мерили поля и луга. Нет, на Нелю была только досада. А более глубокие и пламенные, почти страсть, относились к уважаемому всеми Эрику.
Мои лёгкие шутки в столовой ему вреда никакого не принесли. Привычная реакция на мальчиков, жаждущих знакомства со мной, их не унижала, не обижала, не оскорбляла. Шутила.
Впервые в жизни я получила полновесную оплеуху. И от кого? От какого-то носатого, ушастого дипломника, ещё даже не инженера! Я позволила себе снизойти до него, участвовать в его туристской затее. А он в буквальном смысле бросил меня, «кинул» посреди дороги! Нарушил слово, данное именно мне. Нарушить слово, обещание, было для меня всегда очень большим проступком. Я всегда требовала от себя и от тех, кто со мной, верности слову. Такая до сих пор недоступная для всех, вляпалась в такую историю, поверила на слово этому «предателю». Возмущение, обида, унижение собственного достоинства сдерживали только лямки рюкзака, не давая им выпрыгнуть из разгневанной души. И забота о нашей дальнейшей «праздничной» судьбе в неведомых краях Подмосковья.
Так я топала, замыкая шествие. Оглянувшись на минуту назад, чтобы оценить мой тонкий пройденный путь, я мгновенно остолбенела. Появилось видение. Оно даже рысью догоняла нас. Зелёное, высокое, ушастое, с сияющей улыбкой во все лицо. Это был Эрик!
Я сначала растерялась. Радоваться, прощать или ещё больше сердиться. Вот он, тут, объект моего негодования.
Пришлось делать всё это вместе и сразу, потому что группа уходила вперед.

4. Появилось видение

Его появление за моей спиной вызвало в первое мгновение ещё больше возмущение именно за его счастливую улыбку. Вины нет ни в одном глазу! Вот если бы во всё лицо разливалась виноватая улыбка, и руки тянулись ко мне с мольбой о прощении, я бы это поняла и приняла. Потому что сердцем отходчива. Но столько сотворить со мной, а ему всё – нипочем! Ничего не случилось, догнал же.
За оставшийся путь я, конечно, начала его прощать потихоньку. Когда узнала, что догонял меня через всю Москву, с её противоположного конца, от станции Вешняки.
Я много раз проезжала мимо по дороге домой в Сасово. Он опоздал на свою электричку, на которой надо добираться до Москвы.
Что в его поступках не было и молекулы желания меня обидеть, бросить одну на произвол судьбы. Виноваты лишь обстоятельства. И что оказался прав главный турист, Эрик с опозданием, но обещание выполнил.
А потом я прикинула, как ему надо было стараться, чтобы, опоздав на все электрички, всё-таки догнать меня хотя бы на полпути, а не в лагере. Может, на крыльях летел?
Совсем сердце оттаяло и даже стало согреваться уже в лагере. И к концу праздников достаточно согрелось. Для этого появлялись всё новые и новые причины.
Заботы все туристские я сразу сложила на Эрика. И о трудящейся Маше, и о бездельнице Неле. Он справлялся хорошо. А я изучала туристский быт. Впервые, как ставят палатки. Он принёс свою, и мы в ней дружно поселились вчетвером.
Как на всю команду в 40 человек готовят ужин в больших котлах. На первое был приготовлен отменный украинский борщ с тушёнкой. На второе – рисовая каша со сгущёнкой, на третье – компот из сухофруктов. Все эти готовки приобретали всякий раз небольшие изменения, но всегда безумно вкусно.
Впервые приобщилась я к большому туристскому костру и к туристским песням до рассвета. Днём были всякие шуточные соревнования, типа бега в рюкзаках, и более сложные: установка палатки, разжигание костра на скорость, ориентирование и просто игры спортивные, где пригодился и наш спортивный инвентарь, волейбольный мяч, с которым не расставалась ни на минуту на маршруте нахальная Неля. Ну никак не желала его обменять на рюкзак.
Эрик всё время был рядом, заботлив, внимательный. Старался. Пел песни и ласково смотрел на меня. Приносил всякие лесные букетики цветов. Не демонстрировал перед товарищами специально, но и не прятал ни от кого своих знаков внимания. А я и не возражала.
После похода я уже разрешала и в очереди вместе в столовой стоять, и обедать за одним столом. Дальше лирические отношения стали развиваться просто стремительно. Он уже признался, какое глубокое впечатление на него произвели я, мой бант и моя прозрачная кофточка, когда он впервые обнаружил меня в его конструкторском зале. И продолжали все время производить. Но не только капрон белый был причиной.
Появилась новая причина нашему с Эриком сближению. Экономический расчёт в нашей с Моисеичем работе. Понадобилась помощь Эрика. Он откликнулся на нашу просьбу с радостью.
Экономика оказалась началом множества расчётов, которые ему пришлось выполнять в науке и жизни.

5. Экономический расчёт

Рассчитав экономику, Эрик решил срочно изучить полностью мою специальность. «Системы автоматического управления». У него вообще родился гениальный план, войти в нашу двуликую с Моисеичем группу «автоматчиков». Это дает возможность не расставаться со мной весь рабочий день.
Да и кто откажется поменять рабочий стул среди лысых дедов и «дешёвеньких» тёть на место рядом со сказочным юным созданием в прозрачной кофточке?
Начали с изучения моего толстенного тома Солодовникова ТАР: Теории автоматического регулирования, основного учебника бауманцев. Том был очень толстый, рассчитанный на годы его основания.
Эрик торопился влиться в мой коллектив. Его собственная умная голова прекрасно справлялась с неизвестной наукой.
А я тоже была очень востребована. Как единственный преподаватель и консультант в одном лице. Разбирались в графиках амплитудно-частотных и фазовых характеристик, в принципах систем управления.
Настолько увлеченно учились, что свою первую лохматую кошку, появившуюся в нашей только что родившейся семье, мы назвали ЛАХА – логарифмическая амплитудная характеристика, в память об ускоренном обучении Эрика и получении новой специальности без вуза. Источником знаний его были только я и мой учебник. Ученик оказался очень способный. Да и я себя зауважала, обучая его новой науке, заменив моих профессоров.
Задерживались часто после работы, плечо к плечу, т. к. это был добровольный факультатив. Как-то очень быстро закончился месяц май. Эрик защитился и получил свой красный диплом.

6. Несколько смягчающих обстоятельств

И вдруг передо мной открывается вторая дверь в романтический мир. Первая была в турпоходе с отрицательными эмоциями.
Я получаю от Эрика приглашение в ресторан. На кораблик, что стоит на приколе в парке Горького. В этом ресторане его группа празднует окончание МАДИ и «обмывает» дипломы.
На этот-то праздник я и приглашена. Почти на семейный, потому что группа студенческая за 5 лет становится родной и почти не терпит инородных тел.
Вопросов у меня зашевелилось в голове сразу много.
Самый первый: почему я приглашена? Самый второй: в качестве кого? Конечно, я почувствовала сразу большую разницу в обучении его ЛАХом и праздновании диплома. Оно было очень неожиданно. Никогда раньше я так быстро не соглашалась и на более простые приглашения, как театр. Чтобы получить мое согласие, приглашальщику надо было долго трудиться.
Однако здесь, отступив от своих правил, я дала согласие. Для этого было несколько смягчающих обстоятельств. Прежде всего, меня разобрало любопытство про своё «качество». Как он меня представит? Я только знала, что просто знакомых не водят. Во-вторых, мне очень любопытно было, как празднуют получение диплома. Про свой праздник я ничего не знала. Может он и был, но без меня.
Дело в том, что последний, дипломный год нашу группу разогнали по одному-два человека по всей Москве. Нашу группу распределяли на работу по трём министерствам, из которых я запомнила два. Радиотехническое, потому что там меньше всего был оклад молодого специалиста, 80 руб. Оборонное, где были самые высокие ставки, до 120 руб..
Меня разогнали очень далеко. В НИИ Министерства судостроения где-то на шоссе Энтузиастов. Туда я от общежития МВТУ ездила по два часа в оба конца. Я тихо защитила диплом там и на несколько дней уехала домой в Сасово. Защита у всех была в разных местах в разное время, но обязательно в феврале. Основная масса группы была высокопоставленных родителей-москвичей. Конечно, они устроили себе последний студенческий праздник, могли созвониться по телефонам. А меня просто не нашли, и поэтому я там не была. А может, у меня денег на него не было? Но точно помню, не была. Поэтому приглашение Эрика могло восполнить этот пробел в моем невежестве.
Ну и выбор был не очень большой. Или выходной провести в общежитии в компании пенсионерок-кочегарок, или романтический вечер  с ним. Я сказала «Да!! И стала готовиться тщательно к выходу «в свет», на бал.
У меня было два летних праздничных платья, кроме той чёрной расклешённой креп-сатиновой юбки с парой белых кофточек. Оба куплены в «Детском мире» где-то в начале учёбы. Одно из лёгкого нежного сиреневого шёлка с тонкими, как паутинки, золотыми поперечными полосками. С коротким рукавом, небольшим декольте, ворот — прямая горизонтальная линия до плеча. Сосборенная юбочка схвачена широким поясом с бантом на спине. В нём получалась легкая, воздушная девочка. Я даже нравилась себе. Смущала одна деталь. Широкий пояс-кушак не был посажен на корсаж и не утягивал строго мою тонкую талию в две ладони обхвата. Этот дефект совершенно замечательно устраняло моё второе летнее, белое платье. Юбка солнце-клёш соединялась с лифом и вшитым спереди широким поясом. Он завязывался в широкий бант на спине, можно им утягивать свою талию до любых желаемых размеров. Из тяжелого рубчатого шелкового «репса» платье это я тоже любила. В нем была похожа на старинную фарфоровую статуэтку. Юбка клёш одета на чехол-корсет, создает округлую форму. Лиф без рукавов, большой воротник на спине и плечах, треугольный вырез на груди. Нитка искусственного жемчуга на шее. Тонюсенькая талия.
В этом наряде были две детали, которые меня смущали. Был жаркий июньский день, и платье из плотной ткани, да и еще с двойной юбкой – может доставить известные неприятности. Вгонит меня в пот и стыд, я потеряю всё свое обаяние. Когда на свидании вместо нежного девичьего светлого лика к платью белому будет приставлена раскаленная красная сковородка.
Второе смущение – это цвет белый. Белое платье во все времена намекало. Его одевали на невесту. И как же я явлюсь в незнакомое общество в незнамо каком наряде. На что и кому я буду намекать? Поэтому, понаряжавшись несколько раз в свои наряды и покружившись перед зеркалом, я пожертвовала несколькими мм талии, но сохранила своё лицо. Отправилась сиреневой девушкой.
Место свидания было назначено в метро «Парк Горького». Как раз на середине наших длинных дорог, по которым мы стремились друг к другу. Я из Лосинки, он из Вешняков. И в ближайшей точке к месту празднования. Наконец я свою дорогу одолела, обуреваемая всякими мыслями, вопросами и поднялась из подземелья метро на свет. Вот тут-то, в точке свидания, я была окончательно ошеломлена, потрясена неожиданным сюрпризом, который вызвал явное переполнение всех моих чувств.
Передо мной стоял высокий, красивый, в белоснежной рубашке принц из сновидений.

7. С букетом алых роз

Потому что в руках он держал огромный букет алых роз. Эту охапку он вручает мне. У меня не было слов. Благодарила сердечно только глазами. Руки были заняты. Так втроём, я, Эрик и охапка роз, и предстали мы в дверях ресторана на речном кораблике парка Горького перед группой.
Весь праздник так и прошел у меня, как в тумане. Розы окончательно вывели меня из равновесия, из седла, из ума и как там ещё говорят.
Я не запомнила, как он меня знакомил с сокурсниками, или вовсе не знакомил. Чем он меня угощал, ела ли я что-либо. С ним я только танцевала, или с кем-то ещё. Даже не знаю, куда делись эти необыкновенные розы.
Со всего вечера запомнилось знакомство с его лучшим другом Юлей Веледницким и его женой Леной. С этой единственной семьей мы потом и поддерживали связь всю жизнь.
Просветлело в моей голове и очнулась я только после окончания этого знаменательного праздника. Когда покинули его и оказались на одной из скамеек парка. В чаще листвы, в аромате запахов сирени цветов, с нежной песней соловья над головой. Все было готово в этот летний сумеречный час к лирическим признаниям.
Я тоже приготовилась. Иначе, зачем эта скамейка с сиренью и соловьями? Эрик мог сразу проводить до метро. Зачем свидание, розы и праздник?
Посидели. Послушали соловья. Хорошо пел! Помолчали. Жду признаний. Хоть и не в первый раз, но всегда интересно и разнообразно. Наконец заговорил. Что завтра он с туристкой школой инструкторов отправляется на всё лето на практику. Водить по Подмосковью разные туристские группы. Поэтому ему завтра рано вставать, ехать далеко, пора идти к метро.
Встали, пошли. Ничего я не сказала в ответ, как золотая пушкинская рыбка. Сказать, что озадачена была его неожиданным монологом, ничего не сказать. Отметила, что его общение методом контрастов производит довольно сильное впечатление. Интересно даже, не как все. Не скучно. Подсчитала, что второй раз получила от него щелчок по носу, а на развешанные уши  —   лапшу. Но главное, чтобы, как и в первый раз, со слётом инструкторов, он не догадался о моих просчётах. Поэтому я бодренько поднялась, вспомнив, что и у меня дорога не близкая, и где-то в метро легко расстались. Каждый со своими мыслями и заботами. Он — о снаряжении и маршрутах будущих.
Я пыталась вычислить, что я получила за сегодняшний вечер: уважение или унижение? Не желая себя обижать, я решила про себя, что вечер был необыкновенно интересным. А мальчик робкий, воспитанный, чтобы при второй романтической встрече сразу произносить важные слова.
Однако все неожиданности этого вечера оставили в душе маленький тёплый свет. Мне уже интересно было продолжение. Я не могла согласиться, что я дня него — пустяковая случайность.
Стала ждать от него писем из подмосковной чащи. Просто уверена была, что любое количество любых девушек в турпоходах не могут затмить меня одну. Что где-то ночью у костра он сочиняет мне лирические послания. На первом же привале или на втором.
Но дни шли, а письма нет. Меня стало заедать самолюбие.

8. Стало заедать самолюбие

Необычное свидание и приглашение на праздник явно имели вполне определенный оттенок «не случайности». Поэтому резкий и нелепый конец зарождавшихся романтических отношений не поддавался никакой логике. И зачем тогда я так долго вертелась перед единственным зеркалом в шкафу в своих двух платьях?
Но очень быстро все свои эмоции, нерастраченные душевные силы и свободное от работы время я обратила на новый для меня род деятельности. Создание собственной турсекции.
Клин светом не сошелся на этом мальчишке-плохише. Пора разыскивать ещё какую-нибудь молодёжь. Нашла в административном корпусе, что напротив нашего научного, комитет комсомола, а в нём ещё одну молодёжь! Секретаря комитета Серёжку Ефремова. Тёмненький, горбносенький, но приветливый. С первой встречи даже обрадовались, что оба нашлись. Познакомились, побеседовали, повыясняли, кто откуда взялся. А потом он меня огорчил, хоть и не хотел. Стала я выяснять, какие спортивные секции есть в институте, а оказалось, нет никаких. Спортом-то я сама собственно не успела ещё заняться, но была уже готова к этому. Спрашиваю: «Волейбольная есть секция?» «Нет» — отвечает. А я уже с волейболом потренировалась на слёте своем первом у Эрика. В тот мяч, что всю дорогу крепко прижимала к себе Неля и не хотела менять на рюкзак. Других видов летнего спорта я не знала. Слышала про футбол, но он меня не увлёк. Стала выпытывать про зимние. «Лыжная есть?» — «Нет». Я на лыжах-то пару раз становилась ещё школьницей, в Сасове. Кто-то лыжи давал, и с кем-то я по снегу проехалась по нашей улице. А снегу у нас много было, его в городе никто не убирал. Только мы семьей лопатами откатывали дорожку от крыльца до калитки.
Спрашиваю про коньки, их тоже нет. С коньками у меня тоже был опыт. Уже студенческий.
Как-то наша группа собралась идти кататься на коньках в «Парк Горького». В 50-е годы он был зимой и летом местом большого сборища молодёжи. Зимой там было залито много катков и аллей. Там же был домик, в котором «напрокат» можно было взять коньки. Государство Советское после войны очень старалось привлечь к спорту, здоровому образу жизни молодёжь. Мне до сих пор помнятся его ледовые дорожки на «Ландышевой аллее». Там фонари по обе стороны были с плафонами в виде ландышевого цветочка.
В эту первую в жизни поездку на каток я собиралась с большими сомнениями. Коньки никогда раньше не только на своих ногах не видела, но даже и в руках не держала. Познания об этом виде спорта были только из кино и литературы. «Фигуристки» на катке, в нарядных разноцветных костюмах, с пумпончиками на шапочках, лёгкими птицами порхающие по льду на узеньких металлических полосочках, — они вызывали всегда истинное восхищение. И я понимала явное несоответствие их и себя на одном поле ледяном. Но мальчишки из группы долго уговаривали, обещали научить кататься. Я поддалась соблазну. Кто и когда ещё будет меня учить?
Мехов у меня не было. Запихала свой единственный спортивный красный костюм «с начёсом» в сумку, который со мной ходил потом в турпоход к Эрику. Он ещё долго у меня хранился и служил даже моим детям-школьницам, Оле и Ляле. Приехали, переоделись, переобулись. Добровольцы вывели меня под красные руки на лёд. Поучили меня, покатались, посмеялись надо мной вслух и на фото.
На память подарили мне три мои конькобежные карточки. Одну стоячую нормальную. Вторую вытянули, длинную и тощую изобразили. Третью придавили, кругленькую, маленькую, пузатенькую.
Есть в архиве и сейчас. А в ЦНИИСе не оказалось в комитете комсомола ни молодёжи, ни спортивного сектора, ни комсомольцев. Кроме Серёжи-секретаря.
Оставался один выход. Предложила создать свою турсекцию.

9. Рождение турсекции

И тут мне так повезло со всех сторон, что я сама себе не верила. Впервые за много лет только что по распределению из техникумов и институтов появились выпускники, молодые. Их немного, распределены по 1—2 человека на отделы. Поэтому я и не могла их обнаружить сразу. А Серёжа дал мне список всех прибывших с указанием их отделов, телефоны. И сам с удовольствием подключился к моим туристским идеям.
Я написала несколько красочных объявлений с призывом смело вступать в ряды новой создаваемой туристской секции. Красками Серёжа выручил. У меня-то ничего не было, ещё, не обзавелась. К моей великой радости, в назначенное время и место сбежалось очень даже не мало для первого раза симпатичных мальчишек и девчонок, штук десять. И примкнувший ко мне комсомольский секретарь. Хотя у него были уже и жена, и дитё, и жил в Москве, а не в нашем посёлке.
Среди них сразу запомнилась красавица Галя Крайнова, с голубыми глазами, ямочками на щеках и улыбкой милой. Техник незнакомого мне отдела. Миша Чуркин, коренастый рабочий с опытного нашего завода.
Юра Данилин, длинный, черноглазый, немного с дефектом речи.
Голубоглазый, невысокий, но зато с гитарой, Юра Магарит.
Изображая опытного туриста и организатора турсекции, я знакомила собравшихся с прелестями, преимуществами, пользой для здоровья этого вида спорта на природе во все четыре времени года. Перечислила необходимое снаряжение, виденное на слёте: палатки, рюкзаки, котелки для варева. Ничего у нас этого не было, и я даже не предполагала, как его заиметь.
Но всё благополучно разрешилось. Я отправилась в профком за советом. И там мы тоже обоюдно доставили радость друг другу. Оказалось, что уже долгое время у них была проблема с деньгами спортивного сектора. И они на радостях, что появилась наконец возможность оприходовать их, проявили ко мне не только большую радость, но и большое доверие. «Бери денег, сколько надо, и покупай всё, что захочешь».
Такому необузданному доверию я и рада была, и озадачена. Или профсоюзники спортивные безответственно обращались всегда с деньгами, или у меня такое честное и милое лицо, которому нельзя не верить. Я приняла за истину вторую мысль и сама стала всячески проявлять такое же доверие к своим будущим туристам.
Я имела при себе только голую идею и никаких практических знаний. Чтобы они не догадались о моём полном невежестве и не разбежались от меня, пришлось играть очередную роль, которых мне не мало перепало в самодеятельности.
Я добровольно взяла на себя роль опытного председателя будущей турсекции, которая заключалась в том, чтобы раздавать всякие поручения своим подданным и доверять им во всём.
Я могу отнести лишь к своему обаянию их готовность к исполнению. Сомнение моё и самоуверенность росли с каждым днем. Интуиция и мой аналитический ум помогли определить все необходимое мне виды деятельности в турсекции. И обучить членов её. На полученные мною деньги закупили всё необходимое снаряжение туристское где-то в Москве.
На первом же собрании подготовки первого турпохода я претворила в жизнь свою гениальную идею. Каждый турист должен овладеть всеми ответственными профессиями. Чтобы в каждом походе все по желанию выбирали любую. Завхоз. Расчёт и количество продуктов на голодные рты. Ответственный за снаряжение. Обеспечение группы палатками, спальными мешками, котлами, рюкзаками. Разбивка лагеря на ночёвку. Установка палаток с необходимым количеством тёплых мест для холодных спин. Скорая помощь. Походная аптечка. Костровой. Заготовка дров и поддержание костра хоть до утра по заявкам. Песневод: подбор лирических и туристских песен, печатание шпаргалок. Пан спортсмен готовит программу серьёзных и шуточных соревнований спортивных. И самое главное. Разработка и выбор маршрута проводилась при полной демократии всей группы. И с особенным удовольствием я предлагала в каждом походе добровольцам должность руководителя его. На него возлагалась самая важная и трудная обязанность. Строго по маршруту, с компасом и картой, привести группу в назначенное место в назначенное время. Лучше засветло. Уж в этом-то я нисколько не соображала, поэтому немного трусила. Вдруг на такое ответственное задание не найдутся желающие, и никакое моё обаяние не поможет? Но я рассчитывала на мужское достоинство и гордость. Не смогут они признаться в своем невежестве перед моим взглядом, полным доверия к ним, уважения и ласки.
Так и было. Все обучались всему. Вот только фотограф и музыканты у нас были постоянные. Те, у кого имелись эти инструменты. Фотоаппараты были обычно у нескольких. Но лучшим из всех был Володя Никаноров, инженер. Юра Магарит был всегда при гитаре. А ещё с нами в походы ходил кларнет со своим хозяином Рафиком, татарином. Роль опытного председателя мне давалась без труда. Врожденные актерство и активность имели творческое развитие ещё в школьные и студенческие годы, в самодеятельности.
Секция моя с каждым походом росла, как грибы. В неё влились не только вся молодёжь института, но и завода. И ребята постарше. И даже иностранцы из моего общежития МВТУ. Немцы Клаус с Зигфридом и киргизка Венера. Мои знакомые.

10. Началась другая жизнь

        К нам в походы сбегались все, даже семейные. Первая из них — Наташа Беленко. Оставляла свою дочку маленькую Инну на мужа Валеру и отсчитывала с нами десятки км по полям, лесам и чащам. Кусачие комары, пот, заливающий глаза, мокрые ноги в кедах, врезавшиеся лямки рюкзаков тяжёлых — это никого не пугало. Потому что потом была награда — сутки блаженства необычного на природе. Как будто всякий раз ходили в сказку по сказочной тропе. Когда шли по затихшей к вечеру лесной чаще среди стволов берез, дубов, клёнов, закрывавших своими кронами небо. Выходили на ковры луговых цветов, где к нам пристраивалось стадо пасшихся гусей с злым шипящим вожаком-гусаком. Пробирались невидимками по лощинам, залитым туманом. И наконец добирались до намеченной лесной поляны, где, сбросив рюкзаки, падали на траву на несколько минут отдыха.
А затем каждый вступал в свои права и обязанности. Разбивался лагерь палаточный. Варился на ярком костре долгожданный ужин. А затем, сытые, тёплые, родные друг другу, долго пели под куполом чёрного неба в огромных ярких звездах. Такого неба не бывает в городе, песни до рассвета по гитару, под кларнет. И праздничный день впереди.
Мы не пропускали ни одного выходного, ходили в любую погоду, не мешал нам и дождь.
Природа, костёр притягивали нас к себе, а юность друг другу. Обстановка с самого начала складывалась очень романтическая и лирическая. Поскольку народ мне был мало знаком, а я в ответе за всех, назначив себя председателем, пришлось подумать о возможных последствиях такой лирики. Особенно если кто-то прихватил с собой бутылку спиртного, которую я однажды заметила.
Перед походами на неделе обязательно был сбор, на котором обсуждался предстоящий поход и разрабатывался очередной маршрут.
На ближайшем собрании я предложила ребятам для обсуждений мои правила этики походов. Первое. Категорическое введение сухого закона. Нарушителей исключать, чтобы не превратиться в шайку пьяниц. Второе. Лирика и взаимная влюблённость допускаются только на ранней стадии, на уровне глаз и песен, всякое дальнейшее развитие — только за пределами похода, в другом месте и времени. Чтобы не превратить секцию в притон разврата. Вопрос этот пришлось поднять, когда заметила сверхтоварищеские отношения между замужней Наташей Беленко и неженатым гитаристом Юрой Магарит. Допускалась только пионерская дружба. Для несогласных выход из секции свободен.
Наташа добровольно нас покинула, но потрясла меня позже просьба помочь найти ей жильё с Юрой, чтобы уйти от семьи. И только введённый мною моральный кодекс удержал её семью от разрушения. Родился ещё у них в семье сынок. Женя. У них семья всё-таки распалась. Но уже через много лет и не по моей вине.
Мои условия был приняты единогласно. В нашу туристскую безалкогольную орбиту притягивалось всё больше хороших людей. И даже не очень юных. К нам не утерпел и пристроился рядовым даже наш начальник лаборатории, к. т. н. Петухов Владимир Иванович.
Уже все не влезали в палатки, рюкзаки и миски. Пришлось докупать снаряжение.
У нас получилась не туристская секция, а туристское братство. Которое сохранялось много лет, уже и без походов. Оно сыграло в моей судьбе огромную роль. Родило великую благодарность на всю жизнь моим настоящим друзьям туристам.
Лето 1958 года для меня было по-настоящему счастливым. Впервые за свои 24 года в моей жизни нашлось место не только подвигам и обязанностям, но и свободе, радостям.
Я встала на тропу юности и друзей. Школа и вуз отбирали всё время, силы для непосильного труда.
Серые рабочие будни дневные с Моисеичем и вечерние с кочегарками сменились ежедневными праздниками.
Будни стали ясными, радостными, освещённые дружескими улыбками, которыми мы обменивались на каждом шагу. После работы часто задерживались где-то в кабинетах, решая всякие срочные туристские вопросы. И так нужны были друг другу, что не хотелось расставаться.
Всю неделю с нетерпением ждали большого сбора. Я с головой окунулась в новую для меня интересную активную деятельность, которая была моей потребностью всегда. Но часто задавленной условиями жизни.
С обязанностями председателя, вероятно, справлялась отменно, потому что укоров не было. И никто так и не догадался, что по азимуту я сама ходить так и не научилась. Этим занимались все желающие, гордые моим доверием и своими способностями. А я до сих пор запросто могу заблудиться в своем зеленоградском парке.
Эрик в памяти ушёл на зданий план, потому что я обласкана была большим вниманием всего мужского состава нашей группы. На уровне пионерском. Глазами и песнями Магарит Юра пел их на гитаре, Рафик исполнял серии на саксофоне. Саша Синани добросовестно вытряхивал из меня муравьёв, когда я нечаянно села на пенёк с муравейником.

11. На добрую память

О каждом походе лучший фотограф Володя снимал много фотографий. На добрую память. На одной меня обернули в нарядное голубое пикейное одеяло, в котором я изображала какую-то властительницу. Коленопреклонённые поданные с улыбкой до ушей вручали дары мне: чашки, ложки, вешки, все, что под рукой оказалось. Это фото вечных улыбок.
Однажды, взбегая легко по лестнице на третий этаж, я наткнулась на Эрика, который спускался мне навстречу. Затаив все прежние эмоции о соловьях в парке, о розах и неприсланных письмах, я небрежно кивнула: «Привет!» и, не останавливаясь, упорхнула выше. Он вернулся со своих последних каникул. У него лето было скучнее нашего. Водил группы незнакомых начинающих туристов разного возраста. На одной из фотографий довольно древняя старушка–туристка, почему-то в шароварах из ситца в цветочек. Отрабатывал практику в школе инструкторов по туризму.
Разумеется, большое впечатление произвела на него наша новорождённая, но уже крепкая турсекция. Созданная не инструкторами и на пустом месте.
На первом же сборе я представила новоиспечённого инструктора и бескорыстно и благородно передала все свои полномочия и обязанности старшему по званию, а сама влилась в толпу рядовых. Я с удовольствием отказалась от постоянных забот, обязанностей, быть в ответе за тех, «кого приручила». Вечное пересчитывание голов до и после похода, проверка снаряжения, продуктов, лекарств и количества борща в котле. Только благодаря этому все походы были и удачные, и благополучные. Особенно хороши они были, если мне удавалось увести с нами в поход инженера и потрясающего комика Олега Синявского. Все приходили в большую радость и заплывали улыбками, стоило им увидеть отвисшую губу этого серьёзного еврейчика. Он и не смешил специально. С ним просто рядом было радостно.
Конечно, Эрик был рад такому, свалившемуся ему на плечи, подарку, нашей турсекции. Но эмоций особых не выражал, оправдывая свое имя. Эрнст — по-немецки переводится «серьезный». Даже «спасибо» не сказал. Но на первое время без меня обойтись не мог. И на второе — тоже. Сначала была правой рукой. Потом и левой. И понадобилась моя голова.

12. Понадобилась моя голова

Не только потому, что в ней хранилась вся информация о турдеятельности, но в ней ещё всё время зарождались какие-нибудь интересные идеи. Не только антиводочные. Прежде всего, у нас в институте появились невиданные ранее стенды — фотомонтаж наших походов, всех. После каждого возвращались с пачкой фотографий.
Всю неделю увлечённо занимались отчетом о проделанной спортивной работе. Скоро стены были увешаны ватманами с фото и весёлыми текстами.
Затем купили большие альбомы и на более долгую память заполнили их фото Подмосковья.
Эрик благополучно водил нас по азимуту сам.
Наступила осень, очень холодная. Инструктор научил нас разжигать костер под дождём, сушить мокрую одежду около него с минимумом горелых носков и свитеров. Когда вволю всему научились, решили сделать перерыв. Но чтобы искра туристская не погасла, я предложила новое мероприятие. Туристский вечер провести.
Это оказалось очень интересным и увлекательным занятием. Принимались к обсуждению все идеи, мысли, которые залетали в туристские головы. Чтобы вечер прошёл ну очень интересно, тем более впервые.
Задумали мы его организовать в актовом зале административного корпуса, предназначенном для проведения научных конференций.
Наш добрый директор Брыкин Н. К., генерал ж/д войск, положительно откликнулся на нашу просьбу, дал.
Стены научного зала мы украсили туристскими стендами. Изготовляли невиданное до сих освещение. Долго обклеивали кусочками зеркала большой мяч волейбольный. Он должен был крутиться под потолком. Направленный на него луч света отражался зеркальными осколками и освещал зал яркими блёстками, каплями, точками и запятыми. Для установки этой световой системы задействованы были туристы — инженеры по свету, механике, кручению-верчению.
Озвучили музыкой, магнитофоном танцы. Самый интересной была сцена. На ней изобразили туристский привал.
Была натянута настоящая зелёная палатка. Рядом «горел» костёр. Дрова настоящие, а пламя и угли мерцали с помощью включённого фонаря с красной тканью сверху и реле внутри. И лес вокруг почти настоящий. Деревья в красивом осеннем уборе. Деревья спилили на берегу Яузы, что протекала рядом, но уже голые. Красивые листья с них опали. На дворе стоял ноябрь. Поэтому несколько вечеров изготовляли искусственные. Вырезали из ватмана в основном кленовые листья, потому что самые крупные. Красили в разные цвета и натыкали на натуральные ветки.
Опять же, настоящие туристы в зелёных штормовках пели у костра туристские песни под наш скромный ансамбль, две гитары и саксофон. В мерцающем свете зеркального шара.
Живописная и необычная сцена вызывала бурные положительные эмоции у зрителей. А со зрителями предварительно пришлось решать сложную задачу. Мы уже выяснили, что, когда до нас отмечались какие-либо институтские праздники сотрудниками, к ним пробирался пьяный народ из ближайших сёл. У них не было других развлечений в радиусе несколько км. Незваные гости сельские устраивали пьяные дебоши.
Нам предстояло закрыть им доступ на наш праздник. Для этого пришлось в типографии институтской заказывать специальные пропуска.
Мы раздали их только сотрудникам института. Желающих нашлось много, зал был полон. Но самое главное, на входе должны стоять крепкие молодцы, чтобы не пропустить безбилетников.
Повязали красные повязки на всех своих туристов. А туристок одели в красивые бальные платья, у кого они были. Среди гостей была и администрация. Почтившая присутствием своим необычный праздник. Защита от незваных гостей с пьяными драками была надёжной.
Группа самых рослых и сильных ребят стояла на входе, фильтровала гостей. На случай хитрого проникновения врагов через окна, подвалы или подкупа много дежурных с повязками были и в зале. Совмещали танцы со служебными обязанностями.
Я ещё предложила проводить осмотр всего здания, коридоров и даже туалетов. Где просочившиеся «чужие» могли притаиться с бутылками. И была права. Мы таких находили. И предлагали выбор: или сейчас вывести, или водку выливает. Была задача предупредить конфликты, а не решать их. Поскольку идея вечера выросла в моей голове, чтобы не испортить её, участвовала в разрешении всех проблем. И в подготовке праздника, и проведении его. Хотя председателем был Эрик, я и его не обделила своей заботой. Потому что новенький у нас. Даже ходила с ним на розыск лазутчиков в мужские туалеты. Он — в повязке красной, я — в вечернем платье, и только до дверей. Это я его защищала, вдруг на него нападёт кто-то?
И правильно делала. Потому что вечер прошел красиво, весело, спокойно, интересно, а вот финал был почти драматический.
Праздник закончился поздним вечером, но так, чтобы москвичи успели на электрички к метро. Все вышли в осеннюю темь. Я, как вежливая хозяйка, пошла провожать группу ребят и девочек к нашим местным трём вагончикам, которые бегают до станции Лосиноостровская и обратно.

13. Вышли в осеннюю темь

Все погрузились, Эрик и Юра Магарит последние, и стоят в дверях, посылая мне прощальные улыбки. В этот момент с перрона в дверь на огромной скорости влетела бутылка, которая просвистела в нескольких мм от лица Эрика.
Это ему мстила местная шпана, которая в первый раз не попала на праздник.
Двери захлопнулись, вагоны уехали. А я осталась на платформе. Рядом с мстителями. Только на секунду я задержалась, когда меня обожгла мысль: «А что будет со мной?» Затем решительно повернулась на каблучках на 180 градусов и строевым шагом отправилась в темь, в ночь по аллее глухой к своему общежитию. Я даже не взглянула на них, не пересчитала. Весь путь в ушах стояла тишина, а только затылком и спиной я напряженно слушала: догоняют, нападают, хватают? Но я благополучно добралась до барака своего, комнаты, койки. И тогда перевела дух. Все переживания быстро растаяли. На второй день я уже с удовольствием слушала пересказы сотоварищей о ночной истории, особенно мне интересно было услышать о себе уважительный отзыв. И от кого? От местной шпаны. Оказывается, они зауважали меня за храбрость и поэтому не напали. Никогда не встречали, чтобы девушка ночью парня провожала домой, а не наоборот. Это оказалось важным моментом. Мне с ними жить рядом, и можно не бояться их.
Но впечатление Эрик оставил у меня очень сильное опять в этой ночной сцене. Очень сильный, до ужаса, страх за его жизнь. Впервые я была свидетелем насилия в жизни, не в кино и книге. О собственной безопасности того вечера я стала вспоминать и задумываться много позже. Только через много лет вставали вопросы. Почему я тревожилась о нём, а не наоборот? Если он торопился на электричку, он должен был кого-то из ребят ко мне приставить. Почему он не побоялся оставить меня одну среди шпаны?
После удачного проведенного вечера народ в секции ещё больше сдружился. Получилась большая туристская семья, отношения в которой не зависели от возраста, звания, должности. Все определяло слово «дружба». Я тихонько радовалась за себя. Ведь это мне удалось её создать. Но также и удивлялась, что все согласны были на «сухой закон» и «пионерскую дружбу». Именно это, я думаю, и было основой крепкой многолетней дружбы. Не было сцен ревности и пьяных сцен. Исключались причины конфликтов.
После привала мы чисто убирали поляну, и природу, и свои души в ней сохраняя в чистоте.
В ноябре сделали перерыв в походах. Слишком холодный и дождливый месяц был ещё и очень тёмен. Суббота в те советские времена была рабочая, а световой день кончался уже в 4 часа.
Но потребность в общении не уменьшилась. Мы стали готовиться к зимним лыжным походам. К тому времени нас нашёл и остался с нами замечательный человек Флейшман Семён Моиcеевич.  Он успел сходить с нами пару раз осенью и был в восторге.
Нам казался если не старым, то пожилым. Потому что имел не только жену, но и сам был родителем двух прелестных дочек, и собственную комнату. Старше нас он был лет на 10—12. Мы тоже были от него в восторге. И от все семьи, и особенно от комнаты его, которая стала местом нашего сборища. Благодаря щедрости души всех обитателей её.
Семён был умный, талантливый. Учёный с кандидатской степенью и без всякой важности и спеси. Подвижный, общительный, доброжелательный, с большим туристским опытом. Окончив в МГУ факультет то ли географический, то ли геологический. Он же с рюкзаком отшагал по всем дорогам и тропам страны.
Вот у него-то мы и стали собираться. И готовить лыжню, и петь песни, которые он нам подарил огромное количество, и угощались его чаем.
К тому времени в стране намечалось грандиозное мероприятие — перепись населения всего Советского Союза, о которой мы впервые услышали в своей жизни в декабре 1958 года. И здесь на нас обратила взор свой наша администрация: дирекция, партком, местком.
Нашей турсекции было предложено провести агитпоход по Подмосковью. Агитировать население за активное участие в переписке населения.

14. Агитпоход

Нас освободили от работы с сохранением зарплаты на 10 дней. Неожиданно свалился нам на головы дополнительный интересный коллективный отпуск!
Стали готовиться к походу не покладая рук, ног, горла.
Закупили лыжи, спальные мешки, распевали новые песни во всё горло, ходили на тренировки лыжные, готовили доклады и самодеятельность. Руководителем зимнего похода выбрали Семёна, самого опытного.
Маршрут наметили от ЦНИИСа до Загорска святого с его монастырями. И пошли – поехали!
Ночевали в сёлах. Председатели сельсоветов приводили на собрание для нас народ. О пользе и необходимости переписи объясняли, рассказывали про политику, отвечали на вопросы. Затем выступали. Много пели. А я читала стихотворение. Какое-то длинное, про войну, погибшую партизанку. Женщины слушали, плакали. Кажется, я не плохо читаю стихи, наблюдала реакцию зала. Плакали даже солдаты в госпитале, когда я им тоже 8-летняя читала про войну, в 1-ом классе.
А вот что я прочитала такое в МВТУ с большой сцены, не помню. Но меня наградили за единственное выступление грамотой «За активное участие в самодеятельности».
А в сёлах зрители не только нас слушали, но и сами пускались в пляс под нашу гитару и под свои частушки. Я даже запомнила одну:
«Я свою задрыжину
Посажу на лыжину.
Едет пусть задрыжина,
Куда поедет лыжина»
Такой вот фольклор на зимнюю тему.
В этом агитпоходе со мной произошло два неожиданных события. Меня в первый раз поцеловал мужчина. Без разрешения. До этого никто не смел прикоснуться, даже самые влюблённые, с 10-го ещё класса.
И туристы мои с первого похода все смотрели ласковыми глазами, но я строго соблюдала свой же «пионерский» устав и всем подавала пример. И потому оставалась нецелованной. А тут на привале, в какой-то избе, при всём честном народе, ко мне подошел и чмокнул в щёку Семён Моисеевич, руководитель наш! Я так была возмущена и смущена, до слез. Он от моих слез и слов очень огорчился. Не ожидал такой бурной реакции от такой большой девочки за свой невинный, конечно, всего-навсего дружеский, поступок. Он большой дядя. Но у меня-то, первый!
Наше недоразумение не имела развития. Уже весной он с семьей уехал от нас в Москву, и мы потеряли все его следы. Но не навсегда.
Через много лет, уже в Зеленограде, в одной центральной газете я увидела статью о селях за подписью профессора С. М. Флейшмана.
Стала разыскивать его через всякие МГУшные телефоны и нашла!
Когда мы услышали друг друга по телефону, радости взаимной не было границ. Мы наговориться не могли. Я сразу пригласила его в любом количестве, одного или с семьёй, к нам в гости. Потому что мы уже заработали 3-х-комнатную квартиру.
 И они пару раз приезжали, и мы всласть друг друга обнимали и целовали. И всю ночь шёл «трёп», и пелись песни. Оказалось, что он сам написал их сотни. А в ЦНИИСе он скромно утаил, что мы и его песни тогда пели.
У меня хранится пачка отпечатанных и подаренных нам его стихов. А он восхищался голосом, исполнением Ларисы, которая нам пела под гитару. А когда он тяжело заболел и лег на операцию, Лариса отвезла ему кассету, ею напетую. Он был очень тронут и благодарен.
Больше встреч не было. Семен умер, не выдержал операции. Семья уехала в Израиль.
Второе событие с романтикой и смущением произошло «однажды, в студёную зимнюю пору», как у Некрасова, в самом конце агитпохода.
Укладывались на последнюю ночёвку. Поагитировали последний раз, попели, поели, поплясали. Стали на полу раскладывать спальные тёплые вещи.
У Эрика был собственный спальный мешок, ватный, односпальный и даже с белым пододеяльником-вкладышем. Обычно стелили коллективные постели на несколько человек, как в палатках, чтобы теплее было. Какая судьба спального мешка в походе была, совершенно не запомнилось. Спал Эрик в нём один или в общую постель подкладывал.
Но в этот раз ребята мои любимые повергли меня в полную растерянность. Они как-то все быстро нырнули в постель, улеглись и заявили мне, что у них тесновато и мне нет места со всеми. А вот есть свободное место только одно, в мешке с Эриком. Потому что он хоть и односпальный, но рассчитан на туриста любой толщины. Вот мы двое, тонкие и стройные, как раз вполне сойдем за одного толстого. Была явная провокация.
Конечно, кроме смущения и неловкости, никакой радости мне не доставило персональное вкладывание меня в личный мужской мешок, хоть и туриста. Но, негативно помычав и повертевшись около всех, и поняв, что иного выхода нет, пришлось залезать. Не замерзать же. Спали в нетопленой избе.
Не нарушая пионерского правила, улеглась спиной к соседу, притаилась. Спали тихо как мышки. Оказывается, все уже давным-давно, кроме меня, догадывались о горячих чувствах Эрика ко мне и постарались ускорить события. Уверена, что организаторами этого «мешочного дела» были опытные в семейной жизни моя самая близкая подружка Наташа Беленко и совсем уж «взрослый дядя», веселый остряк и хохмач Семён Флейшман. Мол, все равно скоро свадьбу будем играть.

15. И ведь напророчили

Из мешка утром мы вылезли чисты и невинны. Но затем события стали развиваться очень быстро. Мешок в моей жизни оказался нетипичным явлением и расширил мой кругозор.
Ничего удивительного не было в том, что я не догадывалась о чувствах Эрика. Я было предположила наличие какого-то особого отношения ко мне, когда он на свой вечер выпускной привёл с охапкой роз. Но оно быстро растаяло, уже когда на скамейке соловьёв слушали. Тогда он молча ушёл на все лето.
Драма отношений моих родителей легла на детскую душу и больше не отпускала её. Моё первое сильное чувство — обида на отца за мою прекрасную, самую лучшую на свете маму. Уже в детстве это выработало чувство самосохранения и достоинства женского. Я не хотела, чтобы меня тоже предали.
Для меня в слово «любовь» вкладывался огромный смысл — жизнь, счастье. Чувство это было предназначено только одному человеку, будущему мужу. Поэтому до встречи с ним я не позволяла ему родиться в сердце. И со всеми поклонниками и влюблёнными мальчиками держала строгую дистанцию. Считалась недотрогой. А меня удивляло всегда их терпение длительное, иногда годами, надежда добиться моего ответного чувства. Хотя не получали ничего, кроме дружеских улыбок и слов.
Я не считала себя ни умницей, хотя имела за плечами 10 школьных отличных лет и медаль, труднейший вуз МВТУ, ни красавицей, хотя в общежитии оказалась единственной претенденткой на французскую модель с заданными параметрами. Это мы все обмеряли себя, когда в руки попал журнал французский.
Но привыкла ещё со школы к особому вниманию со стороны мальчишек. И была ещё очень разборчива. Не каждому разрешала даже и глядеть на меня. А только самым-самым лучшим. И когда с Эриком познакомилась, я же не знала, что он мой принц суженый. Тем более что первые три встречи с ним, в очереди столовской, на слёте туристских инструкторов и на обмывале диплома его, оставили чувство удивления странностями его. Но никаких восторгов не вызывали. Ну смотрит много на меня — все смотрят. Ну рядом всё время со мной, какие-то дела находит. Обстоятельства такие. Производственная необходимость. Изучает мою специальность по автоматизации систем. И в общественно-туристской деятельности. Остальным туристам есть куда разбегаться, все живут со своими семьями. Ему и мне — некуда.
Конечно, мне с ним намного интереснее, чем со старушками-кочегарками. Было, правда, в моей комнате некоторое разнообразие, но ночью.
Рядом с моей кроватью стояла кровать молодой воспитательницы детского сада. А у нее был муж, но жил где-то в другом месте. Ночами он периодически ломился в нашу дверь и требовал, чтобы либо жена уложила его в свою постель, либо она шла к нему. Я вздрагивала всегда и очень боялась этого взломщика.
Поэтому Эрик очень даже кстати был рядом. Вот мы допоздна и трудились с ним вместе.
А ему домой не хотелось возвращаться, потому что там жила мачеха. Настоящая, мерзкая, как в сказке.
И он так часто около меня стал подолгу задерживаться, что стал опаздывать на свою последнюю электричку, чтобы добраться домой, так что у нас были веские основания, чтобы всё реже расставаться, только на ночь.
Мы много рассказывали о себе друг другу.

16. Судьбы оказались похожими

У меня дома тоже ведь семья неполная. Был отчим. Очень хороший человек, но не отец.
Отец тоже был, и занимал в Москве высокий партийный пост в ЦК КПСС. Но я ним связь не поддерживала, хотя он очень хотел её всегда. Не интересовали меня льготы его и материальные возможности.
В Сасове семья моя жила скромно, на зарплату рабочую отчима. А в Москве одна я содержала себя на стипендию и зарплату молодого специалиста. И делила свой доход с семьёй в Сасове. Поэтому и были у меня только два платья и босоножки из белой клеёнки. Мне казалось, похожие на кожаные лаковые.
У Эрика отец был помощником министра в министерстве автомобильном. Тоже с большой зарплатой и льготами, как и мой. Но Эрик был «богач-бедняк», плохо одетый. Он от отца даже вовсе не отказывался, как я, очень любил его. Но ходил зимой в драных носках и облезлом малахае, потому что папа вместо него содержал молодую жену. Не работающую Валю с её двумя малолетними сынками и их прабабушкой.
Мы с Эриком быстро привыкли друг другу, и врозь нам было плохо. Скоро, узнав про его горе, смерть мамы, я очень стала его жалеть.
Я всегда всех жалела. Но жалеть может только тот человек, который умеет любить.
И, вообще, у русских женщин жалеть — это значит любить.
Однажды Эрика пожалела мачеха. Но как в сказке. Она выписала его из его собственной квартиры, которую министерский отец получил за заслуги перед Родиной. А мачеха посчитала, что в 2-х-комнатной квартире, которую выдали раньше ещё на троих, отцу с сыном Эриком и его маме Элеоноре, теперь пятерым тесно. И лишний здесь Эрик. А лишний должен уйти. Конечно, свое решение она обернула самыми заботливыми словами.
Во-первых, мальчику очень далеко добираться домой, не успевает даже на транспорт. Во-вторых, ему, как молодому специалисту, быстрее выделят собственное жильё. Поэтому удобнее всего и полезнее поселиться ему в общежитии.
И он поселился. Как раз через коридор, за дверью напротив моей. И тоже у кочегаров-пенсионеров. К нему ночью никто не ломился, зато все соседи были пьяницы. Так что судьба сводила нас всё ближе и ближе друг к другу, уже в общий коридор довела. И жизни наши становились всё более похожими не только бытом, но и чувствами, мыслями.
И вдруг однажды я почувствовала, что он мне нужен как воздух, без которого я не могу дышать. А он, всеми брошенный, оказался никому не нужным, кроме меня.
Потеряв маму на 4-м курсе, он не смог даже приехать на похороны. Потому что был в турпоходе в Карелии. Оставшись сиротой при родном отце, несколько лет он был закрыт для всех, как раковина.
И только мне он открыл её створки, выпустив всю боль, смятение души. Я и стала его опорой.
Зимой наступило туристское затишье и в походах, и в общественной деятельности. Секция расползлась по домам, на зимовку. А вдвоем остались опять я и Эрик, в одном коридоре и при одном умывальнике. И совершенно естественно, что после работы расставаться не хотелось. Куда ещё идти, как не на свидание друг к другу?
А где назначать свидание? Явление это очень личное, и кочегары-плотники нам были ни к чему. Мы назначали свидание на заплёванной лестнице 2-х-этажного нашего брака. Или в его подъезде, чтобы укрыться от снегопада и студёного ветра. Но там тоже было холодно, и мы периодически делали пробежки по заснеженным и красивым даже в полумраке аллеям нашего посёлка.
Иногда мы укрывались в бочке. Я оказалась у него единственной на всём белом свете. Кто с участием слушает его, понимает и принимает близко к сердцу его боль, как свою, согревает душу. Он оказался чужим среди большого количества родных и папы, и мамы. Совсем родной папа поменял родного сына на двух чужих своей новой жены. Родной бабушке Берте он тоже не нужен. Она в основном жила в семье младшего сына-моряка Юры. С его женой Люсей и двумя её маленькими детьми. В Севастополе, у Чёрного моря.
Да и у меня в Москве не было ни одной родной души.

17. Мы укрывались в бочке

Бетонная, без дна и покрышки. Уточняли: «В бочку идём?»
Но это мы так называли этот предмет. Скорее это был кусок бетонной большой и широкой трубы какого-то дорожного строительного сооружения. Труба стояла, а не лежала недалеко от общежития. В боку была дырка, в которую мы пролезали.
Вытер выл за круглой стеной. Люди мимо нас не топтались. А над нами, в круглой дыре, сверкали огромные золотые звёзды. Но холодрыжина всё равно была превеликая. Мы стояли в обнимку, пытаясь согреться, но это не спасало. Мёрзли ноги, носы и всё остальное, потому что одежда у обоих не соответствовала «бочке», а лишь столичному метро. На ногах у нас были холодные кожаные ботиночки коротенькие. Голову не грела круглая шапочка из рыжего искусственного меха. Одета была тоже из искусственного меха в китайскую шубу. Она даже красивая была. Китайцы продавали нам такую ткань. Мех короткий, коричневый, не лысел, в отличие от отечественного. Напоминал даже нашу «цигейку», т. е. короткий мех обработанной шкуры барана. Но и китайский «мех» не грел, в отличие от русского барана. Эти «шубы» мне нравились, потому что красиво пошиты были. Расклешённые внизу, модные. Вся Москва ходила в них. И лозунги висели: «Сталин и Мао Цзэдун – дружба». Купила её на свою стипендию на последних курсах института.
Но, с другой стороны,  я в ней неважно себя чувствовала, потому что была на 2 размера меньше шубы. А своего размера я не могла приобрести, т. к. они продавались во взрослых магазинах.
А я на себя, Дюймовочку, всё покупала в большом «Детском мире» у метро «Дзержинская». Поэтому в этой красивой шубе мне было очень просторно, и потому не очень уютно.
Под красивой шубой на мне было одно из двух зимних шерстяных платьев. На ногах или капроновые чулки, которые, как стекло, примораживались к ногам, или тонкие, из хлопка, чулки натуральные, назывались «фильдеперсовые».
Ну, и кроме трусиков, удлинённые штанишки, или панталончики по иностранному. Тоже натуральные, из хлопка, чтобы укрыть ноги до края чулок, которые цеплялись резинками к поясу широкому на нижней части тулова.
Эрик верхнюю половину свою утеплял получше меня. Кроме, хоть и облезлой, но всё-таки из натуральной цигейки, ушанки, на нём даже и одежда была звериная, из хорька. Но об этом никто не догадывался. Внешне одежда была похожа на верхнюю часть отрезанного теплого пальто. Я даже не припомню, как называлась такая одежка. Не пиджак (это часть костюма), не поддевка, не куртка. В такие короткие полушубки одевались мужики в колхозе. Может, туржурка? Вообще-то, скорее полушубок, но наизнанку.  Внутри, действительно, был мех из старой и драной хорьковой шубы его деда Иосифа. В которой профессор МГУ разъезжал по старой Москве в запряжённой лошадьми пролётке, кибитке ещё в 20-х годах.
А снаружи этот мех покрыт очень дешёвой, «в рубчик», грубой тканью. Цигейковый воротник. Поэтому всё это напоминало больше сельского жителя, а не столичного.
Это тёплое частично, хоть и не элегантное одеяние ему заказала сшить новая жена его отца, министерского важного работника. Мачеха.
Теперь в снегах ЦНИИСа эта одежда сгодилась больше, чем моя столичная и модная. Он ею грел свою спину, а меня с удовольствием впускал в своего расстёгнутого драного хорька, где я на тёплой груди Эрика отогревала свой заледенелый нос.
Свидания в «бочке» с высокими звёздами были очень холодные, но романтичные. Даже когда вместо них на поднятое лицо падали хлопья снега, и мы становились белыми и сказочными.

18. Случайно стала невестой

Целовались ли? Наверное, нет, я бы запомнила. Ведь мы были очень близкие, тёплые друзья. А друзьям можно только нос греть на его груди. Для новых шагов к сближению Эрик повода не давал. В любви мне не объяснялся, клятв не давал. И я не давала повода. Но вдруг однажды, через девять месяцев нашего знакомства, он сделал шаг. Даже два. Очень необычные, неожиданные, к моему полному изумлению. Пригласил к себе домой и объявил меня невестой. Но не мне, а подружке по телефону. Я слушала и очень удивлялась. А до этого я его жалела, жалела и не заметила, что больше не хочу быть рядом ни с кем, кроме него.
Ребята наши ещё раньше во всём разобрались и агитпоход зимний они использовали в своих личных, но добрых и дружеских целях.
Ещё осенью они изготовили документы и мне вручили. Это была фотокарточка, походная, где мы все у костра сидим и ждём голодные обед, а Эрик меня за ручку держит. Первая улика! До этого ручку свою никому не давала. Все вокруг старались нам помочь нарушить мой пионерский устав дружеский, хотя бы за пределами похода. Потому что мы с самого зарождения нашей турсекции очень все полюбили друг друга. Они меня за то, что собрала и повела в новую туристскую жизнь. Я их за то, что пошли. А потом и Эрика все стали любить. А затем стали любить нас двоих. И не только они так старательно заботились о нас.
Однажды Эрик принёс два билета в театр, которые нам купил папа его. Позаботился о нашем культурном облике. Так и сказал: «Тебе и твоей девушке». Но меня, девушку, он в глаза не видел, и я его.
Обычно, если родителей интересует, что за девушки крутятся около умного, красивого сыночка, у них появляется желание познакомиться с ними очно. А здесь – тишина. Я удивлялась:  зачем билеты в театр от отца? Эрик – большой мальчик, у него собственная зарплата, и он имеет возможность водить в театр всех, кого захочет.
Можно только предположить, что папа – начальник счёл нужным оказать лично мне внимание, что я не всякая, а имею особое значение для этих двух мужчин. Он вычислил то моё существование, потому что сын стал постоянно домой поздно возвращаться.
Тогда, одаривая нас театральными билетами, почему папа не поинтересуется, кто я такая? Может, около единственного родного сына какая-нибудь страхолюдина или хромая, косая развратница?
Даже мачеха не осталась равнодушной к нам!
Она вдруг проявила глубокую заботу к здоровью Эрика. Мальчик переутомляется, недосыпает, недоедает, потому что очень далеко из дома ехать на работу. И при первых же его припозднившихся возвращениях она приступила к решительным действиям.
В ней сразу же вызрела мысль, что с минуты на минуту кто-нибудь из нас обольстит другого. Личный опыт есть. И Эрик явится домой не один, а с подружкой. В его доме и без него пятеро проживают. Появление ещё семьи она не могла позволить. Поэтому однажды Эрика поставили в известность, что из родного дома он выписан и пусть направляется в общежитие жить. Ему там удобнее, и работа рядом, и совращаться теперь сколько угодно может. Она себя обезопасила. И сделала это молниеносно.
Так что все всё про нас знали, все старались, как могли.
Новый год надвигался, 1959-ый. Все наши туристы этот семейный праздник встречали дома. Эрик как-то не отличался фантазией богатой, никаких интересных предложений от него не поступало. И нас кроме нашей «бочки», только новогодней, никто не ждал.
И вдруг в канун Нового года я слышу от Эрика удивительное сообщение. Папа с мачехой и её детьми-дошкольниками вчетвером идут встречать Новый Год в ресторан на всю ночь. А нам разрешается его встретить не в холодной «бочке», а в родной отапливаемой бывшей квартире Эрика.
Заодно приглядим за старенькой бабушкой лежачей, которая приболела и в ресторан её взять нельзя.
Уже второй раз проявляет заботу его отец ко мне. Чтобы и я не простудилась.
В тепле и сытости новогоднюю ночь вдвоём интересно можно провести. А мачеха уже безбоязненно пускала его теперь в свой дом. Ей не грозят никакие опасности. Выписан!!
Конечно, ночь вдвоём в столичной квартире вызвало во мне смущение. Но это было единственное тёплое предложение Эрика. Интересно было и познакомиться с тем незнакомым миром, в котором обитали и он, и всё советское правительство. За шесть лет обучения в Москве я только пару раз побывала в таких домах, у своих студентов.
И ещё раз оказаться там, да ещё на празднике, привлекало больше, чем собственное «помоечное» барачное житьё.
Мы ехали, ехали из Лосинки до Вешняков и наконец приехали.
Новый район, новые дома, новая квартира.
В одной комнате жила бабушка старая со своими двумя внуками.
Другая отведена под спальню. Роскошью квартира не выделялась. Очень много книг. Во всех комнатах стеллажи книжных полок до потолка. Роскошью была сама квартира. Только высокопоставленному советскому работнику могли выделить на троих двухкомнатную квартиру. В 50-е годы в Москве все жили ещё тремя поколениями в комнатах коммунальных квартир: родители, дети, внуки. Все подвалы были заняты под жильё.
Дважды я была на студенческих вечеринках в гостях у деток партийных работников. В высотном здании у метро «Баррикадная» и на Кутузовском проспекте. Они отличались роскошью, но интереса не вызывали. Была занята другими развлечениями. Но беглый взгляд замечал и простор комнат, и огромные столы под белоснежными скатертями, уставленные хрусталём и яствами.
Приехали. Отогрелись. Угощений не было. Перекусили чем-то скромным на кухне из холодильника. А оголодали сильно.
Здесь я полюбовалась отдельной ванной и туалетом. Попользовалась без помех.
Просмотрела книги за стеклом. Побеседовала с бабушкой, которая оказалась приветливой, с ясной памятью. Удивило, с каким пылким чувством этот очень старый и немощный человек делился воспоминаниями юности. Чувства не старели. Но потрясения я ощутила, когда зашла в спальню.
Над широкой двуспальной кроватью, в которой мачеха заняла место мамы Эрика, висело два больших портрета. Один — портрет Элеоноры, так звали его маму. По рассказам, отец очень страдал и переживал её потерю. Она выходила из дома обычно встречать его с автобуса. Однажды вышла, упала, и её не стало. Отказало сердце. Отец сделал большой портрет и повесил его над своей кроватью.
Но через четыре месяца на неё забралась стокилограммовая новая жена. Кощунством было уже то, что портрет остался там же. Но рядом висел другой. Покойного мужа мачехи.
Когда я увидела эту сцену, у меня перехватило дыхание. От боли за Эрика и его маму. У меня потеки слёзы по щекам. А в голове бились вопросы: «Как можно дойти до такого бесстыдства, низости? Сколько же в ней совести живёт, и есть ли у неё самой хоть какая-нибудь душонка? Как же возможно светлую память дорогих людей так бросить в грязь? А отец?»
Портретам здесь не место. Можно в ящике, в столе хранить память. Если надо.
Странно, Эрик утешал меня. Может, я зря так переживала, потому что у меня «сердце без кожи». Как определил много позже он. Может, он умел свои чувства прятать очень глубоко от всех.
Но до наступления Нового Года мы успели утешиться. В спальню больше не заходили.
Встречали мы его на кухне. Яств никаких не было особых, что-то съели, вкуснее столовского обеда. Выпили. Какой-то компот в рюмки налили. Поздравили друг друга. Стали тёплые и сытые. И тут началось самое интересное.
Эрик пошёл поздравлять друзей с Новым Годом по телефону, который висел в прихожей. А я за ним присела на стульчик скромненько.  Пару друзей он поздравил быстро и деловито, а потом набрал телефон подружки.
Сначала мои глаза стали увеличиваться от удивления, когда я увидела, какая нежность покрыла его лицо, когда он слал Марине новогодние поздравления, а затем стали быстро расти уши, потому что они услышали невероятное сообщение.
Голосом, взволнованным до глубины души, полный неги и нежности, он вдруг сообщил ей, что женится. Я была вторично потрясена коварством жильцов этого дома.
Привезти меня к себе домой, на Новый Год и свататься к какой-то Марине, в моём присутствии. Но вдруг моя душевная буря затаилась, потому что он невесту назвал Тоней! И что она, Тоня, рядом с ним, в его доме, и мы вдвоём встречаем Новый Год, и скоро свадьба будет. И он её с мужем Сашей приглашает на нашей свадьбу.
Так неожиданно для себя я узнала, что я уже невеста Эрика. Но мне было очень интересно наблюдать за его разговором. Со стороны, лично с моей, весь его вид: и смеющееся лаской и радостью лицо, и голос, и блестящие глаза, — всё обращено было к Марине на другом конце провода. И когда он наконец повернул это лицо ко мне, я неуверенно уточнила: «Ты так ласково разговаривал, может, ты ей предлагал быть невестой?»
Нечаянно или чаянно, но о самом главном событии в своей жизни я узнала последней. После Марины. Наверное, Эрик, а может, и его отец, раньше меня догадались об этом.
Может, поэтому жениха с невестой и оставили одних на ночь в доме. Может, в этом доме и в других домах Москвы это было обычным явлением.
Но я и об этих обычаях не догадывалась, потому что в моей семье много поколений придерживались старинных русских обычаев. И одним из главных обычаев была невинность невесты до свадьбы.
И только после неё оставляли жениха и невесту одних в доме. Не до неё.
Остаток ночи досыпали в разных комнатах, конечно.
У меня были свои понятия и жизненные принципы. И мне непонятен был уклад этой семьи.
Если отец любит и уважает своего единственного сына, самого лучшего во всём мире, то я имею право и на его уважение ко мне. Это значит, что прежде всего отец должен лично познакомиться с будущей невестой.
Решать, надо ли предлагать билеты в театр на двоих и квартиру на ночь. А не наоборот. У меня не укладывалось в голове, как в Москве, в интеллигентной семье нескольких поколений, с высшем образованием и высокими должностями, не умеют решать По-совести простую задачу: 2;2=4, а не 5.
Это позволительно бездомному пьянице или больному.
Замуж я за Эрика выходила три раза. Три раза была невестой. Три свадьбы. Так вот сложно. Но замужем была один раз. И навечно.
Самой весёлой, интересной, важной была комсомольская свадьба.
Но сначала их было у нас с Эриком ещё две.
Первая свадьба была обычная. В обеденный перерыв сбегали в ЗАГС. Получили официальный документ о браке, право быть женой и мужем. Торжественный день создания советской семьи. Ну и скромное празднование его в отделе.
И всё-таки семьи создаются по-разному. У нас тоже.
Окончательно промёрзнув к февралю с вьюгами в нашей бочке, мы задумались о наших возможностях обогрева.
Ни в один из двух домом родных Эрика нас греться не приглашали больше. Ни в Кузьминки после единственной новогодней ночи, ни на Арбат. Оставались единственные два тёплых места – это наши койки в общежитии. Но вместе сидеть у кого-нибудь вдвоём на одной койке не очень приятно при соседях.
Нет, ни в бочке, ни в каком другом сугробе Эрик на колени не вставал, руки ко мне торжественно не протягивал и с горящим от страсти взором не обращал к моему сердечку пламенных   признаний в великой любви. И мольбы быть его спутницей-женой навеки не было. Если честно, хоть и стыдно, я даже не помню того мгновения, его слов и взоров, когда мы двинулись в ЗАГС. И всей процедуры не помню самой важной во моей жизни. И какие новенькие мы вышли из него.
Наверное, это событие настолько взволновало меня, повергло в шок, беспамятство. Но я четко помню события до и после.
Был четверг. 19 февраля 1959 года.
В обеденный перерыв, тихонько, никого не беспокоя, в понедельник, мы отправились в ЗАГС подать заявление о нашем браке на ближайшее воскресенье. Но нам ответили, что и ближайшее, и  другие за ним воскресенья уже заняты, нам мест нет.
Есть ближайший четверг 19 февраля, где для нас найдется свободное место. Мы растерялись, потому что вовсе не было опыта в этих мероприятиях. И ни с кем из друзей не обсуждали такие темы. Считали, что это наш секрет. Который давно был всем известен. Про нашу будущую семью.
Поэтому мы согласились на этот день. Выбора не было. Хотя очень рассчитывали именно на выходной. Тогда он был один, воскресенье. Эрик был успел 21 февраля, в субботу, родиться, а в воскресенье – жениться. И мы заодно отпраздновали бы двух новорождённых: Эрика и Эрика с Тоникой, семью новую.
Хорошо помню, как мы с ним обсуждали будущий праздник и наши проблемы.
Первая. У нас было много друзей и родных, но очень мало денег, только наш прожиточный ежемесячный инженерный оклад в 100 рублей.
Вторая. У нас не было места для праздника. Кроме холодной бочки и тёплых комнат с кочегарами и плотниками.
Первую проблему мы так решали. Чтобы никому из родных и друзей не было обидно, мы их никого не пригласили. Может, с друзьями-туристами попозже, в другой раз, в лесу у костра попразднуем, попоём, со всеми. А из родных позовём только родителей наших. На них мы «скинемся», что-нибудь сами приготовим на стол. За который сядем у кого-нибудь из нас в комнате общежития. И денег и места как раз хватит.
Правда, родителей тоже не просто было пересчитать.
У меня родителей было трое.

19. Трижды сватана

Мама родная, настоящая. И два папы, два маминых мужа.
Один родной, Гриша. Сбежал от нас с мамой, не дождавшись моего рождения. Я с ним не водилась. Почти. Жил в Москве, с другой семьей. Работал в ЦК КПСС.
Его точно звать на свадьбу не надо. Не достоин.
Второй Вася. С ним росла в его доме. Но в сердце моё не вошел. Его позову. Двое моих на свадьбе будет.
У Эрика один родной отец, Эдя, есть. Они обожали раньше друг друга. Сейчас обожание одностороннее, у Эрика. Эдю позовём. Но у него есть другая, новая обожаемая жена Валя. Мачеха Эрика. Никаких положительных эмоций у нас с Эриком к ней нет. Звать или не звать? Вот в чём вопрос. Но пока мы так судили и рядили, всё про нас было решено.
Первый проблеск сознания после ЗАГСа появился, когда мы вернулись в свой отдел КМ. В очень яркий.
Потому что кульманы были все задвинуты в дальний угол, а вдоль огромного зала стоял длинный стол из письменных, сдвинутых, с яствами на нём.
И все сотрудники толпой нас встречают и поздравляют, и желают. Меня растрогали до слёз. Так неожиданно было это внимание от людей почти малознакомых, почти далеких даже по возрасту. Они нас ждали, заботились. «Скидывались» своими небогатыми рублями. И те несколько женщин-техников: Лора, Нина, Лена, с их нескладной судьбой — суетились. Бегали в магазины, готовили закуски, украшали стол. И вместе со всеми за столом желали нам счастья, кричали «Горько!» И мой старый Моисеич. И горячий армянин Хачикян.
И мой замечательный Владимир Иванович Смирнов, начальник отдела, к. т. н., бывший военный летчик. Очень трогательно всё. Мы получили от наших сотрудников замечательный подарок. Атласную, зелёную, с ручной чудесной вышивкой китайскую скатерть с кистями. Дорогущую, наверное. Десятки лет берегу её, ладонями накрываю праздничный стол тёплым шёлком. И сердцем шлю слова благодарности всем, кто был за тем большим столом. Тот свадебный чудо-подарок в отделе был первым. Счастливые, мы не знали, что нас ждут ещё чудеса. Ещё дважды будем просватаны с ещё большими чудесами. Нам надо для родителей свадьбу подготовить. Так уж получилось, что Эрик не успел родиться, а уже женился. Но мы решили оба важных события совместить в один день, в выходной, 22-го февраля.
В невестах я побывала 53 дня. Отсчитывая с 1-го января. Когда я случайно обнаружила себя в этом новом качестве.
За это время надо было решить ещё несколько задач, кроме тех двух глобальных. Нарядить во что-то жениха и невесту. Оповестить о событии дальних и ближних родных и друзей. И поскольку у каждого из нас было только по одному настоящему родному человеку, надо нас им показать. Я своей маме — жениха Эрика, он своему папе — меня, невесту. Свою-то маму я давно уж начала знакомить. Уже шли к ней снова толстые подробные письма, как из института. И были они все о Нём. И всё красочнее и ярче. И предстал перед ней сказочный принц из сказки.
Высок, строен, красив, умён и талантлив. Из интеллигентной, «зажиточной» семьи. У него две квартиры московские. В одной, на знаменитом Арбате, в центре Москвы, его родной дом. Там он родился, вырос. Там сейчас живет одинокая светская бабушка Берта в 2-х-комнатной квартире. Вдова министерского работника.
Есть вторая квартира в новом районе Москвы, в Вешняках. Где он жил перед дипломом с отцом, тоже министерским работником.
Эти высокие звания особенно мамино внимание не привлекали. Студенткой я всё время общалась такими детками. Да и собственный отец работал в ЦК. Я сама отреклась от него и его услуг.
Больше всего, конечно, её интересовал человек.  По моим письмам, он был прекрасен. И по Чехову у него было всё прекрасно: и лицо, и душа, и мысли.
Меня ведь тоже только эти свойства в человеке интересовали.
И мама не выдержала и приехала ко мне зимой посмотреть на дочкино чудо. Откликнулась на наше приглашение.
Но так случилось, что в день её приезда я болела ангиной, с температурой. На своей кровати, среди своих кочегарок.
Пришлось посылать своего жениха Эрика на вокзал. Чтобы довез её до нашего общежития.
Предупредила маму о неожиданной подмене телеграммой.

20. Принц в дырявых носках

Соседкой вагонной у мамы оказалась молодая женщина, жена военного. Мамина артистичная душа не могла в одиночку справиться с волнением предстоящих событий. Поэтому она красочно живописала соседке о своём будущем столичном зяте, используя мои восторги в письмах.
Вот и Москва. Мама с соседкой у вагона ожидают встречи с принцем. Дальше только пересказ мамы.
Меня встретил молодой человек, сказал, что от Тони.
Высокий, худой, темноглазый, замёрзший. Одетый в старое короткое полупальто с облезлым цигейковым воротником и в такой же старой ушанке. На ногах «принца» были стоптанные ботинки и дырявые носки.
Воплощение реальное жениха сильно расходилось с воображаемым. Но даже не это сильно разволновало маму. Ей было ужасно неловко и стыдно перед попутчицей. И не за неожиданный вид его, а за себя: она оказалась лгуньей и обманщицей перед посторонней командирской женой.
Я в письмах упустила чеховский штрих и о «прекрасной одежде человека».
Первое, что сделала моя мама, купила на свою зарплату воспитательницы новые носки и зимнюю шапку министерскому сыночку.
Моё знакомство с родными Эрика тоже было достаточно интересным.
Со «светской» его бабушкой Бертой оно прошло благополучно.
Эрик привёз меня к ней на Арбат, познакомил нас. Я с интересом рассматривала их квартиру, а Берта, наверное, меня. У обоих осталось положительное впечатление.
Конечно, мне любопытно было знать, в какой обстановке рос и жил Эрик. В замечательной. Особое внимание привлекли старый чёрный рояль и большое количество прекрасных художественных, вышитых работ Берты. Чудесный чехол на рояле. Полотно, вышитые на нём   сине-голубым шёлком букеты роз, кружевом окаймлённое.
Стены увешены красочной вышивкой. На шёлке, на полотне. Целые ковры орнаментов, репродукции картин известных художников.
В старом буфете дорого фарфора сервизы, хрусталь. И изумительной красоты художественные работы на кости, китайских мастеров. Подарки матери младшего сына Юры из Китая, где он служил капитаном какого-то ранга.
Сейчас он с женой и двумя детьми жил в Севастополе. И Берта почти всё время с ними у Чёрного моря была.
В Москву наезжала зимой ненадолго. Сейчас она сразу, по-деловому приняла участие в важном, свадебном событии своего внука.
Оглядела меня и вынесла решение по изготовлению свадебного платья. Хотя мы на помощь её и отца не рассчитывали. Белое шить не практично. Да в середине 60-х ещё и моды не было на старинные русские обычаи. Нет и фаты, и даже колец обручальных. В ЗАГСе была только канцелярская запись и свидетельство о браке выдали. Она повела меня в магазин выбирать шёлк. Я благодарна была за заботу и принимала все её предложения. Шёлк она выбрала тяжёлый, серо-голубого цвета. Чтобы платье затем использовать как праздничное. Отвела к знакомой портнихе. Вместе придумали фасон. Плотно по фигуре верхняя часть и сильно расклешённая юбка с «подъюбником».
Свадебным подарком её было серебряное кружево, старинное. Немного больше метра, может 1,20 м.
Его она предложила «небрежно бросить на подол». В отличие от стандартного украшения лифа или ворота.
Сшили платье, и она уехала в Севастополь. Почему-то не осталась на свадьбу.
Хорошо бы иметь и туфли новые под цвет платья. Но у меня не осталось денег на них. Надо же ещё для гостей оставить. И ткань и пошив его оплатила я. Поэтому под светлое платье у меня были черные бархатные босоножки. Красивые, тоже с кружевным узором. Они были студенческие, праздничные. Но праздников было мало, сплошные будни. Поэтому они хорошо сохранились, были почти новые.
Предстояло самое страшное для меня. Знакомство с отцом Эрика, Эдуардом Иосифовичем. Конечно боялась, понравиться хотелось. Вдруг министерской «шишке» не понравится бауманская бесприданница?
Но показаться-то хоть разок перед свадьбой надо ему на глаза. И придумала я сюжет. Предложила я Эрику приехать к ним в такую даль, из Лосинки в Вешняки, по другую сторону Москвы, не одной, а вдвоём. С другим мальчиком. Просто в гости. И прикинуться не невестой Эрика, а подружкой этого мальчика.
Эрик был добрый. Он мне с самого начала ни в чем не отказывал. В «напарники» я выбрала самого страшненького в своей турсекци. Губастенького, лупоглазенького еврейчика Олега Синявского, самого юморного и любимого в секции.
Договорились, что сидеть я буду с ним рядом, и ухаживать будет за мной тоже он.
Он, конечно, согласился во всём, тоже добрый. Хотя жил даже не рядом со мной, а в Москве.
Приехали, всё разыграли. Познакомились. Приветливый, лысоватый, полный. Настоящий начальник. Приглашал меня даже танцевать, задевал толстым животиком. Я смущалась. Говорил мало, больше улыбался. Угадал он или нет, чья я была подружка? Но его молодая и очень толстая жена догадалась сразу.
Результатом нашего с Олегом визита был ещё один срочный поступок мачехи.
Через несколько дней она уговорила отца сына срочно выписать из его собственной московской квартиры и прописать в моём общежитии, в области. Отец тоже был добрый и тоже ни в чем ей не отказывал. Мачеха привезла в квартиру Эрика четверых и прописала всех. Она не работала, все были на его иждивении. После встречи со мной мачеха срочно оформила усыновление детей Эдуардом. Отказалась от военной пенсии их отца родного.
Совсем недавно Эдуард на Эрика, себя и Элеонору получил хорошую квартиру, двухкомнатную. От своего министерства. Одна комната была их спальней, другая Эрика.
В комнату Эрика мачеха подселила двух своих сыновей и старую бабушку. Но если он с невестой, она и избавилась от него срочно.
Так Эрик оказался поблизости от меня, через коридор, у пьяниц-кочегаров.
А худая «бочка» стала нашим местом свидания.
Пишу и только сейчас пришла ко мне странная мысль.
А почему меня смешной Олег возил?
Ведь по всем нормальным правилам мой собственный жених Эрик должен был взять меня за руку. Привести к своему отцу и познакомить. И у собственного отца спросить совета: где ему, Эрику, жить со своей женой? Имея два родных дома. Один — с родным папой, другой — с родной бабушкой.
После того, как отец и мачеха избавились от нас, он быстро получил новую трёхкомнатную квартиру. Для своей новой семьи.
После танцев и с моим будущим папой наши свадебные планы вышли из под контроля.
Эрик сообщил отцу о нашем предложении отплясывать на свадьбе только с родителями, в общежитии. Другого места у нас не было. У меня и мысли не было о чьей-то помощи родных. С самого начала я предлагала нашу семью строить и создавать только своими силами. Поэтому и количество свадебных гостей должно быть не по потребности, а по возможностям нашим. Эрик добрый, как всегда, согласился со мной.
Я объяснила ему, что у моей мамы никаких возможностей нет нам помочь материально. Зарплата воспитательницы и бригадира депо к этому не располагают. А в это время они ещё затеяли грандиозное мероприятие – ремонт дома.
Дом дедов был стар. Нижние бревна его прогнили, и он мог рухнуть. Денег на ремонт у них нет, а делать надо. Откладывали рубли, закупали по бревну. Вот и паклю купили еще в моём 10-м классе, от которой чуть не сгорели мы все. Занимали у родных рабочих, чтобы затем годами расплачиваться. Мама счастлива была, что я кончила наконец свой вуз. И не надо ей беспокоиться о моём куске хлеба.
Несмотря на такую их скудность, мама наскребла и привезла из дома деньги на роскошный нам свадебный подарок.
Мы поехали с ней в Москву, она купила очень большой, самый лучший и дорогой для меня обеденный сервиз. Там было много тарелок всяких по 6 штук и супница и ещё всякая посуда. Конечно, мы с мамой никогда и близко у себя не видели такой роскоши. И еще она мечтала купить мне колечко золотое! Это тоже для нас дары из сказок.
Нет, о кольцах с Эриком мы не думали и не мечтали. Они у нас в бюджет не входили. Кроме платья мне, надо ещё жениху костюм всё-таки купить, хоть какой-нибудь. У него никакого, и старого, не было.
И мама пошла мерить мне колечко. Мы выбрали не гладкое, не обручальное. Всё равно оно одно будет у нас на двоих. Мама выбрала тоненькое самое, но с трилистником и жемчужинками в нём.
Вот так впервые в жизни мы с ней стали владельцами золота. Одна жемчужинка потерялась у меня вскоре во время стирки белья молодого мужа. У меня ведь никаких знаний не было о правилах обращения с драгоценностями. После этого огорчения я в колечко наряжалась только по праздникам. Берегла его как свой глаз, зеницу ока. На наш юбилей, десятилетие, это колечко мне ещё раз подарили. Без жемчужинки потерянной листик смотрелся подслеповато. Поэтому Эрик отнес колечко в мастерскую, там его заново отлили, и он мне его сам подарил, уже как обручальное. Теперь в нём спокойно можно стирать бельё не снимая. Ничего не потеряется.
А сейчас оно лежит в коробочке и ждёт обручального пальчика одной из моих трёх внучек.
И сервиз обеденный я тоже хранила изо всех сил. Но поскольку нам никто в жизни больше не подарил второй, а он фарфоровый, поэтому стал уменьшаться. Кололись его замечательные посудки. Осталось лишь несколько тарелочек, много лет он был единственной посудой нашего ежедневного пользования. Потом-то, позже, я стала покупать дешёвые тарелки «на битьё». А остатками сервиза украшала только праздничный стол.
Я всю жизнь благодарна своим родителям за их героические подвиги в жизни. И за свадебные подарки. Знаю цену каждого их рубля. На свадьбу ещё на ж/дорожный билет надо маме потратиться. У папы Васи он был бесплатным.
Так что к свадьбе я была полностью готова. Одета, обута, одарена.
Наступила очередь и Эрика обкрасить. И вот тут-то случилось непредвиденное и неожиданное.

21. Случилось неожиданное

Вероятно, встреча со мной, а может и танцы, и близость животов произвела на отца Эрика неизгладимое и даже ошеломляющее впечатление. Так же, как и на нас, когда услышали от него встречное свадебное предложение. Слушал-то Эрик его, а затем мне пересказывал. Оказывается, папа его разрешает свадьбу праздновать у него дома. Для мачехи теперь это не опасно, потому что пасынок уже выписан. Но не только с родителями, а и с родными, кого мы пожелаем. И уж сверху всякой мечты. На второй день можно пригласить в его тёплый дом ещё и друзей наших, а не мёрзнуть с ними в лесу. Два дня, потому что все не помещаются в один.
И отец покупает Эрику костюм и ботинки сам. У нас и мыслей таких не было. Вот такие ошеломляющие новости положительные мы услышали.
Такую кучу денег потратить на нас было полной неожиданностью. При полном отчуждении отца от сына при мачехе. Эту кучу денег папа Эдя не смог, конечно, изъять из своего министерского бюджета. Не мог хоть в чём-то ограничить, обременить, расстроить свою новую жену с её двумя сыновьями и бабушкой.
Просто в этот момент он очень удачно получил дополнительную сумму денег за вышедшую техническую книгу. Он много писал и статей, и книг. И вот как-то сам осмелился или разрешения попросил, но цену этой книжки потратил на свадьбу.
Рады мы были несказанно, конечно, такой непривычной щедрости.
Я сначала спокойно отнеслась к нежданно свалившемуся денежному вкладу. Деньги отца пойдут в основном на родных Эрика. Они тут все в Москве. Брат отца Юра с семьёй и Бертой в Севастополе. Они не будут. Но у мамы Эрика здесь много братьев и сестёр, а значит много двоюродных братьев и сестёр, с которыми он был всегда дружен.
А у меня за мой счёт попразднуют только три человека: мама с мужем и с любимой сестрой Маней. Раз в жизни случается такой праздник. Все воспитанные и деликатные у меня.
Но тут на меня свалились новые неожиданности. Я узнала, что ко мне на свадьбу едет целая толпа Кургузовых, родственников папы Васи.
Толпа — это две сестры с мужьями. Еще 4 человека, всего семь. Семеро «по лавкам» усаживать в доме Эрика, но бывшем, я никак не рассчитывала. А уж спать уложить и вовсе негде в пока еще 2-х-комнатной квартире с пятью жильцами. Моих-то обещанных троих и то трудно разместить.

22. Куда девать молодожёнов?

Но главное в другом. Вся семья Кургузовых с самого начала не рада была браку Васи, а значит и нам с мамой.
Десятки лет отношения не обострялись только благодаря маминой деликатности. Внешняя приветливость скрывала внутреннее неприятие их. Все они, и с высшим образованием, и со средним, были грубы, несдержанны. Полностью лишены культуры поведения, воспитания. Чёрствую душу не смягчить образованием.
И мне с детства запомнились жёсткие сцены, военные. И как Витю на холодном крыльце продержали, как брошенного щенка. И как бабушка родная у сына-агронома с погребом, набитым маслом, мёдом, молоком, не могла стакан молока и кусок хлеба младенцу принести. Когда мама, спасая ребенку жизнь, батрачила на чужом огороде и подкармливала детсадовскими объедками.
О себе я вовсе молчу. Я всегда тоже была с ними вежлива. Но никакого не было желания видеть неприятных мне людей на своей свадьбе. Да ещё при достаточно сложных обстоятельствах, в почти чужом доме. Только свои права на всё в жизни они сами себе устанавливали.
Захотели – сели и приехали. Как снег мне на голову. Как гром среди ясного неба. И что делать с нахалами? Не прогонишь. Неудобно перед Эриком и отцом за них. Одно спасло. Положение невесты имеет право на совсем другие переживания. У Эрика родных я не знала никого, кроме бабушки Берты и отца. Только, по рассказам его, слышала о сестре мамы Люции, брате Викторе, москвичах. Валерьян в Верее. Запомнила только его жену Олю. От них в подарок получила белую скатерть, вышитую зелёным шелком. С салфетками. И сейчас хранятся. Про остальных гостей ничего не помню, и про саму свадьбу тоже. Я и не знала, что в такой важный момент переживания невесты бывают настолько сильными, что заходят за границу сознания.
Куда на ночь подевали гостей, званных Эриком и моих незваных Кургузовых. У всех в Москве были братья и сёстры, или у них ночевали, или поездом уехали домой. Нас отправили после свадьбы на Арбат, 53. В пустую квартиру Берты. Где родился Эрик и рос и вырос. Ехали мы вдвоём долго. На электричке до Казанского вокзала, затем на метро. Назавтра нам предстояло, уже с молодёжью нашей туристской, справить вторую половину свадебного праздника.
И оба дня были переполнены сверхзадачами, которые еле вмещались в мою бедную голову. Вымели из неё всё праздничное и свадебное. В первый день сасовские гости Кургузовы меня смущали. А второй был ещё сложнее. Прямо перед началом сбора стали мама и Маня обсуждать со мной сложный вопрос. Надо ли, должны ли, можно ли на свадьбу пригласить ещё одного человека. Отца родного, Гришу. Старшие решили, что надо. Всё-таки он тоже виноват, что я есть, да ещё в невестах. Должны оба родителя быть в такой самый важный момент в моей жизни. И уж он важнее всех мне незнакомых родных московских и моих незваных сасовских.
Но существовала одна проблема. Неловко за праздничный стол сажать двух отцов, настоящего и приёмного. Решено было папу Васю с его сёстрами отправить домой, а папу Гришу пригласить в молодёжную, туристскую компанию. Приглашение он получил за несколько часов до встречи. Не раздумывая явился в точно назначенный срок.
Во время учёбы в Москве у меня не было с ним контактов никаких. Кроме первого полугода, когда встретил и отвез жить на съёмный «угол».
Мои туристы со свадебными подарками приехали. Духи, какие-то сувенирчики. Запомнился в гостях Юлька, однокашник Эрика. Потому что он мне подарил необычный свадебный подарок: туристский костюм. Зелёный, непромокаемый, штаны и куртка огромного размера. Штаны мне доставали до ушей, а куртка до пят. Меньшего размера он не достал. А Эрику не дал, потому что у него уже был, хоть и старый. Второй подарок тоже был совсем необычный и из другого уже мира, противоположного.
Папа Гриша вручил мне отрез белоснежного искусственного меха. Чешского, с густым коротким ворсом. Но его было мало. На шубу не хватало. Только на половину ее, выше колен. У него было мало времени. Что дома у себя нашёл, то привез. Извинялся, что мало.
Туристский костюм зелёный Юлька мне дарил, а давал советы Эрику. Как меня найти в нём, если я затеряюсь. Перешивать его сложно, негде и некому. Поэтому я его новенький положила в рюкзак и храбро отправилась в первое же лето на Северный Кавказ. С нашей турсекцией под руководством моего теперь мужа Эрика. На слёт туристов в долине Гвандра.
В поезде, который вёз нас из Москвы на Кавказ, в общем вагоне, я приглянулась молодому симпатичному «лицу кавказской национальности». Тогда в Советском Союзе все люди и целые нации были братьями. И республики братскими называли.
Когда я узнала, что братское лицо – дамский портной, я уточнила, что являюсь молодой женой другого моего соседа по лавке. И тоже выказала ему не только внимание, но и доверие. Достала штормкостюм не моего размера и предложила его перешить на мой. Здесь, в поезде. Он был счастлив. Особенно, когда примерял его на мне и обмерял меня. Мальчик очень старался, кроил и шил толстую ткань, не жалея пальцы и не покладая рук.
К месту назначения я подъезжала красивая и неотразимая, как с обложки спортивного журнала мод.
В благодарность я познакомила его со своим мужем и оставила себе о нём самые лучшие воспоминания. Пообещала и сдержала слово.
Помню, куртка из чешского меха имела более длинную историю.
В белоснежной, невиданной красоты шубке до пят я могла себя видеть только в счастливых снах. И в шапочке ещё такой же.
В действительности у меня была только половина её.
И это, конечно, принесло новые проблемы.
Чтобы носить прекрасную хоть и половинку шубки к ней требовалось теперь дополнение. Соответственно её красоте ботиночки и юбка.
Отрез пролежал на полке более десяти лет. Когда я смогла из кандидатской зарплаты мужа выделить сумму на пошив в ателье куртки и шапочки. И докупив к ней туфли и суконную черную юбку.
Сколько-то в неё понаряжалась, а затем её одели подросшие дочки. Но особым успехом не пользовалась. Для набитых народом автобусов она маркая. А походов в театры и концерты было мало у всех. Висит в шкафу. Внучки от неё отреклись. Шапочка потерялась. До сих пор удивляюсь, почему в памяти не осталось ни следа о самом важном в моей жизни. Какие они были, эти свадебные два дня. Весёлые или скучные, что ели и пели, как прошла встреча родителей. Я только догадываюсь, что отцу Эрика и мачехе мы доставили много хлопот. Начиная со дня регистрации, с 19 февраля, мы некоторое время провели на Арбате, пока Берты там не было.
Через много лет из этого дома всех выселили, и в конце 80-х годов его сделали музеем А. С. Пушкина. Восстановив внутри планировку тех времён. В этом доме Пушкин со своей женой, красавицей Натали, тоже провёл медовый месяц. И тоже в феврале.

23. Медовый месяц в музее

Что Эрик родился и вырос в доме, где жил русский великий поэт А. С. Пушкин, интересное совпадение. Но удивительно другое двойное совпадение. Медовый месяц один для нас и поэта. Двухэтажный кирпичный особняк несколькими балкончиками на Арбатскую улицу. Молодожёны Пушкины сняли его у хозяйки на какое-то время. Их спальные покои были на верхнем этаже, вполне скромные. На нижнем этаже, красиво оформленном дорогими люстрами, светильниками, шёлковой обивкой стен, большую часть занимала зала для светских балов.
Во дворе у дома была пристройка двухэтажная. В ней жила обслуга дома. Молодая жена Немировского Эрика в этом родовом поместье его в качестве жены в первый раз оказалась 19 февраля. После первой свадьбы в отделе родном. В день регистрации в ЗАГСе в 1959-м году.
В это время бывший особняк был перестроен в многоквартирный дом с многочисленными жильцами. В самом доме семье Немировских места уже не хватило. После долгих мытарств военных и революционных профессор МГУ Иосиф Немировский купить квартиру смог только в пристройке для прислуги.
Но всё-таки молодую семью А. Пушкина и Э. Немировского связывало несколько нитей, несмотря на большой разрыв между поколениями на целый век. И событие важнейшее в жизни у нас одно, и даже время совпадает – февраль. И пусть палаты особняка у нас были разные. В 80-х годах жилому дому вернули  прежний облик и сделали музеем А. С. Пушкина.
Флигель, который занимала прислуга Пушкина в 19-м веке, а семья Немировских в 20-м, снесли с лица земли вместе с его прошлым. Но адресат-то у нас остался общий, Арбат, 53.
Как в сказке, после троекратной свадьбы посещали мы этот адрес.
Несмотря на отсутствие белого платья и фаты у невесты, она была непорочна и чиста. Достаточно долго.
В первый раз, прихватив свидетельство о браке, дающее законное право поменять худую бочку на тёплую арбатскую квартиру, мы туда и отправились. После дружеского застолья в отделе, комнаты с кочегарами нас никак не привлекали.
Добрались как раз к ночи. У нас начинался навал, неведомая жизнь.







































Глава 9. Зимняя сказка

1. Про принца и его царевну

«Где та сказка зимняя,
принц с его царевной?»

Девятнадцатое февраля.
Мы ступили в тёплую арбатскую квартиру. Убрали тьму светом люстры и светильников.
Наконец позади остались люди, суета, холодный вьюжный февраль.
На всём белом свете нас только двое.
И тишина вокруг.
Мы сели на диван. Вяли друг друга за руки.
Мы посмотрели в глаза друг другу.
И этим мгновением была поставлена грань между прошлым и будущим.
«Никто не помнит будущего счастья,
Никто не ждёт прошедшего побед».
На этой грани случилось чудо.
Встреча двух сердец. Которые искали друг друга все прошлые жизни.
Судьба старалась нам помочь. Свела в одной точке на Земле.
Мы посмотрели в глаза друг друга и «Мыслью, взглядом — души телеграфом»
послали одни позывные:
«Без тебя — меня нет!»
«Счастье — ты рядом. Мы — нераздельны. Мы — неразлучны. Мы — беспредельны».
Та «Зимняя сказка» дала принцу с его царевной 33 года беспредельного счастья.
Наша одна с Эриком на двоих жизнь уже записана. В детях и внуках.
В толстой папке наших писем. Когда обстоятельства разлучали нас даже на короткое время, свет мерк. Мы не могли существовать врозь, как без воздуха.
«Врозь — нам не дышится».
Потому что и в зной и в бурю
«Друг другу мы нужнее крыши».
И мы писали друг другу ночами. Чтобы не расставаться ни на миг. Наша жизнь записана тонкой золотой вязью строчек стихов Эрика мне.
Каждый год на праздники я получала от него их. Самым драгоценным подарком для меня лежал на столе этот листочек. Я припадала к нему глазами, сердцем, душой. Каждая строчка во мне отзывалась той же нотой. Заполняла себя ими до краёв.
Напоить и его. Потому что у нас на двоих были одни чувства и мысли.
В тот арбатский миг
«Знал я, и ты знала,
Что судьба одарит нас
Дивной зимней сказкою
Что душа согреется
Неземною ласкою».
Оба благодарные судьбе, я думала всегда и сейчас о ней.
Мы так долго бродили поодиночке, чтобы встретиться в назначенный час, в назначенном месте. Хотя мы много раз могли раньше повстречаться. В стенах МВТУ, куда он поступал, и где самое его место.
На концертах и в театре, вместо китайского консула.
Но мы не были готовы к встрече и не узнали бы друг друга.
Каждому надо было пройти свой непростой путь одинокими путниками. Одинокими, потому что у каждого из нас, при внешнем благополучии, была своя боль.
И надо было пропустить через сердце боль, страдания и сохранить «душу чистую,
светлую среди гроз».
Мы не могли не встретиться, только мы нужны были друг другу на всём белом свете. Как воздух.
Потому что очень похожий был внутренний мир двух полубездомных полусирот. У них была «Страсть искать. Мыслить страсть. Страсть мечтать». Стремление к свету, чистоте, красоте. Не запятнать душу ничем. Как драгоценный жемчуг внутри раковины.
И когда жемчуг созрел, раковину можно открыть.
Для того мы и встретились. Чтобы открыть свою душу и сбережённый в ней свет.
Мне удалось не сразу у Эрика распахнуть. Слишком больно ему было тогда.
«Я сух и сер. Словесною корою
Замкнут, как пень.
В темнице плохо мне.
Как то моё, любимая, открою,
Что бессловесно рвётся в глубине?»
Отогрела. Моё сердце с детства откликалось на чью-то боль. Как материнское, вмещало всех, кому нужна была. И своей маме, и мужу, и детям. И вороне.
Вот такие на арбатском диване сидели счастливые принц со своею царевной.
И, хотя они давно вышли из возраста Ромео и Джульетты итальянских, оставались они чисты и непорочны в своих чувствах, мыслях и помыслах.
Жених мой был у меня первое существо мужского пола, которого я одарила своим первым поцелуем. На свадьбе. И не потому, что мне страсть как самой хотелось. А потому, что по правилам полагалось. И родной теперь стал, как братик Витя.
Наверное, он тоже не имел богатого опыта в отношениях с невестами. С его биографией я, конечно, до свадьбы познакомилась. Из неё следовало, что студентом он был влюблён всего один раз. Но платонически. Прикасался к ней только взглядами. Потому что она, Марина, была женой его друга Сашки. Он был влюблён даже в них обоих. Сашка был старше его и уже был в МАДИ опытным вожаком турсекции. Это очень восхищало начинающего туриста Эрика. Так сильно, что однажды у костра вместе с ним выпил водку.
Вот этой-то Марине Эрик в новогоднюю ночь по телефону объяснялся про невесту Тоню. Весь переполненный влюблёнными чувствами то ли в меня, невесту, то ли в обеих, то ли напоследок в неё.
Ещё я слышала от него тёмную историю про девушку — подружку шпаны. Которую он тёмной ночью провожал с вечера какого-то, выполняя элементарные правила поведения воспитанного кавалера. Но шпана встретил их и Эрика поколотил.
У меня до свадьбы было много больше влюблённых ребяток. Но я всегда делала вид, что не догадываюсь об их пламенных чувствах. Поэтому они дистанцию сохраняли, и их пылающие чувства меня не обжигали. Было приятно и тепло.
Хождение в ЗАГС все границы убрали. Вот сидим рядом.
Теперь всё можно.
Но что можно и как, я лично вовсе не знала. Была дура дурой.
Очень долго я была уверена, что дети рождаются от поцелуев. Какие-то гены передаются, попадают в живот. Наверное, со слюнями. И в нём растёт ребёнок.
Поэтому я и не целовалась никогда и ни с кем. Конечно, многим это смешно. Но совсем недавно по телевизору посмотрела передачу про известную украинскую артистку. Моего возраста. В воспоминаниях она рассказывала, как однажды, молоденькая, не утерпела и поцеловалась с дружком. А потом в ужасе примчалась домой, мочалкой в душе отмывала и себя, и губы. Такие же, как и я, имела сведения про разведение детей. Мне даже польстило, что я с ней в компании находилась.
Поэтому я доверила себя своему любимому мужу Эрику. Было и волнительно и интересно.
И вот, налюбовавшись на меня и насладившись платоническими чувствами, он приступил к действиям. Расстегнул мне верхнюю пуговку. Я увидела его рядом совсем незнакомым, взволнованным, с горящим взором. И поняла, что сейчас произойдёт что-то неведомое мне, необыкновенное. Из невесты превращусь в жену.
Но сразу пришла в голову мысль о честности.
С одной стороны, у меня есть законное право прямо сегодня стать настоящей женой.
Но с другой стороны.
Ведь через день я впервые надену на себя свадебное платье невесты и предстану в этом качестве на собственной свадьбе.
Как же я предстану перед всем честным народом обманным путём? Мало того, что нет ни белого платья, ни фаты, я и сама ещё буду лженевестой.
Вот я своими мыслями с Эриком и поделилась. Разве можно нашу будущую прекрасную жизнь начинать со лжи?
Я высказала своё пожелание на свадьбу явиться честной невестой, без обмана и всем честно глядеть в глаза.
Мой муж и жених Эрик не стал возражать и застегнул пуговку мне.
Может, любящий муж с самых первых минут начал уважать мнение моё. Может, ему на свадьбу будет тоже приятно привести честную, непорочную невесту, настоящую.
Так мы и спали в разных комнатах, пока троекратное сватовство и праздники не кончились. Затихла музыка, закончились поздравления производственные, родственные и дружеские.
Наступил самый главный вечер и ночь в жизни каждой девушки. Превращение невесты в жену.
Для такого торжественного момента я купила себе даже новый гарнитур под платье. Красивые, розовые, полупрозрачные, из капрона модного, комбинацию на ленточках-плечиках и трусики с кружевной отделкой.
У меня очень скудные были сведения о предстоящей тайне жизни.
Из книжек и кино мне было известно несколько моментов.
Впервые я, невеста-жена, буду с женихом спать в одной постели. И не в палатке в туристской одежде, а на белой простыне и без платья.
Значит жених должен под платьем увидеть красивый гарнитурчик.
Во-вторых, ещё с младших классов мне было известно про опыление цветов из биологии.
Про пестики, которые семенами посыпают и опыляют тычинки.
Дальше аналогия переводит это явление на живые существа. На всё. От лягушки до человека. Без конкретных форм. И взять их было неоткуда.
В книжках и кино все дети появляются от поцелуйчиков родителей будущих.
Конечно, в 9-м классе была анатомия человека. Где мы подробно изучали его органы, кости и кожу. Но когда очередь дошла до органов, которые в отличие от ушей никому не показывались и не рассказывались, все девчонки сразу заболели.
Чтобы не вызвали к доске. Как перед мальчишками рассказывать о человечьих пестиках, которые в учебнике назывались «половыми органами?» Да вслух и произносить-то их стыдно. Поэтому и прячут всё и не ходят голые.
Вот с таким мизером знаний превращения меня из «куколки» в прекрасную бабочку я и подошла к белой кровати бабушки Берты.
С глубоким волнением и трепетом в душе. С интересом.
Дрожащими руками сняла своё, хоть и не белое, но непорочное свадебное платье в полумраке ночника и лунного загадочного света в окне...
… Эрик сказал, что у него ничего не получилось.
Я не знала, «что». И что мне надо делать и говорить.
Почему-то я принесла тазик с тёплой водой. Поставила около кровати и стала мыть ноги. Хотя они не были грязные.
Я была тиха, задумчива и молчалива.
Но заметила, что Эрик почему-то очень, ну очень расстроен.
А ещё сказал фразу о том, что его друг недавно женился, но через три дня развелись.
Он был встревожен и даже напуган, не разведусь ли я с ним тоже через три дня.
С этой минуты меня заполнила полностью забота о нём.
Я чувствовала в его душе смятение, тревогу, боль.
Поэтому, помыв ноги и убрав на место тазик, я полностью переключилась на Эрика.
Всей душой и всем любящим сердцем я успокаивала его, утешала, чтобы убрать все его тревоги и печали.
Он от природы был молчалив.
Его внутренний мир был закрыт от всех. Для меня чуть-чуть приоткрывались створки, как у ракушки.
Поэтому я не знала его скрытых мыслей. Работала лишь моя интуиция. Она угадывала все его негативные чувства.
У меня даже была тревога, чтобы не попал под машину или трамвай. Случайно. По-рассеянности.
Поэтому не отпускала одного на улицу. Была рядом.
Слишком много бед навалилось на него за короткое время.
Трагическая потеря матери. Неожиданное предательство отца, который так быстро заменил и сына, и жену новой семьёй.
Может быть, эта нервно-психическая перегрузка и стала причиной его личных неудач.
А что оставалось мне? Может, мы так долго и искали друг друга, чтобы я оказалась рядом в самые трудные для него моменты. Для того, чтобы взять его измученное сердце в свои тёплые ладони. Отогреть его, обласкать, утешить и успокоить.
Так в мою первую брачную ночь у меня на руках оказался в нашей семье первый ребёнок. Слабый, растерянный.
Так я и осталась на всю оставшуюся нам жизнь его любящей беспредельно матерью, его верным другом. И непорочной женой.
Две родившиеся дочки были счастливой случайностью, божьим даром.
У нас было законное свидетельство о браке. И мы у всех на виду были счастливой семейной парой.
Мы действительно счастливы были тому, что рядом.
Потому что у Эрика я оказалась единственным человеком на всём белом свете, который преданно любил его. А я, потому что была ему так нужна и заменяла всех.
Как собака, которой я и являюсь по звёздам.
Наши внутренние проблемы никому не были известны. Никогда.
Но я должна была помочь Эрику. Чтобы не мучился, не страдал.
Дважды я обратилась к двум отцам. К его отцу Эдуарду сначала, затем к своему — Григорию. Оба занимали высокие государственные посты, и оба лечились в лучшей клинике страны. Которая так и называлась — Кремлёвская.
Эдя был помощником министра автодорожного министерства. Гриша — работником ЦК партии на Старой площади. В Комитете партийного контроля.
Эрик был родным сыном своего отца, прожил с ним и мамой всю жизнь. И только полгода прошло, как папа «Эдя» с мачехой Валей выставили его из родного дома за порог.
Оба отца имели право на лечение не только себя, но и всей семьи.
По своей житейской наивности я полагала, что Эрик является тоже членом семьи у отца кроме вновь приобретённой им, из четырёх человек.
Понимая, что моих хилых плеч не достаточно для полного радостного исцеления Эрика, я обратилась за помощью медицинской к его отцу.
И чтобы это были его лучшие кремлёвские специалисты.
Через несколько месяцев после свадьбы при встрече у них дома я попросила его о консультации врачей кремлёвских Эрика.
Меня потряс ответ.
Ни слова не сказала о причине просьбы. А он ни словом не поинтересовался. Я получила мгновенный ошеломляющий ответ: «Я не могу. Он здесь не прописан» (!!)
Мне стоило больших сил сохранить выдержку, молча повернуться и уйти. Ну хоть бы он как-то проявил участие, интерес, хоть любопытство к сыну. Хоть бы нотка тревоги была. Хоть бы, извиняясь, объяснил, что сложно, что не уверен в возможности, но всё сделает, чтобы помочь. Ведь не дворник в министерстве. Ведь всякие связи есть.
Мне всегда было больно и обидно за Эрика, когда его предавали и выбрасывали из своей жизни самые родные и близкие люди. Их и было-то всего двое. Отец и бабушка.
Через какое-то время, набравшись духу, я повернула своё тревожное лицо к другому отцу, своему, к Грише.
Этот поступок для меня был не прост в психологическом плане.
После 1-го курса, когда я ушла из нанятой им квартиры у Белорусского вокзала от влюблённой в него хозяйки, я с ним связь почти потеряла. Бабушки Сони не стало, навещать стало некого. Мы не виделись больше. Тоненькая ниточка общения порвалась.
Я самостоятельно жила, никого и ничем не обременяя: родных, близких и далёких.
Училась, на свою стипендию снимала койки в подвалах, закусывая пол порцией суточных щей в студстоловке. Сама теряла и подбирала негодное сознание своё в старых стенах вуза. Мне и в голову никогда не приходила мысль просить его о чём-то.
Была лишь протокольная встреча на моей свадьбе, и опять наступила тишина.
И вот при таких отношениях я была вынуждена обратиться к нему впервые в жизни за помощью. Не для себя. Но выбора не было.
Диалог был так же краток. Но из другого зазеркалья.
«Мне нужна твоя помощь. Для Эрика. Консультация врачей в твоей Кремлёвке». И такой же мгновенный, как у Эди, ответ.
«В любое удобное для вас время. Назови день и час».
Он тоже не интересовался его диагнозом. Но это была деликатность, а не безразличие.
Конечно, я была благодарна ему за готовность помочь. Очень.
Конечно, я понимала сложности этой помощи. Он организует допуск в свою больницу совсем постороннему для него человеку.
Даже не дочери, хоть и родной. Но которая никогда не была членом его семьи и никогда не была у него «прописана». А её мужу.
Папа Гриша был, конечно, огорчён поводом, который дал возможность нашему контакту проявиться. И искренне рад был оказать любую помощь. И оказывал всю оставшуюся жизнь. После переезда нашего в Зеленоград. В основном тоже медицинскую. И уже всей семье моей. Главное — детям. И мне, и Эрику. Получала все кремлёвские лекарства через него и консультации в клиниках. Другое дело, что я старалась обращаться только в самых крайних случаях, при полной безвыходности положения. Предпочитала все свои проблемы решать самостоятельно. Такой вот принцип.
Несколько лет он доставал путёвки в кремлёвские санатории для лечения Ларисы. Ессентуки, Железноводск с лечебными источниками. Была однажды и я в Трусковце, когда погибала с почками. Конечно, всегда мы сами оплачивали эти дорогие путёвки за полную стоимость.
Помогали или нет врачи — это второй вопрос. Самое главное, был верный и преданный человек, готовый помочь в любую трудную минуту. Ничего не требуя взамен. Сколько получит ответного внимания, за то и благодарен, рад.
При редких встречах моих с ним на Старой площади, вместе с бесценными «кремлёвскими» лекарствами я получала от него пакет бесплатных кремлёвских гостинцев для детей.
Ответственный работник был честен, поэтому беден. В старом отутюженном костюме, имея только служебные квартиру, дачу и машину. Резко отличался от прочих сытых сотрудников, выходивших из тяжёлых дверей здания ЦК. За которыми я с интересом наблюдала при встречах с отцом. Он выходил ко мне сам, когда через бюро пропусков делала ему вызов.
У него была скромная квартира на Кутузовском проспекте в доме для сотрудников ЦК. Я была здесь, на первом курсе, навещала свою бабушку Соню. У неё была крохотная комнатка, метров пять квадратных. Помещались только её кровать, стул и тумбочка.
Кроме неё проживали её сын Гриша с женой и двое малых детей-мальчиков. Один из них, сын жены, больной после менингита. Затем родилась дочка Таня. Все выросли, создали свои семьи. Дочка с мужем и тремя детьми осталась жить в квартире этой родителей. Сыновьям пришлось уйти в «коммуналки» своих жён.
Это картинка нетипичной скромности и честности партийного работника ЦК ВКП(б). На высокой должности ответственного контролёра в Комитете Партийного Контроля (КПК).
Вероятно, только безупречная работа позволила ему оставаться на своей должности при смене всех вождей государства. Сталин, Андропов, Булганин, Хрущёв, Брежнев, Горбачёв. Все очень разные. Невозможно представить другого такого партийного работника. Даже много ниже рангом папы Гриши. Селят семьи детей своих в отличные квартиры отдельные. Вместо комнат в «коммуналке».
У папы Эди всё было в порядке. Изгнав из дома родного сына, через год уже получил новую, трёхкомнатную квартиру для новой жены, её малолетних двух сыновей-дошкольников и их прабабушки.  Со странным именем «Вава».

2. Бдительность

«Скрыто что за милыми глазами
В недоступной для меня тиши?»

Мы вернулись в своё поселение под названием «Институт Пути».
В своё общежитие, к своим кочегарам и кочегаркам.
С законным документом о нашем браке и праве воссоединения и совместного проживания. Подтверждённое трижды нашими свадьбами.
Однако все эти громкие события никак не сказались на нашем быте и нашей жизни.
Я уходила от кочегарок непорочной невестой, вернулась непорочной женой на свою одноместную кровать. Через коридор от такой же кровати моего теперь мужа.
Так же радостно встречались по утрам у холодного умывальника, как будто не виделись вечность.
Единственная новость в моём быту появилась всё-таки.
Я получила право заботиться законно о своём любимом.
Выходя из дверей общежития и ступая на тропу инженерного творчества в стенах ЦНИИСа, я внимательно осматривала его.
Проводила тщательный осмотр его внешнего вида.
Чтобы был выбрит, причёсан. Правильно ли завязан галстук. Не дырявые ли носки, которые так огорчили маму мою при знакомстве с ним.
Начищены ли ботинки и на ту ли ногу одеты.
Я теперь в ответе за него, за всё. Нас встречают десятки пар любопытных глаз, и я не должна посеять сомнение, что мой любимый, самый, самый лучший человек на свете обделён моей заботой и вниманием.
Мой постоянный и бдительный осмотр был совсем не лишним. За несколько месяцев знакомства я отметила в нём сочетание больших творческих способностей с большой рассеянностью —  признаком гениальности, конечно.
Мой медовый месяц у кочегарок запомнился мне минутами явного ужаса. Когда обнаруживала вдруг при осмотре, тщательно заштопанный мною его старый носок, одетый наизнанку. Или пяткой кверху.
У меня лились горючие слёзы из глаз. Я задавала, огорчённая, неразрешимые для меня вопросы.
Какая у него беззаботная и неопрятная жена, которая ведёт всем на показ изнаночного мужа?
А как же мне, среди его мужиков-кочегаров, до выхода из дверей, проверять и исправлять на рассвете его способности одевания-обувания. Моя бдительность не всегда успевала.
С годами его творческая гениальность росла совместно с его же рассеянностью.
Ещё будучи только аспирантом, он на середине пути к работе мог вдруг пожаловаться, что сильно трёт один ботинок почему-то сегодня. И я на этой ноге обнаруживала у него ботинок его соседа Юры. Того же чёрного цвета, но на два размера меньше.
Запомнилась и другая красочная картинка в ясный, солнечный летний день. Эрик уже был молодым учёным. Мы работали тогда в здании «Элиона», уже в Зеленограде.
Длинный, длинный конструкторский зал с огромными, льющими свет стёклами-стенами. Заставленный вдоль них кульманами с торчащими поверх головами. Мой влюблённый взгляд ловит ещё издалека милую фигуру моего Эрика. В отутюженных моими заботливыми руками серых брюках со стрелочками, в белоснежной белой рубашечке.
Вдруг глаза мои затуманиваются, а щёки покрываются алым румянцем.
Мой высокий, стройный, кучерявый Эрик, с вдумчивым взором больших и прекрасных карих глаз, углублённый в научную задачу, гордо вышагивает между кульманами.
И головы над ними с интересом, особенно женские, поворачиваются ему вслед.
Выйдя из туалета в дальнем конце зала, он забыл заправить рубашку в брюки. Она вольно колыхалась на нём. Приближаясь ко мне, он одаривает меня лучезарной улыбкой. А я в ответ начинаю шипеть: «Эрик, рубашку в штаны заправь!» Всем доложил, откуда идёт.
Уже и двое маленьких детей было, но и он оставался всегда третьим. Под бдительностью моей одинаково находились отглаженные кружевные трусики, платьица и бантики дочек и рубашки, брюки, галстуки Эрика.
Моими заботами они трое были восхитительно красивы.
Девочки, как бабочки, порхали в платьях, сшитых мною, дешёвых ситцевых, но красивой расцветки, «круглые». Отделанные кружевами, похожие на лепестки цветка. И их красивый, стройный папа-принц. Всегда в белой накрахмаленной рубашке с галстуком. Со скрытыми от всех глаз тайнами его наряда. С художественной штопкой на локтях пиджака и пришитой старой молнией в низу брючины. Чтобы не лохматились.
Восемь лет штопала ему носки, т. к. даже на покупку новой пары денег не было катастрофически. На четверых была одна зарплата Эрика, 100 руб..
Но руки трудились любя, для любимых. Экономических проблем не было для меня. Даже когда одно яблоко на двоих было у деток.

3. Берёзовый сок

Медовый месяц кутался в февральские метели. Всё в той же бочке без дна, в сторонке от общежития.
Забот семейных у нас прибавилось не много. Я теперь регулярно штопала носки Эрику. Вместе готовили ужин на общей плите общежития. Но тарелки в отдельности уносили к своим кочегарам. Обедали в столовой ЦНИИСа.
Вместе в одной комнате трудились над общей производственной темой.
Бедный Моисеич не выдержал психологической перегрузки от бурного натиска негативного на НТС горячего армянина Хачикяна и примкнувших к нему соратников.
Не хотели они применять автоматику передового Моисеича на своих дорожных машинах.
Он заболел, случился инфаркт. Уволился. Я осталась одна против всех. С капроновым бантом на затылке.
И пришёл бы мне скорый конец, если бы не наш замечательный начальник, Смирнов Владимир Сергеевич. Кандидат наук, бывший героический военный лётчик-разведчик.
Он выделил меня и теперь неразлучного со мной Эрика из большого вражеского конструкторского отдела. Перевёл в новую лабораторию автоматизации дорожных машин.
Из Рязани привёл в неё начлабом, тоже к. т. н., но уже по автоматике, Владимира Ивановича Петухова. Он-то и набрал уже полноценный штат её. С другими мальчиками и девочками, все молодые инженеры и техники. Один Юра Бляхман был постарше, уже семейный и с детями. Он позже заменил Петухова и был тоже нашим начлабом.
Невысокий, кругленький, умный и не въедливый еврейчик с карими глазами. Хороший парень.
Мы с Эриком работали над одной темой, автоматизацией автогрейдера и шнекового планировщика.
Автогрейдер строил автодороги.
Шнековый — железнодорожное полотно.
У меня даже появилась собственная вычислительная машина, для расчётов. Аналоговая МН-7 — первые разработки АВТ. Моя была маленькая, настольная. А в специальных вычислительных центрах, откуда Моисеич пришёл, стояли большие шкафы до потолка. Для решения более сложных задач.
Тогда и в помине не было сегодняшней микроэлектроники.
Всё, как в утюге электрическом, с проводами и лампочками.
Так мы жили-поживали, всем довольные. Раздельные койки вроде бы даже и не мешали в нашей платонической семье.
Не успел закончиться вьюжный медовый месяц, как к нам заторопилась наша первая семейная весна. Сначала пришвинская весна света, затем весна воды. И не успела к нам прилететь весна земли на крыльях цветов и трав, как в нашей жизни произошло сказочное необыкновенное чудо.
Закапали сосульки, набухли почки вокруг. И на деревьях наших аллей, и в дальнем лесу за полем.
Лосиный остров — он был в нескольких км от нашего поселения, за полем. Все бегали на лыжах к нему зимой.
За здоровьем и красотой.
Синь неба. Голубые, сверкающие под солнцем искрами брильянтов, сугробы.
В невестином кружевном белоснежном инее оживающие ветви берёз и клёнов. Алые гроздья рябины и снежные подушки на могучих лапах елей и сосен.
И воздух леса. Он напоён чистотой и свежестью снега. Можно стоять и пить, пить его.
Мы наполняли душу этой красотой, чистотой и тишиной. Уходили вдвоём в эту синь, тишь и белизну.
Это случалось в выходные, но редко. Чаще своей турсекцией отправлялись по окрестностям на лыжах, без ночёвок.
Но это уже была другая страна.
Смех, песни, костёр, горячий чай, гитара.
Когда нам уж очень надоедали грязные стены общежития, мы с Эриком совершали романтический поход на лыжах в лес... ночью, в будни.
Зимнее снаряжение с агитпохода в Загорск.
После работы переодевались в ватные штаны, свитера и телогрейки. Становились на лыжи с рюкзаками за спиной.
Эрик выбирал в лесу местечко, удобное для палатки. Я варила на костре ужин из консервов. Он накидывал много лапника под палатку и на дно её, утеплял казёнными одеялами, которые ухватили с собой. Был ещё его спальный студенческий ватный мешок. Который мне в приданое привёз из дома. В нём, да в ватных штанах, да вдвоём было вполне тепло после горячей каши и чая. Романтика.
Во тьме чёрного леса, среди светлых сугробов сидеть вдвоём у костра, смотреть на его огонь, который завораживал взор.
Отыскивать в небе жёлтую луну или её откушенный кусок — месяц.
Считать через просветы ветвей леса золотые звёзды.
А утром держать в руках сосуд, наполненный живительным лесным подарком. Берёзовый сок.
Это Эрик вечером, при костре на раненной им же берёзе, пристраивал этот сосуд. Бутылку или банку. Ранку затем залечивал.
Романтика кончалась в стенах общежития.
Надо было торопиться, чтобы успеть на работу. Ночной поход требовал гораздо больше времени на перевоплощение из туристского в строго цивилизованный вид.
Конечно, на первое время можно попользоваться романтикой. Но не часто.
Иногда в голове начали блуждать мысли об образе нашей жизни в будущем.
Человек я была уже взрослый. Ровно через полгода после свадьбы мне стукнуло ровно четверть столетия, 25 лет. Семью после свадьбы я представляла традиционной.
Звание жениха и невесты переходит в звание жены и мужа, а потом плавно перетекает в маму, папу и детках при них.
Если случится чудо, и детки у нас появятся. Когда-нибудь.
Но детей-то где держать? По очереди у кочегаров и кочегарок, или посередине, в коридоре?
Мысль, что надо бы как-то воссоединиться, стала крепнуть. И берёзовый сок уже не мог её вымыть.
Я стала этой мыслью делиться с Эриком. Но она его пока не тревожила. Он уже увлёкся научными мыслями и готовился в аспирантуру поступать. Так приглянулась ему моя новая область автоматизации. Он доходчиво объяснил, что два его родных дома нам не светят. Мачеха выписала его одного не для того, чтобы туда, в отчий дом, вернулись двое.
Родная арбатская квартира с родной одинокой бабушкой Бертой нас к себя тоже не пускала. Бабушка внуку привела убедительные причины, почему мы там лишние. Во-первых, она надеется создать сама личную жизнь. Ей приглянулся весёлый и обеспеченный человек, отец жены её сына Юры, тоже вдовец, из Ногинска. Им уже обоим за 60 лет, медлить не стоит.
Во-вторых, сын-моряк Юра с детьми и женой Люсей, дочкой намеченного жениха Павла, живёт в Севастополе. Но его могут перевести служить в Москву. Хоть здесь и нет пока в ней морей и океанов. Или, когда в отставку уйдёт, сам захочет вернуться в родной дом на Арбат.
В-третьих, даже временно, пока у неё свадьбы не случилось и Юра не ушёл в отставку, нас впустить не может всё равно. Без прописки донесут соседи и будут неприятности. Где нам нельзя жить, понятно.
Доводы, конечно, были убедительны. Но где можно жить, не сказал. Мне осталось только соглашаться.
Правда, намеченный жених Павел скоро, действительно, женился. Но вместо Берты пожилой взял в жёны молодую. Русскую красавицу с толстой косой, которая была гораздо моложе его дочерей.
Юру, действительно, через много лет перевели, но не в Москву, а на военную ракетную базу на Севере, на остров «Новая Земля».
У него были достаточные материальные запасы, чтобы купить собственную трёхкомнатную квартиру на Речном вокзале, в Москве. Там он и оставил жену и детей, чтобы не морозить их на суровом Севере. После отставки он к ним и вернулся с тепло. Понятно мне было, что все объяснения Берты были отговоркой.
Ей удобно и покойно было одной. Она и заслужила, и не обязана заботиться о внуках и правнуках ещё.
Не скажу, что изгнание Эрика из двух родных и больших квартир было типичным явлением. Скорее, наоборот.
После войны, в конце 50-х годов, в разорённой стране и в Москве так же очень остро стоял вопрос жилья. До стройки его ещё не подошла очередь.
Семьи ютились в комнатах коммунальных квартир. Отдельные и большие квартиры были лишь у большого начальства. К которым относились, в частности, наши с Эриком родные. Отец его — помощник министра. Арбатская квартира — профессора МГУ Иосифа Немировского, деда. На Кутузовском проспекте в 3-х комнатной квартире жила семья моего отца Григория Савина. В отличие от Эди, Иосиф и Гриша из дома никого не выгоняли. Там жили бабушки, родители, дети, внуки. Четыре поколения.
У обычного же населения в одной комнате «коммуналки» жила такая же семья. Бабушка с дедушкой за длительный труд получали комнату на семью с детьми. Дети вырастали, приводили сюда же невест и женихов своих и «могучей кучкой» качали своих младенцев.
Важно было уместить все кровати. Которые отгораживались для личной жизни занавесками.
Никто никого не выгонял. Потому что некуда. Снять комнату даже при деньгах было не просто.
В свои большие квартиры начальство квартирантов не пускало.
А в комнаты с трёхслойным поколением — некуда.
Поэтому на общем фоне страны мы с Эриком смотрелись странно. Только я одна в нашей с ним семье имела законное жильё. Койку в общежитии мне выделили как иногородней, по распределению. А Эрик с московской пропиской вообще попал к своим кочегарам по блату министерского папы Эдуарда.
Но от всех этих исследований быта в стране, и в нашей семье в частности, легче мне не было.
Эрик слушал меня внимательно, все мои рассуждения. Но на вопрос: «Где жить?», который был очень созвучен с гамлетовским: «Быть или не быть?» нам вместе, не отвечал.
Он вообще достался мне очень молчаливый. По пословице: «Молчание — золото».
И в парке Горького не объяснил, зачем на выпускной свой привёл меня с розами.
Зачем зовёт замуж? Ведь до этого момента не было никаких объяснений, восхищений мною и, наконец, признаний. В пылкой, пламенной, вечной, и какой-то ещё в книжках, любви ко мне.
И где жить-то он будет с женой, со мной то есть, тоже не сказал ни словечка.
Вернул туда, откуда взял. Целую и невредимую. И опять молчит.
Стала выяснять ещё какие-нибудь возможности. Сама.
В соседней комнате живут две семейные пары молодые. Отгородились ситцевой занавеской. Но выяснила у коменданта, что нас некуда с занавеской поселить. Больше на примете никто пока не женится. И вряд ли будут. Остальные состарились.
Окинула взглядом большое колхозное поле за нашим посёлком.
Обнаружила вдали деревеньку. Прикинула. Может в ней снять койку с занавеской? Из двух зарплат молодых специалистов наскребём на оплату.
Зимой на лыжах регулярно будем бегать 3—4 км два раза в день. На работу и обратно. Полезно для здоровья.
Мороз будет кусать, метель заметать нас. Ну что делать? Будем бороться.
Летом вообще красота! Как в песне, будем «меж высоких хлебов» трусцой или спортивным шагом не опаздывать.
Воронки нам будут петь песни.
Вот сложнее осенью, когда дожди холодные. И весной, в половодье, по талой воде. Это я ещё со времён войны помню, как холодно и мокро.
Зато погреться можно у теплой спины русской печки. Этого в войну не досталось.
Ухватом в чугуне кашу буду варить и щи по выходным. Это я умею.
Послала Эрика на разведку. Но не нашёл. Отказали. Самим тесно.
Естественный способ получения жилья от предприятия, ЦНИИСа, куда были распределены на работу, у нас не проходил.
Был такой закон. Ставить молодых специалистов в очередь на получение жилья только через три года. Правильный закон. По распределению мы обязаны отработать три года. Если получим жильё раньше, то вместе с ним можем сбежать работать в другое место. Где больше платят.
Ставят на очередь только тех, кто после трёх лет остаётся работать и дальше.
Жильё приходится ждать много лет. Особенно если его не строят, как в ЦНИИСе.
Поэтому все наши молодые семьи жили у своих родителей.
Наша же судьба блуждала в тумане неизвестности.
Однако всякие мысли и рассуждения о ней, судьбе, о будущем, долго не блуждали в наших головах. Были случайные, залётные. Может, даже одноразовые.
Просто из житейского опыта я знала, что семейные пары, хоть молодые, хоть старые, обычно живут вместе в каком-то помещении. Не разгораживаются коридорами. Вернее, для того и женятся, чтобы не разгораживаться и не расставаться друг с другом принудительно. Наверное, у меня было предположение, что этот вопрос будет решать мой муж. Или уже решил. Это ведь мужская обязанность. И право.
Но он всё доходчиво объяснил, и мы его, вопрос, отложили в сторону.
Нам вполне хватало наших платонических отношений. Пока.
Мы счастливы были очень.
Что наконец нашли друг друга и теперь не потеряемся. Можем не расставаться весь день, видеть друг друга. Даже на глазах у всех имели право на телесный контакт. Держаться за ручку.
Но главное — невидимый для всех контакт душевный.
Кажется, беседовали мы, в основном, моими монологами. Он с интересом слушал. Про прожитую жизнь, людей, родных. Про мысли, чувства, восприятие жизни личной и общечеловеческой, мои интересы. Конечно, выспрашивала всё и о нём. Меня тоже интересовал мир внутри его и около. Как-то случилось, что сначала вышла за него замуж. А потом стала изучать, кто он. За полгода знакомства, до свадьбы, я общалась с ним в двух областях, научной и общественной, спортивно-туристской. Конечно, получила много информации. Потому что контакт был не из случайных свиданий, а постоянный. Днём и ночью — в походах. Но это всё внешнее, доступное всем. Со всеми был доброжелательный, приветлив, воспитан. И это привлекало к нему всех, и меня тоже. Но больше всего для меня был важен внутренний, душевный его мир. И кем и как он создан.
Но в этом он был скуп, закрыт для всех. Даже для меня редко открывалось крохотное оконце в мир его чувств.
Даже много лет спустя, на нашу дату свадьбы, 19.02.77, утром на столе рядом с цветами лежит мне листочек его признаний.
«Я сух и сер. Словесною корою
Замкнут, как пень.
В темнице плохо мне.
Как то моё, любимая, открою,
Что бессловесно рвётся в глубине?»
Конечно, совсем не просто, не легко принимать эти признания. Мне недостаточно понимание родным человеком моих откровений.

«Милая!
Я временами скован
В броне привычек; в казематы слов.
Семьёю и натурой уготован
Мне грустный путь серьёзных молчунов».
Мне необходим его душевный отклик не только на праздничные даты, а постоянно. Без этого и рядом с любимыми можно быть в одиночестве. Только с мамой при встречах в студенческие каникулы, в отпуска мы утоляли взаимный голод душевного общения. Сутками. Ночами до утренней зари.
А пока мы с Эриком обсуждали научные темы, жизненные принципы. Радовались за совпадение их. Честь, достоинство, дружба, верность, любовь, совесть.
И только позже он признался мне, что я «разговорила», выпустила из «темницы». Но нам оставалось времени быть вместе меньше прожитых лет.

4. Чудеса, подвиги и дешёвенькая невеста

Ч`удная и чудн`ая молодая семья наша безмятежно наслаждалась всем, что окружало нас, и друг другом.
Ч`удная, потому что счастливая. Чудн`ая — потому что через коридор. На ночь долго прощались, как будто отправлялись в дальние командировки в разные концы нашей великой Родины.
Встречали радостно каждую весну Пришвина. Их — три.
Весну света февральскую. Когда между вьюгами нас накрывала в отдельные дни высоченная синь и ясность неба и лучи солнца начинали ласкать щёки.
Весну воды апрельскую. С большущими сосульками хрустальными. С весёлыми ручьями талого снега и мокрыми ногами.
К нам мчалась на всех парусах, надутых южными ветрами, последняя весна — цветов.
На оттаявшей сверху земле пробивалась плотным ковром нежная изумрудная трава с золотыми головками первоцветов: мать-и-мачехи, подснежников. Кустарники и деревья надули свои опухшие почки, готовые лопнуть от нетерпения и выпустить на волю новорождённые листочки.
Среди весенней суматохи мы не сразу заметили чудеса, которые начали твориться вокруг нас.
Наши туристы на нас часто поглядывали дружескими, но какими-то подозрительными взглядами. И шушукались загадочно. Я быстро оглядывала пятки Эрика и его галстук, но не находила причин и объяснения их странного поведения.
Через какое-то время к нам просочились слухи совершенно для нас неожиданные и необыкновенные.
Наши верные, любимые, замечательные друзья готовили нам ещё одну свадьбу! Четвёртую. Комсомольскую!
Даже в сказках все важные события кончаются на третий раз.
Но чтобы одну и ту же женатую пару женить четыре раза, такого я не встречала ни в сказке, ни в жизни.
Но событие это очень радостное и приятное, поэтому мы обрадовались и отказываться, конечно, не стали.
Я обрадовалась ещё потому, что с самой первой свадьбы своей чувствовала неловкость и даже вину перед всей своей турсекцией. Которую сама и сотворила.
За короткое время, за лето 58-го года, к небольшой группе начинающих туристов сбежалась почти вся молодёжь института и опытного завода. И не только молодёжь, а и совсем взрослые семейные тёти и дяди.
Всего более трёх десятков. И это несмотря на два необычных, не писаных, но устных закона. Запрет на спиртные напитки и короткую лирическую дистанцию в походе.
И так случилось, сама ввела эти правила, и сама же первая сотворила первую туристскую семью. И очень огорчалась, что всю свою большую и любимую туристскую семью не имела возможности позвать на свадьбу нашу. В дом мачехи Эрика.
Услышав о ещё одной своей свадьбе, которую готовили туристы, я теперь очень обрадовалась.
У нас-то не было места для приглашения их, и не на что.
А теперь особо нетерпеливые подружки открыли мне маленькие тайны.
Что деньги соберут сами, как в походе.
Что выпросят для события нашу столовую с посудой и роскошными колоннами.
Что комсомольской, а не туристской, свадьбу назвали, чтобы придать ей широкое, институтское значение. С участием руководства института. Директора, парткома, месткома. Потому что в истории института с пожилыми сотрудниками это событие совершалось впервые.
Но верные друзья сохранили от нас самую главную тайну. Для чего эта свадьба и зачем на ней дирекция в действительности. А затем, что они с ней нам готовили чудо, сказку, которая должна быть былью.
И эта-то тайна светилась в их загадочных взорах при встречах. А вовсе не интерес к пяткам дырявым Эрика.
Готовили они своё чудо ровно 2 месяца. 19 февраля мы были в ЗАГСе, а 18 апреля снова сидели во главе свадебного стола. Большого-пребольшого.
В окружении друзей-туристов, дирекции и белых колонн зала. За белыми скатертями в изобилии столовской посуды с яствами.
Но они сотворили и много других чудес.
Все стены зала были украшены, как на большом празднике, гирляндами, шарами и огромными дружескими-шуточными плакатами с поздравлениями и пожеланиями наилучшими.
Тропа к заветному столу нам уготована была с терниями. Но не туристские соревнования с разжиганием костра на скорость и бега в рюкзаках. Ребята продумали народные свадебные обряды.
Наша очередная свадьба началась с того, что дверь в столовую с накрытым столом заперли на ключ.
Вожди и руководители свадебной церемонии, из числа наших самых активных и верных друзей, выстроили всех нас у входа в институт. Около широко открытых его дверей, старинных, тяжёлых, с большими медными ручками.
Под тёплыми весенними лучами солнца.
И ко всеобщему изумлению для непосвящённых и нашему тоже, вместо большой ложки вручили каждому большую лопату.
С лопатами, в свадебном наряде, я и жених со всеми спустились по ступенькам. Нас подвели к большому газону.
У края его, вдоль пешеходной дорожки, были выкопаны ямки.
У каждой ямки поставили гостя и подарили по большому полураспустившемуся кусту с корнями.
В честь великого события в институте была впервые посажена первая «свадебная» аллея зелёного кустарника. На память.
Нам с Эриком, виновникам, вручили по клёну. Которые встали на самом видном месте.
Сколько задумок прекрасных было у ребят на этом празднике, сколько души и рук они приложили!
После необычного зелёного обряда нас впустили в «колонный» зал. Для продолжения народной свадебной церемонии.
Это же сколько подвигов надо было совершить друзьям, чтобы где-то изыскать всё это.
В Советской стране с красными флагами запрещены с 1917 года были всякие обряды. Вместе с другим народным наследием мудрости «старого мира».
«Мы старый мир разрушим до основанья», пелось лозунгом в песне.
Наверное, это в стране моей была первая открытая попытка оживить свадебный обряд и применить. В Москве, в НИИ.
Частично. Потому что ещё невест не одевали в красивый, свадебный наряд. Белый, с фатой, кольцами, венчанием. Да и непрактично его иметь. Дорогой, одноразовый. Поэтому применяли отдельные элементы. Недорогие.
Мне лично достался один. Прятанье и выкуп меня, невесты.
Поэтому подружки сразу утащили меня в потайной уголок. Чтобы жених Эрик меня искал, а затем выкупал. А я оказалась продажной девушкой.
Продумали всю программу заранее. Тайным уголком стала столовская кухня. Там спрятали за большими чанами, в которых варили обед на весь институт.
Сижу на стульчике, слушаю через стену весёлый гам. Смех, музыка. Очень любопытно, какие обряды свадебные достались жениху.
Наверное, у него б`ольшая часть и более интересная. Что-то не торопится он ко мне.
Я уверена была, что найти меня, если захотеть, ему, инструктору по туризму, очень легко. И по азимуту он ходит, и компас у него есть. И зона заповедная, неведомая, всего одна — столовая. И котлов здесь гораздо меньше деревьев на любом лесном привале.
Уж и волноваться начала. Тревожно. Веселятся без меня уже давно. Может, забыли?
Наконец-то веселье приблизилось к дверям моим.
И я увидела жениха со свитой. Оказалось, он так долго искал меня, что оголодавшие ребята сами довели до дверей. И вывели меня из заточения на белый свет.
И стали у него просить выкуп за меня.
А жених растерялся. Карманы пусты.
Свадьба наша готовилась в глубокой тайне. Мы оба оказались не подготовленные к испытаниям. Не знала я, что мне уготовано было томление за котлами кухонными. А он не знал про выкуп.
Но невесту-то охота получить! Кинулся он к столу, схватил яблоко для оплаты.
Народ торговаться не стал, согласился на одно яблоко. Все с нетерпением и слюнками устремились к столу.
Нас посадили во главе его. Лицо моё отражало всеобщую радость, а внутри кусала обида, маленькая.
Так долго искал жених и так дёшево купил! Дешёвенькая невеста, всего одно яблоко стоит. Да и то, ворованное со стола.
Но это была всё присказка. А сказка будет впереди. Началась она за сказочно огромным столом. И я могла одновременно видеть всех наших друзей. И радость заполняла, что их так много.
Рядом с собой я увидела всю нашу дирекцию.
Покоряла простота общения их мудрости зрелой с нашей юностью. Не было неловкости от разности возраста и должности. Их добрая отеческая улыбка одинаково согревала и нас, молодых инженеров Эрика — Тонику, и техника Катю, и рабочего Мишу с завода.
В полном составе на праздник явился институтский оркестр всяких инструментов.
Среди аккордеонов, гитар, барабана, ударника был и кларнет Рафика, который ходил с нами в походы.
Под живую музыку народ пел, танцевал и плясал очень даже весело. И даже нас с Эриком заставили плясать соло «русского». Что мы старательно и исполнили после бальных танцев всяких.
Хотя «русского» и «цыганочку» я последний раз плясала в довоенном детсадовском возрасте. Вместе с грузинской «лезгинкой» у дверей избирательного пункта, за которыми работала мама. Во время очередных правительственных выборов.
По заявкам голосующих сасовских граждан и гражданок и плясала.
В память о свадьбе, самом главном празднике в нашей жизни, у нас хранится пачка документальных чёрно-белых фотографий. Отснятых и подаренных нам лучшими нашими фотографами. Среди которых, конечно, наш лучший походный фотокорреспондент Володя Никоноров.
Вот на снимках-то памятно и засвидетельствованы все события.
И как я отплясываю в платье свадебном с серебряным кружевом на подоле.
И родные лица за столом. И как они кричат горько и заставляют целоваться.
И это при всех, и при директоре и парторге!
И как, стесняясь, закрыла глазки, чтоб не видно было никого.
Да ещё Эрик, жених четырёхкратный, вцепился в губы, и я их никак не выдерну. Ведь в кино-то советском целуются деликатно, чуть касаясь губками.
Но и это всё присказка.
Наступил момент совершенно необыкновенного, сказочного чуда.
Как в известном романсе:
«Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты...».
Передо мной, перед нами явился...
«Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты»...
наш директор, генерал Брыкин М. А., встаёт из-за стола, поздравляет нас и вручает свадебный подарок: «От друзей наших, дирекции ЦНИИСа» — протягивает бумажку.
Я думала, что очередное поздравление в письменном виде.
Я беру листочек с отпечатанным текстом типографским, всматриваюсь и глазам своим не верю, они растут во всё лицо.
На первой строчке крупно напечатано: «Ордер».
На получение комнаты.
Были онемение, окаменение, минута молчания. Потому что невозможно было поверить в такую невероятную действительность.
Мы ещё не стоим в очереди на жильё, потому что отработали только два месяца, а не три года.
У нас ещё и дом никакой не строили нигде!
Но оказалось, что это не сон. Это был настоящий ордер на выделенную комнату в новом доме, который только собирались стоить.
Это было судьбоносное мгновение, которое повернуло нашу жизнь из туманного будущего на ясную, добрую, счастливую дорогу.
Самое большое счастье на ней — друзья. Эти такие близкие, любимые, родные люди светлой души и большого сердца.
В глубокой тайне от нас они задумали эту свадьбу с единственной целью: добыть для нас от руководства ордер на комнату. В качестве свадебного подарка.
В первом же доме, который должен был строиться по плану.
Два месяца они героически добывали этот ордер в непостроенном доме. Вне всяких законов и правил. И победили.
«В жизни всегда есть место подвигу». Эта крылатая фраза Н. Островского известна всем.
Настоящий подвиг совершили наши друзья, добывая нам комнату.
Потому что отнимали у себя, отказывали себе в таком счастье, комсорг Серёжа Ефремов жил в Москве, в подвале у родителей жены. Тратил на дорогу больше часа.
Наташа Беленко, инженер, жила с мужем Валерой и дочкой Инной в соседнем общежитии, рядом с моим. У них была крошечная комнатка, длинный коридор соседей с общей кухней в конце его и туалетом. Как у нас.
Одна пара ютилась в вагончике.
Все имели и законное и моральное право добывать себе жильё.
А они его отдали нам.
Безмерная благодарность и любовь к нашим друзьям жила в наших сердцах всегда.
Пожелтевший, подклеенный листочек «Ордера» хранится до сих пор в заветной папке. Как самая заветная реликвия. Вместе с поздравительными телеграммами нам в тот незабвенный день. От друзей из командировок, кто не смог быть рядом с нами.
Самое главное, величайший подарок, сказочный — комнату нам подарили! Удивительные люди, наши ровесники — друзья. И наши взрослые — руководство.
Старшее поколение, спасшее наши жизни в прошедшей войне, с генеральскими погонами на плечах тоже рядом с нами. Нашей судьбой озаботились люди, с которыми ровно год назад я не была даже знакома. И они тогда были мне совсем чужие.
Это величайшее событие произошло тогда, когда два самых родных человека, отец и бабушка, выгнали на улицу родного сына и внука.
Они были единственные после потери мамы.
Моё знакомство со столичными родными жениха состоялось накануне свадьбы. Одноразовыми визитами вдвоём к любимым папе и бабушке Берте. Осталось двойственное впечатление.
Я волновалась перед встречей с каждым, но встретила полную закрытость их чувств и эмоций. Или их отсутствие. Только внешняя интеллигентная сдержанность в коротком общении. Приветливая улыбка и холодная вежливость, которой определяют дистанцию к человеку. Это свойство у них было и сохранялось к нам всегда, пока были живы. Мною это воспринималось как наша полная ненужность им. Даже с малыми детьми. Которые обычно не оставляют равнодушными даже чужих. А самых родных оставляли. Они никогда и никем в нашей семье не интересовались. Это вызывало во мне глубокое удивление, недоумение. Несоответствие внешней формы и внутреннего содержания.
Эрик вырос третьим поколением в семье столичной интеллигенции. Родители Эдуард и Элеонора выпускники МВТУ им. Баумана. Его бабушка Берта и дедушка Иосиф успели до Революции получить заграничное высшее образование. И в молодой Советской стране заняли достойное служебное положение. Дед работал в Министерстве речного флота, отец — в Министерстве дорожного транспорта. Помощником министра.
При первом знакомстве вызывали чувство уважения и интереса к ним. И ухоженная Берта, красиво всегда одета, причёсана, с запасными париками на деревянной голове «болвана». В старой арбатской квартире, со вкусом обставленной. Рояль, картины, дорогие сервизы за стеклом буфета.
И с молчаливой улыбкой Эдуард в новой квартире в Текстильщиках с новой семьёй. Плотный, лысоватый.
Но при дальнейших «родственных» контактах открывались в их поступках неожиданные стороны внутреннего мира. Несоответствие их с культурой, интеллектом, положением в обществе.
Когда мы встретились с Эриком, он был ничей. В самый трудный момент для него, после смерти матери, двое любимых оставшихся, вычеркнули каждый его из своей жизни. И из жилища. Единственного родного сына и внука. Кошку, собаку не выгоняют. А Эрик мешал им в устройстве личной жизни. Бабушка поменяла его на предполагаемого жениха-дедушку (отказал невесте). Отец — на новую молодую жену, усыновление двух её детей. Чужих ему.
А я в замешательстве слушала вместе с мамой своей их длительные признания в пламенной любви к нему. Хвалебные излияния о самом лучшем, умном, талантливом женихе моём в дырявых носках. Мама с удивлением смотрела на столичных родственников, шепнула мне: «Ты же тоже самая лучшая и у меня, и в школе, и в институте. Но я же молчу».
Мне многому приходилось всё время удивляться на них. На жесткость и бессердечие арбатской бабушки с внешним лоском светскости.
И возможность встреч с отцом, которого Эрик любил очень, только на работе, в министерстве, несколько минут. Очень скучал по нему, а в родной дом вход был запрещён.
Пишу строчки и думаю.
Сознательно лишая Эрика жилья, законного, на который имел право, прописку, именно в сложный момент создания им собственной семьи, любимый отец обрекал её на крушение. Я не представляю другую женщину, согласную на брак через коридор. И не только это.
Как-то мама, когда в гостях у неё были с малыми детьми, слушая мои восхищённые речи об Эрике и соглашаясь, произнесла: «Он такой хороший потому, что ты рядом. С другой и он был бы другой». Тогда я не согласилась, все его заслуги считала лично его. А ведь мама и не подозревала о сложностях личной жизни. Потому что сердце жило законом: только радовать её, любимую. А так же и Эрика, и детей.

5. Кленовый лист. Туристский значок

Первое лето наше семейное мы провели в еженедельных воскресных походах по Подмосковью.
У нас была уже большая институтская турсекция, человек тридцать, с настоящим теперь инструктором по туризму Эриком Немировским, а теперь ещё и моим мужем.
В действительности вождями наших туристов мы были оба.
Эрик применял свои теоретические и практические знания в вождизме. Они были интересны и разнообразны.
И маршруты разрабатывал умело с далёкими лесными тропами. В этом я не участвовала, да и не научилась в них разбираться. А все остальные задумки были совместные.
А если честно, то я втихую гордилась собою. Ведь турсекцию он получил готовенькую из моих рук, причём полной незнайки, без его школы инструкторов и студенческого туристского опыта.
Имела только смелость, желание и немного нахальства, которые все принимали за уверенность. Поэтому доверяли мне во всём, а я — им.
У меня была постоянная группа в секции, человек 10, верные и преданные сподвижники. Запевалы Галя — Валя, музыкальное сопровождение — Юра Магарит с гитарой и Рафик с кларнетом. Он с ним не расставался. Ввела твёрдый устав. 1. Сухой закон. 2. Обучение каждого туристскому ремеслу, профессиям на привалах: костровой, палаточник, повар. 3. Отношения внутри секции чисто платонические, романтические, дружеские. Но не плотоядные. Но это только в походе, не в личное время. Чтобы не было дуэлей на палках. А песни всякие петь можно, и под гитару, и под саксофон, и под луну.
Целью наших походов было решение нескольких задач. Научиться дружить в сложных полевых (лесных) условиях. Знакомство с окружающей природой на расстоянии многих километров от дома. Научить её любить и не обижать. Не портить, не пачкать.
Всё это я успешно выполнила, как родительница первой в истории ЦНИИСа турсекции, и такую благородную, музыкальную, готовенькую, вместе со всем снаряжением, передала уже специалисту, инструктору, ещё прошлой осенью.
Я тайно считала, что моя часть работы была сложнее. Потому что ему достались уже развлекашки.
Устраивать на привале шуточные туристские соревнования, бег в рюкзаке.
Новым и более сложным у него стал зимний поход-командировка на лыжах по Загорскому району.
Прошёл успешно, потому что у него уже был опыт, и турсекцию вёл готовую с прошлого лета, не новичков.
Когда осенью Эрик стал полноправным её председателем, всё равно трудились на благо её парой. Вместе готовили незабываемый туристский вечер — бал осенний. Тоже первый в истории ЦНИИСа, непохожий на прежние вечера с пьянкой. Особенный и необыкновенный для всех и для нашей дирекции. Вдохновителем идей была я снова.
Сухой закон. Дежурные с повязкой в зале.
Вход по пригласительным билетам для своих. Нарисовали, оформили и напечатали в типографии нашей. Большой стенд о проделанной работе турсекции с весны до осени. Фотогазеты, фотомонтаж. Художественная самодеятельность на сцене с палаткой, костром. Не живым, с мигающим красным электрофонарём из фотолаборатории. Дрова настоящие.
Штормовки, гитары, песни тоже. В зале — танцы под крутящимся на потолке в осколках зеркальных шаре.
Такого актовый зал не видел! А деревья-то на сцену поставили тоже настоящие. Только листья кленовые рисованные. Осень ведь глубокая, ноябрь. Рисовали после работы много вечеров всей толпой весёлой.
Ходили с весны по дорогам с трёх вокзалов на Комсомольской площади. По нашей Ярославской — Мытищи и далее.
И по Ленинградской, к озёрам Круглое и Долгое.
Там принимали в «члены турсекции». Имевших нужную норму км. Награждали туристским значком. И ковбойкой жёлтой в мелкую клетку. Букетом осенних листьев цветных. Это мы с Эриком для солидности придумали форму.
К нам в каждом походе новый народ присоединялся. Некоторые отсоединялись, кому наш устав не нравился. А много хороших «человеков» оставалось.
С весны ходили с нами пара немцев из моего бауманского общежития. Партнёры по танцам в Красном уголке, иногда с плотоядными взглядами. В походах они нашим понравились, мы им тоже.
И всё лето готовились к большому горному походу на Кавказ. Тоже в первый раз, как зимний.
А в июле нашу семью разлучили. Не надолго, всего на пять дней. Не очень далеко. Эрик остался в родном ЦНИИСе, а меня отправили с мой родной дом, в Сасово. Почти. В командировку.
И сделал это наш новый начальник лаборатории, Петухов Владимир Иванович. За его спиной мы звали его Петух. Но он не одну меня послал, а увязался к. т. н. за мной.
Это были первые мои производственные испытания и знакомство с реальной техникой, работой и технологией её.
И это было первое испытание нашей семьи разлукой. И это оказалось для обоих очень трудным, грустным. Хотя боль разлуки нашей все вокруг пытались смягчить. Меня — родной дом, мама, наша радость неожиданной возможностью увидеться.
Испытания техники проходили, конечно, не у нас на грядках и не в вишнёвом саду. И даже не в городе Сасово. А недалеко от моего другого хорошего дома, маминой сестры Мани, в Назаровке. Но и не в Назаровке, а в соседнем посёлке Ушинском, Чучковского района.
Эрика утешала родная турсекция. Но огорчила пара девушек, которых он потерял в лесу, в походе воскресном, не привёз их домой. И они всю ночь в купальниках через всю Москву, без денег добирались сами.
Пара писем очень оживила эту нашу первую, горькую разлуку.

6. Рёвы-коровы. Красный нос.

«Рязанская обл. г. Сасово
Текстильная ул. д. 16.
Чучковский р-н, разъезд Ушинский
Немировской А. Г.

26.Июль 1959 г.
Тоника!
Здравствуй!
Вот я и снова с тобой. Письма идут слишком медленно, мы вряд ли успеем друг другу ответить, поэтому разговор должен быть в каждом письме, я пишу и мысленно говорю и за тебя, и за себя.
День был длинный-длинный и утомительный. Нужно кончать срочную работу Пшеру (план по автоматизации), для этого ловить многих людей, эти люди бегают, делать не хотят. Пшера тоже не поймаешь, чтобы пожаловаться на них; дело срочное, дело горит, а ты ничего не можешь поделать, кроме как сидеть на телефоне и уныло называть номер за номером. А тут ещё на шее висят свои срочные дела: деньги Элке, про снаряжение напомнить Юрке, список отправить в Дорсовет; никак не определится день выезда. Юрка не хочет портить отношения со своим наставником Хмарой и готов скорее вовсе не идти в поход, чем проситься с 8-го.
Теперь ещё весь ин-т бурлит из-за истории с пропавшими красавицами. Сегодня в обед было заседание Совета ДСО: Алку до конца года отстранили от руководства походами. Твоему мужу выговор за халатность при поисках. Свету и Алку на Кавказ решили не пускать. Завтра собрание секции с участием Лукачёва и Тальвинской (дирекции ин-та), ещё всыплют. Всыплют за дело: мне и Алке за то, что в походе была такая обстановка, при которой можно уйти на весь день, за то, что не стали их искать в тот же день и уехали, девчонкам — за то, что не сообщили сразу же по приезде, прогуляли полдня, да и за традиционные их «пропажи».
Я доволен, что мне всыпали; в целом атмосфера в секции поздоровеет, мне лично полезно: злее буду, осторожнее, внимательней к обстановке и людям в походе, требовательней, главное.
Светка ревёт и всё просит, чтобы меня не обижали; Алка — амёба, по ней ничего не видно.
Приехала Нина Карпова: похудела, похорошела, приятно стало на неё смотреть.
Вчера вышел Сашка и попал, как кур во щи: я свалил на него Пшерову работу и удрал во Фрязино на розыски. Сегодня вышла Вера. Боже, что с ней сделалось. Расплылась, как студень. Вот что значит дома покормилась. Ты так не надо, ладно?
Вчера я распустился и вёл себя отвратительно. После работы поторчал в аптеке, сначала в одной, потом в другой; сначала дома съел весь чёрствый хлеб, потом пошёл в кафе, что в «Гастрономе», ещё перекусил. Дома грязно, беспорядок, а я, скотина, вместо того, чтобы прибрать и ехать в Кузьминки, мыться-бриться, валяюсь на диване и читаю. С трёхдневной щетиной. Ты знаешь, есть такое особое лентяйное блаженство, знаешь, что сам грязен, как свинья, а лежишь и ничего не делаешь, назло совести, которая когтями дерёт где-то около желудка.
Теперь, когда совесть разыгралась и проняла до костей, опять блаженство — полностью её ублаготворить. Сегодня начал возиться в 8, рассчитывал прибрать быстренько и ехать в Кузьминки.
Провозился до 23.30: все вещи прибрать на свои места, всё перетереть, раковину помыть, ведро вынести, цветы выкинуть, перемыть всю посуду: цветочную, бутылки, сковородки с заплесневелыми пельменями, пол помыл, сразу воздух даже стал в комнате другой. Вот в Кузьминки не успел, но ничего, помылся под краном до пояса, ноги сейчас помою, уже легче.
Кончил возиться, сел писать тебе.
Видишь, как забито время? Некогда думать о чём-нибудь, как думали, так и вышло. И всё-таки вся эта суета — пусто. Это — как воду пить, когда голодный, обман, да и только.
Ну ничего, теперь уже скоро, правда? Ты обязательно телеграфируй, я помру, если ты приедешь, а я знать не буду — где ты?
Завтра должно быть письмо от тебя. Скорей бы завтра. Вера сегодня смеялась: на 5 дней расстались, и переписываетесь. Глупая, правда? Дом стоит запертый. Внутри всё готово. Сейчас благоустраивают территорию: асфальтируют дорожки, клумбы начали делать. Канавы с трубами ещё стоят не засыпанные.
Я тебя не спрашиваю ни о чём, всё равно ответить не успеешь, что напишешь, то и ладно.
Завтра к папе поеду, благо, совесть будет спокойна, что на Арбате порядок.
Вот, вроде всё написал, а всё думается, что-то очень важное забыл, голова устала, никак не вспомню.
Сидел, думал, вспомнил. Ведь пока с этими поганками нервничал, прошло девятнадцатое
девятнадцатое
Я к тебе хочу, слышишь?
Я реветь всё равно не буду.
К тебе хочу.

Ты знаешь, какое удовольствие мне читать мои к тебе письма. Ведь знаю же, что сам написал, не ты это говоришь, а я. А всё равно, вроде, когда читаю — словно с тобой говорю. Вчера, когда написал тебе во Фрязино, никак не мог оторваться, перечитывал, перечитывал. И сейчас так. Уже давно за полночь, а я перечитываю, говорю с тобой, с моей ласточкой, голубкой, милой, родной, солнцем моим, счастьем моим.
Ты спишь сейчас, голубка? Спи.

г. Бабушкин. Московская обл. ЦНИИС, отд. км.
Немировскому Эрнсту

Эрик! Здравствуй!
Если бы найти то единственное, ласковое слово, чтобы можно было им назвать тебя. Все эти «солнышко», «радость», «счастье» и пр-их говорит и знает каждый. Они истёрлись. А хочется такого, чтобы сказано всё о нас двоих и непонятно было никому другому. А так хочется обласкать тебя, до боли, до слёз родного.
Сидим с В. И. на разъезде Ушинского. На строительство надо ехать ещё 20 км на машине (мы только что сошли с поезда здесь), но её на счастье нет, а я воспользовалась случаем написать — вчера не успела. Конечно, ночью можно было наспех написать немного, но я отложила до сегодня, чтобы побольше поговорить.
Вчера утром встала расстроенная. Мы в Москве договорились, что я встречу В. И. утром и отведу в гостиницу. Поезд по закону должен был придти около семи. Я спала в саду, с «пьёсишкой», забыла сказать домашним, чтобы разбудили, боялась проспать, поэтому через каждые 30—20 мин. просыпалась и смотрела на часы. Утром на велосипеде приехала на вокзал — никого нет. Поезд, на котором ехал он, пришёл в 4 утра.
Часам к девяти отправилась в мехколонну, встретилась с В. И.. День говорили с людьми, смотрели работу экскаватора на реке Цна.
В перерыве В. И. предложил выкупаться, я отказалась. Он купался, а я стеснялась. Речка и песок изумительно чистые.
После работы отправились к нам (около 7 часов). Я не знала, чем его занимать, поэтому дала кружку и посадила его в кусты рвать смородину и крыжовник. Ничего, сидел. Познакомила я, попросила маму, чтобы она нас накормила.
Кормились на веранде долго, они выпили бутылку красного вина, рассказывали всякие смешные истории. Нашим он, конечно, понравился, ему, наверное, тоже было хорошо, потому что он никак не собирался уходить.
А я за две бессонные ночи устала и клевала почти носом. Наконец поздно вечером проводили с мамой его немного, а я еле добралась до своей постели в саду и уснула, как убитая.
Здесь, на разъезде, пробудем дня 3 и на этом, наверное, кончим. Я успею только на субботу заглянуть домой. С утра тороплю эти три дня, что мы должны здесь провести.
Только что вернулись с трассы. Хочу ещё поговорить с тобой, но письмо отправить не удаётся — почтовый ящик ближайший за 14 км.
Остановились в селе Некрасовск. Хозяйка варит нам чугун картошки, В. И. остаётся ночевать здесь, а меня берёт девушка, с которой познакомились на трассе.
Характерной особенностью села — свиньи. Их много, и очень грязные. Правда, я вернулась не чище. Песок скрипит на зубах, набился в уши, нос и в кожу. Я весь день была похожа на ведьмаку — в брюках, лохматая, босиком (жалко босоножки, тапочки забыла дома). Пыль всюду стеной.
Невольно смеёшься, когда представляешь наши «оптические системы и зеркальные отражатели». Воистину, о них можно было додуматься людям в стенах НИИ, ни разу не бывших в действительных условиях.
Эрик, здесь может жить только твоя простая система нивелира. Кажется, В. И. думает о ней всерьёз.
Чтобы ни делала — говорю с тобой, а сейчас не пишется. Ведь на бумаге только и можно говорить о полотне и вешках, а хочется ещё о своём, о нашем. Кажется, что вот минута — брошу всё и убегу к тебе. А прошло всего 2 дня. Как же я дальше-то буду. И не знаю, как ты там... Я бы рада была, если бы ты заработался и забыл обо мне, или вспоминал чуть-чуть, а так мучиться, как я, нестерпимо, лучше уж я одна пореву. Никогда не думала, что без тебя быть такая мука. Хоть бы минутку посидеть с тобой и помолчать. Эрик, родной, ты ведь не рюмишься, правда? Ты не будь один, уезжай к папе. И письма от тебя нет. Если ты пишешь, пиши всё время на домашний адрес, потому что из Ушинска я всё равно вернусь домой.
Эрик, прости, сейчас не пишется. Допишу завтра.
Сегодня ходили. Будем ещё ходить. В. И. ходил без рубахи. Учились водить автогрейдер-А-144. Грейдерист — мой земляк, паренёк лет 13, Яша.
Я научилась, даже попланировала, знаю, «по чём фунт лиху». А В. И. чуть не свалил грейдер в кювет, машинист потом выправлял, а я тряслась от страха.
Ночевала с дивчиной в амбаре, вдвоём на одной постели. Было тесно, но с чужими спать не привыкла. Рассказала мне все свои сердечные истории.
Эрик, у меня красный нос, совсем красный. Ресницы и волосы — белые. В. И. ехидничает, говорит, что ты другую найдёшь, с хорошим носом. Я горюю: куда же я?
Сегодня утром познакомилась с Женькой. Черноглазый двухлетний бутуз.
Поговорили с ним. Приходил в гости к бабе Анюте (нашей хозяйке). Посмотрели с ним кошку с котятами, курицу и свинью. И расстались. В. И. посоветовал мне завести такого же.
Пишу, как дневник.
Приехали в Ушинский. За В. И. как будто начала ухаживать толстая тётечка. Чуть было не пришлось ночевать в одной комнате с тётечками-дядечками. Есть общежитие для строителей, прямо около путей, и здесь почему-то считают, что надо жить, как в вагоне.
На счастье, меня берёт к себе тётечка.
Эрик, тороплюсь отправить, потому что почтовый ящик рядом. Кончу завтра!

Целую крепко, крепко.
Твоя Тоника.
Я нашла Эрику слова, понятные только нам. И отправила на открытке с розами.
г. Бабушкин, ЦНИИС
отд. км, Немировскому Эрнст.

Meine lieber! Begrube dich von ganze Henz mit Yrobe October und wrinsche dir viele Yluck, Yesund, Freunde und alls am beste!
Deine tauristin Tonya.

Но это послание на немецком языке от печальной Тони было уже в другом времени, в другом месте.
А тогда июльская первая пятидневная разлука стала тяжёлым испытанием. Врозь нам не дышится, как без воздуха. «Без тебя — меня нет». Видеть друг друга, слышать, чувствовать рядом, мыслить вместе. Понимать. Без этого невозможно жить. Эти два письма из десяти — это не переписка. Это зов сердца, не ответы на письма, они не успевали. Письмо — нить, соединяющая нас. В каждом слове, в строчке — только истина и искренность.
А «рёвы-коровы» из нас получились, потому что я встретила большого ребёнка, брошенного всеми. А ему встретилась я, которая не потеряла ни капли вселенской любви. Она и досталась ему вся.
Встал вопрос. Зачем я понадобилась Петуху в командировке? Ответ. Чтобы жили эти письма и сейчас.




















Глава 10. Формула счастья

1. Разлука. Мороженые тюльпаны

На годовщину первую нашей свадьбы нам в отделе сделали свинский подарок, который вызвал глубокую драму. Нас удалили друг от друга на расстояние во много раз больше, чем коридор общежития.
Мне был дан приказ «на Запад», а молодой, любимый муж оставался в ЦНИИСе и в комнате с пьяницами кочегарами.
Почему-то меня отправили в командировку, в Орловскую область.
И забрал меня с собой Е. И. Елинсон, зав. соседней лаборатории, в которой я не числилась.
Он со своими сотрудниками отправлялся туда на полигон для испытания буров в мёрзлых грунтах. Их разработкой они занимались в нашем отделе.
Нам был выделен собственный лабораторный вагон, который цепляли к обычному составу. А затем отцепляли на запасных путях, где-нибудь в чистом поле.
Мы долго и грустно прощались с Эриком на Курском вокзале.
Расставание было очень драматичное, так мы нужны были друг другу как воздух. Не представляли себя в отдельности.
Я укатила очень печальная. Да и тёти-дяди все были рядом очень взрослые. Лысые, пузатые, которые мне двери в институте-ЦНИИСе вежливо открывали.
С нами были три тёти — техники Лора, Нина и Галя.
Кроме Лоры, две другие девушки из-за войны остались незамужние, им было уже за 30 лет.
В прекрасной Советской стране ничего дурного быть не могло. В том числе и любовниц. Даже слова такого позорного вслух не произносилось.
Но они всё-таки тайно существовали. И у нас в вагоне тоже. Самая модная и симпатичная была Нина. Она одаряла своим вниманием (за плату) только начальство. Потому была ухожена, нарядна, а значит ещё симпатичнее.
Пострашнее и победнее была Галя. Я долго не понимала её жалоб. Что у Метрополя ей 3 рубля дают только. Зачем и почему? Потому что даже с дипломом вуза я не догадывалась о наличии рядом тётей некрасивых других названий.
Но даже вроде замужняя белокурая, статная и пышногрудая Лора на праздниках «отдельных» после выпивки запрыгивала на коленки своему неказистому, лысому, но заву и к. т. н. Е. И. Елинсону.
Мне, девочке (почти) с бантом на затылке, трудно, невозможно было найти с ними контакт, какие-то точки соприкосновения.
Слишком разные уровни возраста, образа жизни и мысли. Даже рабочего контакта не было. Я так и не поняла, зачем я там оказалась.
Ни к этой лаборатории я не имела никакого отношения, ни к бурам для мерзлоты. Как и моя специальность «автоматического управления», если не космическими кораблями, то хотя бы наземными — автогрейдерами и бульдозерами.
Без всякой моей автоматики, сотрудники ввинчивали буры свои в мёрзлую землю вручную, а я просто записывала в таблицы какие-то цифры, которые мне сообщали. Работа для школьницы-лаборантки. МВТУ тут и инженер широкого профиля были ни при чём.
Но у меня было занятие.
Всё свободное время я писала. Писала письма к Родному, Эрику в общежитие. Толстые и подробные. И такие же получала от него. Ежедневно.
Чтобы не было перебоев, мы оба, он в Москве, а я в Орловской области, бегали к поезду, к почтовому вагону. Чтобы у одного получить, у другого — отправить.
Однажды его послание вызвало шок у нас у всех.
Вместо толстого конверта мне вручили бандероль запечатанную.
Я с интересом и удивлением принесла её в наше жильё. Распечатала. Под бумагой оказалась коробка из-под обуви.
Я ещё больше удивилась. Появилась мысль: «Может, толстое очень письмо, не влезло в конверт и уместилось только в коробке?»
Всем тоже стало интересно. Сгрудились около меня, с интересом заглядывают, ждут.
Но когда я её, наконец, открыла, все «ахнули» от изумления. Я громче всех.
В коробке лежали… алые тюльпаны! Живые. Мороженые. Но всё равно сказочной красоты.
Я нежно вынула их, вдыхая весенний аромат.
Было 8 марта 1960 года.
Поставила в банку с водой.
Один из них стойко выжил, выстоял. Остальные поникли, когда оттаяли, но всё равно были прелестны и прекрасны. И Эрик тоже.

2. Лосинка—Служебный вагон

Чтобы видеть нас по отдельности, надо окунуться в ту «Драму в письмах». Строчки которой пишутся сердцем о самом сокровенном. Яркими красками рисуя нас обоих, но врозь.

Курская обл., г. Белгород,
Пристенский р-н, ст. Ржавка,
стан. Пристень. Служебный вагон № 134
Немировской А. Г.
февраль—март 1960 г.

26.II— 60 г.
… «Рельсы бегут и скрывается шумный вокзал.
…......
Нет, это, видно, по рельсам тихо колёса стучат»...
Они тебе стучат? Пусть они тебе, Тоника, поют колыбельную. То-ни-ка, То-ни-ка-то-ни-ка-то-ни-ка-то-ни-ка. Спи, уже около часу. А я вытащил песенник, карты, изюм и пишу тебе. И твою карточку тоже вытащил. Ты уже спишь? А я ещё нет. И вчера не спал допоздна. Приехал с вокзала, не брился, посуду не мыл, открыл форточку, взял книжку и залез под одеяло. Пусть мне будет хуже. И мне правда стало плохо. И одеяло всё скомкалось, и комната выстудилась, и я небритый-грязный, и посуда грязная — неуютно очень. И ещё до трёх часов читал книжку.
А утром проспал, не сделал обтирание и ушёл на работу.
Злой на себя и сам себе ненужный, в обед поджарил картошку с салом и яичницей и пил чай, а посуду опять не мыл. Фу, так грязно и неуютно. Совсем разозлился, ну, думаю, вечером отыграюсь: похожу на лыжах, посуду перемою, сам вымоюсь, комнату приберу.
Дудки — звонят из штаба дружины, дежурь, говорят, на вечере.
Если бы ты знала, какой неуютный вечер. Ты только пойми — во-первых, все так, а я с огромной красной бляхой и повязкой, причём один я такой; во-вторых, всем вечер, а я ловлю туриков на субботу, в-третьих, они, черти, никуда идти не хотят, а мне ещё меньше хочется их насильно тащить, и вообще на поход наплевать, потому что — это обязанность — провести «на высоком уровне». А в общем, всё это чепуха, просто мне без тебя нигде места нет. Только ты не поверишь. А, может, поверишь?
Ушёл я с вечера злой-презлой. От злости съел всё, что было дома, подчистую, и два часа мыл посуду. Потом достал песенник, почитал его, полазил по карте, чуть-чуть оттаял: на столе — скатерть, посуда — чистая, я — чисто выбрит. Завтра, хоть сейчас и два, всё равно встану рано и оботрусь.
Потеплел и написал тебе. Сейчас мне вовсе хорошо. Большой свет не горит. Я не нашёл места у окна. Олешки бесшумно кричат на ковре, и головокружительно шипит тишина.
Только пьёсишка иногда залает. И я знаю, что ты спишь.
Спишь? Спи, родненькая, крохотная девочка, женщина, жена,
Тоника-то-ника-тоника.
Я у тебя в кармашке.
Эрик.
Правда, так пишется только в два ночи?

27.II-60 г.
А у тебя в столе живёт мышка. Я сижу на работе, пишу, а она хрупает сухарём в ящике. Я её не стал гнать и сижу, пожалуй, тише, чем она, чтоб не спугнуть.
Сегодня утром, правда, встал рано, сделал зарядку, обтирание. Накрываю на стол — достаю две чашки... И вчера так. И кондуктору безуспешно пытался всучить вчера 1 рубль 30 к.. На вечере меня вчера человек десять спросили, почему я один, большинство с явным упрёком.
Киракоч сказал, что вы в Белгороде, что вчера звонили ему, что ты чувствуешь себя хорошо. Я на него растрогался, что сказал, а потом забеспокоился, да и сейчас беспокоюсь, может, что с тобой было? Иначе, почему бы ему говорить, что «ваша супруга чувствует себя хорошо». Так говорят о больных, правда?
Если завтра не будет телеграммы, я скисну.
Сегодня весь день делал печку, будоражил народ, доставал спальные мешки и т. п. Много и вкусно трепался с Аликом Питерским.
Идёт он, Никанорчик, Валя Шарова, Наташа Веселова, Миша Краснов и я. Галя-Валя «на ножах» и ходить будут, очевидно, по очереди. Вчера Галку долго и нежно опекал низенький, худой, бледный — вообще, невзрачный парнишка. У неё был блаженный вид.
Пусть её!
Днём позвонил папе, сказал, что приеду. После работы растерялся, ехать расхотелось, твои поручения, вроде, надо делать после получки. Сел записывать по памяти любимые песни. Так, от нечего делать. Утащил у Веры конверт, у Бляхмана бумагу, пишу тебе. Единственный отдых.
Веру не видел. На меня сыпятся сейчас все шишки — Петух уехал, побросав кучу дел, не счёл нужным ни поставить в курс, ни даже написать инструкцию. Мышка опять захрупала. Хоть бы увидеть.
Тоника, главное — я здоровый!!! И ты не хворай. Я сейчас улыбаюсь. И всё письмо улыбается, ты перечти — увидишь.
Эрик.

28.II-60
Тоника!
Третье письмо, которое будет ждать своего отправления. Сажусь к тебе писать — это словно свидание, как будто ты приходишь.
Не могу начать писать, не помыв посуду, не разобрав рюкзак, не накрыв скатерть, не побрившись — всё словно для твоего прихода. Это очень понятно: ведь от тебя у меня нет секретов, и если я напишу, например, что мокрый рюкзак стоит не разобран, то ты огорчишься. Не написать я не могу, поэтому вот и готовлюсь, как к свиданию.
Как долго нет тебя! Хоть бы письмо. То Киракос передал, что ты «чувствуешь себя хорошо», то вдруг Егоров сообщает, что вроде бы ты звонила, да меня не застала — издёргали, письма-то ведь нет.
В пятницу был в Кузьминках, долго рассказывал папе о своей работе. Когда хотел рассказать конкретно, он запротестовал: «Я не пойму». Всё-таки послушал, сказал, что интересно, что имеет практическую ценность, что стоит твёрдо выбрать землеройные машины, а по путевым напечатать статью. Заключил разговор: «Я бы решить не смог».
Приласкал, спросил о здоровье, передал тебе привет (и Вала, Вова и проч.). Утром встал у них рано, зарядился, обтёрся. Днём пузеня захворала (сделай «губу»), а вроде ем всё хорошее. Это меня огорчило, потому что предстоял довольно сложных поход.
Пошли: Никаноров, Альберт (новый), я, Валя, Наташа Веселова. На перроне увидели Данильчика с лыжами — выскочил на 5 минут пробежаться, наказав матери погреть суп. Узнав, куда мы, загорелся. Малость притух, узнав, что тебя нет; всё-таки пошёл с нами, несмотря на маму, суп, зачёт по черчению, очень лёгкую одежду и ничегошеньки ведь у него с собой не было!
Алик-Альберт — чудесный парень. Внешне чуть похож на Кошку (друг школьный). Скромен, не терпит пижонов, делает всё очень умело и хорошо, плюёт на холод, усталость, то есть для него это вообще вроде не существует. Очень существенная для меня черта: знает все мои любимые песни и так же высоко ценит их. Кроме того, очень любит петь, поёт без перерыва, практически, песен знает больше, чем я. Он интеллигентен, культурен; не идеалист, как Кошка, т. е. «реалист», но без малейшего налёта цинизма, скепсиса, испорченности (сравни Привалова). Это исключительно удачное и приятное приобретение. К тому же он разрядник по альпинизму, туризму, инструктор туризма с опытом, бесспорная кандидатура мне в приемники.
Нет, ты чуешь? Мы — участники. И только (м. б., уважаемые, с опытом и авторитетом, с соответствующими правами, но без официальных обязанностей!)
Теперь о походе. Отношение моё сначала, я писал — вымученный поход, не удовольствие, а обязанность. Когда наметились и зашевелились хорошие люди (отпали Пановы, Михалевичи, Краснов) стал предвкушать удовольствие. Данильчик меня вовсе перевернул — я ожил.
Тоника, свою туристскую премудрость я позабыл начисто. Суди сама: не взял сухого горючего, сапёрную лопатку, не проследил, чтобы у всех была тёплая сухая смена. Костёр развёл на снегу без подстилки, в рез-те чего он не горел. Топором стукнул по ёлке около костра, с неё водопад снега; костёр потух.
Печка так и не разгорелась. В результате: костра нет, печки нет, ужин всухомятку (всё ледяное!) и ночёвка в мокрой одежде в спальных мешках. Бр-р, холодная ночёвка в Подмосковье.
Ну не такой уж я плохой. Костёр разводил Алик, а зимнего опыта у него нет, просто я не проследил.
Данильчик почти голый и совсем мокрый, как была поставлена палатка, залез в мешок, девочки тоже не высунули вечером носа из палатки (Наташе простительно, ей страшновато с непривычки, а Володя!).
Никанорчик два часа безуспешно чикался с печкой, пока я лечил костёр, оба одинаково безуспешно. На улице оставались я и Алик. Оба закоченели порядком. У него уже были раньше обморожены ноги, но он ни звука, только уже в палатке сказал.
Около часу ночи, когда мы уже не ощущали оба ног совершенно, я все прекратил, выдал хлеб, колбасу, сахар и уложил всех.
Холодно было, но вполне выносимо.
Я попал первый раз так, и считаю, что ничего страшного нет.
Альберт вообще всё нашёл в порядке вещей, держал себя, как дома. Остальные плакали, но и смеялись тоже.
Спали мало: пели песни. Утром мы с Аликом встали (остальные сочли это подвигом, но право, на улице было теплее, веселей и приятнее), сделали костёр по всем правилам, все вещи высушили, сготовили горячее (пельмени со сметаной!), и в награду получили изумительный день! Днём вообще всё представлялось уже в комических, а не трагических тонах. Вернейший показатель: новичок Наташа не только не напугана, а хочет ещё и ещё!
Пришёл, искупался, поужинал (чай с вареньем, больше ничего нельзя, пузико хворает, что доставило днём массу неудобств).
Отварил картошку, прибрал и сел тебе писать.
У меня за окошком селёдка, окуневое филе, хороший кусок мяса, масло, сыр и т. п. Сегодня не варил суп, т. к. опоздал в овощной из-за похода, а в субботу покупать капусту было рано.
А ты что кушаешь? А что ты... Впрочем, дальше всё один сплошной вопрос, ведь меня интересует ВСЁ, а не знаю НИЧЕГО.
Тоника, у меня после похода не бледный вид, а хороший, во всё лицо румянец. Это очень хороший признак, правда? Я получу за это то, о чём тоскую?
Эрик.

Тоника, только что принесли на работу твою телеграмму. Сейчас бегу домой за рецептом и отправляю все письма. Жду тебя в субботу, жду, слышишь? Очень жду, целую крепко-крепко — и в носишку, и в лобик, и в глазки.
Эрик.

Тоника, родная, и письмо принесли. Я уже дома (сбежал за рецептом). Я всё это время говорил с тобой.
Вези мне весну. Днём на улице снег и морозец, а во сне меня дразнит весна.
Жду мою весну.
Эрик.
Тончик, любовь моя, радость моя зарёванная, ну разве можно столько плакать? Твои письма это и радость, и боль одновременно. Видно, уж судьба такая — всё это вперемешку. Я, честно, с тобой говорю всё время, письма стали потребностью как воздух. Я и не представлял, как я тебе «выговаривался», как это стало необходимо. Теперь каждый вечер, убравшись, сажусь за бумагу, как христианин на молитву. Я, может, чуть-чуть тронутый стал, но я с твоей карточкой разговариваю, утешаю её, целую и кладу под подушку.
Когда ты плохо спишь, мне снятся невыносимые кошмары, ничего столь мучительного я никогда во сне не видел. Не мучь меня, спи легко, светло, мечтай о близких безоблачных днях. Ладно?
Пересылаю тебе мамино письмо. Несмотря на не слишком весёлое, в общем, событие, она пишет спокойно, без обычной измученности. Много радуется театру.
Очень удовлетворённо говорит о работе. Это новый и очень хороший тон. Впрочем, может, мне показалось.
Беспокоюсь, дошли ли к тебе, Тоника, мои первые два письма. Я ездил опускать их в Тбилисский поезд, на Курский вокзал, чтобы скорее, а не адресе поставил: Ржава, Курская обл., вместо Белгородской. Если бы только дошли! Там каждая минутка моя для тебя. По себе знаю, что такое твои письма для меня, поэтому очень и очень волнуюсь, лишь бы дошли.
Умница, что кушаешь. Я тебе за это сделаю отдельный подарок, когда... Скорей бы это когда! А про «неваляшку» я догадался. Такая? Ну пусть даже не такая. Всё равно зацелую, закружу головку, сожму крепко, проглочу всю.
Эрик.

Тончик, Тончик, какой же я лопух! У меня в шкафу лежали яблоки, большие, красивые, терпел ведь, не ел до твоего приезда. И забыл про них начисто! Теперь пусть лежат до окончательного приезда.
И не только поэтому лопух. Даже, в основном, не поэтому лопух.
Лопух — потому что позволил себе не побриться, не помыть пол, посуду, вообще, демобилизоваться. Ведь всё это связано и влияет друг на друга.
И особенно невыносим сам себе, когда ты — даже ни слова упрёка, наоборот, утешаешь ещё меня, скотину.
Тоника, родная, ты сейчас в поезде. Я пойду, как обещал, укутаю, угрею, приласкаю, пошепчу на ушко нежную чепуху. Побаюкаю. И, Тоника, обещаю тебе не распускаться больше, во всех отношениях. Вот и сейчас, проводил тебя, помыл посуду, вынес мусор — из комнаты, вытряс всю бяку и из души, и сел писать.
Тончик, тебе было опять трудно сегодня, ещё раз после многих-многих. Больше не будет.
Лялька лежит на нашем месте, высунув из-под одеяла зелёный кулачок.
Я опять говорил сегодня с тобой — карточкой. Ты там светилась вся — наивностью, чистотой, жизнерадостностью. Сегодня ты тоже светилась — мягкостью, силой, беззаветно всё отдающим чувством.

3. Курск. Почтовый вагон

Видно, что ты вынесла много.
И ничего не хочу более страстно, чем кончить на этом твои испытания. Я сравнивал, сравнивал обе карточки — ту, на фото, и сегодняшнюю, в сердце. Я сладко и больно люблю тебя, вторую, но хочу вернуть к первой. Такой же точно ты не будешь, будешь лучше. Тоника, счастье моё, Тонка, Тоника, Тоника.

Тоника, родненькая, сегодня нет от тебя письма. Но это ничего. Я хороший. Я баюкая тебя ночью, дышал на тюльпаны, отогревал их, а сейчас соплю носишком у тебя под ухом, подглядывал, как ты пишешь мне большое-большое и хорошее, хорошее письмо.
Скоро отойдёт севастопольский, я его дожидаюсь и дописываю тебе.
Днём Вера напросилась ко мне в обед — погладиться. Я её накормил супом, пока грелся утюг, и успел на работу. Она сильно опоздала, и Петух дал ей нагоняй. Теперь она всем рассказывает, какой вкусный я варю суп. Я говорю: «У Тоники научился».
Анна Ивановна Вере проговорилась, что ты была вчера, потом догадалась, что зря, и долго передо мной извинялась. Я её успокоил.
Час назад удрал с вечеринки. Посидел за столом между Ирой и Верой. У Иры — широкое-широкое платье из серого шёлка с серебряной клеточкой, пышный бант у пояса — хочу такой материал. 
Завтра пойду искать тебе костюмчик и «эффект».
Когда встали из-за стола — удрал тебе писать. Все ещё не успели перепиться, поэтому за столом было не очень противно.
Бляхман накануне напился на чьей-то свадьбе, чувствовал себя очень плохо, дрожал перед своей Дорой и пил только боржом.
Мы уехали вместе в половине девятого. Были вкусные бутерброды с сёмгой и ещё какой-то рыбой, очень много пирогов и тортов, но к ним ещё не приступали.
Я бутербродами не наелся, дома поем супу.
Тоника, уговор помнишь? Родная моя, дай посопеть где-нибудь. Ты скорей только ко мне.
С Лялькой я забавляюсь не как кандидат будущий, а как настоящий Юрка-сосед. Целую крепко-крепко.
Эрик.

Моя Тоника!
Так ты подписала — словно отдала себя. Я взял. И в кармашек тоже взял.
Ты заешь, а я ножки мою! Каждый день. И кушаю тоже каждый день. Сам, правда, ничего не готовлю: утром — в столовой, обед — в кафе, в «Гастрономе», а сегодня — у папы. Сейчас уже второй час ночи: до 8 заседали сегодня, потом был в Клубе туристов, потом ужинал в Кузьминках, купался, только сейчас вот есть время — тебе.
Так ведь всё время у нас — тебе я достаюсь на ночь. Всё на своём месте.
Поругались на секции хорошо, с пользой для меня и для дела.
Альку и Светку в поход не берут. Пикников не будет больше. С Кавказом помогут. Есть новости и про поход. Юрка окончательно сказал: или мы выезжаем 1-го, или он не идёт вовсе.
Значит, 1-го. Левин присоединится на полпути.
Снаряжение нам будет всё, только всем придётся вступить в члены Клуба.
Штаб слёта обеспечивает бесплатно продуктами на 1,5 дня. Вот это здорово!
Тоника, глазки сами спят, не сердись, что мало, я не «рюмился» сегодня, правда.
Вызывал меня, непонятно зачем, Брыкин вместе с Питером. Пару слов сказал, и тут меня Серёжа забрал у него. Единственное, что я понял, это то, что в глазах Брыкина я — автоматчик: «Младший научный сотрудник? Нет ещё?»
Тоника, в КВП мне не из чего платить. Я вчера разменял сотню в кафе, сегодня утром искал деньки, не нашёл, торопился на работу. Вера дала пока денег, может, я и правда их потерял где. Почти 50 ушло на аптеки.
Тоника, сплю совсем, хоть бы ты побаюкала, приснилась.
Сейчас гашу свет, представляю, что ты рядом, и сплю.
Нет, не сплю, прежде зацелую —
Эрик.

Тоника, родной мой человечек!
Вчера отправил тебе письмо и открытку, сегодня посылку, а хочется писать тебе с утра до вечера. Я капельку загрустил здесь — кааапельку!
Просто ты второй день уже не пишешь. Да ещё разбил я две чашки (простые). Говорят, если понять, отчего грустишь, станет легче.
Я чего-то боюсь очень, что ты хвораешь. Я ведь знаю маму, что значит, когда она не пишет.
Потом очень боюсь, что мои письма не доходят — ведь ещё нет ответа ни на одно, а прошло столетие.
Потом почему-то решил, что вы где-нибудь не перегоне, много работы, и тебя не отпустят ко мне долго-долго.
Ты думаешь, мне стало легче? Ни капельки. Нет, ка-а-апельку!
Это оттого, что нашёл. Ты понимаешь. Я всё искал тебе подарок. Совсем уже отчаялся найти, что хотел, и даже вчера купил тебе копчёного леща, сегодня хотел купить коробочку конфет и послать. Но всё-таки, нашёл единственное, достойное тебя.
Я не знаю, что придёт раньше, письмо или посылка, поэтому я тебе пока не скажу, что, ладно? Так тебе будет приятней. Дни мои проходят так, что вовсе даже не о чем писать. После работы еду в город: вчера, например, в химчистку, потом на Курский вокзал отправить письмо.
Сегодня — за подарком, потом на Главпочтамт, потом на Курский отправить письмо, завтра опять здесь буду, наверное. Приезжаю домой поздно, ем пельмени, или леща, ложусь часов в 11. Пол мою, бреюсь иногда, зарядку делаю; просыпаюсь рано, в 7—8, утром времени много. Работать дома некогда, да и не хочется.
Сегодня заехал на Арбат, помыл пол, вымыл раковину, починил радио. Забрал пластинки — хорошие.
Знаю, ты сейчас скажешь:
— Это всё не то, ты про себя расскажи.
И мне правда вдруг очень захотелось сказать самое сокровенное, то, что ты не дашь сказать мне в глаза, закроешь ладошкой рот и заругаешься на себя, скажешь: «Не издевайся надо мной».
Пользуюсь тем, что письмо не закроешь ладошкой — оно большое.
Тоника, светлая половина моего мира, ты не знаешь, что ты для меня значишь. Ты была для меня «таинственной незнакомкой», девушкой-товарищем, близким другом, вдруг — острым желанием, нестерпимым, единственным; неповторимые, высеченные в памяти дни «сказки» — трогательный и неземной взлёт. И вдруг — острая боль, как нож, и ты, ты, ты — единственная ниточка, нет, весь мир, ничего не существовало для меня больше, ты сама страдающая, сброшенная с высот сказки в стремительную реальность, измученная, но, затаив всё внутри, бесконечно терпеливо, тепло, по-матерински поднимающая меня.
И подняла ведь.
Тоника, я ведь знаю, чего это стоило. Это я к тому, чтобы ты знала: я всегда это знаю, помню. Это я к тому, чтобы ты не огорчалась по пустякам (пустяки — это мнение разных вер, лор и пр. пр., сердитки, тряпки, вообще, всё кривое зеркало на  свете). Я в себе ношу единственное верное твоё зеркало. Смотрись только в него.
Тоника, Тончик, Тоника! Радость моя, ну улыбнись же, незнакомка, девушка-товарищ, сердечный дружок, сказка моя. Мама моя. Жена моя. И «флига» к тому же. Верно?
Сейчас зацелую, затормошу, защекочу. Стисну, чтоб в самое СЕРДЦЕ. Оно теперь сильное, и вроде, доброе, а? И с хорошей памятью.
Эрка.

5.III
Родная моя, человечинка, здравствуй!
Сегодня и радостей много сразу и огорчений.
Во-первых, приехал Исай, занёс письмо, рассказал про тебя, даже не столько про тебя, сколько твои наставления мне. Письмо хорошее-хорошее, только не приезжаешь ты.
А день такой ясный-ясный. Пришёл домой — первое твоё письмо дошло, наконец, домой. То есть, оно не первое, а пятое, но первое с ответом на моё. И тоже хорошее-хорошее. Наши письма встречались где-то, правда? И поэтому ты спрашиваешь меня обо всём — обо всём, а письмо с ответом уже улетело к тебе. Я уже писал, что хотел бы сам себя упаковать в посылочку.
В поход я сегодня не пошёл: я заранее предупредил, что не пойду, и не готовился, и ботинки мне не одеть, и настроения нету.
Алик, Вера Минакова, Никанорчик организовали группу. В Кузьминки тоже не поеду. Я ведь только сегодня наверняка узнал, что ты не вырываешься ко мне; я рассчитывал сидеть дома и ждать, ждать, ждать. На всякий случай работу взял. Сегодня съезжу на Курский, отправлю это письмо, закуплю очередную порцию съестного и буду кашеварить. Ты знаешь, как мне понравилось готовить! Возьми меня в повара; обидно только, что сейчас никто мои таланты не оценивает.
Тоника, маме телеграмму я отослал вчера, на бланке, вручат её 8-го марта. Меня теперь беспокоят отношения мои с Витькой. Я с твоего разрешения обругал его, возможно, переругал. Я сегодня напишу маме, спрошу, может, мне лучше первому сделать шаг, загладить свою невольную резкость более мягким письмом и постепенно свести этот инцидент на нет; может быть, через пару писем прислать ему книжку радиолюбительскую или ещё что. Ты посоветуй, ведь ты знаешь (то есть не что прислать, а вообще как поступить).
Сегодня Петух приехал. Показывал его «головку» — она малость шевелилась. Теперь все дела достанутся ему.
Теория моя почти стоит. Я сидел за доской и на «головке». Единственное, что смог, это нагрузил Юрку счетной работой по обработке статистических данных «входного возмущения»  — необработанного профиля. Он всерьёз заинтересовался, когда я ему объяснил: что из этого получится. Сейчас всё это готово, требуется дальше уже моя голова...
За окном воробьи распищались! Делят подруг. Тончик, голубка, жёнушка моя, ты разным чувакам не завидуй. Всё у нас будет, ведь весна-то наша! Вот только разлучили нас, но теперь уже скоро. Исай сказал — неделя.
Слышишь, родная? 7 дней, семь писем.
Твои сегодняшние письма — не похожи на те, что приходили раньше. Я понимаю, почему мне с твоими письмами тоже легче. И писать хорошо, — словно поговорил. Пишу на работе, на вокзале, дома. Вот вчера только отправил письма, посылку, в посылке — записка, на извещении — тоже, а сегодня опять четыре страницы, и то мне мало. Тебе, может, прислать чего вкусненького? Или денег? Исай говорит, по 15 руб. в день. Может, книжек ещё? Я сейчас только техническую литературу читаю, хоть и с трудом и неприязнью — просто, художественной нет. Прочёл «Техническую кибернетику». Это до кибернетики ещё далеко, в полном смысле слова, но интересно.
Ты мне ничего не присылай, пришли только самое драгоценное — саму себя.
Твоему Эрику.

8.III-60 г.
Любимая моя!
«Скверный Юрка» принёс мне твоё письмо. Зашёл, спросил: «Кто здесь будет Немировский?», я вышел ему навстречу. Передал мне письмо «от супруги», 50 руб. и «большой-большой привет». Я только повторял: «Спасибо, Спасибо». Когда уже взялся за ручку двери — Петух его остановил — когда там всё кончится, когда Тоня приедет? Юрка вякнул, что мне, мол, лучше знать, т. к. ты только вчера от меня приехала. Пришлось Петуху рассказать про сервиз и про тебя. Распечатал письмо и два раза проглотил от начала до конца и обратно. Тоника, здесь я тебя много-много раз целую. Потом уехал от Петуха на базу; здесь сидят пьяненький Лев Михайлович, Вась-Вась, Эдик и гуторят.
Пьяненький Лев дал мне авторучку, и я пишу, пишу тебе, родная. Вчера отправил тебе очередное письмо с Севастопольским, ещё полдня не прошло, и кроме твоего письма, ровно ничего не случилось.
Но хочется говорить с тобой «взахлёб», всё равно, о чём, лишь бы говорить.
Ты не думая, что у меня так уж много дел — это всё сущие пустяки, и я очень рад, что они меня занимают. Иначе, куда бы я девался?
На Курский всё равно буду ездить, для меня теперь два удовольствия: когда приходит от тебя весточка и когда я опускаю письмо в почтовый вагон и знаю, что завтра ты его будешь держать в руках.
С Аликом буду водиться. Пока ты мне про это говорила, я думал иногда затащить его к себе; но потом обычно махал рукой: лучше буду читать твои письма, писать тебе, потом съезжу опущу письмо — не до аликов. Но завтра, пожалуй, повожусь с ним вечерком. Пока не надо будет ехать на вокзал. А часов в 9 выпровожу.
Сегодня Наташка (Филиппович) принесла мне для тебя кучу конфет и открытку. Всех тётичек отпустили с обеда. Послезавтра едет к вам Кирилл, я с ним передам письмо и конфеты, и ещё что-нибудь хорошее.
Ты у меня умница. Слушай за это песню. Она правда тебе, а что «не для тебя», так это я ляпнул с перепугу тогда от неловкости и смущения.
Мы забудем горечь разговоров
И тоскливых, пыльных улиц тьму.
С рюкзаком бродить в лесных просторах
Нас друзья-романтики возьмут.
Мы пойдём запутанной дорожкой
Заглянуть в глаза лесных озёр,
И в заброшенной, глухой сторонке
Вспомним самый первый разговор.
И пускай хожу в штормовке рваной,
Верю я, что сбудутся мечты.
Всё равно, пижоном я не стану,
А романтика и так уж любишь ты.

А теперь я на Курском. Весь день греюсь о твоё письмо сердечком.
Доел сегодня суп, купил хлеба, колбасы, масло, картошки, солёностей; вечером пожарю и наварю вперёд. Буду тушить свежую капусту с салом, леща съел. И искупаюсь.
Тоника, большие и важные перемены. Петух ещё вчера спросил, как давно я работаю. Выслушал ответ и промолчал.
Сегодня я сказал ему, что вчера договорился с Бромбергом, что я в МАДИ подаю заявление в заочную аспирантуру. Он очень оживился, горячо одобрил и сказал, что в связи с этим обстоятельством можно будет говорить о повышении зарплаты.
Заходил сегодня к Алику, с часок потрепались обо всём: о подводном спорте, спелеологии («пещерном» альпинизме), о работе — кто чем интересуется. Возможно, на днях он будет у меня вечером в гостях.
Завтра поеду в Кузьминки. Сегодня хотел, но сегодня они уезжают в гости к папиным старым знакомым. Ума не приложу, чего бы это Вале привезти в подарок. Потом мне гораздо больше хочется одеть тебя, мою куколку.
Слов нет, как меня обрадовало, что цветы живы. У меня счастливая, видно, рука, помнишь те пунцовые пионы?
Из страничек твоих понял, что ты не приедешь в ближайшие дни. Да и Кирилл туда едет — значит, ещё много работы.
Петух спрашивал, довольна ли ты командировкой. Я поинтересовался, что там может быть, по его мнению «хорошего»? «Производство, всё-таки». Я сказал, что ты недовольна. Пусть знает.
В. Д., Наташка выражали мне своё сочувствие, жалели тебя и ругали начальство, что тебя упекли вовсе без надобности. Вера и Анна Ивановна судачили обо мне, скучаю я или нет, и А. Ив. Посетовала, что я с ними не делюсь своей тоской. А я с тобой делюсь, а её — фигу.
Сто-то я расхулиганился. Даже захотел, кроме песни, ещё сыграть «пэсинку». Но застеснялся.
Тоника, родная, ты читай мои письма, говори со мной, улыбайся цветам, мечтай потихоньку о самом хорошем, ладно? И скорее к своему Эрику.

9.III– 60
Тоника, родная!
Кирилл, оказывается, едет не завтра, а сегодня, поэтому спешу с ним отправить это письмо и конфеты.
Вчера после работы закупил продукты и пошёл пешком в прачечную, сдавать и получил бельё. Хорошо прогулялся с полчасика. Но прачечная оказалась закрытой по случаю женского праздника — ведь там все работницы — женщины.
Поехал на Курский. Поговорил с тобой всласть и отправил на этот раз с Ереванским поездом. Приехал часов в 10, начистил кастрюлю картошки и устроил себе пир горой. Представь: светлая, круглая картошка, рассыпчатая, с маслом. Капуста с луком, солёные помидорки. Лещ. И на закуску такое — ты такого не едала. Я нашинковал оставшиеся пол кочана капусты, поджарил много сала. Залил капусту салом и водой и тушил 40 мин.. Потом поджарил туда луку, положил соль, сахару ложку, уксусу ложку, томата много-много и щедро сыпанул перца. Потушил ещё минут десять, а потом глотал, обжигаясь и облизывая ложку. Честное слово, блюдо изумительное. Я тебе сварю, только приезжай поскорее. Тоника, если можно, хоть как-нибудь, ведь там много народу, не жди всех, лети ко мне раньше.
Я на Петуха тут нажму, чтобы он тебя потребовал, а, Тоника? Я хороший, я прошу, не потому, что порчусь, а потому что сирота я вовсе.
Курский неуютный, но это единственное место, откуда ближе к тебе.
Сегодня еду в Кузьминки. Куплю Вале духи, чтобы не ломать голову. У неё есть, наверное, но придумать лучше ничего не могу. Ещё приложу открыточку от тебя. И от меня. Завтра еду в МАДИ, узнавать насчёт заочной аспирантуры. Посоветовал мне это папа; аспирантура даёт месяц в год на экзамены, консультантов и организационную помощь. В остальном — вольная птица, занятий нем, твёрдого плана тоже. Всерьёз придётся браться за науку в августе-сентябре. А, Тончик? Ты поговори со мной, в письме, а лучше сама. И не горюй там, родная, только скорее, скорее ко мне.
Эрик.

Тончик, радость моя, заскочил домой упаковать тебе вкусненького. Я бы прислал тебе весь Гастроном, но ведь ты всё раздашь. А так мало, ни у кого рука не поднимается взять у тебя. И ты учти, что это не конфеты вовсе, а «сладенькое» — я их все перецеловал. Ты не обижайся, что тут мало всего, я тебя дома закормлю.

4. Эрика—Тоника. Позывные

Тоника, родная моя!
Четвёртый день, как ты уехала, а письмо только одно, то, что Юрка привёз. В понедельник я ещё жил твоим приездом. Во вторник, получив письмо, грелся о него. Вчера надеялся на письмо сегодня. А сегодня нет, и у меня сердце защемило. Я уж не прошу приехать, знаю, что, если будет хоть малейшая возможность, прилетишь. Но пиши. В твоих письмах бьётся тёплое моё сердечко.
Ты не думай, что я «вообще» скис; коротенькая весточка, и я оживу. Кроме этого, ни о чём не могу думать. Не читается, не спится, не работается.
Головка вдруг забарахлила, и нет сил с ней справиться — голова не работает. Пойду звонить Ире — может, есть письмо?
Нет письма. Может, вас перегнали на ту ветку, где вы работаете не для испытаний, а для «производства»?
Ну, не буду больше. Я это всё не в упрёк, наверно, никак нельзя, если ты не пишешь. Или почта барахлит.
Вчера был в Кузьминках. Вале принёс коробочку духов «8 марта». Она праздников не собиралась устраивать, но после духов вытащила портвейн, налила мне, а себе и папе пива. Смотрели кино какое-то смешное по телевизору, мне не смеялось что-то, я «Фараона» читал.
Позавчера, после твоего «письменного» солнышка и правдошного, мартовского, мечтал много о самом хорошем. «делил шкуру неубитого медведя», как ты говоришь.
Сегодня просто сижу, хожу, дышу с тобой, заглядываю через плечо, лью чай в блюдечко, морщу носик и шевелю губкой. Я её отцелую, отогрею так, что она заживёт, задышит, зашевелится. И обе они станут мягкими, мягкими, тёплыми, нежными.
Скорее бы.
Больше ровно ничего со мной не случилось интересного. Ездил, спал, ел, читал. Ел основательно. А ты как? Тоньчик, опиши мне день с утра до вечера, каждую минуту, каждую мелочь. Мне легче будет быть с тобой.
Целую крепко. — Эрик.

12.III.60
Солнце моё!
Вчера рюмился из-за писем, отправил тебе кислое-кислое письмо, как клюква. А сегодня — солнцыще во весь мир и твоё письмо в почтовом ящике. И в нём солнце. Вчера у меня от сиротливости сердечко щемило, а ведь был я в Кузьминках. А сегодня мне море по колено, потому что ты ничего не боишься и веришь в меня. Ты погрей вчерашнее письмо на печке. А можешь класть его в чай вместо лимона.
Я сегодня как знал, что будет письмо. Пообедал в столовой (первый раз за всё время), но домой всё же побежал, чтобы заглянуть в почтовый ящик. А там конвертик!!
я ожил, будто родился вновь. Теперь только одно желание — вместе, вместе, вместе. И силы есть ждать. Не давать тоске скручивать себя. Я тоже не знал, что буду так тосковать. А теперь буду петь.
«Завтра
              приходи ко мне
Тебе любовь свою открою»...
У меня нет больших драгоценностей сейчас, чем два твои последние письма. И карточка.
Ты знаешь, когда совсем осиротело на душе, мне помогают мечты. Я очень верю, что все они сбудутся, и мечтаю много, сладко, все забывая вокруг. Ехал с Курского вокзала, купил билет в метро и, не доходя контроля, бросил его в урку. Во как!
Честное слово, на производственные темы и в сотую долю так не думается.
Но работа всё-таки помогает, как опиум, как дурман, который позволяет забыть, что после надо идти в пустую комнату.
Пробуждение трудно, но с тобой, письмами и Лялькой (кукла-неваляшка), всё можно пережить.
Лялька зазвякала. Посажу её на стол. Она очень веселит комнату. Вчера в Кузьминки приехал поздно ездил в прачечную, потом на Курский. Ребятишки уже легли, но ещё не спали. Что-то они вдруг меня обласкали. Я так вообще соскучился по ласке, что вдруг почувствовал очень тёплое к ним чувство.
Но они уснули, и я убедился, что их лекарство не надолго хватает. Я уже говорил, что защемило по тебе сердечко.
Но это уже прошло, и всё хорошо сейчас.
Сейчас я опять такой же хороший, как ты.
Завтра я буду стирать. По «Полезным совета». А ты и не помешаешь! То-то мне раздолье! А послезавтра встану в семь и буду ждать тебя, вымытый-выбритый, на чистом полу и с чистой посудой.
Алик опять готовит поход. Вот чёртушка! Заставлю его подготовить и провести группу по южному Крыму летом (пусть берёт за свой счёт).
Нам на этот год дают три тысячи рублей. Соберу бюро, решим: или байдарки, а всё остальное за свой счёт, или спальные мешки, плюс аренда.
Карпова вывихнула ногу на тренировке, кончились для неё лыжи. Оправится — возьмём её в оборот. Такая хорошая компания будет!
А может, мне и не до походов будет по прямо противоположной причине, чем в минувшем году... Всё-таки здорово это — жить.
Вдвоём, само собой разумеется, в одиночку — это прозябание.
Тоника, ты мне не вздумай назад привезти конфеты, что Кирюшка привёз. На порог не пущу! Конфеты не пущу. А тебя «зацелую допьяна, изомну, как цвет...» Видишь, я пою, пою. И не так ещё спою.
Эрка.

Тоника, родная моя!
Хвастался я вчера, что постираю, а надул. То-то радуешься!
Приехал с Курского — Анна Ивановна стирает.
Поужинал, посуду помыл, маме письмо написал (сейчас вместе их отправляю, тебе и маме). Маме — большущее, о моём дне рождения, о дяде Мите, о походе и здоровье, о свидетелях стажа её работы, о Витьке, о приезде на майские дни, о своей работе, о бабушке, Люсе и детишках, в общем обо всём.
Смотрю — уже одиннадцать.
Вот так постирал.
Сегодня еду на Арбат, сначала за подарком, потом в гости.
Погода пасмурная, вовсе зимняя. У тебя тоже, я чувствую. Но это всё уже нестрашно.
Потому что осталось две ночи и один день, тридцать шесть часов. Мои письма всё торопливей, спешу их отправлять, как будто боюсь, что не застанут тебя. Ну и пусть не застанут, зато схвачу тебя в охапку я.
Я стою с закрытыми глазами, пятки вместе, руки вперёд, пальцы растопарены. Не дрожат. И я не падаю, хоть целый час стой. Значит всё, что было — было и быльём поросло.
Туда ему и дорога.
Тоньчик, Тоника, ох, и ах вместе хочу! Хоть и знаю, что скоро теперь, но душа не на месте — так и чудится, что кто-то это отнимет. Не дам! Ухвачу в охапку — моё, моё, моё.
Эрка.

Тоника!
С Арбата не утерпел, заехал на Курский. Сейчас поздно, не знаю, какой поезд идёт. Купил тебе на счастье билетик — 19-го розыгрыша. Я купил 4 — два маме, два тебе.
А потом вспомнил, что их ведь трое, и  послал три.
Видел Сашку, Иришку. Сашка был непривычно (для всех) тихий и почти не балованный.
Тем не менее он совершенно спокойно, даже не повышая голос, говорит: «Не хочу, Не дам, Не пойду».
Иришка — бессловесный пузырь, и только. Увидела меня, хотела реветь, но утешилась моей деревянной матрёшкой.
Сашка, как только пронюхал, что в матрёшке ещё шесть матрёшечек, забрал их себе и весь вечер носился.
Спокойной ночи, родная. Целую крепко — Эрик.
Пузико расхворался! Плохой признак — ведь они у нас солидарные!

Моя долгожданная!
Флига моя, флига, потому что опять себя оклеветала: распечатал я вчера два «нехороших» письма и упивался ими, и капал над ними, и сиял, как медный грош. Всё, что там написано, я знаю, конечно, родная моя, но это было впервые так сказано.
Ты знаешь, как трудно сейчас пишется? Потому что всё полно внутри, но не словами. А о чём-нибудь другом не пишется вовсе, прямо силком не заставишь писать, что я делал, ел, видел, настолько это пустяки.
Да я ничего и не делаю сейчас, только жду, жду, жду.
Сегодня искал тебе костюмчик. (Про это чуть-чуть пишется, потому что это тебе.) В ГУМе до 20-го — выставка-продажа, но что-то там мне ничего не понравилось. Завтра днём поеду в Москву, посмотрю ещё, и Вове что-нибудь куплю, а то сегодня я забыл ведь.
Тоника, радио заорало, осталось несколько минут до Тбилисского поезда, потом зловредные Ереванский. Тороплюсь.
Ты только знай, что я главное про тебя и себя всё всегда помню, тебе не за что обижать и ругать себя, когда ты себя обижаешь, ты делаешь больно и мне, мы ведь одно и то же.
Бегу, родная, целую, целую, целую.
ПОСЛЕЗАВТРА. УРАААА!!
Эрик.

Жизнеописание в служебном вагоне.
Позывные: «Эрика—Тоника».

Родной, любимый, здравствуй!
Адреса пока не знаю, но не писать нет сил. Но и писать — нет слов. Хочу к тебе, очень. Я не реву, нет, это просто так! Хочу помолчать с тобой, прижаться к тебе и не смотреть на часы. Ты у самого сердца, в кармашке, но этого мало. Губы твои хочу, глаза твои хочу. Как больно оставлять тебя, хоть не надолго!
Ты не горюй, Эрик, родной.
Я ведь приеду скоро. Я не знаю, когда точно, может в субботу, может, в будние дни, когда у нас будут простои. Вартаныч обещал, что работать будем по 12—14 часов, но могут быть простои  по 3—2 дня.
Сейчас мы в Белгороде. Эрик, весна здесь ещё сильнее! Снег дотаивает, земля почти голая. Кажется, вся командировка будет заключаться в подсчёте дней: сколько прошло уже и сколько ещё осталось до встречи с тобой.
С тобой я могу притворяться, будто бы смогу поехать в командировку, а одной страшно очень.
Приехали в 10 утра. Наши ходили смотреть город я отказалась. Осталась с тобой. Нас загнали в тупик. Весь день под окном маячила куча шлака. Вид у всего грязный и неприветливый. Пообедали в 5 часов, сейчас все спят после сытного обеда. Я не утерпела, села с тобой поговорить.
Вартаныч в Харькове, приедет сегодня, может скажет следующий наш адрес.
Читаю весь день Фарсайдов. Переживаю вместе с ними, но краешком, больше с тобой.
Ночь спала плохо. Всё у меня украли: «игрушки», «креслице»...
и потом страшно трясло нас, почему-то попали в резонанс, и меня подбрасывало до потолка.
Утром выяснилось, что это всех так, наверное, оттого, что в хвосте.
Эрик, что ты там ешь, что готовишь? Как уладился вопрос с Верой, перебралась ли она к тебе или нет? Ты мне расскажи в очень длинном письме про каждую свою минутку после работы — там я знаю, что ты работаешь.
«Поговори со мной» — помнишь, как я тебя всегда просила?
Мне нечего сказать, у меня пустота, я живу как будто во сне. Перебираю в памяти твои движения, слова, взгляд. До чего же без тебя плохо!
Лена говорит, что ездить, если будет возможность, нужно тихонько, чтобы институтские не знали и не видели меня дома.
Не знаю, может в этом ничего особенного нем, но на всякий случай давай зашифруем мою телеграмму. Может быть, встречаться будем на Арбате. Я спрошу у Вартаныча, можно ли ездить свободно, или нужно прятаться.
На всякий случай тебе задача. В следующем письме придумай и пришли шифр такого содержания
Выезжаю ( ? ) поезд (   )
Целую. Тоника.
Зашифруй так, чтобы наши (Ирина) не прочитали.
Идёт дождь.

Эрик, родной! Узнала: адрес будет известен только завтра, завтра же Вартаныч отправит телеграмму с адресом Киракосяну.
Узнай у него тогда, ладно?
Иду сейчас на вокзал ждать поезда на Москву, чтобы отправить письмо.
До скорой встречи, родной, желанный!
Целую крепко, крепко.
Твоя Тоника.

Родной мой, здравствуй!
Приехали сегодня в Ржаву.
Много событий. Вчера весь день был заполнен ожиданием телефонного разговора с тобой, Эрик. Не удалось. Дали Москву в 12 часов, но мы не дозвонились с Вартанычем, было занято, заказали ещё, но в час сняли связь, потому что нас обещали утащить, в Ржаву.
(Мы ещё в Белгороде были.) Тревога оказалась ложной — про нас забыли!
Привезли нас товарняком сюда только в 2 часа ночи.
Эрик, такое счастливое ожидание разговора было с тобой — и — большое разочарование. С горя читала Фарсайдов. Кончила первый том.
Сегодня суббота. Сегодня нас семеро. Сегодня утром прибыли...
Елинсон и Лора. Сейчас они все играют в салоне в «Кинг». Елинсон при встрече подержался со мной за ручку. Сейчас показывает мне фокусы на картах, зовёт Тоней.
Во время одного интересного фокуса честно зажмуривался и показывал «пятую точку».
Получила задание от Вартаныча нарисовать эскизы буров, что лежат в лаборатории.
За всё это время я уж говорила тебе — едим, спим, читаем. Это мы с Еленой. Мужчины готовят аппаратуру к испытаниям. Проводят испытания: определение крутящих моментов с помощью тензодатчиков.
За это время новое в моём рационе: съела одну куриную ножку, одну ручку (крылышко т. е.) и два стакана молока.
Ржава — посёлок, деревня. В магазинах, конечно, ничего нет. Но всё-таки, Эрик, я купила тебе очень интересный подарок, думаю, он тебе понравится: «Неваляшку». А что это такое — угадай.
Кормимся все вместе, но, кажется, дорого выходит.
Спится плохо. Сегодня всю ночь собиралась с тобой на войну.
На улице тепло, 0 градусов, но дождя нет. Ходим с вёдрами за водой на станцию и «погуляюшки» тоже.
Елена очень откровенно рассказывает ребятам, как мы «ходим под вагон» и просит у Вартаныча бумажку...
Завтра последний день масленицы, хотят праздновать.
Эрик, вот все события, которые произошли за это время. Написала маме письмо и адрес. Тебе на всякий случай тоже напишу:
Белгородская обл.,
Пристенский район,
ст. Ржава, вагон № 134.
Немировской.
Вартаныч сегодня Киракосяну послал адрес телеграммой, я тебе не стала писать, потому что предупредила об этом в прошлом письме, а сегодня короткий день, ты в походе, поэтому раньше понедельника не получить всё равно.
Эрик, родной, как ты там?
Ты не рюмься, ладно? Я очень прошу. Сплю с тобой. Я приеду и отцелую тебя, ладно? Эрик, я не могу тебе сейчас ничего больше писать, потому что об отвлечённом не хочется, а об сокровенном с тобой долго-долго разговариваю, когда ложусь спать. Ты со мной тоже говори. А больше не буду... реветь.
Целую тебя изо всех сил, крепко, крепко. Твоя Тоника.

Доброе утро, Эрик!
Я знаю, что утром, в субботу тебе передадут это письмо, значит ты узнаешь, что приехать не смогу, потому что в выходной работаем.
Но ты не горюй, ведь уже половина командировки кончилась, скоро-совсем домой.
От тебя вчера не было письма. Опустила вечером в поезд, ходила с Женей. Держал себя как самый вежливый, отменный, внимательный товарищ, по-джинтлименски.
Предупреждал о каждой кочке, подавал руку при каждой ямке, «торил тропу», где её не было, наконец, взял бережно «под локоток» и вёл. Развлекал разговорами о службе и о коровах, которых они давили дрезиной.
Посмеиваясь, принимала все эти мелкие знаки внимания, потому что страшновато одной.
А вообще жаль, что не приеду, хотела «потихоньку». А теперь уж не вру.
Нет, Эрик, ты только подумай: меня И. И. За пузичко трогал!
Я получила от тебя письмо, узнала, что у тебя пузичко болит и заболела немножко своё, просто за компанию. Когда Лора узнала случайно при разговоре, подняла шум, уложила в постель (после работы), принесла бутылку горячую.
Ведь у нас здесь ни одного «ЧП», поэтому все ужасно рады, когда что-нибудь случится.
Лежу, греюсь, Форсайдов читаю. Вдруг, стук — заходит И. И., пристал: где у меня болит, что болит, как?
Я скорее бутылку прятать! А он давай меня по пузичку стукать, и всё уговаривает, чтобы не скрывала. А чего скрывать? У меня со страху всё прошло в один миг, и чтобы доказать, пошла с Женей к поезду. Обиделась — попритворяться не дадут!
Больше не буду.
Эрик, вьюга у нас. Пушистая, лохматая. Где ты будешь сегодня и завтра, в походе, или в Кузьминках? Желаю удачи, хорошей погоды! Хватило тебе денег до зарплаты? Где и чем ты обедал?
Ты пиши мне больше, а то вчера я от тебя ничего не получила.
Прервали на завтрак, ели манную кашу со смехом. У меня всего несколько минут до начала работ. Через 2 часа Елинсон повезёт тебе письмо, поэтому осталась возможность дописать всего несколько бессмысленных слов. Бессмысленных, потому что, мало что можно сказать словами, потому что без тебя вообще никакого смысла нет, нигде, ни в чём. Единственный интерес — ожидание встречи, писем.
Теперь, когда ты знаешь мой адрес, буду ждать каждый день. Всегда немножко обидно сходить за 1,5 км за письмом и не получить.
Вижу тебя во сне.
А как ты, как ступенька? Пиши, жду, целую.
Твоя Тоника.

Привет всем родным, Юре, Вере и всем нашим, кому сочтёшь нужным.

5. Неваляшки

Эрик, родной, здравствуй!
Сегодня, кажется, последний день Безделья, завтра выезжаем на трассу.
Наша группа всё пополняется: вчера нас было семеро, сегодня — «девятеро», утром приехал Генин (из Вартановичей комнаты) и какой-то Юра-грунтовик из СП, кажется, один из тех, кого ты просил помочь выносить стулья на вечере туристов.
Познакомились за завтраком. Он ткнул меня пальцем в лопатку и попросил передать хлеб ему. Я обиделась и сказала, что меня зовут «Тоня».
Наши дамы Лена и Лора имеют вполне порядочный вид, ходят в красивых шёлковых блузках и шерстяных платьях. Я хожу, как шпана, в старых штанах. Даже бигудюшками не пользуюсь. В общем, я самое непривлекательное существо здесь.
Обстановка, отношения в группе тёплые. Очень приятный товарищ Олег Коськин — весёлый, шутник, приятно поёт. Вчера записывались на магнитофон.
Вартаныч вёл концерт.
Олег «работал под Райкина», Исай читал шуточный стишок про «лягуфку», которая со страху «икнула»; а Лора — шуточный стишок про небо «звёздами утырканное».
В субботу и выходной (вчера) пьянствовали, провожали масленицу.
В субботу пытались поить меня, довели до слёз, но зато больше не трогали.
Очень хороший Вартаныч, спокойный, приветливый, иногда озорной, очень придирчив к еде, любит только мясо.
Кто-то за обедом, после тщательного исследования своей куриной части, обиделся, что у его курицы не вырезали «половой орган».
Читаю второй том Форсайдов. Отвлечённо не читается, мы там всегда болтаемся среди героев, конечно, молодых. Ты удивляешься, что нам там делать? Это, когда разговор идёт о чувствах.
Эрик, родной, время как будто совсем остановилось. Сутки проходят очень медленно, кажется, я живу в этом вагоне целую вечность, а конца даже не видно. Лена спрашивает: «Соскучилась?» Нет, не то слово, просто перестала жить, как-то опустошена, пропал весь интерес ко всему окружающему. Лена упрекает, что я всё вдруг потеряла связь и не знаю: какой ты сейчас, чем ты занят каждую минуту, чему радуешься, горюешь, чем занят мозг?
  Эрик, меня беспокоит, как ты питаешься. Я приеду, наверное, толстая, потому что только ем и читаю. Ты правда езди чаще в Кузьминки, и папе приятно, и тебе там уютнее.
Был ли, Эрик, поход, как прошёл? Был ли ты на чешском вечере и как там?
Я истомилась по твоим письмам. Каждый день подсчитываю, когда оно может придти.
В субботу я послала письмо с адресом тебе, ты его получишь только сегодня. Адрес там не правильный, область не Белгородская, а Курская.
Сегодня отправила тебе телеграмму с исправленным адресом и с просьбой, прислать рецепт порошков, я по глупости сразу не взяла его, думала у меня много ещё порошков, а они вчера кончились. Я не уверена, нужны ли они будут, но на всякий случай лучше иметь.
Он должен быть у тебя, потому что ты дал мне только пакетик с порошками. Если потерял, попроси выписать ещё Таисию Павловну. Чувствую себя плохо.
Сижу, думаю: что ты получишь сначала, телеграмму или адрес в письме? Если телеграмму — я не проставила № вагона, ты не будешь знать, куда посылать. Если письмо — там область другая, дойдёт ли оно по тому адресу?
Это сколько же мне ещё ждать от тебя письма?
Если только ты догадаешься надоедать Киракосяну, то сможешь уточнить адрес у него.
Быстрее бы прислал ты хоть что-нибудь.
Эрик, предлагает Вартаныч писать на такой адрес:
Курская обл., Пристенский р-н, с Пристень, служебный вагон № 134, Немировской.
Ржава — новое название станции.
На улице метель.
Температура — - 8 градусов. Это лучше, чем дождь.
Вот и хватит. Продолжаю ждать от тебя письмо, может будет легче.
Целую крепко, крепко.
Твоя Тоника.

1.3.60
Родной мой, здравствуй!
Наша компания выпила сейчас по 100 гр. Перцовки. Юра-геолог и Исай спорят с пеной у рта друг с другом. Юра доказывает, что любой талант, если это даже талант преступника, требует к себе уважения больше, чем обычный смертный человек.
Мерзко, правда? Существо, разложившееся до предела в 24 года, с выжатой душой и сердцем, как лимон. Ну их!
Эрик, сегодня счастливый день, после этой пустой недели! Сегодня в 2 часа начали испытания, просверлили несколько дыр, приехали из министерства человек 6. Мы уехали за 2 км от станции. И здесь, вдруг, прибежали две девушки и вручили мне телеграмму, такую хорошую такую ласковую! Утром я бегала на почту, но там ничего не было. Поэтому я ждала до 8 часов, последней разборки почты. Лора с Олегом собрались за перцовкой. Я увязалась за ними, потому что страшно идти полтора км, они, правда, не в восторге были, в обратный конец, не согласились меня ждать.
Эрик, мне дали две твоих толстенных письма, ты представляешь?!
От тебя два толстенных!!
Прочитать там негде было (письма в вагоне нам выдают почтовым), и я бежала «домой» всю дорогу без оглядки — так не терпелось прочитать.
На меня все порадовались, когда я обложилась твоими письмами, и Вартаныч, и Олег. Я только успела прочитать один раз — потащили ужинать. Сейчас 10.30 вечера, боюсь, не дадут дописать. Елена легла спать, выгнала меня из купе, во всех остальных купе тоже скоро лягут. Но завтра к 8-ми вечера придётся успеть. Я ношу письма тебе на поезд в 8.12 вечера Москва—Севастополь, это быстрее, потому что на почте лежат письма дольше.
Эрик, ведь я тебе пишу безответные письма всю неделю, в первого дня командировки, и из Белгорода, и из Ржавы.
Я не помню, сколько писем тебе я послала, во всяком случае, это четвёртое или пятое. А ты получил только одно. Почему? Адресовала все их на институт, потому что не знаю до сих пор нашего дома.
Эрик, а с телеграммой меня с трудом нашли, потому что ты адресовал на вагон № 34, а у нас № 134. и на письмах тоже надо писать обязательно номер вагона, потому что мы спрашиваем всю корреспонденцию на вагон № 134, а не по фамилиям.
Эрик, ты в телеграмме написал, что послал четыре письма. Я получила два толстых конверта, и там много писем. Это всё, может, ты ещё посылал на Ржаву Белгородской области? Я тебе в первом письме дала неправильный адрес, потом исправила.
Эрик, маме я ничего не могу послать. Мы в селе — здесь ничего нет. Даже базар — одна бабка, я очень рада, что ты открыточку вложил, потому что здесь даже этого нет, даже конвертов нет хороших. Эрик, я не знаю, сможешь ли ты ей сам послать посылочку, у тебя много забот, и это трудно, поэтому ты не беспокойся о ней, но поздравить не забудь телеграммой или письмом. Ладно? Ждёшь, родной мой? Мне очень жалко тебя огорчать, но я боюсь что-нибудь обещать.
Усы Вартаныча очень добродушные, но мне совестно подходить и спрашивать у него про отлучку.
Дело в том, что сегодня ровно неделя нашей командировки, и сегодня первый день вышли «на работу» на 1 час.
Всю неделю жили, как в санатории. Ужасно обидно, ведь я могла только сегодня приехать сюда!
А я здесь кисла. И всё потому, что каждый день ждали, что начнутся работы «завтра».
Эрик, Киракосян просто очень хороший человек, поэтому он передал обо мне весточку. Вартаныч звонил ему в первый день, но обо мне ни слова не говорил. Кажется, он домой ему звонил. Просто сказал, что всё в порядке.
Эрик, я сейчас самое здоровое человечище. И рецепты мне никакие не нужны, я просто струсила.
У меня ничего не болит, я совсем здорова, только меня здесь не.
Делаю всё автоматически: ем, сплю, читаю.
Эрик, не горюй ты, я ведь, может, приеду в субботу, просто сейчас не спрашиваю, а к концу недели выясню. Поеду только Севастопольским поездом № 72, отсюда он уходит в 8.12. Я обязательно сообщу, если будет «окно» у нас. А может, лучше подождать до конца, а ты в этот выходной ещё раз сводишь ребят в поход? Я серьёзно, не шучу. Ведь я приеду, ты опять «увязнешь» в семье, я самым отрицательным способом влияю на тебя, самым разлагающим. Я очень рада, что ты встряхнулся, взбодрился, что тебе понравилось. Только беспокоюсь, не простудился ли? Всё-таки, так злоупотреблять опасно. Как пузичко сейчас, получше? Вот и пожалеть не могу, горько как.
Эрик, правда, походи пока без меня в поход. Я очень рада за нового товарища — Алика. Давай, до конца командировки отложим встречу. Ведь ты не будешь меня меньше ждать. Правда? Всё, меня выселяют со света. До завтра, родной!

2.3.60
Сейчас перерыв в работе. Начали бурить дырку, попали в старую сваю. Переехали на новое место — полопались провода, кончилось горючее. Ждём.
Выяснила тихонечко у Вартаныча. Если в выходной работ не будет, в субботу можно поехать. В нашем распоряжении будет только один день (не сутки!). Работать не будем, если не согласятся рабочие. Сейчас это не известно.
По-моему, лучше не ехать. Во-первых, обидно, когда надеешься, а потом не разрешат. Во-вторых, ты можешь использовать выходной в своих интересах, как захочешь (я думаю, в походе), а то прождёшь зря и день потеряешь. И мне совестно, что я у тебя отбираю такие удовольствия.
В-третьих, ты отдохнёшь от меня, от моих капризов. Ладно? Ты только пиши всё время, мне с письмами сейчас совсем по-другому живётся. Я дотерплю до конца.
Зато мы встретимся оба совсем здоровые и, может, ...изголодавшиеся. Я буду ждать встречу с надеждой, что больше не будет чёрных дней.
Обидно, у разложившегося «чувака» Юры на днях дитё будет. А оно им обоим не нужно.
Ещё, наверное, одну неделю здесь пробудем, если нормально работать будем. Здесь всё ещё наладка идёт, а это всегда долго.
Дни были всякие: первые — плакались дождём, потом — вьюги, метели с ветром резким.
Потом — дразнящие весной, солнечные, морозные, здоровые. Сейчас пасмурно, 8—11 градусов мороза. Работать не холодно, потому что бурилка привязана к вагону, я почти всегда на площадке бурилки. А холодно — всегда в вагоне можно погреться. Думаю, и дальше так будет. Исай говорит — до темноты сегодня работаем. Меня Олег зовёт «полярным туристом». Я в штормовке хожу.
От чего, Эрик, я маминых писем не получила ни одного, ни на свой адрес, ни через тебя?
Ты тоже ничего не получил от неё? А сам написал? Эрик, ты уж напиши ей, если будет время.
Ладно? Если будешь писать домой, передай все привет. Я ей написала только одно письмо, мне совестно, всё только тебе пишу.
Всё-таки, мне не спокойно после вашего похода. Я считаю очень рискованно ночь спать в воде и холоде, никакой заслуги и необходимости в этом не вижу. Всего надо в меру. Опасно, заболеть в таких случаях очень просто. В твой румянец я не верю. Кстати, до меня не дошло, что ты надеешься получить от меня за румянец, и о чём ты тоскуешь?
Эрик, почему Петухов тебе оставил много забот? Я тебя не понимаю. Он оставил старшим Бляхмана, с него ты и спрашивай.
Тебе Петухов написал над чем работать, это ты и делай, больше на себя не бери. Сиди и считай свою теорию. Как она у тебя движется?
Если тебя подкузьмила Вера, советуйся с Бляхманом. Пусть он идёт ко Льву, к Пшеру и даёт тебе техника. Тебе вовсе незачем сидеть над исправлением чертежей. А ты всегда на себя много берёшь, вернее, везёшь, сколько положат, хоть это и не обязательно.
Кстати, о «восьмёрках» в табеле у Веры я точно ничего не знаю и считай, что я этого не говорила, поэтому поступай согласно обстоятельствам. На худой конец, уточни у Иры. Во всяком случае, этот вопрос пусть Бляхман решает, да и все остальные.
Эрик, я всегда забываю передавать приветы твоим родным, просто привычки нет, я ведь и в маминых письмах не передаю, так что ты не обижайся и при случае сам всё время передавай, независимо от моих писем. Ты же знаешь, что я питаю к ним всем самые тёплые чувства.
Я пока кончаю на время, может, до обеда успею маме написать.
До завтра, до встречи с твоим письмом! (Сегодня нет, проверяла уже.) Пиши, очень жду. Не рюмься.
Целую. Тоника.

Эрик, родной, здравствуй!
Сейчас притащила два твоих письма с открытками, с песней, с лаской. Читала-слушала тебя, разговаривала с тобой. Так обидно стало, что они к тебе приходят не во время, и тебе кажется, что я просто не пишу. Разве смогу я там?
Писала каждый день и отправляла прямо в поезд. Московская почта задерживает. А твои пришли вчера сюда с Ереванским штампом. Они долго катались. А одно, последнее, которое ты в пятницу опускал, не пришло нет его.
Буду ждать. И писать я тебе всё равно  каждый день буду, так что ты не горюй, ладно? А твои письма я, как сокровища, берегу, перечитываю их. Может, их переплести, когда приеду, или переиздать семейную хронику?
Утром мы приехали в 8.30, позавтракали, сходила я на почту, потом Лена с Женей уехали в Белгород за продуктами, а Вартаныч и Кирилл пошли за неваляшками. Вартаныч купил жёлтенькую, а Кирилл 5 красненьких. Сейчас они долго игрались в салоне ими, пока я читала твои письма и писала тебе.
Кирилл старался назвонить и наиграть на 125 руб., чтобы неваляшки окупили себя. Вартаныч предложил заснять их на киноплёнку под заголовком: «Научно-исследовательские испытания в вагоне-лаборатории».
Сейчас 10.40, скоро приедут рабочие, наверное, поедем опять на линию. Сегодня как-то на улице мягко — туман, а через него солнышко пригревает, и все деревья пушистые-пушистые, какие-то сказочные — иней.
Спасибо, Эрик, за песню. Ещё пришли, ладно? Я ещё хочу. Если больше нет, пришли чужие, но твои любимые. Я хочу с тобой одни песни петь. И ещё я хочу сказать, чтобы ты знал, всё — глупости, которые я тебе вчера наговорила, и прости, что больно делаю.
Я всегда и везде, с тобой и без тебя верю в тебя, в нас, в скорый конец всяких тучек. Но часто срываюсь, поэтому и придираюсь к тебе. Вот ещё подкреплю свои нервушки, тогда получше буду. А ты всегда помни одно, что ты — моя жизнь, всегда. Ладно? Только вот «говорить не умею речисто я». внутри всё сложнее слов, значительно. Мы с тобой поменялись: тебя я разговорила, а сама замолчала. Но это ведь неважно, правда?
Вот и сейчас хочется посидеть рядышком, помолчать. В носушку, глазки поцеловать. А тут ещё Кирилл грустную плёнку поставил. Плохо уезжать, правда.
Я маме третий день не могу написать. Начала перед отъездом к тебе, так и лежит недописанное. Не хочется писать. Представляешь? Маме — не хочется. Так раскисла. Вот немножко затвердею, тогда сяду ей писать.
Эрик, повеселю сейчас немножко тебя. У нас весна, тает всё. Рабочим надо под нашим вагоном сточную канаву прорубить, поэтому стали они вручную толкать его под «дубинушку», и мужчины и женщины. Предложила я нашим выйти из вагона — неудобно, женщины нас возят. Пошли Кирилл и Вартанычем тоже толкать, я в штормовке стою около, переживаю тётки меня с таким удивлением и вниманием стали разглядывать, что мне неудобно стало, и я ушла.
Приходит Кирилл, смеётся: «Тётки спрашивают — это что, дочка чья или жена? На жену вроде не похожа, если будущая только».
Приходит кондукторша, Агриппина, рассказывает: спрашивают бабы: «Где же у вас дети-то учатся?» «Какие дети?» — спрашивает Агриппина. «Да вот, у вас тут девочка выходила, лет 15-ти. В какую же она школу ходит?»
Посмеялся? А я думала, я большая. Может, они наврали мне всё.
Я тебе, Эрик, ещё завтра напишу. Обязательно. У нас всё время много — колокольный звон в вагоне — представь: 6 неваляшек!
Мальчишки мучают магнитофон, записываются. Мальчишки — это Вартаныч, Кирилл, Женя. Вартаныча мы встретили утром в нашем вагоне.
Всё, сейчас. До завтра.
Целую много, много раз, правда, любимый, родной мой.
Твоя Тоника.

8.3.60
Хороший мой, любимый,
здравствуй.
Начинаю писать второй раз на первое письмо. Лена нечаянно вылила воду из-под тюльпанов. Ну ничего. Я ещё лучше напишу.
Эрик, родной, сегодня праздник у всех, а у меня самый большой. Мне так хорошо! Всё поёт внутри, поёт изо всех сил, радуется. Почему?
Потому что тюльпаны живые.
Потому что получила сегодня два твоих письма.
Потому что солнище сегодня большущее.
Потому что весна идёт, идёт!
Потому что я больше ничего не боюсь и верю в тебя.
Потому что Вартаныч рисует вареньем на пироге.
Потому что я самый счастливый человек на свете.
А всё это потому, что у меня есть ты, Эрик!
Нас четверо теперь: я, Лена, Женя, Вартаныч. Юрка передал тебе сегодня письмо?
Пишу в лаборатории. Напротив столб, на нём цифра — 610 км.
Далеко, кажется, уехали, правда?
Вовсе даже нет. Я как будто двойная — это я и ты вместе. Такое состояние во сне бывает.

6. Поэма о двух в прозе

У нас готовят праздник. На ужин будет очень много вкусного, такого, что глазам не верится. Будет: пирог с повидлом, настоящий. Вартаныч на нём буквы писал. Будет жареная картошка с селёдкой. Будет холодец из куриных ножек и рожек. Капуста! Ох! Прямо слюнки текут.
Горюю: а у тебя ничего нет вкусненького. Эрик, съешь яблоки, ладно? Я тебя много, много раз поцелую за это. Не ругайся на меня, т. е. на себя (это всё равно). Маленький ты! Разве важно то, что мы забыли их съесть! Ведь ты не догадался поехать в Кузьминки сегодня, да? Надо было обязательно поехать на праздник. А то мне плохо: меня все радуют, а тебя некому.
Эрик, украла тётка у меня твоё письмо поздравительное с открыткой. Вовсе она не добрая. Скверная. Воровка. Сейчас у меня было бы 9 писем, а то только 8. последние три письма все «самые, самые». Сегодня я получила то, которое ты опустил в субботу. Не знаю, почему его не дали мне вчера. На нём один штамп московский. Второе ты послал вчера. На нём нет ни одного штампа. Я уж не знаю, каким транспортом, способом оно дошло до меня.
Эрика, а торты и пироги ты зря не поел! Получили с Леной вчера вечером поздравительные открытки «от мужчин КМ», значит и от тебя. Такие же, как ты переслал мне для мамы.
Родной мой, ты такой же хороший, как я? Я хочу, чтобы ты тоже пел. Посуда и пол — это неважно. Чтобы пел важно. Раньше срока, Эрик, не смогу приехать.
С сегодняшнего дня начались производственные работы на разъездах. Вартаныч хороший, но он приготовил мне новую форму таблицы для записей разных измерений. Их там много. Дал в помощь Женю мне.
Ездим на боровой, без поезда, когда дают «окно». Сегодня с обеда поехали на перегон, но нам «окно» не дали. Простояли там часа два и еле выбрались назад — всё время занят путь. Эти два часа здорово пригревало солнище, я два часа пела. Сходили в село за картошкой, купили 2 ведра к празднику.
Назад дрезина ехала задом наперёд.
Я переволновалась за машиниста. Буровая — такой урод, что со стороны машиниста всё загораживает, ничего не видно. Он вылезает по пояс в окно и ногами болтает, — так управляет дрезиной.
Значит, на производственных работах я нужна. А они, видишь, не каждый день получаются. Но всё равно — это быстро. Я очень быстро приеду.
Эрик, Вите я написала. Посмотрим ответ. Эрик! Поезд! Бегу опускать. Целую крепко, крепко, твоя Тоника!

Здравствуй, мой любимый!
Мой единственный любимый, моё счастье, моя радость, моя жизнь. Это помни и больше ничему никогда не верь, даже мне не верь. Это не слова, это песня сердца. А оно твоё, всегда, ты знаешь. Прости, что обидела вчера, испугала. Ты знаешь меня? Вот верь той, которую знаешь, а ту, злую, прогони.
Они живые! Я всё утро в своём купе. Смотрю, лаская тебя. Они так же чудесны, нежны, как твоя любовь. Они пахнут весной, счастьем. Им тоже было очень, очень трудно. Их помяли в дороге, и они замёрзли — смёрзлась вода, тряпки, лепестки.
Но вынули — все ахнули: изумительной красоты! Два, не знаю какие, как любовь; три чистых-белых.
Поставили в стакан с холодной водой. С волнением ждали, как они оттают: умрут или нет.
Живы! По-настоящему. Выдержали. Два из них болеют потихонечку. Один обессилел и уронил два лепестка. Я их пошлю тебе со своим поцелуем. Ты не верь, что они (лепестки) завяли, они тоже живые.
Эрик, оторвали меня на работу, сейчас кончили (заглох мотор). Уже 6, до 8 осталось меньше двух часов.
Юрка подделал число на белите. Если он едет сегодня, значит письмо от меня получишь завтра, если не поедет — позже.
Тётка, которой ты письмо отдал, обманула нас. Письмо с открыткой не пришло. Буду ещё ждать, может она с юга  его пошлёт.
Доехала я, конечно, чудесно. Письмо твоё «самое» и ты были у самого сердечка. Через час в купе был страшный холод, почти никто не спал, все стучали зубами. Со мной ехала тётя (ты видел её) из Бухареста. Корреспондентка военного ведомства. Лейтенант авиационный, и на середине пути подсел дядя штатский. Тётя перед сном рассказывала про Бухарест, людей. Лейтенант удивлялся, как это я на выходной поехала, а тётя сразу возразила и рассказала, как её знакомые молодожёны жили — в Москве один, другой — в Ленинграде, и каждый выходной ездили друг к другу. Я не говорила, что молодожёны, сама догадалась. Как это она сумела? Не сказала, что «влюблённые».
Я сегодня хорошая, даже очень. Юрка утром сказал, что я расцвела. Сегодня, сейчас на улице, на ветру у меня были здоровенные румянцы. Как у Неваляшки. Сегодня работала в полушубке. Здорово, тепло, только он грязный очень. И подвязалась шарфом, как Неваляшка.
Кажется, Эрик, пробудем всю неделю здесь, но это уж совсем мало. Ведь теперь у нас у обоих много писем. Только вот плохо — мне лучше, чем тебе; у меня твои цветы, а у тебя только мои заботы и поручения: бельё, обувь, химчистка. И перчатку я тебе не заштопала.
Всё равно, я самый счастливый человек на свете — у меня есть ты. И потому что я теперь совсем, кажется, здорова, а это значит, не буду больше тебя мучить.
Напиши мне свою любимую песню, какую-нибудь, чужую хоть, раз своей нет.
Мне всё время хочется петь, я и пою. Как хорошо, что мы вчера увиделись!
У меня прямо целый рюкзак сил.
Эрик, родной, не езди на Курский с письмами — мне холодно. Они всё равно очень быстро будут приходить.
И никакие дела не делай, только бельё отнеси в стирку и за квартиру уплати. Остальные вечера отдыхай. Ты не отдохнул за эти дни, даже больше устал. Это из-за поручений. Просто отдохни, спи, читай, ладно? Водись с Аликом, если хочешь.
Эрик, дописываю в потёмках — уехали на старое место, не подключили свет. Пишу «на ощупь».
Ругаю себя, что уснула вчера, жалко. Это потому что холодно было в вагоне, и сегодня холодно. Но я не сплю. Сейчас пойду тебе опускать письмо; не опускать, Юрке отдавать.
Он скверный, но завтра будет хороший, потому что передаст тебе эти листы. Он ещё может дать тебе 50 рублей, ты не удивляйся, а может и не даст.
Всё, сейчас только. До завтра родной, желанный.
Целую крепко, крепко, крепко.
Очень. Люблю. Тоника.

Родной мой, здравствуй!
Я сейчас ближе к тебе на 11 км. Приехали на перегон, в Сараевку. Я сижу в дрезине и пиши тебе, пока не дали отправление.
Эрик, Кирилл сегодня передал твой подарок — сладенькое. У меня не поднялась рука угощать всех. Если бы они были простые. Ну как я могу отдавать кому-то твои губы? Хорошо, что Елене тоже передали несколько конфет, такие, как у меня, и открытку поздравительную.
Сегодня опять солнышко и тепло. Так всегда, когда от тебя весточка есть. Вчера совсем грустно было и холодно. А сегодня весна, прямо ещё весеннее стало. Всю ночь сегодня видела какие-то кошмары. Прислали мне во Ржаву телеграмму и сообщают, что ты очень болен. И мама больна, и я не знаю, куда мне рваться.
Утром побежала на почту — от тебя нет ничего. Забеспокоилась очень, вернулась «домой» — Кирилл приехал, передаёт твой подарок. Сразу потеплело. Везде — и у меня, и на улице.
Сараевка — очень скудная станция, бедная. Сегодня её красит немного солнышко весеннее. По рельсам шла, поют вороны с чувством собственного достоинства.
На деревьях много старых гнёзд. Я немножко, Эрик, загоревала. Боюсь, не оставят ли нас здесь надолго. Кирилл приехал сегодня, у него командировка на 15 дней. Начальство московское даёт указания «бурить». Вартаныч не хочет здесь долго торчать, но если ему прикажут, никуда не денешься. Конечно, Эрик, 15 дней я здесь не буду, но, вероятно, больше чем два дня, как мы с тобой рассчитывали. Вартаныч ничего не может сказать, сколько мы здесь будем. Не знает. Сегодня едет в ЦНИИС узнавать всё и добиваться скорого возвращения.
Эрик, я тебя очень прошу, ты у Вартаныча разузнай точно, сколько мы здесь будем и может ли он отпустить меня раньше. Попроси его получше. Он приедет, я тоже буду проситься домой.
Эрик, сижу на солнышке, около сеновала. Теплынь! Через полчаса поедем рыть котлован. Я прогнала Чайку с её места на соломе и уселась сама. Сначала ко мне пришли гуси, долго разглядывали меня, как диковинку. Может быть, потому, что я зелёная? Потом они поговорили между собой и ушли. Я рада, потому что как-то подозрительно разглядывали меня, я трусила.
Потом вернулась Чайка. Это охотничья собака местная. Мне стало совестно, что я её квартиру заняла, поэтому откупилась двумя кусочками сахара. Подружились. Я её погладила, она для приличия полежала около меня и опять ушла. Оптом пришёл Валерка 6-ти-летний, с товарищем. Чайка — его отца собака. Рассказали мальчишки, как отец охотился с ней. Ловят много зайцев, бывают лисы. На днях поймали енота большого.
Я не знаю, где живность эта вся живёт, здесь всюду степь. Только вдоль полотна с`аженая полоска.
Чайка опять пришла за сахаром, но у меня нет. Сидим рядышком. Вид у неё неказистый «дворовый».
Эрик, я ведь очень, очень хочу к тебе. Я даже не знаю, как это я ещё держусь здесь. Если Вартаныч долго будет держать меня здесь (ты узнай), то помоги мне вернуться, хоть через Петуха, хоть через кого угодно.
Здесь очень бестолково проходит время, больше впустую чем в работе. И на работе хочу дело. Не знаю, как мне быть, что говорить Петуху, когда приеду.
Напиши, что сказали в аспирантуре. Письмо это будет завтра у тебя. А я завтра получу от тебя?
Напиши, что Вале купил и Ваве. Ты что-то про подарок Ваве не написал. Не забыл про неё?
Эрик, родной, только что вернулись. Осталось 1,5 часа до поезда. Вартанычу надо срочно обработать материал с собой. Мерзлоты нет, значит, делать здесь нечего. Вартаныч едет договариваться о возвращении. Я буду проситься очень мне кажется, очень скоро вернусь, дня 3—4, не больше.
Целую крепко, крепко.
Тоника твоя, соскучившаяся очень.
Два тюльпана белых живы!

Эрик родной, здравствуй!
Сегодня от тебя письма нет, но принесли поздравительную телеграмму от мамы, те же девочки, что и твою приносили. Почему-то запомнили меня, спросили, почему у меня две фамилии. Я погоревала, что маме только открытку послала, в письме поздравила, а с телеграммой как-то не удалось. Хорошо, что ты хоть послал, но мне тоже нужно было. Сейчас утро. После завтрака я должна была оформлять отчёт, но не хочется.
Не знаю, много ли успею написать — есть сколько-то времени до поездки на перегон. Сколько — не знаю. Вот Вартаныч сейчас приедет, скажет. Сегодня грустно на улице, пасмурно. Солнышка нет. Вчера опустила тебе второе письмо после нашей встречи.
Наши выпили вчера бутылку столичного и красного. Здорово перепились Женя и Елена.
Елена забиралась на плечи к Вартанычу и просилась к Жене на руки. Первый раз видела Женю таким «раздразнённым». Долго докучал Елене: щипал, щекотал, давил, обнимал, носил на руках. Ей нравилось. Веселилась, как девочка. Уже в постели кормил её гнилыми мороженными яблоками.
В общем, достаточно противные были. Хорошие были Вартаныч и пирог с повидлом. Вартаныч смешно записывал на магнитофон, — с армянским акцентом толкая поздравления женщинам.
Эрик, вчера на перегоне видела живность. В доме, где покупали картошку, в клетке была большущая крольчиха. А соседка ещё принесла показать крохотного беленького крольчонка-детёныша.
Только что вернулись с перегона, 6 часов вечера. Только что пообедали. Горит лицо, лохматится кожа на лице. Сегодня, Эрик, я приближалась к тебе на 11 км. Пробурили 4 котлована. Хочу больше — тогда быстрее кончим, значит, быстрее приеду домой.
Времени сейчас свободного значительно меньше: поездка на перегоны, оформление отчётов, готовка обедов. Эрик, что-то сегодня не пишется. Может, устали немножко, или потому что солнышка нет. Мне хочется погреться у тебя, как ты любишь. Ладно?
Пойду читать сейчас твои письма. Целую крепко и много, родной.
Тоника твоя, озябшая.

Любимый, родной мой, здравствуй!
Почему-то и вчера и сегодня мне здорово не по себе. Ты думаешься каждую минутку, с каким-то беспокойством и тревожным ощущением. Как ты там, что? Всё ли у тебя в порядке, может, случилось что нехорошее или думаешь нехорошо, так что мне больно даже здесь? Ты не надо так, не смей горевать, ты слушайся меня. Занимай свой досуг самым приятным, чтобы не оставалось времени для дум обо мне, или о нас.
Вчера отправила тебе и маме письмо Севастопольским поездом, спросила у кондуктора мягкого вагона, не едут ли из Севастополя у него двое малышей и две женщины. Говорит, нет. Так я и не знаю, ехали они вчера или нет. Туман опять сильный был. Сейчас мы только что встали, позавтракали, и я села к тебе, пока буровая не приедет. За письмом я ещё не ходила твоим, потому что почту разберут часа через полтора. А может, ты ещё и не послал мне ничего? Ну, может, старое придёт, с пятницы.
Вот ты мне объясни такой парадокс.
Наша разлука носит всегда какой-то болезненный характер, и мы друг другу, за редким исключением, пишем горестные письма. Почему это? Отчего мы горюем без меры, потому что любим без меры? Могут или нет любимые писать друг другу спокойные и весёлые письма? Парадокс что-то не получился, но мне веселее на стало.
Мне сегодня приснилось, что у меня чуть ниже груди длинные тёмные волосы, как у тебя, точь-в-точь, и на том же месте.
Я их выдёргивала и удивлялась: почему они появились? Ведь у меня кожица здесь должна быть очень нежной... Фу, гадость какая. Весь вечер потихоньку грустила и перечитывала в постели твои письма, песню. Если бы я получила твоё письмо сегодня, мне наверняка стало бы лучше.
Елена горевала вчера, что «любовник» её не пришёл к ней в выходной. И удивлялась этому, потому что накануне он прислал ей страстное послание. Беззастенчиво читала мне наиболее яркие выдержки, как-то: «с нетерпением жду, хочу ласкать...»
Я её не просила читать, правда. Рассказала о нём. Он работает у нас в ЦНИИСе. Ходит к ней каждый день, 5 лет. У него жена, мать. Женат 13 лет (ошибка молодости, как она говорит, (т. е. Елена)), недавно родился ребёнок. Их дело разбирали в парткоме, хотят их разлучить, особенно наши «бабы». Противно всё как-то. У людей нет ничего святого. Я молчала.
Чего это я пишу тебе одни гадости? Пять красных неваляшек и их жёлтая предводительница выстроились «гуськом» на верхней полке-сетке салона, чуть-чуть позвякивают и хитро подглядывают.
Эрик, я ведь только вчера узнала о всех «важных событиях», что ты написал. Ты расскажи мне, подал ли ты заявление в МАДИ, приняли ли тебя; по каким предметам готовишься, где и как. И как у тебя настроение ко всему этому, рад?
Эрик, сегодня вторник, письма мои приходят к тебе на 4-й, 3-й день. Значит и это, и все остальные придут, наверное, уже после меня. Но мне кажется, мы здесь пробудем до конца недели. Вартаныч захочет прорыть ещё сколько-нибудь «производственных» котлованов, а их не легко найти. Ну всё равно, это будет последняя неделя. Если просрочат билеты, будем ехать своим вагоном.
Для этого надо будет брать бумагу какую-то. Поэтому мне и кажется, что задержимся. Собственно, 18-е и есть конец недели.
Я всё-таки схожу за письмом, ладно?
Есть! Обласкал, хороший мой, ласковый, любимый... Вот и полегчало, посветлело. Я теперь всё знаю. Плохо мне, потому что очень ты мне нужен, очень, понимаешь? Ну и пусть мы тронутые, ненормальные, всё равно хорошо. А письмо-то, Эрик, старое, пятнишное, но всё равно хорошее. А вчерашнего нету. Что-нибудь помешало написать или опять в Ереван отправил?
Ты мне в какой-то поезд опускал, удачно приходили, на второй день, утром.
Сейчас ходила за письмом, видела, как зевала лошадь. Интересно. И ещё интересно: индюк посинел, распустил красные сопли, раскрыл веером хвост и пыжился около двух индюшек, и фыркает на них, и сопит. Это он тоже любит? Индюшки болтают, а он нет. Индюшки серые, нормальные, а он — жёлтый какой-то, ненормальный.
Эрик, ты бы уж не стирал, я прошу тебя. А что я раздражительная была, ты забудь, я бы сказала почему, но ты не велишь ругаться.
Эрик, у меня к тебе большая просьба.
Вот ты почему-то ничего дурного во мне нарочно не замечаешь и выдумываешь несуществующее хорошее. Так я прошу, Эрик, ты забывай сразу всё дурное, что я говорю, а помни — только хорошее, потому что это — самое верное.
А дурное я говорю чаще наполовину с шуткой, только ты не умеешь от них отшучиваться, и даже различаешь не всегда.
Ты помни всегда одно, что ты для меня всегда тот сказочный принц, что ты мой родной, любимый, ещё — маленький.
Моя жизнь. Это правда. Это я не устану повторять.
До свидания скорого.
Целую. Очень. Тоника твоя
                всегда.

Эта командировка и разлука была второй, но первая такая длинная.
Переписывая и перечитывая письма через много лет, я возвращаюсь в то время, очень далёкое. Но строчки, переполненные чувствами, так же яркие. И остро касаются, как в юности, старого, больного моего сердца.
Глубокие и безмерные чувства любви, счастья и боли.
Любовь жила в наших сердцах. Потребностью её была — дарить себя и счастье друг другу.

Это чувство величайшее, духовное, свойственно только человеку.
Драгоценное, потому сокровенное. Как и сердце не вынимают из груди на показ всем. Так было веками на моей Родине.
Сейчас уже четверть века она стала другим государством. С новыми законами, моралью, нравственностью. Утеряны основные понятия общества: честь, совесть, достоинство. И христианские заповеди.
У человека две жизни. Души и плоти. Качество жизней его определяется набором генов изначально, переданных родителями, своих и своих поколений, здоровых или с дефектами, болезнями. Здоровье физическое ребёнка определяется сразу при рождении. При нарушении работы органов помощь оказывает наука, врачи. Кроме непоправимых генов. Выполнением функций органами управляет спинной мозг, его вегетативная система нервов.
Вторая жизнь человека, духовная, скрытая, формируется разумом головного мозга тоже из наследственных генов. Но только у него они, в отличие от животных, поддаются его влиянию. И воспитанию.
Духовный мир — это чувства. Мира добра и зла. Любовь и ненависть самые сильные. От их количества зависит нравственный, моральный облик. Чем заполнен духовный мир. Щедрость, жадность, зависть, нежность, забота. Зло всегда приносит беду. У него потребность брать. Только любовь даёт человеку счастье. Но должна быть одна на двоих. Потребность её — дарить, отдавать себя другому. Когда две души сливаются в одно целое.

Чувства, мысли, желания. Страсть. Боль. Счастье. Горе. Радость. Так было с нами. И нас уже не разделить с Эриком. Поэтому так невыносимо больно было обоим врозь. В тех же командировках.
Первый год у нас, наверное, был самый трудный.
Мы были сдвоенными двойниками. Для всех вокруг — самая счастливая неразлучная пара. Нас все любили. А внутри нас, скрытое от всех, было не очень просто.
Мы были одни в мире безмолвия. Тайну наших ненормальных отношений не знал никто; друзья, родные.
И до сих пор.
Всю нашу жизнь были связаны мы только нашей беспредельной душевной близостью.
Во многом спасли родившиеся, Богом данные дети.
До них, кроме душевной боли, меня мучили постоянно нестерпимые — физическая боль в низу живота и зуд слизистой. Два года до рождения детей. Явное нарушение функции женских органов. Заболевание. От неудачных попыток мужа. Что и привело меня к опасной черте при родах. Следствие и больное сердце. Заболевание Эрика я оплачивала своим здоровьем, не раз на грани жизни. Но была потребность не себя, его беречь, спасать, любить.
Это потому, что с детства сердце было переполнено безграничной любовью и желанием быть счастливой, делясь ею. Всё и досталось Эрику. Только я могла помочь ему и построить семью нашу, исполняя свою мечту. Любить и быть счастливой. Мы оказались необходимы друг другу ещё и потому, что встретились одинокими, бездомными путниками. Никому не нужными.
Все проблемы в семье, первые и всю жизнь, я взяла на свои плечи, «за всё в ответе». Потому что была сильнее. Научилась быть сильной в детстве, у меня не было другого выхода. Был принцип выбирать в жизни трудные дороги, чтобы знать свои возможности.
Эти, с Эриком, я выбирала сердцем. Это означало, что весь мир моих чувств, ни капли не истраченных ни на кого, принадлежал только ему. Наша в общем-то беда ещё сильнее соединяла наши души.
И мне надо было иметь силы на двоих.
О нас знала истину только пара врачей. Очень внимательных профессионалов.
Когда после родов сложных с Олей, Евгеньюшка, тщательно изучала меня, причиной поставила моё ненормальное семейное положение.
Но тогда в моей жизни главным был Эрик. Ничего большего, только он.
Евгеньюшка запретила мне рисковать ею дважды.
А я родила Ларису. Чтобы были два родных человека на Земле. Навечно.
Сердечное заболевание — тоже следствие этих же причин. Поставила диагноз наш близкий друг семьи, врач-невропатолог Людмила Баранова. Уже в Зеленограде.
Дала рецепт для излечения:
«Иметь любовника». Предать Эрика.
Я вышла из кабинета, чтобы исключить её из своей жизни. Настолько дикость «рецепта» не могла иметь никакого отношения ко мне.
О чём ещё письма того года?
Наши сердца были распахнуты для счастья, радости, любви.
Жизнь замирала, как сердце, от письма до письма. Получив, я делала полный вдох.
О своём сиротстве без него писала. Но всячески оживляла письма, отвлекала от своих житейских неудобств развлекашками.
Как лошадь зевает. Про индюка сопливого и синего. Про всякую малость, что встречалась.
А на 8 марта младший Немировский поздравлял старших в Кузьминках, на Арбате. А его, кажется, никто не покормил в праздники. Написал бы, похвастался.
Письма — это чудо, которое позволяет мне быть одновременно в двух мирах. Из сегодняшнего одиночества мгновенно вернуться в любое время и место прошлого на встречу с любимым человеком.

7. Ревность. Алька. Чужая невеста

Когда закончилась моя долгая командировка и наша мучительная разлука, и когда я, наконец, вернулась из служебного и холодного вагона в свой дом, родной, тёплый и красивый, меня в нём ждал большой сюрприз. С чёрными кудрями, голубыми глазами.
Фактически и практически наша семья сразу как-то увеличилась и стала состоять из троих.
Эрик в письмах упоминал имя Альберта-Алика, нового туриста с альпинистским значком. Но гораздо реже, чем я своего Вартаныча, руководителя нашей экспедиции.
Оказалось, что в моё отсутствие, за моей спиной, разгорелись бурные страсти. У двух туристов, у Эрнста и Альберта.
Получился треугольник, но не классический. Хотя и присутствовали в нём, как и положено, одна дама, я, и два воздыхателя. Но вздыхали все не по правилам.
Сначала одинокому Эрику приглянулся красивый мальчик-турист с альпинистским значком.
После первого же похода, с холодной ночёвкой без костра и горячей еды, Эрнст влюбился в новенького. За верность, мужество, помощь и его обмороженные ноги.
Альберт ответил ему самыми пылкими чувствами в ответ. Потому что он был во много раз одинокее. Только что устроился на работу к нам в ЦНИИС и сразу получил очень тёплую и дружескую руку Эрнста, да ещё туристическую. То есть, почти родную, братскую. Конечно, он за эту руку уцепился крепко.
Ему даже письма некуда было писать, был полноценным сиротой. Родители его не любили, а с невестой рассорился, и она уехала в Свердловск, из Ростова.
Вот и полюбили друг друга Альберт и Эрнст. Альберт в два раза сильнее, потому что у Эрнста была ещё я, Тоника.
И когда я к ним вернулась, Альберт зло глядел на меня красивыми голубыми глазами, хотя я своими зелёными — ласково. Потому что он нравился Эрику, значит и мне. Мы же неделимые были.
Но Алик-Альберт этого не знал и ревновал Эрика ко мне, потому что и не знал ещё, что я есть. Но он уже так сильно полюбил Эрика, за то, что он самый хороший, что делить его со мной не хотел, и очень злился, что я вдруг объявилась. Но я об этом не знала. Ведь меня все и всегда любили. Кроме квартирных старух. Поэтому я его вместе с Эриком стала жалеть, заботиться и о нём.
Наконец, ему понравилось, что уже двое его любят и жалеют, и синие глаза его подобрели, когда и на меня смотрели. И совсем скоро мы уже все трое друг с другом перелюбились, передружились. Мальчики стали дружными братцами.
А я им была преданной и заботливой сестрицей, и матерью, и верным другом.
Как в сказке о семи богатырях. Где они просили неведомую им царевну сестрицей быть, а они ей — братцами. Так и я. Только их у меня было не семь, а всего два. Но туристы. Мне надо было ещё их жалеть. Оба полусироты...
у Эрика один отец, который променял его на толстую чужую тётку с её двумя тупыми сынками. У Алика одна мать. Но она вышла второй раз замуж, родила ещё двух сыновей. Алик оказался лишний. Как Эрик отцу.
Отец родной, военный, где-то был живой, но Алика знать не хотел.
Жалко было его за блокаду Ленинградскую, в которой он с матерью чудом выжил. Развелась она с его отцом перед войной, он кончал военное училище. И её некому было вывезти с маленьким ребёнком. Отец был на фронте. Алик с мамой после войны оказались в Киеве. Она умудрилась познакомиться и выйти замуж за другого военного, выше званием. И даже родить ему сына. По службе оказался в городе и повидался с ней.
А после войны — второго. Так что им было не до Алика.
Шестнадцати лет он уехал в Ростов, учиться в вузе, строительном. А в 18-ть получил письмо от матери, что помогать не будет, так как кончились алименты отца.
Оказывается, отец оплачивал частично его жизнь алиментами.
А мать вовсе отказалась. Хотя с мужем-полковником не бедствовала.
Стал Алик жить на свою стипендию, повышенную. Поэтому учился отлично. А летом уходил куда глаза глядят, но не к матери.
Они глядели в горы.
На первом же курсе мальчик Альберт влюбился в девочку Энну. Стали вместе в горы ходить. Он любил её пламенно и беззаветно. Но ему не везло с военными, особенно с полковниками.
У неё отец тоже был полковником, хоть и родной. И был у неё тоже брать. Но один. И достаток в семье тоже был хороший.
А мама, жена полковника, Алика не очень привечала. Потому что не годится дочке бедный студент с повышенной стипендией только.
И она дочке нашёптывала всякие слова о нём нехорошие.
Что этикета не знает. Носки у него другого цвета, чем галстук, или брюки.
А у него были одни брюки и один галстук. И носки одни, которые сам штопал.
За пять лет обучения в вузе, горных восхождений и нежных платонических чувств Алика к девочке, полковница-мать победила и разлучили их. Чтобы по распределению работать счастливо вместе, им надо было расписаться. О чём оба мечтали, особенно одинокий влюблённый Алик.
Но мама Энны не разрешила, в надежде, что найдёт жениха более достойного, т. е. богатого.
Хотя Алик был очень достоин. Красив, кудряв, альпинист, отличник. Не курил и не пил, потому что стипендии не хватало на это.
Получили разное распределение.
Одинокого Алика отправили работать в наш ЦНИИС, почти в сердце страны, почти в Москву.
Одинокую Энну — подальше, в Сибирь, в Свердловск.
Алик работал в НИИ, хоть и жил в общежитии, но попал в нашу дружную семью туристскую. И под наш личный пригляд.
Энну тоже поселили в общежитие, но отправили работать на бетонный завод. Вокруг не было ни только богатеньких женихов, но никаких.
Всё в жизни получилось, как у В. Шекспира. Мы вдвоём Алика «за муки полюбили, а он нас — за состраданье к ним».
Этот год с ранней весны много ходили по Подмосковью. И Алик с нами. Пытались развеять печального. Невесту его я тихо не любила за предательство и его тоску по ней. Пыталась развеселить и приманивала всякими остальными красивыми милыми девочками.
Особенно старалась пристроить его к Гале Крайновой.
Красивая, ясноглазая, с ямочками на щеках, хохотушка и певунья. У костра с миской или на брёвнышке с песней сажала рядышком их. Но он только ел и пел.
Пришлось мне взять на себя заботу о его судьбе. Советы всякие житейские давала. Он слушался.
Послал поздравление с праздником. Получил ответ. Повеселел.
 Стал писать письма, большие и часто. Потом зимой поехал к ней на свидание. С цветами. Она их тоже получила мороженые. Но между ними и снег, и лёд растаял.
Приехал с проблемой. Она готова опять выйти за него замуж. Теперь рядом не было ни мамы-полковницы, ни женихов других.
Но жить она с ним желает только в Москве.
Стали мы решать проблему вместе. Прописку он московскую имел, но жилья у него собственного не было. А на служебную койку в общежитии он никого поселить не имеет права. Оставался один выход. Поселить его и прописать на нашей площади, в нашей комнате.
С пропиской московской тогда было туго. Мы даже к юристу ходили. Оказалось, что мы могли только детей своих прописать в ней. Мы готовы были даже усыновить его. Не дали.
Тогда верный и шибко влюблённый Алик решил ехать к ней сам. У неё в общежитии была не койка, а комната, и мужу было где поселиться.
Я решила добавить ему уверенности в себе и для этого сделать его богатым женихом. Чтобы невеста не воображала о себе много.
На несколько месяцев мы взяли его в свою семью. Только ночевать отправляли в свою комнату.
Вечером мы кормили его сами. Зарплату его забрала себе я и строго выдавала минимальную сумму на столовский обед и папиросы. Через несколько месяцев он скопил какую-то сумму и гордо поехал свататься. Чемодан упаковала ему тоже сама.
Они вдвоём доработали три года по месту распределения Энны, в Свердловске.
Свадьба была. Фото своё нам прислали, молодые и красивые.
Дочка Лена у них родилась. Житьё не было безоблачное. У невесты, набалованной достатком в семье, запросы были непосильны для Алькиной зарплаты. Требовала мебель, как у соседей и прочее.
Разницу в зарплате полковника-отца и начинающего инженера просчитывать не хотела или не умела.
Отработав положенный срок, вернулись в Ростов к родителям её.
И всё вернулось, всё негативные проблемы.
Мама уж не стала  изгонять его из семьи от своей дочки и внучки. Заменить всё равно некем было. Но поставила твёрдое условие, чтобы он срочно стал учёным, получил кандидатскую степень.
А он и рад. Быстро защитил и получил степень к. т. н., с ней и зарплату высокую по тем временам. На неё купили двухкомнатную квартиру и зажили отдельно.
Несмотря на очень короткое совместное общение, после которого нас разделяли дороги Москва—Свердловск, Москва—Ростов, мы не потерялись.
Все прожитые десятки лет мы трое, Тоники-Эрики и Алик, такие же родные. Алик часто приезжал в Москву в командировки, так что часто удавалось видеться. А в промежутках — письма. Мои и Альки обо всём.
Он нам был настоящим другом. И мы ему. Потребность общения была всегда.
Эрик сколько-то выдерживал, уходил спать. А у нас с ним «трёп» был до рассвета.
Алик признавался, что «Эрик у него для ума, а я — для души».
Он был нам любимым братом. Я уже дожидалась рождения Олечки. Когда Эрик уезжал в командировку, поручал меня ему. И он очень заботлив был. Это ещё до отъезда его в Свердловск. Засиживался у меня до ночи, уходил спать часа в три.
И удивительно, что ни одной тёмной мысли не появлялось не только у друзей, даже у злобных соседей-старух. Считали его братом.
С рождением дочки закончился и наш туристско-песенный, совсем недолгий период, жизни.
С весны 1958 года до зимы 1961-го.
Но секция окрепла, взрастили новых руководителей, было кому водить и ходить. Отношения внутри поменялись. В походах появилось спиртное. Перестала быть необыкновенной. Самые лучшие воспоминания у всех остались о времени походов со мной и Эриком.
Дитё не отдалило нас от друзей. Мы с ними не могли ходить по их маршрутам, поэтому они ходили по нашему, в дарственную комнату. Собирались петь и закусывать в будни и праздники. Наш дом и им был родным.
Когда туго было с деньгами, готовила на стол самое дешёвое — картошку с селёдкой или блины.
Но скоро молодёжь тоже почти вся переженилась, рюкзаки передали новеньким.
Приезжали к нам в гости и в Зеленоград. На шашлыки в лесу на мой день рождения, в июне. На Новый год и Эрика именины в роскошную 3-х-комнатную квартиру за стол с белой скатертью.

8. Горы, перевалы и Пенелопа

Шёл второй год нашей семье.
Вокруг бушевала весна.
Мы с Эриком бегали теперь каждый день к нашим клёнам и кустам свадебным. Трепетно, как за детьми, следили за их здоровьем.
Все прижились и радовали глаза нежными детскими зелёными ладошками-листочками.
Солнце весеннее сияло в небесной синеве. Тёплый ветер ласкал щёки. А ласковые глаза многочисленных друзей — душу и сердце, наполняя нас счастьем до краёв.
И заветный листочек ордера на комнату в доме 2который ещё не построил Джек» и никто другой.
Но вскоре появились его следы — котлован.
Его вырыли на берегу реки Яуза, которая глубоко внизу, меж высоких берегов, протекала небольшим ручейком.
Вокруг стояли большие старые деревья. Посёлок вообще был красив именно зеленью. Он весь утопал в ней. В ней прятались и неказистый овощной одноэтажный магазинчик с огурцами солёными и грибами.
И двухэтажные тёмные бараки, в которых жили мы и старый кандидат наук Моисеич.
Асфальтированные дорожки были укрыты высокими аллеями с сомкнувшимися кронами над головой.
Только видны были величественные старые здания НИИ.
Вот в этой красоте заложили первый жилой дом для сотрудников нашего ЦНИИСа.
Кирпичный, пятиэтажный.
Конечно, мы и к нему бегали каждый день. Смотрели, как он растёт.
Все росли очень хорошо, быстро. И клёны, и дом, и кусты.
А у нашей теперь ещё более сплочённой туристской группы появилась задумка горная.
Отправиться летом в большой горный поход по Кавказу.
Там, в долине Гвандора готовился слёт туристов общества «Труд».
Мы тоже подали заявку.
Потому что у нас был настоящий инструктор по туризму Эрик. Мы облазили за лето всё Подмосковье, зимой на лыжах даже до Загорска дошли. Всем хотелось «новенького».
Все с большим удовольствием принялись за подготовку похода.
Закупали горное снаряжение и одежду. Появилось много интересных и неведомых ранее предметов со странными названиями: ледорубы, трикони, обвязки.
Чтобы красиво смотрелись, купили всем прочные шторм-костюмы — куртки с брюками зелёные. Пошили всем одинаковые весёленькие ковбоечки в оранжевую клеточку.
Эрик устроил всем серьёзные горные тренировки.
Гор у нас поблизости нигде не было. Но разведка обнаружила в нескольких км разрушенное здание и целую стену.
Вот туда-то Эрик и водил группу. Лазали по стене. Цепляясь за неё ледорубами и триконями (ботинки с шипами), взбирались к её «вершине». Поодиночке и «в связке»), привязанные друг к другу верёвками.
Наступил торжественный час вступления на горную тропу.
Мы отправлялись в горы, на слёт. Все в первый раз.
За время тренировок кто-то отсеялся по разным обстоятельствам. По семейный, командировочным. Кто-то забоялся.
Остались самые мужественные. А самыми интересными ещё были три личности.
Один — наш любимый и замечательный фотограф Володя Никоноров. Все туристские фото и альбомы появились у нес только благодаря ему. А уж какое мужество, смелость и ловкость надо было иметь в горах, чтобы заснять всё. Удерживаясь на них только шипами горных ботинок. Руки-то всё время заняты фотоаппаратом. Огромный альбом с фото этого похода тоже хранится у меня, как великая реликвия.
Вторая очень интересная личность Миша Краснов.
Он с собой в рюкзаке нёс здоровенный том истории ВКПб. потому что был аспирантом. Ему надо было после похода сдавать экзамен в аспирантуру.
Был он большой, губастый, спокойный. На каждом привале он доставал свою «партию» и изучал её. А и без неё рюкзаками были тяжеленные.
Мы тащили палатки, спальные мешки, тёплую одежду для снежных перевалов, продукты в железных банках на 10 дней, тяжеленное и железное горное снаряжение.
Только великой преданностью нашей туристской семье можно объяснить Мишин поход с нами и с «Партией» в рюкзаке.
Мы Мишу любили и жалели.
А третий был совсем удивительный турист. Совсем взрослый, т. е. под 40 лет, семейный, к. т. н. и начальник нашей лаборатории Петухов Владимир Иванович.
Он к нам пришёл работать совсем недавно, после Моисеича.
На стену в триконях не лазил, сразу собрался в поход. У него уже был горный опыт.
Но всё равно, наш начальник, несколько странно смотрелся в юной гуще.
Маршрут был разработан горный по Кавказу через долину Гвандру в г. Сухуми.
Мы должны были добраться до этой долины, где уже ждал нас штаб организаторов звёздного турпохода. Т. е., каждая группа отправлялась своим маршрутом в разные точки назначения. Штаб утверждал их и контролировал благополучное прибытие в назначенное место.
А в указанный день все группы должны собраться у огромного костра. Отпраздновать встречу, и начало выступления по маршрутам.
Володя добросовестно заснял весь путь до Гвандры.
Начиная с посадки на электричку у дверей ЦНИИСа, затем поезд и тернистый горный маршрут.
В этом поезде соседу купе, лицу кавказской национальности и дамскому портному, приглянулось моё лицо русской национальности. Он перекроил и перешил свадебный мне подарок Юльки Веледницкого. Штормовку ну очень больших размеров. Но конечной остановке поезда я вышла из вагона ладненькой, модненькой туристочкой с огромным рюкзаком за спиной, из-за которого выглядывал только белый, тоже большой бант. Опознавательный знак для мужа Эрика. Чтобы не потерял, как на комсомольской свадьбе.
Много чудесных фото и на горных склонах, и на привалах.
На одной из них я сижу с голой пяткой и ботинком в руке, ну очень сердитая и некрасивая.
Только я знала причину. И Эрик. За ним плелась жена не только с неподъёмным рюкзаком на хрупких плечах сорока семи килограммового тела. С ещё очень больным животом.  Мы оба надеялись, что природа горная мне поможет. Но этого, естественно, не случилось. Дома я пожалела себя, на стенку не лезла, пропустила тренировки.
Я ещё не понимала, что опрометчиво вручала свою жизнь в руки любимого в решающие моменты.
Преодоление горного маршрута.
Эрик был занят решением общественно важных проблем.
Мне со своими надо было справляться самой. В тайне от всех. Со светящимися счастьем глазами. Чтобы не подорвать веру у друзей.
Поэтому некрасивое фото получилось по моему недосмотру. Не углядела Володю.
Шли мы шли, ползли и спотыкались, пока не добрались в назначенный день и час до праздника у костра.
А праздника-то и не было. Накануне часть штаба, опытные горные туристы, отправились по каким-то делам по горным окрестностям и там.. пропали. Потерялись, не вернулись.
Оставшаяся его другая часть посылала все прибывшие группы на поиски их. Не целиком, а тех, кто имеет горный опыт.
У нас его имели завлаб и Эрик. Завлаб остался. Смело завтур шагнул их искать, Эрик. Общими усилиями их нашли где-то и отощавших вернули на место.
Но праздничные часы были уже использованы. Наступил срок выхода на маршрут у всех.
У нас тоже. Но появилась проблема. Заболел Эрик-спасатель ангиной, с высокой температурой. В горах, оказалось, болезни особенно обостряются. Группу вести он не может. По инструкции он ещё дома подготовил себе заместителя, Нину Карпову.
Получалось, что ей надлежит вести группу, чтобы вовсе не сорвать такое заманчивое мероприятие.
Нина имела горный опыт чисто теоретический. Но выбора не было.
Надо было ещё решить несколько задач.
Эрик остается на опустевший поляне болеть. Я, как верная Пенелопа, остаюсь с ним, лечить и заботиться.
Но нас нельзя оставить под открытым небом и без пайка.
А для похода тяжёлый груз был чётки рассчитан до грамма.
Если нам дают палатку, рассчитанную на четверых, то им в походе придётся пятого подкладывать к кому-то. Придётся две палатки набирать самых тощих и складывать на бочок.
Вторая задача с питанием. Очень трудно отделять малую долю и так скудных запасов. Но как-то всё поделили. Отправили группу без вождя, пожелали счастливого пути и помахали ручкой.
Мы поставили палатку в пустынных горах, остались вдвоём в тишине.
Я была неопытная жена и лекарь. Волновалась, заботилась, кормила подаренными таблетками. Отпаивала горячим чаем.
Я только здесь узнала, что муж мне достался сопливый и с хроническим тонзиллитом. С давних пор. Никто им не занимался и не лечил. Мне после похода пришлось его прооперировать, положить в больницу и удалить гланды.
День я склонялась над больным мужем, а к вечеру вдруг вдалеке мне померещилась на горном склоне фигура человеческая. Одинокая. Показала Эрику. Он тоже увидел её. Оба удивились, потому что путников в горах одиноких не бывает.
Но фигура уверенно спускалась, приближалась и направлялась прямо к нам.
Оказалось, это был не мираж, а Люда Евдокимова.
Она ушла вместе с группой. Но поразмыслила по дороге и решила, что горный неведомый маршрут опаснее и труднее, чем знакомая поляна Гвандра и мы двое. И вернулась.
Стали жить втроём в палатке и делить пшено на троих.
Собственно временем, а значит и нашей, мы управляли сами. Могли спуститься с гор хоть завтра. Только Эрика надо вылечить. А он хорошо поправлялся и через три дня стал здоров.
Устроили совет троих. Сразу отправиться к месту встречи в Сухуми, или явиться к окончанию маршрута и эти 10 дней провести здесь.
Погода и природа были отличные, и мы не захотели менять её на чужой город.
Стали пижонить, валяться на солнышке и болтать языком.
Иногда у Эрика, руководителя туристского, наплывали минуты раскаяния. Что группа его совершает тяжкий горный маршрут без него. В нём оживали вождистские инстинкты, и он гнал нас, двух его подчинённых, на ближайшую гору тренироваться. Но Люда не подчинялась и не лезла, отдыхала, как хотела. А я безропотно подчинялась его садизму, ползла за его каблуками. По совершенно вертикальному склону, где туристы не ходят и не ползают без всякого горного снаряжения, кроме шипов на ботинках и не модных стриженных ногтях на руках.
И когда я добиралась до вершины, чтобы полюбоваться обещанной им красотой окружающего мира, я её уже не видела, сил на неё не оставалось.
Эрик, стройный, высокий, дарил этому миру счастливую улыбку, раскинув, как птица, гордая и смелая, руки-крылья.
А я, скрючившись, пыталась вытолкнуть из лёгких застрявший воздух, и запихать на место сердце, которое бешено трепыхалось где-то в горле. А чуть отдохнув, открывала глаза, и глянув вниз, сразу захлопывала их... Спускаться ещё страшней.
Как я не свернула шею там, до сих пор не понимаю. А много лет спустя только удивлялась детской беспечности моего любимого мужа. Которая, собственно, сопровождала его всю нашу жизнь.
Но факт, что одиночное карабканье по крутым склонам без всякого снаряжения мне было явно не по плечу. Рядом с моим инструктором-мужем, с его пятилетним студенческим горным опытом, я смотрелась как ничтожный жук с распластавшимися конечностями рядом с ловким горным козлом.
Как-то поднялась, как-то спустилась. Умная Люда с нами не ползала, деликатно не нарушая нашего семейного общения. Оздоровевший муж оголодал. Мизерный паёк, выданный нам на двоих, мы быстро съели втроём. На Люду было просто невозможно высчитать Нине Карповой молекулы положенного ей продукта. Поэтому мне пришлось применить весь свой талант кормилицы военных лет. Чтобы спасти нашу троицу от голодной смерти и сохранить способность радостного восприятия красот природы.
Когда я вытрясла в котелок с родниковой водой последнее зёрнышко для каши, то призадумалась.
Выбор у меня небольшой. Даже очисток картофельных нет поблизости.
Много всяких трав, но не знакомые. Могу отравить. Да и как ей пользоваться. Веники в свежем виде выдавать.
Пошли на разведку и совсем близко, среди камней обнаружила два яства: горные грибы и горную малину.
Грибной дух разлился из нашего костра по всем ближайшим горным склонам. Вкуснятина была необыкновенная поначалу. Но когда с утра до вечера приходилось поедать одни скользкие грибы без всякой приправы, то все почему-то быстро наелись.
Малина в свежем виде и в напитках была восхитительна и таяла во рту. Но один раз она с Эриком сыграла злую шутку.
Её в камнях было огромное количество, крупная, сочная. Все паслись на ней самостоятельно.
Однажды Эрик с такой пастьбы появился на фоне гор и неба странным силуэтом. Он не твёрдо шёл, а изо рта у него свисал большой, опухший язык. От такого видения я пришла в ужас.
Оказалось, окружив себя максимальным комфортом, лежал под солнышком на животе, о обленившись до безобразия, не срывал сладкую ягоду, а скусывал с куста. Как медведь. Но нечаянно скусил вместе с муравьём. А тот скусил его в язык. Напустил яду. Язык распух, во рту не поместился.
Наевшись грибов, ягод, муравьёв, потянуло нас на хлебушко. Хоть кусочек.
Вспомнили, что в горах пасутся стада овец и коз. И при них — пастухи. А пастухи, наверное, едят козье молоко с хлебом.
Вот пойдём, найдём и купим у них хлеба, а может, и ещё что-нибудь.
Пошли по азимуту, по горам, по долам. И правда, через несколько часов набрели на отару овец с двумя чабанами.
Мы приветствовали радостно друг друга. Потому что в горах люди редко встречаются, тем более ходят в гости. И потому что в советские времена люди любой национальности и даже цвета были везде приветливы и дружественны друг с другом.
Хлеба у них тоже давно не было. Им его никто снизу не приносит, а сами спускались давно, и всё съели, что принесли.
Но они нас накормили и дали с собой большой круг белого овечьего сыра.
Он был солёненький, вкусный и пищал, когда его кусали.
Мы потом в Москве перекусали все круглые сыры в магазинах. Но они молчали. Может, голосить они могут лишь в горах.

9. Клухор, трещины и мул

Когда мы доели писчащий сыр, пришло время спускаться вниз.
Собрали свои лёгкие теперь рюкзаками.
Ведомые профессионалом-инструктором, ступали за ним «след в след». «без страха и упрёка».
Добрались до альплагеря, где нас тоже приветствовали. Уже по туральпинистским обычаям.
На общем совете выбрали они наиболее простой и быстрый маршрут. Очень кстати здесь оказалась группа туристская немцев из ГДР. Они как раз тоже собирались добраться до Сухуми, до моря.
К ним-то мы и присоединились.
Я с большим интересом сличала нас и немцев. Даже в наших советских горах — это был кусочек чужой, незнакомой страны. Трое советских туристов в облезлых штормовках явно не вписывались в группу иностранцев, хоть и из ГДР.
Мы, как весь народ, выбирали самые трудные горные нехоженые пути. Боролись с трудностями.
Они в пути отдыхали и наслаждались природой. Поэтому они выбрали Клухорский перевал, протоптанный ногами, копытами.
У них тоже были копыта. У большого, доброго мула. Он вёз на себе весь иностранный груз: снаряжение, палатки, продукты. А немцы весёлой толпой сопровождали советского мула с инструктором. Отдыхая на привалах при первой необходимости.
На всех были удобные, мягкие «не наши» ботинки на ногах. На плечах и голове — нарядные курточки и кепочки.
По протоптанной дороге нам с лёгкими рюкзаками идти тоже было легко и весело, и мы тоже любовались горной красотой.
И никто не мог предполагать какого-то коварства от неё.
Но оно таилось. И именно для меня.
Я провалилась в трещину, ледяную.
Шла, озираясь вокруг, уверенная в твёрдой дороге под ногами.
Одна нога шагнула чуть в сторону, и я мгновенно куда-то нырнула. Но успела руки растопырить и ноги. Поэтому голова и рука остались торчать наверху.
Дырка была глубокая, но не широкая. Поэтому немцы все сбежались ко мне, и Эрик сбежался, и все дружно меня и, главное, быстро меня вытащили и поставили на ноги.
И я опять со всеми пошагала дальше. В шоке. До Клухорского перевала. Недалеко: может, 15 минут или 20, или 30.
Все сделали привал. Я тоже. Но я буквально. Все сидели, а я упала, привалилась к земле. Потому что потеряла сознание. Меня стали вынимать из штормовки, как-то оживлять.
Оказалось, что под одёжей лёд содрал кожу с рук, ног, и я была вся красненькая, в крови.
Немцы опять заволновались. Стали перевязывать белоснежными бинтами, отпаивать горячим кофе и кормить шоколадом бодрящим.
Кто-то удивлялся, как я в таком виде дошагала до перевала. Кто-то высказал мысль, что я от страха, увидев столько крови, упала. Но дружественные немцы из демократической Германии проявили ко мне искреннее человеческое участие и заботу. Фашистов злорадных точно не было.
Что около меня делал Эрик и как помогал, не помню. Может он затерялся среди склонившихся надо мной лиц иностранной национальности. Но точно знаю, кофе и шоколадом не кормил.
В наших рюкзаках их и в помине не было. Может, немцы и не догадывались, что со мной муж рядом. Наверное, немецкие мужья не теряют своих жён в трещинах горных. Поэтому они полностью взяли опекунство надо мной до конца похода. Пока с гор не спустились.
Их великодушие, с которым они кормили, поили, берегли меня, было очень трогательно. Они делились своим обедом даже с моими двумя приятельцами, Эриком и Людой.
Всё было прекрасно. Я, сытая и ухоженная ими, быстро набиралась сил.
Но появилась для меня одна проблема.
Немцы с первого взгляда на меня, маленькую, кровавую, так меня зажалели, что готовы были на подвиг. Как настоящие тевтонские рыцари ради дамы.
Они мне не позволили идти дальше самостоятельно моими драными ножками.
Они с единственного мула сняли свои рюкзаки и одели ими свои спины.
Посадили меня на него, дали в руки поводья.
Я вознеслась на его спине высоко и смотрела гордо на всех сверху вниз.
Ведь чаще всё-таки приходилось смотреть на ребят снизу вверх, из-за разного роста.
Очень интересно было впервые оказаться на шерстяной лошадиной спине.
Но радость была не долгой.
С перевала начинался спуск. Передние ноги коня оказались ниже задних. И я чуть не скатилась с него колобком. И, как я не цеплялась за коня всеми перевязанными конечностями, мне было страшно. Когда наши две головы, лошадиная и моя, оказываются ниже «пятой точки». Той, которой туристы пользуются иногда при спуске с гор. Если не хватает обычных четырёх конечностей.
Я каждую минуту с ужасом представляла, как не в гордом, одиночестве покачусь по крутому горному склону, свалившись с моего дорогого коня. Либо он спотыкнётся, либо я не удержусь сама.
Вспомнилась и наша русская пословица: «Чем выше взберёшься, тем дольше падать».
Я стала себя очень жалеть и просить немцев отделить меня от лошадиной склонённой спины. Спустить на землю. А они очень жалели меня, уверенные, что лошадиными здоровыми ногами мне передвигаться легче. Чем своими драными. Сторговались. «Ни по-вашему, ни по-нашему».
Когда мой доблестный конь взбирается вверх по склону, и я вместе с ним, как вещий Олег. Мне хорошо на нём, уютно. Потому что голова моя выше всех остальных и моих, и его частей. Когда спуск начинается, и задние части у обоих оказываются выше наших ушей, тогда извольте на мои ножки поставить меня.
Так мы благополучно закончили мой единственный горный поход.
В котором я встретилась с необычными, интересными мгновениями.
Укушенный муравьём муж.
Писчащий сыр.
Мои очищенные от кожи конечности.
Расставание с дружеской компанией немцев-туристов было очень тёплое. С взаимными пожеланиями новых встреч.
Я изливала на них потоки благодарности за такое длительное участие ко мне и заботу.
А внутри у меня светилась маленькая звёздочка гордости за себя.
Как одна русская девочка подвигнула на подвиг целых двенадцать немецких мальчиков. Ради неё они взвалили на себя тяжёлые рюкзаки и вознесли меня на освободившуюся спину своего грузового мула.
А всего полтора десятка лет назад злейшими врагами были не только наши родители, но оба государства. Фашистская Германия и СССР.
Мы втроём отправились на воссоединение с нашей туристской группой в Сухуми.
Всё это время были без связи и волновались. Не потерялись ли они в горах с неопытным замом руководителя Ниной Карповой.
Они потерялись. Но сообщить нам никак не могли. Телефонов в горах нет.
К счастью они нашли себя и благополучно добрались до места. Очень все рады были встрече. И что группа оказалась вся в сборе, и почти невредимы все.
Мои потерявшие свежесть бинты вызывали всеобщий интерес и участие.
Время поджимало. Поэтому, отдохнув и вволю накупавшись в тёплом Черном море, засобирались домой.
В поезде объедались и пели всласть. В общем вагоне, кроме нас, было много другого народа. Они с удовольствием слушали песни, а бабулечки смотрели на меня заботливыми глазами и жалели.
Был такой хороший обычай. Поезд, увозивший курортников с Чёрного моря, некоторое время шёл вдоль побережья. А затем сворачивал в сторону.
В этот момент машинист гудком предупреждал об остановке. Весь народ вываливал из поезда, желающие которые.
Ныряли в тёплое море на прощание.
Наши тоже кинулись все нырять. Я заковыляла посмотреть на него.
Но мой верный, добрый муж взял меня на руки, вошёл в морские воды и окунул не забинтованными местами.
Наверное, извинялся, что не уберёг от горных дырок.
Это было последнее яркое мгновение похода. Завершающая его точка.
Мы видели горы. Мы были живы-здоровы.
Мы были счастливы.
Гордые, горные туристы вернулись в Москву, переполненные впечатлениями и эмоциями, и отправились по домам.
Мы тоже!
Нам сразу сообщили, как только мы ступили на цниисовскую землю, что нас уже ждёт новенькая, собственная, «комсомольская» комната!
В новеньком пятиэтажном домике на пятом этаже. Позаботились о нас не примкнувшие к нашей горной группе, оставшиеся здесь, но верные и любящие друзья. В первый же день заселения, пока мы блуждали в горах, они в новом доме вычислили нашу комнату, одну из трёх в коммунальной квартире. Повесили замок и торжественно вручили нам ключ от него.
Все вместе пошли её открывать. Это было счастье безграничных размеров.
Оно заполнило собой прекраснейшую комнату. Большую, около 15 метров. Светлую, чистую, новую. С белым потолком и жёлтым крашенным полом. С прозрачным окошком и дверью на маленький балкончик!
Ребята оценили его, намекая, как он пригодится нашим деткам.
В комнату вместе с нашей вошла искренняя радость друзей за нас, за себя.
Она переполняла наши души, светилась в глазах, радостных голосах, перевалилась через балкон и сверкала в небе чистым облаком.
Мы собрали всех, что-то закупили в магазине и на полу, по-туристски, устроили пир.
Сказка продолжалась.
А для нас никого роднее и ближе их не было. На всю жизнь.
А потом мы стали обживаться в своей родной комнате.
В первый день в ней не было ничего, кроме двух рюкзаков с грязной одеждой.
В квартире была ванная комната с газовым обогревателем, колонкой, кухня с газовой плитой, туалет. Всего на три семьи.
Я собиралась всё тут же перестирать. Но Эрик высказал блестящую мысль. Предложил поехать к отцу в Кузьминки, т. е. в свою бывшую квартиру. И там выстирать всё в автоматической стиральной машине, очень быстро. И сухое и чистое бельё привезти в свою новую, чистую комнату.
Эти машины тогда были редкостью. Но помощник министра заботливо одарил ею мачеху Эрика.
Приехали мы к вечеру. И мне пришлось познакомиться впервые в жизни с миром мачех.
Эрик с машиной умел общаться. Поэтому бельё всё перестирал и мы собирались его развесить на верёвочках посушить.
Но в этот момент решительно в очередной раз вошла молодая толстая мачеха и запретила вешать. Заявив, что сушить должны дома. Здесь оно мешает. Повезём мокрое в рюкзаках. От Кузьминок до Института Пути, электричками, от «Вешняки—Казанский вокзал» оп Рязанской железной дороге. Переход на Ярославскую через площадь трёх вокзалов. «Москва—г. Бабушкин», пересадка до ЦНИСа. Эрик молчал. В голове скакали мысли только у меня. Мачехе своё бельё не мешает, только наше. Всю стирку лезла к нам в ванную комнату с косыми глазами. Злилась, использовали их порошок стиральный. Отомстила. Тяжеленные рюкзаками с мокрым бельём потащили назад. Издевалась. Отец позволял ей это. Моё унижение и его сына мерзкой бабой. Обида на двух замечательных интеллигентов осталась в душе.
Я молчала. Изучала новый для меня мир странных противоречий людей, с которыми теперь связана моя судьба.
Бельё сушили около своего нового, родного дома. Под холодным мокрым небом. Наступала осень.
Начали обживаться. Принесли по чемодану со своим приданым из общежития.
В них хранилось и наше свадебное приданое. У Эрика — костюм с трусами и носками. Я была богаче. Кроме свадебного платья с серебряными кружевами, была пара студенческих платьев. А ещё со мной кочевала моя девичья постель из Сасова. Подушка, ватное одеяло. И студенткой купленная голубая махровая простыня.
Наверное, голые люди из высшего советского света оборачивались в них в знаменитых дорогих Сандуновских банях.
Ну, а я использовала её как покрывало на кровать.
Мы ещё не кончили любоваться своей огромной комнатой. Нас из неё выгнали через несколько дней. Жестоко и безжалостно.
Когда мы в неё вселялись, оставалась ещё одна свободная, поменьше, прямо у входной двери, 13,5 м квадратных. В самой дальней уже поселилась молодая семья инженеров с ребёнком и бабушкой.
Все комнаты были справедливо распределены.
Самая большая — у большой семьи.
Наша молодая семья, пока маленькая, в средней.
Третья, поменьше, выделена одинокой старушке. Она запаздывала.
Но, однажды, с силой распахнулась дверь, и в комнату решительно шагнула худая старуха и приказала выметаться нам из «её комнаты». Она была похожа на ведьму.
Эрик безропотно собрал наши чемоданы с махровым покрывалом и отправился в соседнюю. Я тоже безропотно за ним.
Я была верной, преданной Пенелопой. Беспредельно доверяла ему во всём. Потому что мужем моим была ожившая девичья мечта.
Принц из сказки. Почти.
Умён и талантлив, в чём убедилась по совместной работе.
Храбр и смел. Без снаряжения со мной по крутым горам взбирался. Даже укушенным муравьём.
Красив и строен. Вместо облезлого свитера, связанного бабушкой, на нём был новый свадебный костюм. Синий, в белую полосочку, мною отутюженный. Свадебная белая рубаха и галстук. Который я тщательно отстирывала и отглаживала.
На голове, вместо короткой ушастой стрижки, выросла густая, да ещё и кудрявая, чёрная шапка волос.
В цвет к ней сияли огромные карие глаза под чёрными дугами бровей. Какие-то восточные даже. Поэтому его по-братски принимали разные национальности. Грузины, узбеки, евреи, русские.
Глаза его всегда и всем сияли лаской и добротой на белом лице. Аристократическом. Кожа на нём была настолько бела, не по-мужски, что многие институтские тётушки подходили ко мне и тревожно спрашивали, не болен ли он туберкулёзом.
Ну, а доброта его была просто безмерна.
Про себя мне было всё ясно. Для меня «с милым рай» может быть и в шалаше, и в палатке с берёзовым соком и с поющим сыром. И даже через коридор в общежитии.
Конечно, и в любой «комсомольской» комнате любых размеров.
Вера в моего «милого» была настолько велика, что изгнание нас старухой в соседнюю комнату даже не вызвало никаких вопросов. Добрый Эрик сверил ли ордера её и наш. И надо ли нам переселяться в угоду злобной, как потом оказалось, старухе.
Как не было вопросов, когда его, как зайца из сказки, изгоняла любимая бабушка из своего дома и любимый отец из собственного Эрика дома. В угоду злобной мачехе.
Изгнанные, но всё равно счастливые, перебрались в новые стены.
Смешно и грустно мне стало несколько дней назад.
Перебирая мой семейный архив, взяла в руки тот «свадебный» ордер на комнату. Склеенный и переклеенный хранится у меня как главная реликвия семьи.
И прочитала:
«Выдан 18 апреля 1959 года... на занятие в доме № 24 по ул. Зелёной в квартире № 29 комнаты площадью 14,75 м квадратных».
Ребята-то нас вселили в законную комнату, в соответствии с ордером.
Но счастье-то наше от квадратных метров не зависело.
Стали жильё своё обставлять мебелью и устраивать быт и дух жилой в пустой комнате.
Он в основном состоял из свадебных подарков, которые хранились в пустой квартире на Арбате.
Берта жила в Севастополе в семье сына Юры, где уже было двое маленьких детей. Саша внук и внучка Ирочка.
Эрик похвастался, что отец с мачехой отдают ему его собственную, с Арбата, старую деревянную кровать. Полуторную. Потому что у них новая мебель, она им мешает.
Мы решили, что нам необходим только круглый стол, чтобы за него можно было усадить всех наших братьев и сестёр-туристов.
И мы поехали покупать свою мебель первую. Стол.
Собственно, после отпуска у нас и денег-то было только на него. Да ещё на машину грузовую.
Сначала заехали в Кузьминки за его приданым.
Там мы погрузили кровать, какой-то большой ящик из фанеры. В нём, сказал Эрик, всё его «добро», личное. В доме его нас ожидал неожиданный сюрприз.
Отец на новоселье изгнанному сыну дарил сервант. Шкафчик с застеклёнными створками. Светлого дерева, под цвет кровати.
И даже не пустой. К нему прилагался чайный сервиз на 6 персон.
Богатенькими Буратинами мы отправились в мебельный магазин.

10. Оранжевый свет, Лаха. «Задрыжина на лыжине»

Купили. Круглый, раздвижной, большой, светлый стол.
Уже темнело. Мы вспомнили, что в новую комнату положено кошку запустить впереди себя. Для счастья. Мы об обычае забыли в самый первый день. Решили исправить ошибку и пустить кошку впереди нового стола нашего. Но сначала надо было её где-нибудь найти.
Стали громко звать какую-нибудь: «Кыс-кыс!!»
Она и пришла. Да такая красивая! Пушистая, «дымчатая», нежная, ласковая.
Мы её подхватили, уселись в кабину и поехали домой.
Запустили кошку, внесли свой новый стол и остальное богатство.
С нетерпением стали всё расставлять.
Утро мы встретили в царских хоромах.
В окно напротив двери сияло солнце через белоснежный, хоть и дешёвенький тюль. По бокам окна висели узенькие, в нарядный цветочек полоски ситца, декоративные, для красоты. Такие же напротив, на двери. На целую занавесь, чтобы закрыть окно и дверь от чужого глаза, денег не хватило.
Но глаз не было вокруг. Наша комната выше всех. Заглянуть к нам нельзя. Так что она и не нужна, занавесь.
Если стоять спиной к двери, то настежь открывается вся красота нашей царской палаты.
Слева от окна — деревянная кровать Эрика с роскошным моим голубым махровым покрывалом.
Слева — новенький сервант со сверкающей подарочной посудой за стеклом.
На одной полке — чайный сервиз с китайскими сюжетами и китайцами под зонтиками. Но фарфор отлит немцами. Красивый. Большой пузатый чайник, сахарница, молочница, шесть чашек с блюдцами и тарелочками для десерта.
К ним же коробочка с шестью позолоченными ложечками чайными.
Стыдно, но позабыла, кто подарил. Не отец. Не Берта. От неё красовался хрустальный набор: графин, шесть стопочек на круглой прозрачной тарелке.
На второй полке стоял сервиз, очень красивый, обеденный, с нежными букетиками мелких цветов.
Огромный сервиз. По шесть тарелок глубоких, мелких больших, мелких малых. И большая фарфоровая супница с крышкой.
Такой дорогой подарок был от мамы. Она купила ещё до свадьбы. Когда приезжала знакомиться с моим женихом в драных носках.
Мы ходили с ней по Центру Москвы, по Кузнецкому Мосту, Пассажу, ЦУМу. Любовались их сокровищами.
И вот такое же сокровище она купила мне к свадьбе. Мы с ней до этого не только не имели ничего подобного. Никогда не видели и в руках не держали.
А ещё она к свадьбе купила настоящее золотое колечко-перстенёк с капельками жемчугов в трёх листиках. Это тоже было сказочный подарок. Я-то прекрасно понимала бесценность её даров. При их крошечных зарплатах как долго они собирали свои гроши на эти драгоценности, отказывая себе во всём. Они ведь в это время ещё складывали свои рубли на ремонт сгнившего дома.
Мои родители были особенные, Большой, светлой души. И с ними никогда не сравнятся родным Эрика. С роскошью быта и скудостью души, внутреннего мира.
Красоту справа и слева дополнял наш круглый стол посередине комнаты. Его мы накрыли заморской шёлковой зелёной скатертью. Первым нашим свадебным подарком. От отдела.
Всё это благолепие довершала пара самодельных мелочей.
Справа от двери вешалка с одеждой под простынёй изображала наш гардероб.
Слева я соорудила себе туалетный столик, на котором красовались подаренные мне духи и старенький приёмник с Арбата.
Столик был сложной оригинальной конструкции.
Собственное добро-приданое Эрика приехало из бывшего родного дома в высоком фанерном ящике большом. Мне очень любопытно было, какие сокровища столичного инженера таились в нём. Профессорского арбатского внука и министерского сынка 23-х лет.
Я с нетерпением нырнула в ящик. И действительно, вещи я нашла удивительные.
Глазам моим явилась чёрная, закопчённая здоровенная фляга из под молока, литров на 10.
затем я выудила чёрный котелок поменьше. А углы ящика заполняли туристские кружки, ложки, пара чёрных семейных трусов и пара маек.
Вот и всё богатство, с которым отправился по новому маршруту семейному, зрелый сын министерский, а мой юный муж.
С учётом подарков я богатой принцессой оказалась рядом с нищим туристом. Чем бы он укрывался и на что клал умную головушку без моей подушки и одеяла? На своей голой кровати.
И, конечно, это наполняло меня счастьем и радостью, что именно я могу его укрыть и обогреть.
Как Анна Ахматова, которая «из всякого сора» создавала прелестные стихи, я сотворила тоже прелестную мебель.
На ящик с чёрной флягой внутри, для большого количества голодных туристских ртов, я воздвигнула наши два чемодана из общежития. На них водрузила свою чертёжную доску студенческую, с которой не расставалась все годы обучения.
Получился роскошный стол. Накрыла доску красивой вышитой белой скатертью, скрыв под нею всё безобразие нижней части. Её подарили вирейские родственники Цикото на свадьбе.
На столе засияли всеми цветами баночки, коробочки, всякие подарочные сувениры.
Получилось в нашем сказочном тереме — «шик, блеск, красота». Как любит приговаривать Феликс Цикото. Двоюродный брат Эрика.
Довершала этот «шик» на голубой кровати наш новый жилец — кошка. Пушистая и мягкая, как  серое облачко на синем небе, как нежный дымок над туристским костром.
Предстояло закончить последний штрих. Дать имя ей.
Мы долго перебирали имена, как собственному ребёнку. Но всякие Дуси, Муси были недостойны её.
Я придумала. ЛАХА! Она лохматая, необычного цвета, мягкая. И имя тоже мягкое — Ла-ха!
Но имя это я взяла из своего учебника ТАР (теория автоматического регулирования). Имя тоже зашифровано — логарифмическая амплитудная характеристика.
Вечер накрыл нас оранжевым счастьем абажура над зелёным шёлковым столом.
Трудно было поверить в то огромное счастье, которое свалилось на нас и в одно мгновение, сразу. Что это не сказка, не сон. И эта красивая новая комната, и оранжевый свет, и мягкая Лаха.
Что мечта стала явью. Она казалась нам такой далёкой. Когда тёмными вечерами и летними и зимними мы бродили мимо разноцветных окон домов. Останавливались перед ними, грелись светом чужого тепла, быта, радовались за них. И далёкой мечтой и надеждой светило нам собственное окошко.
И вот всё так быстро, сразу мы оказались в их сказочном мире.
 Я понимала.
Что счастье наше соткано чистыми и добрыми сердцами наших друзей и дирекции. Чужими по крови, но родными по духу.
Что это редчайший случай, один из тысячи, когда они отдают нам свои сердца.
Естественный путь, когда на нём помогают жить детям родители.
И сказочный подарок друзей — не наша заслуга. Он дан нам в долг. С верой, что мы так же будем одаривать всех вокруг, чем сможем.
Это было всегда законом моей жизни. Я перед всеми в долгу ещё с войны, с детства. Когда солдаты свои жизни отдавали за мою. Я жалела, что не имею профессию врача. Тогда и я могла бы спасать жизни других но в любой профессии важно быть человеком, дарить тепло сердца.
Но в нашей реальной жизни часто этого было так мало для счастья человека. Хоть и необходимо. Чтоб душа не отмерла.
А сейчас мы были с Эриком самые счастливые, самые богатые на всём белом свете.
И я уже мечтала, как это счастье в этой прекрасной, роскошной комнате с абажуром и апельсиновым светом его, мы хранить будем до глубокой старости.
Будем седенькие и лысенькие ходить вместе на работу. Важно идти, и вместе.
А в нашей комнате счастье будет всё расти. Потому что будут звенеть детские голоса сначала наших детей. Затем они вырастут, у них будут тоже семьи и дети. И мы, как все, перегородим комнату для них ширмочками красивыми, занавесочкой. Когда-нибудь...
И счастье было в том, что была эта комната, этот огород в 13,5 м квадратных. Который можно огораживать. И выращивать большую семью.
А счастье растёт вместе с количеством родных и близких, кого мы любим.
Сейчас на этом «огороде» любили только наших друзей-дарителей.
Родных пока не было.
Мои далеко. Своих, отца и бабушку Эрик любил один. Без меня. Они нас — нет. Когда они у нас появлялись, я их вежливо «уважала». Для него.
Новые друзья.
Эпоха туризма в нашей биографии была очень насыщенной, но не очень длительной. Хотя мы с Эриком были в полной уверенности, что с рюкзаками за спиной с туристскими тропами не расстанемся никогда.
Первый год после МВТУ я в одиночку придумала и создала нашу турсекцию в ЦНИИСе, весной и летом 1958 г..
осенью я её со всем снаряжением сдала на руки новоиспечённому инструктору по туризму Эрику Немировскому.
Он поводил всех по Подмосковью.
Зимой встали на лыжи, уже с радиальными маршрутами, без ночёвок. Эти тренировки дали возможность устроить большой зимний поход на 10 дней в январе 1959 года.
Агитпоход, оплаченный руководством. Командировка по его же указанию. Маршрут был от ЦНИИСа до Загорска, знаменитого своим мужским монастырём, действующим.
Это был для нас необычный и очень интересный поход. Получили все много новых впечатлений.
И что на лыжах, и что длительный, 10 суток.
Ночёвки в холодных сельских клубах, где проходили встречи с населением. Мы агитировали за перепись хорошими докладами о пользе её и длительными концертами самодеятельности. Настолько зажигательными, что слушатели подключались к нам тоже со своим творчеством народным.
Мы под гитару пели им свои туристские песни, которые они слушали с удовольствием и интересом.
Я читала печальные стихотворения военных лет, над которыми они плакали.
А они с приплясом развлекали себя и нас частушками народными про «Задрыжину, которую тоже посадят на лыжину и поедут куда-то».
В этом походе с нами был очень интересный человек, Семён Моисеевич Флейшман.
Сначала мы удивлялись, когда к нам, юным, примкнул «пожилой человек», лет уже за тридцать.
Начальник какой-то лаборатории, уже к. т. н., уже с женой и двумя дочками. А потом мы все влюбились в него, а он в нас. Потому что он знал тучу песен, обучал нас новым.
Помню, долго и трудно заучивал красивую мелодию «Снег, снег, над палаткой кружится...» А. Городницкого.
И она у нас долго не получалась. Кто-нибудь безголосый брал не ту ноту.
Семён был с нами по-товарищески прост и добр. Иногда наши «спевки» проходили в его комнате, в бараке.
Там мы пели и пили горячий чай с сушками. Это было единственное жилое место для сбора секции.
Остальные были «детьми», жили у своих родителей, мы — в общежитии.
Он был чрезвычайно скромен.
Мы тогда не знали, что он учёный-геолог, поэт сотен песен. Много туристских, которые пели, не подозревая рядом автора.
Был с нами не долго. Потому что с семьёй переехал работать в Москву. Однако, в моей памяти успел оставить небольшой след, но отрицательный, даже оскорбительный.
Он меня поцеловал! Утром, после ночёвки, при всём честном народе. Чмокнул в щёчку.
Мне было обидно, я возмущалась: «Как Вам не стыдно?! Такой большой, взрослый!»
я проливала горькие слёзы. А он был смущён и расстроен.
Это было недоразумение.
Поцелуй был дружеский, братский, может, даже отеческий. Он же не знал, что туристка была ещё не целованная никем. Тем более прилюдно. Мой собственный муж через полгода, после многочисленных наших свадеб, так же прилюдно поцеловал и схлопотал пощечину.
В метро «Комсомольская». Мы там в разные стороны разъезжались. Он поцеловал на прощанье, в щёчку тоже. А его щечка сразу покраснела. Потому что моя рука рефлекторно поднялась и звонко приложилась к ней.
Я забыла, что Эрик — мой муж. К вольностям непривычна была. Я, конечно, извинялась потом. И смеялась над нами.
А Семёна через лет двадцать я разыскала. Случайно прочитала заметку в своём журнале «Наука и жизнь», подписанную С. М. Флейшманом, доктором наук, профессором МГУ. Заметка была о горных селях, которые и были областью его научной деятельности. Я дозвонилась. Он приезжал в Зеленоград к нам несколько раз с женой.
Были опять слёзы, почти у всех. Но уже от радости встречи.
С порога Семён стал очень родной нам. Мы сидели до утра, до рассвета. Пели. Рассказывали обо всём. Вспоминали.
Долго слушали Лариску и её
«Гитарный перезвон в ночной тиши,
И за душу берущий голосок...»
Он дал высокую оценку её исполнению. Его уже нет. На память о нём хранятся подаренные его песни.
Больше сотни отпечатанных листочков.
Среди них много знакомых, спетых нами.
Ему в больницу Лариса отвезла кассету напетых ею песен.
Из этого зимнего похода, как всегда, привезли много фотографий. Был отчётный вечер, с концертом и фотостендом.




11. Завлаб, совёнок и экономика

Нам не надо было больше расставаться. Дар друзей и дирекции, комната, был для нас бесценен.
Она была огромна, 13,5 метров квадратных, а не два на полтора, как койка в общежитии.
Она была для нас прекрасным теремом, сказочным дворцом.
Сутками мы были неразлучны теперь.
Вместе, плечом к плечу, за ручку, шли из неё на работу и возвращались.
Вместе в одной лаборатории трудились над одной темой. Сидели теперь рядом за одним столом в столовой.
На расставались в походах. Только редкие командировки обрекали нас на горестную разлуку. Меня-то уж точно. У меня их было две. Обе оставили яркие впечатления.
Первая, в Орловской области, морожеными тюльпанами.
Вторая командировка была летом 1960-го года. Ко мне домой, в Сасово. И это тоже было очень интересно и увлекательно.
К тому времени лаборатория наша подросла. Руководил ею к. т. н. из Рязани Владимир Иванович   Петухов, который смело взбирался с нами по горам Кавказа. Занимались мы уже автоматизацией планировочных машин, автогрейдерами и шнековыми планировщиками.
Эта работа была научной темой Эрика в его маленькой аналоговой машине МН-7.
его расчёты воспроизводила в виде систем управления автоматических, анализировали, изучали с ним их свойства.
Кроме нас было ещё два инженера. Из Москвы к нам приезжал Юра Бляхман, старший инженер. Вера Смирнова кончила тоже МВТУ, но другой факультет. Может, радиоуправления. Она почему-то тоже жила в нашем дому с мужем, хотя ей комнату не дарили на свадьбе. Наверное, мужа распределили с обеспечением жилья на семью. Он уже был женат. В доме вообще оказалось много молодых семей.
Мой В. И. Петухов, завлаб, отправился сам в командировку и почему-то прихватил меня. Мы изучали работу шнекового планировщика, который за один проезд строил железнодорожное полотно. Со всеми его подъёмами и изгибами.
Это огромная машина, похожая на комбайн в поле.
На здоровенном автогрейдере впереди было два навесных мощных оборудования, размером в ширину всего ж/д полотна. Нож, которым он срезает грунт, а перед ним — шнек. Такой же по форме, на всё полотно.
Он срезанный грунт сбрасывает с двух сторон под откос.
Нам надо было изучить технологию построения этой машиной ж/д полотна. На которое после положат рельсы со шпалами. А по ним побегут поезда с пассажирами и с нами тоже.
Чтобы поезд не свалился с рельсов под откос, полотно надо строить с высокой точностью по проекту.
Всё это вручную.
По плану делается разметка колышками с натянутыми верёвочками между ними. И водитель точно по ним должен срезать слой грунта.
С верхотуры ему их плохо видно и сложно крутить и вертеть десятки рычагов в раскалённой кабине летом. И замерзать на морозе.
Вот и была у нас благородная цель облегчить ему жизнь и работу. Заменив его труд вычислительной машиной с кнопочками.
Место этого важного испытания находилось в Рязанской области, Сасовского района у станции Чучково. На соседней с Назаровкой, где живёт моя любимая тётя Маня. Нам выделили полигон, машину и рабочих.
Мы с ним дружно начали изучать технологию.
Сходили в гости к Мане.
Искупались в чистой речке.
А ночевать повезла на электричке в Сасово.
Маня могла в своей крохотной комнатёнке только меня подложить себе в кровать под бочок, а мужа Леонида спустить на пол.
А моего зава В. И. — некуда деть. Не под кустик же в лесу.
Повезла я его к себе домой. Он у нас большой, и в саду беседки есть с постелями. Но он посчитал неудобно ночевать в доме юной сотрудницы. И остановился в гостинице городской. А к нам вечерами захаживал. Мы его вишнями и чаем угощали.
Были в командировке недолго, неделю или дней 10.
Опять писали с Эриком письма друг другу.
Одно было особенно интересным. В одном из походов воскресных мой инструктор-муж потерял двух девочек. Причём голых, в купальниках.
Вечером собрались возвращаться и обнаружили пропажу. Алла Берёзко с подружкой ушли купаться на речку и не вернулись.
Их звали, свистели. Не пришли. Не знаю, о чём думал и рассуждал Эрик, но он повёл оставшихся домой. А Алла с подружкой остались без вещей и денег в лесу.
Дома они появились только утром. Как добирались, можно много фантазировать.
Я из сасовского далёка над Эриком хихикала.
У меня, незнайки, все целы были всё лето.
А специалист школы инструкторов по туризму один раз без меня группу повёл и потерял двух девиц. Да ещё голых!
Отпуск наш первый мы провели на Кавказе, с которого я на муле спустилась. Второй — у нас в Сасове. Эрику очень понравилось всё.
И как тепло, по-родному встретили его мои родители. И заросший вишнёвый сад, в котором он целыми днями сидел со своей диссертацией кандидатской.
Отец сбил ему лёгкий столик. За ним он работал, объедался сочной вишней, которая чуть не сама лезла ему в рот.
Я показывала ему наши прекрасные мещёрские окрестности. На двух стареньких велосипедах отправлялись на чистейшую реку Цна, которая впадает в Мокшу, а та — в Оку.
Ехали через весь город, затем через просторные заливные луга, где паслись стада коров.
Налево река течёт через луга до Военного Городка.
В действительности он не военный был, а мирный. Может, со времён войны осталось это название. А сейчас там была школа гражданской авиации. В ней готовили мирных лётчиков. В красивой лётной форме они на городских танцплощадках пользовались большим успехом у девушек.
Вообще таких школ в России было всего две. Одна наша, другая где-то в Сибири.
Направо Цна убегала в густой дремучий лес. С лесными озёрами, куда отец, заядлый рыбак, ходил ловить рыбу.
В 10-м классе я напросилась к нему в компанию, и братик Витя с нами тоже. Нет, не ловить рыбку большую и маленькую.
Мы шли выпускать на волю совёнка-подранка. Я не помню, как он к нам попал. Несколько дней жил в картонной коробке, но пить и есть мясо отказывался. И даже мышь, которую братик отобрал у нашей кошки.
Мы забоялись,Э что он не выживет, поэтому понесли в лес.
Остался в памяти предрассветный туман, когда вышли из калитки. И буйные краски рассветного неба над тихими зелёными лугами.
А запахи в лесу! А песни птиц! Озёра, голубые и глубокие. И рыба в них плещется.
Отец ловил. Я в кустах ждала, что совёнка покормит из лесных жителей. Витя жалел маленьких рыбок, воровал их из ведра и выпускал в озеро.
Показывала Эрику этот лес-бор и знакомые озёра.
Целый день купались в прозрачной воде и валялись на белом-белом песке.
Берег крутой, и в нём над водой было много птичьих гнёзд. Там суетились разные птицы, у которых столовая была рядом. Кто рыбку ловил в речке, кто насекомых над ней.
Но этот птичий переполох видно только с воды. С берега гнёзда вовсе невидимы. Они никому не доступны. Поэтому, птицы жили в безопасности.
С собой мы брали для перекуса кастрюлю вишни и хлеб.
Есть фото моё, где полуголый Эрик с косматой головой, на макушке большой копны сена издаёт дикие радостные вопли с кастрюлей ягод в руках. От всей этой красотищи и вкуснотищи.
Однажды на Цне нас застала сильная гроза.
Я её боялась даже с Эриком. У воды, на пустом берегу — опасно. В лесу среди деревьев тоже. Укрылись кое-как среди кустарников, а железные велосипеды поставили подальше от себя. Промокли до нитки и очень долго возвращались домой.
Потому что не только пешком шли, но и тащили за собой и на себе тяжеленные велосипеды, облепленные жирным чернозёмом.
Вернулись из отпуска и продолжили обживать свой терем-дворец, свой «Дом».
На работе производственную экономику обсчитывал Эрик, а дома я. Производила сложение двух зарплат по 1000 рублей. После реформы денег — по 100 руб..
Затем были действия деления в основном и вычитания. Ни интегралы, ни производные высшей математики вуза мне не понадобились. Благодаря нехитрым вычислениям и отсутствию дурных привычек в виде спиртного и папирос, мы за короткое время сильно разбогатели. И купили гардероб. Светлый, под цвет нового стола. Трёхстворчатый, с зеркалом. Он нам служил долго и верно кладовкой.
Не только одежду и бельё хранил, но всё что было в доме.
Мы разобрали наш самодельный столик с чертёжной доской и запихали всё в него. Позже в него запихивали и обувь, и детские игрушки и даже швейную машинку.
Дворец стал ещё красивее с ним.
Другая часть капитала нашего ушла на одежду. У меня её был студенческий минимум, а у Эрика и того меньше. Даже трусов и носков ему в приданое положили только по одной смене в закопчённую флягу туристскую, десятилитровую. И не могла я больше видеть его в ужасном, с облезлой цигейкой на воротнике, из дерюжной ткани зипуне мачеховом.
Поэтому первой покупкой было ему новое красивое пальто, затем осеннее. Мы и повесили в новый шкаф эти обновки.
И стал он самый большой красавец на нашем селе «Институт Пути». В новых пальто, да в новой шапке, ещё мамой моей подаренной ему до свадьбы, чёрной.
А на работе сверкал белыми рубашками с галстуком, полезными свадебными дарами. Кудри я ему отрастила, и он прикрыл ими музыкальные уши.
Я сама не могла на него налюбоваться.
В последнюю очередь я и на себя пожертвовала сумму, но минимальную. Я же тоже должна быть ему украшением. И мы пошли в магазин не столичный, местный. Комиссионный. Другого у нас не было. Там я по сказочной дешёвке нашла себе две прелестные одёжки. Не новое, но красивое голубое пальто зимнее с рыжей лисичкой. И даже шапку такую же нашли. А меха всегда украшали женщин. Но главное, одежда была нужного размера, 42—44-го. Я заменила себе, наконец, студенческую.
Она куплена была второпях, на два размера больше, но я себя в ней чувствовала, наоборот, очень стеснённо.
Это была шубейка расклешённая из коричневого искусственного китайского меха, модного тогда. Но я в ней терялась и выпадала. И весенний плащ, тоже большой. Затягивала поясом свою тонкую французскую талию. И сильно преувеличивала женские прелести выше и ниже, нарушая пропорции прекрасного тела. Я очень страдала от этого.
Наконец, я избавилась от этих безразмерных шкурок. Подарила маме.
Второй одежкой было пальтецо красного цвета с белым капюшоном и манжетами. Красота моя в нём в несколько раз превышала его смехотворную цену. Сделано было из какой-то дешёвой, плательной ткани. Я его носила много лет, и даже подросшие дети не хотели с ним расставаться. Так оно всем нравилось.
Остальной капитал уходил на прокорм.
В этой области наука экономика, которую не любила в вузе, требовала от меня не только научных знаний, но и большого творческого подхода.
Мне требовалось ежедневное кормление мужа, мужчину больших размеров.
Примкнувшего к нам временно друга Альку, тоже мужчину, хоть и меньшего размера.
Еженедельные почти угощения за круглым столом моих любимых туристов, радостных и голодных. Других мест для встреч без рюкзака у нас не было. Флейшман нас быстро покинул.
Стали обязательные встречи всех родственников Эрика, с Арбата и Кузьминок. Как только получили комнату.
На все праздники. Почему-то не мы у них.
Радость встреч за круглым столом дружеских сердец была несоизмеримо велика со скромным угощением на столе. Главным была потребность общения. Голодные животы туристов были привычны к простой еде, чем богаты, тому рады.
Сложно было с гостями — родственниками Эрика. Даже наоборот, чем с друзьями. У них не было потребности общения с нами. Они же никогда к себе не звали. Приезжали только на праздники. В обязательном порядке являлись на 1-е мая, 9-е мая, 8-го марта, 7-го ноября.
Это важные государственные. Международный день солидарности трудящихся всех стран.
Святой день Победы.
Женский день.
День победы социалистической Революции.
К ним добавляются наши два рождения. Позже добавились два дня рождения дочек.
Итого восемь праздничных дней в году.
Для удобства гостей наши четыре дня рождения переносились на единственный выходной в недели — воскресенье.
Гостей родных было много и разных.
Папа Эрика с мачехой, двумя её сыновьями и её бабушкой старенькой. Из Кузьминок.
Бабушка Берта Эрика с Арбата. Были случаи, когда к ним примыкали родственники Эрика из Севастополя.
Второй сын Берты, а Эрика дядя, моряк, Юра. С женой Люсей и двумя малыми детьми приезжали в гости к маме. Тогда с Арбата к нам направлялись пятеро. Таких случаев было несколько. Есть фото с Юрой на фоне стены нашего дома.
Вначале это были случаи, а когда переехал в Москву Юра, а мы в Зеленоград, состав стал постоянный и большой. И проблемы встали тоже очень большие приёма столичных высокопоставленных родственников мужа. Возможности бюджета не совпадали с потребностями. Ради Эрика готовила на стол угощения, ставила не туристское, а светское для отца, бабушки, моряка. Дорогое меню по кулинарной книге, которое было только для них. Свежие помидоры и «жаркое по-парижски под винный соусом».
В родных было много загадочного.
Почему-то местом празднования они выбрали нашу комнату, пустую и просторную для нас двоих, но явно мелкую для этой толпы.
В комнате не было сидений для всех. Не хватало свадебных чашек, ложек, тарелок, всего по 6 штук.
И почему не наоборот, не приглашать нас двоих в два просторных, родных дома Эрика, на Арбате и в Кузьминках. Где всего вдоволь.
Площади, посуды и содержимого в ней. И денег. Я же свои откладывала для гостей с каждой зарплаты. Ею надо ещё одень, обуть нас и голую комнату. Ведь в общежитии у нас не было ничего. Кроме туристской миски с кружкой. Конечно, нас очень выручали свадебные сервизы на шесть персон. Особенно мамин, где много тарелок. Но гостей Эрика было гораздо больше. Приходилось у соседей занимать, и стулья тоже. Для посадки их была только кровать Эрика. А за круглым-то столом как их кормить?
Но скудость и неудобства нашего быта им совершенно не мешали. Вполне устраивала роскошь на столе. И нас двоих тоже не касались они. Я суетилась в заботах накормить вкусно дорогих Эрику гостей. Резво перемещалась из кухни к столу с ароматными яствами и обратно с грязной посудой. Эрик радушно угощал всех, раскладывая вкусности по тарелкам в оживлённой разговорами компании. Настроение у всех праздничное, радостное. Только общались не с нами.  Друг с другом. Складывалось впечатление, что в такую даль, к нам в Подмосковье, съезжались бесплатно поесть вкусно компанией.
Мы их не интересовали вовсе.
Сравниваю свою семью и среду обитания — и у Эрика. Мне всё было непонятно у них. Это два противоположных мира в Советской стране — скромность, а часто бедность служащих, родителей моих, в быту и душевная большая щедрость к людям, забота и помощь не только детям и родным  — это долг, потребность. Помочь готовы каждому, делясь последним. Честность, верность и преданность — законы их жизни. Чистота помыслов. У отчима Василия я была родной дочерью, всегда, вместе со своей семьёй.
Может быть, чистота русской есенинской природы хранила свет духовный в наших отчих домах.
Соседней древней Рязанской области, среди цветущих садов у дома и дремучих дубрав Мещёрских с прозрачными речками и озёрами. Вокруг. Его село Константиново и мой город Сасово на Цне. Эрика семья из другого мира. Столичная советская знать министерств у двух поколений. Вузовские дипломы. Широкие знания формируют высокий интеллект и культуру. Конечно, изначально у меня это вызывало глубокое уважение к ним.
Тем более я не могла понять и объяснить их поступки, для меня чужеродные. Мне это было очень важно. Потому что в этом мире вырос Эрик, с которым я делю свою жизнь. Все неожиданные для меня открывшиеся страницы их жизни вызывали глубокое сочувствие к нему. Потребность ещё больше защитить, согреть, спасти от всего лихого.
Бесчеловечными я считала первые поступки, которых стала свидетелем. Ещё до свадьбы.
Под портрет его любимой покойной мамы над кроватью, отец положил на её место новую жену. Сын ещё жил в этом доме. Отец привёл её через четыре месяца. Без траура. Портрет не убрал. Больно только сыну.
Вторая страница, когда студента-дипломника лишил отец собственного жилья. Полученное им на троих, сына и жену Элеонору. На их место вселил новую с двумя детьми и бабушкой. Эрика выписал, поместив в общежитие на койку ЦНИИСа. Лишил жилья и даже московской прописки. Тогда это была Московская область. Лишив возможности и семью иметь, без жилья. Отрекся от родного легко. Заменив двумя чужими. Вот этих странных людей встречала в своей комнатке «французским жарким». Но от любви к Эрику. Другого отца нет. Уже без Эрика в руки мне попали письма любовниц отца. Они были всегда, тайный. Сын не знал.

12. Очевидное-невероятное. Блины, лыжи

Пришёл Новый год. 1961-ый.
Январь стоял холодный, но красивый. С высоты птичьего полёта, воробьиного, из окошка пятого этажа самого высокого здания, нашего дома, любовалась белоснежным ликом городка.
Наступала пришвинская «Весна света».
В синем небе сияло высокое, но уже яркое солнце. Под его лучами сверкали бриллиантовыми, хрустальными искрами снежные, хитро сплетённые, кружева на кустарниках и шапки на лапах высоких елей и сосен.
По снежной дороге ноги сами торопились, обгоняя одна другую.
Январский мороз прихватывал дыхание, красил алым щёки и моим тёплым дыханием лохматил белым инеем ресницы.
Однажды, в воскресный солнечный день, в комнату с кухни пробрался какой-то неприятный запах. Оказалось, почему-то обычного лука.
В комнате продуктов не было, всё хранилось на кухне. И все три семьи готовили там еду, каждый на своём столике кухонном.
Я очень удивилась. Это не был испорченный запах. Свежий, сочный лук, и вчера он меня вовсе не раздражал. А теперь стал преследовать, вызывая неприязнь.
А через пару месяцев я обнаружила в себе некоторое изменение. Почему-то «месячные» не пришли. Я за ними не следила. Не было необходимости.
С одной стороны я даже обрадовалась. Потому что поутихли боли, которые донимали меня теперь постоянно, в замужнем состоянии.
Не такие дикие, как в студенческие годы, когда я теряла сознание от них.
До такой степени, что моя тётя Аня, сестра отчима, врач, давала мне с собой в Москву наркотик, опиум. Обычные болеутоляющие таблетки не помогали.
Могла и наркоманкой меня сделать. Но я уцелела.
Причину болей я не знала. Потому что ни разу в жизни не была у гинеколога. Мама как-то скупо мне объяснила ещё в школе, что «может быть загиб матки». От тяжестей, которые я подростком таскала на себе. Сотни вёдер воды на коромысле и без. Сотки перекопанной земли на огороде.
Я немножко порадовалась: изменениям моего организма, затем немножко обеспокоилась. Раз чего-то нарушилось, может, болезнь какая прицепилась? Такое во мне было дремучее невежество, что собралась я к врачу за разъяснениями пойти.
Пошла к терапевту. Она странно взглянула на меня, великовозрастную, и отправила к гинекологу.
Осмотр в кресле привёл меня в неистовое смущение, а затем в такое же изумление.
Когда она сообщила мне о моей беременности.
Я открыла крепко зажмуренные глаза во время осмотра, чтобы не видеть своего позора и вообще ничего.
Я забыла про всё на свете, не веря своим ушам, и уставилась на неё ошалело. Так, что она даже переспросила, есть ли у меня муж.
У меня перехватило дыхание от неожиданности, от счастья. Я только шёпотом переспрашивала: «Это правда?!»
Я тихо шла домой переполненная новыми чувствами.
Я всегда твёрдо знала, что у нас будут дети, внуки. Я мечтала, как в нашей комнатке мы будем вечно жить большой семьёй. С дочками, сыночками, внуками. Чтобы не мешать друг другу отгородимся занавесочками. Как в семейной комнате соседней в моём бывшем общежитии.
Или поставим, когда разбогатеем, красивые шёлковые китайские складные ширмочки. Как у Берты на Арбате. Ей их сын Юра из Китая привёз.
На ночь будем раздвигать, а днём складывать. И комната в 13 метров опять будет просторной.
Но я и представить себе не могла, что мечта так быстро сбудется.
Откуда взяться детям? Если Эрик так и не вылечился.
Я подумала про себя. Значит, хоть сердце и не очень правильно работает, зато женские органы очень крепкие и здоровые. И если к ним как-то заполз один «живчик», они его сразу захватили в плен. И сразу же стали строить ребёночка, моё великое счастье.
Две дочки случайные, Богом данные. Это и было самым великим счастьем моим, великим подарком судьбы.
Им я и посвятила всю свою жизнь.
Мы трепетно берегли и прятали с Эриком от всех наше неожиданное счастье. А сами втихую стали готовиться к великому событию.
Невероятному, но очевидному.
Перво-наперво мы поехали в Москву покупать мне на лето специальную одёжку. Купили шёлковый костюм. В частую белую и чёрную полоску. Одетая в него, я была похожа на пёстренькую птичку. Блузочка с пуговками, отложным воротником, три четверти рукав на манжете. Такой же манжет на бёдрах. Поэтому блуза с напуском, подсборенная внизу.
Юбка необычайного фасона. Незашитая. Как индийское сари. Только запахивается не на плече, а на животе. На пуговку. Пуговка на поясе перемещается со скоростью роста животика мамы. Моего то есть.
Чтобы сохранить подольше нашу тайну с Эриком, я в новом наряде пришла пораньше.
Вот, мол, к весне купила обновку. Все неграмотные в нарядах одобрили. Одна грамотная Вера с двумя малолетками-сыночками подозрительно меня обсмотрела. Я на второй день её подозрительность притушила. Одела на свою «французскую» фигуру старую одёжку и вернула прежний облик.
Но полосатенькую стала одевать всё чаще и чаще, чтобы привыкли к ней и ко мне.
Мы даже умудрились уже «втроём» съездить с нашей турсекцией к Алёне в сельскую избу, в село, покататься на лыжах.
Она с родителями жила в Тучково и на электричке ездила на работу.
У неё рядом лес. Было удобно из тёплой избы уйти на лыжах и туда же вернуться. К горячему самовару и блинам. Этот однодневный лыжный мини-поход был в память о прошлогоднем, многодневном, до Загорска.
Я, ещё никем неопознанная, как космический объект, отправилась со всеми на электричке до села. Но на лыжи решила не вставать. А принесла себя всем в жертву, оставшись в избе, около русской печки, печь в ней блины на всех. Все меня жалели, но и радовались моей жертве, эгоистично.
А я встала на блинную вахту. Поставила тесто на дрожжах. Вспомнила своё детство с ухватами и сковородниками.
Когда я перепекла ведро кислого теста, я уже не уверена была, что легче и полезнее нам «двоим». Блины или лыжи.
Это было для нас тайной прощание с походами, рюкзаками и палатками.
А дома мы начали бурную подготовку ко встрече с чудом, появлению новой жизни, дитя любви.
Мы составили длинный и изумительный список покупок. В него вошли и детские одёжки, коляска, ванночка, кроватка, горшочек. Баночки, скляночки с кремами, ватками, пипетками и много всего крошечного и чудесного. Уже был куплен один большой необходимый предмет гардероб. Которому доверили хранить эти крошечные детские вещи.
Красивый, большой, трёхстворчатый. С зеркалом во всю дверь посередине.
Для всех этих действий мы начали суровую экономию наших зарплат. Необходимо было ещё купить холодильник, чтобы хранить детские продукты. Хоть самый маленький, старенький, но дешёвый.
Купили б/у «Саратов».
Была ещё одна сложная проблема. Мы никак не могли создать экологически чистую среду обитания для нашего младенца.
Почему-то одна стена в нашей комнате зимой промокала. С осени первой на новеньких обоях проступала влага. Мы вытирали её тряпкой.
Стена выходила не на улицу с дождями и снегом. На лестничную площадку, сухую.
Предположили, что течёт с чердака над нами. Но работники ЖЭКа лазали, искали, ничего не нашли. Тоже сухо и там.
Вместе с этими работниками мы смотрели на наши мокрые новые обои в комнате тупо и никаких объяснений найти не могли.
Эта же стена с другой стороны, у лестницы, была сухая.
Из ЖЭКа приходили специалисты разные. Бригадир, мастер, инженер. Но никто не мог открыть тайну мокрой стены. Почти как в каморке Буратино у папы Карло.
Может, за обоями тоже какая-нибудь Шушера жила и гадила нам?
Надо делать ремонт и изучать эту стену в открытом виде.
Время шло, а на ремонт денег не успели сэкономить.
Как ни странно, выручила мачеха. Не зря всё-таки я кормила её индейкой «по-парижски» под винным соусов.
Обои мы купили новые сами, а бесплатно их клеили два солдата. Солдат прислал полковник, который служил в московском гарнизоне и был братом первого мужа мачехи. А Эдуард, отец Эрика, был её вторым мужем.
Вот так замкнулось колечко у мокрой стены между нами, солдатами и мачехами.
Организация всего этого действия заняла много времени. Оно произошло в последний день моего декретного отпуска. Конечно, всё время я принимала во всех делах самое активное участие. Правила поведения для себя особо не интересовали. Помнила по литературе о русских женщинах, которые запросто детей в поле рожали. Вставали и продолжали снопы вязать. Вот и все знания.
Поэтому никаких причин не видела, чтобы заботиться о себе. Тем более не в поле, а в собственной роскошной комнате.
К этому дню знаменательному, перед походом в роддом за дочкой, мы успели выполнить все дела по списку.
Доклеили последний лист обоев новых. Шушеры под старыми не нашли.
Специалисты высказали единственное предположение о нашей сырости. Строители по недосмотру или в шутку злую подсыпали соль в штукатурку. Поэтому мокнет. Вытерли стенку посуше, подсушили, наклеили новые обои. Всё стало чудесно.
Всю комнату вымыли, вычистили до стерильности.
Самодельный столик с чертёжной доской разобрали. На его место поставили детскую кроватку.
Её нам подарил друг Эрика по МАДИ Юлька Веледницкий. В ней спал его сынок Борька, который родился на год раньше.
Она была деревянная, чешская. Очень удобная. С заборчиком из палочек, который легко опускался и поднимался у дитя. Регулировалась по высоте и длине. На вырост. Но было у неё ещё одно бесценное свойство. Её можно было разобрать и собрать из стенок манежик деточке. Комната вся сияла чистотой и красотой. Новые обои, крашеный пол. Белоснежная скатерть на столе, простынки на кроватке, тюль на окне.
В новом гардеробчике лежали крошечные, игрушечные одёжки: чепчики, распашоночки, пелёночки.
Бабушка Берта одарила нас пикейным белым конвертиком с красивыми, но старенькими кружевами. Он был куплен Эрику, новорожденному. Долго ждал своего часа и опять вернулся к нему. Бабушка сберегла. Вообще-то, я толком не узнала вовремя. Может, конвертик и не Эрику был куплен. Может, в нём спал его папа Эдя Дядя Юра и его дети Саша, Ира. И Эрик. Важно, что такой красивый он с Арбата к нам явился. Кружева я подремонтировала. Но красоваться дочке в нём не пришлось. Конвертик летний, а на дворе был сентябрь. Гулять в нём ребёночку холодно. Всё равно, красивый.
Для тепла зимой мы купили верблюжное одеяльце, фланелевое, байковые пелёночки.
Нас ещё немного обогрела опять же бабушка (прабабушка) Берта.
Она была прекрасная рукодельница, поэтому навязала красивые шерстяные шапочки, кофточки, платьица. Нет, не нам. Севастопольским Сашеньке и Ирочке, деткам сына Юры. Внукам своим. Им уже было 4 и 2 года. Новорожденные одежки были им малы. Берта их нам и подарила.
А крошечные распашонки я сама на руках шила из тонкого батиста и цветной фланельки. Швами наружу. Этому я научилась из книжки, которую мне подарил Эрик. Он как-то ездил в командировку в Ленинград и там её купил. «Мой малыш» называется. Это был замечательный подарок. И самый главный мой помощник. И единственный.
В книжке было всё. Как в справочнике могла найти ответ на любой вопрос. И до рождения ребёнка. И главное, после. Уход за ребёнком был расписан по часам, дням, неделям, месяцам на весь год. Там же был и прекрасный отдел шитья. Я ей пользовалась десятки лет. И для своих внуков.
А тогда, кроме этой умной и доброй книжки, около меня не было ни одной родной души. Кроме Эрика, конечно. Родной, но советов в нём было мало.
А между тем я всё росла, росла и выросла большая-пребольшая. Как в сказке про репку с дедкой. От 47 кг доросла до 72 кг. Стала везде кругленькая и пухленькая.
От эталона французской женщины следов не осталось никаких. Но это для меня не имело никакого значения. Я вся была целиком заполнена новой жизнью, которую я растила и берегла внутри себя. Все чувства и мысли были заняты только ею.
Никаких современных ограничений веса в то время я не знала. Да о них ни врач, ни книжка ничего не сообщали. Я полагала, что умный организм сам решает свои задачи. Никакого повышенного аппетита у меня и не было. А даже не знаю, откуда он набрал свои большие килограммы.
Весь срок я себя чувствовала замечательно. Никакой патологии. Никакой тошноты и пятен на лице. Кожа была бела и румяна.
Я полностью была готова на подвиги. Хотя была полной невеждой в предстоящем процессе.
И это было очень хорошо. Начиналась новая ступень жизни. Я поднималась всё выше и выше и жизненный горизонт раздвигался всё дальше и дальше.
Появились новые задачи, проблемы для решения. Новые цвета. Каждая жизненная ступенька достаточно резко отделяла мои кусочки жизни.
Их накопилось уже несколько. Разных, как мозаика разной формы и цвета, которую надо уложить в определённый рисунок судьбы. Бездомное детство.
Мамин муж, семья, война, школа.
Москва, МВТУ им. Баумана.
Арбатский принц и царский подарок директора ЦНИИСа.
И вот я вступаю в новую, незнакомую, но сказочно прекрасную страну «Мать и дитя».
А на ступеньку с Арбатским принцем можно положить толстую папку синюю. В ней наша с Эриком переписка. Она дополнит штрихами, оттенками, разноцветными нитями душевной искренности, чистоты, верности и преданности двух любящих сердец эту ступеньку.

13. Ленинград—Москва. Лошадь в купе

Вера, Надежда, Любовь — этим было заполнено всё пространство внутри нас, около нас.
Крохотный  лучик жизни всё осветил, согрел нас и вокруг.
Мир стал сказочно прекрасен опять. Ушли все наши тучки, растаяли.
Апрель. Эрика усылают снова в командировку, в Ленинград. Нас и сейчас разделять нельзя, нам всё так же плохо, ведь мы же неделимы.
Но уже не так больно. Потому что мы и не делимся! Он же, Эрик, теперь всё время со мной. Во мне. И когда он в Ленинграде.
Опять спасаемся письмами. Иногда пишем друг другу и не успеваем отправлять. Когда командировки короткие. Но не писать не можем.

Тонюшка, моя!
Сейчас 9.30 утра, Нина, только что накормив меня омлетом и остатками вчерашнего торта, упорхнула на работу. Я побрился и — сразу к тебе. Бритый! Как всегда.
Мне вчера тоже хотелось поплакать. Не потому, что я плакса — я уже не плакса, я мужчина. Просто моё настроение целиком, без остатка определяется тобой. Ты улыбнулась — и я весел; ты скуксилась — и у меня унылый нос. И захотелось мне пореветь, когда увидел тебя в окошке.
А потом расхотелось. Потому что если так больно врозь, то так же хорошо вместе. А ещё помню, что говорил, что настоящее счастье только тогда, когда наверно знаешь, что составляешь счастье другого.
А у того, другого, счастье ведь тоже такое, по «определению», взаимное, одинаковое. И я утешился этим и сел в поезд за полминуты до отхода. Старичок-кондуктор с самым серьёзным видом сообщил мне, что долго ждал меня и заждался. Так мы и поехали.
Мамочки! Ух!! Ух!!! В моём купе две фифочки и одна лошадь с золотыми зубами. И имя лошадиное: Лидия Августовна. Рад сообщить, что я поглупел и разучился вести себя в обществе дам: слова не мог из себя выдавить, галош стесняюсь, стукаюсь лбом о полки, из рук всё падает на пол. Сидел я, молчал, как бирюк, и слушал лошадь.
Лошадь оказалась командиршей роты аэродромного обслуживания какого-то училища и везла свою роту на практику. Она любезно сообщила, что её муж кончил её училище, потом МАДИ, живёт в Лосинке, что «даже» в Лосинке «таких евреев мало», «таких красивых и таких нахальных», ещё, что он «не в меру нахален и не в меру легкомыслен», и что он её увидел, и сказал, что она не такая старуха и урод, как он думал заочно.
Лошадь красит помадой губы и усы (ей-богу, сам видел — торчат волосики, красненькие!) и ненавидит женщин. Хорошая лошадь, правда?
Одна фифочка просюсюкала, что она летом не хотела идти строить дом, потому что было жарко очень (это студентов посылали на стройку), но согласилась поехать на уборку винограда, а потом оказалось, что зря, потому что виноград был ещё зелёный, надо было с утра до вечера его подрезать и окучивать, из еды ничего не было, а до моря (3 км) не хватало сил дойти. Поэтому через три дня они все сбежали в Одессу, получили строгие выговора, но теперь уже всё прошло. А ещё, что из их выпуска никто не поехал по распределению, и вообще, что в их институте не было ещё такого случая, чтобы кто-нибудь уехал по распределению.
После этого пришли жеребята и увели лошадь с собой, в другой вагон (из которого лошадь вытурила проводница за неумеренное ржание в полночь), а фифочки вытурили меня. Я очень долго боялся зайти, пока не вернулась вытуренная лошадь и не запихала меня обратно. Она по-солдатски скомандовала мне лезть на свою полку. Я хотел погасить свет, нажал на что-то, а вместо этого купе ярко осветилось, я растерялся и глупо захихикал. Потом всё-таки стало чуть темнее, но синий плафон никак не хотел гаснуть.
Лошадь приказала считать, что в купе совершенно темно, и я стал снимать брюки. Фифочки напряжённо глядели на меня неподвижными спинами. Уфф!!
Утром я им за это не подарил ни одного слова. Прямо-таки не мог выдавить из себя ничегошеньки.
Вечером я долго глядел на часы и внушал себе: проснись в шесть, проснись в шесть. Это чтобы одеть брюки, пока фифочки спали. Проснулся в 4, в 5 и т. д. Через 15 мин.. В шесть страшно хотелось спать, и я тянул до 6.30, просыпаясь через 5 мин.. Потом шумно тянул под одеялом на себя брюки. Фифочки лежали тихо, а лошадь храпела.
Серый, серый день. Небо тихое, тёплое, низкое. Несмотря на ранний час, на улице толпа. Иду по Невскому, почему-то не смотрю на людей, хотя хочу их видеть, а смотрю на дома, вывески, витрины.
Невский хорош. Дома в блёклых (беж, голубой, серый и т. п.) тонах с белыми архитектурными деталями — как хорошая акварель. Всё чуть закопчено, задымлено, затуманено.
Литейный. Дома такие же — сплошь особняки старинной архитектуры, 5—6 этажей. Но тон изменился — осталась только копоть, а акварельные тона пропали. Много трамваев, непохожих на московские.
Мрачная подворотня, гробовая. Колодец-двор меньше нашей комнаты (в 7-этажном доме!), крутой, чёрный ход. Открывает Нина, непричёсанная, в халате. Она всё-таки приятная, простая, своя. Дома — хаос, вчера праздновали 5 лет их свадьбы, праздновали торжественно и с удовольствием. Нина не извиняется, не гонит меня с кухни, тут же начинает мне что-то жарить (я прервал её чаепитие). Я чувствую — я ей свой, не церемонный и не тягостный.
Выходит Ирина. Брови чёрные, а волосы белые (то ли седые, то ли уж слишком блондинистые). Тоже в халате, растрёпанная, пьёт чай и убегает. Нина кормит меня не на кухне, а в комнате, тащит пироги, торты, конфеты, фрукты и т. п.
Обстановка типа арбатской: захламлено старинной, когда-то очень дорогой, а теперь неряшливой мебелью, антикварными лампами, статуэтками, вазочками. Но контраст: новейшие книжные шкафы, гардероб, торшеры, вазы цветного стекла, диван с тумбочкой, телевизор, портьеры «Модерн».
И репродукции с картин Врубеля, Брюллова и т. п. А рядом — древнейшее ватное кресло. Книг много, хороших, дорогих. Кругом журналы, книги на английском.
Грязновато, хламовато, но людям это всё обжитое, привычное, своё.
Я терпим: им хорошо — и ладно.
Очень характерно: Нина не знает, что сейчас есть интересного в Ленинграде. Я знаю — Левитан, из частных собраний. На балете не была давным-давно — Джон не любит балета.
Аспирантура окончена, диссертация написана, работа отнимает 2 дня в неделю (по 12 час). Чем же она живёт? Интересно. Поживу — узнаю. Это не мелкое, сплетническое любопытство. Просто я учусь видеть вокруг себя людей и под внешней их оболочкой.
Пишется с удовольствием. Ужасно приятно рассказывать обстоятельно, по порядку, ничего не упуская, как меня Тоника учила. Пока пишу, накопился ещё один факт: время 11, и я до обеда никуда не успею.
Ну и пусть.
Ещё забыл (это я подчищаю память до уголков): пытался читать в поезде Чайковского, нагнал страху на попутчиц таинственными закорючками (это ноты в книге), но без знания наизусть вещей, без инструмента, хотя бы без грампластинки, не читается. А заманчиво очень, вот вижу, что подмечены, описаны, объяснены такие тонкости, которые сам никогда бы не заметил, но понять по книжке в состоянии (а ещё % 70 не в состоянии и понять). У Нины пианино расстроено. Сейчас попробую. Ничего. Басы совсем не годятся, а вокальные партии можно. Но симфонии хорошо бы читать с пластинкой, хотя бы и ради 30% понятного.
Тоника, милая, ты ведь будешь умницей? Будешь кушать без Эрки? Ведь ты не одна, ты вдвоём, вдвоём, вдвоём! Алька приедет, вели ему от меня, чтобы следил за яблоками, молоком, супы чтоб себе варила. И ещё я придумал: раз велят белки, клади яички всюду: в кашку, запеканку, блинчики, творог, картофельные котлетки, салатик сделай с овощами и яичками, ладно? Пиши мне, как себя ведёшь, как ешь. И всё, всё о самочувствии, о ЭРЁНОЧКЕ.

Я о тебе думал всё время, как обещал. Посадил тебя на колени, ты уткнулась носишкой мне во что-то тёплое, и я баюкаю. Целую Тонику. Эрка.

Тонюшка, здравствуй!
Экий длинню-ю-ущий день.
Утром отправил уже письмо. Хотел скорее, чтобы ты не успела скукситься, по авиа, но сказали, что всё равно, поездом ещё скорее, потому что погода нелётная.
Завтра мне рано в Ленфилиал, утром не успею ничего написать, потому сел писать вечером, когда все улеглись спать.
Сначала о том, чего забыл утром.
У Нины 3 или 4 вазы, огромные, стекло многоцветное, с разводами. Стоит суховатая мимоза и букет свежих, видно, срезанных с корзинки. Наверно, вчера подарили. Свежие уже вянут. Цветы здесь в магазине чудесные — я заходил, видел и нюхал лиловые гиацинты. Тебе бы купил, а Нине, хоть она и очень ласкова, пожалел.
Мысли ленивые, расползаются (спать охота), вот только что помнил, чего я забыл написать утром, а сейчас уплыло куда-то. Записал, чтоб не забыть, на бумажке — рядом.
То-то надо мной хохотали, наверное, люди. Вышел из Московского вокзала, стою на Невском, спрашиваю — как пройти на Невский? На меня посмотрели странно, но показали. Это то же самое, что в Москве на Красной площади.
Просидел полдня в Ленфилиале, выхожу — рядом огромный собор. Утром его вроде не было. Смотрю — Исаакий, не Исаакий? Купол есть, высокий, портики грандиозные, колонны,  дом выстроен крестом — значит Исаакий. Помню, значит Ленинград. Пошёл вокруг Исаакия искать Петра с одной стороны, Александра с другой. Там и Нева должна быть рядом. Хожу — ни Пети, ни Саши, а Нева только с неба льётся. Нет, не Исаакий, у того купол золотой, а у этого чёрный. Подглядел я у Нины на столе телеграмму: 13-го приедет какая-то гостья. Как быть? Им туго придётся. Впрочем, одну ночь только — 14-го уезжаю.
Встретили меня в Ленфилиале хорошо. Но работы порядочно. Придётся и копировать, и на полигон за 70 км съездить. Погода — ужасная, не перестаёт то дождь, то снег, то твёрдый, то мокрый, на асфальте — каша, хожу в галошах.
Потолкался по магазинам. Продукты — может быть, капельку лучше, чем в Москве (яички, кефир — свободно, но это, возможно, к пасхе); магазинов явно больше и все очень нарядно оформлены, нет захудалых, мухами засиженных.
Видел мясорубки, с винтом, но чугунные, с запасное решёткой и крупными дырками. Без винтов — есть; дюралевых — нет. Посоветуй, Тоника, брать ли чугунную с винтом и запасным ножом (47 руб.).
Есть триоды, которые нужны Виктору на карманный приёмник. Это редкость, но дороговато — 23 руб.. К тому же их надо проверять при покупке, а без проверки можно выкинуть деньки на ветер. М. б., у него есть прибор для проверки. Посоветуй тоже, как быть. На этот приёмник мы с тобой уже 50 руб. потратили, м. б., стоит достать остальные?
Днём перекусил в буфете (сардельки, яичко, молоко). Вечером Нина накормила мясным салатом (вчерашним), хорошим бульоном и чем-то очень вкусным, но непонятным: вроде бы полуфабрикаты, прямоугольный кусок на полкило сочного мяса вроде буженины, но более жареное, чем варёное, и менее жирно. От этого куска она отрезала сочные толстые ломти, обжаривала их одну минуту и подала с картошкой и огурцами. Я объелся. Потом чай со вчерашними сластями. Сегодня я подумал, подумал, и ничего не купил. Потому что наиболее реально мне покупать сласти и фрукты, а всё это есть от праздника. Решил ещё посмотреть, м. б., на днях чего-нибудь притащу.
В Ленфилиал мне ехать 10 мин., на троллейбусе без пересадок. Прошу билет. Меня спрашивают: «Какой?» — «А какие есть?» — «За 2, 3 копейки, есть и за 16» — «Дайте до Измайловской» — «Так бы и сказали, а то придуряетесь!» А я не придурялся, просто отвык, что билеты разные.
Пошёл в Русский музей, на выставку Левитана не успел — она до 18.00. пойду завтра, заранее душа мрёт от наслаждения. Очень, очень хочу Левитана, он мне роднее всех остальных художников, вместе взятых. Как хочется притащить эту выставку к тебе. Это не Пименов. И голых там нету. Хоть бы догадались повезти её после в Москву.
А дома — тоже тебе Левитан. Утром Ирина Владимировна седая, вечером — рыжая. Был в её комнате. Никакого старья. Всё современно, светло, полировано, кроме старинной картины на стене — в прибалтийско-голландском духе «Марина». 11 час.. Джона нет. Нине и ему друзья взяли билет на «Прощайте, голуби». Она сходила одна и уже вернулась. Сидит волнуется. Джон пришёл под мухой. Не качается, язык говорит, но только короткие фразы и отрывисто, с разлёту.
Помолчал, приготовится — и прыгает через 2—3 слова. Дышит с усилием, пыхтит. Меня не узнал. Представился (Нина: «Джон, познакомься» — «Джон» — с корректнейшим поклоном). Нина постелила, и он лёг. Разговор за дверью:
; Пришёл на четвереньках.
; А ты тоже приди пару раз попозже.
; А что толку?
; Толку нет, конечно. Ты ангельски мягка с ним.
Мягка ангельски. Ни слова упрёка.
Добродушные шпильки, улыбка, «Постелешь?» — сопенье, сопенье, прыжок: «Постели».
; Для справки. Пьяница Жоржик. Был горький. Сейчас, Ир. Вл. говорит, исправился. Сейчас он за городом на съёмках. Под мухой явился Джон — он не пьяница.
Ниночка постелила мне. У меня отдельная комната (6 м квадратных, торшер, гардероб, книжные полки, письменный стол и раскладушка, свободного пола нет). Ласковое «спокойной ночи» и привет тебе (видит, я пишу).

Здравствуй, Тонюшка.
Ужасно трудно говорить, говорить, не получая долго ответа. Кажется, что уже вечность прошла, как я написал, и давно должен быть ответ, а его нету. Как ты там, что думаешь, ешь, как себя чувствуешь, как «оно»? Мой расчёт: письмо ушло в пятницу утром. Самое позднее, в воскресенье должно получиться.
Ты отправишь в понедельник только. Надо же, это ведь будет завтра! Ты ещё и не писала. Стал считать, и сам расстроился.
Сегодня в Ленфилиале воскресенье: монтируют автоматику на экскаваторе ЭТН-142. Я пошёл — всё равно делать нечего, а там хоть практика. Денёк чудесный — солнце, птички, колокольный звон, и толпа народу на Невском. Я думал что это по случаю Пасхи, а это здесь всегда по воскресеньям — толпы, таких в Москве не увидишь, разве что на 1-е мая. Город приятный. Почему-то такое впечатление, что магазинов и магазинчиков раза в три больше, чем в Москве. На каждом шагу гастрономы, булочные, закусочные, кондитерские и т. д. Это, наверно, потому, что я хожу, в основном, по Невскому, а на нём правда необыкновенно много всякого обслуживания. И самая маленькая лавочка в роскоши не уступает большим магазинам. Очень много искушений в виде кондитерских со столиками, чудесными кофе и сластями. Столики не стоячие, а со стульчиками, это уютнее. Я сегодня не стерпел — выпил чашку с трубочкой (это кроме обеда, конечно). Но норму (1 руб. в день) выдержал всё равно.
После обеда зашёл к Варгиным, часик почитал журналы и ушёл в библиотеку. Там я пишу статью. Хочу подзаработать на этом. Пришёл — все смотрят телевизор, болгарский фильм «Пылающая река». Это лучше, чем обычно принято для стран нар. демократии.
Уже второе приятное разочарование.
Нине я почти не надоедаю. Видимся рано утром и поздно вечером. Утром на завтрак бывает что-нибудь съедобное (пудинг, омлет и т. п.). Вечером — чай, бутерброды.
Жоржик сейчас дома. Чудной он, право. Даже когда выбрит и в шаболах.
Уже не говоря о том, когда он правда не брит и правда в шаболах.
Тоника, я хороший человек, что ли? Или это случайность? Утром пришёл, послесарил чуток, поболтал с парнем-рабочим; прошёл час, смотрю, он мне две конфеты тащит. Чего?!
Завтра поеду на полигон смотреть машину с автоматическим управлением. Хоть на лес гляну одним глазком. Послезавтра — к Нечарю и снова буду искать ВУОЧЕ. Там остаётся среда, четверг, пятница. Что-то слишком много. Сбегу я на день раньше.
Тем более, что всё-таки я Джону сел в печёнки: между нашими комнатами двери нит (есть проём, но нет створки, ни занавеси, ничего). Они каждый день ложатся после телевизора (около 12), а я у себя зажигаю свет и пишу тебе. До-о-олго. Хоть бы я лёг и свет погасил, и сделал вид, что сплю. Бе-е-едные! Как же, а? Они ничего, ни звука. Может, пожалеть?
Дудки, пусть терпят.
Жоржик нас фотографировал, помнишь? Обещает мне негатив. У него, оказывается, туберкулёз в закрытой форме. Я не знал. Ирина его лечит. Очень много народу болеет, всё-таки, хотя бы среди тех, кого мы знаем.
Тоника, едва удерживаюсь от искушения послать тебе цветы, которых здесь много: гиацинты — белые, розовые, лиловые; нарциссы, левкой. Джон молодец, покупает. Теперь уже я приеду одновременно с посылкой, так что просто возьму их с собой в баночку. Я боюсь очень, ты не ешь, не пьёшь, спишь плохо или что-нибудь болит. Может, это предчувствие? Тоньчик, пишиииии-и-и! Эрка.

Письма — это мы двое, время, люди нашей страны, в котором живём.
История её, улиц, цен, быта, человека, жизни его.
Письма — свежая искра чувств, яркие краски
мгновений.

14. Левитан.  Качели. Зайки в бурелаке

Тоника, здравствуй!
Как долго. Кажется прошёл месяц. Это за четыре-то дня!
Сегодня ездил на полигон с Николаем Киреевым. Дядечка хороший. У него только что (две недели) родился второй сынишка. Первому — пять лет. Я как-то быстро стал сходиться с людьми. Парень — сибирячок, из тайги. Учился в посёлке, в интернате (в тайге школы не было), мотался по разным авиа и парашютным школам. Осел в Ленинграде в Политехническом. Остался без стипендии (из-за единственной тройки. Было такое глупое время. Парень не лентяй, добросовестный). А тут девушка — надо жениться. Ни денег, ни жилья. Махнул на два года на Север, топографом: доработал до начальника партии (крепкий орешек! где только не был), заработал денег — вернулся, женился, доучился. Ему сейчас лет 28. здоров, коренаст, улыбчив. Минимум почти весь сдал (аспирант-заочник ВНИИСтройдормаш). Мне с ним теперь много работать в контакте. Он мне даёт всё, что может, ничего не жалко.
(Пожалуй, ему года 30—32, но выглядит моложе на 4.)
До полигона ехать 70 км по Корельскому перешейку. По этой дороге я ехал летом 55 г. в свой первый поход. Карелия — то же Подмосковье, если его вздыбить складками высотой 50—100 м и щедро набросать озёр, а из-под мха и травы выпятить острые и сглаженные куски гранита. Хорошая выйдет страна, правда?
Км в 20 от Ленинграда пошёл сплошной снег. На озёрах крепкий лёд. Только на южных склонах проталины. Яркое солнце, белые дымчатые облака. Вдруг при солнце временами сыплет редкий медленный снег. Против солнца он сверкает, как искусственный в «Иване Сусанине», помнишь?
На полигоне — кончили дела, и Николай уже катит на чужих лыжах. Я хожу и канючу — дай покататься. Даёт — я напяливаю ботинки 41-го размера и рад, как телок. Даром, что одна лыжина всё время соскакивает, а второй ботинок давит — нет сил! Пошёл, полез на сопочку, на полянку по заячьим следам.
Николай зачапал пешком прямо по снегу — наст держит. Так погуляли вдвоём. Вернулись — на качели. Посмотрела бы ты, как ст. науч. сотр. и ст. инженер катали друг друга.
Хороший народ — рабочие. Николай с ними очень правилен. Нас напоили кофе из сгущёнки, хлеб, масло, сахар, колбаса. Потом я удрал в лес на часок до поезда. Не бегал, не спешил — ходил тихонечко. Смотрел большими глазами на обкусанные зайцами осинки (снег стаял уже на метр, и следы заячьих зубов теперь высоко), на вербы в серёжках, на елки в шишках, на ручей под снегом. Пытался понять, что зайцы делали — они, ей-богу, играли в салочки.
То-то было весело в буреломе, в бурелаке. На снегу виден каждый ноготок, след свежий-свежий.
Солнце то выглянет, то спрячется. Снег то пойдёт, то перестанет.
Когда встретятся — радуются друг другу. Ветер шумит то далеко, то рядом. Хорошо.
Вернулись в город часов в семь. Дома — никого. Посмотрел альбомы репродукций: «Русский музей», «Дрезденская галерея». Потом то, что я держу от тебя в секрете. Чудесная вещь, именно точно нужно.
Тоника, сердечко моё, эта страничка — ласка моя тебе, шебуршанье за ушком. Я скоро, совсем скоро буду дома. Ты получишь письмо, а через день-два и Эрку. Страшно тебя оставлять сейчас. Ты кормиться будешь плохо. Поясок не сменишь (сшей его просто из широких полосок: одну вокруг пузичка, две бретельки на плечи, как и лифчика, и длинные резинки). Пунькину одёжку не сошьёшь. С пуговичками впереди, широкими бретельками и большущу-у-ю! Шебуршится оно? Сильнее, да? Каждый день, часто? У меня тоже шебуршится внутри что-то. И Левитан, лес, Сикстинская Мадонна, Бетховен по радио — в каждом из них я узнаю что-то живое, тёплое, человеческое, такое, как у тебя в сердечке, и под ним — два моих, родных сердечка, от которых вдали — Эрка.

Тонюшка, милая!
Вот ещё день прочь. Я, наверно, уеду на денёк раньше отсюда: на «Кр. Зарю» меня не пускают, и ВУОГИ я найти не могу — никто в Ленинграде не знает такой организации. И телефон не тот. Зато в Ленфилиале дают всё, что у них есть.
Сегодня чудной день какой-то. Утром опустил письмо тебе, потом — на работу. Там всё на ходу: договор, чертежи, фотографии. Позвонил Кесарю — с ним приятно говорить даже по телефону. Договорились встретиться во вторник (в понедельник я еду на полигон Ленфилиала. Это 69 км поездом).
Поехал на завод реле. Там грозная надпись: допускаются только представители предприятий, имеющих фонды. Плюнул и уехал. Обиделся на Ленгорсправку: не хотят искать ВУОГИ, требуют расшифровки, а я её не знаю. Пообедал в рабочей столовой, дёшево и голодно.
Пошёл на Левитана. Выставка большая-большая, такая большая, что даже жалко: если бы было 3—4 картины, каждая запомнилась бы, как событие. А тут их столько, что как дошёл до конца, начало забыл.
В общем, отдохнул. Отдохнул так, как будто посидел тихонько в лесном уголке, потрогал берёзку, понюхал почки, пожевал травинку, только хуже отдохнул — людей очень много кругом, тесно, жарко. Я как-то шёл не как на художника смотреть, а просто ради того, ЧТО он рисует. Точно так же я мог бы сесть на электричку и слезть в первом лесочке.
Такое настроение было вначале. Но всё-таки он, глазастый, взял меня за душу. До-оолго смотрел «Золотой плёс» и пел внутри. Узнал 3—4 лесных уголка, где я, точно же, сам был. Увидел на тихой-тихой, тёмной воде, светлую неподвижную точку — лист или палка, но знаю, что так обязательно и должно быть, потому что без этой точки не бывает, и гладкость, и неподвижность воды и не почувствовать. Увидел, что на старом бревне тень в солнечный день пепельно-синяя, что голый сук по-своему отражает небо, что берег освещён золотым сиянием, которым тлеет внутри вся река и так много, много ещё.
И вовсе по своему, целиком понял я «Над вечным покоем». Это так трудно писать, но я постараюсь.
С птичьего полёта — стальная чешуя широченнейшей реки, сибирской, привольной. Посредине — кусочек островка с рвущимися на ветру кронами и деревянной церковкой под ними. Пол картины — послегрозовое небо. Вечереет. И поэтому гроза не ушла, а остановилась, и взвихренные тучи сгладились в спокойные формы, но сохранили глубокий свинцово-синий грозовой тон. А разрывы серебрят уже закатное небо, чуть розовое от садящегося где-то глубоко (страшно глубоко) за тучами солнца. Справа за картиной ещё дождь — туда темнеет и синеет.
Ниже и на фоне синих туч — рваный клочок тумана, желтоватого на синем — от рассеянных сверху через разрывы розовых лучей.
Серебристо-розовое по крошкам впитывает и усиливает река.
Это внешне. Почему же «вечный покой?» Потому что после страданий и слёз и в природе и в человеке что-то внутренне, качественно меняется, этой ценой даётся частичка мудрого и верного природе чувства. Это... ну как вот этот спокойный, глубокий, устойчивый, синий ток застывающих туч. И на их фоне — живое воспоминание, боль, беспокойство — но и это пройдёт, сгладится. А рядом — брошенный вариант картины — всё тот же, но тон темнее, мрачнее, нет устойчивости, успокоения, всё ещё мятётся и болит. Колдун искал покоя и нашёл. Тот же покой и в «Золотом плёсе», но это уже не описать. Это колдовство совершенно необъяснимое. Можно только выключить всё, слух, язык, мысли, оставить только глаза, обратиться в камень с глазами и пить это чудо часами. А тут толкают, загораживают, шумят, экскурсии — наверно, пойду ещё в рабочее время, чтобы упиваться. Человек — удивлённые глаза природы, в которые она сама смотрится. 
Конечно, он колдун, и погода вдруг изменилась. Небо разом очистилось, выглянуло солнце, и всё пошло хорошо.
Ура! Чудо! Нашёл своей милой гостинчик. И Какой!
А какой — не скажу. Тонюшка, так мне повезло. Довольный, пошёл к Неве, поглазел её при солнце.
Вдоль берегов плывут льдины, белые на синем, как левитановские облака. Сидел и разглядывал гостинец (дома нельзя). Замёрз как цуцик — солнце низко, холодный ветер с Невы.
И стало мне неуютно: чего-то не захотелось к Нине — чего им мешаться, причинять хлопот с кормёжкой.
Пошёл в булочную, поужинал, потом в библиотеку. Зачитался. Неуютно: каталоги незнакомые, спросить никого не хочу, сам не нахожу ничего. Посидел, пописал и пошёл к родственникам. Куда денешься! Дома трезвый Джон. Говорит только абсолютно бесспорные вещи и непременно с улыбкой. Но всё-таки общий язык есть — математика. До чего же универсальный язык — он физик по полупроводникам, а меня понимает как азбуку. Я его нет. Ну его, он университет кончал.
Смотрели телевизор. По случаю Пасхи до полночи. Тоник, ты христосуешься, да? Гад Алька. А я нет. То есть не гад и не христосуюсь.
Как у гада дела?
Тоника, у меня за два дня на еду и транспорт ушло два рубля (+ постель + гостинец + выставка), осталось 140. так что всё в порядке. Я решил здесь в театры не ходить, деньги привезти с собой и сходить с тобой куда-нибудь. Хоть в цирк (там ты можешь не раздеваться). А лучше в театр, в ложу.
Здесь махровые нарциссы есть!
Может, привезти их, а на театр ты выделишь? А? Тоника, крошка, спокойной ночи. Целую — только в губы, хоть сейчас ты не можешь увильнуть — и в носишку.
Эрка.

13.4.61
Тонюшка-рёвушка моя!
Нина на твоё письмо уронила вазу, закапала конверт снаружи, и оно само и внутри заплакало.
Горюшко ты моё, ну я сейчас вот еду, это письмо — последний суррогат Эрки, за ним едет настоящий.
Завтра — к Радкевичу, послезавтра — последние дела в Ленфилиале, а выеду я в пятницу рано-рано утром: только отмечу, что выбыл 14-го у секретарши, и тут же уеду. Вечером буду у тебя. Денежков у меня 10 руб., я ещё тебе куплю гостинчик и немного привезу, чтобы прожить до получки. А по Ленинграду я шатаюсь много: и в Русский музей, и в Эрмитаж, и просто по городу. Так что ножки устают. Отдыхаю в библиотеке — читаю журналы, газеты, немножко работаю. Бывает, что прихожу ночевать, и узнаю, что мы в библиотеке были все трое — Джон, Нина и я, только в разных залах.
Был у Кесаря сегодня. С ним очень приятно болтать. Передал тебе привет, очень благодарил за Моисеича. Я достал у него очень нужные мне реле (редкие, поляризованные — трёхпозиционные) и ещё всякого барахла. Парень хороший, не жадный. Насчёт работать вместе он думает. Ему трудновато сейчас, так как он учится в ЛГУ на мехмате.
Тоника, а что парней много рождается — это случайность. У Николая родился сын, в тот день — единственный парень, остальных 20 шт. девчонок. Им все страшно завидовали, а они расстроились: один парень уже готов, хотели сделать ему сестрёнку.
Сейчас тепло на улице, в Москве ещё теплее, солнышко, ты гуляй побольше, а? Лучше с Алькой, и вели ему вести себя под руку. Он ещё не машет ручками? Тоньчик, ведь 22-го — половина ровно. Яблоки купила? Если не съела чернослив, скорее беги, кушай его, а то я приеду сейчас и разворчусь. Улыбнулась? Я уже еду, лечу, как комета. Сейчас ворвусь и расцелую — Эрка.
Неотправленный ответ

Ленинград, Ленфилиал.
Немировскому Э. Э.
11, апрель 1961

Эрик, родной мой.
Хочу рядом с тобой рядышком. Пишу, а отсылать не буду — не успеет дойти, раз ты раньше уезжаешь.
Если бы в субботу приехал, дошло бы. Письмо приходит на 3 день. Сегодня — вторник. Опущу к вечеру, значит дойдёт к тебе только завтра. Не буду опускать. Ну пусть, просто так буду говорить с тобой. Только жаль, что напрасно ждать будешь. Получишь одно, очень скверное и зарёванное.
Это нечаянно. Я уже хорошая. Глазки сухие и вчера, и сегодня.
Тоскую внутри. Таисия ворчит: «Эрик переродился, весь светится, когда встречаю, а у тебя печалинка в глазах. Почему?»
А я не сказала почему. Потому что тебя нет.
Эрик! Она уже сердечко слышит. У «нас» уже 20 недель! Вот какая радость. Я теперь совсем хорошая, всех слушаюсь, и тебя и её. Она мне бюллетень дала, я пошла лежать.
Лежу и пишу тебе. На мне всё тёплое. И молоко буду пить с боржоми, если Алька принесёт. А гад Алька не христосовался, он только с  тестем в нижнюю губу. Он вчера вечером торчал у нас. Я ему подсунула книжку хулиганскую «Различие полов», для молодёжи 16—17 лет. Я её тоже почитала, нашла для себя много интересного. Узнала из неё, что у нас сейчас не амёба, а уже человечек. Шебуршится.
А ты меня вчера обманул, два раза. Ведь я домой обедать ходила почему? Потому что думала, что мне письмо будет. Пришла, а его нет. А ещё вчера тоже Пасха была, поэтому Анна Ивановна ходила на кладбище и в церковь, а ключ от парадного ты увёз. Поэтому осталась я и без письма, и без обеда. А сегодня хорошо. Сегодня я пообедала... двумя письмами, твоим и Марии. Она составляет договор: за пальто прислать поросёнка, когда вырастет.
А в квартиру опять не попала. А. И. один ключ потеряла, а другим мы не открыли, им только Лена умеет.
Вчера я тебе не писала письмо. Не потому, что обманул, — не могла: всё время были люди, на работе, а дома — Алька. А мне надо только вдвоём с тобой побыть, как рядышком на одном стуле. Даже Алька мешает. Алька читает мне Энкины письма, а я даже писать при нём не могу.
Алька застеснялся вчера и не стал всю книжку читать, особенно с картинками, хоть я ушла на кухню, чтобы не смущать. Про всякие... («губы») пропустил, а читал невинные главы про подарки, сватовство, походы. А я знаю, ему надо читать, а он не хочет, хоть и поплакался, что «ничего не знает», кажется, «боюсь».
А ещё я плохо сплю. Ночью просыпаюсь и долго «притворяюсь» — нету тебя, не спится. Носишку спрятать некуда, и никто не шебуршится. Плохо!
Эринька, мы весим уже 56 кг 100 гр., а «его» рост уже 16 см. Вот. Скорей бы ты рядышком был. А почему, когда родители (мать обычно) обидится на своего большого ребёнка, говорит ему: «Я тебя под сердцем носила». А я почему-то не под сердцем, а где-то пониже, в пузичке, под кишочками. А Вера уже приступила к истязанию моему.
Вчера я одела платье с полоской. Может оно и виновато. Пузени не видно, но талии (стройной, изящной) тоже. Стала Вера заговаривать: «Эх, Немировская, гляжу я на тебя, гляжу...» Отвечаю: «Гляди, гляди». Делаю вид, что не «дошло».
После обеда спрашивает: «Ты, Немировская, когда в отпуск пойдёшь?» Говорю: «Когда отпустят». — «Как это, — когда отпустят?»
Равнодушно, уткнувшись в программные устройства, отвечаю: «Не пойду же я одна».
Кончилось второе действие.
Сегодня утром третье, наиболее пробивное: «Что-то тебе все платья узки делаются». Утешительно: «Да ты не расстраивайся. Или мы ошибаемся?» честно глядя ей в глаза, отвечаю: «Я не расстраиваюсь. Жду, что ты скажешь». Потом призналась, что привыкла уже к подозрениям, что ещё в прошлом году у тёти Липы, у рябой Кати были самые достоверные сведения о моём ребёнке и т. д.». на этом разговор кончился, я ушла в местком. Сколько ещё будет действий, не знаю. Наверное, в четвёртом действии (не сомневаюсь, что оно будет), обрежу ей язык, чтобы не совалась куда её не зовут.
Ещё сегодня, но уже 10 вечера. Опять посижу с тобой. А потом, может, усну.
Я одна, даже Альки нет, уехал к бабушке. Купил мне молоко, боржоми обещал в Москве посмотреть, и лекарство завтра принесёт. А мне не охота, чтобы почки болели, а они болят, а может и не они, откуда Таисия знает?
У меня совсем молочная диета должна быть. Но я всё-таки поела в обед борщ немножко — жалко, пропадёт. А вечером уже и кашу — манную ела и молоко пила горячее. Ну их, почки.
Неваляшка куда-то далеко на шкаф забралась, видно только её круглую рожицу, и глазьями-блюдцами подглядываем всё время.
А я знаю, какой ты подарок купил: это книжка мне, которую мы давно хотели. Правда, угадала?
Сегодня сегодня кончился вторник, ещё два дня, и ты приедешь, в пятницу.
Как рада я, что Левитана видел. Алька тоже где-то видел, но он — ничего, а ты — чего, весь расчувствованный, потому что ты — Эрка, мой, необыкновенный, конечно, художник душой.
Оттого так хорошо тебе было.
Совсем тюльпанчики погибли. Жаль. Вот, скоро мы приедешь, а оказалось, что я много дел не сделала до твоего приезда: не пошила ничего, дыры и носки не заштопала. И в комнате пыль. Хоть бы завтра встать.
Попросила Альку машинку поставить на всякий случай.
Прочитала «Серую сову». Хорошо.
До завтра, родной. Головка болит.

8 вечера. Гад Алька ест борщ (мне нельзя, у меня диета), и спрашивает, когда в отпуск пойдём, узнав, что в октябре, наверное, спросил, поедем ли на юг. Куда мы, Эрка, поедем в октябре?
Вот ведь диво-то какое: человек сегодня в Космосе! Юрка Гагарин. У нас комитет ВЛКСМ обещал жилплощадь отвоевать Юрке Гагарину и Альке Питерскому. У Юрки теперь шансов больше — его тёзка в космос летал. Здорово про космос, правда?

12.4.61
Вот бы почки ещё не болели.
Раздразнил Алька, сделал салат из картошки с постным маслом и огурцом и чавкает. Хочу. Дал немножко. Может, и вредительница, но поела. Вкусно так!
Вот ведь, Эрик, диковинка какая. Пишешь ты, что предчувствие у тебя, не заболела ли я? Угадал ведь.
Беспокоюсь — нельзя мне болеть-то. Но самое интересное, как это ты досрочно угадал: писал письмо с предчувствиями 10, а я заболела 11-го.
Интересно, правда?
Алька весь вечер причитает: чего бы мне ещё сделать? Даже спрашивает так: а чего бы Эрка сделал? Говорю: «Посидел бы рядышком». Предложил положить рядом твою карточку, или старый пиджак и дёргать за руки.
Поел и стал хвастаться: «Ну, чем я не Эрка? — и тебе поужинал, и тебе посуду помыл...»

Эрик, родной, я теперь к тебе с письмом, как с молитвой хожу! У меня жёсткий постельный режим: просыпаюсь рано, караулю, когда твоё письмо в ящик положат. Вскакиваю, читаю его натощак, а потом иду завтракать. Пока болею, экономлю деньги, есть ничего нельзя, мой рацион — около литра молока в день, и почти — всё. Яички варю ещё, и удалось как-то яблоки взять. Вообще их здесь нет. Они пригодились. Вера говорит, что с лекарствами обязательно надо много фруктов есть, а ведь она ещё не знает, что я не одна.
Наверное, я всё-таки встану к твоему приезду. Сегодня мне уже лучше. Если бы гад-Алька не задержал лекарство на сутки, мне, может, вчера ещё лучше было бы.
Всё-таки, Эрка, завтра или послезавтра ты приедешь? Хорошо завтра бы. С твоими письмами мне легче стало. Я по-хорошему рада, что ты не куксишься, что интересных и хороших людей много, и что заячьи следы и Левитан, что радуешься, вернее, умеешь радоваться всему и один.
Мне без тебя много труднее... хоть и идёт настоящая весна. А здорово я угадала про подарок, книжку, правда?
Эрик! Я ведь ещё получила письмо сегодня от тебя, завтрашнее. Почему-то оно дошло на второй день. Значит утром мне завтра ничего не будет, а вечером — Эрка будет, настоящий, долгожданный, любимый. Рядышком хочу.
А с Алькой мы сегодня дутые сидели (а я лежала). Всё-таки он гад, местами, чурбан, даже до слёз довёл. Ну до слёз, может, и не совсем он, может потому что соскучилась, но всё равно чурбак. Встаю, чтобы ему ужин приготовить — ничего, не возражает, посуду за собой не догадается помыть, если не скажешь.
И ещё напустил на себя всякую «дипрессию», капризничает. Не могу я всегда с ним нянчиться, раз сама болею, в постели. Ну его, не хочу.
Эрик, родной, ну скорее, иди ко мне!

Одной строкой

Вместе мы с Эриком — едины, неделимы, у друзей под общим именем — Тоника-Эрика.
Врозь — уже не мы. Рёвы-Коровы.
Когда мы удалялись друг от друга больше, чем на несколько часов из поля зрения, душа начинала болеть, наполняться тоской и изливаться слезами. Мы были цветком. Он погибает без воды. Мы и были друг для друга этой живительной влагой. Мы нераздельны. Мы — неразлучны. Мы — беспредельны. Только вместе.
С самого начала и на всю жизнь.
Звание «гад» у Альки очень некрасивое. Но почему-то оно было доброе у нас. Откуда оно взялось, уже не помню.
Письма Москва—Ленинград — яркие картины, сцены реальной жизни двух молодых семей из рода Лурье.
Две сестры — Берта и Клара.
Эрик — внук Берты в Москве. Нина — дочь Клары в Ленинграде. Интересно сравнить их быт материальный и интеллект. В последнем разницы почти нет.
Семьи из двух человек. Все четверо имеют высшее образование.
Нина вышла замуж пять лет назад, Эрик женился — три года. Джон закончил мехмат ЛГУ, защитил диссертацию. Нина — лингвист, поступила в аспирантуру.
Эрик окончил МАДИ, тоже аспирант. Я — МВТУ им. Баумана, жду дитя.
С этой точки отсчёта — очень разный уровень жизни наших двух семей материальный, хотя мы моложе всего на пару лет.
Наша с Эриком семья строилась с нуля, даже с минуса, и не одного.
После свадьбы у нас абсурдное место жительства было, в общежитии, где нас разделял коридор. При наличии двух родных домов у Эрика, на Арбате и в Кузьминках, откуда его родная семья выставила.
На счастье, получили комнату в коммуналке, из рук друзей.
Эту пустую комнату год заполняли необходимыми предметами для проживания. Второй — готовили необходимые предметы и вещи будущему младенцу.
Жили на зарплату молодого специалиста. Вдвоём, почти втроём, с Алькой, вчетвером с детьми. Накрывали светские дорогие столы родным Эрика. В будни у нас, при строжайшей моей экономии, была возможность дешёвого меню, овощного: салат (картошка, огурец, постное масло), который с аппетитом хрумкал Алька. А беременная Тоника в день употребляла литр молока. Больная.
В Ленинграде у сестры Эрик гостевал в огромной её родительской квартире с картинами великих художников (копии и оригиналы).
Светское дорогое меню в семье в будни. В котором «сочные куски мяса» были и у Эрика в тарелке». Нина с Джоном имели возможность полностью тратить заработанные деньги на себя, на театры, водку допьяна и сытный обед. Им не надо было даже вилку покупать к мясу. И в Москве всем знакомым родители помогали. Я считала счастьем, что на пустом месте мы строили своим дочкам родной дом. И их молодым семьям всем было место в этом доме.
Мне не надо было строить семью в общежитии через коридор.
Вопрос в том, сохраняют ли они тепло нашего родительского дома.
Взаимоотношения «Я — мать, дети, внуки» — не дают однозначного ответа. Передадут ли мои дети полученные от нас с Эриком любовь, заботу, тепло родного дома моим внучкам: Тане, Ире, Насте. Или тоже выставят за порог, в чужой мир.
И сколько тепла от своих детей они получат в своей старости.






























Глава 11. Дочки-матери

1. Шифровка. Дочка, сливы и коньяк

Я — молодец. Я успела всё доделать. Комната сияла новенькими обоями в цветочек. Пол, окна, мебель небольшого количества — чистотой. Ни соринки, ни былинки не оставили. Всё было готово для нашего долгожданного дитя.
Я присела на стул отдохнуть и полюбоваться трудами рук своих. Довольная и, как всегда, счастливая. Но через несколько минут почувствовала какое-то неудобство.
Встала и обнаружила под собою кровь. Догадалась, что это имеет отношение к моим родам.
Нисколько не обеспокоилась.
Про процесс родов сведения у меня были очень скудные. Полученные из советских книг и фильмов про простой крестьянско-рабочий народ.
В плохой царской России крестьяне все рожали в поле, легко и быстро.
В хорошей Советской стране советские женщины отправлялись в прекрасные роддома, где их радостно встречали добрые врачи в белых халатах. А в следующей фразе книги или кадре кино она выходила уже с младенцем в кружевном кулёчке из дверей роддома к толпе родственников и товарищей по работе.
Сам процесс появления младенца на свет оставался за плотными дверями роддома. Но я и не любопытничала. Как все, так и я.
Из случайных разговоров запомнились ещё фразы про какие-то схватки. Вроде, живот должен заболеть.
У меня ничего не болело, но кровь откуда-то потекла. Я предложила Эрику всё-таки поехать в роддом посоветоваться с врачом.
Наш транспортный городок обслуживала железнодорожная больница им. Семашко. Старая, с хорошими медицинскими кадрами.
Она была недалеко от нас, всего несколько остановок. Но от нас добираться трудно в любое время и место, только с помощью трёх вагончиков местной электрички. Которая довозит до большой железной дороги у остановки Лосиноостровская.
Где пешком, где по рельсам добрались до больницы им. Семашко у станции Яуза, до роддома.
Это большая больничная территория за забором, с кирпичными старыми больничными корпусами.
Лечат там все болезни. Их много, поэтому корпусов — тоже.
Роддом тоже есть.
Меня приняли без проблем, в обычном рабочем порядке. Хотя для меня всё было совсем необычно, торжественно. Я с интересом таращила на всё глаза.
На стены, на весы, куда поставили меня взвешивать.
На белую большую рубаху с чёрным квадратным штампом больничным на подоле.
Меня в неё одели.
На медсестру, которая обмеряла меня с животом вместе, а потом записывала на листочек все измерения и паспортные данные.
Затем меня второй раз в жизни, снова, повели к страшному гинекологическому креслу.
Я не успела застесняться. Передо мной, как в кино, появилась сказочной красоты женщина. Врач в белом халате.
С огромными синими ласковыми глазами под чёрными локонами, выбившимися из-под белоснежной медицинской шапочки.
С добрым лицом и улыбкой.
С чарующим нежным голосом. Это была Евгения Михайловна Юсим.
Она посмотрела меня на кресле. Я услышала непонятные слова: «Матка приоткрыта. Схваток нет. Подождём».
И отправила меня в палату. Называлась она «предродовая».
Там лежало несколько почти уже мам с огромными, как у меня, животами, в ожидании своих деток.
Все на разные голоса, кто громче, кто тише, кричали. Это у них уже были «схватки». В промежутках вдруг начинали храпеть, спать.
Я смотрела, удивлялась. Как можно спать в такой великий момент?
Мне объяснили, что сил набираются во сне.
Узнала также, что в этой палате со схватками можно пролежать много часов, а то и сутки.
Эрика доктор красивая отправила домой, пообещав, что сегодня он точно от меня детей не получит.
Но он завернул за угол и стал искать моё окошко.
У меня схваток не было, кричать самой ещё не хотелось, а слушать соседок — тоже. Поэтому я ушла из палаты прогуливаться по коридору и в окошко Эрика-то и обнаружила.
Очень обрадовались друг другу. Успели соскучиться. Но можно было только глядеть друг на друга через стекло. Собеседование не получалось из-за плотно закрытых двойных оконных рам. Осень всё-таки, сентябрь. Окно открыть нельзя, да ещё второй этаж.
А поговорить ну просто невтерпёж: столько эмоций.
Умный Эрик придумал.
Он весь алфавит перевёл в азбуку жестов рук, ног, лица и всяких рожиц.
Например, букву «ю» легко показать с помощью уха, пальца и ладони. Многие буквы определялись начальной буквой слов, обозначающих разные части тела.
Он придумал много всяких и написал крупно на листе бумаги. Получился словарь жестов и слов: буква — слово — предмет. Я должна была себе нарисовать такой же словарь, что я и сделала. И речь наша потекла без помех. Особенно, без свидетелей. Они, конечно, впали бы в столбняк при виде странных фигур.
Одинокого мужчины на пустыре, который корчится в разных позах и с разными рожами на лице.
И ещё более странной беременной женщины.
Затесалась в роддом и, вместо того чтобы вместе со всеми совершать героический и благороднейший поступок — дать жизнь новому человеку, ничего не делает. Стоит одиноко в пустом коридоре у окна и рожи сама себе корчит.
В это время мимо пробегала моя красивая врач, увидела меня у окна, такую странную.
Остановилась на бегу, заинтересовалась мною. А когда разобралась, чем мы занимаемся, сильно развеселилась.
Словарный листочек с картинками сохранился в нашей семейном архиве.
День себе шёл и шёл час за часом, 10 сентября 1961 года.
Новостей в моём животе не появилось. Почти мамы менялись в моей палате на новеньких. Прежние соседки уходили рожать в другое место, в родовую палату. С новеньким ребёночком поселялись уже основательно в последней, послеродовой, палате набираться сил для возвращения в родную семью.
А я всё жестами и разными телодвижениями через окно разговаривала с нашим будущим папочкой Эриком.
Днём рядом с ним появился под окном молодой офицер, а около меня совсем юное существо Наташа.
Я спросила красивую девочку, зачем она здесь. Потому что не только выпуклости в нужном месте под халатиком у неё не было, а даже наоборот. Стройную талию изящно подвязывал поясок.
Она чистосердечно мне призналась, что лет ей 18-ть. Вышла замуж за лейтенанта Гену. Ждут ребёнка, ему ещё только пять месяцев. Но час назад у неё «отошли воды», и она приехала рожать.
Врачи её осмотрели, но никаких признаков родов не нашли. Предположили, что девочка по незнанию ошиблась и просто описалась.
Выгонять, как и меня, не стали, оставили «понаблюдать».
Наташа «описанная» вызвала большой интерес не только у меня, но и у других всяких мам. Они приходили, разглядывали её, в её животике разыскивали ребёночка, который хочет родиться. Уверяли, что врачи её через пару часов отпустят домой, дальше выращивать его.
Всякие новости про себя она тоже через стекло пыталась своему офицеру рассказать. Но они не понимали друг друга, потому что не было у них шифровки, как у нас.
Мы с ней день ходили довольные, потому что все громко кричали, а у нас ничего не болит, нам хорошо.
Однако к вечеру она куда-то исчезла. Я уж думала, домой вернулась. Но здесь прошёл слух, что Наташа уже родила девочку весом 800 грамм! Такая маленькая, но вполне здоровая дочка не захотела задерживаться в темноте.
Появилась на свет, переполошив всех врачей и не особо беспокоя маму.
Та только пискнула несколько раз — и готово. Вот она, уже здесь, кроха.
Мама с дочкой, переждав нужное время, чтобы в`ыходить младенца, вернулись благополучно домой. А через год я случайно встретила её в Бабушкине с прелестной годовалой дочкой.
«А я всё лежу», и хожу, и «глаз не отвожу» от своего любимого Эрика, ничего не подозревая о своём ближайшем будущем.
Моя синеглазая красавица врач Евгения Михайловна, которая к тому же была кандидатом медицинских наук и завом отделения, периодически обращала на меня внимание. Её начинало тревожить моё ленивое и безответственное поведение.
Срок родов пришёл. В отличие от стройной Наташи живот мой был необъятных размеров.
Вес за 9 месяцев я чуть ли не удвоила, с 47 кг до 72 кг.
Матка открыта, готова.
Но «воды не отходят». Я ещё толком сама не знала, куда и как они отходят.
Главное, нет схваток, как у всех нормальных «почти мам».
А надвигались уже вторые сутки моего безделья.
Наступало 11 сентября.
Эрика через стекло я «шифровкой» послала домой. Темнеет рано уже.
Евгения Михайловна в эту ночь была дежурной и решила применить ко мне свои медицинские меры.
Мне сделали чистку кишечника клизмами и предупредили, чтобы я в туалете не уронила ребёнка. Это привело меня в ужас, я очень забоялась, чтобы ребёнок случайно не выпал из меня в таком непристойном месте и всё время крепко обнимала свой живот.
Потом меня чем-то укололи, и вот тут ко мне пришла боль. Мне сделали стимуляцию, вызвали схватки искусственно.
Но они не были похожи на схватки моих соседок. Я целые сутки наблюдала за ними.
Да, им больно, схватки становятся сильнее, т. е. больнее и дольше. Но между ними были перерывы! Мамочки покричат, а потом сразу спят, даже храпят!
Потом опять покричат несколько часов и идут в родовую.
Меня боль захлестнула сразу всю и не отпускала ни на минуту. Она терзала моё тело, как дикий зверь. Мне казалось, меня вдоль и поперёк переезжает трамвай (почему-то этот вид транспорта являлся мне в сознание).
Я мужественно сражалась с адской болью много-много часов, ради новой жизни на Земле.
Синеглазое лицо в белой повязке склонялось часто над моим, ласково утешало: «Потерпи, скоро всё будет хорошо, не больно».
Я терпела в полубреду, пока наконец под утро свершилось чудо. Я увидела в руках врача частичку себя, синенькое крошечное существо.
Я услышала слово: «Девочка!» Я готова была заполнить себя счастьем полностью, но не успела.
Ещё более дикая боль оборвала сознание.
Я успела только прокричать по слогам или прошептать, укоряя: «Вы-же-о-бе-ща-ли, что боль-но не бу-дет!!!»
И в затухающем сознании сохранилась последняя мысль:
«Дочка родилась синенькая, потому что накануне ели с Эриком сливы на Арбате. А все говорили, что надо яблоки есть, тогда детка розовенькая рождается».
И всё. Меня не стало.
Возвращение из бессознательного состояния в сознательное, мне казалось, проходило в обычном, привычном порядке, как всегда.
Сначала возвращается слух (я слышу), затем зрение (я вижу), и после — всё остальное. Т. е. я могу говорить и двигаться.
Опыт за несколько лет накопился большой и разнообразный. Даже с исследовательским уклоном.
Только в самый первый раз, в 10-м классе после пожара дома, который устроил мой братик Витя, я немножко испугалась. Мне не интересно было, сколько я провалялась на полу, когда пожар погасили и отец увёл маму в больницу. Я просто обрадовалась, что ожила.
Но уже в каникулы студенткой, в Сасове в летний день, в пустом зале клуба, когда я очнулась, я кокетливо подошла к большому зеркалу на стене.
Интересно было посмотреть, как я выгляжу, какого цвета лицо: синее, красное, зелёное?
Я осталась довольна белизной кожи без оттенков.
Она благородство и загадочность придавала моей личности.
Иногда мне самой удавалось вернуться в мир, иногда с чьей-то помощью, если я удалялась подальше и подольше во тьму.
Например, падала в трюм корабля.
Тоже сначала услышала радостные слова: «Счастливая мать, у неё (у меня то есть) переломов нет!»
Затем увидела много голов над собой в медицинских белых шапочках и себя, перевязанную бинтами по рукам и ногам.
Голова моя и половина тела, правая, гудела, как высоковольтные провода.
Это ж не мало времени прошло, пока я всё это увидела и услышала.
Сколько-то в трюме пролежала, пока меня юнга там на цементном полу нашёл. Да по трапу вытащил и донёс до медпункта на руках. Бегом не побежишь, не котёнок я, хоть и хрупкая и мелкая. Да переломы проверили, перевязали, как-то в сознание приводили.
Интересно, что всегда запоминаются чёткие мысли до и после потери сознания.
Обидная последняя мысль в трюме: «Кричат, что девушка упала, и никто не идёт достать меня».
И первые слова врача про мою маму.
Но никакого туннеля, и света не было в конце его. Как много раз пишут сейчас об этом.
Вот и здесь, 11-го сентября, всё было знакомо.

Отключённое сознание зафиксировало последний упрёк врачу.

Затем я услышала:
«Перепада давления нет! Ноль». Но тьма перед глазами уже отступала. В серости её я увидела над собой лицо в белом, тревожные глаза с чёрными мохнатыми бровями.
И первая ясная и стеснительная мысль: «Надо мной мужчина, а я — в родильном отделении, вся такая неприглядная. Сты-ы-дно!»
Вдруг мохнобровый мужчина заговорил женским голосом что-то про свои роды.
Я обрадовалась ей, что не надо стесняться.
Меня перенесли на какой-то другой стол, и у меня начался какой-то страшный озноб. Трясло, как будто положили на виброустановку. Чтобы я не выпрыгнула и не выскочила с лежанки своей, несколько рук накрыли моё тело несколькими шерстяными одеялами, тюфяками и крепко прижали к столу. А ещё кто-то что-то вливали мне в рот горячее. То ли чай, то ли кофе, то ли коньяк.
Когда все успокоились, и я тоже, я за окном обнаружила уже сентябрьское утро рассветное.
Во сколько часов светает 11-го сентября?
Наконец меня, нормальную уже и счастливую, отвезли в обычную палату, где лежали такие же счастливые мамы. Положили в белую кровать и не разрешили вставать несколько дней.
К моему огорчению великому, деток наших в палате не было. Одни мамы, штук десять. Детей, оказывается, держали в другой, детской палате.
Нам приносили только кормить через три часа.
Но мне и кормить не принесли. Обещали почему-то через сутки. Я стала очень волноваться, что моя доченька оголодает за сутки. Но меня утешали, что деток там кормят, а у меня всё равно пока молока нет.
Пришёл детский врач к нам. Я узнала от него потрясающие для себя новости. Что дочку я родила весом 3 кг 700 грамм и что это много, хороший вес. И рост у неё тоже хороший, 52 см. И что родилась без «дефектов». А соседке моей сообщили о дефекте дочки. «Коротконогая» соседка стала очень переживать, и я за неё тоже.
А потом мы с Эриком писали письма друг другу, не на стекле — на бумаге.
Потому что мне принесли наконец мою дочку-чудо «без дефектов». И она наполнила мою жизнь таким счастьем, о котором я не знала, не ведала.
Вот об этом-то и писались письма Эрику.

2. Резус-фактор. В первый раз

Материнское счастье переполняло меня через край.
У меня всё было чудесно, прекрасно. Я любила всех и всё вокруг. Я была благодарна всем за моё счастье, за мою кроху. Я только не знала ещё цену, которую заплатила.
Вся палата была влюблена в нашего врача. От неё исходило обаяние, которое сразу притягивало к себе.
Когда она входила к нам в палату, как будто наполняла её светом. Все мамы называли её «Солнышко».
Я влюбилась в красавицу сразу и на всю жизнь. Но почему-то и она ко мне относилась не безразлично. Мне доставалось больше других её внимания, улыбок, ласковых слов. Мне, конечно, было это приятно, но непонятно.
Рядом с ней я казалась себе страшилищем в облезлом больничном халате. Оглядывала себя со всех сторон и не находила ничего примечательного, что могло обратить на меня её ясный взор.
Загадка открылась через несколько дней.
У меня случился несколько особый режим пребывания здесь.
Дольше всех добиралась я до послеродовой палаты, и почему-то дольше всех она меня задержала в ней.
Все уходили на седьмой день, а я отлежала дней одиннадцать.
Я её звала про себя «Евгенюшка». Она часто дежурила и приглашала к себе в кабинет вечерами, когда все укладывались спать. Сначала я смущалась, но вскоре наши встречи были дружески доверительные.
В один из таких вечеров она и рассказала, что случилось со мной после того, как я увидела свою новорождённую синенькую доченьку. Случилось неожиданное и непредвиденное.
Все девять месяцев беременности я проходила замечательно. Я прекрасно себя чувствовала. Не было никаких неприятностей, патологии. Ни тошноты, ни обжорства. Пропали мои прежние обмороки. Была бела и румяна лицом. Только равномерно толстела.
Нестандартное начало родов, без схваток, на меня никакого впечатления не произвело. Потому что информацией на эту тему не запасалась, разговоры с сотрудницами не вела, с подружками тоже. Очень личное, интимное, только моё. Не позволяла касаться его никому. Осталась дремучей. А сейчас родных и близких рядом не было.
Не придала никакого значения и послеродовому «обмороку». Дело привычное.
Большое впечатление произвёл только скупой рассказ Евгенюшки, в её кабинете в поздний сентябрьский вечер.
Схватки вызвали стимуляцией, потому что нельзя было больше ждать. И они проходили вне правил, затянулись на много часов, без перерывов.
Измучили до предела меня и младенца, искусственные роды проходили очень сложно.
Поэтому дитя родилось синим, а не потому, что я слив вместо яблок наелась.
И я была почти без памяти. Очнулась только на мгновение, увидела дочку и опять себя потеряла.
Но это был не обморок. Хуже. Было кровотечение «послеродовое», «послепоследовое», ручное обследование матки.
Потом была клиническая смерть от большой потери крови.
Много часов бригада врачей спасала мою жизнь и всячески боролась за неё. Не знаю как. Известно только, что делали переливание крови. Но и здесь оказались проблемы.
Группа крови была известна моя — четвёртая. Мне годилась любая группа.
Но тогда в медицинском мире только что обнаружили новые параметры крови — «резус-фактор».
Их было два: отрицательный и положительный.
Известно условие несовместимости. Этот параметр стали уже всем больным определять.
В моём посёлке Институт Пути врач-гинеколог таким пустяком не стала себя и меня обременять. Может, лень было, может, считала мои роды и кошки одинаково простым, естественным явлением.
Но Евгенюшка оказалась в тупике. Срочные меры моего спасения определяли мгновения, а в истории моей нет R-F.
При переливании крови  R-F должен быть одного знака донора и больного. Если у меня  R-F (+) и влить  R-F (-) — исход смертельный. Если у меня (-), влить (+) — будет несовместимость, интоксикация. И процент выживания. Вот Евгенюшка и решилась на «риск с процентами». Выбора-то всё равно не было.
За этот процент врачи и боролись много часов.
Несовместимость крови была. От неё и был токсический озноб, наверное, с коньяком и под одеялами.
Но вытащили меня, вернули на белый свет.
Вся жизнь моя дальнейшая была с низким поклоном всем им и тому «положительному» дяденьке, который отдал мне свою кровь.
Эрик в тот же день вернул долг на станции переливания крови.
А Евгенюшка, главная спасительница моя, навсегда в нашей семье стала самым родным, близким другом.
Ровно через год, 11 сентября 1962 года, я привела годовалую Олечку к Евгении Михайловне, в роддом на Яузе.
Счастливая, красивая, юная, я держала маленькую ручку своей дочки, одетой в белое платьице, с огромным белым бантом на головке. Мы принесли букет роз. Мы признались ей в любви.
Она была тронута до слёз. Наверное, счастливые мамы редко возвращались к ней, чтобы помнить и благодарить.
А мы больше не расставались. Мы успели подружиться с ней до моей выписки домой. Приглашала к себе в кабинет вечерами во время её ночных дежурств. Рассказывали друг другу о себе. Нам было тепло вместе и интересно, хотя были достаточно далеки по возрасту, по положению.
Я узнала, что муж у неё тоже врач, стоматолог. Что у неё два мальчика растут. Что недавно защитила кандидатскую, готовит докторскую. Историй больных много, и моя тоже пригодится. Но ни слова не сказала о своём врачебном подвиге в ту ночь спасения моего.
Только много лет спустя при наших встречах она, глядя на меня живую, вслух удивлялась:
«Я и сама себе не верю. Как я сумела спасти тебя? Не было никаких почти возможностей медицинских, как сейчас. Ни аппаратуры, ни лекарства, ни знаний».
Выписывая, наказывала раньше пяти лет к ней не приходить в эту палату. Так я её напугала.
А чем и как, я уяснила себе, увидев только один момент тех событий. Когда через два с половиной года я рожала свою вторую дочку, Лялечку.
У одной мамы тоже случилось послеродовое кровотечение. Я-то себе представляла это явление схожее с вытеканием воды из крана.
Но я и представить себе не могла правду. Похоже на сильный напор воды из пожарного шланга при тушении пожара. Широкая сильная струя на два метра. За секунды теряется смертельная доза крови.
Так этой маме каким-то уколом мгновенно остановили это жуткое кровотечение, с ней ничего не случилось. Но лучше «ни разу не видеть...» А у меня остановить не смогли. Да ещё «послед» руками тащили. Мне-то что, я отключилась. Лежу тихо, никому не мешаю. А им-то, врачам-то, с этим ужасом надо справляться.
Недаром в начале родов со мной одна Евгенюшка общалась, а в конце — бригада многочисленная. Шесть или восемь человек. Не пересчитала, но много их было всяких.
Но тогда я не ведала ни о их подвигах, ни о своих.
Когда я очнулась окончательно и меня с коньяком внутри и одеялами снаружи перестало трясти, я срочно стала глазами разыскивать своё новорождённое чудо — дочку. Не нашла.
Сначала меня отвели в палату к счастливым, как и я, мамам.
Но и там мне целые сутки её не показывали. А затем задержали почти лишнюю неделю и не отпускали домой. Кололи лекарствами.
Евгенюшка подозрительно следила за нашим с дочкой поведением. Но мы вели себя примерно. И наконец наступил тот день и час, когда нам было позволено вернуться в наш маленький дворец.
Начиналась новая страница жизни.
Я — мать. На руках моих — моё счастье, дочка Олечка.
В день её рождения, 11 сентября 1961 года, я поднялась ещё на одну ступень жизненную. Она являлась для меня самой главной, важной. Расширила горизонт мироощущения, восприятия жизни, новых чувств. Была гораздо выше прежних: школьная медаль, диплом вуза, живые горы Кавказа.
Было не просто удовлетворение на прежних ступенях от преодоления их.
Была гордость. Я — творец новой жизни, нового человека родного. И чувство огромной ответственности за судьбу его. Я буквально принимала изречение: «Дети — цветы жизни».
Так и было. Нежный, хрупкий, прекрасный цветок — моё дитя. Которое я должна лелеять, холить, беречь, любить. Растить из него красивого человека.
В той далёкой моей советской Родине, в которой мы строили светлое будущее себе и нашим деткам-цветочкам, не было места разным тёмным предрассудкам. Поэтому дитю своему мы всё заранее приготовили. Имя придумали, и всем желающим показывали с удовольствием, хвастались. 
Эрик приехал за нами на Яузу с новыми одёжками, одеяльцами и собственным пикейным «конвертом» со старинными кружевами. Подарила нам его бабушка Берта. В нём красовался новорождённый Эрик. Шила ли сама Берта его, или купили готовый, так и не успела уточнить. Но достался он нам сильно «поношенный», далеко не первой свежести.
Я долго его отстирывала до нужной белизны, затем художественно, шёлковой «гладью» штопала цветочки на расползавшихся, хоть и очень красивых, кружевах.
Позже гораздо у меня закралось сомнение, что кроме Эрика в нём много младенцев возлегало. Возможно, конверт с ветхими кружевами бельгийскими в Бельгии и куплен Бертой для своего первенца Эдика. Достались второму сыночку Юре, детям его, только потом Эрику. Ну не мог же один невинный младенец так этот наряд замусолить и порвать.
Но я своими руками восстановила его былую свежесть, и наша девочка красовалась в его кружевах, как крошечная принцесса.
Когда мы с новорождённой перешагнули порог нашей комнаты, я встретилась ещё с одной радостью — моей мамочкой. Она недельку отпуска взяла в д/саду, приехала к нам и порадоваться на нашу прелестную дочку, и её внучку, и помочь мне хоть несколько дней.
Наконец-то мы втроём могли всласть налюбоваться на неё, развернуть все одеяльца и пелёнки и увидеть нашу кроху всю целиком. Ведь в роддоме я видела только личико, приносили запелёнутую и не разрешали раздевать.
Мы склонили над ней наши три счастливые лица, в шесть рук разматывая с неё розовые ленты, розовые одеяльца, пелёночки. Мы с изумлением разглядывали невероятную крошечность ручек, ножек, пальчиков, ноготочков, ушек, носика.
Но недолго. Наше восхищение сменилось озабоченностью.
Попочка была вся красненькая, воспалённая.
А когда я открыла кулачки, то сердце пронзила острая жалость — ладошки были покрыты нарывами. То ли стрептококковую инфекцию занесли ей. То ли не купали вовсе. Я ведь задержалась там лишние пять суток, всего двенадцать.
Поэтому сразу все захлопотали, засуетились. Стали греть воду для купания, лечить и смазывать ладошки, засыпать детской присыпкой покрасневшую кожицу.
Кормить. Это могла делать только я. С гордостью.
Мама была несказанно рада, что дочку назвали красивым русским именем Оля, Ольга. Очень боялась, что позаримся на иностранное. Потому что такие имена носило всё семейство Эрика и он    сам: Эрнст, Эдуард, Элеонора, Берта.
Мама вскоре уехала. Эрик только сутки побыл с дочкой и ушёл на работу. Потому что больничный, послеродовый, отпуск дали только мне.
Конечно, всей турсекцией у нас мы отпраздновали рождение нашей дочки. В нашей новорождённой турсекции Оленька была первой новорождённой будущей туристкой. Да ещё у двух председателей. Однако нам пришлось расстаться с походами.
Проездом из Свердловска в Ростов навестила нас молодая семья Питерских Алика и Энны. С ними мы тоже отпраздновали рождение нашей дочки. Они с трудом, но всё-таки поженились. В Ростове полковницкой дочке родители не позволили выйти замуж за бедного студента. У него рубашка и носки не были одного тона. Потому что жил исключительно на повышенную стипендию - её не хватало на оттенки.
Очутившись по распределению на заводе Свердловска и не обнаружив вокруг никого лучше Алика, дала согласие на свадьбу. Тем более что мама, строгая полковница, далеко, в Ростове. Но предварительно покочевряжилась. Хотелось ей самой приехать к жениху в Москву, в ней и жить.
В далёкой свердловской стороне начало семейной жизни складывалось не очень легко и просто.
Конечно, они любили друг друга, но каждый по-своему. Она хотела, чтобы любимый купил ей гардероб, как у соседки, а не гвоздик, как у меня. А от его зарплаты молодого специалиста оставалось только на кружку пива. И он уходил в ночь, в парк и пил любимое пиво.
Они потерпели немного и поехали в родной Ростов. Мама разрешила пожить им в своём доме с их дочкой Леночкой, которая родилась. Но при одном условии.
Алик срочно должен защитить кандидатскую диссертацию, получить большие деньги, купить кооперативную квартиру и жить отдельно.
Он с радостью выполнил все её указания. С тех пор они счастливы в своей собственной двухкомнатной квартире. Потому что полсотни лет вместе. Ни разу не предали друг друга. Жизненный груз несут вдвоём.
Алик остаётся родным, другом моим, моих детей. Приезжает в командировки до сих пор.
Все попраздновали, разъехались, и я осталась наедине с дочкой. Растить её.
Мамой я была в первый раз, дочка тоже в первый раз у меня. Поэтому впервые в жизни я ничего не знала, не умела. Двоечница. И вокруг меня было пустынное поле, ни души с добрым советом.
Эрик, умный и талантливый на работе, возвращаясь к нам, тоже был двоечником. В квартире было ещё две семьи соседей, но недобрых.
Через стенку жила старуха Маруся-Руся. Она была безмолвна и подозрительна нам всем. Днём из комнаты не выходила, но всю ночь горел свет. Колдунья? Часто исчезала на разные сроки. Сидела в тюрьме?
Я её боялась. Даже дверь её и стенку, которая нас разделяла.
В дальнем конце квартиры жила молодая семья техников. Красивая Лена, её муж Лёша и грудной Юрочка. Он на полгода старше Оленьки был. Родители работали, дитя нянчила Анна Ивановна, мать Лёши. Она могла бы мне быть опытной советчицей. Но была угрюма, необщительна. А со временем стала злобной.
А ещё мою красавицу дочку называла «Таракашечка». Это было у неё выражением ласки и доброты. Но и за это я её тоже не любила. Так и оставалась среди странных людей.

3. Воры. Шагающая коляска

Мой хороший, любимый Эрик перед рождением дочки совершил замечательный поступок. Самостоятельно. Он купил мне подарок. Он довольно часто в то время ездил в Ленинград в командировку. Недалеко от города, в Луге был испытательный полигон нашего ЦНИИСа.
Меня он оставлял заботам Альки, голубоглазого, чернокудрого красавца, «без страха и упрёка». Одной приметой, недостойной, как и все пережитки, я всё-таки пользовалась!
Слышала в народе, что будущей маме надо смотреть на всё красивое, и на людей красивых. Чтобы дитя было тоже красивое.
Вот я и таращила изо всех сил свои глаза то на кареглазого мужа, то на его голубоглазого друга.
Особенно, когда муж в командировке. Алик был настоящий друг, брат. Ласковый, заботливый. Следил, чтобы я не споткнулась, покормилась. Мы с ним много проводили времени вместе. Он набирался жизненного опыта у нас для будущей семейной жизни его.
И вот однажды Эрик вернулся из поездки с подарком. Самым лучшим и ценным, какой я когда-либо держала в своих руках, и который служил мне десятки лет.
Это была толстенькая книжечка. Называлась «Мать и дитя». Как уж он её нашёл, где, не знаю, но подарок оказался бесценным.
Это пособие медицинское для мам, написанное прекрасным, доходчивым языком.
Книга универсальная. В ней все разделы с советами мамам. Одежда, питание, лечение. Во время беременности, после родов.
Уход за новорождённым с первых часов и до года. Ответы абсолютно на все вопросы по часам, суткам, неделям, месяцам.
Книга стала моим безмолвным верным, добрым, главным и единственным советчиком в моей новой странице жизни.
Наша дорога общая с Эриком, по которой по жизни шли не разлучаясь, за ручку, немного раздвоилась.
Он продолжал ходить на работу теперь один. Поступил в заочную аспирантуру, поэтому почти всё время занимался наукой и немного нами.
А я целиком, все 24 часа, посвятила себя младенцу. И, когда дочка спала, решала важную для меня задачу.
На мне были три долга.
Родина бесплатно меня обучила, дала диплом инженера, и я должна быть в ответе за него. Стать профессиональным специалистом, осваивать новые области науки, воплощая знания в жизнь.
Судьба подарила мне счастливую семью, любимых мужа и дочку. И теперь я в ответе за них.
До сих пор по жизни вёл меня принцип: каждый шаг, каждую ступень преодолевать по максимуму своих возможностей.
Но теперь мне предстояло перепрыгнуть сразу три.
Я должна быть одновременно лучшим специалистом, женой и матерью. Не осилить. Предстоял выбор. Я выбрала семью. Я дала жизнь новому человеку, дочке, — я и в ответе за неё, судьбу и счастье семьи. Больше всех дочке нужна я, значит, буду принадлежать ей, Оленьке.
Я мечтаю дожить с Эриком до глубокой старости.
И его надо лелеять. У него, как и у дочки, нет никого родных и близких, которые умеют любить, как я. Надо делать всё, чтобы мои любимые были счастливы.
Эрик с первых дней был большим умным ребёнком в моём сердце. Только мама его любила так же. Но она умерла. А живым и родным отцу и бабушке стал не нужен. Я у него одна. Я всячески жалела его, заботилась о его здоровье. Жених достался мне с сопливым носом и больным горлом. Организовала ему операцию гланд. Обоим полегчало. И мне не надо больше в солёной воде отмачивать его скользкие носовые платки.
У него была юношеская гипертония. Поэтому строго следила за режимом его. Сначала одного, и с малой дочкой, и с двумя. Вовремя положить их спать, сколько надо гулять, работать. Но самой трудной задачей было сберечь его душевное здоровье и нашу «тайну двоих» от всех.
Я сберегла. Взрастила в нём безграничную веру в мою верность, преданность, чистоту чувств и помыслов. Даже когда Евгения Михайловна объяснила патологию родов моих как следствие наших ненормальных супружеских отношений. Эту же причину за основу моих сердечных заболеваний и нарушений приняла и другой врач. Невропатолог Людмила Петровна.
А ведь замуж-то я выходила здоровенькая.
Одноразовое лечение в кисловодском санатории сердечном, организованное друзьями-студентами, сделало меня новенькой.
Но меня совершенно тогда не занимали такие мысли, и о своём собственном здоровье, и чего у меня нет. Я благодарна была судьбе за то, что имела. И уж безграничным счастьем стало рождение двух дочек, Богом данных, отцом которых был самый лучший и любимый человек на свете.
Я сознательно отказалась от научной деятельности, оставив себе посильный инженерный раздел, лишив себя производственного роста.
Эту широкую дорогу я оставила Эрику. Пусть трудится за двоих.
Тем более первый вклад сделала. Успела увлечь его своей специальностью «Автоматика и телемеханика». Она стала базой для новых широких научных изысканий его и поворотным моментом всей нашей жизни.
Мои многодневные молчаливые раздумья прерывала проснувшаяся дочка и возвращала к активной деятельности выращивания моего сказочно красивого «цветочка жизни».
Оленька росла книжным ребёнком, а я была книжной мамой. Потому что толстенькая книжечка была моим единственным советчиком и другом.
Я неукоснительно выполняла все правила, составленные лучшими советскими учёными, детскими врачами, психологами.
Я кормила дочку строго через три часа весь день с перерывом ночью на шесть часов. С шести утра до 12 ночи. Если она не просыпалась к кормлению, я будила, пеленала, дула на глазки, шевелила щёчки. Не всегда помогало. Нам обеим жутко хотелось спать, и мы обе подрёмывали положенные 30 мин..
Она на руках, я на стуле.
Надо было сцеживать остатки молока: велели учёные. Потому что дочка растёт и завтра может ей не хватать. Евгеньюшка в роддоме меня обнадёжила. «Грудь не большая, но железистая — молока хватит».
Но про сцеживание ничего не добавила. И я всякий раз ещё по полчаса сцеживала до последней капли.
Очень скоро соски потрескались, и дочка пила уже натуральные кровь с молоком. Может быть, поэтому у неё получилась на всю жизнь такая красивая кожа на лицо, с нежным румянцем.
Ну а мне было всё хуже и хуже. Трудно описать боль, когда сосут или выжимают кровь из раны. Но ежедневный материнский подвиг многократный мне прописали советские учёные. Мне грозила «грудница», воспаление, операция. С великими трудностями мне удалось избежать её. Эрик даже в аптеке купил специальный «отсос», который не очень помогал.
И второе непременное правило исполнялось — многоразовые прогулки.
Для здоровья ребёнку полезен свежий воздух во все времена года. Поэтому мы гуляли весь световой день и тёмные вечера. Начинала после утреннего кормления в 9 часов. С сентября день очень быстро сокращался.
Эрик шёл на работу за наукой, а мы с Оленькой на прогулку.
Каталась она в новенькой колясочке новой конструкции, которую мы с Эриком купили. Это была прелестная светленькая колясочка. И прелесть её заключалась в том, что с колёс можно снять кузовок пластмассовый. Взять за две ручки, как корзину, и нести в ней спящего ребёнка домой, не тревожа его сон. А главное, не нести в своих объятиях своего любимого ребёнка вместе с целой коляской. Пешком на 5 этаж. Мы несказанно счастливы были с Эриком нашему приобретению.
Но счастье наше длилось недолго, меньше месяца.
Обычно днём я в пластмассовой корзине спускала дочку вниз для прогулки и поднимала вверх для очередного кормления.
А вечером Эрик поднимал всю коляску на ночь домой, ставили её в комнате.
Но однажды, спустившись с корзиной и дочкой вниз, я не нашла остальную часть, колёс.
Кто-то, подлый, украл у нас их.
Наверное, использовал как тачку для перевоза груза.
А мы остались с корзиной, но лишились средства передвижения.
Огорчение моё было очень глубокое.
Во-первых, я нарушала оздоровительное правило учёных, прогулочное.
Во-вторых, в нашей смете не было предусмотрено покупки двух сразу колясок, даже и самых дешёвых.
Но через короткое время у дочки появилась всё-таки новая коляска. С ещё более интересным воплощением в ней инженерной мысли.
Она была шагающая!
Пары колёс передних и задних могли смещаться относительно друг друга в разных плоскостях.
Благодаря этому пары передних и задних колёс могут одновременно находиться на двух соседних ступенях лестницы, оставляя ребёнка в горизонтальном положении.
И мы стали с Оленькой шагать. Вверх, до пятого этажа, вниз. Теперь нам стали не страшны никакие воры.
Меня, правда, озаботила другая особенность коляски.
Коляска-то была совсем летняя, рассчитанная на субтропики. По бокам у неё были две тряпочки ситцевые, пёстренькие, и такой же козырёчек от горячего солнышка.
Но дочка-то родилась в сентябре, в Москве, средне-русской полосе глобуса.
Поэтому в сентябре, октябре и ноябре нас через тряпочки будут заливать холодные осенние дожди, а зимой засыпать снегопадом, злыми вьюгами и ветрами.
Эта проблема встала очень скоро после бурной радости от появления новой коляски, да ещё шагающей. При первой же тучке, которая закрыла солнце.
Проблема требовала срочного разрешения.
У меня были две нужные половинки двух колясок. Удобные шагающие колёса от одной и закрытая от вьюг и дождей синтетическая корзина от второй.
Задача заключалась в соединении двух полезных частей для полноценного одного экипажа. Теоретически. Но две вузовские головы оказались бессильны в решении этой важной задачи для всех троих.
Мои мозги, обученные в МВТУ для заоблачных задач, полётов ракет и спутников, и занятые целиком массой других детских проблем, не сумели соединить в одно нужное целое две несовместимые по размеру колясочные части.
Мозги Эрика обучены в МАДИ для наземных задач, объектов очень крупных: бульдозеры, автогрейдеры.
К тому же он учился уже в аспирантуре. Голова полностью занята была творчеством решения новых научных задач и открытий.
Детская коляска в них не значилась. А надо бы. Я так и не поняла до конца, почему у нас с Оленькой оказалась эта проблемная коляска для тропиков.
То ли Эрик её купил, заворожённый гениальной инженерной идеей колёсной. И по скудости опыта житейского не обратил внимания на тряпочки.
Может, дедушка Эдя купил, подарок для своей единственной внучки? Это уже был очень опытный специалист по дорожному транспорту в министерстве, затем служил аж помощником министра.
Там могла быть одна причина недоработки в подарке. Экономия.
Летняя коляска с тряпочками дешевле зимней, закрытой.
Когда нас было двое, мы с Эриком были неразлучны.
Вместе ходили на работу из общежития, затем из своей чудесной комнаты. В походы по Подмосковью и в горы Кавказа. Сидели в столовой за одним столом, вдвоём мёрзли под зимними звёздами в «бочке», когда не было общего жилья. Вместе работали. Он изучал мою АСУ — автоматизацию систем управления, я — его механизмы дорожные.
Но с самого начала мне пришлось быть вождём, взять общие заботы на себя. Эрик пришёл ко мне с большими проблемами в здоровье. Их было три. Уж горло больное и давление могла и должна была лечить семья, до свадьбы. Кремлёвской больницей и поликлиникой пользовался отец  Эдя и семья его. Без Эрика. Но только мне было важно здоровье мужа. Клинику для операции нашла. К кремлёвским врачам доступ оформил мой отец, когда в моей просьбе отказал отец Эрика. Но почему Эрик сам не обратился к нему за помощью?
Мне надо было вытряхнуть его из обветшалых одежд мачехиных, одеть в новое.
Заменить его «приданое», фанерный ящик с закопчённой туристской флягой на три ведра, на новый шкаф.
Если бы я этого не сделала, он бы с ящиком и флягой посередине пустой комнаты, в драных носках жил бы, ласково мне улыбаясь.
А мне хотелось любимого поместить в достойную его красоту окружающей среды.
А уж сама придумываю — сама и исполняю. Много ещё чего.
Но когда только мы ещё готовились жить втроём, наша деятельность общая разделилась.
Эрик остался при своих прежних интересах: работа, аспирантура, наука. Только в походы перестал ходить без меня.
Я же занималась одна совершенно другими делами, кроме общей работы с ним в ЦНИИСе.
Я одна вынашивала девять месяцев будущую дочку. Или сыночка. Тогда не было УЗИ, врачи не могли отличить девочку от мальчика. Ушла одна в декретные отпуска. Одна толстела, рожала, умирала, оживала, кормила дитя кровавой грудью.
Вернувшись с дочкой вдвоём домой, мне пришлось руководить теперь двумя детьми, большим Эриком и маленькой Оленькой. Учитывая их пожелания, интересы, способности и возможности.
Эрик продолжал заниматься наукой в институте и в аспирантуре. В отличие от всех аспирантов он вёл не одну научную тему, которая ложится и в диссертацию, а две разных. Он был умный и талантливый мальчик. Руководство решило, что он справится с обеими. А он и не возражал.
Это означало, что, при наличии младенца в комнате, я должна создать в ней благоприятные условия для плодотворной научной деятельности папочке.
Я же его любила и жалела. Одна на всём белом свете.
Оленька, доченька, самостоятельно умела сосать грудное молочко, затем ненужное выкладывать в пелёночки. Спать, гулять и каждый день придумывать что-нибудь новенькое.
Улыбаться, гу-гукать, смотреть на меня, трясти ручками-ножками весело и громко реветь, изо всех сил, когда было очень противно одеваться-наряжаться для прогулки в шагающей коляске.
Мне досталось всё остальное. По книжному расписанию.
В шесть утра тихо, чтобы не беспокоить будущего учёного, я пеленала, кормила Оленьку, укладывала в кроватку.
Пока она досыпает, бегу срочно на кухню приготовить завтрак, обед и ужин родителям и доченьке, когда месяца через 2—3 начинался «прикорм». Сначала кефирчик, творожок, потом и кашку. У нас не было в продаже готового детского питания, поэтому заквашивала и створоживала самостоятельно.
Эрик вставал и завтракал тоже самостоятельно, уходил на работу, одарив нас улыбками. А мы принимались за дневные дела.
Второй завтрак у Оленьки.
Пососать меня, из бутылочки попить кефирчика, скушать несколько ложечек жиденького творожка, от которого отворачивается недовольная измазанная рожица.
Положить в кроватку и быстро-быстро помыть всю посуду.
Самое же сложное — подготовка к прогулке. Мы гуляли в любую погоду весь день, между кормлениями.
Сложно, потому что одевание проходит с рёвом. С рёвом, потому что дочке всё не нравится.

4. Быт на троих

Бледно-розовый вязаный костюмчик, шапочка с пумпончиком, кофточка с пуговками и рейтузики были связаны любящими и умелыми руками бабушки Берты. Но не для своей единственной правнучки Оленьки. Для любимого внучика Сашеньки, который родился и рос в Севастополе. Затем костюмчик пригодился его сестрёнке Ирочке, севастопольской тоже. Там жила у Берты семья младшего сына Юры. Больше внуков не намечалось, поэтому за ненадобностью она подарила его нашей Оленьке.
Это была прелестная одёжка из мягких тёплых ниток. Но от долгого пользования он стал бледно-розовый от стирок и, главное, резко сократился в размере.
И нам удалось его поносить совсем немножко. Но в зимнюю стужу в тропической коляске он очень бы пригодился нам. В костюмчике я заворачивала дочку во фланелевые пелёнки, байковое розовое, тёплое верблюжье одеяльца (новые). Увязывала лентами. Укрывала головку и личико тёплым углом его с подложенной кружевной простынкой. Укладывала наконец в коляску, и мы начинали шагать по ступенькам вниз. Тогда она замолкала и начинала засыпать. Стук колёс для неё означал конец мучения-верчения с её нежным тельцем. Можно было заняться своими делами.
Спать.
Да и кому понравится это многоразовое противное напяливание всяких одёжек в большом количестве, и без застёжек, как у капусты, и с застёжками.
А какую ловкость рук и скорость их движения я должна была развить у себя, чтобы сократить неприятную процедуру для дочки. Как у карманного вора. Ведь во время рёва она потеет, а выходим-то мы в зиму, не на солнце.
А уж как я-то потела. Ведь мне ещё нужны мгновения, чтобы самой впрыгнуть в зимнюю одежду. Зимней она была условно. Только пальто голубое из комиссионки. Ноги же вышагивали мои в осенних ботиночках по снежной тропе. Других тогда в советской стране не изготовляли. Только в провинции люди грели ноги валенками.
Впервые тёплые зимние сапоги, кожаные снаружи и меховые внутри, я обнаружила на ногах у мачехи Эрика. Ей подарил её муж, а Эрика отец — Эдуард. Он ездил часто в командировки за границу и оттуда привозил своей новой семье невиданные у нас в стране подарки. Меховые сапоги мачехе, магнитофоны, киноаппараты её детям.
Ну и всё необходимое им остальное.
Мы в списках его семьи не числились. Поэтому могли только издалека любоваться на такие чудеса.
Но со временем папа Эдя раздобрел и периодически давал нам на время попользоваться фотоаппаратом и даже киноаппаратом.
И мы лихорадочно снимали дочку, пока не истекал срок пользования.
И только через сколько-то лет мы осилили и купили сами себе фотоаппарат. А роскошный киноаппарат со всеми принадлежностями нам подарил узбекский друг Маматхан.
Теперь у нас дома большой фото и кино семейный архив. В основном детский.
На прогулках дневных с дочкой мы делали массу полезной работы.
Отправлялись прежде в гастроном. Она дожидалась меня спящая под кустиком, а я закупала всевозможные продукты. Затем обязательно посещали овощной магазин. Мимо проехать и пройти невозможно. Дух захватывает от запахов и затягивает внутрь.
Сразу текли слюнки от полных бочек с солёными огурцами, помидорами, грибочками!
Квашеная капуста, провансаль капуста. Таких сокровищ ни в одном магазине не видела.
Захаживали в хозяйственный магазин, аптеку, библиотеку, поликлинику детскую, самая дальняя поездка была в химчистку и прачечную, в соседней станции Северянин. Около трёх км. Оленька сначала ехала туда в коляске сама. А через пару лет мы вместе с ней вышагивали этот путь, везя другую колясочку, в которой спала её сестрёнка Ларочка.
Последняя прогулка, вечерняя, с шести часов, посвящалась папе Эрику. Мы ехали встречать его с работы и поздороваться с друзьями. Часто мы эту прогулку совершали втроём. Потому что моему большому ребёнку, переутомлённому научной работой, тоже требовался режим, прогулка на свежем воздухе.
Затем мы дружно возвращались домой, в нашу тёплую славную комнату. Срочно вдвоём кормили голодное наше дитя. Я — молочком, папа — кефирчиком. В девять вечера он даже иногда сам укладывал её спать. А перед этим вдвоём купали, и это было очень весёлое занятие.
Я же на большой скорости готовила голодному мужу ужин сегодня, завтрак, обед на следующий день.
В столовую больше не ходили, питались все трое дома. Дешевле, вкуснее.
Когда дочка засыпала и все были сыты, мы с Эриком занимались своими делами. Он за столом с настольной лампой продолжал творить умной головой диссертацию. Мне же надо было навести идеальную чистоту и порядок в комнате.
Для младенца это необходимое условие для его здорового образа жизни.
Для дочки же надо в ванне выстирать гору пелёнок, одёжек. Выгладить гору выстиранной накануне. Вымыть посуду на кухне, где мне выделено 1,5 квадратных метра для кухонного столика.
Когда подходила очередь нашей семьи, надо неделю каждый день отмывать ещё и места общего пользования.
Коридор, ванна, туалет, кухня. Всё должно идеально блестеть. Пол, все раковины, ручки, плита, горелки.
Желательно успеть всё сделать до 12 ночи, чтобы покормить грудью дочку и успеть немного поспать. До шести, первого утреннего кормления. Или до пяти.
Она была умненькая и добренькая. Сама спала, даже «в луже», и нам давала.
Каждый день был наполнен счастьем и радостью. Мне дали здоровущий послеродовый декретный отпуск, двойной. Из-за трудных родов. Я была несказанно рада этому. Да ещё отпуск мой рабочий за прошлый год, который я специально оставила для этого случая, и очередной. Значит четыре месяца я буду неразлучна с дочкой.
И я была очень довольна собой, как я всё хорошо успеваю, со всем справляюсь, всё у нас получается.
Я претворяла красивую народную мысль в жизнь: «Дети — цветы жизни». Принимала её буквально.
Дитя не только украсит нашу жизнь, но и всё вокруг неё. Поэтому комната сияла чистотой и уютом.
Красивые (дешёвые!) занавеси на окна и двери. Белоснежная скатерть на круглом столе. Ни соринки, ни лишней вещи в комнате. Всё убрано в безразмерный, трёхстворчатый шкаф. И всё моих рук дело.
Вернувшись из роддома, я через несколько дней, после отъезда мамы, осталась одна с дочкой.
Я и не знала, что больничный дан мне для поправления моего здоровья. Думала, для ухода за ребёнком.
Не знала, что нельзя выполнять тяжёлую физическую работу. Стирать, носить тяжести, мыть полы, дежурить по квартире. Что на первое время нужны для этого помощники. А если их нет рядом, папа берёт свой отпуск, не декретный, и первый месяц маме-то и помогает.
У меня в Москве никого не было. А родные Эрика находились в каком-то параллельном мире и с нами не соприкасались. Отец, бабушка Берта, тётя Люция — мамина сестра, двоюродные сёстры и братья. Их было много, но все были в близком далёко.
Эрик свой очередной отпуск не брал, чтобы мне в помощники пойти. Мы оба не догадывались о такой необходимости. Поэтому рассудили о приятном его времяпровождении в Сасове. Когда Оленьке исполнится год, мы втроём поедем в мой вишнёвый сад. Лучше в августе даже, на месяц раньше. Она будет совсем большая и принесёт не только нам много радости, но и всем моим родным, маме моей в первую очередь. Мы не были эгоистами. В саду всё созреет, и мы бесплатно будем употреблять фрукты и овощи. Витамины. Смородину, малину, вишню, яблоки, морковь, помидоры, огурцы. Да чего только не было в этом саду!
И сегодня, и наше будущее завтра было у нас светло и прекрасно.
Вопрос, где и с кем будет дочка после моих отпусков, решён был легко, без проблем. Теоретически.
Советские дети могли выращиваться в трёх условиях без мамы.
Это или на любящих и родных руках собственных бабушек. Как Юра в нашей квартире и Галя в соседней. Если рядом есть бабушка.
Отдавали дитя на руки няням. Если есть на это средства.
Остальные детки коллективно росли и развивались в ясельках и детских садиках.
Первые два условия у нас отсутствовали. А третье, ясельки, не вызывало никаких сомнений и проблем.
Всю свою сознательную и малосознательную жизнь я провела в ясельной стране. От неё набралось у меня огромное количество положительных эмоций и воспоминаний. И ни одного отрицательного. Мама-то всю мою жизнь была воспитательницей в детских садах. Её сердце было всегда заполнено любовью к детям, особенно обездоленным. Вот я и выросла на её восторженных рассказах об этой стране.
Как она жалела их, заботилась. Как из самых заброшенных детишек у неё получались талантливые художники, артисты, певцы.
Одевала раздетых в наши с братиком одёжки, подшивала, подгоняла. Лечила и спасала до прихода врача. Приводила в сад наш лакомиться ягодами.
И об ответной детской любви к ней.
Да и сама я, садовская, хранила лишь добрую память о праздниках, грузинских танцах, о спетых песнях мною. Об ариях оперных «Я люблю Вас, Ольга!» Вити-братика, им подслушанных по радио, тоже ясельного.
Но, конечно, мне крошечную, грудную дочку хотелось попозже нести туда. К сожалению, никаких дополнительных, даже бесплатных отпусков для ухода за ребёнком не давали на предприятиях. Поэтому все мамы несли деток в ясли после декретных отпусков. И у всех мам была большая проблема с путёвками туда. На весь наш мини-городок были одни ясли и один садик. Нас выручили наши верные друзья — туристы.
Как только Оленька родилась, они в роддом прислали мне кучу поздравительных открыток и телеграмм и сразу отправились добывать нам путёвку в ясли, вне очереди. И добыли. Врата в ясельный рай нам были открыты. И мы стали в четыре месяца собираться.
Мы искренне верили, что для дочки это самое лучшее место, кроме маминых ручек.
И мне пора было возвращаться на рабочее место, к МН-7, которое пустовало.
Потому что без работы научной своей я себя не представляла. Пусть гораздо меньшего масштаба, чем у Эрика, но необходима как воздух. Ведь для этого я и получала вузовский диплом. С немалыми трудностями. И долг зовёт. Должна стране любимой вернуть с пользой полученные бесплатно знания.
Да и замены у меня не было в отделе по специальности моей и применению машины аналоговой.
Но ведь я же и работала на моего Эрика. Мой раздел был частью его темы.
Так что пора было собираться нам с дочкой в новый путь.
Конечно, наше с Эриком собственное младенчество проходило без яселек. И в двух разных мирах. И сравнение их не приводило к восторгу.
Я, пока мама занималась в сёлах просветительской деятельностью, дожидалась её в деревянном корыте на полу сельской избы. Это снимало опасность выпадения меня из люльки, подвешенной к потолку. Зато могла утащить соседская свинья. Двери в сёлах не закрывались. Воров не было.
И воровать нечего.
Эрик же родился в столице нашей Родины Москве. В центре её, на Арбате. В прекрасной двухкомнатной квартире профессора, деда Иосифа.
Он возлегал в том красивом кружевном «конвертике», в собственной кроватке. Им любовались, склоняя над ним счастливые лица, пять родных сердец.
Мама Элеонора, папа Эдуард, бабушка Берта, дедушка Иосиф и их младший сын Юра, 13-ти лет, родной дядя Эрика. Все жили вместе.
Но как я не выпытывала о его детстве, семье — не услышала радостных воспоминаний. Ни одного.
Папа и дед всё время были на работе. Мама после родов была тяжело больна и слаба. Очень любила своего Эриньку. И Эдиньку. Бабушка Берта вела светскую жизнь министерской жены. Любила бывать в театрах, на концертах московских. Вела дома кружок художественный министерских жён — подруг. Они вышивали, вязали, общались.
Получалось, что все были заняты и он тоже одиноко лежал. Но не в корыте, а на кроватке, в «конверте» с брюссельскими кружевами.
Поэтому Эрику нанимали няню, а Берте, хозяйке дома, прислугу.
Он помнил только свою последнюю няню Катю. Сельскую девушку из Подмосковья. Когда был уже ходячий и говорящий. Она его нянчила до школы, была добрая, ласковая.
Я не могла придумать, какой вклад в развитие столичного мальчика могла вложить сельская полуграмотная девушка. Кроме доброты.
И это для него было тоже очень важно. Потому что в памяти его осталась только тяжесть семейной обстановки. Добрая мама его любила всех. Но её не любила Берта и была к ней безжалостна. Красивая умница полячка, окончившая вместе с её сыном МВТУ, была виновата во всём. Самая большая вина её была в болезни, которую получила как осложнение при сложных родах сына. Внука Берты. Плата за его жизнь.
На сердце Эрика остался тяжёлый след маминых горьких слёз и бабушкиных гневных нападок на неё.
Нам поэтому ясли для дочки казались обоим светлым лучом.
Но только мы собрались, как всех мам облетела тревожная весть. Началась эпидемия гриппа, особенно много больных детей в саду и яслях.
Конечно, я страшно перепугалась. Побежала к заведующей ясель.
Умоляла её позволить привести позже дочку, после эпидемии, чтобы не заболела малышка. Зачем ей ещё один больной ребёнок, а мне единственный?
Но жестокая завиха поставила ультиматум. Или я приношу ребёнка, или она лишит меня места в яслях. Она и так давно его «держит» пустующим, а другие мамы просятся. Тоже права.
Не оставила мне выбора.
Через несколько дней мне позвонили на работу из ясель, и я забрала больную Оленьку, с высокой температурой.
С этой минуты стала очевидна большая разница между светлыми теориями и реальной действительностью жизни.
Началась совсем другая её страница. И надолго. Душевная боль, тревога, страх и часто полная беспомощность.
Первое же знакомство с детским врачом, которого вызвала к больной дочке, вызвало ужас. Она осмотрела её и сообщила мне ужасное медицинское заключение.
У малышки обнаружены температура, кашель, сопли, «жидкий стул». Поэтому в наличии возможны все болезни детские и назначила ведро таблеток и порошков «от кори, гриппа, пневмонии, дизентерии» и чего-то ещё. И ушла.
Получалось, лекарств назначена огромная доза, больше чем полезного питания. Я стояла с пучком рецептов, растерянно смотрела на Эрика и повторяла много раз, что нельзя столько лекарств такой крохе. Робко надеясь на его поддержку и совет. Я понимала, что в области лечения младенцев у нас обоих — пустое место. Но всё же...
Умный аспирант высказал твёрдое мнение в пользу врачихи: «Всё-таки она врач, а мы-то инженеры, ещё меньше знаем». Утешил. Поддержал. А мог бы. Посоветоваться на работе, где много мам, и все лечат давно детей, не в первый раз, как я. У него же в Москве много друзей и родных, советы хоть какие-то получить можно.
Я точно знаю, что нельзя слушать «эту» врачиху. Но не знаю, как лечить.

5. Про блок, Русю и друга Юльку

Наш мир больше года, тринадцать месяцев, был залит безоблачным счастьем. Девять месяцев с будущей дочкой и четыре с уже родившейся. Она осветила его и согрела, наш светлый лучик.
У нас был собственный Дом, наша комната. Эрик успешно занимался наукой, а я успешно тоже — дочкой и всем остальным.
Конечно, я была уверена, что наше счастье — на всю жизнь. Не догадывалась, сколько она впереди поставит мне сложных задач, чтобы сберечь светлый лучик новой жизни.
Я ложилась в 12 часов. Вставала в 6 утра, он ещё спал.
Путёвка «блатная» в ясли у нас уже была. Дитё будет под надзором, а я могу выйти на работу.
Роковая встреча с детским врачом и её лошадиными дозами лекарств для младенца моего перевернула нашу светлую страницу. В солнечный день пришли сумерки. Они оказались очень длинными, растянулись на годы.
Тревоги, заботы, борьба за здоровье дочки.
В тот день у нас с Эриком разошлись мнения о доверии к врачу. Он изрёк и ушёл на работу. А я осталась.
Что-то я дала от температуры. Что-то вычитывала из своей книги, вспоминала какие-то народные средства.
Я ушла с долгий бесплатный отпуск по уходу за ребёнком.
Передать материнские страдания от жалости к дитя и своей беспомощности словами нельзя.
Мне так нужна была родная, мудрая душа рядом, чтобы набраться опыта.
Мне пришлось лечь в больницу с Оленькой. В Москве, у метро «Новослободская». Ей было 6 месяцев, молока грудного почти не было. Из-за рвоты и поноса нас положили в инфекционное отделение. Изучать нас и лечить. Для каждого ребёнка большая палата была разделена на боксы.        Похожие на душевые кабинки в бане. Чтобы детки с разными инфекциями не передавали их друг другу.
В боксе стояла детская кроватка и стул для мамы. Маме разрешалось обслуживать ребёнка с 6-ти утра до 12 ночи. Кормить, пеленать, выполнять назначение врача. Но не разрешалось оставаться маме на ночь. Детки оставались на попечении няни. Спального места маме не было, а на стуле ей не удобно спать. Хотя мы все мечтали оставаться и спать на неудобном стуле.
Поэтому утром с первой электричкой я ехала из ЦНИИСа, чтобы успеть к открытию метро и попасть в 6 часов к доченьке. В 12 ночи я совершала обратный маршрут. Сколько-то часов спала и возвращалась.
Целую неделю столичные врачи больницы лечили мою девочку. Но положительных результатов я не наблюдала.
Но однажды я пришла в ужас. Когда мне принесли её в невменяемом состоянии после пункции спинного мозга. И от этих врачей надо было срочно спасать её. Я схватила её и вместе с её поносом, высокой температурой увезла домой.
Я металась из огня в полымя.
В этот раз нас спасла врач, настоящая. Доктор гастроэнтеролог детский. Его нам из Москвы прислал Юлька Веледницкий. Единственный друг, одногруппник вузовский Эрика.
Почему-то он только с ним поддерживал отношения. Мы перезванивались. Юля интересовался чешской кроваткой и ползунками своего Борьки, которые он подарил нашей дочке. Хорошо ли носятся. Я благодарила и поделилась своей бедой с врачами и болезнями. Он оказался настоящим другом. И от беды моей увёл в одночасье. Прислал врача прекрасного, который у них наблюдает с рождения их Борьку. У него таких проблем не было. Дитя его было здорово, потому что в ясли не ходил, а был на тех самых родных руках бабушки. Но всё равно они о здоровье его заранее позаботились.
И у них в полной готовности помочь были врачи любого профиля. Юльке это было сделать просто, потому что жили в большой Москве, где замечательных врачей было в любом количестве. Но, главное, он был еврей полноценный и умел их находить.
И готовый делиться всем.
К нам приехала немолодая доктор. Она полностью согласилась со мной: лечение дочки было вредительское. И назначила другое, очень простое и вовсе без лекарств.
У Оленьки не было кори, дизентерии. В яслях она получила вирусный грипп желудочный. Воспалена вся слизистая кишечника, и грудному ребёнку на это воспаление сыпать таблетки не надо.
Юлькина врач назначила правильное питание. Хорошо бы одно материнское молоко, повышающее иммунитет. Но его осталось мало. Врач убрала весь «прикорм» молочный и лекарства. По её рецепту стала поить дочку овощным отваром. На воде варятся все овощи: капуста, картошка, морковь, чуть лука. Других овощей у нас не было.
Тёплым отваром поить часто и понемногу. В нём только полезные микроэлементы, которые всасываются кишечником. Слизистая едой не раздражается и сама заживает.
Прекращается рвота и расстройства. Затем можно в этот отвар добавлять понемногу перетёртых овощей. И когда всё успокоится, осторожно и медленно переходить к обычной детской диете.
Она нас спасла. Врач выездной, конечно платный. Но ей цены не было, запомнила её на всю жизнь, с благодарностью.
Эти несколько месяцев болезни дочки были для меня очень трудными. Одной справляться со здоровым ребёнком непросто даже физически. А с больным страшная перегрузка была психологическая. День за днём проходили в тревоге, страхе, своей беспомощности. Среди них сохранились моменты ещё более тяжёлые, справиться с которыми иногда не хватало сил.
Я была лишена не только физической и моральной поддержки. Вокруг меня разлито было зло. Две старухи квартирные, соседки Руся и дальняя Мариванна, общались, в основном, друг с другом.
Вся молодёжь наша, Эрик и Лена с Лёшей, были на работе, а я оставалась в квартире со старухами. Я боялась их обеих. Руся больше молчала, но даже от взгляда резкого и тени её было страшно. Она была скрытная, но легко сообщала о себе дикие поступки.
Была семья, квартира, муж, сын. Сама вовсе неграмотная, только расписываться умела. Муж хорошо зарабатывал, памятники изготовлял. Тихий, работящий. Но однажды он ей надоел, решила изгнать его из квартиры и посадить.
Неграмотная старуха не знала, как это сделать. Провернула всё легко вместе с юристом грамотным. Для этого достаточно было, чтобы свидетели подтвердили избиение её. Такую жалобу придумала для юриста, сама же и организовала.
Она рассказывала тусклым, без эмоций голосом, будто пуговицы считала.
Однажды, поздно вечером, когда соседи все были дома, Руся подготовила сцену драки. Разорвала на себе одежду, взлохматила дыбом волосы, вымазалась вся сажей от сковороды.
После тяжёлой работы, с другого конца Москвы возвращается уставший муж. Открывает дверь, а его встречает дикая жена и начинает с воплями колотить его сковородой. Тогда они все чугунные были. Вопит: «Убивает!»
Что думает муж? С ума сошла! Что делает? Кричат оба. Муж хватает её руками, пытаясь запихнуть в комнату. А она наоборот, выталкивает его на площадку, стучит соседям, призывает их в свидетели её избиения. Повторила три раза.
Так она изгнала мужа, посадила. Но не выдала тайны, как умудрилась, имея жильё, получить в нашем доме ещё комнату. Дом строился для сотрудников наших. А она тут, через стенку со мной. А мой к. т. н. Моисеич в бараке. Так она сумела получить с изгнанного мужа ещё и алименты на содержание, как иждивенка его.
Руся была худая, в платке и юбке тёмной, как серая моль.
Другая бабка, Мариванна, была полная, седоватая, громкая, склочная. Ей безмолвно подчинялись сын со снохой. Она сидела с внуком, давала возможность зарабатывать двоим зарплату. Но и по характеру молодая пара, красавица русская синеглазая Лена и спокойный, тихий Лёша, были флегматичные. Как-то уживались с её бесконечными придирками и скандалами.
Как мне не бояться старух! Молодые все с утра до вечера на работе, и она переключила на меня свою злобную энергию. Я просто была подарком для неё.
Конечно, я с ней не связывалась, не отвечала на всякие грубости, стараясь пореже выходить из комнаты.
Она кричала и ворчала на меня за пелёнки, которые сохли. Хотя её детское бельё висит рядом.
Но иногда у меня не хватало сил терпеть её злобу и нападки, и слёзы заливали моё лицо.
В самый трудный период болезни Оленьки, когда все нервы напряжены. Во время кормления ожидаю, выплюнет она со рвотой съеденное или хоть что-то останется.
Я только знаю по книжке, что во столько-то месяцев надо скормить какую еду и в каком количестве.
Иду на кухню варить новую кашу. Чёрной птицей подлетает старуха с криком и руганью, что много пользуюсь плитой.
Я никак не могла осознать, как старая женщина, сама мать и бабушка, может злобствовать без капли участия и жалости к невинному, больному, маленькому ребёнку моему.
Я молча доваривала кашу и шла в очередной раз докармливать дочку. Уже не сладкой, а подсоленной слезами.
Я горько плакала от незаслуженной обиды. Жаловалась Эрику, когда он приходил с работы. Я просила его защитить меня от старух. Объясняла, что у меня мало сил круглосуточно выхаживать дочку и управляться со всеми домашними делами. И их вовсе нет, чтобы тратить на чужих злобных старух. Я совершенно беззащитна.
Я уверена была, что он обязан защитить нас с дочкой, наш папа, муж. Мужчина.
Я объясняла, что не жду от него кухонных скандалов с ними. Он же умный, интеллигентный человек, может найти способ и справиться со старыми, безграмотными, глупыми старухами. Он скорбными глазами внимал мне, молчал, жалел.
В отчаянии я спрашивала: «Неужели ты позволил бы обижать так свою маму?»
Мои мольбы ушли в пустоту, и долго ничего не менялось.
Грязная туча злобы квартирной, в которой я с трудом выживала, вдруг в минуту растаяла.
И к моему великому изумлению, сделала это я сама и совершенно неожиданно для себя.
Я ведь тоже достаточно интеллигентный человек. Я не умела повышать голос на кого-то, моя чистая литературная речь не допускала грубых, просто некрасивых слов. И я совершенно была беззащитна перед наглостью, грубостью, направленной на меня. Только плакала, огорчалась.
Всю жизнь, с детства, я сама вставала на защиту обиженного. Находила какие-то слова нужные и умела гасить дурное.
Но для других. Поэтому и терпела бесконечно своих старух.
Такое случилось впервые.
Я считала себя всегда счастливой, что рядом никогда не было обидчиков. Только уважение и симпатия.
Дома вообще тона недоброго не было. Для этого не надо давать повод.
И за пределами легко. В школе, вузе, на работе то же правило.
А дурных я просто исключала из жизни. Странных людей рядом я встретила в замужестве.
 
6. Победа, гордость, унитаз

Был обычный серый день с сумерками. Хворенькая Оленька спала в комнате.
Мне надо было успеть за время её сна вымыть и вычистить всё за пределами нашей комнаты. Была неделя моего дежурства в коммуналке, с ежедневным мытьём полов во всей квартире, с чисткой раковин, плиты, ванны, туалета.
В квартире была обычная тишина. Молодёжь, мой аспирант и техники Мариванны, трудились в ЦНИИСе.
Руся тихо колдовала в своей комнате.
Я уже благополучно заканчивала своё мытьё. Застряла в туалете, отдраивая общественный унитаз.
И в это время выползла из своей комнаты Мариванна. Её комната как раз рядом помещалась, напротив кухни.
Но до кухни она не дошла.
Не утерпела, остановилась около раскрытой двери туалета. Но не «по нужде». Около меня. Чтобы произнести очередную речь обличительную в мой адрес. Я совершенно не помню темы этих речей. Может, она хотела обругать меня, что я долго мою. Или быстро. Просто для неё я всегда оказывалась не в том месте и не в то время, как ей бы хотелось. У неё была странная потребность скандалов, но мало возможностей. Русю она тоже боялась. Дети её — на работе. За всех оставалась я одна, неудобная ей. Потому что на всю её пакостную злобную речь я молчала и старалась быстрее скрыться за своей дверью.
Но тут она торжествующе и злорадно закрыла мне выход своей тушей, предвкушая всю сладость развлечения.
Я, инженер, буду копошиться «на полусогнутых» в тесном туалете, отчищая за ней туалет до блеска. А она, полуграмотная, будет поливать меня сверху потоком грязной брани, унижая и обижая.
И я должна слушать до конца! Мои 48 кг не могут же сдвинуть её!
Я оказалась в плену, в западне.
У меня сейчас проснётся ребёнок, а путь к нему преграждает туша неподъёмная злобы и черноты.
Наверное, от безвыходности положения я выпрямилась с грязной тряпкой в руке и тоже произнесла речь. Впервые, но гениальную и краткую. До этого я себе не могла позволить унижаться до её уровня, чтобы выяснять с ней отношения.
Я тихо произнесла, вежливо обратившись к ней:
«Анна Ивановна, а Вы знаете, что завтра можете сесть за решётку за антисоветские речи? Мой отец занимает высокий пост в ЦК КПСС. А Вы каждый вечер на кухне с подружкой обсуждаете и ругаете партию, правительство, вождей, Хрущёва. Мне ведь достаточно одно слово сказать...»
Вдруг старуха молча развернулась и исчезла за своей дверью.
Я скорее своей тряпочкой домываю углы, чтобы улизнуть. Мне показалось подозрительным её тихое исчезновение. Я подумала, что она убежала к себе за чем-нибудь тяжёлым. Сейчас явится с топором или молотком, тут, в унитазе, и прихлопнет меня.
Она и вправду явилась. И заговорила вдруг незнакомым голосом. Стала просить прощение! «Тоня, прости меня, старую дуру, никогда словом не обижу».
Всерьёз испугалась. Я же правду сказала. Все судачили на кухне нелестно и о жизни, правительстве. И доносили, и сажали. Поняла старуха, что своей злобой беду вправду может накликать на семью.
Мне её даже стало жалко.
Я жить стала полегче, не трогала больше меня, стали нормальные отношения.
Только и тогда, и потом удивлялась про себя, почему Эрик не снял сам с меня эту тяжесть. Я же просила, умоляла. Для него ещё проще было найти в мою защиту слова. Или хоть мои бы повторил.
Но меня до сих пор заполняет гордость, что мне удалось победить зло. Хоть и одержана была победа в неприглядной обстановке, в неприглядном виде. С тряпкой, в туалете.
Никакой торжественности для речовки.
Мариванна была и осталась для меня загадкой.
У ней, как и у многих, судьба была непростой. Муж, наверное, погиб на фронте. Знала я, что дочка 18-ти лет попала под трамвай.
Казалось, человек, перенёсший трагедию, должен быть добрее ко всем. А она озлобилась. Нисколько не была благодарна судьбе, что она уберегла её от ужасов войны, бомб, лагерей.
Что у неё крыша над головой, сын рядом и родное дитя, внучек, на руках. Должна светиться от счастья.
Первый год жизни дочки нашей полностью заполнил меня заботой о ней. Всё остальное было на втором месте. Одной было трудно решать неожиданно возникавшие проблемы.
Например, как дитя защитить от шума.
Дверь нашей комнаты была рядом с входной. Мы с Эриком, конечно, пользовались общей квартирной дверью «шёпотом». Входили на цыпочках, прикрывали тихо. Но соседям до нас дела не было. Четверо взрослых и маленький Юрочка мимо нашей комнаты продвигались с шумом, криком, хлопаньем.
Надо было как-то спасти свою кроху от буйства звуков, чтобы уберечь от испуга, не сделать заикой. Особенно худо было, когда в тишине на спящую дочку обрушивался гром появления неожиданного соседей.
Я придумала музыкальный фон в комнате. Эрик нас не защищал.
Бабушка Берта подарила нам на новоселье старенькую, не нужную ей радиолу. На ней можно было искать музыку по многим каналам и ставить пластинки. Эрик в двух своих бывших родных домах подобрал несколько пластинок с классической музыкой. Под эту-то музыку я и укладывала её спать. На её тихом фоне смягчались резкие чужие звуки.
Но самой главной проблемой оставалось здоровье дочки.
Эрик был дисциплинированным молодым специалистом и на работу ходил регулярно. А мы с Оленькой — периодически, иногда.
Эпидемия вирусного гриппа тогда в нашей стране появилась впервые и осталась навсегда, до сегодняшних дней. Лечить его не умели тогда и не умеют сейчас. Дети болели больше всех. Температура высокая, кашель до рвоты у младенцев. Лечили всех антибиотиками: пенициллином и стрептомицином.
Кололи и нашу девочку. Лекарства глушили иммунитет ребёнка, и он начинал болеть снова и снова.
Конечно, ничего этого я не знала. Была уверена, что заболевание временно. Что московские врачи справятся. Ведь не в тайге живём.
Что мне, молодому специалисту, тоже надо выходить на работу. Ведь меня в МВТУ отобрали персонально для работы в ЦНИИСе, и поэтому я не оказалась в Свердловске, а здесь, в Москве. Этот случай очень редкий. И начальство моё, директор-генерал ЦНИИСа, и начальник отдела Смирнов Владимир Иванович, к. т. н., бывший героический лётчик-разведчик, выбрали меня среди троих бауманцев. Для новых разработок в своих темах.
Поэтому, вылечив первый раз Оленьку, мы помчались с ней тоже на работу. Она — в ясельки, я — к МН-7 и к Эрику. Но ненадолго. Скоро обе вернулись домой.
Я поняла, что мне никак не справиться одной. Решила искать няню в помощь. Дело оказалось это тоже непростое. Городок наш очень мал, всего несколько жилых домов. Вот и обходила их поквартирно.
Как мышка-мать: «Приходи к нам, тётя Надя, нашу детку покачать».
Весь год прошёл в поиске, в походах по лестницам.
Заболевает дитё, выхаживаю недели две. Затем для укрепления здоровья отдаю не в ясли, а на руки няне. Кормить, гулять, укладывать спать.
Кажется, только одна приходила самостоятельно и добровольно к нам домой. Даже фото её с Оленькой сохранилось. К остальным надо было нести, везти на дом. С коляской, ползунками, молоком, кефиром, супом.
Беда была в том, что найти нянь было тяжело, да и нянчили не более месяца. Кто на платье подработать соглашался, кто на ботинки.
Няня уходила, дочка ехала в ясли, заболевала через несколько дней, и всё повторялось сначала.
Я снова отправлялась на розыски няни, звонила в двери, металась по лестницам этажей. Успевала нашить из красивого дешёвого ситца одёжки дочке. Летом в нашей тропической шагающей коляске восседала гордо сказочной красоты принцесса-кукла. У неё было два комплекта одёжек. Розовый и голубой.
«Круглое» платье шила из круга ткани. Моя гордость — без единого шва. С тремя дырками, обшитые тонкими белыми кружевами. Для ручек и головки. Такие же трусики для ножек. Такая же косыночка для головки. Синие глазки, пухленькое и нежное чудо, самое красивое и любимое на свете.
Так мы прожили первый год с дочкой, в радости и с тревогой за неё.
И отправились в первое путешествие. В Сасово! В мой родной дом, где вишнёвый сад и роскошные георгины.

7. Знакомство. Коза с бородой. Поцелуй в носик

Пришёл август. Мы ехали на природу и на бесплатные «хлеба». Везли с собой отпускную зарплату и продукты, которых там нет, гостинцы. Сыр, колбасу, мясо.
Зато там бесплатные были все дары земли. Картошка, морковь, огурцы, помидоры вкуснющие. Деда Вася занимался выращиванием необыкновенных сортов. В изобилии были вишня, яблоки, смородина. А перед окном росли невиданной красоты георгины. Их тоже растил деда. Самых разных цветов и оттенков, огромные, с меня ростом, кусты, на которых сияли цветы, размером с Оленькину головку.
Тоже есть фотодокументы об этом буйстве красок и красоты. Но чёрно-белые. Тогда фото ещё не было цветного. Счастье и радость встреч, знакомство с нашей дочкой переполняли дом, сад, окружающую среду до самого синего неба и белых пушистых облаков.
К нам приехала знакомиться Маня из Назаровки, любимая сестра мамы. А уж Валя, сестра младшая, приходила с другого конца города потискать, потаскать на руках нашу куклу-дочку.
А потом мы отправились в пеший поход большой компанией. Мы с мамой и дедой Васей и примкнувшей к нам Марией. По полям, лугам и оврагам мы отшагали 5 км, чтобы добраться до моей крестной Фени, в село Алексеевка, что рядом с Кобяково, где я родилась. Почти на мою малую Родину.
Хотя до сих пор не знаю, где она точно. В Кобяково я в корыте ждала маму с молоком. Родилась в городском сасовском роддоме.
Шли мы очень весело тёплым летним днём, любуясь русскими широкими просторами лугов до горизонта, утопая в цветах и травах. Перебирались на границе Сасова через древний глубокий овраг со странным названием «Подкорякино» и мелкой речкой на дне его.
И добрались до маленького села в чистом поле. Где-то в стороне слышны гудки паровоза с железной дороги.
Село от города отделяет овраг.
Где-то в стороне, в объезд его, проложена колёсная связь.
Пришли мы в гости неожиданно. Но всё равно к великой её радости. Сообщать-то нечем было.
Село небольшое: несколько домов в один ряд, с садами и огородами.
Почти как хутор среди поля.
Рядом то ли речка небольшая, то ли озерцо, среди деревьев рощицы малой. В воде плавают утки, гуси.
Увидела дочка такие чудеса, распахнула глазки синие от удивления и захлопала в ладошки от радости. Всё ведь в первый раз в жизни видит. И козу тоже. С рогами, бородой, лохматую. Гуси, утки, свиньи.
В бедной маленькой хатке Фени в одну комнату идеальная чистота. Всё сияет и блестит. Прозрачные окошки с белоснежными шторками, крашеный пол деревянный, цветные занавески отгораживают постель и белую печку с посудой.
Сразу кинулась по русскому обычаю уставлять всякими яствами, какие имела. Картошка, огурцы, помидоры с огорода, яички, сметана. Мы добавили московских гостинцев. И начали пировать.
А потом на полянке стали учить Оленьку ходить. Опять же по старинному народному обычаю — на полотенце. Там впервые сделала первые шаги, на русских просторах, русская девочка с русским именем Оленька.
Феня — замечательный, чистой души человек.
Это она с сестрой Ольгой и родителями приютила у себя маму и меня новорождённую. Странно, в Москве, рядом совсем, много родных Эрика, и никто нам не радовался.
Эрик был недолго, уехал на работу.
А мы остались дышать свежим воздухом. Но нам всегда было плохо врозь. Спасались письмами.
Письма папы читали с дочкой «про себя» и маме вслух. Оля «читала» конверт с птичками, а я — письмо.
Даже обидно, что мне тоже много писать охота, а некогда. Мама стала ужасно заботливой и всё время гонит спать и после обеда, и вечером. А всё потому, что я освободила её почти от всех дел. Теперь дома тишь, спокойствие. Поменялись местами. Себе — весь дом, а маме — внучку. Но всё равно их надо обслуживать: одеть Олечку, приготовить, подогреть еду и проч.. Я бы успевала и по-настоящему отдыхала, если бы Эрка был рядом, просто так, без дела...
Здесь малыха много-много чего научилась делать.
Она пошла за одну ручку. Долго стоит у стенки, забывшись, а потом вспоминает, что боится, и хватается за что-либо.
Мама научила её давать носик целовать. Теперь ей это так нравится, что она даёт его всем. Один попросит, а она подставляет и ему, и всем окружающим. Даже когда она бунтует (во время еды или укладывания), стоит попросить носик, как она его подаёт и отвлекается, забывает, о чём ревела.
Выучила новое слово «низзя», повторяет с удовольствием, даже от усердия подпрыгивает, и вид у неё самый повелительный.
Затем новое слово появилось — «опа!», и тоже с удовольствием повторяет: подслушала у мамы. Ещё показывает глазки у Ляли-куклы, а у себя — нет.
Однако мама уже на третий день «сидения» с ней возмутилась, заявила мне, что у неё «характер», и что я «с ней хвачу горя».
Появились педагогические споры. Я соглашаюсь, что да, «характер», поэтому надо воспитывать с первого дня. Она заявляет, что с этим ничего не сделаешь, человек такой родился, и воспитывать его не хватит сил. А я возражаю, что ей, как воспитателю, нельзя так говорить.
А возмутилась она потому, что на третий день Олечка перестала у неё есть и спать. В первые два дня её занимала книжка, а теперь это не диковинка. Её надо ещё чем-то удивить, чтобы она открывала рот.
А мама возмущается, жалуется мне: «Она не ест, она не хочет, наверное, утром наелась».
Бывает и весело. Витя играет на гитаре, а они пляшут на веранде, страшно довольные друг другом, и целуют носик. А пляшет малыха здорово! Хохот стоит: Ольга подставляет носик Вите, а потом вытирает и опять подставляет.
В другой раз мама возмущалась, когда укладывала днём спать, а дитя давало ей «пососуньку» (соску) пососать и задирала ноги.
Вот такое «безобразное» поведение у нашей дочки.
Ночь она со мной. Обычно укладываю на руках часа два вечером, часа два-полтора ночью или на рассвете. За это время она успевает пять раз налить в пелёнки и раза три в горшок. Иногда приходится брать к себе в кровать и, чтобы остановить рёв, давать «пуньку» (сисю).
А потом я переживала. За Эрку, который один болел дома, и за маму, которая заболела здесь у меня.
Мой обычный день «на отдыхе, на природе». Мама где-то простудилась. С трудом уложила её в постель с грелками, напоила малиной. День получился горячий. На руках малыха — Ольга, больная мама, обед, уборка, стирка и прочее. Отец уехал за грибами. Виктор долго спит, потом болтается с товарищами...
Уложила сначала маму в постель, что стоит сил и времени, сбегала к соседям за грелкой (наша прохудилась).
Поила её чаем с малиной, пирамидоном. Кормила Олю, потом стирала с ней на веранде, варила обед.
Уложила спать днём в 11-ть, вокруг — хаос: ворох посуды грязной, пол, обед не готов, а через час Олю опять кормить. Работница я одна. У меня малое дитя, хворая мама и два мужика, которые развлекаются, как могут. Попросила Виктора посуду помыть — отказался, только за кефиром дочке сходил. Все дела кончила на час позже. Покормила малыху, потом больших, потом укладывала детку и не уложила. Но спасла меня Валя: пришла, занялась ей с удовольствием, а я стала в плохой газовой духовке пробовать кулинарные способности. Испекла творожную запеканку, но был сухой творог очень, мало масла и холодная духовка. Испеклась, поджарилась, но «не поднялась», получилась сухая, клёклая. Испекла манную запеканку, но тоже не поднялась.
Снова варила Ольге, кормила и укладывала спать. А когда сели ужинать, не было света, и мои запеканки никто не ел. Валя с дочкой Галей разбежались домой с куском запеканки, Виктор в потёмках сам воровал с двух сковородок и разбежался на танцы. Отец лёг спать, остались с мамой вдвоём.
Я грустила, что вместе не удалось посидеть за ужином. Зато в потёмках долго с ней болтали.
На второй день Оля учила своё имя. Долго и с удовольствием говорит: «О-о-о-о».   
Сделала сама уже по два шага, ходила от мамы ко мне и обратно.
Ей одиннадцать месяцев, и она так много всего умеет.
Но самое первое слово, которое выучила дома, — «баба», которое мы гордо привезли нашей бабушке, ей совсем не понравилось. Не захотела, чтобы звали «бабой». Я спросила, как нравится. Рассказала, что понравится ласковое название — «Бабинька, миленькая, любимая». Но такое очень красивое и очень длинное имя внучке было не под силу.
Поэтому мы его долго учили дома, и следующая встреча прошла успешно.
Мы так хорошо его выучили, что почти до взрослого состояния дети и не догадывались, что в переводе означает младенческое «баба» — бабушка. Думали, что это такое специальное название у неё.
Была проблема и с возвращением домой.
Надо дождаться, пока поправится мама. А уже очень хотелось вернуться.
Успеет ли выздороветь Эрик и приехать за нами? Или ехать ночь одной с дочкой, вещами и вареньем?
Надо было возвращаться, потому как за долгое отсутствие грозились отобрать у Оли ясли-сад.















































Глава 12. Нефортепианные этюды

1. Поцелуй в пятку. Тайны круглого стола

Наше гнездо было самым счастливым на планете. Под самой крышей дома, как у ласточек. Среди высоких дубов и красивых, хоть и горьких, рябин, на берегу заросшей кустами Яузы. Вдали от дорог, машин и дымов. В чистой прозрачной экологии с бабочками и кузнечиками.
Тринадцатиметровое гнездо полностью заполняли любовь и счастье. В нём росло дитё, дочка. У неё были папа, мама, и все трое безмерно любили друг друга.
Дочка росла спокойной и разумненькой, несмотря на все сложности её появления на свет.
Она была неожиданным подарком судьбы.
Набегали тучки. Но я — мать. И любить — моя главная обязанность. Она и разгоняла тучки. А я лечила, спасала, растила, берегла её.
Нас не забывали наши верные друзья-туристы. И наш дом — это был и их дом, в буквальном смысле слова. В походы мы уж с ними не ходили, но зато они к нам приходили по частям и вместе. Ведь на всю мою турсекцию наша комната была единственно возможным местом для встреч. Ни у кого из моих друзей не было собственной комнаты.
В основном, все жили с родителями, а некоторые ещё и в общежитии.
Но я их нежно любила, как и в первое лето, когда приручала и зазывала в походы. Поэтому радость встреч была всегда общей.
Накрывался стол, чем-то кормились и пили чай.
С деньгами у нас было туговато. Жили на 100 рублей молодого специалиста Эрика. Потому что мои частично заработанные деньги полностью уходили на оплату нянь. Я работала не для денег, а для исполнения долга перед Родиной и сохранения специальности.
Я ведь никогда не собиралась быть домохозяйкой и только чьей-то женой, даже очень учёного мужа.
Часть приличная его зарплаты постоянно хранилась ещё в холодильнике стареньком. Но не в виде «заначки», а в виде дорогих лекарств, антибиотиков для дочки.
И если нечем было накормить вкусным друзей, я применяла два запасных, самых дешёвых варианта.
Картошка с селёдкой или блины. Но всем нам совершенно безразлично было, что мы кидали в рот. Дорога была радость общения.
Навещали нас гости и совсем другого мира. Это была большая компания высокопоставленных светских людей.
Главным в ней был Эдуард, отец Эрика. При нём была его новая семья. Молодая жена Валя с двумя сыновьями-дошкольниками и их прабабушка «Вава». Её настоящего имени я и не знала. Милая старушка с прибалтийским акцентом. И его мама Берта с Арбата.
Они приезжали очень часто, на все советские праздники и наши три дня рождения. Такой порядок установили они сами, без нашего участия и согласия. Причём навсегда. Наша задача была — достойно их встретить. Потому что они были далеки от моих туристов и по возрасту, и по положению.
Мне предстояло подготовить торжественный приём помощнику министра Минтрасстроя, светской арбатской даме, вдове профессора МГУ.
Первое время я с благоговением относилась к родственникам мужа и их высоким званиям. Поэтому заранее готовилась к приёму, применяя жестокую экономию. Чтобы в июне месяце, на мой день рождения, на столе были дорогущие с рынка помидоры.
Запомнилось и мясо по-французски под винным соусом на горячее.
Ведь нашими праздничными котлетами нельзя их угощать. Они их каждый день едят, уточняла я у Эрика. Он почему-то соглашался и не возражал против моего кулинарного творчества.
Они входили в назначенный ими день и час большой толпой, заполняя всё свободное пространство.
Выполнялся ритуал.
Все подходили к кроватке Оленьки, улыбались ей, любовались, а деда Эдя целовал ей нежную пяточку. Во избежании инфекций другие поцелуи не допускались.
Затем все садились за стол обмениваться родственными новостями.
У Эрика отец непременно всякий раз спрашивал: «Как диссертация?» Получал развёрнутый отчёт. Больше у гостей к нам никаких вопросов не было.
Я весь приём суетилась в бегах между комнатой и кухней с чистой и грязной посудой, со сковородками и кастрюлями. Приглядывая и за дочкой.
Надо же мужу повидаться всласть со своими родными.
Откушав, гости удалялись до следующего праздника.
Нет, подарков после них не замечалось. Кроме поцелуя в пятку.
Были однажды у меня гости вовсе неожиданные, непредвиденные. Привели меня в полное замешательство.
Ждали мы в гости деду Васю из Сасова. Он ещё не видел свою первую внучку. Ехал в такую даль посмотреть на неё и вёз из дома кучу гостинцев. Всё что выросло на огороде. Ехал он с радостью, потому что отношения были у нас очень родные, роднее не бывает.
А у него, железнодорожника, ещё раз в году был бесплатный билет на поезд в любую точку бывшего большого Советского Союза. И ему совершенно некуда было ехать. Билеты пропадали. Пока не появилась родная точка у нас. Хоть я и жила давно в Москве, принять мне его студенткой негде было. Десятки лет здесь жил родной брат Пётр, к. т. н., агроном, профессор вуза, и дети его. Но его никто не звал. Наша точка оказалась самой родной.
Так вот, приехал к нам наш замечательный деда Вася с дарами природы, сидим мы вчетвером за круглым столом. Празднуем встречу.
Вдруг звонок, зовут меня к телефону. Общий телефон в коридоре у нас был уже.
Беру трубку, слышу голос и цепенею. Звонит мне именно в эту минуту другой деда Оленьки, Гриша. И высказывает желание приехать сейчас к нам в гости, познакомиться с внучкой. Тоже единственной у него. У меня за дверью сидит другой деда. Я смутно представляю себе встречу за круглым, значит дружеским, столом, двух моих отцов, а также дедов.
Воспитание не позволяет мне ему отказать, хотя ясно вижу всю сложность моего положения.
Я страшно рада была, что с рождением дочки у меня появилась возможность наделить их обоих законными именами: деда Вася, деда Гриша. Потому что до этого я их очно никак не называла, хотя отношение к обоим было доброе.
Фальши не терпела, перейти границу, называя обоих «папа», не могла. Теперь папам предстоит встреча у меня. И что мне с ними двумя сразу делать?
Личных встреч с папой Гришей было всего несколько за мою сознательную жизнь.
В 17 лет в Москве, при знакомстве с ним и бабушкой Соней. После которой психологическая перегрузка привела к началу длительного заболевания, а тогда — к обморокам.
Частые посещения его, но недолго, на первом курсе МВТУ в квартире, которую он снял для меня.
Однажды посетил меня у стариков около метро «Бауманская», где я снимала койку самостоятельно. Предложил помощь, я отказалась.
Следующая встреча была на моей свадьбе в Кузьминках. Куда съехался весь клан Кургузовых, все родственники. Не только сасовские, но и московский брат Петя с детьми. С которыми мы не общались вообще и знать друг друга не знали.
Но семья у них дружная, почти все врачи, с высшим образованием, празднуют всегда вместе, но не понимают разницы между своим домом и чужим.
Чувствовала я себя с такой свитой чужих и нахальных «родственников» неуютно. Мне нужны были только мама с её сестрой Маней и деда Вася.
Остальные же гости были незваные. Мною, во всяком случае. Сами явились. Стали с мамой думать. Уж если эта толпа чужих явилась, то отцу родному, Грише, тоже надо бы быть.
Позвонила, пригласила. Он был рад очень. Но с мамой стали решать другую задачу. Негоже отцам двум встречу устраивать на свадьбе. Решили день ему назначить следующий, с молодёжью, туристами. Он и этому рад.
Так что за столом всё-таки было по два отца оба раза, но разные пары.
Сначала папа Вася и папа Эдя познакомились. Затем Эдя и папа Гриша.
Но как мы моих отцов не прятали с мамой друг от друга, судьба решила их свести вместе, около маленькой общей внучки.
Через час подкатила служебная машина с водителем.
Я ввела в комнату второго папу, нагруженного коробками с гостинцами. Познакомила их. Григорий Павлович — Василий Ильич.
Мы с дочкой тихо молчали. Она ещё не умела говорить, а я потеряла дар речи от неестественной и двусмысленнопапской ситуации.
Мужики, все три, вместе с Эриком, были взаимно вежливы и деликатны.
Встреча за круглым столом прошла в дружеской обстановке.
Папа Гриша быстро уехал и больше уже никогда не приезжал к нам в гости. Даже когда у меня росли уже две дочки, и его две внучки. Наверное, опасался неожиданных встреч. Общались по телефону или на свидании у дверей его ЦКа.
А деда Вася переночевал на раскладушке и приезжал ещё. Не боялся.
Всем рассказывал, как познакомился с Григорием Павловичем. Определил: «Ничего мужик». Т. е. неплохой. Конечно, ему всегда было интересно увидеть его. Он же маму ревновал к нему всю жизнь.
И не зря. Явного повода она для ревности не давала.
Но был скандал, уже когда я в Москве училась.
Когда он под матрацем моей кровати случайно обнаружил толстую связку писем Гриши, перевязанную тесёмочкой. С обращением: «Дорогие Шурочка и Тонечка...» И концовкой: «Целую, Ваш Гриша». Кажется, даже «крепко». Наверное, на меня мама сослалась, что храню я. Но её поездки ко мне в Москву его тревожили. И тоже не зря.
Однажды за круглым столом нашим состоялся тайный от Васи сговор. И я в нём участие приняла.
Мама всю жизнь хранила верность Васе, а обиду и любовь в сердце — Грише.
И вот в очередную поездку ко мне решилась она на поступок, на свидание с Гришей.
Ей ведь тоже очень хотелось посмотреть через двадцать с лишним лет на преступника, во что он превратился. На свадьбе моей они виделись, но в толпе.
И чего зря-то Вася ревнует. Прихватила она для храбрости с собой в Москву к нам свою любимую сестру, Маню. И признались мне в своей дерзости. Меня назначили посредником.
Я сообщила отцу о желании милых дам, которое он принял с воодушевлением.
Встречу им назначил в центре, в ресторане у площади Маяковского. Вернулись они со свидания довольные.
Наш круглый стол под белой скатертью был местом всяких интересных событий.
Кроме укармливания разнообразных гостей он служил для множества разнообразных занятий.
На нём пеленали и переодевали дочку.
Купали её в ванночке тоже на нём. Затем ночами, с субботы на воскресенье, бессонными ночами склоняли головы над фотокюветами. В них проявлялись фото нашего сокровища.
Фотоаппарат просили у Эди периодически, много-много снимали, затем с нетерпением печатали карточки. Ну что там получилось, как?
Свободен стол для этого только в ночь под воскресенье был, когда дитя заснёт. Потому что в другие дни недели пришлось бы после бессонной ночи идти на работу. А так вдвоём выходной поддерживали дома друг друга физически и морально, если засыпали днём стоя, как лошади. На этом столе много всего записывалось. И умные формулы научные и мысли аспиранта-папы, и мамино внимательное заполнение книжки «Наш ребёнок», купленной заранее, всех оттенков дочкиного развития.
Вес, рост ежемесячный, когда подмигнула и гукнула.







И на этом же столе на рассвете праздников я находила заветные листочки. От Эрика.

«Одна звезда светила мне вдали...
...
Одно мне сердце радостно стучало...»

«С тех пор, как повстречались —
на Земле».
«Умолкли зимних ветров
песни злые...»

«Мой хороший, мой надёжный
самый нежный друг».

«Где та сказка зимняя,
Принц с его царевной?»

«Без тебя меня нет...»

Круглый стол положил начало обряду семейному с праздничными поэтическими страничками нежности, преданности и любви.
Сердце впитывало трепетное дыхание души и эхом возвращало назад каждое слово, каждую строчку. Потому что у нас было одно сердце на двоих, одна душа, одинаковые мысли, чувства, восприятие жизни.

«Наше творенье — гнездо на планете...»

«Теплом душевным и покоем
Окружено гнездо родное».

«Мы — неразлучны.
Мы — беспредельны».

2. Дочка в курятнике

Была осень, конец сентября 1962 года. Мы втроём вернулись довольные из Сасова, из отпуска. Где с радостью знакомила свою годовалую дочку с родным домом, родными людьми, садом, цветами в нём. Огромными георгинами в рост человека, с цветами с Оленькину головку. Документы-фото хранятся. Как с дочкой на руках среди этих георгинов все родные снимались. Снимал Эрик, испросив фотоаппарат у отца своего, у Эди.
Вернувшись, я снова, как мышка-мать, помчалась по домам, этажам выискивать очередную няню. Стучала, звонила в двери: «Приходите тётя... нашу дочку покачать!»
Наконец нашла Лукерью. «Бабу Лушу». И не на этажах, а в скверике. Высокая худая старуха с неласковым глазом.
В скверике стоял старый барак на несколько семей. Вот в нём она жила.
Согласилась, но строго поставила условия.
1. Ко мне на пятый этаж она подниматься не будет, стара.
2. Я сама должна привезти дочку утром и забрать вечером сразу после работы, без задержки.
3. Должна привезти ей ребёнка в коляске и всё необходимое: пелёнки, ползунки, еду готовую на обед и полдник.
4. И последнее. Жить дочка моя у неё день будет не в квартире. А в курятнике. Когда дождик. А когда сухо — в коляске на свежем воздухе, в скверике будет с ней гулять.
Потому что в квартире у неё ремонт идёт. Ребёнку там вредно находиться.
За ремонт надо платить, поэтому согласна один месяц нянчить.
Курятник у неё, будка небольшая, стоял рядом с квартирой. В нём жили петушок и курочки, которые несли ей полезные для здоровья свежие яички.
Мы примерили колясочку с Олечкой в курятнике. Вроде бы вмещалась. И даже не под самым насестом, на котором птицы домашние сидят и гадят.
Лукерья меня заверила, что ни дитя моё, ни коляску они не испачкают.
И что днём их там нет, они гуляют в зелёной травке под синим небом. Уверяла меня в полной безопасности и сохранности моего дитя.
Выбора у меня не было. Приняла все условия. Заплатила высокую зарплату.
За своеобразный, неожиданный комфорт моего дитя. Ушла в сомнениях, потому что до конца не вычислила пейзаж скверика, когда его накроют тучи вместо синего неба. Польётся дождь. Куры от него убегут в свой дом, в курятник на родной насест. И петух с ними. И Лукерья с моим дитём в коляске вкатится туда же, к ним. И как они вместе все будут сожительствовать. Вопросы:
1. Поместятся ли они все вместе. Ведь курятника размер рассчитан только на жильцов в перьях.
2. Как Лукерья будет защищать мою дочку от куриного навоза? Своим телом, склонённым над ней? Или обе накроются платком, одеялом, клеёнкой, её широкой юбкой?
Ведь в мою оплату входило условие возвращать моё дитя в чистом виде, без постороннего пятнышка.
Делать нечего. Пока эти вопросы отложила, потому что в сквере и вокруг в данный момент стояло тёплое бабье лето.
Утром, по дороге на работу, Оленька отправлялась впервые к новой няне, бабе Луше, и её птичкам.
Вечером я выстирала, выгладила мешок запасных одёжек, ползунков, подгузников.
В то время ими называлась марля натуральная, мягкая, сложенная в несколько раз, вкладывалась в ползунки. Задача Лукерьи состояла в том, чтобы, получив сумку чистой нижней одёжки, использовать её и вернуть в сумке мокрой и запачканной. Для моей домашней обработки. Во второй сумке — посуда и питание готовое дочке, соки, кефирчики на полдник и полный обед из трёх блюд. Кружечка, тарелочки, ложки, вилка. Обед следовало согреть и скормить. Завтрак и ужин — дома.
Собрав всё походное  большое снаряжение для маленькой годовалой дочки, накормив завтраком, отправились в новый путь.
Оленька была молодец, характер имела общительный и доброжелательный и этим спасала меня от конфликтов с незнакомыми нянями.
Но почему-то категорически не принимала ясли. Редкие его посещения всегда сопровождались горькими слезами и рыданиями, которые ранили моё больно, ещё не зажившее после родов, сердце.
Но ему надо бороться. Я знала, что в жизни встретит много ещё более сложных проблем, задач, с которыми надо справляться. Что всё вперемешку. День и ночь, сладость и горечь, радость и огорчение.

3. Чёрное крыло

Но я и представить себе не могла, каким чёрным крылом накроет меня совсем скоро. Какая тяжесть, беда упадёт на мою голову. Сколько сил мне понадобится собрать из всех уголков своего существа, чтобы выстоять.
Дитя в курятнике — это пушинка. Да и прожить она в нём неделю успела. Положение жены без мужа я выстояла. Собственная клиническая смерть при родах, следствие ненормальных супружеских отношений, оказалась лёгкой ношей.
Невыносимым стало другое, выпавшее испытание мне. Только чудо спасло жизнь Эрика в последнее мгновение. И наверное, я тоже.
Производственная травма. Это было очень страшно. И ничто не предвещало этой беды.
Поцеловав в нежную щёчку Оленьку, сдали её вместе с обедом и одёжками Лукерье и побежали к себе в отдел.
Уже несколько дней после отпуска мы вместе с Эриком проводим испытания больших дорожных машин на полигоне. Недалеко от здания ЦНИИСа было выделено небольшое поле для этих целей. Требовались и большие полигоны. Я уже участвовала в испытаниях на таком в Курской области с лабораторией А. Елинсона.
Здесь же мы с Эриком испытывали нашу первую систему автоматического управления дорожными машинами.
Эта работа была и темой его диссертации. А основой её был разработанный им датчик. Его уже изготовили на нашем опытном заводе. И нам следовало проверить на практике его свойства и принцип действия всей системы.
До этого мы её исследовали на вычислительной аналоговой машине МН-7.
В этот раз предстояли испытания на самой большой дорожной машине — шнековом планировщике. Она похожа на комбайн. Имеет два рабочих органа, нож и шнек. За один проход создаёт полный профиль железнодорожного полотна. С поверхностью разных уклонов для укладки рельсов и шпал, откосами по краю.
Машину обслуживает бригада из трёх человек для выполнения очень трудоёмкой работы.
Один управляет двигателем, двое отвечают за построение ж/д полотна в соответствии с проектом: подъёмы, спуски его под разными углами и расстояниями, радиусы окружностей при поворотах. В кабине множество ручек.
Разметка делается вручную на будущем полотне с помощью колышков и верёвочек между ними.
Вот эту трудную и грубую работу и должна была заменить точная система управления и датчик Эрика.
В это хмурое утро мы вышли на полигон с неполной бригадой.
Начальник лаборатории А. Елинсон для машины дал только двух работников вместо трёх.
Мы с Эриком машины не должны касаться, только наблюдать за автоматикой, записывать результаты.
Я с блокнотом и ручкой стояла в стороне, готовая к замечаниям Эрика. Машина двинулась.
Но Эрику, из-за отсутствия третьего рабочего, пришлось следить за ней самому, стоя впереди и отступая назад при её движении.
На нём было серое осеннее пальто, которое купили мы после свадьбы.
В какой-то момент он оказался в опасной близости от неё.
На него надвигался оскал огромного, в размер  ж/д полотна, острого ножа, срезающего грунт. А за ним такого же размера жующая челюсть шнека.
Страшная вспышка мгновения. Я подняла глаза от тетради, увидела вдруг — край его пальто от движения машины вдруг взмахнул, как крылом. Его втянуло в щель между ножом и шнеком.
Они почти соприкасаются. В доли секунды за пальто втянут почти по пояс оказался он, мой Эрик.
Мой дикий вопль и его крик боли совпали.
Двое ребят в кабине сумели мгновенно выключить всё в машине.
А я уже была около него, обняв за плечи, пыталась вынуть, вытащить из этой страшной стальной пасти.
Не помня себя, впитывая каждой клеточкой своей его боль, ужас, я пыталась его спасти.
Меня образумил его голос. И я была потрясена его мужеством.
Ребята застыли в кабине.
Я бессмысленно его вытаскиваю. И только он, единственный из нас четверых, оказавшись в жуткой, страшной ситуации, сумел включить волю, мужество, разум.
Он тихо скомандовал ребятам, чтобы они отвернули шнек назад.
А я так и не смогла выйти из своего ужаса, кошмара. Я затерялась в его времени и пространстве.
Только отдельные вспышки-снимки остались в сознании.
Около нас оказалась «Скорая» и люди в белых халатах.
Он на носилках в машине, я рядом с ним.
Я хожу в больнице около двери операционной, как зомби. Не останавливаясь, ничего не замечая вокруг.
Не знаю, сколько прошло времени, когда вышел врач.
Ко мне вернулся слух, потому что услышала: «Жив. Только доли мгновения спасли его. Раны чуть не задели самые важные органы и артерии».
Ко мне вернулось зрение. Потому что я увидела этого ангела-посланца в белом с доброй вестью. Который вернул меня к жизни тоже.
Включился мозг. Дал две команды.
1. Надо вернуться к дочке
2. Надо сообщить его отцу, но не напугать. Позвонила. Без подробностей.
Отправилась домой, к дочке, чтобы завтра вернуться к Эрику.
Больница им. Семашко, куда его отвезла скорая, наша, железнодорожная. Она старая, со всеми отделениями. Там и Оля родилась. У станции Яуза, недалеко от Лосинки.
Но времени занимало много ожидание двух электричек, которые ходили по определённому расписанию. Приходилось ждать и малую, и большую.
Когда я вернулась домой, было уже темно. Время для меня исчезло.
Дочки у Лукерьи не было, кому-то отдала. Не дождалась меня. Нашла её у соседей своих. Спасибо.
Дальше долго был провал в памяти. Двигалась на автомате. Управляли им две мысли: сохранить, сберечь дочку и Эрика. Одновременно с ними обоими быть невозможно. И ещё надо работать.
Я отключилась от мира, от жизни, очутилась в какой-то пустоте.
В ней вспыхивали отдельные мысли и картинки.
Жив. Это — самое главное.
У Оленьки есть няня Лукерья. Тоже хорошо.
Мне только надо всё успеть.
Утром кормлю её, собираю мешки, спускаю её в коляске по лестнице, везу к Лукерье.
Иду на работу. До обеда. Что, как я там делала, что наработала — ни одного штриха не осталось в памяти. Наверное молча. Я вообще замолчала, стала немой. На слова не было сил. И глаза должны быть сухие.
Я в первый день только сообщила начальству, что с обеда буду ездить к Эрику в больницу.
Дальше — снимки.
Я не могу находиться ни минуты в покое. Поэтому, как «зомби», лихорадочно меряю шагами платформу в ожидании поезда. У нас. В Лосинке. Погоду не замечаю. Ни ветра, ни дождя.
В кулак сжаты сердце и душа.
Чтобы не рассыпаться. И верно, на ладонях — следы ногтей.
Наконец я у его постели. Держу за руку. Мы очень нужны друг другу. Смотрим в глаза. Каждый прячет свою боль.
Пока рядом, держу руку, он засыпает.
Больные говорят, что спит только когда я здесь, с ним.
Значит, надо быть. Лучше целые сутки. Но надо бежать к дочке-крошке.
Вот уже много ночей не сплю и я. Не ем. Мне не надо. Я занята.
Не знаю, когда я покупаю продукты. Знаю, что надо на день дочке всё сварить и разлить по бутылочкам.
Что в больнице плохое питание. Варю курицу. Везу Эрику свежий куриный бульон. Он питательный.
Наверное, ещё что-то готовила, везла. Кормлю с ложечки, пить даю из чашки «с носиком».
Говорим друг другу: «Всё хорошо». Засыпает. Хорошо. Не могу спрашивать о ранах. Комок в горле не даёт говорить. Главное — живой.
Только через несколько дней узнаю от него о переломе стопы. Дикая боль. Но раны были тяжёлые, трогать нельзя его было. Только теперь на рентгене обнаружили. Наложили гипс. Стало чуть легче.
Моя проблема трудно решается.
Чтобы Эрик быстрее шёл на поправку, мне дольше надо быть с ним.
Чтобы дольше спал. Я не знаю, почему моя рука сильнее обезболивающих лекарств.
Я с Лукерьей в первый же день пыталась договориться, чтобы она дочку держала у себя до моего возвращения из больницы. Кормила и ужином.
Если задержусь, пусть в коляске уложит спать, я заберу сонную. Сулила любую плату. У неё уже и ремонт кончился.
Что откажет, не могла подумать. За деньги, в моём безвыходном положении.
Фашистка.
Расчёт времени.
В час начинается обед. Только к трём я успеваю в больницу с пересадками.
В шесть вечера я должна забрать дочку. Сколько же минут я могу быть с Эриком? Я разрывалась на части, на две половинки. Потому что должна быть и с ней, и с ним.
Я опаздывала к Оленьке. Особенно самые первые дни. Я искала её по соседям. Могли взять трое.
Соседка моя Лена со злой свекровью Анной Ивановной.
Этажом ниже жила Вера, инженер из моей лаборатории. И там же Рая, техник из конструкторского отдела.
Обещали мне брать дочку у злой Лукерьи.
Я только твёрдо знала, что дочку надо спать уложить в девять часов вечера. До этого накормить, искупать.
Ночь была для всех остальных дел. Руки сами привычно работали.
Убирали, мыли комнату, посуду. Варили еду, стирали, гладили. Постель моя была не разобрана.
В беспамятстве иногда голова падала на стопку глаженого детского белья на столе.
Начиналось утро. И снова бегом по замкнутому кругу.
Тяжела была и ноша вины. Я не могу быть с моими двумя самыми любимыми и дорогими, полностью беспомощными, всё время.

4. Разведчик с курицей

В этом чёрном круге яркой была только одна мысль — приказ себе: «Спаси их, сбереги». Из нас троих я оказалась единственная сильная. И я в ответе за жизни этих двух.
Мыслей не было других. Или они были заторможены.
Но боролась я одна.
Нет, не помню, чтобы кто-то из друзей-туристов предложил мне помощь для дочки: «Не тревожься, заберу девочку, накормлю, положу спать в кроватку, дождусь тебя в комнате». Наверное, это невозможно было.
Которые семейные, сами заняты.
Молодым девочкам боязно отвечать за ребёнка. Всё правильно. Поэтому в моём пространстве мне никто не попадался с рукой помощи. Почему-то и на работе никто не подумал отпустить меня с работы на волю хотя бы первые дни этой страшной трагедии. Зачем я им нужна? Что я там сейчас наработаю?
Тогда было бы легче. Днём — с Эриком в больнице, вечером — с крохой дочкой.
Но однажды сквозь глухую тишину вокруг прорвался тёплый звук.
Прямым виновником нашей беды был Елинсон. Толстый начальник лаборатории, еврей. Он не обеспечил Эрику технику безопасности. Не дал одного нужного рабочего. Теперь он должен отвечать за жизнь и здоровье Эрика.
Кто-то мне сказал.
«Не хочет он отвечать. Пытается вину переложить на самого Эрика».
Такого кощунства, изуверства не могла себе представить.
Кроме того, его уловка лишает Эрика 100% оплаты больничного при производственной травме. Мы остаёмся без денег.
Эта грязная мерзость дошла и застряла у меня в голове.
Однажды вечером, поздно, когда я уже вернулась из больницы, услышала стук в дверь.
Открыла. В комнату вошёл наш начальник отдела, Владимир Иванович Смирнов. Очень мною уважаемый человек. Интеллигент. Учёный, кандидат технических наук. Бывший лётчик-разведчик, многократно награждённый за боевые подвиги.
Это был первый и единственный человек, который появился в нашей комнате, заполненной бедой. К тому же, сам начальник.
Я не знала, зачем он здесь. Может быть, он высказывал сочувствие, участие.
Но я вдруг увидела себя со стороны. Совершенно незнакомую, в совершенно несвойственной мне манере общения.
Он протянул мне пакет. Гостинец для Эрика. Отварная курица. Для укрепления здоровья его.
Я заслонилась от разведчика и его курицы ладонями.
Звенящим от обиды, горя, разочарования в нём голосом оттолкнула его от себя:
«Как Вы можете так лицемерить в такое горькое время? Приходите с подарком и в это же время сваливаете вину на еле живого Эрика. Ещё и лишаете его зарплаты, а семью хлеба. Заберите курицу».
Они ушли вдвоём.
Никогда в нормальной жизни я не могла позволить себе такой невежливости со старшими. Напротив, всегда преклонялась перед ними. Особенно перед фронтовиками, которые спасли нам жизнь, мне тоже.
Но я посмела. Я защищала Эрика и гнездо на планете. От унижения, нравственной грязи.
Вскоре я узнала, что зарплату Эрику сохранили.
Несомненно, на такое решение повлияла моя встреча с героем-разведчиком. Тайная для всех. С подарком — курицей. В поздний осенний вечер. В нашей полутёмной комнате.

5. Явление Берты

А через несколько дней ко мне явился ещё один посетитель. С более тяжёлыми последствиями, но тоже связанными с куриным миром.
Вернувшись как-то от Эрика, я обнаружила свою Оленьку дома. На родных ручках её родной, собственной прабабушки, бабушки Эрика, Берты.
В комнатах у нас в дверях замки не принято было врезать в коммунальной квартире. Ключи ей были не нужны. Входную дверь соседи открыли. Заходи дальше, живи.
Она приехала днём. У соседей узнала, где её родная правнучка. Совершила благородный поступок. Лично забрала у няни девочку маленькую и привезла в колясочке домой. До этого — ни одного звонка от неё и отца.
Пошла она по адресу, к Луше.
И вдруг видит, что её собственная правнучка Олечка, единственная притом, спит в коляске... в курятнике!
Такое явление очень оскорбило светскую душу Берты. Десятки лет, после гражданской войны, поселившись в лучшем районе Москвы на Арбате, она вела поистине светскую жизнь. И до Отечественной войны и после неё.
Неработающая жена профессора МГУ, а потом высокого сотрудника Министерства речного флота Иосифа Немировского. Театры, художественные кружки вышивания и вязания, конечно, придавали возвышенные оттенки и душе её, и внешности.
И вдруг упасть так низко: дитя в курятнике.
О чём поговорили Берта с Арбата и Лукерья из курятника мне было неизвестно.
Я простодушно несказанно обрадовалась нежданной гостье. Хоть и не сразу, но появился родной человек больного Эрика и малой Оленьки.
Конечно, я понимала, что она не нянчить её приехала, но хоть повидаться.
Она переночевала у нас. А утром, как всегда, я собираю дочку в путь и сумки с баночками, бутылочками, штанишками к ней в придачу.
Не успела я её в коляску посадить в комнате, как распахивается настежь дверь и передо мной является сама грозная Лукерья. Она с гневом стукнула железной кружкой об стол. В ней она молоко подогревала дочке.
Так же гневно вылила на меня ушат какой-то ругани и возмущений. Я только разобрала: «Забирайте свою кружку и больше ко мне своего ребёнка не водите!» Отказала. Совсем. Как я её не умоляла, чуть ли не на коленях.
Оказалось, ей не понравились упрёки Берты. А мне что делать? Я уже опаздываю на работу. Мне и в голову не приходило заменить одну бабушку, чужую и злобную, на другую, родную. Я уже убедилась, при первых контактах, что его родным, отцу и бабушке, прекрасный, умный, талантливый Эрик совершенно не нужен. Один у них. А уж семья его тем более, т. е. я и Оленька.
Помощи поэтому я от неё не ждала, но уж и вредительства такого, лишить меня няни, тоже не ожидала.
В полной растерянности, оставив их вдвоём дома, я побежала на работу. Зашла в кабинет лётчика-героя В. И. Смирнова, сообщила обстановку. Задала вечный вопрос Чернышевского: «Что делать?»
Вникнув в обстоятельства, он милостиво разрешил мне три дня не выходить на работу вовсе. Для решения моих проблем. Зарплату он мою сохраняет. Он и так уже с первого дня совершал «Благородный поступок». Платил мне целую зарплату, хотя работала до обеда.
Вернулась. Мыслей никаких в голове нет. Няню за три дня точно не найду. И к Эрику мне тоже сегодня надо ехать.
Вдруг заговорила Берта.
И предложила мне свою помощь. И такую роскошную, о которой я и мечтать не смела.
Она приглашает меня с Оленькой к себе домой пожить, пока Эрик в больнице.
Нет, сидеть с моей дочкой она сама не будет. Но у неё во дворе живёт знакомая, которую можно нанять. Няня арбатская вдвое дороже куриной, и платить ей я буду сама. Но разве это имело какое-то значение?
Я несказанно благодарна была такой неожиданной щедрости и заботе её.
Няня будет с ней гулять до обеда, кормить обедом, уложит спать и уйдёт.
А вечер с ней будет родная Берта в красивой родной квартире. Я даже оживать стала. Дочка в родных руках. И теперь у меня появилась возможность выхаживать Эрика. Мне не надо теперь бежать от него разыскивать нашу дочку по чужим квартирам. Я могу около него быть долго, хоть до ночи. Кормить, баюкать, утешать. Выхаживать, ухаживать, заботиться.
Теперь у меня изменился режим несколько.
С Арбата до работы два с лишним часа дороги. В шесть утра я должна сварить еду на день Оленьке. Это как и у Лукерьи чужой. Покормить её свежей кашкой, умыть, одеть, на горшок. Дать игрушки, будет играть тихо, чтобы Берту не разбудить в соседней комнате. Она утром долго отдыхает. А дочку приходится будить. Потому что завтраком Берта не обещала кормить.
С Арбата я еду на работу в ЦНИИС. В обед срочно готовлю обед домашний, свежий Эрику. Теперь мне делать это сложнее, потому что нет ночи свободной. Приходится тратить драгоценное дневное время. Ну ничего, я же вечером теперь дольше могу задержаться около него. И самое главное, дочка в родных, надёжных руках.
Увеличилось время на поездки. Эрик, больница и станция Яуза всё-таки гораздо ближе к ЦНИИСу, чем к Арбату. Добавились ещё два маршрута. Метро, электричка — Арбат, ЦНИИС и Арбат, Яуза.
Сколько времени Эрик лежал в больнице, я не помню.
Помню только себя на платформах. Ноги непрерывно мерят её, не останавливаясь ни на минуту. Глаза в нетерпении не отрываются от рельсов в ожидании поезда. Глубокое внутреннее возбуждение с трудом прячу под неподвижной маской лица. Круглосуточно, во всяком месте, времени. Перед чужими пассажирами, родными крохой дочкой и раненым мужем, сотрудниками.
Берту я не видела, она спала.
Я переполнена была кошмаром случившегося. Он не покидал меня и управлял мною. Отпала полностью потребность сна, еды. А страх гнал меня по адресам: спасти, успеть, обогреть, накормить двух своих дорогих и таких беспомощных. На чём я держалась? Не знаю. На любви, наверное.
Свой большой 25 кг вес, который набрала с рождением дочки, я потеряла за несколько первых дней и одела студенческую одежду.
Два светлых лучика появились у меня. Покой за дочку. Эрик пошёл на поправку.
Все сопалатники его меня ласково встречали, приветливо, сочувственно. Заботливо рассказывали о нём. Сколько спал, ел. Однажды донесли, что кидался хлебом, как маленький: правда, значит, выздоравливает.
Привезла шахматы, книги. Всё так же нетерпеливо ждал меня.
Однажды, поздним зимним вечером, я доплелась до арбатской квартиры, тихо, как всегда, открыла её и от неожиданности отступила назад.
Из полутьмы на меня надвинулась тень и обрушила на меня поток укоров, упрёков. Это была Берта, которая обычно уже спала в это время.
С трудом от усталости держась на ногах, я слышала её гневную речь, ничего не понимала, чем я виновата.
Сложив кое-как странные, гневные, обличительные слова, я обнаружила себя страшной преступницей.
Оказалось, что вина моя была в том, что поздно возвращаюсь домой, «развлекаюсь в больнице с Эриком».
Что Берте приходится разогревать приготовленный рано утром ужин и кормить ей самой Олю. Потому что дорогая няня согласна работать только полдня.
И самой укладывать дитя спать.
Я настолько ошеломлена была этим абсурдом, слов не было. В голове билась только одна мысль: «Я-же-твоего-внука-выхаживаю!», а на руках её тоже слабый, беспомощный младенец — твой, родной.
Она предстала передо мной страшным существом, укоряя меня. Моя беда должна быть и их, отца и Берты. Их не только нет рядом. Она ещё и вредит мне. Вдвоём с нянькой дорогой ей в тягость ребёнок. Всего несколько дней. Смысл переезда моего к ней — быть рядом с Эриком больше. Всего год назад умирала в этой больнице я сама. Сейчас я спасаю жизнь Эрику, вместе с врачами. Остатком сил. Которые ко мне ещё не вернулись. Я отдаю их ему без остатка.
Я задохнулась от обиды, несправедливости, жестокости, выслушивая поток брани.
Чувство собственного достоинства не позволяло мне вступать с ней в объяснения.
Я молча пропускала через себя мысли.
Я сама её ни о чём не просила. Она же лишила меня дома няньки и поставила в безвыходные условия.
Усилием воли я остановила нестерпимое желание схватить дочку, уйти в ночь из этого безжалостного пространства. Домой.
Но точно знала, если выйду в эту дверь, то навсегда. Эту странную женщину я никогда не захочу увидеть, не позволю приблизиться ко мне.
Боль и страдания, переполнявшие меня, младенец и раненый муж на руках. Все силы без остатка отданы им. Это называлось у неё «развлекаться с мужем».
Но остановила мысль об Эрике. Я-то знала, что на всей земле он нужен только мне и дочке. Но не могу я у него отнимать его родных. Уж какие есть. Тем более сейчас, у больного.
Я сжала в кулак сердце. Осталась.
Я пережила одна и эту боль. Время смягчило её, но до конца не стёрло.
Ради Эрика я с почестями принимала её у себя дома. И отца его, для которого мы тоже были чужие. И мачеху. И даже родственников её первого мужа.
Эти встречи для меня были театром абсурда. И мне приходилось просто использовать свои артистические способности.
Роль радушной хозяйки не совпадала с истинным отношением к ним.
Но эта была не фальшь. Это была игра. Я ничем не могла огорчить Эрика.
Отношение родных к Эрику мне тоже казалось абсурдом.
Красивый мальчик с чистой душой, талантливый умница.
Единственный у мамы, папы, бабушки. Он любил их всех, его — только мама. Заплатив за его рождение, жизнь своим здоровьем, она рано его оставила, студентом. И он остался один. Отец быстро его маму поменял на мачеху. Выписал из квартиры, лишив московской прописки. Бабушка тоже на порог не пустила.
И теперь у тяжелораненого, около него, никого нет, кроме меня.

6. Военврач и «Французская песенка»

Стала оживать и моя душа.
Счастье снова заполняло нашу опустевшую временно комнату.
Мы снова вместе. Эрик жив, ему лучше. Дитя при мне. И я освободилась от груза арбатского унижения. От потери времени «маршрутного». Теперь я его могу подарить моим любимым.
Но вообще-то, я потерялась во времени.
Страшные события случившегося стёрли набело его отдельные моменты. Я не знаю дату ту страшную — помню, что осень, холодно. Серое пальто Эрика. Себя не вижу.
Сколько он пролежал в больнице, Оленька на Арбате прожила. Как, с кем, на чём перевозила их домой. Никого рядом не помню.
Может, Эрика скорая из «Семашки» перевезла? Мне же отдали его в гипсе. А Оленьку сама переправляла? По очереди, сначала папу, затем дочку.
Помнится только моё одноногое счастье на кровати. Вторая нога в гипсе. Перелом кости в стопе был какой-то сложный, почти не описанный в медицине. Потому что она редко очень ломается.
Покупала где-то в Москве костыли ему. Наверное, опять бегала по подъездам искать няню. Я вышла на работу уже на полный рабочий день. Не могла же дома оставить одних малого и хворого.
А может, могла? Утром их накормила, в обед прибежала тоже накормила и вечером.
Эрик с костылями сам мог до туалета дойти, умыться сам. Мог дочку, наверное, полдником покормить. И весь день с ней разговаривать и играть, хотя бы в постели.
Может, так и было. А у меня мой обычный режим: работа, магазины, стирка, готовка обедов и прочее.
А как же дочкины прогулки? Вряд ли я могла лишить её дневной прогулки и гулять с ней самой только вечером. Не знаю, была ли няня. Откуда?
Эрик пролежал дома около четырёх месяцев.
Ногу ему осматривал хирург, приходил домой. Кажется, отставной военный врач. Перевязки делал.
Когда закончился больничный на четыре месяца, встал вопрос.
Выходить ему на работу или оформлять инвалидность.
Более четырёх месяцев больничный не выдают.
Нога продолжает болеть. Но мысль об инвалидности просто не допускалась.
Вышел на работу. Надеялись, ещё чуть-чуть времени, и боли уйдут.
Не ушли, а стали сильнее. Военный хирург нам ничего объяснить не мог. Себе тоже. Я потеряла к нему доверие. Особенно, когда при перевязке что-то в ране забыл.
Нет. Отцы, бабушки, мачехи помощь не предлагали. Например, консультацию квалифицированных врачей в «Кремлёвке».
Стала думать.
В профкоме в ЦНИИСе появилась возможность отправить Эрика в специализированный санаторий в Прибалтику. Путёвка бесплатная. Но один он ехать не может, хромой. Должна ехать с ним я, «сопровождающей».
Пришлось решать много вопросов, и все срочные.
Написала главврачу санатория письмо. Узнала, примут ли меня без путёвки. Хороший главврач ответил быстро. Примут. На месте можно оплатить её полную стоимость.
Куда Оленьку на месяц деть?
Куда же ещё, только моей маме, в Сасово. Ей тоже объяснила мои трудности. Конечно она согласилась.
За окном наступала весна. Шагал первый весенний месяц март.
Оленьке было ровно полтора года. Она была умненькой, ласковой, спокойной, много говорящей девочкой. Моё солнышко. С которым я не могла расстаться и на день.
Выбор. Он всегда стоял передо мной. К кому первому мне надо бежать, спасать. Сейчас первым был её папа. Отвезла её в Сасово. Мама взяла отпуск. Отвезла Эрика в Прибалтику, санаторный город Зеленогорск. Близко от Калининграда. На белый песок Балтийского моря.
И песок и море были холодные, но всё равно красиво.
Привезла я Эрика в самый раз.
Врач-травматолог обследовал его и сказал мне, что я успела «в последнюю минуту». Если бы ещё приехал чуть позже, помочь было бы нельзя. Остался бы инвалидом навсегда.
Боли у него усилились, потому что образовавшийся хрящ на месте перелома, в стопе, стал затвердевать, превращаться в кость.
В санатории было достаточно хорошей аппаратуры и для диагностики, и для лечения.
Эрик быстро пошёл на поправку. И эти двадцать дней дали возможность не только вылечить его, но и набраться сил обоим.
И это был единственный в моей жизни замечательный, счастливый отдых.
Эрику назначили много разных процедур для ноги. В основном физиотерапевтические. У него быстрое улучшение началось, уменьшились боли и полностью пропали уже к отъезду. Они эту кость размягчили, появилась свобода движения. И буквально «поставили его «на ноги». А всего двадцать дней назад он с костылями с трудом ходил.
Моя благодарность врачам-спасителям была безмерна. Но выразить мы могли, в основном, словами, глазами, интонациями.
Существенных подарков не могли даже сделать. Ресурсы наши были очень ограничены, только на обратные билеты. Но эту благодарность я несу в сердце всю жизнь. Мне кажется, она от всех спасённых ими должна защитить так же от всех невзгод в их жизни.
Я была счастлива, что Эрик не только уцелел, но снова стал здоров. Кстати, нога его вообще после никогда не беспокоила, даже в плохую погоду.
И я радовалась за себя. Смогла. Выходить в больнице. Додуматься и добиться санаторного лечения. И именно в критический момент. Не опоздала.
На море этот санаторий в моей жизни был первый. Я только в кино видела отдыхающих на море.
Было всё для меня необычно, неожиданно и чудесно.
Безбрежное море и небо над ним. Я держала это море в собственных ладонях! Касалась губами прозрачной, волшебной, солёной влаги, омывая лицо. Не имело никакого значения, что она ещё студёная, что по белому морскому песчаному берегу мы бродили с Эриком тепло одетые в пальто и шляпы.
В марте Балтийское море такое же холодное, как и в Подмосковных реках, для купания ещё не готово.
Но наслаждения получали вволю, впитывая всю красоту его и величие глазами, слухом. Вслушивались в его голоса, звуки, вздохи, шлепки волн. Вдыхали удивительные морские запахи. Вдвоём.
Народу в санатории в это время было мало. Ещё не сезон. Но нам вполне хватало друг друга. Всё вокруг было прекрасным. И прогулки у моря длительные. И библиотека, где набрали и перечитали вместе кучу книг. Уютная палата, в которой не надо с утра до вечера, как дома, с тряпкой гоняться за пылью и грязью. Она блистала чистотой не моими руками.
Впервые в жизни меня кормили ресторанной едой за столом с белоснежной скатертью.
В холле стоял рояль. Красивый, чёрный, блестящий. Эрик часто садился за него. А я слушала, возвращаясь в девичьи грёзы, прикрыв глаза, о статном, умном и добром принце. За роялем.
Открывала глаза и видела всё это наяву! Слушала эти волшебные звуки настоящего моего принца. Всё трепетало внутри от чуда, которое сказку, мечты, грёзы превращает в явь. Я закрывала и открывала глаза, чтобы много раз убедиться и прочувствовать это чудо.
Однажды принц пригласил меня сесть самой за этот волшебный инструмент. Это волшебство казалось мне уж совсем недосягаемым. Я засмущалась, но шагнула к нему. Победила привычка примерять на себя способности, которые восхищали меня у других людей. Мне интересна была я сама. А я могу? На это я способна?
Поэтому я брала в руки гитару ещё школьницей, чтобы моими руками её струны спели мне два любимых вальса: «Дунайский» и «Амурский».
Затачивала школьные карандаши цветные и в альбоме оставляла копии пейзажей, портретов, юморных жанровых сцен.
Поэтому же стены родного дома сасовского украшали вышивки алых роз, бережно мамой упрятанные в рамки за стекло.
Поэтому я и сейчас положила руки на клавиши. Хотя мне казалось, что невозможно, не зная ни одной ноты, от такого важного инструмента услышать настоящую музыку.
Рояль мне ответил. Я выучила пьеску «Французская песенка». Не помню автора. Единственное моё «фортепьянное» исполнение. Но могу!
Рояля я впервые коснулась руками у Берты. На нём играла она, Эрик.
Он стоял в углу комнаты. Накрытый полотняным чехлом, вышитым синим шёлком. Сказочные цветы и узоры. Берта укрыла его, потому что он был стар, ободран и даже горбат. Во время эвакуации семьи он остался в холодной квартире один и сильно попортился. Фанеровка вся потрескалась и даже местами стояла дыбом, как шерсть на загривке у злой собаки.
При редких визитах с Эриком в его бывшую квартиру я относилась к нему, как к музейной реликвии.
Курортный город был недалеко от Калининграда. Бывший немецкий Кёнигсберг, достался нам после войны. Когда оба окрепли немного, поехали его посмотреть.

7. Моряк-китобой. Смех ламы

Мы отправились в город в марте, к концу нашего отпуска. На электричке добраться можно было за час. Мы собирались вернуться в тот же день. Но была вероятность задержаться.
В Калининграде жил родной брат мачехи. И она предложила заехать в гости к нему, передать приветы.
Приветы мы обещали привезти.
Но быть гостями приводило нас в смущение. Чудесный санаторный отдых портить видением мачехи, да ещё в мужском облике, совсем не было желания. В избытке её одной.
Город встретил нас тоже киношным обликом и весной. И красным цветом. Деревья стояли в весеннем красном уборе цветения. Совершенно необычном. У нас же весна встречает бело-розовыми садами. А здесь какие-то яркие красные розы на пышных кронах старых, уцелевших в войне, деревьев. Удивительное зрелище и очень красивое.
Красные черепичные крыши домов. Центральные улицы восстановлены, ухожены, в зелёных и разноцветных шапках деревьев на скверах и бульварах. А в стороне — развалины разрушенных зданий.
Ходили, смотрели, удивлялись.
Конечно, посетили знаменитый музей янтаря. Красота тёплого, золотистого морского драгоценного камня замечательна.
А искусные изделия из него, воплотившие в себе талант рук и щедрость души человека, поражают разнообразием исполнения.
И разных оттенков камня. Прозрачные, с вкраплением древних насекомых. Медовых — тёмных, беловатых, полосатых. Можно любоваться часами. И покупать.
Мы не покупали, а проголодались. Деньги были только на обед, которые мы и истратили в столовой.
И приобрели там большой подарок. Даром.
У Эрика была особенность характера. Если ему нравился человек, он подходил к нему и знакомился. Наверное, он мог это делать в любом месте и времени. На дороге, в лесу, магазине, на пляже.
Здесь я наблюдала за его действиями за тарелкой с жареной картошкой в столовой.
Мы, как всегда, о чём-то оживлённо болтали. Вдруг он остановился на полуслове и показал мне глазами: «Смотри, какое интересное лицо у парня. Пойду познакомлюсь». Встал и, хромая, подошёл к молодому человеку за несколько столов от нас.
Лицо уж особенно ничем не отличалось от остальных.
Молодое, круглое, приятное, с короткой стрижкой тёмных волос.
И круглых, и молодых было достаточно вокруг.
Я не успела додумать, почему Эрик именно на него обратил внимание. Они оба, хромая каждый на свою ногу, уже двигались в мою сторону.
Передо мной стоял плотненький, среднего роста молодой человек с палочкой в руке. Другую он протягивал мне с улыбкой на лице, знакомясь: Костя.
Вот этот Костя и был нашим подарком. Потому что оказался, действительно, интересным человеком с необыкновенной судьбой.
С первой встречи мы стали друзьями на много лет.
Из столовой мы вышли втроём. Гуляючи между аспирантом-мужем и моряком-китобоем, я слушала захватывающую историю его.
Самая первая неожиданность для меня была драматической.
Костя шёл рядом со мной только с одной ногой, вместо другой был протез.
Затаив дыхание я слушала его.
Костя бы моложе нас года на три. С детства болел спортом и морем. Кончил он всего семь классов и ушёл юнгой в море.
Когда мы встретились, он прожил четверть века. В двадцать пять лет успел стать мастером спорта по боксу. Жениться на красавице Люсе, которая родила ему близнецов Петю и Колю. Совершенно одинаковых.
Проплыть все моря и океаны, от Атлантического до Тихого. На кораблях китобойной флотилии «Слава», рулевым.
Он очень любил жену и сыновей. А ещё древних философов. Наизусть цитируя Сократа, Диогена и других. А также вырезать по кости. Не селёдкиной, а китовой и слоновой.
Семья его жила в Калининграде в двухкомнатной, красиво обставленной квартире. Всё это он купил сам на заработанные в плавании деньги.
Конечно, мы оба сразу восхитились Костей, полюбили и с радостью откликнулись на приглашение в гости. Но не в этот день, а перед отъездом.
Меня поразили оба. Костя своим романтическим образом. Эрик своими способностями с одного взгляда обнаруживать таких интересных людей и, не теряя минут, бежать знакомиться с ними.
Невольно припомнилась его длительная нерешительность при знакомстве со мной.
То встанет ко мне в очередь столовую, то — нет. То назначит свидание с охапкой роз и даже на выпускной институтский бал пригласит. И тут же сбегает на всё лето в Подмосковные леса.
Конечно, всё познаётся в сравнении.
И ног у меня, как у всех, две.
И на китов я не охотилась.
А про Костю сначала было всё хорошо, а потом грустно.
Однажды, в море-океане во время охоты на китов, с ним произошла тоже страшная производственная травма на вахте. Он тоже, как Эрик, чудом остался жив. Но ногу не смогли спасти. Несколько раз делали операции. После первой остался без стопы. Когда познакомились, ему дорезали уже до колена. Ходил с протезом.
В семье сразу встали проблемы.
Они уже привыкли к материальному уровню выше среднего. А здесь практически нечем кормить семью. С моря его списали. А на берегу, с одной ногой, работу он не сможет найти с высокой оплатой.
Он решил твёрдо вернуться на флот. Просто не было выбора. Самые главные причины были две. Он не может жить без моря. У него нет другой профессии, как быть моряком.
Законных путей для выполнения своего решения не было у него.
Тогда он совершил поступок.
Однажды пришёл на пляж.
Отстегнул протез, положил рядом со своей аккуратной стопкой одежды на песок.
Поплыл. Заплыл далеко за разрешающие буйки, когда его обнаружила береговая охрана.
Кинулась его на «моторках» спасать, вернуть на берег. А он не спасается и не возвращается. Не хочет. Плывёт в открытое Балтийское море.
Сначала его уговаривали, затем стали грозить карами.
Когда он услышал угрозу, что за непослушание о нём напишут в местную газету и опозорят на весь город, он остановился, послушно влез в лодку и радостно разрешил: «Пишите!» Ребята с участием слушали печальную историю одноногого моряка.
Может, газета и сыграла роль в его судьбе.
Костя вернулся на флот, в свою китобойную флотилию.
Он не мог, конечно, быть рулевым с протезом. Работал на рефрижераторных установках. Но и здесь, можно представить, сколько мужества, воли, твёрдости требовалось ему на корабле в бурном море. Служба моряка и здорового очень тяжела.
С Костей мы переписывались несколько лет. Вернее я. Мы получали от него письма с разных точек морей и океанов планеты нашей.
Это были длинные рассказы, написанные прекрасным русским языком, моряка с восьмилетним образованием.
Накануне отъезда из санатория мы были в гостях у Кости.
Прекрасная квартира двухкомнатная, обставленная добротной мебелью, с иностранной музыкальной аппаратурой.
Белая скатерть на столе с яствами, красавица Люся и её герой муж, два одинаковых мальчика крохотных и мы с Эриком за столом.
Доброжелательная, почти дружеская обстановка, вызывала хорошее настроение, радость за такую милую, красивую семью.
Но в какой-то момент я обратила внимание на синяк у Люси на лице и некоторую сдержанность в её поведении. Меня успокоили, что Люся нечаянно ушиблась обо что-то.
Я и помыслить не могла о чём-то более сложном и неприятном.
Ещё с Аликом Питерским родился в нашей семье обычай.
При встречах с интересными людьми впускать их в сердце и оставаться с ними в жизни навсегда, или надолго. Даже если нас разделяют материки и океаны.
Поэтому я переписывалась с удовольствием и с Костей, и с Люсей.
Моряк даже дважды был у нас в гостях в Зеленограде. Встречи были очень радостными. А в моей комнате, за стеллажами с полками книг, десятки лет хранится его подарок. На память. Там таится розетка электрическая. Нам её Костя починил. Эрик-то не умел этого делать. Он же учёный.
Но однажды наша дружба и переписка кончились.
Когда Люся в одном из писем доверительно призналась, что в тот далёкий день, когда мы были в гостях у них, синяк на лице приобрела не сама.
Её ударил Костя.
Любящий муж и отец, который ради семьи совершает героические поступки в море. С тонкой душой интеллигента, интересующийся трудами древних философов. С прекрасной литературной речью при восьмиклассном образовании. С художественными способностями. Увлекается резьбой по кости.
Мастер спорта по боксу. Я никак не могла собрать всё в одно целое, в единый образ. Раньше он вызывал уважение и даже восхищение. И этот светлый образ теперь профессиональным ударом боксёра бьёт по лицу любимую жену, мать своих детей. Хрупкую, нежную, прелестную женщину-мадонну с двумя младенцами на руках.
Эту картину страшно представить. Боксёрский кулак затмил всё остальное в нём. Показалась другая сторона его, животного тупого, собственника грубого и безжалостного.
Люся рассказала о его злобной слепой ревности. Что избиение было не единичное, а постоянное.
Конечно, я высказала ему своё отношение к его диким поступкам. Наша переписка закончилась, когда я узнала, что Люся с детьми сбежала от него.
Куда-то в глушь, в Сибирь, к дальней родственнице. Вот так, бросила город европейский, пляж янтарный моря, дорогую квартиру, его деньги.
И с младенцами на руках уехала в неизвестность, сельскую глушь, бедность. Спасая своё женское достоинство, честь, может, и жизнь.
Сколько же зверств надо было за короткое время совершить ему, чтобы довести её до такого отчаяния.
Следы этой семьи затерялись в пространстве и времени. Но яркое впечатление о ней осталось.
А для меня эта история стала началом познания характера Эрика.
Его умение находить в обычном человеке интересные свойства, открытость и тяга к дружескому общению с ним.
Но он совершенно не умеет видеть скрытые, негативные черты характера и поведения. Даже самые мерзкие.
Поэтому по жизни его окружали не только достойные и интересные люди, но и подлые, наглые.
Моя интуиция безошибочно определяла их, и я всегда была у Эрика его защитницей. Хотя изначально всех его новоиспечённых друзей принимала так же с открытой душой.
В Калининграде состоялось знакомство и с ещё одной семьёй, братом мачехи.
Отправляясь к ним в первый раз с мачехиным приветом и с предубеждением, я была приятно удивлена, познакомившись с замечательной семьёй, ни одной молекулой не похожей на московскую родню.
Нас приветливо встретили брат Николай, его жена Лена и двое детей-школьников, Петя и Оля. Все ласковые, радушные, как будто правда к ним приехали близкие родственники.
И накрытый стол, и оживлённая беседа, общительность, открытость — всё это было приятной неожиданностью. Вернуться на ночь в санаторий они нам не позволили. Оставили нас ночевать и собирались день, как раз выходной, провести вместе. Показать и рассказать про город, много фотографироваться. Заманчиво.
Оказалось, Николай был военным фотокорреспондентом. На войне был ранен, глаз у него остался повреждённым. Внешне это был стройный, подвижный, моложавый мужчина.
Приветливый, интеллигент.
После войны он фотокором стал работать в местной городской газете. Поэтому и опыт, и фотоаппарат у него были отличные.
Лена осталась дома хлопотать, а мы, трое взрослых и двое его детей, дружной компанией отправились на прогулку.
Снимков он делал много, но почему-то в альбомах хранятся только фотографии из зоопарка. Почему-то военного фотокора больше всего заинтересовала я среди зверей. Есть целая серия почти киношных кадров.
Начинается она с пары улыбок, моей и лохматого зверя за забором, ламы, которого я угощаю булкой.
А кончается снимком, где я корчусь от смеха над зверем, а он — надо мной. Просовывает губу между прутьев, показывает мне все свои большие жёлтые зубы.
А больше снимков нет. Ни красных деревьев в цвету, ни других прелестей города.
Сходили мы и на старое немецкое кладбище, к памятнику известного философа Иммануила Канта.
А Эрик много снимков сделал, которые мы дома позже отпечатали. И у моря, и даже меня за роялем.
Фотоаппарат Эрик периодически просил у отца.
Вот и кончился этот удивительный, первый отпуск у меня.
Мы собираемся домой.
Здесь остались все тревоги о последствиях травмы Эрика. Здесь я оставляла огромную благодарность врачам за спасение его.
Всё это время, конечно, половина меня была здесь, радовалась за Эрика. Вторая каждую минуту улетала вдаль, к моей крошечной дочке, обделённой моим вниманием вот уже несколько месяцев. С того страшного дня. А сейчас и вовсе в разлуке. Она у мамы, в Сасове.
Моя любимая, родная мамочка, мой вечный и верный друг. Кто же, как не одна, единственная на всём белом свете, подставит плечо под мою житейскую ношу.
У меня был трудный выбор. Кому из двоих я нужнее? Надо было спасать Эрика, но тогда расстаться с дочкой. Мне пришлось это сделать.
Везти его в санаторий было необходимо. Это был последний шанс поставить его «на ноги» в буквальном смысле. Результат не был известен.
Крошечная Олечка будет без мамы, без меня, месяц. Но она будет в добрых руках и у тёплого сердца моей мамы. Где её так же любят и сберегут. И это моей мамы подвиг, что она согласна была взять малыху к себе. Для этого весной взяла отпуск, лишив себя летнего отдыха. Добавив себе много хлопот по уходу за дитём при их нестоличных условиях быта. Да и семья, муж и сын Витя, тоже требует немалых усилий.
Я всё это понимала, знала, жалела её. И на всю жизнь осталась благодарной безмерно за бесценную помощь в трудную мою минуту. Она делала это с готовностью, без капли колебания.
Самая лучшая мама на свете.
О травме Эрика я не могла вслух говорить десятки лет. Всплывала жуткая картина. Горло перехватывал жёсткий обруч, с трудом проталкивая отдельные слова. Лицо утопало в слезах.
8. Мячик в горшочке. Хохмы

Когда я в Сасове обняла и прижала к сердцу мою ненаглядную дочку, когда я увидела родные, ласковые лица, счастье заполнило меня до краёв.
Что мне тогда нужно было для счастья? И сейчас, и всю жизнь?
Чтобы были родные лица.
Чтобы было кого любить.
Чтобы все были целы, живы, здоровы. Всё остальное отодвигалось от меня на второй план.
А когда я услышала родной голосок дочки, не было предела моему восхищению. Это был не лепет младенца, но речь! За эти три недели без меня она заговорила полными, сложносочинёнными и подчинёнными предложениями!
Это было для меня полной неожиданностью, радостной.
Ведь ей было всего 1 год 7 месяцев. Когда мы с говорливой дочкой вернулись домой, все друзья и знакомые тоже удивлялись и восхищались её мудрыми речами.
Чтобы они не затерялись, я на бегу их всюду записывала. А много позже, когда мы с Эриком создали первую книжку нашей семейной библиотеки, эти «речи» были увековечены на первых страницах. Но я долго собирала их «по сусекам» — на полях журналов, на вложенных в книги листочках. А часть их хранилась под заголовком «Хохмы» в купленном при рождении её фотоальбоме детском.
Продавались специальные книжечки под названием «Наш ребёнок. Фотографии и записи».
На первых страницах у нас уже была записана биография Олечки за первые полтора года.

День рождения. 
Время: 4 часа, понедельник,
11-е сентября 1961 года.
Место: г. Москва
Имя: Ольга.
Цвет волос: русый.
Глаза — голубые, неизвестно почему.

Мы долго размышляли с Эриком по этому поводу. Потому что не только у нас, её родителей, не было голубизны никакой в глазах, но даже у наших родителей. Голубые глаза носила их прабабушка Берта, да двоюродные бабушки с моей стороны, сёстры Валя и Маня мамины, и брат Митя.
Но уж очень далеко Оленьке пришлось бы ходить за цветом.
Я-то уверена была, что глаза она получит от папы Эрика, большие и карие. О которых я в детстве сама мечтала.
Полгода я считала светлые глазки «молочными», от грудного молока. Поверье такое было.
И вправду, в полгода у соседа Юрочки на синих глазках появились коричневые пятнышки, и вскоре он стал кареглазым.
Я у своей дочки тоже стала выглядывать такие точки. Но они так и не выросли.
Для объяснения нежданного цвета были два условия.
С математической точки зрения, по теории вероятности, мог забрести к ней ген голубой от очень дальних родственников.
По народной примете, от голубоглазого красавца, друга нашего общего Альки Питерского. Который с нами не расставался с первой встречи. На него мы смотрели вместе часто и долго.
Он тоже мог повлиять неведомыми путями на нашу дочку. Даже если она родилась после его отъезда.






Следующая запись в анкете очень приятная.
Свидетельство о рождении:
«Без дефектов!»
Это было заключение моего врача в роддоме, которое я гордо и записала.
Прочие записи.
Был мокрый парк, жёлтые листья; у Тоники с Оленькой были стихи и цветы, Эркины:

«Мне душу греет алый цвет,
Горячки маленький букет...»

И ещё несколько страничек её биографии. Очень важные моменты записаны моей заботливой рукой.
В день рождения, 11.9.61 года, дочка имела размеры: 52 см рост и 3 кг 700 грамм вес.
Росла она хорошо, прибавляла каждый месяц почти по одному кг. В 10 месяцев рост её был 75 см, а вес 13 кг.
Твёрдой рукой указано, что первые зубки появились
27 апреля, в шесть с половиной месяцев.
А говорить начала раньше, без зубов. Странно, в ближайшем окружении не было ни одной «бабы». Но именно «баба» было первым словом в 5 месяцев. «Папа» оказался на втором месте, тоже без зубов, в 6 месяцев. А я оказалась на последнем месте. Зато «мама» сказано было в самый большой, героический праздник, 9 мая. И уже зубастая.
Первые шаги мы сделали в 11 месяцев. На полотенце, в селе Кобяково, куда из Сасова пришли большой семьёй в гости к моей крёстной Фене. Сама пошла в год.
В два месяца малыха-голыха держала головку, лёжа на пузе.
Когда первый раз положили её на столе на пузичко, это вызвало яркое переживание и восторженные вопли.
Первая игра — в простынку.
В первый раз села в 4 месяца, держась за пальчик мой.
В это же время вторая игра.
Мама топочет и бодается, доча хохочет, неожиданно низким, грудным смехом.
Нрав у Олюшки весёлый, сердечко доброе, больше смеётся, чем плачет. Даёт спать, даже когда сама спит в луже.
С трёх до пяти месяцев любит гимнастику.
С четырёх до девяти с половиной месяцев долго и тяжело болеет. Пневмония, диспепсия и другое.
Но всё равно пляшем, топочем ножками.
Есть любимая игрушка — целлулойдный Павлуша. Целует «Неваляшку» глазастую. Я Эрику привезла раньше из командировки, до Оленьки.
В 8 месяцев появился строптивый характер.
Закатываем истерики, пузо — вперёд (вверх?). Не отбирай игрушку! Не клади спать!
В 9 месяцев перевоспитались: игрушку отдаём, кормим папу-маму.
Умеем играть: бирюльки, сепульки, ладушки, ку-ку, зовём — прощаемся.
Знаем слова: иди, горшок, гулять, спать (ненавистное), папа, мама, Павлуша (мальчик), Бобка (собачка меховая).
9,5 месяцев. Пытаемся вставать, хватаем за уши, волосы у мамы, шерсть у папы.
Имеем 6 зубов, «пуньку» не кусаем. Так деликатно зовём в народном обращении «сисю». Это нежное название получилось у Оленьки-шалуньи. Она брала в рот народную «сисю», наевшись её, начинала шутить: оттягивала её посильнее и отпускала. Получался нежный звук: «пунь».
Стали звать этим семейным, секретным названием продовольственную часть моего организма. И этим создали отличие меня от коровы и козы. У них остались «сиси».
Но десятки лет спустя в литературе обнаружила истинный смысл нашего словообразования. Оказалось, не мы его придумали. Оно было издавна в русской речи.
Означает «Пуня» — баня.
А мы просимся на горшок с 6-ти месяцев!
10 месяцев. Первая любовь — брат мой Витя и яблоки.
Пляшем усердно «Ри-та-тунюш-ки-та-тунь».
Проболели ангиной и разучились проситься на горшок. Грустно, жалко дитя.
1 год. Пошла. Уверенно.
Понимает всё, но нового не говорит, только «яблоко» и «кап-кап» на дождик на стекле за окном.
Новые игры.
«Коза», баюкаем, сажаем мячик на горшок. Говорит «спасибо», здоровается за руку. 8 зубов.
14 месяцев. Страстно полюбила санки. Сознательный, ласковый, разумный, озорной человечек.
В 1 год 7 месяцев в Сасове у мамы после нашей разлуки я нашла маленького говорящего человечка, дочку свою.
Она встретила меня речью. Чистой, интересной, обо всём. Правильно построенными предложениями всех видов: простых, сложно-сочинённых и подчинённых.
Мы-то были в восторге от нашей дочки и её способностей. А Алик, когда проездом через Москву познакомился с ней, даже расстроился. Что над детишкиными словечками нельзя и похихикать.
Но нам-то она хохмы выдавала, и очень мудрые иногда.
Первые мы даже строго по датам записывали.
26.01.64
— Я не сшила кротику одеялко, у меня нет шилки. Запиши, папа!
01.02.64
— Оля, ты написала в кроватку! Я очень расстроилась.
— Я ещё больше расстроилась, когда сестрёнка накакала в мою кроватку!
27.04.64
После сытного ужина:
— Животик устал. В нём много добра.
А потом хохмы сыпались часто и много, уже без дат.
Критика, реакция на мокрую кровать свою:
— Попа нехорошая, надо её нашлёпать и в угол поставить.
Это самовывод, не копируя нас.
Умиление, ласково папе:
— Какой ты праскевич, прямо ужасно!
Оленькино восприятие жизни и событий мы с Эриком положили в основу нашего первого издания семейной книги детского творчества.
Первой главой был «Юмор в коротких штанишках» от полутора лет и выше.

9. Вьетнам. Рояль. Гипс

Когда после больницы Эрик несколько месяцев был дома с гипсовой ногой, у нас произошло событие.
В комнате поселился… рояль. Тот самый арбатский рояль под красивым полотняным вышитым чехлом, с ним Эрик жил, рос, играл на нём в своём отчем доме на Арбате.
Бабушка Берта почему-то именно в это время решила выполнить своё обещание, подарить рояль Эрику.
Обещание стояло на Арбате несколько лет. Появилось оно в один из тяжких моментов в судьбе Эрика, когда случились подряд две трагедии.
Тяжкая потеря любимой мамы.
А через четыре месяца тяжкое предательство любимого отца. Когда в дом родной привёл тайно, не предупредив сына, молодую мачеху.
Приветливый, общительный внешне, талантливый студент был закрыт внутри. Можно только представить себе его глубокое внутреннее потрясение, если он решил бежать из дома. В Корею. Воевать. Жить не хотелось.
Признался в своём решении единственному на всём свете родному человеку, бабушке Берте.
Конечно, она приложила много усилий, чтобы остановить его. Сказано много слов, советов было, увещеваний.
Он мне пересказал два.
Надо радоваться за отца, если ему хорошо. И что она подарит ему рояль. Время подарка не оговаривалось.
Вряд ли рояль удержал его от Кореи. Но как-то он всё-таки задержался. Что он передумал, неизвестно. Но он продержался год, пятый курс. Получил красный диплом. Дома только ночевал. Внешне продолжал жить в прежнем ритме. Учёба, комсомольская деятельность, туризм.
А в конце учёбы, на дипломной работе, встретил меня. И я стала для него единственным родным человеком.
Я была невестой, матерью, отцом, другом, сестрой. Всем.
Только я видела его замёрзшую душу от боли, беды, одиночества.
Только я могла её оживить, согреть.
Только я могла его любить и жалеть всякого. В коротких штанах, в старом зипуне, в дырявых носках.
С хроническими болезнями явными и ещё неявными.
С гландами, которые отправила оперировать. С другими, более серьёзными заболеваниями, о которых узнала после свадьбы уже.
Мне кажется, мы долго блуждали поодиночке по свету для того, чтобы встретиться.
Потому что очень нужны были друг другу. ЦНИИС — это третья попытка наша.
Злая комиссия на собеседовании в МВТУ не пропустила ко мне золотого медалиста.
А я, получив диплом, вообще должна была удалиться от него на тысячу км, в Сибирь.
Но вдруг, в одно время, в одном месте оказались вместе. ЦНИИС.
Наша жизнь не была безоблачна и легка. Но возвращаясь назад по её тропам, я могу сказать, что я сделала всё, чтобы семья моя была счастлива.
Я ответила в своей жизни на два вопроса.
Можно ли быть счастливой и любить человека, если он раздет и нет «угла», куда может привести жену. Если он болен и может ей быть только братом, другом.
Я одна отвечаю, что можно. Все другие женщины со мной не согласны.
Мама как-то мне сказала:
«Твой Эрик так хорош, им все восхищаются, потому что ты рядом с ним, не другая».
Может быть. Как по разному сложились бы наши судьбы без нашей встречи.
Мы умели не только любить, но радоваться в жизни каждому светлому лучику.
После больницы таким лучиком явился арбатский рояль. Берта решила, видно, скрасить внуку музыкой домашний гипсовый период.
Наверное, подарок немного припоздал. Вот если бы он появился у нас пораньше, когда мы только что получили комнату и было у нас тогда много пустого пространства вокруг. И Эрик был здоров, ходячий на двух ногах. А сейчас дитё, мебель заполнили его, а болезни, заботы приглушили достойные подарка восторги и эмоции. Но мы были рады ему — умеренно. Занял он угол в комнате, как раз одну треть её.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что играть на нём Эрику будет затруднительно. Он был сильно расстроен, клавиши западали. Иногда он садился за рояль, но знакомая музыка не всегда была узнаваема.
Зато с превеликим удовольствием музицировала, себе напевая, наша дочка Олюшка. И фотодокументы тому есть.
Вызывал он во мне и некоторую тревогу. Во время эвакуации семьи он в доме арбатском без отопления сильно пострадал. Облезлость его и дыбом стоявшую на спине его фанеровку прикрывал красивый, вышитый чехол, хоть и драный местами тоже от старости. Мне пришлось его реставрировать, штопать ткань и бахрому кружев по краям.
Беда была с ногами его. Они сильно потрескались, и я пугалась, что под большим весом они погнутся или вовсе сломаются. Рояль рухнет и придавит дочку. Потому что она уже была ходячая. А под роялем-то и было больше всего свободного пространства. Там она играла.
Чтобы уберечь её от беды, я крепко-накрепко стянула толстые рояльные треснутые ноги проводом. Помнится, белым, другого не нашла. Они напоминали дамские модные резинки из-под кружевного рояльного платья.
А ещё под дно поставила старый, тоже облезлый табурет. Для страховки, на случай его руханья. Табурет был подарком папы Эди с мачехой на один из праздников, когда они к нам приезжали.
Но всё равно, хворого, мы рояль любили. И он нам платил тем же. Захватив треть площади нашего жилья, он всячески старался нас выручить, трудился многофункционально.
С боку он клавишами издавал музыкальные звуки под пальчиками папы с дочкой.
На спине его восседали детские игрушки. Крупные, которые не влезали в сетку на гвоздике.
Два медведя и обезьяна. Они даже «разевали рты и ругались на нас», защищая дочку от упрёков наших. Так отметила Оленька в своей лекции «О воспитании детей».
Под брюхом рояля была не только игровая детская площадка, но и лежбище, спальное место для гостей. Правда, не для всяких. Если гостей ночует больше двух. Тогда один спит на раскладушке, а другому остаётся место только под роялем, в спальном мешке. Выбирали гостя храброго, готового к опасностям.
Чаще там ночевали альпинист и друг Алька и демобилизованный солдат-радист, студент-историк и певец и в то же время мой брат Витя.

10. Горец на НТС. Спинка в кружевах

После возвращения с берегов Балтики жизнь нашей семьи потекла по обычному руслу.
Эрик вышел на работу, уже на двух здоровых ногах, без гипса и костыля. Кстати, после санаторного лечения перелом его вовсе не беспокоил, даже в плохую погоду.
Плодотворно занимался наукой, готовил кандидатскую диссертацию.
Я иногда водила дочку в ясли. И в эти редкие дни тоже навещала на работе свою аналоговую вычислительную машину МН-7, с терпеливо ожидавшими меня автоматическими системами управления.
У нас уже была собственная лаборатория этого направления. Вся молодёжная.
Мой старенький начальник лаборатории из двух человек, меня и его, немножко поработал, получил инфаркт и уволился. Но не из-за меня. Мы нежно любили друг друга. Он имел кандидатскую степень, в Москве был начальником большого отдела вычислительной техники. Решил, что у нас работа будет гораздо легче. Но не выдержал на НТС ненаучных скандалов и нападок на новые его разработки. Особенно буйного горячего горца — армянина Хачикяна.
И заболел.
Вместо него к нам пришёл начальником лаборатории кандидат наук помоложе. Владимир Иванович из Рязани. Это который с нами на Кавказ ходил, на слёт туристов общества «Труд».
Он почему-то поработал тоже недолго и куда-то делся.
И мы уже трудились с ещё более молодым начальником, Юрой Бляхманом.
Он учёной степени ещё не имел, только собирался. Юра был толстенький, добрый, еврейчик, свой парень.
Вместе с нами отмечал дни рождения. Лаборатория была дружная, обстановка товарищеская, уютная.
Но в этом уюте мне долго не удавалось задерживаться.
Дочка в яслях подхватывала какую-нибудь заразу, простуду. Я мчалась домой выхаживать её от длительных хронических заболеваний, воспалением  лёгких и других бяк.
Периодически обегала по лестницам всякие квартиры в поисках нянь.
Чтобы выдержать дитя после болезни дома.
Жалела дочку, сердилась и обижалась на дурных врачей, страдала от безвыходности положения.
Светлыми часами были — ночью под воскресенье. Когда с красным фонарём печатали на столе её фотографии. Улыбались, умилялись.
Но однажды в нашу жизнь вошло событие. Неожиданное, потрясающе прекрасное.
Я случайно обнаружила, что у нас будет ещё дитё!
Мы и одной дочкой осчастливлены были, но чтобы дважды — трудно было поверить.
Ведь они у меня появлялись почти как у непорочной девы Марии.
Конечно, счастью нашему не было предела.
Снова я стала толстеть. Эрик худел. Каждый выращивал, что мог. Я — дитя, он — диссертацию. Плакаты, чертежи перед защитой мы Эрику на столе рисовали вдвоём, с будущей Лялечкой.
Врачи обещали нам сыночка. И даже грозились двойней. Потому что вес набирала ещё быстрее, чем с Оленькой. И папа-Эрик родился сам близнецом.
А мы рады были любому дитя.
И во второй раз беременность проходила прекрасно, не было никакого токсикоза.
Иногда мы с Оленькой побаливали вместе. Так как лекарства мне пить нельзя, Эрик мне ставил банки. Моя разноцветная спина в кружочках вызывала у дочки глубокое восхищение:
— Мамочка! Какая у тебя спинка красивая, вся в кружевах!
Мы стали её готовить к торжественному и радостному событию в семье. Пообещали ей, что скоро у неё будет братик или сестрёнка. Она была в восторге и терпеливо ждала живого подарка.
Но наша общая семейная радость повергла в испуг мою милую Евгеньюшку. Провожая меня из роддома с Оленькой на руках, она строго-настрого наказала, чтобы со следующим ребёнком пришла к ней не раньше, чем через 5 лет. Чтобы успеть мой организм поправить.
А я поделилась нашей радостью с ней гораздо раньше. Оленьке исполнилось всего год и восемь месяцев.
Она сразу забеспокоилась и потребовала явиться к ней на обследование и сохранение.
А как я явлюсь? Дочка всё так же часто болеет. Кому я её оставлю?
Как-то я выследила момент, когда подлечила её и отправила в ненавистные ей ясли. А сама засобиралась на Яузу.
Встретились с Евгеньюшкой радостно, как родные, но она была сильно озабочена. Когда у неё были дежурства, она зазывала меня к себе в кабинет и мы дружески болтали чуть ни ночи напролёт, нарушая все правила распорядка. Она мне рассказывала о своей семье. Муж у неё стоматолог, и двое маленьких сыновей, Федя и Дима. Помогает растить мама её, потому что родители их все в работе и науке.
Что у них с мужем проблема при мытье посуды. И стоматологу, и гинекологу надо очень беречь руки.
Я не очень поняла от чего, какая травма их ожидает при мытье тарелок?
Ещё очень увлечённо рассказывала о своих научных изысканиях. А однажды так увлеклась, что стала мне показывать альбом фотографий с новорождёнными уродцами и с жаром объяснять их патологию.
Но, взглянув на моё лицо и глаза, скорее захлопнула альбом и сильно заругала себя: «Что же я натворила?! Тебе же это нельзя смотреть!»
Конечно, нельзя. Но меня несколько удивляло её очень тёплое, тесное, дружеское отношение ко мне, далёкое от «врач—пациент». Я не могла понять, почему из сотен её пациентов она выделила меня. Ну ничего интересного в себе я не находила для такой талантливой, обаятельной красавицы доктора.
Она и меня слушала с искренним интересом.
Вот тогда-то я и поведала ей единственной о странностях наших супружеских отношений. В которых я не жена, а верный друг. И дети наши рождаются случайно. Неудачные попытки сломали мой организм. Он не справился с родами.
Что грустное и непроизносимое вслух в советские времена иностранное название болезни мужской определили у Эрика в «кремлёвской» больнице.
Как следствие воспаления «предстательной железы». Про такую и не слыхивала раньше. Мой отец, деда Гриша, организовал ему пропуск и на лечение.
Но, наверное, тогда не умели лечить ещё.
Что про наши проблемы не знает никто-никто.
А рассказываю ей потому, что она ближе родных. Что, может быть, имеет значение в научной работе её.
Ей эти знания пригодились. Она нашла связь их с моими смертельными родами. Потому что раньше не могла объяснить причину таких осложнений. Всё внешне было благополучно.
И впала в грусть. Такую глубокую, что отказалась принимать у меня вторые роды. Моё любимое, светлое «Солнышко».
Она потом всю жизнь, встречая меня живую, сама себе очень удивлялась:
«И как это я смогла тогда спасти тебя?.. Ведь не было ни современной аппаратуры, ни лекарств. И всё было непонятно...»
Кандидат медицинских наук, она посчитала, что не справится со мной во второй раз. Решила отдать меня в руки профессора, чтобы понадёжнее было. Профессор — её друг и работает в роддоме на Шаболовке.
Отпечатала ему письмо и наказала, чтобы письмо и себя вручила я лично ему. А роддом этот особый. Как раз для всяких мам с болезнями, патологией и прочими бяками.
Мы успокоились. И на этом моё «сохранение» кончилось. Она мало чего успела узнать про мои скрытые пороки. Потому что через три дня я подхватила свою одёжку и помчалась домой.
Отправляясь в больницу, я договорилась с Эриком, что буду утром и вечером звонить, чтобы знать о здоровье Оленьки. Ходит ли в сад. Вот через три дня позвонила и обнаружила их обоих дома.
На обследование наплевала. С Евгеньюшкой общались по телефону все 9 месяцев. Опять же, направление есть в специальный роддом, да ещё лично к профессору.
Всё будет отлично.
Я опять стала очень большая.
Зима во всю трещала за окном. Но нам было тепло, потому что декабрь, январь я уже была в дородовом отпуске. Всё было готово к появлению ещё одного счастья.
Дитё новое было дешёвенькое. Потому что старшая сестра бережно сохранила своё приданое для братика или сестрёнки.
И коляска цела была, и кроватка, Юлькин подарок, и одёжки всякие.
Я только сшила руками новенькие распашонки и купила несколько пелёночек. Чтобы дитя одеть во всё новое.
Решали сложную задачу со спальным местом, новым для Оленьки.
Свободное в комнате место занял рояль. Никакой второй кроватки детской никуда втиснуть нельзя было.
И мы нашли замечательное решение.
Купили старшей дочке взрослое спальное место — кресло-кровать.
Вставили его в щель между нашей кроватью и круглым столом. Ночью надо было применять хитрую изворотливость, если требовалось перемещаться по комнате. Зато днём кресло занимало мало места и было удобно и для игры Оленьке, и для спортивных занятий.
Все ждали торжественного часа.

11. Пурга. Зажигаю звёзды

На землю опустился холодный февральский вечер. За день переделала всякие дела. Полечила Оленьку всякими способами и уложила спать.
В очередной раз воюю с её пневмонией. Называлась вирусной тогда. Дитя на вид полуздоровое. Не лежит, как в старых книжках, с высокой температурой, кризисами.
Кашляет, температура 37,3—37,5 градусов. Воспалительный процесс идёт в лёгких. Любой вирус нападает на неё и пробирается в слабое место, в лёгкие. Уже много раз. С четырёх месяцев, когда заразилась в яслях.
Ей всего два годика и четыре месяца. Всё это время я живу в страхе. Иногда наступает отчаяние, когда судьба ставит завышенные задачи. Проверяет меня на прочность.
Собираю все силы, которые есть и которых нет. Но детского врача видели пьяной в канаве. Стало понятно, почему назначала лошадиные дозы лекарств грудному моего ребёнку. Даже ограничив их, я не уберегла от аллергии дочку. Была неграмотна ещё в медицине и верующая во врачей.
Повезло. Привела Оленьку летом на укол в поликлинику. Сестра всадила шприц. Я вышла из кабинета. Кровавое пятно на белоснежных трусиках кружевных случайно увидела чужая врач. Поразилась, участливо выслушала все мои тревоги и печали и напугала, узнав про аллергию, сыпь после уколов: «Ей нельзя антибиотики даже в микродозах, даже капли в нос. Опасно смертельно».
Вот и в этот вечер февральский полечила доченьку, убаюкала песенкой любимой про жёлтого цыплёнка:

«Когда зимний вечер
Уснёт тихим сном,
Сосульками ветер
Звенит за окном...
Луна потихоньку из снега встаёт
И жёлтым цыплёнком по небу плывёт».

И вдруг услышала, как вторая детка позвала в дорогу. Пора и ей на волю. Пришёл срок.
Обстановочка.
Зимний вечер 6-го февраля за окном уснул.
Эрику надо везти меня в роддом. Но не в ближний, на Яузу. Там от меня заранее, давно ещё, отказалась моя любимая Евгеньюшка. А в очень далёкий, на Шаболовку, с личным письмом её к другу-профессору.
Это значит, что Эрик не сможет через час-два вернуться к спящей дочке на ночь. С другого конца Москвы он просто не успеет, метро уже закроется.
Эрик позвонил бабушке Берте, попросил приехать на ночь к Оленьке. Не отказалась.
До её приезда попросили присмотреть за спящей Оленькой соседку, молодую Лену.
В 10 часов вышли из дома, в тьму. В пургу. «Замела метель дорожки, запорошила», как в песне. Малая электричка до Лосинки уже не ходила. Был один путь, идти в обратную сторону.
Эрик решил пешком дойти до другой станции, до Северянин. Я ему верила. Раз мне со схватками удобнее в пургу, впотьмах, скрипеть снегом пешком, я и не возражала. Он нас двоих поддерживал за один мой локоток, чтобы мы не упали.
Мы шли, шли. Я периодически охала и останавливалась на минутку.
Ну прямо картинка к рассказам Куприна про деревенских беременных баб сибирских. Я, столичная, была не хуже. Я шла в февральскую ночь, тёмную, холодную, спотыкаясь о снежные кочки, сквозь пургу. Оберегая самую большую драгоценность, которую несла в себе. Чтобы зажечь на планете новую звёздочку жизни. Тепла, добра, счастья. Потом мы ехали, ехали по столице.
И наконец приехали.
Меня всю дорогу волновали две картинки.
Вдруг Оленька проснётся, никого в комнате нет, испугается, будет звать маму. А меня нет.
Вдруг я не успею дойти или доехать до роддома. Уж больно далеко он. И родится ребёночек или, как сельский, прямо на снегу, или, как столичный, в метро. И тут и там ему очень неудобно и опасно.
А я слышала, что вторые роды бывают быстрые, особенно у молодой мамы и с малым перерывом между беременностью. А я была и такая, и сякая. Лет мне тридцать, а перерыв у деток всего два года с хвостиком.
Но мы наконец благополучно добрались до Шаболовки, до ненормального роддома. Где принимают будущих мам с разными отклонениями.
Меня взяли без разговоров, без проблем и без профессорского письма.
Да его и не было тут. Уже ночь наступила, и он спал дома.
Эрику предложили вернуться домой спать до утра. А утром позвонить. Но ему некуда ж было идти. Метро закрылось. И до родного дома добираться не на чем.
Он попросил разрешения остаться не с той стороны двери, где снег, а с другой, тёплой. Потому что на морозе до утра замёрзнет.
Его пожалели и оставили.
А меня отправили уже по знакомому маршруту.
Записали, переодели, взвесили медсёстры.
Осмотр врача, не профессора, без блатного письма. Мне его вернули при выписке нераспечатанным, вместе с дитём.
Дальше по порядку должны быть перемещения в дородовую палату ожидания, родовая и послеродовая отдыхательная.
Конечно, самая важная — это вторая.
Меня туда привели около шести утра.
Это огромный зал. Где у каждой стороны стоят штук по десять лежбищ, на которых и происходит чудо — рождение новой жизни, человека.
Мне было страшно интересно, кто у меня родится. Мы-то с Эриком ехали сюда за мальчиком. Потому что врачиха по всяким внешним признакам определила мне сыночка. И даже не одного, а двух. Во-первых, потому что я выросла большая-пребольшая, ещё больше, чем с Оленькой. Во-вторых, Эрик родился близнецом, значит, и мы можем близнецов заиметь.
Поэтому и дитё — дети, и любопытство меня буквально распирали, одновременно.
Отвлекала немного молодая мама-спортсменка. Красивая, молодая, но я её жалела. Потому что около неё стояла толпа в белых халатах, большая.
Это студенты пришли на практику. Они ей явно мешали в такой потрясающий момент. Тут посторонние ни к месту.
А мне вдруг объявили, что у меня девочка! Я та-ак удивилась, что сразу не поверила.
И при этом одна. Наврали врачи мои.
Но зато какая дочка прекрасная родилась. Рост-то тоже 52 см, а вес-то 4 кг 250 грамм! Таких ни у кого вокруг не было. Не зря я так толстела ускоренно со своих исходных 47 кг.
На этот раз всё обошлось благополучно. Обе оказались живы-здоровы.
Но немножко нарушился наш порядок перемещения.
Несмотря на честно мною выполненный долг перед Родиной и народом, меня никуда не увезли отдыхать от праведных трудов.
А оставили в этом огромном зале на моей же лежанке. Только простынкой прикрыли. Но не с головой, а как живую, в окружении со всех сторон стонов и криков.
Я думала, что забыли меня, и стала проситься на законное место, в тишину послеродовой палаты.
И уверять, что в животе никого у меня больше нет, близнецов они не дождутся, сколько бы не ждали.
Объяснение я получила неожиданное.
Почему-то в ночь на 7-е февраля в этот роддом приехало много желающих родить детей. И те, которые успели это сделать раньше меня, захватили все койки и мне в палате места не оставили.
Я пролежала в этом вместилище очень сильных человеческих чувств и ярких их проявлений несколько часов.
И даже одна жуткая картинка рассказала что-то обо мне, и я увидела себя со стороны.
В дальнем углу огромного зала проходили осложнённые роды. И я вдруг увидела то самое послеродовое кровотечение, что было со мной у Евгеньюшки при рождении Оленьки. Это была страшная картинка. Мощная струя крови вырвалась из женщины, прочертив в мгновение дугу в несколько метров... Критическая, смертельная доза потери крови происходит за несколько секунд.
Но врачам удалось именно через мгновение чем-то уколоть и вовремя остановить эти кровавые страсти.
А мне тогда, два года назад, не удалось. Вот меня долго, до утра, и оживляли, вливая кровь чужого доброго дяди, но не того резуса. Я-то тогда ни о чём такое не ведала. Это врачи мучились со мной.
В этот раз беда обошла меня.
Я была счастливая безмерно.
Смогла дать ещё одну жизнь, моей второй дочке. Я зажигаю ещё одну звёздочку, и это очень нам было надо, 7-го февраля, 1964 г..
Эрику я сразу же написала записку, похвасталась. Поздравила и отправила его к нашей теперь старшей дочке.
До 6-ти утра он ждал под дверью известий от нас.




Глава 13. Машина времени

1. Шаболовка. Губки трубочкой

Машина времени была мечтой человечества ещё в прошлом столетии и даже в прошлом тысячелетии.
Придумывали их фантасты. А мы вместе с ними путешествовали во времени на страницах их фантастических книг.
А у меня уже есть моя собственная машина времени.
Волшебная сила слова.
Когда у нас с Эриком случалась разлука, мы заполняли пустоту письмами. Вот они-то и позволяют оживить любое мгновение, вернуться туда, чтобы заново прожить его.
Письма сохранились все почти.
Как-то этим летом встретила у остановки автобуса знакомого сотрудника НИИМП. Он напомнил давний разговор. На его вопрос, почему я, как Эрик, тоже не защищаю диссертацию, получил ответ, что я защитила уже две. Родила двух дочек. Вероятно, этот ответ так сильно поразил его воображение непривычным и неожиданным вкладом в науку, что помнил его целых четыре десятка лет.
Сейчас я подумала, что и не погрешила истиной.
Ведь творчество — это рождение нового в любой области человеческой деятельности. В науке творят учёные, в искусстве — художники, музыканты. Рождение нового человека можно считать самым главным для планеты творчеством.
Я беру в руки листочки, заполненные торопливыми строчками карандаша и ручки, отсчитываю сорок лет назад. И оказываюсь в нужном месте, в нужное время.
7 февраля 1964 года.
Мой дом творчества, роддом на Шаболовке.
Надо старые строчки переписать заново. Иначе слова исчезнут, карандаш стирается.
Строчки растают, как облака, без следа.
Ожившие страницы позволят не только мне вернуться в любое мгновение моей жизни. Но и всех желающих в семье, кто будет жить после меня.
       
       1)
       7.II.64. Эрику
       Эринька, милый, родной, хороший мой!
Наконец-то переместили в другую «родилку», где уже можно иметь бумагу и карандаш, заняла у соседей и пишу самое главное — всё в полном порядке, правда! Всё хорошо, без всяких неприятностей и осложнений, сама себе не верю!
Я, Эринька, сама исстрадалась за тебя, что не могла весточку подать. Больница переполнена, палаты все заняты, поэтому после родов нас всех оставили в «родилке». Лежим на жёстких каталках, всё болит, очень жёстко. И весь день для морального отдыха после собственных трудов присутствую при очередных родах часами. Мою соседку привезли «на обед», ей трудновато досталось. О больнице и подробностях — потом. Сейчас о главном ещё пару слов.
Дочку II видела мельком, сказали, что «всё в порядке». Она толстенькая, похожа на Люшку, вроде, шлепоносенькая. Но я её не разглядела, ведь кормить не приносили, только завтра, и всё потому, что негде, не в палате мы.
Завтра разгляжу её и опишу. Опять доча — неожиданность, как-то привыкла к мысли, что Димку тебе подарю. Сейчас это всё покрывается радостью благополучного конца, и я счастлива нашей доче II.

2)
Здравствуй, здравствуй всегда наш «папа2» Эрик.
Пришли мне карандаш помягче, а то 2Т тяжело писать, и бумаги ещё.
Эрка, милый, родной, сейчас 21 час 30 мин.. Наконец перевезли нас на постоянное место жительства в большую палату на 12 человек. А главное, с рахметовской постели уложили на нормальную, мягкую, хоть косточки отдохнут.
Ещё, наконец получила всё, что ты натаскал, ты, мой хороший, ничего не забыл: и еду, и бумагу, и письма. Ещё получила телеграмму от мамы, Юльки-Лены и от Ларисы (?!) с Украины. А она откуда знает? Ещё получила записку от «деды Эди и бабы Вали», не знаю даже, кто из них приходил. А передачу тётя не взяла у них (а зря!), решила, что ты много натаскал, а поскольку складывается всё в другой комнате, няни растаскают.
Эрка, родной, выполни одну просьбу, не приезжай пока ко мне, пока ты один и мама не приехала. Это чтобы я была спокойна и могла отдыхать. Видеться ведь всё равно нельзя, а я «жадина-говядина», мне жалко, что ты всяким чужим тёткам показываешься и тратишь на это много времени.
Чтобы я была спокойна, мне надо знать, что Эрка мой спит, ест, заменяет маму Люшке и тихонько делает «наши дела» (не забудь печку вынуть с потолка, настроить её и найти ей место в комнате). Ты мне лучше пиши и передавай письма с Ходосом, он не откажет.
А покупки поручи родным, если уж тебе будет невтерпёж.
Можно заказать молоко и сыро-колбасное, а больше, наверное, ничего.
Ну так вот, буду теперь писать всё по порядку, пока не погаснет свет. Добрая тётечка, которая меня вчера впустила и выпустила к тебе, обмерила, обспросила и отправила в душ со стеклянной дверью. Пока мылась, чуть не обмерла — прошёл мимо дядька — врач. Ещё больше охнула, когда меня к нему повели. Оказалось, он врач-гинеколог дежурный. А ведь только привидевшиеся мне брови мужские над врачебной повязкой у Евгеньюшки после родов с Олей мгновенно выдернули меня из забытья потустороннего.
Ужаснула мысль о присутствии мужчин, даже и врачей, около меня в непотребном виде.
А здесь наяву дядька.
Он приветливый, внимательный, даже на тебя похож. Тот же овал лица, тот же маленький рот, большие чёрные внимательные глаза под чёрными дугами бровей. Но всё равно ужасно скучно показываться ему. А что делать? Увидел, что детка далеко, а схватки слабые, отправил из предродового адилища в двухместную патологию, просил спать, пока есть возможность. Пришёл в 12 часов ко мне, послушал детку, спросил почему-то «в какую сторону он больше толкается», а я почему-то сказала «в правую».
Уходя сообщил: «Ваш муж решил ждать, я пообещал, что не скоро родится, не раньше утра», посоветовал не ждать.
Я тоже стала просить его, чтобы уговорил тебя уехать. Он уточнил, в Бабушкине ли живём, махнул рукой: «Пусть остаётся, всё равно не успеет».
Потом заходила сестра, просила придти к ней, когда усилятся схватки. С момента приезда в больницу они регулярно, по всем правилам усиливались, хоть и медленно, поэтому поспать не удалось.
Помня первые роды, я решила идти в предродовую, когда невтерпёж будет.
Сколько-то времени я прокряхтела, а потом поползла к сестре. Там — тишина. Три мамы (уже родившие) храпят.
Времени было 3 часа 30 мин.. Сестра пожилая, внимательная. Она преподнесла мне урок, как себя вести. Я, как в первый раз, узнала много-много нового: оказывается, чтобы лучше использовать схватки и ребёнок хорошо шёл, надо лежать на боку и глубоко дышать (и терпеть ещё), а не вскакивать и не бегать, как мы все делали на Яузе. Мне кажется, если бы я раньше пришла к ней, а не бегала одна в палате, всё кончилось бы ещё раньше.
К великому моему изумлению, мне ещё всего часа два пришлось помучиться, и она отправила меня в родилку.
На этот раз схватки прямо книжные были. Регулярные, с перерывами, и, конечно, легче, чем с Олей. Поэтому я и удивилась, что быстро. Трудновато было в основном потому, что мало силёнок. В родилке тоже пришлось «попотеть», ведь 4250 грамм! Но опять помогло очень искусство опытных акушерок. Они мне хорошо помогали, одна даже под пятки гнала малыху! Мне кажется, только благодаря их опыту всё кончилось хорошо, даже без разрывов. Я сама до сих пор не верю, что всё прошло благополучно.
Родилась дочка в 5 час. 50 мин..
А потом пошли кошмары со стороны. Сменилась утром наша бригада, и принимала детей какая-то козявка-шемудырка-сестра со… студентами-практикантами.
От меня не отходили до конца, а эта «козявка» бросила женщину, ушла в другой конец огромной комнаты что-то писать, и оттуда орёт, как Анна Ивановна на Юрку в моей коммуналке.
«Женщина! Тужься!.. Как твоя фамилия?!.. Я кому сказала..?! Хочешь мёртвого родить?! Женщина, кем работаешь?..» и т. д.
Дело кончилось тем, что у нормально рожавшей началось кровотечение. Тут прибежала старая сестра, забегали с уколами. Остановили. Сестра старая, пока работала около неё, высыпала ушат проклятий на всех сотрудников. Именно во время родов всех потребовали на лекцию МПВО, даже «шемудырку». А старую стали попрекать, что опаздывает на лекцию и долго «рожает», возится, задерживается.
В другой раз было наоборот. Сидела за столом куча врачей и старых (опытных) сестёр. А около роженицы юная «шемудырка» обучала более юного студента практиковаться на живом ребёнке и матери. Отдавая друг другу противоречивые указания.
Кончилось тем, что практикант чуть головку не оторвал ребёнку (тянул за неё), а маму уже разорвали. Хотя она здоровая, 19 лет, роды шли почти безболезненно, за 7 часов, вес ребёнка 3 кг 600 гр..
И вот такие кошмары весь день у нас на глазах. Отдых нам. В лучшем роддоме.
Грустные хохмы.
1. В образцовой больнице врачи при родах и не присутствуют.
И я своего врача после 12-ти ночи так и не видела, он и не знал, как и что я. Поэтому тебе и сказал, что «не скоро». Но я-то не жалею о нём, а вот с «шемудырками» побоялась бы остаться.
P. S. «шемудырками» мама моя называла негодящих людей, молодых.
2. В образцовой больнице за сутки врач ни разу не подошёл и не посмотрел состояние после родов. Поэтому я говорю «хорошо у меня» по собственным наблюдениям, не врача.
3. Евгеньюшка очень родная, но её письмо к профессору не дошло. Он, видно, раз в неделю бывает, никто не осмеливается распечатать его. Как я и предполагала, оно до сих пор лежит нераспечатанное в истории болезни. И приняли меня не из-за него, а просто я выиграла лотерейный билет. После меня вообще прекратили приём, т. к. больница переполнена, а через пару дней опять будет свободный приём.
Больше того, акушерки, которые со мной работали, не читали историю болезни. И узнали только после родов о прошлом кровотечении.
В общем, мне здорово повезло и на этот раз со всех сторон, как на экзаменах везёт некоторым.
Ну вот, кажется, в основном всё о первом дне. Пузеня ещё болит. Говорят, так надо. Эрик, «мазилку», пожалуй, пришли мне, только упакуй получше.
Здесь вряд ли будут лечить.
Целую вас, мои родные Эрка-Олюшка.
Свет погасили.

3)
8.2.64.
Эрик мой! С добрым утром!
Малыху новую ещё не видела, но сегодня обещали принести после детского врача, после часа дня.
В палате уже нормальная жизнь, нормальное обслуживание. Был обход «большого» врача. Спросил о самочувствии. А оно у меня прекрасное.
Родной! Большое спасибо за «Люшку», я её только сейчас обнаружила в книге. Мы глядим теперь друг на друга.
Ну, давай теперь про имена.
Из всего большого списка, пожалуй, можно взять для выбора такие:
Людмила — твоего папы желание.
Ларочка (Валочка) — Олино желание.
Лизонька — хорошо, но очень патриархально.
Римма и Рита — надо подумать.
Татьяна — потому что есть Ольга.
Но есть уже две Таньки, у Дмитрия на Урале и у Тали Кургузовой.
Нина — сам напомнил, теперь не хочу.
Давай ещё маму спросим мою?
Она сегодня-завтра приедет. А пока пусть «голыхой» безымянной «походит».
За окном сыплется снежок.
Спокойный. Наверное, хорошо там.
И на душе хорошо. Только детку охота скорее, и ещё беспокоят «пуньки». Вдруг молока не будет или — мало?
Правда, врач говорит, что только на третьи сутки появляется. Но Люшку я уже в первый день кормила!

Ура! Эрка! Познакомились!
Малыху приносили сейчас. Ужасно всё интересно было.
Детки все в белых конвертиках, только головка босичком.
Принесли, положили рядом.
Стали разглядывать друг друга.
Волосики чёрные, реденькие. Головка круглая, бровки белые, глазки — щёлочкой. Цвет не разобрала, вроде, тёмные.
Несколько чёрных ресничек торчит.
Носик широкий. Ротик красненький, пухлый, Люшкин, ушки не твои — не торчат.
Щёчки пухлые, круглые и подбородков… три.
Так я её разглядывала, а она — меня. Один глазок прищурила побольше, другой — поменьше, а потом сделала разобиженную губу и заплакала.
Поглядами сыта не будешь!
Дала «пуньку» — послюнявила, полизала, а потом ухватила довольная.
А врач велела в первый раз держать пять минут, т. к. молока нет, пустую до трещин дотянет. Ещё сказала, что таких больших деток через раз будут приносить.
Пыталась у неё два раза отнять. Видел бы ты, какую губу она делала и как обижалась и плакала! Прямо не как однодневная, а как одногодовалая.
Наконец задремала чуть — отняла тихонько пуньку и опять стала её разглядывать и любоваться.
В полусне всякие рожицы стала корчить. И пососёт, и язычком пуньку везде поищет, почмокает, пощёлкает им. Губки и трубочкой, и дудочкой сделает, и «губу под зонтиком». Как у Эрки уже ходячего на фото сделала!
И поулыбалась, и два раза зевнула широко.
А потом её унесли, обещали покормить. Всё равно успела оттянуть пуньку, болит.

4)
Эринька, здравствуй родной!
Я ведь тебе письма заранее готовлю, а бумаги нет, реализую всё, что есть.
Напишу ещё про дочку.
Наверное, она правда Ларочкой будет, а домашняя подпольная кличка «Лялька». Это предварительно, да? Так вот, Лялька уже кормится регулярно. На второй день она уже отжевала мне оба соска до трещин. Ты говоришь: «Пожалей пуньки». А кто дочку будет жалеть?
Молока мало, она в два засоса проглотит его, а потом вытягивает по капельке. А отнимешь, она «лапоть» (губу) делает, как Люшка, и ревёт. Громко. Вот и даю, сам бы дал, если бы «лапоть» такой увидел.
Вот так и живём, полупустую «пуньку» жуём. Отнять невозможно, даже когда спит, держит мёртвой хваткой. Сейчас аппетит хороший, как у тебя. Боюсь, не прокормлю её.
Пуньку она очень любит. Стоит пальцем провести по волосикам или шёлковой щёчке, она думает, что это там пунька разгуливает, и старается язычком дотянуться до того места и слизнуть любимую пуньку!
Ещё, Эрка, она уже поменяла «утренний» цвет на «унэшний». Кожица у неё теперь золотистая-белая, и шейка выглядывает нежна, нежная.
Мы сегодня с ней за лапку здоровались. У неё ручки «на улице» были, только рукава у распашонки наглухо зашиты. И я пальчики не видела и не знаю, есть ли там нарывы, как у Люшки, или нет.
Встреча каждая вызывает друг у друга глубочайший интерес. Вчера она долго разглядывала мою завязочку от рубашки, а я — её кожицу и волосики.
Волосики у неё длинные, но плотность посева их такая же, как на твоей лысенке-макушке. Растут они тоже как у тебя — мысочек по середине лобика и две лысинки по бокам.
Сегодня мы всё время кормления разглядывали: какого цвета глаза друг у друга?

2. Шаболовка. Поздравления

4)
Я всё не могу разобрать, как следует, но кажется, на этот раз — «глазы» твои. Уж больно они завлекательные, и даже в смущение приводит её взгляд и заставляет все грехи припомнить.
И как будто ещё чёрные они. Она их каждый день всё шире открывает на мир, на меня. Но в общем-то, при рождении Ляльки я окончательно убедилась, что люди произошли вовсе не от обезьян, а от китаёзы или япошек, т. к. сначала они ну все с их глазами-щёлочками косыми.
Да и сами почти все жёлтые.
Докончу портрет. Губки у неё Люшкины, носик пока свой. Ну а всё остальное опять моё. И правильно ты решил: «Ну их, мальчишек».
P. S. Это письмо пишу на поздравительных телеграммах с обеих сторон.
1. Москва, Шаболовка, роддом, палата 23. Немировской
                (из Москвы)
Доченька поздравляю дочуркой желаю счастья — ПАПА — (Гриша)
2. Москва, Зелёная 14 кв 29
                Немировскому Эрику
                (из Сасова)
Поздравляю дочкой желаю счастья задерживаюсь как здоровье Оли вызовите бабушку целую — мама — (это про твою бабушку пишет)
3. Москва Шаболовка роддом 23
                Немировской Антонине
                (из Белой Церкви)
Тонечка поздравляю дочерью желаю обеим вам крепкого здоровья счастья — Лариса

5)
Эринька! Нет больше ни листочка, только много телеграмм. Вот на них и буду писать, но места мало.
Напишу тебе, что надо взять с собой для малыхи.
Одеяло шерстяное, уголочки кружевные оба, ленты капроновые, одеяло байковое, пелёнку фланелевую белую, пелёнку белую тонкую (2 шт.), подгузники марлевые (2 шт.), клеёнку прозрачную, маленький кусочек. Посмотри в серванте, если нет, то в белом шкафчике Люшкина старая должна быть. Не найдёшь, положи обычную. Рубашечку белую с кружевами, фланелевую, самую красивую. Косыночку Люшкину, не помню, выстирала или нет. Если нет, возьми в узелке на Люшкиной полке, постирай под краном и погладь.
Чепчик фланелевый, розовый. Шапочку шерстяную с пумпонами от костюмчика («Кузнечик» — Люшка на фото в ней).
Вроде всё? Теперь мне. Наверное, красное платье? Из белья. Пояс немецкий, эластичный, который с тобой покупали. Чулки, рубашка белая или жёлтая, пунькину одёжку немецкую, штанишки большие, маленькие (обязательно), вату — пачку, ботинки замшевые. Надо было, Эрка, хоть пальто у Ходоса оставить, а то тащить далеко и много тебе.
Отпустят в четверг после двух. Если можно, отпросись к этому времени, чтобы засветло домой приехать. Скажи, после работы Люшку не с кем оставить.
В среду не приезжай, не мучайся, очень тебя прошу. Просто позвони в больницу, уточнить выписку.
Целую. Твоя Тоника.

6)
Эрка! А я почему-то стала с веснушками. А ещё у Ляльки пуповина отпала сегодня, доктор сказал. А про вес она почему-то умалчивает, видно, ещё теряет.
Вчера детская сестричка посочувствовала мне насчёт прокорма дочки и сообщила, что за ночь она (дочка) выпила стопочку, 250 грамм... Воды.
Ой, Эрка, ну Олюшка просто золотце, что придумала имена. «Веточку, Ласточку, Солнышко», ну просто чудо, как хорошо!
 …И удивительно.
Конечно, никому не пишу я, кроме как тебе. Думаю только Евгеньюшке здесь написать и сказать ей, что она очень хороший человек. Может, ещё Алькам, но не обещаю.
Ну вот, доча изжевала мои пуньки, а здесь их почему-то не лечат, только фурацилином поливают для дезинфекции. Врач обещал через кварц пропустить нас, треснутых.
А доча стала плохо их есть, она почему-то спит. И похудела, щёчки меньше стали и подбородков только два стало.
Эрик, надо ещё вазелиновое масло найти для детки. У нас нет, попроси бабушку или папу, или наших ребят. Говорят, оно редко в продаже бывает, поэтому закажи срочно.
Выписывают с двух. Отпуск подожди брать, наверное, с пятницы, но мы решим при встрече.
А чего Анастасьюшка не сидит? Отказалась? Я тебе дописала три строчки, остальное писала раньше. Думала, ты «словарь» привезёшь. Бабушка хоть готовит вам, или ты всё сам?
У меня всё есть.
Если хочешь посмотреть на нас, иди к бочке. Очень рада всем хорошим новостям, только очень трудно тебе.
Целую крепко, Тоня.
         
тел-ма.
«Дорогая Тонечка поздравляем дочкой желаем здоровья целуем — Алик Энна».

7)
Эринька, родненький!
Получила сейчас всё от тебя. Уже продукты не надо, завтра меня всё-таки выпишут.
Большой обещал, детский, я думаю, тоже не откажет. После часу позвони по справочному, чтобы уточнить, и, надеюсь, приедешь за нами.
Завтра же решим, когда тебе отгулять. Может, уж с понедельника? В субботу я одна с ребятками побуду, день короткий. А может, вообще возьмёшь позже, когда мама уедет. Только, я думаю, может, твоим родителям лучше приехать в выходной? Тогда все будем в сборе, и вообще, мы к субботе не успеем подготовиться.
У меня, Эрочка, бумажки нет больше и телеграмм, т. к. я пишу Евгеньюшке письмо. Ну до завтра потерпим и наговоримся, ладно? Спасибо, родной, за «Времена года». Почему-то всегда хочется реветь, когда получаю такие подарки от тебя. Я, наверное, всегда буду реветь, потому что это от счастья, что ты у меня есть.
Уж как я рада за Олюшку! Хорошо, что поправляется, очень хорошо.
Я ведь, Эрик, не знала, что вчера был не ты. Наверное, Ходос приходил? Хорошо, что не просила его под окошко подойти.
А ты, если хочешь, подойди к бочке, хоть условно поглядим друг на друга.
Целую тебя, люблю. Всегда твоя Тоника.
Мне ещё поздравление.
Тонька, дорогая!
Поздравляем тебя с дочкой, с такой огромной и, должно быть, крепенькой.
Как твое состояние? Как выглядит дочка (цвет волос, глаз и т. д.).
Эрка выглядит счастливым.
Не знаю, кого он хотел, но дочке он рад определённо.
Мы не знали, что тебе купить, и у Эрики спросить не догадались. Извини, если не попали.
Желаем тебе здоровья, и чтобы все функции нормально...
Мы приехали с Володькой Никоноровым. Потаповы тебе шлют привет.
Наташа.
Милая моя Беленко, приехала.

И последнее поздравление на узенькой полоске. Это фототелеграмма от Веледницких.
«Здравствуй Тонечка!
Поздравляем тебя с дочкой от всей души. Молодцы, Немировские! Больше спи, ешь — поправляйся. Разрешат ходить — позвони нам. т. 5-41-52.
Целуем крепко тебя и девочку.
Лена, Юля».

3. Проблемы отцов и детей

Конечно, оставив Эрика со старшей теперь, двухлетней и полухворой дочкой Олечкой, я была полна тревоги за них. И чуть-чуть за себя.
Конечно, я позаботилась обо всех перед походом в роддом, вторично.
Чтобы Эрик работал. У него же не было, как у меня, декретного отпуска. И чтобы с Оленькой нянечка была. Это ведь бабушку Берту только на одну ночь Эрик позвал покараулить дочку. А утром должна была прийти её прежняя няня Анастасия. Хоть на недельку, пока меня дома не будет. Это последняя няня у Оли была до моего декретного отпуска. Она периодически досиживала с ней, когда мне уже можно на работу выходить, а дочке в ясли ещё рано.
Но всё равно тревожилась о них. И проблема была в том, что нельзя было Эриков иметь парочку. Один за дочкой старшей ухаживает, другой нам с младшей дочкой Лялечкой корм и записки-вести передаёт о своём житье-бытье.
Но он, молодец, как-то исхитряется, и письма-вести от него регулярно доходят. Иногда нас выручает сотрудник нашей лаборатории Саша Ходос. Он живёт где-то рядом на Шаболовке и письменные вести Эрика доставляет мне сам. Правда, такая замена вводит в некоторое заблуждение всех нас. Я же не всегда догадываюсь, кто из них запись передал. Бывало, что Саша получал от меня нежные ответы: «дорогой и любимый». И даже приглашение на виртуальное свидание у бочки, недалеко от стен роддома.
И вот я снова растворяюсь в том теперь далёком времени, переписывая набело мысли и чувства Эрика и свои.
Мы снова все вместе.

Тонике. Год 1964.

1)
6.II.1964 г. (ночь).
Здравствуй, Тонюшка!
Вот я и опять пишу, чтобы ты знала, что я рядом.
Я походил кругом дома, но все двери заперты, комнаты ожидания нет — видно, мужьям не полагается дежурить. Так и сижу в приёмной, а няни делают большие глаза.
Родненькая Енвгеньюшка — спасибо ей за письмо! После нас трёх человек не приняли в течение ночи, несмотря на слёзы и брань.
Сейчас ещё раз спрошу о тебе, и если ничего не изменилось, поеду проведаю Люшку. Молодой доктор мне сказал, как и когда, что нескоро. Здесь всё будет хорошо.
Я рядом. Целую — твой Эрка.

2)
7.II.64.
Тоня, Тоника, Тоня моя!
Расстались полсуток назад, а за это время словно полгода вихрем. Я ведь ничего ещё не знаю.
Справочная отвечает стандартно, за их «хорошо» может крыться всё, что угодно, и поэтому я ещё волнуюсь. А родилка вообще не хочет разговаривать и ничего не хочет передавать тебе.
А я всё пытался передать, что застал Люшку и бабушку спящих, что доча сухая и ночью садилась на горшок, что она вовсе хорошая и вполне принимает сестрёнку вместо братишки.
Я всё-таки всё ещё взъерошенный и не успокоюсь, пока не поговорю с врачом и не получу твою записочку.
Уехал я в шесть. С Калужской звонил папе и опять к тебе: сказали, что увезли в палату. Чуть успокоился, — значит, обошлось?!
С Комсомольской телеграфирую маме и Альке и опять звоню тебе.
Дома дал Ольке лекарство, покормил, побрился-умылся, позавтракал с бабушкой.
Бабушка сварила суп. Пришёл на работу на пару часов: час сидел на телефоне, полчаса бегал к Сальникову и Смирнову, теперь пишу тебе. Сейчас пойду Люшку покормлю, уложу и еду к тебе. К вам!!
Как-то все мечты о будущем всегда как-то связывались с Люшкой кроме нас. А теперь надо привыкать к двум Люшкам!
Ой, неужто «проехало», миновала опасность?
Какие вы, как вы, волосы, глаза, мордашка?
Тебя поздравляют:
; Клавдюшка! Деда Гриша!
; Евгеньюшка! Люся!
; Папа! Изька—Юлька!
; Беленко (приложил записку)! Потапиха! Вера Смирнова! Лена-соседка и др.
; Все наши в лаборатории и т. п., и т. п. И все ахают на 4250 гр. И особенно приятно, что все радуются и поздравляют с тем, что «проехало», миновала чаша сия, а ребёнок, мол, и так никуда не денется.
Тонь, Тонюшка моя. Всё хорошо и хорошо будет, правда?
А кормить не приносили?
А как назовём?
Таня, Лена, Наташа, Марина — хорошо, но очень модно.
Алла, Элла, Инна — строго, но холодно и вычурно.
Екатерина, Елизавета — тебе не нравится.
Светлана — здорово, но есть шемудырка Светка у Мани.
Юлия — экстравагантно, но Юлия Эрнестовна — вовсе по-немецки.
Нина — очень, очень просто, хорошо, но ты заревнуешь, а может нет?
Галя, Галочка — нет ничего против, но и особой симпатии нет, а может, ничего?
Маша, Мария — так же, как Галя, но, может, чуточку лучше. (Есть хороший человек Маня.)
Клава — в честь Клавдюшки.
Женя — в честь Евгенюшки.
Людмила — папа хотел когда-то, но неизвестно, как сильно, а мы нейтральные.
Лариса — мне нравится, а тебе? Против, вроде, нет.
Ирина — есть такая.
Надежда — очень неплохо, но неблагозвучно.
Валя — не хочу.
Давай думать вместе. Спросил Люшку. Предлагал кучу имён, она выбрала Лизаньку, но потому, что очень ласково сказал.
Тонечка, пиши, чего надо.
Отдыхай, кушай, спи и прогони все заботки. Ты своё дело сделала, остальное — за нами.
Мой перечень дел:
1) счётчик, 2) одеяло стирать, 3) тент
4) сушилка, 5) уборка (клопы) 6) пододеяльник большой, марля и т. д.

Жду, жду, жду —
твой (зачёркнуто) ваш, ваш, ваш Эрка.

3)
7.II.64.
Здравствуйте, детки!
Какое чудо — заново родиться вместе с новым человечком и совсем, совсем успокоиться. Получил вчера письма и полчаса не шевельнулся, пока не проглотил их сразу, на месте. Потом читал в трамвае, в метро, учитывался и смаковал каждое слово. И дома, уложив Олю, ещё читал. И каждый раз находил что-нибудь новое: то папа2, то свежо переживал смысл слов «новая малыха», то ещё что-нибудь. А словесный портрет! А имена! Слов нет.
Что повезло, так это ты заслужила, а кроме того, мне невтерпёж излить свою благодарность людям, которые помогли этому везению: акушеркам, старой сестре и приёмной сестре (врачу?). Что им сделать, как? Давай думать. Торт, шоколад, брошку? Цветы, карточку с надписью на память?
Если у кого из них есть дети, то что-нибудь детское?
Тонюшка, радуйся: вчера Люшка кашлянула раз, сегодня ни разу. Температура — норма.
Вчера я чуть забеспокоился: вечером была немного нервная, мерил спящей, температура — 36,0. Ночью спала беспокойнее, чем обычно, что-то снилось: стала снимать платы.
Обшлага тесные, м. б., ручка затекла. Встала хорошая. Мерил температуру два раза: 36,5 градусов. Ест хорошо, всё время играла.
Я вчера приехал к 7-ми, покормил и положил Люшку, сидел, пока не заснула, точнее не сидел, а чертил иллюстрации. Потом перечерчивал, потом Вера пришла спрашивать о тебе. Потом поужинал, убрал — уже 11-ть. Лёг спать, а в 5.30 встал, сварил обед, помыл всю кухню сверху донизу. В 8 Люшка встала, позавтракали, пустил её на пол, полез на «чердак», достал ведро, коляску, печку. До 12-ти помыл ведро и коляску и вымыл ванную комнату — трубы, колонку — ванну и раковины.
В 12 вместе пообедали, сейчас 1.30. Люшка засыпает, я пишу. Купил ей вчера книжку-раскладушку «Лиса и журавель». Сегодня уже рассказывает. Нарисуй, где 10-я палата, чтоб во вторник на тебя поглядеть: я заранее горюю: я так слеп, что лиц в окнах 3-го этажа вовсе не вижу. Может, сойдёшь на 1-ый? Назначь куда!
Везу тебе сегодня сахар, лимон, мазь. Тонь, а Виктору-то я, праскевич, не сообщил? Сегодня пошлю телеграмму. Маме хочу сообщить, чтоб не торопилась.
Счётчик хочу купить здесь и к Анастасьюшке зайти.
А понедельник-то вовсе запретный день. Выполняю твою просьбу, в понедельник не приеду, так и быть.
Тонь, береги себя, не давай сосать долго. Мы пуньки плохо готовили, боюсь трещин. Если появятся, мажь сразу зелёнкой, в ней спирт, от него кожа дубеет, а трещины заживают мгновенно. Ротик будет «зелёненький» - это даже полезно, от молочницы.
Имена: либо Лиза, Ларочка, Мила, либо Римма—Рита.
Тоже хочу спросить у мамы и приму её совет. Но скорее всего, пожалуй, Лариса. Опять спрашивал дочу: всё её устраивает. Ещё она предложила: веточка, солнышко и ласточка! Сама! Я так и ахнул. Умница. Рисовали сегодня маму Тоню с сестрёнкой, коляску, папу, дядю Витю и дядю Толю. (Друг Эрика, навещал нас часто, то ли из МАДИ, то ли по работе. — Примеч. моё.)
Сейчас должна приехать бабушка, и я поеду к тебе.
А у нас все платья опять пойдут в ход. Ну их, мальчишек, они неизвестно как устроены — а тут всё привычно, знакомо: даже общий тип характера, кроме устройства. Тонюшка, а в чём отличия от Люшки? И чем похожи?
Как ты живёшь? Кормишь через 3 или 6 часов (и почему «через раз»?). Спишь ли, читаешь ли, пишешь ли ещё кому? Съедаешь ли всё, чего ещё надо? Карандаш дам, а бумагу в след. раз. Целую вас крепко. Эрка.

4)
8.II.64
Тонюшка!
Очень трудно жить, не получая от тебя ничего. Вчера утром, часов в 7, мне сказали, что ты уже в палате, в 12-ой. Когда приехал в 3 с передачей и письмом, расстроили меня, сказав, что ты ещё в родовой, и письма не будет. Я стал расспрашивать — говорят, что всё в порядке, просто мест нет. Я не верю. Сегодня, утром, наконец сказали, что в 10-ой.
Главное — Люшке лучше. Если так же будет сегодня и завтра, с понедельника, по согласованию с Зинаидой-врачихой, будем понемногу гулять: начнём с полчасика, очень осторожно.
Вчера Люшка в обед раскапризничалась, как иногда бывает, с ничего. Ела сырники, долго. Спать пора. Спрашиваю — хочешь? — Нет. — Забрал, говорю, спать идём. Расстроилась.
Даю — не ест, забираю — ревёт, разговаривать не хочет. А тут ещё брал её со стула, она закорёжилась, пролили молоко, и пошло.
Минут 40 ушло на то только, чтобы добиться от неё успокоения, разговора, обещания, что не будет так делать, признания, что плохо вела, и уложить. Понимаешь, за что сержусь? — Нет. — Пойдём спать? — Нет!
Всё-таки с огромным трудом добился своего по всем пунктам.
Против ожидания, они с бабушкой абсолютно довольны друг другом они ничего друг от друга не требуют. Та занята своим делом, та — другим, кормил вчера я.
Бабушка от неё в восторге: как она сама развлекается, как сама ест, сама сморкается, сама садится на горшок. И Ольга довольна: её сказки слушают, её всё время хвалят и не пытаются воспитывать, как мы. Но на вопрос: «Поедешь ко мне на Арбат?» — Ответ один — «Нет».
За всё время Ольга ни разу не налила в постель. «Я — молодец!»
Мы с тобой для Ольги одна двуединая личность. Ей неважно, кто с ней из нас. Да ведь так и было, что с ней всегда кто-нибудь один, другой — либо на кухне, либо в магазине, либо на работе. И она привыкла так, что почти не вспоминает, а не переживает вовсе. О тебе пару раз был разговор, куда ты пошла: в магазин за сестрёнкой, потом в больницу, там сестрёнку «приучают» пуньку сосать. А когда ревела вчера, орала : «Ма-а-ма-а-а!» Поэтому по всему попал к тебе только к 3-м, там расстроился. Оглядел выставку «технических данных» новорождённых — вы в первой призовой пятёрке из сотни возможных.
Заехал к Пластику на Пресню (сокурсник — прим. моё), взял электрическое барахлишко. В Универмаге купил сатин на тентик. В справочном узнал адрес комиссионного электротоваров и попёрся на Крестьянскую Заставу.
Там нету ничего, бывают редко, по телефону не говорят, т. к. мгновенно схватывают. Решил покупать новый у нас. Оттуда ехал домой нестерпимо долго. Полтора дня с ночью на ногах — стал засыпать в автобусе стоя.
Дома расходился: убрал квартиру, покормил Люшку, сами поужинали. На стирку одеяла меня не хватило: в 9 лёг и заснул, как камень. Но в 3 — как часы — проснулся, посадил Люшку, и всё это сделал в совершенно бессознательном состоянии, помню смутно-смутно, да ещё кровать сухая. Утром встал, как огурчик.
Эх, Антонинушка, вчера объездил пол-Москвы (ЦНИИС—Шаболовка—Пресня—Кр. Застава—ЦНИИС) — нигде ни живого цветочка. Бессмертники только. Я ещё не теряю надежды на сегодня. От мамы есть письмо, она ещё не знала ничего, передаю.
Вчера в огромных окнах видел серых мышек в белых косынках. И ты — такая мышка?
Мышка-Мышка, иди за меня замуж!
Пиши всё, ты знаешь, что и про кого, — Эрка.
P. S. (Моё.) Не зря я его из роддома так сильно жалела, несколько дней один и весь переутомился. А я с полтора ребёнком управлялась при его командировках лихо, привычно.
Как же такой добрый-добрый папа неудачно воспитывал двухлетнюю дочь. Со мной она не орала: «Па-а-а-па!»
Бабушка Берта мирно жила с Олей и восхищалась ею. Но для этого мне надо было «воспитывать» её, чтобы такая самостоятельная получилась. Эрика тут мало было, его увели от нас работа и научная диссертация. Ему всегда доставалось самое приятное «воспитание» дочек: петь, читать, играть.




5)
Тонюшка и Лялька, родненькие!
Я к вам сегодня не смог приехать, сегодня генеральная уборка и есть ещё дела. Тебе передали днём мою телефонограмму? Завтра с утра я должен:
1) Зарегистрировать Ляльку в ЗАГСе
2) Получить новые выписки из домовой книги и копию лицевого счёта
3) Сдать все документы в местком. Так что нужна срочно справка для ЗАГСа!!
Не радуйся, шансы невелики по-прежнему. Но есть ещё 2 кандидатуры (Буяков и Рубайлов), которые всё ещё не пропустил исполком и вместо которых можно втиснуться.
Вчера, как всегда, много-много раз перечитывал письма. Искал вазелиновое масло, звонил  папе насчёт него.
Дома всё в порядке. Маме письмо отправил. Вечером повозился: починил Люшкин стул, постирал наше бельишко, запустил печку, искупался, стал вешать сушилку (помыл её прежде и выкинул грязные бечёвки).
Сушилка с ходу не пошла: провод соскакивает.
Сегодня проточу блоки, сделаю канавку поглубже, а стальной провод надо заменить на что-нибудь гибкое.
Налажу!
Тонь, а как регистрировать? Давай уж Ларочку. Ладно?
Бедные пуньки! Молоко ещё будет, ведь второй раз, и пуньки огромаднейшие.
Всё, что надо, я приготовлю и привезу, не волнуйся. Хочу привезти тебе валенки, холодно.
Папа с Валей приедут в субботу. Бабушка собирается посидеть с Ольгой, пока мы приедем, и потом уехать на Арбат, а в субботу явиться опять.
Она, конечно, нам готовит и убирает и т. п.
Ну, будьте здоровы, целую крепко, крепко.
Ваш Эрка.

6)
Здравствуйте, дорогие!
Пишу в метро, по дороге к вам. Не горюйте, что не отпустили сегодня, встретимся завтра.
Тонь, Олюшка совсем здорова, в лёгких чисто, ни насморка, ни кашля. Зинаида была у нас в прошлую пятницу, сегодня мы были у неё (до этого были страшные морозы с ветром).
Сейчас: поливитамины, рыбий жир, начинаем гулять, постепенно, но быстро увеличивается длительность прогулок.
Бабушка всё время с нами, конечно, ночует; готовка и посуда целиком на ней, частично — покупка.
Оля — почти целиком, по мере сил помогает в делах (гладит, держит, советует и т. п.). Всё-таки все бабки одинаково скверные воспитатели: вчера Ольга сказала ей: «Сейчас как дам по морде!» А она сообщила об этом мне лишь через час! (я был дома) и никак сама её не наказала! Я сильно наказал даже через час (Ольга всё прекрасно поняла. Это был её «эксперимент», саму её испугавший: «А что будет, если я скажу вот так».).
Вчера кончил все дела: уложил ваш чемодан, сделал «генеральную» уборку. Всю комнату пропылесосил (занавески, потолок, стены, пол, кровати со всей начинкой), вымыл пол, двери, окна с мылом, промазал всё от клопов. Возился с 6 до 10.
Потом повесил сушилку окончательно. Вышло отлично. Не смог отказать себе в удовольствии — сверил вторую главу диссертации. Страшно довольный, лёг спать.
Утром получил твои записочки. Насчёт Анастасьюшки не волнуйся, просто я не сумел выкроить 5 минут, чтобы к ней зайти. Постараюсь это сделать.
Пересылаю Виктора письмо — сплошной ребус. И ещё кое-что.
Целую крепко-крепко.
Эрка.
Да, сегодня ведь я зарегистрировал Ларочку в ЗАГСе!!!!!!!!
Сдал всё на прописку до завтра, насчёт жилья, ничего нового, но бумаги оформлять надо.

7)
Е-е-е-й, как вы поживаете!
Тонюшка, вчера получил письмо от мамы, обрадовался, что задержка вызвана пустяками: ей удалили зуб и делают протез. Передаю тебе письмо. Я ей написал всё, что знал сам.
Скоро, скоро все будем вместе!
Живётся и работается с большим подъёмом. И погода прекрасная! И доча I не кашляет, и температура в норме! Ещё не гуляем — очень холодно, а насморк всё не проходит.
Греем, мажем нос.
Прошло много времени с нашей встречи и много событий. Приехал в воскресенье домой к 7-ми.  По дороге телеграфировал Вите и маме: «Не торопись приездом, Оля выздоравливает, Тоню выпишут четверг, посоветуй имя: Лиза, Лариса, Людмила». Виктору забыл указать Алабино, а вчера получил телеграмму, что не отправили.
Вечером в воскресенье после того, как уложили Олю, шили с бабушкой тент. Я разобрался в конструкции и скроил, а бабушка сшила. Вечером кончил уборку и сдал дежурство.
Вчера на работе выточил три блока, и какие — сверкают, как золотые! В ход пошли гироскопы из авиационного барахла. Вечером повесил все блоки, постирал одеяло.
Днём взял в машбюро первую главу диссертации и вечером её сверил и исправил.
Сейчас прерываюсь — иду обедать, потом еду в «отлучку» и к тебе. Допишу дорогой.
Пишу урывками, сейчас поеду в Машку (ВНИИДормаш), по делам, если будет Васьковский — встретимся.
Опубликовали 3-е моё изобретение, осталось одно. Тоже приятно.
Конечно, в окошке ничегошеньки не видно, хоть плачь. Ты уже встаёшь! Эх, какое коротенькое было письмо. Всё равно хорошее. Но я теперь уже два дня не знаю, как дочурка, как пуньки.
Маме я написал, что пусть приезжает, когда ей удобно, но лучше в четверг — я могу встретить, т. к. у меня есть ещё 5 дней отгула.
Бабушка постоянно с нами, и они преотлично ладят с Ольгой. Ольга уже говорит, что любит её, и целует на сон грядущий; сегодня поссорились, бабушка стала одевать шапку, а доча разревелась — первая ссора, без меня.
Достал кучу бумаги, передам, но надеюсь, что ты её мне сама отдашь в четверг.
Ещё немного побегал насчёт жилья. Смирнов делает жалкие глаза: Пономарёв подделал документы, Недорезов, оказывается, живёт не на чужой служебной площади, а имеет ордер на неё. Его, Смирнова, назвали вруном, и он никуда больше не пойдёт. Ну их к чёрту.
Тонь, когда, во сколько выпишут? Как брать отгул: с пятницы или с четверга?
Пришёл в воскресенье домой, говорю: «Оля, я тебе привет от мамы привёз!» — «Папа, дай мне привет!» Я замялся — «Я только посмотрю и отдам!!»
Чего тебе ещё принести? Ты, наверное, чего-нибудь съела? Как спишь, как ешь, как заживает «генеральский».
Пиши всё-всё, я подожду.
Письмо бестолковое, но это потому, что пишу кусками в дороге, Машке и приёмной. Толика не видел.
Целую вас всех крепко — Эрка.

Те сохранившиеся пожелтевшие листочки так легко повернули время назад. Всплыло много забытого.
Игорь Недорезов. Память о нём ничем не была у меня затемнена. Умный, талантливый аспирант ещё более умного доктора наук Фёдорова.
Особых контактов не было, только двери наших кабинетов были напротив. И вдруг узнаю об его афёре с ордером квартирным!
Из-за него нас не поставили в очередь на улучшение, когда нас стало четверо в 13-ти метровой комнате.
Но я и этого не помнила, про улучшение.
А пару лет назад Недорезов был у меня в гостях, и я встречала его, как родного. Его привёз с собой Эдуард Николаевич Кузин, доктор, академик и директор той Машки, куда наведывался по работе Эрик.
Мы с Игорем не виделись 30 лет. И я узнала о нём много интересного и приятного. Что тоже доктор наук и к тому же поэт. Подарил свои два томика стихов, вполне замечательных. Работает в моей Бауманке.
Но самое главное, вновь прожить тот самый главный кусочек моей жизни, самый светлый, самый счастливый.
Когда судьба дала мне право зажигать звёзды. А «если звёзды зажигают, значит — это кому-то нужно» (Маяковский).
Ещё бы, конечно нужно! Я же зажигала звёздочку новой жизни, рождение дочки, нового человека в моей семье. Всем очень нужную. И моей планете. Рождение второго ребёнка стало итогом первой «пятилетки» нашей советской семьи в моём социалистическом государстве. Вся жизнь его, огромного, между двух океанов, планировалась тогда пятилетками по всей стране. Верховный Совет ЦК ВКП(б) на съездах для новой ставил задачи развития страны во всех областях науки, техники, промышленности, сельского хозяйства.
И оценивал результаты прошлой. Каждый советский человек и трудился на благо Родины. И лично для себя тоже ставил цели в жизни смолоду. А я — с детства. Потому что её любила за всё и была самым преданным патриотом всегда. За любимую маму, которая есть. Для неё и для Родины поставила себе две цели. За две пятилетки окончить школу отлично, с медалью. За одну с хвостиком получить в Москве диплом самого трудного вуза, МВТУ им. Баумана. Я достигла свои цели, к которым шла одна.
Встреча с Эриком повела нас по жизни вдвоём. Из сегодня, далёкого и неведомого будущего того времени, я возвращаюсь назад.
Без машины времени и фантастов.
Снова и снова переживаю нашу жизнь в памяти моей и сохранившихся строчках писем. Погружаясь в те же чувства, обновляя их светом и теплом.
И только сейчас мудрость прожитой жизни даёт ответы и объяснения на необычные явления в ней, поступки, чувства.
Тогда и не было нужды объяснений разума. С первого и до последнего дня нас накрепко связало сильнейшее чувство взаимной необходимости, потребности друг в друге. Как в воздухе. Без которого невозможно дышать. Жить. И сила этого чувства неизменно сохранялась всю жизнь. И вопреки многим обстоятельствам.
Вторая дочка — второе счастье наше с Эриком.
Я спускаюсь на две ступени времени, на два года назад.
И иду с Эриком с первым счастьем, с самой первой дочкой Олечкой.
Теперь две дочки будут вместе расти и жить. И мы с ними проживём ещё две жизни.

4. Семашко. Фокстрот. Счастье — дочка

б. Семашко, 1961 г.

1)
Эрка, родной! Обманули!
Ничего нового нет, ничего не усиливается. Врач говорит, что мне ещё фокстрот танцевать можно.
Я чувствую, что пролежу несколько дней без дела. Ужасно скучно, горюю, что зря уехала, вовсе не Таисия, а я права.
Бельё тебе моё не отдали, потому что, может, меня ещё домой отправят.
Е-2-90-01-доб. 3-56. Эрка, это телефон, по которому ты можешь звонить, пока я бездельничаю.
Здесь чудесные люди, врачи, сёстры, поэтому ты звони и будешь всё узнавать. Давай договоримся: пока ничего интересного нет, ты не езди, лучше звони, всё равно здесь делать нечего, хочешь, пиши письма.
После родов добавочный 5-68. Договорились? А то ты будешь ездить, а я буду дёргаться. И носить пока ничего не надо из еды, я потом лучше скажу, что надо.
Эрик, я уж кончу, а то врач меня ждёт, неудобно. Пожалуйста, не волнуйся, не горюй, потому что пока сплошное надувательство.
Целую тебя крепко.
Твоя Тоника.

2)
11.9.1961 год. 9.30 утра
Эрик-и-к! Э-эрка-а-а!
Здравствуй теперь! Поздравляю тебя, дочка у нас, настоящая!
В тебя — ростом.
Она не красненькая, как у всех, и не беленькая, как у тех, кто яблоки ел, а синенькая почему-то, наверное потому, что я слив много ела накануне. Вот. На кого похожа, не разглядела, вес 3700 гр., рост 52 см, вот какая! Она уже три раза чихала и чего-то приговаривала или ворчала.
А потом её быстро унесли.
У меня уже всё в порядке, после родов врачи со мной чего-то долго возились, даже ещё двух консультантов пригласили, и много чего со мной делали, а теперь всё хорошо, только вставать пока мне нельзя, не знаю, сколько. Так что азбукой твоей чудесной разговаривать нельзя. И вообще, я теперь в другой палате, в послеродовой. Местное население этой палаты встретило меня очень тепло, поставили мне виноград, поделились со мной «колхозницей» (дыней).
И вообще, здесь чудесный-пречудесный народ. Врача моего (чёрненькая с голубыми глазами) зовут Евгения Михайловна. Она роды у меня принимала и в этой палате тоже будет. Необыкновенно хороший человек. Оказалось, что мы с её племянником любимым учились вместе в Бауманском.
Эрка, врач говорит, что мне надо ещё шоколад, виноград, яблоки. А ещё мне надо мыло, щётку, пасту (это в кармане туристской сумки).
Вот, а ты всё не звонишь и не звонишь. Уже 10-ый час. А я волнуюсь: вдруг с тобой случилось что-нибудь? Иначе почему же ты не звонишь: ну отзовись!
У меня пока температура. Вот. Эрка, напиши что-нибудь.
Целуем крепко, твои Тоника с дочкой.

3)
11.9.61. 10 утра.
Эрка! Ура! Оказывается, ты звонил, просто мне не передали. Теперь звони по другому добавочному, я давала тебе. А у нас сейчас всех «краснокожих» кормят. Здесь три девочки (без нашей) и два мальчика.
Один не умеет сосать, его долго учат мать и сестра. А мне не дают девочку, а вдруг она тоже не умеет? Все жалуются, что молока мало, а у меня вовсе нет.
А она плачет, хоть ей и дают глюкозу.
А ещё нашим сёстрам и Евгении Михайловне очень понравился ты и твоя азбука. Только, когда она (Евг. Мих.) смотрела «я», она спросила, что такое «пунька», хорошо, что она значение «ф» не стала спрашивать.
А ещё рано утром, скоро после родов, звонила «свекровь». Так что они раньше тебя узнали.
А разве ты им давал телефон? Вот, все кормят, а мне завидно. А вообще, мы всё равно «приданое» для девочки купим!
Маме напиши, что всё хорошо, а когда ей приехать, дополнительно напишем, потому что я не знаю, когда меня выпустят.
Эрка, сейчас 10 утра, я, наверное, усну, у меня карандаш валится уже, я ведь трое суток не спала, да если бы только это!
До свидания скорого. Тоника твоя.

4)
11.9.61.
Эрик! Ты не волнуйся, ты чего сидишь? Я же говорю, что уже всё в порядке, а температура была утром, у всех бывает, сейчас всё здорово, правда. Ведь главное, нас трое, понимаешь? А остальное всё неважно. Врачей нет, они уже все ушли. Лучше скажи, что ты ел эти дни? Эрик, ты часто так не ходи ко мне, в окошко всё равно нельзя, ты уж лучше поработай, пока нас нет, и позванивай, ладно? А мне так хорошо, как никогда не было. Веришь? Мне её обещали сегодня показать. Эрка, ты только не волнуйся. Ладно?
Твоя Тоника.

5)
11.9.61.
Эрка, человечек ты мой родной!
Кто же за старое горюет! Это нам-то сейчас горевать, грешно ведь! Прошло всё, понимаешь. То, что рассказала честнейшая Евг. Мих., — это было давно, сто лет назад, мне-то уж ничего не помнится. А я тебе ещё скажу, чего Евг. Мих. не рассказывала: температура сейчас нормальная, только что померила.
Девочку мне сейчас принесли уже, молока нет, будет дня через два. Говорят, у всех так, но чтобы было всё-таки, надо, чтобы сосала пустую. А она обижается, да ещё сосок прячется, да ещё лёжа мне только можно — неудобно ей. В общем, обидела я её с первого раза.
У неё щёчки пухлые, а глазки закрыты ещё, их чем-то намазали, волосики, наверное, мои — ни белые, ни чёрные, и не кудрявые. Пришла детский врач (перед кормлением) и сообщила: Немировская, 3700 грамм, 52 см, без дефектов! Конечно!
Охота глазья у неё твои посмотреть, а она не показывает. Эрка, а вместе с твоим письмом сестра принесла телеграмму поздравительную, подписанную «Кибернетики». Ты знал?
Эрка, всё что принёс, хорошо, больше пока ничего не надо, кроме молока. В следующий раз, завтра, а хочешь, сегодня, можешь купить здесь, на «Яузе». В магазине, девочки говорят, лучше сгущёнку. Теперь лучше ездить сюда не на «электричестве», а на 61 автобусе, остановка «5 магазин» (или «городок Моссовета). Здесь совсем близко до нашей больницы, и ехать удобно. А ещё, Эрка, спасибо за цветы, «за горячий шёпот», стихи, за твоё сердечко горячее, за то, что ты Эрка. Хочешь меня порадовать? Не рюмься и не реви у стенки. Нельзя, права такого нет, а то у меня молока не будет. Ты живи и радуйся. Ладно?
И мне будет спокойнее, если ты здесь долго не будешь, всё равно я не вижу тебя.
Когда встану, сама позову, ладно? А то жалко время, у тебя ведь мало его, а будет ещё меньше.
Сегодня солдатиков встретишь и езжай на Арбат, хочешь — в Кузьминки, пусть пол сохнет. И у папы печку возьмёшь. Папе Грише не звонил?
А ты знаешь, как мне хорошо! Я трое суток не спала и не хочется почему-то. Я обещала поспать тебе, но только подремала минут 20.
Эрик, забери у сестёр мои тряпочки, которые тебе не дали тогда, неохота будет уходить отсюда с грязными тряпками. А мне ты потом принесёшь всё чистое, как договорились. Ладно?
Ну, ты хороший уже? Ты всегда такой будь. Хорошо нам. Даже завидно.
Ну, поехал, Эрка домой, т. е. на работу. А какие розы чудесные!
Целую тебя крепко.
Тоника твоя.
Эрка, это я тебе ещё днём написала, а завтра ещё днём напишу, а сейчас уж не буду, чтобы вас не задерживать, тебе ещё ехать далеко. Папа интересуется моим состоянием, ты ему расскажи, ты больше меня знаешь, а сейчас чувствую себя очень хорошо, ничего не беспокоит. Девочка хоть и обижается, но грудь берёт уже хорошо, тянет. Целую, Тоника.
Хочешь, покажу, какая дочка у нас?

6)
12.9.61
Эрка, я тебя очень прошу, ты без разрешения не приноси ничего, а то я буду сердиться и спускать всё в окошко. Если что надо, я спрошу, а лишние расходы ни к чему, их у нас будет ещё очень много.
Ты знаешь, я что-то не поняла, где подтверждение, что ты уходишь в ноябре в отпуск, из письма это никак не видно. То, что Исай предлагает соглашаться со Смирновым во всём, — чепуха. Он, Исай, он может и сумеет сделать по-своему. А ты — Немировский — и с тобой Смирнов сделает по-своему, в этом и ты, и я убеждались неоднократно. Надо сейчас отказываться вполне чётко и брать только возможное, невзирая на его истерику, а то у нас троих очень скоро может быть истерика. Понимаешь, если ты сейчас со Смирновым согласишься, он потребует своё.
Охота, Эрка, домой скорей. Ребятишек жалко — кричат, они мокрые, голодные, никто к ним не подходит, сёстры трепятся в коридоре, сидят, пеленают их только перед кормлением, т. е. через 3 часа, поневоле заплачешь!
Ушёл! А я тебе пишу, хотела отдать, ну ладно, значит, завтра. Хорошо, Эрка, я буду тебя слушаться и кормить 15 мин., конечно, ты на дочку имеешь прав больше, чем вся больница Семашко со всеми сёстрами. Я в принципе с тобой согласна. Но, понимаешь, её иногда сонную приносят, и ведь совсем не кормить шесть часов нельзя, так что всё равно будить приходится.
Эрик, я не знаю, как быть с желающими сопровождать, их ведь правда некуда девать. Ты им как-нибудь намекни и пригласи домой лучше. И вообще, в первые часы приезда не до гостей в принципе будет.
Уже половина девятого. Иду мыть руки и кормить детёныша.
Спокойной ночи, родной!

7)
12.9.61.
Эри-и-к! С добрым, хорошим, солнечным утром!
Сейчас накормила нашу Оленьку, сейчас первый раз она по-настоящему тянула, сосала сильно. И кажется, ей уже досталось что-то, молока ещё нет, а молозиво есть, так её сестра еле оторвала, так присосалась.
Я боялась, будет ли грудь брать.
Эрка, я её не обрабатывала последнее время. А у одной восьмой день, а мальчик ещё не берёт. Оленька, наверное, умницей будет, хорошо работать начинает. Теперь будут и трещины, не знаю, здесь очень у многих они.
Я последнее время не «спиртила» их уже. Но это видно будет через несколько дней. Ну ты представляешь, «по эскизу», какая у нас дочка? Во всяком случае, внешний вид такой примерно, симпатяга. Сейчас с обходом пришла сестра, убавила наша девочка на 80 гр., это положено, первые дни они теряют.
Ну так вот, волосики у неё общие: один светлый волосок, другой тёмный. Одна бровь, по-моему, тоже твоя, длинная, но обе светлые, а у тебя чёрные. Глазья разрез имеют восточный, т. е. узенькие щелочки, цвет синевато-черновато-мутноватый.
Это потому, что опухшие глазки, потом откроет пошире, я получше погляжу на них. Но она, хоть и узко, открыла их. Сегодня за первым кормлением мы друг друга с интересом разглядывали. Я ей пальчиком по пухлым щёчкам водила и всякие слова ласковые говорила, она слушала, глазела и двигала губками. Иногда задумывалась и морщила лобик, как ты. Она начинает белеть, лобик посветлел, а на щёчках, носишке, бровках роскошный румянец ещё держится. Всё остальное не видно. Характер пока приятный, человечек интересный.
Ну, а про себя что написать? Мне хорошо, здорово! На тумбочке огромный букет цветов: твои розы, гвоздики, папины гладиолусы, завалы всяких вкусностей твоих и папиных. Папа принёс много персиков и коробку шоколадных конфет «ассорти». Всё не успевается есть. Масло вовсе некуда деть, я его тебе отдала. Мёд, фрукты, молоко — это всё есть, это надо.

8)
Доброе утро, Эрик!
Сейчас делал обход врач взрослый, правда, не Евгения Михайловна, но тоже симпатичная. Я её спросила о дне выписки, она мне ответила:
«С такими родами мы обычно выписываем на 12-ый день».
Сегодня температура нормальная, отменили наконец все уколы.
Чувствую я себя в основном хорошо, так, всякие мелочи ещё беспокоят. Наверное, придётся ещё терпеть. Жаль, я настроилась на 19-е. Может, завтра Евг. Мих. будет, я ещё у неё спрошу.
Ты мне, Эрка, всё не говоришь, оформил ли «отпуски».
Детского врача сегодня нет, значит не узнаю, прибавила ли девочка. Может, сёстры взвесят. Они сказали мне, что пупочек отпал.
Привозят и отвозят их в тележке шестиместной. Сегодня их разглядывала, — наша самая беленькая, и все это заметили (няня, мама чужая), остальные жёлтые или красные. И, Эрка, волосики у неё всё-таки светлые, и бровушек не видно. Но всё равно, она хорошенькая, особенно, когда улыбается.
Пуньки молоко не держут — течёт само, хоть и немного его. И по-моему, в одной больше, в другой меньше.
Эрка, чего же ты теперь с помидорами делать будешь, если я задержусь?
Ты уж ешь их. И вообще, чем ты кормишься утром и вечером, напиши. Завтра батарею будут ставить, когда? Днём, вечером? Если вечером, тебе лучше побыть с ними, посмотреть надо, какая она, влезет ли в нишу. Посмотреть, чтобы пол не попортили, а может, пыль будет опять; придётся шторы снять. В общем, Эрик, ты побудь с ними, а ко мне приедешь послезавтра или завтра поздно, когда они кончат, на минутку. Они будут работать, а ты писать, и принесёшь мне письмо. Иван не сказал, сколько это будет стоить?
Ещё я вот что узнала. Детям подушки не кладут под голову, это верно, но лежат они не на горизонтальном матраце — подушку кладут под матрац, так что голова должна выше ног быть.
Ещё одну штуку узнала — можно подкладывать под детёнка грелку обычную, в ватном чехле. Дети здесь, между прочим, всё время спелёнутые, правда, не туго. Это, в основном, потому, что их много.
Дома можно распелёнутой держать, если тепло.

9)
13.9.61.
Эрик, дорогой, здравствуй!
Сегодня потихоньку затосковала: народу у нас сейчас много, и всё прибывают, и какой народ! Я не знаю, куда Рафаэль ходил писать свою Мадонну, но не в больницу Семашко. Трудно представить, что в таком «святом» месте могут быть такие грубые, распущенные женщины. За всю жизнь не приходилось видеть столько грязи и мерзости, сколько за эти три дня. Ну да ладно, переживу, это просто меня довели, вот я и пожаловалась. А вчера, после твоего прихода к Клавдюшке, я вовсе другое письмо хотела писать. Я хотела сказать, да и сейчас уже опять хочу: как душу греет человеческое тепло, как радостно и узнать вдруг, что так много друзей у нас. Вчера ты излил на меня всеми переданными письмами, телеграммами, поздравлениями поток сердечности.
Мне только стало совестно, Эрка, мне кажется, мы не ст`оим ведь этого, мы куда меньше уделяли внимания людям, так мало сделали для них, чем получили в эти дни от них. А потом подумала, может, уж не такие скверные мы, ведь иначе на нас бы не глядели. Нашла единственное объяснение — просто Эрка у меня очень очень хороший человек, и поэтому всё так хорошо получается. И вообще, мне так хорошо было вчера, что подумала, что можно и труднее пережить всё, если это помогает так открывать сердца.
Знаешь, Эрик, читаю письмо Клавдюшки, думаю «от мамы» и удивляюсь, откуда она взялась. Только по подписи узнала Клавдюшку, так по-родному оно написано.
Читаю Валькино Потапихи письмо, думала Вали из Кузьминок, только из твоего письма узнала — какая.
Вот насколько эти люди роднее, чем казалось. И ты думаешь, что всё принёс? Ничего подобного!
Вечером принесли поздравительную фототелеграмму Веледницкие. Её смотрели и читали всей палатой (никогда не видели фототелеграмм). А сегодня — письмо-телеграмма, так же фото, от Питерских. Вот.






5. Про кузнечика, румяные щёчки

9)
А сегодня наша Варя (самая хорошая, весёлая, добрая) выписалась. Перед уходом она во всеуслышание заявила, что ты, Эрка, самый красивый, приятный молодой муж, а все остальные — дрянь, или что-то в этом роде. Одна тётя говорит: «Ей самой 18 лет, вот у неё и муж молодой», а когда узнала, что 27, — не поверила.
Девчонки мне завидуют. Вообще они простые, весёлые, на днях выписываются. У двух, самых весёлых, очень нескладная жизнь. У одной — пьяница муж узнал, что девочка родилась, пропил всю зарплату.
У второй, хохлушки, муж-татарин, перед уходом её в больницу поругался с ней, избил и пожелал, чтобы «ребёнок поперёк» пошёл ей.
Обо всём легко, со смехом рассказывают.
Чувствую себя хорошо, ничего особенно не беспокоит. Неприятно только лежать неподвижно, да ещё по 6 уколов делают, уж прямо всё укололи.
В первый день, когда мы с тобой по азбуке говорили, мы вдвоём в палате были с молоденькой «девочкой».
Ей 22 года, срок 6 месяцев. Пришла, говорит: «Воды отошли». Врачи посмотрели, говорят: «Нет, перепутала, ты помочилась». В общем, думали, полежит и домой пойдёт. А сегодня утром у неё начались страшные схватки, и вот она дико кричит, а мы переживаем за неё. Мать у неё в ЦНИИ работает, сейчас в командировке под Тулой. Муж в армии, правда, здесь, в Москве, но отпустят его только вечером. По-моему, из её родных никто не знает сейчас, как она мучается.
Я не утерпела, просила девчонок передать ей одну шоколадку твою, чтобы между схватками немного поддержала силы. У меня много, папина целая коробка конфет ещё.
Вот, Эрка, теперь, может, я тоже буду щекотки бояться, мне влили то ли 2500, то ли 3500 гр. чужой крови, да ещё мужской.
А ещё я нахвалила Лешку-Олюшку, а она сейчас, в следующее кормление, вовсе грудь не берёт. Спит. Её сестра по щёчкам бьёт (!), а она «губу» делает, нашу.
Эрка, девочки говорят, что деревянную кроватку можно найти на Маленковке, один мебельный у станции, другой на «Мазутном проезде».
А ещё я девочку нашу похвалила и сглазила.

10)
Страницы от утерянных писем, где-то Эрик их не донёс.
« …Теперь, Эрка, на письмо твоё постараюсь ответить.
Насчёт ванночки я не знаю, как быть. Если чёрная, может, правда купить? Ну а куда старую деть? Ведь даже повесить некуда будет, хоть бы отдать кому. Ты решай, Эрик, если хочешь, купи новую, и напиши мне, как решишь.
Ещё напиши, как у нас в комнате, как днём обои смотрятся, и сколько ребята взяли за ремонт.
Ты, Эрик, п. Грише позванивай, интересно всё-таки. Звони лучше утром, около 10. Получил ли ты деньги, есть ли у тебя деньги на житьё-бытьё, ешь ли ты вообще. Ты напиши, что ты ешь и что делаешь вечерами. Я боюсь, ты много истратил на меня, да и от радости вовсе не ешь. Очень прошу тебя, пока ничего не носи, у меня громадные запасы продуктов и цветов, некуда ставить. Всё есть: мёд, молоко, вафли, конфеты папины, фрукты. Лучше я скажу тебе, когда надо, ладно?
А как, Эрик, девочку назовём, решай сам, какое тебе больше имя понравится, такое и мне. Ты предложил Оленьку, и я её уже так начала звать, и все в палате. А из записки узнала, что папа хочет Людмилу, и тебе хочется сделать ему приятное. Вот сам и решай.
А вообще-то, у нас для этого, по-моему, достаточно времени, успеем выбрать так, чтобы всем пришлось по душе, правда?
Мыло ты мне, Эрик, передал, а пасту и щётку нет. Или ты забыл её отдать, или её потеряли по дороге, но это неважно, пока лежу, они вообще не требуются.
Что ещё про дочку? Стала сегодня очень хорошо брать пуньку, чуть всю не заглатывает, кормим 30 мин., она не отрывается вовсе, и когда её забирают, с трудом вырывают пуньку. Молока ещё нет, есть молозиво. Не знаю, почему кормится долго, или еды мало, или аппетит хороший.
Сегодня похудела на 40 гр.. Днём болел животик, ей сделали клизму. Вот. Очень девочка хорошая. У неё крохотный красный ротик и румяные щёчки, а глазки какие, всё не разберу! Подглядывала под косыночку, там крохотное ушко.
Эрик, сёстры говорят, что фланелевого чепчика мало. Придётся шерстяную шапочку взять, чепчик фланелевый и косыночку. Рубашки возьми самые красивые, подгузники возьми марлевые и из материала. Сколько пелёнок надо, я уточню.
Так Клавдюшка конверт ещё —
…

11)
Эринька, здравствуй.
Уже час, а я только что села с тобой поговорить. Сегодня очень насыщенный день. Сразу после завтрака пришли взрослые врачи и Евгения Михайловна.
Сегодня она первый раз вышла — у неё мама 74 лет болеет воспалением лёгких, она бюллетенила. У меня всё хорошо, обещает выписать в четверг — опять появилась температура, маленькая, 37,1, — но из-за этого задерживают, и ещё хотят гемоглобин повысить хоть немножко, сейчас 55 его.
Пожаловалась на молоко, она говорит, что у меня «грудь железистая» (не железная), что молоко должно быть.
Оно и правда сегодня есть. Видно, просто надо побольше пить. Вчера я попила побольше — сегодня прибавилось.
Спросила про послеродовый пояс. Она говорит, что мне не надо, нужен обычный, хороший, резиновый — немецкий. Я такой знаю, но где его найти, да и когда теперь. Придётся купить у себя, какой есть.
Потом пришёл врач детский и читал лекцию по уходу за ребёнком в первый месяц. Я даже кое-что записала. Обещала перед уходом показать, как смазывать, умывать, купать не будут.
Интересно, что смазывать в 1 месяц рекомендуют не детским кремом, а кипячёным рыбьим жиром или постным маслом. Рассказали много нового. Вчера в две разные смены я проникла в детскую и смотрела, как перепеленали, умывали в первый раз сиканую Олю, а во второй раз подмывали каканую Олю. Эрка, боюсь я её, ручки, ножки тоненькие, как у кузнечика «коленками назад», головка мотается. А управляются они с ними в одну минуту.
Сегодня Оля прибавила 50 гр., набрала свой вес — 3700 гр.. Ребёнок здоров. Сейчас кормила её сидя, врач разрешил.
Успела посидеть немного с Евг. Мих. в коридоре, поговорили. Эрик, сколько уже чудесных людей мы знаем! Сколько простоты и обаяния в этой женщине. Неужели мы разойдёмся и всё? Очень жаль, но я не вижу возможности продолжить знакомство.
Может, ты что-нибудь придумаешь?
Эрик, мне хотя бы цветы, очень хорошие, правда? Сможешь ли ты найти?
Я узнала, что эти дни она дежурит каждый день до 3-х часов, так что мы сможем её застать. Я тебе писала, что мы с её племянником вместе учились? Рассказывала ему обо мне, дразнила, что не женится долго. Вообще она к нам с тобой относится с большой симпатией. И разговаривает, как с подружкой, обо всём. Она тоже пишет диссертацию, о свёртываемости крови. Эрка, охота подружиться с ней!
Спросила, как назвали девочку. Она знакома с Ольгой Эрнестовной, женой Чкалова, необыкновенно чудесной женщиной.
Эрии-и-и-к! С праздником тебя нашим поздравляю!
Эрик, она, Оленька, знаешь, когда на тебя здорово похожа? Когда поест, в профиль у неё блаженная рожица, точь-в-точь, как у тебя «под зонтиком». Вообще, мне очень хочется эту карточку своровать или выпросить у бабушки.
…

12)
Здравствуй, Эринька!
Сегодня дочка прибавила 30 гр.. Молочко прибывает, дремлет много за едой. Сегодня она улыбалась, она ещё лучше, когда улыбается, хоть и во сне. Есть у неё реснички, правда, не много и белобрысые.
Обидно, мои, значит. И бровки теперь не разберу — нету их! Теперь белая кожица, они светлые, и ничего не разберёшь! Обещал!
Эрик, она светлеет сильно, она не краснокожая уже, только губки и щёчки красные, а само личико светлое, и шейка тоже. Ты, Эрик, наверное, завтра уборкой займёшься? Завтра удобно, потому что работы с окном много, и повесь всё, погладь, пусть уж комната нормальной будет. И хорошо, если успеешь отнести «в стирку» грязное бельё: с постели, и одеяло пикейное, полотенца, покрывало ковровое. В общем, всё, что есть, кроме тюлевой накидки на подушки. (Рубашку не забудь отдать.) На окно сетку повесишь. Да? А на кровать махровую простыню постелешь.
А чемоданчик ты починил? Эрик, ты забери сегодня моё бельишко (в которых я в больницу пришла), а то у меня, кажется, ни одних крепких чулок нет. Пояс не забудь прихватить, а то чулки не за что держать.
У нас, Эрик, грустно сейчас в палате, три женщины с отрицательным резусом, у двух слабая надежда сохранить детей. Сейчас с отрицательным Rh — 30% (из 10 человек — 3 - Rh). Вообще, народ сейчас неинтересный, больше из деревни, грубые, много старых, 32—40 лет — первые роды.
Пуньки болят. Трещины большущие. А уж я старалась, обрабатывала, и всё зря.
Эрка, ты мне уж и ватки принеси, ладно?
Осталось два дня всего — завтра и понедельник, а во вторник будем дома.
Эрка, бедный, я тебе очень, очень сочувствую, что ты один, и что ты нашего детёныша не видел. Ну потерпи уж, немножко осталось.
Мне тебя всё равно очень, очень не хватает. Я тоже потерплю. Ты, Эрка, дай мне ещё бумажки. Никак не придумаю, на чём бы это тебе спустить из окошка 3-х-литровую банку с персиками. Может, ты придумаешь?
Кто сейчас, интересно, дежурит в квартире? Ты или А. И.?
Эрик, молокоотсос точно не надо, от него трещины, его покупают по назначению врача, когда соски втянуты.
В первые дни наши Олешка сосала по часу без отрыва, её приходилось силой отрывать, а сейчас сосёт 15 мин. И спит, и никак её не разбудишь, губу делает, а глазы не открывает и пуньку не берёт. Охота, чтобы побольше поела и не плакала до кормления. Эрка, я не буду уж долго у окна стоять, потому что пуньки могут заболеть. Я уж тебе письмо отдам, ты и иди домой, у тебя ведь вагон всяких дел. Мне и пожалеть тебя охота, чтобы не ездил, время не тратил, но мне охота тебя, твои письма, так что ты уж приходи, только не надолго.
Я первые дни хотела книжку здесь найти где-нибудь почитать, но я сразу же расхотела и теперь читаю твои письма и перечитываю, их много, хорошо.
Эрик, я узнала, сегодня нельзя бельё взять, я возьму в понедельник (завтра — выходной), и ты отнесёшь домой.
Сейчас во время кормления чуть не подменили мне девочку — положили какого-то страшного, красного. Нет, дудки, потребовала мою! Она, Эрка, очень хорошенькая. Я сначала думала, они все одинаковые и их не различишь. Очень даже различишь! Ты знаешь, Эрка, у неё огромный лысый лоб, он занимает половину личика. Справимся мы с ней, как ты думаешь?
Эрик, письмище получила твоё, рада, что дела на работе идут.
…

13)
Здравствуй, Эрик!
Как всегда, приступаю с утра к работе — Эрке писать.
Сейчас врачи будут обход делать, узнаем новости.
Пришли не врачи, а физкультурница. С сегодняшнего дня мы будем заниматься гимнастикой; лёжа, подвигали ручками, ножками.
Эрка, мало молочка, вчера доилась ещё, а сейчас высасывает всё до капельки. А если завтра не хватит? И вообще, не поймёшь — одни сёстры ворчат, что у нас молока мало, детки кричат всё время. Между прочим, эпидемия — у всех мало. А врач какой-то зашёл сегодня, говорит: молоко прибывает пропорционально аппетиту. Но вообще, лучше бы — с запасом, уж если сейчас мало, что же потом будет: поэтому принеси мне ещё две бутылочки молока и 300 гр. орехов (если завтра не выпишут).
Придётся больше чаю с молоком пить.
Пыталась, Эрка, начать воспитание пунькой. Теперь я не бужу. Она сосёт, пока отвалится, потом лежит, блаженно улыбается, дёргает губками, бровками, а потом отдохнёт немножко, открывает рот, как птенец, языком ловит. Я ей не хотела давать, а она плачет.
Так неинтересно, если сразу после кормления плачет. Просто она маленькая, устаёт и засыпает, а передохнёт, хочет доедать.
Так вот, Эрка, пришли врачи. Детский врач сказал, что за два дня прибавила 30 гр., теперь все 3650 гр., т. е. не добрала 50 гр. до первоначального веса. Пупочек отпал; девочка готова к выписке. Здесь ведь отдельно выписывает детский врач детей, гинеколог — матерей.
Самое обидное, что этот детский врач немножко вредноватый. Я попросила разрешения присутствовать при купании, пеленании, обтирании и т. д., а она не разрешила, говорит: «расскажу, мы здесь не купаем». Вредина, а девчонкам, которые ушли, всё показывали. Очень жаль, что не разрешила, постараюсь с сёстрами сговориться, но не знаю, удастся ли.
Сделал обход взрослый врач. Сказала, что всё хорошо у меня. Я спросила о дне выписки и результатах анализа. Говорит: «Может, послезавтра, гемоглобин увеличился, но маловато, постараемся ещё повысить». Видно, из-за него и задерживают.
Давай, Эрик, на послезавтра ориентироваться, так маме и телеграфируй. Врач-то незнакомый был, если бы Евг. Мих., она всё рассказала бы.

Лекция.
1. Плачет —
поить,
перевернуть на другой бок,
класть всегда на бок, чтобы не задохнулась.
2. Чтобы не срыгивала — головку держать выше, дома сидя кормить.
3. Посинеет во время кормления — заставить заплакать — постучать по лицу, нажать на пятку пальцем, за нос (?)
4. Гулять — следить, чтобы не посинела, не побелела (не замёрзла).
5. Если белый налёт на языке и щёчках, промазывать сахарным сиропом, в стакане прокипятить.
6. Клизму — баллоном, мыло нельзя.
7. Рефлектор — на расстоянии 1-го метра.

Вот и все задания, с которыми меня отпустили домой для дальнейшего выращивания дитя.

6. Про образину, цербера и рёву

1)
8.9.61.
Здравствуй, озорной и мужественный мой человечек, дитё, Патрикевна, Огонёчек, Тонечка-Тоника-Тонюшка.
Я ещё ничего-ничегошеньки не знаю. Это очень трудно, ничего не знать. Особенно, когда долго не идёт электричка.
Строжайшая тётя, которая велела мне вчера идти домой, очень испугалась, когда я только попросил у неё разъяснения насчёт дней и часов передач. Вообрази её ужас при моём вопросе, а пустят ли меня к тебе? Она меня уверила, что тебя ко мне тоже не выпустят, хотя я об этом уж и не просил.
Пошёл бродить по больнице. Оглядел твой корпус, чтобы потом легче найти твоё окошко. Полазил вдоль забора — он всюду бетонный и выше двух метров.
В проходной собрались несколько тётенек и старушек, пьют чай. Наверное, среди них есть добрые сторожихи, потому что одна бабуся обещала меня всегда пускать в своё дежурство. Остальные не обещали. Может, они тоже пустят?
Я не хочу утром заходить куда-нибудь до тебя. А как же без цветов? Я и пошёл ночью покупать цветы и, честное слово, заплатил бы за них деньги, но хозяева спали, и мне жаль было их будить. Да и цветы у них плохие. Вот глупые люди, не могли вырастить для моей Тоники хорошие цветы.
Я очень хочу, чтоб у тебя были всякие вкусности. И они бу-у-удут, только я не могу ходить по магазинам, пока я ничего не знаю.
Я могу только сидеть у забора и глазеть на твою крышу и сердитого сторожа (это я уже здесь пишу), который меня не пустил, а добрая вчерашняя бабуся мне обещала, что утренний сторож тоже пустит.
Вот я и взял из дома помидор и луковицу. А луковицу завернул в бумажку. Может, по здешним правилам нельзя передавать лук? А тебе так хотелось!
В осенней пронзительной сини
Бегут облака, как олени.
Завяз я во времени-тине,
Мама, как тянется время!
Урод, обормот и образина,
Цербер с суконными нервами,
Что ж ты меня не пускаешь?
Дай, обзову тебя стервою.
Пустил-таки, гадина?

Тоника! Уф. Я здесь. Уже легче. Я тебя видел. Слушай меня, «Флига». Вот план корпуса.
…
к Лосинке                Яуза                Жел. дор.                К Москве

Сюда мы вошли

Где твоё окошко? Как зовут твоих врачей? Как ты спала? Чего тебе принести? Целую, целую. Эрка.

2)
11.9.61. 10 утра.
Тонюшка! Я сейчас на изломе, ещё не отгоревался за тебя, и только учусь радоваться. Только учусь говорить, жить, смотреть.
Я уже умел радоваться, когда дежурная сказала безразлично-рассеянно: «Кажется, она уже родила. Дочку». Я ещё ничего не знал — как, когда, какую. Стали приходить наши. Я состроил Алёне рожу и сказал: «Девка!» Она запрыгала и захлопала в ладоши. Тогда была только радость, и цветы, и горячий шёпот, и стихи, и никого кругом. И будет только радость, но потом.
Я, точно, всё ещё урод.
Вчера от тебя пришёл на работу, поставил рядом телефон и сел писать. Звонил в 3, в 5, в 7 — меня обругали, я позвонил в 9, и мне не велели нервировать их, тебя и себя. В 10 тебе звонил папа, его обругали ещё хуже.
Пошёл домой, скоблил ведро, мыл окно, пол, выносил мусор. В 2 лёг.
Почему не услышал, не прилетел к тебе?! Не спал до рассвета. Потом сморился.
А сегодня правильнейший на всём свете человечище Евгения Михайловна смотрит на меня честнейшими голубыми глазами и просто рассказывает. Про всё. У меня сердце запеклось и не оттаивает. Я уже реву.
Я сейчас уйду в уголок, отревусь за тебя, себя и нашу Оленьку, Олюшку, и стану совсем хорошим.
И тогда приеду к тебе.
Эрка.


3)
11.9.61
Тоньчик, милый, добрый вечер!
Ну, как вы себя чувствуете, мои родные? Весь день хожу и «ухаю». Грудь теснит как-то, хочется вздохнуть, и вот всё время: «Ух! … Ух!» Я и на папу «ухнул» в телефон, он удивился.
Все, абсолютно все, поздравляют: и телефонная станция, и Елинсон, и Беленко, и Потапиха, и Руфина и, конечно, наши, и Юлька (жук этот говорил: будет невеста нашему Борьке).
И все поражаются: какой богатырь, какая большая девочка, какой герой Тоника.
Я всё-всё хочу о вас знать: какие глаза, волосики, ротик, носишко, голос, повадка. Кто вокруг вас, как вас кормят, как выглядит палата. И главное, как ты сейчас себя чувствуешь, что тебе приносить.
Меня добрейшая Евг. Мих. проинструктировала. Но я хочу ещё знать: нужно ли яички? Может, надо сырую печёнку? Вытерпишь ли ты чёрную икру? Хочешь варенье? Соки?
И всё-таки, очень-очень здорово, что девочка. Я всю жизнь хотел девочку. Ещё комок в горле от утреннего рёва, но это уже от радости спирает дыхание. Хожу и ухаю.
Как же мы её назовём? Может, Олей? Люба, Светлана — хорошие имена, и они мне тоже нравятся. Но вдруг по сердцу пришлось Оленька, а если хочешь, она же и Олёнка, и Лёнька, и Ленка и даже Ланка, которая мне так нравится от Свет-ланки. И просто Оля, Олюшка и Олика. И на Альку похоже. Пиши, пиши мне всё, как можно больше, подробней.
Я все свои дела разделил по дням и перевыполняю план. Сегодня буду на Арбате, после того, как покрасим пол и переделаю ещё дела. Маме дал телеграмму в 31 слово, вовсе сумасшедшую. Целую, целую — Эрка.

4)
11.9.61
Тоника, ужасно трудно работать, совершенно не пишется, мысленно говорю с тобой, перебираю в голове подробности разговоров с тобой, писем, встреч, всех этих дней. Я должен наговориться с тобой, потом опять смогу работать.
Сегодня — две телеграммы, из Севастополя и от мамы. Записка от солдатиков (Гриши и Саши). Какой у нас пол чудесный! Вчера разговор с Клавдюшкой.
; Рост — 52
; У-у!
; Вес — 3700
; У-у-у!!
Голова работает, как котёл высокого давления, только об одном, только об одном. Пытался читать в дороге (я ведь много езжу туда-сюда), возил с собой Хемингуэя, записку (отчёт) Привалова, по которому я должен дать замечания. Верину записку — а читал и перечитывал только твои письмища.
Нет такого встречного и поперечного, который бы меня не поздравил. Веледницкие зовут меня к себе для того, чтобы меня проконсультировать.
Анна Ив. увидела, как я драю ванночку, и стала настойчиво уговаривать купить новую. Я её чистил три часа, а она всё равно тёмная. Это не грязь, это цинк потемнел. Если сдирать песком черноту, то снимается и цинк и ванночка проржавеет.
Тоника, что тебе принести завтра? Ты съела мёд, шоколад, фрукты? Вышли мне записочку. И не забудь про мои вчерашние вопросы.
Алькам-Энкам я телеграфировал вчера. Я тебе ещё напишу, мне уже легче, буду работать дальше.

5)
12.9.61
Здравствуйте, мои девочки!
Как вы себя чувствуете? Как живёте, как спите, едите и что видите во сне?
Тоника, сегодня поступили сердечные приветы и поздравления: от: Пинчука, Синявского, Коковашина, Хайниса, Наташи (толстой), В. Д., Субботина и многих, многих других, всех не упомню.
Передаю тебе: телеграммы мамы, севастопольцев, записку солдатиков, письмо Потаповой (цветы и фрукты тоже её).
Пришла Беленка и уговаривала меня не обижаться, всунула в руки свёрток с чем-то детским. Я не стал фордыбачиться и поблагодарил её — она ведь от души. А в крайнем случае, пригодятся на тряпки.
Как же мы назовём нашу дочку? Все меня спрашивают, даже в телеграмме. Ты мне напиши своё мнение. Папа одобрил Светлану и Олю; Любовь покритиковал за «претенциозность». Как бы мельком упомянул: «Есть ещё такое имя — Людмила» и перевёл разговор. Это значит, ему очень хочется, но он ни за что в этом не сознается.
Принёс мыло, щётку, пасту. Вещички твои заберу на днях, сегодня еду в Москву и Кузьминки.
Тонюшка, приехала Клавдия Соломоновна! Получай все наши письма. Целую.
Эрик.

6)
Ой, Тоньчик, я не могу сидеть и не разговаривать с тобой.
Ты обязательно узнай у Евг. Мих. и напиши мне завтра, нужно ли приносить:

1) полусырую печёнку
2) сладкое печенье
3) орехи (это очень питательно)
4) сливки, кефир, молоко, сметану, творог, сыр

То есть, конечно, можно ли приносить, потому что кормиться тебе сейчас нужно как следует.
И ещё: где твоя палата, где твоё окошко, я хоть погляжу издали, хотя бы и без тебя пока.
И ещё — тебе передали цветы, стихи, сласти? Просто подтверди, а то я хоть и знаю, но нервничаю.
И ещё — когда ты встанешь, когда я тебя увижу хотя бы в окошко, хотя бы примерно, вас ко мне отпустят?
Сегодня я ехал к вам, и во всё небо была радуга. Я ещё не привык писать к «вам», забываюсь и охота написать к «тебе».
А сейчас выглянуло солнышко, и мне грудь немного отпустило.
Здесь, около тебя (около вас!!!), я уже не «ухаю».
С папой мы очень много и откровенно поговорили, т. е. говорил, конечно, я: я же не могу молчать, когда такое внутри творится. Сейчас буду его пытать, какого стать дедом. Целую.
Эрик.

7)
Тоника, а почему орешки вернула? Надо поколоть? Я поколю сегодня и завтра привезу, ты успеешь за день съесть?
Здесь сидит Георгий Яковлевич Волченков, из ЦНИИСа, я его знаю. У него сын родился, тоже 11-го. Он очень рад совпадению.
Встречался я здесь с мужем Аллы, это у которой девочка 1 кг. Хороший молоденький солдатик, хохол, мастер спорта, мотоциклист.
Очень переживал. Как там у них? Что-то его не видно.
Встретил сегодня Гришу, который пол красил, тебе привет. И вообще, все требуют, чтобы я передавал приветы и подтверждал их получение.
И Лариска, которая каждый день в новой одёжке и немножко похорошела (е-е-е-й, отчего бы это?), и Вера, и Алевтина и прочие.
Меня много расспрашивают, и я очень охотно рассказываю, что знаю (конечно, то, что можно: что пупок отвалился, что волосики белые и т. п.).
…


8)
13.9.61.
Тоника!
Конечно, Оленька, и никакая не Людмила, это я просто папин характер тебе показываю!
Пасту и щётку я ещё привезу, видно, потерялась дорогой.
Всё, что велишь, я с собой возьму.
Бумагу передаю сейчас.
Я по вас по-настоящему тоскую. Я же писал: вам лучше, вас двое. Про кормёжку не беспокойся, я ем много, хотя это и дорого в столовой. Я уже забыл, как это дорого.
Деньги почти кончаются (есть 4 руб.). Командировочные тянут, я поднял бучу, ходил к новому главбуху, стучал кулаком по столу. Выбью.
Нежно-нежно вас обнимаю.
Эрка.

9)
Здравствуйте, дорогие мои!
Как-то я понемногу прихожу в себя. А вы? То есть, конечно, спокойная тихая радость остаётся, а болезненное возбуждение, бешеный вихрь мыслей — всё это проходит. Первые дни я ходил с наморщенным лбом, не мог спать, есть и молчать. Я говорил, говорил, с кем угодно, не мог остановиться.
И всё как-то становится спокойней, чище, проще. Даже внешние признаки: пол в комнате высох, кочевая моя жизнь кончилась, вчера я принял ванну, выспался первый раз за все дни и утих.
Что я делал эти дни. В воскресенье: окошко, пол, мусор, хотел «колыску» и ванночку — не успел.
В понедельник — пол уже покрашен, ни бельё взять, ни коляску. Мыл ванночку. Спал на Арбате. Во вторник поехал в ЦУМ — там нет ничего, оттуда — в Кузьминки, забрал печку и раскладушку. Вчера — ничего не делал, уехал прямо в Кузьминки, вылечился, выспался.
Сегодня пол высох, вечером займусь стиркой, коляской, уборкой. Теперь жить буду дома, гора с плеч — пол высох, ремонт кончился. Взял ещё я у папы бумаги для окон, купил замазки, заделаю окно. Кровать обработаю от клопов. В субботу-воскресенье закуплю всё, что надо. С завтрашнего дня начну столярничать. Купил шурупы, угольники, всё, что надо для скамеечки и сушки.
Сегодня получил деньги. 750 положил на книжку, остальное оставил на всякий случай для кроватки или ванночки.
Пересылаю вам письма от мамы. Я как-то успокоился и теперь только жду, когда будем вместе.
Тоника, принёс ещё пасту и щётку. Только ты отдай, чтобы их ошпарили кипятком, а то я днём заскочил с работы и не ошпарил.
Когда же вас, мои родные, выпустят? Что говорит Евг. Мих.? Где же вы лежите? Что принести завтра? Я дождусь ответа. Тонюшка, твои письма — это так хорошо, и их так много у меня! Целую обеих — Эрка.

10)
Здравствуйте, мои родные!
Вам хорошо — вас двое, а Эрка один. Прежде всего, сегодняшние поздравления.
Поступили приветствия от Льва Мих. Киракосяна, Вартаныча, Вознесенского, Тимки, Краснова и Алёнкиной мамы, которая ещё помнит «девочку, которая пекла блины».
Был вчера в Кузьминках. Говорил по телефону с молодой прабабушкой (Севастополем!) и целовал старенькую прапрабабушку. Вавинька плакала и, конечно, она тебя целует и поздравляет. Ребят я дразню «дядями», а они меня «папа Эрик».
Семейные новости: бабушка приезжает 27-го сентября. Юра стал всё-таки начальником и к 7/I приедет в отпуск. Павел Иванович женился! (Отец Люси, прим. — моё).
Сегодня встретил Клавдюшку днём в Лосинке (я ездил в хозмаг за замазкой и дезинсекталем). Говорит, что читала твоё письмо и плакала.
Все кругом плачут, даже Эрка, а вы там не плакаете? Оленьке можно, Тонике надо кушать и спать. И писать Эрке. Потому что я вчера расстроился и заревновал, что Клавдюшке дали свеженькое письмо, а мне утрешнее. Уж как охота поговорить с вами.
Тоника, ты сегодня мне напиши хоть два слова в ответ на это письмо, мне двух слов хватит.
Пол всё не сохнет.
Привёз раскладушку для мамы и печку.
Тоника, что тебе привезти завтра?
Видел в Гуме большие блестящие глубокие алюминиевые миски. В Лосинке — эмалированные. Фарфоровых нет. Может, купить миску для Олинькиного лица?
Я понял из вчерашних писем, что ты одобряешь имя «Ольга». Имя всем нравится (Клавдюшке, бабушке, папе, Вале, всем нашим на работе).

11)
Здравствуйте, мои девчата!
Как вы вели себя сегодня? Экое вы мне солнище сделали! И небо! А я вам сделал сушилку для пелёнок, крепкую, красивую и верёвочку натянул.
Вот она какая, с железками и шурупами. А сегодня сделаю скамеечку.
Что меня беспокоит, так это неуютность в комнате, следы мела на мебели, голые окна.
Вроде бы и можно мебель вытереть, но уж если убираться, то и окно надо заделать. А от окна будет много мусора, а пол жадно ловит мусор и клеит. Он не липнет на ощупь, но каждая пылинка с подошв прилипает. Вера говорит, так будет всегда, если его не покрывать лаком. Лака у нас в Лосинке нет. Вот я и стараюсь дома не шлёпать, живу на кухне. Поэтому и сегодня мыл пол холодной водой, пока мокрый — хорошо. Высох — опять то же самое. Не буду убираться, а сделаю скамеечку. Это оказалась очень долгая работа, я с сушилкой провозился с 9 до 2-х. Скоро вы будете со мной, у меня 4 вечера: 1 столярный, 1 стиральный, 1 уборочный, 1 покупочный.
Я думаю, маме ты всё уж написала?
Оленьку нашу я себе представляю. Это здорово, губа и ротик и бровки. А глазы чёрные будут, это точно, это я уверен!
Кто ж меня ещё поздравлял?
Тузик, Филаткина, Яльцев, Зыков и ещё кто-то (Плетнёв, кажется). Руфина очень тепло всегда расспрашивает. От Таисюшки привет!
Включил печку — она на 220 в и не греет. Выходн.: 1) большой транс взять со склада, спрятать под кровать; 2) завтра приезжает шнековый, сниму с него намотанный тобой блок питания, он в самый раз по мощности.
Сегодня решил сначала поискать лак, потом — к вам в гости. Чем мне вас кормить завтра? Я уже езжу с пустыми руками и мне неуютно. Ну хоть что-нибудь. Целую вас крепко-крепко — ваш Эрка.

12)
Тоника, ездил в Москву, лак не нашёл. Ехал вместе с Крепкогорским, он нас поздравил (у него 3 девчонки!) У него есть ручной ёжик, знает свое имя, настоящее молоко пьёт, а порошковое — не, ходит на горшок, а ночью лазит к хозяину под одеяло. Я ему посочувствовал, мол, колко, а оказывается, ёжик, когда ласковый, не колется. Он даже не просто лазит, а прыгает! на кровать.
Я не утерпел, купил ка-а-апельку персиков, ты уж не сердись. Я подожду здесь твоего письма, а как получу, пойду под окошко.
Только ты в открытое не вылезай, а то простудишься.
Эрка.
Я заспешил, нянечки прошли, но они не взяли письмо, у них руки заняты.
Завтра, может быть, приедет папа. Если я завтра приеду попозже, ты не беспокойся: я буду ждать, пока пригонят шнековый.
Сегодня поставили последние точки в техзадании на бурилку. Осталась сверка, правка и НТС.
С плеч долой.
Ну, я передаю всё и жду твоих писулек, а потом
пойду к окошку.
Чур, яблоками не кидаться!
Твой Эрка.

7. Техзадание и манная каша

13)
Добрый вечер, мои хорошие!
Машины я так и не дождался. Зато побывал у Ивана и договорился, что в понедельник нам поставят большущую батарею. И купил много помидоров в ожидании вашего торжественного прибытия домой. И не утерпел, захватил немного с собой для вас. Как вы живёте? Как дела с молоком? Есть ли температура? Когда домой?
Я дождусь твоего письма, Тоника, и пойду под окошко, попозже, после кормления.
(без четверти семь или около семи)
Целую вас крепко — Эрка.
Передаю орехи.

14)
Тонюшка, я уже всё про вчера-сегодня написал, теперь буду писать про завтра.
Вечером буду стирать свою рабочую одежду, бельё и мыть коляску (она лежит в комнате, я из-за краски не имел к ней доступа).
Завтра утречком загляну к тебе, нет, пожалуй, утром заделаю окно, к трём часам приеду к тебе, а потом похожу по магазинам немножко. По дороге сдам стирку.
Ты знаешь, я успел за эту неделю сделать очень немного, а нет ни минуты свободной. Прямо наказание! Но к вашему приходу домой всё будет блестеть и сверкать.
Да-а, а меня на раскладушку за что! Я больше не бу-у-уду! Возьмём у Беленки, у соседей — гости.
Я это время не дежурил, соседи — ни слова. Да они меня и не видят, я прихожу — они спят, вожусь ночью, они не слышат.
Здесь забыли включить свет, пишу вслепую.
Тоник, Оля кушает 15 мин. И потом спит — и чудесно, не надо её будить. Если не доела, побольше скушает следующий раз. Так надо делать из целого ряда соображений.
1. Твои пуньки будут целей;
2. Не будет принуждения к еде что может вызвать потерю аппетита.
3. Дисциплина: еда даётся 15 мин.., не хочешь — не надо, не наелась — сама виновата, следующий раз успевай и не спи.
Я считаю это очень важным, потому что это пока единственный доступный нам сейчас «инструмент» воспитания — «пунька». И уж если мы упустим первый в жизни случай влияния на характер, то мы будем не лучше А. И.. Даже если сёстры будут учить тебя будить Оленьку, не слушайся, поступай, как я советую. Или я не прав? Всё это мне кажется чрезвычайно важным. Даже если это будет стоить нескольких десятков грамм веса: это окупится душевным здоровьем и килограммами в будущем.
Я совсем ослеп.
До завтра, мои родные. Эрка.

15)
Тоника-Олика, здравствуйте!
Как вы сегодня? Я звонил в 12, меня надувают, говорят, температура нормальная. Зачем обманывают? Или правда нормальная? Ну бог с ними.
Я вчера приехал, сварил ужин. Манная каша с маслом, круглая картошка и салат из помидоров с луком, чай с повидлом; повидло начало плесневеть, я аварийно его уничтожаю. Объелся и мог делать только одно: спать. Тем более, что по случаю субботы не было воды.
Я лёг непривычно рано и встал в 6. Позавтракал и с наслаждением мыл коляску 3 часа подряд. Почему-то мне очень нравится это занятие: я вымыл все три штуковины, особенно белую, на которую измылил целый кусок антисептического дегтярного мыла (?! коляска-то новая —  прим. моё).
Мыл и пел песни: «Несмеяну», «Ты стоишь у окна», «Листопад», «Мокрую траву», «Песню Москве». Очень мне было здорово мыть Олину коляску, так ей и скажи.
В 9 меня вытурили из ванной, а то я бы ещё мыл.
Пошёл возиться с окном. Отодрал старую замазку (там, где она плохо держалась), замазал заново. Замазка отклеилась, и я промазал всё окно с улицы, не там, где стекло подходит к раме, а там, где щель между стеклом и рамой. И опять мне было хорошо: солнище, тепло, осенние деревья внизу, бабочки ко мне прилетают, и даже пчела пролетела, понюхала подсолнечное масло, которым я разбавлял твёрдую замазку, ей не понравилось, улетела.
В 12 позвонил вам, Оля кушала. Подогрел вчерашнюю кашу, поджарил сковородку картохи, залил яичком, съел с помидором, запил чаем с повидлом, опять объелся.
Но спать нельзя, пошёл помыл окно, оттёр все стёкла, в том числе и зеркало, и в шкафах. В серванте одно стекло заело, наверное, от перестановки. Я стал его вынимать, оно возьми и тресни. На нём уже у краюшка была щербинка с трещиной, так от неё и пошло. Я очень, очень расстроился, а потом придумал и заделал его так, что трещины почти не видно, только двигать его нельзя, можно двигать только одну половинку. И вообще, меня уже ничем не расстроишь.
Сейчас собрал бельишко, разыскал записнушку (для Савина) и номерки нашил на покрывало, иду на Северянку и к вам.
Я ещё раз обдумал про еду.
Ей-богу, надо Олюшке давать грудь по 15 мин., в течение пятнадцати минут будить, если выдержишь эту дисциплину, несмотря ни на что, результаты появятся автоматически, через 2—3 суток.
И выигрыш: пунькам легче, аппетит хороший, дисциплина. И развитие лёгких, сердца, мускулатуры пойдёт быстрее, потому что высосать норму за 15 мин. — это работа, и какая работа! Для этакой крошки! Давай уважать её и будем к ней требовательны.
Ты не представляешь, как Эрка раскипятился! Вот чудило!
Не ревнуй к Оленьке, я про неё кончил. Я хочу теперь к тебе зарыться носишкой куда-нибудь и посопеть.
Целый час писал! Караул!
Бегу. Эрка.

16)
Тонюшки-и-и!
Хочу к вам, хочу вас, пусть даже капризных и крикливых.
Папа сказал, что от нас будет зависеть горластость нашей Оленьки. Я не совсем уверен, что это так, но во всяком случае всё зависящее от нас будет сделано. Честно говоря, я рассчитывал вчера поручить орехи папе, но уж поскольку он, бессовестный, дал себе уговорить, я поехал вчера сам, нашёл их на Арбате, там же почистил и расстроился, что вышло мало (от 200 г осталась фитюлька; но ведь ты не велела больше). А магазины закрылись. Там я поужинал, потому что проголодался, и прикатил домой в 11. Спать охота, но не могу я в грязной комнате: до вчерашнего дня сох пол, вчера я не хотел шлёпать по комнате.
Взял я ведро горячей воды, тряпку и провозился до полтретьего. Хорошо дома! Всё чудесно гармонирует, и гардины, и мебель, и пол, и обои, и даже гравюра, и даже печка, и даже градусник (они салатовые!).
Новость: Иван достал батарею. Сегодня пойду в часть договариваться. Очень боюсь, не поуродовали бы пол. Проложу доски.
Сегодня получил приятное подтверждение, что в начале ноября отпуск будет. То есть я в этом ни минуты не сомневался, потому что всегда есть выход — увольнение.
Но убедиться в том, что есть возможность не доводить до крайности, тоже приятно.
Вызвал Смирнов, там Лев и Исай; Смирнов с места в карьер: техзадание на канавокопатель с автоматом. Выдать к 1 октября (без отчёта), принять сюда шнековый, оборудовать, наладить, испытать в октябре, в ноябре писать записку, сдать 1-го декабря.
Я сейчас очень люблю, когда меня подгоняют. Потому ответил: техзадание сдаю к 1 октября, отчёт сдаю к 20 октября, шнековый оборудуем, налаживаем (дайте Привалова, Левина, Антропова), испытать в этом году не могу. Я — живой человек, у меня семья, я учусь, мне экзамены сдавать надо. Мне вопрос: кто в 1962 г. финансирует? Отвечаю — МАДИ. Со Смирновым истерика, Исай делает мне знаки, Лев кивает головой: «Я его понимаю. И его тоже понимаю, и всех понимаю».
К счастью, Смирнова долго кто-то ругал по телефону, меня Исай загнал в угол дивана, загородил и долго гладил по головке: дурак, мол, зелёный, это всё так и будет, только зачем говорить об этом Смирнову? Он, т. е. Исай, в таких случаях всегда соглашается, а потом, когда дело припрёт Смирнова к стенке, тот сам пойдёт на попятный, видя, что из его плана ничего не вышло.
Мы с Исаем облобызались и успокоили Смирнова: мол, Немировский потом подумает, а сейчас пойдёт писать техзадание. Я ушёл очень довольный. Я не мог, из жалости к нервам Смирнова, вовсе молчать, как Исай; я рад, что всё назвал своими именами; и рад уверенности Исая, что всё так и будет. И заранее рад тому шуму и ругани, под которые я уйду в отпуск. Я начинаю чувствовать вкус в ругани, ругаясь с видимым азартом, а в глубине души посмеиваясь. Учусь у Исая.
Кстати, если у нас будет лаборатория, он, старая лиса, пойдёт к нам завом, хотя на прямой вопрос жмурится, юлит и вертит хвостом. Охота ему 4 000 получить, чертяка.
Патрикеевна ты моя пушистая, дразнишь меня Алькиной щекоткой?
Что они тебе написали? Передаю тебе бабушкино письмо. Она сама скоро будет здесь.
Бяква ты, тебе шоколад нужен, а ты в Эрку кидаешься. К тому же конфеты побились, из них натекло, и прежде чем письмо прочесть, я его вылизывал. Угостил сахаром бабусю-сторожа, которая меня без пропуска пускает (пропуска дают до 18.00).
Кушай орешки, я ещё принесу, пусть Олюшке будет больше молока. Целую вас крепко, ваш Эрка.

17)
Е-е-е-ей!
Как поживаете?
А я пришёл. Правда, здорово? Опять солнище. И небо! Вот жизнь пошла!
Вчера, после того, как побывал у вас, долго возился с окном. Всё заделал, законопатил ватой, заклеил, проложил в середине валик технического войлока (в газете; сверху — слой белой ваты) и на вату посадил наших «внебрачных детей». В одиночку возился очень долго. Соседские гости уже поспали и стали в ночных сорочках в «гулялку» бегать, а я ещё вожусь, а они пугаются!
Маме я вчера написал и отправил большое подробное письмо, с детальным изложением всего, что мне известно про вес, рост, цвет, аппетит и характер Оленьки; немножко и о тебе. Писал долго, потому и завозился.
У папы Гриши дома тоже нет никого. Не подходит.
Ты про Смирнова, Тоника, не беспокойся. Потому что Смирнов может заставить Эрку, но не может заставить погоду; завод раньше ноября-декабря ничего не сделает, это точно; мне остаётся только говорить сейчас, что всё, что от меня зависит, будет сделано, и это, действительно, так. Но от меня зависит очень мало, всё зависит от завода, и Левина, который только что улетел в отпуск, и Привалова, который уйдёт послезавтра и т. д.
Так что к ноябрю, хотя я и приму все меры, ничего не будет, а будет зима.
И это всем ясно, кроме Смирнова, которому это тоже будет ясно в ноябре, если его не спихнут. А его спрашивают: все открыто говорят, что он «ни в зуб» стал. Одни истерики.
Задание на бурилку сегодня раздал на отзывы. Елинсон помог: отредактировал на радость. И ещё помог: взял и сделал так, что по моей теме в 1962 г. продукции не требуется. Записал (вместе со Львом) на 1963 г. продукцию. Это немного меняет ситуацию, что мы ещё успеем обсудить на досуге.
С батареей сегодня не вышло. Пока я с парнем сходил к нам, пока он всё вымерял — уже 4, а в 5 ему ехать в автошколу. И ещё — он кузнец, единственный в отряде, ему в будни нельзя приходить ни днём, ни вечером. Договорились, что в субботу вечером он отвинтит то, что ему надо переделать, заберёт в отряд, там отпилит, сварит, нарежет и в воскресенье приедет поставит. Хорошо, что батареи подошли к нашим. Поставили ещё 4 шт.. Это непросто, надо укорачивать трубы, нарезать на них резьбу, а нарезать в комнате нельзя, надо забирать в цех. Но лучше так, чем всего 2 шт.. И недорого: 3 руб., «и чтоб подполковник не знал про деньги».
Зашёл здесь в овощной — лучше, чем Адлерский базар. Виноград чудесный (передаю) — 60 коп., яблоки двух сортов — 50 коп., дыни, сливы и т. п. Возьми ещё орешков, вот только поколоть их негде.
Ты у меня теперь какая?
«Тоненькая, стройная»? Как тебе ходится? Нет ли слабости? Как Оля кушает? Хочу поговорить с Евг. Мих..
Скоро Альки-Энки поедут назад. Ты как раз к ним угодишь, наверное.
Я сегодня стираю (вчера не успел) и, конечно, уборку. Передай мне вещички, я их простирну.
Тончи-и-к, целую крепко, и Олёнку —
Эрик.

18)
 …Мне очень сложно с покупками, потому что всё закрыто, когда я от вас ухожу. Я теперь решил убегать днём понемногу.
Работа движется с опережением дня на три. Это очень важно — каждый день наш.
Папы Гриши всё нет, я звоню каждый день. Может, ты мне скажешь, как найти его домашний телефон, а то мне не хотелось бы его обидеть. Я всё-таки думаю, что эта весть будет иметь для него большое значение.
Теперь о кроватке. Вартаныч, ссылаясь на свой опыт, ругает деревянные кроватки и рекомендует никелированные или алюминиевые (годятся до 4—5 лет). Но, я думаю, мы это ещё обсудим, когда вас ко мне отпустят. На Маленковку я съезжу, конечно.
Что же это вас так кормят скверненько?
Ой, ты знаешь, я придумал: я буду в обед брать в буфете кефир и наши чудесные кондитерские изделия: булочки, рулет, ещё горячие, и вечером буду тебе привозить. Ладно?
Олёнку потрогай за меня пальчиком и вели вести себя достойно и не спать за её жизненно важным делом. Во как.
А нельзя никак, чтобы её мне показали в окошко палаты? Или через дверь? А?
…

19)
Тоника! С праздничком тебя, родная, милая, моя хорошая. Он у нас скоро будет снова: теперь послезавтра. Уже всё, всё готово.
Кончилась моя беготня, мама здесь, и всё почти сделано.
Сегодня ещё побегал: утром к маме бегом до Лосинки, милиционер у меня документы проверял — не воришка ли?
Днём — по магазинам (представляешь — рефлекторы пропали, нигде нет! Завтра делаю трансформатор; есть в продаже, очень дорогие). Вечером съезжу к Клавдюшке.
Очень, очень хорошо дома. Мама зря про обои, обои очень красивы, прежние были хуже.
Тоника, Потапиха просится встречать вас. Если тебе приятно её видеть, я думаю, можно бы взять; ничего для неё специально не будет, а оказать ей внимание за хлопоты, поддержку и участие — самим приятно.
Евгению Михайловну — упросил побывать у нас, оставь адрес, телефон мой, передай, что и я очень прошу. Таких людей видно издалека, с первого взгляда.
Оленька молодец — хорошо прибавляет. Чем же тебя подкормить, ради гемоглобина? Может, сырую печёнку? Яички? И всё будет, только скажи.

Совершенно удивительное состояние одновременно находиться в двух мирах, пространственных и временных.
И не с помощью фантастов с их чужеродными техническими машинами. А я сама себя перемещаю с помощью моей волшебной силы — памяти. Правда, путешествие только в прошлое.
Дополнение к памяти писем, которые навечно сохраняют живую пульсацию всего диапазона чувств и мысли любого мгновения времени, помещают меня в него со всей остротой и яркостью тех переживаний и событий. Моих, личных, и ещё любимых.
И так легко возвращаться назад. Без опозданий.
Только что я отнесла косточки коту и собаке. Открыв страницу рукописи, в то же мгновение, вместе с письмами я снова в роддоме, за полвека от сегодняшнего дня. И раз и два. Когда в нашей с Эриком жизни совершались самые главные события.
Рядом отпечатанный листочек «Благодарность» Дорогому товарищу Немировскому Э. Э. от Центральной станции переливания крови МПС.
На третий день после рождения Оленьки он был там. Сдал кровь, долг за меня, чтобы тоже спасти чью-то жизнь.
Тогда, после моего спасения, каждое мгновение подаренной жизни воспринималось, как безмерный мир счастья и света. Принимая её с великой благодарностью в любых проявлениях.
Держать на руках огромное счастье, мою крошечную дочку. И получать по шесть уколов. Получать бессчётное количество бесценных дружеских поздравлений. Готовность есть сырую печёнку, если надо.
Мгновенно возвращаюсь в сегодня, в ужасе, представляя себя в этом качестве.
Закон экономии со мной был всегда. Можно только на питании. Чтобы заполнить пустую комнату мебелью самой необходимой. Ремонт её. Одеть Эрика после свадьбы во всё новое, себя из комиссионки. Покупки дочке к рождению её. Картинки Эрика показывают бедность. Обеды в столовой разорили его, дома только картошка и огурец.
И я в больнице переживаю, что у него 4 рубля, экономлю на себе. Забываю, что это не я, младенец. Заказываю только молоко. Ему скармливаю конфеты и фрукты — угощение друзей.
По-матерински. Обсуждаем его рабочие проблемы. У меня их нет. Уколы, температура, гемоглобин, долго постельный режим — это не в счёт.
А вот что намотан мною блок питания для шнекового — забыла. Что к печке в комнате пристроил — хорошо, мамины ручки дочке пригодятся. Я его, блок, даже в МВТУ не изготовляла. А вот конструктору МАДИ очень пригодились знания и для изготовления сушилки детской и скамеечки. По готовым чертежам нашей книжки.
Письма второго роддома, с Лялечкой, вернули тоже много ярких снимков. Как мама моя оба раза издалека приезжала помочь. А рядом большая семья Эрика едет в гости к новорождённым в первый день. До них ли мне? Даже Эрика с 4-мя рублями просила отодвинуть визит.
С первых дней в семье нашей с Эриком было много проблем.
Но мы умели их решать и быть счастливыми.


















































Глава 14. Транзит с детьми

1. г. Сасово. Родной дом

Родной дом — это где живёт мать. Ещё более родной, если в нём прошло детство и юность хотя бы встретил. Такой дом был всегда у меня и моей семьи в моём городе любимом Сасово. И когда я уехала из него учиться в Москву, то моё пребывание в ней было местом жительства.
С мамой всё родное было в доме и вокруг него. При встрече и прощании с ним сердце щемило от нежности, любви.
Этот дом я подарила сначала Эрику, и он стал ему тоже родным. Вместо прежних его двух домов с отцом и бабушкой. Которым он был не нужен. Вместе со мной, его женой, и нашими детьми.
У нас двоих было только два лета. Один отпуск мы с Эриком ушли со своей тургруппой в горы, на  Кавказ. В другой раз приехали в мой родной дом на окраине Сасова. Где в густом вишнёвом саду, в цветнике красивейших георгинов, Эрик плодотворно работал над кандидатской диссертацией. Закусывая кастрюлями вишен и другими дарами земли, выращенными добрыми руками отца. Эти же руки сколотили ему там столик удобный.
Когда родились дети, мой дом детства стал на всю жизнь родным и им.
Конечно, подаренная друзьями комната в ЦНИИСе — огромное счастье. Но это счастливое, личное жильё. В котором мы дверью частично отгораживаемся от недобрых соседей, Русь и Марь-Ванн. А за дверью вынуждены делить пространство с ними. Поэтому родной дом для всех оставался мой родительский.
Это место, где нас все любили. Моя семья, родственники, знакомые.
Где и дом наш, и сад, и за калиткой улицы с зелёным разнотравьем, подкрашенным пятнами цветочными. С голубым цикорием на длинной ноге у придорожья.
С бело-розовыми облаками весеннего цвета фруктовых садов за низким палисадником. Красота и аромат летнего цветения за каждой калиткой сирени, жасмина.
Вся природа живая, чистая, красочная, в которую вступает с первого шага со ступеньки веранды с цветными витражами стекла каждый в нашем родном доме. Это воспоминания моего детства. И я полагала, что и моим детям это место лучшее для отдыха и здоровья. Пока мы жили в Лосинке, мы в отпуск и ездили туда с ними. В первый раз с годовалой Оленькой. Второй — и с полугодовалой Лялечкой. Познакомить деток с родными, их — с нашими дочками. Чтобы напитать их красотой природы, родным духом, тёплым, мягким, добрым. Где искренность чувств друг к другу. Где напоены любовью и заботой сердца и пространство вокруг.
Да у нас и выбора не было. Отец Эрика, с министерской зарплатой, снимал на всё лето дачи дорогие для новой семьи, пять человек.
Брат его Юра вернулся в Москву и тоже для семьи своей снимал дачи, те же пять человек с Бертой. Зарплаты морского офицера тоже достаточно. Жёны их не работали, растили здоровых детей. Отдыхали все.
У нас другая планка дохода. Зарплата наша — 100 рублей. Но моя полностью уходит на оплату нянь. Не работать не могу, чтобы после вуза не потерять квалификацию. На зарплату Эрика живём втроём, вчетвером очень скудно.
Из неё вычитываются налоги, коммунальные услуги, лекарства детям.
Какое виртуозное мастерство требовалось мне — на остатки содержать семью, сейчас уже не могу представить. Освежают строчки писем Эрика. Мы в Сасове, он один дома. На столовую в день тратит два рубля. Значит 60 рублей в месяц только одному поесть. Нас четверо.
Я в роддоме, он дома питается картошкой с огурцом.
Наша поездка летняя в Сасово планируется на август, когда созревают бесплатные фрукты и овощи. Нам поддержка к нашим отпускным деньгам. Зарплата у родителей тоже нищенская, в отличие от москвичей. У мамы 50 рублей, у отца 80. Кроме нас, совсем без денег студент-брат.
Только этот родной дом и выручал нашу семью своим огородом и заботой.
Реальность отдыха здесь оказалась не очень близка к предполагаемой идиллии при двух первых поездках. С неходячими детьми на руках.
В первую поездку с почти годовалой Олей и почти стоячей всё было хорошо. Дочкой занимался папа весь день в саду. Наслаждаясь прелестями буйства природы в нём.
Густые заросли фруктовых деревьев, ягодных кустарников с созревшими плодами. Ароматами чудесного цветника у порога веранды. Вкуснятиной свежих овощей на грядках.
Оленька в этом добром царстве вписалась как ещё один сказочный цветок. Крошечная девочка-Дюймовочка на ручках большого папы. В красивой одёжке, сшитой мною.
Им было лучше всех. Малыхе витаминов надо чуть-чуть, а Эрик кормился вволю. Но главное, этот чистейший красивый уголок природы был с ними круглые сутки.
Они из него не вылезали. Хорошо, что с маминых ручек она переползла на папины, совсем свободные. Он её в саду кормил, днём укладывал спать там же в беседке, увитой сплошь плющом диким. Из дома мы привезли её кроватку чешскую, Юльки-Борьки Веледницких подарок. Она разборная и многоцелевая, замечательная. В ней дитя не только спит. Её можно регулировать по росту его, для крошечного и побольше. И самое главное, её можно собрать в манеж. В ЦНИСе для него не было в нашей комнате места. А здесь, в саду, вволю. Вот папа с дедом в первый же день с удовольствием его изготовили и в него же дочку-внучку поставили. В одиннадцать месяцев по заборчику сама передвигалась и уже пользовалась не только папиными ручками, но и своими ножками. Изучая и вбирая прекрасный мир вокруг.
Летом все спали в саду. В беседке, в гараже были спальные места. Машин в нём не было. Его в нашем саду построила Наталья, сестра деды Васи, тоже врач. С мужем Иваном для своей машины. Но её уже продали, а гараж у нас остался. В доме летом никто не хотел спать. Хотя он был из живого дерева и дышал свежим воздухом. Спали ночью в нём мы с Оленькой на большой мамы моей кровати. Потому что процесс ночного сна был очень сложный и сильно отличался от короткого дневного.
А в саду впервые появилась развлекуха для Оленьки и Эрика. Деда Вася впервые изготовил маленькие качельки и повесил их между вишнями. Для своей первой внучки. У нас, детей, их не было. Была война.
Я с первого дня подключилась к домашним делам с мамой, чтобы снять с неё нагрузку от нашего приезда. Семья увеличилась вдвое. С малым дитём хлопот ещё больше. Поэтому я с утра до вечера занималась домашними делами. Дополнительно готовила еду Оленьке, стирала, гладила её бельишко и долго укладывала ночами спать на руках. Просыпалась по 5—6 раз, меняла пелёнки.  Но рада была, что отдых хороший у Эрика с дочкой. Как всегда, освободила маму от многих дел, чтобы она с ними тоже отдыхала.
Всё изменилось, когда уехал Эрик от нас, на работу. Дочка оказалась на моих руках 24 часа. Моя помощь сократилась, а остались ещё два голодных мужика, отец и брат. У мамы сразу настроение испортилось. А я за неё стала переживать. Попробовала передать ей дочку, а себе взяла всю работу. Всё получилось прекрасно, наступила тишь и благодать. Оказалось, всего два дня. Хотя Оленьку я сама одевала, готовила, подогревала ей обед и проч.. На третий день мама возмутилась, потому что дитя перестало у неё есть и спать. Педагогика её не помогала. Конечно, мама устала от детей на работе. В отпуск ей надо отдыхать.
Плохо было без Эрика мне. Он уехал на работу и заболел. Разлучать нас нельзя. Спасались письмами.

2. Хворый аспирант

1)
16.9.1962.
Здравствуй, моя малышка!
Прочёл у Стейнберга, что женатый человек — самый одинокий на свете. Вообще, это чушь, а для меня верно, когда тебя нет со мной. Мой мир не был пуст, когда тебя не было. Ты заняла всё и вытеснила всех — и никакая сила не заставит меня сейчас, когда мне пусто без тебя, заполнять эту пустоту прежними тенями: Юльками, Вовками, всеми Цикото и Немировскими, Нашими, в своё время почти родными, туристами: Галка, Курочка, Данильчик, Валька Шарик и др. У меня не хватает для них сердца — оно твоё. Хватает ли тебе его? Может, оно маленькое? Или всё ещё я жадина, держу что-то для себя?
От тебя сегодня нет письма.
Хоть бы два слова.
И замечтался я о детишке. Надо скорей. Сейчас придёт Вера, возьмёт письмо, чтобы бросить, и деньги, чтобы купить мне провизию, — я решил сегодня отлежаться, пошёл утром к врачу, а не на работу. У меня пустячок — на день-два, катар, вроде ангины, но не той, нарывистой, фолликулярной, какие были раньше, а просто краснота. Полощу горло и глотаю тетрациклин.
Вчера лечился сам — чесноком и норсульфазолом — не помогло. Оказывается, чеснок нельзя. 
Готовлю себе сам. Сварил компот, рагу — пальчики оближешь. Буду варить ещё грибную лапшу.
Бывает ли у годовалой детишки характер? Да, конечно, и поэтому её можно любить и сердиться, каждая личность «многолика», одно лицо нравится, другое нет, и Ольга — уже личность. Так что ты не огорчайся, когда тебе кажется, если она «довела тебя».
Это «не то лицо».
Ты не огорчайся, что я прихворнул, — ты же знаешь, какой я ПЭТЭШНИК — чуть что — лёг в постель и глотаю лекарства. Наоборот, порадуйся, какой я сознательный — время горячее, а я отнёсся сознательно. Это Вера меня настрополила: «Что ты, разве можно, ещё будет осложнение!»
Смотрел я новое постановление об аспирантуре. Ничего особенного: требования к диссертации старые, нового только то, что теперь обязательно сдать её в срок, иначе не засчитывается окончание аспирантуры. Ещё новость: 1 день в неделю можно взять за полставки не только в течение последних двух лет аспирантуры, а на протяжении всех 4-х лет. А мне-то что?
В квартире — скука. Руся портит аппетит. Лёши не вижу. Анна-Ванна собирает грибы или спит.
Я тоже много сплю, но, к сожалению, ничего интересного во сне на этот раз не видел. Да и какой сон, если тебя нет.
Ей-богу, сам себе не нужен, противен, лишний я, когда тебя нет.
Ну, давай, я закрою глаза, и мысленно пойду с тобой в сад, в дальний густой угол. Вот мы шли, а вот я тебя взял за горячую руку и повернул. И смотрю сверху вниз. И нежная грудь, и губы — всё прижимается ко мне, тёплые руки закинулись на шею, и всё поплыло, поплыло, закачалось...
Уххх!
Тоньчик, скажи маме, что мне очень неуютно одному, живу впроголодь — и приезжайте; сегодня 16-е, четыре дня на доставку письма — 2-го, пару дней на сборы — 22-е.
Если много будет барахла, сдайте в багаж, будет: чемодан, кровать, наверно, кастрюля и сетка с яблоками, банками и т. д.
Ты возьмёшь малыху, я в две руки, и остальное — в багаж в Сасове или в камеру хранения здесь.
Целую тебя крепко-крепко —
Эрка.

«Тоника-Эрика»

2)
Здравствуй, единственный папа — Эрик!
Письмо твоё почитали с Ольгой и с мамой. Очень рады ему.
В саду сейчас мало что есть. Только высоко вишня, много огурцов, крыжовника нет, яблок для еды нет, слив нет.
Несколько слив дозревают Ольге, любит очень их, никакого поноса нет с них. Вчера последнее яблоко мягкое сорвала ей мама, хочет покупать.
Яиц тоже нет. Мама не пожадничала тебе, свои давно съели, Манины тоже почти, а куры перестают почему-то нестись, 1—2 яйца в день.
А надо Виктору с собой дать и нас с Ольгой здесь кормить.
А Альке ты написал письмо? Надо ведь, боюсь, меня не хватит, я тоже не написала.
Я ведь, Эрка, жду от тебя сегодня тоже письмо, а ты, может, и не написал вовсе. А я ведь тебе второе уже пишу.
Эрка, целуем тебя крепко. Жду вестей о нянях. Пока больше всех подходит Фёкла, да?
Твои Тоника-Олика.

3)
Эрк! Здравствуй!
Решено, я еду очень скоро, дня через 2—3. Больше не пиши мне, я не хочу, чтобы они приходили без меня, мои письма. Я не буду ещё здесь неделю. Погода, кажется, испортилась. Я, может, уехала бы и сегодня, но, во-первых, ты болен (как меня это тревожит, теперь я точно знаю, что ты здорово болеешь, раз лежишь долго, и зачем меня обманывать надо было?) и не сможешь нас встретить.
Во-вторых, вчера заболела мама, уложила её с трудом в постель с грелками, напоила малиной. Сегодня она встала, но ещё хилая. Подожду заодно, пока встанет на ноги.
Вчера, в выходной, день у меня был горячий. На руках малыха — Ольга, больная мама, обед, уборка, стирка и т. д. Отец уехал за грибами. Виктор сначала спал долго, потом болтался с товарищами.
Уложила сначала маму в постель (это тоже стоило сил и времени), сбегала к соседям за грелкой (наша прохудилась), потом послала Виктора за грелкой в аптеку. Напоила маму чаем с малиной, дала пирамидон, стала Ольгу кормить. Потом с ней стирали в коридоре, варили обед.
В 11 уложила её спать, глянула — хаос вокруг: ворох посуды грязной, пол, обед не готов, а через час Ольгу опять кормить.
Попросила Виктора посуду помыть — отказался, только за кефиром сходил.
Все дела кончила на час позже.
В час кормила Ольгу, потом сами обедали, потом укладывала Ольгу и не уложила. Но пришла Валя и занялась ею с удовольствием, а я стала в газовой духовке пробовать кулинарные способности. Испекла творожную запеканку, но был сухой творог очень, мало масла и холодная духовка.
Испеклась, поджарилась, но не поднялась, получилась сухая, клёклая. Испекла манную запеканку по рецепту Любови Павловны. Вкусно, но тоже не поднялась. Сделаю дома.
Потом варила Ольге, кормила её, укладывала спать. А когда сели ужинать, не было света, и мои запеканки никто не ел! Валя с Галей разбежались домой (мама их на ходу всухую угостила), отломила по куску и отцу, а Виктор стал сам воровать то с одной, то с другой стороны (они с двух сторон у мамы стояли) и разбежался на танцы, отец спать.
И стали мы с мамой впотьмах вдвоём ужинать, и мне стало грустно, что всем вместе не удалось посидеть по-человечески. Но зато мы с ней впотьмах стали болтать много, и письмо я тебе вчера так и не написала, т. к. свет не дали.
Сегодня Оля учит своё имя. Она долго и с удовольствием говорит: «О-о-о-о!»
Ещё сегодня сама по два шага ходила — от мамы ко мне и обратно.
Ещё Феня связала шерстяные носочки Олечке, и надо заказать ей и валенки, правда?
Эрик, милый, родной, не болей, поправляйся скорее, я домой хочу, к тебе. Очень!
Соскучилась, люблю, очень!
Твои Тоники-Олики.
Сентябрь 1962 г..

А через два года мы приехали в отпуск к родителям уже с двумя дочками. С уже ходячей и говорящей отличным русским языком, сложноподчинёнными предложениями Оленькой. И совсем маленькой, полгодика, Ларочкой-Лялечкой.
С теми же мечтами и надеждами об отдыхе в родном доме, на природе. Но и с большими заботами маме. Я снова очень старалась ей во всём помочь. Но попала с Лялечкой в больницу с больным животиком. И это было очень грустно.
Особенно без Эрика. Всем.





3. Реферат. Оппонент. Оптимист

4)
Здравствуйте, все мои дорогие женщины и единственный мужчина Василий Ильич! Какое счастье, какое богатство, что вас у меня столько: Тоника, мама, Оля, Ларочка.
Как я доехал?
Нет, прежде о Собесе. Я туда сначала позвонил с вокзала, выяснил, что наш вопрос будет рассматриваться, но до него ещё очередь не дошла. Я сдал вещи на хранение и пошёл туда. Как всегда, нахально уселся за стол рядом с комиссией и стал слушать.
На меня не прореагировали, только поздоровались.
Комиссия назначала пенсию сразу многим, по очереди, по списку. Каждому долго считали стаж, зарплату, проценты всякие. Третьей в списке была мама. Посчитали стаж — 26 лет, 5 мес.. Зарплата — 54 руб.. Пенсия — 21 р. 60 коп.. Назначили. Я выслушал, спросил, надо ли маме приходить. Сказали — не надо, трудовые книжки мне отдали в руки. Пенсию будут выдавать по месту работы одновременно с зарплатой. Вот и всё — бери ещё 21 р. 60 к. и расписывайся.
Я испытывал глубокое удовлетворение.
Это было в 3 часа дня.
В 4.30 я уехал. Василий Ильич меня проводил, посадил, тепло расцеловал — и я поехал.
Ехал один в купе, почти один в целом вагоне. Сначала скучал, потом написал Вите письмо. Прочёл всю книжку про полупроводники, что была со мной. Лёг спать и проспал часа два. Съел курицу, огурцы, яблоки.
Поиграл в шашки, поддавки, «волк и овцы» с соседом. И приехал.
На полпути полил дождь, и Москва оказалась мокрой, но без дождя. Было 10 мин. первого.
Электричкой добрался до Северянина. Там ждал автобуса, не дождался, сел в такси. За 30 коп. доехал домой.
Открыла мне «Руся».
Домой едва вошёл: только что кончили ремонт, всё наше барахло — велосипеды, ванны, тазы, полки, шкафы, банки, вёдра — громоздились от двери до потолка. Лёша, видно, всё напихал и заткнул кухонным шкафом. Было полвторого.
Я посмеялся, пролез ужом и лёг спать, только окна открыл настежь.
Встал в семь, вытащил все громоздкие вещи, развесил велосипеды, ванны, искупался, побрился и пошёл на работу.
(Между прочим, соседи ещё не переселились. Дома Руся, бабка Аня, и, по-видимому, Лёша).
Первый день, конечно, страшно колготной. Тысяча дел, забот сразу водопадом. Ходил я на завод, звонил в МАШку и МАДИ, обошёл все наши лаборатории (по комплексной теме, Тоня знает).
Бегал в детсад, потом в деткомиссию — чтобы Олю не выперли из детсада (окончательно решится в четверг), Солнцева уже опять за нас, было время, она сдавалась, но всё-таки оттянула решение до моего приезда. Немного виноваты мы сами: надо было иметь на каждый день либо письменную справку врача, либо своё письменное заявление.
Тогда не к чему придраться. А «конкурс» страшный — 42 на 8.
Солнцева обещала постараться впихнуть Олю 30-й в группу из 29 чел.
Бегал в отдел кадров, потом на почту: Тоне дали не 3 мес. отпуска, а 32 дня!
Теперь в институте страшные строгости с отпусками.
Так что 27-го, Тонюшка, ты должна была выйти на работу.
Я разругался со всеми, почему не сообщили, — я вовремя подал все документы и т. д.
Убежал на почту, дал телеграмму насчёт бюллетеня.
Тоника, после бюллетеня возьми справку по уходу за ребёнком — на всё остальное время.
До 20 сентября просидеть не удастся. В связи с этим срочно займусь няней.
Тонюшка, Наталка ещё в Калининграде, приедет в субботу.
Приняли её хорошо, устроилась она в доме отдыха в нашем Зеленоградске. Сообщила мне всё это Таня Сидорова.
Очередь наша на жильё шестая. Это — скучно, но пока наплевать — дом начнут, как всегда, зимой, чтобы расценки были побольше! Построят к осени 1965 г., а за это время списки опять перетряхнут. Но я не откажу себе в удовольствии сказать об уходе уже сейчас: мол, уйду, если не будет жилья.
Набегался, устал, озлился и уехал к папе. Так и не кончил уборку в комнате. Взял крыжовник, хорошую книжку (фантастика) и отдыхал в поезде.
Выехал в шесть, нашёл их в восемь. Бабушка Берта была, Валиного папу провожали на самолёт. Вовка — с колючей рыжей шкиперской бородкой.
Я охнул: «Ох, мамочки!»
Выпили, поиграли в бадминтон, постригли и залили сиропом крыжовник. Вот я и пишу теперь, и слушаю хороший транзистор.
Уютно, но одиноко: все укатили провожать деда, я один с Вавинькой и бабушкой Бертой.
Конечно, главный мой вопрос: как Ларочка. Если бы вы догадались сказать об этом в телеграмме.
Кончаю, мои родные, — завтра вставать в шесть, а уже около 12.
Вот ещё калейдоскоп:
; командировка будет не ранее 10—15 сентября, то я возьму вас не позже 15—20 августа, если сами не приедете раньше;
; бабушка полностью перевязала мне свитер;
; варенье доехало благополучно;
; звал наших в поход в субботу — никто не идёт; поеду опять к папе. Меня вообще зовут сюда жить, но я не пошёл — работать надо. Целую вас всех очень крепко — ваш Эрик.

Москва, ул. Зелёная,
август, год 1964.

5)
Тонюшка!
Я нашёл оппонента, кажется! Вчера сидел до двух ночи, правил 4-й экз. по 3-му, который сегодня отвезу ему домой. Это д. т. н. Руденко, так себе, «дежурный» оппонент, который всегда даёт положительные отзывы.
Других, более весомых «зубров» нету, все отдыхают. Лучше синица в руках...
Телеграмму твою получил вчера. Деталей я сам не знаю и в отделе кадров тоже не знают — говорят, что Наседкин срезал отпуска всем сам, даже Смирнову учинил скандал за 5 дней. Тебе он срезал с 3 мес. на 32 дня.
Я пойду сегодня выяснять, может быть, это он незаконно срезал. Тогда напишу от тебя заявление. Это даже лучше, протянем уже до октября.
Вчера уехал с утра сначала на Северянин, потом в МАДИ, потом в МАШку. В МАДИ встретил Юльку и Бромберга. Бромберг оперативно организовал оппонента. С Юлькой договорились в поход. Идём сегодня с группой Флейшмана. Юлька сияет: его точно передавали по радио в «Ровеснике».
В МАШке пробил недостающие чертежи. Приехал, кончил уборку, поужинал и сел за работу.
Сделал всё, но карандашом, а те тушью. Сойдёт!
Сегодня встал около семи, уложил рюкзак и — на работу. Сейчас побегу по множеству всяких дел, в том числе — папе телеграмму дам, что я не приеду сегодня на дачу.
Дела то нахлынут — то отхлынут, прибоем. Вообще, ЦНИИС меня злит мелкими уколами — например, я не прошёл в ударники.
Нужно это мне, как пятое колесо, но ведь надо было кому-то где-то доказывать, какой я скверный!
Это не имело бы значения, но ведь этот «кто-то» будет пакостить и в более серьёзных вещах, например, в вопросе о жилье. Ей-богу, стоит, стоит подумать о том, чтобы после Юриного новоселья в кооперативе как-то разменяться, используя нашу и бабушкину площадь, на отдельную квартиру где-то.
Может быть, если решили бить на это, стоит сейчас (т. е. после защиты) начать пробивать увеличение площади (до 18—20 м), чтобы потом легче обменяться? Хочешь на место «дяди Коли»? (Которого, конечно, выселят). И Настасья рядом!
Как ваши дела, мои хорошие? По моим расчётам, завтра будет ваше письмо.
Я хочу узнать в саду, что требуется для поступления. Если у вас всё наладилось — может быть, начать сдавать анализы там?
Это, конечно, в случае, если отпуска больше не дадут.
Всем, всем — маме, Василию Ильичу — большущие приветы.
Дочек расцелуй крепко.
Приткнуться бы носишкой куда-нибудь —
ваш Эрка.

6)
Умница моя, Тонюшка!
Получил ещё твоё письмо и пишу сразу — осталось полчаса до похода. Идём с Юлькой либо сами, либо к какой-нибудь группе примкнём, если люди понравятся.
Сегодня говорил с Пшером — он страшно удивился, что срезал отпуск, — говорит, что, видно, ему «моча в голову ударила». Конечно, конечно, даст ещё 2 месяца.
А бюллетень — оплатят. Ведь он же не во время отпуска!
Командировки, видимо, не будет. На работе всё в порядке.
Настасьи нету, каждый день проверяю. Но теперь это не горит.
В сад схожу в понедельник. Я знаю, что у них приём с 1 сент., как в школе, кроме переростков (Оля — недоросток).
Видел Надежду Семёновну, сказал ей насчёт переезда соседей. Она благодарила, но не очень прореагировала.
С папой нет связи — я работаю дома, не езжу, а телефона нет.
Сегодня звонила Валя, звала в Подольск за грибами (+ день рождения Павла Ивановича). Я бы охотно, но не мог подвести Юльку — был назначен час встречи, а связи с ним тоже нет.
На даче у Люси с Юрой, по их описаниям, великолепно, но сейчас — холодно, я с ними говорил по телефону, хотел ехать, но раздумал — опять же работал. Осталось сделать половину 5-го экземпляра диссертации. Реферат я папе не сдавал — пусть лучше отдыхает.
Через неделю я за вами приеду. Вчера весь расшебуршился — смотрел все наши альбомы. Сильнейшие переживания, и радость, и слёзы — здорово, в общем, что есть альбомы.
Целую всех вас крепко, поцелуй маму, и Люшку, и Ляльку.
Эрик.

7)
Тонюшка, родненькая, здравствуй!
Меня всё томит мысль о том, что а вдруг ты ещё в одиночном заточении?
Я надеюсь, что нет.
Конечно, скучаю я по всем вашим милым мордашкам. И чего-то погода скисла, похолодало, пасмурно.
Я смутно помню прогноз на август: в конце первой декады похолодание, а потом — опять жарко.
Пока похоже, но пора бы и потеплеть.
Вчера часа два поработал утром до работы. С обеда уехал в МАШку — работал там редактором над своей статьёй. Вернулся к пяти. По дороге съел полкило слив (фрукты дешёвые: сливы — 40 коп., персики — 80, яблоки — 60, помидоры — 30).
С 5 до 8 печатал на машинке песни, напечатал два десятка самых лучших. Потом — в магазин, ужин, приборка, полчаса с книжкой и уснул рано, около 10.
Встал около 6, поработал, позавтракал, и вот осталось полчасика для письма тебе перед работой.
Видно, Ежова поймали: (няня) Настасья скрылась. До сих пор она сидела привязанная к дому — милиция велела не уезжать. Сейчас не могу её поймать. Скорее всего, на даче.
Сегодня вы мне снились. Ты кормила Лялечку. Был праздник — Ляле годик. Я радовался, но и переживал немного, что она такая ещё маленькая и ходит плохо.
Люшке в сад выходить 1-го сентября. К этому времени надо сдать все мазки, мочу и кровь, в общем, всё; я хочу вас забрать 22-го, так что успеем всё здесь.
Когда тебе закроют бюллетень и справки, если это произойдёт до 22-го, сообщи мне, я оформлю отпуск.
Как дела и настроение у Виктора, и мамы, и Василия Ильича?
Опиши мне всё подробно, и всё про девочек. Вспомню их — щемит сердце. Но и предвкушаю радость встречи со всеми вами.
Живу я по-холостяцки — домашним делам уделяю самый маленький минимум. Работа, диссертация, подготовка похода. Стараюсь питаться только нормально, благо овощи дёшевы. Салаты делаю со сметаной + колбасы, масло, сыр, фрукты (вчера съел ещё целый кг яблок по 30 коп., нестандарт).
Обед, чтобы наесться, не выходит дешевле 70—80 коп.. В общем, выходит рубля 2 в день.
Днём играю в пинь-понь.
Вера здесь уже дней 10, но никак не выйдет на работу: стоматит был у Максима.
Вот и все мои новости, и на работу бежать надо.
Целую всех крепко, поцелуй от меня и деток, и всех наших домашних.
Эрик.

8)
Здравствуйте, мои девочки!
Коротко о делах. Был вчера в саду, уточнил, что приём с 1-го сентября, что необходимо с собой иметь кучу справок (метрику, с места работы, с места жительства, выписку из ясель, анализы, справку о здоровье, об отсутствии инфекционных заболеваний в дому и т. д.).
Потом зашёл к Наташе и неожиданно застал её дома. В принципе договорились: с конца ноября будем Ляльку носить к ней.
Желудочная врачиха — в Москве, ловлю её по телефону. В городе у нас новый детский врач, мужчина лет сорока. Зинаида Ив. Мих. — не работает у нас. Хочу с новым врачом посоветоваться — возьмут ли Ольгу в сад, если Лялька будет дома. Не для того, конечно, чтобы сплавить вас в больницу, а для того, чтобы знать, как ему говорить, когда приведу Ольгу на приём перед садом; ведь можно ему сказать, что вас дома нету, что вы — в Сасове, всё равно он никого не знает.
Вера «сидит в глубоке», по её выражению. Максимку не выписывают в ясли, он кашляет. Лену вчера увезли в родилку (соседку).
Погода вроде наладилась. Всё-таки мне хочется самому вас привезти. Но если вы не сможете ждать субботы, то дайте заранее, накануне, телеграмму, укажите выбранный поезд.
Сесть вы на него сумеете, с гарантией. Я вас встречу. Если же дать телеграмму в тот же день, то я могу не успеть: я на работе, а телеграмма придёт домой, да ведь и в Москве часто бываю по целому дню.
Вопрос о лечении здесь, я думаю, решим вместе с врачихой, по приезде.
Мне осталось дня на два работы над 5-м экземпляром диссертации — и сдам его в переплёт (уже без золотого тиснения).
Люшка меня обеспокоила. Как дела сейчас там у вас?
До скорой-скорой встречи.
Эрик.

9)
Здравствуйте, мои дорогие!
Скучные наши дела, конечно. 
Решение одно — приезжайте.
Конечно, удобнее всего мне за вами приехать было бы в субботу. Но шеф меня отпустит за вами и в будний день.
Если можете выбраться раньше субботы, дайте мне телеграмму, я приеду в тот же день к вечеру, а на другой день будем дома все вместе.
Сегодня пытался всё утро связаться с Юлькой — насчёт их «желудочного» врача, не сумел, но в ближайшие дни я его разыщу, если только застану доктора в Москве. С Зинаидой пока не стану говорить, а то могут Олю не взять в сад.
Вчера сходили с Юлькой в поход, примкнули в электричке к случайной группе с гитарой. На этот раз большого удовольствия я не получил. Просто походили по лесу, потрепались с Юлькой на разные темы. Он периодически ссорится с Ленкой, главным образом из-за родителей (она не умеет с ними ладить; ты сама знаешь, что это — трудная задача, и вполне вероятно, что никто не виноват, просто б`ольшая степень независимости могла бы всё уладить).
Приехал поздно, постирал, искупался, поужинал и проспал до 8.30.
Сегодня видел Васьковского. Он разводится (т. е. только собирается), женится и меняет работу. (Теперь у него 4-х-летний приёмный сын!)
Завтра по делам еду в Люберцы и заеду на ночь к папе.
Привет маме и Василию Ильичу.
Крепитесь последние 2—3 дня, а там вместе справимся. Целую вас крепко. Эрик.

10)
Здравствуйте, мои самые хорошие!
Сижу в МАШ-ке, жду Щедровицкого и пишу письма. Погода хорошая, ваша вчерашняя телеграмма немного подняла мой дух: и вы дома, и Ляле лучше, и Оля здорова, и Маня с вами (а мама как? А Василий Ильич?) — значит, всё более или менее в порядке. Кроме того, я договорился с Белой Абрамовной, что она приедет к нам на следующий день после вашего приезда. Она нас очень хорошо помнит и нами интересуется. И на работе — порядок, и Настасьюшка согласилась, — в общем, моя оптимистическая душа спокойна, а это бывает только тогда, когда я питаюсь иллюзией, что «всё идёт, как надо».
Оказывается, прошлое воскресенье Вере звонил пару раз некто, не назвавший себя, скорее всего Виктор, назначил мне свидание на ВДНХ. Но я был в походе, и Вера меня не нашла.
Наталка пока дома. Лену-соседку положили в патологию с кровотечением, говорят, «перестирала». Сейчас новостей нет.
Сегодня в МАШке встретил папу. Он приехал устраивать Сашку на работу. Сашок не прошёл в техникум, захотел опять в школу. Но папа с Валей решили отправить его работать и учиться в вечерней. Они хотят занять его время, чтобы не осталось времени на всякое «лапондряйство» в дворовой компании, которая им не нравится.
Будет учиться на чертёжника под надзором папиных друзей.
Я закончил 5-й экз. диссертации. Сегодня хочу допечатать несколько иллюстраций и завтра сдам в переплёт. Останется денёк, чтобы как следует прибраться к вашему приезду. Всё это время я очень «плотно» сидел за рабочим столом и хозяйство вёл спустя рукава. Хожу я в серых брюках и белой рубашке-апаш.
Когда было холодно, одевал шерстяную ковбойку, и пиджак, и даже плащ. Последние два дня жадно навалился на овощи и фрукты: слопал два (!) арбуза и много помидоров.
С продуктами сейчас очень хорошо: дешёвые яички (60 коп.), мясо ничего, много фруктов и овощей, молочных продуктов, например кефир в пакетах, творог.
Раньше я думал, что буду в эти дни ездить к папе на дачу, к Юре — на дачу, на велосипеде кататься вечерами до леса, — ничего этого не вышло, всё съела диссертация.
Конечно, она далась недёшево — ценой собственного оскудения, обеднения «культурного» и «спортивного» за все эти 4 года. В октябре эта «препона» останется позади.
Ну, а там Лялечка подрастёт, чуть-чуть, — вызывай няню из «бюро добрых услуг» — и катись, куда хочешь: хошь — в театр, хошь — на лыжах, хошь — на каток.
Я знаю, что и ты, Тонюшка, очень «хошь», но не очень веришь.
Давай верить вместе, а?
Расцелуй от меня крепко и маму, и Маню, и детишек.
Ну, а тебя скоро расцелует сам —
твой Эрка.

11)
Тонечка, моя родная!
Получил вчера твоё письмо (вечером), а сегодня — мамино, радостное, о Викторе.
И погоревал, и порадовался вместе с вами. Тоня, не беспокойся ни о няне, ни об отпуске. Настасья у нас будет, и отпуск будет до октября. Я считаю, хватит с нас больницы, — если ты ещё не дома, просись домой. Плюнь на понос, если сможешь, смирись, держись за мысль, что Лялечка прибавляет в весе и весёлая, милая наша Лялька, весёлый человечек.
Я к вам приеду 22-го, и не отговаривайте, денег хватит. Если ты и детишки ещё не надышались садом, то скреплю сердце и до 29-го, но лучше — 22-го.
Вчера видел Беленко Нат.. Она в восторге от Люсишки (жили у них два дня), невзлюбила Толика за его свинство по отношению к Люсе, хоть тот и был приветлив.
Потом 5 дней жила в Зеленоградске у хозяйки и 24 дня в доме отдыха. Всё хорошо, но ещё больше она рада, что всё наконец кончилось.
Холодное очень море; тесно на одной кроватке с Инуськой; мухи заели; Инуська жила на птичьих правах и т. п. Под конец неделю лил дождь. Немного загорели. Я рад: что они живы-здоровы и мы их ни в чём не обманули.
Вчера (в понед.) дежурил с папой Костей по городу. Три вопроса обсудили: о жилье, о твоей работе и о переносе моих идей на путевую технику. Жильё он твёрдо обещал. О тебе он очень хорошего мнения («очень толковая девочка»); вместе со мной думал над тем, как организовать тебе увлекательную и не тяготящую работу (в смысле возможности, например, оторваться от работы к детям без сознания угнетающей ответственности за остановку работы). Такая тема есть, она года два будет идти как поисковая, без всяких технич. заданий.
Что это такое, потом расскажу. Мной здорово заинтересовались в ЦНИИСе. Будет моя система управления и на путевых машинах.
Сейчас опять подвалила гора работы: шеф подсунул заключение; из МАШки меня разыскивает редакция «Труды МАШки»; здесь надо сделать 2-ой экз. статьи «Труды ЦНИИС»; плюс ещё надо работать над 4-м и 5-м экз. диссертации и готовить, готовить испытания. Я ещё умудряюсь готовить поход на 15-е—16-е. Состав будет такой: Валька Шарик, Никонорчик; Володька Крылов с гитарой и женой; Славычка с женой и сестрой; Санковский, Комаров, Соня с мужем и я.
Сегодня с Крыловым проработали аккомпанемент к 15 песням (у нас дома, на моей гитаре). Все эти песни напечатаем, и ещё полдюжины новых я списал у Семёна дома, тоже сегодня.

4. Турпоход. Красная Пахра

11)
Тоньчик, я отведу душу — до следующего лета, а там начнём ходить с Оленькой иногда, оставляя Лялю няне или родным.
Сейчас лягу спать, встану пораньше, чтобы поработать до девяти.
Крепко обнимаю вас всех, моих горячо любимых девочек.
Эрка.

12)
Здравствуйте, мои дорогие!
Что-то долго письма нет от вас. Так я и не знаю, дома ли вы или в больнице. Что ж ты, Тоника, не пишешь? Или ждёшь от меня сначала? Так ведь неделя целая пройдёт, а я всё буду волноваться.
Уж не ленись, пожалуйста, если только нет более серьёзных причин для молчания.
Насчёт отпуска: три месяца законных положены и никуда не денутся. Срезал отпуск Пшер: на заявлении написал: «Согласен на 32 дня». Я ещё с ним не говорил, но знаю, что он просто не имеет права не дать остальные два месяца. В итоге мы только выиграли: мы получим деньги за бюллетень и протянем ещё недели две-три сверх 20 сентября. Как только бюллетень закроют, я напишу заявление на два остальные месяца.
Вчера вернулся из похода. Доволен страшно. Пошёл с Флейшманом, и Юльку с собой утащил.
Уехали с Киевского вокзала, и с большим опозданием. Группа огромная (28 чел.) и разношёрстная. Есть хорошее «ядро» из певучих и работящих ребятишек и девчонок.
Семён — центр и общий кумир.
Вышли в сумерках, полил дождь. Прошли очень немного и в темноте и дождь стали на ночлег. «Ядро» энергично работало, и очень быстро всё было готово: лапник, палатки, костёр огромаднейший.
Дождь перестал, обсушились, поужинали и стали петь. Две гитары + Семён, чего ещё надо? Пели до половины третьего ночи!
Попал в палатку к Семёну + Витька Каледин, простой слесарь, чудесный парень + Алла со сломанным пальцем на ноге, которая в городской одежде пришла нас провожать и так и ушла за Семёном в гипсе и с дамской сумочкой.
Хоть и было 3 часа — я ещё долго не спал, слушал сопенье соседей, тихий шорох дождя по крыше — так и лило всю ночь.
В семь я встал, хоть почти все ещё спали. С наслаждением сходил за водой, развёл костёр, повесил вёдра. Лагерь стал просыпаться, меня сменили — и я опять влез в палатку к Семёну — петь, конечно.
Входная плата была — 3 абсолютно новых песни. Я спел «Котёнка», «Русалку», «Сучок» (который «под апрельским дождём»). Был успех, но я не сказал, чьи это песни, только потом Семёну сознался одному.
Юлька тоже пел свои и тоже с успехом.
Пели до завтрака. Часов в 11 сожрали огромный котёл изумительного салата и два котла какао и ушли с Семёном бродяжить по Красной Пахре. Она правда «красная» — красивейшие места. Искупались, поели малины, а на обратном пути стали собирать грибы — великолепные подосиновички однодневные.
Потом — волейбол, полчаса поспал в Юлькиной палатке (там читали стихи, наизусть и из книжки, а я сморился).
Обед — роскошные щи, пшённая каша с тушёнкой, компот из свежих фруктов, арбузы. Уфф!
Вот и день прошёл. На закуску я драил ведро. Отдыхали, обсуждали с Юлькой вопрос о том, как в 50 лет стать «Семёном».
В электричке пели непрерывно от посадки до высадки. До сих пор звучит в ушах.
Домой приехал с Семёном в 11.30. Искупался, попил чаю, лёг и уснул мёртво. Ведь фактически две ночи уже сплю кое-как: перед этим работал до 2-х.
Да, забыл: всё воскресенье погода была смешная: два часа солнце, два часа — дождь и опять сначала.
Пара приятных новостей: во-первых, очень вероятно, что командировка отменяется. Это решится к началу сентября.
Во-вторых, Руденко посмотрел мою работу при мне и тут же согласился быть оппонентом и All — right!
Жду вас в одно из следующих воскресений.
Если здоровье всехнее, погода, настроение — на высоком уровне — то приезжайте числа 22-го—23-го. Если чего-нибудь не так, давайте 15-го—16-го. Решайте сами. Мне хочется быть с вами, но мне также приятно знать, что Ляля и Люшка голышком в саду, что вы все едите фрукты и успеваете хотя бы капельку отдохнуть. Так что ради этого я могу потерпеть и до 23-го.
В Москве арбузов много — по 20 коп., помидоры — 40 коп., огурцы — 10 коп., яблоки — 80 коп., сливы — 50—70 коп.; виноград 1 р. 20 к., персики — 2 р. и т. д.
Питаюсь в столовой. Доел сасовские фрукты и овощи. Если здесь не покупать фрукты вволю, а по капельке — то и зарплата у меня ещё десятка останется.
Опять вернусь назад немного. Мне очень приятно стало, как меня приняли за своего и полюбили в совершенно незнакомой группе. Правда, Семён меня отрекомендовал так, что покраснеешь.
Сегодня был с утра в Москве по делам, освободился быстро и часок соснул днём дома. Сейчас бегу к Настасьюшке, потом дежурю с дружинниками.
Привет большущий всем: маме, деде Васе и прочим.
Крепко всех целую.
Эрик.
Ради бога, пишите скорей.


13)
Здравствуйте все, мои хорошие!
Я рад, что у вас радость — Виктор с вами. Это, наверное, и есть отпуск. Если это так, то на 2 недели — здорово.
Забирайте и Тоню с Ларочкой тоже домой — в самом деле, не сидеть же три месяца в больнице. Об отпуске не беспокойтесь, сообщите только мне, с какого числа оформить мне Тонин отпуск за свой счёт, и я всё сделаю.
Пусть Тоня тоже поживёт в саду, прогонит всякое воспоминание о больнице. Мне тоже очень хочется к вам, и я хочу приехать в субботу, 22-го. Отпразднуем Витин день рождения, и я заберу всех своих девочек с собой в Москву.
Вите огромный приветище. Маме — спасибо за тёплое письмо, Василию Ильичу — бодрости и укрепления здоровья и избавления от его катара.
Целую всех крепко.
Оленьке моей любимой скажите, что я очень рад её хорошему поведению и соскучился по ней.
Ваш папа Эрик.

5. Медпоход. Больничная койка

14)
Эринька, родненький, здравствуй!
Стало невтерпёж — пишу на мятой бумажке из-под сахара, который мама принесла. Получила телеграмму от тебя. Расстроило неприятное известие о сокращении мне отпуска.
Особенно неприятно, что не знаю причин и подробностей, главное, сроки сокращения. Поэтому с нетерпением жду от тебя подробного письма и поэтому сижу в больнице. Появляется ряд осложнений:

1. Раньше сентября я не смогу выйти на работу, т. к. Настасья только в сентябре приедет (да и с ней ещё не решён вопрос).
2. Если я смогу продлить отпуск за счёт бюллетеня, значит я должна сидеть в больнице долго, т. е. чтобы дотянуть до сентября.

Уж об отдыхе говорить не приходится. Намечаются первые сроки выписки — понедельник, т. е. 10-го. Надо мне соглашаться или просить оставить нас ещё до полного выздоровления?
Поздравь нас, папа Эрик: нам сегодня полгода. Для праздника наложила сегодня до обеда 2 раза, слизисто, зеленовато, не переварено. Скучно, грустно. Что-то будет к концу дня?
В обратном порядке стул был такой: вчера — 3, позавчера — 1, позапозавчера — 6. По виду хуже, чем первые дни. Лечит нас новая врачиха, 3-я официальная, ей не нравится стул.
Оставила лечение прежнее, «приглядывается», хочет приглядываться до понедельника, т. к. «общая картина не сложилась ещё». Потом предлагает отменить все лекарства, независимо от состояния, и отпустить домой. «Утешает»: «Есть дети, до года поносят, потом перестают». Сестра деды Васи, завотделения Нюра ходит каждый день. Вчера привела свою подружку, наказала «вылечить побыстрее». Эта подружка вышла из отпуска первый день, работает тоже у нас. Она проявила живейшее участие и обещала направить лечение на новое русло: ещё раза три гамма-глобулин, плазму, ещё стрептомицин и т. д.
Буду всячески стараться не сворачивать ни в какие «русла», их уже было пяток медицинских-научных и пяток бабушкиных-ненаучных.
Наверное, не разберёшь ничего — бумага мятая, карандаш очень мягкий, пишу на коленях.
Мама с Олей живут дружно. Мама говорит — без нас идеальный ребёнок. Плохо ест, очень плохо, мама говорит — на помидоры совсем не смотрит. Даже любимые супы с курочкой — капельку, и то под угрозой, что «к маме не возьму». Я уже предложила денёк совсем не кормить её. Очень неприятно, конечно, что не доглядела за ней и перекормила у Кургузовых до отвращения.
С едой хватило бы мне забот с избытком с одной Лялечкой.
После тебя молочка стало меньше, и есть я стала хуже. Так что не попрекай меня на этот счёт.
И ещё я здорово соскучилась по тебе, по Олюшке, да и с мамой хотелось бы побыть вместе.
Ну вот, письмишко не весёлое пока. Ну а что же радостное тебе написать? Тебе оставлю. Ты же оптимист. Всему можешь радоваться. И меня порадуй письмом. А то врозь вовсе мне плоховато.
Вот и прошёл первый день второго Лялечкиного полугодия.
Мама только что принесла твоё письмо. Пришли с Олей, отправила их быстро: на улице дождь.
Самая свежая новость — у Ляли лёгкий катар, красное горлышко. Кашляет, сухой кашель, как перед воспалением. Кашель у неё несколько дней, по нескольку раз. Я всё присматриваюсь: случайно или нет?
Сегодня попросила посмотреть. Она предложила сделать горчичники. Сейчас намучили её. Горько плакала и срывала с груди одеялко. Уснула вся мокрая, как мышь. Где, когда простудилась, не знаю. Берегла её — и не сумела. Поэтому теперь не знаю, как она будет дальше. С животиком ничего нового не было на 2-й день, поэтому в телеграмме не указала. И сейчас ничего нового нет, от 2-х до 6 раз в сутки, со слизью всё время.
В понедельник будем решать: кончать лечение или нет.
Ты, Эрик, не объяснил даже, почему отпуск дали не 3 месяца, а один? На каком основании? И как мне теперь быть?

1) До 15—20 августа девочка окончательно не поправится, т. к. «затяжная дизентерия» (такой поставили сейчас диагноз) длится 2—3 месяца.
2) Сидеть мне всё время в больнице, а оттуда на вокзал?
    Я поняла, что справка по уходу за ребёнком недействительна, иначе эту справку можно   
    взять и в Москве и сидеть дома, сколько потребуется, хоть до года.
3) Допустим, возьму здесь справку до 15-го, приеду домой, и куда я дену ребят 16-го, чтобы не прогулять и выйти на работу? Няню всё равно не найдёшь до 1-го сентября да и на Олю надо не один день, чтобы сдать анализы в сад (если её возьмут!). Скажи, что перед отъездом я заходила к старшей сестре, у нас была устная договорённость, что мы на 1—1,5 месяца уезжаем. Заведующей не было, поэтому я не смогла с ней увидеться.

Честно говоря, я не знаю, как больного ребёнка отдавать чужому человеку. Ведь не должно быть такого закона, чтобы мать отрывали от больного ребёнка. А выходит — есть. (Повезло мне, у сестёр кусок бумаги оторвала от рулона). И ещё: ждать мне в Сасове, когда Ляля поправится окончательно, или ехать с больной в Москву? Боюсь, дорога ей повредит. Врачей там хороших нет, не хочу Зинаиду, а лечиться должны у неё, т. к. всякие справки надо у неё брать.
Всё-таки объясни, почему мне дали всего 32 дня и всё ли ты сделал, чтобы вернуть законные 3 месяца?
Может, придётся съездить к юристу в ближайший роддом (на Маломосковскую). Предварительно созвониться и узнать, когда там юрист принимает. Выяснить у него.
Сегодня в ночь дежурила Валя Курочкина. Зашла проведать, посидела 5 минут, потрепалась. Просила её послушать, посмотреть Лялю, отказалась — некогда — и не обещала придти. Троечница с моей парты, 10 лет. Такая же и педиатр, и по жизни осталась. И наша врач не педиатр. Слушала лёгкие и не разобрала: есть отдельные хрипы или нет: «Вроде есть». И завтра выходной, вообще никого не будет из врачей, кроме неизвестного дежурного, который и не появится у нас.
Ну вот, Эрик, хлопот у тебя много. Будешь искать няню, поговори с тётей Марусей, которая нам другую тётю Машу приводила. Она работала няней во взрослой амбулатории, может, сейчас там. Живёт в доме Иры Виноградовой, адрес в амбулатории можешь уточнить. А может, проще сидеть до сентября? До тех пор, пока ты не пришлёшь телеграмму, что Настасья идёт к нам? Может, удастся досидеть так: сначала больничный с Лялей, потом попросить Нюру или Талю дать мне больничный, я тоже заболею, а?
Если сможешь, возьми в химчистке детское. Кажется, квитанции в «порт-моне», в серванте.
Обидно, что «Нурька» не съехала. Когда?
Ну вот, написала всё. Погода у нас прохладная, дожди.
Целую крепко, крепко.
Твои девочки.

1. Сколько мать имеет право взять без содержания (со справками по уходу за ребёнком, без справок).
2. Если придётся уволиться до года, обязано ли предприятие (ЦНИИС) взять меня назад и как: на прежнее место или в другое отделение.

Ну вот, пришла сестра и отвлекла от письма рассказом о чёрном Ахмеде, к которому до часу ночи ходила Инна под окно, стильная; как их не могли никто разогнать, и поэтому Инна сделала аборт.
Лялечка истекает потом, прогревается после горчичников. И завтра плохой будет животик: перегрев вреден при поносе.
А для простуды надо прогреть.

15)
Эрик, родненький, здравствуй!
Вчера утром сестра опустила тебе письмо моё в ящик. Сегодня утром мама принесла от тебя второе.
Там ты ещё только собирался в поход. Но я знаю уже, что ты ходил, что страшно доволен, хорошо отдохнул. Я тоже страшно довольна за тебя. Представляю, с каким удовольствием составлял меню, распределял продукты, рубил лапник, пел..., долго пел у костра. Я тебя ещё «порадую» и дам возможность пошлёпать по лесным тропам и в следующее воскресенье, т. к. вряд ли раньше уйду из больницы.
Сегодня понедельник. Сегодня говорили с врачом. Уколы отменила пока (под моим давлением), колибактерин сегодня, наверное, последний день. Отдохнём от лекарств, посмотрим. Лежать буду, пока она не поправится окончательно. Об отдыхе у мамы уже говорить не приходится.
Сразу из больницы поеду на вокзал. Если по выходе из больницы мне дадут ещё бюллетень на 3 дня (как по уходу за ребёнком), значит я приеду и успею оформить Олю в сад. Если не дадут, придётся обеих оставить Настасье (возьмёт ли?), а для анализов — отпрашиваться.
Это хорошо, что ты оформил Олю в сад. Одной заботой меньше. Настасье остаётся только посочувствовать. Пусть берёт хоть к себе, другого выхода нет. Конечно, она теперь боится оставить квартиру без присмотра.
Дали сёстры кусочек бумажки, а конверта нет, так что писать буду долго, пока мама не принесёт.
Сижу на брёвнышке сейчас. Лялюшка спит, а я греюсь на солнышке и бегаю к ней под окошко. 3 дня не выходим с ней на улицу: холодно, дождливо. Прогреваемся в конуре своей. Сегодня кашляем меньше, может, обойдётся.
Не купаемся, не гуляем, «запотничали» опять. Спит, вероятно поэтому, плохо, ночью плачет, правую пуньку за ночь так отжёвывает, что она болит.
Придётся теперь другую давать. Увидев голую пуньку — смеётся. Ещё смотрит на небо, когда слышит гул самолёта или когда я рычу: «Р-р-р». И смотрит на дорожку, когда спрашиваю: «Где кошка?»
Плачет, боится поворачиваться спинкой или попой к сестре и врачу.

6. Юлькины песни. Лялькина зелень. Олины пляски

15)
А вчера меня навестил Витя. Мой родной братец вместе со Шкакиным пришли под окно. Хотел нас в Москве навестить, но ты ушёл в поход, я в больницу, вот и приехал сюда утром, в 5 часов, а вечером, в 11 часов, уехал.
Побыл 5 мин.. Спрашиваю: «Показать племянницу?» Говорит: «Ну её, не надо, она ещё ничего не понимает». Бесхитростен, как новорождённый. Любой другой на его месте проявил бы живейший интерес, хоть и ложный. Я не обиделась. Он во многом наивен, хоть лет ему и много. А мама обиделась. Расстроилась, плакала даже утром, около меня. Видно, «этот чурбан, осёл, толстокожий, с утра, наевшись в саду, отправился до поздней ночи шлёпать по городу. В кино, на танцы, к знакомым» (как её? фамилиё? Гегина?). А маме не уделил времени, не побыл с ней.
Конечно, ей обидно! И прошлый раз, зимой, весь отпуск прошлялся.
Маме опять с отпуском не повезло: взяла последние две недели, и придётся с Олей возиться.
Всё-таки забота, как она же не самостоятельна. Значит, ни отдохнуть лишний раз, ни сходить куда. А тут и ко мне надо забежать. И теперь она уже не хочет брать без содержания, отдохнуть до ноября. Боится, как бы на пенсии не отразилось: «И зачем тогда выслугу добиваться».
Но я попробую её ещё уговорить. Пусть хоть без нас, в сентябре, отдохнёт. Сейчас ещё хлопоты с цыплятами да с яблоками.
Хорошо, хоть варенье переварили с твоей помощью.
Лялю укусила какая-то муха (я её уже убила), поэтому она проснулась, обиделась, что меня нет, разревелась. Укачала её опять, сижу около неё. Это, вообще, зря, что она не любит теперь одна оставаться. Это она в больнице привыкла.
Да, забыла. Плакала мама после Витиного отъезда. Оля глядела на неё, глядела и стала утешать на свой лад: «Не плачь, Бабинька Миленькая! Я ведь не плакала, когда он там, в Москве, уезжал от нас. Опять он приедет!»
Мама: «Вот выросли все и разбежались. Ты вырастешь, тоже убежишь от меня?»
Оля, подумав, с полной ответственностью ответила: «Нет, не убегу!»

Эрик, кончилась бумажка. Пишу на кусочке салфеточной (или туалетной? Не бойся, она чистая).
В два сменится сестра, я у неё ещё спрошу, хорошей!

15)
Вчера написать не удалось. Лялька почти не спала после обеда. В 3 хотела обмануть её: она спала, я подлезла к ней, всунула пуньку. Она подкормилась сонная, а потом проснулась — выспалась! Одела на неё штаны. Потом пришла Нюра навестить, взяла её поплясать. Лялька от радости наложила в штаны и испачкала ей халат. Стали замывать обеих. В 6 она подремала, пока кормилась, и проснулась, еле я успела поужинать. Ну, думаю, не спала, уснёт вечером быстро. А она не уснула. Положила её после кормёжки в постель — не спит. Качаю — не спит. Легла к ней с книжкой — вырывает её, и губа деловая. Легла без книжки, стала волосы мне выдирать и глаза вынимать.
Стукну по ручке тихонько (ведь уже 10 часов!), глядит — играю или обижаю? Обижаю — ревёт, а я её «губу» не выдерживаю — хохочу. Она — тоже! В общем, провозились до 12-ти. Пуньку так и не дала. Погасила свет, стала качать, она ещё долго разговаривала: «Да-да-да» и шлёпала губами и языком, когда слышала гул самолёта.
Как меня обидели, Эрка!
Да нет, не Лялька. Оказывается, выщипывать-то в минуты нежности не я первая придумала!
«...Он ложился, подрёмывая, пока две любимые жены искали насекомых в его густых волосах или выщипывали (!) ему брови и ресницы». Каково, а? Это пунаны из «Вокруг света», что ты принёс мне. Неужели и «ковырянием» какие-нибудь дикари занимаются?
Мама забегала опять в сумерках на минутку, без Оли.
Та долго просилась, потом обещала не плакать и ждать у калитки. Поэтому мама торопилась. Жаловалась на сердечко и слабость. Я уговаривала её отдыхать побольше.
Ну, у Лялечки стул 2—3 раза в сутки, но плохой. И потом всё время с лекарствами. Сегодня первый день без лечения. Посмотрим, что будет. Всё ещё покашливает. Постараюсь прикорм начать здесь, в больнице, чтобы хоть несколько дней под наблюдением врача побыть. Моя врач призналась, что своей дочке (тоже Лариса, тоже понос был в 3 месяца) она никаких лекарств не давала.
Мне понравилось.
Ну вот, выжала все свои новости, какие знала. Значит, оппонента нет?
А с ректором ты говорил на этот счёт или с Бромбергом?
Вот ты уже и ответил на мои вопросы — пришло твоё третье письмо.
Мама только что забегала. Опять на минутку, потому что Оля спит и громыхает гром.
В отношении отпуска, конечно, надо выяснять, не может Наседкин создавать свои законы, не фабрикант. В случае чего надо обратиться к юристу за разъяснениями.
Эрик, а разве Юлька пишет песни? Хорошие? Тебе понравились? Та, которую передавали.
Относительно «ударника». Странное дело, но этот «кто-то» не один, иначе не было бы и других парадоксов. Ты ни разу не был на доске почёта (Вера была!!) за все пять лет. И ты стоишь на 6-м месте по жилью. Ведь внешне все доброжелательны, а на деле пакостят. Хотя бы у Славки выяснить. Да ведь самому и не удобно.
Относительно жилья — цель остаётся прежней, квартира. А обмен совместно с бабушкой — это на случай, если здесь ничего не получится и уйдём. Ты, например, в заветную академию, где ничего не дают. А на место дяди Коли нельзя, т. к. туда Настя свою сестру переселяет. И нам, главное, надо не размер комнаты, а избавиться от соседей.
Ну вот, Эрочка, я попробую сейчас опустить письмо сама (может, пустят?), или вечером Полина опустит. Эринька, у меня только два конверта, поэтому я не могу каждый день отправлять, но писать буду каждый.
Целую крепко, крепко, родной.
Твоя Тоника.

16)
Здравствуй, наш хороший папа Эрик!
Принесла мама поздно вечером вчера ещё письмо твоё, тоже третье (я три послала). Ты обиделся, что не пишу каждый день. Не сердись. Ведь на второй день писать-то нечего было, а потом я всё время писала, только не отправляла. И сам понимаешь, что, кроме Лялькиной попы, в моей клетке новостей нет. А Лялька всё в одном состоянии. Сегодня третий день без лекарств. Сегодня «наложила» в 5 утра первый раз, как всегда (зелень, слизь), что будет к концу дня — жду.
Вчера не сумела тебе написать. Вечером долго маму ждала, так и не дождалась. Уже темно стало, пошла Лялю купать после большого перерыва. Хотела подольше её покупать — мама пришла с Олей. Принесли твоё письмо. Пришлось закруглиться. Мама плохо себя чувствует, вид измученный, всё болит. Отец тоже еле ходит. Погода неважная после тебя, так что голышом не ходим и не наслаждаемся. Оле только хорошо, и то плохо ест, даже мама жалуется.
Но всё равно, Эрик, 15-го не выйдет приехать. Я смогу поехать с Лялькой недолеченной только в том случае, если:

1) врач скажет, что не опасно и не будет ухудшения;
2) если твёрдо мне продлят отпуск;
3) если ты не уедешь в командировку. Олю в сад могут не принять из-за сестрёнки, а мне надо будет бегать искать по Москве специалистов-врачей для малыхи (не у Зинаиды же лечить!)

При этих условиях я могу выехать пораньше, но после 15-го, т. к. сегодня только 3 день без лекарств. Надо посмотреть, как её дела будут. Как ты на это смотришь? Так вот, после купания потрепались с мамой через окно, потом стала детку укладывать.
А она опять не спит, хоть и купала. Только в 10 уложила, потом сама купалась, простирнула за Лёлькой, и потом до 12 трепались, побросав все дела: я — письмо, Полина — полы, сестра — остальное.
Сестра объясняла мне, почему они вечером боятся на крыльцо выходить. Её с няней чуть финкой не зарезал один «знакомый больной». Пришёл, видно, пьяный, сказал, что опять ложиться. Сестра после этого нервного потрясения бюллетенила 2 месяца: парализовало правую половину. 100% не платили.
Не признали «травмой на производстве».
Наше основное лечение — свежий воздух. Поэтому стараюсь быть с ней на улице больше, кормлю там, спать укладываю. Но на руках она плохо спит, мало.   
А у нашей Лёльки-Лелейки лоб, нос, губы и щёки — всё на одной плоскости. Её легко рисовать.
А наша Оля легко с нами, родителями, распрощалась, а с мамой ужилась. Ко мне всегда просится, но побудет немножко, получит конфетку и зовёт: «Пойдём, Бабинька, домой».
Как-то на территории больницы испачкала руки (с земли поднимает, траву рвёт). Говорю: «Заболеешь, я с Лялей в Москву уеду». А она мне не задумываясь: «А я с Бабинькой буду жить!»
Ещё. Лёленька хорошо сидит сама, и даже сама садится.
Договорилась с врачом, она обещала через больницу сдать Олины анализы, чтобы самим не беспокоиться, не ходить.
Обещала сегодня-завтра отправить меня к хорошему врачу проконсультироваться относительно «пузырька» (почки) моего.
Вообще, очень приятная тётя, внимательная. Если бы ещё вылечила!
Эрик, с удовольствием читали твоё восторженное описание похода. Я очень рада за тебя. Сходи, Эрка, ещё, обязательно сходи. А к папе лучше в будни поезди. Если срочной работы нет, поезди к ним всю неделю, вот и насмотришься, и наговоришься с ним.
Автореферат твой он не редактирует? Поедет ли он в санаторий и когда? Отдали ли им деньги? Приехала ли Люся, нравится ли им на даче? И, конечно, обязательно напиши, как решились мои вопросы:

1) с моим отпуском. Бюллетень мне не оплатят, но продлят ли мне за его счёт до октября, или не учтут и дадут обычные 3 мес.;
2) с командировкой. Очень уж её не хочется!
3) с Настей. (Берётся ли, за сколько, на сколько).

Ещё, Эрик, зайди к зав. садом и объясни, почему нет Оли, договорись, чтобы место было точно.
Хорошо, что оппонента нашёл, плевать, что «дежурный».
Ну,  и в общем, пиши обо всём, о большом и малом, и про Нурьку (когда смоется), и про работу (загнали тебя или нет).
Я сейчас кончу, т. к. сестра домой идёт, пусть опустит.
Целую. Твоя Тоника.

17)
Эринька, здравствуй!
Как мне выбраться отсюда?
Я уже изнемогаю, сил моих больше нет. Сегодня пятница, встали с твёрдой решимостью уходить, потому что я — ладно, пусть. Мама вся измучилась, вся больная, мне глядеть на неё больно. Несчастные две недели взяла, а отдохнуть не может. Разве можно ей без отдыха 2 года работать? А с Олей она не может лечь, когда хочет. До обеда возится с готовкой (именно возится, потому что еле-еле), к концу дня сваливается с ног. Вот и решила уехать поскорее, чтобы она успела до холодов отдохнуть без нас. А холода уже наступают. Сегодня ночью чуть не простудились в своей клетке, было градусов 5—7. Среди ночи Лёльку во все одеяла упаковала. Поговорила с врачом. Ничего она мне определённого не сказала, как дорога повлияет, что дальше с ней будет. Говорит: «У меня последнее время появилась надежда...» Обещала в понедельник решить этот вопрос. А через 5 мин. после разговора Лёлька выдала первоклассную зелень, как в худшие дни дома.
И опять вопрос о выписке повис в воздухе.
А сколько же мама протянет с Олей?
Вот так-то, милый оптимист. Если ещё принять во внимание, что Оля там не ест, мама с ней переживает. Лёлька покрылась какой-то невероятной сыпью (лицо, руки особенно, на попе тоже гнойники). Врач сама не знает. Корь? Не должно, у нас нет в отделении. Лекарственная? 4 дня, как отменили все лекарства.
Может, от неглаженых больничных пелёнок? Может, от ванночки? В которой все стирают заразные халаты, а десятидневная няня и своё бельё? А у неё ведь дома не перешагнёшь, сколько грязи.
Ну и тихо, и долго действуют на нервы всякие пауки, жуки, мокрицы, ползающие по кровати. Какие-то микроскопические мушки и насекомые, которых ловишь и давишь на продуктах, на окнах, в тумбочке. А теперь ещё и холод, а в палатах не топят. Приходится скручивать Лялю во все одеяла и держать сутки завязанной.
И Лёльке мало уже молока, а прикармливать здесь, в больнице, Е. Н. не советует — не стерильно.
И самое главное — не видно конца. Предлагает завтра ещё одно модное, современное лекарство. Попробовать.
Ну, а что ты предлагаешь?
Сегодня ещё ввели гамма-глобулин. Опять стали давать хлористый. Сегодня же сделают клизму из ромашки. Делали два дня назад. Почему-то она предпочитает не марганцовочную, а из ромашки.
Время 16 часов. Лялька уже 3 раза сходила скверно — зелено.
Вот и всё пока.
Целую. Тоника.

Это — не письма. Это — чудо, сказка наяву.  И творит эту сказку волшебное чудо слова.
Я перелистываю, переписываю не пожелтевшие мятые листочки, исписанные мелким торопливым почерком, острым карандашом.
Это не просто слова и строчки на обрывке рулонного листа, салфетки, бумажного пакета из-под сахара.
Это — открытая настежь дверь в страну прошлого. Она живая, приближает забытое — миг, час, день, год. Я вхожу в ту дверь и заново переживаю те мгновения, участвую в тех событиях. Замираю от счастья, касаясь губами, щекой нежной кожицы моих крошек деток, которым так была нужна. Смеюсь и радуюсь обцелованному носику Оленьки и переполняюсь страданием около больной Лёлечки на серых больничных пелёнках.
Возможность вернуться в любой миг — место, люди, события — не только мне, но и любому желающему. Конечно — это чудо сказочное.
Из сегодняшнего дня я вижу себя в те юные годы. Быт наш, цены (!), наши характеры (мой и близких), взаимоотношения.
Сколько во мне было терпения среди зелёных дочкиных пелёнок. Как я умела беречь Эрика от своих страданий. Только последнее письмо открыло ему истинное существование, убогое, страдальное.
Всё остальное время изыскивала развлекательные картинки. Про Лялину губу, про Олину пляску под гитару. А действительность была — кормящая мать в «клетке», без сна, без нужной еды, свежего воздуха — всё это необходимо для молока хворому ребёнку на руках.
Как искренне радовалась Эрику, его развлечениям и походам. И из больничной «клетки» руководила им в далёкой Москве, при его полной житейской беспомощности: где найти квитанцию в химчистку и как найти оппонентов себе; где искать няню детям и с кем решать вопросы моего украденного отпуска.
Как я жалела маму, понимая тяжесть ухода за Оленькой. Даже сейчас, прожив жизнь, я пытаюсь найти ошибки свои в той сложной ситуации и правильное решение. Но и сейчас не нахожу.
Грудной ребёнок заболел. Ехать всем сразу домой? Страшно в поезде. А что дома, в Лосинке, делать? Врача на дом нельзя — дурная. Ложиться в больницу в Москву с Лялей, куда Олю девать?
У Эрика только работа. За детей отвечаю я.
Вот и понадеялась, что в Сасове, в больнице, где своя тётя-врач Анна, обследуемся и быстро вылечимся. Не получилось.
Все весёлые картинки нашего быта утонули у меня в тревожной пелене: лечить, спасать кого-то в семье. И как не просто давалось мне наше счастье.
И только листочки древние прошлого столетия, тысячелетия (!) позволяют снова омыться счастливыми брызгами разных цветов, оттенков, света и тени моего прожитого времени и пространства. Касаясь живой душой каждого из любимых: дети, муж, мама, заново с ними вместе сопереживать наши радости, трудности, боль и счастье.
Вперемежку с мокрицами на больничной койке с ребёнком, отловом вокруг него пауков, жуков и всякой нечисти-насекомых в холодной палате.
Главное — счастье, что мы есть. Что мы вместе — и на на расстоянии полтысячи км.

7. Берендеев лес. По грибы и по аспиранткам

Сны бывают «хорошие» и «страшные». И почти всегда сказочные, необычные, фантастические. Но те и другие быстро забываются.
Сказки наяву — это события, которые тоже необычные, случаются только с тобой. И тоже бывают «добрые» и «страшные». Но они врезаются в память навечно.
Навсегда остался во мне тот трепет счастья и радости, который наполнял меня всякий раз, когда я возвращалась в родной дом, в Сасово. Сердце торопливо стучит; дыхание прерывисто, как от бега; глаза наполняются влагой, когда нетерпеливо через стекло вагона узнаю приметы родных мест. Вот голубая церковка на пригорке, вот мелкая речка Пугас под откосом, которая заливает всё вокруг весной.
А вот ноги торопливо шагают по утренней р`осной траве к дому. Почему никогда не гаснет и не утихает это волнение?
Потому что Родина — это место, где живёт моя мать и мои детство и юность. Где и в разлуке я вижу и слышу её и в цветущих яблонях сада, и на тропке городской.
Потому волнение, что не рвётся моя нить с ней. Долго, долго. Потому что живо самое главное человеческое чувство — любовь.
Не у всех детей такие долгие нити. У моих короче.
Дом в Сасове был всегда родным и у меня, и у всей моей семьи. У Эрика, у дочек. И он был единственным на Земле местом, где нас ждали, любили, жалели, делили наши трудности. Мои родители. Мы были там все желанные. Даже когда приезжали к ним большой семьёй, вчетвером, с двумя маленькими детьми. Они уставали от нас. Но ждали снова.
С маленькими детьми, которые болели пневмониями почти с рождения, конечно мы рвались в Сасово. Хоть наш посёлок и не был каменным Арбатом, а был тихим и зелёным, но природа была за стеной кирпичного дома. А жили-то дети внутри дома, да ещё с Русями.
А в Сасове, в саду вишнёвом с цветами большеголовых пионов и георгинов, природу ничто не отделяло от детей. Все двадцать четыре часа они дышали чистейшим её, напоённым ароматами цветов, травы, листьев, воздухом. Днём спали в беседке, обвитой диким виноградом, кушали на веранде с мальвами, играли в саду, в песочке. Ночью спали дома, но бревенчатые стены были так же чисты, как и деревья за ними.
Кроме чистой природы очень нам нужны были и свои, бесплатные фрукты-овощи на огороде. У себя дома, конечно, одной зарплаты Эрика, молодого специалиста, хватало только кое-как накормить семью. Только жестокая экономия на самых необходимых, дешёвых продуктах. Мы ездили в Сасово в отпуск «бесплатно кормиться» этими овощами. Конечно, «отпускную зарплату» привозили с собой тоже на еду всем: мясо, молоко, масло. И продукты везли, конечно, тоже.
Но из этих денег часть тратилась на билеты ж/дорожные, часть надо было оставить на питание после отпуска. Ведь зарплату получим только за отработанные уже две недели.
Так что на житьё в Сасово уж и не так много получалось. Но совместными усилиями справлялись.
Продукты — часть свои (и бесплатные свежие яички) и дешевле купленные здесь.
Но всё безоблачно не получалось. Маме мы и в радость были, но и забот и хлопот прибавлялось.
Только с годовалой Олей у нас отпуск прошёл без особых проблем.
На следующий год из-за беды с Эриком мы разделились.
Полуторагодовалую Оленьку пришлось маме на руки одну отвезти, а я раненого Эрика повезла весной спасать в Прибалтику, в санаторий.
На третий год приехали и с полугодовалой Лялечкой. Получилось грустно опять. Нельзя грудных никуда возить. Заболела она, попали в больницу, мама опять осталась одна с Олей.
Это был год 1964-ый. Он нас напугал. А на следующее лето у нас случилось неожиданное путешествие.
Не в сторону Сасово, по Казанской ж/д, а совсем в другую, по Горьковской.
Группа сотрудников нашего отдела отправилась на испытания строительных машин в Горьковскую область. На полигоне военной части, затерянной в дремучих лесах.
Там был отстроен небольшой военный посёлок, с квартирами для офицеров и необходимыми службами: магазины, гостиница, школа, д/с и прочее.
Эрик был в этой команде. И было в ней кроме Эрика ещё несколько инженеров, пап молодых.
Мамы с детками, конечно, остались дома. Я тоже осталась с двумя малыми дочками.
Но кто-то из молодцов-отцов первый соскучился по своей молодой семье, жене и ребёнку, родил в голове блестящую идею: привезти семью к себе. Это был не Эрик. В его голове не было ни капли свободного места от научных идей.
Но он тоже был рад нас видеть. Поэтому мы, мамы, собрались быстренько и большой многодетной и многомамной компанией на поезде отправились на встречу с любимыми папами.
Мы оказались в небольшом посёлке одноэтажных домиков в дебрях Берендеева леса.
Рядом протекала прозрачная лесная речка с чистым песчаным пляжиком. Можно было семьями жить в гостинице. Но нас разобрали по домам своим молодые жёны офицеров. Они сутками не видят своих военных мужей, которые несут службу. Им скучно и одиноко среди леса. Никого больше вокруг нет. Поэтому они и рады новым людям.
Нас тоже разобрали, и мы стали жить у симпатичной пары: лейтенанта Николая-Коли и его жены Тани. Нам выделили свободную комнату в двухкомнатной квартире, и мы дружно зажили. Никаких денег за «постой» не взяли. Вместе с Таней готовили, убирались. Мне не привыкать хлопотать.
Как в Сасове, все круглосуточно питались свежим воздухом. Продукты для военных были в магазине все. С хозяйством, уборкой, готовкой мы, две молодые женщины, управлялись быстро. Поэтому много гуляли вместе, купались в речке. С интересом рассказывали и слушали друг друга. Дети, к счастью, были здоровы, и все были довольны.
Папы весь день были на полигоне, где-то в лесу. Мы там не бывали, да и запрещён был вход посторонним.
Ну а вечером, когда собирались все мужички наши, было и вовсе весело.
На этом благостном отдыхе запомнилось несколько моментов.
Как я всё время учила Лёльку правильно ходить левой ножкой.
Она её ставила не ровно с правой, а наискосок, как медвежонок. Ножку я выправила.
Однажды днём перед нашими глазами явился братец Витя. Как в сказке про Конька-Горбунка: «Встал передо мной, как конь перед травой».
В солдатской форме, с горсткой земляники. Было у него увольнение, и он потратил несколько часов и спортивным шагом добрался к нам повидаться. Служил-то он в Таманской дивизии, под Москвой. Оттуда он дошагать никаким шагом не мог до нас. Наверное, где-то недалеко от нас на маршруте были.
Очень, конечно, рады были ему и его героическому поступку.
Очень большое впечатление оставили очень большие грибы в лесу.
О грибах в лесу мы не догадывались. Около дома, на огороде, их не было около нас, у Эрика на полигоне тоже.
Нам о грибах сообщила Таня. Что вот, стоит из посёлка выйти и зайти в лес, можно много грибов найти. Я не очень поверила, потому что в Сасове деда Вася весь день по лесам грибы искал. И не всегда даже целую корзинку приносил.
Но в первый же день выходной я предложила Эрику сходить в этот лес на разведку всем вместе и погулять.
Одна-то я не решалась с малыми детками по лесу гулять, боялась. Лялечке всего полтора года, да ножка косолапенькая — далеко не уйдёт. Заблудиться могу. Хоть я и создала первую в истории ЦНИИСа турсекцию, и стала первым председателем её, и водила её по дальним подмосковным маршрутам. Это было «понарошку».
Сама я совершенно не умела ориентироваться. В лесу могла в «трёх соснах» заблудиться, в городе — в трёх домах.
Поэтому, изображая мудрую турправительницу, всегда распределяла все обязанности походные среди рядовых туристов. Продукты, костёр, песни и, главное, маршрут.
Таким образом, снимая всякую ответственность с себя за последствия.
А здесь я отвечала за идею, а Эрик, инструктор по туризму, за маршрут грибной. Да ещё Таня предупредила, что хорошо грибы растут на болотных кочках. Значит, он отвечал и за кочки.
Поскольку шли только в разведку, никаких вёдер и кошёлок грибных у Тани не просили. Так, на всякий случай, взяла «сеточку» с собой.
«Сеточка» - это исчезнувшее понятие и явление советской эпохи. Прекрасное изобретение.
Похожа на тряпочную сумочку хозяйственную. Но не сшита из тряпочек, а сплетена из толстых, крепких ниток, красивых и разноцветных. Хороша она была тем, что в смятом виде умещалась в кулачке. Её мужчины могли в карман пальто, брюк положить, дамы — в дамскую сумку.
А после работы идёшь в магазин, вынимаешь из кармана и заполняешь её всевозможными продуктами.
«Сетка» советская (её ласково звали «сеточка») была гениальным изобретением и несла несколько положительных функций.

1. Практическое-бытовое. Была мала в объёме в свёрнутом виде и вместительна в «свободном полёте».
2. Экономическое. — Очень дешёвая по цене, т. к. проста в изготовлении и использовалось минимум сырья.
3. Политическое. Она делала прозрачной жизнь каждого Советского человека. Его должность и материальное положение, семейное, вкусы и наклонности.

Если в «сетке» через ячейки проглядывает обычный набор: батон, сахар, овощи — это бедный инженер.
Если добавляются мясо-колбасы — начальник лаборатории.
Детские продукты, игрушки означают семьи с детьми.
Вино или шампанское — праздник в семье.
Водка и огурец — пьяница.
Вот такая была замечательная видимость в дырочках.
Взяли мы свою советскую «сеточку» и отправились по грибы.
Погода чудесная, тёплая, но всё-таки всех нарядили в длинные трикотажные штаны и рубахи с длинными рукавами. Чтобы комары в болоте не съели нас. Но они не успели.
Только мы вошли в тень леса, как я в изумлении встала и кричу Эрику: «Эрик, Эрик, здесь какие-то здоровенные африканские черепахи!!»
То, что я увидела, было действительно сказкой наяву.
На зелёных крупных болотных кочках, в шаге друг от друга, сидели огромные, коричневые, тропические черепахи. Грелись как бы на солнышке.
Сбоку где-то пролезала мысль: «Нет же в наших лесах никаких черепах, не водятся ни южные, ни северные». Но глаза-то видят.
В ещё большее изумление я впала, когда Эрик эту черепаху снял с кочки и показал мне. Это был гриб! На толстой ноге. Благородный Белый.
Даже и подумать не могла, и представить, что такого размера они бывают, с голову Эрика.
Мы срезали их ножиком, дети тянули за голову, как репу. Несколько штук полностью заполнили нашу сетку. А они, грибы, сидят вокруг нас, и расстаться с ними невозможно.
Первым Эрик снял свою рубаху-ковбойку и напихал туда их. Он, с горящими глазами, уже штаны приспустил для той же цели. Но я вовремя остановила его и себя не дала раздевать, - неприлично. Взяли по грибу в каждую руку, всего восемь, и, счастливые, побежали домой. Варить, жарить, солить грибы — это было увлекательное занятие нашей женской команды во главе с Таней. Она и научила всему. А лейтенант с кандидатом наук их таскали нам из леса, вестимо. До конца командировки. Домой везли несколько вёдер жареных, солёных. Вкуснятина невероятная.
Оставил глубокий след в памяти ещё один эпизод положительно-отрицательных эмоций.
Хорошее военное местное начальство для своих офицеров организовывало полезные экскурсии, разнообразя их быт.
В этот раз намечена была поездка на лесные земляничные поляны, где ягоды растут ковром. Никого на километры нет вокруг, они растут и растут.
Пригласили нас, командировочных и желающих. Мамы с детьми дома остались, потому что ехать надо на рассвете, в специально поданном вагончике по узкоколейке. А папы с удовольствием собрались.
Известие это, положительное, пришло к нам на берег речки накануне выходного, вечером. Наши ЦНИИСовские с семьями и без как раз отдыхали там после трудового дня.

8. Шуры-Муры

И здесь моего слуха коснулось другое известие, отрицательное.
Аспирантка Шура из МАДИ при всём честном народе обратилась лично к Эрику с просьбой, чтобы он её взял с собой на сбор земляники. Добрый Эрик, конечно, согласился. Ребята наши косо так посмотрели на эту сцену, с недоумением и осуждением.
Как можно чужой дев`ице лично проситься к Эрику в попутчицы. Рядом жена стоит с детьми. Ладно бы просто ко всем ребятам обратилась: «Можно, я с вами?»
А уж если лично к Эрику в спутницы по лесу напрашивается, хоть бы постеснялась при всех, где-нибудь тайком, за углом просилась.
Все косо смотрели, и я молчала. Ведь меня вроде и нет.
И только дома, наедине, стала я у любимого мужа интересоваться.
Аспирантка Шура из МАДИ никакого отношения к ЦНИИСу и командировке в в/ч не имела. Она приехала сюда своим ходом, потому что давно старалась «охмурить, соблазнить и совратить» Эрика, ещё в Москве. Узнав о его командировке, припёрлась сюда к нему в превеликой радости, что жена с детьми не будет ей мешать и отвлекать его. К великому её сожалению, мы, жены с детьми, вскоре воссоединились с мужьями. Я тоже.
Она пропадала с ним на полигоне, торчала около нас на пляже и уходила только спать к себе в гостиницу.
Мне не приходило в голову ревновать его, но она была противна мне своим наглым открытым преследованием Эрика. Было неудобно, стыдно, что он это позволяет и у меня на глазах, и у сотрудников.
Стала я его вкрадчиво пытать, расписывая, как своим малым детям, яркие картинки.
Аспирантка ведь наказала ему не только взять её с собой «по ягоды», но и в гостиницу придти на рассвете, разбудить её, чтобы не проспала.
«Как же ты её в номере разыскивать будешь? Спят там несколько женщин чужих. Ты на рассвете там появляешься и в кровати каждую на ощупь определяешь или как? На кого ты похож? И как к тебе дамы отнесутся?»
Я не корила его, только вопросы задавала. Чёткие ответы он не смог дать и решил сам: не будить.
Проснулась ли она, ездила ли с ним, не знаю. И если да, значит в лесу обнаружила несовпадение их психо-биологических возможностей.
Ей нужны были отношения с ним плотоядные, а он мог женщин одаривать вниманием только платоническим. Даже любимую жену.
Поэтому он нужен был только мне такой. И он знал это.
Но почему этой грязной девке он позволял долго унижать меня, да и себя, не знаю.
То ли считал непременной чертой интеллигентности «никого не обидеть отказом», даже самых грязных и подлых, которые часто паслись около него.
Или ему нравилась самому своя безотказность, за которую получал восхищённое отношение, или не умел отличить искренность от подхалимства. Используя его для себя, с практической целью.
Но в жизни невозможно относиться одинаково ко всем.
Эту Шуру к Эрику давно как-то направил Юлька Веледницкий якобы для консультации у молодого учёного. Но ей понадобилась не одна и не три, а три года.
Конечно, как и всех его друзей, приятелей, знакомых, я приняла так же приветливо и гостеприимно сначала.
Появилась она у нас, ещё одна маленькая Оля была.
Но врезалось в память несколько идиотских моментов.
Эрик лежит у меня дома в гипсе после страшной производственной травмы, после больницы.
Я одна с годовалой больной маленькой дочкой, с большим больным загипсованным мужем уже 4 месяца, а вокруг — злые соседи коммунальные.
Является к нам Шура навестить хворого Эрика. Почти не глядя на меня, небрежно, как бы рукой отметая с пути, устремляется к кровати больного.
На стуле рядом часами его развлекает, ничего не замечая вокруг, меня тоже. Эрик даже с удовольствием принимает её внимание. Хамства её не видит.
И так чуть не каждый день. Мешает она мне, раздражает, тоже оба не видят.
Вторая картинка.
У меня уже двое маленьких и хворых детей. Эрика я долечила в санатории. Ходячий уже на работу.
Теперь я, после роддома, вернувшись с Лялечкой домой, 4 месяца не могу остановить послеродовое кровотечение никакими лекарствами.
Милая Евгенюшка предлагает вернуться к ней на дообследование и на дополнительное лечение.
Но я не могу. Обе крохи болеют пневмонией. Ляля заболела в 6 недель. И на час не могу их оставить.
Врач моя из женской консультации предлагает последнее средство — гемотерапию. У меня же из вены взять кровь и мне же её влить. Оставить детей, чтобы добежать со своей кровью до женской консультации на процедуру, я могу только в обеденный перерыв Эрика.
Чтобы он подменил меня около них. Причём рассчитано всё по минутам. Я, обычно, одетая, жду его у окна, на тропинке к дому. Чтобы не задерживать ни себя, ни его.
Вдруг вижу. Прогуливается мой любимый с аспиранткой не торопясь на дальней дорожке. Беседуют.
Обо всём забыл. О времени, о моей крови, нервах, детях.
Конечно, бывало больно до слёз. Не только от уколов шприца, но и душевных.
Конечно, задумывалась не раз, почему он беспредельно тратит свою доброту на чужих. И за мой счёт. И конечно, я не умела укорять, упрекать кого-то близких за эту боль. И его не могла.
Обида наплывала слезами на щеках. Как в любой жизни, не всё было в ней просто. Знаю только, что сберечь в семье счастье, радость, любовь стоило мне ежедневных, ежеминутных усилий. И бороться со всеми проблемами приходилось почти в одиночку.
Самой главной моей проблемой было здоровье детей. Они болели постоянно. Мне стало казаться, что причина этого — теснота жилья. Невозможно было отделить больного ребёнка от здорового, они и заражались друг от друга.
Но у молодого учёного не решались и вопросы увеличения жилья, и его зарплаты. И не было близких перспектив.
Все эти вопросы неожиданно и быстро разрешил переезд в Зеленоград. В конце декабря этого же,  1965 года. По наводке Володи Левина, который уже там жил. Мы получили трёхкомнатную квартиру, зарплату к. т. н. и зава лаборатории.
О таком, свалившемся на голову, невиданном счастье мы и мечтать не смели.
Это тоже была сказка, сон наяву.
Началась новая жизнь в «Зелёном Граде».
































































Глава 15. Перекрёсток

1. Дочка в мешочке. Гемотерапия

К рождению февральской дочки Ларочки мы получили потрясающий подарок от деды Эди — белый спальный мешок для младенца, из искусственного меха. Он здорово упростил проблему её зимнего прогулочного состояния в летней коляске с ситцевым козырьком. Из неё только что вылезла Оля.
Мы ещё Оленьке пытались её утеплить с помощью пластмассовой закрытой переносной корзины с ручками, оставшейся сиротой от украденных колёс самой коляски. Подлый вор утащил её у дочки Оли с первого этажа, где я оставляла её после прогулок, не в силах нести на руках вместе с дитя на пятый этаж (или четвёртый? Уже забыла, но всё равно высоко и тяжело), на последний.
А уж в феврале, во вьюги и снегопады, возить новорождённую в ситцевой коляске совсем страшно.
И вот Эрик приехал к нам на «Шаболовку», и взял на ручки белоснежный меховой мешочек с новенькой дочкой внутри, и повёз нас через всю Москву на другой её конец домой всякими видами транспорта.
И наконец мы вошли в наш дом, комнату, где нас с нетерпением ждали самые мои родные мама и крошка дочка Олечка.
И Оленька двухлетняя взмахнула своими крошечными ручками и восхищённо воскликнула:
— Сеслёнка!!
А потом все вместе расстёгивали молнию на мешке, развязывали розовые банты, одеялки, пелёночки открывали и наконец в тёплом гнёздышке нашли крошечную дочку в кружевах и пухлых щёчках. Ещё в роддоме сёстры, неся на кормление новорождённую весом 4 250 гр, посмеивались: «Для равновесия надо на другую руку двух младенцев брать».
Стали взаимно знакомиться, разглядывать друг друга. Старшая теперь сестра Ольга была в полном восторге от такой прекрасной, живой куклы, которую лично ей купили в магазине.
С первых же часов красивое имя младшей дочки — Лариса, Ларочка, Лара — в нашей семье выговорить могли только мы, родители.
Старшая дочь, Оля, сразу обозначила «сеслёнку» Лялей, Лялечкой, что в переводе с украинского языка как раз означает «кукла».
Так и живёт дома до сих пор с домашним именем Лялечка, потому что и сама своё имя не могла произнести в первые годы.
Насмотрелась на новенькую внучку Бабинька Миленькая и уехала домой в Сасово.
Поглядели на нашу чудо-дочку наши друзья-туристы. Приезжали взглянуть все Немировские. Со всеми попраздновали наше счастливое событие.
Стали в нашем тереме-теремочке поживать мы вчетвером. Не считая рояля.
Эрик ушёл на работу двигать науку. Ещё в дородовом отпуске мы вдвоём с Лялечкой, как могли, помогали ему заканчивать диссертацию. Проверяли ошибки в тексте, вписывали формулы, обводили на ватмане чертежи — плакаты. Я — за столом, Лялечка в животике.
Теперь наша помощь ему больше не светила, не могли больше. Каждый трудился на своём поле. Эрик — на научном, я — на житейском. И все были счастливы.
Что мы — есть.
Что у нас две дочки, «два цветка жизни». И не имело значения, какую ловкость надо применить, чтобы одновременно накормить двух крох, одеть на прогулку и благополучно вернуться с неё, уложить спать, обстирать всех, выгладить всё.
И всё одними руками. Ещё надо приготовить всем разные обеды, комнату содержать в идеальной чистоте для малышей. Чтобы ни пылинки, ни соринки. Ухоженные по всем статьям должны быть все. И детки малые, и папа Эрик должен в науку идти при галстуке, и я всей семье — пример должна быть тоже.
Имело значение сохранить, сберечь в доме покой, радость. Чтобы дети росли здоровые. Чтобы Эрик без помех готовился к защите. И все друг другу улыбались и радовались.
Главное — всё успеть мне.
Тревожила Лялечка. Днём весёленькая, молочка было достаточно. Но ночью почему-то всё время плакала. И я ночи напролёт просидела у её кровати первые четыре месяца. Нельзя плачем маленькую Оленьку разбудить, ей нужен крепкий ночной сон. И чтобы будущему учёному, папе Эрику, не мешать спать. Потому что будущая диссертация в семье была тоже большим сокровищем, как и дети. Так уж сложилось, что и Эрик был у меня третьим ребёнком, а я была всехняя мама. Поэтому все заботы о трёх были моими.
Всех вовремя накормить, уложить спать, прогулять.
Яркость первых четырёх месяцев после роддома сохранила память хорошо. Чёткость и строгость дневного режима, последовательность стремительная всех действий, чтобы выполнить книжный режим детям днём. Других советчиков всё равно по близости не было, а книжка, составленная великими учёными, всё так же выручала советами, что и как делать. Не удавалось вот ночью поспать хоть сколько-то. Откуда только молоко бралось ещё дитёнку. По ночам я утешала Лялечку: приласкать, переодеть пелёнку, поносить на ручках. За это время, с 12-ти ночи до шести-восьми утра, надо было раз восемь высадить Олю на горшок, чтобы спасти новое кресло-кровать, которое ей купили. А она освободила чешскую — Юлькину — кроватку для сестрёнки. Я её сонную вынимала из него, сажала на горшок и опять укладывала. Спала и дела делала исправно горшочные, не просыпаясь.
Жалко было не кресло, а дочку.
Его же не вымоешь и не высушишь, не в тухлом же дитю спать. Так что обе дочки бодрили меня ночами вполне успешно.
Всё-таки без сна четверо суток не просто выдержать. А четыре месяца тем более.
Но я нашла выход из положения.
Лялечку надо было кормить каждые три часа, по 20—30 минут. Я и приспособилась набирать себе сон по частям, во время кормления. Не специально, конечно, себе такую задачу ставила: «Сейчас я посплю!» А засыпала нечаянно. Осталось только позаботиться о безопасности дочки, чтобы во сне не уронить её. Поэтому кормила я её всегда над её кроваткой. Садилась к ней лицом на случай, если выпадет из моих рук, скатится прямо в свою кроватку с высоты 30—20 см. Но она ни разу не скатилась, потому что и во сне я крепко в неё вцеплялась, а она в мою «пуньку».
Была ещё одна помеха. Все эти четыре месяца продолжалось послеродовое кровотечение и никак не останавливалось. Не так буйно, как с Олей, до потери всякой сознательности и сознания. А меньше, но дольше.
Уж всякие лекарства я глотала, врачом прописанные местным.
Уж Евгеньюшка в «Семашко» на Яузе заволновалась и требовала меня строго к себе на обследование. Но я не послушалась.
Куда я дену своих дочек, да ещё хворых.
Наконец придумали мне странную процедуру — гемотерапию.
Каждый день в кабинете врача-гинеколога у меня из вены брали большой шприц крови моей и мне же в другую вену вливали. Такой кругооборот крови в организме. С него ли, или время пришло, но более-менее пришла в норму.
Тем более что мне стало не до оборота.
В шесть недель заболела моя вторая кроха, Лялечка. То же, что у старшей: кашель, температура.
То ли вирус у Оленьки где-то притаился в комнате мытой-перемытой. То ли кто-то из многочисленных гостей принёс московских, что являлись к новорождённой на просмотр. Эрика мачехи семья и другие родственники.
Что тут можно добавить о себе. О моих заботах, тревогах, отчаянии, надеждах.
Слов нет, одни скупые жесты.
В нашу счастливую семью влез подлый, мерзкий, невидимый враг под названием народным «зараза».
И как-то вся будущая моя жизнь была предназначена теперь для борьбы с болезнями, спасения детей.
Я собрала все силы, волю. Вернула себе прежнюю изящную фигуру, досвадебную. На это понадобилось меньше времени, чем после Оли. С ней до года я ходила пухленькая, но рассталась со своими 25 кг, набранными за девять месяцев, за несколько дней, после травмы Эрика.
С Лялечкой понадобилось четыре всего месяца. Всё способствовало моей стройности. И сутки без сна, и гемотерапия. Кстати, проблема вылезала даже здесь. Надо было успеть вернуться с процедуры к детям за время обеда Эрика. Всё рассчитано было по минутам. Я смотрю в окно, вижу Эрика на тропинке к дому, быстро влезаю в зимнюю одежду и в дверях по команде: «Детей сдала» — «Принял» — несусь по ступенькам вниз. Опоздание было неприемлемо.
Тем более я очень была удивлена однажды. Когда на тропе к дому я обнаружила его, но не одного, а неторопливо прогуливающегося с дамой. Но не нашей, туристкой, а московской аспиранткой МАДИ. И так он был увлечён взаимной беседой, что забыл и о времени, и дочках-малолетках, и о любимой жене Тонике, подтанцовывающей у подоконника от нетерпения, удивления, недоумения.
С шести Лялиных недель в доме изменился режим. Мы почти врозь выхаживали наших детей. Он — своё детище, диссертацию кандидатскую. Я — своих дочек.
Теперь они болели вдвоём. С некоторым сдвигом.
К нашему с Лялечкой возвращению из роддома домой Олечка успела долечиться.
Но напала «зараза» сначала на младшую, затем, конечно, через несколько дней на старшую.
Она общая у них была, называлась «вирусная пневмония». Вирус передавался, как при гриппе, сидел в лёгких и портил их.
Кто-то первый выздоравливал, но не надолго. Со слабым иммунитетом, на больничном режиме, в тесной комнате, его не было где спрятать. Поэтому снова заражался от хворого ребёнка.
Этот круговорот был непрерывный. Каждый за год по восемь раз болел этой пневмонией. Стоило любой дочке чихнуть, сразу гад-микроб лез в лёгкие. Всё по новой — сопли, кашель, температура.
Моя жизнь заполнилась страхом за их здоровье, жизнь. И я впала в стрессовое состояние ещё и от отчаяния. Осталось острое это чувство. Мне так необходим был рядом родной, близкий, опытный человек. Мне нужен был его совет. Если бы мама была рядом! Мне так её не хватало. Это была несбыточная мечта.
Я только представляла её рядом. Я бы ничем не загрузила её. Не надо варить, стирать, нянчить. Мне бы только совет её. Как вылечить и как уберечь деток, у кого просить помощи. Родной Эрик был рядом, вечерами. Он мог постирать и пол помыть. Оно хорошо знал свой автогрейдер и даже его автоматику, которую сам придумал. Но ещё меньше меня знал, как и чем спасать детей. Может, ему надо было своего отца привлечь. У него лучшие врачи «кремлёвские». За целую жизнь в Москве, на работе в министерстве, у него врачей любых специальностей в избытке. И у Берты. Могли помочь. Не хотели. У Юльки был семейный врач. А я сама так закрутилась в детском водовороте болезней, что не оставалось ни одной свободной извилины что-то придумывать самой.
В «заразах» было и разнообразие. Каждая из дочек почему-то в одинаковом возрасте переболели желудочно-рвотными болезнями, в 6 месяцев. Оля дома, в ЦНИИСе, а Ляля — в Сасове.
Поехали летом вчетвером в Сасово знакомить бабушек-дедушек с новенькой внучкой Лялечкой.
С обеими лежала в больнице. С Олей около метро «Новослободская», в детском. Где требовалось покидать её с 12 ночи до 6-ти утра. Сложно было на трёх видах транспорта: метро, автобус, электричка — успевать на первый поезд метро, чтобы с первых минут открытых дверей быть у дочки. А после закрытия их успеть на электричку до дома, в Институт Пути.
Странно, но мы с Эриком жили как в пустыне. Как-то нас и не касалось, что у него много в Москве родных.
Отец в Кузьминках, Берта на Арбате, тёти-дяди в Центре.
Я же, кормящая мать, почти не спала, много времени отнимала дорога. А все родственники жили у метро.
У меня и мысли не появлялись переночевать у кого-то из них.
Хоть иногда, поспать сколько-то.
Потому что Эрик не предлагал и не задумывался. Я же справлялась, часто через «не могу».


Про учёную степень

И всё-таки среди круговерти наших забот у нас случился большущий и радостный праздник для всех. У нас родился учёный!
Эрик, совмещая работу и заочную аспирантуру, написал, оформил и защитил кандидатскую диссертацию. И получил звание научное — Кандидат Технических Наук.
Случилось это замечательное событие 25 января 1965 года.
Эрик не дорос до 29-тилетия (21 февраля) 27 дней.
Лялечка не доросла до годика 13 дней (7 февраля).
Олечке исполнилось к этой торжественной дате три года, четыре месяца и четыре дня.
Это важное и торжественное событие в нашей семье свершилось не в очень простых условиях.
У Эрика дома для решения научных проблем не было оптимальных условий. Две крошечные дочки с кашлем, температурой, поносом, рвотой отвлекали его научные мысли. Да и я, жена, хоть и стройная, как прежде, но ещё не набрала могучих сил после родов частых. С клинической смертью, гемотерапией, шоком от его травмы, бессонными ночами все эти годы с больными детьми дома и в больницах. Но мы все старались помочь будущему учёному-папе как могли.
Олечка ночами уже не восемь, а только шесть раз высаживалась ночью на горшок. Радовала его мудрыми изречениями, нравоучительными педагогическими лекциями о воспитании детей («Вон, все звери на вас ругаются, рты открыли»).
Наводила порядок в доме, складывала в свой горшочек лишние предметы на белой скатерти стола. Деньги для магазина, письмо недочитанное у зазевавшихся родителей. Одарённый ребёнок читал стихи Саши Чёрного («Мишка, Мишка, как не стыдно!»)
Заботлива была к сестрёнке. Всячески создавала положительный фон в нашем доме. В отличие от соседки-ровесницы на нашей площадке.
У трёхлетней Машеньки тоже родилась сестрёнка. Папа у неё уже был к. т. н., поэтому жили в достатке. Машенька и дома ходила нарядная, в шерстяных платьях.
Ещё и бабушка была при ней. У трёх нянек родных рос ребёнок, и внимание к себе делить не хотела ни с какими сестрёнками.
Поэтому, когда мама просила её подать пелёнку, дочка её назидательно поучала: «Сама родила, сама и бери пелёнку!»
Наша же дочка не только пелёнку, всё с себя готова была отдать младшенькой, вплоть до трусов, платьев, пелёнок, из которых выросла и которые я ей сама всё шила. Это только после защиты Эрика на его кандидатскую зарплату я могла что-то новое купить детям из одежды.
Лялечка решила не отвлекать папу от науки. Её вполне устраивала моя забота о ней. Она даже как-то отвыкла от него. Нет, она вместе с нами радостно гулила и улыбалась ему, когда он появлялся в дверях. Но если я пыталась подменить себя папой — докормить дочку обедом, она не позволяла ему приближаться ближе чем на три шага. Становилась очень строгой и требовала: «Мама!» А уж наедине с папой — нет.
А ночью вообще видеть его не хотела без галстука и белой рубашки.
Как-то разбудила его ночью, чтобы сам к кроватке подошёл, пелёнки поменял, успокоил. Я отнимала от груди, ночью подослала его вместо себя.
Так, открыв глаза и увидев папу в неприглядном виде (в ночной майке!), она закатила бурный скандал. С рёвом и выпячиванием «пуза вперёд».
Так что любила его только в галстуке и издалека.
А вклад в его науку внесла фактический ещё до рождения.
Когда вместе со мной, сидя в большом животе, мы обводили ему чертежи к диссертации.
Ну, а мне оставались все остальные заботы о нём. На работе, когда удавалось явиться туда, на единственной аналоговой машине МН-7 в ЦНИИСе обсчитывала его системы автоматического управления. Дома — накормить, отправить погулять перед сном, вовремя спать положить.
Гланды мы ему уже удалили, нос у него стал чистый. Ногу после травмы вылечили. Но меня тревожила его «юношеская гипертония». Поэтому уход за ним был такой тщательный, как и за маленькими детками. Почти.
Потому что, кроме нас, о нём некому было заботиться.
Конечно, все эти годы на все праздники нас навещали родственники Эрика большой компанией. Но они исключительно занимались празднованием за круглым столом и собеседованием друг с другом. Без нас. Угощал их Эрик. А я занималась сменой тарелок и детьми.
Интерес к нашей семье у гостей ограничивался вопросом одним папы-деды Эдика к Эрику:
«Как диссертация?»
Внучкам вручал по одному надувному шарику.

2. Два кота и один учёный к. т. н.

Родные приехали с поздравлениями и к новорождённому учёному.
Эрика долго поздравляли. Конечно, и туристы-друзья наши были у нас.
Но первыми поздравили сотрудники нашего отдела во главе с его начальником В. С. Смирновым. Он и несколько сотрудников были на защите, в Москве. А когда вернулись, нас в отделе ждал длинный стол накрытый с угощением. Все поздравляли Эрика, всячески хвалили и желали, естественно, дальнейших научных успехов.
Но поразила меня речь Владимира Сергеевича своей неожиданностью. Я вдруг услышала: «В твоей блестящей защите большая роль принадлежит Тоне». Просвечивала мысль: «Фиг бы ты так быстро защитился, если бы рядом с тобой не Тоня была».
Никогда не было у меня самой мысли примазываться к славе, таланту моего мужа. Да и не слышала я раньше ни от кого знаков внимания в свой адрес.
Особенно у родных Эрика, да и друзей его. Я существовала только при нём. А его облик был неотразим: он был прекрасен лицом, одеждой, умом, талантами. У него были прекрасные дети, тоже умные и талантливые, в нарядных платьях и бантах. Такое отношение они демонстрировали.
Поэтому для меня было большой неожиданностью, что меня рядом с гением разглядел наш общий начальник. Я ведь для него просто сотрудница. Но он же бывший разведчик военный всё-таки, с обострёнными чувствами.
Это много позже я исследовала справедливость его слов.
Получалось, что кроме Эрика были ещё способные молодые инженеры в ЦНИИСе. Но они только мечтали об аспирантуре. Потому что жёны не соглашались вести полуголодное существование с детьми и жить на одну зарплату. Всех посылали на дополнительные заработки. Кто переводами занимался, кто черчением. Это те, кого я знала. Они действительно защитились, но много позже.
У меня таких идей в голове не водилось.
Поэтому, чтобы прожить вчетвером на одну его зарплату, я с удовольствием шила детям платья, бельё кружевное. Перешивала из старых платьев мачехи, поеденных молью и подаренных мне, наряды им. Дырки прятала за аппликации. Штопала годами носки Эрику и чулки себе. Художественную штопку накладывала периодически на локти клетчатого пиджака аспиранта и кандидата. Кроме него был ещё только свадебный костюм, синий в полосочку, который берегли только для праздников. За шесть лет хорошо сохранился.
В нём-то он и «защищался» в МАДИ.
Сама защита для меня тоже была очень волнительна.
Я сидела напротив его стола с разложенными на нём материалами доклада. И всячески взглядами и тихо словами старалась перед защитой вдохнуть в него спокойствие, уверенность. Но, кажется, взгляды мои не очень совпадали с желаниями. Он тоже решил приглушить моё волнение.
И, как шпаргалку на экзамене, тайно передал мне листочек сложенный.
Непонятно было, кто из нас больше волнуется.
Оказалось — я. Потому что заулыбалась до ушей, когда открыла его шпаргалку.
На листочке чернилами были нарисованы два кота.
Один тощий, облезлый, с торчащей шерстью и косыми огромными от страха глазами. Помоечный, голодный кот.
А рядом сидела морда кошачья, вся в «сибирских» мехах пушистых. И на морде, и на хвосте, и на всей фигуре.
Очень сытый и довольный жизнью кот.
Под ними были надписи. Под первым: «Я до защиты». Под вторым котом: «Я — после».
Этот рисунок хранится в нашем архиве среди других письменных драгоценностей.
Но рисунок его не сразу совпал с действительностью житейской.
Начальник отдела, разведчик и к. т. н. В. С. Смирнов сразу разглядел в молодом специалисте Эрике Немировском его творческие способности, интерес к работе и высокую работоспособность.
Он готов был вести свой отдел по новым научным путям. Рад был заочной аспирантуре Эрика. Но если все нормальные аспиранты брали за тему диссертации производственную, плановую, то Эрик вёл их параллельно. Смирнов  всячески его подбадривал. Обещал сразу поднять зарплату аспиранту, обманул. Обещал сразу дать должность старшего научного сотрудника с зарплатой к. т. н.. Не дожидаясь утверждения ВАКа. Это чтобы не расслаблялся и скорее защищался. Обманул. И после защиты, и после утверждения ВАКа и получения диплома к. т. н. обещанных должности и денег нет. Утвердили его 12 мая 1965 года. Но у нас ничего не изменилось. На руках у нас была прекрасная книжечка в коричневом переплёте. С тиснением на нём герба Советского Союза, с серпом и молотом и названием заглавными буквами «ДИПЛОМ КАНДИДАТА НАУК».  Мы любовались надписями на обложке и внутри, красивым почерком текста.
О присуждении научной степени.
А в остальном ничего не изменилось.
Дети болели вместе и по очереди.
Я всё реже выходила на работу.
Всё так же звонила во все двери домов в поисках временных нянь.
Холодильник хранил в основном дорогие антибиотики для детей, стоимость которых составляла треть зарплаты. А я всё делила им яблоко на двоих и отсчитывала на компот по восемь штучек сухофруктов. Шила, штопала, лечила.
Но я точно помню, что меня наш образ жизни вовсе не угнетал. Вопрос достатка и денег никогда у меня не стоял. Наоборот, было ощущение радости и удовлетворения, что мне удаётся справляться и решать все жизненные проблемы самостоятельно. Абсолютно не пользуясь никакой помощью богатеньких московских родственников Эрика.
Терзали сердце и душу только болезни детей, отсутствие хороших врачей и моя беспомощность в этих вопросах.
И всё равно я была безмерно счастлива всем, что у нас было: комната, работа, семья. И я строила себе радужное наше будущее, строила планы его. Что в этой комнате вырастут наши дочки и у них будет семья. И у всех будет родной дом в этой комнате. Прикидывала взглядом, кому и где мы поставим ширму. Красивую, китайскую купим, как у Берты на Арбате.
У нас вырастет большая семья из трёх поколений. Но мы никого не выгоним, как Эрика. Внуки будут расти, мы будем стареть, будем жить все вместе хоть и в тесноте, но не в обиде.
Потому что все будут любить друг друга и в том далёком будущем, как и сейчас.
Потому что, конечно, около выросших моих прекрасных дочерей будут достойные их, любящие мужья. Значит, они будут счастливы. И мы тоже.
А сейчас все трое мы гордимся нашим папой-учёным.
Тоже большая радость. И надежда. Всё-таки когда нибудь дадут ему большую зарплату учёного. И можно будет мне не штопать и перешивать «мольные» платья, а купить всем обновки.
Не только Эрика, но и меня с детства все вокруг, в том числе и в школе, считали умненькой девочкой. Даже мою законную золотую медаль отдали троечнице в соседний класс, дочке секретаря райкома. А мне подменили её на серебряную с напутствием: «Ты всё равно поступишь в лучший вуз Москвы». Что я и сделала. А когда стала большая, я не только ума не лишилась, а все его находили даже «аналитическим».
Так вот в него стали заползать беспокойные мысли о юности моих дочек.
При том, что им лет ещё только год и три и вместо большой зарплаты с нами живёт только мечта о ней.
В шестидесятые годы на слуху было новое племя молодёжи. Её называли «золотой», а рождалась она в богатых семьях. От всех она отличалась неправильным, «несоветским» образом жизни. Их нисколько не интересовали извечные человеческие ценности души: честь, совесть, достоинство, потребности знаний, искусство, красота.
Они ублажали тело. Кормили его, наряжали, поили.
Вот и стала я беспокоиться, как с будущей большой кандидатской зарплатой уберечь их от среды «золотой» молодёжи.
Как, вопреки большому достатку, вырастить настоящих, достойных детей с полным набором душевных ценностей. Честь, достоинство, благородство; чистых помыслов, доброго сердца и высокого интеллекта.
Эту задачу мы и решали всю жизнь.

3. Сёстры, братья, селёдка и турист под роялем

Что мне достался от мамы ген гостевой, я не сомневаюсь. У нас в доме, в Сасове, привечали всех и в праздники, и в будни, если кому-то была нужна крыша.
И случайных посетителей тоже. В голодное время не отпускали без милостыни просящего.
Делились картофелиной последней, наволочкой, чтобы мать могла дочь похоронить. Горстью вишен или яблоком почтальонше, которая письмо моё принесла маме в дом.
Это был наш образ жизни.
Конечно, я этот образ увезла с собой в Москву.
Для меня тоже было большой радостью делиться с родными и близкими и друзьями всем, что у меня есть.
Из всех радостей самой большой была крыша. Крыша над головой, собственное жильё.
Эта крошечная комната в Лосинке.
Здесь были частые праздники и много гостей разных.
Оказывая своё уважение Эрику, я тщательно готовилась к приёму его родных. Долго экономила на всём, чтобы светской семье накрыть достойный стол с «индейкой по-парижски под винным соусом» из кулинарной книги. Для отца, помощника министра, с его новой семьёй, для бабушки, вдовы профессора МГУ.
Но это был долг, обязанность. Мне же лично потребность общения доставляли встречи со всеми остальными. И такого усердия от меня не требовалось. Встречались для общения, не для еды. Чаще всего, конечно, с нашими туристами-друзьями. Когда была возможность, на эту большую весёлую компанию готовилось что-то повкуснее.
Ну а в конце месяца все с удовольствием кормились самым дешёвым застольем: блины или картошка с селёдкой.
Не были привередливы и мои родные, когда из Сасова приезжали. Тем более что и селёдка для них была редким угощением.
У нас в Москве были все продукты, но не было денег. В провинции же после войны долгие годы не было и продуктов, и денег.
Как я справлялась с ночующими гостями, это уже музыкальная история с роялем.
Комната 13 метров. Спальные места: у Ляли — чешская кровать, у Оли — кресло раскладное, у нас с Эриком — полуторная кровать на двоих. И рояль над табуреткой.
Никого из ночующих подложить в наши койко-места не получается. Одного гостя мы укладывали на запасную раскладушку, вплотную к нашей и Лялиной кроватям, придвинув стол к серванту у противоположной стены.
Для перемещения ночью по комнате при многократных детских призывах главное — не наступить гостю на уши или на пупок.
Конечно, можно было поменять местами круглый стол и кровать. Но через стол выше прыгать. Опасно для собственных ног и шумно для всех.
Было ещё одно спальное место, под роялем в спальном туристской мешке. Но это для самых храбрых и со способностями быстрого реагирования. Туда добровольно заползал между его кривых ног Алька-турист командировочный. Табурет из под него приходилось убирать. Рояль мог не удержаться на старческих трёх ногах и рухнуть на гостя. Увеличивался риск.
На более цивилизованной постели — раскладушке с простынями и одеялом — спали гости старшего возраста: деда Вася, мама. Ответственность тогда за их здравие и спокойный сон лежала полностью на мне.
Я меньше Эрика, легче, изворотливее, моё порхание по ночной комнате было вполне безопасно для спящих.
Я и легко перепеленаю одну, и высажу на горшок другую.
Но куда я складывала гостей, если они являлись парами? Конечно, не надолго, пару-тройку ночей, но всё-таки, куда?
У меня точно ночевали молодожёны Алик с Энной.
Ко мне приезжали вдвоём Маня со Светой. Дочка её кончала сельскую школу в Назаровке, недалеко от нашего города. Они приехали на разведку — кто поможет «устроить» Свету в институт Московский, я или деда Гриша? Издалека считалось самым лёгким и естественным путём сделать ребёнка своего московским студентом через родственников. У Мани было два высокопоставленных родственника — это я, инженер НИИ, и деда Гриша — работник ЦК. Не важно, что я с ним не имею никаких отношений.
Надо всего два звонка. Я — ему, он — любому ректору.
Со мной им тоже не очень понятно было, почему я или Эрик «не желаем» отнести сами взятку ректору для зачисления в вуз слабенькой выпускницы сельской школы.
Я долго объясняла невозможность и неспособность на такие поступки.
Но не поняли друг друга.
Тут дёрнулся мой язык высказать мою искреннюю мысль: честно побороться Свете самой на вступительных экзаменах. Если не получится, узнает требования, получит год трудового стажа на сельской ферме с кроликами. И это ей зачтётся при поступлении.
Это моё высказывание оскорбило их до глубины души. На много лет. Ни встреч, ни писем. Разлюбили меня.
Света поступила в тот же год. В г. Калининграде приморском. За взятку местному милиционеру, бывшему ученику Мани. Он был вхож к ректору Рыбного Института.
На вечернее отделение, для работающих студентов.
Принесла фиктивную справку работника детского сада. Не работала. Кончила, осталась работать и жить там навсегда.
Я потеряла родных и любимых. Они меня не простили.
Чужой человек, бывший ученик, помог, а родная племянница — нет.
Не верят, что в Бауманский я поступила потому, что приехала с честно заработанной медалью, лучшая ученица школы. Меня не надо было папе Грише «устраивать».
Он организовал только встречу на вокзале и позаботился о квартире. И мы с ним на много лет расстались.
Эрик тоже их встречал на вокзале. На время экзаменов им есть раскладушка в нашем жилище и помощь по всем предметам.
Меня не простили никогда. И правильно сделали. Считали, я «устроила» учёбу в Москве двум студентам.
Своему брату Виктору, а много позже Гале, дочке Вали, второй маминой сестры.
Я уверена, что никто в Сасове и Назаровке не поверил, что в обоих случаях не было сделано ни одного нечестного шага. Никаких взяток.
Родители не просили меня «организовать» брату столичный вуз. Окончив средненько школу, он пытался поступить в Рязани в педвуз. Не прошёл и отправился работать в депо к отцу. Год честно проработал и затем честно поступил, ко всеобщему ликованию.
На втором курсе случилась великая драма. Витю забирают в армию выполнить воинский долг.
Потому что пришёл срок призыва, а в пединституте нет воинской кафедры. И ещё потому, что с 1941 года почти прекратилось рождение детей. Все мужья ушли на фронт. В тылу остались женщины и подростки на заводах и полях.
Поэтому в армию забирали и «скребли по сусекам», по вузам — везде, где могли найти.
Это событие у родителей вызвало шок. От горя мама рыдала.
Были мои попытки утешить маму: «Не переживай, ведь не война, он жив-здоров, вернётся в вуз».
Не хотела утешаться и считать себя счастливой, глядя на матерей, потерявших сыновей в войну.  Меня-то учила всё время оглядываться — кому хуже.
Виктору повезло. Ни в небо высокое, ни в море бурное не услали.
Служил он под Москвой в знаменитой и лучшей Таманской дивизии радистом. Он, конечно, тоже загрустил, но мы тогда были друзьями, он чтил меня, как старшую сестру, слушался моих советов.
Я предложила ему вернуться в далёкое детство светлое, чтобы скрасить солдатские будни. Кстати, «дедовщина» в середине шестидесятых ещё отсутствовала.
Я вспомнила, как пятилетний Витя в детсадике, складывая кубики, между делом самозабвенно распевал арию Ленского из оперы «Евгений Онегин» П. И. Чайковского. Подслушал по радио и напевал себе тоненьким детским голосочком звонко и сочно. Как итальянский Робертино. Изумлённая директриса детсада, услышав неожиданную, недетскую песенку, кинулась разыскивать певца. Он и дома пел часто, тоже за каким-нибудь занятием, и только при мне. Но в семье знали все: «Витя поёт, у него хороший голос». Мама подарила.
Когда я уехала в Москву, голосом его никто не занимался. Нигде ни одной ноты у учителей не выучил. В школе свои певческие способности, в отличие от моих драматически-театральных, не использовал.
Интересно, что мама, обладая врождёнными талантами превосходной актрисы и певицы, поделила их между детьми. Виктору достался её голос, мне её театральные подмостки. Я их использовала в своей жизни очень редко, всего несколько раз в детстве и юности. Но всякий раз получала высокие награды. Или почётную грамоту, или смех, или слёзы.
Брату я и напомнила его детсадовскую арию. Чтобы в армии использовал своё пение уже в полную силу, подключился к самодеятельности и этим скрасить солдатский быт.
Послушался. Запел. И не один. Рядом с ним оказалось много ребят-студентов, которых тоже забрали из гуманитарных, театральных, музыкальных вузов и училищ. А значит, талантливых и близких к искусству.
На счастье, оказался у них и умница командир. Обнаружив в своих солдатских рядах вместо серой полуграмотной толпы привычной разнообразные таланты, не стал уничтожать их солдатской муштрой. А помог организовать замечательный ансамбль. Осваивая, конечно, и солдатские навыки, всё время посвящалось репетициям и подготовке к выступлениям. Ансамбль оказался настолько хорош, что у братика два года солдатской службы оказались очень интересными и приятными. Было очень много выступлений не только в части своей, но и на сценах многих московских театров. Особенно запомнилось выступление на сцене Большого театра вместе с его труппой в какой-то постановке. А ещё перед работниками ЦК партии. Большое удовольствие от выступлений музыкальных добавляла ещё одна важная деталь. Солдатиков всюду вкусно кормили, жалели в то наше небогатое время.
Так он сытый и довольный пропел свою службу. Его готов был принять в свои стены родной рязанский педвуз.
А у меня появилась хорошая ещё мысль. Попытаться перевести его в наш, московский педвуз. Чтобы любимый братик был поближе к нам — всем будет веселее.
Сначала я попробовала эту возможность в Московской области, в городе Коломне. При встрече с ректором выяснила, что готовы его принять без всяких проблем.
Тогда я задачу усложнила и предложила Эрику уже в московском педвузе выяснить такую возможность.
И здесь ему не отказали, но решение ректор примет при личном знакомстве с братом.
Оно состоялось где-то в ноябре, после демобилизации Вити. Он ректору поведал свою краткую солдатско-студенческую биографию, показал стопу благодарностей всяких из армии, зачётку с отличными оценками за 1-й курс. И понравился. Только надо было выполнить одно условие. В зимнюю сессию досдать несколько экзаменов по предметам, которых не было у него в Рязани.
Тогда зачислят на второй семестр второго курса Московского пединститута им. Ленина.
Витя плотно засел за учебники. Здесь я увидела его огромную работоспособность, упорство и желание достичь цели. Я любила и гордилась им. И была довольна собой. Что мне всегда и до всех «есть дело».
И что вместе у нас всё получается. Ведь времени до экзаменов было ну очень мало. За один месяц он должен был освоить огромный материал.
Он все экзамены сдал, стал студентом МГПИ им. Ленина, получил общежитие.
Для этого за один месяц он подготовил и сдал 13 зачётов и 11 экзаменов. Это был 1965 год.
На память в альбоме лежит карточка. Красивый Витя в парадной солдатской форме и фуражке прогуливает по улице племянницу Оленьку четырёх лет в пальтишке и беретике.
Ночевал он у нас недолго, пока оформлялся, потом сбежал в общежитие. Там ближе, удобнее и библиотека рядом.
Но я помогла стать московской студенткой второй моей двоюродной сестре Гале. Хотя её мама и моя были совсем не дружные сёстры.
За взятку.
Но была она очень необычная.
Я уже работала на предприятии п/я, в соседнем с Эриком отделе. В Зеленограде.
В нашей лаборатории все были примерно одного возраста, молодые инженеры, семейные, с детьми.
Обстановка и отношения — товарищеские. Молодые мамы были особенно дружны, много было общих не только производственных, но и семейно-детских интересов.
Я тоже легко вошла в эту компанию. Но дети часто болели, и мне разрешали работать в ночную смену. Потому что я одна на персональной аналоговой машине работала с персональным техническим заданием.
Поэтому редко виделась со своими подружками и связь с ними была слабее, чем у них друг с другом.
Для меня полной неожиданностью однажды был звонок мне домой одной из них.
Алиса Нишанова просила к себе взять маленькую её дочку Карину, оставить у себя на ночь и дозвониться в Москву её мужу. Она не может с ним связаться. Сама она торопится в роддом. У неё преждевременные роды. Я вызвала скорую Алисе, девочку отвела к своим дочкам. После долгих звонков связалась с мужем-узбеком, сообщила о событиях.
Не торопясь, он появился только утром. А днём я узнала о трагедии у Алисы. Из-за халатности преступной врачей роддома у неё умер младенец. Она была в тяжёлой депрессии. Я навещала её каждый день. Прекрасно поняла, когда она сообщила, что не в состоянии выйти на работу. Просила меня оформить ей отпуск за свой счёт на месяц у начальника отдела В. И. Варфоломеева. Собиралась уехать от всех в Ташкент, к родителям мужа.
Я оформила отпуск. Но из-за глубоких переживаний за женщину у меня родилась мысль о несправедливом отношении к ней врачей.
Они преступно не спасли младенца и теперь лишают её законного, оплаченного послеродового отпуска. Больничный даётся в роддоме не по уходу за ребёнком, а для восстановления здоровья матери. Её выписывали на работу из роддома через несколько дней.
Мне за короткий срок надо было решить сложную, несвойственную мне, незнакомую задачу со многими неизвестными.
В юрбюро я изучала свод законов о правах трудящихся.
В медицинских справочниках различие между ребёнком и «выкидышем».
С начальником подразделения С. В. Николаенко о формах заявления.
Наконец, у меня на руках было заявление заведующей нашей женской консультации. С требованием предоставить законный оплаченный больничный нашей сотруднице. Обоснования указаны были в ссылках на источники по страницам, пунктам. Чёткие и подробные ссылки на законы произвели впечатление на зав. консультации при встрече с ним.
Но больше всего адреса, по которым моё заявление направляется. Кроме него ещё главврачу Райздрава и в московскую газету.
Заявление резко отличалось от привычных с жалобами или прошениями, которым легко отказать.
Она сделала невозможное, пошла на нарушение инструкций и правил.
Заменила больничный из роддома на десять дней на большой, послеродовый. Я справилась, доказала! Хотя никто передо мной эту задачу не ставил, я сама. По принципу: «Если не я, то кто же?» А «кто» были без меня. Это родной муж-к. т. н., профсоюз наш, лучшие её подружки, начлаб.. Те, кто имел к ней прямое отношение в отличие от меня. Я вообще для неё посторонний человек.
Рады больничному новому были обе. Она, что получила нежданный подарок. Я, что справилась и помогла в беде.
Конечно, благодарила со слезою на глазах и клялась в вечной дружбе.
Но вторая часть, дружба, не состоялась. А первую, благодарность, Алиса преподнесла мне дважды, очень большую, а ей это ничего не стоило.
Вернёмся к Гале Загудаевой.
Галя в Сасове подросла. Уж совсем слабенькая, серенькая школьница закончила 10 классов. Все трое, она и родители Валя и Серёжа, захотели видеть её тоже студенткой, именно московской. Мама с дочкой приехали ко мне на разведку. Вот тут-то им крепко повезло.
Они хотели с моей помощью тоже «устроить» Галю хоть в какой-нибудь институт, в любой, где нет конкурса, хоть на заочное отделение.
В случайном разговоре с Алисой я выяснила, что её подружка близкая работает в приёмной комиссии Архивного института. Я на всякий случай поведала ей о желании сестрёнки, и Алиса с радостью подключилась.
На заочное отделение у Гали был полупроходной балл аттестата. Из трёх заявлений надо принять одно. Подружке надо было лишь обратить внимание на Галино заявление и предложить комиссии принять её. Дополнительным преимуществом было рабочее происхождение. Так Галя стала студенткой, получила высшее образование, имеет семью и работу где-то в стране. Всё это — следствие моих хлопот об Алисе. Но ни от тётки своей, ни от дочки её никаких намёков благодарности я не получила. Я ждала, что к сестре — маме моей — она станет добрее и ближе. Нет, не помогала ей больной. И со мной даже и связи никакой нет и не было.
От Алисы я ещё получила в подарок рояль. Не мне. Брату Вите. Она переезжала из одной квартиры в другую с дочкой после развода с узбеком-к. т. н.. Рояль не вмещался в новое, меньшее жилище.
Она и предложила мне его для брата, певца и музыканта, даром. Так Виктор получил замечательный инструмент, который сам никогда не смог бы приобрести.
Такая интересная цепочка добрых дел получилась. Моя помощь Алисе в трудный период была потребностью моей душевной. Борьба за отпуск её потребовала большой работы сердца и ума. Моя победа была мне наградой. В таких случаях я ещё получаю верных друзей. Евгеньюшка, Клавдюшка, Алька — на всю жизнь. Благодарность Алисы получили брат (рояль), сестра (диплом). При минимальных усилиях с её стороны. Друзей не прибавилось.

4. Про сказку и быль

Любуюсь надписью на кожаной обложке кандидатского диплома; мы и не подозревали, что он привёл нас к перекрёстку, от которого расходятся разные жизненные пути.
Что он стал точкой отсчёта самого неожиданного для нас пути от автогрейдера в космос.
После защиты Эрика прошёл почти год. Без особых изменений.
Наши друзья-туристы нас любили по-прежнему и заботились о нас.
Вот науськали Эрика подать заявление на улучшение жилищных условий. Ещё Ляля не родилась, но уже считалось, что нас четверо. И на каждого у нас приходилось на площади 13 м2.  меньше пяти м2, меньше нормы на каждого.
Эрик куда-то ходил, оформлял какие-то бумаги. Но как раз в роддоме я получила от него записку, что нашу очередь на площадь перехватил Игорь Недорезов из соседнего отдела, Фёдорова. Он уже защитился тоже недавно и оказался в жизни юркий и приспособленный.
Но ведь с нами были надежды всегда, пусть не очень скорые. И зарплаты, и жилья. Будущее было с ними ясное, приятное и понятное.
Эрик блестяще защитил диссертацию. Она настолько была интересна новым совсем направлением в области дорожных машин. Автоматизацией, разработками научными и объёмом их, что Д. И. Бромберг, профессор и его научный руководитель, рекомендовал представить её на защиту как докторскую.
Пропуская кандидатскую степень.
Мы с ним дома обсуждали этот вопрос. Я высказала сомнение в правильности этого предложения. Очень трудно работать во враждебной обстановке. А она недоброй была с самого начала.
Тогда мы, молодые инженеры, своим новым научным направлением, автоматизацией, нарушили покой и привычный уклад старого коллектива. И на нас на НТС ругались дурными словами.
Нас в этой теме было двое, я и Эрик. Двое ребят из моей группы МВТУ, распределённые в ЦНИИС со мною, куда-то быстро перевелись.
Я осталась одна с руководителем своим Яковом Моисеевичем. Который вскоре ушёл болеть инфарктом и на работу не вернулся. Решил поберечь себя. Но ко мне примкнул Эрик, и автоматику двигали уже с ним вдвоём. А старики на НТС злились. Не подобрели они и перед защитой. Упрекали, что «молодой, да ранний», и уже учёный. Они десятилетия работали, а к. т. н.  был в отделе только один завлаб. Исай Елинсон. Забоялась я, что вдвоём не устоим. Предложила отложить на год «докторскую». Чтобы они попривыкли к кандидату. А за год доработать диссертацию до академика. И опять блестяще, без помех защититься.
И вот какую важную роль в дальнейшем сыграл мой совет.
Имея докторскую степень научную, Эрик навечно остался бы на орбите автогрейдеров, бульдозеров и других дорожных машин.
И я бы с ним, спустившись на землю после распределения из космоса. Готовили-то меня специалистом космических ракет и спутников.
И вдруг всё изменилось.
Побросали мы свои бульдозеры и ринулись вдвоём на космические орбиты, мои.
Случилось это так.
Наш сосед по квартире Лёша уволился из ЦНИИСа и стал куда-то далеко ездить на новую работу. Он у нас этажом выше с женой Леной работал.
Оба чертёжники, техники.
Оказалось, ездил на другой конец Москвы, даже ещё дальше, в г. Зеленоград. Где за отработанный срок дают всем отдельные большие квартиры.
Более подробные сведения о загадочных квартирах мы получили от Володи Левина, инженера молодого из того же отдела.
Он ездил в ЦНИИС на работу из Москвы, где у него была жена Роза и маленькая дочка Леночка. Как в моих мечтах, жили совместно с родителями, тремя поколениями. Но почему-то не так радовались действительности, как я в мечтах своих.
Он тоже уволился и тоже зарабатывал себе квартиру. В Зеленограде.
В это время добрый правитель наш Никита Сергеевич Хрущёв решил. Накормить голодный послевоенный народ свой, засеяв всё свободное пространство полезной кукурузой и плодовитой.
И каждой семье подарить бесплатно по просторной, светлой, новой квартире. Расселить московские «коммуналки», выселить из подвалов семьи. Студенткой я жила в таких. Архитекторы разработали проекты и технологии быстрого и дешёвого построения жилых домов. Ими стали застраивать целые жилые массивы на окраинах Москвы и вокруг неё. Расселяя москвичей, строили города-спутники в Подмосковье. Правительство решало сразу две важные задачи.
Города-спутники являлись центрами научных разработок в разных областях.
Космические, оборонные, биологические. Вырастали новые НИИ, оборудованные новой, современной техникой, с собственными испытательными полигонами.
Все разработки научные были строго засекречены. И сотрудники, и весь «спутник».
Предприятия все имели кодовые названия. Сотрудники давали подписку о неразглашении своей работы, которая являлась государственной тайной. А на руки получали пропуск.
По нему военизированная охрана, вооружённая, пропускала на территорию предприятия.
Работа, как правило, была интересная. Кадры подбирались в основном из способной молодёжи. Зарплата выше московской.
В то же время Москва расселялась. Молодые семьи выезжали из неё, получая работу интересную, повышенную зарплату и новенькие отдельные квартиры. Прописка московская сохранялась, и все права москвичей. В начале 60-х годов в Солнечногорском районе Московской области, в 35-ти км от окружной дороги, началось строительство Зеленограда. Белокаменного города-спутника Москвы.
Володя Левин, инженер-конструктор, не турист, но тоже с нами дружил.
Он, оформляясь на работу в Зеленограде, успел рассказать нам необыкновенные чудеса и сказки про него. Всячески пытаясь заманить Эрика туда же.
А сказки были такие. Две, самые главные, про которые он всё уже разведал.
Идёт большое строительство всяких НИИ и жилых кварталов для сотрудников.
Что Эрика, к. т. н., специалиста по автоматизации (неважно чего), ждёт не дождётся должность начальника лаборатории с окладом 270 рублей. Почти в три раза больше сегодняшней.
А также ждут очень много трёхкомнатных квартир. Ходи выбирай. Порядок распределения жилья в этой сказке такой.
На одного сотрудника и пару семейную дают однокомнатную квартиру. На семью из трёх человек — 2-х-комнатную. На четверых, с двумя детьми, выделяют 2-х- или 3-х-комнатную квартиру в зависимости от должности.
Заселяли новый город молодые родители с одним ребёнком, в основном из перенаселённых коммуналок Москвы, их было больше остальных.
Им не успевали двухкомнатные настроить.
Поэтому папы ездили на новую работу за этой квартирой около года.
Далеко, конечно. Мы по Ярославской ж/дороге жили, а Зеленоград — на Ленинградской. Но всё равно сроки мизерные. В Москве почти ничего не строили.
Володя сообщал, что пустуют много трёхкомнатных квартир. Которые для нас и предназначены. И двое детей, и к. т. н., и начальник лаборатории.
Поэтому получить её можно сразу.
Настолько сказка была заманчива, ноги сами были готовы бежать туда.
Однако было одно «НО». Надо было на перекрёстке дорог Ленинградской и Ярославской сделать выбор без ошибок.
Вопрос жилищный здесь, в ЦНИИСе, решаться не будет много лет. Значит, дети в тесноте так и будут болеть непрерывно.
Значит, надо бежать по «Ленинградке».
Но Эрик только что защитил кандидатскую диссертацию. Потерпев ещё сколько-то, законную, новую, большую зарплату он получит, материальный вопрос решится.
Но. На семейном совете было решено не задерживаться с защитой докторской диссертации. Она почти готова. Не бросать же такую интересную тему.
Ну, а пока ничего нет у нас, только надежды и раздумья.
Предложила Эрику съездить в разведку. И если ему не хочется уезжать, пусть предъявит максимум условий. Что-нибудь не выполнят, можно оставаться на старой дороге жизненной.
Я составила большой список.

1. Должность начальника лаборатории, ставку с учётом к. т. н..
2. 3-х-комнатная квартира сразу же.
3. Работа по вузовской специальности мне.
4. Ясли-сад так же, без ожидания, предоставить.

Уехал. Вернулся несколько растерянный и смущённый.
Все пожелания его выполняют немедленно!
Моя специальность «автоматика — телемеханика» очень нужна.
Путёвки в сад-ясли — конечно! Мы же двое работать будем. Ключи от квартиры — в любую минуту.
Ну, просто нельзя не ехать. И мы ступили на новую тропу у перекрёстка двух дорог и наших судеб.
Это была точка отсчёта совершенно новой жизни.
2. XI. 1965 года Эрик был зачислен на должность начальника лаборатории 432, предприятия п/я 1372.
Ему вручили ключи от трёхкомнатной квартиры.
Стали готовиться к переезду. Свалилась огромная куча дел. И это при нашем почти стрессовом режиме.
Опыта — никакого. Наш въезд в первое совместное жилище был прост. Я в чемодане перенесла свой скромный багаж из барака в нашу комнату.
С Эриком из Вешняков на грузовике привезли его богатство: сервант, кровать, фанерный ящик с турснаряжением. По дороге купили стол круглый и прихватили бродячую кошку.
Всё было просто.
А теперь-то комната набита до упора мебелью. Да ещё рояль. Да дети. И уже холодильник, и посуда.
Спас нас верный друг Юля Веледницкий. Тот самый, который с Эриком в одной группе в МАДИ учился и уже дважды спасал детей наших своим врачом.
Он раздобыл машину с водителем. Он помогал упаковывать ящики и грузить их. Он нас довёз и выгрузил на новой «планете» Зеленоград, кор. 430, кв. 36.
Умница Юлька, кончив автодорожный, не только в науке преуспевал. Тоже заканчивал кандидатскую диссертацию. Он умел и в жизни использовать свою автодорожную профессию.
Эрик ещё умнее его. И тоже развивал науку автодорожную. И весь наш посёлок с тремя институтами трудился на благо дорог.
Но почему-то начальство института никакого участия в нашем переезде не поимело. Были и у нас грузовые машины и грузчики. А отец Эрика вообще ведал министерством автодорожным. И братья всякие были.
И почему-то во всей Москве рядом с нами был только Юлька. Приехал с другого конца её.
Грузили тяжести втроём: Юля, Эрик и водитель. Я — что полегче и детей.
Была у нас фамильная арбатская реликвия — рояль. При переселении он поставил нам для решения сложную задачу.
Все специалисты — мастера рояльных дел — однозначно заявили, что в дороге он развалится на мелкие части.
Подумали, может продать такой дорогой антикварный музыкальный инструмент, а взамен купить пианино поновее?
Но нас уверили, что кроме нас, в тесных комнатах никто не согласится его иметь. Не только покупать, а бесплатно. Если на дороге поставить, никто не возьмёт.
Стали решать.
На дорогу мы его ставить не желали ни в коем случае. Оставалось одно — чинить.
Одна из нянь нашла нам сразу двух мастеров. Один — краснодеревщик, который ремонтирует дерево. Другой — настройщик.
Теперь надо было наскрести денег на три крупные траты.
Ремонт рояля, оплата машины с водителем-грузчиком и циклёвка пола в новой квартире. О последней я не подозревала. Оказалось, что пол паркетный, но не обработанный. Я рассчитывала его отскоблить добела и покрывать мастикой, как делали все в старых столичных домах. Где я жила.
Но все мои многочисленные подружки и с работы, и туристы дали строгий наказ. Нанять работников, чтобы отциклевать и покрыть лаком. Новая методика появилась.
Иначе я упаду, костьми лягу в погоне за чистотой и принесу этим вред всей семье.
Я согласилась.
Два дяденьки поочерёдно превращали наш рояль в распрекрасный инструмент. Чинили, клеили, меняли, полировали, настраивали. Он хорошел на глазах с каждым днём. Из-за него мы не могли уехать раньше.
Эрик же занимался циклёвкой пола в нашем будущем дворце.
Наконец наступил торжественный миг.
Распрощались со всеми на работе. Расцеловались со своими туристами. Погрузили всё добро в грузовую машину. Туда же, в кузов, забрались оба друга — мужички, Эрик с Юлей.
Женщины все, я и малолетки дочки уместились в кабине рядом с водителем.
И двинулись в дальний путь по снежной дороге в новую жизнь.
Случилось это 25 декабря 1965 г.. Зимний день был на исходе. С утра грузились, долго.
Ехали мы ехали и наконец приехали. Глубокой ночью, часов в одиннадцать.
Темнеет рано, поэтому долго ехали во тьме.
А когда остановились около своего нового дома и вылезли из машины, увидели незабываемую картину.
Вокруг расстилалась белоснежная пустыня. Ночь, тишина. Над нами раскинулся огромный полог чёрного неба с мерцающими золотыми звёздами. Мороз куснул щёки.
Мы стоим перед огромным, тоже белоснежным, длинным корпусом-кораблём. Он жмурился на нас разноцветными глазами-окошками.
Больше не видно было ничего. А мы переполнены волнением все, от мала до велика (кроме шофёра).
Всё так необычно, таинственно. Мы — на пороге сказки. Новой жизни со всеми её чудесами.
Шагнули на первую ступеньку её.
Эрик шёл впереди. Он уже был здесь. Уверенно распахнул перед нами высокие двери. За две крошечные ручки я вела двух своих маленьких дочек в новый наш дом, к новой счастливой судьбе.
 


 

 












































































Глава 16. Орбита «Зелёный град»

1. Ласковый рай

И вот мы переступаем порог нашего нового дома. За две руки я держу крепко своих дочек. У нас первый этаж.
Эрик собственным ключом отпирает замок нашей квартиры.
Дверь открывается. Он включает лампочку в коридоре.
Мы входим и замираем. Мы стоим на золотистом, блестящем, как зеркало, паркете.
Я просто потрясена его блеском, невиданной красотой.
Эрик открывает все двери в коридоре и зажигает всюду свет.
Лампочки пока висят на проводочках под потолком. Он их повесил, чтобы тёмными вечерами мастера могли работать над полом, а мы потом любоваться им.
Дух захватывает от восторга. Направо за дверью огромная комната с большим окном. Прямо двери в две смежные комнаты. Налево — в новенькие ванну и туалет.
Рядом, за дверью в кухню, нас ждал сюрприз. Она чуть не до потолка была заполнена золотистыми стружками. Мастера спихнули их туда при циклёвке квартиры.
Я немного растерялась. Надо было напоить всех горячим чаем. Но к плите не подойти. И бутылкой водки с закуской «на троих» мужиков отметить новоселье, чуть-чуть.
Нас опять выручили хорошие люди.
Услышав шум, из квартиры напротив к нам пришли соседи, двое Саш. Папа и мама. Ребёнок их Вова спал.
Они пришли познакомиться, ночью, порадоваться нам и предложить помощь, которая быстро явилась нам в виде горячего чайника.
Люди простые, рабочие завода, с удовольствием примкнули к празднованию ночному.
Оно было скорым. Потому что Юле с машиной надо было возвращаться домой. Детей надо тоже срочно уложить.
Больше ничего не запомнилось. Всю память затопило свалившееся счастье от огромной, распрекрасной квартиры. С зеркальными полами, белоснежными потолками, новенькими обоями, широкими окнами с ночной темью за ними. И теплом нашего дома.
И всё наше! И никаких злых старух рядом!
Может, мы все от усталости уснули где-то на полу, на одеялах. И от избытка чувств.
Может, наоборот, уложив куда-то детей, стали нетерпеливо распаковывать ящики, разбирать весь привезённый груз. Машину разгрузили Эрик с мужичками. Главное, втроём рояль внесли в комнату, мебель тяжёлую.
Своих денег для переезда в новый свой дом мы смогли наскрести только на ремонт рояля и водителю. На пол — ну никак. Единственная покупка была — замок. Надо было ведь ещё заплатить за ремонт комнаты при въезде.
Предложила я Эрику взять для пола деньги у отца его, министерского работника. Конечно, в долг. Дал, спасибо ему. Я-то рассчитывала, что родной отец может дать на не очень короткий срок. И мы, устроившись, вернём без труда. Но промахнулись. Но не о нём речь.
Было очень интересно делить всю мебель, что вмещалась в 13-ти-метровую комнату, на четыре комнаты.
На кухню ушёл наш маленький холодильник «Север», купленный с рук б/у по дешёвке ещё в ЦНИИСе.
Туда же встал столик кухонный с дверцами, тоже б/у. Он нам служил на коммунальной кухне.
А здесь он, покрытый скатертью, был хозяином целой кухни. Соседями были ему мойка посудная белоснежная и плита электрическая!
Таких и в Москве не было. Только в новостройках. Не только чисто и красиво, но безопасно совсем. Особенно для детей.
Справа от входной двери в коридоре большую комнату определили как гостиную.
Гостей ожидал там круглый стол со скатертью и сервант со свадебной посудой.
Прямо, в конце коридора, были две комнаты, большая и маленькая.
Большая стала нашей спальней всеобщей. Наша с Эриком полуторная кровать поселилась, Лялина чешская, Олино спальное место, кресло-кровать. Днём — просто кресло. И конечно, наш гардеробчик с одеждой и бельём. В гостиной стояла ещё одна странная мебель, многофункциональная. В Лосинке спали мы на кровати Эрика. Приданое получил от отца. Деревянная, старая. Появилась у нас ещё обновка одна перед отъездом.
Решили мы новую жизнь на новом месте, в Зеленограде, начать с новым матрацем на ней. Вот, купили, поменяли. Рады. Моя бережливость не решилась выбросить старый на помойку. «На всякий случай» оставила его и привезла сюда. Вот тут-то он и пригодился дважды. Ночью спать гостям, днём играть детям. Хотела из него сделать мебель — тахту. Накрыть покрывалом — красота! Валяйся и днём на нём, играть дочкам хорошо. Но для этого ему надо ноги приделать. Эрик по деревянным кроватным ногам не считался специалистом. Помочь мне не смог.
Тогда я сама поставила «тахту» на детские кубики. Хорошо получилось. Только проверять и подравнивать надо периодически кубики, чтобы не соскочили друг с друга и не уронили «тахту» с детьми. Но даже если и упадут, неопасно, невысоко. Старый облезлый матрац оказал нам много добрых услуг. Мои родные: мама, отец, брат — спать могут на «тахте», не на раскладушке. Алька вылезет из-под рояля. Дочкам хорошо играть на ней, а не на холодном полу без ковров, со сквозняками.
Была ещё маленькая комната. Мы раньше жили все вместе в такой.
Мы называли её музыкальной или рояльной. Потому что в ней жил только один рояль со своим круглым стульчиком.
Он был нов, красив, горд, прошлого века рождения, но так же молод и прекрасен. К нему несколько раз приезжал мастер, сюда, в Зеленоград, из Института Пути. Очень хороший, пожилой человек, хромой. Наверное, ветеран войны.
Он делал ему нестоящую, старинную полировку. Надо несколько раз дерево покрывать специальным покрытием чёрным. В то время таких мастеров уже почти не осталось. Мебель вся выпускалась дешёвая, советская, оклеенная плёнкой синтетической. Мы же в его искусстве ничего не понимали. Мог бы обмануть, сделать половину работы. Но настоящие мастера уважают себя и свой труд.
Приезжал с палочкой, раза три к нам. В такую даль.
В отличие от напольных мужиков. Лак зеркальный должен был блестеть хотя бы год. А он исчез уже через пару месяцев. Обманули. Надо было ещё пару раз покрыть лаком.
Квартира у нас была огромная, 45 метров в трёх комнатах, не считая остальную, бытовую площадь.
Между смежными комнатами, рояльной и спальней, была встроена кладовка приличных размеров. Куда можно было спрятать сезонную одежду и вещи временного пользования. Сезонную обувь, санки, лыжи. И всё что хочешь.
Я ходила по пустым просторным комнатам, переполненная блаженством от счастья уже полученного подарка судьбы. И в ожидании исполнения следующих желаний.

2. Неувязочки

Меня со всех сторон встречала красота и благодать. Я, дети, Эрик попали просто в райское место.
И в квартире всё приводило в восхищение, и за её порогом. Поражала снежная белизна, чистота вокруг на огромном пространстве. Наша улица состояла из одного нашего пятиэтажного дома. Днём с детьми рассматривали на улице наши окрестности.
Ясный, морозный день. Всё вокруг покрыто белым одеялом снега. Снежинки его блестят и сверкают под солнечными лучами, переливаясь, как крошечные драгоценные камни.
На огромном белом поле стоят четыре жилых корпуса, длинные, пятиэтажные, тоже белые. На равном расстоянии друг от друга.
Наш такой же. С десятью подъездами. Как белый поезд с десятью вагонами сделал остановку в белой пустыне. Других строений нет никаких.
А вокруг поля, сразу за домами, слева хвойный лес. Зелёных лап елей и сосен почти не видно под снежными шапками. На ветви лиственных деревьев нанизаны кружева и нити жемчуга.
И тишина... И небо. Высокое, бледно-голубое. Морозное. И впереди, и сзади, и влево небо сливается с полосой леса. Вправо кромка его гораздо дальше. Там на поле белом тоже растут будущие дома. Видны высокие руки строительных кранов. Где-то только котлованы роют. Где-то уже этажи нижние. Они не закрывают горизонт. Растёт будущий город. Мы у его истоков! Он — младенец. Ему всего несколько лет.
На восторги первых суток стали капать житейские неувязочки.
Самые крупные капли оказались самые главные.
Обещание Эрику с моим трудоустройством и детским ясле-садоустройством повисло в воздухе.
Места моим детям есть. Но появился замкнутый круг, из которого мне никак не удавалось выпрыгнуть без помощи Эрика.
Для устройства на работу надо было в эти п/я явиться несколько раз лично. Для собеседования, для оформления документов.
Но у меня на руках была малые дети. Я не могла их оставить одних и на минуту.
И я не могла оформить их в сад сначала. Потому что обещали для двух работающих. А я безработная, сижу дома, вот и сиди с детьми сама.
Оставался старый способ. Хоть на несколько дней найти какую-то няню, чтобы могла всех троих нас оформить по нужным адресам.
А где её взять? Я же никогошеньки здесь не знаю. Две души знакомые напротив, два Саши нам чайник приносили. Но они оба работают. С сыночком их маленьким сидит бабушка. Туда и соваться нечего. Зачем ей мои ещё?
Стала искать на улице, во время прогулок с детьми.
Прогулки у нас была все деловые.
Наш город строился квадратно-гнездовым способом. Разделили всё поле будущего города на квадраты и дали им номера.
Наш дом стоял в четвёртом квадрате и назывался четвёртым микрорайоном. Номер дома определял его место в квадратах.
Номер нашего дома 430. Значит, находится он в четвёртом м/р. Построят ещё впереди него 30 домов и сколько-то позади.
Сейчас здесь их пока всего четыре. Но уже была и школа, и садик для детишек. Куда мы так стремились.
Построены полностью были два м/р, первый и второй.
Они были подешевле, строили их быстро для срочного заселения самих строителей и первых сотрудников первых предприятий НИИ.
В них уже работали и поликлиники, и всякие магазины.
Вот туда-то, в соседний, второй м/р, я и отправлялась с детьми на прогулку. Отовариваться продовольственными и промышленными товарами.
Прогулки такие на свежем воздухе занимали примерно час. И были не очень похожи на привычные.
Дороги в нашем почти пустом квадрате очищались от снега только вдоль четырёх построенных домов и выводили жильцов на проезжее транспортное шоссе.
Чистили их наши старые знакомые, автогрейдеры. Сам же квадрат был засыпан снегом сплошь.
Народ нашего м/р не ходил в соседний через очищенную, но удалённую от нужного маршрута, проезжую дорогу. Протаптывали по прямой тропы к нужному объекту прямо по целине.
Протаптывали и мы.
Если «гуляли» к магазинам во второй половине дня, то подбирали уже готовые тропы.
Если в первой, то были среди проходцев-топтунов.
Выглядело это так.
Я торила тропу, по ней ехали санки с Лялечкой, а за ней топала старшая Олечка.
Обе в серых искусственных шубках с капюшончиком, в валеночках на резиновой подошве.
Издалека их вполне можно было принять за двух зайцев.
В сугробах были видны только их серые капюшоны. Похожие на заячьи уши. А серые они потому, что не успели поменять на белые зимние.
Обратно мы везли более тяжёлые санки. Нагруженные продуктами вместе с Лялей.
Шубки зайкины были дважды ношены. Ляле досталась от Оли. Мы её сами купили в годик. А на Оле была шубка такая же от Ирочки, дочки Юры, Немировской. На два года старше моей дочки.

3. Ловля нянь
 
Зайцы-то натуральные, белые гуляли у нас безбоязненно. Во всяком случае, следов их вокруг было множество.
Но у моих-то серых зайцев кроме продовольственного снаряжения семьи была на прогулках другая задача. Ещё сложнее и важнее.
Вместе со мной, во все шесть глаз, мы разыскивали няню.
Молодые тёти и дяди сразу из списка исключались.
А вот если где-то попадалась медленно двигающаяся фигура, мы сразу включали всё своё внимание: «Старушка?»
Отправлялся кто-нибудь в разведку. Или я рысью мчалась за ней, рискуя растерять из санок и дитё, и сумки при ней.
Или посылала Олечку-Зайку, у которой быстрее начинали в сугробах прыгать ушки-капюшончик.
Кстати, вторая-то серая шубка у нас объявилась благодаря бабушке Берте.
Когда Ляля встала на ножки к годику и перестала вмещаться в свой зимний спальный мешок, встала задача, в чём ходить ей зимой. Мешку ножки не приделаешь.
Тут-то Берта и привезла вторую шубку. От своей маленькой внучки Иры из Севастополя, которая из неё уже выросла. Она досталась Оле, потому что немного больше размером, а свою поменьше подарила сестрёнке. Со своего плеча.
И мои, и Олины пробежки за старушками-нянями всякий раз оказывались напрасными.
Наши наблюдения и опыт дали невесёлые результаты.
Во-первых, бабушки в городе попадались крайне редко. Потому что все приезжие молодые семьи стремились сюда, чтобы расселиться с родителями. Оставили их всех в Москве.
Во-вторых, те редкие бабушки, которые нам встречались, оказывались просто гостями своих самостоятельных детей. И даже за любую высокую цену не собирались становиться нянями даже на несколько дней. С какой стати?
В-третьих, самые редчайшие бабушки, которым здесь разрешалось жить в семьях своих детей, предназначались исключительно для вынянчивания собственных маленьких внуков и внучек. Так что мы им абсолютно не нужны были.
Все встречавшиеся бабушки были приветливые и приятные. Но все ласково и даже сочувственно отказывали в Олиной просьбе: «Вы можете побыть с нами несколько дней?»
И махали ручкой нашей поисковой троице.
А пока мы по полю снежному гонялись за нянями, быстро промчались декабрьские предновогодние дни. Их было всего пять. Приехали мы в город 25 декабря 1965 года. Они растаяли, как первые снежинки.
И отпала потребность в няне. Потому что на п/я, где меня ждали на вакантное место, ждать перестали. В конце года все невостребованные штатные единицы закрываются. Закрыли (накрылось) и моё.
И только с нового года штаты начинают заново составлять. Но не в один, не в пять дней.
А сейчас я осталась без работы.
И без детского сада.
Почему я бегала в поисках чужих нянь-бабушек? Почему ни разу не пришла в голову мысль о наличии его родных, московских бабушек у наших детей?
Их, явно свободных, две.
Арбатская бабушка Берта, считавшая себя второй матерью Эрика.
Цикото бабушка Люция, сестра любимая его мамы Элеоноры.
Им же не составляло никакого труда погостить несколько дней у нас и только приглядеть за чудесными внучками, чтобы не упали, не ушиблись. А я чтобы оформила документы на работу и в сад. Всего на два-три часа.
Потому что Эрик не предложил сам. Это же его родные.
Да и сам мог бы меня выручить. Начальник лаборатории имел право свободного передвижения. Мог бы подменить меня дома в рабочее время на пару часов и раз и два.
У меня же и в мыслях не было покушаться на его рабочее время и на нерабочее его бабушек.
Привычка в семье с первых дней предлагать только себя, свою помощь во всех вопросах. И справляться самой со всеми жизненными невзгодами. В самых безвыходных случаях помогала моя мамочка. Родная, любимая.
Но до самого нового, 1966-го года я ещё не подозревала о своих будущих разочарованиях. Способность радоваться не только такому счастью, как новая квартира, а даже самым малым удачам, наполняла душу всегда светом.
Наверное, свойство это от рождения. А здесь радовало всё. И пока здоровые дети, с которыми можно торить тропу в магазин.
И блестящий рояль в отдельной, рояльной комнате.
Дети с бантами на макушках с удовольствием взбираются на тоже чёрный, круглый рояльный стул.
Нажимают пальчиками клавиши, смеются нотным звукам.
А к нам бежал, торопился первый праздник, Новый Год!
В новом городе, квартире, жизни.
Для большой ёлки много места. В нашей первой маленькой комнате ей не было места. Только веточка пушистая ели заполняла комнату своим неповторимым запахом.
А теперь впервые дочки в доме увидят огромную, живую ёлку до потолка. Часть ёлочных игрушек старых у Эрика сохранились с Арбата, остальные ветки украсим съедобным. Конфетами, мандаринами, сушками.
Я думала, что мы своей семьёй встретим новый год. И так хотела бы этого.
Но у Эрика было другое желание.

4. Гости на пороге. Мачеха с матрацем

Оказалось, что на Новый Год в нашей новой квартире будут гости. Новые. Мне чужие.
За короткое время работы он обзавёлся знакомыми. Ему захотелось укрепить отношения.
Я, как всегда, была рада всем его друзьям и приятелям.
И мне было интересно, с кем хочет укрепляться мой учёный, начальник лаборатории.
За столом у ёлочки гостей собралось человек десять.
Все веселились, пели, ели, танцевали.
Я, как обычно, подавала, убирала, угощала, улыбалась. На минутку присаживалась. И пасла дочек.
Эта традиция сама уже сложилась. Я ведь больше Эрика была дома, значит на меня и падали в основном заботы о приёме гостей. Я должна беречь его здоровье и время на работу, диссертацию до переезда.
За столом я тоже особо не нужна. На старом месте за ним сидели его родственники. Они общались друг с другом.
А здесь его знакомые, я никого не знаю, нечем общаться.
Поэтому на мне в основном лежали заботы хозяйки-обслуги, чтобы на столе было вкусно и красиво. А Эрик был очень внимательным хозяином. Развлекал, заботливо всех угощал.
Поэтому в этот раз я не успела разобраться, кто у меня праздновал. Все молодые, может сотрудники его лаборатории.
Хотя я не помню, чтобы наши с ним начлабы в ЦНИИСе приглашали нас к себе на праздники.
Но мне запомнились две пары женатые. Особенные.
Одна пара. Она — библиотекарь, её муж — инженер. Звали её Валя. Зачем Эрику на Новый Год нужна была библиотекарь, я не поняла. Остальных гостей я больше не встречала. А с этой парой народившаяся связь новогодняя не порвалась сразу.
Пока я не познакомилась с ними поближе.
У них была квартира в соседнем, третьем м/р. Красивая, двухкомнатная, с новой мебелью дорогой, с чешским паркетом.
И вдруг я узнаю, что у них есть маленький сын и собака эрдель. Что Валя очень любит собачку, ну просто обожает. Поэтому маленького сына она отдала своей маме, и он растёт у неё. Отдала, потому что с ним очень тесно в квартире.
То, что мать променяла сына на собачку, ввело меня в шок.
Я больше не хотела ни видеть её, ни слышать. Такую Эрик привёл на праздник. Редкий случай, когда у меня появлялось собственное твёрдое решение, не согласованное с Эриком. Мне абсолютно были неприемлемы подлость и предательства в любой форме.
Тем более по отношению матери к ребёнку. Не прощала ни чужим, ни своим. Эту непримиримость я несла с детства. Может, из-за своего отца.
Но эта странная пара почему-то всегда нас сопровождала поблизости. Уже мы с Эриком работали, совсем в другом п/я, из этой квартиры переехали жить в другой дом.
Так мы теперь ездили в одном лифте и живём в одном доме!
Собачку-эрдельку видела у неё и здесь, а сына нет. Знаю, что здесь кот ещё любимый 17 лет живёт у неё.
Вторая пара новогодняя оставила в моём доме ещё больший след. Даже много следов. В буквальном смысле.
Каким-то образом Эрик узнал, что в Зеленограде работает Боря Ушаков. Они вместе учились в МАДИ, были знакомы, Боря был на курс моложе. Эрик просто светился от радости, встретившись с одновузником. Конечно, он тоже был среди гостей. Нас познакомил Эрик, чтобы мы тоже дружили.
Они запомнились в тот вечер.
У Бори, на вид ничем не примечательного, была очень яркая, с крашеными губами и белыми волосами, жизнерадостная жена Света, Светлана.
Боря её сказочным именем называл — Лана.
Распрощавшись с новогодними гостями, я забыла о них. И была несказанно удивлена, когда через пару суток, ночью, раздался звонок в дверь, а открыв её, обнаружила на пороге неожиданного гостя.
Белокурая Лана, почти упав мне на грудь с объятиями, трагическим голосом произнесла: «Пустите меня переночевать! Я могла прийти только к вам...»
В испуге, что за ней гонятся бандиты и её надо спасать, я скорее захлопнула дверь, раскрыла ей свои объятия и трепетно повела на кухню слушать её драматические истории. Был час ночи.
Они длинные, о них в другой раз. Бандитов не было.
Вместо одной ночи она осталась жить в моём доме надолго. Привела ещё и мужа с сыном.
Следующие гости на пороге появились Немировские. Сразу после Нового Года. В старом не успели.
Они приехали на новоселье, поздравлять нас в нашей расчудесной квартире.
Были полным составом, отец с мачехой и её детьми, Берта с Арбата.
Я, как всегда, была занята кухней, гостевым столом и детьми. Гости ахали, восхищались Эриком. Какие у него прекрасные квартира и дети, как красиво блестят у него пол и рояль.
Мачеха, конечно, притворялась. Завидовала. Сынок обскакал её Эдю квартирным пространством. У папы Эди, большого министерского работника, всего двухкомнатная и на пятерых. С ними ещё прабабушка детей жила. Звали её почему-то «Вава». Ласково «Вавинька». Она приветливая была при нашей первой встрече. А нестоящего её имени я и не знаю.
На новоселье есть обычай дарить полезные подарки.
Поэтому родным гостям пришлось изменить свой обряд с воздушными шарами.
А в Зеленограде вообще было два обычая у населения.
Поскольку вокруг у всех был лес рядом, гостей встречали у порога, показывали новое жильё, но праздновать вели в лес, к костру. На шашлыки. Особенно в тёплую погоду. Но их жарить на костре можно даже в снегу.
Этот обычай имел массу положительных моментов.
В лесу можно принять неограниченное количество гостей. Гораздо больше, чем за столом.
Шашлыки — необычное, вкусное угощение.
Требует минимум забот, хлопот, времени и доставляет максимум удовольствия. Посуду и полы мыть не надо!
Хозяйка освобождается от длительных хлопот праздничных и на равных отдыхает со всеми у костра. Даже песни поёт со всеми.
Чаще всего такие встречи проходят с приятелями и друзьями своего возраста.
У нас же постоянными гостями были Немировские, все в возрасте, солидного положения.
Поэтому их всегда ждала белая скатерть на столе с угощением дома.
Второй очень приятный обычай был у молодых семей на новоселье.
Поскольку уезжали, как правило, из перенаселённых квартир, от родителей, то вселялись здесь в пустые стены.
Вся мебель и нужные хозяйственные вещи оставались на месте и продолжали служить оставшимся членам семьи.
Поэтому на новоселье заполняли квартиру необходимым. А нужно всё.
Родители покупали новую мебель. Родные и друзья везли остальное. Тщательно договариваясь, чтобы не ошибиться. Не повторить или что-то упустить. Кто-то люстру, кто-то шторы.
И молодая семья начинала красиво, по-новому жить в красивой, новой квартире.
Был третий обычай. В городе, когда заходили друг к другу, гостей водили на экскурсию.
Интересно, какая планировка, полы, мебель. У всех была красота!
Делились впечатлениями.
Мы приехали в свой новый дом со своими старыми вещами, оставлять их было некому. Поэтому проблем с подарками у родных наших не было никаких и даже не интересовались нашими пожеланиями.
Но, умудрённые возрастом, они догадались, что у нас теперь не одно окно, а четыре. Значит, наверняка, не будут лишними шторы. Их и привезли.
Вероятно, покупкой их занялась мачеха. Эдя — мужчина, не понимает ничего в шторах. Берта — возраст требует уважения. Поэтому Валя — самая юркая. И она сама, главное, могла решать задачу с минимумом затрат.
Она угадала, мне очень шторы нужны были. И гардины плотные тоже. Потому что у нас первый этаж и каждый с интересом заглядывает в окна к нам.
На кухни мы повесили и тюль, и ситцевые занавесочки нарядные из нашей свадебной комнаты.
Окна по размеру почти подходили здесь. Чтобы не заглядывали в наши тарелки.
В спальне закрылись от нескромных взглядов занавесями с двери.
Они, конечно, гораздо меньше широких окон, но частично прикрывали нас.
Во всяком случае, если кто и увидит одну ходячую ногу, всё равно не догадается чья.
Ну, в рояльной комнате и гостиной особых секретов нет.
Но красота требует штор.
Настал торжественный и радостный момент приёма подарков.
Когда их извлекли из сумки и разложили на кровати, радость моя несколько померкла.
На красивую гардину для красивой квартиры она мало походила. Из коммуналки мои лучше.
На кровати лежала ткань полосатого матраца. В зелёную и белую полосу, шириной в Олину ладонь. Ткань очень плотная, толстая, из холста.
Матрац на окне — для меня это неожиданность.
Вкусы с мачехой у нас разошлись.
Но все так дружно восхищались своим подарком, что из вежливости я тоже скривила губу в улыбке.
Нельзя же, чтобы родного сына и внука укоряли в невоспитанности его жены.
Ткань была очень толстая, прочная. Наверное, мачеха купила где-то в уценённых товарах. Чтобы служила нам эта штора вечно, до старости. Хорошо, что одна, не четыре.
Она и служила. Я наделала из неё простыни. Всё-таки натуральный хлопок, хоть и жестковат. Десятки лет не рвались. Даже сейчас, через 40 лет, остатки целы. В качестве полотенец для ног на даче лежат.
Поистине, подарок на долгую-долгую память.
На этой встрече выпал в осадок и ещё один контакт с мачехой.
Когда Эрик занимал у отца деньги на циклёвку пола, 100 рублей, я не просила его уточнить срок возврата. Но почему-то была уверена, что он может нас не торопить. Ведь для него эта сумма от его доходов составляет мелочь. Странно для всех знакомых было, что не предложил сыну её без возврата. В подарок к новоселью.
Но на всякий случай я легкомысленно у мачехи поинтересовалась об этом сроке. В полной уверенности, что услышу: «Да что ты, какие пустяки, отдадите, когда сможете!»
Я предполагала, что справимся через несколько месяцев. Особенно если тоже на работу выйду.
Уши мои от удивления отвисли, когда услышали: «Чем быстрее, тем лучше!»
Конечно, я приняла решение отдать срочно. С первой же зарплаты Эрика.
Подтянула всем поясок и оставила прежний доход, зарплату ЦНИИСа.
Сама я безработной была полгода. Разослала свои позывные во все п/я города, но ответа не было. Случилось это потому, что впервые поменялась местами с Эриком. Доверила себя и детей ему и наше жизнеустройство. Я-то поверила его общим обещаниям, а ему надо было проверить.
Отщипывала от зарплаты Эрика кандидатской несколько месяцев сумму, чтобы отдать долг отцу, доплатить мужественному рояльному мастеру за работу, купить самое необходимое для дома.
В отличие от соседей-новосёлов с новыми мебельными гарнитурами, мы были в состоянии купить только новый замок. И новый матрац на старую кровать.
Режим строгой экономии был жёстким полгода, пока я не вышла на работу. Для меня это было сюрпризом. Я полагала, что и место рабочее конкретно мне есть в его же отделе. И ордер у него на руках был сразу, значит отец полностью мог детей в сад-ясли устроить. Заву, к. т. н. это просто.
А теперь кроме своих множества забот на новом месте, детей, я занималась приёмом множества гостей Эрика, всяких.
Кроме долгов и покупок появилась дополнительная статья расходов на их содержание.
Их поток стал почти непрерывный. Менялось их количество, качество и время пребывания.
Они делились на однодневные, с одной ночёвкой. И многодневные.

5. Новоселье. Шашлык под берёзой

Полосатый подарок мачехи оказался символичным в нашем доме.
Наш гостеприимный дом открыл двери большому потоку гостей. Но они попадались разные. Одним мы были рады безмерно. Другим не очень. Являлись в полосочку.
Больше всего все вместе мы радовались гостям, если у нас была обоюдная радость общения.
Выполнив долги перед сотрудниками Эрика и его родными, я с нетерпением ждала наших друзей из ЦНИИСа. Для меня навсегда останутся дорогими и место рождения нашей семьи, и наши друзья рядом тех лет.
Столько событий разделили они с нами почти за восемь лет. И радостные, и тревожные.
Рождение турсекции и чистота дружбы в ней наша.
Комсомольская свадьба и подарок нам, бездомным, бесценный. Ордер на комнату.
Рождение дочек и тепло дружеских сердец вокруг.
Рождение учёного в нашей семье — защита Эриком кандидатской диссертации. Которая явилась точкой отсчёта нового пути в жизни.
И всегда при этих важных событиях с нами рядом были дружеские глаза и сердца.
Первыми приехали сотрудники лаборатории, теперь бывшей, вместе с её начальником Юрой Бляхманом. Он лет на 8—10 старше нас был, хороший парень, без гонора начальственного.
Приехали пара молодых специалистов, с которыми успели поработать пару лет. Умненькие. Они и Юра начали тоже готовить свои диссертации. Юра несколько раз позже приезжал для консультаций к Эрику к нам сюда. Ну и старые сотрудники, с которыми создавали лабораторию, конечно же были с нами.
Все друзья разделяли вместе с нами все наши восторги по поводу просторной квартиры. Только будущие кандидаты Юра, Слава и Толик откровенно высказали мне своё недоумение: «Чему ты радуешься? Квартира пустая, что, отец-начальник обставить не мог?» Особенно смутила его мебель моя — матрац на кубиках.
А я искренне удивилась ходу его мыслей. Мне-то такие никогда не приходили в голову. Поэтому я тоже искренне уверяла, как мне нравятся именно пустые комнаты — полы удобно мыть...
И потом, сами всё купим, только не сразу. Будем долго растягивать удовольствие.
Меня в жизни часто выручал мой характер. Способность дорожить и радоваться всему доброму, что дарит судьба. И вовсе не иметь зависти.
Затем, конечно, приехали на новоселье и вся почти наша туристская компания. И Юра Магарит с гитарой, и Володя Никоноров с фотоаппаратом, и Рафик с саксофоном, и девчонки во главе с Галей Крайновой, с её милой белозубой улыбкой.
Упелись нашими старыми песнями. Не было только с нами старшего друга Семёна Флейшмана. Следы его затерялись в Москве, куда он с семьёй уехал работать.
И обнаружила я его сама через много лет, уже профессора МГУ им. Ломоносова, где он работал на кафедре селей горных. Нашла его по научной статье, привела в наш большой дом для радостной встречи. Несколько раз с женой они были у нас, и были до рассвета песни (и его тоже) и воспоминания.
Поскольку туристы были друзьями нашими навечно, как и наша благодарность им, я хотела их видеть как можно чаще. И несколько лет мы регулярно встречались у нас. Для встреч годился какой-нибудь праздничный повод.
В день рождения мой как раз попали на местный обычай.
Июнь, лето, значит — шашлыки в ближнем лесу. Приехало очень много народу, всем было просторно, сытно и весело. Комары, конечно, июньские злобно кусают, хоть и у костра.
Но мы же туристы, привычные, давно ими укушенные и без шашлыка. К Эрику зимой, в феврале, не приезжали. Холодно, сугробно. Но мы особенно и не звали. Все места за столом были заняты родными Эрика. И даже не вмещались. Поэтому отдельно, тут же в комнате, решила посадить своих и Люсиных деток за низенький журнальный столик. Им же удобнее. Мои сели без проблем. Но Люся потребовала, категорически, чтобы её «капитанской дочке и сыночку» поставили взрослые стулья за взрослым столом. Взрослее моих они на два года.
Ну, поскольку сама за обслугу трудилась, где-то на одной ноге иногда к ним присоединялась.
Вариации гостей были разнообразны у Эрика.
Пока Юра служил в Севастополе, приезжала Берта с Арбата и её старший сын Эдя из Кузьминок с мачехой и детьми её. Несколько раз привозили с собой старую Ваву.
Шесть плюс нас четверо умещались за столом. Не было сидений.
Потом добавилась семья младшенького Юры, капитана какого-то ранга. Тоже четверо.
Но глубоко потрясена была, когда однажды телефонным звонком меня поставили в известность, что поздравлять Эрика с днём рождения едет с мачехой к нам семья родственников её первого мужа!
Брат, наверное, его. Тоже семья из четырёх человек.
Я впала в панику по многим причинам.
Во-первых, бывают двухэтажные кровати (у зеков точно), но не бывает двухэтажных столов.
Во-вторых, встреча в нашем доме родственников двух мужей мачехи никак не вписывалась в мой кодекс этики.
В-третьих, уже несколько ночей я не спала. Сидела у кроватки моей Оленьки, у которой была высокая температура и очень большая одна щёчка. Она болела свинкой.
Я, конечно, не могла отменить праздник Эрика, но у самой душа никак не веселилась, а очень тревожилась. Ну, думала, перенесём чуть-чуть, как дочке полегче будет.
И уж никак не ожидала такого широкомасштабного приёма.
Да ведь и накормить надо всех, и приготовить. Ни денег, ни времени, ни сил. Ни восторга. Я ещё безработная.
Кстати, мы-то ни у кого из них в гостях-то не бывали.
И такая длинная дорога к нам никого не останавливала.
Потом наступала пора долгожданных гостей, любимых.
Приезжал Алька Питерский из Ростова. В командировку один, часто.
Но как-то летом приехал с дочкой Леной, показывать ей Москву.
Самой яркой и запоминающейся была однажды встреча Нового Года с нашими туристами. С сюрпризом. Но уже в новой квартире 402. Начало было обычное. Стол, белая скатерть с угощением, ёлка рядом, пахучая, большая и живая. Улыбки. Песни, смех. Радость. Уже проводили Старый год и встретили Новый. Гулять собирались всю ночь, с выходом на природу.
Вдруг в самый разгар веселья — звонок в дверь. Мы с Эриком в недоумении, потому что никого больше не ждали. И остальные с интересом уставились на дверь.
Подхожу, открываю.
О ужас! На пороге появляется в страшной маске с одним кривым клыком Баба Яга!
Одетая в огромный мешок колхозный из-под картошки, до пят. С тремя дырками для головы и рук. На шее и мешке — меха, куски овчины.
Входит в комнату это страшилище, стучит здоровенной палкой и вопрошает: «Где мой Дед Мороз? Я — его Снегурочка!»
И не только я, но и гости за столом не можем понять, кто устроил этот весёлый сюрприз.
Не сразу обнаружили в мешке с мехами нашего Володю Никонорова.
Пара ребят заранее договорились о «Снегурочке». Приготовили в чемоданчике, в секрете от всех. А здесь вышли покурить в холл. Там и обрядились.
«Снегурка» стала началом. Все тоже захотели новогодние наряды. Началось всеобщее веселье с переодеванием.
Был у нашего молодого города ещё один местный обычай чудесный. Новогодний.
Он быстро строился. И жилые кварталы росли, и производственные здания, красивые, необычной архитектуры. Народ весь молодой, в основном инженеры, работают на одних предприятиях.
И почти все знакомы друг с другом.
Поэтому на Новый Год все семьями ходили ночью, встретив Новый Год дома, поздравлять друг друга до утра по знакомым адресам.
А когда построили в центре города первый кинотеатр «Электрон» и Площадь Юности около него, стали ночью встречи устраивать на ней, около огромной украшенной живой ёлки.
По центральной улице шла ночью к ней толпа, как на дневных демонстрациях больших советских праздников. В костюмах, с гитарами. Там пели, хороводили, как будто все были давние друзья, все были рады друг другу.
Мы в доме надели на себя поверх пальто всё, что годилось для ёлочки. Дочки были медвежатами в своих шубках. Взрослые обряжались в цыганские платки, шарфы, гирлянды, маски.
Пара ребят хороши были в китайских халатах с драконами. Вела нас наша непревзойдённая Баба Яга.
Гости из Москвы приезжали, конечно, с ночёвкой.
В большом составе водили мы на природу, в лес «за околицу» родных Эрика по маме, Цикото. Двоюродных сестёр и братьев его. Они как-то удачно были примерно одного возраста.
Они много общались до мачехи.
Родная мамина сестра Люция с сыновьями Феликсом и Вольдемаром, сёстры Нелля и Галя с Арбата, дети брата Элеоноры Виктора.
У молодёжи было своё расписание житейское. Жили все в разных концах, собираться и ехать к нам за город было им сложно. Поэтому в результате самыми частыми гостями оказались неработающие Берта и Люция. Иногда вместе, иногда врозь.
Приезжали к нам на природу отдохнуть от шумной Москвы. Дружно прогуливались вдоль нашего длинного дома в дружеских беседах.
Нет, с детьми моими не общались дома, не гуляли на свежем воздухе, родные. Берта жила иногда неделю, потому что Юра приехал с женой и двумя детьми. Они её утомляли, шумели. У меня же она только гуляла, кушала, читала и смотрела телевизор. Дети спокойные и в другой комнате.
Соседи ухмылялись, когда видели привычную картину. Две бабушки гуляют, а я с малыми детьми и сумами продуктов тащусь из дальнего магазина.


6. Лена с яйцом. Мамат с редькой

Среди первый гостей в чистой, без стружек квартире был и Юля Веледницкий с семьёй. С женой Леной и сыном Борей. Он на пару лет старше моей Оли. И это в его ползунках ползала Оля и спала в его чешской кроватке. Юля нам дарил, когда Боря подрастал.
Особенно хороша была чешская кроватка, регулируемая. Мы летом её разбирали и делали манеж. В Сасове собирали и ставили в саду, в цветах. И дочки по очереди в нём гуляли на природе.
Все трое чёрненькие, кудрявые еврейчики Веледницкие были давние наши знакомые. С Эриком поздравляли их и Борьку грудного. И дети теперь познакомились.
Всё хорошо было, только Лена не раз приводила в замешательство и недоумение.
Конечно, для гостей я наготовила всякие вкусности, уставила стол ими. И вижу, Лена из сумки достаёт себе персональный обед.
В кастрюльке первое, второе.
В первую минуту пришло объяснение негативное в мой адрес.
Женщина очень чистоплотная, у меня первый раз гостит. Решила подстраховаться. Вдруг я неряха? Может, у меня кастрюли недомытые? Ну мало ли подозрительных людей. Но, когда она достала яйцо себе... Я впала в глубокую задумчивость и недоумение. Ладно, не уверена Елена в моей стерильной посуде. Но ведь и в Москве и в Зеленограде яйцо выходит из куриц из одного места.
Бедный, бедный Юлька. Это было начало психического заболевания у неё. Чрезмерная забота о своём здоровье привела к обратному результату. Через несколько лет она попала в психиатрическую больницу.
Мои родные приезжали редко и на одну-две ночи.
Маме трудно было ездить одной в дальнюю дорогу. Вместе не могли, дома ждали их собака и куры.
Деда Вася приезжал с дарами из сада: яблоки, помидоры, вишня. Из Москвы столичные гостинцы.  У него, железнодорожника, был бесплатный билет один раз в году по всему Советскому Союзу. Вот бесплатно за продуктами и приезжал. Достаточно удобно было с транспортом. Не надо теперь пробираться на другой конец Москвы автобусами и метро с чемоданами. Просто через площадь Комсомольскую следует перейти с Казанского вокзала на Ленинградский. Там на электричку до станции Крюково и несколько остановок на автобусе до дома.
Но являлись и совсем неожиданные и даже незнакомые гости.
Так однажды в дверях я обнаружила незнакомого коренастого узбека. Уточнив, что Эрик Немировский живёт здесь, радостно ринулся в квартиру.
Он стал самым частым и длительным гостем, целых 25 лет.
Оказался он к. т. н. из Ташкента, звали его Маматханом Ахмеджановым. Работал там в НИИ тоже с планирующими машинами.
Где-то обнаружил автореферат Эрика. Захотел придуманную им автоматику пристроить на свою машину. Она у них узбекскую землю под хлопок готовит, планирует. До отъезда в Зеленоград успел единожды познакомиться с Эриком и влюбиться в его диссертацию, почти готовую докторскую.
Узбекский учёный оказался юрким. Каким-то образом из далёкого Ташкента разыскал почти неведомый даже многим москвичам наш Зеленоград, на снежном пустыре наш дом, один из четырёх. И нашу дверь в тёмных зимних сумерках.
Влюблённый человек может много. А ведь у нас зеленоградцы часто путали свои собственные двери.
Дома-то в микрорайоне вначале строили одинаковые.
Эрик одарил его сказочным подарком. Вручил свои все материалы по диссертации. Ему совсем немного надо было доработать применительно к своим хлопковым полям. Надеялся, что через год-два родится новый доктор наук.
Доктор рождался четверть века, 25 лет.
Эрик был рад, что материалы будут иметь практическое применение. Потому что сам поменял земляные машины на космические. Но не ожидал, что придётся так долго обучать и разъяснять свою работу будущему учёному-доктору с примитивными знаниями школьника-троечника.
Бестолочь была невообразимая, хотя очень работящая. Приезжал по нескольку раз в год, неделями Эрик ему объяснял. Но по дороге в Ташкент он всё забывал и скоро возвращался.
Лето он у себя проводил в поле, на испытаниях своих машин.
А в холодное время наведывался к нам, в командировки бесплатно. Привозил гостинцы — зелёную узбекскую редьку и сухофрукты.
Маматхан был первым знакомым узбеком, да ещё кандидатом наук. Я про них только в книжках читала, и тоже немножко.
Что дом выстилают до потолка восточными коврами и гостей встречают жареным бараном. Вот эти-то сведения меня несколько смущали, т. к. гостей всех братских республик моего родного СССР я встречала со всем уважением к ним и их обычаям.
А здесь у меня нет ковров, а главное, баранов.
У нас в Зеленограде был всеми хорошо освоен шашлычный обычай. Для этого на заводах себе заказали в каждой семье персональные шампуры. И с кострами проблем не было. Но гостей с Кавказа у меня не было. Угощались, русские, сами.
Но смущение моё было недолгим. Узбек оказался всеядным и с хорошим аппетитом. Только как-то деликатно поведал драматическую историю про друзей. В сытном обеде он обнаружил в каком-то блюде свиные уши. Я приняла этот намёк и свинину из меню изъяла. Религия запрещала им есть свинину.
Однако и без свиньи узбека длительное содержание на нашем иждивении было обременительно мне. Он как-то нахально это не понимал. Не сухофруктами ведь кормила его. Да не один он такой был. Ещё хуже, месяцами и целыми семьями заселялись у нас.

7. Про коклюш, свинину и рыжую лису

Оказавшись в Зеленограде, мы с первых же минут получили от него так много и таких замечательных подарков, о которых и не мечтали.
Как будто попали в сказочную страну, полную чудес и красоты.
Какие-то неурядицы были мелочью, пустяками на этом фоне.
Растаял снег, началось активное строительство на пустыре вокруг нашего дома.
Строительные машины испачкали наши зимние белоснежные тротуары.
Надолго. Уж и травка зазеленела, а мы всё горными козочками перепрыгивали по кочкам среди луж и глинистой каши.
Ну, и ничего. Зато прыгать надо мало. Дом стоит близко к шоссе Центрального Проспекта.
Умытый поливальными машинами (мои старые знакомые из ЦНИИСа), он вёл нас на работу. Соединял промышленные предприятия на юге и севере.
Неудачные пришельцы моего сказочного дома тоже мелочь. Не я же у них неудачная, они у меня.
Работа во вторую смену имела тоже ряд особенностей.
Это был очень большой подарок мне. Потому что я могла выходить на неё каждый день. Это такое счастье для меня!
В моей формуле счастья были два условия: любимая семья и любимая работа.
В Лосинке с больными детьми я и месяца не была на рабочем месте.
Скудный остаток зарплаты уходил на оплату нянь. И мало чего я успевала наработать.
Теперь я от этих неудобств была освобождена.
Возможность вечерней смены была ещё и благодаря нескольким производственным обстоятельствам.
У меня был индивидуальный план научных разработок. И АВМ была в моём полном распоряжении. Больше на ней в институте никто работать не умел. И я практически ни с кем не была связана производственными отношениями.
Зачислена была в лабораторию молодого аспиранта. Но он не мог или не умел поставить задачу с применением АВМ. Но и не принуждали меня к другой, плановой, но мало интересной разработке. У меня была полная свобода действий, как у Эрика, но меньших масштабов.
Я сама находила в других лабораториях темы. Приглашали и в другие отделы.
Вечера и ночи напролёт я сидела вдвоём со своей подружкой ЭВМ. Контакты с людьми возникали, когда получала техническое задание и сдавала готовое решение.
В этой свободе был один минус. Я лишена была производственного роста, карьеры. Я могла как угодно сложные решать задачи, но повышать меня в должности было некому.
В своей лаборатории, где были ставки, я не участвовала в плановых темах.
Те завы, на кого работала, периодически, не могли повышать, т. к. у них «в списках не числилась».
Но я этот штрих приняла как данность.
Не просто было быть в «поле одним воином». Абсолютно никто не мог помочь, во всех сложностях задач. Некому! Даже привлечённый однажды Эрик не смог разобраться в крупной системе дифференциальных уравнений и интегралов системы автоматического регулирования (САР). Всё перепроверено много, много раз, ошибок не нашла, а система не регулируется. Идёт «вразнос». 
Но во всяком случае его неудачное участие означало, что не я дура, неумёха, а система сложная. Утешил меня хоть умница муж.
Самое важное было другое. Я была и с детьми, и с АВМ. К моему великому сожалению, я оказалась в Зеленограде с одной несбывшейся мечтой. Самой главной. И здесь не оставили моих детей болезни. С самого рождения дочки непрерывно болели. И виной я считала тесноту нашей комнаты. Нюхались круглосуточно друг с другом и заражались.
Но оказалось, что и рассаженные в разные комнаты, дочки и здесь болели часто и долго. И хороший садик, и свежий воздух, и природа не смогли укрепить их здоровье.
Как и раньше, ни разу не удавалось избавиться от обычных соплей. Всё заканчивалось красным горлом, кашлем, воспалением лёгких.
Местные детские врачи, как и прежде, в умиление не приводили.
По вызову они приходили и в канаве не валялись, как моя единственная лосинская. И было их много. За квартиру в Зеленоград прибывали любые специалисты. Детская отличная новая поликлиника со всяким медицинским оборудованием была построена.
Но ничто не прибавило здоровья дочкам.
Вот приходит детский врач к моему ребёнку по вызову, Лялечке.
Высокая, молодая и очень молчаливая. По пути к кроватке тороплюсь сообщить признаки болезни. Молчит. Слушает трубочкой, смотрит горлышко, пишет рецепты. Молчит.
Направляется к выходу, я бегу растерянная, взываю: «Что с ребёнком?!»
Одна её нога уже за порогом, бросает: «Может, воспаление лёгких».
Рецепты мне не нужны. Лекарства им давно запрещены. Погружаюсь снова в необозримый список «народных средств».
Берегу старшую Олю, поселяю в другую комнату. Но через несколько дней становятся одинаковыми и носом, и горлом, и кашлем. То ли из садика собственного микроба принесла. То ли  самый наглый и подлый от сестрёнки пробрался к ней через стены, двери и коридоры.
Складываю их в одной комнате. Удобнее бегать от одной кровати к другой. По очереди: закапать в нос, прополоскать горло, горчичники, компрессы, банки, питьё, лечебное питание и т. д. Уговорить каждую, чтоб без слёз, отрицательных эмоций.
С уговорами и отвлекающими манёврами. На это уходит практически весь день. Ещё накормить надо, уложить спать, померить тем-ру. Развлечь, почитать, поиграть.
Прогулок нет зимой, а дышать детям надо чистым воздухом. Хорошо, что его много в большой квартире. Значит она должна быть идеально чистая всегда.
Поэтому встать надо рано, в 6 часов. Чтобы, пока все спят, успеть вымыть эту большую квартиру и приготовить завтрак, обед и ужин. Вкусный, потому что у хворых аппетит плохой.
Самые тревожные были пара вечерних часов, когда кончался больничный. А они были не более 10 дней. Ребёнок (и взрослые) обязан выздороветь за этот срок и отправляться в сад или школу.
Мои дети, как и раньше, не подчинялись этому указу медицинскому. Выхаживать их приходилось гораздо дольше и вместе, и в розницу.
Вот здесь-то и сыграло огромное значение вторая смена. Она давала возможность выздоравливать детям необходимое время.
Весь день я с ними, выполняю программу по лечению и уходу.
Вторая смена начиналась в 16.00. Заканчивалась в 24.00.
А у Эрика первая смена кончалась в 17.00. Совсем крошечные дети, два и четыре года, оставались дома одни на два часа.
Старшая Олечка была девочка рассудительная, послушная. Я уверена была, что с сестрёнкой не залезут на шкаф. Не будут прыгать с рояля. Его теперь починили, он не рухнет на них, если они под него заберутся.
Они не будут грызть опасные лекарства, как их подружка Лена с третьего этажа. Тем более я их убрала в недоступное место.
Не устроят пожара, хорошо, что нет газа и спичек в доме.
Они будут играть. Друг с другом и Маматханом-Ханом полосатым.
Этого котёнка Хана нам подарил Эдя Вуколов. Уже когда они наконец въехали в свою зеленоградскую квартиру.
Мы дали ему имя восточного гостя, на память об узбеке с редькой, Маматхан Ахмеджанов. Короче — Мамат.
Эрик познакомил меня с чёрненьким, невысоким, с типично круглым и плоским лицом, прижмуренными глазками и неопределённого возраста, к. т. н.. То ли парень, то ли зрелый дядя, не понять.
Он погостил и счастливый уехал с чемоданом почти готовой докторской диссертации Эрика, которую получил в подарок. Он предлагал её своим друзьям из МАДИ. Не нашёл желающих. Привёз с собой и был доволен, что узбек продолжит его прежнее научное направление.
Я тоже была рада за них и полагала, что встреча будет единственной. Вот на память и дали коту восточное царское название — Хан.
Но мы поторопились. Узбекский Мамат-Хан и не думал расставаться. Даже наоборот. Много лет по нескольку раз в году приезжал к нам. На консультации к Эрику по подаренной диссертации докторской.
Кот Хан рос среди детей добрым и милым.
У сестрёнок игрушек было мало. Сами почти не покупали, только подаренные несколько штук.
Но они их особо и не интересовали. Больше нравилось с котом играть. Кроватку кукольную я купила им. Одёжки их собственные грудничковые в их полном владении.
Они и наряжали живого кота в чепчик, распашонки, пелёнки и укладывали в кроватку. Он не возражал.
И папа не возражал, когда дочки его, «сыночка», наряжали в чепчик и пелёночку. На одно плечико хватало, зато он взаправду сосал соску и ел с ложечки. С работы дети ждали его с нетерпением. Потому что с этого времени у них начиналась замечательная часть суток у всех.
Они дружно ели готовый вкусный ужин. Затем всласть играли во всё. А спать укладывались с папиными песнями.
Все неприятности с ними происходили только со мной. Лечебные.
А с папой одни удовольствия.
Всем было хорошо, все радовались. Я тоже. Что сама дома могла лечить деток и каждую ночь работать.
Иногда случалось долгожданное событие, когда утром мы все четверо отправлялись по своим адресам. Здоровые дети в сад-ясли парой, а мы парой в другую сторону — это был праздник. Мы же вечером встречались и вместе живём. Для меня это время казалось настоящим отпуском.
Такое это счастье иметь здоровых детей. И у меня рождалась чёткая мысль, что таких детей можно иметь много. Потому что материнский инстинкт окрашивает в счастливый цвет уход за дитём.
Мыть нежные мордашки и тельца, кормить, наряжать родное дитя. И чем больше их, тем больше радости. И много с ними говорить, знакомить с миром. Больной ребёнок ранит сердце матери.
И я, конечно, горевала, что в сказочном городе не сбылась моя главная мечта — о здоровых дочках.
Нет, я понимала, что дети все болеют, кто больше, кто меньше. Но у меня получилось больше. Да и не просто простуда, а серьёзное заболевание лёгких почти с рождения. Частые и длительные.
Да к ним ещё новые, незнакомые болявки цеплялись.
Однажды прибегает Олечка 4-х лет с улицы и сообщает радостно: «А у нас девочка знакомая свининкой болеет».
Мы над «свининкой» с Эриком посмеялись, а через какое-то время Олечка сама с собственной «свининкой» в постель улеглась.
Температура высокая, щёчка распухла рядом на подушке лежит. Врача вызываю, смотрит, сама себя спрашивает: «Свинка? Желёзка распухла?» Ничего не знает.
Я ночи с дочкой не сплю, трясусь от страха, как бы выходить мне её поскорее и уберечь другую, Лялечку. Зазвонил телефон. После разговора Эрик сообщает мне, что завтра на его день рождения приедут гости из Кузьминок.
Смотрю на него молящим взглядом: «Эрик, ну какие гости? Я с больным дитём уже много ночей не сплю, какие праздники? Отложим до её выздоровления».
Он решил меня утешить. Что папа с мачехой заедут только поздравить, не надолго.
А мне легче? Всё равно папе надо готовить министерский стол. Приехало их много. Кроме своей семьи мачеха привезла семью родственников первого мужа!
Какие вихри мыслей и чувств могли во мне крутиться, когда я бегала между дитём в кровати, столом с незваными гостями и кастрюлями на кухне?
Эрик даже не сообщил отцу о своей больной, с высокой температурой, дочке.
В другой раз казнила меня Лялина врачиха.
Заболел ребёнок как обычно. Сопли, горло, кашель. Лечение обычное — прогревание всякое с травными отварами, компрессами. Лечу неделю, другую. Нет не только улучшения, а после каждой процедуры кашель становится сильнее. И какой-то новый, незнакомый. Уж наизусть знаю по кашлю, где зараза: в горле, трахее, лёгких. Этому места не найду. Заметила, что тяжелее кашель после сна. Тем-ра, как всегда, небольшая, 37,2. врачиха на дом не ходит с такой. Сама к ней хожу без хворой Ляли, докладываю о результатах лечения, которых нет.
Наконец уговорила её придти детку посмотреть. А вызов сделала на время подъёма Ляли, после дневного сна.
Пришла, я подняла дочку. И тут врачиха радостно всплеснула руками: «Это же коклюш!» Угадала!
А его греть категорически нельзя. Длится он 40 дней, без температуры. А у нас она была. Потому, наверное, что грела её.
Откашляли 40 дней, пошли в поликлинику мазок брать из горла.
А в нём опять микроб сидит, ещё на 40 дней, всего 80. Отогрели заразу на собственной детской груди.
А как мазок брали! Ляля абсолютно не допускала никого в собственное горло железкой лезть. И, как с медсестрой ни пытались уговорить её достать из горла микроб, не дала. Орала во всё своё микробное горло и пихалась руками и ногами.
Как в сказке, ходили до трёх раз с ней. В одну сторону шли в полном согласии обе и уверенности в добыче микроба. В обратную вдрызг рассоренные и расстроенные. Обе из-за того, что обещание, слово, Ляля не держит.
Когда наконец справились с этой тяжкой задачей, оказалось, что коклюш в ней сидит и будет сидеть столько же. Так что на карантине просидели уже 80 дней. Но Олю спасла — это счастье.
Так кстати была вечерняя смена. Уже зима кончилась, весна наступала. Мороз не очень щипал щёки.
Ночью автобусы ходят редко. Я шагала до дома пешком по тихому снежному проспекту. В 12-ть выходила из дверей института. Дорога занимала 50—40 минут. В чёрном небе сияли золотые звёзды и краюха месяца. В самой Москве этого никогда не увидишь. Там небу светло от огней большого города. Снег скрипит под ногами, как будто зайка морковку грызёт.
Зайку не видела, а лиса вильнула рыжим хвостом однажды. Недалеко от нашего дома, шагах в 20-ти. Рылась в сугробе. Или мышку ловила, или другое угощение нашла.
Рассказала дома про рыжее живое чудо в городе.
Ночная тишина и свежесть зимняя снимала производственные заботы и усталость.
Дома ждали тепло, сладкое дыхание деток. И Эрик у светящегося золотого окошка.
Когда не было телефона, я оставляла детей до прихода Эрика, в большой тревоге. Вдруг упадёт кто, об угол стола ушибётся? Я бабушке этажом выше отдавала ключи. Она сидела со своими внуками-близнецами. Её дочка с мужем работали в нашем НИИМП.
Чтобы бабушка слушала моих деток и если громко заплачут, наведывалась бы помочь им.
Я приходила к своей МН-7, но голова никак не хотела переключаться с детей на дифуравнения. Ведь даже Эрик вернётся домой, я всё равно ничего не знала, целы ли они. Поэтому с работы неслась, мчалась на максимальной скорости. Пока не поставили телефон.
Влетала. Успокаивалась наконец, обнаружив всех на своих местах.
Меня встречал ласково Эрик. Он уже уложил дочек с песенкой. Они вкусно поужинали, поиграли в матери-сыночка.
А отдохнувший Эрик, растроганный красотой зимней за окном, мне предлагал: «Тоника! Такая чудесная погода, пойдём сейчас, ночью, покатаемся на лыжах под луной!»
Я, несколько ошалев от неожиданного предложения, извинялась: «Эрик, я же в 6 часов встала, сейчас час ночи, устала. Может, в другой раз?»
Это когда телефон нам поставили, я возвращалась спокойная. И, как и он, видела на небе и звёзды, и луну, любовалась дорогой пешеходной, чудесной погодой. Если не было пурги и метели.
Потому что, придя домой, Эрик отзванивал мне о детях и я могла спокойно заниматься уравнениями на работе. Но на лыжах под луной бегать сил не было всё равно.
Я не боялась почему-то одна ходить домой по ночному городу.
А почему Эрик мой любимый не боялся за меня и не встречал, не знаю. Вместо лыж, могли час вместе быть.
Кстати, не так уж было и безопасно. Со временем стали известны всякие страсти-мордасти.
Во-первых, наши новостройки были в близком окружении дачных посёлков. И мы даже с детьми часто ходили гулять по их улицам. И чаще всего зимой, когда все отдыхающие возвращались в Москву на работу.
Разглядывали домики с нарядными резными наличниками на окошках. Деревья фруктовые за заборами, засыпанные инеем и снегом.
В этих-то пустых дачах, оказывается, жили тайком, взломав двери, всякие воры-бандюги.
Им было удобно прятаться, и Москва рядом, транспорт есть.
Правда, не было случая, чтобы они в полупустом нашем городе кого-то грабили. Им не выгодно было обнаруживать себя в таком удобном месте. Да и воровать не у кого. Молодые семьи ничего не успели нажить.
Но шляющаяся глубокой ночью по городу одинокая женщина молодая могла вызвать не только любопытство.
Но я тогда про их существование рядом с нами не знала, поэтому и не очень боялась их.
А вот бывший полицейский, который прятался у нас и насиловал маленьких девочек, вызывал ужас у всех. О нём узнали все после ареста. Работал сторожем при морге.
Зазывал девочку к себе, обещал подарить цветные мелки, чтобы на асфальте рисовать. Тогда они были большой редкостью.
Несколько жутких случаев было. Когда его поймали, оказалось — бывший полицейский. Как он попал в закрытый город наш, непонятно.
Хорошо, что не с ним ночью встречи были, а с рыжей лисой.

8. Куриный взрыв

В новом городе, в новом доме в новой жизни остался старый хвост.
В Лосинке я уверена была, что постоянные болезни дочек из-за тесноты. Зараза прыгала в соседние кроватки от одной к другой лепко, издеваясь надо мной. Потому что с пьяницей-врачихой я абсолютно беспомощна в защите детей.
Поэтому большая квартира будущая была моим главным спасением деток. Есть возможность изолировать их. Заразе — конец, а нам всем — здоровье и счастье до потолка. Я просто уверена была в этом.
И действительно, мне этим способом удалось уберечь одну и другую от детских инфекционных заболеваний, которые принесли из детсада.
Олечка переболела свинкой в отдельной комнате одна. А Лялечка коклюшем, очень заразным, да ещё с двойным сроком, два с половиной месяца. Но тоже спасла Оленьку. Другой вопрос, сколько труда мне это стоило.
Но их постоянные вирусные пневмонии, которые начинались с типичных простудных признаков — сопли, кашель, обязательно добирались до лёгких. Хоть и в разных комнатах.
Вероятно, за первые годы снижен сильно иммунитет, и к ним лепилось всё, что попадалось. Обычные сопли у обычных садовских детей — у моих становились необычными.
И без лекарств надо мне деток вытаскивать, и без врачей. Валялись ли они где, как лосинские, не знаю. Но не лечили.
В первое лето зеленоградское для укрепления их здоровья сделали мы ещё одну попытку провести отпуск в Сасове. Как в сказке, в третий раз. В райском уголке родного вишнёвого сада среди цветов и помидоров. С некоторой опаской под впечатлением последнего нашего заточения больничного с Лялькой.
Казалось, что опасность уменьшилась, детки на год подросли. И очень хотелось приехать наконец не нахлебниками на бесплатный огород, а настоящими столичными гостями. Теперь зарплата у Эрика кандидатская позволяла привезти подарки, гостинцы, продукты, деньги. Да и я худо-бедно чаще работала, хоть и по ночам.
Но и в этот раз опасность нас не миновала. Опять Лялечке не повезло. Отравилась, рвота, понос.
Здесь уже не раздумывая мы подхватили детей и скорее на вокзал. С нами по своим делам ехала сестра деды Васи Наталья, главврач местной больницы. Свой врач в вагоне несколько снизил мою тревогу, всё-таки страховка.
И мы помчались в ночь в Москву. Спасать хворое дитя у себя дома, где «стены помогают».
Приехали на рассвете, перебрались через площадь на Ленинградский вокзал с Казанского, сели в электричку. С детками, с Лялечкой хворой, вёдрами ягод и варенья, сумками, рюкзаками вещей дорожных, с врачом Талей.
В Крюково перебрались в город подземельем, всё — в автобус.
Открыли дверь. Дома.
Олю выпустила на волю.
Лялю в постель, под присмотр тёти-врача.
Срочно надо приготовить всем завтрак, обед. Хворому животом ребёнку — куриный лечебный бульон. Дома — пусто. Отправляю Эрика за продуктами.
Плиты в городе у нас красивые, безопасные — электрические.
Но слово «срочно» к ним плохо подходит. Долго разогреваются, большая инерция в отличие от газовой.
Поэтому мы из Сасова привезли замечательную покупку — скороварку. Блестящая, никелированная большая кастрюля с ручкой.
Крышка плотная, с дырочкой посередине и с пипочкой над ней. И мы решили, что в самый раз срочно можно в ней сварить курицу для больного ребёнка.
Принцип работы её такой. Под плотно укрытой крышкой создаётся высокое давление, поэтому быстро закипает и варится всё за несколько минут.
В общем виде я этот принцип представляла, а детали осваивать доверила Эрику. И учёный всё-таки, и мужику с новой техникой полезнее общаться.
Но главное, я себя поручила уходу за хворым ребёнком младшим, и второму ребёнку, тоже малому, надо внимание уделить. И гостье Наталье, которая впервые в нашем доме. И вёдрам и сумкам, которые под ногами у всех мешаются, брошенные с дороги.
Мои торопливые хлопоты по дому вдруг прервал какой-то странный, незнакомый и зловещий звук на кухне.
Я влетела туда и остолбенела в двери.
Посреди кухни, отбежав, видно, от плиты, стоит Эрик монументом.
На плите шипит блестящая моя скороварка. И из дырочки в её плотно одетой крышке в потолок, белый и новый, с огромной силой бьёт струя жирного куриного бульона, кипящего.
Ударившись об него с силой, равной высокому давлению внутри кастрюли, придуманному другими учёными умами, бульон-кипяток гроздьями, как в фонтане городском, рассыпается на площади вокруг. На плиту, стол, стены, новые занавески иранские.
Подойти нельзя, жирный кипяток сварит и нашу голову. Эрик и не подходит.
Оставить фонтан нельзя — он будет взлетать до конца, пока не иссякнет. А там мясо, кости полетят. Да и кастрюля рассыпется на раскалённой плите. Которая уже преодолела свою инерцию и раскраснелась во всю свою мощность. Где-то 400 кВт.
Вывод один. Кастрюлю надо срочно снять и поставить на холодное место, не дожидаясь беды.
Вопросы — как и почему это произошло?
Второй вопрос был ясно освещён в инструкции для бестолковых.

1. Сначала закрытую скороварку вместе с пипочкой в крышечке снять с горячей плиты, охладить в мойке холодной водой.
2. Затем легко снимается пипочка-шишечка с дырочкой, крышечка с ручкой, вынимается курица и бульон. Это техника безопасности, правила к ней, кастрюльке.

Гениальный Эрик снял сначала пипочку на раскалённой плите. Далее — результат.
Это интересное явление — конечно, все прибежали смотреть: и дети, и гостья. Издалека.
Спасала, как всегда всех, сама. Времени на объяснения и советы не было. Накинула что-то себе толстое на голову и плечи и сдвинула подарочек Эрика на холодную соседнюю горелку.
А его послала за новой курицей. Так закончилась интересно наша последняя поездка в мои родные места. Наступил перерыв и законный мамин отдых от нас.
А мы на несколько лет поменяли маршруты оздоровления детей. Выполняли советы врачей — лечить морем.
Стали в отпуск ездить на Чёрное море, детский курорт. В санаторий денег всё равно не хватало, стали «дикарями».
Снимали самую дешёвую комнату у хозяйки домика, две койки в ней. По двое на каждой, взрослые и дети.

9. Лыжи, ёж, учёный и ЭВМ

Переезд в Зеленоград был не просто доставка семьи и рояля в него из Лосинки на грузовике.
Мы оказались как будто на новой, необыкновенной планете. Где сказка становится былью и сбываются все мечты. Почти. И для этого были предоставлены широкие просторы. Во всём.
Мы с благодарностью оставили наш прежний, тесный, но милый (кроме соседей) мир.
Маленькую коммунальную комнатку, бесценный подарок друзей-туристов и администрации ЦНИИСа.
Но облик их унесли с собой в сердце.
Мы вселились в сказочно прекрасную и огромную квартиру. Но это было обычным явлением для всех жителей Зеленограда.
Она не была напоена светом душ и сердец любимых друзей, как та комната.
Возможность жить в такой большой, просторной, новой квартире нам и не снилась раньше. Нам предстояло заполнить и её счастьем.
Необозримые просторы вокруг. Не очень большой человеческий белокаменный остров в лесном массиве, в котором утопает взгляд.
В белых-белых сугробах белые дома и леса. Белые шапки на лапах хвойных. Бесконечная лесная лыжня.
Белые облака в высоком небе, синь его, рыжее солнце его.
От всего замирает сердце, от такой безразмерной красоты. Можно у порога встать на лыжню и бежать долго в лесной тишине в любую сторону. Куда глаза глядят. К Берендею.
Мы и бежали. Купили всем лыжики. Разжигали в снегу костёр, жарили на прутике хлебушек и колбасу. Запивали горячим чаем из термоса. Которые часто бились, поэтому нам часто дарили их гости. А в бестермосный период чай пили из солдатской алюминиевой фляжки в шерстяной одёжке.
Откуда она у нас? Может, Витя после армии привёз нам сувенир.
Летом чудес не меньше. И тоже всё рядом, почти за порогом. Ягода-земляника алая просится в крохотные детские ладошки. Растопыренные пальчики тянутся и к голубике, к дикой малине. Кряхтят, тянут у дерева гриб.
А на закуску жуём щавель и белые звёздочки «заячьей капусты».
Уходили в леса, как только поселились здесь, во всякое время года. Потому что они, «времена», одно другого краше.
Дочкам было два и четыре года. И мы тоже были молоды и красивы.
Летом лес шумный. Поют птицы разные, хлопочут у гнёзд. Живности много разной. Жучки, паучки, бабочки. Самый крупный и бесстрашный зверь — ёж. Белочки все ручные. Лес заполнен детьми с гостинцами для них. Подружки-белочки сами бегут к ним за орешками, семечками, печеньем.
Синички семечки щёлкают с ладошки! Привыкли.
Добрый лес. Доброе его население. И мы, гости, тоже.
На одной стороне города у леса обрыв к речке.
У другого — лесные озёра. Торфяные, но чистые. Мы сидим на одеялке под густой кроной дуба, любуемся на гладь воды.
И на нежные головки кувшинок на ней. Водяные лилии. Белые и жёлтые. Рядом зелёная тарелочка-лист. Они качаются на своих длиннющих стеблях. Как будто к нам плывут. Нет, на месте колышатся.
Но один цветок на троих у нас в руках. Любуемся этим чудом, шёлком лепестков. Запаха нет.
Эрик совершил плохой поступок, сорвал нам эту лилию. Не утерпел.
Жалко. Но живое чудо в руках держат дети. Пусть запомнят.
Через несколько лет у озера нежилось много людей. Но уже не было ни одной лилии.
Такие широкие пространства появились не только в быту, в квартире и за порогом её. Но и в творческом мире, научном. Особенно для Эрика.
После своего вуза у него была ограниченная область — дорожные машины. И даже если бы он защитил докторскую, его способности, талант редкого по мощи ума учёного, не нашли применения полностью в одной какой-то технической области.
Здесь же наступил для него настоящий праздник.
Появилась реальная возможность использовать все свои мыслительные способности в любых научных областях.
В космических масштабах в буквальном и переносном смысле.
Закончив МАДИ с дипломом инженера-конструктора, он сразу же в аспирантуре занялся научными изысканиями в новой для него области — системы автоматического управления. Отправной точкой этого направления оказалась я с дипломом МВТУ с этой специальностью.
Сделал первые шаги в своей диссертации.
Здесь же, в НИИ Зеленограда, его основной научной областью стали системы управления космических аппаратов.
При этом он освоил и получил научные результаты в химии, физике, оптике.
И скоро в НИИ стал ведущим специалистом-математиком вычислительной техники, систем управления космических ракет и спутников. У него теперь была не только любимая работа, но и свобода выбора любого научного направления. Он наслаждался ею, не мог без неё жить как без воздуха.
«Не надо Эрку ревновать к его науке. Я научился сочетать две сладких муки.»
Не было ревности. Была радость за него. И за себя. Что он мой муж и отец моих детей.
Его строчки были созвучны моим ещё с юности жизненным принципам.
Для счастья необходимо иметь любимую семью и профессию.
У нас это было у обоих. Только чуть сдвинуты планки.
Любить — это отдавать себя. Так он отдавал себя больше науке, а я семье.
И на мне лежала ответственность сохранить этот баланс, гармонию. Я видела его счастливым в «рабочем режиме». Насколько талантлив он был там, настолько беспомощен в реальной жизни, в семье.
Его «научному» счастью безграничному способствовал прежде всего собственный талант.
Но играло большую роль и место работы. Здесь НИИ только создавалось, требовались любые знания.
Поэтому он занимался не только плановой темой, но, как голодный, хватал вокруг все нерешённые проблемы смежных, краевых наук.
Оттачивая, дополняя свой научный багаж новыми идеями и знаниями.
У него были готовые научные разработки, которые не вписывались в технические возможности их реализации. Не расстраивался, «клал их на полку», на потом. Главное — решил, опережая время. Я наблюдала у него редкую способность. Он получал наслаждение, истинное, от самого мыслительного процесса.
Его удовлетворяло свои научные результаты сообщать просто в статьях. Никогда не гнался за новыми научными званиями. На это не хватало времени. Мыслить — важнее.
Разработки были все «системные», фундаментальные. Причём публиковать можно было только небольшую часть их. Остальные лежали невостребованные под грифом «секретно». Эрик иногда сожалел: «Вот эту мою работу оторвали бы с руками и реализовали в НИИ...» И называл название, где они позарез сейчас нужны. Но обмениваться научными секретами было запрещено. Даже друг с другом. Даже во вред науке и стране.
Но объём научных разработок у него был настолько широк, что для каждой из них он должен был шагать из одного НИИ в другое. Большинство были в Москве.
А секреты были потому, что над одинаковыми проблемами работало несколько НИИ. Это давало стимул к соревнованию между ними и к совершенству результата.
Я очень радовалась за Эрика и его возможности. Создавала все условия ему. Оставив себе сложности и проблемы быта по выращиванию детей и учёного.
Как взять у маленькой Ляли мазок из горла на коклюш? Если мы идём в лабораторию уже третий раз, и она орёт изо всех сил, и сестра не справляется.
Ребёнок боится. И никому не верит, что блестящей железкой ей в горле что-нибудь не поранят. И мне не верит.
С учёным было легче.
Завтра у него доклад на конференции.
Развесив плакаты, готовится.
Я укладываю детей, сажусь в кресло напротив. Изображаю аудиторию научную. Докторов, к. т. н..
Моя задача — уложить доклад Эрика в определённое время, 20—30 минут.
Начинаем.
Я вижу горящие от радости глаза, торопливый голос взволнованный. Ему так хочется втиснуть в эти отведённые минуты все свои такие интересные и ему, и слушателям идеи.
Я! Учу его делать доклад. Мы работаем в соседних отделах. Тема его мне не знакома да и уровень математических выкладок не доступен.
Но интуиция помогает ему и мне. Я учу составить только тезисы основных выкладок теоретических. Текст их должен уложиться в отведённое время. Всем интересно, но непонятно. Поэтому будет много вопросов по скупой информации. И это хорошо.
Будет вдоволь времени на объяснения их. И это просто. Научила. Сам готовил.
Я докладов сама не делала. Только письменные научно-технические отчёты.
Но вот справлялась, выручала Эрика. А с Лялей было труднее. Одной.
Имело значение для Эрика в его «научном» счастье и моё появление в его жизни. В нужном месте, в нужное время.
Все его знакомые выпускники остались на земле. И один, который кроме него оказался в Зеленограде, работал директором автобазы. Боря Ушаков. Тоже на земле. Один из нахальных мужиков-пришельцев, которые обновляли мою квартиру.
У детей здесь тоже появились небывалые возможности для увлекательных игр. Они могли в доме играть теперь в любые игры подвижные. В прятки особенно интересно. Прятались и в кладовке, и под роялем, и много ещё удобных мест. И в догонялки, и в жмурки, и в скакалочку.
Раньше-то одно игровое место было, взрослая кровать. Там не разбежишься. Только с хворым завязанным горлом сказки придумывать друг другу.
Никто не любит селиться на нижнем и последнем этажах.
Что с двумя малышами, с коляской взбираться до пятого, последнего этажа в Лосинке было и вправду тяжело. Три раза в день. И спускаться тоже.
А вот первый этаж в моём новом доме мне был в радость.
Кухня у меня окном смотрела на тротуар с подъездом.
Я могла без отрыва от производства обедов в кастрюлях и сковородках караулить детей через окно.
Это здорово экономило время. Дочки были послушные, от окошка не уходили, играли вместе с подружками. Их было много. В доме 10 подъездов. И всюду дети.
Первые этажи у нас не любили из-за незваных гостей.
На первом этапе строительства дома строили одинакового проекта. На весь микрорайон сначала от края до края успели поставить четыре дома у нас. Все в пять этажей, с 10-ю подъездами. Близнецы.
Даже замки и ключи у многих были одинаковые. Мы тоже себе соседским дверь открывали.
Случалось, запоздавшие и подвыпившие мужья зимними и тёмными, поздними вечерами путали дома, подъезды и жён.
Планировка-то тоже везде одинаковая и мебель-стенка тоже.
Иногда ночью разбирались с чужими мужьями и жёнами. А то и утром.
Но с нами такого не случалось. У нас и без них все в доме заняты комнаты были.
На работе мне тоже досталось два куска счастья.
Во-первых, мне разрешено было работать во вторую смену.
Во-вторых, так же была возможность выбора тем. Пусть на инженерном уровне, не кандидатском, как у Эрика.
В 50—60-х годах в стране началось бурное развитие в науке новой области математики —   вычислительной техники.
После войны мы не успели передохнуть, как началась «холодная» война наша с Америкой.
Ставились и решались глобальные задачи в военной и космической области.
Для решения их создавались электронные, новые вычислительные машины, ЭВМ. Которые заменили логарифмические линейки, которой я пользовалась ещё в МВТУ.
Машин было два типа: аналоговые — АВМ и цифровые, ЦВМ.
С АВМ я знакомилась в институте. Первые образцы занимали целые стены отделов. Ламповые схемы их были очень громоздки.
Для решения более простых систем были небольшие настольные машины.
На одной из них, МН-7, я и решала Эрику задачки автоматизации дорожно-строительных машин.
Специалистов-пользователей АВМ тогда было немного, как и самих машин. Я освоила сама её принцип работы.
Диплом МВТУ и владение МН-7 определили несколько особое место моё в отделе НИИМП, в котором я начала работать в Зеленограде.
Я оказалась одна специалистом такого профиля.
Меньше всего была востребована в лаборатории радистов, в которой числилась. Выполняла технические задания в других отделах для решения отдельных задач автоматического управления.
Мне купило руководство новую МН-7 для персонального пользования. А через несколько лет новую МН-17 для решения более сложных систем.
Так случилось, что специалистом по аналоговым машинам я оказалась одна во всём институте.
А в это время Зеленоград считался центром развития микроэлектроники в Москве.
Над этой проблемой работали все НИИ и только что родившийся новый вуз МИЭТ — Московский Институт Электронной Техники.
Создал его и ректором первым стал мой зав. кафедры «Автоматика и телемеханика» в МВТУ им. Баумана. Преснухин.
Вдали от центра Москвы и шпионов наш шибко засекреченный город был среди первых, кто выводил науку на новую орбиту.
Заменяя старую технику на сверхсовременную, на микроэлектронику, микросхемы.
В НИИМП появились вычислительные цифровые машины нового поколения, ЦВМ. Ими стали пользоваться сотрудники и примкнувший к ним Эрик.
А я осталась верна своим аналоговым и решала задачи, для которых она была удобна.




















































Глава 17. Пришельцы

1. Лана, автобаза и испанский язык

Через пять дней после переезда в Зеленоград я стала безработной. Уволилась по собственному желанию со старой работы с автогрейдерами, но не смогла по собственному желанию устроиться здесь на новой.
Ставки перед новым годом закрылись. За эти пять дней я с Оленькой не смогла выловить краткосрочную бабушку-няню. А родные бабушки Эрика, Берта и Люция, пока затаились. Дети остались при мне.
Осталось тайной, почему он сам не попросил их на день-два приглядеть за детьми, чтобы я могла оформиться на обещанное мне место при переговорах Эрика с администрацией.
Почему с ней конкретно не договорился о моём приёме.
Почему начальник лаборатории, к. т. н. не мог связаться со множеством живых и знакомых сотрудников в других отделах и п/я, где действительно была потребность в бауманских специалистах-инженерах.
Думаю, не догадался, поверил общим словам. А я ему доверилась. После Нового Года началась обычная бюрократическая тягомотина.
Я хожу по всяким отделам кадров, заполняю бланки с анкетами сведений о себе. Дальше они где-то лежат, кто-то их смотрит неспешно. По разным причинам откладывает в сторону.
Понадобилось полгода, чтобы наконец появился первый вызов в один из п/я.
Я пришла на собеседование к директору с моей девичьей фамилией — Савину.
Но не потому, что ему принесли лично моё заявление о приёме на работу.
Потому что через полгода я возмутилась нарушением нашего советского закона: «У нас нет безработицы». А я есть.
Впервые за несколько лет необщения с дедой Гришей я позвонила ему и наябедничала об этом нарушении. Он удивился и обещал принять меры.
Вот и принял. Позвонил своему давнему знакомому директору и даже какому-то дальнему родственнику с общей фамилией.
Вот директор меня и вызвал лично.
Правда, я не обнаружила радостных родственных объятий и восторгов при встрече с симпатичной молодой женщиной.
А даже наоборот, некоторое смущение, обнаружив у меня в биографии двух малолеток. Он-то знал, сколько удаётся поработать молодым мамам.
Ему же, как и остальным директорам, для углубления и расширения новых научных областей нужны ежедневные работники.
Родственник с моей девичьей фамилией оставил время на размышление, кого выручать: своё предприятие или сотрудника ЦК?
Но за это время наконец Эрик договорился на своём предприятии с кем-то и меня приняли на работу, покончив с моей безработицей и нарушением законов.
Однако этот период безработицы оставил о людях следы в моей жизни. Они были наполнены яркими чувствами, впечатлениями и их разнообразием.
Самые первые следы — наши, от машины к ступеням нашего нового дома на мягком, белом-белом снегу, искрящемся в лучах фонарей снежинками-брильянтами, наполнили меня красотой тихой ночи.
В новую квартиру я шагнула навстречу счастливому волнению, радости от простора в ней, от зеркального полированного пола. Такое видела впервые. И от собственной, отдельной кухни, заваленной стружкой. Пахло вкусно свежим деревом.
Восхищало меня всё и за порогом дома.
Белоснежное поле вокруг с четырьмя белыми домами в оправе тёмного леса. Прозрачный морозный воздух под ярким январским небом. По Пришвину, начиналась весна света.
Первая изумрудная трава весной у того же порога. Трогательные липкие листочки, вылупившиеся на берёзе из почек, как зелёные крохи птенчики, на длинном газоне вдоль дома, у окошек его.
Под своим окном мы с Эриком в честь дочек посадили ещё две молодые берёзки. Из леса. Вот он, рядом, пять минут до него.
А в покинутой Лосинке, в нашем посёлке, остались расти наши два клёна. В память о комсомольской нашей свадьбе.
Когда весеннее солнышко пригрело землю, наше поле почернело.
Под снегом обнаружились вокруг котлованы будущих домов. Закряхтели краны, пешеходные дорожки дворники не успевали очищать от земли и глины. Но это — мелочь по сравнению с многоликой радостью, которая вскоре заполнит эти дома.
Безработное лето умиляло деток моих и меня в ближнем лесочке, рядом, живой (!) земляникой в шёлковой траве. Сочной, сладкой и душистой. Голубоглазой голубикой на кустиках.
Можно с кустиков срывать ягодки крошечными детскими пальчиками и класть в рот, жевать и жмуриться от вкуснятины.
В тарелке за столом совсем другие ягоды обычные.
Но была одна особенность моего безработного состояния — оно было очень даже не безработное.
Потому что меня одолели пришельцы.
Не давали насладиться вволю выпавшим мне счастьем в доме и за его стенами.
Они были разные. Разного возраста, пола, цвета, национальности. Первые явились сразу после Нового Года, в 1965 году.
Мне не оставили даже ни одного дня для наслаждений.
Поскольку Эрик на Новый Год призвал гостей-сотрудников, мы еле-еле успели к их приходу придать квартире желаемый облик.
Унести опилки с кухни, расставить мебель, водрузить на кубики детские матрац-тахту, вымыть зеркальные полы и поставить большую, живую ёлку. Первую в нашей семье. Потому что в прошлом жилье места для неё не было. Только ветка помещалась в банке. На столе. Где ели, пеленали, печатали фото, кормили гостей. А здесь — настоящая, большая, пахучая! Можно было целую рощу новогодних ёлок расставить. Комнаты большие и пустые почти. А ещё купить и наготовить много еды гостям на всю ночь. Это параллельно с главным занятием у каждого. У Эрика — работа, у меня дети и всё остальное.
После новогодней ночи я успела убрать бардак после развеселившихся и расплясавшихся гостей Эрика. Тогда в великом Советском Союзе 1 января правительство не считало праздником. Это было осколком бывшего царизма и дворянства. А все их осколки считались позорными. Поэтому выходного праздничного дня никакого не было и Эрик, как и все небезработные, ушёл в п/я. А я осталась с горечью. Его дамы исковыряли мне пол каблуками в бурных танцах. В ожидании прекрасного будущего в новом доме, в новом городе, с новеньким к. т. н.-мужем и прелестными детками, я мела, мыла, скоблила, варила, кормила.
Уложив всех спать, сидела поздним вечером в новенькой кухне за списком очередных дел на завтра, уплывая в счастливых мечтах всё дальше и выше.
Вдруг раздался звонок в дверь.
Я удивилась, подошла, открыла её и увидела на пороге молодую, красивую, белокурую, в мехах, женщину. Я решила, что ошиблась дверью, но она вдруг, шагнув в коридор, кинулась ко мне на шею с причитаниями и всхлипами: «Тонечка, я тебя один раз видела, но только к тебе пришла! Спаси, не спрашивай ни о чём, пусти переночевать!..»
Я испугалась за неё. Раздела, бережно посадила на кухне за стол, поставила чай. Слушаюсь, не спрашиваю, но очень волнуюсь.
Плохо с сердцем? Гнался бандит за ней?
Но лицо у неё румяное, здоровое. Бандитов в городе нет, сплошь интеллигентные инженеры.
Что могло ночью загнать ко мне в дом незнакомую женщину? Ведь не кошка бродячая, не собака.
Она напомнила мне, что ночью на нашей ёлке виделись. Она была гостем и женой Бори Ушакова.
Который учился с Эриком в МАДИ на курс моложе. Сейчас он директор автобазы в Зеленограде. А она, Света, учительница испанского языка в вечерней школе в Крюково.
Я предложила ей гостевой матрац на кубиках для сна. Она отказалась ночевать, хоть для этого и просилась. А сидя за столом, долго, чуть не до утра, изливала на меня свои драмы и трагедии.
Кратко, заключались в следующем они. Жили они с Борей и сыном в Солнечногорске у родителей её. Но с родной матерью она не ужилась, и та выгнала её из дома.
Света пошла жить к своей подружке в Зеленограде, с которой дружила 20 лет.
Любимая подружка вытерпела её 10 дней и тоже выпроводила.
И вот, взглянув на меня вчера около ёлки, она с одного взгляда поняла, что идти надо ко мне, пожалею. Освободив больную душу от тягот, она улеглась спать в отдельной комнате, гостевой, с кубиками.
Спала долго, весь день. Потому что торопиться не надо, занятия вечером.
Встала, пила, ела, нарядилась, ушла на работу. Вернулась поздно. Снова долго спала, ела, пила, шла на работу.
В этом режиме её «одна ночь» растянулась на много ночей, как у Шахерезады. И тоже на ночь рассказывала мне сказки-были из своей реальной жизни. Короткие.
Она не вернётся ни к матери родной, ни к подруге лучшей, потому что я лучше всех. Хамка вычислила дураков. Скоро Света соскучилась по сыночку и привезла его тоже ко мне, Колю пяти лет. Стала кормить-поить двух гостей. Она жила в привычном режиме, поэтому с Колей редко виделась. А я стала растить трёх детей. Скоро он стал меня тоже мамой звать, как мои дочки.
Тогда она привлекла нас с Эриком к ещё более активной деятельности, вечерней.
В разлуке потеряла мужа Борю, обнаружила его у любовницы в Зеленограде. Поручила нам его изъять и вернуть к ней, родной жене. Друг Эрик должен спасать семейную жизнь друга Бори.
Уточнение. Дружба эта определяется одним признаком: студент Эрик помогал с английским студенту Боре. Дружба закончилась сразу после зачёта и возобновилась на нашей ёлке.
Эрик, как всегда, никогда ни в чём не отказывал просящим, особенно вне семьи. А я, как верная Пенелопа, с самого начала с ним солидарна во всём. Неразлучники мы были. И хоть я с большим удивлением на лице и вопросами о странной его деятельности, я преданно брела с ним по ночным улицам, хрустя снегом под ногами. Сусаниным была Света. Она выследила Борю у любовницы, но не надеялась на свои силы, чтобы оторвать мужа от неё.
Все эти ненормальные ночные прогулки кончились приводом беглого мужа в наш дом.
Стало жить у меня их трое. Срок и количество их увеличивались и не имели определённого конца.
Известно было, что они ожидают ордер на квартиру в Зеленограде.
Я тоже стала с нетерпением его ожидать.
Но незваные пришельцы прочно обосновались в моём доме.
Теперь семь иждивенцев было на одну зарплату Эрика. Мне пришлось снова ввести строгую экономию, потому что доход на семерых плохо делился. Тем более что все пришельцы отличались отменным аппетитом.
Я резко увеличила объём закупаемых продуктов. Дети мои помогали мне тянуть нагруженные санки. Но холодильник опустошался мгновенно. Требовались ещё сложные экономические расчёты для расплаты с мачехой.
Вначале я принимала их как гостей Эрика. Кормила, поила, ухаживала. Но одна ночь, на которую попросилась переночевать одна Света, становилась бесконечной. А их бесцеремонность превращалась в большое хамство.
Они поселились у друга Эрика, а меня превратили в прислугу-обслугу.
Я накрывала стол к завтраку, обеду и ужину. В два приёма, детям и взрослым. Одновременно все на кухне не помещались. В седьмой раз за столом дети питались, полдником. Число семь всюду попадалось.
Я непрерывно варила, мыла, кормила.
Иногда, очнувшись днём от длительного сна, Света хамски делала мне заказ личный. Чтобы я в свой продовольственный список в магазин вписала ей три бутыли кефира и два кг свинины. За мой счёт, конечно.
Жили «гости» в ближней комнате от входа, куда я поселила сразу Свету. Теперь эта семья после ужина закрывала дверь, и я не могла проникнуть в собственную комнату.
Когда вечером заходил кто-то ещё, посуда там нужная в серванте мне была недоступна. Пили из одной чашки, по очереди. И посетитель, и я сама удивлялись интересному положению хозяйки в своём доме, меня то есть. Эрика это не смущало, я продолжала обслуживать их. Но проходит одна неделя, вторая. От положения радушной хозяйки я стала уставать. У меня накапливалось много вопросов без ответов.
Почему и как долго они будут на моём иждивении с одной зарплатой в семье.
Когда у меня появится возможность пользоваться всеми комнатами в своей долгожданной квартире.
До слёз расстраивалась, когда в прихожей утром выметала совок грязи засохшей, ошмётки от обуви жильцов. Кто вечером, кто утром накидал. 
Зеркало моего пола тускнело, лак обдирался, и скоро голые доски почернели в их комнате от грязи.
С каждым днём хамство их разрасталось пышным цветом.
Я уже не могла терпеть все унижения, на которые обрекли меня друзья Эрика.    
Стала жаловаться Эрику со «слезою на глазах».
Что друг Боря в туалете не поднимает «кружок» на унитазе и на эту мокрую мерзость сели дети.
Что после омовения не убирает за собой, оставляет мне полную ванну грязной воды с окурками в ней и на полу.
Подруга Света вообще на моём полном обслуживании бесплатной прислуги.
Когда через несколько недель я очень переутомилась, у нас с «подругой» произошёл диалог с неожиданной для меня концовкой. Я уже выяснила, что ордер она получит нескоро. Но главное, так нравилось проживание всей семьёй у придурков Немировских даром, что она и не торопилась в свою новую квартиру.
Покорно приняв неотвратимость их со мной существования, я осмелилась сделать ей предложение о совместном заполнении холодильника. «Света, — проникновенно ей слово молвлю, — вот тебе новая моя кухня, холодильник, посуда. Давай только мы отдельно будем кормить свои семьи. Ты сама будешь по своему вкусу покупать продукты и готовить своей семье, а я — своей».
Я услышала потрясающий ответ: «Мой муж не так много зарабатывает, чтобы его содержать!» И всё. Слов нет, одни скупые жесты. Содержать должен друг-учёный — придурок. Двое работают, один ребёнок родной. Директор автобазы.
У меня одна зарплата Эрика на четверых. Теперь на семерых.
Я не задаю вопроса Эрику, почему он позволяет «друзьям» так унижать себя и свою жену. Я иду к нему за защитой от их наглости и хамства, у меня робкая надежда: может, он меня избавит от них?
Эрик слушает мои обиды внимательно, его глаза искренне выражают и участие, и сочувствие. Но всё молча, речь защитника у него не рождается, как и всегда. В точности повторяется схема в коммуналке с соседями, от которых я плачу. А он со всеми (и со мной) приветлив и ласков. Ну не может он неприятное слово молвить, даже самому большому хаму. Он — хороший. Для всех.
Но здесь глубочайшее изумление вызвала у меня следующая сцена.
Мои жалобы ему изливались в коридоре, поздним вечером, детей уже уложила. Прозвенел звонок в дверь. Эрик открыл её, и его взор при виде Светы мгновенно поменял окрас с участия на глубокую радость. Голос приветлив до безобразия. Руки сами тянутся снять с плеч её шубку. Интеллигентный учёный. До того он был хороший, аж противно.
Они прожили с Нового Года до Пасхи, всю зиму. Уже и ордер получили, не уходили. Заявили, что не могут.
Оформляли документы. Циклевали полы. Красили полы. Покупали новую мебель, ставили на него. Покупали новую посуду, расставляли в мебели. Уехали.
Больше мы их не встречали. Нам от них остался в комнате и коридоре паркет с ободранным лаком, чёрный, пропитанный грязью. Его надо было циклевать и покрывать лаком заново. Денег на повторный ремонт не было. И терпеть его таким не могла. Решила провести эксперимент.
Отправила Эрика на работу. Уложила детей спать днём. В «хамской» комнате щёткой жёсткой для натирания пола мастикой стиральным порошком, горячей водой, вручную стала угол за дверью отмывать, отчищать.
После многократного помыва паркетины побелели. Решено таким образом отмыть всю комнату и коридор. Труд, конечно, могучий. Позвала на помощь Витю, привёз ещё одну мужскую силу. Спасибо ему.
Втроём долго трудились, но грязь «дружескую» отмыли. Паркет стал снова новенький. Сэкономила на циклёвке. Послала Эрика за лаком, и он один уже всё покрасил. Это было непросто. Детей спасать от ядовитого запаха. В лес на весь день с ними уходила. Но там ещё было прохладно.
Смыв все грязные следы пришельцев, мы наконец снова поселились в своей новой квартире одни. Первый-то раз не успели. Она была чиста, красива. Грязные следы сохранились в памяти.

2. Моряк-математик и мальчик с колечками

Радость моя была недолгой. Я и надышаться-то не успела просторами своей любимой квартиры.
В мае она опять безраздельно стала моей, а в июне, 18-го, наступил ещё один праздник в нашей семье, мой день рождения. Я ждала его, свободная как птица, в ожидании встреч с кем-то из любимых моих друзей из ЦНИИСа.
У нас уже прошла серия праздников. В январе — Новый Год. В феврале два дня рождения, 7-го — у Ляли, 21 — Эрика. 8-е марта тоже не пропустили. Они мало отличались от ЦНИИСовских.
Все родные Эрика, Юра с семьёй прибавился. Они из Севастополя вернулись в 1964 году. В Лосинке Юра с Бертой были арбатскими представителями. Дети Юры были малы, теперь они на год старше стали, поэтому сбор получался большой. Пятеро из Кузьминок, пятеро с Арбата, возглавляемые Эдей и Бертой. Четверо нас и, конечно, крепко примкнувшие к нам трое жильцов Ушаковых.
Квартира-то большая, но стол круглый не растягивается. Стулья соседей для всех не вмещаются. Я сэкономила места на своих двух родных дочках и приёмном сыночке Ушакова. Люся своих за детский стол не отдала, требовала всеобщего внимания к Ирочке и Сашеньке, взрослого.
Сколько корма надо было подать к столу, это особая песня.
И вот впервые ожидала меня благодать. Арбат уехал отдыхать на лето из душной Москвы к морю. То ли в Одессу, то ли в Севастополь.
Летом снимал своей новой семье дачу в Подмосковье Эдя.
В этот раз меня поздравляла маленькая, совсем новенькая компания. Новые друзья Эрика. Нас в ней было три молодых семьи Зеленограда.
Наша — многодетная, с двумя детками. Володя Левин, инженер. Тот самый, который работал в нашем ЦНИИСе, в другом отделе, конструкторском. И который уговорил Эрика сюда переехать. Можно сказать, крестник наш. Это с его участием наш переезд резко изменил судьбу семьи.
И особенно Эрика. Здесь он получил огромное поле возможностей для полёта и воплощения своих научных изысканий. Что доставляло ему огромное счастье.
Черноволосый еврей с большими синими глазами, обворожительной белозубой улыбкой. С самой изысканной формой ласкового общения со всеми знакомыми женщинами, которые млели от удовольствия.
Его нежность в глазах, улыбке, словах, голосе пленяли всех, а некоторых ставили в замешательство. Принимая всё на личный счёт, делали ошибочные выводы, влюблялись.
Он приехал сюда с красивой женой Розой и маленькой дочкой Леночкой. Вся эта красивая еврейская семья была голубоглазая.
Конечно, с первого дня нашего переезда сюда у нас сложились самые добрые, дружеские отношения.
Мы часто ходили в гости друг у другу. Вместе отправлялись на прогулку по окрестным лесам и озёрам. Они и в зимние праздники были нашими гостями, но как-то терялись в большом клане Немировских.
Теперь же, в июне, они являлись нашими гостями первыми и главными. Кроме них появилась ещё новая для меня молодая семья. Эдик с женой Наташей и сыном Андреем.
Однажды, незадолго до даты моей, Эрик пришёл с работы и с горящими от восторга глазами стал рассказывать об Эдике.
Он окончил одесское мореходное училище, но море не любил, сбежал. Окончил в МГУ двухгодичные курсы по математике и устроился на работу к Эрику в лабораторию. И что он с семьёй пригласил уже его к нам на праздник, чтобы меня с ними познакомить.
Как всегда, не углубляясь в причины его восторгов, а авансом разделяя, с раскрытыми объятиями принимала всех знакомых, приятелей, друзей. Конечно, и этим я была рада.
Таким образом, в новом городе, в новом доме, в новой квартире у нас собралась новая, молодая, застольная компания. Три наши семьи, из которых мы были самые многодетные. Потому что детей у нас с Эриком было в два раза больше, чем у них.
Кроме Володи Левина, я ни с кем не была знакома здесь. Роза тоже была красивой молодой женщиной. Её портила немного кожа лица, сероватое, не очень нежное. Но она была спокойная, приятная в обращении. И шапка у неё меховая красивая. Мечта. Дочка Леночка была на год моложе Оли, хорошенькая, как все дети.
Эдик — длинный, худой, белобрысый парень с небольшими серыми глазками. Самоуверенный, небрежный в общении с окружающими. Его не интересовал никто, кроме собственной жены, в которую был влюблён, и сыночка.
Наташа была такой же длинной, худой, поэтому смотрелась нескладной. На голове у неё были чёрные, накрученные волосы до плеч. На лице огромный нос и большие чёрные глаза. Напоминала цыганку. Мальчик был похож на отца. Худой, белобрысый, с белёсыми глазками.
Мы, родители, были все примерно одного возраста и дети тоже. Они шли по порядку: Ляля, Лена, Оля, Андрюша. Как у К. Чуковского, от двух до пяти.
С этого застолья наши три семьи, объединённые многими общими признаками и интересами, сдружились и нерабочее время часто проводили вместе.
Мужики работали на одном предприятии, а Эдики-Эрики даже в одной лаборатории.
Обоим молодым инженерам Эрик сразу предложил свои услуги для написания диссертаций и стал их научным руководителем.
У женщин были разные специальности и места работы, но нас объединяли одновозрастные дети. Роза работала экономистом. Наташа была специалистом по водопроводу и канализации, работала в градостроительной организации над подземными проектами Зеленограда. Я была, наоборот, повязана с космическим пространством, с летающими и управляемыми в нём объектами. Но ещё не работала. Находилась пока в состоянии безработной.
Ознакомительный праздник прошёл интересно, легко, в доброжелательности взаимной.
Но опять оставил в моём доме роковой след.
Только свою любимую квартиру, «мой дом», как я любила и люблю всегда её называть, успела привести в порядок после гостей. Отмыла полы, углы, посуду и принялась за личные семейные дела, как Эрик принёс мне новость.
Обратив на меня свой взор, полный участия и сострадания, он предложил приютить опять семью. Теперь Эдика.
Сострадание касалось не меня.
Эрик объяснил необходимость нашего участия к его судьбе.
Они живут на старом Арбате, как наша Берта. Где жарко и каменно.
Их сын Андрей, оказывается, болен, какой-то психической болезнью, поэтому плохо развивается.
Ему очень полезна наша зеленоградская природа.
Что они никак не обременят. Потому что недолго будут, всего дней десять. Потому что они здесь получают квартиру в нашем же районе, у них уже ордер на руках, дом готов, подлежит сдаче.
Что мы не будем их содержать. Они внесут деньги за питание, а Наташа будет помогать по хозяйству. И всем будет весело.
Что тут можно возразить? Всё правильно решил добрый Эрик. Но я всё-таки охнула: «Ой, я же ещё в себя не успела прийти от твоих первых жильцов! Не успела пожить без чужих в своём родном, новом доме».
Вздохнула с неуверенностью от привалившего мне счастья и впустила их. На десять дней.
Их вселение внесло большое разнообразие в мой быт.
Многое повторилось, но была и новизна.
Поселилась новая троица в той же гостевой комнате, что и прежняя.
Вернулось и восьмиразовое застолье.
Наша семья в четыре человека легко умещалась в маленькой кухне за новеньким золотисто-жёлтым обеденным столом.
Мы, счастливые, купили его в первую же зарплату Эрика. А к нему ещё белоснежные две полки посудные на стенку и тумбочку кухонную к мойке. Поэтому в доме моём были две комнаты неописуемой красоты. Кухня с новой мебелью. И комната, в которой сверкал своей новой полировкой чёрный рояль, одиноко, таинственно и торжественно.
Новым явлением были деньги, которые новые пришельцы вносили на продукты.
Маткурсы МГУ позволили Эдику точно подсчитать свою долю в пропорции 3/4.
Двойные трапезы, дети и взрослые, вернулись. Отдельно для детей — завтрак, обед, полдник, ужин, затем то же для взрослых.
Все вместе не вмещались.
Но в них появились красочные оттенки.
Если усаживались за стол мои дочки самостоятельно, то сыночек 5-ти лет Наташи сидел у неё на коленях и участвовал в процедуре насыщения только ртом.
Мальчик был худенький, но с хорошим аппетитом. Может, плохо усваивалась еда? Но сам кушать не умел.
Запомнилась картинка обычная. Перед ним на столе взрослая, полная тарелка моего вкусного, густого, красивого, украинского борща.
Со сметанкой. На крепком говяжьем бульоне. Наташа сама взрослой ложкой складывает ему в рот эту огромную, калорийную порцию.
Он жуёт, глотает, но из него что-то выскакивает во все стороны. Затем порция взрослого второго, третье.
Когда она уходит с ним с кухни, та уже не похожа на себя.
Красным борщём залеплено всё вокруг: стол, стена, окно, пол. Прежде чем посадить откушать взрослых, я с тряпкой кручусь во все стороны, очищая пространство от их следов. Зачем мне это?
И так каждое кормление. Я с сожалением смотрела на ребёнка, совершенно беспомощного в пять лет. Он не мог самостоятельно есть, пить, умываться, одеваться. Мама вела его в туалет, снимала штанишки и вынимала из них, что требовалось.
Он говорил невнятно, его с трудом можно было понять, много букв не выговаривал.
Он совершенно ничем не интересовался, ни на прогулке, ни дома. Ни бульдозером, ни козявкой, ни цветком, ни детками моими. В доме тоже.
Я с изумлением смотрела на родителей, которые общались с ним как со здоровым, не замечая в нём никаких отклонений.
Не прикладывая никаких усилий к их устранению.
Ведь они жили в центре столицы, где масса самых лучших врачей. Ему и врачи, и родители должны были помочь с первых месяцев, чтобы вывести из глубокой заторможенности.
Они совершенно не обращали внимания на него, только обслуживали. Даже вредили.
Купили ему несколько крупных пластмассовых колец.
Сидя на полу, он, как обезьянка, часами одевал их себе на руки, ноги. И всё. Мать и одевала ребёнка, подчёркивая ещё больше его психически-нервное заболевание.
Полосатая маечка, как у Петрушки, и чёрные, на размер больше, трусы, из которых выпадают все его «штучки». Только колпака Буратино не хватало.
Ходила гулять я с ними троими. Родители пристраивали его к моим девочкам.
Наша компания привлекала всеобщее внимание. Когда видели странного мальчика рядом с двумя маленькими сказочными феями. В золотых кудряшках, с огромными бантами, в красочных платьицах кружевных. Похожих на ярких бабочек или цветочки.
Скоро сменился режим работы у Эрика. Почему-то он стал работать во вторую смену, с двух часов. Мужички получили дополнительный отдых. Наташа была в отпуске.
Стояло прекрасное июньское лето. Выспавшихся детей и взрослых встречало «Доброе утро» с двойным завтраком на столе. Откушав, весёлая компания отправлялась в лес за околицей, прихватив снаряжение: одеялко на травку, мячики, прыгалки, бадминтон, шахматы.
Отдохнувши на свежем воздухе, голодные возвращались к обеденному столу. Сытые мужики отправлялись на работу, а Наташа и дети — спать, восстанавливать силы.
Я никуда не отправлялась. Меня ждала помоечная кухня, гора грязной посуды. Кастрюли ждали ужина.

3. Плавки и краска «на память»

Мой образ жизни безработной был стабилен.
Рано встать, чтобы приготовить завтрак для двойной семьи.
Поздно лечь, чтобы домыть последнюю тарелку и подготовиться к «Доброму утру».
В промежутке варила, накрывала стол к бесконечным трапезам, мыла бесконечную посуду и пространство вокруг.
У меня втрое увеличился объём кастрюлей, в которых я готовила. Потому что аппетит трёх гостей, Андрюша не уступал Эдику, молодых, здоровых и активных, втрое превышал скромные способности моей семьи. Хоть моряк-математик и посчитал нас 3/4! Не в количестве суть, а в качестве.
Но тогда эти мысли мне в голову не приходили. Я радовалась, что Эрик и дети на свежем воздухе в лесу и так весело проводят время. А я, сэкономив на прогулках со своими дочками, теперь могу всё успеть, всех обслужить. И больного мальчика тоже. Это же недолго. Но я просчиталась.
Кончился июнь, наступил не менее прекрасный июль. И даже ещё лучше. Жарче, веселее.
Потому что Эдик с семьёй не переселился из моей квартиры в свою. Дом не приняла комиссия. В нём обнаружились «недоделки». Сроки их устранения неизвестны. Поэтому им оставалось только продолжить санаторно-гостевой отдых у нас.
Кончился отпуск у Наташи. Она уезжала утром на работу и возвращалась вечером из Москвы.
Через некоторое время мужики вышли на работу, как все, утром.
Мальчика с колёсиками сдали мне на руки родители с полным доверием.
Но я не теряла надежды, как все, уйти на работу. Ожидала ответы с разных п/я на свои анкеты.
Уже была на встрече с директором Н. Савиным. По звонку из ЦК от Савина Г. П..
И Эрик наконец нашёл вакантное место инженера в его п/я.
Детей своих я оформляла в детский садик.
Теперь я мальчику искала няню. Потому что родители назначили няней меня и больше нами не интересовались.
Мне повезло. Удалось уговорить бабушку в квартире напротив, которая приехала сидеть со своим внучиком. Когда я искала своим дочкам няню перед Новым Годом, для своего трудоустройства, её ещё не было. Жила в Москве, а с дитём сидели его родители, два Саши, папа и мама.
А теперь она согласилась посидеть с Андрюшей, на полдня. Подработать. Платила не я.
Я, конечно, рада была её помощи. И было завидно и обидно, что себе не нашла, а ему вот удалось. И уж вовсе непонятно было, почему я занимаюсь не своим делом.
Наконец наступил торжественный и дважды радостный день.
29 июля 1966 года я вышла на работу. Но не избавилась и от этих жильцов-пришельцев-обманщиков.
Которые просятся переночевать на одну или десять ночей, а избавиться от них не могу месяцами.
Но наиболее яркие картины тех дней и месяцев, конечно, сохранились в нашей переписке с командировочным Эриком.
Шёл уже август.
Все уже ушли на работу, даже я. Дочки в сад. Натулечка — в Москву. Андрюха — к няне, напротив. Почему не в сад? Ответа нет и сейчас, в следующем тысячелетии, веке.
Но Эрик решил внести дополнительное разнообразие в моё существование.
Он уехал в командировку. В далёкий Куйбышев.
И писал мне нежные, ласковые письма издалека. Интересовался.
Я, как могла, отписывала ему.

Август 1966 г.. Ленинград.
Тончик, милый, как ты там?
Только что позвонил Маечке, сейчас буду ждать, пока вы там переговорите, и буду звонить опять.
Сегодня после конференции купил билет в Куйбышев, потом пошёл по магазинам. Что в списке — почти ничего нет, т. е. — есть многое из того, о чём ты сказала мимоходом, что хотела бы иметь. Я принял «самостоятельное» решение: покупать то хорошее, что есть, а потом его не найдёшь. Постоял, но купил арабскую портьеру, чудесную — на кухню (не афганскую, как у Розы, а лучше). Она шириной 130 см, я взял три полотна — на всю стену и со складками.
Ещё постоял и купил капроновые занавески, ширина 150, два полотнища, по 6 руб. метр. Ещё постоял и купил 2 (две!) кофточки синтетические, трикотажные. Одна малиновая с искоркой, но ворот глухой, под туфли, а другая — беж, с белой и розовой точкой, на пуговках, растягивается, но простоват воротничок. Трясусь, как осиновый лист: вдруг не понравится? Их хватают, и я поддался панике. Первая какая-то триацетатная, а вторая лавсановая с шерстинкой.
Паласов, сумок, рейтуз и пр. — нету. Доехал вчера хорошо, но спал в полусне и тревоге, смотрел на часы через 5 минут, каждый раз казалось, что прошло много.
В академии нас часа три негостеприимно притомили в караулке — телеграмма наша была подписана «Кентавр», а искали наш № п/я.
Потом всё устроилось и дали номер в казарме — часам к 13 устроились, к двум — пообедали, и я сел работать. Не вставал до 8, и всё вышло. Замёрз — до дрожи, сделал 100 приседаний и 50 отжиманий (сейчас всё болит), но не согрелся. Поехал к Нине. Застал Джона (Нина читала вечерникам), Катюшка — в Риге. Джон меня покормил коньяком (кстати) и чаем, потом учёной беседой.
Нина мне очень мила, но большая неряха — такой дикий бедлам в квартире, которую можно было бы сделать чудесной (дом хороший, паркет и пр.).
Досидел до Нины, вручил ей стекляшки и кастрюльки и растрогал её до слёз. И то дело.
Сегодня заседал весь день, много конспектировал текстов докладов и тем самым освободил себе полдня на Эрмитаж хоть (а Русский, Исаакий, кунст-камеру и пр. на лето).
В Эрмитаже — выставка особая Рембрандта, но и всё остальное должно быть на месте, завтра пойду.
С докладом не втиснёшься, и так человек 30 отрезали, кто попозже приехал. Придётся ограничиться выступлением в дискуссии, но беда — эпидиаскопа нет, только проектор для узкой плёнки, а я приготовил 12 листов с формулами и блок-схемами.
Я не пишу, что я болен — болен тобой, и твоей болью, и нежностью к тебе. Иду звонить. Пошли завтра письмо авиа в Куйбышев, главпочтамт, до востребования, ежедневно, подробно и (правдиво!) всё-всё о себе докладывай Майке, я ей буду звонить.
Если можно, будь у неё вечером — хотел написать завтра, но сообразил, что не дойдёт письмо, скажу ей сейчас по телефону, целую, целую, бегу звонить, невтерпёж — Эрик.

С докладом Эрик сначала поехал в Ленинград. Промёрз, но к родным Лурье не пошёл ночевать в первую ночь. А ведь мама Нины и Берта — родные сёстры. Жадины?
Когда приехал, даже муж Джон ужином не покормил, холодного и голодного родственника. Нина с Катей бывали у нас, накрывали им столы с белой скатертью.
У «Стекляшек», которые Эрик привёз, своя история.
Это часть дорогого серебряного чайного сервиза, семейного, фамильного, Берты. Старинный и художественный. Я позже видела его в Эрмитаже среди сервировки царского стола. Он состоял из нескольких предметов.
Наследство Берты разобрали её сыновья с жёнами. А этот потемневший металлический сервиз их не привлёк. Они почему-то поручили Эрику переправить его в Ленинград. Распоряжалась мачеха. Почему-то она скомандовала передать на память не ему, родному внуку, а племяннице ленинградской. Да чтобы сам и отвёз. А пока взял домой на хранение. Почему он так беспрекословно слушался чужую мерзкую бабу, я не знаю. Мне хотелось оставить его, Эрика, семейную реликвию для его же детей. Но вслух никогда не возражала. Только на работе подружки всячески обругивали меня, что позволяю в семье хамство этой бабы.
И вот Эрик поехал в первую командировку в Ленинград и упаковал сервиз в сумку. Два предмета не влезли, поэтому они всё-таки остались у нас в семье. Это сахарница и сосуд из розового стекла. Необычной формы, даже неизвестно для чего. Может, для соков?
Конечно, подарок Нине «свалился с неба» и порадовал её. Своих семейных ценностей у неё было достаточно. Потому что вся большая семья Лурье всегда жила в большом достатке.
А родного гостя даже за подарки не накормили. Чужие.

Август. 1966. Зеленоград.
Эринька-а-у! Здравствуй!
Наконец-то прислал! Ну какой же ты, Эрочка, «длинный»! Сам летел самолётом, а письмо послал поездом. Тебе надо было поездом ехать самому, чтобы спать в вагоне, в белой, чистой, мягкой постели, а не на каких-то скамейках, тупых и жёстких, которые пузичко прищемляют. А письмо надо, наоборот, слать мне самолётом, потому что жду я его с того самого часа, как ты улетел.
Ной, как Ленка: «Не буду бося так дел-е-лять!»
Напишу про нас.
Эрочка, я не сломалась, а даже наоборот — меня чинит Эдючка (!? губу). У меня теперь страсть как интересная семья.
Сначала было 2 папы и 2 мамы на 3 ребёнка. Эрочка улетел, стало 2 мамы + 1 папа на 3 ребёнка.
Натулечка уехала в Москву на работу, и, поскольку Эдючка её очень, очень любит, то, чтобы не утомлялась, запретил сюда ей ездить больше 1—2 раза в неделю. У нас осталось: 1 мама чужая + 1 папа чужой на 3 ребёнка. Эдючка таскает мне в сад Ляльку на руках, кормит меня через день двойным обедом в столовой и караулит ночью от «пьяных дядек» меня и деток наших. Я делаю всё остальное. Сегодня обещала приехать Натулечка, будем делать с ней остальное вдвоём.
Уехала она в Москву неизвестно на сколько, т. к. сдельная работа здесь её не устраивает, ей на блюдечке надо оклад, а его не дают.
Андрюха ходит к Сашиной свекрови на день. Нет, он не ходит. Она к нему ходит, к нам, т. к. «его величество» не желает находиться в какой-то квартире, кроме нашей.
Кормит его Эдик, так что он пока меня не расстраивает шибко.
Про них.
Про нас. Ляльке надо каждое утро там мерить температуру (в д/с), поэтому до 7-ми привожу в порядок себя, в 7 поднимаю детей, в 7.30 выходим. Но надо раньше.
В 8 должны из сада выйти, а надо с Лялькой посидеть там, уговорить её, увлечь чем-нибудь. В садике ей нравится, но с мамой.
Теперь после работы она меня спрашивает, когда прихожу: заработала ли я конфетку или помидорчик?
Оставляю с небольшим рёвом в саду. После сада сразу просит кушать.
Знаю, что на полдник были: раз — чёрная икра, кефир — это не для неё.
Прихожу когда за ней, она спокойная, играет. В первый день я пришла за ней — группа заперта, её отвели, последнюю, к Оле, там они тоже последние были. Ясли до 6, сад до 7, но в пять всех разбирают, так что с работы никуда не зайдёшь.
На второй день они были на участке. Я пошла с ней в группу ботики помыть, и она, как маленькая хозяйка, стала показывать мне своё хозяйство. С видом самой взрослой и радушной хозяйки: «Заходите сюда — вот горшочки, попу мне вытирает «испитательница», тряпочкой; вот кран, теперь сюда...» и т. д. Вид страшно довольный. Надо тебе обязательно это продемонстрировать, рассказать невозможно. Спит и кушает, говорят, хорошо, с докормом.
Отметила «тётя Шура»: «Воспитанная, у всех просит совочек «пожалуйста». Но никто эти слова не понимает, играют по принципу «кто первый успел, тот два съел». Ей совочки не достаются. Вчера дала ей из дома, но вечером уже не видела его.
Кормили вчера вечером кроликов яблоками, но они стояли около корявой группы, и мне не хочется дочек уже водить к ним.
С Олей всё было прекрасно до субботы. В субботу утром было очень жарко, при мне их раздели до трусиков. А после работы забрала её сопливую. Говорит, их искупали. Вероятно, после прогулки, раскалённых, облили водой.
Лечила субботу и воскресенье всем: ванной, чесноком, мазью. Пока не кашляет. Со страхом её вчера забирала и сегодня не знаю, как она. Ты знаешь, как я боюсь их насморков, всегда гадость на гландах осаждается. Вожу со страхом.
Вчера меня все одаривали фруктами. Кончились Эдькины, послала его с Андрюхой за продуктами и фруктами.
Идёт Саша, несёт пол-ящика груш и отборных яблок. Две посылки прислала ей подруга её мамы, чужой человек, 10 лет не виделись. Так она несёт угощать. Выгоняла её с этими фруктами, ничего не вышло.
Потом пошла на 3 этаж к Ал. Андр. переписать рецепт на мазь в нос. Та в пакет тоже наложила яблок — приехала из маминого сада накануне.
Вот так у нас «вырастали яблоки и груши».
На работе снимаю АЧХ.
Сидит второй день твоя «дивица» от слова «диво», а не «дева». Уж больно у неё взгляд дикий.
Плохая у тебя, Эрочка, командировка.
У меня она тоже плохая.
Не знаю, что посоветовать.
Мне всяко плохо: если ты ещё задержишься и если ты ещё поедешь, поэтому выбирай сам.
Лучше всего, если бы ты приехал пораньше, а потом послал Эдика или кого другого или договорился о высылке материалов сюда на предмет изучения. Но это ведь невозможно.
Деньги вышлю сегодня же. Пишу на работе, не утерпела до дома. Но я не злостная, просто у меня клей сохнет на спиральке.
Целую тебя, жду очень, очень. Оля тоже. А Лялька — нет. Она караулит только, чтобы я от неё не сбежала.
Твоя Тоника и прочие.

Здравствуй, Эринька!
Я теперь буду туне-ядкой, я буду за государственный счёт писать тебе на работе письма. Каждый день, если буду получать. Не поговорить до дома мне не утерпеть.
Лелька мне садовские новости рассказывает ежедневно:
Пришёл Боря с гармошкой, другим деткам давал, а ей не дал такую интересную гармошку, он дал ей зайку. А потом он накашлял на стол и заболел и не пришёл с гармошкой.
Сегодня по дороге в сад она пообещала, что не будет плакать, когда я пойду на работу «зарабатывать подарки, всякие такие конфетки, грушки и помидорчики».
А Оля мне вчера объясняла, что от волка невозможно убежать, т. к. у нас 2 ноги, а он - «на четвереньках». Я ей тоже вчера купила ковбоечку за 3 руб.. Она сначала переживала, что мальчишкина, в клеточку, и дразнить будут. Но поверила, что клетка девчонкина, вспомнив платье своё, которое Ирино-Олино-Лялино.
Сопливая ещё, боюсь сказать лучше — не хуже.
У них ещё воспитательница вчера появилась. Не поняла ещё — то ли двое будут, то ли сменились.
Левинсончики к нам не ходят, им Эдючка не велит.
А с ним мы живём мирно, видимся редко (чего хохочешь? Все хохочут, когда я говорю, а это правда).
В понедельник они с Андрюхой после работы пошли лесом в магазин, пришли к ужину, покормились, легли спать, тихо так, без скандалов почему-то.
Вчера Натулечка приехала, мы ещё из сада шли, а Андрюха с Эдей уже в лесу были.
Натулечка, видно, тосковала о них, уснуть не могла, а увидела Андрюху — обиделась. Я её в лес посылаю — беги к нему, он тоже соскучился. А увиделись, он и не прореагировал. Первые его слова: «Папа, мам, достань колёсико». Он всё-таки какой-то недоразвитый, и психически и физически.
Свекровь Сашина с ним ласково обращается, пытаясь приручить, и он с ней нормально (помнишь, как к Левинсонам не шёл). Но она признаётся мне по секрету, как он неприятен даже внешне, и повадками, и всем поведением.
Мой милый, хороший, невезучий на работе Эрочка. И губа висит, висит, да? Нет такой пословицы: «Кому везёт в любви жены и детей, тому не везёт на работе?» Надо её сделать.
Только что с тобой разговаривала по телефону у Жилова.

Мы встречались с Эриком, расставались из-за командировок, писали друг другу о житье-бытье.
И только мои очередные пришельцы — Вуколовы — не меняли мой образ жизни. И свой.
С июня месяца поселилась у меня эта странная и нахальная семья. Это ведь Эринька мне устроил их — подарок на день моего рождения. Новую квартиру в Зеленограде им не дают. Дом с недоделками не принимают.
В Москве у них квартира на Арбате, мама в ней Наташи. И его родители в Москве.
Но милее всего им у меня. Июнь, июль, август, уже сентябрь наступил.
Эринька и Эдючка были всем довольны, моего ужаса от поселенцев и сроков их проживания не замечали. Дружили.
Уж когда наступили сентябрьские холода и темнота, они наконец убрались в свою Москву.
Что осталось на память о них? Как решили отблагодарить за прекрасный летний отдых?
Очень оригинально.
Они подарили Эрику плавки эластичные. И краску зелёную. Смысла этих удивительных подарков я не смогла понять и тогда, и до сих пор.
Почему чужая жена Наташа дарит моему родному мужу Эрику самую интимную часть одежды? На скрытые от её чёрного взора части тела моего мужа — чёрные плавки с красной полосочкой.
Осталась нерасшифрованной и идея зелёной краски на всю оставшуюся жизнь.
Со мной обошлись проще. Ни загадочных подарков, ни простого «спасибо» не было.
А я ещё не догадывалась, что это длительное хамство не кончилось с их отъездом. Это только начало, всё ещё впереди.
Мне на память осталось чёрное, жирное пятно на моих новеньких, светленьких обоях, около кровати. От Наташиной чёрной, кудрявой головы. В гостевой комнате, где спали. Отчищала её чёрный жирный след — не смогла. Только обои ободрала.
Остался навсегда её яркий образ. Модно одетая, накрашенная ярко. Губы, глаза. Этот образ внушал подозрение. Казалась надменной и нахальной.
Но нет, если это и было, то не намеренно. Разговаривала дружески и доверительно. Узнала я много нового.
В первые же дни выразила мне искреннее удивление, узнав, что они только что заменили долгожителей-жильцов. Вывод её был краток: «Я бы ни за что не согласилась». Подразумевалось: «Ненормальная». Про меня.
Делилась своими чёткими принципами в лирической сфере, про любовь.
«Нельзя влюбиться и иметь бедного мужа» (без больших денег).
«Невозможно, чтобы в семье не изменяли. Просто у тебя (у меня т. е.) не было ещё возможности».
«Чтобы удержать около себя мужа, надо создавать условия для ревности». И рассказывала с удовольствием о своих уловках. Окружала всюду себя вниманием мужчин. А если их не было вокруг, специально подыскивала.
Шла с дитём в коляске встречать Эдю с работы. А когда он появлялся в поле зрения, специально останавливала всяких встречных мужчин спросить время. А затем улыбками и ужимками, беседой задерживала их около себя. Завлекала.
Таким образом она создавала у Эди неотразимый для всех свой прекрасный облик. Удалось. Страховидную жену и хворого сына он считал лучшими на свете.
Конечно, я с интересом слушала о неведомой мне области псевдолирических отношений. Но оставалась в своём, далёком от неё мире.
Моряк-математик тоже оставил о себе яркий образ. Наглый. Он часто приводил меня в изумление.
Я кручусь между плитой и столом, накрываю для обеда второй, взрослой смены. Пытаюсь присесть на табурет к своей тарелке, но в этот момент входит моряк Эдя, выхватывает её из-под меня и широким жестом приглашает любимую: «Садись, Натулечка!»
Оба не видят меня в упор. Я — прислуга. Не хозяйка дома, не жена его начальника и не они у меня в гостях. Эрик тоже не видит! Как-то, переутомившись от длительного обслуживания прожорливых друзей, я вспомнила обещание его. Про помощницу в лице Наташи.
Оставшись в очередной раз с горой посуды, я попробовала обратиться к ней с речью откровенной: «Наташа, я очень устала. Может, ты поможешь мне перемыть эту груду посуды? А потом пойдёшь к ним в лес гулять?»
Она не успела рот открыть. Открыл Эдя: «Натулечка не любит мыть посуду!» — укорил он меня. И поставил точку в диалоге.
Диалоги с ним всегда были необычные.
Много позже, когда наши три семьи считались дружескими, у Эди была готова диссертация
под руководством Эрика. Какой вклад в неё сделали каждый из них, легко определить по реплике Эрика. На мой вопрос, насколько талантлив его аспирант, а теперь новый учёный, я услышала. «Если мы стоим с ним перед деревом, чтобы оказаться за ним, я его обойду. А он будет перелезать через крону».
Эрик на славу трудился над созданием нового учёного. Но тому показалось мало.
Однажды зимой он явился с тремя томами отпечатанной диссертации к нам. Чтобы его научный руководитель вписал своему аспиранту формулы.
В жизни такого явления не встречала. Только наоборот.
Аспиранты выполняют массу работ своему руководителю, как Эрик. Его профессор из МАДИ Бромберг в свою книгу включил массу научных разработок его диссертации, даже не ссылаясь на его имя.
Я даже не смогла вытерпеть Эдьки хамства и наглости. Произошёл очередной наш диалог:
«Эдик, у меня дитё с высокой температурой, сутками не отхожу от неё. Я этот выходной (тогда был только один день, в воскресенье) еле дождалась, чтобы Эрик мне помог. В магазин, в аптеку сходил, вторым дитём, Лялей занялся».
«Ничего, Эрик всё успеет сделать», — ухмыльнулся он мне в ответ.
Я опешила и уточнила: «А почему ты со своей Натулечкой не впишешь? Здесь не нужна квалификация к. т. н.. Справится лаборант, а вы — тем более».
Заключительная фраза его была потрясающей: «А мы с Натулечкой идём кататься на лыжах!»
День был ясный, морозный, лыжный. За окном.
Оставил тома и захлопнул за собой дверь.
Эрик вписывал ночью. А мне было противно и день, и ночь. От его друзей, которым он позволял унижать себя.
И меня.
После защиты, получив звание и зарплату, к. т. н. недолго трудился у Эрика на научном поле, перелезая через деревья.
Ушёл в МИЭТ скоро работать, читать лекции студентам.
Пересказывать готовые учебники проще.
Через некоторое время Эрик помог сделать кандидатскую и Володе Левину.
Несколько лет, пока решались совместно научные вопросы, три наши семьи тесно общались. В лесу у костра с шашлыками. Дома накрывались столы не только в праздники, но и в выходные.
Чаще у нас и Вуколовых. Красивые евреи Левины не любили обременять себя гостями.
Запомнился конкурс пельменей.
Готовились они всеми возможными способами. Жареные, варёные, с бульоном и без, с разными приправами и соусами.
Проводился эксперимент: кто больше съест.
Больше всех съел худой и длинный Эдик. Дома у меня был самый прожорливый.




4. Дом свиданий

Став владельцами огромной трёхкомнатной квартиры, мы все были переполнены счастьем и гордостью.
Особенно я, потому что впервые имела такую собственную роскошь. Эрик и до этого жил с родной семьёй в красивых квартирах. А радовались очень потому, что зарабатывали мы жильё и в первый раз в Лосинке, и здесь в Зеленограде исключительно собственными силами. Никто не касался его: ни помощь родителей, ни чьи-то взятки.
Я считала себя полноправной вкладчицей. Это не муж получал жильё, мы оба.
В Лосинке бесценный подарок, комнату, мы получили благодаря друзьям-туристам. А секцию я создала одна, без Эрика, и друзей настоящих тоже нашла я. И подарила всё ему.
И эту роскошь мы получили не только за его научное звание.
Ещё и за то, что я родила ему двух дочек. И учёным он стал не у родителей. Мы встретились на равных. Два выпускника вузов, бездомные бессребреники.
Это Вл. Ив. Смирнов, наш начальник отдела в ЦНИИСе, к. т. н. и бывший лётчик-разведчик, за праздничным столом после защиты диссертации Эрика поднимал тост со словами: «Ты стал учёным благодаря Тоне». Не я говорила.
Посёлок был маленький, всё на виду.
Эрик — прекрасный цветок науки. Но чтобы он цвёл, ему нужен очень заботливый уход.
Счастье и гордость были не только за то, что мы имели, но и как мы это получили.
В нашем доме была «открыта дверь всегда, для всех».
Чтобы делить со всеми его тепло и свет.
И мы делили. Двери открывались для гостей оптом и в розницу.
Встречи всегда одинаково радостные были, но прощания оставляли разные впечатления.
Труднее всего мне было терпеть хамство, особенно в больших дозах. И мне как раз не повезло с двумя первыми семьями. Которые свалились на меня по наводке Эрика в ещё необжитой моей новой квартире. Целый год! Она была хуже коммуналки. Мне не было места в ней. Была обслугой в ней. Домом встреч, свиданий стал позже. С друзьями, знакомыми, родными. Самыми многолюдными были всё-таки праздничные, почти ежемесячные гости. Когда отмечались наши четыре дня рождения и все государственные праздники.
В наш дом съезжались Немировские с Арбата и Кузьминок, зеленоградские семьи аспирантов Эрика и Володи, нас четверо.
Дополнительно могли присутствовать ночевавшие в это время или Алька из Ростова, или Маматхан из Ташкента.
Или родственники первого мужа мачехи Эрика.
Этих привозила мачеха.
Очень радовались мы многочисленным гостям, когда приезжала наша родная турсекция. С ними встречи были много лет на природе и дома.
Дважды были радостные встречи с бывшей лабораторией ЦНИИСа.
Первый раз приехали на новоселье, второй раз на нашу серебряную свадьбу, во главе с начальником отдела В. И. Смирновым.
Отдельно приезжал для консультации к Эрику Юра Бляхман, наш последний завлаб. Он тоже готовил диссертацию.
Сюрпризом приятным был гость из Прибалтики, Костя-моряк с китобойной флотилии «Слава».
Китобой, мастер спорта по боксу, резчик по кости, отец двух сыновей-близнецов и муж красавицы Люси.
Знакомство состоялось на общей драматической ноте. Эрик и Костя лечились после жестоких производственных травм в санатории г. Зеленогорска под Калининградом, на Балтийском море.
Костя потерял ногу во время лова, охоты на китов.
Так на протезе и разыскал нас в Зеленограде. Остановился у нас на несколько суток проездом куда-то.
Такие же радостные встречи были, конечно, с Алькой. Он приезжал часто в командировки. Иногда брал с собой дочку Лену, показать столицу. И с Энной бывал у нас.
Он восхищал меня своей необыкновенной способностью и удивлял.
Как дальтоник мог в магазинах своим любимым жене и дочке покупать такие красивые, красочные подарки-одёжки? С цветными-то глазами на это не способен ни один мужик. А тоже ведь учёный. Имеет право ничего не уметь другого. Из опыта моей жизни.
Навещал нас Юлька Веледницкий, одногруппник Эрика. С сыном Борей, ползунки которого донашивала Оля ещё в Лосинке. И обе мои дочки спали в его чешской кроватке.
Бывал и со своей женой Леной, а та со своим диетическим яйцом.
Меньше всех хлопот и только радость привозили мои родители.

5. Про студентов, инженеров и Вовочку

Радость встреч с моими родителями была нечастой.
Один раз в год приезжал деда Вася, за продуктами.
Колбаса, мясо, селёдка. Такие наезды в Москву совершала вся ближайшая провинция, ближайшие области. Там очень долго не было нужного продовольствия после войны.
У почётного железнодорожника был бесплатный билет один раз в году во все стороны необъятного Советского Союза.
Но за всю свою долгую жизнь он однажды съездил на юг в санаторий лечить «бурсит», больную коленку. В другой раз в Свердловск, к маминому брату Дмитрию в гости.
Геологу, зенитчику, директору школы.
Они были очень дружны, но редко виделись.
Митя приехал с войны к нам. Другого дома у него не было. Подарил отцу охотничье ружьё, которым тот очень гордился. Хотя никого не убивал из него. Был добрый, как вся наша семья. Он любил ловить рыбу.
Вот и в Свердловске оба заядлые рыбака тоже счастливые ловили рыбу. Большую.
Всю остальную жизнь у него был один маршрут, к нам в Москву.
Встречать на вокзал его всегда ездил Эрик, на Казанский вокзал.
Электрички из Крюково идут как раз к трём вокзалам.
Встречать было необходимо, потому что деда вёз нашей семье неподъёмные гостинцы со своего сада и огорода: варенья, компоты, солёные огурцы, помидоры. Всё это вёдрами, банками, чемоданами. И всё это деда делал нам сам. Растил, поливал, собирал, солил, варил.
Вот такой, самый добрый, самый лучший на свете деда, самый родной.
Приезжал он на день-два. Маму надолго не оставлял. Заботился о ней.
Мама за много лет была всего несколько раз. Ездить ей сложной одной, продукты ей возить тяжело и билета у неё бесплатного не было. Она заботилась о нас всех, когда мы к ним в Сасово приезжали. А когда дети стали школьниками, лелеяла их всё лето.
Мой родной дом № 18 на Текстильной улице был всегда родным для всей моей семьи. Дети выросли там. В каникулы.
Низкий поклон моим родителям за всю их заботу, ласку и любовь. И вечная память. Их больше нет.
Пару раз приезжала мамы младшая сестра Валя со своей дочкой Галей, окончившей 10 классов.
Первый раз привезла её и оставила её готовиться к вступительным экзаменам в архивный институт. Куда я её вместе с Алисой Нишановой «по блату» устраивала.
Затем, поступившую, забрала домой. Институт Галя заочно благополучно закончила. На работу её устраивала другая наша двоюродная сестра Света, дочка Марии. Она жила в Прибалтике. Там сестрички перессорились. Обе заочницы с высшим образованием, вышли замуж, есть дети. Но Галя ни разу не подала нам вестей о себе.
А тогда это была стройная девушка с огромной копной русых кудрей, но не интересная. Худое личико с близко поставленными невыразительными небольшими глазками. Не умела разговаривать, только односложные ответы.
Конечно, приятно было помочь с институтом этой девочке.
Всего пару раз были дорогими гостями любимая Маня со Светой, дочкой.
А однажды у нас появился совсем нежданный гость — Дмитрий, мамин брат. Он заехал к нам проездом с юга, из санатория к себе на Урал. Я до этого его видела только один раз, в Сасове, когда вернулся с фронта. Очень быстро после возвращения отца.
Был большой праздник. Мы с мамой пекли его любимые русские дрожжевые блины. Которые ему пекла до войны его родная мама.
Здесь, в Зеленограде, я счастлива была встретить теперь его в своём доме. Тоже всячески угощали и всю ночь разговаривали.
Он привёз гостинцы дочкам моим и очень удивил их. Две совсем одинаковые куклы и две шоколадки. Он не знал, что в нашей семье не использовалось слово «моё». О нём дети и не знали. Только «наше». С одной куклой играли, вторая не нужна. Маленькие дети были неразлучны, играли общими игрушками и друг в друга. И угощение было общее, чтобы делились и нас не забывали.
И если старшей покупали новое платье, она знала, что надо его бережно носить, чтобы и сестрёнке досталось. И я всегда хвалила старшую за заботу. Не разорвала, не испачкала и какая у неё красивая сестрёнка в этом платьице.
Поэтому девочки растерялись с куклами, а шоколадом угостили всех, и дядю Митю.
Тут уж и педагог — директор школы — пришёл в изумление. Его собственные сын Олег и дочка Лена разнесли бы квартиру от возмущения, если бы на двоих получили один подарок.
Митя был так же обаятелен, как его сестра Маня.
Невысокого роста, но плотный.
С шапкой крутых кудрей русых на голове.
С ласковыми голубыми глазами и спокойным голосом. Оба педагога похожи были не только родством, но и профессиональным общением. Присутствие юмора делали беседы с ними необыкновенно интересными и весёлыми.
Я преклонялась перед ним, как он сделал свою жизнь сам. Перед подвигами не только военными — вот он, живой, настоящий и родной защитник! Он их совершал с детства.
Как из нищей семьи ушёл учиться босой и голодный в город. Как получил высшее образование на Урале.
До войны это было очень редкое явление. Даже высшие чины государства мало кто его имел.
И Митя был единственный в маминой семье.
Как с геологическим молотком обошёл все горы, всю страну до самого края, до Сахалина.
Всем теплом, восхищением, уважением и гордостью за него я окружила его.
И жалела, что мало был у нас, торопился к семье в Свердловск.
Частым гостем из родных был, конечно, брат Витя. Приезжал каждые выходные, и отношения у нас были самые родные, как и в далёком детстве.
Я чувствовала его тепло взаимное ко мне, уважение. Об этом сохранилось в памяти много светлых минут.
На последних курсах пединститута он познакомился со своей будущей женой Таней.
Она училась на музыкальном факультете там же.
Он приехал к нам в Зеленоград с ней ко мне, первой, старшей сестре, доверил свою тайну — невесту. Ему очень важно было моё мнение о девушке, которая вошла в его жизнь и теперь изменит её.
Наши родители узнали вторыми.
Хранятся трогательные фотографии Вити с племянницами.
Как красивый молодой солдат в парадной одежде прогуливает кроху Олю по тенистой улице.
Как они ухмыляются друг другу под тёплым одеялом.
Получив моё благословение, Витя женился на Тане, а через год родился сынок Павлик. Даже при выборе имени сына Витя советовался со мной. Назвали в честь советского героя Павла Корчагина. Настольная книга каждого советского человека о героической автобиографии советского молодого писателя Николая Островского.
Я очень радовалась за него, за семью его. Они жили на квартире её родителей, рабочих завода, в двухкомнатной квартире. Всем места хватало.
Но скоро начались неурядицы. Основной упрёк был к зарплате педагога. Мало. Требовали дополнительных доходов и отлучения от хора Тевлина, в который он врос за время студенческое.
Он ходил в выходные разгружать вагоны. Но тоже мало.
Наша кандидатская квартира пустая бледно смотрелась рядом с их рабочей.
С добротной мебелью, ковром, стол с дорогими продуктами. Сервелаты, красная рыба, рыночное мясо, бесчисленное количество банок варенья и бутылок с южными винами. Но, мало. Конечно, зарплата педагога никак не рассчитывалась государством на это изобилие.
Витя пошёл оригинальным путём.
Он отдавал жене всю зарплату. Оставлял себе только на автобус и на меню Буратино.
После работы кормился куском чёрного хлеба с луковицей. Чтоб не укоряли своим ужином.
Выбрасывались в помойку плесневелые колбасы и жирные щи.
Витя держал оборону, а я видела, как разваливается семья его.
Приезжал в расстроенных чувствах. Я пыталась загасить бурные страсти, вела длинные психологические беседы с обеими сторонами.
Пошла на эксперимент. Чтобы отделить молодую семью от родителей, с которыми не ужились, сняла в Зеленограде им на лето квартиру.
Живите с ребёнком на свежем воздухе, рядом лес, вода, разберитесь в себе, исправьте ошибки.
       Ничего не получилось.
       Решила помочь им с отдельной квартирой в Зеленограде.
Предложила своему начальнику И. Н. Варфоломееву взять на должность техника брата, способного радиолюбителя с дипломом Педвуза, историка.
Взял, сразу оформил инженером с замечанием: «Я на вас надеюсь».
Второй раз я восхищалась потрясающей работоспособностью брата.
Первый раз — за месяц сдал около трёх десятков экзаменов при переводе в Педвуз в Москве.
Теперь — он готов был из историка превратиться в математика-радиста.
Он не разгибаясь сидел сутками над учебниками.
Я восстанавливала ему знания математики средней школы.
Он эту математику последний раз видел давно. Пять лет вуза, два армии, год рабочего стажа.
При том, что в школе математика не давалась.
Явный гуманитарий.
Осилив этот труд, передала в руки Эрика. Заниматься вузовской высшей математикой.
Справился. Появилась надежда иметь здоровую, крепкую семью, жить самостоятельно в своей квартире.
На работе справлялся со своей должностью инженера.
Очередь квартирная подходила быстро.
Как и многие, каждый день ездил он на работу сюда из Москвы.
Но не как все.
Отказался от первой небольшой квартальной премии. Считал, при своём стаже на неё не имеет морального права. И не понёс её скупой тёще.
В бухгалтерии института впали в панику.
Такого никогда не было.
Куда деньги девать?
После длительных уговоров, объяснений технических сложностей его отказа премию ему вручили.
Тогда всю до копейки истратил на сладости и скормил их все своей лаборатории.
Ни на пядь не отступая от своей принципиальности.
Все эти годы он в семью отдавал свою зарплату. Брали. Себе оставлял копейки. На транспортные расходы, на электричку.
Меню Буратино у историка заменил инженеру на дешёвую детскую порцию в школьной столовой.
За восемь лет в доме жены на него не потратили ни рубля.
Я покупала ему трусы, носки, майки, штопала одежду, как раньше Эрику.
К сожалению, не могла поделиться с братом одеждой Эрика.
Потому что тот сам ходил в одном костюме и другого размера.
Но все наши труды, приложенные к судьбе брата, пропали даром.
Подошла очередь на двухкомнатную квартиру. Мог получить ордер и начать новую жизнь.
Таня отказалась. От всего этого. Осталась с мамой. Не поехала к мужу. Я предложила последний выход Вите.
Чтобы получил однокомнатную квартиру на себя, имел собственную площадь, не зависеть ни от кого.
Ответил: «Для этого нужен развод. Не возьму на себя право разрушить семью. Уйду, когда прогонят».
Прогнали. Ушёл. Из дома, из НИИМП. Работать в Москве стал в строительном техникуме. Спать в его общежитии. Все хлопоты с моим братом были моей потребностью, поэтому не в тягость. В радость.
В тягость стал братец названый Эрика, Вовочка. Старший мачехин сын. Которого прислала она к нам жить.
Давно она поселилась у отца Эрика в их квартире с двумя сыновьями-дошкольниками и своей бабушкой Вавой. Выгнала Эрика-дипломника из его же дома в общежитие ЦНИИСа.
Отец Эрика усыновил её детей. Растил.
Теперь выросли. Серые и тупые, поэтому старший смог закончить только техникум.
Обнаружив у Эрика собственную квартиру, она поэтому организовала ему практику в Зеленограде, а жить определила ему у нас.
Это всё в первый год нашего житья-бытья здесь. Когда я им долг за пол собирала. Только что рассталась со второй нахальной семьёй, Вуколовых.
Только что вышла наконец через полгода безработицы в НИИМП.
Отправила дочек в сад-ясли и собралась отдохнуть от всех. Пожить своей семьёй, в своём доме, воплотить мечту.
Как вдруг накануне сентября на пороге появилось ещё одно мордатое и нахальное лицо. И заявило, что приехал из Кузьминок жить к нам на время практики.
Это был Вовочка.
Свалился он на мою голову очень неожиданно. Без всякого предупреждения.
Вовочка оказался парнишей довольно безвредным.
Может быть, переутомлённая жильцами, я осмелилась мальчика ознакомить с правилами поведения в семье.
Я не помню ошмётков с его ботинок и окурков в ванне.
Но он озадачил меня аппетитом.
Парниша за завтраком, обедом и ужином ел за четверых. Буквально. Прокормить его стоило столько же, сколько всю нашу семью.
Но он же в этом не виноват. Всё ещё растущий организм. Мужской.
Но от этого мне не легче было таскать отяжелевшие сумы из магазина. И готовить борщи в безразмерных кастрюлях.
У меня в голове бродили мысли.
Почему, по какому признаку она вселила нам своего Вовочку? Взвалили на мои хрупкие и совсем ей чужие плечики заботы о нём? Кормить, поить, мыть за ним.
И очень интересовало, почему на наше иждивение? У Эрика родной отец с министерской зарплатой не выдал хотя бы на прокорм денег своему приобретённому ребёночку. Не считаясь с моими желаниями и возможностями его обслуживания.
Эти вопросы я задавала Эрику. Кому же ещё?
И однажды он передал мне из Кузьминок интересную мысль: «У них (у нас) там (здесь, в Доме нашем) постоянно живут всякие люди. Пусть и Вовочка поживёт».
Эдя усыновил мальчиков мачехи. Очень заботился о новой семье.
А однажды мне его было жалко.
Летним воскресным вечером он позвонил в дверь и предстал передо мной в неожиданном прикиде. Без галстука и белой рубашки. В какой-то серой, грязной, заляпанной извёсткой одёже. И от него очень плохо пахло. Я сразу не поняла почему. Это была тараканья морилка.
Оказалось, что мачеха снарядила его из Кузьминок в Зеленоград сделать ремонт в квартире Вовочки. Самостоятельно. Он и сделал. Оклеил обои, покрасил потолок, вымыл полы, протараканил.
И пришёл к нам. Умылся, переоделся, напоили чаем, накормили ужином. Проводили на автобус.
Вовочку устроил «по наводке» мачехи на практику и работу после техникума в перспективный Зеленоград.
Для одиноких невысоких должностей в городе построен специальный «Кошкин Дом». В нём есть маленькие, но отдельные квартиры.
Вовочку в такую вселили. А помощнику министра, названому отцу, мачеха поручила её обновить. Саморучно. Для экономии?
После визита Эди у меня выросло много вопросов.
Зачем молодая мачеха заставляет ремонт делать собственноручно пожилого, нездорового мужа? Не поручить рабочим, заплатив из министерской зарплаты. И хотя бы в помощь не послать своих молодых, здоровых, мордатых сыновей-парнишей. И самой засучить рукава.
Если уж жадничала и жалела его зарплату.
Где деньги, Валь? И стыд?
Частыми гостями у меня в первый год проживания стала пара бабушек. Одна родная Эрика, Берта с Арбата, прабабушка дочек наших. Другая — двоюродная Люция Цикото, польская сестра мамы Эрика, а его тётя.
Они наезжали вместе или в розницу. Люция на денёк, с ночёвкой, повидаться с нами. Мы ей платили тем же, тоже наезжали к ней повидаться. Только в четырёхкратном объёме. Все вчетвером. Когда в выходные выбирались в Москву. Показать детям музей или зоопарк.
Она гостеприимно кормила нас незатейливыми, но вкусными обедами.
Жили они в Центре Москвы. В двухкомнатной квартире с подселением, в сталинском добротном кирпичном доме.
Вдвоём в большой комнате с сыном Феликсом, моложе Эрика на пару лет. Просторные кухня, ванная, коридор. Всё блестит и сияет чистотой.
Портила всё это великолепие злая соседка. Не ладили они.
Но мы с детьми редко в Москву выбирались, а она приезжала часто.
У нас и просторно, и природа за окном.
А Берта с Арбата стала частой гостьей потому, что её младший сын-моряк Юра с женой и двумя детьми вернулись жить-служить в Москву, на Арбат. И она уставала от них всех и приезжала к нам отдыхать.
Оставалась на несколько дней. Она бы и дольше жила, хоть год. Но хозяйка не могла бросить свою квартиру. Поэтому наведывалась домой, уставала быстро и опять возвращалась к нам.
Бабушка была настоящей гостьей. И, хотя у нас тоже было двое детей, на два года моложе арбатских, она отдыхала у нас, как в доме отдыха.
Ни дети, ни домашние заботы её не касались. Жила в отдельной комнате.
В повседневных хлопотах у меня осталось несколько картинок, когда обе бабушки гостили.
Я, конечно, гостям готовила обеды повкуснее. Им нравились. Но однажды в разговоре Люция обронила, что мясо и овощи покупает свежие только на рынке. Привела меня в смущение, что у меня всё магазинное. Было интересно, почему пенсионерка может на дорогом рынке продукты покупать, а я с кандидатской зарплатой нет. Потому. Я одна на отель. А Люся одна у двух сыновей.
У светской бабушки Берты я пыталась выведать меню её министерского арбатского стола. Чтобы их же, бабушек, и кормить вкусно.
Чтобы использовать то, что подешевле, но интересно и вкусно.
Нет, я не привлекала Берту к готовке. Я бы сама приготовила с удовольствием блюда их любимые.
Она таилась. Интереса к еде не проявляла и своих секретов не открывала. Ела мои борщи украинские, макароны по-флотски, жареную картошку.
В основном-то я своё меню подгоняла под вкусы детей. За время нашего длительного общения удалось только три рецепта кулинарных получить. Но такие замечательные, что пользуемся ими всё время.
Это рыбное филе в собственном соку, со сливочным маслом и майонезом.
Непечёный торт из овсяного печенья с кремом из масла и сгущённого кофе или какао.
Когда нет денег на мясо, можно готовить «Пролетарское жаркое». Мясо заменяется жареным луком.
Берта в доме запомнилась в кресле. Или читает, или смотрит телевизор.
Иногда я с двумя бабушками встречалась у подъезда.
Берта и Люция беседуют, прогуливаясь по тротуару вдоль дома. А я, нагруженная сумами, с  детьми, возвращаюсь из магазина загружать холодильник.
Гостей было много и разных.
При первой встрече с ними меня всегда заполняло искреннее чувство радости. От сознания, что у меня такой огромный дом и я могу их принять, кому-то чем-то помочь. От ожидания, что новое знакомство подарит семье ещё одного друга. От радости встреч с уже любимыми родными и друзьями.
Потребность общения с интересными людьми у нас с Эриком была одинаково безмерная. По правилу: «Хороших людей рядом чем больше, тем лучше». Они меня нисколько не обременяли дополнительными хозяйственными хлопотами.
Жаль, что не всегда и не все становились друзьями.
Но один поселенец был исключением, и очень приятным.
Не сбылась моя заветная мечта. Не перестали болеть мои маленькие дочки детсадовские и в новой просторной квартире.
Испробовав все местные способы, мы решили их лечить на тёплом море, а Анапе, на детском курорте.
А на время отъезда предложила пожить в моей любимой квартире мальчику из нашего отдела, Витасу.
Он с Прибалтики, латыш, аспирант. У нас стажировался и жил в студенческом общежитии. А дома у него осталась молодая жена и приехать к нему не может в общежитие. Вот я и решила их осчастливить.
Мальчик мне мало знакомый, но производил приятное впечатление. Интеллигентный, воспитанный, умница.
Он был несказанно рад моему подарку и ключам от квартиры, которые ему вручила. А ещё ему деньги оставила на телефон.
Как раз в это время должны были нам его подключить.
Когда мы вернулись с моря, я была приятно удивлена.
Квартира блистала чистотой и порядком. Как будто это я тут жила, а не чужие люди. Обычно мне от них оставались горы грязи на полу и во всех углах.
На столе стояли цветы в вазе рядом с коробочкой конфет.
В прихожей красовался новый аппарат телефона.
Так я узнала впервые, как могут благодарить гости.
Он был советский, но всё-таки не русский, латыш.
Почти западный человек.
Мы-то сами мало у кого в гостях бывали. Особенно с малыми детьми.
На Арбат нас не звали. Только к Люции на пару часов заезжали, отправляясь в Москву по своим делам.
Конечно, с цветами, конфетами. Посуду я мыть помогала.
Ничего не пачкали.
Мачеха демонстративно устраивала такие «приёмы», редко, чтобы мы больше там не показывались. Мы и не показывались. Скучающий по папе Эрик ездил на него посмотреть в министерство. В Москву.
В Лосинке каждое лето мы отпуск проводили у мамы в Сасове.
Но там я весь день с утра до вечера, как в детстве, была ей основной помощницей. Варила детям, чистила, скоблила. Взрослым обед мама сама готовила. Только по указанию чистила я картошку или что-то резала. Дети, конечно, полностью на мне.
С первых же дней я делала генеральную уборку. У мамы же руки не доходили. А потом, уложив всех спать, «летними короткими ночами», как в песне, «трепались» до рассвета. Как и раньше, огромная была потребность друг друга выслушать и выговориться.
Я уставала немного, хотелось и днём посидеть, отдых дать маме. Но не получалось.
Она такая хлопотливая. Как бы я ни старалась все дела переделать, она тот же час находила новые, на завтра и послезавтра.
Ежегодные поездки в Сасово в отпуск были большой потребностью эмоциональной и необходимостью экономической.
Первая поездка вдвоём была чудо как хороша. Экономически помогла на бесплатном огороде с овощами и фруктами сэкономить на покупку необходимой мебели в пустую подаренную комнату. Необходимой одежды Эрику, новой вместо мачехина зипуна и дырявых носков.
Эмоциональный окрас в моих родных местах, мне привычных, для него был высшего класса.
Особенно в сравнении с моими при знакомстве с его родными на Арбате и в Кузьминках.
В моём доме был с первых минут родным, значит любимым. Душевное тепло и чистота помыслов, сердечная забота всех окружила его. Знал ли он такое раньше, в своей семье?
Девственная природа, тихая и прекрасная, приняла его всюду.
Скромные, до бедности, комнаты бревенчатого дома дышат запахами и чистотой живого дерева. Каждую весну, к Пасхе, его весь отмывают, отскабливают добела. И заново украшают. На прозрачные окошки белоснежный тюль. На проёмы дверные свежие шторы полотна с ручной вышивкой.
На стенах чудесные пейзажи маслом слесаря — любителя. Подарок отцу. За стеклом в рамке вышивки наши с мамой.
А треть комнаты — живые комнатные цветы. На подоконниках, на стульчиках в кастрюльках и ящиках с землёй, на полу — фикусы и пальмы до потолка.
За стенами дома — ароматы фруктового сада. У порога — пионы, георгины, мальвы и разное.
Вьющиеся — на окошках веранды, беседок.
За калиткой вся улица такая же, в красоте и в тишине. И летом, и зимой в белоснежных сугробах.
Дом наш на окраине города и на перекрёстке четырёх дорог. По каждой можно придти к древним тайнам пригорода.
Направо — крутые склоны глубокого большого оврага с мелкой речкой на дне и смешным названием «Подкорякино».
Налево — «Городище», древнее укрепление на пути татаро-монгольского ига. С курганами, оврагами, речками на краю города.
Шоссейная дорога справа от дома пересекает город, ведёт в город Горький. Мимо огромного вяза на обочине, возрастом 300 лет. Мимо фруктового питомника.
Можно из калитки идти вперёд, через город зелёный. Мимо голубой церкви, через мелкую речку «Пугас», пересечь железную дорогу и заливные луга к прозрачной реке Цна и дубравам Мещёры.
Вот это всё я и подарила Эрику. Где прошло моё детство, где встретила юность.
Ему у нас понравилось. Здесь он нашёл родной дом, когда потерял свой. И это самое главное. Арбатский мальчик и школьником, и студентом в каникулы много красивейших мест повидал, и море, и горы, и дачи. Но нигде не было рядом столько любящих, родных сердец.
Когда в семье у нас стало три и четыре человека, конечно, мы в отпуск приезжали сюда.
Кроме двух первых причин появилась третья, самая главная. Надежда на исцеление, выздоровление на природе малых детей.
Но жизнь вносит в мечты поправки. И здесь, и в Зеленограде не сбылись. Болели и лечились непрерывно. Лекарства нельзя. Я дома народными способами, в поликлинике.
К детям приближалась школа, которую нельзя пропускать. Врач предлагала два последних способа оздоровления. Операцию, удаление гланд и аденоидов. Лечение морем.
Мы выбрали последнее.































































Глава 18. У самого синего моря

1. Севастопольский вальс
 
Сердце замирало от одной мысли об операциях у моих деток.
Надо было предпринять всё возможное, чтобы избежать этого.
Последняя надежда — море. Все вокруг, и врачи, и родители в наши с Эриком четыре уха твердили и заверяли, какой это замечательный способ излечивания всех абсолютно болезней и детей.
И правда, картинка представлялась замечательная.
Мы все у этого сказочного моря на золотом песочке, на солнышке южном загораем, и башни, и куличики из песочка делаем сколько хочешь. Хоть весь берег обкуличим. Вон сколько его, чудесного песочка. Не то что в песочнице у дома.
А море! Мы же о нём только в книжках читали. Эрик-то с родителями и бабушкой после войны каждый год ездили на Чёрное море. Там же служил её младший сын — моряк Юра.
А я видела море, но не по-настоящему.
Первый раз студенткой пятого курса МВТУ: я со своей группой проходила практику в Севастополе. Так считалось. Мальчики-то там на кораблях «служили». А девочек отправили на «Мекензиевы горы». На береговую батарею военной части. Цель практики — изучать системы автоматического управления военного оборудования при ведении боя с врагом.
Занятия проходили у нас в огромном подземном сооружении, военной базе. Заполненной разной военной современной техникой. Изучались большие сложные системы автоматического поиска, наведения и уничтожения цели в море. Вражеских кораблей.
Этот подземный военный город был так засекречен, что обнаружить его могли только шпионы.
Снаружи были холмы «Мекензиевы», заросшие кустарниками, степной травой, в которых бегало много ежей.
Наше место девчачьего жительства, ночёвки, находилось в вагончике.
Почти рядом со входом в засекреченное подземелье, но подальше от молоденьких морячков. За три км от казарм морской в/ч, где они жили, а мы были к ней «приписаны».
Поэтому пару раз, когда по расписанию нашу в/ч вывозили к морю покупаться, брали и нас. Это был дикий берег, с камнями и валунами. Я только ножками погуляла по кромке моря. Во-первых, я плавать не могу и боюсь его. Во-вторых, у меня, наверное, и не было такой роскоши, как купальник. Потому что программа обучения в МВТУ была вся сухопутная. А от зачёта по плаванию на физкультуре меня освободили на первом же курсе. Когда я нечаянно в обморок в аудитории свалилась.
В-третьих, если бы он и был, я бы застеснялась показаться в нём перед целой командой (взвод? рота? забыла морские названия) молодых симпатичных матросиков.
Но и одетая я всё равно стеснялась. Потому что перед носом моим совершалось совершенно неприличное действие.
Остальные-то девчонки были не экономные, а наоборот, все в красивых купальниках. Накупавшись в море с матросиками, с ними же, тоже мокрыми и почти голыми, ещё и танцевали на берегу! Был с собой приёмник с музыкой.
Вот глядеть-то на них я и стеснялась. А было мне уже 23 года.
Там, в Севастополе, и исполнилось.
На день рождения вся группа сделала мне подарок, памятный на всю жизнь.
Они как-то умудрились договориться и с береговым начальством, и с корабельным и выпросили наших мальчишек на берег, в увольнение. И мы тоже были в увольнении.
И назначили встречу мальчиков-девочек в самом городе-герое Севастополе у какого-то героического памятника. И встретились друг с другом счастливые и радостные.
Гуляли по героическим мостовым и отправились поздравлять меня в ресторан. Где и вручили мне белую дамскую сумочку. Берегла я её как великую реликвию десятки лет.
А танцевали мы «Севастопольский вальс» в севастопольском ресторане.
Это было моё первое знакомство с морем, но как-то косвенно. В упор я на него целый месяц смотрела из-под земли в щели бункера, наводя орудие на «вражескую» цель. Но только через толстенные линзы оптических приборов.
Второй раз — я пришла к тому же Чёрному морю с другой стороны. И тоже через горы, но уже высокие, Кавказские. И тоже на встречу. И тоже со второй частью группы, но уже не студенческой, а инженерной.
Когда в первом горном походе на слёте туристов нашей группы ЦНИИСовской Эрик, руководитель её, заболел. На макушке горного хребта, в долине Гвандры.
Эрик, я — Пенелопа и Лида — просто туристка — остались одинёшеньки лечить Эрика. А его зам. Нина Карпова повела группу по маршруту в Сухуми.
Там мы встретились и объединились. Нина сбилась в горах с маршрута, но с честью довела группу к месту назначенному. Всех в целости и сохранности, даже моего зав. лаборатории к. т. н. Петухова В. И..
И Эрик довёл свою группу из трёх человек, с дипломом инженера, инструктора школы инструкторов по туризму и свидетельством о браке, единственным в нашей команде, — с потерями. Частичными. Потерей была я, жена его. Недосмотрел. Из трещины вынули меня, но сильно ободранную. Опыта с ободранными жёнами у Эрика раньше не было. Поэтому немцы ухаживали за мной, перевязывали кровавые раны, жертвовали мне единственного мула. Взгромоздив меня на него, а весь груз с него на себя.
Встреча в Сухуми тоже была радостной и с бурным интересом к моему неожиданно перебинтованному телу.
Кончались сроки похода, а значит и деньги. Поэтому я там Чёрное море видела только из окна поезда. И только благодаря обычаю местному, поезд остановился на пять минут в точке поворота его от берега моря. Мимо которого он бежал какое-то время.
Машинист остановил поезд для прощания с морем. И пассажиры побежали окунуться в него. И я тоже побежала. Но мне окунаться было нельзя. И тогда Эрик взял меня на ручки и окунул в морскую нежную волну одной незабинтованной точкой. Но не головой. А обратной. Туристы зовут её «пятой точкой» опоры.
Так что вторая встреча с морем была частичной.
И третья моя встреча с ним была вообще воздушной.
Это был апрель. Балтийское море. Около санатория, куда я привезла Эрика лечить ногу.
Можно было только в пальто и шляпе ходить по морскому берегу и дышать морским воздухом. Мы ходили, дышали, убеждённые в огромной полезности его для здоровья. Можно было на песке после отлива собирать янтарные камешки. Собирали, не зная, что с ними делать. В конце отпуска можно было в солнечный день спрятаться за дюнами от ветра морского холодного и даже раздеться ненадолго до купальника. И не только дышать морским воздухом, но и обвевать им своё тело.
От всех этих морских встреч у меня на память в альбоме хранятся фото. Одно особенно мне нравится. Я — в бескозырке и моряцкой белой рубахе с синим воротником на плечах.
Ещё была пачка писем от красивых севастопольских мальчиков-морячков. Заворожённых моей столичной недоступностью для выражения других форм общения. И на пляже — одетая. И в лазарет их морской с подружками не просилась, притворяясь больной. И в вечерних потёмках не бегала мимо ежей к ним на свидание. Называлось это «ловить ежей».
И осталась моя похвальбушка: «Я служила на флоте». Чем приводила в недоумение всяких новых знакомых десятки лет.

2. Краб в огороде

Чтобы не подпускать к дочкам врачей с ножом, твёрдо решили использовать последнюю возможность их исцеления — к морю!
Появилась и реальная материальная возможность, которой не было в ЦНИИСе. Зарплата папы, к. т. н. и завлаборатории. Стали изучать наилучшие целительные места черноморского побережья.
Нашли всеми признанный лучшим детский курорт Анапа. Едем мы «диким» способом.
Других вариантов не было. Сказочные условия для отдыха в санатории, доме отдыха возможны были через профком. Да ещё с частичной оплатой — таких путёвок у нас не было. Я тогда и не знала ни про путёвки, ни про профком. Потому что если и работала, то в основном во вторую, ночную смену. У Эрика были свои заботы, научные. Но когда уже НИИ выросло окончательно, появился местком с профсоюзными дешёвыми путёвками. Мы тоже за ними туда помчались, нам это не помогло.
К тому времени я приобрела больные почки, хронический пиелонефрит, много валялась по больницам и дома. Обратилась в профком за путёвкой в почечный санаторий. Меня поставили на очередь. Я стояла много лет, и мне понадобилась путёвка ещё и в сердечный санаторий. Тоже поставили на очередь. Я «простояла» в ней до получения инвалидности. Но она, очередь, так до меня и не дошла.
Едем в Анапу. Узнали, что жильё снять легко. Любой цены и качества. Встречают хозяйки прямо у поезда.
Ехали мы, ехали и наконец приехали.
Устроились мы в домике сасовского типа, в густом саду. У нас была комната с отдельным входом и плита для готовки. Дети малые, поэтому, конечно, я, как и дома, готовила сама.
Вся Анапа тоже напоминала город моего детства, Сасово. Неширокие улицы, вдоль которых за оградой дома в гуще садов. Поэтому улицы все в тени. Дома одноэтажные, под железной крышей. Но с несколькими отдельными входами, для удобства курортникам.
Это старая часть города. Более удалённая от морского пляжа, а потому более дешёвое жильё. У самого синего моря построены красивые корпуса санаториев и домов отдыха, многоэтажные, всяких министерств Советского Союза. Вот в этих-то дорогих, со всеми удобствами, и поправляли здоровье владельцы профсоюзных путёвок.
Нам и так было очень хорошо, «диким».
Утром после завтрака по тенистым улицам мы добирались до пляжа. Он был чистый, песчаный, золотой. А перед ним синее, а вовсе не чёрное море до горизонта, где оно сливается с небом. Таким мы увидели его в первый день. Полные блаженства, мы наслаждались им.
Детский пляж был примечателен тем, что море здесь у берега было очень мелкое.
И достаточно далеко. Можно малых детей одних пускать в воду, она им у кромки до пупочка. Сидя.
Вот вся детвора без опаски бултыхалась и веселилась у берега.
И мы тоже. Родители пешком сколько-то шли по морю и уже в отдалении плавали.
Мы веселились, обливались водой.
На наших ладонях дочки укладывались животиком и плавали, как золотые рыбки.
Грелись на солнышке мокрые или на полотенчиках, или на горячем песке.
Папа строил с ними из мокрого песка сказочные дворцы и башни.
С наступлением жары отправлялись домой обедать и спать в прохладной комнате. Прохладу сохраняли каменные стены. Если держать закрытыми окна и двери от жаркого воздуха. И тень сада тоже защищала от зноя.
Вечером, после полдника, шли снова к морю.
Отпуск наш проходил очень быстро. Морем наслаждались каждый день, и друг другом, и нашими голышами-малышами. Мне казалось, они набираются здоровья каждый час и больше они не будут болеть всю зиму.
На фоне ярких впечатлений от моря, солнца, неба, морской живности осталось ещё несколько страничек вне моря.
Первое — это огромный таз, как для стирки, заполненный всевозможными фруктами и овощами. Свежими.
Таз был не конкретно для стирки в нём грязного белья. Он был чист, только размеры их примерно совпадали.
А его содержимое — это невероятная сказка, которая стала былью.
На работе ещё до поездки бывшие «анапки» мне сообщили о невероятно низких ценах на фрукты и овощи.
Примером служили помидоры. Десять копеек — один кг. Я не верила.
У нас в сезон летний самые дешёвые были по 30 коп.. На один рубль можно было купить три кг. Или съесть их, или засолить на зиму большую трёхлитровую банку. Чем мы все, хозяюшки, и занимались летом, запасая витамины семье на зиму.
Но представить, что на рубль десять кг купить, было невозможно.
В первое же утро после приезда я послала Эрика на ближайший рынок. Проверить правду о помидорах. И с наказом. Чтобы обошёл весь рынок и закупил всевозможные фрукты и овощи по самым низким ценам.
Он вытряхнул вещички из нашего туристского абалаховского рюкзака и отправился на важное задание.
Вот тогда-то он и поразил наше всеобщее воображение. Когда выложил из рюкзака содержимое в тазик.
Там и вправду были помидоры по 10 копеек. И много всяких фруктов: яблоки, груши, сливы, абрикосы.
У одного и того же фрукта стоимость менялась на порядок. Т. е. были помидоры и по рублю. Так же и фрукты. Каких-то лучших сортов по размеру их и количеству.
Но мы были довольны малыми ценами, за которые покупалось большое количество. Были не гордые, голодные.
Совсем недавно я делила дочкам одно яблоко на двоих.
Каждое утро мы с нетерпением ждали Эрика-папу и абалаховский рюкзак. Животы были полны вкусностями и витаминами весь отпуск.
Где-то за несколько дней до отъезда Эрик с детьми выпросили у местных мальчишек краба. Может, купили.
Краб был очень большой, мы таких на пляже не видели. Но дохлый.
А приобрёл его Эрик на память о море, о тазике, о таком замечательном отпуске. Собрался его домой везти, в Зеленоград.
Я очень испугалась его такому необычному желанию. Но он несколько успокоил. Обещал не целиком везти труп, а только его панцирь. А всю внутренность надо убрать. У него прямо глаза горели от приятного предвкушения.
Как поставит он настоящий панцирь краба черноморского, чистенький, помытый, на полку книжную. И будет любоваться на него все оставшиеся 11 месяцев. И всем приятелям показывать, хвастаться.
Я, как всегда, приветствовала его идеи, даже необычные.
Мне тоже стало интересно хвастаться крабом.
Оставалось одну задачу решить. Как выковырять из несчастного краба всё лишнее, кроме панциря. К Эрику опять пришла интересная идея. Положить его на огороде, к нему сбегутся муравьи, всё съедят, а нам-то панцирь и достанется.
Так и сделал. Отнёс на огород. Положил. Стали ждать муравьев.
А погода стояла жаркая.
Через пару дней все жильцы нашего дома задыхались от тухлого запаха с огорода.
Не пришли муравьи. Они любят свежатинку. На собственном теле испытала. Когда они меня кусали. За то, что в походе туристском нечаянно села на пенёк с муравейником. Тогда я была юной, свежей и по вкусу им. Молодой специалист МВТУ и вождь молодой турсекции ЦНИИСа.
Больше всех жалел меня и спасал тоже молодой специалист Саша Синани. Раздевал меня и тщательно вытряхивал плотоядных муравьёв из моих одёжек.
Не сбылась мечта крабовая Эрика. И идея муравьиная не удалась. Поэтому ему пришлось спасать нас от тухлявости. Морское животное то ли захоронил глубоко, то ли унёс далеко.
Первый наш отпуск «у самого синего моря» очень нам понравился. Песня такая была, которая звучала из радиорубок на всём побережье.

3. Про Марусины ноги

Обе наши анапские мечты не сбылись.
У Эрика — крабовая.
У меня — детская.
Ни море, ни овощной тазик не помогли. Как только кончилось лето, снова обе захлюпали носами, закашляли.
Зависть — плохое чувство. Но я начала завидовать мамам, у которых малые дети гуляют зимой с длинными соплями. Они их даже языком слизывают. И в детсад, ясли такие ходят. Потому что повисят-повисят сопли и исчезают. Никаких кашлей, воспалений. Понятно, что хороший иммунитет у них. И мне очень хотелось его иметь у моих дочек.
Но я не справлялась, несмотря на все мои усилия. Не помогло и море, и просторная квартира, и природа чудесная за окном, леса. Я, когда приехала в этот Зелёный Город, была уверена, что в огромной квартире дети сразу выздоровеют.
Но, поскольку отпуск в Анапе всем понравился, мы решили, что одного раза мало. И все опытные мамы-курортники нас тоже в этом убеждали.
Поэтому мы весь год готовились к новому заезду в промежутках между разными хворями, горчичниками, «банками», компрессами у детей. Всё как всегда.
Для разнообразия в знакомой теперь Анапе мы решили привлечь в свою компанию семью Юры Немировского с детьми. Ира старше Оли на два года, а брат её Саша тоже на два года старше своей сестры.
Получается весёлая детская компания из четырёх деток с собственным рыцарем Сашей. И нас столько же, с бывалым моряком Юрой.
Мы их очень хорошо соблазнили, они тоже стали готовиться к путешествию в Анапу.
Мы оказались настолько соблазнительны, что к Юре присоединилась ещё одна, далеко не детская пара. Молодожёны. Но не юные. А наполовину пенсионная. Старый вдовец-пенсионер, отец Люси, со своей женой. Юной красавицей из сказки, с огромной русой косой.
Этот жених Павел совсем недавно предназначался другой невесте, Берте. Бабушке Эрика и прабабушке моих детей.
Это она после нашей свадьбы приглядела себе в мужья овдовевшего отца Люси. Тоже решила строить своё личное, семейное счастье. И из-за него не пустила нас на свою арбатскую квартиру, хотя бы на временное проживание. После нашей свадьбы, когда мы оказались без крыши.
Павел, бывший директор какого-то текстильного заведения в Ногинске, был, хоть и пожилой, но крепкий мужичок, весёлый певун и плясун. Он променял чопорную родственницу Берту с её столичной арбатской квартирой на местную молодую девушку с косой.
Я встретилась однажды с этой необычной парой у Люси. Мы все были в гостях у неё на её дне рождения. Вот тогда отец и приехал тоже в гости, вдвоём. Знакомил дочку с мачехой, в полтора раза моложе её.
Отец, как всегда, был «в своей тарелке». Говорливый, весёлый. Мачеха была тиха и красива. Она мне понравилась истинно русскими чертами лица статной красавицы.
Я думала о том, что, наверное, по бедности связала свою судьбу с этим человеком старым, и жалела её. Люся же в её адрес имела более злые мысли. Что позарилась на его квартиру, на наследство, которое принадлежит им с сестрой. Хотя обе обеспечены «выше крыши».
Были мои предположения, что три родные семьи доставят каждой в отдельности удовольствий в три раза больше.
Это было, конечно, при моей неопытности в таких морских развлечениях, но частично.
Поначалу всё складывалось хорошо. Кто-то заказал и купил билеты на всех. Наверное, Юра. Он ближе всех к московским вокзалам.
Довольно весело большой компанией добрались до Анапы.
Удачно нашли жильё. В одном приусадебном саду два дома. Мы в одном, как всегда сняли комнату, подешевле. А Люся с семьёй и отец её с молодой женой жили в другом, соседнем доме.
Но тут-то и появились неувязочки между тремя поколениями. У всех были разные режимы дня, интересы, вкусы. 10 человек! Разного возраста, от пенсионера до детсадовской четырёхлетней Лялечки.
Очень разного социального положения, взаимоотношений, возможностей.
Наша семья — младшая. Я всё время в борьбе за здоровье дочек, достойное существование семьи на курорте при критически низкой сумме дохода моего молодого учёного мужа.
Юра, морской офицер, работал в Москве. Имел возможность достойного существования своей семье с неработающей женой и двумя детьми, по высокому разряду.
Мы в бесплатную зеленоградскую квартиру могли позволить купить матрац новый на старую кровать. А на старый матрац на кубиках вместо ножек положить спать ребёнка.
Юра купил для семьи трёхкомнатную квартиру вместе с новой дорогой мебелью. Такое же соотношение было и в ежедневном быту.
А арбатская квартира Берты, мамы, ему и даром не нужна. Хотя её она ему и берегла. Не пустила женатого горячо любимого внука Эрика к себе даже на временное проживание.
Но — не даром говорят: «Что Бог ни делает, всё к лучшему».
Мой матрац на кубиках в собственной квартире — самый правильный поворот судьбы.
И очень пожилой отец Люси, но к тому же и молодожён, с молодой женой и вовсе пара особенная. Павла я видела пару раз. Весёлый дед поехал к нам в Сасово праздновать нашу с Эриком свадьбу второй раз. Были ещё Эдя с мачехой, но они в тот же день уехали, попраздновав за столом.
Ну какие у нас в Анапе могут построиться отношения?
Да и Юрина семья только на праздники встречалась с нами. И чаще у нас дома.
Нас они никто особо не приглашали. Ни Юра, ни бабушка Берта, ни отец с мачехой.
Какие удовольствия тройные предполагали мы с Эриком? Каждое утро отправляться к морю, как цыгане Пушкина, «весёлой шумною толпой». Дети, четверо, играют, догоняют друг друга. Мы себя разговорами развлекаем, дружно.
На пляже тоже всем веселее вместе. Один детей караулит, пятеро заплывы морские делают во главе с опытным моряком.
Но в первое же утро появились разногласия.
У нас время подъёма и сбора к морю удлинилось в шесть раз. Потому что в соседнем доме оно оказалось разное.
На море не совпадали желания и развлечения.
Разный прожиточный суточный бюджет тоже уводил всех в разные стороны и в разное время.
Мы, голодные, торопились к своему тазику с помидорами, которые и во второй заезд были такие же желанные.
Старшие клана Немировских чинно двигались к ресторанам.
И цели были разные.
Мы приехали к морю за здоровьем детям. Они — для развлечения. Поэтому наши пути-дорожки как-то расползались во все и разные стороны.
Мы себе опять могли позволить кроме фруктового тазика только морские волны с золотым анапским песочком, а они часто путешествовали с экскурсиями.
И встречались мы обычно каждый день, но в сумерках. В общем саду, перед сном, не надолго.
Эта поездка запомнилась одной яркой картинкой.
Все вечером были уставшие, дети и взрослые. Поэтому торопились по кроваткам.
Так вот, каждый вечер я наблюдала сцену театральную в реальности.
У соседнего дома, у крылечка, молодая жена в тазике с тёплой водой заботливо мыла ножки своему старому молодожёну-мужу.
Но неизменный интерес вызывала у меня не сама театральная сцена. Хотя она в советские времена была необычна. Ножки мыли обычно или младенцу, или тяжело больному, родному человеку. А так все сами себе мыли.
Я наблюдала за выражением лица её. И почему-то видела удовольствие. Хотя плясун-муж, хоть и усталый, мог себя обслужить. Была какая-то перевёрнутая сцена.
Сразу всплывала строчка из народной песни: «Мыла Марусенька белые ножки». Но она мыла  себе. Ножки были хороши, и все вокруг ими любовались. Особенно мужики. И каждому помыть такие белые, нежные девичьи ножки было бы в удовольствие.
Но чтобы нежные, девичьи ручки мыли старые ноги мужа с удовольствием на лице, было непривычным, неожиданным. В этом была какая-то таинственность. Какая-то необычность этого брака. И хороший писатель мог бы эту таинственность раскрыть. И мы читали бы интересный роман.
Для талантливого писателя судьба каждого человека, семьи интересна. Потому что все разные.
Эта семья просуществовала недолго. Через несколько лет Павел заболел, и его не стало.
Люся только сказала, что молодая вдова была в большом горе. Но все связи обе сестры быстро порвали с ней, никогда не интересовались её судьбой. Известно только, замуж за молодого она не побежала.

4. Про маску, трубку и свинью

И в этот раз мы вернулись домой довольные, загорелые, витаминные и полные надежд на  большой запас южного здоровья у дочек.
И опять я ошиблась. Снова с осени и всю зиму всё повторилось. Сопли, горло, бронхи, лёгкие — всё в заразе. У двоих. Бывало, что одна выздоровеет, походит в сад, а другая ещё болеет. Дома долечивается, а я всё во второй смене тружусь.
Потом они меняются местами. Долечившись, Ляля, например, тоже отправляется в сад, а Оля остаётся дома, в постели.
Но это были короткие периоды — по одной болеть. Чаще подолгу и вместе, в одной комнате лежат. А я только скакала от одной постели к другой. То с кормёжкой, то с питьём, то с противными лечебными процедурами.
Я очень долго удивлялась, почему меня и детей не спасают отдельные комнаты. Хворый ребёнок всегда изолирован был. И комната, и посуда отдельная, а болеют вместе.
Ещё больше удивлялась, что мне удавалось спасти второго от тяжких болезней: коклюш, свинка.
Наверное, у них был нарушен иммунитет на вирус слизистой, ОРЗ, гриппы с осложнением на лёгкие. Дома они изолированы, заражались не друг от друга, а в саду. От тех крепких деток, которые рядом с ними живут с длинными соплями.
Этот иммунитет совсем ослаб из-за лекарств ещё во младенчестве.
Но это сейчас рассуждать можно. Все эти сложнейшие вопросы я решала сама, одна. Знаний и опыта мало. Хоть бы советом каким-нибудь помогли бабушки Эрика. И Берты Немировской, и Люции Цикото.
Но мы никого не интересовали. Только наши праздники. Когда собирались все пообщаться друг с другом. Не с нами.
Значит, решили мы, две Анапы нашим слабеньким деткам — мало.
Надо, как в сказке, испробовать в третий раз.
Мы подготовились к третьему анапскому морю основательно.
В конце последнего отпуска мы познакомились с семьёй, которая сдаёт в доме много комнат. И заранее договорились с ней о следующем сезоне. Они нам оставляют комнату, надо только из Москвы сообщить нужный месяц.
Это значит, сразу идём устраиваться по готовому адресу. Не надо искать, ходить, выбирать.
Мы заранее обеспечили себе комфорт и с транспортом.
Настоявшись часами в очередях за билетами в Москву на анапском вокзале в первые поездки, мы взяли билеты сразу в оба конца.
И чтобы продлить удовольствие встречи с морем, лететь самолётом решили, сэкономить время.
Раньше рисковать не могли. Лариса совсем мала была, не знали, как перенесёт самолёт.
Путешествие по воздуху для всех, кроме Эрика, было впервые, а потому дало массу интересных, волнующих впечатлений. Опять сказки детские о ковре-самолёте стали былью.
Мы — в небе, в облаках. Под нами города, реки, поля, горы — вся планета Земля.
Долетели мы прекрасно.
Поселились без хлопот.
Это был не маленький домик с крабом в огороде.
Это был большой каменный дом зажиточных хозяев. С большим игровым двором, усаженным розами. Сдавалась не одна комната, а много. Ещё в каких-то пристройках.
Курортники за один сезон приносили большой доход.
Мы распаковались, покормились и помчались на встречу с любимым морем.
Начало этого курортного сезона было просто великолепным.
Теперь у Эрика были маска с трубкой, ласты.
Море было такое же ласковое, тёплое. Мы все по очереди разглядывали через маску всякую живность, дышали в трубку и махали сильно ластами-плавниками. Эрик уходил в них в дальний заплыв.
Веселья и радости от всего было через край. Но — всего несколько дней.
Однажды Лялечка встала утром с высокой температурой, 38,5 градусов.
Такая же почти и воздуха. Здесь и начались мои страдания. Заболела она не от простуды в жару. Кто-то из курортников приехал с гриппом. И слабенькая моя маленькая девочка, конечно, его заразу где-то во дворе в одну минуту проглотила.
Пытаюсь вызвать врача на дом, а он отказывается. Курортников они не лечат. Только местных.
Оно и понятно. Летом приезжих в несколько раз больше местных. Как он, один врач участка, может всех обслужить. Кое-как за плату уговорила посмотреть её, она и поставила диагноз.
Эрика с Олей я всё время держала подальше от нас, на море, там где-то и ели. А сама не отходила от Лялиной кроватки. И опять накатывала знакомая беспомощность.
У дочки — жар, на улице — жара. Лекарства-антибиотики нельзя. Отпаиваю травами, остужаю влажными полотенцами. Всё это в чужом месте, доме. Боюсь знакомых лёгочных осложнений.
Надо срочно домой.
Но мы же позаботились в Москве о комфорте! У нас билеты на самолёт через двадцать дней! И лететь сейчас ей в тяжёлом состоянии нельзя. Запомнился мне этот «курорт» навечно. Эрик с переплатой поменял авиабилеты на ближайший срок.
Мы дошли до моря попрощаться. Оно мне в этот раз так опротивело, что я и думать о нём больше не хотела долго.
Пришли. Пляж весь в огромных залежах водорослей, не убраны целые холмы. На жаре они быстро тухнут. У берега зловоние жуткое. Зашла в воду освежиться. Через несколько метров у меня перед лицом оказалась плотная человеческая куча. Какая-то свинья, урод, подонок, недочеловек использовал море как унитаз.
Как ошпаренная вылетела из воды, полная омерзения. Хворую Лялечку привезли домой. И конечно, третий заезд на юг за здоровьем не принёс ничего, кроме вреда.
Может быть, были врачи, которые считали, что малых детей надо держать в привычной среде. У нас другие были.
Наши посылали на море как единственный способ их исцеления и спасения от операций гланд в горле и полипов в носу — главных носителей вирусной инфекции.
О море без содрогания и отвращения я не могла вспоминать несколько лет.

5. Про октябрят, гимназисток

Последняя поездка на «Анапское море» погубила последние надежды на исцеление детей, на спасение от операции.
Оле уже исполнилось шесть лет.
На следующий год она идёт в школу, в первый класс, 1-го сентября.
11 сентября будет семь.
Испробовано всё. Уже пару лет мы бежали к врачу с соплями в другой микрорайон, к лору Нине Фиолетовой. Всё что можно она на них испробовала: и народные способы, и физиотерапию, и на море послала.
Всё напрасно. Оставалась операция. С которой она уж твёрдо гарантировала полное выздоровление.
За время лечения от неё только одно полезное сообщение узнала. Больные уши детей надо лечить и после прекращения болей. Остаточные явления, безболезненные, дают очередное осложнение. И только после показа ей, когда она удостоверится в их полном здравии, можно снимать лечение и бережение ушей. Спасибо ей.
А я-то удивлялась, почему они всё время воспаляются. Под контролем моей участковой.
Рекомендация лора очень меня выручила, и уши перестали болеть непрерывно.
А вот с горлом ничего больше не придумала полезного.
Я сама-то всю жизнь боялась хирургов с ножом. От одной мысли, что в его руки приходится отдать мою маленькую доченьку, сердце замирало от жалости.
Оперировали её в нашей клинике зеленоградской. Всё прошло благополучно. Я всё время переживала внизу под её окнами. Была она там всего несколько дней, к моей радости. Смущал только её странный рассказ о проглоченной какой-то детальке во время операции.
Нечаянно. То ли что-то сломалось или отвалилось. Наблюдала неделю за последствиями глотания непонятных медицинских деталей. Но ничего подозрительного не обнаружила.
Выяснять у хирургов не стала, осталось семейной тайной.
Глотания несъедобных предметов малыми детьми оказались явлением поколений.
Маленький Эрик проглотил в своё младенческое время соску, и вся семья трепетно разыскивала её в пелёнках.
Я в дошкольном состоянии проглотила пуговицу прежде, чем пришить её к наволочке. Поскольку мамы дома не было, а пуговицы несъедобные, я приготовилась к худшему.
Села на табуреточку в ожидании смерти. Хорошо, что мама скоро вернулась.
А мы, получив свою Оленьку, стали ожидать обещанное чудо, исцеления.
Наступал особенный и торжественный день в нашей семье, 1-е сентября.
Наша дочка в этот день станет школьницей, первоклассницей.
Лето было занято необычными, интересными покупками.
Новенький портфельчик.
А в нём столько чудес: книжки, тетрадки, карандашики, пенальчик и многое другое.
А для дочки — новенькая школьная форма. Коричневое платьице с белоснежными кружевными воротничком и манжетами.
Белый фартук праздничный и чёрный рабочий.

Между прочим, школьную форму впервые ввели в 1950 году. До этого была только пионерская. Белая блузка с красным галстуком и синяя юбка.
Или чёрная. Галстук не завязывался узлом, как позже, как обычный мужской. А к нему изготовили специальный металлический замочек, по принципу заколки дамской.
Язычок оттягивается, в открытый кружочек продеваются концы галстука и защемляются этим же язычком. Получается аккуратно и быстро. Позже, у моих детей, таких замочков уже не было, завязывали долго и не всегда красиво галстук.
Принимали детей в пионерскую организацию в 10 лет, в четвёртом классе. В московских школах галстук красный повязывали очень торжественно, на Красной Площади, у Мавзолея Ленина, или в музее Ленина.
Потому что «пионер — всегда готов» — лозунг благородный деяний.
Вовлечение в партийную деятельность населения Советского Союза начиналось очень рано.
Только в детском саду жило свободное дитя. Коммунистическая правящая партия заботилась о воспитании патриотических чувств долга и любви к своей Родине с первого класса школьного. Существовало четыре слоя партийности, возрастные.
Самые младшие дети принимались в «октябрята», в первом классе.
Им на грудь пристёгивали круглый значок октябрёнка с портретом маленького кудрявого дедушки Ленина, но в младенческом возрасте.
Имели право носить на груди кудрявого Ленина только «хорошие» дети, без двоек и драк. Но все должны стремиться быть достойными его.
Потому что все детки должны быть октябрятами.
Это самое младшее звено коммунистической партии.
Второе звено — пионеры. В их ряды тоже должны вступить все школьники с 10 до 14 лет. Тоже все должны быть «хорошие», без драк и двоек, достойны красного галстука.
Символа красного знамени нашей Родины.
В 15 лет всем «хорошим» детям открыт путь в комсомол, уже младшего брата компартии.
Галстук сменяется комсомольским значком.
В этом возрасте отсутствия драк и двоек не достаточно. Почти взрослый человек. Сформировано отношение к добру и злу, преданности и верности Родине, вождю, партии.
Но есть и возможность использования комсомола и компартии в личных целях. Принадлежность к ним даёт льготы при поступлении в вуз и продвижению по службе.
Моя беспредельная честность, преданность Родине и партии затормозила мой партийный рост.
Узнав случайно о льготах комсомольского членства при поступлении в вуз, я временно отказалась от него. Поставила цель — поступать в труднейший МВТУ только за счёт собственных знаний.
Доказав себе и вокруг бескорыстность своего служения комсомолу, я влилась в его ряды только студенткой.
По этой же причине вовсе не подавала заявление в партию.
Большая уже девочка, я углядела в ней разных людей. Мне не нравились некоторые, с которыми не захотела стоять в одном ряду.
А школьная форма в старших классах оказалась та самая, которую надевали гимназистки в ненавистных буржуйских семьях в царской России.
Мне тоже довелось походить в ней два класса, 9 и 10. Мне буржуйская одёжка нравилась, и я сама себе в ней.
Вот и моя дочка на пороге новой жизни. Она у каждого своя.
Первый класс для ребёнка — это первая ступень взросления его. Главное, что мы рядом, вместе проживём эту жизнь и будем счастливы. А я снова жила с надеждой о здоровых детях. Даже с плохой Анапой. Стали на лето ездить к маме снова, в Сасово, в вишнёвый сад.
Ей, конечно, хлопотно было, когда целая семья приезжала с двумя малыми детьми. Но, как всякая любящая мать, переживала, что за большие деньги возили детей на море болеть. В саду её они и бесплатно, и здоровы теперь, постарше.
И главный вывод. Дикий способ морского отдыха надо отменить.
Три года с нетерпением мы мчались на анапский берег Чёрного моря потому, что перед ним самая первая, незабываемая и счастливая встреча с морем была в Сухуми. Это был «полупутёвочный» вариант.

6. Гамадрил Яшка

Эти варианты периодически стали появляться, хоть и редко, на работе. Профсоюзные путёвки, с оплатой только 30% стоимости санатория, мы так и не получили, хоть и трудились вдвоём в НИИМП.
И заслуги были перед предприятием. Эрик плодотворно трудился в научной области в должности начальника лаборатории и в звании к. т. н.. Я — на профсоюзном, общественном поле кроме производственного. И кстати, в «Детском секторе».
Но просить мы с Эриком никого никогда не умели, а просто за заслуги нам ничего не предлагали.
Однако на доске объявлений стали иногда появляться интересные сообщения.
Таким образом мы однажды обнаружили приглашение поехать в Сухуми. За полную стоимость из нашего кармана.
Но мы имели на руках настоящие курортные путёвки, числом 4.
Они давали право кормиться в столовой, пользоваться санаторным пляжем. А не «диким», как в Анапе, с навозом. Жильё предлагалось в частном секторе, т. е. на частных квартирах. Но была возможность выбора и договорённость о найме заранее.
Город Сухуми, столица Советской республики Аджарии, оставил неизгладимое впечатление.
Морем, красотой тенистых улиц, чистым золотым пляжем.
Самое главное — полноценным отдыхом. У меня никогда в жизни такого не было. И я даже не подозревала, что так бывает чудесно.
Только Эрик подозревал, потому что все школьные годы он с родителем и бабушкой отдыхал так всегда. И на море, и на речных теплоходах, и на дачах, которые снимали в лучших районах Подмосковья. Дети были ещё малы и мало что понимали. Поэтому самая взволнованная неожиданным сказочным образом жизни была я.
Красивая санаторная столовая с вкусными обедами за белой скатертью.
И не надо его готовить! Тащить тюки продуктов! Мыть посуду и пол! Пришли, покушали, сказали «спасибо» и ушли на море, до следующего угощения.
Где синее море и небо, золотой шар солнца на нём. Золотые песочные дворцы рукотворные на берегу. Окаём горизонта сливающейся сини неба и моря. Разглядывание живности мелкой в воде. Учимся плавать и бултыхаться. Катаемся на прогулочном катере.
Вечерами гуляем по тенистым улицам, любуемся белокаменной архитектурой города, красивыми приветливыми людьми.
Комнатка наша у хозяйки самая дешёвая. Маленькая, с двумя спальными местами. Но она принесла нам детскую кроватку, куда поместилась Лялечка. Там мы только ночевали. Всё остальное время были на «воле».
Однажды, гуляя по городу, мы забрели в необычное место.
В каком-то закоулке обнаружили за проволочной сеткой огромную территорию обезьяньего питомника. С деревьями, полянами и холмами. Где носились, висели на хвостах, сидели и глядели на нас краснозадые гамадрилы с грустными глазами.
Им тоже хотелось на волю.
Тут-то и случилось неожиданное. Питомник был накрыт и сверху, и с боков сеткой. Но чтобы животные были недоступны посторонним людям, от сетки на расстоянии нескольких метров был высокий забор из металлических прутьев.
Обнаружив эти чудеса не в зоопарке, а просто в закоулке, мы, конечно, прилипли к забору, не отрывая глаз от целого поселения обезьян.
Вдруг над головой что-то зашуршало, и перед нашим изумлённым взором на заборе, лицом к лицу оказался обезьянёнок. Который через железные прутья протянул к нам доверчиво свою кожаную ладошку. За гостинцем. Пришли — кладите на ладошку, что принесли.
А мы ничего не принесли!
Мы-то все прямо захлебнулись от счастья от такой неожиданной встречи. Но без гостинца мы ему были не интересны. Нахмурив брови, кинул с презрением взгляд на нас и исчез в куще высокого дерева.
Конечно, всякую свободную минуту мы бежали к ограде, надеясь на встречу. День он был занят своими делами и понимающе не отвлекал нас от моря.
А вечером, в одно и то же время, после ужина в столовой, он нас стал ждать. Потому что мы теперь всегда в сумке держали ему угощение.
Мы приносили ему карамельки, пирожок с вареньем от своего ужина. И с умилением наблюдали, как малыш разворачивает бумажку, бросает, а конфетку в рот засовывает за щёку и просит другую.
Как пирожок разламывает пополам, пальчиком выковыривает повидло и тоже в рот.
Обезьянчик был не младенец. Подросток и очень смышлёный. Звали его Яшка. И он один из всего стада с вожаками и умудрёнными мамашами придумал, как удрать на волю. Но в город не поскакал и жил вблизи своих родных.
Вскоре мы обнаружили рядом Всесоюзный НИИ, которому принадлежал питомник. Он служил им для проведения экспериментов. На них изучали человеческие болезни и методы их излечения.
Как-то вечером около нас остановилась пара молодых, красивых абхазцев. Сотрудников этого НИИ. Их, наверное, привлекло наше постоянное присутствие и интерес к животным.
Мы познакомились. Понравились друг другу настолько, что, нарушая правило «Посторонним вход воспрещён», привели нас на территорию самого НИИ. Когда все сотрудники покинули его. Может, они были дежурными ночными. Потому что наблюдение за обезьянами ведётся круглосуточно.
Но посещение оставило очень тяжёлое впечатление и глубокое чувство вины перед животными.
Которых принуждали своей обезьяньей жизнью спасать нашу человеческую. Ведь каждое новое лекарство, открытое учёными, проходит длинный путь исследования на животных. Начиная с белых мышей и кончая обезьянами.
В небольших персональных клетках и вольерах сидели оперированные, перебинтованные, с датчиками и  трубочками в черепе несчастные обезьяны всех видов.
Я увидела только несколько несчастных животных и сразу повернула назад, к выходу.
Без боли невозможно было смотреть на них, сердце не выдерживало. А ребята искренне и увлечённо зазывали посмотреть всех, делясь своими научными разработками.
Больше наши ноги туда не ступали, а останавливались около Яшки. Который каждый вечер ждал нас с нетерпением. Мы друг другу очень нравились. И большой Эрик, и я, поменьше. И Олечка, ещё меньше, с большим белым бантом на макушке.
Проблемы неожиданно сложились у него с самой маленькой и хорошенькой Лялечкой. Как только он видел нашу куколку в голубом «круглом» платье, с голубыми распахнутыми глазами «квадратными», с двумя большими голубыми бантами на светлых локонах её головки, Яшка впадал в неистовство. Кричал, прыгал на ограде и скалился.
Может, он завидовал красоте и наряду девочки, которая чуть побольше его?
Но Лялечка очень огорчалась его поведению, обделённая его любовью.
Зато нас всех без исключения почему-то полюбили два красавца аджарца.
Мы приходили к Яшке, они каждый вечер заходили туда же к нам и приглашали гулять по вечернему, пропитанному ароматами цветов городу. Мы ходили часами, много разговаривали обо всём. А я была в недоумении. Почему они с нами? Чем мы им так интересны? И кто больше всех? Дочки мои малы для них. Эрик — умный, но зачем им мужик? Своих полон НИИ.
Я, конечно, молода и привлекательна, но от меня-то им прока нет никакого.
Но и нам было приятно их дружеское, тёплое отношение к нам в чужом городе.
Внимание, которое уделяли, выбрав из миллиона других нас, так и осталось тайной. За что променяли своих прелестных девушек-подруг на банты моих младенцев в такие вечера. Вот этот отпуск в Сухуми и взрастил в нас великую жажду встреч с морем. Нас неудержимо тянуло к нему в ожидании райского отдыха. Объявлений подобных больше не было на доске. И мы отправились в «дикие» путешествия на анапские берега.
 


    

   




























Глава 19. Первоклассницы

1. Юбилей

Вот он и явился. Первый. Маленький, кругленький, но хорошенький. Юбилей! Десять лет. Отсчёт ведётся не со дня свадьбы. Со дня встречи. С вечеров, когда в лаборатории ЦНИИСа после работы собиралась моя новорождённая турсекция. Потребность встреч и общения сохранялась всю неделю, от похода до похода, воскресных. Маршруты, фотогазеты, покраска разноцветных кленовых листьев из ватмана — к отчётному празднику туристскому. Пришёл Эрик. И остался с нами. И со мной. Свадьба была через полгода, в феврале.
Юбилей любой, большой или не очень — праздник большой. Очень.
Прежде всего за то, что он есть.
Время. Оно всегда в жизнь приносит свет и тень. Но юбилей, праздник, отмечает только свет. Наша первая «десятка» принесла нам много замечательных событий. Мы многое успели.
Мы, бездомные, получили от друзей и руководства ЦНИИСа сказочный подарок, в коммуналке комнату. Среду обитания и место жительства нашей семьи, новенькой.
Эрик защитил кандидатскую диссертацию. Я родила двух прекрасных дочек.
Эрик свою диссертацию защищал один день. Я защищала жизни своих дочек всю свою жизнь.
Заработали сами себе роскошную трёхкомнатную квартиру в новом чудесном районе Москвы. И весь город. Зеленоград. В подарок. А в нём интереснейшую работу для Эрика. Где можно было использовать полностью высокий талант учёного и интеллекта. Которому было тесно в ЦНИИСе.
И новую кандидатскую зарплату, которая вывела из нищеты.
Вот сколько замечательных ступеней к первому юбилею мы себе построили. Поднимаясь по ним в жизни, чтобы свет был ярче.
Этот первый юбилей в 1968 году принёс нам ещё одно замечательное событие.
У нас в семье появилась первоклассница! Олечка.
1-го сентября пошла первый раз в первый класс.
Это был торжественный, праздничный, особенный день.
У нас стала такой большой наша дочка! Была — младенец, в ясельках, в детсадик водили за ручку. В «круглых» платьицах и в белых колготочках.
А теперь наша девочка будет школьницей.
Теперь это она ступила на первую ступеньку, с которой она пойдёт по новой жизненной своей дорожке. Целых десять лет школьных. Взрослея, учась жизни на пути от детства к юности. И путь этот будет не прост. Потому что каждый проживает свою жизнь впервые. Каждый день, час, мгновение ставит она трудные задачи. К которым надо находить решение правильное, т. е. счастливое.
Этому и начинают учить в школе, с буквы и цифры. А чтобы учёба шла легче, с первого дня надо сделать её праздничной.
К этому времени в советских школах была введена для всех школьная форма. Обязательная для мальчиков и девочек с 1-го по 10-ый класс. Впервые она появилась у меня в 9-м классе, необязательная. Вернули прежнюю гимназическую, дореволюционную форму. Серая для мальчиков, коричневая, с фартуком, для девочек. Недорогая, практичная, немаркая. Продавалась она в готовом виде во всех детских магазинах. Украшали платье белый воротник «стоечка» или отложной и манжеты белые.
В будни — в волосах капроновые коричневые бантики, чёрный фартук.
На праздники дети были очень даже нарядны. А уж 1-го сентября особенно. А наша Олечка краше всех. У неё были кружевные белые воротничок и манжеты, белоснежный батистовый фартучек. Огромный капроновый бант на макушке, на ножках белые колготочки. В одной руке роскошный букет цветов. В другой — новенький портфельчик с такими интересными вещичками: букварь — книжка, тетрадки, пенал с разными штучками.
За ручку мы дочку уже не вели, а шли рядом всей семьёй. Маленькая ещё сестрёнка Лялечка не могла пропустить такое торжественное событие. Нашу красавицу мы все провожали в первый раз, в первый класс, в школу. И из всех домов и дверей выходили школьники разных классов. Но все нарядные, особенно девочки, и улицы сияли цветами, бантами, улыбками и детскими глазами.
Первое сентября — особенный праздник. Он и долгий — 10 раз повторяется. И короткий, потому что у него есть начало и конец. И очень важный в жизни. Каждое 1-е сентября отмечает взросление дитя, которое за школьные годы вырастает из младенца во взрослого человека.
Мы-то знали, что младенцу трудно вступать на эту тропу взросления. Поэтому готовили к школе заранее. Учили читать, писать, считать. Чтобы не было растерянности, непонимания, а значит и огорчения. Чтобы всё было понятно, спокойно. Чтобы получать удовольствие вместе со знаниями в трудовых буднях.
И дома этот праздник продолжался. Цветы, вкусный обед, пирог на столе, обмен впечатлениями с нашей школьницей.
В семье начиналась новая жизнь. Я надеялась, что подготовились мы к ней достаточно хорошо, проблем будет меньше. А главное, здоровья будет больше, хотя бы у Оли.
Потому что подросла. Нет д/садовской заразы. И мы приложили много усилий, чтобы дети оздоровели.
Несколько лет возили на Чёрное море. И даже пошли на крайние меры, на операцию, удалили гланды Оле.
И теперь в семье, где было два хворых постоянно младенца, появилась школьница одна. Жизнь у нас пойдёт здоровее, а значит интереснее. Ошиблись.
Оказалось изменений вовсе не много. Оля походила в школу очень мало. На неё свалилось сразу несколько хворей.
Через пару недель она, собираясь в школу, вдруг заплакала от боли в коленочке. Накануне была физкультура.
Не падала, не ушибалась, а с кровати встать на ноги не может.
Ещё через неделю начался кашель, бронхит.
Затем обычный, знакомый грипп, а после него осложнение на пальцы рук. Подушечки пальчиков покраснели, болят, шелушатся.
Лялечка, как и прежде, редко ходила в садик, часто болела простудами, и я лечила те же лёгкие.
Я тоже редко ходила на работу днём. И со школьницей чаще не получилось.
Или больничный по очереди с каждой, или вечерняя смена.
Опять я вернулась к «старухе с худым корытом» А. Пушкина.
Только ещё школьных забот прибавилось.

2. «Хождение по мукам»

Вполне можно принять эту тему романа Алексея Толстого, только в детско-врачебном варианте.
Хождения и мук было очень много.
Бронхит меня привёл в недоумение. Потому что лор-врач Фиолетова твёрдо обещала прибавить детям здоровье после удаления гланд и аденоидов. Доходчиво объясняя ранее, что гланды — сборщики микробов, которые потом лезут в бронхи и лёгкие.
Вот гланды заразные удалили, а бронхит тут. На все мои дотошные и волнительные вопросы ответ бы прост: «Получилось у Олечки осложнение. Бывает». И развела руками.
Бронхит мы с переменным успехом лечили как раз половину учебного года, но Нового года.
В это же время лечили и пальчики рук. Врачей-специалистов в то время было немного.
Участковый, поглядев на кожу, прописал какую-то «болтушку», мазать. Может, в учебнике кожном вычитал или из старых лекций. Из чего-то серая кашка.
Мажем пальчики. Для лечения мазь должна лежать круглосуточно. Но ручки с пальчиками нужны детке для других круглосуточных дел. Кушать, одеваться, и ещё сотня разных. И их надо мыть часто. А как с намазанными пальчиками писать в тетрадях и читать букварь? Не лечатся. Только одни трудности.
Началось хождение по зеленоградским врачам, а потом по московским «кожникам», за консультациями и лечением. Кажется, никто ничего не знал про пальчики. Я спрашивала каждого, к кому ещё обратиться? И нас куда-то посылали, и мы со своими ручками «пошли по рукам», врачебным.
Спасение пришло неожиданно с неожиданной стороны.
В клинике 1-го мединститута меня почему-то послали с Олей к невропатологу. Я удивилась, но повела Олечку.
Нас встретил молодой, симпатичный, высокий врач в белоснежном халате. Кандидат медицинских наук, приветливый.
Посмотрел красные, воспалённые «подушечки» пальчиков с шелушащейся кожицей и дал рецепт уж ну совсем неожиданный. Он предложил заварить травку валерьянку и попоить дочку. Ссылаясь на нарушение вегетативной нервной системы.
С унылым носом приняла его абсурдный рецепт и поехала домой заваривать валерьянку. Выбора-то не было.
Как же я была изумлена и обрадована, когда пальчики зажили буквально за несколько дней.

3. Коленки. «Баттерфляй»

На поиски этого чудесного врача мне понадобилось совсем немного времени, всего месяц.
А на лечение коленок Олечки мне понадобилось шесть лет!
Как всегда, начала с зеленоградских врачей, затем всяких московских. Никто не мог поставить диагноз. В ведущей московской клинике ЦИТО делали врачи периодически рентгеновские снимки. Ничего на них подозрительного не находили. На мой вопрос, отчего болит, честно разводили руки и мотали головой в знаке «минус».
Нас приглашали на симпозиумы врачей всяких клиник, все трогали коленку, но никто не кивал головой в знаке «плюс», «знаю».
Однажды кто-то из многочисленных врачей поставил страшный диагноз: «туберкулёз костей». Можно было с ума сойти или лечить туберкулёз.
Ни то, ни другое мне не нравилось, и я снова отправлялась по новому врачебному адресу. Уставшие от моей настойчивости получить чёткий диагноз дочке, врачи ЦИТО, профессура, однажды пришли к решению: «Разрезать ножку и посмотреть глазиками профессорскими — что же болит в коленочке у девочки?».
Мне это ещё больше не понравилось. Убежали от них и похромали в другие клиники. За всё это время я от всех врачей получала одинаковую справку об освобождении от физкультуры в школе.
Пока продолжались наши хождения по врачам коленочным, девочка росла, дохромала до 6-го класса, до переходного возраста.
И Лялечка тоже подрастала, хоть и тоже хворая. Иногда мне удавалось работать днём. Даже выполняла в отделе, а потом и в институте общественную работу профорга «детского сектора».
Так случилось, что некоторое время моё рабочее место было в МИЭТе, напротив НИИМП. Там на кафедре АВМ мне выделили большую аналоговую МН-18, на которой можно было решать большие, сложные задачи. Со мной в компании была парочка, Володя Три`один и Валя Туфмина. Володя был уже к. т. н., субтильный телом, со сморщенным, похожим на печёную луковку лицом, с мягким юмором при общении. Валя была аспиранткой, но очень серенькой в науке. Тоже некрасивая, с красным носиком и щёчками. Она была из Ижевска, некоторые национальные черты её не очень красили.
Но оба милые. Ласковый Володя мне больше нравился. И не зря. Когда я совсем слегла с сердцем, он с компанией хороших людей из отдела моего пришёл поздравлять с днём рождения меня. И принёс гостинец, банку свежей клубники со своей дачной грядки!
В период моей работы в МИЭТе там отстроили бассейн для студентов, и совершило руководство ин-та благородный поступок. Открыли детскую секцию оздоровительную и пригласили плавать всех желающих детей города.
Как детский профорг я помчалась скорее собирать прежде всего детей своего отдела. Я же самая первая узнала обо всём. Детей я собрала быстро, потому что хворых было много. Особенно рада была, что дети Гали Сохновой, Наташа и Маша, моим дочкам ровесники, маленькие астматики, стали плавать. Бассейн им очень помог.
Поначалу своих дочек я не записала. Они уж очень хворые были. Практически не было здоровых промежутков. Не с температурой же вести их в бассейн.
Тем более состояние осложнялось. У Оли непонятно почему с 1-го класса оказалась хромая ножка. Ляля после гриппа получили осложнение на головку — арахноидит (воспаление мозговой оболочки). Куда уж таких в бассейн? Но хорошая Галя всё предлагала их тоже запустить и посмотреть на результат.
Запустила. Ляле не повезло, у неё аллергия на хлорку объявилась. А Оле плавание пошло на пользу. Ей очень нравилось. Настолько, что тренер, зав. кафедры физ-ры, Кузовенков заметил её старания и пригласил в спортивную группу.
Оля обрадовалась. До 6-го класса она была освобождена от обычной физкультуры в школе, от любой нагрузки в школе. С одной стороны и неплохо прогулять урок.
Но и чувство неполноценности у ребёнка появляется и угнетает — все прыгают, бегают, а тебе нельзя.
Даже при всех других полноценностях и совершенствах.
Отличная учёба в классе, в музыкальной школе, наличие ручной вороны и всякой мелкой живности дома — коты, ежи, черепахи.
А здесь предлагают настоящий спорт! Трудиться она умела, даже на опасных участках смелость регулярно проверялась Варей. Недоразумения у них возникали каждое утро. С чистыми намерениями Оля чистила всё в её клетке-гнезде из прозрачного пластика, наводя там чистоту. И всякое утро птица не верила ей. Никакой надобности нет у этой девочки, как украсть из-под грязных газет её, Варины, заначки припрятанные. Расставаться с собственной кладовой никак не желала. Поэтому прицеливалась в пятку или другое ближайшее место помягче своим длиннющим острым носом, чтобы вытащить ворюгу из своего дома. Только Оля и спасала свои части тела веником.
Смелость, воля, стремление к победе всегда и во всём — всё это выковывать ей помогала наша птичка Варя в течение 25 лет.
Поэтому приглашение мастера спорта вступить в спортивную команду приняла легко. Я — с сомнением. И правильно делала.
Положительное влияние бассейна в оздоровительной группе было очевидно. Ноге было не хуже. И с простудами стала справляться получше. Занятия были три раза в неделю по полтора часа. Укреплению здоровья помогало и приятное, приподнятое настроение, которое обычно пропадало при решении сложных задач по математике и физике.
Спортивная секция требовала почти ежедневных занятий по 3—4 часа. Для моих сомнений было несколько поводов.
Кроме плавания в тренировки входила лёгкая атлетика. Бег, лыжи зимой, мяч на стадионе. Нагрузка на колено резко возрастает, может навредить. Занятия в двух школах, обычной и музыкальной, и в секции сокращают время отдыха и сна, тоже во вред здоровью.
Но и желания детей никогда не подавлялись. Важно, чтобы они в семье были общие.
Оля начала заниматься спортом. Через несколько дней она уже не могла ходить с коленом больным. И времени на уроки, домашние задания, не хватало, ложилась поздно. Вредно.
Школа обычная, дома обед проглатывала не жёваный, секция плавания. Возвращалась в 8 вечера. Уже 12-ти-часовой рабочий день ребёнка 6-го класса. Быстрый ужин. Села за домашние задания. Но день физически и эмоционально перегружен. Домашние задания даже с 9-ти вечера до 12-ти не вмещались. И попадала от усталости, буквально.
Стала разбираться с ребёнком. Трудно ей, но хочет в секцию. И она согласна, что спорт не должен вредить здоровью и успеваемости. Школа, отличная учёба — это условие сохраняется. Думаю.
Договорились. Вечером готовит простые уроки, устные. Сложные, математика, физика, готовятся утром, перед школой. И очень строгий учёт времени, до минут. Всё получилось.
Если раньше было время считать ворон и воробьишек за окном, прежде чем сесть за математику. Потому что не хочется.
Теперь она всё успевает. Минуты все на счету. Устные доучивает в моменты заплыва. С отличными оценками в 8-м классе переходит в матшколу. Получает разряды по плаванию, лыжам, участвует в соревнованиях. Всё с удовольствием.
Главный вопрос с больной коленкой я решала с тренером, сразу же. Сначала он не поверил, что у Оли что-то болит, потому что никогда не жаловалась. Пришлось более подробно посвятить в наши семейные частности. Я всего-то просила спортивные нагрузки не назначать сразу, вводить постепенно. Он проникся. Даже направил для лечения в свой НИИ физкультуры. И для консультаций. Предложил специальные стельки в обувь.
Общими усилиями справились. Оля осталась в спорте.
Позади остались страшные диагнозы многолетних походов к врачам: туберкулёз костей, операция, дисплазия связок. Последний диагноз — ослабленные связки — мне показался приемлемым. Уже сама сделала вывод, что связки в коленочке могли быть травмированы при сложных родах. Занятия в воде, плавание — самый щадящий метод укрепления связок. А твёрдость Олиного характера помогла справиться и с большой физической нагрузкой в атлетике.
Мои многолетние усилия и забота постоянная о здоровье её не пропали даром. Удалось вытащить из омута бесконечных детских болезней. Вырастить выпускницу средней матшколы с отличным аттестатом и отправить в горы студенткой мехмата МГУ.
Успехи в водном и горном спорте и были показателями её здоровья.
Помогли мне в этом и специалисты кремлёвской больницы, куда оформил их наш деда Гриша. И поездки всей семьёй на море.
И тренер по плаванию, к. т. н. Кузовенков, который ввёл хворую девочку в спорт. Правильно. Самое главное дело на Земле, которому я посвятила жизнь, это исцеление моих детей. Наградой за Олю были спортивные разряды в плавании по классу «Баттерфляй». Отличные аттестаты матшколы и музыкальной. Альпинистские разряды и органные концерты. Диплом мехмата МГУ. Это вехи будущей взрослой жизни. Которую мы ей готовили с Эриком.

4. Бабульки и «сдомные» детки. Мои долги

А вот с младшей, Лялечкой, мне пришлось ещё труднее.
И болезней к ней цеплялось больше, и тяжелее и страшнее они были, и труднее было найти способы их излечения, и времени на это требовалось много, годами.
И заболела совсем маленькая, в 6 недель. В той крохотной коммунальной комнатке, где из роддома её ждала уже хворенькая пневмонией маленькая, хоть и старшая, сестрёнка Олечка.
Да и сама-то я после Оли не успела сил набраться необходимых.
Первые годы в коммуналке они болели одинаково, парой или по очереди. Вирусная пневмония с кашлями и температурой. Диспепсия со рвотами и поносами.
Пневмонию «лечила» пьяная участковая на дому. С животами в больницах. Оля в Москве, на Новослободской, куда я ездила к ней из Лосинки к 6 утра и до 12 ночи. На ночь мам выгоняли.
Ляля лежала в Сасовской больнице. Там я была круглосуточно. Меня не выгоняли. Дали персональную палату, т. к. сестра деды Васи, Анна Ильинична, была зав. взрослого отделения терапии.
Она в нас принимала искреннее участие.
Но лечили плохо и в районной больнице Сасово, и в столице нашей Москве.
Ничего не помогало. Из обеих больниц забирала домой дочек под расписку.
Возвращалась в коммуналку в отчаянии от бессилия в борьбе за их здоровье. Долечивала оба раза дома детская врач-гастроэнтеролог из Москвы. Спасибо Юльке Веледницкому. Прислал нам врача своего сына Бори.
Исполнилась заветная одна мечта, и мы въехали в собственную, без соседей, огромную трёхкомнатную квартиру. Я уверена была, что позади оставила не только злобных коммунальных старух, но и все детские болезни.
Но болезни не ушли, а ещё и прибавились новые.
Оставался другой их источник — необходимость посещения ясель и садов.
В те послевоенные шестидесятые был такой уклад жизни во всей стране. Выучив бесплатно молодых специалистов, она ждала от них отдачи, работы по распределению, по специальности. Для того вузы и кончали.
Не было молодых специалистов безработных. Сады и ясли не посещали только дети, с которыми сидели родные бабушки. Или няни, как у Эрика.
Таких «домашних» деток было совсем мало. Да один отец и не прокормит их, деток-то.
Пятилетняя подружка Олина, Лена, делила собачек на «бездомных» и «сдомных». У нас в Зеленограде «сдомных» деток не было практически. Все «садовские, ясельные». Очень мало кто переехал в Зеленоград с бабушкой. Ведь все почти молодые семьи жили у своих родителей. Все разъезжались с радостью.
У нас в Москве было даже три неработающие бабушки. Но все ненастоящие. Они нам нужны были, а мы им — нет.
Одна бабушка Берта, красивая, ухоженная, здоровенькая, детям была прабабушкой.
И однажды проявленный ею интерес к ним имел для меня печальные последствия. Это когда Эрик после аварии лежал в больнице.
Другая бабушка Люция была любимой сестрой мамы Эрика, а детям двоюродной бабушкой.
Третья, жена Эдуарда, мачеха Эрика, злобная.
Кем она приходилась моим детям, даже названия такого нет в русском языке.
Поэтому дети мои от рождения оказались «несдомные». Все три бабульки приезжали к нам только в гости. В Лосинке на праздники, в Зеленограде и в будни.
И только один дом, где всех нас окружала любовь и забота, это мой родной дом в Сасове, с моими родителями. И второй родной дом для моих детей. Все школьные годы в каникулы они жили там, росли. Отказываясь от всяких пионерских лагерей. Материнская забота Бабиньки Миленькой, чистая природа, свежие фрукты и овощи были главными помощниками моими в борьбе за здоровье детей. Родители и всю зиму кормили нас вареньями и соленьями с огорода. Помогали спасать детей и от вирусов прежних злобных, и от новых болезней, и от дурных врачей.
В непостроенном городе их было мало и далеко не лучшие, как и в маленьком посёлке ЦНИИСа.
Ещё на первом году жизни дочек эти врачи сделали аллергиками медикаментозными.
Поэтому годы их излечения исхитрялась помочь без лекарств.
Большая квартира помогала изолировать больное дитя от здорового, чтобы хоть одно спасти, иногда. Я знала, что не «сдомные», садовские дети все болеют. Но не как мои. Пневмонией по восемь раз в году и много лет. Появились новые вирусы. Первой новую заразу проглотила маленькая Ляля в Зеленограде. Вместе с арбузом. Ели его все четверо. А её увезли в Москву с дизентерией в больницу. Состояние — средней тяжести. Каждый день ездила к ней, простаивала у окошка на первом этаже. Чтобы взглянуть на неё хоть одним глазком и попасть к врачу. В палату инфекционную не пускали.
Однажды посмотрела на неё и от ужаса задохнулась. Моя девочка в каких-то чёрных пятнах. Что это? Оспа, экзема? Оказалось, ветрянка, намазали марганцовкой. Зачем и как заразили, там же карантин?
Оля уцелела, но сама, одна, отлежала со «свинкой». С высокой температурой, с большой щекой на подушке. Получила её на улице, где «девочка болела свининкой». У Ляли к лёгочному хроническому заболеванию прибавились после дизентерии больная печень, желчные протоки. Много лет лечила диетой, травяными настоями. Каждый день. И санатории. Много лет. Следующим был коклюш. Ляля предупредила тоже, что «девочка болеет «к`ошелем» на улице». В саду его не было. Участковая врач лечила её от трахеита. Как обычно, назначила банки, горчичники. Разогрела её так, что дочка проболела два срока, два раза по 40, всего 80 дней.
Олю уберегла я в большой квартире. А на Лялечку нападали новые злые болезни. В первом классе после гриппа получила осложнение на суставы пальчиков рук. Опухли, воспалялись от воды — трещины, до крови.
Валерьянка не помогла, как Оле. Заболевание это никому не было известно и в Москве, и на всяких курортах, куда она ездила с Эриком лечить свои животы. Предлагали все всякие лечения, которые не помогали. Запомнилось самое вредное.
Начали в поликлинике очередную процедуру. Мазь гидрокортизон с ультразвуком. Чтобы она поглубже в ткань больную проникла. Привела домой, побежала на работу, в дневную смену.
Через несколько минут — звонок от неё из дома. Заболела рука.
Несусь домой. Глаза мои наполняются ужасом. У дочки рука опухла, красная до локтя и выше. Явно — аллергия. Чем срочно снять отёки? Пробую соду питьевую — ею все пользуются при воспалениях.
Лялечки от неё хуже стало. Снимаю. Накладываю прохладные салфетки в растворе марганца. Отёк стал затихать. Аллергия медикаментозная очень сложное и опасное заболевание. До сих пор науке неизвестное.
Не должно быть её в этот раз. Ультразвук — процесс физический. Гидрокортизон — мазь, противоаллергическая. Была обратная реакция и на другие лекарства. Таблетки противоаллергические давали ей температуру. Методом подбора выбрала только одно — супрастин.
На всей этой многоцветной медицинской картинке добило меня ещё одно осложнение после гриппа, на головку у Лялечки.
Осталась температура 37,2—37,3. Круглосуточно. Стала жаловаться на головные боли.
Я в поликлинике обошла всех специалистов, сделали все анализы. Чья она? Почки, туберкулёз? Нефрологи, фтизиатры успокоили. Зав. отделения тоже не знает. И как-то, даже с досадой, послала ещё к окулисту. Я пошла, куда послали, но тоже с досадой: «Ну, зрение-то здесь при чём?»
Оказалось, как раз при том. Но не зрение. Окулист посмотрел глазное дно, окошечко в мозг.
И вынес неожиданный и страшный диагноз: «Арахноидит. Воспаление мозговой оболочки. Лечить долго, может несколько лет. Антибиотиками».
Стрессовое состояние моё дети поддерживали всё время своими болезнями. От каждой — чуть больше или чуть меньше. У Ляли было много больше.
Ещё на первом году их жизни вирусную пневмонию лечила тогда уколами пенициллина со стрептомицином наша полупьяная детврач участковая. Не обращая внимания на аллергическую сыпь, в которой я тогда не разбиралась. Пока другая врач в поликлинике не предупредила, чтобы не применяла их ближайшие 7 лет, даже капли в нос.
И вот такой приговор получила сейчас. Печень и желудочные дела, пальчики, головка у Ляли стали моей многолетней заботой.
Живот её до старших классов лечила травами, диетой, санаториями деды Гриши.
Пальчики не мочили до 9-го класса.
Стирать, мыть посуду, готовить обед, мыть полы — нельзя. Я волновалась. Подрастает девушка, как же она будет жить с больными руками? Эта работа нам всегда сопутствует. Заменить её я могу только сейчас.
Девять лет искала я врача, чтобы сумел вылечить. Искала его среди разных, с кем бы ни встречалась.
Спас нас замечательный Виктор Александрович Рудаев. Врач-венеролог нашей взрослой 152 поликлиники. А лечил он у нас дома стоматит у Ляли.
У неё высокая температура, рот весь в гнойниках. Уже несколько дней не могла в рот ничего взять, ни еду, ни воду. Антибиотики нельзя. Какие только советы врачей не применяла. Полоскание травами, смазывали сырым белком, в котором много биоактивных элементов. Поехала с ней в больницу к зав. отделения. Обучала меня методу лечения облепиховым маслом.
Показывала, как пинцетом с намотанной ваткой «ободрать» воспалённую слизистую. Чтобы убрать гнойники и прочую заразу и масло наложить на чистую поверхность, я потеряла сознание.
Приняв Лялину боль на себя.
Но мне посчастливилось узнать домашний телефон чудесного доктора Рудаева. Он пришёл и нежно смазал зелёнкой каждый гнойник во рту.
Стафилококк добрался до Лялиных пальчиков. Гнойники появились и на воспалённых суставах. Он так же осторожно вскрыл их и тоже замазал зелёнкой.
Лечение оказалось простым и волшебным. А доктор, добрый, ласковый, как Ай Болит, только ещё и человечный, стал в семье родным человеком. Этот чудо-врач и чудо-человек незнакомый за один час спас дочку. Которую неделю мучили детские врачи от известной детской болезни. Встреча с Рудаевым — это счастье и великая благодарность. Его помощь бесценна, мы могли только свою дружбу предложить. Которую берегли годами. Поздравляли Виктора А. и жену с праздниками, приглашали их в гости. Они были старше нас, но относились тепло к нам. Дружба подарила ещё нам счастье. Вылечили суставы у Лялечки.
В одном из своих медицинских вестников он увидел статью о лечении таких заболеваний в МОНИКИ. И фотографию вылеченного мальчика. Я срочно заслала в МОНИКИ Эрика с Лялей. Всё было правдой, найдена мазь. Проведён удачный эксперимент. Но лекарства больше нет, только название. В стране его нет, только за границей и очень дорогое. В капстранах.
Мы с Эриком решили собрать любую сумму, продать всё что можно. Но не решалась первая часть задачи.
Был запрещён выезд за границу сотрудникам засекреченного НИИМП. Тем более в капстраны. Вероятно, были редкие командировки у руководства. Но не директора же Г. Я. Гуськова просить наведаться в американские аптеки. Я всё время караулила удачный случай. Вдруг кто-то из знакомых полетит всё-таки в Америку. Пока меня не озарила гениальная мысль. Жаль, что не у Эрика. Его родственники жили в капстранах.
Сестра Люси Немировской пару раз в год ездит в Италию буржуйскую. В гости к своей дочке Лене, которая вышла замуж за итальянского миллионера. С ней и договорилась я о дорогом лекарстве.
В первую же поездку она привезла мне три тюбика, похожие на зубную пасту. Оказалось — это в Италии дешёвый, копеечный крем с витамином «А», питательный для кожи.
Крем быстро залечил многолетнее заболевание суставов. Волшебно, с каждым днём видно улучшение. За месяц не осталось и следа. Одного тюбика хватило. Второй оставили для профилактики. Третий Эрику предложила отвезти доктору МОНИКИ. Чтобы ещё кого-то спас.
Лене в Италию в благодарность и в подарок я послала скатерть с ручной вышивкой. Очень красивую, национальную, русскую. У Лены в Италии ещё сохранилась ностальгия по России. Она была довольна. А я счастлива, что победила в долгой борьбе, 9 лет, с болезнью у Ляли. И здесь цепь случайностей была закономерной. И что Рудаев нашёл статью, и что врач написал её об единственном эксперименте.
Я бы никогда не смогла помочь Лялечке без нашего друга. Его привела к нам наша потребность не расставаться с новыми друзьями. И потому что я не сдалась, не прекратила поиски нужного врача.
Великое спасибо всем, кто помогал детям.
А вот в битве за Лялечку с самым опасным, сложным заболеванием, арахноидитом, помощников почти не было. Беда была ещё и в том, что знаний медицинских в незнакомых болезнях не было никакого, опыта у меня тоже. Врачей в полупостроенном Зеленограде было мало. И ни одной родной души рядом тоже нет. А кто родной? Только мама. Чтобы хоть душу кому-то облегчить, хоть какой-то совет услышать. Моя беспомощность приводила к постоянному стрессовому состоянию. Все мысли, чувства — только о больном ребёнке. И потребность куда-то ещё с ними ехать, искать врачей нужных. Для себя мне ничего не надо. Ни есть, ни спать. Все дела — на автомате. Дома — варить, мыть, кормить, лечить. На работе — системы в частных производных, АВМ, моделирование.
Множество врачей, которых обошла в Зеленограде и Москве, давали одно заключение — заболевание тяжёлое, лечить долго, антибиотиками. Даже только что появившийся экстрасенс ничем помочь не смог.
Его способности я наблюдала на одном приёме у него. Он стоял за спиной Лялечки, раскрытые ладони на расстоянии держал около головки её.
Ладони наклонял вправо, влево, и Ляля наклоняла голову в ту же сторону. Ещё известно было, что своими способностями обучал ускоренно группы иностранным языкам.
Достался он мне от моей милой Клавдюшки. Это её племянник, она и договорилась о нашей встрече. Но не помог.
Единственное доступное мне лекарство — выхаживание, любовь, забота. Интуиция — что можно, что вредно.
Непременное условие — только положительные эмоции у дочки. Я была в постоянном творческом процессе, чтобы каждый день, час решать нерешаемые задачи.
Моя голова напряженно работала круглосуточно, даже во сне. Чтобы выплыть из омута к свету, выздоровлению Лялечки.
Как решать задачи с положительными эмоциями?
У дочки держится температура, головные боли, РОЭ — 40. В школу мы не будем ходить. Первый класс окончила отлично, несмотря на пропуски по болезни. Других оценок она не захочет иметь. И как их получать без школы, остаться на второй год? Неприемлемо. Положительные эмоции меняют знак на обратный.
Но мы справились. Полтора года она со мной была на домашнем обучении. Учительницей была я. Как студенты вуза, каждую четверть ходили к учительнице школьной. Отчитаться в знаниях за четверть и получить четвертные оценки.
Нет, за полтора года «учительница первая» её не навещала дома, как показывали в советских детских фильмах.
И не было у нас советского закона обучения на дому. Не ходит в школу — оставляют на второй год. Пришлось договариваться с директрисой. Разрешила.
Оценки в дневнике получали отличные и эмоции тоже.
Разработана мною была оптимальная система обучения. Минимум времени занятий —  максимум знаний. Занимались только русским и математикой по 15—20 минут в перерывах, когда головка не болела. Математику только устно, на черновиках. Грамотность — сложнее. Лучше закрепляется в диктантах. Но для положительных эмоций нужен интересный текст. Упражнения в учебниках не годились. Сборник диктантов у учительницы — скучные. Стала диктовать детские книжки. Начала с «Тюпы». Но и там для 2-го класса есть непройденные слова и правила. Нашла замечательный выход. Предложила писать самой рассказы. О животных в доме: ворона Варя, кот, черепаха. Писать слова только на известные правила. Тетрадь с рассказами, замечательными по тексту, без ошибок, красивым почерком, хранится до сих пор у меня. Все, кроме одного, с оценкой «5».
Проблема с прогулками. С температурой 37,2 гулять страшновато зимой, в холод. Но нужен свежий воздух. Необходимы условия: не замёрзнуть, не вспотеть, положительные эмоции. На санках, лыжах — нельзя. С детьми в снежки — нельзя. Гулять со мной за ручку — скучно. Придумала.
Брала санки. На них сажали на тряпочку кота чёрного и ворону серую. Ляля везла санки мерным шагом, с дрессированным зверьём.
Шли через дорогу в лес. За нами сразу увязывались удивлённые зрители. В лесу же все гуляющие: и дети, и взрослые — сворачивали со своих маршрутов и сопровождали нас большой толпой. Всё с положительными эмоциями. И Ляля тоже.
Так и лечились целый год второго класса и половину третьего.
Получилось.
Кончили отлично и первую школу, и вторую, 842-ю, математическую, и музыкальную, и МИЭТ.
Досуг заполняла в РПША (районная пионерская школа актива), где команда лучших в городских школах Зеленограда, в 40-ок человек стала её друзьями. Песни, самодеятельность, почётный караул в специальной форме у «Штыка» — памятника защитникам Москвы на въезде в Зеленоград. Гитара в руках и сотня песен звенящим голоском и с блеском в глазах.
Городской КСП (клуб самодеятельной песни).
Горный туризм студенческих лет. И друзья, друзья в большом количестве.
Конечно, я стала счастливой матерью.
Я смогла справиться с болезнями детей. И подарить все радости этого прекрасного мира.
Думаю — это и было моим главным предназначением на Земле, моим долгом. И я честно его выполнила. Реально, практически я одна боролась с тяжёлыми болезнями детей многие годы и в юность отпустила здоровыми. Конечно, вишнёвый сад, санатории были моими помощниками. Но главную психологическую тяжесть несла в своём сердце. Необходимых помощников — врачей и родных. Из всех врачей за все 15 лет оказал реальную помощь только В. А. Рудаев, с пальчиками Ляле. Их было много. И к каждому я шла с надеждой. Но детские врачи не только не помогали, кто-то и вредил. Младенцев наградили аллергией. Помнятся участковые по вызову с коклюшем, свинкой. Шла и к взрослым докторам, и нетрадиционным. Экстрасенс честно отказал в лечении платном, потому что знакомый не умеет. Мы долго лечились у гомеопата шариками. Платно. Неизвестная наука. Надеялась, не навредит. Но если долго, помогал ли? Может, Варя с котом больше? Только у Рудаева — да.



5. Сестрёнки. Птичка и другие

Первый юбилей означал подведение итогов первых десяти лет, которые мы прожили вместе.
Как он назывался — «деревянный», «стеклянный»? До сих пор толком не знаю. Но знаю, что он так же важен, как и все известные семейные юбилеи, заключительные. Серебряные, золотые. Потому что именно первый закладывает возможности тех, будущих золотых. Наши шаги, первые в новой для каждого жизни, в своей семье. Те наши рядышком четыре следа, протоптанные во времени. Куда привели? Что успели натворить на планете Земля?
Оказалось, не мало. И в основном были созидателями.
Первые два года мы приобрели три десятка друзей в турсекции, которую сами создали. Почти не расставаясь в будни и выходные, в нерабочее время.
Ходили в турпоходы все четыре времени года. По Подмосковью, на Кавказ, в агитпоход по сёлам. Готовили и проводили праздники в актовом зале с фотогазетами, концертами.
Отпраздновали трижды нашу свадьбу. Последнюю, «комсомольскую», организовали наши туристы. Вручили свадебный подарок. Ордер на собственную комнату в непостроенном доме. И выселили новобрачных из общежития, из двух комнат через коридор.
Через три года у нас родилась дочка Олечка, а ещё через 2,5 вторая дочка Ларочка.
В промежутке в семье родился учёный. Эрик защитил кандидатскую диссертацию. К защите её готовились втроём. Олечка ночью тихо сопела, спала, не мешала. А Эрик и я с будущей дочкой Лялечкой обводили ему чертежи.
Ещё через два года получили в подарок уже от государства огромную трёхкомнатную квартиру вместе с городом Зеленоградом, районом Москвы.
И новую область науки — управление космическими аппаратами, спутниками и ракетами. С земных дорожных автогрейдеров перебрались в космос.
Всё было ново, интересно, фантастично.
Две наши крохотные дочки 4-х и 2-х лет росли вместе с молодым городом. В котором было так же мало домов, как и лет сестрёнкам.
Вот они росли, росли, и Оленька первая доросла до первоклассницы. Как раз в наш первый юбилей. В этом же году, в 1968-ом, объявился в нашей семье ещё один жилец — птичка Варя, ворона хворая. Которую Оля и выкупила у злых мальчишек за три рубля. И которую мне самой пришлось лечить. Отмывать её раны, перебитое крыло и лапу. Марганцовкой из детской клизмы, смазывать мазями синтомициновыми. Потому что ветеринары отказались лечить, предложили усыпить. Пациент был необычный. В почти пустом, недостроенном городе вообще не было ещё животных, только дети. Лечили домашний скот из ближних сёл.
А тут странное явление: дедушка, внучка и ворона.
Оленька с дедушкой первый раз уезжали в Сасово без нас. Она ведь уже — большая. Окончила детский сад, идёт в школу. Была счастлива, что спасла птицу и оставляет моим заботам.
Своим счастьем поделилась с четырёхлетней сестрёнкой, которую привели из садика. И Лялечка радостно помчалась к картонной коробке, посмотреть птичку.
Сунула ручку.
Кто там? Воробышек, синичка? Пальчик маленький мгновенно оказался в страшной пасти-клюве. А ужас, пережитый Лялечкой, сохранился все 25 лет, четверть века, которую прожила птичка Варя в нашей семье. Близко не приближалась к ней. Но на санках зимой её возила.
Я была всегда счастливой мамой двух моих дочек. Ещё до рождения их. И готова была платить любую цену за их жизнь. Меня переполняла безмерная любовь к ним. Но всё время и такая же тревога за их здоровье. Жизнь как-то складывалась из двух половинок. Одна светлая и лучезарная. У меня есть семья и трое любимых в ней, дочки и Эрик.
Самые лучшие на свете.
И тень отчаяния, когда я боролась за их здоровье много лет. И не хватало собственных сил. Они тратились на массу жизненных проблем. Осложнения при родах и после. Пьяницы-педиатры в поликлинике и бездарные врачи в клинике. Злобные коммунальные старухи, без коммунизма. Уворованные коляски, шагающие коляски до 4-го этажа с младенцем в одной руке и шагающая ножками двухлетняя дочь в другой. Коляска с дитём в курятнике у няньки. Эрик в гипсе.
Да мало ли чего ещё было. Мать счастливая и непорочная жена — парадокс.
Но она на последнем месте, на первом — они, синеглазые, кудрявые, нежные, родные до щемящей боли в сердце.
В круглых кружевных платьицах и всяких других самодельных одёжках нарядных. С бантами, круглыми щёчками, детскими причудами. С разницей в возрасте в два года четыре месяца.
С первой встречи Олечка была очень рада «сеслёнке», настоящей, живой кукле. Они были неразлучны, как близнецы.
Вдвоём легко отпускали нас на работу, оставаясь с чужими нянями в своей и чужой квартире. И очень страдали, когда изредка разлучались, посещая сад-ясли в разных группах.
Но это совсем маленькие, в ЦНИИСе. В Зеленограде я работала в ночь, днём с хворыми была дома. Но и здесь в д/саду врозь не нравилось.
Первые годы звание старшей и младшей сестры их устраивало каждую. Выручало детское свойство подражания. А у Лялечки был замечательный объект для подражания, старшая сестра, хоть и тоже маленькая. Олечка с удовольствием поучала её во всём. Как одевать платьице, чулочки, помогала живой кукле играть в игрушки, держать ложку, смотреть одним глазиком в коробочку фильмоскопа, которую подарили на день рождения родной дедушка Эдя с мачехой Эрика. В нём одна дырочка. А глазиков 4. В характере младшей всегда ещё было желание уметь делать всё, что и Оля. Подрастая, она в своих стараниях даже опережала её иногда.
Конечно, первый год с двумя малыхами, одна из которых в коляске, был особенно трудный. Полностью на одних моих руках. Эрик готовился к своей новорождённой диссертации кандидатской.
А когда дочки стали топать своими ножками, уже выручали они меня. В коммуналке я могла младенцев оставить за закрытой дверью в своей комнате, отлучиться на кухню и что-то сделать из ночного списка.
Потому что старший младенец на нашей большой кровати будет с выражением рассказывать сказку, а младшая с восхищением её слушать. Обе хворые, с завязанным горлом. И так же радостно смотреть будет в дырочку фильмоскопа после Оли. Если даже ничего не увидит.
В Зеленограде дочкам совсем вольготно было. Двери в комнаты все открыты, комнат три, мне их всех слышно и почти видно. Злых старух нет вокруг. А развлечений масса на двоих. Играли они не в игрушки, а друг в друга. Каждому нравилась своя роль. Оля, естественно, любила руководить. Со вкусом наряжала Лялю в принцессу. А принцессой очень даже Ляля желала быть. Счастливая, являлась ко мне на показ в королевском уборе. Наряжена во всё женское, что Оля нашла в шкафу. Платья, юбки, прабабушки Берты халат шёлковый с несмываемым масляным пятном на пузе. Обвязанная поясами, ремнями и галстуками Эрика. Красива, аж жуть! Неважно, что стреноженной ходить трудно, сестра выручит, подвинет.
Очень всем было хорошо, радостно. Игрушек было мало. Мы не покупали, не на что было. На все праздники приезжали только родные Эрика. Их было много, но детям в подарок привозили только шарики воздушные. Большие меховые игрушки подарили при их рождении двое. Обезьяну привёз мой деда Гриша и медведя Олег-Кошка, друг Эрика школьный.
Ещё на стенке висела сетка с мелочью пластмассовой, которую нажила Оля ещё до рождения сестры. Сетка снималась с гвоздика, и старшая Оля придумывала игры и занятия. Но в основном они и не нуждались в игрушках. Во-первых, они не знали, что их может быть больше, чем есть. Во-вторых, им хватало друг друга, интереснее. В Лосинке, в малой комнате, живых зверей у нас в семье пока тоже не было. Кроме той ЛАХи лохматой, что прихватили у магазина при покупке стола, и везли их домой в подаренную комнату. Но вольная кошка любила, как и положено ей, гулять сама по себе. Поэтому, превратившись в Лахудру (народное нелестное обзывание некоторых женщин), сбежала как-то из дома и с крыши соседнего сарая громко ругалась. То ли на нас, то ли на жизнь, то ли на котов.
Но эти мягкие лапы ступали по комнате ещё до рождения детей.
И первое животное, которое они увидели в своём доме, был кот Маматхан. Но это было уже в Зеленограде. И за ним уже появлялась всякая живность всю жизнь. Разная, но вся исключительно подзаборная. Которых надо было спасать. Кроме первого кота Хана.
Последние долгожители в нашей квартире, Вуколовы, на память о своей семье одарили Эрика плавками и краской зелёной. Но через некоторое время решили дополнить дарение. Однажды принёс Эдик маленького, облезлого, тощего котёнка. С него-то и начался неиссякаемый до сих пор приток потерянной и брошенной живности. Которая дружила в разных сочетаниях.
Кот, пара хомяков и черепаха. Ворона, грач, ёжик, цыплёнок, воробьёнок, соколёнок, котёнок. Главой всей звериной да и нашей человечьей семьи была ворона Варвара Петровна, все 25 лет её проживания. В этом зверском мире дети проживали с превеликим удовольствием в общих заботах и радостях.
Дочки родились, росли и вырастали в чём-то очень похожие, но и разные друг с другом.
В колясках они во всём были разные и внешне, и по содержанию.
Оля после тяжких мук родилась синенькая, наверное, нас обеих долго откачивали. С деформированной головкой. Но грудной ребёнок был на редкость спокоен и покладист. Спала ночью в мокрых пелёнках. Улыбалась и радовалась нам с Эриком одинаково.
Головка исправилась быстро. А в моих кружевных платьицах-гарнитурчиках с косыночкой она была скульптурной куклой. Прямо с неё изготовлена гуттаперчивая кукла, что сидит у меня сейчас на шкафу, под потолком. В таком же ситцевом с кружевами платьице.
Эту куклу подарила ей моя мама в Сасове, когда мы в первый раз приехали в гости с годовалой Олечкой. Они очень похожи. Оля как кукла. А кукла как живой ребёнок. Одинаковые пухлые щёчки, ручки, ножки. Маленький ротик, носик, глазки синенькие. Даже малое количество светлых волосиков одинаково зачёсаны на бочок. Классический облик русского ребёнка.
Лялечка в коляске была немного другой. И была она похожа не на классическую куклу, а немного на импрессионистскую. Это течение среди художников было тогда в самом расцвете. Игрушки детям стали тоже изготовлять не реалистические, а с уклоном, мультяшные. Вот и Лялечка родилась в этом новом художественном облике.
Она тоже, как Оля, была беленькая, синеглазая, но с кудрями, которые не ложились в локоны почему-то, не слушались расчёски и торчком вихрились на головке. И даже банты, которые привязывала обеим большие, капроновые, их не усмиряли.
И ещё у Лялечки припухлостей было больше на личике. Кругленькие нежные яблочки-щёчки. И губки пухленькие, кругленькие, что стало модным очень сейчас у женщин, во втором тысячелетии.
Лялечка опережала своё время.
Кроме пухлого ротика и круглых щёчек был ещё очень умненький кругленький тоже лысенький ленинский лобик.
А внутри этих шариков прятался крошечный носик.
Я всегда предпочитала в искусстве классику реальности. И Лялечку всячески украшала, чтобы сгладить схожесть с современными куклами. Но скоро ничего этого не понадобилось.
Чуть-чуть подросла и в два года превратилась в прекрасный цветок. Локоны нежные, золотистые рассыпаны по плечикам. Или в них уютно устраиваются два голубых огромных банта около щёчек. Обрамляя сияющие синевой распахнутые глаза-озёра с чёрными загнутыми ресницами. Обе крохи настолько были хороши в своей детскости, что все взрослые умильно улыбались нам, когда вела их, бантатых, за ручку.
Когда выросли, оказалось, что лицом они не похожи ни на кого. Ни на нас, родителей, ни друг на друга, ни на родных. Но глаза голубые у обеих. Такие только оказались у Альки Питерского.
Но ст`атью, ростом, цветом волос были одинаковые. Красивые, обаятельные. Высокие — это от Эрика.
У маленьких, их дружба, неразлучность, потребность друг в друге означали одинаковые характеры, поступки, желания. Было много общего, но были и различия.
С самого рождения. В отличие от Оли первые четыре месяца Ляля горько рыдала ночами.
Всё это время мне удавалось вздремнуть только по нескольку минут. И сухая, и сытая требовала моего постоянного участия и утешения в её ночных проблемах.
Категорически возражала против подмены мамы на папу ночью. Как только определяла в потёмках?
Но не только ночью папу она держала, без галстука, плохо одетого, на расстоянии определённом. Но и днём, в белой рубашке, при полном параде, улыбалась ему, пока он был только по другую сторону круглого стола, который занимал полкомнаты в коммуналке. Не хотела прощать, что подменил внимание к ней на диссертацию свою. И это продолжалось не дни, месяцы. Долго.
Ни покачать её ночью грудную, ни покормить, ни одеть в садик уже подросшую.
Требовала: «Мама!»
Мне понадобилось три года почти убеждать, доказывать ей, какой у неё распрекрасный папа.
В Зеленограде, с ночной сменой моей, было много времени днём для этого, пока она поверила мне. А до этого — обычная утренняя суета в Зеленограде с проводами их в сад и ясли. Помощь Эрика, конечно, очень мне нужна была. Но подпускала его к себе только Оля. Если в Лосинке я с детьми была круглосуточно, то здесь появилась возможность быть с детьми и Эрику. Благодаря его защите. Но у нас сложились разные формы общения. Не в мою пользу.
При многолетних длительных заболеваниях дочек я уходила на работу в Зеленограде в ночную смену. Но моё присутствие днём доставляло и детям, и мне не так уж много радужных событий. Скорее наоборот. На мне в семье лежала самая невыгодная работа. Мыть, варить, чистить, кормить, учить, лечить. Последнее было самым трудным. Потому что все дела требовали счастливого и радостного настроения, чтобы сохранять всем в доме положительные эмоции. При самых даже неприятных действиях. При лепке на хрупкие спинки деток горчичников и банок зверских. Надо было прилагать весь запас актёрского мастерства, чтобы и дети, и я сама поверили, что не горячо, не больно, а даже весело.
Работа эта бесконечная и мало похожа была на интересное и радостное времяпровождение деток с мамой. Все приятности доставались папе.
Оставив за спиной хлопотный рабочий день с производственными и человеческими проблемами, Эрик торопливо открывал дверь нашей квартиры на первом этаже. Где к нему радостно кидались соскучившиеся в одиночестве маленькие дочки. Начинаются восхитительные вечерние часы отдыха. Дел немного до сна, и все приятные.
В вымытой до блеска квартире (детям хворым чистота необходима) вкусный ужин на троих.
Доиграть дневной сеанс «Дочки-матери» с подменой «сыночком». Днём «сыночка» кота Хана наряжали в свои грудничковые ползунки, распашонки и укладывали в игрушечную кровать. Теперь в настоящую, большую кровать укладывали сыночка большого роста. Тоже наряжали в свой чепчик и баюкали под одеялом. И только перед сном детей менялись роли. Сынок превращался в хорошего папу и пел теперь сам им колыбельные.

6. Тоже первая   

Исследование приобретения дочками родственных черт во внешности можно было провести только во взрослом состоянии. В юности. Пока росли, они так менялись, что сами на себя не были похожи.
Оказалось, что рост в подарок они получили от высокого папы.
Синие глаза почему-то обе — от нашего любимого Альки Питерского из Ростова.
От меня им достался только русый цвет волос. Лариса отдельно получила от Эрика кудри. У него самого они были не так уж долго.
Появились вместе с переходным возрастом. И уступили место на голове лысинке уже у аспиранта, скоро после женитьбы. У Лялечки они украшают головку всё время, с самого рождения. Ещё у неё синие глаза в чёрных ресницах и бровях Эрика. Красиво.
А вот характеры у них стали проявляться разные, папин и мамин, с самого рождения. А от него зависит во многом их взрослое будущее, их поступки.
Оля и Эрик похожи своим спокойствием, медлительностью, «правильные». Они оба понимали В. Маяковского, «что такое хорошо», и были хорошие. Мыли галоши. Когда попрошу. Никогда не делали плохо. Олечка росла такая послушная. Глядя на неё, готова была десять таких милых деток иметь. Одни радости с ней. Лишь бы не болели.
Потому что один больной ребёнок отнимал сил, как десять здоровых.
Оставляя её пяти лет с Лялечкой одних дома, я была почти спокойна, что не поиграет спичками, не зажжёт плиту, не съест лекарства в ящичке и убережёт сестру. Спешит всем просящим на помощь. Олечка маленькая выкупает больную птицу. Эрик большой вписывает собственному аспиранту формулы в его диссертацию, вселяет всех знакомых в квартиру.
Они решают по мере поступления задачи. Но не ставят их сами. Оленька учит буквы, но когда я предлагаю. А Эрик не ставит и не решает вопрос жилья для себя и молодой жены. И мы продолжаем жить по-старому, врозь в общежитии, через коридор.
Они — флегматики.
А мы с Ларисой обе сангвиники. Очень активные. Мы тоже с готовностью откликаемся на всякие просьбы. Ляля лизать может мороженую железную трубу баскетбольную.
Не отказывает никому. До сих пор, даже во вред себе.
Но мы ещё самостоятельно ставим себе задачи и сами же их решаем.
Себя с детства помню организатором всяких активных действий и вовлечение в них окружающих. 
Вся улица Текстильная детей собиралась только у моей калитки для игр. В школе придумывала и ставила спектакли с классом. Не задумываясь одна отправилась из тихого провинциального городка в огромный, бурный, лучший город, в столицу, в лучший вуз.
И скучная молодёжь ЦНИИСа не успела оглянуться на меня, как превратилась в счастливых туристов. Была потребность участвовать в жизни во всём, что несёт добро, и творить его самой.
Вот и Лялечка с рождения была очень активной и днём, и ночью. Поэтому с удовольствием обучалась всему. И скакать с Олечкой на прыгалках, на «классиках», на качелях. А когда Оля пошла в первый класс и стала без неё учиться писать буквы и цифры, Ляля не могла этого стерпеть. Она тоже во всём хотела быть первой. Олю мы начали учить читать в 4 года, буквы, слова, вывески городские, и она не возражала. Ляля сама ухватила в 4 года её букварь и тетради и сама на кухне срисовывала буквы и цифры и выучивала их. А поскольку в первом классе полгода первых Оля училась дома со мной, а Ляля тоже не ходила в сад, то обучение и самообучение шло полным ходом. Только у Оли по обязанности — у Ляли по потребности. Ни в чём не желала отставать.
Поэтому, хоть и малая, научилась не хуже старшей прыгать, скакать на прыгалках, классиках. Распевать с нами песни в лесу на прогулках. Она пела, не задумываясь по младости о точности мелодии. А Оля, старше, задумывалась, не хотела ошибаться, поэтому меньше пела.
Поэтому Ляля стала отличной певуньей, пела везде и всегда. Сотни песен ещё пионеркой в РПШ Зеленограда. И дом наш стал постоянным сборищем «штабистов», где можно слушать песни и петь.
Она, как и Оля, училась в музыкальной школе. Сама ещё на чужой гитаре научилась играть. И петь под неё. Скоро получила от нас в подарок собственную. Потому что её удобнее брать с собой, чем рояль, в любое место для песен. Расставшись с пионерами, стала петь в Зеленоградском КСП, клубе самодеятельной песни, на концертах. А студенткой МИЭТа долго и много пела со своими туристами и ходила в походы с рюкзаком и гитарой. Почти каждые выходные, и конечно все праздники, дом набивался её туристами и Олиными альпинистами. Гитара и песни были главным лакомством к столу. А пока, маленькие и разные, сестрёнки были дружны и неразлучны, дополняя друг друга. Рассудительность Олечки, фантазии Лялечки. А я жила всё время в любви, счастье, радости, гордости. И тревоге за них. Как много у меня оказалось родных, которых я люблю.
Трое в доме моего детства. И трое здесь, в моей собственной семье. И множество друзей. И на старой работе, в ЦНИИСе, с которыми не расстаёмся. И здесь, в Зеленограде, в НИИМП. И какое это огромное счастье, когда есть кого любить. Чувство удовлетворения и, может, гордости.
Что вопреки всякой опасности я родила двух чудесных дочек. Вылечила от всяких болезней настолько, что в юности, студентами, они отправились в горы.
Что для собственной взрослой жизни они получили от нас, родителей, красоту, ум, воспитание души, доброту сердца. Высшее образование, твёрдую основу под ногами, тёплый родной дом, большой. В нём поддержка любящих родителей. Мы воплотили в детях свои несбывшиеся мечты детства и юности. Мир без войны. Нам не хватало любви.

   





Глава 20. Двенадцать лет спустя

1. Источники

Настоящие и глубокие человеческие чувства живут глубоко, как природный родник.
И, как он, настоящие чувства так же скрыты от посторонних.
Родник внешне мал, тих, но неиссякаем, потому что жизнь ему даёт безмерное, глубокое, подземное море. Он погибает, если его убить, засыпать.
Так и чувства человека. Настоящие, они живут глубоко в душе, в сердце. Имя им — любовь, настоящая. Радость, счастье светятся в глазах — зеркале души. В улыбке, лице.
Обида, горе — стиснутые окаменелостью тела, вытекают горькими слезами.
Любовь сердца отличается от чувственности и других бурных чувств. Как чистый родник от бурных рек.
Может быть, на сдержанность чувств влияет их воспитание, интеллект. Вот и моё отношение к Эрику так же чисто, сильно и бесконечно, как родник. И он для меня — источник жизни, как для травинки, цветка у края его. И как воздух, без которого не жить. Мы внешне сдержанны у всех на виду.
И только в личных письмах правда и только правда о себе у каждого. Ни капли фальши.
Эти письма пишутся и читаются сердцами.
И сейчас они бесценный клад, который, открывая дверцу, вновь возвращает нас в те далёкие дни, минуты, в тот мир, оживляя лица и голоса.
Я трудно переносила разлуку, потому что не расставались даже на работе. Исчезал он только в командировках, и его не хватало сразу как воздуха. С раннего утра до позднего вечера, справившись с горой домашних и производственных дел, уложив спать детей, я открывала чистую страничку. Для письма. Единственная возможность глотнуть этого воздуха. Письма каждую ночь.
Сберегли, сохранили много за десятки лет. Каждая строчка всегда возвращает ярко и свежо в тот давний день чувств и событий.

2. г. Куйбышев. «Статистическая динамика»

1)
Тонечка, милая, славная, тёплая, добрая, ласковая и озорная, неприступная и оттаивающая, в носик целующая и животик греющая, ковырялушка и праскевушка, нянюшка и председательша НТС, в общем — любимая жёнушка моя! Во как!
Тончик, милый, только что приехали и устроились, ничего ещё не произошло, пишу, чтобы срочно сообщить тебе мой адрес.
Вышел я из дома в 11, канцтовары теперь у «Электрона», купил 2 тетради и трубочку для шариковой ручки, сел на автобус в 11.30, в Крюково был в 11.35, ждал поезда 15 мин..
Столько у меня скопилось всякого материала для статей, что я не мог терять часа: прямо в электричке начал в тетради статью.
Ехали больше часа — поезд стоял. Я спокойно, не торопясь, вошёл в свой вагон за 2 мин. до отправления поезда. Мои попутчики уже истерили и перемывали мои грешные кости.
Пробовал писать в поезде, но нас почему-то ужасно трясло и свет плохо работал —  пришлось бросить. Играл в шахматы и в «кинга», ели курицу и пили чай. Почитал с полчаса и уснул рано. В поезде жуткий холод: я спал в тренировочных штанах и свитере под верблюжьим одеялом, и всё равно мёрз. Уснул рано, в 10, встал в шесть.
Когда поезд пришёл, Вадим устроил гонку с препятствиями до гостиницы. Мы были первыми с этого поезда и сразу получили лучшие номера. Разыграли на спичках: мне — однокомнатный, ребятам на двоих. У меня есть трюмо, тумбочка, кровать, письменный столик с лампой, гардероб и ванна — (воды горячей у меня нет, у ребят есть). Стоит это удовольствие 2 р. 20 к. в день. У ребят столика нет, есть круглый, обеденный, шире и без трюмо — по 2 руб. с носа.
Я решил, чтоб не затосковать, всякую свободную минуту писать.
Позавтракали у ребят кофе с колбасой и булками, и я засел с 10 (по местному; по московски — с 9) до часу за работу. Написал тебе, сейчас пойду отнесу письмо, пообедаю и схожу на перевязку, потом опять работать.
Пиши мне сразу же, срочно:

1. Как Лялюнька.
2. Пустили ли Олю в школу.
3. Подробно: чего и сколько ты ешь, как спишь.
4. Как муз. кружок (в к. 411 и у Флоры Сауловны)?
5. Как дела у Гали?
6. Как дела у Виктора?
(Тоня: Галя поступала в архивный ин-т, на вечерний, с помощью Нишановой Алисы. С Витей занималась математикой для работы в НИИМП. Всё при мне.)

Тонь, если ты меня расстроишь со своим питанием, я буду ужасно злой: Виктора как ругаешь, а сама? Я надеюсь, что мне не придётся быть старым-хреном-ворчуном и ты постараешься меня порадовать.
Я запланировал выехать отсюда 10-го в час дня, дома буду 11-го в 9 утра — если без остановки в Сасове, и в три-полчетвёртого с остановкой на 5—6 ночных часов в Сасове (Сасово проходит неудобно — в час ночи). Поищу более удобный вариант.
Целую всех моих девочек, ароматных и губошлёпных, любящий вас всех —
Эрка.

2)
Тонечка, родненькая, кровиночка и слезиночка моя!
Я тебе пишу уже аж второе письмо, а от тебя не получил ещё — и не мог, конечно, и не получу ещё с неделю, но ужасно хочется получить, и поэтому буду поварчивать — не на тебя, на судьбу, что писем нет. И схожу на Главпочтамт до востребования. И днём закажу Москву, чтоб с тобой поговорить на работе.
Вот идея! Сделаю это завтра, в понедельник!
Вчера я отправил тебе письмо, перебинтовался на вокзале, пообедал в «тошниловке» (я  непривередлив, но едва съел по полтарелки того и другого), причём долго искал столовую: здесь у них столовые выходные в субботу и воскресенье.
Дыра моя подживает теперь хорошо, но сегодня опять пойду на перевязку на вокзал, а потом буду лечиться в санчасти на фирме (у них своя поликлиника на территории).
После обеда и прогулки сел опять работать и поработал ещё часа четыре.
Устроил перерыв: с ребятами поужинали (кофе, бутерброды, Вадим принёс из буфета по собственному почину пирожные).
(Тоня: Вадим, турист, к. т. н.; с заячьей губой.)
Сыграл с Вадимом перед ужином пару партий в шахматы (и ужасно, по-детски радовался, обдув его два раза подряд. Он лучше, внимательнее меня вообще-то играет, и ему было страшно досадно.
Честно говоря, выиграл оба раза благодаря его зевкам, но он зевки не возвращает и не берёт назад свои зевки).
Потом случилась очень развеселившая меня история. Вадим вдруг, как мне показалось, посреди ужина надолго исчез. (Оказалось, он уже кончил.) Вернулся он весёлый и сел баловаться к телефону — телефонно задирать девиц (наугад). Я подивился про себя, но решил, что парень балуется. Потом он вдруг загорелся поговорить на технические темы — у него блестящая идея, надо привлечь меня для оценки погрешностей его нового метода, — загорелся прямо. Хворый Саша (он гриппует, простыл в вагоне) вскочил и стал срочно убирать со стола. Появились бумага, ручка, и Вадим стал объяснять мне. Смотрю я, он что-то по три раза начинает объяснять то, что я знаю, и глупо подхихикивать. Я застеснялся как-то.
Я вообще-то думал, что я это знаю не очень глубоко, поверхностно, может, я чем-то посрамился, проявил своё невежество? А Вадим, мне показалось, с сожалением на меня поглядывает — вот мол, не понимает, тупица, не вник, а не сознаётся. Передал он слово Саше, тот в два счёта объяснил идею и поставил задачу. А хихиканья всё больше, и вдруг Вадим предлагает, чтоб я рассказал «динамическую навигацию» (термин неверный). Тут до меня дошло, что он на глазах пьянеет. И я на полном серьёзе взял бумагу и стал Саше рассказывать интересные вещи. Вадим раза два «уличил меня» (всё более несвязно), потом сам вызвался что-то «выразить», взял блокнот, ручку, поплыли каракули — язык вовсе завяз во рту. Попросился ко мне — «поспорить» — и не встал, ноги отказали. Так и кончился наш урок «динамической навигации».
Пожелал я им спокойной ночи и пошёл довыполнять свой дневной план.
План у меня на эти две недели простой: две статьи. Для одной всё досчитано (примеры), для другой есть теория, должен сделать здесь простейший пример. У меня напечатана столь разветвлённая-обширная теория, что нельзя ей давать залёживаться. Я попросту забываю сам свои результаты и расшифровываю их каторжно, как тайнопись: ведь всё в черновиках и связного описания нет. Очень трудно держать всё в голове. Сегодня я убил семь часов, чтобы понять только свои же материалы (май—июнь), относящиеся к 1-ой статье.
То, что я делаю, коротко называется: (*) статистическая динамика нелинейных дискретно-непрерывных систем.
За 70 год я выдал на-гора три метода:

1. Линейный, гауссов (т. е., линеаризация делается) — он у меня называется «Метод возмущений» (ужасно приятно давать названия, как имена детям).
2. Нелинейный, гауссов («Спектральный баланс»!)
3. Нелинейный, негауссов (на основе уравнения Фоклера—Планка).

Я умудрился сделать эти методы хорошо взаимно дополняющими друг друга. Они не мешают друг другу, каждый имеет свою область, свой класс систем. Кроме того, некоторые из них хорошо увязываются с моими прежними работами по теории численного интегрирования (т. е. по динамике дискретных нелинейных систем). Грубо говоря, это — костяк чисто теоретической докторской работы. Я пользуюсь терминологией такой, чтобы работа в целом шла по линии вычислительной техники и математики, а не по ТАР.
Причины две: наш совет не принимает к защите работы по ТАР; имеющиеся мои статьи идут по линии выч. техники.
Поэтому, скажем, я называю работу не так, как выше (*), а иначе: «Методы анализа нелинейных неавтономных цифровых моделей». В этом слове («неавтономных») спрятано взаимодействие дискретной-цифровой части с непрерывной системой.
Это всё вместо несостоявшегося НТС домашнего. Тебе не скучно?
Ещё два слова: 70 год я кончу тем, что насчитаю примеров к имеющимся методам. На 71 год у меня осталось 3, относительно мелкие (средние) задачи. Если будет аспирант, то я вообще могу заняться написанием работы целиком, передоверив ему остатки (и, главное, внедрением займусь). Причём в такой постановке внедрение (минимальное) — это опубликование, а что сверх того, уже крем на бисквит.
Если наше и детишкино здоровье позволят, — есть реальная возможность к концу 71 года иметь почти всё готовое. Даже если прибавить 2—3 года на пробивание, защиты, и то это ужасно близко! Я сам был поражён, когда недавно, в августе, понял: Я ВСЁ ОСНОВНОЕ УЖЕ СДЕЛАЛ! Остальное — техника.
Я повторяю все шесть или семь вопросов прошлого письма + ещё один: Ершов прислал перевод? Как ты выкрутилась с деньгами? Целую, целую детишек, тебя — всюду, где можно и где ты брыкаешься, два дня долой, скучаю.
Эрик.

3)
Здравствуй, моя родненькая!
Я бы сказал, что хоть письмо — суррогат общения, но когда нет ничего, то письмо — всё же очень приятная штука, сел — и будто беседуешь с тобой. Это мой отдых. Работаю я много, но всё же отдыхаю: вчера (в воскресенье) ездил в библиотеку (я забыл взять справочник по математике), потом на обратном пути погулял по городу.
Центральные улицы и площади на высоком берегу очень красивые, даль такая открывается! Ещё отдых — шахматы.
День вчера не удался. Я планировал добавить в 1-ю статью пример к новому методу, который я туда ввёл; убил полный рабочий день на расчёты — и результаты к вечеру получились не хорошие. Ошибку не нашёл — весь день пропал.
Хотел очень ещё договорить про Виктора. Мне кажется, его выправлять надо очень осторожно. Как бы ты ни была права по существу, очень важна форма «подачи»: если уверена в каком-либо недостатке на 100% — подай на 10%, да приправь, подскажи: мол, ты — очень хороший, но вот чуть-чуть здесь надо подправить. Он самолюбив (как и я, и ты), и чуть пережмёшь — он взбрыкивает. И не надо на него за это сердиться.
Как уж у него там сейчас? Хорошо, что мы в день-два все подряд повстречались: я—Таня; я— Виктор; Витя—Захаровы. Тонечка, может, напишешь Тане? Как я её ни уверял, что мы с тобой думаем одинаково, что мы очень много оба давили на Витьку и щадили её, ей, глупой, кажется, что ты его оправдываешь, а винишь их (я знаю почему — мы ведь последний раз только чуть-чуть её и Н. П. задели, в 10 раз слабее, чем Витю, а ей уже и это много!). Короче, она чего-то себе вообразила и тебя побаивается (а может, и совесть не чиста). Напиши ей по-дружески и обстоятельно, постарайся убедить насчёт съёма квартиры, что выхода нет: или это, или врозь. Скажи, наконец, что, если В. и там ей устроит систематически мрачную жизнь — (но не по пустякам!), — пусть тогда посылает его подальше, никто их не осудит, сами себе судьи.
Как там вы все, мои девоньки? Не умучил вас кашель? Не подхватила ли Люшка? Завтра — в школу. Вот хлопот-то!
Та смешная история с Клубковым, которую я тебе рассказывал, в чём-то мне помогла — то мне всё казалось, что парень очень квалифицированный в своём вопросе, я к его работе касаюсь только поверхностно — нет ни времени, ни желания.
И подспудно было у меня чувство, что это моё поверхностное верхоглядство его не удовлетворяет и у него есть подозрения, что я и всюду такой верхогляд.
А тут я смотрю, что у него квалификации в одной из нужной нам областей нет, а есть страх её сложности, да такой, что, только выпив для храбрости, способен он спросить. Появляется даже желание, ради хорошей атмосферы, отложить свои дела и попросту разжевать им эти хорошо знакомые мне и не простые вещи.
И страх у него пройдёт, и поймёт он, чем я могу быть полезен.
Мне ещё до-о-о-о-лго вот так безответно писать, как на Луну; постараюсь дозвониться сегодня в конце дня на работу, может ты во вторую смену? Или как? Боже мой, хоть бы знать, что  ты спишь и ешь, а то мука!
Целую — Эрик.

4)
Здравствуй, милая моя жёнушка! Слово-то какое — мягкое, ласковое, тёплое — «жёнушка»!
Муж — он толстый, усатый, колючий, пузатый. Я — не муж.
Вчера позвонить не успел — поздно приехал с фирмы. Сегодня успел, и дозвонился (звонил с автомата междугороднего, он хорош — ждать не надо, и он плох — он не прерывает, если твой номер занят, а телефонистка не автомат, прерывает).
Мне сказали, что никого нет, все на стройке лагеря. Я приуныл: и тебя погнали? От Ляли, от 1-го сентября, от Оли?
Или тебя уж вовсе на работе не было. Подожду часок и звякну домой Майке, чтобы она звякнула тебе, чтобы ты позвонила мне и дала свой телефон.
Номер мне мой осточертел: подо мной, на 1 этаже, кухня ресторана. Если окно закрыть, у меня как в печке, +30. Если окно открыть, у меня +23—24 и всё я знаю, что на кухне: весь дым, чад, у кого что пригорело, кто с кем спал, как умеют выражаться шофёры, дворник и грузчики и т. п.
У меня небольшой фарингит, вчера к вечеру он меня допёк, я бросил работать в 8 и лёг спать.
И не смог: я лягу — кашляю, встану — нет. Взял у Лисанского таблетки от кашля, сульфадимезин, съел и сел спать сидя — подушки за спину. И сидя уснул.
Проснулся в 5 здоровый — выспался. Встал и сел работать, часа три хорошо поработал.
В воскресенье я зря приуныл — я неправильно интегрировал свои же результаты, кажется  они приемлемы. Сейчас допишу тебе, отдых кончится, и я докончу 1-ю статью (с опозданием на два дня, но это терпимо). Я говорю, с опозданием, так как сам себе составил жёсткий график, нарочно жёсткий.
Буду отставать, но тянуться.
Плёнок здесь нет, посмотрел. В магазинах помидоров не видно, с рук у завода продают помидоры, сливы, яблоки. Есть дыни в магазине, я их привезу, когда поедем. Не знаю, заезжать ли в Сасово? Думаю, надо, банок привезу, я — сильный, больше некому.

3. Эрик — Плюшкин

4)
Мама Виктора жалеет, он правда очень хилый, если он и съездит, ни о чём нельзя просить. Себе пусть возит, нам — не надо.
Истомился невезением, сейчас закажу Москву из номера, Маечку. Тонь, милая, смотри, какой я сознательный: есть не хочу ни капельки, все дни, что здесь, и регулярно заставляю себя съедать норму.
Только что съел две порции пельменей (Клубков — 3, Лисанский — 4, вот шкет тощий). Целую девочек и тебя крепко-крепко, и всюду, как Ляля — в носик, лобик, щёки, уши, шею — Эрка.
 
5)
Добрый вечер, Тонюшка!
Вот и среда кончается. Дозвонился я Маечке, сгрустнул — Ляле не лучше, ты сидишь дома.
А может, днём ничего, может вам втроём хорошо? Интересно, Галина, которая Дорофеева, навещает ли Лялю?
Тонь, уж раз всё равно ты дома, так гуляйте в лесу, Ляле это надо, погода опять хорошая.
До-олго ещё до конца командировки. Самое грустное, что не только что раньше уехать, как бы ещё не пришлось приезжать. Уже три дня идёт волокита, нам не дают записей делать, без этого хоть домой приезжай. Если разрешат нам завести тетради завтра-послезавтра, останется работать 5 дней, а работы и на месяц хватило бы. Завтра постараюсь заказать билеты на самолёт, чтобы вылететь и прилететь домой 11-го (а десятое буду работать).
Болячка моя хорошо зажила. (Рожа?) Нашлёпку ещё оставили, но махонькую и на днях снимут её вовсе. Я покхекиваю — фарингит маленький. Чувствую себя прекрасно, но в постели вечером донимает кашель. Сейчас поставлю горчичники.
Сегодня вдруг очень захотел фруктов. С работы заехал на рынок, купил пару кило яблок хороших по 35 коп.. Дома съел, наверное, 1,5 кг сразу. Заходил в местный «ЦУМ», смотрел тебе ночную красивую рубаху, но нету. Вчера и сегодня вечерами работал. Вчера кончил 1-ю статью, сегодня начал 2-ю. Отстаю от плана на два дня, но за субботу-воскресенье нагоню.
Не читаю, некогда. В переменки хожу к ребятам, играю с ними в шахматы и в карты. Тяжко, не поговорить с тобой. Ты бы догадалась в субботу днём позвонить мне, я буду весь день дома. И в воскресенье. А там время под уклон пойдёт быстрее.
Волнует меня Ляля, волнует Витька, беспокоит Галка Валентинина, знаю я, какая — ты сознательная насчёт еды (в остальном ты очень, очень, очень хорошая, но насчёт поесть без меня...). Смурной я, хожу мрачный, деловой, со складкой на лбу, не улыбаюсь — и работаю, работаю, гору сворачиваю. Самое удивительное, что, если бы не эта противная, нескладная, неудачная командировка, я потратил бы месяцы на эту работу. А тут ещё жарко, воняет кухней, печёт горло — брррр. Я очень злой.
И очень люблю тебя.
Тонечка, родненькая, извини за клочки, чистая бумага кончилась вся и навовсе. Сейчас поеду в магазин за бумагой, отправлю по дороге письмо, заодно пообедаю в городе и поищу вам всем гостинцы и подарки. Мои ребята сидят без денег, Вадим заказал жене перевод на 20 р. (т. е. чтоб она ему перевела), а я как Плюшкин, сэкономил вам на подарки и занимать им не буду.
Пусть не транжирят. Тонь, ты не думай, я не экономил, просто нам дали денег до 14-го (так выписана командировка), а я улетаю 11-го на рассвете и у меня эти три дня остаются нерастраченными. Я правда нормально питаюсь и покупаю яблоки и помидоры.
Сегодня воскресенье, всю ночь лил дождь. Вчера у меня кончился фарингит, как отрезало, но начался насморк, довольно сильный. Никогда я не кис так долго. Лечу насморк (капли, сульфамиды). От насморка голова была чугунная, и я уехал с работы на час раньше. Купил помидоры, мы все ими поужинали (+ чай с бутербродами, ребята купили колбасу и масло, в тот же вечер у нас всё это стащили из холодильника).
Чувствовал себя плохо, лёг и уснул. Проспал два часа, встал свеженький и поработал до часу ночи. Сегодня встал в 7.30 и опять сел трудиться. За сегодня-завтра кончу вторую статью. Устал — от 14-часовой ежедневной работы, от жаркого, вонючего номера, от одиночества и всяких недомоганий. Знаю, как ты устаёшь. Конечно, обидно, что из-за неладной этой командировки тебе приходится сидеть дома. Может, я себя обманываю и утешаю, но, может быть, вам днём с Лялей не так уж и хлопотно?
Конечно, всё это очень зависит от Лялиного состояния, а я ничегошеньки от вас ещё не получил, хотя отправил сам семь писем и могло хоть одно авиопочтой придти от вас.
Пытался звонить вчера папе, но они не вернулись из Киева.
Сегодня-завтра жду звонка от тебя. С понедельника дам отдых голове — буду спать, спать, спать.
Милая, родная, звони мне сегодня — я телепатирую, молюсь, внушаю.
У нас сейчас 11.30, у вас — 10.30, еду скорей в город, чтобы к часу вернуться (у вас будет 12) и не отлучаться никуда, чтобы не прозевать звонка. Расцелую детишек (я вчера им писал по отдельности).
Целую крепко.
Эрка.

4. Ёжики в тумане

Любимый Эрка всегда у меня был в семье третьим ребёнком.
О котором так же всё время надо было заботиться и объяснять.
Как ребёнок, увлечённый интересной игрушкой, ничего не замечает вокруг, так и он был полностью поглощён любимым и наиважнейшим для него занятием — наукой.
Как любой творческий человек, погружаясь в свой этот мир целиком, без остатка, до кончика носа. Даже если он сопливый.
В какие-то минуты выползал из него довольный и усталый. Как ёжик из тумана. Так же туманно озирается, видится ещё что-то знакомое, родное. И тоже любимое. Начинает участвовать, когда просветлеет взгляд на действительность, реальную жизнь.
Замечает из далёкого Куйбышева мой мир деятельности. В котором я одна брожу с нерешёнными вопросами, тоже как ёжик в тумане. У меня их больше, и они сложнее, чем его неудачный интеграл.
Опять дома на больничном и по справке по уходу за больными детьми.
Ещё Олю в школу собрать 1-го. И к 11-му сентября приготовиться к её дню рождения.
А у Ляли обострились лёгкие. А ещё у меня живёт Галя-абитуриентка из Сасова. И кроме обычных забот о гостье занимаюсь её поступлением в вуз.
И брат Витя тоже у меня. Он не ладит в семье, ушёл из дома. А мне надо его вернуть.
И на всё сил душевных и физических ну никак не хватает.
Эрик заботлив, как всегда, даже издалека советы даёт добрые.
Чтобы с Лялей погуляла в лесу.
Чтобы здорового мужика — брата — нежно воспитывала. Навредил на 100%, ласково намекнуть на 10%.
Но самое главное, у нас, ёжиков, потребность общаться друг с другом до самого донышка. Про всё, что на душе лежит. И для него много значило, что не только волнуюсь и советы даю про его сопли и горло.
Я единственный человек, который понимает его язык научной деятельности. Могу выслушивать и думать с ним вместе до бесконечности. Мы всегда, во всём вместе. «Мы неразлучны, мы беспредельны».
5. Про Кулёму — Олю и про зуб

1)
Родной мой, хороший, здравствуй! Ты уже получил, наверное, моё первое письмо — пакет. Я всё волнуюсь, закрыли вас или нет? Выпустили бы вас подобру-поздорову. Внимательнее и лучше мой продукты. В отношении Сасова я не знаю, что сказать. Посмотри сам по обстоятельствам. Если не захочешь, не езди. Мама писала, что варить варенье она будет мало, только на наш купленный песок. Может, там и нет ничего. А немножко отец привезёт на Октябрьские.
Как ты уже догадался, пишу я тебе сразу в ответ на твои. Вчера письма не было, поэтому вечером удалось мне поштопать носки, бельё. Получила письмо с запозданием на ночь, сегодня утром. Обычно с вечерней почтой получаю. Моё придёт уже на сутки позже, т. к. опять только сейчас, после 9-ти, села писать, после того, как накормила всех, накупала.
Сначала детей. Потом Витя в 8 приехал, ему ужин приготовила. Сейчас он купается, сам. А мне к завтраму  надо две рубахи его достирать. Одна вся драная, но уговорить выбросить не удалось. Придётся завтра ворот обшивать, чтоб дырявый не ходил (обещал дома, не на работу, хотя мне абсолютно непонятно, как он их различает). Ты говоришь — помоги.
Чтоб с Таней всё выяснить, надо всё знать о Викторе, о его истинном поведении, мыслях, планах. Он ничего не говорит. С Таней говорить не хочет. Спрашиваю: «Надумал что-нибудь?» Отвечает: «Ещё подумаю».
Судя по нему, его вовсе не интересуют семейные дела. Он только с увлечением говорит об вёдрах, уборщицах, мебели для столовой и проч.. 
Дали ему 8 часов, не 6, но он не в восторге (2 часа в классе). На этой недели вёл — всего 2 часа, остальное за него вели, т. к. он получал шкафы или столы. Пытаюсь его убедить, что энергию (а её много) надо не на завхоза тратить, а на историка, чтобы понравился и закрепился.
В ответ слышу: «А я не собираюсь закрепляться». В общем, он молчит о себе. Настаивать пока не могу.
У меня такое впечатление, он молчит, потому что чует свою вину? Раньше он всегда был искренен и откровенен, когда вины за собой не знал.
У Ляли температура держится 37,1(2). Я об этом Г. П. говорила, она всерьёз не принимает. Обычная реакция: я не верю в снимки, принесите их мне. Т. е. даже на объективные показания + тем-ра не реагирует. «Я была тогда раз, у неё была нормальная, может вы её перегреваете».
Один раз при ней была, а оставшиеся 3 недели без неё не была. Очень двойственное отношение у меня к этой Г. П.. Её внешняя внимательность с истинным отношением к делу, к ребёнку не совмещаются.
Зуб мы вытащили! Вчера мы ещё по очереди дёргали, и я вытащила, и очень обе обрадовались. Там уже новый растёт.
Каждый день выдаю по одному крупному швейному изделию. Вчера закончила ремонт твоих шуб и пальто. Осень на носу — куда же их нести? И потом, то ли возьмут, то ли нет. И кроме основной работы (рукава, воротник) там масса мелкой работы: пуговицы, вешалки, дыры в подкладке, заплатки и т. д.
Сегодня в Олиных колготках поменяла вставку тёмную на красную. Добралась до шкафов, галошниц, ящиков и т. д. Ещё грязный тюль, но это, уже  когда окна закрою.
Приезжай скорее. Дома лучше. У нас всюду цветы — город завален цветами. Было даже тепло.
Сегодня дождик. Пашки и Ханьки попрятались по углам, видно погода испортилась.
Мой хворый, хороший, не пузатый и не колючий, где же ты простудился? Уж пожалуйста, берегись, не болей ты-то хоть. И не очень урабатывайся, лучше спи побольше. Так много работать и есть нечего, это уж на Витьку похоже.
Маме я так и не написала — некогда. Может, на работе смогу. Дома днём на ногах всё время, а вечера — твои.
Эдька из больницы вышел вчера. Ходит пока кривой. С Андрюхой неделю сидела мать, сейчас сам будет. Пока они не жалуются, ходит с удовольствием.
Вчера Оля ходила к Марине на день рождения (4-го). Вернулась очень довольная. Было несколько девочек и двоечник Саша-сосед в неописуемо модном и красивом костюме. Его все нарасхват.
Ждала до 9-ти, нет; 10 — нет. Пошла за ней: все сидят, смотрят «Кавказскую пленницу», а мама Галя не знает, как их выпроводить.
Олю я увела, а уж как остальные — не знаю. Вот всё.
Бегу постираюшки сделаю. Ляля пока плюётся по ночам.
Целуем, ждём, скучаем. Тоня.

2)
Родненький мой, любимый, здравствуй!
Получила сегодня два твоих письма сразу. Вчера мне Майя звонила, передала твой разговор телефонный, я обрадовалась, собралась сразу бежать, а потом вспомнила, что не могу — как раз вечерние часы я должна быть с Лялей — после еды продолжается рвота по вечерам, как ложится — так удушье мучает.
У неё пока без изменений. Днём легче, реже, вечерами от 2 до 4 раз — тяжело. Хорошо, что стало тепло, хоть окна открыты, а в холод и окно страшно открывать. Но здесь уж просто ждать надо. Сплю так же чутко, но теперь она не стонет, дышит полегче, поэтому в перерывах я всё-таки немного сплю.
Эту неделю я не работаю. Вечером не могу — на кого же я их до ночи оставлю? На весь день тоже пока не решаюсь, может, кончится рвота, тогда пойду. Ну с приступами одна что она будет делать?
Тут хоть приласкаю, попою чем-то, ей полегче. Да, честно, и дел столько скопилось, что я только-только начинаю видеть конец.
Днём, как всегда, занята какими-то дневными делами (без шитья и штопок). Вот и сейчас только что уложила всех (9.30) и села писать тебе — днём не вышло.
Сегодня я очень устала. Сегодня Лялька меня погоняла.
В понедельник сбегала в больницу к Дорофеевой (в дождик) узнать Олины анализы. Их нигде не нашли, видно не пришли ещё. Взяла направление для Ларисы и, чтобы уж совсем быть уверенной, решила сдать ей анализы на коклюш после болезни, а сейчас, чтобы подтвердить диагноз.
Пошли к 8-ми сегодня.
Сначала сестру ждали, потом пока она подготовила хозяйство своё, потом с Лялей зашли, а она рот не раскрывает. Сестра очень хорошая. Сначала вдвоём очень долго уговаривали и убеждали, что не больно.
Ноет, не даётся. А почему? Потому, что наша Кулёма Оля пришла и рассказала ей, как ей далеко лазили и чего-то там оставили или ободрали. Всё это Лялька усвоила и, увидев железку-закорючку, вся затряслась от страха.
Уговоры не помогли, решила забрать её, до другого раза, но пригрозила, что поссорюсь за трусость.
Дальше стало хуже. Домой не идёт, потому что поссорюсь, бежит в кабинет, но опять не даётся. Силой увела на улицу, разревелась, стала умолять, чтобы взяли анализ, дала «честное Ленинское» (сама).
Пришлось разрешить, но с ней уже не пошла, говорю, «иди сама».
Пошла. Думаешь, сделала? Ничего подобного! Сестра её опять долго одна уговаривала, пришлось опять забрать домой. Но уже надо было выполнять обещанное.
Сказала, что тр`усы мне не нужны, домой я её не возьму.
Вообще, 1,5 часа нервов меня вымотали основательно. Сцены отвратительные. Здоровая девица сидит, ревёт, никакие уговоры не слушает. При ней делают маленьким, никто не плачет, а на неё это не действует.
Вообще-то, в ней действительно страх живёт, она очень многого боится, что для других совсем безболезненно проходит. Возьми её историю с зубом, дома не остаётся — это всё нежелание «потерпеть», т. е. полное отсутствие воли. А ведь большая уже, уже кое-что можно требовать с неё. В общем, день у нас весь был грустный.
Заперла я перед её носом дверь. Из-за ссоры получила возможность пару часов поработать дома с обедом и уборкой, а она гуляла, вернее, слонялась около дома уже без претензий, что ей скучно.
Несколько раз приходила просить прощения, но я ей объясняла, что за такой позор не прощают. Я её не наказываю, просто мне трусы не нужны. Если хочешь мириться, пусть придумает храбрый поступок, исправится. Долго она думала, а я понесла Олины колготы в трикотажную мастерскую петли поднимать. Конечно, как всегда, она не работает с 11-го по 19 IX.
Прихожу. Надумала: готова вырвать зуб второй. Который еле держится и до которого она мне дотрагиваться не давала — тоже боялась.
Мне было интересно, как её фантазия работает, я сама ей этот зуб предложить хотела.
Я уж решила воспользоваться своим положением и поставила ещё условия: чтобы пенки ела, кожу от курицы, дома оставалась и чтобы сама я ей в рот ложкой залезла.
На всё она согласилась.

6. Про волю. Музыкальная школа и бас

И опять Ляля меня подвела — отказалась от кожи куриной. Потом она уж и съела, но всё равно меня прежде расстроила. Уложила её спать. Полежала, полежала, приступили к следующему испытанию: в горло ложкой лазить. Это прошло более успешно, поэтому почти помирились.
Посадила её есть, а сама побежала к Оле в школу, зачем — скажу потом.
Зато вчера у нас был праздник. Утром Оля с цветами пошла в школу, уговорила меня без пальто отпустить (было 11 градусов с туманом). Кофту мы ей под форму одели. Но всё-таки заволновалась, поэтому мы с Лялькой тоже пошли посмотреть — замёрзнет она или нет? И захватили ей с собой пальто.
Оля не замёрзла, мы прослушали торжественное открытие, потом из 2-ой смены отобрали «представителей». И Олю тоже. И они пошли к памятнику, а мы — завтракать.
А в школу им теперь к 2-м, это плохо, потому что вечером мало времени на уроки остаётся, а днём ей труднее заниматься, потому что звери, и радио, и телевизор будут отвлекать, да и помощь, наверное, хоть изредка, но понадобится.
Пошла она вся красивая, бантатая, накрахмаленная, с букетом гладиолусов для Вал. Як..
Кстати, утром все пришли для памятника с цветами, а учителю уже не догадались принести. Я предположила это раньше, мне стало жалко, что у нашей Вал. Як. цветов не будет, поэтому специально для неё купила гладиолусы. И правда, кроме Оли кто-то ещё пару чахлых цветов принёс. 31-го цветам взвинтили цены до 1,5 р. — 1 гладиолус! Вечером мы устроили для Оли праздничный стол, всяких вкусностей наставили. Она приятно удивилась. «Что это вы: в первом классе не праздновали, а сейчас праздник в 3-м классе?» Мне пришлось сбивчиво оправдываться, что и в 1-м было, она забыла и т. д.
В пятницу ходили на «прослушивание». Видишь, я как рак, назад иду. Пришли на 30 мин. раньше, и хорошо сделали, потому что было более 100 человек. Потом её прослушали вторую, сказали мне, что «можно надеяться». Мы довольные пошли домой. Результат будет 31-го, сказали. Прихожу 31-го, в списках её нет. Спрашиваю «дядю-комиссию», можно ли поинтересоваться, почему нет в списках? Дядя открыл списки «экзаменационные», говорит: «Вы у нас под вопросом. Ритм у неё есть, а вот музыкальность — плоховато». Подумал. Договорились,  что ещё раз её прослушает 2-го, т. е. сегодня, в 5.30. Вот почему я оставила «прощённую» Ляльку и пошла за Олей в школу. Пришли. Напомнили о себе. «Дядя» опять подумал и решил: «Ладно, зачислим её условно, а там посмотрим, как пойдут дела. Бывает, слух есть, но не развит».
И внёс в список нас добрый дядя, не прослушав вторично. Всего 3 группы по фортепьяно, в каждой по 15 человек. Мы у этого дяди. Занятия с понедельника. Конкурс был 2 человека на 1 место. Экзамен был по 3 предметам: слух, ритм, музыкальность. У Оли были оценки: 2, 3, 3. Уж «2» за слух или за музыкальность, не знаю. Были хуже: 2, 2, 2. Их вычеркнули без вопросов. Занятия будут по 30 мин., 2 раза в неделю. Это хорошо, немного. Заниматься будут с каждым индивидуально. В какие дни и часы занятия — выясню завтра-послезавтра.
Про моих детей пока всё. Загудаева Галя, дочь Вали, ездила в субботу в ин-т. Ректор вызвал около 20 человек. Взял на оставшиеся места 2-х мальчиков из армии. Ей объяснили: «Если бы Вы работали этот год по специальности или хоть похвальная грамота была, а так мне комиссия не утвердит». Он даже как бы извинился. Дал ей записку с разрешением участвовать в конкурсе на заочном отделении, при условии, что сейчас будет работать по специальности. Рита (подружка Нишановой) ему заметила: «Какая же работа по специальности может быть в маленьком городе?» Тогда он уточнил: «Ну хотя бы делопроизводителем». На том они и расстались. Она отнесла документы на заочный и поехала домой искать работу. Если на заочном конкурс поменьше, то опять надежда на Риту. Я с Галей распрощалась, спросила, нет ли у неё каких обид, всё ли мы сделали, что могли. Она согласилась, что всё, и поехала.
Очень у неё всегда унылый нос. Валя уехала в пятницу. Утром собралась по магазинам. Я и попросила её, что, если будут помидоры, пусть купит кг 10, мне в зиму законсервировать. Ну Валя поискала в Зеленограде — нет, поискала в Крюково — нет, поехала в Москву, отстояла очередь и, перегнувшись пополам, привезла мне 20 кг помидоров — сумку и ящик. Приехала после часа и взяла билет на 3 часа. Мчалась с помидорами, еле дух перевела и назад, на поезд. Это, конечно, потому, что не чужая, ну а тут ещё и с Галей бегаем, она уж на всё готова. С помидорами возилась и в пятницу, и субботу, в воскресенье.
Долго, во-первых палец у меня разболелся. Какой-то заусенец, что ли, я ещё при тебе мазала его — а он стал раздуваться, похоже — нарыв под ноготь пошёл. Что делать? В другом бы месте где, а тут руки обе нужны: и помидоры, и купанья, и стирка, грязь и т. д. Не делать — нельзя, делать — боюсь, нехорошо будет, совсем без работы останусь.
Не утерпела, пошла в субботу к врачу, с утра. Народу полно. Полдня прождала. Сестра  вышла, я, извиняясь, показываю, что вот, мол, мелочь такая, чем помазать?
Она посмотрела и «утешила»: «У вас «перо» — чего-то началось (какая-то инфекция попала). Вам придётся пластинку вырезать или будет 2—3 месяца болеть». Послала меня к доктору. Та пообещала то же самое, но направила сначала на УВЧ. Потом «Вишневским» перевязала.
И дальше я должна была ходить в нашу старую больницу на УВЧ, а в новую — на перевязку. Я так прикинула — рабочего дня не хватит.
Но случилась приятная неожиданность: после первого УВЧ у меня нарыв на глазах стал утихать и через 2 дня всё прошло, так что я и не пошла никуда. Вот и я, Эрочка, убедилась, что все болявки надо срочно УВЧ лечить, тебе тоже.
За это время я успела законсервировала кг 15—18 помидоров, переварить прокислое варенье, 2 раза сходить к дачам за смородиной, новым листом (один раз нарвали вечером с какими-то козявками); отпустить пальто осенние Оле и Ляле, ну и прочие дела + подготовка к школе, больницы, студенты и т. д.
31-го получила от Клавдюшки Оля поздравление и пожелание успехов. Я это восприняла как упрёк, что молчу. Заказала телефон, но Клавдя вышла, а Берта говорила без интереса.
Ещё про Витю. Приехал в субботу в 10 вечера. Голодный. Уехал в понедельник утром.
Днём занимался музыкой с Олей. Сам ни о чём не говорил, а я не спрашивала много, кроме квартиры. Он её не ищет. Ждёт, когда она попросит. Спрашивал штору лишнюю в свою каморку.
След-но, собирается обосноваться всерьёз. Я пока не пристаю. Днём купил мне ещё помидоров, арбуз (съели), ходил в магазин за ботинками — не купил. Как у него прошли эти 2 дня — не знаю, молчит.
Ну вот про них про всех всё. Нет, ещё про твоего облезлого «Гуся Ярославского». От него ничего нет. Не зря он мне сразу противен был. Ещё больше, когда диссертацию пустую привёз, а сейчас уж и говорить нечего. Ты разговор не при мне ему закажи и сам всё выясни: почему он такой нахал и жулик?
С деньгами мне очень легко было управиться, т. к. ты недавно заполнил сберкнижку. Я даже тебе сделала небольшой подарочек к 11-му. Не знаю, понравится ли. Тебе хуже, у тебя там ни одной с/книжки нет.
На днях говорила на работе с Колей, у которого больной мальчик и сорока — Рокки.
У них тоже был хомяк в клетке, но он всё время точил зубы о железку и все их сточил. Они очень зажалели его, что он совсем без зубов останется и умрёт, и отдали его или выпустили.
Ты тоже смеёшься?
Ручка, подаренная папой, совсем не пишет, прямо каракули получаются.
Это, Эринька, хорошо, что ты мне НТС прислал. Только я как-то испугалась, что твоя докторская почти готова. И опять я себя заругала, что такого хорошего и умницу донимаю такими глупыми бабскими придирками. Опять я всё анализирую.
Раз ты человек государственный, конечно, не должна я твои силы тратить на житейские мелочи. Я действительно несправедлива к тебе, хотя ты всегда единственный и лучший.
Почему? Почему люблю и реву? Ничто в отдельности в нашей жизни не было для меня непосильным.
Но, как часто бывает в жизни, последняя, единственная какая-то капля переполняет чашу или, как ты научно выражаешься, «вводит в режим насыщения».
Чаще этой каплей было твоё равнодушие. Или то, что я принимала за равнодушие, может ты в это время мировые проблемы решал и справедливо тоже на меня обижался.
Может, как раз не хватало какой-нибудь капли до устойчивого равновесия в семье, например мне работы «взасос», а не урывками, не «числиться». Не только не научиться, а всё потерять, стать на работе ненужной единицей.
Эта капля, в общем-то, увесистая. Потому что, к сожалению, не принадлежу я к той категории счастливых женщин, которые довольны только окладом мужа и курицей на обед. Институт, в общем-то, много сил взял, может мне жалко их на ветер бросать.
А может, и многолетнее насилие над своим женским началом тоже набухает в невыплаканную каплю.
А может, это с жиру, как в «Прелестных картинках».
Не знаю этого я. Вот всегда только реву если, то над собой, как я хужею, как меньше тепла удаётся мне выделить вам всем, а сама начинаю нападать и искать виновных. А этого не должна я делать. Наверное, ты прав, когда в первый день нашего разговора выразил своё пожелание: «Хоть и много на тебе навешено жизненных невзгод, и то и сё, но ты должна держать себя в руках и быть ласковой, радостной и приветливой со всеми нами и всегда».
Может, каждому своё место. Я, в общем-то, согласна, что должна, только не выходит. Вот как начала потихоньку реветь с утра, так до сих пор и не остановлюсь. А разбираться уже не хочется.
То ли с Лялькой не поладили и нам с ней плохо, то ли очень уж ласковые письма пишешь такой колючей и дурной. 
Мне бы теперь как-нибудь оттаять внутри надо. А так мне плохо.
Я постараюсь навести порядок поскорее. А ты прости меня за все неприятности.
Больше уж не могу писать. Наверное, много лишнего и ненужного написала, но это уж так получилось.
Целую. Жду. Тоня.

3)
Здравствуй, милый, родной, хороший Эрка!
Вот и появились у нас часы «трёпа», которых часто не хватало обоим дома. Теперь я укладываю детишек и сажусь к тебе, на кухню.
Сейчас опять достала твоё письмо. Ну что ты, глупый, нашёл о чём волноваться! Конечно, я сплю и ем, что мне делается, я же дома. Вот тебе в паршивом Куйбышеве нечего есть — это хуже. Может, на утро-вечер можно что-нибудь молочно-творожное-сырное брать к кофе и чаю? Плохо там всегда в столовых, в Москве-то плохо, а уж там — что говорить. А где обещанные помидоры-арбузы? Ты же говорил, их там много. Мой лучше и ешь. У тебя, наверное, и денег-то нет, может срочно выслать? Ты ведь разоришься в своём персональном номере.
Сегодня от Дорофеевой узнала неприятную новость: вчера или сегодня закрыли Куйбышев. Так я расстроилась. Может, поскорее оттуда удрать можно? В последний день я работала, вывесили приказ, что всех командировочных на работу не пускать, сажать на карантин. Может, не надо так долго вам сидеть?
Пишем тебе с Ханькой. Он взгромоздился на колени и хрюкает.
Вчера я одна пис`алась. Они все разбрелись по персональным комнатам. Оля — в спальне, Ляля — в детской, Ханя — в кресле, в гостиной. Олю я закрываю на ночь от Ханьки. Он знает теперь, что в детскую нельзя — я там сплю (даже и не пытается, такой умница!) — и забирается к Оле в постель. Теперь она вся укушенная, не знаю: то ли диатез от гамма-глобулина продолжается, то ли комары, то ли блохи.
Блоху одну у Ханьки нашла, стала её пылесосить и не нашла потом нигде, ни в Ханьке, ни в пылесосе.
Завтра ещё день, а потом — не решу никак — идти мне на работу с понедельника или нет?
Сейчас погода хорошая, Ляля много на улице, правда, одна, мне не удаётся с ней гулять. Много читает на улице. Одной играть скучно, а к детям нельзя с коклюшем. Сегодня удалось после обеда с ней только прогуляться по магазинам — пытались Оле подарок подыскать — ничего нет, даже рубашечки красивой (комбинашки), которую я задумала.
Ну вот, как на работу идти, опять Ляля наплевала мне сейчас, она ведь за собой убрать не может. Оля пришла сегодня сначала довольная: у них новый физрук, и он их гонял по лесу бегом весь урок, и она выдержала, только потом еле до дома доплелась. Но гордая, что выдержала, — у неё дыхания не хватало раньше.
Потом она расстроилась. На уроке В. Я. спрашивала у всех, сколько им лет, и теперь все мальчишки дразниться будут: 8 лет, а такая «дылда». Кажется, она не возражала бы, чтобы ей было 14, пусть даже это 3 класс.
Сегодня звонила учительница музыки с невозможным именем, которое только ты в состоянии выучить. Изабелла Даниловна. Спросила о наших планах. Я рассказала про Олину студию и объяснила, что Ляля не у дел. Лялю она берёт, но её надо дважды водить к ней в ... школу (около горсовета) в 9 или 9.30 утра на 40 мин.. Все её ученики учатся в первую, след. занимаются с ней во вторую, ещё у неё сын пошёл в 1 класс, ещё она сама учится, в общем, у неё только утренние часы свободны. Я поблагодарила и обещала позвонить в субботу-воскресенье, после твоего приезда, решив этот вопрос с тобой. Наверное, это трудно выполнить. Во-первых, некому водить, во-вторых, из сада брать — у них тоже свои планы, в-третьих, нет надежды, что Лялька будет ходячая весь год. Скорее всего, как и сейчас, будут домашние режимы, когда только к ней можно приходить.
Ещё она сказала, что она может «приходящую» учит-цу предложить, но она скрипачка.
Самое интересное, что Ляля мне сообщила: она вовсе не хочет заниматься, т. к. у неё не выходит, у неё не хватает голоса на басы.
Кстати, слушала как-то певца по радио и уточнила: «Это тенор?» — «Да, а как ты догадалась?» — «А он поёт почти как тётя». А вот ей на басы голоса не хватает, поэтому она и не хочет учиться. В отношении Олиной студии учит-ца с длинным именем критически заметила, что их много, студий, растут они стихийно, почти частным порядком, и они их будут проверять, что это за учителя-самозванцы, которые сами деньги получают с детей и ни за что не отвечают. Она, учит-ца, и её коллеги получают зарплату через бухгалтерию.
Ляля выросла, и оказалось, что у неё нет праздничных колгот. Ходили сегодня искали. Есть белые красивые (простые) № 8, а ей уже надо № 20, такая она большая.
Второй день воспитываем волю — тянем зуб, так что он трещит, но не вылезает. Это она с готовностью сама предлагает. Просто лазить ей в рот. Кожи куриной больше нет, пенку завтра приготовлю. Предлагаю ей завтра ещё взять анализ, но она говорит, что пока нет уверенности. Ждём. Но живём уже дружно.
Сегодня Нина-соседка приходила решать пример за сына.
(11 1/2 - 6 2/3x) * 3 1/4 = 8 3/4 — что-то в этом роде. Начал он с того, что от 8 3/4 - 3 1/4, и у него ответ не получился. Я просто поражаюсь его тупости, а её — глупости, что она за него всё делает вместо того, чтобы заставить учиться. Ведь действия со скобками даже Струлёв у Оли умеет решать, наверное, во 2-м классе.
Я, Эрик, не знаю, что тебе про Виктора сказать. Я за эти два года столько волновалась за них, столько переживала, столько старалась помочь, а результатов нет.

7. Гайдаровец с «к`ошелем»
   
У меня как-то всё желание пропадает. Тем более, я смотрю, ни он, ни Таня, кажется, не прилагают почти никаких усилий, чтобы помочь себе и друг другу, а только «переживают». Но они же не дети.
Нельзя же вечно ждать, что кто-то приедет и разберёт их и всё уладит, как, кстати, и было много раз за это время. Никто вроде и не нуждается в нашей помощи.
Ни Таня не позвонит, не приедет, ни он не является по этому вопросу. Я просто не могу сейчас браться за них, может лучше подождать, попозже. Что я буду Тане писать? Она со мной ни о чём не говорила. Что же я ей на молчание буду отвечать? Я же не знаю, что и как она думает. Я всегда к ней относилась тепло, всегда была на её стороне, просто как женщина готова была её понять.
Если после этого она заявляет, что я ей не нужна, я не могу навязываться. Зачем? Чтобы она насмехалась и перемывала мне косточки? От этого добра не будет.
Тем более я и к Витьке отношусь настороженно. Многое мне в их упрёках кажется правдиво.
А поскольку я не знаю истины — для этого надо, чтобы они оба выговорились передо мной, я и сказать им в отдельности ничего не могу.
Собственно, всё главное ты уже сказал и ей, и ему.
Потом с ними, ладно?
Часто смотрю на Люшку, и что-то она мне стала нравиться больше. Особенно когда в школу идёт, ладненькая стала, красивая.
Бегала в магазин сегодня в украинском костюме — тоже красивая. Любуюсь. Особенно когда она весёлая и ласковая. А Лялька — маленькая губошлёпка. Сегодня с ней вместе в зеркало погоревали: после вчерашнего анализа совсем-совсем волосы распрямились.
Ты знаешь, всё-таки она полегче днём, поменьше кашляет, хоть и охота плюнуть мне — «тьфу!»
Может, это от того, что окна настежь и она на улице. Вчера играла с коклюшной подружкой — Наташей. Та похвасталась: «Я тоже к`ошелем болею, прямо задыхаюсь. У нас весь лагерь «Гайдаровец» заболел к`ошелем».
Сегодня что-то Наташи «к`ошельной» не было.
Эринька, милый, до завтра. Очень долго тебя нет. Очень.
Целуем все тебя и ждём, ждём.
Тоня.

8. Переводные картинки

Всякая переписка, даже короткая, всего несколько дней, волшебным образом перемещает в чёткий, живой мир прошлого.
Событий, ощущений, чувств, улыбок, тревог и слёз. Снимает преграду времени и помещает в точку времени и пространства, необходимую мне.
Это похоже на детские переводные картинки.
Дети очень любили их, и мы часто покупали.
Лист бумаги с покрытием, через которое просматриваются смутные очертания небольших картиночек. Изображение их видно, но не видны краски.
Отрезаем приглянувшуюся, отмачиваем в тарелочке с водой, накладываем обратной стороной на место её будущего жительства — альбом, книжку — и осторожно снимаем верхний слой бумаги. Остаётся приклеенный рисунок, чёткий, сияющий яркими красками. Творим чудо.
Так и письма. Годами лежат где-то, перевязанные, в пакете.
Через много лет открываешь листок и по волшебству перемещаешься в его давний мир — чёткий, яркий, живой.
В большом повествовании о людях, событиях времени и пространства сохраняет память общий фон. Письма так ярко оживляют его, что все чувства вспыхивают с той же силой.
И смешной лепет хворых деток с их «свинкой-свининкой», «коклюшем-к`ошелем».
И «режим насыщения».
Можно смотреть со стороны на себя и свою прожитую жизнь.
В этом помогают «письма-картинки», где «правда, и только правда», с которой сброшена пелена времени.
Можно держать ответ перед собой.
Я прожила счастливую жизнь. До той поры, пока со мной были все мои родные, которых можно безгранично любить.
Потеря их изменила жизнь. Эрик, родители, младенец — всё оставило незаживающую рану в сердце.
Но раненым сердцем мне ещё оставалось кого любить — две дочки, три внучки.
Они выросли все или почти все. Моя любовь к ним, да и сама мать — я, перестали быть потребностью для них. Или почти. У них другие дороги жизни, в другом мире.
Слабеют силы и возможности, но я всё цепляюсь за мир. Сложно. Жить — это творить. Удаётся только по мелочам. Из-за своей ненужности любимым, детям.
Моими творениями были дети, в души которых вкладывала всё лучшее человеческое, спасала от невзгод.
Чтобы в жизнь ступили красивые и здоровые душой и телом.
Оберегала росточки — внучек. Оставила всем добрую память об отце — книжку о нём.
И вот оставляю вторую, обо всех.
Может, это как-то поможет, научит их тоже быть счастливыми и в юности, и в старости.
Конечно, оно у всех разное.
Один день из тех писем — высветляет всю жизнь.
Большая часть жизни у Эрика принадлежала науке.
Для этого надо было мне создать условия. Нести житейскую ношу самой, всегда.
Эрик это видит и даёт дружеские советы. «Улыбаться, быть приветливой и приятной всем». С него брать пример. Не сказал, где брать силы на всё. Не помню, чтобы заменил меня, улыбаясь, в моей борьбе со злыми силами, защитил. Спас от злых соседей. На руках возил по врачам тяжёленькую Лялечку в шубке. Караулил хвореньких дочек по ночам. Да мало ли дел. В то время и мыслей-то таких у меня не было. И у него. Хоть за анализом с Лялей сходить. Оберегать его с наукой было моей потребностью. Не рассчитывая силы, загребала себе всё, что под руку попадалось.
Завязать роскошный бант на дочкину макушку и годами художественно штопать дыры в одежде мужа и брата. Перешивать детям старое взрослое платье, укушенное молью, а дырку закрыть аппликацией-собачкой. Наряд для Оленьки. Платье — мачехин дар. Успеть сшить на руках и украсить цветной аппликацией к Новому году. Платье-пачку «Веснянка» для Лялечки на утренник в садик. Ещё и венок «Весны» с розами из лент. Много чего видимого и невидимого переделано мною, чтобы беречь счастье, радость, здоровье семьи.
У счастья свои законы. Человеку надо жить там, где без него не могут обойтись. Человек не может жить, если в сердце нет любви. Без неё только притворяется живым. Я жила. Там, где нужна. Ещё для счастья любимая работа и любимая семья необходимы. И это было у нас с Эриком. Очень трудно жить по обязанности. С семьёй без любви и работать, чтобы выжить. Мы жили счастливо. Только проблемы разные. У Эрика на работе — полная чаша науки, у меня — на донышке, по ночным сменам с перерывами.
Дома у меня полная чаша всех житейских проблем. Эрику — развлечения с дочками, игры, песни, прогулки.
Молча и робко появлялась мысль. Моё странное положение «беспорочной жены» имело право на б`ольшую заботу обо мне, практическую, и душевную, и сердечную.
Так получилось, что у любимых мужа и работы я больше «числилась» женой и специалистом. Чтобы Эрику досталось больше счастья. И это тоже было моей потребностью. Просто я сильнее умею любить.
Это сейчас в моей пустоте идёт анализ всего прошлого, в своей ненужности никому среди родных детей. Тоже сильнее люблю.
Но я и сейчас благодарю каждое утро судьбу, что встать на ноги смогла. И из ненужной не стала тяжким бременем для любимых деток. И хоть малой крохой кому-то могу быть полезной.
А тогда я просто радовалась всему, что удавалось сотворить, успеть, справиться, победить.
И есть чувство удовлетворения, что жизнь свою строила сама, на «пустом» месте, без родительской помощи, мужа никогда и ни в чём.
Не всё было просто. Но в семье было главное — мы были безраздельно, безмерно нужны друг другу. Мы были разные по характеру, но было много общих душевных качеств и жизненных принципов. На честь, совесть, добро и зло, верность и любовь. Мы дополняли друг друга. В отдельности мы бы были хуже.
А всякие житейские проблемы — они есть всегда.
Плёнку с переводной картинки можно снять, чтобы она засияла яркими красками. Главное, не поранить её, осторожно снимать. Мокрая, она очень непрочная, ранимая. Так же бережно снимать плёнку надо с картинки жизни, судьбы, омытой слезой.
Самое главное, мы были с Эриком родные. И эти связи ни что не могло порвать. Мы оба жили очень активно. Немного со сдвигом, но каждый там, где больше нужен. Эрик — в любимом своём научном мире. Мне казалось, что в голове «государственные мозги» его всё время преобразуют формулы. И не остаётся лишних извилин на окружающую среду его родную. В которой мы болеем, «плюёмся», пылесосим блоху у кота.
Часть моя извилин тоже заняты наукой на работе, но большая их часть используется на преобразование нашей окружающей семейной среды. Многогранной, многоликой, многоцветной.
Иногда у нас не решаются интегралы. У каждого свои.
Иногда я смотрела на себя со стороны. Я иду под летним солнцем и голубым небом по красивым улицам города. Почти курортный, в зелени газонов, крон аллей, в цветах. Молодая, стройная, лёгкой походкой. Пышная причёска, чешская бижутерия на шейке. Взгляд, распахнутый на мир вокруг.
Навстречу мне идут красивые, приветливые люди. Особенно дети. Они почему-то в Зеленограде ангельски красивые, необыкновенно.
Встречаю приветливый взгляд молодого мужчины. Красивого, высокого. И на работе много ласковых взглядов. Приятно. Не злые, не брезгливые. Но чужие. Не родные. Не нужны. Эти мысли невольно рождались сами.
Родной навсегда только один.
Плечи у него — уже, уши — шире.

«Так и я,
Смешной снаружи,
Лыс.
Сутул.
Уже морщины.
Загляни в глаза
                поглубже —
Я вернее этой псины».

Вот и я тоже — вернее.
И я благодарна судьбе, что дала нам прожить вместе нашу жизнь. Что Эрик был единственный, первый и последний. Что ни капли не утеряно любви и чувств. Я подарила всё только ему. А он — мне. Больно жить без него. Опустела без него Земля.
Не сбылась одна девичья мечта. Вместе за руку идти в старости.

9. Бои местного значения

Будни у нас с Эриком все боевые. Но ведём мы бой каждый за свою «высотку». Он борется на научном фронте за право быть Родине первой в Космосе. В глобальных масштабах.
Я отбиваюсь боями «местного значения» за свой дом, за детей в нём.
От заразы. И это для меня сейчас самое главное в жизни. «Сейчас» уже складывается в годы.
Не помогает ни свежий воздух Зелёного Града, ни возможность изолировать больного в трёхкомнатной квартире.
Болезни детей — очень тяжёлый груз для меня одной. Я борюсь с этим страшным для меня врагом руками, ногами, мозгами. Я таскаюсь по врачам, но они плохие помощники. То коклюш бронхитом назовут и назначают вредное лечение. Краснуху путают с аллергией. «Свинку» — с воспалением желёзки. А хроническое воспаление лёгких вовсе лечить не умеют. А при операциях разрешают глотать какие-то медицинские инструменты.
Оле оперировали гланды. А она чего-то съела. То ли ситечко для гланд, то ли ещё ей что в рот отвалилось. Она была маленькая, пять лет, толком не разобралась. Ну а хирурги, конечно, в объяснения не пустились.
Беда с врачами у нас была в том, что столичные врачи к нам пока не ехали, знающие и квалифицированные. Потому что города пока нет. Стройка. Только начиналась. Было мало домов и много строительной грязи. В наукограде селили в первую очередь инженерно-научных сотрудников для НИИ.
В единственную первую поликлинику и больничку набрали врачей провинциальных, троечников. Приехали сюда за квартирой. Их и было-то всего несколько человек.
Помощи, как и в ЦНИИСе, было от них мало.
Лечить детей трудно было ещё потому, что в грудном возрасте врачи довели их до медикаментозной аллергии.
А болели много опять же потому, что начали обе в том же грудном возрасте. Оля — в 4 месяца. Ляля от неё заразилась в 6 недель. Иммунитета нет никакого. Один стандартный совет его появления — закаливание. Но я не успеваю между болезнями. Для защиты моих деток у меня оставались только поиски хороших врачей в Москве. Пытливо караулить местных, чтобы не вредили. Народные средства. Полная отдача сил выхаживания их круглосуточно. Режим, диеты, чистота. Основное лекарство — отсутствие отрицательных эмоций. Наличие положительных. Даже когда в нос капаешь и горчичники ставишь. Хоть на потолке пляши.
Каждая мелкая тварь-микробина сопливая в носу — сразу заползала на гланды, которые у них уже отросли. И через трахеиты-бронхиты запрыгивали в лёгкие. Триптих воспаления. Уже в носу они приводили меня в ужас. Все дети как дети. Ходят и в саду, и на улице с соплями до колен. Родители спокойны. Пройдут сами. А у моих не проходили, как я ни старалась.
Особенно тяжело с лёгкими было у маленькой Лялечки. Мне помогал один старый московский врач детский. Приезжал к нам домой, пугал меня. Что у неё уже два слоя стенок лёгких истончились.
Назначил дыхательную гимнастику, которую сам придумал для деток. Напечатал книжку тоненькую. Мне одну подарил для лечения. Назначал какие-то безвредные лекарства, не антибиотики. Но звонил по телефону и предлагал применение их в строго указанное время, по часам.
Когда организму полезнее.
К детям цеплялись микробы неизвестно откуда. Простуда, горло красное — это от всех лезло к ним.
Но как в саду заболеть коклюшем Лялечке, да ещё два срока, 80 дней проболеть, если там его нет. Одна болела. Так же и «свинка» у Оли. И краснуха у Ляли с высоченной температурой. Нету карантина в саду! Потому врачиха и ставит аллергию. Сыпь с высокой температурой?
А вот с настоящей аллергической сыпью забрала раз из сада, потому что всех кормили антиглистовыми таблетками. А я просила в саду, чтобы никаких не давали.
Ну и дома. Все ели арбуз. Все целы. Лялечку отвезли в больницу с дизентерией. Состояние — средней тяжести. Каждое утро ездила в Москву в больницу в тревоге. Узнать про состояние. Телефонов-то не было. Даже на работе только местная связь. Да и мало мне его: казалось, если я рядом с ней, под её окошком, ей будет полегче. Я же люблю её здесь, рядом, а не за 50 км. Когда же ей стало получше, разрешили подойти к окошку, к маме, я от ужаса чуть в траву не упала.
В окошке появилось личико моего дитя всё в каких-то жутких чёрных пятнах. Успокоила врач — это была марганцовка. Лечили ветрянку. Ну как у тяжело больной двухлетней девочки, с постельным режимом, рядом оказалась заразная инфекция, ещё одна.
Да много чего грустного было. У меня уже начали кончаться силы в этой борьбе бесконечной за их здоровье.
Я только знаю, что к школе обязана поставить их на ноги. В школу-то им необходимо ходить каждый день, и здоровыми.
И наша лор-врач, и педиатр в один голос заявляли: необходима операция гланд в горле и полипов в носу. В них сидит зараза-микробы. Выковырять их оттуда невозможно медицине.
Твёрдо обещали, что будут здоровы.
Но моих крох — под нож! Даже от мысли трясёт от жалости к ним.




10. Никсон. Центральный проспект

Не прошло и семи лет нашего проживания в Зеленограде, как у нас случилось замечательное событие — новоселье! Третье в семье.
До семи не хватило несколько месяцев. Приехали мы сюда, в свою новую большую квартиру, в кор. 430, на 1-ый этаж, в декабре 1965 года, а переехали в другую летом 1972-го.
В самый новый дом, на главную улицу города — Центральный проспект, в кор. 402, кв. 61, 11-ый этаж.
Появились там и в первую очередь кинулись к окнам. Мы никогда не пар`или на такой высоте! Всего их семнадцать, и это были первые такие высокие дома, 17 этажей.
На первом этаже нашей пятиэтажки мы видели только шагающие пятки и каблуки.
А здесь такая красота!
Из окон с двух сторон квартиры видны два построенных, первый и второй, микрорайона, четырёхэтажных. Деревья в скверах выросли выше крыши. Поэтому видны сверху кущи деревьев в нескольких метрах. Кажется, лес у дома.
А какие закаты над ним! Все возможные цвета. И днём небо близко, и звёзды совсем рядом ночью. Любовались роскошными пейзажами круглый год и каждый день.
Сверху и дождик, и деревья в инее и тумане, всё необычное.
В квартире — новенькие обои, паркет. Большой коридор и большая кухня, метров девять. В два раза больше прежней. Всё казалось большим и просторным. Хотя и была неувязочка. При улучшении квартирных условий, закон обязует предоставлять площадь не меньше прежней.
У нас оказалось меньше. Жилые комнаты сократились с 45 м 2 до 39 м 2. Но за счёт большой кухни и прихожей всё равно казалось просторно. В основном потому, что мебели у нас ведь почти не было да и дети были малы. Красивый рояль, свадебный сервант из Лосинки и два старых шкафа.
Но, поднявшись на такую высоту, мы решили обновить и нашу мебель. На первом этаже мы успели купить только две кровати детям. Заменив грудную чешскую и матрац на кубиках. Там ещё поменяли круглый светлый стол на тёмный квадратный. Потому что сотрудница Эрика, Галя Вшивцева, получила квартиру. И у неё не было тоже никакой мебели. Мы и подарили свой круглый, чтобы новоселье справить ей было можно. Мы её жалели. Эрик взял её к себе на работу в лабораторию. Она кончила, кажется, Горьковский университет. Как попала в Москву, не помню. Она была некрасивая, хоть и добрая девочка. Угораздило её влюбиться в красивого журналиста ещё студенткой. Который много лет обещал на ней жениться. Но обманул. А она была верная. Через много лет она уже стала ждать ребёнка от него. Но он всё равно не женился, сбежал. Она была в расстройстве и печали. И попросила начальника своего и к тому же моего мужа Эрика добыть ей квартиру отдельную. Как матери-одиночке. С большим трудом он ей добыл, хотя в хозяйских делах неспособный. И она успела получить ордер до родов. А потом случилась вторая беда. Дитя умерло при родах. И она ещё больше осталась одна, так и состарилась. Но в новой, отдельной квартире. Переехала из коммуналки.
Вот наш круглый стол к ней и уехал.
Конечно, и в этой высотной квартире мы не тянули на какие-то гарнитуры. У чужих они нам очень нравились. Но себе даже и не хотели. Всё равно не на что. Мы убедили себя, что в отдельности покупать предметы удобнее. Так что в новой квартире поменяли почти всё на новенькое.
Комнаты хороши были, с большими окнами, во всю стену почти. Тёплые, с большими батареями, просторные, очень уютные и красивые.
На кухне большой легко разместились две наши белые полочки над мойкой. Зато рядом встал большой новый холодильник. Старый «ЗИЛ» отправили родителям в Сасово. На радость им и нам.
В первой комнате с двумя створчатыми стеклянными (!) дверями устроили гостиную.
Слева в углу рояль. Левая стена — стеллажи из книжных полок с книгами. В углу телевизор чёрно-белый, который Эрик с Маматханом купили через пару лет после нашего поселения в Зеленограде, ещё на первом этаже. Напротив двери — во всю стену окно с белым красивым нейлоном до паркетного пола.
Справа новенький сервант с посудой. В углу кресло, которое купили Оле в Лосинке. Когда Ляля выселила её из чешской кровати.
На это кресло мы взбирались вчетвером смотреть телевизор. Я — на сиденье, с Лялей на коленках. Рядом, на подлокотниках, Эрик и Оля.
Тесно, но дружно и весело.
Ещё в этом кресле мы вслух читали стихи Пушкина, Есенина, Лермонтова. Мои любимые поэты.
Или пели все вместе.
Другая большая комната, с балконом, самая светлая, окном на запад, стала «детской».
Она удобная, самая дальняя, в торце коридора. Напротив двери — её окно — стена. А три стены свободны.
Детские кровати поставили углом у двух стен справа.
У окна — новый письменный стол для Оли, а слева у стены секретер с откидной доской для Ляли. Но в младших классах она училась за складной лёгкой партой, купленной Оле в первом классе. С регулировкой для роста.
К этому времени появилось много отличных детских фотографий. Чтобы любоваться ими постоянно, мы стеклом накрыли письменный стол вместе с лучшими фото. Получилась фотовыставка.
Со временем у детей появились даже два ковра над кроватями и палас на полу. Она стала нарядной, светлой, со свежим воздухом и с красивыми пейзажами за окном.
Палас синтетический был и в гостиной. Они были дешёвые, потому что не новые, у знакомых покупали ещё на старой квартире, у соседей.
Купили сначала некрасивый серый детям малым. Чтобы могли играть на полу. И вообще пол холодный на первом этаже. Затем поменяли его на шерстяной, красивый, вишнёвый. Но на него всегда лез всякий мусор. Несмотря на ежеутреннее пылесосение Эриком, через час опять соринки. А чтобы украшать, должна быть идеальная чистота. Мы уже так разбогатели, что и пылесос купили. Я ему особенно рада была, т. к. это техника, её мужчине и вручила.
Уже здесь, в этой высотной квартире, проблем с хозяйскими делами почти не было. Дети подросли, хоть ещё и болели. Семьи «дружеские» Эрика все переселились по своим домам. И у меня отпала обязанность быть их уборщицей, поломойкой, кухаркой. Прислугой. Теперь приезжали только гости, общие друзья и родные. Им радовались уже все.
Когда не стало отца Эрика, я избавилась от мачехи с сыновьями. Которых привечала много лет ради него.
Себя с Эриком мы поселили в среднюю, самую малую комнату, восемь метров. Нам было удобно. Туда как раз вместилась наша старая полуторная кровать, приданое Эрика. Мы в разное время купили два тёмных полированных шкафа. Они как раз заняли стенку напротив неё. Окно в этой комнате оказалось поуже. Мы из него вообще сделали потайной шкаф.
Шторы повесили не прямо у подоконника, а немножко отодвинули карниз. Наделал Эрик по моему чертежу полки-стеллажи. Которые до потолка были заполнены зимними вкусностями в стеклянных трёхлитровых банках. Варенье и компоты из Сасова. И засол помидоров и огурцов нам с Эриком и детям.
Закрыты эти кладовки были нарядными, хоть и очень дешёвыми портьерами. На стекле — нейлон. Перед окном радиола на ножках. Уже набралась большая фонотека разных жанров. Музыка почти всегда звучала в доме с рождения детей.
Громоздкие гардеробчики мы поместили удачно у себя. Поэтому и были просторны две другие комнаты, что очень радовало меня.
Гардеробчики были общие, мы ими пользовались парами.  В одном поселились вещи девочек, в другом наши. Там жило и всякое постельное и прочее бельё.
Старый, светлый, трёхстворчатый, из Лосинки, с зеркалом посередине, стал честно служить нам в прихожей. В нём жила наша верхняя одежда. Здесь же, у входной двери справа, был небольшой встроенный шкаф. Наверное, и предназначался проектом как раз для верхней одежды. Но из-за него вход в просторный холл стал затруднительным для компании, больше, чем один человек. Компании побольше надо по одному пробираться ручейком в щель между стеной и встроенным шкафом, в грязной обуви заполняя паркетный роскошный холл. И шкаф был мал для одежды. Это неудобство я частично исправила.
У входа постелила кусок пластика для грязных ног, где все разувались и складывали обувь в эту входную пристроечку.
И по моему нехитрому проекту Эрик набил в шкафчике полочки с трёх сторон, он стал удобной кладовкой. Чего там только не было! И обувь всех сезонов, и стиральные средства, и швейная машинка с пылесосом. А ещё я придумала релейную схему с лампочкой. Которая автоматически включается в тёмном шкафу, когда дверь в нём открываешь. И наоборот.  Эрик всё это привинтил. Этот секрет двери приводил меня в восхищение. И всех гостей тоже.
О таком невообразимом количестве удобств в квартире я раньше и вообразить не могла.
Конечно, в этом нашем новом доме мы были ещё счастливее все, всему радовались. И лифту тоже. Мы же раньше никогда никто на нём не катались! И мусоропроводу на этаже. У нас его тоже не было. И лоджия!
А всем этим счастьем мы обязаны были американскому президенту Никсону.
К этому времени послевоенная «холодная» война нашего правительства и Америки стала затихать. Во времена Н. Хрущёва и Брежнева она настолько согрелась, что Никита Хрущёв во время визита в Америку не боялся стучать снятым ботинком по столу в спорах с ними.
А мне лично он подарил славный город Зеленоград и в нём белый дом-корабль, в который вселил из коммуналки.
Новый правитель Леонид Ильич Брежнев жаркими поцелуями со всеми растопил последние льдинки.
Дружба правителей двух самых больших и сильных государств на земном шарике докатилась из Кремля до Зеленограда. Секретного центра разработок новейших космических аппаратов на микроэлектронике.
Город очень быстро был построен. За два десятка лет — 12-ть жилых микрорайонов. Два кинотеатра, Дворец культуры. Центральный проспект соединял две промышленные зоны, на юге и севере города. НИИ и их заводы с засекреченными шифрами п/я. Они имели так же шифрованные названия. «Микрон», «Электрон», «Ангстрем». И вычурные проекты зданий. По Центральному проспекту с секретными папочками сотрудники в автобусах перемещаются из «Елочки» в «Шайбу», «Клюшку». Или просто: «Я еду на Север». На «Юге» вырос вуз, МИЭТ. Готовит специалистов-инженеров по микроэлектронике для обеих «полюсов» города.
Не достроен был сам Центральный проспект. Дорога была с самого начала. Здания не все. Огромные девятиэтажные корпуса-лайнеры уже заселены. По проекту города осталось чуть-чуть. Вот его в срочном порядке к приезду Никсона и надо достроить, чтобы показать его во всей красе.
С одной стороны, слева, если направляться с «Севера» на «Юг», пространство между зданиями и шоссе облагородили природой, бульваром. Навезли огромное количество плодородной земли. Засеяли травой и цветами. Высадили большие, высокие деревья всех видов. Сосны, ели, берёзы, много клёна. А тротуар для пешеходов оказался в роскошной липовой аллее.
А вот на другой стороне, правой, надо было докончить стройку.
В длину всего четвертого квартала в рекордно короткие сроки были построены новые здания нового проекта. Сдвоенные 17-ти-этажные корпуса с лоджиями, облицованные голубой мелкой плиткой. Высокие нижние этажи предназначены для крупных бытовых городских организаций.
В нашем, 402 корпусе открыли универмаг «Детский мир». В соседнем, 401 — детская библиотека. Магазины и в остальных. Аллею нам тоже посадили и кустарники вдоль пешеходного тротуара.
И вот в такую красоту внутри дома и за его стенами мы и въехали. А Никсон-то не приехал! Спасибо ему дважды. Что так быстро построили наш новый дом. Который мы очень любили с Эриком. В котором выросли наши дети, родились внучки.
Наши дома-башни очень украсили не только нашу жизнь, но и внешний вид города.
Хоть и с запозданием в 13 лет, мы всё-таки тоже поселились в элитном жилье. В соответствии хоть каком-то с научным званием и должностью Эрика. Но причина не в этом. Переселение было неожиданностью и случайностью.
Приехали мы в Зеленоград, поселились в огромной квартире на первом этаже и счастливы были до бесконечности. И опять, как в Лосинке, я мечтала в ней вырастить и детей, и внуков, и состариться вдвоём с Эриком в большой-пребольшой семье, обласканные все друг другом. И не думали вовсе ни о каких переездах. Но вокруг нашей длинной пятиэтажки построили девятиэтажные корпуса с лифтом.
А пульт управления лифтами оказался случайно в соседнем подъезде, в квартире, отделённой от нашей тонкой перегородкой. Они тонкие во всём доме. Всех соседей слышно со всех сторон, с потолка, будто они в наших комнатах.
Но звуки из квартиры с пультами лифтов оказались совсем другими и непривычными.
Работали они круглосуточно. И вот ночью-то диалоги операторов с застрявшими пассажирами в тишине спящего дома отличались особой мощью. По силе эмоций, выражений бурных негативных чувств исключительно потоком мата. Это явление поколебало наше счастливое проживание. От буйства за стеной невозможно было спать. Да и днём их лексика приводила в уныние.
Поместили пульт с нами случайно. И вредили они нам не сознательно. Но когда наши силы кончились, стали искать решение.
Вот тогда я городскую СЭС позвала на помощь. Замерили они уровни шумов в квартире, которые превышали норму в несколько раз. С этим заключением и были мы внесены в списки на улучшение жилья. Как раз попали по времени со строительством башен.
Так два случайных события послужили нам в радостном новоселье. Одного явно не хватило бы, чтобы вознестись на лифте на новое место жительства, с первого на одиннадцатый этаж.
Так бы и жили на первом этаже до конца столетия, пока все «хрущёвки» не снесли.
Название такое дали в честь нашего вождя Н. Хрущёва. В перенаселённой Москве «подвальников» и «коммунальщиков» он принял решение переселить в отдельные квартиры.
Поскольку после войны страна ещё долго не могла разбогатеть, был принят проект строительства жилых домов самый дешёвый, быстрый. И этот его след на земле дал счастье и здоровье тысячам семей. В Москве места не было стройкам. Новые районы росли на окраинах её и даже в области. Особенно со стратегической, засекреченной промышленностью.
Был у нас один существенный недостаток. Плохая транспортная связь с Москвой. Но всё равно за час можно добраться до Большого театра. Когда через несколько лет пустили автобус 400 до ближайшего метро «Речной вокзал».
Первые годы и метро этого не было в Москве. Ходили городские автобусы до электрички у знаменитой деревни Крюково. В Лосинке до Москвы тоже добирались без автобуса на двух электричках.
А с автобусом стало гораздо легче.
Потому что он транзитный, без остановок добегал до Москвы за 35 мин.. Ходил часто, народу в городе тогда было мало, не было очередей и проблем.
И мы с детьми в выходные выбирались в Москву в театры, музеи, зоопарк. Когда они не болели.    

11. Закономерные случайности

Как странно и часто неожиданно ведёт судьба человека по жизни. Как будто предлагает случайности и проверяет, как он использует их.
В новый дом на Центральный проспект меня привёл не только Никсон. Но и целая цепь других событий. Казалось, моя жизнь вообще строилась на случайностях, неожиданных и необычных.
Осознанным и твёрдым поступком было решение учиться в вузе, в лучшем и именно в Москве. И вовсе не для того, чтобы устроить свою взрослую жизнь красиво.
Это был жизненный принцип — проверять свои силы и способности на самом трудном. Из вишнёвого провинциального сада я шагнула в буйный, незнакомый столичный мир. Не задумываясь, как я там буду жить и что меня ожидает. Известно было только про метро и строчка из песни про студентов «с благородными лицами».
Встреча с Эриком в жизни невероятная случайность. МАДИ с автогрейдером и МВТУ с ракетами. У него земля, у меня небо. Я обязательно прошла бы мимо него, если бы приняли его в Бауманский. Как от всех замечательных и обаятельных влюблённых мальчиков, которые мешали мне самостоятельно решать мою главную задачу — получить диплом.
Об обустройстве удобной и даже роскошной жизни с ними, детками руководящих и партийных работников, и мыслей не было. Диплом — это моя личная опора. А где они после Сталина, руководящие? И детки те.
Без московской прописки я должна была ехать в Сибирь. Готова. Интересно. Не думая ни о холоде, бедности, отравленном воздухе вредными заводами.
И вдруг случилось невероятное — мой Север оказался у Северянина, ж. д. станции рядом с Москвой.
Как будто в последнее мгновение, накануне распределения именно нашей группы, А. Т., ж/дорожный генерал Н. Брыкин, директор ЦНИИСа, принял решение об автоматизации дорожных машин.
А на самом распределении Смирнов В. И. именно меня, одну девочку, выбрал к себе на работу, в свой отдел. Красивый, интеллигентнейший человек, начальник отдела КМ, к. т. н.. Бывший офицер, лётчик-разведчик.
Именно они двое строили дальше мою судьбу.
Встреча с Эриком уже стала закономерностью. Или закономерная случайность.
За лето около меня собралась вся лучшая молодёжь в ЦНИИСе.
И не потому, что появилась новая, хрупкая, симпатичная девушка. А потому, что она сама активно вмешалась в их жизнь, собрав в турсекцию. Но ни одна пара и здесь ребячьих влюблённых глаз отклика в сердце не вызывала. Приятно, конечно. Улыбалась. И диплом уже был.
Снова и снова возвращаюсь к началу. Почему тощий, ушастый, нескладный Эрик?
У русской женщины жалеть — это уже любить. У неё в сердце живёт сострадание.
Это и было первым чувством. Я сердцем жалела мальчика, который сирота, с мачехой. И в большой семье никому не нужен. И конечно же, как необходимо ему было это искреннее тепло и участие. А у меня были любимые и мама, и братик, и Маня, меня вообще всегда и все любили. И это было главным счастьем в моей жизни.
А устройство моей души требовало поделиться счастьем с обездоленными. Как разломить кусок хлеба с голодным. И ещё эта душа требовала от меня так строить свою жизнь, чтобы у меня всегда было что-то, чем можно поделиться. И я могла принимать подарки. И за них у меня душа была просто переполнена благодарностью.
Я их от людей, от жизни получала всегда. И то, что эту жизнь мне сохранили в страшные военные годы. И жизни всех моих родных и близких.
И от природы полученные способности, которые позволяли подниматься выше в человеческом духовном мире.
И подаренная сама себе любимая столица. Бесплатная койка в ЦНИИСе. Свадебный подарок друзей, комната. Подаренный Зеленоград. Квартира одна, другая. Семья, дети. И все вокруг любимые и любимое всё вокруг. И всегда.
И это значит, все твои поступки в жизни не долг, не обязанность перед кем-то. А потребность, собственное желание.
И это самое главное счастье. Для меня. Все мои поступки желаемые. Нет против воли. Или редко. Центральный проспект будет моей последней остановкой в жизни. Здесь свершатся мои заветные мечты. Вырастут дети, родятся внуки. И он будет родным домом для большой семьи. Все остальные были местом проживания, временные.
А в памяти долго хранятся яркие грани перемен жизни. Наше вселение в огромную квартиру на первом этаже.
Роскошная пустота в ней после тесной комнаты в Лосинке.
Подрастающие не по дням, а по часам дети. Всяческая весёлая живность около нас. Хомяки, черепахи, Маматханы. Кошачьи с усами и без усов узбекские с зелёной редькой.
Около нас большое количество гостей, жильцов, друзей и не очень.
Я с радостью встречала всех от возможности приютить, обогреть, накормить. Но часто подводило качество пришельцев.
Просторы были и за окном. Въехали мы зимой, перед Новым Годом, в сказочный белоснежный город. Всё огромное пространство в нашем микрорайоне между четырьмя корпусами белым-бело. За углом нашего дома — лес. И весь город обрамлён бором дремучим с зелёными елями и соснами. В белых снеговых шапках и шубах на плечах. И всё на солнце блестит, переливается драгоценными брильянтами. И каждая снежинка под ногами тоже.
А какие великолепные здания производственные города, НИИ, заводы. За проект построенного города главный архитектор получил Государственную премию.
Великолепны проекты зданий общественных организаций. Дворец культуры, кинотеатры «Эра» и «Электрон», МИЭТ — институт электронной техники, ректором которого стал зав. моей кафедры «АТ» МВТУ им. Баумана.
А рядом с ним в гранит одели местную речку Горетовку, построили красивое водохранилище с пляжем студенты МАДИ — института Эрика. И мы причастны.
Зеленоград вырос на месте мужества и героизма защитников Москвы в Великой Отечественной войне.
В 35 км от Москвы, рядом с легендарной деревней Крюково, о которой сложена песня. Здесь 28 знаменитых бойцов сибирской дивизии генерала Панфилова держали оборону Москвы насмерть в 1941 году. Погибли. Удержали оборону.
В 1-м микрорайоне, у кромки леса, сохранился блиндаж, окоп «в три наката». Командный пункт. Жители наши, прогуливая детей, часто подходили сюда, рассказывая им о героях. Мы — тоже. Мальчишки забирались внутрь.
Школьники школы 841 обнаружили останки неизвестного солдата.
Это событие послужило созданию и открытию памятника Неизвестному Солдату в центре Москвы. У Кремлёвской стены был зажжён вечный огонь. Символ вечной памяти героям. Останки с зеленоградской земли торжественно перевезли туда для захоронения. Здесь всегда почётный караул. А мы, гуляя с детьми по лесу, находили пирамидки на захоронениях лётчиков. С красной звездой. На въезде в город стоит высокий памятник — «Штыки».
Когда наша армия начала наступление, в лесу, на месте нашего будущего города, был построен военный аэродром и военное лётное училище. Инструкторы готовили из новобранцев военных лётчиков и отправляли в бой.
С одним из инструкторов той школы я познакомилась через много лет, в 70-е годы, с Марией Григорьевной. Так встретились дважды два человека. Мы познакомились в одной из московских клиник. Кардиологической, в 1-м мединституте. Мы были сопалатницы.
Она очень интересный человек, замечательный.
Конечно, мы подружились. Перезванивались несколько лет.
Но звания офицерского уже не помню.
А много раньше мы тоже обе были на одном месте. Но с разницей во времени в 30 лет.
Центральный проспект Зеленограда построен на земле военного аэродрома. На котором работала инструктором Мария Григорьевна в 1941-м году.

12. Про шпионов

Интересно, что на месте засекреченного аэродрома город построили тоже засекреченный, очень, очень.
В нём разрабатывались новые системы космонавтики на новой технологии в микроэлектронике.
Поэтому, считаясь районом Москвы, был удалён от неё на 35 км в глухой лес. Со скудным транспортным сообщением — электричкой. Планировка города тоже ну очень секретная. В нём нет ни названия улиц, как у всех, ни номера дома. Чтобы иностранные шпионы не нашли нас и блуждали без Сусанина по окрестностям.
Прямого транспортного сообщения с Москвой никакого. Только через деревню Крюково, на электричке.
А если шпион ночью, незамеченный, спустится с парашютом, то ещё больше заблудится внутри корпусов. Потому что план застройки тоже был хитрый, квадратно-гнездовой.
Даже название двухместное: г. Москва и град Зелёный.
Сначала построили основную дорогу, будущий Центральный проспект. Для транспорта строительного, городского (автобусы), пешеходов. Строго по прямой: север—юг.
На конце её, у самой гущи леса (для маскировки), стали строить целые ансамбли разнообразной, красивой архитектуры — производственные здания. НИИ и их опытные заводы.
Мы секретно и разговаривали: «Я поехала с документами на Север».
Если шпион и подслушает, решит, что я сначала отправлюсь в магазин за унтами и тулупом. Потому что у эскимосов холодно.
И долго будет ломать голову, почему я так далеко везу секретные документы. Одна, без охраны.
Названия предприятий научных для внутреннего пользования тоже имели туманное значение. «Ангстрем», «Элион», «Компонент», «Микрон», или НИИМП, или НИИТТ.  Мы даже перемещались по «Шайбе», «Клюшке», «Школе швейников», «Школе металлистов».
За пределами города все имели шифр: п/я № ...
Остальные улицы города покороче, с Запада на Восток строго по компасу.
А в квадратах-то этих дорог и стали возводить жилые корпуса.
Чем позже, тем выше. Назвали их микрорайонами.
Поскольку новый район Москвы засекреченный, не было никаких ориентиров его определения в пространстве.
Человека тем более. Все мы были «девушками без адреса».
Ни тебе названия улицы или ближайшего метро. Поэтому, если хитрый шпион проберётся к нам, всё равно заблудится и будет долго петь: «Где эта улица, где этот дом?»
У нас было единственное обозначение — «зеленоградцы». Хотя в других районах Москвы жители не обзывались: «чертановцы» («чертяки»?), «шаболовцы» («шаболки»).
Стройка началась с Севера. Первого и второго микрорайонов. Но заканчивали почему-то четвёртым. Это у нас в чистом поле стояли четыре «хрущёвки». По плану до Крюкова у города 10 м/районов. Все достраивались, наш только начинали.
План секретного расселения секретных работников внутри микрорайонов оказался очень удачный и хитроумный. Против шпионов.
Настолько, что мы сами, жители микрорайонов, с трудом находили друг друга не только в соседних, но и себя, в своём собственном.
Сначала строится один тип зданий в разных его точках. Например, наши четыре длинные пятиэтажки в 10 подъездов, во всю ширину квартала.
Абсолютно одинаковые снаружи и внутри. Иногда два жильца встречались в одной квартире и долго доказывали друг другу, кто из них хозяин.
Потому что и планировка у всех одинаковая, и даже мебель-гарнитуры из одного мебельного магазина. Даже ключи часто почему-то подходили к чужим дверям.
В первые годы жизни города даже тропинки к родному порогу трудно отличить от чужих. Потому что вокруг каждого дома шла стройка справа, слева и асфальтированные дороги залиты грязью строительными машинами.
Не только пьяные грубо ломились в чужие квартиры, но и трезвые интеллигентные, и родные вежливо просили впустить их к накрытому столу и были в полном недоумении от отказа.
Наши длинные «хрущёвки» в размер квартала имели номер только на одном торце.
Чтобы отыскать свой, приходилось змейкой выхаживать по кварталу. И уж вовсе не смогла подсказать однажды прохожему, как пройти в ЦКа. Удивилась, что и такое у нас есть. Оказалось — центральная котельная.
Принцип нумерации корпусов не поддаётся никакой расшифровке даже через много лет.
На моём теперь Центральном проспекте только две башни рядом имеют соседние номера, 402 и 401. Другие соседи самые разные, 443 и 405, чуть в стороне от него.
Ни по периметру, ни по диагонали, ни в шахматном порядке — вычислить номер нужного корпуса невозможно.
Только расположение квадрата, микрорайона, в котором он находится. Но и этот секрет знаем только мы, жители, не чужие. Их всего 10 в городе. Но у первого сосед пятый. У моего четвёртого — девятый. «Зеленоград, кор. 430». «4» — номер микрорайона и расположение его на территории. Вторые две — номер здания, «30». И никакого намёка на вопрос: «где ты».
Наш 402 был на виду, проблем у нас не было, и мы всем были довольны. Главная наша творческая работа была — растить из детей — людей. Они взрослели. Каждый год и день были интереснее вчерашнего. Если с младенцами важнейшей моей задачей было выхаживание, излечение от болезней, то теперь важно было заполнить их внутренний, духовный мир всеми человеческими ценностями. Пока он чист, как белый лист бумаги.
Здесь прошла б`ольшая часть жизни нашей семьи.
Главные события, чувства, переживания. У нас был тёплый, родной дом. Тот счастливый период, когда все очень нужны друг другу.
Когда переехали, дети нашли здесь себе ребячью компанию, дворовую. Много играли на улице в разные детские игры. Я могла уже их одних отпустить, потому что двор был в стороне от Центрального проспекта. Машин почти не было тогда в городе, кроме городского транспорта. Строительство уже закончено. Безопасно. Да ещё с балкона двор весь виден. Несмотря на высоту, можно перекликаться. Но самое главное, у меня была уже большая дочка Оля. Перешла в пятый класс. Я ей доверяла сестрёнку. Компания детская образовалась быстро потому, что высоченный дом с одним подъездом. Дети со всех этажей постоянно встречаются в лифте, их два, и на одном дворе. А не расползаются по десяти подъездам, как в прежнем.
Их сплачивала ещё одна общая забота. Конечно, новосёлы в большой дом притащили для счастья по кошке на квартиру. А всего их больше сотни. Потом большую часть повыкидывали. Те попрятались в подвалах соседних домов и вылезали голодные и несчастные. Вот детвора и взяла над ними шефство. Кормили их каждый день, берегли от живодёров.
Мы-то тоже с приблудным котёнком переехали. Но не для выбрасывания, а для выращивания. Маматхан наш потерялся ещё на первом этаже. Поэтому с нами была одна Варвара. Два хомяка, которые жили тоже там в птичьей клетке на стене, на кухне, тоже потерялись.
Один как-то быстро сбежал у дочек, когда они на полу с ними играли. Обыскали всю квартиру. Не нашли. Стали играть с одним. Но однажды, вернувшись все с работы и школы, обнаружили клетку пустой, но с закрытой дверцей. Удивились, огорчились, поискали, не нашли.
Но через несколько дней мы опять удивились, но обрадовались, когда вдруг из щели между стеной и плитой, в паутине и мусоре, вдруг появилась его голова. Конечно, ухватили, накормили, приголубили.
Но он всё равно потом сбежал на волю. Это всё в первом, в кор. 430. А в этом доме у детей кроме двух школ, обычной и музыкальной, появились длительные увлечения.
У Оли важное место в жизни ребячьей занял спорт, бассейн. Который и помог избавиться от больной коленки. Которую пять лет безрезультатно лечили ведущие хирурги всех московских известных клиник.
Ляля увлеклась общественной и приятной, полезной деятельностью пионерской в штабе пионерского городского актива, РПШ. Потому что встретилась с замечательным пионерским вожаком Колей Горячевым, «главным Штабистом». Так мы его звали. Умный, талантливый педагог, влюблённый в своё дело.
Здесь дети окончили три школы. Музыкальную, 602-ю, в которой проучились восемь лет, матшколу, 842-ю. Где и получили аттестаты зрелости. Учились отлично. Получили первую путёвку в жизнь. С ней отправились в новую, студенческую, в МГУ и МИЭТ.
В родном доме сыграли две свадьбы. Здесь я приняла на руки из роддома первых внуков. Двух дочек Оли, Танечку и Ирочку.
Всё случилось, как мечтала. Почти.
С Центрального проспекта мы начали наши лечебные и просто отдыхательные поездки в разные зоны отдыха.
На Чёрное море — Баку, Сочи.
Балтийское — Паланга, Юрмала (Оля).
Прикарпатье — Трускавец.
«Прикавказье» — Железноводск, Пятигорск.
И в наш санаторий Колтышево недалеко от Зеленограда. Мы все участвовали в его стройке. Чернорабочими.
В жизни важно самому выбрать дороги. И прийти к цели.





Глава 21. Полукультурный отдых

1. Баку. Перо Жар-птицы

Только через несколько лет в полукультурном состоянии мы снова оказались на Чёрном море.
Предлагались путёвки в Баку, в Азербайджан. За полную стоимость, даже без скидок на детей. Но соблазн был большой. Мы вспомнили наш незабвенный, счастливый полупутёвочный отдых первый в соседней солнечной Абхазии, в Сухуми. И нас неудержимо снова потянуло на море, на море!
Дети болеть не перестали. Ляля окончила 1-ый класс, а Оля перешла в 5 класс.
В этих путёвках были плюсы и минусы.
Предлагалась нам среда обитания в пустыне с нефтяными вышками под Баку. В санатории ЦК Азербайджана.
Для семьи в 4 человека предоставлялась огромная квартира со спальнями, гостиной. Для работников ЦК других не бывает.
Поэтому дороговизна путёвки заключалась именно в оплате этой квартиры. Они-то её получают бесплатно. Нам такая не нужна, нам бы маленькая комнатка с кроватками. Но таких там нет. Это — минус, но выбора нет.
Питание там же, но не цековское меню, а обычное столовское.
В санатории не предполагается санаторное лечение, только для ЦК-ашников. Ну да ладно. Едем просто отдыхать. Врача вообще нет. Только фельдшер с зелёнкой. Смущало время года. Весь год, кроме летних заездов работников ЦК, санаторий поправляет свои финансы за счёт «посторонних» с полной оплатой. Вроде нас.
Но мы подумали, что весна начинается на Кавказе рано. Может, вода уже согреется. Если нет, будем дышать морским воздухом. И главное, отдыхать от забот. Поехали в весенние школьные каникулы, на 2 недели. Отпросив детей на недельку ещё в школе.
Приехали.
Огромные красивые корпуса санатория прямо у берега моря.
Квартира огромная. В гостиной можно балы устраивать. Но некому.
Обеды скудные — гречка с котлетой.
Корпуса стоят в зелени, но за сотню метров — песок, пустыня.
Днём уже жарко, ночью холодно. Поэтому вода в море холодная. Прибежали к нему, сунули ноги в мелководье. Но глубже — холодно. По русской пословице: «Близок локоток, да не укусишь».
Мы грелись на солнце, блаженствовали два дня. На третий я всё испортила.
Мы всё-таки не утерпели и днём, на горячем солнышке, залезли в прохладные воды моря. Только окунулись.
К вечеру у меня поднялась высокая температура, под 40 градусов. Начались дикие боли в спине.
Это было что-то новенькое.
Позвали фельдшера. Его обязанностью было смазывание зелёнкой болявки. В основном на детских коленках. Но он был стар, опытный. Взглянув на меня, поставил диагноз: острое заболевание почек.
Очень я удивилась неожиданному диагнозу. Он мне не понравился, поэтому я не поверила. Не врач же.
Но дед предупредил, что выбор у меня небольшой.
Если не лечить — помру.
Здесь, в санатории, лечить некому. Надо срочно отправляться домой. Но предложил обратиться за консультацией в соседний действующий санаторий. Через забор от нас.
Врач пришёл незамедлительно. Заболевание подтвердил. Всё оказалось правдой.
И снова меня поразили в кавказской республике люди своей удивительной человеческой теплотой, заботой, участием. Даром. У нас не было денег ни на взятку, ни на благодарность. Но молодые врачи санатория относились ко мне, чужому, постороннему человеку, как к близкому, родному. Или как к работнику ЦК.
Они предложили мне бесплатно свою помощь, провести полный курс лечения. Но для этого необходимо срочно провести обследование в городской больнице Баку. Лечь на 2—3 дня. По результатам она назначит лечение, а они его проведут сами.
Надо ехать. До Баку нет транспорта общественного. Отдыхающие ЦК обслуживаются машинами. Закрытая зона, беспокоить их нельзя. Поэтому никаких общественных автобусов.
Вышли на дорогу с Эриком голосовать. Не очень-то много желающих везти хворых женщин.
У меня температура под 40 градусов, под палящим солнцем пустыни.
Ну ни коим образом я не привлекала хоть и тоже горячих кавказских мужчин.
Наконец кто-то сжалился. Подвёз к больнице.
Санаторные врачи заботливо дали направление. Меня положили без промедления.
А Эрик уехал назад к детям с обещанием, что вечером ещё наведается с книжками, бельём и мылом.
Хорошо, что с нами в этот санаторий поехала знакомая Лена с сыном Андрюшей. Инженер соседнего отдела.
Ей-то мы и оставили своих девочек на время отсутствия.
Меня медсестра отвела на свободную кровать. Я с нетерпением стала ждать врача.
Вот он сейчас срочно прибежит, как в санатории. Быстренько обследует, и я скорее вернусь к своим брошенным деткам.
Но врач что-то не бежал.
Я стала осматриваться.
Палата больничная представляла собой какое-то огромное, длинное помещение с толстыми монастырскими стенами и узкими окнами в них.
В длинные три или четыре ряда стояли койки с больными азербайджанками разного возраста.
Сколько их было? Полсотни или больше.
Стоял громкий, плотный гул эмоциональных бесед, как на восточном базаре. Тоже в плотном воздухе запахов, не цветочных. Пыли, духоты закрытого наглухо помещения.
Я загрустила. Сердце категорически возражало против окружающей среды.
Прошёл час. Врача нет. Мне дышать становилось с каждой минутой всё труднее. И я уже понимала, что первым не выдержит сердце.
Наверное, что-то нарисовалось на моём лице. Добрые тёти-соседки стали выказывать сочувствие. Предлагать кислое молоко. Чтобы выпила. Помогает при температуре.
Я благодарила. Не пила. «Всё ждала и верила, сердцу вопреки», как в песне. Ждала врача.
Попросила тётушек хоть сестру позвать. Пришла. Доходчиво мне объяснила. Что, во-первых, врача не будет в больнице ни сегодня, в субботу. Ни завтра, в воскресенье. Он у себя на огороде, на грядках. Далеко от Баку. Связи с ним нет.
Во-вторых, врач здесь хирург, а не уролог.
Здесь я почувствовала смертельную опасность буквально рядом.
В духоте, шуме сил уже не оставалось. Двое суток я не выдержу.
Точно знала. Сердце.
Какое счастье, думала я, что Эрик забыл мне книжки в дорогу взять. Для развлечения.
Я стала ждать Эрика.
Когда явился мой спаситель, он всё понял. Под расписку меня ему отдали. Наконец я снова оказалась в тишине и прохладе, в санаторной комнате. О которой мечтала как о рае несколько часов в бакинском склепе.
Кончилось всё хорошо.
Спина болела дико, как будто трамваем меня переехало. Но добрые врачи-аспиранты соседнего санатория сами обследовали меня. Послали сестру делать уколы. Назначили современное почечное лекарство — невиграмон. Порошок в каких-то капсулах. Эрик его добыл в бакинских аптеках.
Но я никогда не глотала таблетки в упаковке. Поэтому раскрывала капсулы, высыпала порошочек в ложечку. И обижалась на Эрика, что кормит меня порошком в какой-то гадости. Деликатный до умопомрачения, он почему-то не стал меня успокаивать. Всего-то надо было у врача или в аптеке узнать, глотают эту современную упаковку или нет. Мы же видели такое лекарство впервые.
Лечение шло успешно. Все две недели отпуска я пролежала в постели. В огромной гостиной. Куда Эрик перетащил мою кровать. Сами они ночевали в спальнях. Мы хорошо отдыхали и развлекались. Я старалась им не мешать.
Лежала тихо, болела. Меня кололи. На стуле рядом лежали капсулы подозрительные и вода.
Было тихо, светло, тепло.
Дышала морским воздухом, как все. Только через открытые окна. В эти окна стала ко мне на живот прилетать мама-воробьиха со своими цыплятами.
Они кормились гречневой масляной кашей из тарелки. Которую я и ставила для них себе на живот, свой обед. Я была смирная. Меня не боялись даже малые воробьиные дети, а мама мне их доверяла.
Я была им за это очень благодарна.
Дети с Эриком и Леной гуляли по окрестностям. Ходили в горы пить молоко то ли ослиное, то ли ещё какое-то, но не коровье.
Там-то девочки мои не поделили с Андрюшей единственное красивое перо, как у жар-птицы из сказки. Которое потерял павлин.
Андрюша был ещё не мужчина, мальчик, поэтому не подарил девочкам перо. Хотя они всеми возможностями выражали жажду владения этим чудесным пером.
Когда стало получше, врачи санаторные посоветовали съездить в Баку в поликлинику городскую получить бюллетень. Чтобы дома продлить отпуск.
Что мы и сделали. Конечно, не на все две недели болезни. А с того дня, как я к ним пришла. Но всё-таки.
Там тоже врачи добрые, приветливые, заботливые.
Пока сидела в очереди, наблюдала местные обычаи.
Врача два, в двух кабинетах. Мужской и женский. И принимают только свой род, как в туалете.
И правильно.
Спасибо Баку. Только эта поездка и холодное море позволили выяснить почечное заболевание на уже не ранней стадии. Они тихо гнили уже полгода.
Осенью получила осложнение от гриппа на почки. Недолеченную, отправили на работу. Весеннее омовение в холодных водах морских бакинского побережья вызвало обострение скрытой формы воспалительного процесса. Всё стало ясно. А так неизвестно, сколько бы времени я таскала в себе заразу и где бы свалилась.
Вернувшись домой, пришлось вступить на тропу войны со своими хворями. В зеленоградские поликлиники, больницы. Тропа привела даже в кремлёвскую клинику ЦК КПСС. Не какой-нибудь республики, а всего Союза.
Это уже деда Гриша позаботился обо мне. Положил на лечение в свою больницу в Кунцево.
Там была дача И. В. Сталина. Там он работал в военные годы.
Здание очень скромное, даже бедное. А сама клиника новая, современная.
Но и она не помогла.
И тогда деда Гриша отправил меня лечиться в свой «кремлёвский», ЦК-ашный, почечный санаторий в Трускавец. На лечебные воды.
Так я, первая в семье, сподобилась общаться и вращаться в высшем обществе партийных сотрудников ЦК партии. Правда, сплошь больном. В буквальном смысле. И все — почками.
А виновата, что попала к ним, моя участковая врач — троечница.
Которая за 10 дней лечения так и не разобралась в моём заболевании. Отправила на работу с температурой. Да больше и не держали на больничном. Это же какие расходы государству —    оплачивать больничные листы неработающим.
Поэтому, хочешь уложиться с болезнями в этот срок, иди работать здоровая. «Кто не успел, тот опоздал», работай больная. 
Я всегда очень хотела услужить государству, но не успевала со сроками.
Да я и не интересовалась своим здоровьем. Всегда были другие заботы.
В школе, в институте, в собственной семье.
Дети, Эрик — все душевные и физические силы отдавались им.
Чтобы быть счастливой, требовалось только одно условие. Чтобы они были счастливы и здоровы.
Но, поскольку я боролась за них одна, а их трое, силы периодически кончались. В дырки стали заползать ко мне всякие сердечные и почечные хвори, которые таскала с собой.
Когда поняла, что не справлюсь с собой, переступила барьер. Который сама построила ещё в детстве себе для отца Гриши. Не просить ничего для себя. Для лечения близких преград нет.
После свадьбы обратилась за лечением Эрика в «Кремлёвке». Сначала к его отцу Эде. Он отказал в ту же минуту, даже не интересуясь причинами.
Тогда попросила папу Гришу.
И так же мгновенно получила помощь.
Затем хворым детям он доставал лекарства, которых нет нигде. Пропуск в детские поликлиники к «кремлёвским» врачам. Много лет лечили печень его путёвками. Лялечке в санаториях южных «Мать и дитя». Куда ездили с ней я или Эрик. Спас её, вылечил.
Теперь вот дошла очередь до меня.
Он взял заботы о моём излечении так же скоро и безотказно.
Он предлагал помощь и был рад, что принимаю, не отказываюсь.
Предстояло моё первое длительное расставание с детьми и Эриком.
Как они справятся без меня?
Но выхода не было. Мне надо вернуться здоровой. Не для себя. Для них.
Путёвка в Баку была небольшая, всего на две недели, но очень большая по стоимости. Несмотря на неудачу со мной, я осталась довольна этим путешествием.
Самое главное, что постельный отдых был только у меня. Остальная часть семьи всё обещанное получили сполна. Я старалась особо не обременять их. Ну Эрик съездил со мной пару-тройку раз в Баку. Один раз в стационар сдал и в тот же день получил назад. И разок с ним ездили в поликлинику за больничным. Всё остальное — отдых. Главное, спина болела у меня, не у него. Я отдыхала с воробьями на пузе. Эрик с молодой женщиной Леной, инженером соседнего отдела НИИМП.
У них была хорошая компания. Вместе гуляли, загорали, пили чьё-то молоко. Они удачно дополняли друг друга. Эрик с двумя дочками и как бы без жены. Лена с сынком Андрюшей и вовсе без мужа. Развелась.
Дни стояли изумительно красивые, южные, тёплые. Вода нагревалась каждый день, и они все купались.
Самое замечательное, что дочки мои не простудились, не болели.
Что не оставались одни, без присмотра, когда мы с Эриком катались на попутках до больницы.
Мы посмотрели удивительную природу. Оазис пышной субтропической природы с кремлёвскими дворцами-санаториями среди настоящей пустыни. Пески до горизонта. И на ней, пустыне, там и сям, тоже до горизонта, стоят какие-то тонкие, высокие чудища, как древние динозавры, на одной ноге и машут лапами.
Картина фантастическая. Вокруг — ни души. А они даже в море уползли и там машут нам.
Оказалось, это настоящие нефтяные вышки. Железные. Которые мы только в кино видели.
Тянут из земли и дна морского советское золото — нефть.
Ведь тогда Азербайджан, как и все республики Кавказа, были нашей родной страной, Советским Союзом. А её шестнадцать республик от Чёрного моря до Тихого, или Великого, океана назывались братскими. И такими и были. И ещё очень важным оказалось время отдыха, ранняя весна.
Лариса, конечно же, продолжала болеть и в первом классе, как и раньше. Несмотря на операцию гланд, как и у Оли.
Но Оля в первом классе переболела бронхитом полгода, затем ей стало полегче. И мы скакали с ней по Москве с больной её коленкой. Искали способы излечения.
И с простудами, и с ногой нас спас бассейн. А когда в 6-м классе стала заниматься плаванием, мне стало поспокойнее за ней.
С Лялей было сложнее. С пневмонией полегчало. Её вёл московский врач. Дома я с ней проводила лечебную гимнастику по его книжке. Регулярно. Это давало некоторые результаты. Но перед школой навредил нам ещё коклюш, и врачиха. Которая лечила нас горчичниками и разогрела на два срока, на 80 дней. Простуда, грипп липли к ней.
Кроме этого постоянное лечение требовали желудок и печень. Лялечка после дизентерии в два года, в первое лето в Зеленограде, получила осложнение. Лечение без лекарств. Аллергия на них. Только уход, выхаживание.  Диета, сон, прогулки, свежий воздух, положительные эмоции. И только свежезаваренные травы. Этого мало. Спасли санатории деды Гриши. Осложнение после гриппа на суставы пальчиков рук. С ней тоже, как с Олиной коленкой, кружила по Москве в поисках нужных врачей. Пальчики никто не умел лечить. Всё, что предлагали, больше вредило, чем помогало. Мази всякие. Доходило до абсурдов. Я помнила, как Олины пальчики воспалённые, тоже после гриппа осложнение, безуспешно лечили кожники. И так чудесно, за один приём, вылечил врач молодой, невропатолог. В одной из клиник Москвы. Валерьянкой.
По цепочке я переходила с Лялей от одного врача к другому и тоже попала на приём к невропатологу. Солидный мединститут, важный врач — кандидат наук, молодой. Он внимательно выслушал, ознакомился с выписками. И вдруг говорит мне, что девочку надо обследовать в тубдиспансере. На предмет наличия туберкулёзной палочки.
У меня отвисли губа и уши от неожиданности. Мой аналитический ум мгновенно включился в работу, пытаясь отыскать какую-то связь между опухшими суставами и туберкулёзными палочками, от которых плохо кашляют.
Но — было, было, знакомо.
Один из многочисленных врачей Олиных, коленочных, тоже как-то поставил страшный диагноз «туберкулёз костей».
Ум мой никакой у Ляли связи пальчиков с диагнозом не нашёл. И я у доктора поинтересовалась, какой извилиной он диагностирует.
Краткий диалог.
«Почему?» — в полном недоумении, но всё-таки и с тревогой спросила я.
Ответ научного доктора удивил. «У девочки повышенная волосистость».
Оглядев свою маленькую пятилетнюю красавицу, кудрявую, голубоглазую и голубобантатую дочурку, я никуда не смогла прилепить к ней этот туберкулёзный признак.
О котором ранее и не подозревала.
Проглотив воздух, я шёпотом поинтересовалась: «Где?»
Ответ: «У неё густые ресницы».
Ничего не сказала я, как золотая рыбка. Взяла дочку за ручку и тихо вышла за дверь, полная всяких дум.
Через много лет спас её крем с витамином «А». Из Италии.
Но зимой в первом классе Лялечка снова переболела гриппом. И почему-то до конца не могла выздороветь. Гриппозные признаки исчезли, а температура небольшая осталась, 37,3. Жаловалась иногда на головные боли. Я обошла специалистов в поликлинике, никто ничего подозрительного не нашёл. В том числе и фтизиатр исключил туберкулёз, который я сама пошла проверять. Конечно, хорошо, что ничего опасного не нашли.
Путёвки в Баку были уже на руках. И надежда, что отдых ей очень поможет. Мы стали готовиться к путешествию. Смущало меня только одно. Буквально накануне отъезда я на руки получила анализ крови Лялечки. Там было высокое РОЭ, 40 ед.. Это означало наличие какого-то воспалительного процесса.
Вернувшись из Баку домой, я с анализом в руках отправилась по второму кругу к врачам.
Вот тогда зав. отделения отправила меня к окулисту, который и поставил этот страшный диагноз. Арахноидит. Воспаление мозговой оболочки. Лечить несколько лет антибиотиками.
Которые моим детям были запрещены ещё в младенчестве.
Началась новая война с неведомым врагом. Лечила собственным сердцем и положительными эмоциями. Конечно, пыталась какую-то помощь добыть у врачей. Нетрадиционных. Были на сеансе у племянника Клавдюшки, экстрасенса. Тогда они, эти целители, только нарождались в Советском Союзе. Методы исцеления просачивались через «железный занавес» из Америки. Поэтому считались «мракобесием». Пациенты к ним пробирались тайными тропами, как партизаны. Или шпионы. И мы тоже тайно пробирались с Лялечкой по адресу. Секретно полученному от его тётушки Клавдюшки. После предварительных телефонных переговоров.
Осенним поздним вечером мы блуждали по тёмным переулкам, разыскивая нужный номер дома. Нашли, никаких вывесок нет. Какое-то заведение, тоже тёмное. И в нём племянник исцеляет и обучает желающих по скорой системе английскому языку. Кому что надо.
Ничем необыкновенным меня племянник не поразил. Потому что вылечить не обещал после единственной встречи. Потом через длинную цепочку врачей и знакомых вышла на другого врача-мракобеса, гомеопата. Эта медицинская область и сегодня признана условно.
Это был большой, евреистый невропатолог-гомеопат. Мы ездили к нему домой долго. Лечил нас гомеопатическими крошечными шариками. Главная задача — точное количество их, пять или шесть, отсчитывать и глотать через точное число часов. Обычно через три. Платный, конечно, врач.
Остановилась на нём потому, что больше никто ничего не предлагал. Вреда от шариков не было, и хоть какой-то специалист-невропатолог присматривал. Может, и помог. Лечил долго, полгода. Но вряд ли на одних шариках мы бы далеко уехали. Здесь и время помогало, и ворона на санках. Но главным в лечении — моя полная материнская отдача выхаживания, заботы, любви и сильнейшее желание избавиться от этого страшного диагноза.
На память о том трудном времени осталась её тетрадочка с сочинениями с «пятёрками».
Справились. Тоже в горы отправилась студенткой.
После Баку мне пришлось не только Лялины болявки лечить: голову, пальчики, желудок с печенью.
Но и свои сердце, почки. В больницах, поликлиниках, дома.
Отдых в Баку получился с проблемами. ЦК-овские условия санатория были на высоте. Лишние заботы со мной сделали его всё-таки полукультурным.
Полноценный отдых обычно в санатории обеспечивают три необходимых условия: питание, ночлег, лечение.
У нас же чего-то всегда не хватало в наших путёвках НИИМП.
В Баку была и ночёвка и питание. Не было лечения. Только фельдшер для всех болезней. Или договорённость есть только о жилье.
Поэтому такой отдых, без какого-нибудь полезного условия, и является признаком полукультурного отдыха. Надо самим, диким образом, разыскивать недостающее, рыская по всему городу.

2. Трускавец. Лошадиные зубы

Поставленный врачами мне диагноз «хронический пиелонефрит» дал мне право встать в профкоме НИИМП в очередь. На получение путёвки в почечный санаторий. Соцстраховскую. Это значит, что 70% стоимости её оплачивает моё предприятие. И путёвка «культурная».
Право-то я получила, а путёвку — нет. Страна-то у нас с 1917 года была рабочих и крестьян. И даже народившаяся из них же советская интеллигенция всё время для власти была подозрительной. Её в конец ставили. Меня тоже в путёвочную очередь поставили в конец. Я терпеливо стояла там, хоть она не двигалась вперёд. Через несколько лет у меня совсем уж отказало сердце. Меня поставили в конец очереди на путёвку и в сердечный санаторий. Как мне объяснили врачи, инфекция из почек пробралась в сердце.
За сколько-то лет я дождалась инвалидности второй группы без права работать.
Лечением в санаториях, лучших цековских, всей семьи всё это время занимался деда Гриша.
Но пару раз мы по путёвкам нашего п/я всё-таки отдыхали всей семьёй. Они не были дешёвые профсоюзные, а, наоборот, дорогие, за полную стоимость.
На четверых это составляло приличную сумму, которую  и собирала весь год.
Один раз мы все отправились в Палангу. В другой раз в Трускавец.
Обе поездки были полукультурные. Не санатории, т. е. без лечения. Не дом отдыха, где все хорошо отдыхают, потому что все здоровые. Нашему виду отдыха я названия не придумала.
Особенность его — кормиться и спать нам пришлось в разных местах.
В Трускавце была договорённость с НИИМП. Нам забронировали спать места в гостинице. А обедать ходили через улицу в столовую. Украинскую. Там очень вкусно готовили украинские борщи и всякие другие вкусности. Там забронировано нам время.
Жили мы на окраине города. Погода была отличная, летняя. Моря не было, были карпатские горы. Невысокие, тенистые, по которым гуляли всякие отдыхающие. Весь город был в цветах, очень красивый.
Трускавец известен лечебными источниками, знаменитой почечной водой «Нафтуся». Запах у неё то ли нефти, то ли тухлых яиц. Врачи уверяют, что очень лечит хорошо. Больные не очень уверены, но едут. Я за два раза не вылечилась.
Воду бесплатно выдают в построенном у источника специальном сооружении. Называется «бювет». Пить воду надо за полчаса до еды. Поэтому три раза в день весь город в одно время собирается в огромные очереди, но на свежем воздухе.
Самых ярких впечатления от города и отдыха осталось два.
Вечерами у бювета кроме приезжих попить лечебную водичку приходили и местные. Был ритуал.
Местные украинцы, не очень большая группа, пели песни. И русские, но больше свои, украинские, певучие. Это был уже спевшийся хор. Конечно никто не расходился. Пели долго, часами. И у них была огромная толпа слушателей. Все получали огромное удовольствие. Мы тоже.
Вторая история случилась в нашей семье, страшная, но с благополучным, даже юморным концом.
Место проживания нашего, гостиница стояла на каком-то пустыре. Асфальтированные дорожки соединяли несколько зданий. И нашу столовую тоже. А вокруг — трава-мурава дикая, какие-то холмики. Несколько деревьев. А по травке гуляла и ела её лошадь. Большая, красивая. Стреноженная. Не коза — лошадь в городе, около гостиницы. Конечно, все люди, и большие и малые, выходя из дверей в первый раз, очень удивляются такой неожиданной встрече, а потом проникаются к ней добрыми чувствами. Мы все четверо тоже и удивлялись и прониклись.
Наверное, лошади (или коню) нравилось такое отношение к ней. И она так и паслась на пригорке, вблизи гостиницы. Люди подходили, улыбались ей, чем-нибудь угощали. Хлебушком, сахаром. Дети почему-то чаще кормили шоколадом, отщипывали от своего.
И опять обе стороны, и лошадиная, и человеков, были довольны и собой, и друг другом. И мы тоже.
Но однажды произошло непредвиденное.
Лошадь схрумкала у Оли конфетку и вдруг, разинув пасть, цапнула её. Вместо благодарности.
Огромными лошадиными зубами.
За грудь!!
А она у Олечки только ещё начала появляться в её переходном возрасте. И накинуто на неё было только летнее шёлковое платьице.
В ужасе отобрала я свою дочку у неблагодарной и теперь ненавистной лошади. И помчались срочно к врачу все вчетвером. Больница оказалась от лошади далеко. Я очень перепугалась. Эти здоровенные лошадиные зубы не просто укусили мою девочку, а ведь ещё за такое нежное и ценное, важное место. За будущую материнскую грудь. А вдруг ещё и повредили.
И мы мчались от избытка чувств через какие-то холмы, долины. Но условно быстро. Раненая дочка держала рукой свою рану, моё сердце ненормально скакало в груди, Лялины ножки ещё не выросли для участия в стартовых беговых соревнованиях. И только папа Эрик был способен на своих длинных ногах легко преодолевать пересечённую местность.
Наконец добежали. Попали в кабинет врача, украинского. Осмотрел, вместе со мной.
Оказалось, что прокусов до крови нет. Есть на детской припухлости следы лошадиные укуса, синяки. Очень быстро я вытащила дочку из зубов подлого жвачного животного, не успела больше навредить. Остались ещё ссадины.
Врач обработал это важное место, наложил повязку с лекарством. И не стал делать 40 уколов в живот, как предписано в медицинских законах при укусах. Пожалел нас и рискнул.
На перевязку мы ходили каждый день. Уже вдвоём. Эрика с Лялей отправила гулять. А я следила за заживлением, проходило оно не очень. Было жарко, кожа потела.
Так мы пролечились весь отпуск. В Баку я осложнила семье отдых. Здесь, в Трускавце, навредила лошадь.
При выписке мы получили справку о лечении. И там была потрясающая запись диагноза «Кiнь вкусiв».
Такого диагноза я никогда не встречала. Мы записали его в страничку нашего семейного архива.
Залечил мою девочку врач украинский без последствий. У моей взрослой дочки-мамы Олечки молочко было для её деток, Танечки и Ирочки, в раненой груди. И даже побольше, чем в целом. Спасибо доктору. И лошади, что не откусила больше.
Мгновенная материнская реакция тоже имела место быть.
И не единственный раз.

3. Сухуми. Медвежьи лапы

Похожая история произошла и с Лялечкой, и ещё страшнее. Я выхватила её из лап медведя. И без единой царапины.
Это когда мы с нашими ещё дошкольниками отдыхали в Сухуми. Тоже по путёвкам НИИМП за полную стоимость. Тоже какой-то полукультурный отдых. У нас были путёвки в столовую, на лечение в санатории. Но не было жилья. Мы его сами нашли, в «частном секторе».
Это там мы кормили обезьян в питомнике обезьяньем НИИ. Через забор. Больше всех —  вольного, сбежавшего Яшку. Он ел, но стучал на маленькую Ляльку в больших голубых бантах зубами, руками и ногами. Почему-то она одна не нравилась ему в нашей семье. Лялечка обижалась, мы её утешали, а Яшку укоряли.
Но это были цветочки.
Ягодки были впереди. Они висели сплошь зрелые, сладкие на дереве и усыпали землю под ним. Звали тутовое дерево с этими ягодками шелковицей. Имя такое потому, что листья кушают червяки по имени шелкопряды. Едят и делают шёлковую натуральную нить. Из которой люди изготовляют натуральную ткань шёлковую и шьют платья.
Дерево это росло в горах, Кавказских. Около подземного ресторана в ущелье горном. В нём кормили форелью жареной, которую вылавливали тут же в горной речке. Мы тоже обедали в этом ресторане, но не живой форелью, а чем-то подешевле.
А покушавши, вылезли на свет и увидели это большое сладкое дерево, а под ним гулял медведь. В кругу любознательных зрителей. Всё было спокойно. Медведь был на цепи, прикреплён к стволу шелковицы. Жевал подобранные ягоды. Махал лапами верхними, сидя на нижних. Угощения просил. Совсем ручной, милый мишка. Но когда мы тоже вступили в круг, мишка вдруг озверел. Увидел Лялечку с опять же большими бантами, бросился к ней с протянутыми лапами, явно намереваясь заключить в свои объятия. Не знаю, по каким законам включается материнская система защиты в доли мгновения при опасности у детей, и опять моя скорость реакции была быстрее медвединой. А здоровенные когти уже почти касались моё дитя, когда я первая схватила её в свои объятия и утащила. Она даже не успела испугаться и понять эту опасность.
Мне кажется, что такую высочайшую скорость действия включает матери не её собственный разум, а какой-то другой, высший.
Как работает, например, разум папы.
Вот ручной медведь. На него любуется толпа. Мишка идёт в нашу сторону. Хочет, чтобы мы его погладили или угостили.
Он даже и не шевельнулся, когда я с Лялькой метнулась от медведя. Не успел. Остался зрителем.
А в объятия его мы чуть не попали, потому что из Сухуми ехали на экскурсию к озеру Рица. Знаменитому на весь мир своей красотой.
И маршрут нашего автобуса с экскурсантами пролегал мимо ресторана с медведем. И здесь была запланирована остановка всем для отдыха и перекуса голодных.

4. Паланга. Гуси-лебеди
 
От НИИМП нам ещё удалось съездить по путёвкам на Балтийское море. В Палангу.
Там для сотрудников по договорённости были заказаны частные квартиры. Этими вопросами занимался профком НИИМП. Плата квартирная оплачивается полностью нами, но выбран большой диапазон. Дорогое и дешёвое жильё отличались на порядок. Можно снять целую квартиру. Мы с тощим карманом на четверых сняли под крышей чердак. Самый дешёвый. Наш «потолок» по краям начинался у пола, а в середине высился в соответствии с архитектурой католических наций — немцев, тевтонов, прибалтов.
Койки там помещались для всех. Для дешевизны была договорённость с хозяйками квартир о постельном белье. Мы везли из дома своё.
Домики там все двухэтажные с высокой крышей, в зелени, цветах. Мы оказались на «третьем», очень поначалу обрадовались. Приятно деревом обито. Из окошка видно далеко.
Оказалось одно неудобство. Днём крыша раскаляется от солнца так, что кажется, будто мы Иванушки-дураки уже сидим в печке у бабы Яги.
Мы полагали, что нам жильё нужно только для ночного сна, когда прохладно. А днём будем гулять на просторе и природе. И мы этим пользовались. Уставшие, отдыхали на скамейках в тенёчке. Практически невозможно было днём подняться и прилечь на свои кроватки при самом сильном желании. Печка под крышей была горяча.
И тем более никто не догадывался, насколько трудно мне, с хворыми почками и сердцем, изображать бодрячка, равняясь на здоровеньких. Я старалась.
Море было прохладное. Градусов 18—20. Москвичи купались, местные смотрели на нас как на ненормальных. Но все дружно вместе загорали на песке. Я из-за почек ног не мочила. Уже нигде и никогда. В песках все занимались поиском янтаря. После прилива море оставляло золотистые подарки — камешки.
Прибалтика, Паланга оставили много ярких впечатлений.
Музей янтарных изделий. Сказочной красоты изделия, украшения медово-солнечного цвета разных оттенков. Сотворённые искусными руками человека и природой. Особенно интересны с вкраплениями древних насекомых.
Сам город. Чистейший. У каждого домика кусочек земли с растениями самыми разными: травы, деревья, цветы. Всё в идеальном порядке, ни единой соринки нигде.
Домики каменные, с островерхими крышами, башенками, петухами.
Парки всюду со сказочными национальными скульптурками — русалками, ужами. И у самого берега моря.
В заводи его плавают гуси, лебеди, утки и другие морские птички. Все полуручные. Лебеди подплывают к берегу, вытягивают шеи и чёрным клювом берут с руки кусочки белого хлеба.
Ходим к ним каждый день, протягиваем друг другу шеи и руки.
Типичный курортный город, как и на юге, море, песок.
Но выходишь за пределы города — и оказываешься в густом лесу. Как в родном Подмосковье. Смешанном, лиственном и хвойном вперемешку. А на кустах растут не апельсины, как на юге, а наши — ягоды. Малина, черника. И земляника. И грибы.
А вместе с людьми бродят лани. Не ручные, но и не дикие. Спокойно смотрят на нас почти рядом из-за куста. Мы — с умилением.
На большой поляне встречали огромного зайца. Тоже глядим друг на друга. Но уже не в трёх шагах, подальше. Убежал.
А потом купили билет и уехали на Куршскую косу. Недалеко от Паланги.
Попали в настоящую пустыню. Высокий песчаный холм, куда взбираемся, проваливаясь по щиколотку в песке. Идти очень мне тяжело. Горячий песок внизу, горячее солнце вверху.
Море, лес-бор среднерусской полосы и барханы пустыни — всё рядом.
В музее в Паланге на память купили две янтарные брошки. На берегу, в песке, набрали янтарные камешки.
И там же нашли друзей. Маму с двумя детками, чуть постарше наших. Мальчик и девочка.
Маму звали Тамарой. Мы четверо — и они трое игрались на песке недалеко от нас.
Эрик их приглядел, они ему понравились, пошёл знакомиться и привёл к нам, в наш песочек.
И нам они понравились. Тамара из Вильнюса, русская. Отдыхала по путёвке с детьми здесь в доме отдыха. От мужа-пьяницы ушла, растила детей одна.
Знакомство оказалось приятным. Мы стали дружить. С утра встречались и весь день вместе отдыхали.
Завтракали и ужинали мы у себя под крышей. Эрик приносил какие-нибудь молочные продукты, которыми славилась вся Прибалтика. А обедать шли в какую-нибудь столовую с огромными очередями.
Вот Тамара нас втихую стала водить в свою столовую дома отдыха. Где очень вкусно готовили и не очень даже дорого. Так наш новый друг решила нашу питательную проблему обедов и даже ужинов.
За это мы дали ей имя Добрая Тамара. Как знаменитому в Тихом океане мысу Доброй Надежды.
Эта дружба с семьёй стала самым главным впечатлением от Паланги.
Потому что она не закончилась там, а продолжалась, хоть и на расстоянии, долго-долго, десятки лет. Даже после распада Союза мы хранили её.
Главная прелесть полукультурных путёвок НИИМП была в том, что давала возможность проводить отпуск вместе, всей семьёй. Ведь весь год мы все были в бегах. Кто на работу, кто в школу, в бассейн, в РПШ. Вместе наглядеться и наговориться, отдохнуть был только один месяц в году. И то, что НИИМП выручило нас несколько раз, было огромным счастьем. Какие-то мелкие недочёты не шли ни в какое сравнение с этой счастливой возможностью.
Практически каждый год ездили отдыхать. В остальные годы выручал деда Гриша. Он организовывал нам путёвки в лучшие санатории ЦК, где работал сам. Но уже врозь.
У детей со здоровьем стало получше. К 6-му классу Оля серьёзно занялась спортом, это и было основным лечением.
У Ляли тоже практически справились и с головкой, и лёгкими. Остались пальчики и печень недолечены.























Глава 22. Санаторный режим

1. Трускавец. «Коварство и любовь». «Архив»

1)
Апрель 1974.
Дорогие мои, родненькие Эрик и детки, здравствуйте!

Сейчас 17.00, и я только что устроилась и села вам написать.
Вот где остановилось время! Кажется, я вас не видела не сутки и 5 часов, а целую вечность.
Мысли, и голова, и вся я — с вами. Перебираю в мыслях: кто — где, куда побежала Оля, прошла ли краснота у Ляли от пластыря и как её болявка.
Сегодня будешь у кожника около 8, значит звонить буду около 9.
Есть внизу в корпусе телефон, можно звонить, талон взяла.
Но не знаю, во сколько надо заказать, чтобы ты уже освободился, а детки ещё не уснули. Не знаю, долго ли надо заказывать.
Про вас узнаю всё по телефону, а про себя расскажу сейчас.
Попутчиков ты, Эрик, почти видел: двое из-под Кирова, видно с завода.
Не родственники. Дядя ужасно похож на Михаила Феофанова из Сасова, такое же поросятинковое лицо.
За минуту до отхода ещё один парень сел, жирный и тухлявый.
Ночью сопел, а из-под Кирова — храпел.
Поезд пришёл в 12.
у вокзала ждал автобус от санатория. Я и какой-то дядя сели, и мы поехали. Двое на двое: два пассажира и два сотрудника санатория (шофёр и медсестра).
С 12 до 17-ти я устраивалась.
Сначала поместили на 1-м этаже, в 2-х-местной палате.
Сказали, чтобы вещи развесила, а чемодан пустой сдала. Вынула, развесила.
Приходит вскоре сестра и просит, чтобы я опять всё в чемодан собрала, она хочет поместить меня на 3 этаж, в урологию (на 1-м — терапия), и к соседке более молодой.
Собрала всё в чемодан. Но переселяться нельзя пока, потому что в другой комнате ещё место не освободилось, тётя уедет в 4.30. Вот всё это время я и бродила «непристроенная».
Расскажу, что тут есть.
Город не такой уж маленький, на холмистой поверхности. Никаких гор нигде не видно. Вероятно, город зелёный летом. 
Некоторые улицы очень напоминают Анапу: белые одноэтажные дома в саду. Встречаются разбросанно многоэтажные здания, но старые.
Сейчас зелени нет, только почки, и только пролезать начинает трава.
Только туя почему-то зелёная, может она здесь на зиму не раздевается. И какой-то кустарник в жёлтых цветочках.
Территория санатория напоминает кремлёвскую больницу, где вы у меня были. Только коттеджей больше.
Они все трёхэтажные. Или буквой «г», или с лоджиями коробки, как в Баку.
Как в Баку, есть лесенки и асфальтированные дорожки — спуск, только не к морю, а к столовой.
Наш корпус напоминает снаружи бакинский, а изнутри — корабль, на котором мы плавали.
Я сейчас сижу в фойе, закрытом паласом серым, как в нашей «детской». Два круглых, два журнальных стола, диван, трюмо, кресло. Две стенки стеклянные. Через две другие проходит коридор: с одной стороны — стекло, с другой — каюты.
В фойе круглая лестница вниз, на 1 этаж, пошире, чем на пароходе, и балкончик на втором этаже.
Столовая — большой зал, как в ресторане. И близко-близко стоят столы.
Не знаю, как толстые протискиваются на свои места.
Медсестра сначала посадила меня за один стол, потом спохватилась, что я «худенькая», и посадила за другой.
Всё у меня здесь как-то со второго раза получается, не как в сказке.
Обед был ужасный.
Целая тарелка борща, одной, без Эрки, картошка с мясом и свёклой. К счастью, дали огурец солёный.
Свёклу я, зажмурившись, отдельно съела, потому что надо.
Выходила я уже из-за стола не худенькая, а вполне можно за первый стол пересаживать.
Платье мне надо было брать не «джерси», а безразмерное.
Пишу после перерыва, 18.45.
Соседка по комнате повела меня пить «Нафтусю». Это водичка для почек. Опять ходила два раза! Это уже интересно! Оказалось, что надо со своей посудой. Пришли, подошли к крантику и пошли за посудой в магазин.
Здесь специальную «водяную» посуду продают, плоскую и с крантиком тоже. Со второго захода я напилась. 200 г, t = 20 градусов. Чуть пахнет сероводородом, ничего общего с минеральной водой. Похожа на «Центральную» в Паланге.
Узнала от соседки название нашего корпуса: «Коварство и любовь». На другой показала под названием «Архив». Там — древние и немощные.
В столовой я огляделась, мне все показались из «Архива», все древние, пузатые, и тёти, и дяди.
За моим столом две хохлушечки, одной около 60, другой около 40 лет.
И один пучеглазый карасик: глазки — вперёд, челюсть — назад. Так и хочется в прудик пустить поплавать.
Одного после обеда видела резвого, издалека. Синенького. Он бежал по дорожке сначала трусцой, потом скачком, может от любви или от коварства, но бежал.
Ещё по газончику ходили три скворца и один дрозд. Я им колбаски московской кинула, улетели.
Ходили две галки. Один скворец долго пел и сиял на солнце всякими цветами. Я даже засомневалась — скворец ли? Ещё встретила двух кошек. Одна, старая, ела рыбу. Другая, молодая, орала на меня. Я ей тоже колбаски дала, но «Они» не кушают.
У меня с дороги осталось два яйца, три куска колбасы и четыре куска хлеба белого, 1 кусок чёрного, две «Дружбы». Набрала себе целый мешок еды, а теперь маюсь. Попробую на балконе кормёжку устроить, может кто и полюбит меня.
Ну вот, Эрочка, позвонила тебе, теперь пойду сдавать письмо, чтобы начать новое.
Целую вас крепко, крепко.
Очень прошу, будьте здоровы, мои родные. Всегда ваша, мама.

2)
10.IV
Дорогие мои,
Эринька, Оленька, Лялечка, здравствуйте!
Переделала все дела (какие — потом скажу) и села опять к вам.
Еле отпихнулась от соседки — все побежали на какой-то закарпатский ансамбль в клуб, а я после ужина — в другую сторону.
Вчера, Эринька, обманули меня. Я днём по справочнику уточнила, через сколько Москву дадут. Сказали, через 30 минут, а прождала 2 часа, да ещё половину тебя не слышно было.
Я всё-таки плохо представляю, как ты там с мазью без пластыря обойдёшься. Вечером ляжет она, ты без пластыря на мазь наложи бинтик, вдвое, он прилипнет, пока не впитается — подержится.
Она не сказала, новая кожа ещё с микробами или чистая?
И что с руками делаешь, не знаю. Нет ещё кожника? Рядом сама была и то не знала, что делать, а отсюда и вовсе ничего посоветовать не могу.
Справляется ли Ляля с уроками?
Во что они на улице одеты?
Сегодня соседка устроила мне экскурсию по городу в местные магазины.
Ничего тут хорошего нет, ни из одежды, ни из обуви. На рынок с местной фабрики привозят обувь. Были босоножки «беж», не очень, но взять можно. Думала, в магазине будут. Завтра схожу возьму, если привезут. А вот очень приличные сапоги местные, на натуральной цигейке, всего — 50 руб.. Даже жалко, что я купила коричневые, теперь нет смысла их покупать. Может, найду Оле на осень сапожки.
Проходили после обеда, устали обе, ноги у меня болят во всякой обуви. Буду просить и ноги полечить. Дня через два она, врач, обещала ещё раз меня вызвать. Я ей свои бумаги даже не успела показать, вчера только беглый осмотр был.
Кроме воды «Нафтуси» с запахом канализации, больше мне лечения пока нет.
Вчера записалась в библиотеку, взяла несколько книг, пока все неудачные. На обложке — броненосик хорошенький, а вся книжка про убийство животных двумя охотниками, местным и европейцем.
Читать противно.
Сегодня весь день расстраивалась из-за фена. Привезла, а включить некуда. Здесь странные розетки с прямоугольными дырками, куда никакие вилки не влезают стандартные.
Очень я удивилась, и обидно, что опять подарок твой использовать не могу. Главное, хожу с мокрыми, холодными рогами, а сушить негде.
Вспомнила про дяденек. Подумала, что не могут высокие партийные работники (здесь Косыгин даже был) все гуськом с 3-х этажей идти к какой-нибудь одинокой розетке бриться.
Набралась храбрости и спросила у одного. Оказывается, в мужских комнатах есть переходная вилка. А кто не бреется, у того нет. Но я ни в жизнь не догадалась бы сама про вилку. Вечером сестричка мне нашла вилку, и теперь твой красивый подарок я запущу в дело.
С приручением у меня пока не выходит. Воробушки утром прилетали на балкон, хлебушка поели, а настоящие, большие птицы не идут.
Я намочила в мыльнице хлебушко и ушла, оставила, чтобы живность привыкала. А пришла с обеда, а няня деликатно все выбросила и мыльницу помыла. Видно, не хотят «кучки» вытирать.
Так обидно, никто со мной водиться не хочет. А какие здесь великолепные жирные «Гришки» ходят!
А с другой стороны корпуса — гнездо сорок. Но тоже не подпускают. У меня сумка колбасой московской протухла немного, а всё скормить её не могу.
Соседка у меня — молодящаяся партийная работница 45 лет, из-под Орла. Живёт с дочкой 19 лет и сыном 13 лет, с матерью.
Шесть лет назад развелась с мужем, юристом-пьяницей. Как всегда, житейская доля для меня загадка: получает 200 рублей (с пьяницы почти ничего), покупает себе кримпленовые платья не дешевле 80 рублей и т. д. В эту поездку она обещала себе устроить отдых от развлечений, так что мне повезло. Водит меня повсюду, как детку, ухаживает за мной, а именно: достала мне 15 коп. для телефона и со своего стола принесла в бумажке мне два солёных огурчика. Я очень тронута.
Эрочка, в письме я написала всю местную флору. Деревья голые, а на земле — первоцветы, вот я вам послала посмотреть, какие они.
Ну вот, 9.10, пойду звонить вам, только одна монетка, очень мало. Завтра раздобуду побольше.
Целую вас крепко, крепко, чтобы смордились. Будьте очень здоровы.
Ваша мама.

3)
12.IV
Здравствуйте, мои дорогие Эрик и детки!
Сегодня наконец первый день тёплый, без ветра. Можно наконец безопасно сидеть в парке на скамейке, писать вам и дышать свежим воздухом. Первые дни были солнечные, но с холодным ветром. Дышать можно, только не сидя, а «ходя». Это не очень здорово. Во-первых, ноги болят, во-вторых, письма писать нельзя. А в корпусе не так это просто.
В комнате только тумбочка, писать если на коленке? По нескольку часов, как я это делаю. А в холле вечером гасят свет, т. к. хоккей мужчины смотрят.
Вчера за день успела только маме одно письмо написать, а вам не успела.
Сейчас была у врача. Анализ показывает скрытую форму (лишние лейкоциты), почки работают хорошо, боли почти нет.
Попросила отменить ванны хвойные, последний раз тяжело перенесла, и аритмия сильная. Назначение её — общеукрепляющее, решила поберечь сердце. Воск на ноги тоже тяжело для сердца, но ноги болят сильно, надо потерпеть. С колитом — всё антинаучно. Прописала она мне источник лечебный под моим кодом «мыльные ополоски». От этого лечения я всю неделю ходила как буржуй с необъятным животом. Бросила пить его, стало легче. Сказала ей об этом — не поверила, говорит: «совпадение». Оказывается, эта вода должна снимать боль, вздутие и проч.. Не верит, что у меня наоборот.
Сегодня пойду заказывать билет домой. Здесь за 18 суток можно заказывать. Первая неделя утомительно прошла. Холод, дождь, процедуры, обследование, бестолковые походы в город за обувью. Теперь времени будет больше, хоть на лес посмотрю. Странно, как здесь медленно весна прорывается. У нас после половодья сразу изумрудная трава везде. А здесь склоны все бурые, кое-где трава, как осенью. Почки тоже не лопаются никак. За неделю ничего не распустилось, а в марте здесь было 24 градуса!
Да, смилостивились в физиотерапии. Заменили мне «кипящий котёл» «муравейником». Я писала, что не выдерживаю 0,1 нормы тока в mА. Врач-ф-терапевт решил проверить меня вообще на ток. На руке пробовал какую-то гальванизацию. Убедилась, не выдерживаю, тоже 0,1 нормы. Повышенная чувствительность кожи. Чуть больше — как утюг припечатали на руку горячий. Нашла мне прибор другой, который не раздражает кожу. В деталях я не разобралась, а сестра не знает, в чём разница. Прибор порциями отпускает вибрацию. Обкладки на спине и животе. Ощущение — как будто 200 муравьёв пятками скребут по коже, но не кусают. Если бы ты лежал вместо меня, надрывался бы от хохота. А я щекотки не боюсь, поэтому ничего, молчу.
Я уже сделала много покупок, деньги сняла. Купила босоножки за 18 рублей. Цвет — «беж». Долго ходила за белыми, плюнула и взяла эти. 15 открыток с «травнем». Бумаги, конверты. Рублей 5-6 истратила на талоны и размен по 15 коп.. Вчера «крокодил» опять наелся и не соединил меня. Тебя соединил, а меня нет. Я слышала твоё сообщение, что ты меня не слышишь.
Давай договоримся, когда ты меня не слышишь, ты всё равно мне докладывай всё по существу. Я-то тебя слышу. Надо было про всехнее здоровье сказать, пошла ли Ляля в школу и про всё остальное.
Ты теперь так делай, ладно? Купила ещё два талона, на случай, когда автомат сломается.
Эринька, пошла маме конфеты к маю. Ты пораньше пошли, у неё сейчас Пасха, пусть поздравляется, а то к маю не пробьёшься на почте. Здесь нет никаких конфет в коробках, а то я бы послала сама.
Да, купила ещё сувенир местный, закарпатский, за 26 руб.. Каждый им может пользоваться: ты, я, Оля, Ляля.
Соседка мне нравится. Я хожу вся раздутая. Она накормила меня углём, бесалолом, положила на живот. Ждёт, когда я оздоровею и провожу её в клуб. Я не отказываюсь, ведь она неделю может меня ждать, по опыту своему знаю. Она даже за компанию сама наелась лекарств, тоже на животе лежит. Соседка у меня удачная, жалко, что скоро уедет. Дадут какую-нибудь «божьего одуванчика» лежачего или «беглую», словом не с кем будет перемолвиться. После обеда мы отправились в ежедневный круиз по городу. Во-первых, чтобы жиром не заплыть, во-вторых, ищем мне босоножки. Пока не найдём подходящие.
Есть по 20 р. на платформе, которые не очень нравятся, но модные. Есть здесь и модные сапоги-чулки.
Эрочка, ты уж мне не пиши письмо. Лучше спи, а то устанешь, некогда тебе. Ты напиши одно письмо: кто чего делает и кто чего и где ест.
И главное, карауль, чтобы не простудились, одевались по погоде.
Успеваешь ли ты у обеих просматривать уроки? Здорово ли донимают на работе?
Пишу тебе каждый день, иногда одно письмо два дня, а больше никому не хочется. Только маме напишу.
Охота скорее с покупками разделаться, чтобы в город не таскаться каждый день.
В санатории появился настоящий Герой Советского Союза, моряк. 

2. Танцы. Горлицы

3)
Я хотела через «затейника» организовать вечер воспоминаний фронтовиков. Но она сказала, что не рекомендуется волновать рассказчиков.
Открыла вчера комиссионный магазин. Много в нём всяких платьев, может что подберу себе.
Хотела летнее на работу купить, пока ничего не нашла.
Все птичьи мужички летают с уморительными прутиками, ветками, ваткой — все строят.
Приехала ко мне вчера новая соседка из Туркмении. Вроде русская, толстая, лет 50, малоинтересная.
Может, и ничего, я ещё не познакомилась с ней как следует.
Экскурсии здесь часто по окрестностям, но все они платные.
В пересчёте на минуты телефона-автомата представляют для меня недопустимую роскошь, которую я и не допускаю. Да ещё без вас.
Ну вот, Эрочка, пока все новости. Билет заказала на тот же поезд 27-го, приедет в Москву в 5 вечера 28-го.
Целую вас крепко, крепко. Будьте очень здоровы. Целую, ваша мама — Тоня.

4)
13.IV
Дорогие мои детки и Эрочка, здравствуйте!
Получила наконец ваше письмо и приложение к нему. И вчера наконец дозвонилась на 1 мин. к вам. Этот обжора-автомат скоро меня разорит. Каждый вечер жевал монеты и не выплёвывал, хотя в инструкции сказано: «Если разговор не состоялся, должен выплёвывать монеты». Заказала в кредит — так тут тебя не слышно.
На телефоне, наверное, «бендеровка» сидела какая-нибудь, дала связь плохую, тебя вовсе не слышала.
Расскажу про последние события. Сегодня суббота, почти две недели прошли, почти половина.
Теперь буду отсчитывать, сколько дней до дома осталось.
Сегодня на улице около 0 градусов, мерзость — изморозь, изо рта пар, как зимой.
Сегодня опять носа не высунешь на улицу. Обещала сводка похолодание на всю неделю. А вчера я только радовалась и отогревалась, днём было 22 и солнце. Я ходила первый раз без чулок и плаща. Перед этим тоже дня два тёплых было, а так всё время погода пасмурная, с ветром, нехорошая.
Вчера собрались деревья раскрыться и опять застыли.
Немножко ознакомилась с людьми. Теперь у меня две знакомые тёти. Одна — соседка новая из Ашхабада, русская, другая из Москвы.
Кажется, она работает в одном НИИ с Галей Цикото, тоже с глухонемыми. Появились ещё два деда знакомых. Один тоже сосед, только в другой комнате. Приехал два дня как из Белоруссии. Этот дед приглашает нас играть в бадминтон.
Другой дед — из волейбольной команды. Позавчера москвичка позвала меня играть в волейбол, одна боялась ходить.
Там было много дедов с толстыми партийными животами. Даже иногда голыми, без рубах, когда здорово употеют.
Я попала в команду злющих дедов. Они мне мяч или вовсе не давали, или, если давали, я мазала, и поэтому наша команда всё время продувала, а они всё время свирепели.
На второй день я уже не решалась к ним подходить. Перешла на ракетки. Но и тут, и там — одна беда: на ноги нечего одеть.
Когда с мячом или ракеткой бегу в своих шлёпках вперёд, то мы вместе бежим, а когда назад, то врозь — ноги в одну, шлёпки в другую, а мяч или волан в третью.               
Опять обошла все 2 магазина, хотела хоть тапки домашние купить — и тех нет.
А вчера был у меня первый выход в свет. Ходила я тут замарашкой всю неделю: рейтузы, ботинки на толстой подошве, красный костюм, напялены все тёплые кофты + недельный запас «мыльных ополосков» в животе буржуйских размеров. А со мной рядом ходят сытые жёны в роскошных туалетах и шляпах из лебяжьего пуха. Контрастные снимки.
И вот вчера я разделась побольше, причесалась с твоим феном, вычистила кишочки, и оказалось, что костюм — бордо с брошью — мне впору, по фигуре.
И сразу за день я получила пяток комплиментов от... женщин! А это ведь бескорыстный, а значит самый ценный комплимент. Услышала я много раз в свой адрес слово «девочка» в разных сочетаниях: и фигура, и вид как у девочки. И даже тётя гинеколог на осмотре спросила, рожала ли я, или я девочка.
И уволокли меня мои «подружки» вчера даже на танцы. Первый раз я сказалась больной животом.
Второй раз я довела москвичку Инну до зала, сдала на руки танцору, а сама пошла к троглодиту-телефону.
На этот раз они двое взяли меня под белы руки и подняли на второй этаж (на первом — столовая).
Художественное описание дедов я тебе уже посылала.
Вот сидят они в зале, как на подбор, один другого краше: пузатые, носатые, приплюснутые и прочее.
Перед одним дедом я всё-таки не устояла, и мы с ним покружились несколько вальсов. Был он самый старый, самый седой, пузатый, а нос огурцом.
Но он так приглашал и плясал, что устоять было нельзя. Он подходил, делал калачиком ножки, ручками растягивал брючки, делал клоунскую рожу и умильно спрашивал: «Дочка, Вы пойдёте со мной танцевать?» И я шла! А он вспоминал «па» тридцатых годов. Было смешно.
Музыка — оркестр — под стать дедам: что-то древнее и замшелое.
Этот дед хоть смешной, а остальные личности, которые помоложе, просто противные.
Вот такая разочарованная, но со стройной фигурой ушла я с танцев.
И больше уже не пойду. А танцевать-то люблю. Сегодня, Эрочка, кончилась вчерашняя весна.   Пишу тебе полдня в перерывах между процедурами, водами, обедами. Весь день идёт снег. На улицу нос не высунешь. Одежда, рейтузы, ботинки — тёплые, но чтобы добежать до лечебного корпуса и кормёжного. А гулять — холодно.
Торчим в помещении. Очень расстроилась я. В тёплую погоду решила я обновить свои босоножки на модной платформе. Одела, черепашьим шагом дошла до столовой, а вернулась обратно — вся кожа в кровь стёрта. Носить их, наверное, не смогу. Вероятно, не так уж виновата вся обувь, а виновата кожа моя. У неё повышена чувствительность в 10 раз не только к электротоку, как проверено однократным экспериментом. Но и ко всякому материальному прикосновению. Обидно, что деньги истратила и без обуви осталась. Альке я напишу отсюда, но адреса, как всегда, не помню. Постараюсь по телефону узнать.
Ну уж теперь вы наверняка всё поели дома. Как кормитесь сейчас, в столовых? Очень ли изголодались?
Ещё бы оттянуть аврал на работе до моего приезда. Ты всё-таки постарайся не очень уставать. Берись только за те вопросы, которые ну никак отложить нельзя, а мелочи старайся ребятам раздать. И главное, досыпай, ложись раньше.
Нет обеда — идите в столовую, нет ужина — устройте чай с бутербродами, кашу свари, но не возитесь долго.
Ну вот, пора на обед.
Пойду опущу в п/ящик.
Целую вас всех очень крепко, будьте очень, очень здоровы.
Ваша мама — Тоня.   

5)
Родненькие мои деточки с Эрочкой, здравствуйте!
Продолжу грустное жизнеописание одинокой мамы — Тоники.
Уже 6-й день нахожусь я в жизнеописании. Сегодня — выходной.
Пасмурно, холодно. Санаторий и город опустели. Выходной у процедур, поэтому все куда-то разбежались: на экскурсии, в гости и ещё куда-то. Я совсем здесь одичала, ко мне даже птицы не подходят. Люба-соседка тоже уехала, во Львов к сестре.
Сначала про лечение. Делают всяческие анализы. Результатов пока не знаю.
Врач, вероятно, назначает свидание раз или два в неделю.
Назначили мне ещё одну процедуру — «тюбаж». Дают выпить стакан гадости, потом 20 мин. на грелке, потом 200 г «Нафтуси», потом 15 мин. лежать, потом вставать. Это дают всем от печени, мне от колита. Раз в три дня.
Ополоски № 1, прописанные для колита, закупорили мне всё накрепко. С первого дня, как стала пить. Обеды теперь только складываю в живот.
Делала процедуру с горным воском на ноги. Очень приятная, тёплая, ноги-то ледяные всё время. Платить здесь ни за что не надо. Все добрые, приветливые, так что я утешилась — путёвка у меня получается дешёвая. Но не только в деньгах дело, больше людей жалко, которые эти рубли ждут, и стыдно за них.
Вчера видела в парке — бежала кормящая мама и около всех стоящих и сидящих останавливалась и выжидательно смотрела в лицо, просила есть.
Вот её по-человечески жалко. Голодная, и щенки где-то есть. И никто ничего ей не давал, все с пустыми руками.
Ещё одно восхитительное существо встретила. Шоколадная, уши длинные, ножки кривые, вывернуты наизнанку и раза в 3 короче нормы. Глаза грустные-грустные. Ей на коротких ножках, видно, трудно ходить, поэтому она часто приляживалась: поковыляет — приляжет.
Часто прямо посреди дороги или площади. Ляжет, лапы вперёд, прямо барельеф львицы где-нибудь у графского подъезда, только игрушечного.
По фигуре видно, что собачка родственница таксы. Вчера и сегодня ходила в парк к Рыжему, опять с хлебной жёмкой. Вчера встретила, скачет и просит: пин-пин!
Пожевала, послюнявила, бросила ему, а он поглядел и не стал есть, улетел!
Наверное, мясо просил. Жёваного червячка.
Никто со мной здесь дружить не хочет. Птиц здесь — невиданное количество. Я подолгу везде хожу. Иду, иду, увижу птаху, встану и смотрю, рот разину. Повернусь идти, а около меня уже толпа. Тоже рот разинут и не поймут, на что это я уставилась.
За воротами санатория — бювет с минводами. Там огромные деревья, не знаю какие, но голые и все в гнёздах грачей. 
Выяснила я вчера, чего так высиживающая мамуня взмахивала крыльями и просила, как Варя. Это она просила его не не улетать и не подглядывать, как я думала, а просила у мужа червячка.
Все мамуни кричат и просят есть, и папы их кормят, и прямо в рот кладут, как младенцу.
Я подумала поэтому, что наша Варя — девочка, потому что я не видела, чтобы ребятки просили так чего-нибудь.
Живут в парке санатория много скворцов. Такие песни поют! И пара сорок. Сороки большие, красивые. На крыльях и хвосте у них тёмно-синие блестящие перья. Но большие птицы не подпускают к себе. Дрозды тоже. Много ещё в парке незнакомых птиц. Знакома только синичка. Есть ещё размером с неё, с синей спинкой, серенькая, похожая на воробья. Рыжий, есть крошечные. Есть дрозды и другие, с него ростом: с розовой грудкой и белым пятном на крыле, с синим пером на крыле, похожа на сизоворонку. Но тоже не подходят близко.
Сегодня разглядела наконец Карпаты. Есть они всё-таки, на горизонте синеют, но довольно далеко.
Я всё прикидываю, если мне понадобится сюда ехать, сможем ли мы все здесь отдохнуть. Интересного здесь в городе ничего нет. Только парк. Если только ездить на экскурсии и в походы в окрестностях.
По возможности запасусь адресами на всякий случай.
Про людей.
Молодёжи нет вовсе. Возраст от 40 до 80. много сытых женщин, типичных «жён» с холёными лицами. Много их развлекаются. Как правило, «приставлены» к какому-нибудь деду. Мы с Любой всех «дид`ами» прозвали.
Диды — несколько категорий.
Есть тип интеллигентного партийного работника, даже плакатного вида. Плотные, большие, с резким ртом, гладко приглаженной головой.
Глядя на него, сразу представляешь себе кабинет, секретаря, приёмную, дрожь в коленках.
Эти открывают дверь и пропускают дам вперёд. И меня тоже.
Есть «сельский» тип, переродившийся в князька. Маленький, плюгавенький. Этот никого, кроме себя, не помнит, не видит. У него рефлекс только на «я».
Пример. Мчится по коридору лечебного корпуса, спотыкается о порожек, кидает в пространство замечание: «Покрасить надо красным, чтобы видно было порог».
Сидят около кабинета ЭКГ три женщины (и я). Не видя их (нас), мчится напрямик. Одна его останавливает: «Там занято, мы тоже туда». Реагирует на звук: «Что же вы такие незаметные? Надо, чтобы сразу в глаза бросались». Вероятно, он имеет в виду, что нас тоже надо красной краской покрасить.
Не выдерживаю: «Вероятно, у Вас срабатывает рефлекс и, кроме себя, Вы ничего не видите вокруг».
Представляю себе такого в районе и серая толпа в приёмной. Конечно, он мимо летит в свой кабинет.
Основная масса с низким интеллектом, с отсутствием элементарной воспитанности.
Пример. Несколько дам смотрят кино (и я) по телевизору. Десяток джентльменов играют в карты (в холле). Наступает время хоккея или футбола.
Один молча выключает свет, другой переключает программу. Я уж не говорю о том, чтобы спросить желание дам. Не нашлось ни одного, кто бы счёл нужным извиниться за бестактность. Слов не нашлось. Ушла молча. Опять представляется маленький кабинет и большое «Я».
Есть ещё группа, которая вызывает у меня робость, уважение, восхищение. Когда вижу на костюме ряд орденских колодок. Лиц не вижу. Сразу оживают картины фильмов и книг. Очень хочется им пожелать здоровья.
Нравится местный ласковый, певучий говор. Часто разговариваем я на русском, соседка за столом — на украинском. Почти всегда понимаем друг друга. Только раз молоденькая украиночка в раздевалке на какой-то мой вопрос ответила, что «нэ разумию». Видно, из села. Когда сёстры говорят на русском, всё равно ласково: «Доброго здоровьичка, до свиданьица».
Санаторий наш называется «Кришталевый палац» — это по-украински.
Нравы. Образцом нравственности являются те же птицы. Очень приятно смотреть, как отец семейства грачиного кормит маму. Ведь она очень большая, её нелегко накормить, и всё просит, и есть хочет.
А воробьи? Понравилась одна подруга двум хлопцам. Подрались. Победитель гордо так к ней поскакал. А она? Она драчуна-победителя ухватила за хвост и выдрала его.
Наука — не устраивай склоки.
Долго не могла понять, кто всё время ухает на меня: «У-уу-у»!
Думала, какая ушастая или глазастая сова. Оказалось — дикие голуби. Они весь город обухали. Они цветом не серые, а пыльные, только около хвоста несколько тёмных пёрышек. Зовут их тут г`орлицами.
У людей в правилах санаторной книжки есть только одно запрещение: к врачу, в столовую нельзя в спортивных костюмах, халатах ходить и в брюках женщинам. Мало понятное запрещение, учитывая массовость брючных костюмов.   
Зелень распускается очень медленно. Сегодня моросит, весь день дождь. Узнала, что это первый дождь с осени, снега не было, земля сухая. Все ждут дождя.
В дождь здесь вообще трудно придумать себе занятие.
Спросила у врача, почему она не хочет греть мне почки воском. Она сказала: «О, моя миленькая». Мне нельзя, потому что сердце, щитовидка, после обострения я — «слабенькая» — не выдержу.
Не хватает мне вас очень и очень, и всё равно волнуюсь, чтобы не заболели, и Лялькин лишай, и рука, всё беспокоит.
Никак не доберусь написать маме. Надо сделать это сегодня.
До свидания, родные мои, хорошие!
Целую вас крепко, крепко.
Будьте очень, очень здоровы.
Одинокая мама — Тоня.
P. S. Позвони деду Грише, скажи, что санаторий очень хороший, отдыхаю хорошо, передаю ему привет и благодарность выношу за чуткость и внимание ко мне.

6)
Родненькие мои доченьки — Эринька, здравствуйте!
Получила ваше второе письмо, ответила на него, а третьего нет пока.
Сегодня переделала много дел и начала вам письмо. Не обещаю быстро кончить, скоро обед.
Во-первых, получила билет, на 27-е, вагон 8. Во-вторых, осталось всего 10 дней, и пройдут они теперь быстро. В-третьих, напросилась на консультацию к терапевту — зав. отделением. Просидела у неё около часу, выложила ей свой тера-букет колитно-крапивно-сердечный, но мало что интересного услышала в ответ. Про крапиву — не знает, за колитом — следить, с сердцем — на обследование. Предполагает ревмокардитный характер. Экстросистолия — проявление многих заболеваний, надо клинически обследовать. Я обещала, что в клинику эту не лягу, некогда.   
Что может предложить для домашних условий? «На пробу» предложила ещё один новый препарат.
Интересное услышала про почки.

1) Лечить надо обязательно почечным лекарством, например невиграмон + антибиотик даётся в меньших дозах.
2) Чтобы предупредить или сделать реже обострение, расписывают профилактическое лечение на несколько месяцев. Похожее говорили в «Кремлёвке». Я поинтересовалась: какая разница, пить весь год с обострениями или без них. Она пообещала, что профилактически даётся меньше лекарств. Всё это спорно. Если бы точно знать, что за год «травли» себя лекарствами, особенно антибиотиками, можно вылечиться от болезни, на это можно пойти. А «на пробу» — всё не просто.

С другой стороны, сидящие бактерии чем-то надо убить, сами они не убегут. Во всяком случае, эта зав. сочла мой приезд сюда тоже необходимым. Нравится здесь, что анализы сдают часто, раза 2 в неделю. Если «обычный» хороший, делают на скрытую форму.
Так вот, они пока, анализы, не меняются. Общий не плохой — лейкоцитов 20—15, но бактерий — «всё поле», белок — следы. А на скрытую форму анализы — с повышенными лейкоцитами и палочками высеваются.
Для кишечника делают «слепое зондирование» через 3 дня, травка помогает. Куплю для себя и Ляли соль местную «Барбарову», для печени.
Вчера меня весь вечер лечили. Лепили горчичники, ванну для ног. «Жёсткое дыхание» долечивали, потому что пожаловалась врачу, что кашель напал с удушьем, спать не могу.
Я сначала думала, из-за волейбола (всего один раз поиграла). Но ни насморка нет, ни горло не болит. Оказалось, я, как всегда, антинаучная. Я тебе писала, что от «мыльных ополосков», предназначенных для колита — от боли вздутия, я чуть не взорвалась.
Бросила — всё пришло в норму.
Ещё мне для профилактики сразу назначили источник для полоскания горла. Я после волейбола для профилактики на всякий случай пополоскала, и в ночь не могла спать. Как туберкулёзная, закатываюсь и днём, и ночью кашлем от удушья.
Бросила пить — всё прошло.
Правда, зав. сегодня объяснила, что полоскать надо не по 200 г, как прописали, а начинать с одного глотка.
Ну это всё пустяки.
У нас холод. Это означает, что на улицу почти не выходим, сидим по палатам.





3. Конёк-Горбунок и сексот

6)
Я и не надеюсь, что удастся даже окрестности посмотреть. Так все и просидим. Гуляем мы трое, соседка из Ашхабада и тётя из Москвы, вернее, могли бы гулять. Парк, лес стоят всё ещё чёрные, только кое-где зелень. Если бы настоящая весна, здесь было бы красиво, много цветников, фруктовых деревьев.
У нас появилось несколько знакомых дюдьков с характерными кличками.
Это которые моложе 60 и в чём-нибудь провинились перед нами.
Например, «Приплюснутый-Придавленный» за то, что сосед по палатам. «Хомячок» (в жизни — хомячище), за то, что земляк моей Таи и т. д.
Есть ещё Хряк, Беглый, Пшённая Каша, Подросток (лет 50-ти). Часть из них — соседи по столам. Последний играл в шахматы с Инной.
Имена в основном придумываю я.
Состав обновляется здесь каждый день по нескольку человек. Сейчас получше немного народ, попригляднее. Есть уже разнообразие интересов у них. Кто бегает по лесам (в одиночку, например — Беглый), многие играют в волейбол, бильярд. Это уже терпимо.
Ну вот, мои хорошие, это — последние известия. Хоть и безделье, но писать охота только вам, а больше никому. И Альке не охота, и Лариске Бурденюк.
Вчера, как дурочка, простояла на рынке около одного дядьки, глаз отвести не могла. И чуть было плохой поступок не совершила.
Если бы он мне попался накануне отъезда, наверное, не утерпела бы.
Дядёк старенький, кривенький, сморщенный, и держал он маленькую клеточку с двумя попугаями красоты неописуемой: белый с голубым пятнышком и лимонный. И продавал их. И по-моему очень дёшево — 15 руб. пара!
Я не знаю, волнистые они или нет. Они маленькие, блестящие, с длинным хвостом и... живые, и бормочут.
Очень меня подмывало купить их. Но до отъезда ещё 10 дней, и не хотелось Варьку чёрную, мохнатую предавать. И не стала нарушать обычая домашнего: брать в дом тех, кто без нас не выживет. Ещё я подумала, что это очень нежные птицы, надо хоть что-то изучить про них, чтобы не было огорчений.
Но красивые, сил нет!
Вчера наконец получила первый комплимент от дядька, малознакомого (сидел на одной скамейке с Инессой, пока я на процедурах была).
Хоть и малознакомый, дали  ему паспорт «Псих». Потому что он невропатолог из Киева. И Никсона в Москве сопровождал. Он проводил нас до дома быта мне сапожки заказать.
У него лошадиная челюсть и бельмо на глазу. За час прогулки он сказал мне комплимент психический, что у меня «аллергия на мужчин».
Я была очень польщена. Дома проверила, нет ли пупырей.
Вот такая у нас разнообразная жизнь.
Сапожки есть. Но если сверху нормально, то пальцам тесно. Если внизу свободно, то вверху широки.
Обещали, может к концу месяца что лучше будет.
Надоел холод снаружи стен санатория и свиные рыла — внутри — партийных работников, лебяжий пух их жён.
Решила изменить свой образ.
Отменила все лекарства, сдула большой живот, сняла сама с себя лягушачью шкуру вместе с шерстяными рейтузами. Одела на себя красивую причёску, французский вишнёвый костюм с твоими гранатами, английские туфельки-лодочки на каблуке. В проёме двери столовой, на верхней ступеньке лесенки, которая вела вниз (их всего четыре), как в раме, на мгновение задержалась твоя фея — Тоника. И произвела на всех глубокое впечатление.
Зубы перестали жевать, глаза уставились на прелестное, юное (рядом с ними) создание, которое явилось народу. Со свёрнутыми шеями в мою сторону все благоговейно затихли. Так мне показалось. Ну и что.
Самая стройная, самая юная, самая красивая. Мужики затихли от восторга, дамы в перьях от зависти.
А я с лучезарной улыбкой спустилась по ступенькам, одаривая всех тёплым взглядом, изящно пробираясь между столами к своему месту.
А здесь, как раз кстати, меня тоже ожидал приятный сюрприз. За столом появилось новое человеческое уже лицо. Как раз того интеллигентного, воспитанного, плакатного типа партийного работника, которые двери открывают передо мной.
Красивый, не старый, в расцвете сил, как Карлсон. Сдержанный, с умными глазами.
Мы с подружками даже не стали кличку давать. Называли, как и себя, человеческим именем.
Познакомились, а потом — спелись. Очень интересный человек. Как-то за обедом он получил срочное сообщение о присвоении ему звания лауреата Государственной премии. В газете напечатали.
Из этого сделала заключение, что всё-таки не партиец, а какой-то научный работник высокого класса.
 Вёл себя всегда скрытно, как КГБэшник. О себе молчал. Да здесь и не принято разглашать место работы. Как-то вскользь выяснилось, что много орденов у него. Но не военных, по возрасту не подходил.
Можешь гордиться своей царевной-лягушкой. Моё соседство за столом не оставило и его равнодушным.
Очень деликатно он почти пригласил на свидание. Дневное. Просьбой прогуляться и показать, познакомить его с окрестностями.
Поскольку я играла добрую сказочную Лягушку-Царевну, я не могла отказать.
Обворожительно улыбаясь, я с готовностью согласилась. Наметили место и время встречи. После обеда, у дерева большого, за углом корпуса.
Я ушла готовиться к свиданию. Переоделась в прогулочный костюм брючный. Тот самый, коричнево-зеленоватый, который мне тоже очень идёт. И помчалась к соседкам-подружкам. Чтобы пригласить их тоже на свидание моё. Тёти очень удивились. Но я-то просто по привычной схеме знакомилась. Ты же помнишь себя в столовской очереди в самый первый раз. Из которой я ушла и подглядывала за тобой из-за угла. Чем он хуже? Тем более с орденами и лауреат.
Тётеньки мои тоже приоделись для прогулки по холмистому Прикарпатью.
И снова я, как Конёк-Горбунок, явилась перед умные очи размечтавшегося сексота (секретного сотрудника).
Только со свитой. Две толстенькие тётеньки со мной.
Дяденька растерялся, не ожидал. На прогулку с нами не пошёл. Мы отправились одни, долго хихикая.
На танцы я тоже отправилась красивая, хотелось до конца доиграть и досмотреть спектакль.
Сосед меня ни разу не пригласил на танец. Переваривал дневную сцену. Он такое важное лицо. Все бегом бежали навстречу его желаниям. А тут — не просто отказали, а ещё и посмеялись. При свидетелях.
Но пересаживать себя за другой стол наш сосед просить не стал.
И мы как ни в чём не бывало встретились за столом, милые, приятные. Не сидеть же ему букой в отпуске. Всё наладилось. Всё встало на свои места, и у нас сложились тёплые, дружеские отношения в нашей компании. Теперь каждый день вчетвером после обеда мы отправлялись в длительные прогулки. И по холмам, и по кривым улицам города. И пели. У него оказался роскошный баритон и огромный запас песен. Много чудесных романсов.
Мы чудесно спелись.
Остаток отпуска у меня наконец посветлел и потеплел.
При расставании адресами не обменивались. Я уезжала первой.
Вот и все мои последние новости. Считаю дни до дома. Очень, очень хочу к вам, домой.
Целую вас, мои родные, хорошие, любимые.
Ваша мама — Тоня.



1)
Здравствуй, наша Тонюшка, м`амушка, мам`унюшка родненькая!
Ты вчера не звонила — и мы решили написать тебе сами и послать авиопочтой — ведь у нас телефона нету. Вчера пришло твоё второе письмо, и от Альки тоже, мы его вложим. А за недельку до того Лика написала из Ленинграда хорошее и тёплое письмо. У них Валюшка проболела всю зиму. Зовут побывать у них, целуют, и Мухтар тоже целует.
Вчера у нас была маленькая постирушка, белого совсем мало — в раковине, а цветное — в машине (пара пижам, моя рубаха после похода и проч. мелочи).
Едим куру, люляки печёнку, лосося (из банки), винегрет, оливье. Продукты ещё не кончились, что были заготовлены до 1-го. Кормлю ребят витаминами всякими: томатного сока выпили шесть литров, салаты, лук зелёный.
Компот грушевый твой съели, страшно понравилось — купил ещё и сам варил два раза по кастрюле.
В субботу сделал заказ, пришёл — там дикая толпа, все смотрят злыми глазами, мои «без очереди», а они не подготовили ни мясо, ни рыбу.
Собралась идти продавщица — а я представил себе 10 мин. ожидания под пулемётным обстрелом неприязни, плюнул, взял, что есть, и ушёл.
У ребят лезут диатезные пупыри у обоих. Если бы только у Ляли — я решил бы, что от мази. Лезли ещё до люлячек. Не знаю, что отменить: соки? Груши? Всё остальное, как всегда.
В пироге круглом были яички, но до него тоже лезли пупыри. Спасаются смесью (глицерин, спирт, мята и т. п.) — оказывается, не только утишает зуд, но и снимает пупырь целиком, если помазать несколько раз.
Ляля носит хлеб, молоко, сахар и т. п. Я вечером тоже захожу за «нестандартными» мелочами, вроде зел. лука, овощей, сластей (печенье, пастила, эклеры), т. е. когда не знаешь, есть ли или нет.
Охота пришла почему-то девчат лакомить.
Пока ужин — ждём ведь Олю, в 8.30, уже около 9.30. Смотрю хоккей, работать уже неохота, журналы пришли.
В субботу до полвторого работал с Ракошей, потом кашеварил (до работы убрал кухню, а Оля потом — всё).
В воскресенье Оля напала на уроки, 7 шт. — с 8 утра до 11, и в 11 мы вышли — на Клязьму смотреть слалом на байдарках. Было +8, проглядывало солнце, ветерок на открытых местах неуютный. Шли в лыжных костюмах (куртки, лыжные шапки и т. п.), с кофтами запасными, телогрейками, носками в рюкзаках.
В лесу ещё много снега, но дошли до Ржавок быстро и сухие. Видели массу птиц: скворцы, клесты, сороки, дятлы, синицы. Посмотрели слалом, но смотреть — не идти, холодно.
Ушли от реки, сделали уютный костёр и обедище: кастрюлю супа с сыром, люляки. Ели и грелись у костра.
Уехали от Менделеева автобусом. Вечером Оля ещё писала сочинение, купались (Ляля только «снизу», шейку ей протёр одеколоном).
У Оли продолжают улучшаться результаты, вчера был личный рекорд 3.10, а пятёрок навалила как никогда — штук 8 (четвёрка вчера одна, первая).
Тонечка, кончаю. Пока, Лялёк тебе допишет (я писал до работы).
Спина отлично (сегодня к врачу), рука терпимо (белая, но с буграми).
Целуем тебя крепко, лечись и здоровей нам на радость.
Эрик.
Дописываю вечером: завтра дезинфекция, и нас выпишут в школу.

2)
Здравствуй, мамочка!
Получили все твои письма.
Ходи в кино, а то вы здесь почти не ходили. Без пластыря на болявке мы справляемся. Всё время была хорошая погода +17 или +18 градусов, и я почти всё время гуляла.
Только сегодня полил дождь.
С уроками справляюсь. По русскому языку без ошибок, красивым почерком.
Ну вылечивайся там и отдыхай.
Целую тебя. Ляля.

3)
Здрав-ствуй, наша одинокая, дорогая мама Тоня!
Сегодня получили твоё четвёртое толстое и грустное письмо. Мы понимаем, каково тебе там одной, нас тут всё-таки трое + Варя. Но ты не унывай, пожалуйста: во-первых, уже немного осталось, во-вторых, мы всё время близко — и мысленно, и по телефону, и по письмам; потом, у нас всё в порядке, все здоровы, лишай залечили, ну а рука Лялина — она в неизменном, но терпимом состоянии, слава богу, не воспалена, не болит, не чешется, без трещин. Ну а чтобы вылечить её, так, видно, придётся вам с ней съездить на деда-Гришины волшебные воды.
Вчера Лялёк нас кормил — супом из сыра и макаронами. Перевёл всех на молочную диету — пупыри совершенно непонятно от чего. Убрал всё: лимон, грибы, утиные-куриные бульоны, сласти. Буду кормить только кашами, творогами, ряженкой, витаминами (салаты из капусты-морковки-лука-ряженки продолжаем регулярно), потом понемногу возверну кое-что с проверочкой. Мясом-уткой, что ли, перекормил? Мы съели массу антрекотов, люлячек, печени, утку, курицу, возможно — «мясной» перегруз — и диатез.
Думаю сводить ребят — в Бородинскую панораму или в Третьяковку, в воскресенье. Ещё вариант: отправить их с Люсей-Ирой, а самому помочь Юре в гараже с машиной — он купил всё-таки старичка-москвичка, просил помочь.
Перезваниваемся с Левиными. Они по путёвкам ездили на Кавказ, по идее — горно-лыжный лагерь, но снега там уже не было; просто катались по подъёмникам, ходили и ездили на автобусах, загорали на верхотуре, любовались видами. Довольны очень, хотя были недолго — чуть больше недели. Сейчас им в Зеленограде уютно: здесь и Аида, и родители. У Аиды малых уже бегает — время летит!!
Звонил деде Грише, благодарил и рассказывал о тебе. Он нас подписал на Чехова, велит заехать взять корешок квитанции (получать мне самому в магазине). Спасибо ему опять.
Звонил Трубицын — всё ещё болеет!
Масса событий на работе: опять возрождается интересующая меня тематика, в очень интересном варианте. Только-только отдали все игрушки «Слитковским» заказчикам, глядь — опять всё надо. Даже жаль, что отдали. Романенко очень рад, но интересно радуется: волнуется и бледнеет.
У нас было похолодание, но сегодня ветер переменился — начало теплеть.
Несколько дней Ляля выходила в синей ушанке и рейтузах, в синем пальтишке с кофтой, теперь пойдёт без рейтуз. Оля ходит в куртке и колготах, а по погоде меняет шарф и шапку — капор или берет.
Ляля много гуляет, но и ходит в магазин, по малости готовит.
Оливьюху ещё делала — чуть ли не ведро, картошку большими кусками, и дети съели её огромное количество.
Уроки у Ляли проверил, всё-таки через раз ошибочки бывают: или невнимательность, или трудный случай, такой, что и не объяснишь почему («прийти — «придёт», где «й»?). Оля разбирает математику по учебнику сама, редко с моей помощью. Зосимовну она слушает критически — и удивительный факт — поэтому стала «хорошим математиком» — её понимание укрепляется от трудной работы слежения за тем, верно или путано Зосимовна объясняет.
Привет тебе большой от Сергея, Ларисы Ивановны, Зинцовой, Ю. Иванова, Кашлины. Сергей ворчал на меня, зачем ты сказала, что «...кончились 12 дней, и я ухожу». Я уверял, что насчёт 12 дней — это его фантазия, но остальное всё было сказано верно.
Меня беспокоят твои два слова по телефону о плохих анализах и в письме — о ледяных ногах. Значит, обострение не прошло. Как быть? Остаётся надеяться на целительную Нафтусю. Насчёт болявок сразу беги жалуйся доктору. После конца курса пусть обязательно рекомендуют, что делать дальше — приехать ещё раз за свой счёт? Съездить в Байрам-Али? Какую воду пить в Москве?
Я заплатил все поборы, у меня сейчас около 100, из них 50 — лишние, может послать их сейчас?
Кончаю — жду дезинфекцию, Ляля идёт за молоком и бросит письмо.
Крепко тебя все-все целуем.
Ждём. Эрик, дети.

Первая санаторная разлука была для меня трудным моральным и психологическим испытанием.
Очень трудно было оторваться от детей. Они ещё были малы, чтобы оставить их без постоянной заботы материнской. Беспокоилась за Эрика. Перегруженность производственная на работе всегда меня беспокоила. А здесь ещё полная подмена меня со всеми домашними делами и заботами. Были бы все здоровы, мне спокойнее было бы. Но у них тоже свои хвори.
У Эрика — спина, радикулит. А что с рукой случилось, уже и не помню.
«Рожу» на ноге долго у него лечили, помню. Ездил в какую-то подмосковную усадьбу, искупался в озере и привёз заразу.
В народе зовут «рожей» — на ноге появилось большое красное воспалённое пятно. В медицине это считается воспалением герпеса.
А вот что с рукой — белая да ещё с буграми, даже представить не могу. Но переломов не было точно.
У Оли — коленки болят, у Ляли — лишай где-то подхватила. 10 лет, третий класс, совсем ещё малая помощница.
Но понимала. Оттого что малые, срочно самой себя нужно подправить хоть с одной стороны. Очень нахваливали все врачи почечную воду «Нафтусю» в Трускавце. Одна надежда оставалась на неё. После многочисленных больничных койко-мест неудачных.
Но круглосуточно мысли были с ними. Всё свободное время поэтому или писала многочасовые письма, или сидела в очереди у телефона.
К деду Грише мне пришлось обратиться сначала за помощью детям. Он оформил пропуск в кремлёвскую детскую поликлинику, куда я и ходила на консультации к врачам-специалистам с Лялей и Олей.
Помощь от него всегда получала незамедлительную. Лекарства нужные тоже доставал всем в своей аптеке.
А потом дошла очередь и до санаториев кремлёвских. Всем.
Но теперь было легче, потому что ездили парами.
Я возила Лялю в Ессентуки один раз лечить её печёнку в специальный санаторий «Мать и дитя».
Но меня сердце подвело, и поездки стали для меня трудны.
В санаторий стал ездить с ней Эрик. Отцам тоже не возбранялось. А ему ещё полезно было собственное лечение желудочного гастрита.
Затем деда Гриша предложил мне путёвку «сердечную». В Сочи, в санаторий «Ривьера». Где он до войны сам бывал. Хранится ещё его санаторная фотография тех времён.
Одна ехать я уже не рисковала. Поэтому он предложил две путёвки, для Оли тоже.
Так получилось, что одновременно парами семья уехала из дома на лечение в кремлёвские санатории.
Письма наши летели через Кавказские горы самолётами. Из Сочи в Железноводск и обратно.
В Трускавец была моя первая поездка в кремлёвский санаторий.
В Сочи с Олей мы поехали, когда она почти заканчивала школу, после 9-го класса. Сочинский санаторий здоровья мне не прибавил.
А последняя, в Форос, поставила точку в моих и деды Гриши попытках моего исцеления. Все очень старались. И врачи санатория, и деда Гриша. Который добыл путёвку в лучший сердечный санаторий ЦК. В лучшее осеннее время — октябрь.
Кончилось тем, что к поезду на Москву доставили на «скорой».
Но не это главное, а искреннее желание и помощь отца моей семье, детям, Эрику. Потому что каждый год он доставал нам путёвки в свои санатории. В основном «на водах» лечились Ляля с Эриком. Низкий поклон ему и великая благодарность. И светлая память, когда его не стало.
Много лет отвергнутый и не признанный мною, с детства, он оказался здесь, в Москве, единственным преданным, верным другом и помощником нам всем.
Для семьи Эрика мы были посторонними. Жаль, что доброго нечего вспомнить о самых его близких. О родном отце и бабушке.
Их полностью всех заменили мои родители. Деда Гриша в Москве и мама с дедой Васей в Сасове. Но это неправильно. Помощь моих родителей трёх — это их естественная потребность, не обязанность. И в этом тоже моё счастье. Отречение же одного родного отца Эдуарда от единственного сына Эрика, без всяких причин, — неестественно.
Его социальное положение «помощника министра», соответственно оклад, пакет льгот и услуг семье перекрывают все возможности моих родителей. Уж если сознательно изгнал сына из  собственной квартиры и даже лишил московской прописки, то помощь в лечении больных детей наших ничего не стоила. Для отца Эрика было гораздо проще, чем всем моим родителям. Право на кремлёвские клиники, как и у деды Гриши, даже больше. Он оформил лечение чужих, не усыновлённых ещё детей мачехи Эрика и даже их прабабушки, и отказал родному сыну в первой просьбе после свадьбы.
Из Москвы отправил его работать в Московскую область, где вовсе нет врачей. Кроме педиатра-пьяницы, которая травила наших младенцев. Тем более мог спасти их в своей «Кремлёвке». Мы, нищие из Лосинки, в отпуск ехали на бесплатный огород в Сасово.
А Эдуард продолжал семейную традицию родной семьи Эрика, когда отец снимал дачу на лето ей.
Он и теперь снимал, для новой. Без сына родного и внуков. Поэтому отпуск свой я провожу с Лялечкой в сасовской больнице со всеми её «прелестями».
Почему бы семье Эрика в отпуск не отдыхать на подмосковной даче у министерского папы? Пока мы жили вчетвером на одну зарплату молодого специалиста.
И после травмы страшной на работе Эрик тоже мог лечиться в лучшей «Кремлёвке» папы Эди. Там не оставили бы у него нитки в зашитых ранах. Не держали дома в гипсе четыре месяца и не выписали на работу с костылями.
И в безвыходной ситуации при лечении детей, когда поменяли больничные койки их на «полукультурные» поездки к морю дикарями, лучше нам и им было в кремлёвских санаториях министерства Эдуарда. Даже с нашей оплатой.
Но это я сейчас анализирую то давнее время, через десятки лет. А тогда я умела радоваться всему, что сами достигли в своей жизни.
И только сейчас родился вопрос без ответа. Почему отец отправил Эрика работать в Московскую область жить в общежитии? Ведь у него в министерстве в Москве много НИИ. И Всесоюзный НИИДормаш, где работали сокурсники Эрика Юля Веледницкий, Эдя Кузин.
До сих пор цели и мысли Эдуарда не поняла. За долгий срок память что-то хранит, что-то теряет.
События, мысли, чувства самые истинные, яркие хранятся в наших бесценных письмах.
Когда мы всей семьёй ездили лечить детей «дикарями», было одно достоинство: мы не расставались. Когда деда Гриша стал всю семью лечить «кремлёвскими» санаториями, пришлось делиться. С Эриком не могли жить друг без друга как без воздуха. Вот и спасались письмами.
Теперь они стали драгоценностью. Волшебная сила каждого письма возвращает меня в своё время, пространство, к любимым. Когда мы были нужны, необходимы друг другу. В параллельный мир, совсем другой, но тоже родной.
Ожившие картинки на далёком расстоянии времени сегодня воспринимаются так же ярко, но гораздо шире. Особенно хороша наша переписка с Эриком через Кавказский хребет. Мы лечились парами по обе его стороны в кремлёвских санаториях деды Гриши. Я в сердечном в Сочи в сопровождении Оли, Эрик с Лялей по другую сторону гор лечили свои животы.








4. Ессентуки. «Мать и дитя»

1)
Немировской А. Г..
Сентябрь 1976 г..
Пишу коротко, чтобы Оля успела бросить по дороге на музыку письмо в почтовый ящик с заключением Поповой (дуоденит!). Сегодня я записал тебя, Тонечка, на 28-е на обследование печени и взял инструкцию по подготовке (если это ещё понадобится после Ессентуков) — я рассчитал, что вы приедете утром 27-го, а отпуск по 28-е включительно. Ваше письмо пока не пришло, а звонки в воскресенье оба не удались — ну и Бог с ним, с этим вонючим автоматом, одно расстройство.
Был сегодня в Москве в десятке мест (Шаболовка, рентгеновский ин-т, «Пед. книга», «Ноты», букинистические разные, Ин-т проблем передачи информации (ИППИ), Люся, Бляхман — отвёз ему работу и т. п.).
Учебники у Оли практически все, кроме «Анализа» Виленкина, даже почти вся доп. литература (Белинский, Ленин, физики всяческие и т. п.). Купил ей к празднику ноты Баха (пригодятся для учёбы), пластинку (симф. № 9 Бетховена). Оля не хочет собирать «индюшек»: 11-го в школе «свечка», а 12-го — кол. поездка во Дворец Съездов с классом — она хочет ехать, и я с ней. Испеку ей торт; придёт вечерком (после «свечки») Наташа Мизерина. Подскажу привести со «свечки» ещё, кого захочет.
От класса пока одни положительные эмоции — кажется, сдруживается с Таней Богатской; первые уроки Яхнис — самые трудные, по словам Яхнис, — оказались просты и понятны. Начался «нормальный» режим — уроки, музыка, бассейн (сегодня первый раз к Галицкому).
В субботу Полосухин (по собственной инициативе) взял меня за грибами — с утра до 6 вечера, довольно далеко. Принёс ведра полтора-два и ушёл дружинить — Оля до 12-ти чистила, вычистила половину; в 11 пришёл и до часу дочистивал (прозевал у Наташи Вуколовой день рождения).
Утром спали почти до 10, потом Оля (не спеша) завтракала, чистила Варюху, мыла квартиру, а я солил и варил грибы (сковородка грибной икры, 8 л бульона, кастрюлю жарёхи, 2 л солёных).
В пятницу и воскресенье бегали; начинаю осторожно, с 15 мин.. Бегали с Олей 100-метровку, я за 16,3, Оля за 20,3 сек. (я — хуже на 2 сек., чем «в юности»).
Бегали вечером, а я днём ходил в магазин, Оля учила уроки, играла, даже читала (газету).
Разговор с Зябловым в ИППИ был нормальным — рабочим. Статью придётся сокращать: из трёх частей сделать две, уменьшив объём, и сделать более понятной — как это совместить, непонятно, но придётся сделать.
Пригласил выступить на семинаре — это свидетельство изменения отношений на 180 градусов.
Я прорабатываю сейчас две идеи. Первая — научная — опять углядел возможность реализовать физический предел, установленный Шенноном для кодирования. Готовлю эксперимент.
Вторая — организационная: выделить в лаб. три группы: программистов себе группу по кодированию (хороших ребят вроде Жучкова-Козлова и т. п.); Ракошке — Картюшова и Ко. Продумываю и начинаю ряд подготовительных шагов и бесед: с Коленькой, с людьми, с Ракошкой и т. д.
Тем самым хочу стать независимым от Синодкинских планов реорганизаций отдела — захочет отделить Ракошу — пожалуйста; будет откладывать — тоже сколько угодно.
Пытаюсь — до получения первого письма — нафантазировать сейчас ваши заботы и занятия.
Сильно надеюсь, что будут решены две главные наши задачи (не считая Лялькиной!) — диагноз по печени, желчному пузырю и поджелудочной — и лечение по ним же. Тем самым к возвращению всё будет подготовлено — для того, чтобы Тесля или проф. Сыркин имели все возможности для принятия самых решительных мер по лечению сердца — больше не на что будет сваливать. Если потребуется здесь что-то продолжить по печени и т. п. — продолжим в 1-м медицинском.
Вперёд до полной победы!
Очень жду подробных писем.
Один бы я помер с тоски; Олина сдержанная теплота очень скрашивает разлуку с вами, особенно её подробные, медленные (не умеет или не хочет — коротко сказать главное) рассказы — а я её не тороплю, мне приятно слушать все мелочи, хоть и второстепенные.
Рояль поёт — я стал теперь играть много.
Крепко вас всех целую — Э..

2)
Так как завтра у Оли — «свечка», в Верею не едем. Утром Боря Полосухин берёт меня за грибами (сам позвонил). Вечером мне дружинить.
Оля тоже просилась в лес за грибами — съездим в Колтышево в воскресенье, если захочет встать рано.
К Поповой еду в понедельник — и ещё в пару мест по делам. Много в Москве мелких дел:  будильник, шапочка для плавания, нужно ещё много книг кроме учебников (физика всякая, математика сверх школьных планов и т. п., вроде больших общих тетрадей в клетку).
Щи съели, едим грибной суп, молодую картошку — с гуляшом, с рыбой, с салатами. Доедаю вишню (Оля не ест), съели один арбуз (белый, несладкий).
На следующий день, после того, как лёг спать в 2.30 — голова нормализовалась. Возвращался электричкой 1.18. В Крюково подобрал шабашник — 6 чел. в «Москвиче» по рублю «с носа». Сегодня был у Загорской: 120/80.
Бросил пить папазол (кончился в среду). Сплю крепко, голова хорошая. Сегодня с разрешения Загорской и по её указке (12—15 мин.) начал бегать. Спорт. врач только что ушла в отпуск.
На работе близка к окончанию отладка важного для меня машинного эксперимента (в случае успеха пойдёт в эскизный проект и тут же в «железо»). Ещё более важно для меня то, что это — шаг на пути к очень важной задаче — реализации «физического» предела. Всё готово для этого — расчёты «конструкции» кода — дело за отладкой. Это меня бодрит и скрашивает всякие трения с Ракошкой. На след. неделе выходит Коленька — я, согласовав с ним, буду организовывать группы по-своему, забирая себе нужных мне людей и тематику, независимо от выделения Ракошки и прочих реорганизаций отдела.
С Олей ежедневно сами по себе возникают длинные беседы: по поводу всяческих бед современной цивилизации (физичка их «пугала» ужасами генной инженерии, ядерной физики, автомобилизации, ДДТ и т. п.); что такое «Физтех»; что такое ф-т «МП» в МИЭТе; чем я занимаюсь и т. д. Главные учителя: физика, английский — ей нравятся, прочие — не важны. Очировна говорит с «мусорком» («Вы понимаете?» — через слово) и особого впечатления не произвела, но и не хуже Мороза; Яхнис ещё впереди (Люба Бабанечка и Нина Чуранкова — вспоминают её как самую лучшую учительницу в жизни, а ведь она у нас — классная!).
Русачка — там же, в 842 в 9 «г»; там же Саша — лохматый «индючок»; уже обменялись парой слов с Саней Денисовым: по первому впечатлению, тот огрубел. Каждый день есть всяческие впечатления — то автомат собирала, то англичанка спрашивала (хорошая, но с русским акцентом), то сторожила парня, высадили его Оля с Таней Богатской с хорошей парты, он грустно подчинился и т. д.
Удивительно, до чего дороги и необходимы были эти подробности, подробные рассказы ни о чём, о мелочах; сохранить бы такой же контакт навсегда.
Я не успел расспросить, как вы вылезли с вещами, как нашли транспорт, как ехали, чем питались.
Звонок твой очень меня обрадовал. Хоть я и делаю скидку на стремление ради общего спокойствия чуточку приукрасить дела; но всё равно надеюсь на обследование печени, поджелудочной — и на лечение всего и сердца.
Я уже не говорю о настоятельной необходимости привести Лялюньку в такую форму, чтобы не трястись с жёсткой диетой (какая-то диета, видимо, нужна надолго).
Лечитесь и отдыхайте, наши родненькие, у меня бумага кончается. 
Целуем вас оба.
P. S. Чуть не забыл: вчера налётом был Маматхан. Прилетел в час ночи, спал в кресле на вокзале. День мотался по делам, вечером на час приехал к нам с пакетом винограда, гранатами и извечной его редькой. Умотанный. Тут же уехал в Ленинград. Диссертация в том же состоянии: после моей редакции (в больнице) он её почти не продвинул.
Сдал рукопись книги; сделал в двух местах доклады. Провёл ещё одни испытания: дождь, хлопок гибнет, в совхозах нет людей и горючего; работа его сверх планов, его за неё не хвалят, а ругают.
И я стал ругать тоже: зачем эти испытания в Голодной степи, если они сверх плана, никому не нужны и за них только ругают? Обещал кончить, но не верится.
Будет 10 дней в Ленинград, вернётся — собирается — в который раз — подготовить диссертацию к представлению на защиту (за ним, между делом, ещё одна рукопись книги в феврале).
Оля поглядела и говорит: «Пап, как хорошо, что ты не стал защищать докторскую». Или есть такие, которые нормально всё это делают? Наверно, есть, но я знаю про себя, что не далеко ушёл бы от Маматхана.
Книги он нам покупал с рук на чёрном подпольном рынке.
У нас есть меняльный официальный книжный клуб — я уже туда бегал, но было закрыто. Сменяю дубликаты — когда ты приедешь.
Скорее бы!
Целую — Э..

3)
Здравствуйте, долгожданные!
Пишу поздно и срочно, поэтому коротко, чтобы утром бросить. Сегодня пришёл поздно с родительского собрания у Оли, позвонил Столяровым, и вот где они сейчас:
русский язык — № 532 письменно, 533 устно
геометрия стр. 13 теория, п. п. 1, 2
алгебра № 33, 35, 42
физика параграф 9
литер.: стихи Лермонтова.
У Оли очень хорошая классная: хоть она, как и все учителя там, очень деловая, начали со здоровья:
завтракать в 11 обязательно в школе,
спать час после обеда, в 9 отбирать учебники, заниматься на балконе.
У них ежемесячные будут поездки по театрам, музеям, ежегодно — дальние.
Математичка задаёт мало, но требует ежедневно две задачи из Сканави (раз в месяц по ним отчёт); зачёты по каждой теме (0,5 часа на полкласса по билетикам). Все хвалят класс за стремление работать (тишина гробовая, глазки умненькие, хотят работать и т. д.), но не за знания.
Много внимания методике: освежи вчерашнее, вспомни сегодняшнее, загляни вперёд в учебнике на завтрашнее. Приучает к самостоятельности, о зачёте сказала за неделю; сами должны готовиться. Просит дома говорить на математич. языке.
Физичка: молодая, умная и работящая до «чокнутости»: 100%-ный опрос всех по всем темам; прорешать за 2 года задачники от корки до корки. Умным плохо: им раньше было слишком легко. Всё то же: лекции, а не уроки; потом опросы (дома — думать над лекциями).
Обе: никаких репетиторов, никаких курсов, «а то мы обидимся». Обещают дать всё, что нужно для подготовки в вуз спокойной, без нервов, с полной уверенностью.
Остальные преподаватели: на дом мало, и только то, что прошли в классе (самостоятельной проработки там не задают), учитывая матем. перегрузку. У наших ребят в неделю лишних 4 часа (3 матем., 1 физика) плюс зачёты.
Англичанка мягонькая; химичка колючая; историчка сверхделовая; Надежда Иосифовна — со стальным стержнем, похожа на хирурга, очень умная, энергичная — и, видимо, добрая.
Оля сидит слишком много, придётся её ограничить, надолго не хватит. Сегодня плавала, довольна.
В Верею ехать отказалась: в пн-к классное сочинение.
Тонечка, замечательно подробное письмо ты написала. Чувствую, как осточертели врачи; всё-таки жаль, что там не довела до конца с печенью и желчным — хоть бы подлечить их немного. Ну ничего, здесь займёмся, я понимаю всё — целую и жду — Эрик.
Потискай Люлька, чтоб смордилась.

4)
Здравствуйте, наши родненькие!
Пишу в метро по дороге во Дворец съездов, в воскресенье. Спектакль дневной, едем с Олюшкой вдвоём, в автобусе ехала её одноклассница, которая тоже взяла два билета — чтоб пойти с мамой. Но «мама» оказалась миловидным пареньком...
Тонечка, телеграмму получил вечером вовремя; и вообще день вышел у Оли удачный. Утром ей, похоже, доставили радость подарки: и костюм, который тут же надела («Вот поступлю в МИЭТ и буду тренироваться!»), и Лялин дельфинчик на коробочке (в коробочку я положил не конфету — английский словарик, новенький и сверкающий золотом, как игрушка). Я ещё добавил ей любимого Баха (ноты) и Бетховена (пластинки); были и цветы.
Днём в классе доча была радостно возбуждена, но никому ничего не сказала. Я, проводив её, — поспал ещё часа три, нужно было для профилактики (Тонь, именно для профилактики — я берегусь!). Потом я до обеда похозяйничал (магазины, именинный пирог, сходил на почту — отправил деньги тебе, «в стирку» и т. п.).
Оля, пообедав и прибравшись, — провела полчасика с Маринкой, которая пришла с цветами (Жаркова), потом приоделась и пошла «на свечку».
К вечеру я мог ожидать от нуля до сорока человек гостей; стал сооружать салат. Пришла Рудиковна с духами и поздравлением. Мы с ней вдвоём изобрели фантастические бутерброды, рассчитывая человек на 8—10; и салат; крутили пластинки.
Украсили стол — и вскоре после восьми пришла Оля, с ней — две симпатичные девчонки. Но Рудиковна оказалась самым дорогим гостем; девчонки — нарядные, красивые, спортивные — не из числа самых Оле близких, а просто самые смелые. Вечер в школе у них прошёл очень хорошо: Оля днём проговорилась, и ей принесли цветы, пели ей «Пусть бегут неуклюже...» — она сама напишет подробнее, не стану отбивать хлеб. Главное, что класс получается дружный и интересный. Там уже кипят всяческие страсти, и истории романтические, но это только увеличивает привлекательность. Очень хочу познакомиться с Яхнис и хочу сводить их в походы. Дома мы поужинали с самоваром, попели под рояль, даже потанцевали, послушали пластинки и проводили всех по домам и ещё погуляли, вечер был тёплый.
Пишу коряво — на коленке, разберёшь? Оля уже отвечала у Яхнис у доски, забыла от волнения учебниковое доказательство и стала доказывать по-своему. Заработала пятёрку, что очень её вдохновило. Сейчас мы уже возвращаемся из театра — слушали «Иоланту» и смотрели «Шопениану» — армянский театр оперы и балета. Если не смотреть на игру и внешность певцов — спектакль хороший. Балет, наверное, сильно уступает московскому, хотя для нас — профанов — это не так уж очевидно.
Я съездил с удовольствием. Погода изумительная, потом погуляли полчасика в Кремле среди толп иностранцев, если бы не новые туфли Оли — погуляли бы и подольше.
Видели двух Олиных девочек, которые ей поближе — они гораздо проще и скромнее тех двух смелых, которые вчера решились прийти, и без косметики.
Внушённые тобой принципы классификации работают чётко и правильно. Сейчас дома у всех дела: готовка на завтра, уроки, я хочу съездить в ВЦ (пропихивать важный для меня счёт — вечером в воскресенье там посвободнее), и ещё успеть просмотреть с Олей физику, и лечь пораньше. Вчера после уборки и мытья гостевой посуды заметил, что яблочное варенье забродило всё — огромная белая кастрюля. До часу ночи переваривал, высыпал весь сахар, что у меня был, и всё равно мало.
Тонюшка, ты очень подробно написала про ваш быт и обстановку и про Лялины процедуры — а про себя два слова. Напиши подробнее: что дало обследование печени, желчного пузыря, желудка? Что назначили? Что говорит терапевт о сердце?
Что сказали все консультанты?
У нас вдруг появились Ессентуки а городе (№ 20), взять?
Видел Шпилёва, он рассказал про Моршин — почки лучше лечить в Трускавце, а печень и желудок — в Моршине. Там места теперь будут всегда, Алекса продолжает с ними сотрудничать. И с этой точки зрения переход к Алексе — стоящее дело. Теперь всегда можно рассчитывать на помощь «коллег»-медиков. И вообще, я надеюсь, что трудная полоса должна остаться позади, во всех отношениях.
Напиши маме, чтобы к концу сентября приехала; как славно будет всем собраться снова! Витя не звонит и не показывается, мне не хватает рук ему позвонить. 11-го звонили нам Лищуки (ездили в Крым с детьми), Юра с Люсей и Николаенко (по делу: когда он отдыхает?). Трясёт очень, допишу дома.
Получили письмо (и телеграмму) от мамы (вообще, звонков и телеграмм много — от тебя и ещё от Маматхана), кладу её письмо тебе.
Вечером, пообедав, занялись делами: Оля уроками, я съездил в ВЦ — с обеда в воскресенье там свободна до утра понедельника БЭСМ-6; сегодня я сделал пробный выход, часа на три, продвинула немного. А вообще эту возможность буду искать для решительного прорыва. Сейчас варим суп, я пишу тебе, Оля ещё учится; вымыла полы.
Оля вчера впервые в жизни танцевала — с Тимуром Мансуровым; ей хотелось ещё... Много говорит и думает о делах сердечных: там Кавалиха сходу стала «глотничать», отбивать какого-то парня у хорошей девчонки, которой Оля сочувствует. Много учится, приходится потому, что народ сильный, и на его фоне не хочется казаться серенькой.
Много надо читать сверх учебников, не говоря уже о математике и физике, — по литературе. 
Стоит изумительное бабье лето. На следующие выходные есть два варианта: собрать индейцев и съездить в Верею. Я за второе. А после следующих выходных утром мы уже встречаем вас. Фруктов не везите (здесь есть яблоки и виноград). Возьмите немного помидоров — они практически исчезли, но это если только немного, не тяжело и если без беготни и без очереди.
Снабжают нас безобразно: очереди за фруктами, овощами, колбасой, мясом страшенные. Я не стою: помидоры доедаем, те мои 10 кг; яблоки бабинькины; мясо ещё из холодильника — кормились грибами.
Будьте там спокойны и здоровы — мы ждём вас с нетерпением —
Эрик, Оля.
 
5)
Здравствуйте, родненькие наши девочки!
Одно письмо мы получили: — во вторник утром — это впечатление первый двух дней.
Ждём дальнейших новостей — начали ли вы подкармливаться помидорчиками и фруктами? Есть ли где и когда погулять, посидеть среди зелени и красоты? Что дали консультанты и обследования? Каково лечение? Как себя чувствуете — как среагировали на новое место, климат, воду, еду и процедуры.
Я позавчера отправил письмо с заключением Поповой, а сегодня есть более приятная новость — Алекса подписал все бумаги у Гуськова, накануне ухода того в отпуск.
Это произошло ещё в пятницу, а я в понедельник на работе ещё не был, узнал всё сегодня.
У нас никаких особенных новостей. Оле я взял абонемент, но группа начинает плавать только с 13-го.
Оля невиданно много сидит за уроками, обложившись горой книжек.
Объясняет, что в 8-м она на бегу проглядывала по диагонали, а сейчас со вкусом работает капитально.
Специально мы с ней не занимаемся, но с отдельными вопросами она подходит.
Мы больше прежнего делаем три вещи: говорим, играем на рояле (оба) и бегаем. Отмена бассейна привела ещё к одной перемене: Оля непрерывно замечает неполадки в хозяйстве и возится: то шкаф переложит, то цветы начинает спасать (удобрение их сожгло), то чайник весь отчистит от накипи, то посудные шкафчики внутри моет, то полы протирает — так всё время.
Едим грибы во всех видах. Ради перемены потушили рыбу «лимонеллу», ещё не кушали. Погода хорошая для осени. Я часто на час-полтора задерживаюсь (с колодами перфокарт — на ночной счёт в ВЦ), и тогда вечер пролетает мгновенно: побегали, поели, убрали — спать пора. Сплю — с таблеткой валерьянки — хорошо, без — тоже ничего, но с 6 полусплю.
Голова пока в порядке, надеюсь удержать её в норме бегом.
Вышел на работу Коленька. Успели с ним поговорить, точнее, я успел высказаться, но он не успел.
Работа с моими программистами двигается, на двух машинах сразу — одна для отладки — своя, доступная 2 раза в сутки; вторая — для окончательного ускоренного счёта — чужая, 1 раз в неделю.
Серёжа пытается подсунуть мне работу — за Панюкова, ушедшего в отпуск, и Малиновского — не ушедшего и не умеющего работать. Я упёрся и упрусь.
Напишите, играет ли Ляля на фортепьяно. Смотрите телевизор? Есть ли пинь-понь? Библиотека? Кино? Позагорать, видимо, негде.
Сейчас можно уже с большой уверенностью сказать, что новая школа никаких неприятностей Оле не доставила, скорее, наоборот: масса впечатлений, переживаний — в основном, забавных или приятных.
Пошли первые отметки: «5» по литературе, «4» за диктант («призидиум»; в классе очень мало четвёрок — тройки, пары и колы, написали очень плохо); «5» по военному делу (разборка-сборка автомата). В субботу бег — 100 м на отметку. У них — «мегера»-преподавательница; Оля специально тренирует 100-метровку, чтобы вытянуть на «4». Начались задания по программированию.
Таких новостей — ворох каждый день, все их не упишешь. Я думал, с Таней Коваль будет антагонизм из-за различий в мировоззрении. Ничего подобного: антагонизм с ней у тех, кто сам гоняет за мальчишками и ревнует. А Оле даже импонирует энергия и решительность, хотя цену Тане Оля знает. Есть там хохотурные девчонки, в общем, компания ей по душе.
Тонюшка, писал бы ещё, но поздно, и я устал немного, надо лечь. Целуем вас всех крепко, ждём писем и вас — здоровеньких.
— Эрик.

Тонечка, дописываю к Олиному письму несколько слов, хотя только позавчера отпарвил, и ещё ничего примечательного не случилось: мама прислала опять ящик хороших яблок.
Погибло менее 1/5—1/6, остальные едим всласть — до отвала. В холодильнике битком яблоки, и на всех столах у нас стоят тарелки с яблоками.
Сегодня меня встретила одна родительница из Лялиного класса (я её не знаю), она мне звонила неудачно, не заставала (точнее, тебе звонила, но Оля объяснила, где ты).
У родительского актива есть смутная идея перевести наш класс в 608, новую школу — её делают образцовой и сманили туда всех лучших педагогов (по слухам). Я высказался нейтрально: Абдулина хороша, математик, говорят, приличный (она у Ляли классный рук-тель), хотя и мягкий, по русскому кто-то тоже терпимый. Чего детей дёргать?
К тому же объективных данных у меня нет ни за, ни против; может, и Ляля захочет за Олей в 842-ю потом.
У нас всё по-прежнему: Оля корпит над уроками. Я счёл, что сейчас главное звено в моих производственных делах — получить хороший результат в машинном эксперименте, и ушёл туда с головой (и с Галкой Вшивцевой, и с Цурановой — Рита в отпуске).
Смотрел Олины тетради — по физике есть ошибки в счёте.
Пришлось сегодня снова заняться логарифмичкой, правилом счёта порядков. Математику ловит в классе с лёту, физику долго осмысливает дома.
Голова моя в порядке; сегодня сам себя зря попугал: показалось, ноет сердцу. Даже с перепугу ушёл домой с обеда, лёг — и что же? Оказалось, ноет «ридикюль» противный, а не сердце вовсе.
Поставил перцовый пластырь, и к вечеру всё прошло.
Это я тебе объясняю, какой я осторожный и бережливый — нельзя без тебя хворать! И при тебе тоже.
Ждём с нетерпением — сначала писем, потом вас. Половинка позади — уже скоро! Целуем!
Оля 9 кл. матшкола 842.






5. Железноводск. «Отец и дитя»

1)
Июль 1977 г..
Тонечка-Олечка, как вы там, здравствуете ли?
Пишу сразу, как устроились, немного и быстро — чтобы сразу отправить.
Алька нас проводил на перрон, и мы его отправили домой. Ехали хорошо, ночью и утром было не жарко, а потом шли дожди, и мы радовались, что тебе тоже не душно. С нами в купе ехали две тёти. Ели, спали, читали, немного пели песни. Съели всё, кроме лука. Осталась картошка (чуть) и хлеб.
Приехали — здесь тепло, но не жарко. Ежедневно после обеда дождь (сейчас 5, накрапывает, прохладно).
Поселили нас временно на 6-м этаже. Позавтракали, прослушал беседу главврача, потом ловил Столбецову, чтобы попасть к ней. Пришлось побегать: она здесь зав. мед. отделением и нарасхват.
Поймала её наша положенная медсестра, договорилась с ней, и после обеда все определилось. Мы живём здесь до 4-го, 4-го переезжаем на 3-й этаж, к Столбецовой.
Она нас приняла уже где-то в 3, после своего раб. дня. 
Назначила: ванны, грязь; к лору, анализы, леч. физкультуру, ЭКГ в конце как контроль борьбы с калиевой недостаточностью, которая лечится овощами и фруктами (понемногу сразу после еды).
Сестричка у неё отличная.
Мне к врачу завтра утром.
Обед был отличный. Смена у нас первая, жить будем низко, к Столбецовой попали — всё как надо.
Тёплая вода есть и здесь, но из крана. Из душа тоже иногда идёт: я голову намылил под душем, потом ждал — нигде не было, потом смыл под краном, а остальные места мыл холодным душем.
У нас гнездо воробьиное на балконе, два знакомых пёсика, мы играли в бадминтон, ели черешню в поезде и малину здесь (всё тщательно мытое). Нет пока друзей — но будут! Люля написала Шуре, но Столбецова зажала её прежнюю курортную книжку, где Шурин адрес.
Очень волнуюсь за то, как вы устроились, не жарко ли у вас и как там нейродермит. Очень надеюсь на ванны и море, что успокоят кожу и ейные нервы.
Оля, не пускай маму никуда в жару!
Мы купили записнушку, будем записывать песни.
Отправляю, целуем вас обеих оба, ждём скорее писем — пишите авиа.
Наш корпус первый. Мы.

2)
Здравствуйте, дорогие!
Ау! Получил только одно — большущее, но одно письмо. Беспокоюсь: знаю из газет, что у вас дождливо, душно, жарко. У нас тоже началась жара; ночью холодно — 12—15 градусов, с восьми утра уже под 30 градусов, но к обеду появляются облака, и после обеда пасмурно или дождь — жара спадает.
Сегодня ровно неделя.  Держу абсолютный рекорд привеса: 900 г (среди гастритчиков с уклоном).
У Ляли прибавка 300 г (с 55,7 до 56,0).
У меня уже все виды процедур идут полным ходом, сегодня утром тюбаж делали. У Ляли временный перерыв. Сегодня ей к лор-врачу, начнём ингаляции. 
Пишу, сидя в очереди, каких за день — не счесть, главным образом чтобы поторопить ваши письма (пусть Оля тоже пишет! Вас же тоже двое), утишить тем самым своё беспокойство, похвастаться привесом и сообщить своё решение насчёт поезда: еду 28-м поездом, 22-го, в 21.00, буду в Москве 24-го в воскресенье в 5.10 утра.
Вижу зримо, что дела идут хорошо, настроение на уровне. Ляля полна впечатлениями: от ребячьих взаимоотношений, путешествий, собак и т. п. Вчера на озере детский врач (он местный и сорит деньгами) собрал компанию санаторских детей, усадил в катер и полчаса катал за свой счёт. Все посидели за рулём, и Люлёк тоже — то-то счастье! Катерище мощный, бурун как на торпедном, озеро красивое!
Моя очередь подошла, спешу закончить, целую вас крепко, пишите хоть по два слова чаще!

3)
Здравствуйте, родные,
подгорелые «сочники».
Время бежит — кончается уже девятый день, завтра покупать обратные билеты. Зачинил Лялины сандальки и решил написать вам пару слов.
Лечебных новостей нет; пьём, принимаем ванны-грязи, ходим на ЛФК, Ляле отоларинголог назначил ингаляции, но они начнутся завтра. Много удовольствия доставило озеро. Сегодня съездили на четырёхчасовую экскурсию — верхом на лошадях (40 мин. из 4-х час.).
Получите наши фото верхом на Мустанге из знаменитого фильма! Ляля счастлива, хоть ей и не повезло: её лошадка её переупрямила и вместе с группой не повезла, а возила куда угодно вокруг конюшни. Но не смогла сбросить!
Занимаемся музыкой — я, наверно, больше, чем Ляля. Здесь есть изумительный кабинетный рояль «Чайка» в конференц-зале.
Ложимся по-прежнему в 9, засыпаем в 9.30, встаём в 6. Началась жара, и дневной спорт уже невозможен — только до завтрака и после ужина. Днём — сон, или озеро (или лошади — в горах прохладно), или музыка, или книги в тени.
Заниматься оба не хотим. Я лелею свою психику — музыкой, прогулками. Есть пара шахматных партнёров, есть собеседник — Сашин папа, партиец, неглупый.
Первые два-три дня я во сне работал. Потом производство съехало на более отдаленные угрозы: опасности типа пожара лично нам, потом более опосредованные беды. Сон становился всё глубже — и вот уже нет бед и нет именно нашего производства — всплыли ЦНИИсовские труды, уже в почти мирной обстановке.
Доча наша хорошо общительна, легко сходится с людьми. У мальчишек она — свой парень (остались одни мальчишки в компании). Сегодня отметили яблочным соком, апельсинами, конфетами день рождения Саши. Подарили ему цветы, мои магнитные шахматы и т. п. мелочи от всей компании. Деньги плывут. Абрикосы на рынке 2—3 р., государственные (редко бывают) — 1 р. 80 к.. На рынке не был, знаю ужасные цены понаслышке. Помидоров не брали ни разу. Беру малину.
На озере нас однажды застал дождь. Хоть и тропический ливень, но потом было холодно. Люлёк под ливнем храбро каталась в лодке, гребла по-спортивному лихо, а вся публика куксилась под ивами и удивлялась на неё. Потом и не чихнула ни разу — у нас с собой не было запасной одежды, и все были, как цуцики, мокрые. Гребля как вид спорта ей нравится, и у неё приличная сила — перегребает мальчишек (всё это у них высоко ценится — и гребля, и неписклявость, и смелость в седле — лошадь на дыбы, а Ляля — руками её за шею).
Я прочитал 3,5 книги, Ляля — около 0,5. Сейчас у неё персиковый чудесный цвет лица.
Письмо от вас (второе, не считая открытки) получил в тот же день, когда отправил ворчливое письмо «Почему не пишите». Всё равно я получил два, а пишу какое-то «надцатое». Будьте здоровы, пишите больше! Целуем вас крепко — ваши ессентучата. 

4)
Здравствуйте, мамулечка-красотулечка и быстрый Дельфин!
Мы живём хорошо — очень! Только без вас скучно. Погода не жаркая, а иногда — прохладная. Мы постановили, что кормят здесь не плохо. Гуляем по городу, съездили на электричке в другой конец города за шариками пиньпоньевскими. Ты знаешь, какой огромный город, мы его весь проехали, вряд ли обойдёшь!
Есть здесь озеро — большое, с островами и лодками!
Вишня и шелковица растут здесь дикими. Я решила, что к концу этой поездки я должна научиться играть в волейбол и обыграть в теннис одного мальчишку, который слишком важничает — считает, что лучше никто не может играть.
А ребят здесь хороших много.
Я подружилась с 3-мя девочками. Правда, завтра одна уезжает. А остальные позже, но тоже скоро.
Собираемся пойти в воскресенье погулять в горах (с папой). Мы познакомились с двумя сторожевыми собаками. А Мишки нету.

Вы почувствовали, наверное, в Лялином письме её настроение: сегодня как прорвало, у неё куча друзей и знакомых — в основном вокруг пинь-поньгового стола, волейбола. Подружилась только утром, но день феноменально длинный — к вечеру как будто год знакомы. Дети со всех концов страны — из Новосибирска, с берегов Зеи, из Грозного — Лейла (без Меджнуна). Чудесный интернационал детский.
Они уже шастали по вишням и шелковицам; вечером играли у нас в номере в слова и при расставании будут плакать.
В общем, Ляле здорово: вода, диета, круглые сутки на воздухе, очень много движения, в том числе и правильного (зарядка, ЛФК).
На себе я понял, что движение движению рознь: сам делал зарядку — приступ, с тренером — нету.
ЛФК проводят отлично, включая аутогенную тренировку и внушение. И масса новых впечатлений и плюсовых эмоций.
Я тоже весь день двигался: пинь-понь, волейбол, бадминтон, ЛФК, зарядка. Только после воды до еды час спокойный. Вижу, что начал лечиться: питание на 1-м столе очень калорийное и «нежное»: суфле мясное тает во рту.
Я ожидал пресную размазню — нет, много мяса, масла, яиц, творога, молока — просто видно, что калорий намного больше, чем привычная еда, и всё легко «усвояемо».
Приступов больше нет: во время подвижных игр я научился замечать «предвестники» боли и устраиваю паузы — посидел минут 5 и можно продолжать. Очень хочу «подвигаться» много: потом душ и глубокий сон.
Производственные сны кончились. Днём решил спать по часу — и опять ради нервов, набора веса, отдыха. За бумаги свои не брался, и не буду, пока не «убедюсь» твёрдо, что дело идёт на поправку. «Всё для фронта!»
В общем и целом здесь порядок. Недостатки мелкие, второстепенные (часовая «пятиминутка», а больным назначено — они ждут; детская воспитательница — «крыса» — пинь-понь не даёт детям — всё поломано и шариков нет — я чиню, я покупаю, я её стыжу, чтоб выдавала, качели переломаны и т. п.).
Очень гнетёт полная неизвестность о вас, это единственная туча на горизонте.
Будьте здоровы и не жарьтесь на солнце, кушайте фрукты — не скупитесь по мелочам! — и наберитесь сил на год вперёд, а мы обязуемся встретиться с вами здоровые! Посоветуй — ехать ли отсюда 22-го в 13.00 (дома 23-го вечером, около 20.30) или 23-го в 13.00 (дома 24-го тогда ж). Нам разрешают ночевать с 22-го на 23-е, и тогда выгадывается ещё день пить минеральной и одна ванна. Целуем!!!

5)
Здравствуйте, дорогие девчата!
Мы уже прожили два дня, и всё устаканилось: пьём водичку, заказываем еду в столовой, наполучали всяческих назначений и направлений. Ляля опередила меня на один день, я только сегодня попал к своему гастроэнтерологу. Что Ляле назначили, я писал уже: ванны, электрогрязь, ЛФК, 6-го к лору — он, попросим его, — даст ещё ингаляции. Всё у Ляли начинается с понедельника (ЛФК началась), главное всё-таки Ессентуки № 4 и диета.
Столовая, я считаю, просто отличная: большой выбор — по 4—5 вариантов, много картошки, огурцов, любимой моей зелени (петрушка, укроп), капуста.
Удивительно приятная погода: тепло без жары свежий ветерок с гор, дивный воздух — как наш зеленоградский, но с ароматами вечнозелёных хвойных, горных лугов, липы. Балкон настежь круглые сутки, спим фактически на улице, ночью — холодно!
Кормились в одичавших вишнёвых кустарниках — по оврагам среди бесконечных огородов, в парке лопали шелковицу.
Прикупали понемногу малину, тутовник. Есть государственные помидоры по 1 р. 90 — мы пока не брали, на рынке ещё не были.
После обеда я полчаса поспал, полчаса повалялся. Потом прошлись по парку, съездили за час туда-обратно на соседнюю станцию (туда — за 5 мин. на электричке одну остановку, обратно — за 30 мин. автобусом), купили шарики пинь-понь (парнишка подсказал, где есть). Раздобыли ракетки и поломанную сетку (буду чинить). Столов здесь два, желающих — многие десятки, будем ловить момент. Играли в бадминтон, и — новое увлечение — учу Лялю волейболу, брали мячик в игровой.
Немного сориентировались: видели большое озеро (20—25 мин. автобусом) с лодками-катерами. Знаем, где второй парк с аттракционами — от нас пешком 20 мин.. Есть планы на выходные: раз на озеро, раз в парк, раз пешком в горы, раз на экскурсию.
Мой доктор — молодой мужчина, стаж — лет 5—7, современный, деловой, старательный. Смотрел меня 1,5 часа (больше всего писал). Может, повлияла запись на истории болезни: «Ответ. работник ЦК (зять потерялся по дороге)?   
Восхищался рентгеном (хоть в учебник), но недоволен недоговорками Поповой («Рельеф слизистой просматривается» — А какой толщины? «Пролапс слизистой в луковицу» — А выправляется ли, или постоянный» и т. д.).  Будет вести как предъязвенника. Кислотность нормальная. Считает, что Ессентуки самое то, что надо: официально признан лучшим в мире, опередив Карловы Вары. По его оценке — причина — нервы; грыжа тоже теперь стала вторым провокатором гастрита. Окончательно скажет через месяц, но не исключает, что радикальный выход — ушить её хирургически; иначе, считает, что улучшение будет временным, а грыжа потом опять будет всегда источником хронических обострений. Толщина и жир, если бы и удалось их вернуть, теперь уже не уничтожат грыжу: получился растянутый мышечный дряблый тонкостенный мешок, который не может обратно сжаться в упругую толстостенную трубку.
Давление 135/90 — почти норма. Назначения: вода № 4 за час — час 15 мин. до еды; три дня 1 диета (были два болевых прихвата — от ходьбы и бадминтона; то ли дорога повлияла, то ли акклиматизация). Биохимич. ан. крови, обычные анализы, ЭКГ, ванны (антинервные), электрогрязь (пузо и поясница), тюбажи, ЛФК. Я от неё устал, потом спал — отдыхал нервами. Пальцами он на мне играл, как на пианино, — всё, до позвоночника. Больно не было, кроме грыжи — она больная.
В целом я верю, приехал вовремя и куда надо: вода, диета, ванны, грязь, и плевал я на рабочие передряги — быть бы живу, работу я себе найду. Сны ещё на 50% производственные, но изживаю всю эту бяку беготнёй и хохотом с Лелюнькой, воздухом, движением, впечатлениями, самовнушением, оптимистическими планами, чтением, сном, душем, цветами полевыми на столе, приручением цепной собаки, маленькая, злючая, её в жизни никто не приласкал — она не знает, что это такое, — и сегодня я её уже минут пять гладил. Ляля мне поручила цепную, а сама дрессирует её глупого щеночка — носим им объедки.
Ну вот, о себе мы всё написали.
С нетерпением ждём ави-писем от вас. Если бы у вас было так же прохладно, как у нас!
Но навряд ли: нас разделяет Кавказ и южнее его, наверное, парилка. Или дожди? По моим расчётам, вы написали 29-го, авиапочтой до Мин. вод — 2—3 дня плюс день здесь на доставку, значит послезавтра можем получить. Если не получу, вызову вас телеграммой на переговорный пункт.
Жду! И Ляля тоже.
Целуем вас всех.
P. S. Здесь есть малых — в профиль точно Оля в три-четыре года, боровичок — глаз не оторвёшь.
Моё расписание завтра.
7 — зарядка
7.15 — воду пить
7.30 — биохимия   
8.15 — завтрак
9—10 ЛФК
10.10 — ЭКГ
10—11 — за талонами на ванны
11 — к сестре за талонами на грязь
12 — воду пить и т. д.

Масло слив. или подсолнечное, помидоры, булка с изюмом, вафля или апельсины и т. д. Честно говоря, здорово кормят — я насчитываю по 5—6 мелких прибавок к основным блюдам каждый раз, включая сливки, конфеты, соки, овощи свежие. Весы наши, правда, скисли, перевели на другие, и точная прибавка за 12 суток оказалась у меня 1,7 кг, у Ляли 0,7 кг (в парке я «вешался» среди дня, и вес нельзя считать точным).
Хочу заняться предложениями по конституции, и очень затрудняюсь в оценках-прогнозах результатов:
;в корзину пойдёт;
;в дело — хоть что-то;
;повесят дурацкий ярлык и испортят жизнь и работу;
;посадят.

Я нарочно взял крайние оценки, чтоб показать диапазон неопределённости. Всё равно совесть обязывает писать. До отправки покажу, конечно. А степень пользы и риска поможет оценить деда Гриша. Не для решения вопроса: посылать — не посылать, а для более точного знания последствий. Мой партиец видит корень всех зол в водке и предлагает распределять её по карточкам, а самогонщиков всех сажать на 15 лет (это грозит переводом ~ 10% населения в лагеря на 15 лет). Что зло страшное — я ему верю, он работает в гуще производства и водка на его глазах рвёт ему как работу у рабочих, так и дела с начальством местным (начальство тоже страшно пьёт — и не до дела им).
Алькам большущий привет. Дорого дал бы за минутку на вас поглядеть. Оль — хорошо тебе в море? Дельфинов нет знакомых? Тонь, не ходи по жаре никуда, бог с ними — магазинами за мелочами. Оля сбегает, спи, сколько можно больше. Алька не научил снимать? Здоровейте, пожалуйста, милые и дорогие.
Мы.

6)
Будьте все здоровы и веселы, все-все наши любимые и дорогие!
Мы очень долго ждём — не дождёмся вашего письма. Сегодня уже 16-е, ну я утешаюсь тем, что авиаконверта у вас, наверное, не было. Написали, наверное, не раньше числа 12-го, получим его, если не «авиа», где-то в четверг.
Сегодня день был в мелких хлопотах: был у своего врача, у Лялиного, у стоматолога (вместе), потом процедуры, потом заказывал билеты. Стоматолог нашёл зубы у Ляли хорошими, для дёсен назначил десневой душ ежедневно, через неделю показаться ему опять. Невропатолог Ляле написал только запрет общего прогревания (грязь можно не горячую; но Лялин доктор говорит, что тогда она не лечит). Остановились на электрогрязи, после раздумий; коленки лечить сейчас нечем, если вводить электрофизиотерапию, то только взамен ванны или электрогрязи на желудок. Наш доктор рекомендует дома: парафин, горный воск, можно и грязь (через месяц-два).
Пока у Ляли перерыв в процедурах, но со среды-четверга начинается много: ЛФК, десневой душ, ингаляции + ванна либо грязь. У меня меньше гораздо. Билеты заказал на самолёт. Будем в Москве 31-го уже в 13.30 ч.. Мне жалко двух дней на поезд, да ещё день до Сасова, — останется мне тогда с гулькин нос. Если Глашку пристроим в день приезда, уже утром 1-го августа можем быть у вас. В худшем случае вечером 1-го августа. А на поезде это заняло бы больше: приехали бы утром или вечером 3-го. Я считаю, что с учётом денег на постель, питание в дороге и экономии времени самолёт намного лучше.
Я к лору не пойду: мой врач сказал, что нету тут у них ничего, кроме зеркальца с дыркой. Слух мне проверяли много раз — шёпот их я слышу, зачем ходить? ЭКГ у Ляли завтра, лор — через 2 дня. Через день беру воду в графин из особого источника. Он для полоскания горла, дёсен — Ляле, мне для питья ночью, если во рту горечь появляется. Очень хорошая вода — в ней соды много.
У меня есть свои признаки, по которым я сужу, что желчный пузырь и желудок мои наладились. Всё-таки очень хорошая здесь вода — тёплая, газированная, — приятно её пить вдвойне: и вкусно, и знаешь, что полезная. Теперь наконец жиры усваиваются полностью. То же у Ляли. Всех крепко целуем и обнимаем, с нетерпением ждём писем — ваши Эрик, Ларик.

7)
Здравствуйте, мамулечка и Люшечка!!!
Живём мы очень хорошо! Лечимся! Купаемся! Очень радуемся, когда получаем ваши письма! Лена уже уехала, и осталась я одна в мужской компании. Не могу, вернее, ещё не успела найти хорошую подружку. А так хороших знакомых очень много. Здесь нашли дикие абрикосы и сливы. Только они ещё незрелые. У нас вся комната в вазах с мальвой — красной, розовой, жёлтой. Посылаем фотографии. На обратной стороне прочитайте, что это такое. Я сегодня ездила галопом и всё себе отбила, но не сильно. А завтра мы проедем на кон. завод без экскурсии, и там один конюх даёт нам лошадей покататься бесплатно. Мы с ним договорились. Мне Олечка Столярова прислала письмо. Я ей тоже писала. Все мы здоровые и вам желаем быть такими же.
Счастливо! До следующего письма!
Целуем! Люлёк и Папуля.
Лето 1977.
Железноводск—Сочи. Оля — 10 кл., Ляля — 7 кл..

6. Сочи. «Ривьера»

лето 1977 г.

1)
июль 1977 г.. 10 кл..

Здравствуйте, дорогие Эрик с Люльком!
Наконец устроилась с книжкой, ручкой, с присыпкой (детской) вам писать. До этого часа не было никакой возможности. Только утром успела открытку послать.
Начну всё по порядку. Мелкие приключения на вокзале, когда именно наш вагон № 1 не подали, — только начались.
В вагоне мы, тоже неожиданно для нас, оказались в разных купе. Обменяться не удалось, т. к. в обоих ехали семьями по 3 человека. Просила проводницу вместе в другое купе переселить — отказалась, объяснила, что с бронью утром сядут. Ну и утром места не нашла. Поделились. У Оли в купе ехали хорошие люди: дед Трофим и баба Сергеевна с внучкой лет 10—12.
Дед с больной ногой, но чемодан мне наверх положил и снял. Ведут себя спокойно, когда не спят. Я легла — тихо разговаривают, приветливые. Кстати, они из Сочи, путешествовали на теплоходе «Москва—Астрахань». Хуже, когда спят. Дед храпит со страшной силой. И плохо — девочка ехала больная: горло, температура.
Другое купе не храпело и не болело. Народ странный, из Москвы.
Ехали мать с дочерью (перешла в 9-й) и при них дюдёк, которого и мать и дочь звали то дядя Гриша, то «дядя Володя». Что он девочке не отец — это точно.
Чейный он муж, так и не поняла. И почему до обеда и после у него разные имена — тоже не поняла.
Первую ночь я с ними ночевала. Наглые до макушки. Пока сели, разобрались с билетами — уже поздно. Кроме себя, никого не замечают. Легла. До 2-х часов ели, пили, говорили во весь голос, пока все свои дела не переделали. Утром в 6 встали, включили свои голоса и радио на полную мощность и опять сели есть и пить. Очень противные. С дедом хорошо, но там хворые, а с этими здоровыми рядом не охота, так мы и сидели с Люшкой в коридоре на откидных стульчиках, смотрели природу, читали, трепались.
Поезд пришёл в Сочи в 10.20. По дороге обогнали грозу и ливень, а вообще до самого моря солнце не баловало, на остановках жарко не было. В поезде был настоящий кондиционер, воздух свежий, хороший, с таким удовольствием в Ташкент поехала бы. Даже холодно было — кофты надевали.
Приехали в Сочи: солнце, но воздух свежий. Тётя нас собрала, посадила в автобус. На вокзале цветочный базар, цветов — море всяких. Огромный букет роз — 1 руб.. Рубь пожалела, за 50 коп. купила огромную охапку гортензии, каждый цветок — с Лялькину голову.
Привезли нас, в приёмном покое решила сразу «умаслить» тётю, отдала половину букета, а она посмотрела в путёвку, говорит: «Не ко мне, идите в соседнюю комнату».
Захожу в соседнюю, кладу на стол другую половину букета. Тётя оформляла когда Олю, поворчала, похвасталась своей властью: «Хоть и ответственный работник — рисковали... вас могли не принять. Потом сходите к главврачу...»
Но смилостивилась, поставила Оле 16 лет. Кстати, там и Ляльке можно 16 поставить, ничем не рискуя, т. к. паспорта она не забирает и ничем не рискует.
Главное, дала 2-х-местный номер.
Стоимость путёвки сразу стала ясной.
Это старый корпус типа старой московской больницы, коридор шириной 1,5 м, комнатка маленькая, 2 кровати, стол, 2 тумбочки, шкаф — всё старенькое.
В комнате удобство одно только — раковина. Зато туалет и душ напротив — мы можем из своей комнаты знать, когда они свободны, и не бегать понапрасну в дальний конец, как другие.
Пол в комнате — паркетный, как у Вуколовых, чёрный, только не от «морилки». Вот поэтому и путёвки дешевле вашей: без полировки.
Зато столовая здесь очень хорошая, готовят вкусно, как в ресторане или в Трускавце. Мы ещё мало чего успели разведать здесь, но, кажется, это один из сказочных уголков города по красоте и  количеству диковинных цветов. Территория нашего санатория не очень большая, несколько жилых корпусов, столовая, а напротив, через дорогу, огромный парк «Ривьера». И вся эта улица, и парк весь — всё в цветущих кустах гортензии, роз, в цветущих деревьях магнолии, олеандров, платанов. Такой красоты в жизни не видела и не могла представить, и, конечно, вас не хватает.
В парк мы сходили вчера же, обошли его вдоль и поперёк вечером, потому что искали курортную поликлинику, куда мне надо было сегодня утром идти к кожнику.
В парке все виды развлечений: от детских качелей, колеса обозрения до танцплощадки, около которой мы бесплатно под деревом, на скамейке, послушали эстрадную музыку.
Парк украшен деревянными из корневищ скульптурами.   
На самом видном месте стоит большая, 3-х-метровая наша Варюха.
Мы ей очень обрадовались. Есть там парк дружбы: посаженные космонавтами и знаменитыми гостями деревья магнолии. В розарии видели удивительные цветы: кусты, ростом с человека, усыпаны бутонами, вечером они раскрываются на глазах человека за несколько секунд и превращаются в жёлтые цветы — розы. Осмотрели парк бегло, в основном чтобы поликлинику найти. Успели вечером ещё сделать ближнюю вылазку, чтобы найти некоторые заведения: почту, чтобы купить конверты и отправить срочную открытку; сберкассу, чтобы положить деньги; галантерею — купить булавку, нитки, ножницы, которые забыли дома. Всё это решили найти вечером, когда не жарко.
Наш корпус — самый захудалый. Есть теремки не только снаружи, но и внутри. В одном таком теремке мы разыскали комнату отдыха с роялем (на нём Оля уже поиграла) и отличную библиотеку.
Этот санаторий — первый, созданный по декрету Ленина в 1921 г., и библиотека с тех времён. 
Набрали ворох книг, но и читать некогда. Сегодня день: завтрак в 7.45, но мы без радио и будильника вскочили, за пять минут оделись, прибежали — оказалось, на час раньше.
Посидели, отдохнули. После завтрака отправили вам открытку, сдали деньги в сберкассу, купили 1 кг абрикосов по 1 р. 20 коп. (оказались незрелые), и я пошла к кожнику.
Он приём перенёс на после обеда. Невозможно было не пойти на море. Пошли, но купаться не разрешают — 3—4 балла. Сели у самого синего моря, позагорали — Оля с физикой, я так. Быстро ушли, чтобы не сгореть (без купания плохо!).
Разыскали библиотеку и пианино, поиграли, пошли за галантерейными покупками. После обеда отсидела 2,5 часа у кожника. (Следствие зондирования сердца).
Сочинские кожники рекомендуют обратное московским: мочить можно, купаться пресной и морской водой, загорать; нельзя никакие примочки и мази. Лечение: сшить длинные ситцевые штанишки в цветочек, с одной стороны (чтобы не натирать), и держать на воздухе больную кожу — с другой.
Когда я стала уточнять это противоречие, она призналась, что это трудный вопрос. Порешили остановиться на детской присыпке, пипольфене, и новый спиртовой раствор дала послабее. Вечером после ужина взяли с Олей бумагу, физику, решили работать у моря. Сели и глаз от прибоя не смогли оторвать!
Море синее-синее, небо тёпло-розовое, смотрели закат.
Дочь «с уклоном» подсчитала: полсолнца спряталось за тучу за 82 секунды.
Ночью был шторм и сильная гроза. Море шумит всё время под окном. Мы так долго никогда не слышали его ропот в тишине. Обычно в Анапе — днём больше шума от толпы народа, никакого моря не услышать. А здесь, особенно ночью, прямо «Солярий» фантастический напоминает.
Забыла главное. Не мерцаю, одышки нет, чувствую прекрасно себя. Есть, как всегда, одна несуразица: живём на первом этаже, казалось бы, чего лучше сердечнику: вышел за дверь — и у моря. Ничего подобного. Наша дверь на улицу — запасной выход на случай пожара.
На втором этаже — тоже на случай пожара. И только на третьем без пожара можно выходить. Поэтому я должна подняться на 3-й этаж, потом спуститься на столько же этажей уже на улицу, где для всех ступеньки к морю.
Вот от ступенек мерцаю.
Попытаюсь завтра у врача попроситься на 3-й этаж, чтобы сократить подъём ровно вдвое, но надежды на это нет никакой, т. к. у меня не врач, а какое-то приморское чудо. Имя у неё только русское, но тёмные глаза и акцент национальный. Почуднее Пискуновой.
Пришла, села. Хотела коротко о себе рассказать, как всегда, — заткнула рот: не надо, отвечайте на вопросы. Сначала, по курортной карте ознакомившись, завопила: «Кто Вам разрешил сюда ехать?!»
Потом я, как прокурору, отвечала на вопросы: голова болит? — Нет! Сердце болит? — Нет! Почки болят? — Нет! Спросила, отчего сердце заболело в самом начале и записала в истории болезни: «Не знает».
Выписка ей моя не нужна. Прочитала длинную лекцию, чтобы не углублялась и не думала о своей болезни, «тогда и болеть ничего не будет». Лекция меня удивила. На её вопрос, как я себя считаю, больной или здоровой, я, не моргнув глазом, ответила: «Абсолютно здорова». Что ей можно ещё отвечать? Мне бы ступенек поменьше, и глаза мои её не видели. Но завтра увидимся.
Назначила йодисто-бромистые ванны, циркулярный душ и климотерапию.
«Я скажу, кто нас окружает, и ты узнаешь, кто мы». Ещё в поезде бабка Сергеевна из Сочи, когад узнала, что мы едем в «Ривьеру», злорадно хихикнула: там одни пенсионеры. Но она не до конца призналась: здесь пенсионеры-инвалиды. Инвалидов процентов 95 (мужчин, их, кстати, больше).
Очень много без ног, без рук, слепых и с прочими ранениями. Поэтому великое спасибо Грише, что я с родной, собственной Люшкой.
Пляж небольшой, набит плотно, лежаков хватает. Но такое общество грозит нам тем, что можем приехать без фото, т. к. одна Люшка вряд ли сможет а краски тут — невероятные!
И ещё одно, последнее сказание про свою палату, в которую мы полдня попасть не могли.
Всё началось ещё в поезде. Одно наше купе не открывалось. Дверь надо было держать прикрытой не до конца, а если она захлопывалась, то каким-то хитрым способом умела открыть только проводница. Но всякий раз она напускалась на нас с руганью: «Зачем закрываетесь?? Что у вас, драгоценности?»
Но если захлопывались изнутри, вовсе плохо, проводницы и с руганью уже не достать. Поэтому мы всю дорогу жили очень напряжённой жизнью, и когда я сошла в Сочи, вздохнула с облегчением, что отделалась от этой несчастной двери.
Однако это было только начало. Если в вагоне мы не могли выйти из купе самостоятельно, то в «Кавказской Ривьере» мы, получив номер, не смогли самостоятельно проникнуть в него уже через 5 минут. У нас тоже оказался испорченный замок с одной стороны. И самозахлопывающаяся дверь, когда ключи внутри комнаты, а я с другой.
Стала я, такая довольная номером на двоих, разбирать чемодан и вышла в коридор соринку выбросить в мусорницу. И осталась при закрытой двери, при халате, но без ключа, конечно. Ни нянь, ни сестёр-хозяек нет на много метров вокруг, дела до нас никому.
Посоветовали через соседний балкон перебираться. Пошла. У соседей балкон открыли — только лезь, а мой — закрыт. Так под дверью и прогуляли до 2-х часов, пока не явилась няня с ключом запасным.
Весь остаток дня мы опять лихорадочно хватались за ключи.
Сегодня вздохнули с облегчением.
Вызвала слесаря, и он поставил новый замок, а мы без опаски ходили всюду.
Теперь осталась последняя забота — мой дермит, и что-то не вижу причин, чтобы он уменьшился.
В штанишках одних, даже с цветочками, далеко от него не уедешь. Если и здесь он мне покоя не даст, очень обидно. Уж лучше в рабочее время. Но надежды не теряю, как всегда.
Теперь, кажется, всё.
Эрик, подробно напиши про всё, за всё. И забыла тебе сказать: Ляля во сне всё время скрипит зубами. Я обнаружила «на плечике» у себя, когда она болела.
В народе — это признак глистов.
Пусть проверят.
Погода отличная здесь. Утром и вечером воздух свежий, у моря всё время бриз (в городе душно). Странно, окно комнаты на море, но почему-то солнце влезает первым (после обеда) и душно. Кондиционер только на 3-м этаже, и то в коридоре.
А может, показалось. «В палатах каменных» его нет. Да и неоткуда ему взяться, так стары эти палаты.
Вот теперь всё. Люшка хихикала всё время, что я тебе на твоей же «селёдкиной» бумаге пишу письмо, а потом насмехалась над моими ошибками в письме. Не догадалась, что я их для неё специально оставила. Не зря врачиха называет её «малюсенькая», причём на полном серьёзе, без всякого юмора.
Целуем вас крепко, мои хорошие папулечка и к нему прислонютая Люлёк. Ваши мама с Люшкой.

2)
Здравствуйте, мои дорогие Эрка с Люльком!
Получаю ваше третье встревоженное письмо. Ну что ты волнуешься? Во-первых, не первый день видишь, во-вторых, я же не «дикарка», а вполне окультуренная путёвочная курортница. Так что больше не волнуйся и знай, что у нас всё хорошо. Мы тебе тоже послали три послания. Первую «срочную» открытку и два письма, написала Оля ещё 4-е, на «фиговом» (или магнолиевом) листочке, как Алька велел.
Но он нас обманул: к нему не липнет марка.
Поэтому мы вам его домой привезём.
Эрочка, знал бы ты, как я радуюсь твоему удачному лечению, хорошему настроению. Постарайся про свои болявки узнать как можно больше информации, чтобы дома принимать нужные меры. У меня складывается впечатление, что твой гастрит — следствие грыжи. Потому что желудочные заболевания развиваются медленно, обычно связаны с нарушением кислотности. У тебя же началось одновременно с приступами, значит, воспаления желудочные провоцирует грыжа. Надо всё сейчас залечить и дома принять все меры, чтобы она не беспокоила.
Поговори с врачом, у меня сложилось такое впечатление.
Эрик, я тебе сразу даже не смогу ответить, остаться тебе на ночь или нет. Ты спроси у врача, насколько важен ещё один приём воды и грязепроцедуры. Но мне кажется, из-за одного дня хлопот больше. Во-первых, насколько я помню, нет утренних поездов, значит, день надо где-то блуждать, уже ни присесть, ни прилечь; где-то надо искать еду, там близко нет «кормилки». Потом ты сразу выходишь на работу. Я думаю, спокойнее уехать вовремя. Если понадобится, мы нужную воду и дома йдём и повторим лечение.
Но тебе придётся самому принять решение, моё письмо, наверное, не дойдёт до дня заказа.
Мы идём уже послезавтра заказывать, 7-го. Ещё не знаю, во сколько отсюда уходит поезд.
Живём мы хорошо, а с сегодняшнего дня стали жить ещё лучше потому, что переехали на 3-й этаж, а значит я избавилась ещё от 3-х неприятностей: от муравьёв, которые всё у нас съедали, и от дурной врачихи. У кого буду ещё, не знаю. С переездом нам повезло, потому что вчера дежурила по корпусу наша зав. (они обычно всегда лучше других). А я долго мерцала после обеда, думаю, на ветерке получше будет, и уже у дверей решила зайти к дежурному. Как раз была эта зав., я на неё хорошенько намерцала и объяснила, что вот несколько дней никак с переводом на этаж без лестниц не решу, сёстры посылают меня одна к другой, концов не найду. Она себе записала и уже вечером место нашла, но одно. Пришлось ей про Люшку объяснять. Ну ещё утром походила, похлопотала, и к обеду мы переехали.
И мне сразу стало хорошо. Мы уже вечерком покупались.
Правда, такой грязной воды, как сегодня, не видела: какой-то борщ из мусора, палок, хвороста и мусора всякого. Комната наша новая красивше, удобнее. Вечером сейчас сходили в центр, там цветочный базар. Гладиолусы, розы, георгины, всего много-много. Я огромную охапку купила опять гортензий у деда. Пока я выбирала, он разохотился, подарил нам букет «за так», как шнурок ослику.
За это я ещё купила на 30 коп., и пошли мы с этой охапкой к морскому причалу смотреть огромнейший корабль 5-ти-палубный «Грузия», блестящий и новенький, как из магазина. А сейчас притопали. Люшка читает по программе, я вам пишу. Чего же боле?
Ещё Люшка вчера тоже изобразила хворую, зав. лечила нас обеих.
По-моему, она съела немытый солёный огурец.
Заболел живот после обеда. Взяла у сестры марганцовку, после неё вырвало. Стало лучше после этого и после таблеточки. Сегодня уже хорошо, но с едой приходится поосторожнее, и поменьше есть.
Теперь у нас трудная проблема: до живота купили сливу «ткемали», она здесь почему-то сладкая и вкусная.
Теперь она, Люшка, из-за живота не ест её. И лежит у нас кг полтора апельсинов.
Дважды нам давали в столовой. Один раз дали, мы взяли за четверых, потому что соседи в этот день по столу — уехали. Второй раз взяли на двоих, всё это лежит. Мне нельзя есть из-за нейродермита, а у Люшки полезли пупыри после поезда, т. к. она там съела за себя и меня все яйца и апельсины. Сейчас чешется. На фрукты я денег вовсе не жалею, но ничего нет в магазинах, кроме солёных огурцов и слив. Может, на рынке и есть что, но я не знаю, где он, во всяком случае, не близко.
Сейчас погода установилась жаркая. Поэтому утренние часы после завтрака до 10—11 час. и вечерние с 4 до 6 — хочется побыть у моря. Это ведь единственное лечение. Интересно, что такое лёгкое солнце переношу очень хорошо, сердце прекрасно себя чувствует, вероятно потому, что не жаркое и потому, что всё время свежий ветер с моря. Поднимешься в город — сразу жарко, а у моря — всегда прохлада. Остальное жаркое время выйти в город нельзя — печёт. А после ужина — всё закрыто. Поэтому вечером только гуляем по паркам, скверам, цветникам, без дела. Всё ещё не осмелились фотографировать. Всё откладываем.
У нас здесь зверья больше вашего и всё «кормящее». На пляже две кошкины семьи с котятами, которые питаются с Люшкой пополам.
На днях попалась кормящая собачка, с очень магазинной мордой.
Щенят мы её не нашли, но тоже кормим. Кошки и котята все дикие, из рук не едят, собака ручная, ест, только давай побольше. Люшку кошки обидели. Купила она себе два пончика с дыркой, но после ужина съесть была не в состоянии. Оставила до утра. А утром глаза протёрла, губы надула: кто мои пончики спёр? А пончики её обкусанные валяются на балконе, обсыпанные тучей муравьёв. Долго думали: кто спёр? Соседи, вороны? Чайки? Воробьи? Уборщица подсказала: кошка. Вот. У вас таких нет. Наверное, всё. Рада за ваши весёлые компании.
Желаем вам очень, очень оздороветь.
Целуем с Люшкой.




7. Про чёрное-пречёрное море

Здравствуйте, мои любимые!
  Получила, Эрочка, твоё «очередное» письмо (т. е. в очереди написанное) и вот прямо сию минуту села писать, чтобы ты не волновался.
Чувствую себя без вины виноватой, потому что ты волнуешься, а тебе этого нельзя, а я тоже пишу почти каждый день. Сколько я послала, уже не помню, но ты не получил мою самую первую авиаоткрытку. Я только на одну ночь позже твоего письма её отправила, 30-го утром, с адресом, и открытку, чтобы скорее дошло, потому что на письма мне надо несколько часов. А 29-го я не успела, потому что под дверями своей закрытой комнаты долго простояли, искали вечером почту и т. д. Может, письма кладут мои в другой корпус? Проверяй на всякий случай. Но я всюду писала «Мать и дитя». Эрик, очень радуют твои письма, для меня это лучшее лекарство. Обязательно закончи курс ЛФК и себе, и Ляле. Спроси, надо ли дома заниматься, сколько. То, что прибавил немного, — основной показатель пользы лечения. Старайся и дальше.
Тебе очень надо окрепнуть и физически, и морально. Я понимаю, что курс лечения у тебя большой, хлопотный. Но мне кажется, он необходим. Ты к нему спокойнее относись. Оставь полностью работу, лучше отвлекись, почитай хорошую книжку в очередях. После обеда ведь вы свободны. Спать тебе надо обязательно, да, я думаю, после обеда и гулять жарко, вечера у вас — на прогулки и развлечения. Эрик, говорил ли ты о Лялиных глистах? Может, кроме обычных анализов, которые ничего не показывают, у них есть поточнее обследование? Может, они для профилактики посоветуют, чем их выгонять можно безобидным? Водой какой? В общем, меня это очень беспокоит, узнай, что можно.
Мы тоже взяли билеты вчера, 7-го, на поезд, тоже на 22-е, на ту же «Рицу». Приедем в 9 утра. Не вздумайте встречать, я отправлю лишние вещи почтой, что и тебе советую, чтобы тяжёлое не нести. Эрик, родненький, сделай всё-всё, чтобы вы как можно лучше подлечились.
Как это необходимо!
У нас сложился устоявшийся режим: 7.45 — завтрак, затем переодевались (к столу положено «во фраках»). Часа два на море. В жару до обеда и после обеда (в 13.45) до 4—5 вечера в палате, затем час-полтора на море, в 6.30 — ужин. После ужина бродим тихонько по городу. Не только наш «ривьерный» кусочек хорош.
Есть тоже удивительные по красоте и декоративному оформлению кусочки города. Одна из улиц (недалеко от нас) очень хороша. Там тротуары выложены каменными и мраморными узорами разноцветных плит, там газоны цветочные оформлены очень красиво и необычно, а обычный подземный переход украшен лучше любого нашего метро: пол из узора цветных плит, стены — подсвеченные витражи.
На площади фонтаны с прозрачной водой и чистейшим дном. На плитах — ни соринки. Обошли немного, т. к. ходим медленно.
Я, как всегда, иду против и поперёк науки: прекрасно себя чувствую в жаркое время, во влажном климате, отлично себя веду даже на солнце.
Уже поджарилась. Даже в воде «плаваю». Немножко. На всё поправка: влажный климат — это 60—75% (у нас в Москве всегда почти около 90 и выше). Солнце только утром и вечером, на ветерке. В общем, великое благо, и самое главное, что море рядом. Не могу выбраться в центр, в магазины: днём жарко, а когда прохладно, у моря сидим — жалко менять его на что-нибудь.
Начала письмо до обеда, получив твоё, написанное 6-го, а сейчас, после обеда, Оля принесла второе, от 4-го. Наверное, ты мои тоже будешь получать задом наперёд. Индекс у нас 354001, я, как всегда, «перепутала».
Перешла к новому врачу, хорошая тётя, заботливая. Назначила 2 стакана кислородного коктейля в день. Вернусь к тебе птичкой, на крылышках.
Все ванны отменила, и очень хорошо — спокойно отдыхаем, не надо в жару ехать, да ещё стоя. Ты красочно расписываешь Кисловодск. Совсем его не помню. Первое время лежала, безразличная ко всему. Встала в конце и, кроме подружек (Лариска Бурденюк) и минвод`ы, ничего не запомнила.
Люшка у меня ленивица и капризница. Письма я пишу одна и вам, и маме, и деду Грише написала. Благодарила за всех нас. Она только читает. Немножко физику, потом Гейне, сейчас Леонов «Русский лес». Но всё это очень медленно. Не умеет «глотать» худ. литературу. С морем воображает. Купается мало, я думала — не вытащишь, а её не загонишь. То холодно (это при 22—25 градусах воды), то солёно, то грязная вода. Последний упрёк морю был: «камешки» ей «в купальник натолкали». Кое-как уговорила не менять купальники, плавать только в открытом. Сегодня плавала много. Вода — 26 градусов (воздух — 28 градусов); вода прозрачная, купальник открытый, — значит, камешки назад вывалятся и стоять у раздевалки (одевалки?) не надо. Хоть и жарко днём в палате, но при большой радиации солнечной, я думаю, лучшее — спасаться под настоящей крышей, а не под тентом. Знакомых не завели, хотя появились девочки Олиного возраста, но она ни к кому не хочет. Поэтому отдых у нас полупассивный, но эмоций приятных вполне достаточно.
Вчера накупили кучу фруктов и овощей: персики, яблоки, абрикосы, помидоры, два огурца солёных и 2 свежих, все ценой от 1,50 (персики) до 30 коп. (свежие огурцы). Ещё у нас в комнате охапка красивых гортензий за 30 коп..
Ну вот, всё пока. Про кошек и собак кормящих пусть Оля пишет. А я вас всех целую много и крепко. Будьте очень здоровы. Ваша мама — Тоня.

4)
Здравствуйте, мои дорогие Ессентучаты!
Получили сегодня сразу два Эркины письма с ужасными лошадиными описаниями. После того, как один «кiнь вкусiв» Олю, я их уже боюсь, да ещё упрямых и брыкучих. Вы уж там осторожнее, чтобы ещё каких неприятностей не получить. Письма приходят твои в самом неописуемом беспорядке. Уже несколько дней назад я узнала, что вы взяли билеты в Москву, сегодня узнаю, что вы ещё только «завтра» пойдёте их заказывать. Очень-очень рада за вас, что нашли озеро. В такую жару вода очень нужна, а то нам даже совестно было, что без вас в море сидим.
Вода бывает разная. Иногда (сегодня особенно) необыкновенной чистоты, красоты и прозрачности, как хрусталь. Иногда — месиво из мусора, грязи. Это даже не связано с волнением, спокойное море может быть и грязное и чистое.
И ещё море живёт «само по себе», как кошка. Сегодня утром гроза, дождь были — море как уснуло, тихое-тихое. Иногда при ярком солнце сильно «бушует».
В отличие от вас и моря, живём мы тоже тихо-тихо. Скоро и писать будет нечего, потому что из-за жары и моей ограниченной подвижности, кроме моря и комнаты, почти нигде не бываем. Сегодня, воспользовавшись дождём, поехали в универмаг посмотреть дешёвую обувь (шлёпки рвутся). Оказалось, весь город набился туда тоже из-за дождя, мы заскочили, выскочили, а тут дождь кончился, запалило солнце. Еле доехали до дома. Одну плёнку отсняли, отдали проявить, завтра заберём, посмотрим, что получилось. Снимаем очень мало. Днём ходить в город — жарко, вечером, после ужина (в 7.00), уже темно.
Завтра иду к кожнику.
Да, Эрка, во втором корпусе есть хороший рояль, я помню. Один играешь или с Люльком? Всё-таки вы выберете несколько дней или после обеда, или после ужина, попробуй с Лялей поработать немного по математике, может и физике.
Ну, а вообще, прикиньте, может лучше сейчас отдохнуть, тогда в сентябре надо плотно посидеть, чтобы Ляля шла по знакомым темам. Ты же видишь, какая пустота среди учителей. Сам не работай нисколько; отдыхай и сни красивые сны, уже пора.
Врач нашла у Оли (и по ЭКГ) не очень здорово с сердцем, говорит: «Как у 30-тилетней». Придётся с ней тоже у Тесли побывать. Считает, это результат ангин и гланд.
Сегодня после ужина не ходили в город, были на берегу. Люшка плавает, я дышала. Нашлась какая-то «надзирательница», заперла калитку на пляже, потому что он «работает с 7 до 19». И воздух, и море, и берег — всё как по карточкам. Противно. На берегу было много народу. Был инвалид без 2-х ног. Все лезли через забор. Он — не знаю как. Как-то здесь всё поставлено так, чтобы навредить больным.
Вот пока всё. Целуем. Толстые Сочата и Сочинята.


5)
Здравствуйте, папулечка-красотулечка и Лялечка-Кралечка!
Долго не было от вас писем, а вчера получили сначала одно, потом другое. Мама на первое сразу села писать ответ, а я в это время притащила ещё одно. То письмо мы отправили, но забыли написать, что сапоги надо мерить на Лялю, чтобы были в самый раз ей, размер 38—39.
Самое потрясающее событие случилось после того, как отправили вам письмо и я совершила преступление: промеряла глубину около буёв и обнаружила, что там не больше 3,5—4 м. Только я вылезла из воды, как из-за забора, с инвалидной территории, кто-то очень упорно стал меня звать. Оборачиваюсь — стоят «Альки».
Приехали Энна и Алик Питерские. Они здесь будут в отпуске. Подробнее о них напишет мама, потому что я их разговор не слушала.
Врач новый хороший сказал, что маме не обязательно ходить в столовую — я могу его принести в номер.
Мама осталась с Альками, а я им принесла её ужин на расправу.
Официантка забыла положить вилку, поэтому Альки съели мамин ужин палочками от мороженого и сказали, что нас здесь хорошо кормят — на двоих хватает одного ужина. Пока они ели, я ещё сбегала им за пончиками. Они зато покормили нас спелыми абрикосами и грушами. Вечером Альки побежали на свою электричку (они не в Сочи обосновались, но где-то поблизости) и могут ещё нагрянуть к нам.
А сегодня, я пока плавала, меня укусил какой-то морской зверь очень маленьких размеров (я его даже не смогла разглядеть), прямо в нос.
Хорошая новая врачиха выписала маме коктейли кислородные, после которых ей сразу лучше делается. Ну вот вроде всё пока. До свидания.
P. S. Эрик, сапоги купите размер № 38, пусть Ляля померит на свою ногу, чтобы ей было свободно в них. Напишу вам завтра.

6)

Здравствуйте, дорогие наши папулёк и Люлёк к нему прислонютый!
Сегодня мы с Люшкой долго плясали, потому что получили сразу два письма от вас. Очень рада, Эрик, что всё у вас устроилось хорошо, очень рада, что и у тебя врач будто не плохой, хоть и молодой. Вообще, мне там медицинское обслуживание понравилось. Они не только к основному заболеванию серьёзно и внимательно относятся, но и к сопутствующим. Я думаю, процедуры придётся поделать, хоть и хлопотно. Принимай их как развлечение, отдыхай и спи после обеда, гуляй вечерами. Я думаю, на всё хватит времени. И ты убедился, что никому на работе до твоего здоровья дела нет. Оно нужно только тебе, мне и детям. Только сейчас врач наконец открыл тебе глаза, что беречь тебя надо прежде всего самому себе. Про операцию пока не думай, я их не люблю. Подлечишься здесь, дома установим жёсткий режим работы и отдыха, понадобится, ещё съездишь. Поинтересуйся у врача, насколько тебе полезен Моршино. Обязательно при выписке возьмёшь подробные рекомендации домой. Рада, что столовой доволен. Может, поменяли руководство? Консультируйся у врача, прежде чем играть в пинь-понь, бадминтон, делать длительные поездки и прогулки. Постарайся ничем не провоцировать приступы.
Как у Люлька живот? Нашла ли себе подружек, или вдвоём дружите? Я тебе уже писала, что мы дружим вдвоём. Беседуем. За жизнь. За Тимура. В толстом письме я тебе написала всё, кроме погоды.
Сегодня 3-е. День такой же, как в день приезда: море тихое, утро и вечер свежие, днём было солнце.
Вчера тоже море было тихое, но солнца не было ни минуты, поэтому никто не купался. Остальные дни солнце было понемногу, но штормило, купаться не разрешали. Поэтому Оля в самый первый день окупнулась немного и по-настоящему плавала только сегодня с 9 до часу дня. Были это время на пляже и сразу поджарились, потому что хоть мы и изображали «загорающих» все прошлые дни, ничего из этого не вышло. Поливаем друг друга одеколоном и гадаем, испортится погода к тому времени, как мы «остынем», или нет?
В общем, жарой тут вовсе не пахнет, ночи свежие, утро и вечер тоже, хожу в накинутой кофте. На берегу просто холодно. Кто говорит про сочинскую жару — не верь, вода и воздух примерно одинаковы — 22—24 градуса; влажность сегодня при солнце 64%, в дождливый день 84%.  В Москве всё время влажность около 90%. Кто говорит, что здесь влажный климат, тоже не верь. Чувствую себя хорошо. «Мерцаю» только от лестниц. Я уже писала, что живём на 1-м этаже, но чтобы выйти на улицу, надо подняться на 3-й этаж, а потом спуститься на 1-й этаж. Такой странный дом.
Завтра ещё сделаю попытку перевестись на другой этаж, но надежды мало. Вчера приняла первую ванну йодо-бромную. По науке и леч. врача и кожника — очень полезно. Отреагировала антинаучно — весь день мерцала. Завтра буду «на 5-минутке» у моей врачихи (моя по 1,5 часа не принимает), если успею, спрошу про ванны, но она не даёт разговаривать, только чтоб на её вопросы отвечать. Медицина здесь на самом низком уровне. Может, такая дурная попалась? Ни совета, ни заботы здесь не получишь, даже лекарство кожницы велели самой в аптеке заказывать. Единственное лечение будет заключаться в режиме: море, воздух и, главное, радость, что вы в хороших руках. Это тоже много, может даже и достаточно будет.
Питаемся мы здесь тоже очень хорошо. Нога стала получше, но до конца не проходит, пью супрастин, валерьянку. Покупаем самые дешёвые фрукты: огурцы малосольные 39 коп.! кг.
Целуем крепко. Оля, Тоня.

7)
Здравствуйте, мои родные, хорошие!
Села вам написать досрочно, до того, как получим от вас письмо, и до того, как пойдём гулять сейчас, после ужина. Оля предложила почитать на свежем воздухе до прогулки, пока светло. Я уже говорила, что вечерние прогулки — единственный вид движения. Всё остальное время у меня лежачее, и «мой привес» вышел за все разумные пределы и за пределы моих платьев. Оля сбрасывает вес за счёт прогулок по жаре в город: в аптеку, в магазин. А мне и этого не дано!
Я так поняла, что ваша погода к нам доходит через несколько дней «через горы, через расстоянье».
Сегодня, 17-го, у нас холод. На море грязный шторм, море чёрное-пречёрное. Ветер холодный. Правда, у берега, в городе солнце, жарко. А сейчас солнце село, Оля пошла мне за кофтой. Так же ты и про ливни писал, потом они у нас были.
Сегодня дежурила наша врач, зашла к нам за «потрепушкой».
Она всё-таки считает основной причиной нарушения ритма — нарушение обменных процессов, и дермит тоже. Дала адрес тёти, доктора наук, в Москве, которая ведёт клинику как раз «Нервные и эндокринные регуляторы сердечной деятельности». Опять по теме!

8. Нептун в ластах

7)
Предлагала пробиться в аллергологический центр к проф. Адо. Кстати, в эту клинику в своё время  хорошая профессорша в Кремлёвке советовала Лялю свести, когда с головой её обследовала.
Нам здесь, кажется, надоело. На солнце много боимся быть, а в море купаться не так уж часто приходится. Наверное, просто вас не хватает.
Эрочка, я думаю, это последнее или почти последнее письмо, они доходят в общей сложности дней за пять. Очень хочу, тебе чтобы последние дни как можно лучше отдохнуть, подлечиться, потолстеть. Всё это тебе очень и очень пригодится. Поэтому старайтесь с Люльком. Ну ею-то я довольна — весёлая, радостная, лечение получает. У врачей, своего и Лялиного, получи подробную консультацию, как лечиться и вести себя дома. Мне кажется, тебе надо побольше, Эрик, сейчас покоя, и поспи побольше.
Люшка последние дни много читает, по программе. Я тоже, но что-то ничего особенно хорошего не выудила.
До скорой встречи! Целуем крепко. Здоровейте очень. Мама, Люшка.


8)
Здравствуйте, дорогие! Ессентучата — барсучата, бурундучата!
Пишу сегодня раньше 10-ти, сразу после ужина, на скамеечке в нашем парке. Это потому, что мы перед ужином уже совершили вылазку в город с фотоаппаратом на улицу Роз, где всю её, очень красивую, отсняли. Что получится — неизвестно. Сегодня забрали первую плёнку проявленную, всё, что ты снимал (Люлёк в почётном карауле), и Люшка у тебя в лодке — всё хорошо.
Конец, который она отсняла здесь, не вышел — тёмное. Я её не раз посылала спросить и уточнить у фотографов, она уверяла, что знает. Сегодня начали вторую. Надо для страховки сняться у настоящего, гарантии нет, что получили кадры хорошие.
Писать здесь, в парке, хорошо, только я часто подскакиваю: мураши ползают и кусают меня.
А вчера с этой скамеечки мы вечером видели летучую мышь. Сначала Оля её увидела и сказала: «Какой большой стрекунец» (стрекоза). Я удивилась, чего это он по ночам летает? А через два дня я тоже увидела, оказалось — это мышь.
Около фонаря с мухами летала. Так мы выяснили, почему у этого фонаря мало мух, а у других много.
Была у кожника, к. т. н..Он прописал болтушку, диазолин, физиотерапию с гидрокортизоном. Тётя врач у меня теперь нормальная, хорошая, поэтому всё отменила: гормональные препараты нельзя из-за поджелудочной, физио из-за сердца. Болтушка одна не помогла. С вечера намазалась, всю ночь драла, пришлось среди ночи идти смывать. Сегодня вместо неё и ультразвука тётя попробовала УВЧ, но я от него ещё больше замерцала и зачесалась.
Всё-таки день лежу намазюканная, на пробу.
Сегодня на море не ходили. До обеда была гроза, шторм, дождь. После обеда можно было загорать, но решила мазюку не смывать, а походить с ней ещё сутки. Оля поиграла в зале, потом пошла фотографировать. И вот «я вам пишу».
Неправда, что 3 письма получила. Ваших было семь, а мы послали 8. Я считаю по конвертам, сколько купила и сколько осталось.
Письма ваши идут задом наперёд. Только сегодня получили Люльково письмо с коняшками. Очень вы там все трое очень красивые. Вы поснимайтесь побольше у фотографов. Или нет денег уже? А то жалко, если ни у кого фотографий не будет.
Друзей бы нам тоже не вредно было завести, но не из чего. Когда Альки пришли к нам на сердечно-сосудистый пляж, первое их замечание было: «Вас тут хорошо, видно, кормят». Второе: «Что-то трудно отличить, где сердечники, а где спортсмены». Я уж писала, что народ или старый (до 70), или жирный, или и то и другое. Главное, какой-то наглый весь. И старые очень, и не очень —   все сидят с голыми задами, спустив свои штаны чуть не до колен. Особенно противно видеть, когда и старые и жирные. Вот мы ни на кого и не смотрим.
За столом тоже сидит парочка в соку (в мясе) из «Вологды-гды-гды». Она с золотыми зубами, он с железными. Совсем неотёсанные.
Если чего на всех не хватает (сахар, хлеб и т. д.), мужик скорее захватывает себе в первую очередь.
В городском парке «Ривьера» (напротив санатория) встретили очень трогательную надпись на стрелочке: «Туалет — 50 м». Что можно отметить ещё про город. В парке этом танцплощадка, приходят отдыхающие всего города и местная молодёжь. Каждый вечер играет неплохой эстрадный оркестр.
Народу на танцах много, но ни пьяни, никаких неприятностей никогда не видно и не слышно.
И милиции не видно. По очеркам в газетах и радио городские танцплощадки у нас в стране представляли как место человеческих отбросов с поножовщиной. Оля говорила, что у нас на танцплощадке в Зеленограде охраняют порядок много милиционеров с собаками.
Люльково письмо очень восторженное. Рада за вас. Радуйтесь как следует, поправляйтесь.
Наверное, ты опоздал с заказом билетов, поэтому нет купе?
В первый день заказов всегда есть.
Целуем вас. Ваши сочинята —


9)
Здравствуйте, мои дорогие Ессентучата на лошадятах!
Получили сегодня ваше письмо, что-то ты, Эрка, загрустил? Такие хорошие, весёлые письма были, мы только радовались.
Может, перекатался на лошадях? Устал от процедур? Ну ты посоветуйся с врачом, может что-то снять можно, чтобы больше отдыха было? А с другой стороны, хочется подлечить всё, что можно. Где ещё такие условия найдёшь?
Ну уж делай, что хочешь, только стыд и позор с середины отпуска опять снить себе «работы». Вычисти себе мозги минеральной водой и не запускай в голову ни одной производственной мысли. Работать тебе не надо, нельзя, и думать и вспоминать днём не надо про работу, тогда и сниться не будет.
Эрик, про сапоги я написала. Мерить надо на Лялю, чтобы ей были не малы, не велики, удобны. Эта новая пара пойдёт Оле, размер у них отличается на 0,5 номера, поэтому Ляля может на свою ногу мерить.
Про дермит я тебе писала несколько раз. Он у меня с переменным успехом. Последняя «болтушка» напортила опять. Я уж у этого кожника попросила, чтоб он все мыслимые и известные примочки мне дал, а я буду сама подбирать.
Вот сейчас в моём арсенале — ментоловый спирт, эвкалиптовый раствор и примочка. Тут-то ладно. Хоть бы мне залечить до работы. В общей сложности на море «купальных» дней оказалось не так уж много. При палящем солнце — шторм, в воду войти нельзя, трудно даже окупнуться, т. к. дерётся и швыряет камнями. А без воды загорать невозможно. Эти дни, пожалуй, самые неприятные: и у берега жарко, и в городе. Из-за жары не можем сходить в дендрарий. Мы, в отличие от вас, ведём здесь знакомство с мелким нерогатым скотом.
Свои путёвки мы делим ещё с 4-мя семьями: три кошачьи матери-одиночки, которые живут в разных зарослях санатория, и одна кормящая собачка-мать. Все они очень дикие, особенно котята. Ещё знакомимся по улице, кто попадётся. Сегодня мы сразу со многими животными познакомились: с болонкой Альфой, с её собственными клещами и блохами. А вчера нас завлёк один мужичок в белых порточках. Мы вечером пошли гулять, и он, видно, гулял с гармошкой настоящей (не баян и не аккордеон). Шёл по улице и играл всякую музыку. А потом долго играл «Интернационал». Мы наслушались и отвернули в другую сторону.
Ещё здесь интересно: на клумбе в парке растёт татарник в 2,5 высотой, специально посаженный, а не сорняк. А на деревьях цветут мальвы.
Отдыхайте, пожалуйста, и лечитесь получше. Целуем вас крепко. Сочинцы в шлёпанцах.

10)
Здравствуйте, мои дорогие!
Если хочешь знать, папулёк, я из-за вас не высыпаюсь, потому что 2—3 часа (с 10 вечера) почти каждый день пишу письма. А просыпаюсь в 6, потому что будильника нет. С 6 до 7.15 — подглядываю в часы и бужу Олю на завтрак. Получается, сплю 6, а то и 5 часов. После обеда я, правда, ещё досыпаю 1 час, с 3 до 4. До 4-х , потому что стараемся побыть на берегу ещё часа 1,5—2 до ужина. Вот. А ты жалуешься, что писем моих мало. Сейчас мы только что пришли с лектория о мультфильмах. Тётя почитала лекцию, потом показала Диснеевские и наши «Ну погоди» и «Бременские». Наши лучше, потому что цветные и добрые. Насмеялись очень хорошо. Пришли, залезли в постели кто с книжкой, кто с примочкой. И «я вам пишу», опять. Эрчик, вы долго над сапогами раздумывали, надо уж было раньше спрашивать. Да, у Ляли есть сапоги новые, а у Оли драные. Тебе и самому бы не вредно знать.
Есть у неё ещё одни, мои старые коричневые, но они ей малы. Да ещё один намочила, он сел.  Поэтому и просила купить, чтобы у той и другой было по паре хороших сапог. А мерить надо на Лялину ногу, потому что у неё только чуть больше Олиной. Но я не уверена, найдёте ли вы красивые и удобные по ноге. Про меня и мой ужин ты, конечно, нафантазировал. Я сама случайно узнала у врача, что, если заболеешь, можно в палату принести. Для этого достаточно сказать диет-сестре, они накрывают готовый поднос, даже сами носят. Не ходить на ужин — себя жалко, пойти без Аликов — их жалко. Вот я и догадалась принести в палату, и мы его по-братски, ужин-то, и поделили. А потом пошли Аликов провожать, и нам встретился поварёнок, который Оле готовил ужин для меня. И он нас встретил, удивился, как это я быстро оздоровела, и качал головой. Остались считанные дни до дома. Меня беспокоит мой дермит. Как я с ним работать пойду? Хожу раскорякой. Он не в острой форме, даже больничный не дадут, а проходить до конца не проходит. Отдали ещё две плёнки проявлять, зарядили обычную. Сегодня Оля отсняла целую плёнку в дендрарии. Я её отправила одну, потому что сама в жару не могу ехать. Она с удовольствием съездила. По дороге купила полкило мелких абрикосов и скормила их павлинам и гусям. Немножко мне оставила. Люшка мало в море была. Мне даже жалко. А теперь до конца уже сидит «всухую». То капризничала: вода ей и грязная, и солёная, то шторм, то дождь, теперь нельзя. Кажется, её вполне можно было в Сасово сдать. Ты бы «дорого дал», чтобы на Альков посмотреть? А они «за так» не приезжают, хотя здесь дороги полчаса. Эрка, мой тебе строгий наказ: любыми путями выбрось работу из головы, не сни. Найди, чем занять себя поинтереснее. Приступишь к работе в первый же день, как приедешь. В Москве, а здесь не смей. И второе, оставь конституцию. Ты не ребёнок. Прежде чем заниматься этим вопросом, надо было у Гриши и консультироваться. Пожалуйста, предложи включить пункт по борьбе с пьянством. Надо же видеть смысл в любом деле, которое делаешь. А это всё равно, что плевать в горящий дом. Не затушишь его этим, только сам обгоришь. Если серьёзно заниматься такими вопросами, то уж коллективно. У тебя есть другие, более важные заботы. И вообще, как ты можешь заниматься бестолковым делом? Даже Варька бесполезные дела не делает. Выдели лучше себе побольше спокойного отдыха. Главное, спи побольше. Вы там, по-моему, тоже маловато спите. Тебе надо сил побольше набрать. И с привесом, и со сменой настроения связана, может, перегрузка «активная»? Всё ведь в меру хорошо: и лошади, и пинь-понь. Не нравится мне, что из-за этого из бутылок воду пьёте.  Бутылки и дома есть. Постарайся поспокойнее провести остаток отпуска, и вес надо набрать любыми путями, потому что «твой вес» — основной показатель выздоровления. Разве это хорошо? 8 кг потерял, 1,5 набрал. Нет, я так не согласна. Максимум положительных эмоций и покоя. До скорой встречи, мои дорогие. Целуем, мама, Оля.

11)
Привет, папулёк и Люлёк!
Вы всё ворчите, что получили только 3 наших письма, а мы отправили вам не меньше восьми. Просто это так почта работает. Наши письма где-нибудь у них завалялись. Мы ваши письма хоть и получаем, только в обратном порядке. Что вы отправляете раньше, приходят к нам позже, и наоборот. Судя по полученному сегодня вашему письму, должно было быть до него другое, которого мы не получали. Папа, внимательно проверь в прочитанном абзаце знаки препинания!
Жизнь у нас тут уже вам известна. Встаём и сразу бежим завтракать, потом на пляж, с пляжа идём пить коктейли кислородные, потом — обедать, после обеда валяемся и опять на пляж, потом ужин и вечером гуляем по городу. Слушаем музыку, которая играет на двух эстрадах в парке и на санаторной танцплощадке, где каждый вечер устраивают танцы (правда, танцевать некому). Я уже одну плёнку досняла и принялась за вторую. Товарищей у меня здесь нет, наверное, из-за моего гадского характера и нежелания их искать, тем более что молодёжи здесь почти нет, одни инвалиды. Так что с аппаратом помочь мне некому. Здесь зато есть киоски, где обслуживают фотолюбителей вроде меня. Там плёнки вставляют, вынимают, проявляют и т. д. Фотографов-профессионалов здесь на каждом углу. У одного старикашки — божьего одуванчика выяснила, какие кнопки и в связи с чем крутить у фотоаппарата, потому что всё уже забыла и окончательно запуталась. Теперь, как я уже писала, порчу вторую плёнку. Кстати, пап, ты чего-то говорил, что плёнку эту надо будет перевернуть и снимать с другой стороны. Фотографы дружно заявили, что таких плёнок не бывает. Ты действительно так говорил, или это плод моего воображения? Мы с мамой собираемся прокатиться на катере и сходить в дендрарий. Для похода в дендрарий ждём у моря непогоды, потому что утренние часы жалко, а днём жарко.
У меня ещё один вопрос по русскому. Есть такая разновидность определений — приложение. Например, Москва-река, шахматист-профессионал, врач-хирург. «Река», «профессионал» и «хирург» — приложения, они с определяемым словом пишутся через дефис (чёрточку). А вот если приложение состоит из нескольких слов, то есть две возможности написания: старик — божий одуванчик и старик-божий-одуванчик. Какая из них правильная? Ну вот, вроде и всё пока. До свидания. Мама, Ольга.
12)
Здравствуйте, дорогие Эрик, Лялечка!
Празднуем «День Морского Флота». С нами «Нептун», но ещё голый и без бороды, только в трусиках и ластах. Остановился около нас случайно, а потом застрял. Оказалось, что этот мужичок — мастер спорта подводного плавания, ведёт у нас на курорте уроки плавания: 3 руб. — 10 уроков. Вылез, увидел свою ученицу лет 10-ти, пригласил её на праздник, потом Олю — русалкой, потом и до меня очередь дошла. Долго, как петух, хвастался своими талантами, завлекал нас. Чуть  было не согласились поехать (куда-то полчаса надо ехать на автобусе), но у нас оказался не заряжен фотоаппарат, первая плёнка кончилась.
А он настаивал на 100% участии в празднике, одной «русалки» ему мало. Так наши интересы и разошлись. С Альками было весело. Они остановились в «Дагомысе», 20 мин. электричкой, тоже у моря. Столовая рядом, без очереди. Живут, удивляются. Оба чёрненькие, Алька толстенький. Искали, бедные, нас долго, по всему берегу, по всем корпусам, не понятно, почему их пропускали без курортных книжек к нам на пляж, видно Алька как-то очень внимательно на пропускающую тётю посмотрел. Но даже и попав на пляж, найти среди инвалидов нас не просто, потому что теснота, как в Анапе, лежат рядком. Но всё счастливо обошлось, мы нашлись, ужином одним я их накормила, успели немного погулять и проводили их на автобус. Море под окном всё время дышит, как какое-то чудовище, огромное живое существо. Я его и не могу иначе воспринимать, как живое. И слышу его первый раз. В Анапе какие-то водоросли в море. По-моему, через них и добраться к нам не могло оно, мелко далеко от берега было. А здесь всё время прибой шлёпает.
Наступили жаркие дни. Великое благо, что живём на берегу. Днём в город невозможно выйти, мы и не выходим.
Сегодня море +26 градусов. Первый раз на природе залезаю в такую тёплую воду. Небо ясное, солнце испарит, я его боюсь, поэтому с 12-ти до 16-ти отсиживаемся в палате. Я считаю, что и через навес проходит его радиация.
Совсем неожиданно нашла для сердца очень простое и дешёвое лекарство — кислородный коктейль. Вкусно и здорово. Может, дома кислородный баллон приобрести? И больницы не понадобятся.
Дермит мой меня не покидает. Ни море, ни солнце не помогает. На этой неделе пойду к кожнику опять.
Целуем, любим, мама, Оля.
Сочи. 1977 г., июль.

Из далёкого будущего в десятки лет, из сегодняшнего дня, наша жизнь прожитая видится шире и глубже. Можно дать чёткие оценки тех событий.
Главной проблемой в моей семье с самого её рождения было здоровье. Лечение требовалось всем. Эрику, дочкам, мне. Болели всё время, оптом и в розницу. А вот лечение, исцеление каждого было исключительно моей заботой.
В этой очень трудной и сложной задаче помощником моим оказался мой отец, наш деда Гриша. Единственным и самым главным. Причиной наших болезней, моих и детей, были врачи. У столичного Эрика — родители. У которых он рос бесхозным ребёнком «у семи нянек».
Так получилось, что благодаря отцу своему Эрик-москвич стал жить в области, врачей у нас квалифицированных не было. В маленьком посёлке «Института Пути», в Лосинке, новорождённых детей моих травила врач-педиатр, из амбулатории местной. Пьяница.
Ходячие дети в недостроенном Зеленограде лечились не у столичных профессионалов медицинских, а у безграмотных с периферии врачей. Приехали в ещё грязный от стройки город за квартирой. Вот и лечили коклюш прогреванием горла и лёгких у Ларисы два срока.
Скитания по больницам для лечения почек я получила от участкового врача. С осложнением после гриппа отправила без обследования, с температурой на работу. С которой я добросовестно ходила на работу с тихо гниющими почками. Пока в Баку «на отдыхе» они не обострились. Хоть узнала о них. Спасибо Баку.
У трудных родов и тяжёлых последствий их с заболеванием сердца была одна явная ошибка врачей. Местная врач обязана была в роддом отправить с определением «резус-фактора» крови.
Но через полсотни лет я вспоминаю свою любимую Евгеньюшку с удивлением.
Она же в направлении видела отсутствие параметра, знала о небрежности врачебной местной.
Я поступила к ней не «по скорой», где требуется строчная помощь. Я приехала с патологией и гуляла по коридору пару суток. И её врачебная ошибка та же: что не определила «резус», применив стимуляцию родов.
Время-то у неё было. И она лучшая, и зав. отделения с научной степенью — так опасно рисковала двумя жизнями. Конечно, тогда и всегда были только благодарность за спасение. Которое бы могло не понадобиться. Осталась моя расплата за врачебные ошибки.
Страшная беда, которая пришла в дом, потеря Эрика, совсем необъяснима, невероятна. Потому что этого не должно быть.
В санатории в Колтышево врач не приняла и не оказала экстренную помощь больному с сердечным приступом. Это не врачебная ошибка — это врачебное преступление, цена которому   — жизнь. Нашего Эрика, родного мужа, отца. Талантливого известного учёного. В расцвете творческих и физических сил, 54 года.
Но ведь он единственный в семье все последние годы был под постоянным медицинским наблюдением квалифицированных врачей 1-го мединститута, НИИ. Где дважды в год проходил диспансеризацию, обследование всеми специалистами столичными.
И никогда не было тревожных, опасных для жизни заключений.
Нет ответа, почему его не стало в одну минуту.
Эта врачебная тема всякий раз заново появляется на страницах. Потому что в жизни всегда была со мной. Погружая в состояние стресса почти всё время. Держала в постоянном режиме спасения, выхаживания кого-то в семье.
Но сейчас эта тема не обо мне — о моём отце. От которого почти отреклась в детстве. А сейчас чту его вечную память. И шлю в его иной мир благодарность сердца безмерную. Я и раньше благодарила за всё искренне. Приглашала в гости, в семью. Он почему-то не торопился. Только созванивались.
Но с готовностью выполнял любую мою просьбу. Подписка на собрания сочинений классиков литературы, лекарства, консультации врачей «Кремлёвки» и теперь профильные санатории всем. В этом была огромная его помощь реальная и психологическая. И много лет.
Теперь можно дать всем точный ответ. Отец очень старался нам помочь. У него получилось. Наверное, больше всего помогли в санаториях лечебные воды. Эрик и Лариса в «Мать и дитя» залечили свои желудки, поджелудочные, печень.
Мне Трускавец помог с почками.
Дома я только сохраняла строгий режим диеты и отдыха всем.
«Культурный» отдых в санаториях отца с роскошными условиями быта и лечения всякий раз превращали меня в Золушку на королевском балу. Куда помещал меня волшебник-отец. Где я тоже месяц была почти принцессой.
Но в Сочи, в сердечном санатории «Ривьера», сделала неожиданное открытие. Оказалось, что великолепие санатория разное для сотрудников партийных и министерств.
Здесь я узнала, что для помощника министра Э. И. Немировского и сотрудника ЦК ВКП(б) с высокой должностью в комитете партийного контроля (КПК) Г. П. Савина построены дворцы. Современные, красивые, удобные для отличного, «культурного» отдыха и лечения.
Нас с Олей поселили по самой дешёвой путёвке в самый древний корпус 1921 года рождения. С абсурдными условиями отдыха и лечения. О которых живописала Эрику, отправляя письма ему через Кавказский хребет. Про врачей, про один общий туалет на этаже. Сюда приехали лечить больное сердце секретари райкомов из голодной провинции. Инвалиды войны. На берегу лежат протезы рук и ног.
Самый большой абсурд в лечении — закрытые на ключ входные двери первого этажа. Пациенты его выйти на берег моря с больным сердцем и протезами могут только через третий этаж.
Второй абсурд — закрытая на пляж калитка в 7 часов вечера. Самое удобное для больных время. Такое вот бывает. Возвышение и унижение личности.


Глава 23. Моя педагогическая поэма

1. Старый Арбат
 
У каждого пути есть его начало, точка отсчёта.
У жизненного пути человека его начало — детство, точка отсчёта — рождение. Очень важная. От неё зависит его будущее, жизнь. Программа её закладывается в детстве родителями, у которых ребёнок родится для счастья.
Количество его определяется сочетанием и количеством основных и лучших признаков человека у родителей для передачи детям.
Физическое и нравственное здоровье, интеллект и воспитание, наследственность и социальная среда обитания.
Но родители могут передать им то, что имеют сами и какое наследие получили от своих.
Настоящая семья состоит из трёх зависимых друг от друга поколений, а жизнь младенца зависит от двух старших. Основная сила связи всех — взаимная любовь. Чем её больше, тем счастливее каждый.
Чтобы общество не деградировало, каждое поколение должно сберечь всё лучшее, все общечеловеческие ценности из наследия своего прошлого, сделать свой вклад и передать будущему.
Этот долг перед прошлым и будущим передаёт судьба вместе с жизнью каждому человеку. Поэтому ребёнок должен быть лучше, совершеннее родителей. Чтобы, взрослея, строить свою жизнь счастливой.
Вот и пришло время ответа перед собой. Какое наследие имели мы с Эриком, что могли подарить своим дочкам Оле и Ларисе. Кто и какие родители им достались.
Эрик родился, рос, учился на старом Арбате.
Арбат в Москве был знаменит в 70-е годы. Своими бардами, которые и воспели его, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий.
«Ах, Арбат, мой Арбат...»
В эти годы Москва стала бурно перестраиваться, перекрашиваться. Такие небольшие, с нетронутой стариной улицы, как Арбат и Камергерский переулок, с любимыми у москвичей драматическими театрами им. Вахтангова, Художественным, становились сувенирами Москвы.
В пятидесятых москвичей и гостей столицы притягивали старая Красная площадь и новые, невиданной, сказочной архитектуры семь высотных зданий с устремлёнными в небо шпилями. Они выросли на семи холмах в разных местах Москвы, на которых она стоит. Такая «высотка» появилась и на одном конце Арбата. В ней располагался МИД, Министерство иностранных дел. Может быть, для удобства высокопоставленным чиновникам напротив него, через дорогу, построили современное здание нового метро «Смоленская».
На другом конце Арбата было красное и круглое, как цирк «Шапито», здание старого метро «Арбатская». Сама улица тесная и грязная.
Всю её можно пройти за полчаса, но не днём — ночью. Потому что узкие пешеходные тротуары были забиты толпой, через которую можно пробираться черепашьим шагом.
Сама же узкая улица, её проезжая часть, тоже в плотном потоке машин, так что на неё и одну ногу не спустить с тротуара.
Этот старый, близкий к центру район в давние времена был застроен дворянскими двух-трёхэтажными особняками. Каждый строил на свой вкус, поэтому все были разнообразными и интересными.
Но за полстолетия, когда их в 17 году отобрали у владельцев, они покрылись толстым слоем грязи и стали все одинаково серыми и скучными.
Все нижние этажи отведены под магазины всех видов. Продовольственные, «Детский мир», хозяйственные, универмаги, зоомагазин, булочные. А также аптеки, фотоателье, рестораны. Эта маленькая улица могла обслужить любые запросы жителей всей округи. Поэтому и была такая перенаселённая. От одноразовой утренней уборки дворников очень быстро не оставалось и следа.
Верхние этажи особняков были заселены жильцами коммунальных квартир. Конечно, везде бывают исключения. И советские «дворяне» могли здесь поиметь если не весь особняк, то роскошные квартиры, даже двухэтажные, как врач зубной Лурье. Он жил на Арбате в доме № 53, тоже в многоквартирном, коммунальном. Но сам лично занимал квартирку двухэтажную.
В доме № 53 жила и семья Эрика.
После войны Гражданской, в 20-х годах, перевели работать в Москву Иосифа Немировского, деда Эрика. Сотрудник Министерства речного флота, профессор МГУ, смог купить две комнаты смежные в коммуналке. Во флигеле для прислуги бывшего барского дома. Он был пристроен к торцу, в маленьком дворике.
Известно было, что в этом особняке проводил медовый месяц А. С. Пушкин со своей красавицей-женой Натальей Гончаровой. И действительно, в конце 80-х годов жильцов дома переселили в новые квартиры. Здание перестроили, вернув ему планировку и облик прежние, сделали музеем Пушкина. Только снесли флигель. Адрес у Эрика оставался прежний, «Арбат, 53», а место его бывшего жительства исчезло.
Тот тесный и грязный Арбат у меня светлых чувств не вызывал. Потому что в студенческие годы я побывала в гостях у сокурсников в роскошных квартирах правительственных и партийных работников, генералов в высотных зданиях и на Кутузовском проспекте. С чистыми площадями и скверами.
Да и сам мальчик с этого Арбата и его внимание ко мне не вызвали особого интереса. Потому что за 6 лет обучения в МВТУ им. Баумана я была прилично набалована стараниями самых разнообразных мальчиков завлечь или увлечь меня.
А их было в институте невиданное количество мною раньше. Учились не только все народы Советского Союза, от северных кругло-плосколицых бурятов до красавцев с горящими глазами, спустившихся с гор Кавказа.
Учился у нас весь материк.
С крайнего востока слетелись самолётами желтолицые и узкоглазые корейцы и китайцы, наши братья по разуму и советскому режиму.
Они, как близнецы, были все одинаковые и с именами, часто звучащими неприлично.
С запада пополнили ряды студентов сводные братья из социалистического лагеря: Чехии, Болгарии, Польши, Венгрии, Румынии, демократической Германии и др. Все, кого мы освободили от фашистского ига, а взамен подарили свою советскую власть, а с ней и право учиться у нас. Но они, почему-то, через несколько лет отказались от всяких подарков и зажили самостоятельно, благополучно и капиталистически.
И вот всех сортов, цветов и размеров мальчики всячески старались вызвать к себе ответный интерес. Но их было много, а я одна. Могла выбирать. И выбирала, что с ними делать, где и когда. Но даже самым красивым, высоким и с большими глазами доставалось не много — танец на вечере.
Эрик был в ЦНИИСе, где работали вместе, и в нашей турсекции один такой высокий и с красивыми глазами.
И всё-таки с первого взгляда я не влюбилась. Это когда из очереди в столовой от него ушла.
И со второго тоже. Когда он на Ленинградском вокзале назначил мне первое свидание для совместного похода с инструкторами по туризму. Тогда он сам не явился.
И с третьего, когда пошли в первый поход по Подмосковью с собственной турсекцией. Которую я сама создала и готовенькую ему подарила вместе со всем снаряжением и туристами. К тому же он был «закрыт». Много молчал, больше слушал.
Я знала, что кончил МАДИ с красным дипломом. Ну и что? Ему это было не трудно. В тёплой сытой арбатской квартире, где тебя любит и заботится о тебе большая семья. Институт не считался трудным и интересным, узкого профиля. Среди большого количества вузов Москвы более высокий конкурс был в МАИ (авиационный) и МЭИ (энергетический).
Самыми же знаменитыми, со специалистами очень широкого профиля, были МГУ — университет на Ленинских горах, и МВТУ им. Баумана. Первый — гуманитарный, второй — технический.
Он-то и считался самым трудным. В него поступали самые способные. Но многие не выдерживали. Болели, отчисляли и медалистов.
Закончить его с хорошими оценками и остаться живой можно было считать подвигом. Особенно если учесть условия, в которых жили некоторые иногородние студенты вроде меня. Я и совершила.
Эрик стал интересен, когда потихонечку стал открывать себя, выходить из своего внутреннего закрытого мира, как из створок раковины.
Незаметно, но мы стали сближаться быстрее, чем с современной жвачкой «Рондо». Этому очень способствовало наше полусиротское одиночество в семье.
Общая палатка в турпоходах. И общая производственная тема, и турсекция, а скоро и общий коридор в общежитии.
Полусиротским оно было потому, что родители наполовину родные были у обоих. Но мои были далеко, хоть я и нужна им. У Эрика близко, но он им был не нужен. Ни любимому отцу, ни любимой бабушке арбатской.
Потребность быть вместе у обоих становилась явной. Мы много разговаривали, нашли друг в друге слушателя.
Не равнодушного и безразличного, а трепетно переживающих друг за друга, как за себя.
Наверное, у каждого человека есть два лица и два внутренних мира. На одну часть своей души он надевает лицо для общения с обществом. Друга часть очень личная, очень глубокая может открыться только очень родному и близкому человеку.
Второе лицо души прячется, потому что не похожа на всех. Но и в одиночестве ей неуютно.
Часто эта часть души бывает страдающей. Поэтому не выглядывает, чтобы болью своей не тревожить неповинных людей.
Это одно из важных свойств хорошо воспитанных людей и интеллигентов.
Бывает, кроме улыбающегося и приветливого лица для знакомых есть лицо чёрное, злобное или трусливое.
Неожиданно для всех оно выскакивает, когда либо чья-то сила пугает, и трус становится предателем. Либо оно само приобретает силу или славу и само унижает кого-нибудь. И пугает этим даже друзей. Недавно меня испугала Нина Волик, соседка моя, научный сотрудник. Пока занималась наукой, ходила с лицом дружеским. Но недавно приобщилась к искусству. Вышла петь на местную сцену. В этом я же и помогла.
И вдруг выскочило лицо незнакомое. Нагрубила мне без повода. Хоть и извинилась позже.
Из друзей остался один кот Степан. Морда лица у него одна. Он с ней любит меня, ухо лижет мне. Хватает за ноги и руки и кусает их, когда не даю точить когти о ковёр. Всё ясно.
У Эрика душа болела. И я постепенно об этом узнавала. И о причинах болезни, и их было много.
С одной стороны, наружной, — это был благополучный столичный мальчик, интеллигент третьего поколения, в котором они только и становятся настоящими.
Эрик был настоящий, этим и стал меня притягивать в первую очередь.
Воспитан. Правильная, чистая, красивая, тихая речь, без громких тонов. Эмоции выражаются не возгласами, а глазами, лицом.
Умён и талантлив. Для этого у него было много возможностей в семье, и он набрал себе только положительные гены.
Его необыкновенные научные и технические способности проявились очень быстро. Они ему достались и от деда, профессора Иосифа, и от родителей, Эдуарда и Элеоноры, выпускников МВТУ и. Баумана.
При знакомстве со мной он увлёкся сразу двумя. Мной и моей специальностью. Меня в вузе обучали пять с половиной лет.
Эрик за один год освоил её со мной и моим толстым учебником Солодовникова «Основы систем автоматического управления».
В заочной аспирантуре он уже делал диссертацию о дорожных строительных машинах с учётом их автоматизации.
Мама подарила ему свою доброту и красоту.
Эрик хорошо рисовал. Это от бабушки Берты. У неё много замечательных картин-вышивок.
От её брата Артура Лурье, композитора, достались музыкальные способности. Любил свой старинный семейный рояль.
В нашей семье он дарил нам, мне и дочкам, на все праздники прекрасную поэзию. Глубокая, пронзительная, нежная, внеземная.
Поэтический дар — это эхо жизни собственного сердца.
Интерес и увлечённость наукой и всеми видами искусства, одарённость во всём выделяли его среди сверстников и в школе, и в институте. 
Его прекрасная память помогала быть эрудитом, иметь разностороннюю образованность. Содержание книг, картин и их авторы, математические выкладки — всё легко и надолго запоминалось.
Ему интересно было жить, потому что привлекало внимание всё вокруг. Его знания были не только обширны, но и глубоки во всём, профессиональны, потому что относился ко всему увлечённо.
Если водил в походы, то не только умел интересно их организовать, но и сам варил борщ вкуснее всех.
Если писал стихи, то самые нежные. А дочкам на дни рождения дарил целые книжки поэтического юмора.
Но самым главным призванием его была наука.
В отличие от многих, которые работают в одной научной области, он был профессионалом в очень многих, даже далёких друг от друга.
Получив золотую медаль в школе и красный диплом в МАДИ, в 28 лет стал кандидатом технических наук в ЦНИИСе.
Его диссертация была посвящена автоматизации машин транспортного строительства. А затем он освоил научные области химии, оптики, радиотехники, математики, кибернетики, радиолокации, вычислительной техники, радиоэлектроники и др. Уже в Зеленограде.
Многие из более сотни его закрытых работ и открытых, напечатанных у нас и за границей, содержат фундаментальные исследования и открытия.
Многие научные работы опережали время и ждали годами своего воплощения.
В НИИМП занимал скромную должность начальника лаборатории, но всем известен был как учёный широкого профиля.
При получении в НИИМП правительственных заданий на новые разработки дирекция приглашала Эрика для научной предварительной оценки.
Один из знакомых сотрудников Виктор Звездин, тоже к. т. н., рассказывал об одном из последних таких заседаний.
С научными предложениями в НИИМП пожаловали профессора мехмата МГУ. Это был 1989 год.
Принимали их научные сотрудники во главе с доктором наук, директором Г. Я. Гуськовым. Слушали молча диалог Э. Немировского и гостей, потому что вёлся он на высоком математическом уровне, им не доступном. И когда гости покинули их, Эрик перевёл свою беседу оставшимся на более простой, понятный им язык. Эта картинка очень ясно определяет его высокий интеллект.
А папа Эрика после МВТУ дослужился до главного специалиста по дорожным машинам, затем до помощника министра того же автодорожного министерства. Научных степеней не имел.
Его очень интересный дед Иосиф тоже занимал высокие посты. Был профессором МГУ, работал в Министерстве речного флота. Написал много книг, по которым учились курсанты-моряки. Дома даже у нас хранится книга художественная «Танкер Дербент», в которой упоминается: «...моряки учились по учебникам И. Немировского». Целый сундук этих учебников хранится у младшего сына, моряка Юры.
Но Иосиф всю жизнь занимался только морскими двигателями.
А Эрик за свою недолгую жизнь, как птица, взлетел. С асфальта в космос.
Вот такой, самый умный, самый красивый, самый добрый, самый светлый человек был отцом моих детей.
Таким его все вокруг и знали.
И только мне была известна скрытая от всех другая его часть души.
Чёрное и белое есть в каждом человеке. Важно, в какой пропорции.
Эрик был почти белым лебедем.


2. Дети и цветы

«Дети — цветы жизни».
В это привычное выражение вложена очень глубокая мысль.
Судьба человека действительно напоминает судьбу цветка.
Роскошные, пышные, сочные, сверкающие красотой, от которых глаз не оторвать, растут на дачной клумбе. Почему они такие замечательные?
Потому что они растут в любви, в любящих заботливых руках хозяйки. Потому что крепкие, здоровые семена она посадила в мягкую, удобренную землю.
Потому что она ухаживает за ними постоянно, поливает в жару и укрывает в холод. Может поселиться на этой доброй земле случайно залетевшее семечко, но без заботливых рук будет чахлый и хилый.
И все крепкие и красивые цветы могут погибнуть в одночасье.
Засохнут, если их бросит, уедет хозяйка.
Но случается и чудо. Вдруг однажды, в сухих безводных песках расцветает цветок. Хрупкий, нежный, трогательный, самый прекрасный.
И он один украшает эту пустыню.
Потому что в нём столько внутренней силы, столько жажды света, солнца, жизни заложено, чтобы преодолеть все невзгоды на пути и расцвести, подарить себя и радость миру.
При рождении дитя человеческого никто не знает его судьбы. Как будто судьба печатается на новой появившейся жизни. И у всех разная.
Сейчас идут всякие споры. Как проживёт человек свою жизнь и от чего это зависит? Одни считают: «От судьбы не уйдёшь». Другие, что её можно менять.
Судьба ещё зависит от звёзд, даже от имени.
Этими вопросами не занимались учёные, это деятельность астрологов, экстрасенсов, гадалок, колдунов.
Есть определённые моменты в жизни каждого человека.
Если при рождении ребёнок здоров; если родители его живут по чести и совести; если они высокого интеллекта и воспитания; если они имеют материальный достаток, необходимый для сохранения достоинства, — то ребёнок и должен вырасти прекрасным, развив все свои лучшие таланты и способности, как тот прекрасный цветок в добрых руках хозяйки.
Если дитя родится на дне человеческого общества, оно либо погибнет, либо повторит путь семьи.
Есть какая-то высшая сила, которую мы и называем судьбой, над которой человек не властен. Она определяет, где родиться цветку и человеку: на доброй земле или в помойке.
Наверное, судьба которую мы называем случаем, определяет, кого оставить в живых при грозных природных и человечьих явлениях: извержение вулкана, война.
Здесь человек безвластен и беспомощен.
Но это чрезвычайные обстоятельства, в которые попадает не всё население планеты, а отдельные группы.
От чего же зависит судьба человека вне этих условий? На основе личного восприятия жизни я долго искала ответ.
Женщина на Земле — существо особенное. Только она может совершить чудо — дать новую жизнь. Эта женщина-мать является такой святыней, которой поклоняемся, чтим, у которой ищет защиты дитя её, как все мы ищем защиты у девы Марии, матери Христа.
Но мать не только имеет право на сотворение новой жизни — она в ответе за неё.
Она выполнит свой долг, когда здоровым вырастит своё дитя. Подарит ему всё счастье жизни, спасая от бед и невзгод.
Подарит чудо материнства, возможность продолжения жизни.
У женщин без детей другая жизнь.
Чем в жизни одарит мать своё дитя? На какую дорогу отправит, на светлую, благополучную, или на тёмную с бедой?
Это зависит не только от того, что она сама имеет, но и какими духовными и материальными ценностями одарили её собственные родители.
Вот и получается, что судьба ребёнка зависит не только от родителей, которых он не выбирает, а ещё больше от третьего, старшего поколения, бабушек и дедушек.
Это их нравственностью определяются моральные ценности родителей его.
От них зависит, какого отца выберет будущему ребёнку мать.
От них зависит, начинать молодой семье свой быт с нуля, в общаге, через коридор. Или куда поселяется младенец.
Почему принц Эрик родился именно в Москве, на Арбате, и получил при рождении все дары добрых фей?
Потому что он родился в доме деда. Отец, даже с высокими должностями, собственную квартиру заработал, когда сын уже был на 3-м курсе вуза. А маме его в ней и пожить удалось один год.
Дед Иосиф и бабушка Берта сумели выжить среди невзгод войн и революций, потому что имели для этого необходимые профессии. Как бы Берта выжила в Одессе с ребёнком, кем бы она стала без медицинского образования?
И не встретились бы они в Льеже, если бы их родители не имели достаток для обучения в высших учебных заведениях за границей детей своих.
Когда где-то рвётся эта семейная цепочка благополучия, судьбы могут резко менять свои пути.
Но случается, что наделённый сильным и богатым внутренним миром, человек устоит и, как тот цветок в безводной пустыне, сохранит красоту жизни и продолжит её.
Я не уверена, что Таня, моя внучка, училась бы в Москве, в МГУ, и танцевала на конкурсах бальных танцев. Если бы из роддома её и её сестрёнку Ирочку не принесли мне на руки в наш с Эриком дом.
Мать Валеры, другая бабушка, приглашала их к себе в Волгоград. Где у него здоровые обеспеченные родители, родной дом. Звала в общежитие при заводе, и работа на нём. Похоже на мачеху и отца Эрика.
Собственное жильё Валера здесь, в Зеленограде, приобрёл только через 12 лет.
Я не знаю, как сложилась бы наша с Эриком жизнь и наших детей.
Когда отец его переселил из родного дома в Москве в общежитие в области.
Просто с нами случилась пара чудес. Сотворили их наши замечательные друзья. Подарили нам комнату, затем целый город Зеленоград.
У нас с Эриком были только дипломы вузов после свадьбы, два.
У Оли только один на двоих — её «Мехмат МГУ».
Люди с изломанной судьбой, даже если это бандиты, виновны в своих грехах и поступках. Но больше в ответе за них два старших поколения. Если ребёнок брошен матерью на сиротство, ему почти не пробиться к свету. За редким исключением.
Долго пребывала в недоумении от православного изречения: «Дети расплачиваются за грехи отцов».
И тут же в своде гражданских законов: «Дети за родителей не отвечают».
Да, отца — убийцу — сажают за решётку без детей.
Но законы составляют и отменяют люди. Поэтому у нас «в сталинские времена» дети политических заключённых отвечали. Их лишали прав всяких. Другое правительство вернуть сможет.
Православие отмечает закон жизни неизменный. Судьба родителей оставляет следы в будущее, детям. Белые, чёрные, серые. Их не смыть и не отменить.
Они либо с рождения дарят счастливое детство, указывают путь в светлое будущее, поддерживают.
Либо на чёрных следах невинный младенец «расплачивается за грехи» их, своей жизнью, ломая судьбу.
Это дитя не цветок.
Сухой лист, сброшенный с дерева под ноги людей. Растоптанная невинность и целая человеческая жизнь с нечеловеческой судьбой.
Чтобы человек остался человеком на земле, и надо, чтобы два его прошлых поколения выполнили свой долг. Каждая человеческая жизнь в ответе за каждый свой шаг и поступок. Прежде всего мать. Которая передаёт эстафету жизни во времени.
Это сейчас есть время посмотреть назад.
Когда родились мои дети, никакими раздумьями не занималась. Срабатывал просто материнский инстинкт.
Были основные задачи. Спасти, защитить, помочь. Построить их жизнь лучше своей.

3. Воспитание. Да или нет

Пять крошечных солнечных деток в кружевных одеяльцах приняли мои руки из роддома. И все — девочки. Подарила им с любовью своё материнское сердце. Всех растила в нашем родном доме.
Две самые первые из них — это мои собственные дочки, Оленька и Лялечка — Ларисонька.
Две вторые дочки, Таня и Ира — Олины.
Пятая, Настенька, Лялина дочка.
Мой муж Эрик, наверное, с детства был уверен в собственном совершенстве. И не без основания. Одного растили и любили мама, папа, дед, бабушка, брат отца Юра — семья. И няни. Вырос мальчик с Арбата и золотым медалистом в школе, и краснодипломником в МАДИ, да ещё с выбитой золотом фамилией в его честь на институтской стене. И высок, и кудряв, и красив, с чёрными бровями и большими карими глазами на матовом, благородных кровей лице. Но главное, ещё добрый, умный, талантливый и самый, самый лучший.
Все эти достоинства свои он осознавал, поэтому, став отцом двух дочерей, он с полным правом заявил, что воспитывать их специально не надо, только личным примером. И с чистой совестью удалился в науку, писать кандидатскую диссертацию.
Я же вся наоборот была. И медаль-то мне досталась только серебряная, а мою законную, золотую, отдали троечнице, дочке 1-го секретаря горкома партии г. Сасово.
И школа-то моя сасовская затеряна в дремучей Мещёре.
И ходила-то я в неё голодная, почти босая и полуодетая.
И МВТУ им. Баумана в Москве я окончила без красного диплома. Да и рада была, что не написали мою фамилию на стене «чёрной площади», где почти каждый дынь вывешивался некролог очередному студенту.
Конечно, столичным жителям — студентам жилось легче и у нас, в Бауманке, перегруженным учёбой.
И вот, приняв на свои руки одну за другой две свои драгоценные дочки, решительно приступила к выполнению очень трудного задания.
У такого замечательного папы, конечно, должны расти такие же замечательные детки.
Мои способности и возможности в области воспитания собственных детей были очень скудны.
Есть пример для подражания — папа. Но в пелёнках и ползунках девочкам папу копировать не получится. Если только кудри свои вырастить на их макушках.
Я соглашалась с Эриком, что личный пример совершенно необходим. Но считала, что этого недостаточно.
Во-первых, где гарантии, что дети будут копировать родного папу, а не чужого дядю. За стенами нашей чудесной комнаты.
Во-вторых, пока дети растут, могут у папы проявиться какие-нибудь изъяны. И они будут их копировать. Одел же он на работу один ботинок соседа в Лосинке.
Я точно знала, что очень сложно из младенца вырастить человека близкого к совершенству. С максимальными достоинствами и минимальными недостатками!

4. Дом детства
 
На выращивание полноценного человека влияет много условий.
Здоровье новорождённого ребёнка.
Социальные и нравственные возможности родителей.
Доступность мирового искусства для ребёнка. В столице возможности не ограничены, в затерянном посёлке их самая малость.
Самое главное — желание и способность родителей воспитывать собственных детей, уметь это делать.
Вероятно, книга, мысли и чувства лучших, гениальных поэтов и писателей, которые бывают востребованы веками, несколькими поколениями, являются одним из ценнейших продуктов мировой культуры, цивилизации. Из-за своей наибольшей доступности человеку, из-за возможности обществом сохранять для потомков книги.
Я прежде всего обратилась к классике.
Ф. М. Достоевский предупредил, что «красота спасёт мир».
А. П. Чехов подтвердил: «У человека всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли».
Наш советский друг Николай Островский предлагал: «Жизнь даётся один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».
Всё это мы помнили наизусть, с этим шагали по жизни, но для моих новорождённых явно чего-то не хватало. Конкретного, на каждый день и на каждый час.
Был ещё опыт собственного детства в семье. Может быть, самый главный. Ведь каждый родитель создаёт своему дитя те же условия, которым он был благодарен сам в детстве.
Моим самым главным достоянием была моя мама, замечательный педагог, проработавшая тридцать с лишним лет воспитательницей в детских садах. Учительницей в школах по ликвидации неграмотности.
Я любила дом своего детства. Потому что со мной в нём жила любимая мама. С нами были ещё мой братик Витя и муж мамы Василий.
Я росла в доме с пяти лет. В самое трудное для страны и для семьи время. В военной и послевоенной нищете. Мой дом детства был особенный. Пуст, но чист. Его скребли и мыли изнутри. И в нём сберегался в чистоте душевный мир каждого в семье.
В этом была полная заслуга и труд мамы в детсадовском белом халатике. Который как бы защищал от всякой внешней нечисти её, а значит и нас.
Её принципами в жизни были — честь, совесть, достоинство. А душа и сердце хранили доброту, любовь и чистоту помыслов. Всё это жило и в нас, и в нашем доме.
А ещё чистота речи. Литературная классика. У мамы другой не могла быть. Она жила много лет с ней на театральной сцене. Вместе с А. Островским, Л. Толстым, А. Чеховым. И, конечно, в детсаду. И дома, в своей семье.
Дома, за всю жизнь, я не только не слышала других слов, но даже повышенного тона.
Когда кто-то маму расстраивал, она никаких слов никаким тоном не произносила. Замолкала с обидчиком. На день целый. Или на два. Зависит от величины обиды. Только укор в говорящих, больших, зелёных русалочьих глазах.
Уходя из дома в самостоятельную жизнь, я захватила своё богатство, подаренное семьёй: чистоту помыслов и поступков и любовь. Для этого не нужны были чемоданы. Этот груз лёгок в пути.
С рождением дочек передо мной встали сложнейшие задачи их воспитания. Педагогика —  наука о человеке наисложнейшая и мне не ведомая. Но с первой минуты жизни ребёнка требует срочного применения.
У Эрика, как у всех гениальных, простое решение было одно. Воспитание отменить, растить личным примером. И у меня тоже одно. Растить детей в любви и доброте, такие и вырастут.
С появлением ребёнка в семье, конечно, все проблемы не укладывались в два пункта нашей программы.
В первый час, вернувшись из роддома с Олей, открыла её кулачки — там гнойники.
Вернулась с Ларисой. Первые четыре месяца плачет по ночам. Я не сплю, а мне надо сохранить ей грудное молочко.
Дети заболели надолго. Оля в четыре месяца, Ляля в шесть недель. Детврач никакой, ещё пьяница.
Как спасать их? Этот вопрос и стал главным у меня всегда.
Но тьма и других вопросов вырастали, пока росли дети. И требовали срочного ответа.
Приходилось стать подобием самообучающейся вычислительной машины, постигая неведомую мне науку педагогику.
Если на ЭВМ нужны знания технические, они в учебниках. В жизни совсем другие. Понадобились и фантазия и артистические способности школьных лет, и вузовская логика и матанализ. Интуиция и жизненный опыт.
Пришлось создавать собственную педагогику. Кроме общих положений в ней требовались индивидуальные для каждой дочки. Потому что они разные, как и положено природой.
Очень трудно было мне решать эти задачи. Потому что одна. Не было рядом родного, близкого и более мудрого воспитателя, чтобы сверить ответы.
Растить дочек на фоне долгих и сложных их болезней.
Совмещать с работой научной, бытом, быть в ответе за каждого.
Поэтому и запомнились некоторые семейные странички. В которых отпечатались картинки нашего быта.
У нас с Эриком была ясная цель. Вырастить из младенца настоящего человека. Высокого интеллекта и культуры. С чистой душой. Добрым сердцем. Обязательно счастливого. Значит, основной закон и смысл воспитания ребёнка заключается в двух задачах. Вырастить потребность у него восприятия лучшего в мире и за стенами дома. И иммунитет, способность сопротивления всякому злу. Вопрос: «Как?» — и был у меня главным в семье. Моё детство давало часть ответов.
Родительская любовь должна служить здоровью ребёнка физическому и нравственному. И с обратной связью. Потребность отдавать ему заботу, ласку, нежность должна вырастить и в нём такую же потребность.
Помню с детства себя такой огромную радость свою, когда чем-то могла вызвать улыбку на лице уставшем и в глазах мамы.
Тоже из детства. Я росла без принуждения и наказаний. Кроме двух, когда мама очень возмутилась.
Маленькая пожалела тоже маленького козлёнка весёлого Борьку. Дала пососать молочка у его мамы Милки. А он не оставил ничего тоже маленькому братику Вите.
И уже большая опоздала домой со своего выпускного вечера. Обещала до темноты вернуться, но не нашла попутчика. Никто не хотел уходить рано с вечера.
А в остальном меня не надо было о чём-то просить. Я с радостью выполняла все свои обязанности по дому, чтобы маму освободить от всяких трудностей.
Ещё любила предугадывать желания. Прибежать к маме с зонтом в дождь через весь город на работу, чтобы не промокла. Принести дров из сарая в мороз, чтобы она не замёрзла.
Для меня все мамины желания были желанными тоже.
Конечно, такие взаимоотношения я хотела иметь и в своей семье. Когда у всех совпадают понятия: «Хочу, надо, нельзя».
Мне сложно было решать эти задачи одной. Сферы действий у нас с Эриком был смещены. Моя — вся земная. Семья на первом месте, АВМ — на втором. С рождением детей он занялся в основном наукой. Стал аспирантом в ЦНИИСе, в Зеленограде решал вопросы космоса.

5. Творческий поиск

Воспитание детей и семьи необходимо. Ведь двое создателей её встретились из разных миров. И каждый ребёнок в семье рождается тоже незнакомый, из разных миров. Чтобы все в ней стали родными с счастливыми необходимы условия. Для своей семьи я определила главные.
Взаимное уважение всех. Каждый в ней — личность, независимо от возраста. Но главная личность — мать. Творец жизни. Чтобы девочки тоже учились беречь своё достоинство, взрослея.
Отец — хранитель жизней. Здесь и необходим личный пример Эрика.
Счастье в семье зависит от способности любить всех больше себя.
Моя задача — создать всем условия для развития всех наследственных добрых талантов и способностей.
Ребёнку необходима свобода действий, поступков, желаний, чувств для знакомства с миром вокруг него. Родители должны знать границу этого личного пространства, за которой опасности. От неё надо беречь его и сейчас, и в будущем. От зла. Пространство внутри границы надо заполнить любовью, светом, чтобы моё «надо» дитя приняло как «хочу».
Теперь всю эту большую теорию надо претворять в жизнь.
Грудного молока оба раза было мало из-за сложных родов. Прикорм пришлось давать рано, в три-четыре месяца. Подрастая, разобрались, какие противные эти каши и кефир с творожком. Хоть и мамой саморучно приготовлены.
Отвращение выражали всячески. И губой, ручками, голосом. Понять их можно. И болеют, не гуляют.
Обычные способы: отвлечь и накормить — не помогали. Песенки, сказочки слушает, но рот не разевает.
А мне ещё положительные эмоции надо сохранить. Хворым крохам.
И обязательно скормить книжную порцию. Других-то наставников у нас не было.
Моя придумка выручила и их, и меня.
Рядом с кашей ставлю в блюдечко их любимое лакомство. Или крошечные кусочки солёного огурчика, или квашеную капустку.
Работаем в две руки, правые. Детские правые.
Пальчики выколупывают из блюдца одну крошку огурца, ротик для него уже открыт, и в него-то моя правая рука и вкладывает ложку каши. Огурчиком заедаем. Обе довольные.
Разыгравшихся перед сном двух и четырёх лет сестрёнок обычно трудно уложить спать. Чтобы не расстраивать их, не прерывала игру. За полчаса до срока интересуюсь у них, сколько времени им надо «доиграть». Дети получали права свободы личности, а я возможность выполнить режим. Обещанная песенка на ночь или сказка для всех была радостью.
Ложились с удовольствием.
Но поднять вовремя деток в детский садик, конечно, гораздо сложнее. Здесь ни квашеная капуста, ни песенка не помогут.
Абсолютно на все случаи жизни необходимо придумывать было что-то новенькое, интересное им.
Получалось. Но не надолго. Приходилось всё время находиться в творческом поиске.
Принципы создания своей семьи, духовные ценности её, я взяла из родительского дома. Материальных ценностей там не было, кроме дерева фикуса.
Это чудо — повторить в детях своё детство, исправленное. Подарить им свою детскую радость, дополнить недоступными мне тогда, сбывшимися теперь желаниями. Оставив в прошлом всё зло войны.
Многие правила детства я и повторяю.
Родители всегда в ответе за жизнь и судьбу своих детей, самые верные и преданные их защитники.
Моя мама решительно входила в дом моих обидчиков, в логово карликов — бандитов города. И к соседу-пьянице, от которого маленький Витя в страхе спрятался в свой подпол.
И я спасала Олю из лошадиных зубов, а Лялечку из медвежьих лапищ.
Признав ребёнка личностью, я даю ему права на свободу действий.
Дети болели долго, годами. В пелёнках, ползунках, платьицах, уже ходячие, говорящие. У маленьких хворых детей обычно плохой аппетит.
Когда мне надо было им что-то скормить, я пользовалась их правами личности, но в свою пользу.
Я предлагала одновременно два для меня равнозначных продукта: «Что хочешь, кашку или котлетку? Яблочко или виноград?»
Голосом с ласковыми суффиксами создаю положительный фон. А сознание дочки подключается к неожиданной работе, выбору. А не к привычной реакции: «Не хочу».
В Зеленограде у нас появилась большая квартира. Весь первый год, с первых дней, в ней проживало много ненужных мне, нахальных знакомых Эрика. Когда наконец они освободили нашу жилплощадь, её стали заселять другие жильцы, и продолжают до сих пор. Я их всех принимаю с участием и заботой. Потому что их приводят дочки. Подбирают на улице «бомжей» всех сортов и размеров. Волосатых, усатых, грязных, голодных, раненых, брошенных, потерянных. Бродячее на улицах малое зверьё. Ведут, несут лично мне. Спасать.
Конечно, я брала всех и спасала.
Потому что.
Не могла отказать ребёнку в просьбе о помощи животному. К которому он сам сделал первый шаг. Может, самый главный в его жизни. И в моей. Сердечко моей маленькой дочки откликнулось на беду существа слабее её.
Она совершила поступок к спасению его, тоже главный. Крохи дочки сами делают выбор: спасти или пройти мимо, оставить погибать на улице.
Принести в дом — это вера в родителей, их преданность, любовь. Помогут, спасут. А я помогаю малым детям пользоваться своими правами личности. Делать правильный выбор поступка. Нужный мне. Согласна принять в доме всех, кого они пожалели. Котёнка, цыплёнка, воробьёнка, дога, овчарку, ворону. Но с условиями. Берём навсегда. Но дети сами ухаживают за ними, кормят, отвечают за их жизнь.
Это самое главное. Вырастает уверенность в себе, потребность помогать более слабому. И мы решаем с ними сложные задачи. Лечим, готовим клетки. А вместе закладываем основы нравственности всей семьи.

6. «У дороги чибис»

Нам очень хотелось наших деток вырастить счастливыми, добрыми, интеллигентными.
Моя же главная задача была — вылечить моих дочек в первую очередь. Этим и занималась годами. Красивы и счастливы могут быть люди здоровые душой и телом.
Интеллигентность — это и есть красота и широта ума и души.
Первое — это образование, глубокие знания в разных областях науки и искусства.
Второе — это наполнение души лучшими человеческими чувствами и свойствами. Доброта к окружающему миру. Восприятие красоты мира.
Это честность, верность, любовь, совесть, достоинство. Всё, что привлекает и радует человека.
Мне как-то в детстве пришло определение «настоящего человека». Должен быть добрый и умный. Потому что ужасен умный и злобный Гитлер. И не радует добрый дурак Емеля на печке. Ему-то щука помогает красиво жить. В жизни её нет.
Казалось бы, что и ум, и доброта — это от рождения, от природы и породы, т. е. от нас, родителей.
Однако необходимо третье — воспитание. Как уход зерну в поле.
С любыми генами Маугли человеком не будет.
В семье и была у нас с Эриком единственная точка разногласия: «быть или не быть» воспитанию. Но проблем не было. Каждый занимался своей «точкой зрения».
Ему, конечно, досталась самая выгодная. Она не требовала никаких усилий.
Я же деткам нашла папу без изъянов. И умный, и воспитанный, и ласковый, и добрый. Папулечка-Красотулечка. Играет, развлекает, колыбельные поёт. Мечта любой дочки. Они очень довольны были друг другом.
У меня тоже, в общем-то, изъянов не было. И даже, в отличие от него, ни капли вина во рту не держала. И не курила, как другие жёны. 
И у меня примеров для подражания даже было больше, чем у него. Я ещё могла кормить деток грудным молочком.
Ещё я умела вкусно готовить обеды, печь пироги и торты. Стирать, гладить, шить красивые одёжки дочкам. И много ещё чего девчачьего.
Но ведь надо ещё, чтобы и дочки захотели, подрастая, всё это тоже уметь.
В этом-то и заключается смысл воспитания. Детей всему научить в жизни при их желании, а не по принуждению моему.
Для любого достижения в любом возрасте нужно уметь и любить трудиться.
И учить этому нужно с младенчества.
Были долгие размышления у молодой мамы. Ещё с тех пор, когда я мамой не была,  но уже твёрдо была уверена в первом условии. Чтобы человек вырос добрым, его надо растить в доброте и в любви. Раз он растёт в таких условиях, таким быть и ему. Ребёнок же другого не видит. Таким лёгким мне казалось решение сложной задачи. А доброта может жить только в чистоте, в буквальном смысле.
Так и было в моём родном доме. С этим а начала строить свой.
И в Лосинке, и в Зеленограде я наше жильё мыла и отмывала все уголки и закоулки. Чтобы ни пылинки, ни пятнышка не было. И это не просто детская привычка, но и необходимость. Хворых детей держать в идеальной чистоте. Каждое утро начинала с мытья полов и борьбы с пылью.
В Зеленограде Берта с укоризной смотрела на меня. Как-то заметила, что быстро лак на полу сотрётся. Мы смотрели в разные стороны. Я — на здоровье детей, она считает деньги, потраченные на лак. Наши.
Мои погонялки за чистотой, украшением нашего жилья, никогда не были нудным бытом. Сам процесс был вне моего внимания. Я предвкушала результат.
Весь день с утра безраздельно принадлежал малым детям, поэтому все дела заканчивались ночью. Чтобы, открыв глазки в белых постельках, они видели чистую, красивую комнату, свежесть её. И маму тоже видели красиво причёсанной и одетой. Я не носила дома халатов. Они мне казались небрежной формой. Была всегда отдельно одежда для дома и для работы. Всего там и тут по паре, но сшиты одинаково женственно. Поскольку к моменту рождения детей мой вес и объём увеличивался вдвое, с одеждой проблемы появились. Ненадолго. Потому что в исходное состояние возвращалась за время последекретного отпуска.
Первое время выручал шёлковый серо-полосатый костюм с безразмерной юбкой. И в первый, и во  второй раз, дородовый.
Для дома я сшила себе новый, из свадебного подарка. Большое количество из Сасова свадебных гостей привезли мне тряпочку и пару наволочек на подушки, с вышивкой. Их сделала Лида. Были ещё врач Анна с мужем и, кажется, её московская племянница Нина, врач. Вообще-то, я их не приглашала. Потому что некуда их деть. Жилья у нас с Эриком нет, и денег на приём тоже, большой тем более. Мы собирались на свадьбу пригласить только четверых, его и моих родителей. Но они сами собрались. И привезли тряпочку на одёжку мне. Какая-то ткань из хлопка серая в коричневую клеточку. Мой нелюбимый цвет. На людях, на работу не годилась: страшновата. Сшила для дома юбку с жакетом. Под фартуком не очень видно. Белый воротник. Уют в комнате в Лосинке имел свой результат. В кроватке маленькая Оля за год привыкла к нему, сама стала наводить порядок, как только встала на ножки. Обнаружив на белой скатерти стола постороннюю бумажку, она незамедлительно складывала её в свой горшочек с крышечкой. Это для Эрика на несколько минут оставляла я денежку в магазин или письмо от мамы для прочтения. 
И Эрику тоже нравился наш быт. В командировках, в Ленинграде, он останавливался у Нины, племянницы Берты. В письмах, описывая большую квартиру со старинной красивой мебелью, картинами-подлинниками в дорогих рамах, с неодобрением подмечал неряшливость её. Разбросанные вещи, пыль, мусор, засохшие цветы. Своей аккуратностью семья меня радовала. Правда, брюки Эрик ни разу сам не выгладил. И красав`ец в галстуке и белоснежных рубашках на работу ходил моими заботами. Но ботинки чистил сам, под моим приглядом. А при недосмотре мог на одну ногу надеть тоже чищенный, но соседский, Лёшин. На размер меньше, и по дороге на работу удивляться, почему жмёт.
Маленьким Оле и Ляле окружающий мир был нов в любом качестве. Поэтому научить их складывать и убирать на полочку свои одёжки, собирать игрушки в сеточку было интересно, проблем не создавало. Конечно, я не откровенничала с ними, что это надо для уюта. Всё делалось в игровой, сказочной форме. Или одёжки в теремок (шкаф) вместе спать идут. Или игрушки все сбегаются для путешествия на воздушном шаре к Айболиту, лечиться, в сетку-«авоську». Сплетённая из толстых ниток с широкими просветами, висит на гвозде, на стене. Другого места для игрушек в комнате не было.
Когда приехали в Зеленоград, убрать все свои вещи «на место» стало уже привычкой для девочек 2-х и 4-х лет. Эта замечательная привычка в доме сохранялась уже всегда и создавала всем массу удобств. Квартира большая была всегда чиста, светла, уютна. И потому красива без всякой дорогой мебели. У нас оставалось много времени для общения всей семьёй, для совместных прогулок на природе.
Мне нравилось, что приходя уставшие домой, попадали в тепло его уюта. Потому что утром все четверо тратили всего по 15 минут на уборку перед уходом на работу и в школу, оставляя её в идеальном порядке.
Уже прижилась с младенчества «система организации труда». Для каждой вещи временного пользования было своё место. Когда подросшие дети-школьники самостоятельно могли убирать свои постели, они это и делали сами. Аккуратно сложенная стопка в шкафу одежды создавала две приятности. Её не надо выбрасывать всю на пол, чтобы найти нужный свитерок. Вещи все на виду. То же и в письменном столе, где школьные принадлежности. На крышке его, за стеклом, чудесные детские фотографии. Каждый взгляд на них вызывает улыбку и хорошее настроение.
Хорошей привычкой было с вечера готовиться к школе. Портфель собран, форма на стуле, банты отглажены. Нет суматохи, раздражения от потерянной вещи. И мы успевали доделать необходимое.
Я готовлю всем завтрак и убираю кухню, Эрик пылесосит. У самой маленькой Лялечки простая работа — вытереть пыль на подоконниках. А вот дочка постарше, Олечка, выполняет героически трудную работу. Убирает Варькину клетку. Меняет грязную газету на чистую. Моет две стеклянные банки для воды и еды и наполняет их. Всё было бы просто, если бы зверюга Варька не кусала её за пятки и прочие части тела. Прозрачный пластмассовый аквариум без дна, подобранный на помойке, был для неё не клеткой, а гнездом, личным домом. Верх мы переплели проводами, чтобы не вылезала. Дном были газеты на пластике пола. Стоял птичий дом в уголочке на кухне, около мойки. Стенки прозрачные, воздуха через провод — сколько хочешь. Она дом очень любила. Всё видно, слышно, чисто, сытно, тепло. Главное, под газету можно много еды всякой попрятать. Мало ли кто в прозрачной банке угощение обнаружит. И люди тут, и коты, собаки, черепахи, зайцы. Спрятать — надёжнее.
А эта Оля каждое утро ворует всё в газетах! Вот и кусает, спасая своё добро.
А бедной Оле приходится защищаться веником.
Но выбора не было. Был уговор. Мы разрешали всю живность брать. А они отвечать за судьбу их и ухаживать за ними брали добровольно.
Благодаря нашим хорошим привычкам у нас каждую неделю был полноценный и полный день отдыха. Воскресенье. В этот день, когда дети не болели, мы отправлялись гулять в леса.
Первые годы от дома не надо было далеко уходить. Мы брали с собой Хана-кота, за углом лес и начинался. Ходили по нему, знакомились. Дети кормили с рук синичек и белочек. Они сияли, как солнышко. А живой гриб самой сорвать?
Ещё тут в траве земляничка сладкая и голубика, и щавель настоящий, и «заячья капустка» кисленькая. Мы собирали букеты цветов домой и пели песни, горланили во всё горло.
Сначала для самых маленьких, из мультиков. Про Чебурашку, крокодила Гену, затем постарше. Любимую «Алёша», «Лесной олень». А когда подросли ещё, пели уже не в лесу, а дома.
У нас собирались их друзья, большими разнообразными коллективами. РПША — штаб пионерского актива у Ляли. Клуб «Эспада» в матклассе у Оли, турсекция, альпсекция. Песни были всякие. Пионерские, бардовские, туристские. Они уже уходили с песнями без нас, мы провожали их в горы, махали ручкой.
А пока мы были неразлучны. Мы научились играть и в мяч, в прыгалки, в бадминтон. И Хану очень нравилось, и он гонялся за воланом.
А Варе очень нравилось с нами на брёвнышке лесном ждать жареной колбасы. Она расфуфыривала перья во все стороны и делала «дуру» на голове от удовольствия. И от солнца, и от колбасы.
Однажды мы весь день просидели под высокой берёзой. Потому что на вершине её сидел наш Маматхан, кот. Он был ещё молодой, испугался собаки, от страха взлетел за секунду на высокую берёзу. Собака давно ушла, а Хан боялся и кричал. Мы его уговаривали, звали, заманивали колбасой. Но он не спускался. А мы никто не умели лазать по гладкому стволу дерева. Дети малы, а Эрик почему-то не пробовал. Хотя все нормальные мальчишки лазают по любым деревьям, ещё с детства.
Так под деревом и просидели весь день. С уговорами кота, перекусами без него и играми поблизости. Нам-то хорошо: лето, погода хорошая. Ханьку жалели.
Через несколько лет лес от порога удалился, потому что там стройка началась. Микрорайон разрастался, и кромка леса встала уже у других порогов. А наши прогулки стали более длительные и интереснее. В нашем 4-м микрорайоне осталась красивая берёзовая роща с орешником.
А дальше местная речка, которую позже запрятали в трубу и выпустили в построенное красивое водохранилище.
Это был подарок городу от студентов МАДИ, на практике со строительными машинами. Так удачно, что у нас доброе дело сделали. В первое наше лето мы на прогулке обнаружили у леса палаточный лагерь со студентами. Вот Эрик и вычислил их, однокашников своего МАДИ.
У края леса маленькая речка Сходня бежала в крутых берегах в овраге. Значит, давно-давно это была большая полноводная река.
Наш берег был более пологий, поэтому его зимой раскатали санками и лыжами. В выходные сюда весь народ приходил кататься: и малые, и взрослые, и было великое веселье. Санки чуть-чуть не добегали до воды, неслись на большой скорости, и надо было уметь тормозить и сворачивать, чтобы не плюхнуться в ледяную воду. Зимой она не замерзала почему-то. Может, какие ближайшие заводы подогревали его своими отходами.
Водохранилище почистили, открыли пляж и лодочную станцию. Мы там тоже летом бывали.  Одеялко раскидывали на траве, купались немножко у берега, играли, болтали и смотрели на белых чаек над водой.
В другой стороне леса к речке протоптали дорожку, положили кирпичики и дощечки, получили самодельную переправу. К ней с обеих сторон оврага вели протоптанные тропинки. За оврагом начинался дачный посёлок. Мы и туда ходили гулять. Домики с садами за забором, с резными наличниками напоминали моё Сасово. Зимой они, пустые, утопали в белоснежных сугробах, окошки с наличниками были в пушистых заснеженных ресницах. Тишина, белизна и красота. Ну а если свернуть от дома к северу, то там, за заводом Компонент, лес грибной. Туда мы ходили с кошёлкой и пакетиками. В них собирали грибы, а в корзинке ехала Варя. Когда Оля перед школой выкупила её, мы подлечили, как могли, и уж без неё никуда гулять не ходили. На прогулках мы очень нравились друг другу, и Оле уже никакая опасность не грозила. Потому что Варя у её пяток клювом не щёлкала, а увлечённо с нами гуляла и во всём подражала. Скособочившись, глазом взглядывала на нас, изучала, чем заняты, и подключалась к нашей деятельности. Грибы находила и откусывала и ягодами лакомилась с нами.
А в лесу на запад от дома мы ранней весной собирали первоцветы. И однажды попали на поле чибисов!
Пробираясь в сапогах и куртках к лесу через чёрное перепаханное поле, мы обратили внимание на крики птиц над нашей головой. Но это были не вороны. И вдруг, взглянув под ноги, я замерла. В холодной весенней земле, среди прошлогодней травы и соломы, я увидела несколько яичек и птенчика!
Все тоже встали, оглядываемся вокруг и видим там и сям гнёзда с яичками и птенцами. А над полем кружили их родители, волнуясь и призывая детей притаиться. Они и сидели затаясь. И поэтому мы сначала и не заметили серенькие пушистые комочки. Вот это было чудо! Целое поле птенцов! Мы осторожно стали пробираться дальше, чтобы никого не беспокоить и не наступить на это чудо. Мы провели день в лесу, на полянке, на солнышке. А когда возвращались назад, яичек беленьких стало меньше. Вывелись. А мы пели свою любимую песню: «Не волнуйся, чибис!.. Мы твоих не тронем чибисят».
Я очень любила в семье устраивать праздники, и как можно больше. Воскресные, с прогулками и праздничным обедом, когда можно не торопясь за столом болтать обо всём.
Их набиралось много за год. И все дни рождения, и все советские. Поэтому большой набор положительных эмоций набирался.
Плотно загруженный рабочий день дома был один в неделю, суббота.
Дети готовили уроки и доделывали долги. Вещи в шкафу, в письменном столе разобрать. Эрик запасал продукты на неделю в магазинах. Сюда включались мои походы в прачечную, химчистку, ремонт обуви.
В этот день мыла тщательно полы во всей квартире, шкафчики-полочки. Стирка-глажка. И большая готовка на неделю. В будни обеды и ужины были уже в полуготовности. Бульон сварен, мясо готово. Свежий обед готовлю вечером. Разный всю неделю.
Ведь после дизентерии Лялечка всегда была на строгой диете, только отварное всё и свежее. Эрик тоже жаловался на гастрит. На второе готовились разное мясо, рыба в субботу, а гарнир свежий, перед ужином в будни. Рыбу готовила в соусе, любили под маринадом.
Как-то берегли время, удавалось. Кроме двух школ отличницы занимались своими увлечениями — РПШ, бассейн, все вчетвером много читали. Ездили в Москву в театры, музеи, на концерты. Я умудрялась ещё штопать множество носок и колгот, шить и перешивать одёжки детям. А Эрику перешивать на белых рубашках воротнички и манжеты.
Мы были счастливы. Только болезни детей были нагрузкой для меня самой тягостной.
Но радость исцеления, способность справиться, победить — всё осветляло на душе и давало новые силы.

7. Про вдохи. Круглый пирог

Моя поэма — это дети, дочки. А вот моя педагогика... Я всё время в поиске, творческом. Одно правило у нас выполнялось всегда и легко. Создать вокруг детей среду обитания доброты и счастья. Праздников, удовольствия и развлечений было в достатке. Я заполняла их мир тем, чего у меня не было, но хотелось. У меня никогда даже день рождения не праздновался. Сначала по бедности, в войну и после. А потом в июне всегда были экзамены. И в школе с 5-го класса, и в институте.
А ведь праздник — это не праздничный пирог на столе, это родные и друзья, которым можно его поделить. Вот, наголодавшись по праздникам, я и стала их радостно устраивать. Как только в Лосинке получили комнату — подарок от друзей. Их-то и усаживали за круглый стол с пирогами и разным угощением.
Не хватало мне ласки и нежности. Некому было дать.
Излила на деток потоками. А какое счастье матери держать в нежных объятиях родное дитя! Перебирая в памяти детские годы, я не помню таких минут, даже ласковых слов, даже ласкового имени своего — «Тонечка». Только «Тоня».
А у меня было широкое поле деятельности. И, конечно, Эрик тут был большой помощник.
До войны я себя почти не помню. Тяготы войны никакого негатива не вызывали. Так же у всех: голод и холод. Спекулянтка-соседка для меня не имела значения. Ни зависти к хлебу, ни раздражения. Для меня они были ненастоящие, не наши. Но не помнится и ни одного радостного  момента. И маму я видела только озабоченной. А дитя ведь смотрит на мир мамиными глазами. На всех фото она не улыбается. И огромные её чудесные глаза всегда залиты печалью.
И мои без улыбки, у маленькой. Помню же я четырёх лет себя, когда папа Гриша привёз мне из Москвы куклу большую и роскошную. Но мама не улыбнулась. Ушла из комнаты, которую мы с ней снимали у хозяйки. Оставила нас одних. Точно помню, что не радовалась и не любовалась, не улыбнулась ему. В четыре года я понимала неловкость своего существования. Я молчала. Смотрела на него своими карими, круглыми вопросительными глазами и щеками. Как на том фото с бантом.
Мою мечту я возродила и всегда берегла. У моих детей было два родителя, которые любили их всегда и безгранично.
Но как научить детей не только принимать любовь и все радости жизни, но и отдавать её, уметь тоже любить. И жизнь, со всеми оттенками её, строить самим счастливую. Для этого надо много трудиться, любя.
Снова возвращаюсь в своё детство. Так получилось, что радовала я сама себя. Результатом своих трудов. Сам процесс не имел значения, когда красными от ледяной воды ладонями отскабливала пол. Тёплым светом живого дерева сияли его доски и наполняли меня радостью. И влажные благодарные листья фикуса и пальмы. И борщ, который всем нравится. И задачка по физике или математике, которую я ночью всё-таки решила, одна в классе. Почему-то с детства была потребность проверять свои возможности во всех областях. И получать результат желаемый. Мама от меня никогда не требовала этого. Отличной учёбы при тех условиях, с коптилкой на печке. Она не только ни минуты не помогала мне, даже в тетради не заглядывала. Только с удовольствием смотрела в дневнике столбики одинаковые пятёрок за четверти.
На этом она сильно однажды просчиталась. Пока я была дома, Витя-братик тоже пятёрки носил. Но он был другой. Когда я уехала в Москву, появившиеся в дневнике тройки переправлял на «пять». Ведь мама и в его тетради тоже не смотрела. Пока учительница не вызвала её в школу. Моё отношение к труду не было расчётом на какие-то льготы в жизни. Я трудилась как дышала, не подсчитывая количество вдохов и выдохов. Мне достаточно было порадовать маму всем, что у меня так хорошо получается. Что ей нужен мой труд и я.
И это значит, что кто-то должен быть рядом, кого любишь больше себя, больше жизни. Они и были. Сначала одна мама, затем ещё Эрик и дети.
Трудиться в жизни по-максимуму своих способностей, вероятно заставляла ещё одна мысль, уже в подсознании. Быть первой, лучшей — это защитная реакция. Я не нуждалась в похвалах. Но необходима была защита от пренебрежения, унижения, неуважения к себе. Уже в детстве было чувство собственного достоинства. А чтобы никто не обидел и надо быть лучшей. Это не от рассуждений появлялись принципы. Интуиция, подсознание.
И это получалось. И в школе, и всюду ко мне относились по-доброму. Удивительно, с такой фамилией, как «Савина», кличка «Сова» прямо сама должна приклеиться. Но ни разу в жизни никто не назвал иначе, как по имени. А клички в школе были всегда и у всех.
Чтобы так уважали с детства, и надо стремиться всегда к самосовершенствованию.
Конечно, мои дочки тоже должны расти в любви и уважении не только в нашей семье, но и вне её, и среди чужих. Для этого надо быть лучшими.
Собственно, задачу, которую я сама легко для себя решала, надо научить детей решать так же.
Сам трудовой процесс может быть нудной или противной обязанностью, если он по принуждению.
Значит, надо выбирать путь по призванию. Важным должен быть результат. Радостный и для себя, и для всех вокруг. Неприятный труд — он есть всегда. И у самых маленьких. Надо вытерпеть кусачий горчичник или капли в нос. Моя задача — отвлечь от неприятного момента. Чем? Ну конечно, словом. Кажется, я не замолкала ни на минуту. Рассказывала сказку или какую-то житейскую историю. Или участвовали в каком-то спектакле. Или привлекали в игру Хана и Варьку. Запомнилась на первом этаже картинка. Дети в кроватях то ли с горчичниками, то ли с банками лежат, ну с чем-то нехорошим. А я Варьку в комнату к ним привела и мы с ней показывали отвлекательное представление. Она была умна не по размеру. Один из любимых номеров её — жонглирование. Прутики короткие или карандашики ей бросаю на расстоянии, а она их ловко ловит. Один поймала, второй кидаю. Она первый выплёвывает и ловит другой. А тут так получилось, что он куда-то в постель залетел нечаянно. Она стала его торопливо искать, оглядывается вокруг, под кровать заглянула.
Но когда повернула голову к хвосту и стала искать его у себя в перьях, мы все трое и восхитились и нахохотались всласть. Стало не до горчичников. Тем более я их быстро стащила. 
Совсем чёрным зимним утром не хочется вставать рано, да ещё идти в нелюбимый сад. Чего только я не придумывала, чтобы положительными эмоциями их напоить. В каких только сказках не участвовал мой будильник. И петух бежал изгонять лису из лубяного домика, и колобка надо спасать на носу у той же лисы.
Девочки же и были персонажами сказок. Но всё это действовало недолго. Каждые два дня надо что-то новое придумывать. А в сад ходили годами. Оля два, а Ляля так все пять.
Было у нас с девочками разное отношение в жизни к разным людям. Самая высокая оценка — быть похожей на любимого сказочного персонажа. Самая плохая — у пьяного мужика. Очень мы его не любили.
Кто первый оденется — тот принцесса.
И никто не хотел быть похожим на пьяного мужика. Успевали. И несколько дней я блаженствовала.
По дороге в сад тоже надо было отвлечь от грустных мыслей о расставании на целый день. Поэтому по пути тоже играли в сказочные персонажи, а я всё говорила, рассказывала. Отвлекала. И в ответ тоже слышала их интереснейшие мысли. О встретившейся собаке: «Смотри, какая шубка на ней хвостатая!» Или вдумчиво: «Я знаю, почему волк бегает быстрее нас. Мы на двух ногах, а он на четвереньках».
Утомительный школьный труд тоже надо было скрашивать.
Я знала, что отличную учёбу девочки осилят легко. Настолько они были развиты и подготовлены. Надо только с самого начала научить их нравиться себе выполненной работой. А мне им помочь во всём.
В первом классе Оля почти сразу засела на полгода дома. Осложнение после удаления гланд. Я ушла в ночь, во вторую смену на работу. Поэтому день давал возможность делать все хозяйские дела и ещё лечение и учение.
Нужно было научить правильно сидеть. С ровной спинкой, с нужным расстоянием от глазок до тетради. Правильно положить её на парте под нужным углом. Правильно держать ручку. И только потом объяснять, как написать ровный кружочек и палочку и крючочек. Чтобы не уставала, делали частые перемены, через 15—20 минут. И обе восхищались и любовались ровными палочками. Мы с ней хорошо старались. Но иногда она вечером работала с Эриком. Добренький папа всем был доволен и ждал дочку играть — их постоянное приятное занятие.
На другой день я обнаруживала в тетради покосившиеся ряды. Но, как всегда, сначала любовались красивыми. Дальше начиналась игра. Как бы случайно обнаруживала кривой кружок.  Грустным голосом начинала его жалеть. Или строчки. Это красивые детки, в нарядных платьях, с бантами, пришли на ёлку, а к ним пристроилась бедная девочка-Золушка в грязном сером платье. Грустная. Тогда дети начинают её жалеть и тоже наряжают. И все весёлые, и буква неудачная тоже стала красивой, и вся строчка тоже. Новая, переписанная.
Или на праздник пришла больная, скрюченная буква-девочка. Может, живот болит, и не может плясать и веселиться. Тогда девочку начинают  лечить и букву исправлять. Вместо упрёков, добрая игровая форма обучения.
Ребёнок нужные слова воспринимает только в виде ярких образов и картинок. Но и понимание приходит. Сама же букву испортила и девочке праздник. Жалость, участие появляются, желание и уверенность исправить помочь.
Так продолжается много дней. Дополнительно тратится время. Однажды подсчитали на страницах всех увечных букв. Пожалели и решили исправить всех. Т. е. переписать всю тетрадь заново. Красиво.
Оля, повзрослев, рассказывала. Что тогда она поняла, как важно сразу писать красиво. И любую работу выполнять хорошо, без исправлений. Что и взяла себе за правило навсегда.
Обе дочки учились всегда отлично и без особых усилий. Но для этого необходимо было одно условие. Особенно в классах постарше. В класс надо идти с выполненными уроками, где нет ни одного неясного вопроса. Тогда школьный новый урок легко усваивается. В этом, конечно, была наша и помощь, и мой контроль.
Отличная оценка в семье была не просто приятностью и контролем знаний. Она давала дочкам уверенность в себе. Не надо волноваться на контрольных. Значит, сохранит здоровье. И ещё, знания дают возможность помогать слабой подружке в классе. Значит, больше подружек. И ещё уважение и добрые отношения и с классом, и с учителями.
 Ну а дома ещё в выходной ждал круглый праздничный пирог с яблоками. Награда за славную трудовую «круглую» неделю от родителей.
Хуже они сами не хотели учиться.
Они признавались позже и до сих пор осуждают меня за «жестокое» наказание моё их за «четвёрки». Теперь они уже мне в картинках рассказывали. Как им было неловко. Обычно я радостная встречала каждого у двери. А когда узнавала про «четыре».
Улыбка таяла, и я уходила молча на кухню. Они думали, что это я их специально так наказываю. А у меня и в мыслях не было. Просто мои поступки, чувства были искренни. Я не терпела фальши.
Их сниженная оценка означала не сложность восприятия урока. Я бы помогла. Здесь только небрежность.
Я уверена в их знаниях и способностях. Они меня подвели. Вот настроение и испортилось.
Но что же плохого, что дети не хотят огорчать маму? Я тоже переживала, когда маму чем-то расстраивала. И она тоже не притворялась и не радовалась моим ошибкам. Тем быстрее я старалась исправиться и делать их как можно меньше.
Моим детям тоже легко было исправлять свои оценки. Воскресный круглый пирог в семье был символом детского благополучия дома и в школе. Это стимул трудовой недели и её результаты.
Самое замечательное, когда они подросли, а я почему-либо не могла испечь подарок-пирог (болела), они сами пекли и с удовольствием всех угощали «своим» пирогом.
Моим детям в младших классах не один год приходилось совмещать два безрадостных события. Неприятные способы лечения от всяких сложных диагнозов. И в таком хвором состоянии учиться всему непонятному.
Положительные эмоции можно было сохранить только большим количеством праздников.
Праздники не отменялись при любом количестве больных. Как же можно отменить, если ребёнку и так плохо?
Придумывали поэтому ещё свои, семейные, кроме обычных для всех. Потому что школа — это очень длительный, сложный, утомительный труд. Стояла задача, как уберечь ребёнка от отвращения к школе, неприязни, скуки и чем его украсить.
Дети маленькие познают мир глазами родителей, через их отношение, эмоции к явлениям жизни.
Первое сентября в семье праздновали не формально, как все: цветы, белые банты и белый фартук. Это был большой праздник у всей семьи с белой скатертью и праздничным обедом. Так же праздником было и окончание каждого класса. Растут!
Кроме «годовых» я и придумала «круглые недели». Чтобы интерес к школе и праздники не кончались.
Если неделя заканчивалась отлично, каждую дочку ждала награда — вкусный круглый пирог с яблоками и кремом в круглой сковородке. На белой скатерти. Все были особенно довольны, когда на ней стояли две награды — два пирога.
Если же у кого-то появлялась «четыре», пекли один именной, приходилось угощаться, а не угощать. Второе — всегда приятно. Тем более что угощались «Олиным» или «Лялиным» пирогом все, кто заглядывал к нам. Взрослые соседи или школьные подружки.
Круглые недели ещё и освобождали выходной для семейного отдыха на природе. Уходили в леса вокруг города с Варей и песнями. Очень даже любили петь в лесу. Много и разное.
Сначала были самые младшие песни из мультиков.
Затем постарше — «Лесной олень», «Алёша». Однажды у нас в НИИМП проводился какой-то конкурс самодеятельности среди сотрудников отделов. Мы смело выставили вместо себя парочку своих дочек. Они спели эти две песни у микрофона. Имели успех и большой фото на память каждая. Они висят у меня в рамочках и сейчас в комнате.
Плавно наши «лесные» песни перешли к зрителям-гостям в нашем доме. Туристские, бардовские. Главной певуньей была, конечно, Ляля, которая ещё в пионерском возрасте освоила гитару. Её золотой голосок под собственный аккомпанемент гитары стал центром внимания «штабистов». Их около сорока человек во главе с главным «Шта-Бесом» Колей, их вождём и пионервожатым городского масштаба.
Студенткой МИЭТа с гитарой и песней ушла в горы, в турпоходы по всей стране.
В КСП Зеленограда.
Дом наш стал певучий.
 
8. Муравьи, бабочки и Федора

Ответы на вопросы, всякие, о воспитании детей я могла находить всё из того же времени своего детства. Хотя изменилось всё вокруг. И это было другое, новое поколение, в новых, не похожих на мои, обстоятельствах. Другого клада знаний у меня не было. То есть не было рядом родного человека, с которым можно было поделиться сию минуту и получить верный ответ. Не писать же маме письма и через две недели получать ответ. Собственно, она и была для меня таким человеком. Единственным, но далеко.
Были книжки педагогические. Но я больше верила жизни.
То, что мне не хватало остро мамы рядом, — это чувство я помню.
Нужен был и совет родного человека, которому безгранично верю, и психологическая поддержка.
Но во всём есть обе стороны, в любом событии и явлении.
Одна я больше трудилась душой, сердцем, эмоционально. Я дочек выходила, вырастила, выстрадала. Вместе с ними болея их болезнями и выздоравливая. Смотрела на мир их глазами и больше понимала, как и что сделать, чтобы смотрели в одну сторону и видели одинаково жизненные явления.
Я реализовала себя полностью как мать, а это было моей потребностью, основной. Вторую — работу — ставила на второе место.
Я так много тратила душевных сил на детей не потому, что мне жилось труднее других.
А потому, что мне необходимо было вырастить их счастливыми. Чтобы свои семьи они тоже научились строить такими же.
Я знала два закона, необходимых для этого. Здоровье. За это я и боролась изо всех сил.
Здоровье души. Здесь много правил. Необходимые детям любовь наша, ласка, забота. Я знала, что нельзя ребёнка заставлять, принуждать к действиям при его воспитании.
Необходимо, чтобы мои желания были его желаниями. Вот этот-то секрет я и искала.
У мамы всё было так просто. Моя любовь к ней была безмерна, любой поступок мой был направлен для её улыбки. И за всю жизнь я не слышала от неё слова упрёка, кроме как о козлёнке Борьке. Ей не надо было учить меня, что плохо, что хорошо. Хотя условия у неё всегда были трудные и в общем-то была я ей не в радость, скорее в тягость.
И когда одна жила. Без меня ей проще было бы выйти замуж за нужного человека. Где её не будут попрекать ребёнком. И когда вышла замуж за Васю. Война. С одним проще, чем с двумя детьми.
Здесь Эрика теория о воспитании личным примером ребёнка не подходит. Потому что очень хорошего человека жизнь ставит в такие условия, которые никому не пожелаешь, не только своему дитя. Мама ни в чём не виновата. Но повторять её путь мамы-одиночки не надо.
Собственно, все шесть лет до её второго замужества у меня и была большая потребность мамы, которой нет рядом. Те самые годы, когда она нужна как воздух. Что без неё может вырасти? Брошенная то у бабушки в селе, на дороге в пыли. То на квартирах вечером, днём в саду или яслях. Мама либо на работе, либо на сцене театра.
Я и сейчас помню чувство огорчения в 4—5 лет. Мы в Сасове в одном садике. Но она не взяла меня в свою группу. Мне очень хотелось хотя бы смотреть на неё весь день. Ведь вечером она опять уйдёт на репетицию.
И я, как Новелла Матвеева в песне, где она любуется гвоздём, на котором висел плащ любимого, — я радовалась стенке, за которой мама играет с другими детьми.
Вот эта огромная потребность младенца в маме, да ещё такой прекрасной, и выстроила мои чувства, поступки на её обожание. В минуты, часы встреч всё было внутри подчинено потребности её только радовать и ничем не огорчать. Это стало и потребностью самосовершенствоваться по жизни всегда. Сначала только для неё. Но этот путь наших с мамой чудесных взаимоотношений к моим детям не подходил. Я и минуты без них прожить не могла.
Удачей мамы была моя способность на выживание. Я была у неё здоровая девочка.
Конечно, наши отношения с ней в моём детстве были не однозначны. Нам обеим повезло, что через какое-то время мы стали необходимы друг другу, а не только мне одной.
У дороги деревенской в тёплой летней пыли дитё могло и одичать. И озвереть. И вырасти с дурными наклонностями.
Нам обеим повезло, что, наверное, мне достались положительные гены. Поэтому проросла у затоптанной дороги всё-таки не колючка, а хилый, но всё-таки цветок.
Ему и надо было выстоять потом в жизни, чтобы не наступили.
Вот и думала я, какие прекрасные цветы могу вырастить, ухоженные, любящей рукой. Всё для этого есть у моих дочек.
Секрет, как это сделать, был не открыт до конца. Как пробудить в маленьком детском сердечке ответное чувство любви, заботы? И чем раньше, тем лучше. Любит ребёнок маму, папу — это потребность. От них радости и заботы. Сами заботиться не умеют. Они же большие, сами всё могут. Научить заботе малыша могут те, кто слабее и ещё меньше их. Вот и стали мы внимательно на прогулках приглядываться ко всякой мелкой живности.
Вначале нужно в детях родить интерес. Потом заботу, жалость. А это уже и есть любовь. А значит и зарождение совести и чувства долга при взрослении. И правило человеческое: сильный защищает слабого.
Всё наглядно, на живых примерах. Мы, большие, любим, заботимся о вас, маленьких. Хорошо, приятно? Хочешь тоже кого-то порадовать?
Гуляя по дорожкам и встречая муравьиный ручеёк, я в ярких красках рассказывала об их жизни.
Мы присаживались и разглядывали их. Какие крошечные. Дружные, все вместе несут разную ношу.   
Дочки узнают про из дом-муравейник. И мы за «ручейком» находим домик. И я рассказываю про семью, как родители несут угощение деткам и травинку для дома, чтобы тепло было. Ищем огромные дома-муравейники в лесу.
Читаем книжку про заблудившегося муравья, с картинками.
И девочкам его жалко. Теперь они на асфальте не наступят, обойдут и муравьишку, и каждую букашку.
Мы видим на цветке красивую бабочку. Мы её разглядываем, любуемся красочным узором, удивительным хоботком, который сворачивается в пружинку.
Мы не будет её пугать, тем более ловить. Она помогает цвести цветам, питается их соком. И скоро, осенью, ей будет очень холодно. Потому что нежные крылышки трудно спрятать в щёлку у дерева, может их поранить.
Пусть пьёт сок, будет сильная, найдёт удобную щёлку.
В Зеленограде — раздолье для заботы о малых зверятах. В городе они привыкли к добрым детям, которые их кормят. Почти ручные. И мы тоже идём к ним. Больше всего детей у детской поликлиники. В третьем микрорайоне, единственной пока в городе. Она в лесу.
Мы несём семечки, которые с рук кушают такие милые белощёкие синички.
И орешки для белочек. Которые сами сбегают с веток к нам на дорожку. Мы сидим перед ними на корточках с протянутой рукой с орехами.
Они подбегают, берут ручками орех и тоже садятся перед нами напротив, на задние лапки. Хвост на спинку складывает, в ручках разгрызает орех и смотрит весело глазками-бусинками на нас. Пушистые, доверчивые, прелестные.
Как их не угостить, как не любить?
А дома теперь весь день можно заботиться о маленьком полосатом Ханьке. Подарок наших жильцов Вуколовых. Девочки каждый день моют посуду его.
Блюдца для еды и молока. Кормят. Чтобы не скучал, играют с ним, бегают по квартире с шариками или мячиком или с верёвочкой. На конце её или шуршит бумажка, или гремит большая пуговица. Потом можно взять его в игру «Дочки-матери». У них есть игрушечная кроватка, на которой он спит, усталые после игры. На подушке, под одеялком. В Лялином грудном чепчике, ползунках, распашонке.
Мы их не отдали жадине Ленке Левиной. Которая приходит с папой Вовой и мамой Розой и все игрушки выпрашивает. Мы уже много отдали попрошайке. Меня всегда удивляла реакция родителей её, которые это позволяли. Единственный ребёнок у обеспеченных родителей. Володе Эрик помогает диссертацию делать. И никакой совести в ответ.
Не отдали Лене Левиной и набор Ай-Болита. Перед сном Ханькино здоровье надо проверить. И температуру, и лёгкие трубочкой послушать.
Конечно, эта Ленка мне тоже пригодилась в воспитании. Про жадность.
У детей игрушек было мало, и все были в игре. Эта семья часто приходила по выходным в гости. Девочка была набалована до неприличия. Она одна была у родителей, и ещё у неё было две пары бабушек с дедушками.
Красивые все, чёрные с голубыми глазами, еврейская семья. Вседозволенность голубоглазой маленькой красавицы была главной её чертой. Все ей служили в её семье. У нас в гостях, хоть и была моложе Оли, тоже в игре командовала всеми. Уходя не просила — требовала понравившуюся игрушку. Её родителям даже в голову не приходило в чём-то отказать. Их хамство мне, конечно, не нравилось. Мне жаль было, что не видят себя со стороны.
Но мы всё время в семье придерживались добрых поступков. Особенно Эрик в этом преуспел, с готовностью выполняя все, даже ненормальные, просьбы хамов и наглецов.
У меня решалась задача. Девочка просит игрушку плохо быть жадиной и не дать. Она любимая. Но мы её отдавали. Они это делали не в восторге. И я, с осуждением в глазах, разрешала ей взять. Обещая купить другую им. Дочки одновременно видели дурной поступок, некрасивый. Он отталкивал от дружбы с ней. И немножко жаль игрушку, но отдают. Они добрые. Не хотят быть похожими на неё. Про сея знают, что добрее, лучше её. В этот же вечер, обсудив и осудив Лену, я в дополнение читаю им отличную книжку «Цветик-семицветик» про жадину девочку. Которая у всех детей отобрала игрушки, и как ей стало плохо.
Никогда, даже самые маленькие, они ничего ни у кого не просили.
Игрушек у всех детей масса, каких мои и не встречали. И хотелось поиграть. Но если сами дадут. Игрушка чужая и должна жить у своей хозяйки родной. Игрушка молчит, но понятно, что у чужих всем плохо. И детям, и игрушкам.
Поэтому очень мы печалились все, вместе с Агнией Барто. Когда она рассказывала моим голосом грустным, как «зайку бросила хозяйка». И «Оторвали Мишке лапу...»
Много русских сказок мы перечитали про добрых и злых. И не только я учила их доброте, но и они меня тоже. Совсем маленькая, Оленька наказала строго мне, чтобы я сказку про «Красную Шапочку» читала «без волка!»
Поэтому с нашими страшными народными сказками обращалась осторожно. Чтобы и бедные козлятки живы остались. И никогда не пела колыбельную про ужасного волчонка, который всех деток в кроватках хватает за бочок. Мерзкий такой.
Большая, моя Оля выпытывала у меня: «Мама, как ты сумела, что у нас никогда не было желания и требования, чтобы вы нам закупили всё в «Детском мире», живём в котором? Ведь все дети здесь в истерике валяются на полу с этими требованиями». Но одним словом не ответишь. «Поиграть» мои дети свои давали всем. Насовсем, как Лене, с грустью. Игрушки и хозяйки скучают, а Лена — жадина. Я радовалась и их щедрости, и скромности.
Над нами, на втором этаже, жили два мальчика-близнеца, ровесники нашим детям. Я наблюдала сценку. Два мальчика везут по тротуару бабочек на колёсике. И они машут крылышками. Красивые, диковинные, интересные. Дочки шли рядом с ними, смотрели, восхищались и, наглядевшись вволю, довольные, отошли.
Ни просьбы у мальчиков «покатать», ни у меня купить.
И так было всегда. Они уже научились видеть вокруг всё хорошее и светлое, радоваться. И были абсолютно лишены зависти. Одного из самых злостных пороков человеческих.
Жалеть слабых, любить. Это и есть у ребёнка зарождение доброты. Которая и будет с возрастом руководить их поступками. Справедливыми, честными. Не обидеть близкого, невинного, слабого. Готовность помочь им.
Для меня честность всегда имела большое значение в жизни. Очень важно было иметь близких людей, которым можно верить и которые верят в тебя.
Необходимое условие — любить друг друга. Тогда я не захочу огорчить, совершить дурной поступок, который расстроит родного человека.
Вот и дома, в своей собственной семье, честность, открытость, доверие друг к другу были для меня совершенно необходимы.
И когда жизнь, быт создают недоразумение, непонятное у двух, надо разбираться в них, не откладывая. Чтобы даже тени не было на донышке души. Только обоюдное согласие.
Перед сном с Эриком обязательно лечили наболевшее за день.
Чтобы утро встретить ясным.
Такую же открытость я старалась создать и с детьми. Чтобы ни в коем случае не было у нас фальши.
Как-то Оля пришла из школы с обидой на учительницу. Несправедливо и грубо кого-то обидела.
Подробно разобрались с ней. Повод для неудовольствия у неё был. Грубо разговаривать учительница не должна, никогда. Но если я буду осуждать её, Оля потеряет уважение, и ей будет неуютно учиться у неё.
Я подтвердила недопустимость грубости учителя, но и пояснила.
Что и у взрослого не всегда хватает сил сдержать свои негативные эмоции.
Она могла придти на работу больная. Или дома у неё лежит больной ребёнок или муж, и она не спала всю ночь. Ей трудно, но она пришла на урок, к вам, детям. Потому что вы её ждали, и она не подвела вас.
И если бы дети были внимательны, они бы пожалели её, не давали повода для раздражения.
И так разбирали каждый случай несправедливости.
В другой раз Оля пришла несколько растерянной. Это был пятый или шестой класс. Её удивило неожиданное и некрасивое поведение на перемене мальчиков и девочек. Раньше было спокойно. А в этот раз мальчишки стали бегать за девочками и юбки им задирать! Такое бессовестное поведение привело её в полное смятение.
И опять мы долго говорили о жизни.
Что наступает возраст, когда мальчики и девочки интересуют друг друга. Мы долго и душевно беседовали.
Мальчики хотят обратить на себя ваше внимание. Но они не умеют. Постарше они дарят цветы и приглашают в театр, красиво ухаживают, чтобы понравиться.
Сейчас поведение мальчиков зависит от их воспитания, от семьи. Только там они учатся уважению к девочке с детства. И это касается всех детей. Воспитанный мальчик никогда не будет участвовать в таком некрасивом занятии. Но и у девочки должно быть уважение к себе, и никогда не позволять никому его нарушать. И если они бегают весело и шутя отбиваются — им такое внимание нравится. Взрослея, они не научатся самоуважению.
Ни один самый развязный мальчик не осмелится подойти к тебе грубо, без уважения, если ты не хочешь. Достаточно строго взглянуть и достойно сделать от него шаг назад. Даже без слов.
Отношения мальчиков и девочек начинаются в школе и остаются на всю жизнь. С самого начала надо для себя решить, как их строить. Ведь каждая девочка мечтает встретить «принца» с красивой и богатой душой. Но ведь и он ищет не всякую девочку, а такую же прекрасную принцессу.
Кто-то все годы тратит свои чувства на короткие увлечения и развлечения. Но когда встретится её собственный принц, она уже не будет прекрасной. Он и сам откажется от ней.
Если же ты не растеряешь свои чувства и подаришь их тому единственному, то жизнь твоя сложится счастливо. В жизни у каждого встречаются много испытаний. И только двое, верных и преданных друг другу, с ними могут справиться.
Оля внимательно слушала, но больше всего её поразил красочный пример.
Можно заварить для дорогого гостя крепкий, душистый чай. Но если до прихода его разливать случайным гостям-соседям, подливая кипяток, то дорогому гостю и достанутся ополоски одни.
Так и в жизни. Лучшие человеческие чувства нельзя бездумно бросать на ветер.
Ну поговорили мы, я и забыла. Сколько таких бесед было — не счесть. Мне очень важно было самой объяснять детям все новые вопросы, оттенки в жизни. Чтобы не потерялась мудрость поколений, научить ценить и любить в ней всё прекрасное, отличать от него лживое и бежать от уродливого и подлого.
Напомнила мне про беседу уже взрослая Оля. Которая, оказывается, взяла с собой мой «чайник». И ещё напутствие моё, данное в детстве.
Что семью собственную строить надо не просто с человеком, который тебе нравится. А любить надо того, кто будет лучшим отцом твоим детям. За них ты в ответе. И «принцы» ваши должны быть такие, как ваш папа. И даже лучше. Я делилась с Олей своим отношением к жизни и в детстве, и в юности, и взрослой. Я не навязывала свой образ жизни, но давала возможность выбора своих поступков. Оттеняя в своей жизни светлое, серое, чёрное. Я хотела детям передать в наследство те же ценности человеческие, которые получила от своих поколений. Честь, совесть, достоинство.
И я всё трудилась постоянно, как бы сделать все житейские детские задачки лёгкими. Пытаясь к общему знаменателю привести мои пожелания и детей.
Сохранилась о том времени пара вспоминаний.
Мне всегда хотелось увидеть себя глазами детей разного возраста. Но выудить удалось несколько картинок.

Рассказывает Оля:
— Мне лет десять.
Я училась в третьем классе. Был редкий случай, когда все были здоровы. Поэтому папа и мама весь день на работе, Ляля в саду, а я в школе.
Мы жили тогда рядом со школой, на первом этаже. И мне надо было самостоятельно прийти после уроков домой. «Продлёнок» тогда ещё не было. Самой отпереть дверь. Ключ мне мама дала, я носила его в школу. Из холодильника достать готовый обед и подогреть его на плите. Плиты в Зеленограде были электрические, не газовые, как в Москве. Безопасные для детей. Ни тебе взрыва, ни ожога. Самая большая неприятность, если ребёнок забудет отключить горелку и на ней сгорит кастрюля. Но это — сущие пустяки.
Вот я, как всегда, пришла, пообедала. Но мне надо было ещё вымыть за собой посуду, убрать её на место (тарелка, чашка, ложка) и сесть за уроки.
Но мама придёт в шесть часов. Поэтому я поем, оставлю в раковине грязную посуду, а то и на столе.
Возьму кошку на плечо, хожу по квартире, гляжу в окно. «Болтаюсь». К приходу мамы я вымою посуду и сяду за уроки.
Но однажды мама пришла на два часа раньше, идти с Лялей к врачу. И обнаружила правду. Очень расстроилась и говорит мне:
«Оля, я всегда считала, что мы у меня самая умная, добрая, красивая, честная дочка. Что же ты наделала?
Ты не вымыла посуду. Она, несчастная, валяется грязная, немытая. Оказывается, ты грязнуля, неряха и недобрая, как Федора. Ведь у нас тоже вся посуда и мебель обидятся и убегут в окно и все разобьются с 11-го этажа. А мы останемся в пустой квартире. Как я вас кормить буду? С пола, на бумажке?
Но самое главное и печальное — ты обманщица. Я тебе верила всегда, доверяла».
Мама никогда не ругалась, не повышала голоса. Но так красочно укоряла, было так стыдно, что я всегда мыла посуду. До замужества.
Мама сумела с малого научить всему без крика. Мы не только обслуживали себя полностью, но и подростками уже умели всё готовить, печь пироги и торты. А чтобы нам была интересна эта готовка, мы и готовили часто для наших же гостей. Друзей из школы, бассейна, музыкальной школы, РПШ.
Бабинька говорила: «Как вас мама воспитала — только слово шепнёт, и вы мгновенно исполняете. Даже я не услышала, что она сказала».
Ляля тоже рассказала своё детское воспоминание, похожее, на ту же тему.
Мы уже переехали в новую и последнюю квартиру на Центральном проспекте в 1972 году.
В первый класс она ходила в старом доме, на первом этаже жили. Во второй уже из нового. Но весь год тяжело болела, арахноидитом. Мы с температурой ходили с ней каждую четверть сдавать свои знания и получать пятёрки в дневник за них. Простуды и животы хворые продолжались, но в сносном их состоянии, я оставляла её одну и на работу ходила с Эриком днём, а не в ночь.
«Я уже была школьницей. Болела часто. Когда оставалась дома, мне к моим обязанностям по домашнему хозяйству иногда добавляли взрослые.
Однажды родители опаздывали на работу, и мне достался пылесос.
Которым обычно папа утром пылесосил квартиру.
Но ко мне пришла подружка. Время прошло незаметно, и мы обнаружили, что до возвращения родителей осталось несколько минут.
Пылесосом чистить не успевали, его же надо собирать, разбирать.
Я взяла веник и очень быстро управилась с доверенным мне заданием.
Каково же было моё удивление, когда мама, получив утвердительный ответ на свой вопрос, пылесосила ли я квартиру, расстроенная сказала: «Нет, это не правда!»
Ведь весь мусор мы убрали, как же она веник вычислила?
Оказывается, по плинтусу. На нём осталась пыль.
Но не плинтус её расстроил, а я. Оказалась лгуньей. А мама этого терпеть не может.
К удивлению добавился стыд».

Два этих красочных воспоминания легко рисуют наш быт и наши взаимоотношения и наши характеры.
Это верно, что ложь и фальшь я вовсе не терпела: ни большую, ни маленькую.
Да, дочки мои искренне не хотели меня огорчать, как и я в детстве свою маму. Но была существенная разница. У меня была потребность радовать её. Тогда сама отпадёт возможность расстраивать и обманывать. И ведь в обоих случаях ничего не стоило избежать обмана. Просто приятное для мамы моей было прежде всего радостью для меня. И, конечно, я бы вымыла сначала свою тарелку и пропылесосила пол. А потом таскала на плече кошку и играла с подружкой. Я обещала. Для меня верить человеку всегда было важно. Любому, и чужому. Мне легче выслушать отказ. Без обид, потому что человек понятен. Не бывает ложь большая и маленькая. Она пропорциональна обстоятельствам. Либо глаза синие, либо чёрные. Так и ложь. Либо есть, либо нет.
Конечно, мне очень хотелось, чтобы сложности детские мы решали вместе. Тогда не надо будет ничего скрывать. Потому что чем старше, тем больше вопросов. Тем больше может быть ошибок, если нет рядом опоры и мудрости родителей.
Но это теория, она не абсолютна, не аксиома.
В практике существуют условия для её реализации. И мы не все можем их учесть или понять.
И снова детская параллель.
Я смотрю на детство, своё и моих детей, из сегодня, его далёкого будущего.
Я могу теперь задавать вопросы, анализировать, искать ответы на события, состояние души, чувства прошлого. В любую его минуту. А значит, давать оценку своей жизни. И влияние её, значение в жизни самых родных. Мама, Эрик, дети.
Я вышла замуж в 24 года. Значит, почти четверть века моя жизнь, сердце принадлежали только маме. Что было главное во мне?
Я всегда чувствовала себя счастливой. Потому что умела радоваться всему доброму, светлому в ней. Даже затмению солнца! Потому что есть закопчённое стеклышко и я участница космического общения.
Тяготы военного да и мирного времени всегда на последнем месте в душе. На первом — выжили, справились.
Быть счастливой могла потому, что в сердце жила любовь. Без неё ни счастья, ни радости не бывает.
Она росла со мной вместе. К встрече с Эриком и детьми она заполнила всё сердце. Вместе с мамой хватило места всем. И тому первому, Эрику, поэтому стал единственный. И двум дочкам, и их детям. Потому что каждый поселялся в сердце навсегда.
Счастья без любви не бывает. Но она имеет разный цвет.
У каждого есть потребность в чьей-то любви и заботе к себе. У малого, большого, старого. Даже у собаки и кота. И радость, когда её дарят.
Но не у каждого есть потребность и способность любить самому кого-то. Дарить радость и быть счастливым от этого. Даже святая материнская любовь к своему ребёнку не каждой женщине доступна.
Человек полное счастье получает при взаимной любви.
Мама сумела этим чувством заполнить моё сердце. Но не только она от меня всегда получала радость и заботу. Главное, это сердце досталось моей собственной семье. Я уже умела её любить больше себя. Это и давало силы справляться с разными жизненными проблемами и быть этим счастливой.
Смогла ли я, одаривая дочек беззаветной любовью, сделать их счастливее себя? Материально — да. А душевный их мир? А их детей, моих внучек?
Во сколько раз оба поколения счастливее меня?
Ответ могут дать только они. Я ещё не спрашивала.
Эта моя «Педагогическая поэма» такая длинная потому, что я ищу своё место в пяти поколениях моей семьи. Два до меня, три со мной. Выполнила ли я закон жизни.
Это признание в любви ко всем и благодарность родителям и дедам.
Это вопросы к себе. Приняв с Эриком правило: «Обязан всем, за всё в ответе», всё ли я выполнила?
Эта «Поэма» — наглядное пособие, как я любимому Эрику создавала в семье условия для его научной творческой деятельности.
Оставив ему обязанность для всех быть только личным примером. А себе забрала все остальные для моих любимых.


9. Ромашка, крокодил, Чебурашка

Человек не может жить в одиночестве. Ни большой, ни маленький. Как только дитя спустилось с коленей и сделало первые шаги — это оно сделало первые шаги в своё будущее. Первые шаги по жизни, в мир познания её. И, может быть, самое сложное и главное — люди.
Комната с игрушками одинакова каждый день. Берёза за окном — тоже. А вот люди вокруг разные. Даже один и тот человек разный. Может быть сегодня добрый, завтра злой. Может петь и смеяться или плакать. Получается, что люди вокруг, большие и маленькие, влияют друг на друга. И жизнь ребёнка с самого начала зависит от того, кто рядом с ним. И вокруг. И какие они. И вот мы-то, родители, должны, обязаны научить наших детей разбираться в этих людях, понимать их и выбирать, с кем быть.
Я считаю, что этому надо учить с младенчества.
Беру свою дочку-принцессу в кружевах за ручку, веду к детям в песочницу. Делаем куличики, меняемся формочками, игрушками. Дочке нравится, хорошие детки рядом. Но вот появляется маленький забияка. Стукнул соседа лопаткой, сломал куличик, тот плачет. Я не говорю, что «мальчик злой». Он не воспитанный, мама его не научила. Мы не будем его стукать лопаткой. Уйдём от плохого мальчика. Учимся.
Скоро около моих будет много детей. В детском садике, в школе. Они без меня будут выбирать, с кем сидеть за партой, с кем играть. Добрых, воспитанных, которые не обидят их.
С малых лет и всю жизнь человек учится. Если остановится, вырастет взрослым с детским умом.
И всегда сложно распознать истинное лицо лживого человека. Потому что «ни одного порока нет настолько наивного, чтобы появляться в свет, не облачась в добродетель», — давно поведал нам В. Шекспир.
Надо учиться выбирать себе друзей. И опять я читаю страничку своего детства.
Мне так посчастливилось, что с самого детства и всю долгую жизнь мне всегда было уютно в коллективах. И в школе, и в институте, и на работе. Всегда было доброе отношение ко мне. И не помню даже случаев неприязни. Только сейчас я пытаюсь анализировать эту ситуацию.
Думаю, симпатию к человеку можно объяснить чертами характера его.
Во-первых, как ответная реакция на мою доброжелательность. Я абсолютно была лишена способности грубо с кем-то разговаривать. Потому что у нас в семье никто себе не позволял. И потому, что не было необходимости. Ведь около меня были люди мне приятные. Я же сама выбирала для общения мне интересных. С другими я держала дистанцию, просто не общалась.
Во-вторых, я была сверхактивна. У меня не только масса идей была, которые ко мне привлекали окружающих, но я же их и реализовывала сама, и втягивала в этот водоворот желающих.
Сейчас-то я понимаю, что дети тянутся в ребячьей компании к более яркой личности, с которой интересно.
Наверное, так и было. В обеих школах я была лучшая не только в учёбе. Самая ловкая и смелая на физкультуре. Ходила на руках, делала «мостик».
Сама создавала в школе театральную студию.
Съезжала на лыжах с высокого обрыва в овраг. Даже если только встала на лыжи. Около меня не было ссор.
Всегда уверенно чувствовала себя в любом, и новом, коллективе. Потому что была потребность учиться всему.
Мои дети тоже должны быть уверены в себе в ребячьем обществе. И главное, в школе, которая связана с их жизнью будет целый десяток лет. Где они будут изучать не только науки, но и жизнь. И очень важно, чтобы около них были друзья, товарищи. А не недруги. И не пустота.
Значит, я дочек должна вырастить яркими личностями.
Чтобы быть интересной для окружающих, надо быть интересной себе. Надо в жизни интересоваться всем, что несёт свет.
Поэтому и надо учиться лучше всех. И, кроме того, уметь ещё многое и знать. У дочек — музыкальная школа, а значит, игра на рояле, петь. Рояль кабинетный — вообще явление редкое, да ещё старинный. Ляля осваивает гитару, у неё хороший голос, и уже всюду она становится центром внимания. Оля, как только подлечили ногу, увлеклась плаванием, получает разряды.
Мы старались во всём помочь детям при становлении их личности.
На новый Год делали необычные костюмы в школу. Обязательно двоим. Даже когда Ляля ещё в сад ходила.
На Новый Год в актовый зал приглашали для проведения ребячьего праздника около ёлки специально артистов: Деда Мороза и Снегурку.
Оля очень хороша была в украинском костюме. Венок я сделала из самодельных розочек, а розочки из лент, атласных и капроновых, разноцветных. Они же крепятся к венку — атласный разноцветный ручеёк  по спинке.
Кофточка на ней из батиста белая, украинского фасона, с закрытым воротом и пышным рукавом. И национальной вышивкой «крестом». Купленная в Трускавце мною. Из кусочка клетчатой «шотландки», полушерстяной нарядной ткани, я сшила юбочку в складку и жилетку. Ну а из вышитого «рушника» сотворила национальным фартук. Настоящий маленький, нарядный украинский ребёнок.
Следующий красивый костюм — ромашка белая. Из ватмана нарезала лепестки: большие на пояс, поменьше — веночек на головку с жёлтой шапочкой.
Ну а когда Ляля подросла, в детсаду в старшей группе, отправилась на Новый Год в Олину школу. Пришлось с этого момента делать уже на двоих.
Но и до этого она не скучала. Дома на Новый Год у неё обязательно тоже был костюм. Было три замечательных.
Первый самый простой. Лисичка в диатезе. У неё была жёлтая тёплая фланелевая пижамка. Рыжий хвост я пришила из натурального лисичкиного воротника моего зимнего пальто. Маску-морду купили в «Детском мире». А сама она была совсем не в праздничной, аллергической сыпи. В очередной раз реакция на какое-то лекарство. Поэтому маску часто снимала. Так на фото и получилась в красной сыпи, но с улыбкой. Маска в руке, а хвост на месте, не снимали. Поэтому всё равно лисичка ей нравилась.
Второй костюм, ну очень красивый, — «Кот в сапогах». Снят на слайды.
Маски нет, но и без неё — прелесть. Шляпу с большими полями, чёрную, из крашенного тушью ватмана склеила ей, с большим пером. Белая блузка и пышные короткие штанишки из папиных трусов, на резинке, украшенные лентами. И ботфорты. Нашила на зимние сапоги, и белые колготы надели. На плащ пожертвовала чёрную юбку свою блестящую, из креп-сатина. В которой студенткой ещё покоряла всю ближайшую мужскую молодёжь. Костюм готовила с рисунка цветного из альбома своего 9—10-го класса. В котором проверяла свои художественные способности во всех жанрах. От пейзажа до портретов. Любимого артиста Кадочникова, свиньи, кота и других.
Пригодился альбом.
В этих костюмах на ёлку в детсад не попала. Болела. Только на выпускном утреннике весной танцевала в костюме «Веснянка». Из белого куска капрона я сшила балетную «пачку» со стоячей юбкой. И украсила сшитыми из лент розочками белое платье, и венок из них на головку.
С капроном связана долгая история. Его и кусок белого чешского меха искусственного получила я на свадьбе своей в подарок. Оба подарка редкостные, иностранные, но малого размера.
За границей у нас мало кто побывал. Капрон подарила Наташа Беленко, как самое ценное, что у неё было. Но его не хватало даже на блузку. Поэтому только через десять лет сгодился Лялечке на юбку. Мех тоже был очень красив. Его подарил папа Гриша, который неожиданно для него был скоропостижно приглашён на мою свадьбу «Молодёжную». Накануне, на взрослой, поздравлять меня приехали мама с Марией, сестрой, и другой папа, Вася, со своими многочисленными родственниками.
Смешивать за общим столом пап обоих не рискнула. Гришу, с белым мехом, и усадила за молодёжный стол.
Подарок этот иностранный он отобрал у жены, видно, в поисках срочных.
Конечно, представить себя в белоснежной шубке было большим соблазном, мечта.
Но дома, развернув «соблазн», обнаружила, что мечта моя оказалась короткой. Хватало её только на половину шубки. Сложила я свою полмечту и убрала до лучших времён. Чтобы сшить и надеть её, необходимо добавить к ней чёрную тёплую юбку и чёрные хотя бы туфли. Наш доход не был рассчитан на эти добавки.
Я её сшила в лучшие времена, лет через пятнадцать, уже в Зеленограде. Несколько весенних сезонов красовалась в ней и белом беретике, с чёрной юбкой. Потом надела на подросших дочек. Так и висит до сих пор в шкафу ничейная. Подросшие внучки не носят, хоть белый мех сейчас опять в моде.
Первые, нашумевшие в школе парные костюмы новогодние были: космонавт Оля и робот Ляля.
Оля была вся блестящая в серебряной фольге и очень нарядная. 
А Ляля-робот вся в коробках. Робота я сделала из двух картонных коробок, с помойки, но чистые.
Одну, большую, с дырками для рук по бокам, надели на тело Ляле. В другую, поменьше, поместили её голову.
С дырками для глаз и рта. Но чтобы она точно была похожа на робота, а не на склад коробок, приделали уши, цилиндрические.
И тут подключился Эрик с фантастической идеей. Предложил уши светящиеся и моргающие, на реле. Стал собирать схему. Получилось. Уши с вставленными лампочками светились и мигали, как на ёлке, привлекая живейшее внимание.
Он сосредоточил всё своё научное внимание на ушах и забыл, что в коробке должна ещё и голова дочкина поместиться.
Я доверчиво учёному папе оставила дочку, настойчиво уговаривая соблюдать технику безопасности. Прихватила дочек, костюмы, привела в школу, нарядила их и гордо ввела в зал с ёлкой. Все сбежались смотреть необычную парочку.
Уши у робота мигали, космонавт сиял неземной, космической красотой.
Но недолго я гордилась. Робот шепнул мне, что ей душно и тесно. Сняла с неё «голову» с ушами, а там все провода отвалились со стенок. Закрепил плохо Эрик. И вся натуральная Лялькина голова запуталась в искусственной. Пришлось снять и носить светящиеся уши с коробкой на руке. Эта общая ёлка была у Ляли в первом, а у Оли в третьем классе.
Мы и дальше продолжали с Эриком оживлять сказочные персонажи.
Хороши были из «Ну, погоди!» Заяц и Серый Волк. Заяц — Ляля, Оля — Волк.
На Зайца истратили натуральную белую заячью шапку. Которую сшил у мастера деда Вася в Сасове и подарил нам. Кроликов он разводил на мясо несколько лет. Другого в Свсове не на что было покупать. Шкурки шли на шапки. Всем нашил: Эрику, Оле с Лялей, Виктору и себе. Заячья голова надевалась на плечи. А ниже — проще. Белая пионерская блузка с галстуком, синие шортики, белые колготы. Как в кино.
С волком было сложнее. Каркас из проволоки Эроик сотворил. Я обтянула морду серыми эластичными колготами. И пожертвовала чёрную сумку на большой кожаный нос. Голова получилась киношная. Бегал он в кино в мужском модном костюме с галстуком. Появилась проблема: где взять? Как у меня в школьные годы с Олегом Кошевым. Теперь-то все мальчики в Олином классе ходили в костюмах. Но оказались значительно меньше ростом Оли. Оставался папин костюм в шкафу. Но он был гораздо больше Оли. Но раз кино было мультяшное, то удалось его пристроить на Олю. Главное, надо сильно укоротить брюки, чтобы не запуталась и не упала. Кино было очень популярное, поэтому имели большой успех и наши Заяц и Волк.
И не только в школе.
В этот год мы получили путёвки семейные на зимние каникулы в наш санаторий в Колтышево. Мы его долго строили, строили, и теперь сотрудники НИИМП и завода нашего «Компонент» круглый год могли отдыхать в нём. Семьёй, с детьми тоже.
На Новый Год мы поехали первый раз. Очень понравилось. И праздничный обед в столовой, и ёлка в клубе, и выступление самодеятельности.
Мы прихватили с собой костюмы «Ну, погоди!» На улице около ёлки водили хоровод. А дети наши поставили сценку под песенку. Волк страшный, с кожаным носом и открытой пастью, красной, из Лялиных эластичных колгот. Пел зайцу: «Моей любви ты боишься зря, не так я страшно люблю!..»
Это была пародия на песенку Новеллы Матвеевой, очень популярной тогда. Она начиналась теми же словами.
А дальше Эрик поменял строчки на диалог между волком и зайцем.
Костюмы и выступление всему населению санатория очень понравились.
Последние и самые замечательные костюмы у уже подросших детей были тоже мультиковые: Чебурашка и крокодил Гена.
И снова на плечах Ляли сидела меховая голова размером почти с её тулово. На Чебурашку с большими ушами понадобились две цигейковые шапки, Ляли и Эрика. Надетые на каркас, личико розовой из ткани. Глазастая, в красном платьице была хороша. Крокодилу морду лица делали опять вдвоём.
Эрик — проволочный каркас. Морду я обернула зелёной гофрированной бумагой. Зубы — из белого ватмана, целую пасть. Но самыми замечательными получились глаза.
Пинг-понговые, с нарисованными зрачками шарики на проволочках. Они вращались и придавали самое разнообразное выражение его лицу. Остальная Оля была в папином костюме с белой рубашкой и галстуком.
Парочка распевала свои мультиковые песни. Они настолько были хороши, что профессиональные артисты эстрадные, которые вели в школе новогодний праздник, стали выпрашивать у нас на прокат! Или насовсем. Но мы себе их оставили и ходили после 12-ти в них на ёлку около нашего дома, на площади Юности. Где собиралось в большие хороводы много народу в костюмах. Особенно много Дедов Морозов и Снегурочек. Потому что всех детей города поздравляли сотрудники отделов переодетые. У нас дома тоже часто собирались гости. И все бурно приветствовали наших Робота, Крокодила, Чебурашку, Зайца, Волка. Гостей наряжали всех в разное.
Были и русские и цыганские костюмы, в платках, надевали на шубы китайские и японские халаты и всё, что могли найти в шкафах.
Наша большая компания была самая привлекательная. У ёлки все общались как родные, и мы были самые родные в наших мультиковых костюмах. Они хранились несколько лет, а потом часть раздали, часть украли.
На новогоднюю ёлку в огнях и игрушках, огромную, на площади Юности собирался весь город праздновать и встречать Новый Год.
Очень много ряженых, с хороводами и песнями. После встречи его дома за белой скатертью. Через час все продолжали уже на свежем воздухе на площади. Всю ночь. Её видно из нашего окна квартиры, рядом.
Мы радовались, конечно, всегда с народом во всех образах.
   
10. Вождь Краснокожих. Вандидюля. Эспада и КПЗ

Каждое предприятие нашего Зеленограда вело «шефство» над каким-нибудь колхозом. Ведь он располагался на земле области Московской. И колхозов вокруг было сколько угодно.
Все вузы Москвы тоже шефствовали над каким-нибудь прикреплённым колхозом.
Шефство заключалось в осенней уборке поля, в основном, картошки.
И мы студентами тоже ездили на втором курсе. И дети мои Оля и Ляля.
Наш колхоз располагался в деревне Колтышево. Осенью регулярно нас, сотрудников, сажали в автобус и увозили на сбор урожая. Копали не мы лопатами, а родные Эрику трактора с плугами. А мы собирали картошку.
Здесь красивые лесные места и много зон отдыха, пионерских лагерей.
В нашем Солнечногорском районе много лесных озёр и большая река Истра. Кому повезло, те строили свои зоны отдыха около воды.
Нам выделили совсем сухое место, полчаса дороги от НИИМП на автобусе.
Дремучий лес с одной стороны, луга до горизонта с другой. Было построено на холмике небольшое поселение из кирпичных двухэтажных домиков жёлтеньких. В них трёх-, четырёхместные квартиры. Домиков около десятка. Один домик был закрыт почти всегда, для дирекции. По высшему разряду: ковры, телевизор, мебель красивая.
Наши квартиры были предельно просты. Четыре кровати, один гардероб, один стол.
Три крупных здания — это клуб, столовая, медкорпус.
В клубе — самодеятельность, кино, иногда артисты. В столовой кормили вкусно, по-домашнему. Особенно хороши были булочки свежие на полдник.
Наша зона отдыха почему-то называлась «Санаторий Колтышево». Но лечебного был только один кабинет зубной, где врач лечил всем зубы и назначал специальный массажный душ для дёсен.
Лечебным был ещё вкусный кислородный коктейль, его тоже всем назначали. И кабинеты врачей, которые дежурили сутками. Поэтому в наличии днём был один или два. Старушки-пенсионерки.
Это был полноценный дом отдыха для наших сотрудников НИИМП. Отдых заключался в том, что мы были полностью освобождены от всякой домашней работы. Магазины, готовка, бесконечное мытьё посуды, полов, уборки.
Второе, очень важное, можно было отдыхать семьёй, с детьми.
В-третьих, очень дешёвые путёвки, профсоюзные.
Мы здесь вкусно ели, остальное время гуляли по лугам. Весной они залиты были золотом одуванчиков. Летом — разнотравьем и цветами. Возвращались все феями в венках. Лесной бор уводил просеками в его дебри. Где гуляли непуганые белки, ежи. Они иногда приходили сами к нам в гости, угощались молоком и котлетами, фыркали и возвращались домой.
Почти всегда в высоте «крачил» ворон чёрный. Но ни разу не показался нам. И никаких забот!
Хоть и был нам лес не в диковинку, он вокруг нас везде в Зеленограде, но туда набеги были кратковременные. Жаль, конечно, что воды рядом не было тогда цены не было бы нашему «Колтышеву». Для москвичей же, с их раскалённым камнем улиц, здесь был настоящий рай. Для них цена полная, высокая.
Здесь была неплохая библиотека. Как-то читали на травке один из номеров ленинградского журнала «Звезда».
На повести «На берегах Невы» старенькой русско-американской писательницы Ирины Одоевцевой, которая в это время гостила в Ленинграде, Эрик вдруг заметил: «А это про нашего Артура Лурье, брата бабушки Берты, здесь пишут». Повесть была о творческом литературно-музыкальном коллективе Москвы 20-х годов. В своём клубе «Бродячая собака» собирались все известные поэты и музыканты: Анна Ахматова, Саша Чёрный, композитор Артур Лурье и другие.
Мы удивились, но особых чувств обнаруженный родственник не вызвал. Мне-то было интересно. Скупой ответ Эрика: «Он уехал в Америку, про него ничего не известно» — меня удивил. Как это за двадцать пять лет не поинтересоваться.
Нам-то вместе везде было хорошо и весело. Однажды мы с собой даже весь скот домашний забрали в «санаторий».
Кошка была домашняя и здесь в комнате жила. Обедала дома, делили с ней санаторный обед и ужин. Главная «горшочная» проблема легко решалась. Не надо беспокоиться, что где-то напачкает. Все кошки наши с детства пользовались человечьим унитазом. Всего-то надо отвести и показать.
Вот сомнения были по поводу птицы Варьки. Разрешит ли администрация ворон держать в палате. Но мы, рискуя, взяли. Привезли в её корзине из-под грибов. Всем на радость!
Иногда мы со второго этажа на верёвочке спускали из окна. Кто-то из детей её поджидал внизу и выгуливал, оберегая от местных собак и котов.
Питалась она тоже санаторными обедами.
Гулять с нами в кошёлке ходила и в луга, и в леса. Но всеобщую популярность и положительные эмоции вызвала своим выступлением перед зрителями на скамеечке. По полной программе. По просьбе нашей: «Как собачка лает?» — громко всем полаяла. И жонглёром поработала, ловила клювом всякие мелкие штучки и прутики. «Читала» книжку, перелистывала клювом. Решала головоломки, с запрятанным во множество коробочек, как у «Матрёшки», угощением.
Наша семья, конечно, была нестандартной. Здесь мы зимой на Новый год удивляли своими необыкновенными костюмами мультяшными и выступлением.
Теперь ворона на отдыхе всех удивляет.
Но самое сильное впечатление на всех летом мы сами произвели, однажды.
Уже несколько сезонов подряд мы ехали сюда отдыхать. Дети подросли. Оля уже училась в 9-м классе 842 матшколы.
У меня уже было паршивое здоровье, но идеи интересные не иссякали. Только претворять их в действительность я возлагала в основном на Эрика.
Лето. Собралось в этот раз много подростков с родителями, были знакомые по работе. Предложила я Эрику занять досуг ребят поинтересней, организовать в ближайшем лесу племя дикарей «Краснокожих». С кострами, вигвамами, нарядами, шаманами, раскрасками. Ядро уже есть — наша семья.
И стали решать эту необычную задачу. Информацию по памяти могли получить от Даррелла.    Из-за малой своей активности, я могла только руководить. Надо срочно решать тьму вопросов. Эрика назначили вождём племени. Найти имена вождю, племени и каждому «дикарю».
Место тайное для лагеря, обычаи, танцы.
Одежда — юбки из папоротника и ветвей деревьев.
Боевой окрас — безвредные для кожи губная помада, зубная паста, тушь для ресниц. Головные уборы — личная фантазия.
Всё, как в книжках. Вокруг — цивилизация, а в чаще — дикое племя.
Построили вигвам, один на всех. Выбрали шамана. Одели его в картонный расписной всякими узорами цилиндр с прорезями для глаз. И начали жить по диким законам, с кострами, плясками. Наш любимый Даррелл очень нам помог. Книги его мы с Эриком проглатывали.
Сначала мы в нашу затею приняли несколько знакомых подростков. И даже один папа напросился к нам.
Племя жило втайне. Уходили в леса и возвращались в цивилизованном виде. Преображались уже в чаще. Но слухи просочились, к нам стало проситься всё больше народу. Или сами нас находили. Мы уходили, меняли стоянку, но нас прибывало. Скоро чуть ли не все дети жаждали к нам попасть. Ещё бы!
Книжки читать интересно. А тут вживую самим можно так жить.
Когда стал явный перебор и запросились и малые дети, решили для приёма устроить жестокие обряды посвящения. Вот лишние и отсеются. Для «диких» в общем-то привычные.

1.Сорвать крапиву голыми руками.
2.Просидеть в вигваме с комарами целый час.
3.Прыгать через костёр.

Самое удивительное, даже младшие школьники готовы были на любые жёсткие испытания.
Веселились весь отпуск. Все довольны. Родители тоже, что забрали их детей, отдыхали от них.
Для остроты ощущений под конец включили набеги на «цивилизацию». Однажды в пять часов, время полдника, вдруг из леса вылетела раскрашенная толпа дикарей с улюлюканьем, воплями, размахивая самодельными копьями, в диких нарядах. На дикой скорости влетела в столовую с белыми скатертями, похватали свежие булочки со своих столов. С такими же воплями умчались в лес.
Всё это во главе с очень уважаемым учёным, известным всему городу, к. т. н. Э. Э. Немировским.
Я снимала на плёнку это неожиданное и необычайное явление и наблюдала за изумлением единственного зрителя.
На скамейке с книгой сидел доктор технических наук Н. Большаков. Его сын учился в одном матклассе с Олей, в 9 «Б». а сам работал в соседнем отделе с нами. Обнаружив в предводителе своего уважаемого коллегу-учёного Э. Э. Немировского в странном качестве, он уронил книгу, и глаза чуть не выпали.
У всех в племени были свои «дикие» имена. Как и положено, они оттеняли особенность «дикаря». Оля, конечно, была «Быстрый дельфин». У неё был разряд по плаванию. Имя Лариса с греческого переводится как «Чайка», её и назвали «Летящая Чайка».
Были «Огненная Белка», рыжеватая подружка.
Это была наша последняя семейная поездка сюда. Оля перешла в 10-й класс.
Следующее лето было занято экзаменами в школе и МГУ.
Наши «дикари» были крупномасштабным мероприятием всего санатория.
Но и до этого у нас отдых проходил всегда интересно здесь.
Мы и на прогулки брали с собой подружек, а вечерами большая компания набивалась в нашу комнату и затевали массу игр допоздна.
Эрик набирал много лесных трав и листьев и заваривал вкусные чаи.
Иногда он уходил играть с кем-нибудь в шахматы.
Когда он стал часто уходить и уж очень допоздна заигрываться, мы ему деликатно намекнули.
У нас было три койки на четверых. И у всех у нас троих были симпатичные трикотажные пижамки в синий горошек.
В один из вечеров я без пижамки перебралась к Лялечке под одеялко. Эрик где-то играл. Мою гороховую набили плотно всяким бельём и полотенцами, чтобы похожая на мою фигура получилась. А голову сотворили из кастрюли, подвязали платочком, уложили всё это под одеяло, к стеночке. Выключили свет. Ждём игрока. Он наконец зашуршал в дверях, разделся тихонечко. Мы тихо и сонно сопели, а потом дружный хохот наш раздался и включили свет, когда услышали: «Ой».
Это, когда Эрик забрался под одеялко и решил поцеловать меня в носик, а приложился к холодной, железной ручке кастрюли.
Так состоялась его ночная встреча с Вандидюлей и прекратились запоздалые игры. Шахматы остались, но он раньше стал с ними расставаться. Не захотел меня менять на Вандидюлю.
А Вандидюля нашей семье достался от моей мамы. И я, и девочки мои много раз слушали её рассказы о себе. О семье, детстве, юности, взрослости.
Истории были одни и те же, рассказывала о них каждый год, при каждой встрече. Но слушать её было наслаждением. Столько красок, оттенков было в каждой истории. Она заново, так живо всё переживала, что мы снова слушали её как будто впервые.
Вандидюлей она дразнила у себя в селе поклонника очередного. Он был богат, но не красив, с длинным носом. Водиться она с ним не хотела, поэтому выливала на него из окна ведро воды или пряталась под крыльцом.
Мы его папе подложили.
Последнее массовое и длительное мероприятие я придумала у нас в квартире.
Дети росли, росли, и вот наступило время, когда они не только что-то начинали, но стали и оканчивать. Правда, Ляля была всегда маленькая и опаздывала года на три.
Но всё-таки они обе уже окончили детсад и поступили в первый класс. А теперь Оля первой окончила свою первую школу, неполно-среднюю № 602, и получила первый документ. Свидетельство об окончании восьмилетки. Кому школа надоела, можно идти в техникум получать профессию.
Мы же только вошли во вкус, впереди ждала долгая дорога к профессии. С отличием окончив одну школу, посоветовавшись, решили, надо поучиться в другой, 842-ой, где есть классы с математическим уклоном.
В 602-ю школу мы пошли в первый класс, потому что была рядом с нашим домом, близко, удобно.
Теперь, на Центральном проспекте проживали. У нас близко оказалась матшкола в 1-м микрорайоне. Она славилась тем, что считалась старейшей, первой построенной в городе.
С отличным сложившимся педагогическим коллективом. Основные предметы вели выпускники МГУ и столичных педвузов.
Стараясь детям дать больше житейской самостоятельности, мы доверили Оле самой оформить перевод в новую школу. С чем она прекрасно справилась. И документы принесла, и собеседование вступительное прошла.
Классным руководителем у неё оказалась лучшая в городе учительница по математике Надежда Иосифовна Яхнис. Отношения у Оли с ней на первых же уроках сложились отличные. Олю вызвала к доске доказать теорему, которую она дома не успела приготовить. Доказала её своим методом и покорила сердце математика.
Класс был сильный, из разных школ города. Чтобы Оля уютно чувствовала в новом незнакомом коллективе, решила ей помочь. Я предложила организовать клуб в их классе и проводить встречи у нас на квартире. Мне и самой интересно было, с кем она встретит юность.
Стояли две задачи. Чтобы встреча внеклассная была всем интересна и имела познавательный полезный смысл.
Значит, надо ребятам организовать встречи с интересными людьми. Среди наших друзей их было много.
Эрнст Кренкель, сын знаменитого радиста-полярника экспедиции Папанина на Северном полюсе.
Володя Лищук — математик-хирург ин-та им. Бакулева, доктор мед. наук. Ещё и соратник доктора Амосова в Киеве бывший, и главный герой повести его «Мысли и сердце».
Собственный дядя Эрика, Юра, капитан дальнего плавания, военный, так же имел много историй. Интересных людей нам хватило бы надолго.
Оформление встреч тоже было необычным.
Клубу дали имя «Эспада». Ребятам предложили сложить гимн.
Для первой встречи оформление началось ещё за входной дверью.
Чтобы быстрее нашли нас, вырезали из ватмана следы голых ног. Наклеили по одной на нашу дверь, снаружи, на двери двух лифтов, остальные разложили на полу холла, указав направление к нам.
Звонок в дверь, она распахивается, гостя встречают два красавца-мушкетёра. В шляпах с пером, шёлковых плащах, усах, с рыцарским мечом.
Они гостя приветствуют, но задерживают в дверях. Ему задают три математические задачи, чтобы получить блиц-ответ.
Если он есть, гостя пропускают, раздевают и приглашают в гостиную, к роялю. Если ответа нет, делают то же самое, но штрафуют фантом. Классному руководителю было интересно, что делается в незнакомой квартире, поэтому она присутствовала тоже.
Кроме следов и мушкетёров квартира была полна и других неожиданностей.
Чтобы быстро освоились гости, на дверях всех комнат были таблички.
Кухня — «Кухня Богов». Там к их приёму кипятили настоящий русский самовар с трубой. Пекли много пирогов.
В дальней комнате уже был раздвинут стол с белой скатертью, с табличной «Чревоугодие» на двери.
От порога гостей направляли в ближнюю комнату к роялю с благородным прошлым и табличкой «Музыкальный Салон».
Когда сбор заканчивался, здесь исполняли гимн и направлялись к «Чревоугодию», где за самоваром с пирогами неформально общались, и продолжали в других комнатах.
Расшифровывали другие таблички.
«Чистилище» — ванная для мытья рук.
«КПЗ» — рядом, «комната потайных заседаний».
«Гадючник» — это не то, что можно подумать, а совсем наоборот.
Чтобы не ограничивать интересы, кроме салона с распахнутыми гостеприимно дверями для любителей классической музыки, была крошечная комнат с радиолой и пластинками. Для желающих танцевать.
Пренебрежительное «Гадючник» накладывало определённое отношение к этой комнате. Но если хочешь, пляши. Хоть и звали не для этого.
Желающих мало было. Потому что поплясать можно и в другом месте, и в другое время. А здесь были и другие интересы.
По плану было два мероприятия. Возвращение фантов владельцам. Но за отработку. Всем особенно понравился конкурс математических частушек. Способные сочиняли больше одной.
И встреча и общение с интересным гостем.
На первую встречу Надежда И. Сама привела свою бывшую ученицу, а на ту пору студентку 3-го курса МГУ, геологического факультета.
В гостях у нас был и милейший мой начальник отдела Сергей Николаенко, к. т. н..
Он знакомил ребят с возможными профессиями нашего вуза МИЭТ и направлениями научными наших предприятий.
Ребята, конечно, были в восторге от всего, необычных подарков в нашем доме.
На гвоздике около входной двери висел блокнотик для записей. Были самые восторженные.
 
11. Звёздочки на ладони. Квадратные глаза

Вот и наступил ещё один торжественный момент в моей жизни.
Дочки получают аттестаты зрелости. Путёвку в новую, незнакомую жизнь. С разницей в три года. Сначала Оля окончила школу, затем Лариса, ту же, 842-ю. Когда они родились, эта точка отсчёта — аттестат зрелости — казалась в такой дали, как путь до звезды. Но жизнь так быстро просчитала этот путь, что вот они, звёздочки, уже на ладони.
Оттого, как мы все вместе и в отдельности прошли этот путь, зависит будущая судьба дочек.
Школу обе дочки закончили отлично. Их знания давали им возможность поступить в лучшие московские вузы.
Оля пожелала в МГУ на мехмат. Самый трудный. У меня были сомнения, я поделилась с ней. Стать чистым математиком имеет смысл особо одарённым ученикам именно в математике. Их прямой путь в науку, стать учёным, таким, как папа. Оля же была просто способной девочкой. И у неё не было возможности развить их, способности, в нашей, хоть и лучшей, школе. Для особо одарённых детей в Москве есть пара специальных школ-интернатов, где в старших классах преподают профессора МГУ. Там и уточняются, и развиваются способности. Они-то потом и поступают в МГУ.
У Оли появятся несколько трудностей. Ей будет гораздо сложнее учиться в среде на порядок выше её подготовки. Все живут в Москве, ей из Зеленограда больше времени на дорогу тратить надо. Это значит, нагрузка в учёбе будет гораздо выше сокурсников. А результат? Цель? Научная степень и широта знаний могут привести к удовлетворению в работе, в научном мире. Это личный пример папы.
Но папе не надо было быть мамой. А дочки мои будут мамами. Потому — что это самое главное счастье женщины. Которое ничто не может заменить. Это уже мой пример. Я сразу для себя решила, что, имея семью свою, на меня возлагается три задачи. Поскольку с детства жила по принципу максимальных своих возможностей, я и должна такой быть в семье. Хорошей и женой, и матерью, и инженером. И я понимала, что всё мне не под силу. Требуется выбор.
Жену и мать в семье заменить нельзя. Значит, работу поставлю на последнее место, сколько сил на неё останется. Нет, я её не оставлю. Работа для меня такая же потребность, как и семья. Но   я отказываюсь от решения глобальных задач, значит, от карьеры. Я помогу это сделать Эрику. Я бы меньше дала заботы семье, если вместе с ним начала писать диссертацию. А должна отдать всю. В науке я могу взять любую её часть, чтобы решить отлично. Я это Оле объяснила. Может, даже жёстко, но искренне считала, что не надо занимать место настоящего будущего учёного.
Опять пример Эрика, которого не взяли в мой МВТУ.
Я предлагала ей другой факультет, прикладной математики. Где готовят специалистов-математиков, инженеров всех областей техники. И на них действительно большой спрос всюду и без учёных степеней. На этом факультете легче учиться, туда поступили Олины более слабые одноклассники и, как я и предполагала, неплохо устроились в жизни.
Оля не согласилась. Я же только давала советы и делилась житейским опытом.
Всё совпало с моими предположениями.
Сдала экзамены, приняли. Учиться было трудно, работать приходилось много. Была гордость — одна из всей школы на мехмате МГУ.
На распределении ей предлагали работу в разных НИИ.
Почему-то Эрик заранее не позаботился о рабочем месте у нас в Зеленограде. Взял бы математика родного к себе. Да она и сама не стремилась. Считая, все наши НИИ работают на армию, объявила себя пацифисткой.
Она была не права. Были и военные темы, но и научные космические.
В Зеленограде новым и главным в науке была микроэлектроника.
Оля выбрала в Москве НИИ, где в медицине разрабатывали новое направление «Иридодиагностика», по радужной оболочке глаза. У нас тоже есть мед. отдел. Я там и работала. Оля сдала документы, довольная отправилась на всё лето в альплагерь.
А когда вернулась, выяснила, что новый отдел не организовался. Она осталась без работы.
Перераспределилась в один из Зеленоградских НИИ, так же в мед. отдел, но не наш. Новое тоже направление, но нет знающего руководства, Лищука Володи, медика-кибернетика. Отдельно математик Оля, нач. лаб., к. т. н., но физик, врачи. Никто друг друга не понимает, некому поставить понятную научную задачу и вести её. Оля занималась чепухой, работой техника — клеила датчики.
Получилось то, что я предвидела при поступлении её. На ВМК её бы обучили более широкому диапазону смежных наук, более востребованных на практике. Почему Эрик не помог с работой?
Лариса окончила ту же матшколу, что и Оля, тоже отлично. По складу характера более гуманитарная.
На технические специальности МГУ не претендовала. Занимаясь несколько лет в детском коллективе РПШ, где ей очень нравилось, у неё сложилось впечатление, что профессия учителя ей подходит более всего. У девочек в школе не было какого-то чёткого увлечения, определённой цели и мечты.
У меня был интерес к профессиям врача и учителя, как высшим по важности и сложности. В работе без права на ошибку. Но сама отказалась от них в юности. Не считаю совершенством себя. Но в семье не было запрета ни на что. Высказывались мнения. И было полное право выбора деятельности каждого.
Единственное, что меня тревожило, что Пединститут в Москве.    
Девочка из нашего дома, студентка, рассказала о дурной организации его. Она учится во вторую смену там, возвращается ночью. Москвичам это не трудно. Из Зеленограда очень сложно. Нет столовой. А я более 10-ти лет лечила Ляле печень и все годы держала на домашней диете, лечила в санатории. Для меня важнее всего было именно здоровье детей.
Я предложила Ляле идею для размышления.
Поступив в МИЭТ на лучший факультет «Приборостроение», она решает легко все проблемы.
Получает сразу три профессии.
Может работать инженером-программистом в НИИ наших, теоретиком.
Инженером-схемотехником, совмещая науку и технику.
Если останется желание преподавать, эта возможность остаётся.
В школах ввели уроки программирования. Иди, дерзай в новой области. Для меня же решаются главные вопросы.
Она рядом, 20 мин. до института. Значит, сберегает много часов транспортных в Москву. Домашняя диета сохраняется.
Значит, лёгкая учёба для неё и все условия сберечь здоровье, на которое потрачено столько лет.
В то время Ляля умела слушать. В МИЭТе получила всё обещанное.
Можно себе и Эрику подвести итоги этих лет учёбы детей.
У Эрика всё прекрасно шло в науке в НИИМП. Он стал известным учёным всего города и у предприятий смежных. Учёный широкого профиля, сч`астливо светился от возможности использовать в полную силу свои научные возможности. Создавать новую теорию и видеть результаты на практике. В этот период было мощное развитие в стране микроэлектроники в космосе. Он создавал основы, базовую науку в разных областях — математика, автоматика, кибернетика, оптика. Он это мог, умел и был счастлив. Всё наработанное летало, работало.
Я не встречала больше такого мощного учёного. Может, Лищук.
И доктора, и кандидаты наук с ним сравняться не могли у нас.
Ему и этого мало было. Кроме своих плановых задач он решал ещё свои. Первые годы, пока молодой ещё НИИМП только создавался, Эрик не был перегружен тематикой.
Помнится, несколько лет он увлечённо работал над собственной задачей «антенных решёток».
Когда отчёт был готов, его положил «на полку» до лучших времён.
Ещё не были созданы технологические возможности реализации. А у нас в НИИМП даже и понимающих теорию не было. И он мечтательно делился со мной, что вот в таком п/я сейчас эта его работа наиважнейшая, её бы «с руками оторвали вместе с автором», с Эриком.
В работе он был неуправляем, это была страсть, голова могла работать сутками, даже во сне, в электричке, на автобусной остановке.
Но так же необычайно был скромен. Он посылал статьи в техжурналы, с удовольствием читал, радовался, как дитя. Я радовалась ему. Но большая часть его разработок лежала на полках нашей библиотеки с грифом С. С. (совершенно секретно).
Его увлекал сам процесс научных разработок. Он себя не рекламировал. По совокупности у него достаточно материала было для защиты докторской степени. Но со страхом представлял себе время, потерянное на формальные и бюрократические мероприятия по оформлению, отказывался. Он не был приспособлен к этому. Не хотел на это тратить время, которое с наслаждением использует на творческое занятие.
Его отличала от остальных учёных разница в широте научных изысканий. Все, как правило, работали в одной узкой научной области.
Он же широко, глобально, фундаментально во многих.
Уже директор НИИМП не принимал ни одного заказа, не отдав предварительно его на проработку Эрику. Скромному к. т. н., завлабу. Не учёному совету предприятия, а ему одному.
Жизнь ставила его в крайние положения.
Знакомый к. т. н. В. Звездин рассказывал об одном таком заказе.
Из МГУ приехали профессора со своей задачей. Слушал их весь наш научный совет кандидатов и докторов наук во главе с Гуськовым.
Разговаривал с ними в основном один Эрик. А когда они покинули кабинет, перевёл присутствующим. Это, смеясь, рассказывал его приятель, участник этой встречи, тоже к. т. н..
А вот другой край.
Эрик расстраивался, что многие его свежие разработки теории залёживаются по времени в родном НИИ.
Он решил, что к нему пришла блестящая мысль. Составит курс всех новых разработок, договорится с ректором МИЭТа и будет знакомить с ними молодые, свежие, талантливые головы студентов. Это может быть базой для их собственных научных исследований. У него была способность смотреть на жизнь реальную вокруг, на людей детским, чистым, доверчивым взглядом. Видеть только свет, лучи солнца и не замечать грязной помойки, рядом с которой стоит.
Эта способность была при нём всегда, не меняясь. Поэтому он всем очень нравился: и хорошим, и дурным людям. Потому что им можно пользоваться в своё удовольствие. Он не ответит даже на подлость.
Только мне одной было видно всё. Лесть и наглость, бесцеремонность в отношениях к нему.
Его наивность, доверие. И детскую обиду. Но потом мне надо было ему объяснять, защищать от дурных людей. Но это мало помогало.
Он брал в лабораторию сотрудников, от которых отказывались остальные. Девочек со средними способностями, за которых сам работал. «Я сделаю это быстрее, за два дня, — их месяц надо ждать». Конечно, они все влюблены были в него. Потому что во всём помогал. Гале Вшивцевой «достал, добыл» квартиру.
Виталика Кузнецова с язвой желудка взял, потому что несносный, грубый характер не устраивал никого, все отказались.
Приезжий Ракошиц влез в доверие, в друзья, а потом украл у своего начальника его разработки.
Шум получился на весь институт.
Эдик Вуколов, которого взял на работу, сделал ему диссертацию, которую он и приносит своему научному руководителю, отпечатанные экземпляры её. Чтобы Эрик вписал ему формулы. Сам он с женой Натулечкой едет кататься на лыжах. Эрик позволяет это хамство.
Как-то я спросила его про наших к. т. н.. Каков уровень научного таланта у них, рядом с ним.
Он внимательно подумал:
«Понимаешь, я дерево обойду, а они полезут через крону». Они работали у него. Вуколов, Левин, Кудря, Денисов.
А читать в МИЭТе студентам лекции своих новейших научных разработок ему не пришлось.
Он приехал на собеседование.
Проголосовали против.
И его бывший аспирант Эдик Вуколов тоже! Теперь он доцент МИЭТа. Его приняли читать лекции. По готовому учебнику.
А Эрика не приняли!
Он был очень растерян. А я изумлена.
А что за это время успела я.
Я создавала условия своему учёному мужу для плодотворного научного творчества. А перед этим, ещё в Лосинке, тоже создавала условия для выращивания аспиранта, защиты диссертации, дома. И сама помогала на работе технически. Мы работали на одной теме, и я обсчитывала на аналоговой вычислительной машине модели его системы. Но если бы мы не встретились, ему и не понадобились бы эти системы. Он стал бы учёным и без меня, но в узкой области дорожных машин.
А потом надо было просто освободить от всех житейских забот. Чем я и занималась все эти годы. Оставаясь матерью всем троим.
Квартира ежедневно вымыта, обеды домашние приготовлены по книжке о вкусной и здоровой пище.
Закрыты на зиму десятки трёхлитровых банок из осенних дешёвых огурцов и помидоров.
Шью кружевное бельишко дочкам. Перешиваю из своих девичьих и мачехиных старых платьев им новые. На место дырки на юбке (моль съела летом) нашиваю белую собачку — аппликацию. Олечкино любимое стало.
Первые годы в Зеленограде покупать негде и ещё не на что. Из мехового (искусственного) спального мешка у новорождённой Ляли, белого, и такой же, но серой шубки Оли шью руками, иголкой новую ей, на большую, пятилетнюю. Расставила её шубку мешком во всех местах: сверху, снизу, спереди. Получилась снегурка. Ляля ходит пока в своей, которую, с плеча своей внучки Иры, принесла нам прабабушка Берта.
Лечу их, до изнеможения три дня ходим с Лялей в поликлинику взять мазок на коклюш. Рот не открывает.
Уже второй срок, восьмидесятый день, вытираю, грустная и печальная, рвоту на полу по пять раз. Жалко дитя до слёз. А нужны положительные эмоции. Приступы кашля — до рвоты.
Годами везу по Москве Олю с больной коленкой, ищу, кто вылечит. То же и с Лялей. Арахноидит, лёгкие, печень-желудок.
Дома компрессы, банки, горчичники всякие мерзкие на детей накладывать.
Учу. Стройным рядам строчек в первом классе. Во втором уже рассказы. Ещё учим красивые стихи, поём песни и рассказываем всем свою занимательную биографию.
Оля удивительно быстро научилась в Лосинке говорить чисто, со всеми буквами и сложноподчинёнными предложениями. Тогда у неё было два родителя одновременно. Мы вместе гуляли, вдвоём всему быстрей и научили. За это и получили назидательную лекцию о неправильном воспитании детей.
Моя мера укора кому-то в семье, наказание за проступок применялось очень редко. Заключалось оно в том, что в голосе своём я позволяла одну строгую нотку.
За мокрые штаны я этой ноткой её и укорила. В ответ получила «укорище» на полчаса.
«Я с вами вон из того угла буду разговаривать». Тоже строго очень заявила нам дочь двух лет, отправляясь в дальний конец комнаты 13 кв. м. С глубоким вниманием и повиновением выслушали мы её длинную укорительную, потешную лекцию. Стягивая губы в трубочку, чтобы не  расползлись до ушей от смеха. Запали навечно в памяти несколько самых строгих фраз нашей кружевной куклы. С синими строгими глазами, шёлковым зачёсом на бочок русой головки.
«...Вы не умеете воспитывать детей! Как вам не стыдно? Ольгой меня называете. Вон все звери рты разинули: ругаются на вас. Бабинька Миленькая меня «Оленька», «Олюшка» называла, а вы — «Ольга!..».
Рты на нас разинули жёлтый и карий медведи, подаренные ей к рождению, когда в роддоме были. На рояле сидели.
Лялечка помягче была характером, общительнее, всем с удовольствием рассказывала свою биографию в два года, но с моим переводом.
Дело в том, что Алька запозорил нас за Олю. «Нельзя такой маленькой так взросло разговаривать. Дайте хоть Лялечке подольше ребёнком побыть!»
Мы дали.
Приехали в Зеленоград, стали про всё объяснять вокруг, и про неё тоже.

;Как тебя зовут?
;Алиса (Лариса).
;Как твоя фамилия?
;Милёськая (Немировская).
;Где ты живёшь?
;В Агаде (в Зеленограде).
;Какой у тебя характер?
;Потивный (это не «противный», а «строптивый»).
;Какие у тебя глаза?
;Квадатые! (квадратные).
 
Глаза её были не просто «квадратные», а целая поэма. Геометрическое название дала Галя, наша соседка, при первой же встрече.
Маленькая кружевная Лялечка в «круглом» (из круга ткани, без единого шва) платьице голубом, как и Оля, была настоящей куклой в своей детской прелести.
У неё были золотисты локоны по плечи, упрятанные по бокам в два огромных голубых капроновых банта.
Из них на мир смотрели распахнутые голубые озёра-глаза в чёрных крыльях ресниц. Длинных и загнутых. Она выделялась ясным цветком в детской толпе.
Взрослые не могли равнодушно пройти мимо, одаривали ласковыми улыбками. А знакомые тёти интересовались, что я делаю с ресницами. Отвечаю: «Накручиваю ночью на бигуди».
А я ничего не делала. Ночью они тихо лежат на шёлковых щёчках полоской бархата.
Самое главное, что я успела сделать, — выходить детей. Силы, потраченные день, ночь, месяц, годы в заботах о детях, не пропали даром. В доме цвела юность. Две мои дочки, во всей её прелести. Стройны, красивы, умны, талантливы. Чисты душой.
Когда приятель на работе спросил меня как-то, почему я тоже не защищаю диссертацию, я ответила: «Защитила, две!»   
















































































Глава 24. Двадцать лет спустя

1. Железноводск. Сыроежка. Олень Яшка

1978 г., июнь.
1)
Здравствуйте, наши родненькие.
Сегодня третий день. Сейчас пасмурно, очень тепло и душновато. С утра шпарило до 30 градусов при безоблачном небе. Так же было и вчера. Вчера до обеда день малопродуктивный — подолгу сидели в очереди у сестёр, каждый у своей — за талонами. Потом я очень долго сидел у сапожника — прошить Лялины туфли (сделал хорошо). Тем не менее мы купили новые, неплохие за 13,5 р..
Были дешевле, но вовсе дрянь. Мне талоны дали все, а Ляле ванны — с 20-го, эл. грязь — с 23-го, ингаляции отложили до конс. у ушника. Я сегодня ходил объясняться — объяснили, что по 6 процедур только дают детям, раньше талонов нет, и Ляля успевает сделать по 6 до отъезда. Я взялся рисовать «уголок медработника» и под это дело выцыганил ещё 2 талона Ляле на грязь. Консультаций завтра у Ляли две (ещё кожные), так что ингаляции получим. Всё равно послезавтра  приём у детврача — буду ругаться, почему только 6 процедур, — кажется, если уж «резать», то взрослых.
Вчера Ляля просила поднять её в 5.30. Я встал, но это была детская наивность: умаянная накануне. Ляля, конечно, не в силах была встать. Я побрился, почитал, ещё поспал — встали в 6.45, зарядка и на воду к 7—7.15. играли урывками в пинь-понь. Жара казалась адской. Но после обеда ушли в лес — там оказалось терпимо. С новой подружкой прошлёпали 8 км (!) по красивейшим местам (я снимал). Не хватило чуть — дойти до пещеры с вечной мерзлотой и ресторана с живым мишкой. Потом, после возвращения, ещё играли в пинь-понь, и я (уже без детей) сделал ещё тур в 5 км по ещё более красивым местам. Ноги гудели, но опять играл в пинь-понь!
Сегодня вольница кончилась: утром два анализа (один неприятный), потом к сестре, на ЛФК, на ванну и т. п. Завтра у Ляли очень много: тюбаж, анализ крови, ЭКГ, две консультации в кур-п-ке в разное время, ЛФК (у меня ещё грязь). Тюбажи здесь делают «ходя»: пьёшь ксилит с минводой у источника и бегаешь. Уверяют, что так лучше всего.
Сегодня встали около 6 и до источника резались в пинь-понь — отличная зарядка. Жарко было здорово. После завтрака почти не играли, до обеда съездили автобусом на озеро.
Слов нет, хорошее озеро, но идти оттуда 20 мин. до автобуса по пеклу и потом ждать очень долго автобуса — тяжко. Ляля больше туда не хочет, и я не хочу — душ дома лучше. В Ессентуках было прохладнее, там, как вы заметили, всё лучше — тут ещё нот нету вовсе, и никто не играет в пинь-понь, и вообще все дети паиньки — так что же, спрашивает Люлёк — я балбеска?
После обеда Люлюнька валяется и читает, задравши ноги. Я принял ванну — показалась очень тяжкой, горячей, душной. Мне написали — под контролем (пульс и давление до и после). «перегруженный» персонал ванн на это всё чихал! Нянечки, конечно, там непрерывно трудятся, а сёстры и врачи! Привратники при деле, остальные вяжут. После особой повторной просьбы давление померили после ванны — 110/70. Во как здорово понижает. В день приезда давление поднялось, но это, как у всех (горы, тяжкая работа ногами и сердцу). Тебе, Тонь, сюда нельзя — поразительная разница с Кисловодском — а там тоже горы. Взвешивание: у Ляли 58,7, у меня 76,8 (правда, после источника). Мне велели осторожно начать пить с 200 г (по моему габариту нужно 300—400). может слабить Славяновская. Пил 200 — вовсе даже наоборот действует, пью сейчас 400.
Наши окна на север, к горе, чему я радовался, боялся, что с юга в такое пекло напечёт. Дома хорошо, прохладно, сутки всё настежь. Есть и минусы — на уровне 5-го этажа нашего первые этажи кухни: стук с 4-х утра, иногда бранятся пронзительно. Первую ночь с непривычки я это всё слушал. Вторую меньше, но тоже — сплю как убитый до 2-х—3-х.
Потом лежу, не сплю, «сбегавши», подолгу, кажется, на свежем воздухе с 9—10 вечера и выспался. Засну — проснусь послушать оглушительный концерт птичий в 3.30, когда светает (кстати, чудесный концерт); да ещё пахнет в окно белой акацией).
Ещё посплю — кухня просыпается с шумом. Наверно, привыкну. Утренний ранний подъём (и ранний отбой — в 9.30 в среднем, жертвуя чемпионатом мира по футболу) — очень бодрят вместе с зарядкой, душем, пинь-понем (майки-рубашки нет), ванна воздушная и солнечная (я уже загорел, но не сгорел ни капельки, очень мягко) — всё это здорово.
Сегодня мы оба на 5-й диете, за новым столом. Здесь еда лучше. Вчера и сегодня сверх программы у всех была клубника — Люлёк и я, мы оба довольны. Огурцов нигде нет, и ничего нет. С рук можно купить укроп и петрушку.
Был в городской библиотеке: Даррелла и Ко нет вовсе. Есть Триоле, Хемингуэй и Ли «Убить пересмешника» — нам хватит. Планы: купить фотоплёнку (это сделано), поискать ноты в магазине; три маршрута прогулочных (медведь, кольцо вокруг горы, подъём на вершину 853 м с нашего уровня ~ 640 (есть тропы, туда водят отдыхающих, гора плавная и некрутая).
Сегодня начнём заниматься. Компании здесь пока не получается — есть девочка Галя из Темир-Тау с папой, который играет с нами в пинь-понь, но не любит гулять. В воскресенье посмотрели Пятигорск — он близко.
Напишите, как Оля сдавала историю, как готовится к физике, как провели мамулин день рождения и вообще про всё.
Кончаю, пора бежать на источник (опять часы стали, вот дрянь!)
непрерывно купаемся, меняем всё с себя и стираем — так жарко и потно, да ещё спорт. Оба очень хотим укрепиться кроме воды и процедур умеренной и приятной нагрузкой — хоть бы и пинь-понь. Целую вас крепко обеих, пишите. Эрик. Люлёк допишет сама.

2)
 ...Я ко всему присоединяюсь. Мы в парке перед ужином, после воды. Папуля взял письмо, чтобы я дописала, а бумаги не взял!! Но я потом ещё напишу. Мамуля, надо мне похудеть или нет? Я с того года на 3 кг поправилась. Ещё очень жарко с волосами. Хожу, а у меня по лицу ручьи пота текут. Пока терплю. Ну целую вас всех, передайте привет Тишке, а Варьке кусочек яичка!

3)
Как вы поживаете, родные и далёкие? Пока от вас ни одного письма, а уже 20-е кончилось. Завтра заказывать билет на обратный путь. Прошла полная неделя и ещё один день. У Люлька с понедельника начались грязи и ванны (т. е. у Лялечки: при чужих ребятах она Лариса, только если виновата, просто Ляля; Люлёк прислонютый ей вовсе не нравится). Я учусь. Но вечно путаюсь. Поэтому некоторые украинские хлопцы, по кличке «Патлатый», «Запорожец» лет 10-ти и знают её как Лялю, т. е. куклу. В ответ на просьбу «побалакать» по-украински начинают: «Кукла — гарна дiвчiна».
Я наполучал уже кучу всяких процедур, ещё записался на пятницу к зубному, ещё никак не пробьюсь к массажистке — обещали с 20-го, не вышло, теперь с 22-го. В понедельник были с Ларисой у окулиста (есть те же небольшие изменения, что были в январе в клинике) и вторично у педиатра. Вроде бы болезненных точек при пальпации меньше. Все наши врачи уходят по отпускам, и со след. раза будем у других.
Заниматься Ляле неохота — она под давлением садится, но меня не тиранит. Страсть — пинь-понь и чтение. У нас холодина, дожди, поэтому спим до 7. Представляем, насколько холоднее у вас.
Сейчас уже 21-е; вчера вечером не дали дописать девчонки (играли в слова, буриме и т. п.). взял билеты на 6-е на 2 часа дня на самолёт — так мы решили, чтобы быть дома не 8-го утром, а 6-го вечером, к ужину. Разок съездили на верховую езду, я катался, Ляля облизывалась (порядки здесь строгие — только по записи врача).
Дождь то утихает, то припускает уже третьи сутки — пинь-понь кончился. И пианино пускают, хоть и с фокусами (хотят играть многие умеющие, но добились права играть почему-то только мы). Не хватает колгот, зонта, пальто — настолько похолодало; надеюсь, это скоро кончится.
Появились огурцы по 60 к. парниковые — купили. Я нашёл здесь новый сыр, Пятигорский, по 2 р. 60 к., весь в дырочках, мягкий и с творожным привкусом. Хочу взять домой. Вечером не утерплю вам позвонить.
Первое время снились производственные сны, сейчас они, слава богу, кончились. Шум уже не мешает, спим крепко (да и окна уже не настежь — холодновато).
Когда получите это письмо, Оленьке останется один экзамен (или ни одного).
Поэтому заранее поздравляем её с аттестатом и крепко целуем. Она хорошо потрудилась, и пятёрки все честные, потом добытые.
Здесь с нами дулся в пинь-понь с утра до вечера класс 10-ый, несмотря на экзамены (готовятся с вечера до 4-х утра, спят и опять идут — играть или сдавать экзамены). Получают четвёрки, по кр. мере, некоторые.
Передаю слово Лялечке.

4)
Приветик!
Папа забыл написать про Пятигорск. Так напишу я. В общем, в воскресенье мы поехали. Мы — это я, папа и Галя. Папа нагрузился фото и кино-аппаратурой. С самого начала начал нас снимать. Мы приехали сразу к канатной дороге, поднялись по ней на Машук, полюбовались на город. Он огромный!!! На верху папа выяснил, что засветил всю киноплёнку. Потом пешком начали спускаться по тропе и дошли до избы лесника. У него раньше было много зверей: медведь, заяц, лиса и олени. Остались только олени. В большом загоне, гуляют на поле. По дороге мы нашли 2 огромные сыроежки. Одну мы съели. Очень вкусная и сладкая! А другую скормили оленю Яшке. Он с удовольствием съел, но когда пришли тётя с дядей с конфетами, он стал у них уморительно выпрашивать шоколадные конфеты. У нега даже слюни текли. Видели издали на Машуке барельеф Ленина. После горы Гале надо было на рынок. Какая-то сумасшедшая тётка из «Эльбруса» прицепилась к ней (в санатории) и стала просить, чтоб она привезла ей из Пятигорска черешню, клубнику и т. д.
На рынке цены ужасные: клубника — 4 р. — 1 кг, черешня — 3 р., вишня — 4 р. (кислющая!). В магазине ничего нет. Мы с папой не стали кормить спекулянтов. Галя купила себе 1 кг черешни, а потом 0,5 кг отдала нам — угостила. В каком-то диетическом кафе для курсовочников за 80 коп. каждый очень вкусно пообедали и поехали на место дуэли Лермонтова и к обвалу, т. е. «провалу». А потом домой — устали.
Обвал — очень интересное место. По длинному каменному туннелю ты подходишь к решётке, за решёткой побольше — серное тухлое озеро. На дне конусов разные дыры в скалах. Мы находились в скале, вершина скалы обрушена. Озеро само себе всё сделало.
Непонятно? Ну, когда приедем, я расскажу. Папа высказался так: «Из-за такой вонючки так долго ехали». Ну и всё. А вечером мы вам звонили.
Понедельник и вторник: ели, спали, играли на фортепьяно, в теннис, разные игры, занимались, гуляли. Сегодня с утра дождь. В 9 ч. поехали на папину ЛФК. Там есть врач, есть тренер. Сам конезавод очень благоустроен, с асфальтовыми дорожками и цветущими розами. На месте, где выводят лошадей показывать для продажи, они и катались. Мне пока не дали, но сказали, что мой диагноз самый подходящий. Тренер рассказала, короткая дорога до них — всего 3 км, и папа напросился к ней чистить и прогуливать лошадей (со мной). Она сказала, что в хорошую погоду можем прийти, но у меня процедуры — не получится. Может, разок сходим.
Опять кончается бумага. Мне пришло письмо от Анжелики, а от вас всё нет и нет. Пишите скорее. Очень ждём! Ну счастливо! Всех целую!
Чмок, чмок, чмок! Ляля.

5)
Приветик, родные и хорошие!
Мы с нетерпением начинаем поглядывать на почтовый шкаф в холле — когда от вас дойдёт что-нибудь? Завтра — 18-е, и мы, конечно, будем звонить, но письмо тоже хочется, особенно большое и подробное, которые ты, Тоника, умеешь писать.
У нас два дня были по врачам: вчера ушник и кожник, сегодня псих и наша Лялина ведущая. Ушник подтвердил, что фарингит, выставил в 2 мин. и велел делать ингаляции (сегодня получил талоны на ежедневные ингаляции Ляле до конца). Психа сказала, что сейчас всё о-кей и все процедуры можно (5 мин. осмотра с молоточком). Кожник — чудесная женщина, я много записал. Но здесь ничего лечебного нет: надо в Пятигорск, Мацесту (серные ванны), Нафталан (под Баку). Дала кучу советов:

1. Есть мясо только индейки (есть какое-то вещ-во в нём).
2. От трещин (чередовать): св. сало (не топлёное, нутряное); тёплые солён. ванны, потом самодельное слив. масло со стрептоцид. пудрой; технич. солидол;
3. Лечение (чередовать)
- флюцинар (купил, но не начал до телеф. разговора — польская мазь;
- винилин под компресс;
- самодельная смесь: дёготь, смола, рыбий жир, ещё кое-что (сложно);
- пить витамины А, Е, F (фолиевая кислота);
- псорален (мазь), ванны пырея, девясила.
 
Всё может помогать или не очень, что поможет — делать, пока есть эффект, потом заменять. Подтвердила, что преднизолон внутрь нельзя, обкалывать нельзя, что наука не знает причин псориазов и прочих ихтиозов (более общее название), что ведутся интенсивные работы, но успеха пока нет. Говорила, что сугубо индивидуально всё: у каждого по-своему. Видела волшебные случаи излечения (дёготь, смола, конденсат бараньего жира из горящей шерсти — самоделки).
Достал сегодня ещё 2 талона Ляле, так что она получит 8 процедур тех и тех (грязь и ванны); кто поскромнее, получают детям по 6, — правда, указание «свыше» — наша Алла Ивановна сказала. Я с ней спорил — мол, детям надо больше. Мотивировка в ответ:
— Чтобы детям было меньше «нагрузки» (тогда уж получается — ноль «нагрузки» при полном отсутствии процедур). Ну бог с ними, — по кр. мере, я достал за «мед. уголок». К тому же почти каждый день некоторые возвращают талоны, и в тот же день их достать можно.
В понедельник Ляле к окулисту (глазное дно) и начинает эл. грязь, вторник — ванны и т. д. (+ ЛФК + ингаляции ежедневно + тюбажи). 
Я успел получить две разные ванны и одну грязь. Первая ванна действовала, как нокаут, — потом ходил ме-е-едленно и лежал. Вторая (другая — славяновская, а первая — углекислая) — как в обычной ванне полежал в горячей. От грязи сплю как сурок — во время и после. Здесь после грязи заставляют лежать в комнате отдыха.
Ещё делаю два вида не очень приятных, но, видимо, нужных процедур (всё-таки согласился я на «спец» массаж — брала анализ такая умелая и умная пожилая женщина, так мне всё хорошо объяснила и обещала, что никаких осложнений с «генеральским» у неё не будет, я ей доверился и не жалею).
Из-за большого перерыва между водой и едой, большого числа процедур, удалённости (через горы-долины) ванн, отдыхов до и после процедур, ожиданий очереди — время, как всегда, уходит всё.
Успеваем играть в пинь-понь (теперь — немного), играть (немного), читать (тоже немного). Завтра, в воскресенье, если позволит погода и будет настроение, съездим в Пятигорск по Лермонтовским местам (сами, без экскурсий).
В основном всё наладилось. Мелкие нелады — второстепенные (право на игру на фортепьяно надо доказывать, радио и настольную лампу не чинят и т. п. — всё это пустяки, без которых не бывает; вода есть не всегда, точнее, её нет в нужное время — рано, поздно и в обед; давление мерить в одной ванне не хотят, а в другой нечем.
Это всё не влияет существенно на настроение. Если бы быть уверенным, что у вас всё в порядке, я бы сказал, что санаторий, лечение, врачи — всё удачно, вовремя и должно здорово помочь. Про еду можно сказать, что на 5-й диете всё вполне в норме. Даже, пожалуй, быстрее обслуживают. Трижды была клубника (пока Ляля без пупырей; если появятся — придётся от клубники отказаться).
Один раз салат из капусты, всегда закуски с зелёными огурцами (сардины, ветчина, рыба по-польски холодная и т. п.). В городе в магазинах огурцов, помидоров и фруктов нет (на рынке — черешня 4 р., клубника 3—4 р.).
Ляля стойко ест максимум творога, я столь же стойко беру две лишние манные каши в день — утром и вечером.
В понедельник мне к моему врачу и ещё я получу массаж спины (талоны), так что только успевай бегать с процедуры на процедуру.   
Люлёк ходит очень нарядная: бело-голубое платье с бело-голубыми старыми босоножками или бело-красное с новыми бело-красными босоножками и такими же бантами. Смотреть на неё приятно. Ляля мне льстит и говорит, что если прикрыть мою лысинку, то я гожусь ей «в старшего брата». Хочется верить; во всяком случае, она уверяет, что у меня не «больное-сморщенное» лицо, как у Бартенева (из Есентуков) или Триодина.
Разок позанимались, подготовил второе занятие. Прочитали по одной книжке. Нет мне шахматиста; нет компании детской — только одна подружка у Ляли. В пинь-понь режутся взрослые прокуренные парни, а умеющих играть ровесников нет. По этим причинам вечера тихие и мы вдвоём с Лялей, а не так, как в Ессентуках, где с утра до вечера была карусель 12—13-летних. Вот и всё о нашей жизни.
Целую вас обеих крепко и передаю эстафету Ляле.

6)
Мамулечка и наш взрослый Люшастенький, здравствуйте!
У нас всё очень хорошо; лечение хорошее, друзей много, щенков почти пристроили (сегодня всё будет ясно окончательно, один хороший дядя со стройки весь в орденах, обещал их «прихозяинить»). Ничего не болит и даже радио заработало.
Лечение вообще серьёзное, здесь даже ведут разные сложные обследования: зондирование, разные «скопии».
С тараканами мы совсем подружились, жара не очень чувствуется — спасает ветер; в столовой нас кормят клубникой, черешней, разными вкусностями. Папулечка потолстел на 800 г (примерно). Он утром и вечером ест манную кашу. Он завален лечением. Увлёкся своей новой, конной лечебной физ-рой. Я с ним иногда езжу.
Люшастый — молодец! Я теперь всем хвастаюсь, какая у меня 10-классница. Папуля снимает кинохронику о нашей жизни. Мы на киноплёнку засняли щенков. Дома покажем вам наших толстячков. Вчера пошли на бадминтонную площадку и посмотрели очень интересную игру в бадминтон через сетку, двое на двое. Теперь очень охота самой научиться так играть. А ещё хотим поиграть в волейбол. В эти дни никуда почти не ездим. Хотели слазить на гору, но у меня ноги болят.
Здесь за 9 коп. можно купить огромную пачку «ваты». Это фишмак. Жжёный сахар выливают на крутящийся диск, и он, разделяясь на волоски, делается, как вата.
Мы хотели вам её привезти, но она быстро тает.
Ну, ладно! Я оставляю место папе. А вас крепко-крепко целую!!!
Ляля. Июнь 1978 г.. 

2. Двуногие

7)
 ...Теперь это уже я. Если честно — домой очень хочется. Тут всё привычно: процедура, вода, еда и спортивные развлечения — надоедает уже. Охота полазить вокруг, но Люлёк стукнула коленку — шишка ещё побаливает.
Надо сказать, здесь у нас резко возросла нагрузка на ноги: всё время вверх-вниз, и от этого у Лариски проявился тот же дефект развития, что раньше у Олюшки: коленки болят (при ходьбе вниз особенно) и «заскакивают» при разгибании после приседания. Чуть-чуть это было и раньше, «на равнине», а в горах обострилось. По ровному она ходит спокойно, боли нет, играет в пинь-понь, но в горы ей ходу нет.
Олюшку мы, конечно же, очень-очень поздравляет и целуем. Когда это письмо к вам придёт, наверно уже начнутся экзамены в МГУ. Тут многое понадобится: и выдержка, умение сосредоточиться, и быстрая сообразительность, и цепкость, спортивная злость. И взвешенная смесь «наплевательства» (ради спокойствия нервов) и стойкости оловянного солдатика, умения отстоять себя — ради уважения к собственному труду и знаниям.
Наверное, это письмо последнее — вы получите его числа 2-го—3-го, а 6-го будем дома. У нас новости кончились: возимся со щенками, играем, спим. Сплю и читаю много, просто больше делать нечего. Давление, как у юноши. Работы у меня нет, кроме процедур. Шахматистов не нашёл. Книжки есть хорошие. Лошадками я правда увлёкся, но умеренно: хорошо научился, но всё равно это полчаса через день, на пятачке крутиться. Ляля по разным причинам была всего дважды: то не разрешали, то коленка, то ещё что.
Лошади мне не вредят. Тоника, хорошие ты пишешь письма! Большие!
Целуем вас крепко.
Двуногие.

8)
Здравствуйте, дорогие!
Неделя прошла, но пока медицинских новостей у нас нет. Ляля была у дерматолога, но та отсылает на длительные исследования для постановки диагноза — в Московский кожный ин-т, и только. Так что пока единственная процедура — десневой душ с полосканием календулой. С понедельника-вторника добавятся обычные грязи-ванны и массаж коленкам. Талонов на ингаляции пока нет.
Это всё не значит, что не лечимся: здесь лечат питьё, воздух, климат, ходьба, лошади, теннис, настроение и т. п. На воздухе 24 часа. Со вчерашнего вечера мы живём вместе на 2-м этаже. Балкон не закрываем — воздух дома уличный, надо сказать, ночью — холодный и влажный, Ляля укрывается кроме одеяла двумя покрывалами.
Жара пока прорезалась раза три по нескольку часов — чаще прохладно, дождики, ветерок, облачка. В один из «пустых» дней Ляля с подругой съездила на экскурсию в Домбай (неожиданно предложили пропадающую путёвку). Она довольна, напишет сама подробнее. Кроме подружки из Тюмени появились трое парней из разных мест — компаньоны по теннису, телевизор у них прокатный в комнате.
За нашим столом сидит научный руководитель Петухова — зав. кафедрой из МИЭМа, соратник Солодовникова и Ко, А. Ф. Хохлов. Ему 66, на вид 50, очень умный и обаятельный.
Мир тесен — встретил Николаенку: у него в Орджоникидзе командировка, в Пятигорске родня, здесь консультируется у какого-то светила по своим болячкам (это не он сказал, а Зинцова, с которой я их встретил; она говорит, что встретила его случайно).
Я пожил неделю с чабаном Магометом из Дагестана — интересный чабан, но невезучий: разболелся он здесь, а с персоналом и лекарствами плохо. Нет ни тех, ни другого, уехал он больной.
Как всегда, появились подопечные звери: кошка окотилась в столовой; три цепных волкодава в соседнем санатории (добрые, как щенята).
К питанию я добавил только петрушку и огурцы — купил 1,5 кг по 60 коп. в магазине (свежие), едим их неделю, и ещё дня на три хватит.
Ходил в воскресенье за грибами с Хохловым — есть сыроежки и т. п. Отдали улов провожатому парню. Ляля не захотела идти — играла в теннис, сейчас смотрит телевизор у ребят.
Тонечка, когда это письмо дойдёт, наверно мы уже успеем поздравить тебя по телефону и Оля передаст наши подарки. Но всё равно мы ещё раз крепко тебя целуем, поздравляем и желаем вылечить своё сердечко. Мы ещё ничего не получали, напишите нам подробно обо всём, передаю перо Ляле.

9)
Мамулечка и Олечка, здравствуйте!
Папа вам уже почти всё написал. Мы пока всё время искали молодёжь и наконец нашли. Мои старые знакомые от дружбы не отказываются, но и сами на контакт не идут. А за ними бегать не хотим.
Здесь молодёжь такая: Алёнка (у неё есть сестра Иванко), которая летом ездит в лагеря вести кружок мягкой игрушки, учится на 4-ом курсе (кончила), но разницу в возрасте я почти не чувствую; двое больных ребят (один — очень больной) из Ставропольского края и из Уфы; и москвич Андрей — спортсмен, который часто бывает в Зеленограде, и я его где-то видела.
Да, мам, я Птенчику открытку послала и Бабиньке тоже.
В понедельник папа возьмёт велосипеды, мы покатаемся..!
Я читаю книги по программе, уже почти прочитала «Поднятую целину». Увеселительные мероприятия здесь проводятся почти каждый день, но мы на них не ходим.
В кино душно и плёнка рвётся.
Один раз решили с папой пойти на танцы, но сначала мы учили друг друга. А пока учили, танцы кончились. Да у нас упала гитара, и ей это впрок не пошло. Мы ищем срочно ключ, чтобы поднять гриф, и можно будет играть и петь.
Ну вот и всё!
Целую вас в обе щёчки.
Ларик.

10)
Тоника-Олика, здравствуйте!
Очень рады, что день рождения получился праздничный и длинный, спасибо Наде и Андрюхе, и утке, и Варе, и Оле, главным образом — за её пионы, пятёрки, сопенье на плечике и прочее тепло (нам за-а-а-видно! Мы тоже утку и плечико хотим).
Насчёт Олиных справок: конечно, кто-то сбезобразничал, но сейчас даже если его установить, то это вряд ли поможет делу: это не восстановит данных обследования. Мне кажется, лучшее, что можно сделать, — зайти к главврачу и договориться, чтобы в один день без очереди пройти всех врачей снова, например 26-го или 27-го, когда всё равно не до учёбы.
«Мордман» меня забеспокоил, конечно. Если это не прекратится, надо уточнить у Потапова (по телефону), как через АТС принять меры (отложить трубку, куда звонить потом от соседей и что делать дальше, как узнать рез-ты). Правильно, что сходила. У нас холод и ливни кончились. Сейчас необычно прохладно (18—20), обычно здесь 25—30. Ничего страшного и жуткого здесь нет. На тараканов мы, легкомысленные люди, плюём с высокой колокольни. То, что процедур (у меня) много, — это всё нужно, лечу и радикулит, и все мелкие бяки. Отдых — прогулки с детьми по горам, конезаводам (кормить маток и жеребят, любуемся редкими красавцами племенными), чтение, сон, пинь-понь — всё это в целом очень хорошо.
Насчёт медали вы не горюйте. Важнее то хорошее, что мы про Олю знаем, и то, что не было психологического пресса: «Медаль — любой ценой». И толку от неё чуть. Да и Оля знает про себя, что её «увиливание» от неприятной работы и неуменье заставить себя с неё начать, — строго     говоря, не для медалистки. Бог с ней, с медалью. Ну а Надя переживёт — раньше надо было думать (я рад, что она у вас была 18-го и 17-го. Она не передумала насчёт ПТУ? Привет ей).
В среду я первый раз был на верховой езде (Люлёк только облизывался). Здесь есть кандидат (пишет докторскую, по слухам), специализирующийся на лечении дискинезий, гастритов, холециститов верховой ездой. Идея — в оттоке желчи, мышечной активности, тренировке мышц живота и гладкой мускулатуры (на вес золота его брошюра). Конезавод в 5-ти км, очень образцовый — весь в розах. Возит комфортабельный микроавтобус со спец. сопровождающим врачом. Врач смотрит диагноз (в книжке), проверяет назначение (не пускает «зайцев»), присутствует всё время при езде (с каплями, манометрами, шприцами и т. п.). Езда — по кругу на площадке, всего 30 мин. — то шаг, то тихая рысь. Учит и командует девушка-тренер. Ни тебе горных троп, ни галопов, потихоньку и очень мало, даже скучновато. В четверг после обеда сходили туда с компанией девчат пешком через лес — погулять. Покормили лошадок, полюбовались новорождённым жеребёнком (и постарше). По дороге — видели массу диких ирисов и опят! Дорога — дикая, красивая. Сегодня Ляле тоже разрешила врач и Ляля съездила со мной. Катается она гораздо лучше меня, и на этой площадке дочке скучновато тоже, но всё равно радость огромная — ведь лечится, с разрешения и под наблюдением врача, — и в то же время такое удовольствие!
Сегодня у меня «рекордный» день: утром до завтрака занял очередь к Лялиной докторше, после завтрака мы с ней прошли (живот безболезненный!), успели переодеться и съездить на конезавод. Потом у Ляли — грязь, а у меня: бювет, спец. массаж; микро... с бальзамом. После обеда: ванна, массаж, зубной врач. Но этот день — исключение. У Ляли проще: день — ванна; день — грязь; ежедневно — ингаляции + ЛФК или — теперь — лошадки через день. Мои дополнит. процедуры (кроме массажа) — очень короткие и без очереди.
У нас на руках билет на 6-е на самолёт ТУ-154 на 14.05. Лететь — 2 часа до Внукова, в 18—18.15 будем дома. Так нам захотелось, быстро и хорошо (отсюда выедем в 12.20 экспрессом, в 13 — уже в Минводах). Компания вокруг нас чуть выросла — есть хорошая подруга (Галя из Темир-Тау) и две ещё девчушки, хохлушка и казачка.
Здесь, как и всюду, — масса подопечных кошек и собак. Мы смеёмся: они нас встречают «на паперти» — лестнице из столовой в санаторий вроде паперти церковной. Каждая получает кусочек от шефов: почти все дети тащат им косточки, сахар, недоеденную котлету.
19-го или 20-го, не помню, мы «поцарапались об кошку», как Ляля сказала сестре, мазавшей её потом йодом.
Был концерт в вестибюле, и открыли чёрный ход. С него зашла нервная кошка — мамуня — и стала орать от страха: боится выйти в открытую дверь, где часто ходят люди. Забилась потом под лестницу, в гору унитазов, и орёт. Люлёк заволновалась: чёрный ход сейчас запрут, а через холл эта психа и подавно не решится выйти — будет вопить здесь, а где-то будут вопить голодные котята. Позвала меня. С риском быть погребённым под горой унитазов я дотянулся до киски и вцепился ей в загривок, а она — в меня. Упиралась, как чертёнок. Через секунду я её вытянул на воздух — сплошной комок мелькающих лап и когтей, Ляля решила, что кошке «неудобно», как я её взял, и меня она слишком дерёт, протянула в этот комок руки (потом объяснила: чтобы перехватить её поудобнее, приласкать, успокоить). Я рыкнул (на Ляльку), кошка цапнула, ещё по инерции разок сунулась туда же — я опять рыкнул, кошка опять цапнула — всё это за доли секунды. Потом распахнули дверь, и я выкинул её за дверь.
Потом пошли мазаться йодом. У меня зажило, как у собаки, — к утру, у Ляля — на 3-ий день; как у кошки — мы не знаем. Сию минуту девчонки устраивают гнездо, посуду и еду для двух молочных щенят, безжалостно выкинутых кем-то (очаровательные малыши).
И так всё время — даже на конезаводе есть задушевный друг — собака Барсик (!). А какие там  арабские красавцы! Там ленинградская киногруппа документалистов снимает их, и муж нашей тренерши, в картинной жокейской униформе, демонстрирует лучших из лучших (и сам тоже хорош, а лошади — как из сказки).
Так что всё у нас хорошо, достаточно положительных эмоций, а мелочи вроде нечиненного радио и очередей — они есть всегда, плевать на них.
Вечерами в дождь играли в буриме, слова, есть музыка и книги, тёплая постель — что ещё надо. Взрослых друзей у меня нет, но дети — лучше (не хватает только шахматиста-партнёра).
Временами мы с Лялей меняемся местами: она меня воспитывает, поварчивает на меня и учит жить. Я надеюсь, что я не слишком ей надоем.
Теперь лишь бы у вас тоже всё было хорошо. После производственных снов мне снятся сны будничные: магазины, потом я — здоровый — на бюллетене (воспоминание о больнице), а Тоника — больная, с температурой = 38 градусов, в гриппе пришла с работы. Ужас!
Побывал у массажистки, договорился, что сверх прописанной мне дозы «шейно-воротникового» массажа частным образом получу двойную дозу пояснично-крестцового массажа. Денег ли жалеть? Уж если есть время лечиться — так лечиться! Массажист она классный. Оставлю место Ляле, потому вас всех целую — до скорой встречи!
P. S. Алькам я тоже написал — итого 8 страниц, — всё свободное время сегодня я с удовольствием говорю со своими милыми и близкими. Хорошо!

Папа опять молодец. Он оставил мне место для письма, но не оставил чернила. Я вытащила какую-то старую ручку с красными чернилами, которая тоже скоро кончится. Но он уже всё написал. Так что я целую вас крепко-крепко. Счастливо!!! Люлёк.

11) (первое)
Здравствуйте, наши самые дорогие!
Главное вы уже знаете по телефону, теперь напишу подробности.
Ехали хорошо — куда уж лучше: купе, поезд скорый и с вентиляцией. Ехал с нами дедушка глухой и почти слепой, воевал три войны. Но он ничего интересного не рассказывал, а охал, поругивал молодёжь и науку и очень ждал, когда доедем: скучно, читать не может, время для него тянулось. У Люлька был чудесный Нагибин, у меня сначала — ничего, потом взял у попутчика Яна Флеминга на английском (Агату Кристи он сам читал): очередной Джемс Бонд, агент 007, под пытками француза-коммуниста-садиста — чушь несусветная. Ну хоть знаю теперь, какую дрянь там все читают: считается «мастер» детектива — ни фабулы, ни стиля.
Съели мы почти всё (один сырок доели с хлебом вечером уже в Железноводске); плюс ещё пару пирожков и пару мороженых, были сыты-пересыты. А ведь приехали к 4-м часам пополудни в субботу — почти два дня полных. Опоздали на час.
Пешочком дошли до санатория. В субботу и воскресенье никого в санатории нет: дежурная гардеробщица забирает паспорта и путёвки, селит на свободные места в плохих палатах: тёмных, сырых, многоместных.
Санаторий из 6 корпусов, лестницей по склону горы. Все корпуса совсем разные. Есть роскошный главный корпус, номера на двоих и на одного по 160—200 р., своя столовая. Два корпуса «средних»: номера на двоих по 120 р., без ванн и туалетов. Остальные три корпуса ободранные: номера на 3—5 человек, даже без раковин. Путёвки в лучшие три корпуса — с указанием номера корпуса; наши были без номера, — значит, нам положено в худших корпусах, где мы сначала и жили.
В воскресенье бездельничали. После завтрака сходили на луга: земляника даже не цветёт, холодно (трава в лугах чудесная, хлеба хорошие, черешня в садах поспела). Зашли на конезавод, вернулись автобусом. К Ляле сама подошла девочка на вид лет 15 — ей оказалось 22, из Тюмени студентка, ходила с нами. «Шпану» знакомую нашли сразу: они сдают экзамены, метят в ПТУ.
В главный корпус нас пускают играть в пинь-понь на хорошем столе (больше нигде в городе столов нет), мы уже наигрались всласть. После обеда в воскресенье смотрели футбол на стадионе. Вечером нас обманула лживая реклама камерного концерта в Зелёном театре — не было его. Спали мало: у нас мужики и в воскресенье, и в понедельник в 6 врубают радио и свет. Ляля под нами — там тоже все будятся от нас. Воду пили в субботу, как водится, после первых доз чуть поныл желудок, сейчас уже прошло.
Сегодня весь день ушёл на две простые задачи: поселиться окончательно и сходить к врачу. Это типично, и я даже не злился; Ляля истомилась, особенно в 3-часовом сиденье у врача. Регистратура с 7 до 9 вписывала истории болезни, к 9 собрала человек 20, приехавших за субботу и воскресенье. В свою очередь я зашёл, мне всё объяснили и предложили врозь и в плохом корпусе. И ещё обидели: сказали, что запись в моей путёвке («место работы — зять инструктора ЦК») меня компрометирует. Я отказался от мест и стал убедительно доказывать, что я «не скомпрометирован».
Меня попросили обождать до конца выдачи, часам к 11, последнего, вызвали, извинились и дали два места в «среднем» корпусе, куда, в общем-то, я не имею права, т. к. должно быть столько путёвок с номером этого корпуса, сколько мест.
Записались в библиотеку (Ляля взяла Шолохова), переехали, пообедали и сели в очередь к врачу. Опоздала минут на 40, очередь вся расползлась, Ляля задремывала в постели с книжкой, я сидел, потом вызвал Люлька, но очередь тоже вся сползлась, и ветеран без очереди — с 2 до 5 сидели. Можно было и уйти — врачиха  неплохая, сама вышла, просила всех не сидеть, обещала всех принять, быть до 7 вечера. Но уже было близко и казалось вот-вот, трудно было уже бросить очередь и уйти.
Докторша хорошая, внимательно осмотрела и всё выслушала (про Лялю дважды: от неё и от меня). Ломала голову над коленками: грязь туда надо и на живот. Нашла хороший компромисс: грязь на живот, массаж коленок. Её вывод по кардиограммам, прослушиванию сердца и нашим рассказам — нет ничего, абсолютно ничего «сердечко», кроме пресловутых возрастных аномалий. Кишечные боли и боли справа в животе её ставят в тупик: сейчас ничего не болит там, совсем ничего, хирургу нечего показывать. Просила бежать к ней, как только боль появится.
Дала направление на ингаляции, десневой душ, к стоматологу, ванны, грязь, обещала попозже консультацию кожника. Послезавтра начинаются все процедуры.
Лошадей она сама ценит очень высоко как лечебный и моральный фактор, чем покорила Лялю. Воду Ляле дала только Славяновскую, как и мне (раньше Ляля дважды пила Смирновскую, раз — Славяновскую). Здесь ещё длится цветение: жасмин, шиповник, белая акация, ещё три-четыре вида деревьев и кустарников. Воздух благоухает. Погода неустойчивая и прохладна, часто дождики, проглядывает солнце. Лечит всё — воздух, ласкает глаза пейзаж, птичьи концерты, цветы луговые. Живём мы в сравнительно новом и аккуратном корпусе на 1-м и 2-м этажах, съедемся в пятницу. В номере две кровати, две тумбочки, маленький столик, гардероб и раковина. Со мной живёт чабан из Дагестана Магомет (в колхозах путёвок не бывает, достал по блату).
Столовая в обшарпанном корпусе, но внутри вполне приличная. Чуть пониже классом, чем в санатории Калинина: заказы формально есть, но их никто не использует — не принято; шиповник не дают. Но есть клубника (по 5 ягод), закуска, немного зелени в супе и закуске. Вечером кроме кефира есть сладкий компот из свежих фруктов, что очень нам понравилось. Еда типичная — вполне съедобна, в основном вкусная.
Отличная библиотека: Манн, Роллан, Голсуорси, Фейхтвангер, Лондон, Диккенс, всё полное собрание!!! Бальзак, Гюго. Остальное, как всюду, — автобус на грязь и обратно. Говорят, в городе стало хуже: часто нет горячей воды, простаивают грязи и ванны, все нервничают и ругаются. Посмотрим.
С рынка носят черешню и клубнику. Цены — обычные, южные, нам не надо. В магазинах — пусто. Завтра процедур ещё нет, съездим на лошадок, зубы полечим. Не хватает зонтов нам. На выходные планируем прогулки по окрестностям. Я не возражал бы против одной автобусной поездки в «большие» горы — показать их Ляле. Она не боится автобуса (в смысле качки) и не против, но хочет твоего, Тоника, совета. Настроение хорошее, здесь всё такое красивое и привычное, привычно-радостное, я сказал бы. Беспокойства насчёт жизни врозь — позади, комфорт нас вполне устраивает, еда в норме, книжки, пинь-понь, привычное лечение — всё в порядке.
Спасибо огромное Григорию Павловичу: дикари есть здесь, стоят, бедолаги, по часу в очередях (столовые ещё в ремонте, к главному наплыву).
Целуем вас крепко. Пишите о своей жизни, о Глашке, Фильке, Варюхе.
Эрик + Ларик. 

3. Аттестат

1978.
1)
Здравствуйте, мои дорогие, мои хорошие, любимые!
Получила сегодня второе ваше письмо (23.6), первое — 18-го. Одно я уже отправила, могу только отвечать на ваши, потому что по нас писать особо нечего.
Первым письмом малость расстроили меня: и тараканы, и жарко, и столовая плохая, лечения мало, друзей — вовсе нет. Стала чувствовать себя виноватой, что затолкала вас в такую бяку. Главное, мне перед вашим отъездом Нишанова расхвалила Железноводск как рай. Потом Виталька после твоего письма первого ещё больше расстроил, говорит, что Ессентуки — лучшая вода в мире, а все ваши «Славяновские» — чепуха. Вовсе затосковала. Вчера звонила Веледницким узнать, как у Бори дела: две тройки (лит., химия), остальные — четыре. Лена подняла мне настроение, т. к. опять с жаром объясняла, что Железноводск, особенно для печени, лучший в мире санаторий, что «Славяновская» и «Смирновская» — экстра-вода, лучшая в мире, т. к. горячая идёт из источников, натуральная, а все прочие подогревают (Ессентуки тоже). В общем, уверяла, что вам должно быть хорошо. Сегодня ты тоже про лечение написал, получше, может, всё хорошо будет?
Ещё у Юльки: он дней на 10 в командировке по Украине — это хорошо. Маринка с д/садом на даче под Москвой — это хорошо. Но у неё всё-таки аллергический компонент при бронхите, на весну, на цветение, — это плохо. Плохо стало, как переехали на природу. На Арбате не проявлялся.
 Мы дома живём мирно, дружно и холодно. Я готова дома и на работе сидеть в спальном мешке, но неудобно.
Вчера отнесла «Стёпе» лицевать свою шубу, теперь появилась надежда на потепление. И правда, ливни хоть прекратились. Я вычислила так, что холод наступил, как мы Оле для жары узбекское платье сшили.
И так всем навредили. Даже у вас холодно стало. У Стёпы встретила Надежду И.. Она после выпускного сразу едет на юг с Сашей и к Стёпе пришла на примерку.
Мерила трусы. В горошек. Очень большие почему-то, больше твоих раза в 2,5. Это Стёпа нам их показывала пустые, без Нади. А с Надей я уже не видела, я её в коридоре ждала и стеснялась. Она себе этот «костюм» для юга шьёт.
Сдаёт Люшастенький-головастенький очень хорошо. Правда, первый день после экзамена болтается, последний долго сидит. Но успевает. Теперь ин. из., думаю, проще всего. После всех экзаменов выделяют её ответы как лучшие: физика, химия, я уж не говорю про математику, записанную красным карандашом. Очень Надя расстраивалась, что такая работа не идёт на медаль. Другая математичка в их школе выпрашивала Олину работу, чтобы повезти на комиссию как образец, чтобы показать: вот как надо писать!
Надя не дала.
Я на последних экзаменах уговаривала Олю поменьше заниматься, т. к., даже если не «5» на экзамене, в аттестате всё равно «5».
За год оценки все отличные.
И какая разница: круглый аттестат или нет? Спрос в институте всё равно один. Оля знает это, но против медали ничего не имеет. Во всяком случае, у неё сильное желание сдать всё на «5» и аттестат иметь «круглый». Ну это как итог своей работы, и это понятно. Дело в том, что класс сдаёт очень хорошо, из всего класса по физике в аттестат выставили 2 тройки, двум Иркам (Чичерина, Отобегова). Но это последние из последних. Многие вылезли за счёт экзаменов, получили «5». Но они у всех ведь очень разные: у Оли с Андреем или у Денисова.
Андрея Люша не балует, позволяет находиться в своём обществе в небольшой дозировке. Издевается потихоньку. То она ставит суровое условие, и он, бедняга, смеет показаться на голубые глаза её только с выщипанной бородкой. А то и вовсе не смеет появиться.
Но однажды он всё-таки сумел тронуть её чувствительное сердечко: бежала она, как всегда, суровая и строгая, в школу, на консультацию, днём в проливной дождь и холод.
Надела мой вишнёвый плащ, но зонт, конечно, не взяла: она его не любит. Ну а Андрей изучил, оказывается, её некоторые нелюбимые привычки. Короче, вылетает она из лифта (строгая и суровая), а внизу стоит Андрей, с зонтом своим. Надеялся, бедняга, что убережёт её от ливня. Шли они в школу очень довольные, очень мокрые, т. к. зонт он нёс под мышкой, приводя в изумление всех прохожих. Хуже всего пришлось ему, т. к. она-то в плаще, но под зонт она не может (как он смел такое подумать!), а один под зонтом он тоже не может: воспитание не позволяет.
Сушила его собственная мама. 
Улыбка у него очаровательная, но Люшка на него держит глубокую обиду, что он её в школе на «горшочек» не пускает.
Мне с этими справками медицинскими не везёт: почему-то врачи меня далеко посылают — в кабинеты ко всем врачам. Вчера опять с Люшей после экзамена ездили, опять я расстроенная вышла, усланная далеко, — и тут мне повезло. Везёт мне на хороших людей! Пока я в справочном горевала, когда и где Люша будет бегать, подошла ко мне малознакомая сестра (из 152-ой она мне анализы «на руки» выдавала, и я ей лет 5 назад полкило конфет принесла), позвала к себе в «доврачебный» кабинет, взяла справку, всю её оформила, поставила какую-то вязь вместо подписи со словами: «Нечего бюрократам мучить ребёнка, пусть идёт и спокойно учится», — велела ставить печать. Всё заняло 2 минуты (вместо 2-х недель) — я обалдела немного. Потом пришла в себя, поставила печать, пошли в магазин, купили ассорти за 3.40, вернулись, благодарили, расстались очень тепло. Мы решили, что это самый замечательный человек у нас в Зеленограде.
Оля пьёт магнезию, на голову особенно не жалуется, во вторник с ней пойдём к врачу-эндокринологу, надо ей много цветов найти; кормлю её витаминами, компотами. Вчера торжественно доели красный помидор Мамата. Да, конечно, он тоже поздравление мне присылал: «на благо Социалистической Родины».
Остальные как всегда. Варька орёт, как ефрейтор, иногда, Тиша растёт и бесится. Наш дом теперь называется «Степунчик (это Тиша) и его обитатели (это мы)».
Да, Варюша нас поразила. Шли к портнихе, она с нами. Вдруг стала временами на пузо присаживаться, крылья в сторону. Мы поудивлялись, поисследовали и выяснили: она разыскивала на тротуаре маленькие муравейники, носом их ворошила и принимала ванны из муравьиной кислоты: у неё ножки болят. Мы в тот раз не успели довести её до большой кучи муравьиной, вчера довели.
Нашли в лесу большую кучу, она туда сразу влезла, раз пять принимала ванны, потом выскакивала, потом опять вскакивала. Долго мы не выдержали, т. к. нас ели комары, её муравьи, мы все убежали быстро, конечно под оглушительную ругань вороньей стаи.
Вот без академиков рецепт: все подагры, радикулиты надо лечить муравьями.
Про нас всё. Ждём ваши последние известия. Милый, хороший Люлёк, я тебе всегда буду своё одеяло или кофточку давать, даже в лагерь, если ты, как котёнок, меня нюхаешь. Наряжайся (где ещё?), отдыхай, лечись, играй с большими (ты тоже подрастаешь, поиграть можно) под папиным надзором (конечно, старший брат!). Чтоб никто не обидел тебя.
Очень, очень прошу, приезжайте здоровые и красивые. Эрик, кожник советы даёт более разумные (всё неясно, надо пробовать), только у неё надо бы узнать больше советов без химии, без лекарств, домашние, особенно травы. Если удастся, узнай. Пока целуем вас крепко.
Любим, ждём.
Ваши мамуля, Люша.

2)
Здравствуйте, мои дорогие, мои Ушастенькие!
Уже который день пишу письма дома, на работе. Сегодня тоже не могу «углубиться» в Тимкины растворы, решила написать, наверное, последнее, следующее вас уже не догонит.
Сегодня — после бала. Потому и решила сразу написать. Приедете, ещё раз подробнее расскажу, сейчас — немного.
Вечер начался в 9. До 9-ти директриса и проч. произносили много слов о «тёплых руках» школы и любящих сердцах преподавателей, вручали сначала путёвки на завод, потом аттестаты.
Сначала Вере, потом Оле (лучшим по школе), с похвальными грамотами. Оле — по математике, химии, истории. С удостоверением на программирование, золотым значком по физ-ре, юбилейным значком школы — 15 лет.
Надежду завалили цветами. Оля привезла розы из Москвы. Успела на «Речном» за 5 мин. обаять деда с двумя гнилыми зубами. Осчастливила одной «левой»: шла по улице, а он следом причитал, улыбаясь лысым ртом: «Какая величавая! Какая радостная! Я теперь счастливый и радостный на всю старость! Приходи с подружками сюда в сквер, я тебя нарисую, я тебе подарю что-нибудь и т. д.».
По дороге к 400 авт. другой «левой» она за 5 мин. решила задачку 5-ую! (из сборника МГУ). Довольная очень. Потом мы с ней чистили пёрышки, после моей работы, наряжались и пошли за ручку в школу, с пионами-розами, я — в голубом, Оля — в белом, с твоими часами-цепочкой на платье (идёт к красной вышивке розовое стёклышко), в бело-красных туфельках. Очень даже!
Оказалось, на вечере была одна она в платье нормальной длины. Пришли девицы в потрясающих туалетах, как в ресторане времён НЭПа: платья необыкновенных расцветок и шелков и фасонов, все или до пят, или ниже колен (выше только у одной Оли). Или узкие, хоть выскочки (Ира Афанасьева), или балахоны шириной 3 м, причём или подпоясаны пояском на животе, или на шее (Таня Коваль) и проч. и проч.
Я была у них все танцы, до 3.30 (сидела, ничего, выдержала), после этого их выпустили из школы, все с цветами ушли по Центральному проспекту возлагать цветы к памятнику Ленина (я бы всех послала к «Штыку»). Я ушла спать. Оля пришла в 7; до 9—10 рассказывала все события, до 12 спали. Ей оставила домашние дела и магазины, но не оставила ключи (её и мои оказались в моей сумке, на работе, я тоже — Клёпа. Но она как-то всё-таки сумела выйти из дома (я звонила — нету дома).
Оля плясала почти весь вечер, основная тема — «трясучки», за весь вечер — несколько «парных».
«В кружочки» по-настоящему не танцевала, тоже нужен партнёр. Думаю, очень хорошо было бы, если Сашу привела с собой, на весь вечер себе удовольствие получила бы.
На парные Андрей не на все приглашал, вёл себя благородно, давал возможности Тимуру, в итоге от их двойного благородства она несколько раз осталась без танца.
В конце вечера страсти накалялись, на предпоследнем Андрей пригласил, а она его оставила в середине, т. к. ждала Тимура и т. д. Андрюшенька, бедный, весь вечер ходил с длинными щеками, жалко его было (мне): и пригласить боится, и не пригласить жалко. Умучился. Дальше события развивались быстро: прощальный школьный вальс — Тимур (за этот единственный ему сразу попало от отца, который надзирал за ним весь вечер, я предполагаю — запретил подходить к Оле).
Надутый, со щеками, Андрей — ждёт на улице. Оля отказывает по дороге «одной левой» Андрею, потом Тимуру — одеться в их пиджаки. Тогда Тим выдал потрясающий аттракцион (уже без отца): на виду всей школы снимает ботинки, носки и идёт босой, как Христос к кресту, до тех пор, пока Оля не надевает свою собственную мохеровую кофту, которую я таскала весь вечер, которую она надела на Гаврильчик, без которой она замёрзла до босого Тима.
Дрюша был убит наповал, ушёл домой; с Тимом выяснили отношения, помирились (но он не прощён). Теперь их два. Что с ними делать — не знает, поэтому сунула носик в плечико мне и уснула мирным сном.
Что будет, что будет!?
Велела я срочно приласкать по телефону Дрюшу (позвонила, позвала с собой сдавать документы завтра). Предложила, при необходимости, объясниться с ними обоими одинаково: «Я маленькая, хочу видеться с вами и дружить, как в детском саду (надо, как «штабисты», но они не знают их), если хотите по-другому — ждите, когда вырасту». Ну что я могла посоветовать бедной девочке в такую трудную пору, как экзамены в МГУ?
— Люля, вялые фиалки с корнями и землёй — это Тим Оле подарил в почтовом ящике.
Вот какие у нас потрясающие пироги. Надежда в школе, как Очировна, говорила: «Её не отпустили». Может, и правда, цену себе набивает (знаем, конечно, что там!).
В общем, бал свой первый она (не Надя — Оля) запомнит надолго.
Наверное, это новая страничка юности. Но я переживала не только за неё. Её не поделили (как жаль, что Саши не было!), за остальных девочек очень обидно было.
Никогда не могла предположить такой прощальный бал: не смешивались! Как в классе кучками, так и весь вечер теми же кучками-кружочками — трясучками, все как чужие! Не могла простить, что на парных танцах — девчонки стояли в сторонке! Это же преступление. Они так ждали, такие причёсанные, в таких балахончиках, а их не приглашают. Я бы всем подзатыльников надавала. Разве можно простить, если на этом последнем вечере пропущен хоть один танец?
Оля танцевала, потому что Андрей есть, никто из класса почти не приглашает никого, случайно, по разу, не всех, а уж о параллельных и говорить нечего.
Очень, очень я горевала за девочек и озлилась на этих дурачков, и родители-то все мальчишкины стоят — мер не принимают.
Задача. Как теперь молодёжи моей помочь? Люшку привести в предэкзаменационную форму, Дрюшку приласкать, Тимку уберечь от колотушек восточных.
Ну вот, все последние известия. Целуем вас, любим, ждём толстых, здоровых, благополучного вам возвращения, хорошей погоды.
Ваши Люшечки-мамулечки.

3)
Мои дорогие, мои щекастые и клепастые, здравствуйте!
Только что пришла Люшка с Андрюшкой с последнего экзамена (круглая!), только что выгнала её гулять с классом в парк Горького (конечно, брыкалась, отказывалась), только что села писать, как вы позвонили и я вам всё сказала, теперь и писать нечего. Но я не успела вам кончить, как пришла Таисия Николаевна спросить, можно ли её Лене ехать сейчас отдыхать к бабушке на море и скоро ли ей на работу. Я Лену отпустила в отпуск, папулю её отправила к Фадееву, тогда Таисия Ник. постеснялась немного и вынула из сумки конфеты, коробку, со словами: «Вы нам носили, носили конфеты, мы брали, брали, и вот Вы возьмите». Я поняла, что это тебе награда за Лену, деньги ей (8,40 р.) отдавать не стала, как за «Искусство возрождения», договорились, что она на днях с Леной придёт чай пить с ними.
Эрик, звонил вчера Боря Крейсман с устройством тебя на работу: никто им не нужен.
Зато он предложил Оле свою помощь. Сходит к нему, задачи посмотрит и устно её погоняет.
Мне удалось сделать вот какие хозяйственные дела:

1. Слесарь залепил наконец цементом трубу под раковиной, теперь не течёт.
2. На АТС купила 10 м шнура и сделали переносной телефон, очень удобно, не надо вскакивать, особенно с приступом, особенно к «Мордману».
3. Поставила переключатель к телефону. Теперь я, как Стёпа. Отключаю телефон от «Морды». Последнюю неделю на все звонки отвечаем «роддом», вроде чуть пореже стал приставать.
4. Справку медицинскую Оле оформила. Что-то ещё было, но забыла.

Ляля, Тишка каждую ночь откусывает меховому коту хвост (что в твоём ковре сидит, с пуговицами-глазами) и выщипывает из него мех и таскает по всей квартире. Мы коту хвост пришили, убрали высоко на книжки, теперь он у Козы жутко ногу грызёт (в пятку). В остальном ведёт себя хорошо, нас дрессирует. После «кучки» «мыркает» до тех пор, пока не заведёт нас в туалет, чтобы мы убедились и наградили.
Уже пришла Оля, поездкой довольна. Но это я не так долго писала — у меня была в гостях Оля-Офелия, мы с ней долго трепались, и поэтому сейчас кончаю, чтобы накормить голодную гуляку.
Целую, мама.

4)
Привет двуногим с новой странички!
Вчера голодную Олю покормила круглым пирогом. И было поздно, особенно после подробного рассказа про увеселения в парке. Тимур уже отказался, видно, полностью от заветной своей мечты и уже не пользуется случаями общаться с ней.
Андрея не было, он ездил с мамой к отцу в «Клинику пропедевтики».
Кстати, я выяснила у Саши Немировского значение этого непонятного слова: это «учение о лечении врачам». Вот как это переводится.
Так вот, ходит Тим врозь от неё. И вообще в парке был не весь класс, наверное половина, и между собой плохо общались, нет общих тем, так, шлялись, по двое, разговаривали.
Жалко их.
Получили в классе фото: большое — класс — и три портрета. Оля, как всегда, очень хорошо вышла всюду, но из трёх портретов два обещала (Тане и Зое), остался мне один, Надежде не хватило. На общих фотокарточках расписались все из класса, а Андрей написал целое послание, очень трогательное. Интересно, что его не смущает множество глаз, читавших это послание.
Я её всячески уговариваю, чтобы она сегодня на школьном вечере сумела сохранить себе хорошее настроение и всем своим товарищам. Не знаю, получится ли.
С утра были хлопоты. После завтрака поехали с ней на базар в Крюково за цветами: себе, эндокринолихе, Надежде. Цветов мало, плохие и дорогие, т. е. одни пионы мелкие. Истратили 5 руб., привезли мало. Поделили. К «Кринолихе» пошли, час прождали (уходила по садам). Анализ не очень плохой (РОЭ — норма), ещё попьём после перерыва, ещё придём к ней. Потом я убежала на работу, Люша — домой. К вечеру маки завяли, цветов Надежде мало.
Хочет ехать на «Речной» ей за розами, которые вчера видела. Но там же редко и случайно бывают. Предлагаю добавить гвоздик из нашего магазина — не хочет.
Теперь про пирог.
На пути его испечения встретились большие трудности. Я забыла, что ещё одно хозяйственное дело сделала. Испортилась последняя розетка на кухне, позвала электрика. Пришёл мальчик молодой, не испорченный столичными взятками. Розетку подключил, а я ему на духовку пожаловалась
Я ведь много раз их звала, этот — первый, который дотошно и внимательно стал смотреть и выяснил, что нижняя часть плиты работает только на «1». Провозился полдня, часа 3. За это время сделал всё, поменял внутри, переключатель и написал в заключение в моём заявлении, что «заводской брак».
Я решила менять плиту целиком, долго не могла связаться ни с нач. ЖЭКа, ни с гл. инж.. За это время духовку не включала, боялась последствий последнего «КЗ».
Но в ЖЭК не пробилась, а Люша кончает, а пирог нужен, решила рискнуть: включила — не дышит.
Поставила сковородку. Оказалось, брака нет. Она печёт, как зверь. И мой корж задымился в несколько сек.. Мальчик всё починил, но сам об этом не знал. Я тоже.
Но я никак к ней за один раз не смогла приспособиться: снизу и сверху — уголёк, в середине — мокрое тесто. В общем, возилась я долго, хитрила, как могла. Но Оля сказала: «Вкусно», может, соскучилась.
Так вот, вчера письмо не дописала, а бежали к «Кринолихе» — достали ещё ваше письмо. Начало у меня дома, а я сейчас на работе решила вам дописать и послать поскорее.
За вас рада, за живот, радикулит и проч., за жеребят, щенят и кошек тоже. Лечитесь, очень-очень хочу вас здоровых видеть.
Обязательно спроси, нужны ли вам «Ессентуки-4», почему тебе от них плохо. Я про те, на шкафу лежат, годны ли? Может, Витальке отдать?
У нас теплынь, надеюсь надолго.
Главное, я устроила тепло на вчерашнюю прогулку и сегодняшний бал (26 градусов днём).
Звонила дяде из МГУ, не забыл меня, рассказал разницу между «Мехматом» и «Прикладной».
Приглашал Олю зайти, может ободрить, что есть свой человек, может посмотреть. Но она не пойдёт, застесняется.
Дядя приветливый, приедешь, надо их к нам вытащить на шашлыки и Варю. Встретила разок Серёжу Николаенко, красивый, весь в серебристых кудрях, ласковый, тебе шлёт привет, готов костьми лечь в дверях, защищал меня от Мордмана.
А Витя в выходной хотел очень ему «морду набить». Не Серёже.
Дела у него со шпаной и квартирой плохо. Вчера уехал в Ригу на 10 дней с концертами.
Вот всё пока, целуем вас очень, любим очень.
Выздоравливайте.
Олюшка, мамуля.

4. Железноводск. Сны. Шпана

1)
Здравствуйте, наши дорогие бабинька, мамуля, папа, Оля, Витя!
Незаметно пролетела неделя. Незаметно, потому что начались обычные курортные будни: водичку пить, ЛФК, ванна или грязь, опять водичку пить и т. д.
Так как воду мне пить за час, плюс 15 мин. ходу — время уходит очень быстро, тебе, Тонечка, это знакомо — остаётся 15—20 мин. до еды, которые пропадают просто так. Подъём у меня самое позднее в 6.30. Ляля спит лишние 20—30 мин. и приходит ко мне в очередь на «Смирновский» источник — я ей занимаю и беру воду. Поэтому ложимся не позднее 10 и вечером не читаем или читаем мало. Пару дней спали после обеда.
Ляля была у невропатолога. Это ненужная, в общем-то, консультация — для проформы, чтобы разрешил грязь. Но грязь-то он и не разрешил — для осторожности. Перешли опять на электрогрязь. Это он написал в истории болезни — наша врач ещё не видела, т. к. Клёпа-сестра, конечно, вовремя не забрала историю болезни, теперь до понедельника (сейчас вечер субботы).
Во вторник ЭКГ, в четверг — ЛОР и начинаются ещё ингаляции. Сегодняшние и понедельничные Лялины талоны пришлось обменять на более поздние дни. Общую грязь Ляля перенесла трудно, электрогрязь — гораздо легче. Остальное время — как обычно: пинь-понь, бадминтон, чтение. Я добирался до пианино, Ляля ещё не играла.
Написал письма кроме вас ещё Питерским, Гинсбургу в Ленинград. Сплю пока ещё беспокойно, много просыпаюсь и потому вижу много снов, все их помню:
Сдавал с Олей зачёт какому-то Леониду Владимировичу. Теорию она ответила блестяще, а срезалась на двух простых задачах. Одну я решал, проснувшись: если ручные часы уменьшить в 100 раз, с какой скоростью они пойдут?
Потом я в Сасове с отцом засыпал в амбар горячее крупное зерно и съел пару ягод вишни — подивился, что всё-таки несколько ягод есть!
Потом опять на работе: Николаенко предложил мне очередную аферу — открыть лабораторию по новым источникам ядерной энергии. Помещения — сараи и вагончики. Я стал прикидывать, где разместить накопитель антипротонов, лениво решил — плевать, что афёра, работа сверхсекретная, хорошо оплачиваемая, но взволновался — кто же пойдёт со мной работать? Нет, решил, ну его — и проснулся.
Видно, пройдёт ещё много дней, пока забуду про работу совсем. Попить пустырник, что ли, чтобы спать покрепче?
Послезавтра заказывать билеты на 31-е. Ляля заволновалась — как мы договоримся насчёт Глашки? До конца июля? Ведь Люда Холод с 28-го уже в лагере, мама её вряд ли будет долго держать кошку. Так что нам понадобится день в Зеленограде, чтобы пристроить кошку.
Что надо купить в Москве: мясо, колбасу, масло, сыр, сухой торт. Ничего не забыл?
Первые дни у обоих животы побаливали — реакция на воду и процедуры. Теперь боль прошла, врачи говорят, что так и надо, это хорошо, вода, значит, действует.
Очень ждём от вас письмо, особенно насчёт здоровья Тонечки и бабиньки. Как там дела у Оли — есть ли настроение заглядывать в лекции.
У меня тут с собой хорошая популярная книжка по думающим роботам, там есть немножко лёгкой математики, которая Оле легко будет доступна, может быть Оле эта книжка будет интересна.
Напишите про сасовские новости — как там Аня с Серёжей и сынишкой, видели их? Таня Шишова отдыхает в Сасове? Что слышно про Рыжовых и Марию?
Что поделывает Виктор с папой, рыбалят ли, ходят ли за грибами? По радио судя, у вас переменная погода, грозы и дожди. У нас тоже не жарко, но дождей при нас не было (до нас лило, буря). Кофты нужны утром и вечером, но более тёплых вещей не надо, так что с одеждой всё в порядке. И Ляля, и я уже по разу устраивали постирушки, мелкий ремонт.
Кончаю — пора спать, целуем всех-всех вас крепко, до скорой встречи —
1980 г.. Июль. Эрик и Ларик.
 
2)
Здравствуйте, все, наши дорогие мамулечка, бабинька, Олюшка, папа, Витя!
Мы получили ваше письмо первое, очень ему обрадовались, погоревали за маму и Глашку, во время их подлестничных приключений, порадовались за бабиньку, за её здоровье.
У нас обычные санаторные дни: у Ляли много процедур до обеда, после обеда отдыхает. Позавчера сделали ЭКГ и ФКГ, результаты будут завтра (их постараюсь успеть вписать в это письмо). Сегодня были у ЛОР-консультанта: 30 сек.; 18-й источник не полоскать — не подходит; вид ингаляции заменила; горло глянула — 3 сек.; на вопрос о головных болях и гайморите — ответ — болит не от гайморита, до свидания.
Погода стала переменная, то пасмурно тепло, то душно жарко. Бывают дни и часы, когда весь как варёный, — читаем, отлёживаемся. Я дважды съездил на верховую езду. В этом году это проблема: талоны на процедуры только на 10.00 и 10.30, езда в то же время. А на ваннах и в грязелечебнице строгости невероятные: пускают минута в минуту, контроль двойной. Дважды я извернулся — уговорил, обменял, но дальше придётся бросить это занятие.
Лялю перед ЭКГ выслушал врач, назвал её «непорочной» — порока, в смысле, нет у неё. Подробности завтра — после расшифровки ЭКГ. В общем, лечим дёсны, горло — кроме желудка. Больше ничего не успеть, да и не надо, и так в некоторые дни 3 процедуры в разных местах (через день всё в одном месте).
Не в самые жаркие дни я играю в бадминтон и теннис, Ляля — почти всегда в теннис. Эти тренировки я очень люблю — из-за чувства мышечной радости и ощущения здоровья, тренированности некоторой. Душ и шезлонг на балконе после — тоже приятное ощущение. Разик ходил в горы — жара и сухота даже в лесу.
Здесь в продаже в гос. магазинах: яблоки зелёные — 30 коп. (мы их не ели), груши зел. — 50 коп. (брали дважды и понемногу), помидоры по 60 коп. — 1 кг съели (по 2 шт. к обеду-ужину), 1 кг ещё взяли огурцов — 30 коп.. Засуха держит высокие цены на абрикосы, вишни, черешни, рыночные груши-помидоры (я на рынке не был).
Один раз поработал над рефератом Маматхана. Убью на него ещё два вечера (сегодня и завтра) и отправлю с довольно детальными указаниями: в шелухе там есть все необходимые зёрна. И даже я бы сказал, что если убрать шелуху, то реферат лучше диссертации. Тут поневоле весь океан опытов и мусора словесного надо выпарить и оставить граммы самой соли. Эти граммы необходимые там я нашёл — и рад за Маматхана.
Много ходьбы по городу: 3 раза по полчаса — на воду (1 раз в 2—3 дня плюс четвёртый раз за 18-м источником в графин), на процедуры ещё раз-два, то за грушами, то в спорт. товары, то ещё куда. В «лошадный» день на ванны в гору 3 раза бегал: до лошадей, после и, наконец, в назначенное время. Итого 2—3 часа ходьбы по горам вверх-вниз, кроме специальных прогулок, тенниса и лошадей. Спорт — ещё часа два. И круглые сутки на воздухе (балкон не закрываем) — всё это, конечно, лечит не менее, чем вода и ванны.
Зацепил клетчатые брюки — мне их за 2 часа художественно заштопали в новом доме быта за 70 коп.. Зд`орово! А то я приуныл было.
Настроение Ляли в основном — мажорное: радуется и грушам, и шарикам пинь-понговым, и книгам хорошим, и новому талисману (покажет вам потом сама). Пока всё удаётся: и талоны поменять, как надо, и спортснаряжение достать (это всё важно: когда снаряжение есть у нас, мы идём и играем, когда хотим, не зависим от других — ждать не надо, да и народ тогда вокруг нас крутится).
Тонечка, в Евпаторию мы отсюда, конечно, не полетим: во-первых, там после меня был Гуськов с ревизией, были жалобы на начальника (не из-за нас, конечно, — я для работы нужен, а Лариска их не разорила; но там жил и более подозрительный народ — женщины чьи-то, будто бы не связанные с работой вовсе и т. п.); во-вторых, денег на Евпаторию не хватит, у нас билеты уже в Москву на 31-е куплены, на руках ~ 60 руб., осталось 11 полных дней — рублей 15—20 потратим, остаток как раз на билеты до Сасова и покупки мяса, колбасы, масла и т. п.
Ляля говорит, что не хочет в лагерь. Окончательно пусть решает в Зеленограде, поговорив с ребятами и Колей. Но она хочет в 5-дневный поход со «стариками» на 20—25 августа. Так что либо я приеду один, либо мы вдвоём 1-го августа утром или вечером. После Сасова я поработаю недельку, созвонюсь с Евпаторией, всё уточню и числа с 15-го — может быть, смогу повезти желающих на 8—10 дней туда.
Как там у вас погода, не сп`ала ли жара, не побрызгали ли дожди? Как отдыхает Витя? Я рад, что Олюшка имеет время и желание заглядывать в Никольского. Кстати, — почему Никольский? Он — хороший? Или это из-за склонности к матанализу? Почему, если анализ — то не Александров, например? А может быть, надо было взять что-то сверх программы? Или хорошую книгу по нелюбимой (из-за Кострикина) алгебре (Бурбаки, «Теория алгебр. структур» — пальчики оближешь, или Гантмахер, «Теория матриц», — чудо, а не книга). Хочешь, Оля, привезу из Москвы?
Вы окупываетесь в душе в жару? Нет ли перебоев с водой? Я мог бы взять отсюда и огурцы по 30 коп., и помидоры по 60 коп. — надо ли это делать? Или из Москвы взять немного? Чего я точно не хочу — так это выходить на работу 1.VIII и не видеться с вами — так что не отговаривайте, явлюсь к вам загорелый и толстый, не узнаете!
Целуем всех, крепко-крепко, Ляля сама допишет
— Эрик.
А теперь дописываю я — Ляля! Здравствуйте, все миленькие: Бабинька, деда Вася, мама, Оля, Витя!
Ну что ж мне написать? Папа хитренький — сам всё первый написал.
Я усиленно лечусь, как примерный ребёнок. На лошадях не катаюсь, не падаю, а выполняю предписание врача. Особых друзей себе здесь не нашли. Так, только партнёры по теннису. Один раз ходили в горы за малиной.
Наелись малины. Места там очень красивые! Но сейчас я чего-то разленилась. Папа зовёт, а мне никуда не хочется. Может быть, оттого, что компании нет подходящей. А в общем, я просто усиленно отдыхаю. Так хорошо ничего не делать!
Целую всех крепко-крепко!!!
Ляля.

3)
Дорогие наши, бабинька, мамуля, Оля, папа и Витя!
Это, наверное, наш последний привет вам из Железноводска — раньше следующего письма приедем сами. Сегодня получили второе ваше письмо (идут долго — так как у вас не авиоконверты).
В прошлом письме я не успел дописать про ЭКГ и ФКГ: там ничего нового нет (я взял с собой результат), непостоянный систолический шум. Порока нет точно; объясняют всегда одинаково: непропорциональное развитие (сердце отстаёт от роста), возрастное, акселерация, потом всё выровняется и пройдёт само.
Хорошо бы, конечно, маму осенью показать в Москве специалистам — и с их консультацией заново сделать ей все зубы, чтобы нигде не тёрло и не давило. Тонечка, если болявки твои в Сасове обострились — тогда вам не стоит там задерживаться долго. Ты смотри сама по своему самочувствию, да и по погоде, и по маминому здоровью. Если в первых числах августа я вас застану в Сасове — я, конечно, приеду: мне хочется всех повидать, я соскучился, ведь Сасово для меня тоже родной дом, как и для тебя. Да и продуктов привезу — это тоже немаловажно. Ляля, как я уже писал, примет решение 1-го августа, переговорив с Колей и ребятами. На случай, если вы решите выехать в Зеленоград тоже 31-го или 1-го, — дайте телеграмму, чтобы мы не разминулись. В этом случае можно будет решить на месте, выходить ли мне на работу сразу, сохранив недельку на будущее.
Наконец, если вы ещё поживёте в Сасове (и я тоже!) — вы можете вернуться домой или 8-го августа со мной, или 14-го августа с Витей. Наверно, — это самый лучший вариант. Я рассчитываю  на командировку в Евпаторию числа с 15-го, вероятно (пока неизвестно точно) можно будет взять Олю или, если ты рискнёшь, — то тебя, Тонечка!). Ляля вряд ли поедет: её очень привлекает поход со «стариками» в эти же дни.
Если вы приедете к 1-му в Москву и я выйду на работу — оставшуюся неделю я могу потратить позднее, провезя Олю (и Лялю?), например, по маршруту — Ленинград—Рига—Вильнюс (Евпаторию отложить на сентябрь).
Здесь никаких серьёзных новостей. В воскресенье 22-го между завтраком и обедом сходили с местными ребятами в 10-километровый поход до пещеры. В пещере Ляля имела сильные впечатления (я был без света, замешкался и не догнал группу, которая вела всех с фонариком, ждал у входа). Разок Ляля съездила на верховую езду — хорошо, но не слишком (жарко крутиться на солнцепёке по пятачку).
«Шпана» в её присутствии облагораживается, насколько это возможно (Лялю спросили: «А ты не на учёте в милиции? Нет?! Не может быть!»). Рогатки я изымаю и ломаю. Ругань исчезла сразу и полностью, один бросил курить.
Установилась жара, чаще стали спать после обеда. Нам осталось полных 7 дней. Воскресенье, может быть, потратим на Кисловодск. Остальные 5 дней процедуры, 1 день — отдых и выписка.
Спать стал крепко. Попробовал шахматы — и бросил. Дело в том, что играть можно только перед сном (в остальное время — теннис и бадминтон, пока светло). Оказывается, я возбуждаюсь от шахмат и потом сплю беспокойно, бросил вечерние шахматы.
Тут есть чудесный выводок щенят-дворняжек, мы даже задумались — не нужен ли в Сасове самый крупный и бойкий кобелёк? Конечно, и мама и папа собачьи — нам знакомы, можно сказать лучшие друзья, с радостью доверят нам «сыночка».
Если честно, то уже надоело, несмотря на удовольствия (игра с Лялей в теннис, лошади, прогулки), — вас не хватает, всё приелось, стало скучновато. С нетерпением дотянем последнюю неделю — и обнимаем вас всех. Целуем. Эрик и Ляля.
 
5. МГУ. Олимпийский портрет. Вороний педикюр

1)
Здравствуйте, дорогие Эрики-Ларики!
Получила ваше подробное письмо со всеми неудачами с поселением. Есть ли у вас душ на этаже (и туалет) и есть ли в них очереди? Конечно, без душа и горшочка в номере плохо. Вот что кормёжка хуже — это плохо тоже и не понятно. В Сочи с Олей были, кормёжка была отменная, разница в стоимости путёвки определялась комфортом корпуса — не было полированных стен (а крашеные), был общий душ и туалет, но всем хватало их. Совсем уж новость, как отреагировали на твою должность «Зять», обычно эта приписка вызывала должное почтение. И не знаю, как ты себя реабилитировал, надо бы их послать подальше, в ЦК, где путёвки заполняют.
Кажется, друзей у вас, у Лялищи маловато. Надо их добыть и побольше количеством, получше качеством. А то только лечиться — скучно. Надо ещё веселится и петь песни и чтобы слушатели были.
Есть ли у вас свой клуб с танцами? Ходите не танцы, а папуля пусть за кавалера-партнёра всем на зависть.
И всё-таки не нарадуюсь, что вы с путёвками, что не взяли одну курсовку на двоих, была бы беда с едой, я по Трускавцу помню.
Вот грусть-то какая — письмо-то я на кор. 6 отправила. Как это я оплошала? Как большая Клеопатра. Надо было Олю послушать: «Пиши на кор. 1, он всегда есть». Где же вы письмо будете искать? Там ведь не одно — 3: одно моё, другое Ирки-Васьки для Лариски, третье из Евпатории для Эрика, наверное, от дяденьки твоего. Напиши хоть сам ему, вы сейчас близко, а то ответа будет ждать.
Что у нас? Оля моет теперь столовую для соцстран, после ремонта. В «горшках» было, может, лучше, хоть и противнее: считалось, что они работают по 8 час. в день, поэтому было 2 выходных. Но работали они не 8, а кончали в 2. Теперь и считается, и работают они по 7 часов, с 10 до 6-ти, поэтому с одним выходным. Мерзенькая администраторша их раньше не отпускает. Но как-то, в «час досуга», Оля зашла в соседний зал, где художники разрисовывали стены абстрактными, сюрреалистическими женщинами. Рисовали двое, тётя и дядя. Он увидел у Оли свободные (от работы) и красивые руки, пришёл в восторг и попросил попозировать. Сначала она позировала левой рукой, и она получилась очень красивая, очень реалистичная у абстрактной тёти настенной. Тогда дядя отметил, что и лицо, и особенно нос у Оли очень красивый, такие чёткие линии, так их легко рисовать. Он захотел и лицо срисовать. Но тётя-художница жутко заревновала, стала кричать, что нельзя здесь реалистические руки и лица рисовать, закрасила его красивую Олину руку. Но он тихонько её опять подрисовал, а потом стал другую тоже рисовать, но похуже, чтобы тётка-худ. не злилась. И ножку втихую Олину тоже.
А своей тётке — сюр, она лицо пририсовала своё — через зеркало, и пятку свою. У неё нос на стене такой:
Я не знаю, это реалистично, натурально или абстрактно. Так что можете теперь ходить на экскурсию в столовую в толпе голодной или сытой демонстрировать руки и пятки своей дочери и сестры с мехмата.
Скоро она приступит к работе в кафе, работа в 2 смены. Одна к 7 утра, значит, придётся из общежития идти. Я уже писала в письме, что ей дали общежитие на время работы — двое в боксе, соседка у неё хорошая.
Пришёл на днях Саша-танцор, пригласил её 20-го на 2 дня на байдарку, на Московское море. Их четверо. Она обрадовалась, что я отпустила. А теперь я в задумчивости. Проконсультировалась у Юры Н., капитана (какого?) ранга.
Он против байдарок в принципе в море. Максимум можно на них ходить на реках и водохранилищах, но не в море. Буду ещё с Сашей уточнять, куда пойдут. И пустить её охота, но и добровольно идти на риск и искать беду как можно?
Лялище! А мы ведь вчера с Олей, Варей и Филей кого нашли на дороге! — Сашу Мигушина! Идём мы себе, чувствую, кто-то рядом пристроился. Ну мы внимания не обращаем, всегда кто-то к нам пристраивается, когда мы с Варей.
Вдруг слышу: «Вы что же, не узнаёте?» Поворачиваюсь на голос и, правда, сразу не могу понять, кто это. Стоит мальчик, чёрный-загорелый, в штабистской синей гимнастёрочке. Только потом дошло — Саша! Приехал в выходной на несколько часов, ни с кем не виделся, гулял, что ли, с родителями Азбукина (мы его с собой увели, а он показал, что они стоят вдалеке).
Дали увольнение первый раз. Служит у м. «Полежаевская». Там же рядом — Володя А.. Но они не видятся. Не выпускают.
Их прислали как охрану на Олимпиаду, потом разошлют по разным частям. И опять у него упадническое настроение: «Может, на смену в Афганистан». Так нельзя жить, каждую минуту ждать плохого. Беду не угадаешь, её и «на гражданке» хватает.
Не он один служит, не война сейчас. Радовался бы, что дали передышку, сейчас в Москве, к нему могут все приехать, может и распределят хорошо. Из них троих пока один Птенчик вкалывает в армии и не ноет. А Саша в «штабе» всегда в лучших был, в смелых, в передовых. До дела дошло (до полдела даже), всю выдержку растерял. Но вообще-то жалко ребят: такой мальчик — ребёнок, тоже, «защитник» будет. Всю бы пьянь в Армию, да не на 2 года, а побольше держать, пока полноценного человека не сделают.
Больше новостей нет. Деда Гриша не едет — корчует пни у себя на участке. Ему сосед его спилил 4 больших дерева ни за что ни про что. У него электропила, он у себя напилил, раззудилось плечо, он и соседу срезал. А за каждое спиленное дерево 45 руб. штрафу. Вот д. Гриша скорее в выходные поехал корчевать, пока лесник не видел. А может, уже и увидел. Поэтому дачи смотреть не приезжал.
Филька трясёт ушами, хоть ещё неделю кормила лекарством. Главное, врач давил уши — Филя молчало: то ли не болит, то ли терпит. Но ушами трясёт. Может, клещ внутрь провалился?
Глаша плюётся так же колбасой и чем попало.
Да, Эрик, старая новость. Сегодня стирать собралась, машина вовсе не крутится. Ни в щёлочку, ни в дырочки ничего не увидела.
Но барабан ещё хуже заедает. Мы кусок ручки вынули, наверное там другой кусок остался и заклинил. В общем, плохо дело. Ездила в 6 м-р за обивкой на матрац. Оказывается, дурни, придумали: за городом устроили дом быта — за ветеринарной поликлиникой. Там и швейную машину, и кофемолку чинить, там обивка мебели. Здесь только ткани на окно (ничего не было). Кто так придумал? Пусть бани, пусть ветеринарная, но бытовые услуги — часто приходится ходить, а туда лишний раз не доберёшься.
У нас опять прохладно. Было 30, потом 13, сейчас 18. Тесле звонила, тяжело болеет пневмонией, повторно, с марта. Она в отчаянии, очень жаль её.
Ну вот всё. Целуем вас крепко. Лечитесь, отдыхайте.
Мама, Оля. 1981 г., июль.

2)
Дорогие Лялючки, Эрючки!
Звонки и письмо ваше получила, но Люшка растеряла все ручки, и мне отвечать вам нечем. Суёт мне какие-то огрызки. «Детский мир» внизу, но купить, конечно, трудно.
Так вот, эта самая Люшка с этим самым (самой) Филькою всю неделю болели горлой и ушами: у Люшки ангина, в уши отдавало; Филька совсем разболелся, залезал в своё ухо всей ногой со всеми когтями. Поэтому я их обоих в платочки повязала. Мы уж два раза с ним к врачу ездили, достали по его рецепту новое лекарство — капли в ухо, говорит, хорошо лечит. Сегодня второй день капаем.
Достал А. Горохов, т. к. у нас нет в городе, а он, бедный, два дня к нам ездил. Один раз приехал за картинками, которые (2 большие, про мехмат) нарисовал для дискотеки, пригласил Олю, но их не пустили — олимпийский объект, чтобы пол не испачкали. Тогда Оля взяла себе картинки, любовалась дома, заболела горлом, и через несколько дней дискотеку разрешили. А Горохов опять её пригласил, но раз больная, приехал за картинками сам. Напоили его именинными моими пирогами (у него дома не бывает их) и дали рецепт. На второй день привёз лекарство.
Оля выздоровела. Наверное, пойдёт сразу в кафе работать.
Сейчас звонил В. Азбукин. Не сказал: «Здравствуйте, я Володя». А попросил Э. Э., больше ему, видно, никто не нужен. Мы с Олей с ним поговорили. Он, правда, как бы оправдывался, что письма не писал (кому, Э. Э.? Или мне? Или Ляле?), потому что не знает номера домов товарищей, только расположение. Звонил нам как-то, не было дома. Звонить можно редко, сегодня дневальный он, но пока с Олей говорил, кто-то вошёл, и он бросил трубку. Служить здесь будет все 2 года. Бедный Птенчик, один за них отдувается. Такого красивого не вернули в Москву. Ну с лагерем как будто всё решили, хотя всё равно буду волноваться.
Советую вещи так поделить: в последний день пошлите почтой в мешке мягкую посылку, туда, Эрик, сложи все свои ненужные вещи (бельё, кеды и т. д.), остальное довезёшь в спортивной или розовой сумке. Ляля, туда тоже сложи лишние вещи. Посмотри, надо ли тебе всю одежду везти? Если надо, забирай, если нет, в посылке папе можно положить. Напиши список, что надо дослать, у тебя, кажется, кроме купальника, всё есть — если тренировочные ещё. Но надо знать адрес, по которому высылать. В Железноводск уже поздно. Если не к спеху, может, папа привезёт всё в командировку. Тебе ещё ведь и деньги понадобятся на первое время.
Лялечка, ты знаешь, чтобы я была спокойна (относительно), я должна быть уверена, что с тобой полный порядок. Это значит, ты остаёшься с полной ответственностью за каждый свой шаг: ты ходишь по улице перед транспортом с полной осторожностью, и на море, и на улице, и с людьми, которые тебя окружают.
Ты всегда и со всеми должна быть очень осторожна, внимательна, анализируя все свои поступки. Мне всегда в юности легко было уберечься от ошибок, потому что со мной простая формула: «А маме это понравится?». И всё решалось просто и правильно, ведь у нас нет с тобой разногласий на людей, их поступки и жизненные явления, верно?
Пусть, Эрик, твой знакомый дяденька Ляльку там не бросает, где надо выручить, познакомит с хорошими людьми.
Да, 18-го мы с Люшкой думали, с кем праздновать. Я решила вечером позвать всех желающих хороших людей, которые меня пришли поздравить в прошлом году (Сахнова, Туфлина).
Позвонила Вале, она сказала, что у неё вечер занят, но они, хорошие, опять хотели придти, в обед, поздравить. А в обед я хотела позвать свой отдел со второго этажа на самовар с пирогами. Недавно Скриба меня как раз приглашал, они поздравляли сотрудницу. На трёшку, профсоюзную, что он мне совал тогда (после болезни), они меня не посетили. Я подумала, что исправятся и догадаются меня поздравить 18-го тоже, а я им сделаю приятный сюрприз с пирогами.
Наступило 18-е, никто меня не поздравляет, позвонила Скрибе, его нет. Звоню Лазареву: приглашаю желающих на самовар, «Не возражаете?». В ответ слышу радостное: «Конечно нет, передаю Вас профоргу». Бармина приняла как должное, решила, что я «прописываюсь». Оказывается, каждый «новый» сотрудник устраивает пьянку.
Я ответила, нет, не имела в виду, празднуем самый длинный день в году.
Потом Скриба заподозрил что-то, просил по секрету признаться, «а то неудобно будет, если так на день рождения придём». Сказала ему, «для удобств». Они пришли человек 8 со всего отдела (больше никого на месте нет), принесли розы и три бутылки шампанского.
За полчаса до них пришли Сахновы, Туфлина, Русак с дощечкой (кухонной) и пионами. Они уже отведали чаю с пирогами, выпили шампанского с новыми и вскоре ушли. Эти тоже всё съели: полтора листа «астраханского», 2 с творогом, вазу с плюшками, весь самовар, 3 бутылки, всё им понравилось очень, уходя, просились ещё в гости.
Вечером доедать пришли Люся Немировская одна, принесла 3 дощечки (кухонные) и Таня Полосухина. Боря хотел, но узнал, что тебя нет, застеснялся женского коллектива.
Юра позвонил из дома и сделал мне выговор, что для его удобства не перенесла своё рождение на выходной.
Встретила Соню Р.. На днях у неё в одно время произошло много событий: Сашка женился 2 раза, родился ребёнок (они из больницы шли). Она с Мишей переезжает в однокомнатную в 6-м м-не, Лена и Саша с семьями остаются в старой, Лена купила всю мебель новую и телевизор, Соня уволилась после ревизии.
Ну вот все новости.
Целуем вас крепко. Оля, мама.

3)
Здравствуйте, дорогие Эрик и Лялечка!
Посылаю вам корреспонденцию. А Птенчик больше не пишет, нам жалко Птенчика. А Вам? А у нас стоит лето по 30 градусов. А у вас?
А Люшка вымыла все горшки в МГУ и теперь отколупывает в столовой сыр на пластике, как у нас на кухне. А у вас?
Есть личный горшочек, душ, лоджия или нет, по-дешёвке?
Ездили в ветеринарную с Олей, Филей, Варей. Варе сделали педикюр за 50 коп..
Филе продолжила сульфадимезин неделю. (Врач был другой, Оля забыла, какого надо). Ещё я застенчиво спросила, Филимон ли у нас? Он сказал:
«Ну это просто — поднимите».
Я подняла Филю за передние ножки, а врач вынес приговор: «Это — не Филимон!» Я огорчилась, и мы вчетвером пошли домой пешком.
Беззубую Глашку не брали, не хватило рук.
Сегодня Скриба вызвал, дал всем (и мне) срочную работу — заполнить таблицы к отчёту.
Потом отвёл в коридор для конфиденциального разговора и попросил... 100 руб. до 10 июля. Что-то говорил «про честь мундира и женщин». Подумала, дала 50 р.. Всё-таки он меня щадит и лелеет на работе. Отдаст, наверное, как вы думаете?
Что-то я последнее время с утра встречаюсь с ним уже с пьяным. У него язва 12-типерстной.  Дал рецепт, как вылечил: завербовался в Сибирь (или на Дальний Восток?) валить лес и пили вёдрами спирт. Всё зажило.
Мама прислала письмо с рецептом. Там витамины от радикулита (никогда не слышала) и таблетки от вен. Купила, отправила. Пишет, нет продуктов, масла тоже. Олю послать не могу. Стала Витю просить. В ответ: «Зачем им масло? Я одиннадцать лет не ел масла, и ничего». Но кооператив хочет. Сейчас ехать отказался — оформляет бумаги за границу. В конце июня обещал.
Олю вселили в общежитие (двое в боксе) на время работы. Про учебное общежитие не узнала. Стипендию получила.
Заходила к соседке, та поинтересовалась, когда я полку книжную заберу? Я удивилась, но забрала. Уточнила, моя ли это полка, мой ли действительно муж ей принёс? Ольга её спрятала за шкаф в спальню, что-то замышляет, а я никак не придумаю что? Все ты мне полки настроил, навесил, хожу не налюбуюсь на них и на тебя. И вешать-то её уже некуда, и класть-то, главное, в неё — тоже. Ну подожду. Вот и всё. Целую вас крепко. Лечитесь, отдыхайте хорошенько.
Как, Ляля, тебя встретили «уголовнички»? Слушают ли твои песни? Пригодились ли тебе все наряды? Хватает ли вам одежды, кормёжки, денег?
Если чего не хватает, звоните, вышлю.
На Олю, — как всегда, одновременно нападают мальчишки: Горохов сводил на Бетховена во Дворец съездов; в эту субботу приглашает на вечер в МГУ.
Саша звонит в разное время (когда её нет); Боря звонит до 12 ночи, завлекает велосипедом. Прошке-Андрюшке почти ничего не остаётся, ухватил разок, сходил с ней к Тане М.. 10-го, на день рождения. Он сам только 3 дня дома, один, летал на 2 дня в Ессентуки, очень горевал, Ляля, что не знал про твоё соседство, готов был пешком идти 5 км.
Дед — Борис Дмитриевич, Оля ездила к нему (по телефону не отвечал), но ничего не узнала. Ну вот всё пока.
Целуем вас крепко.
Мама, Оля.

6. Операция «Глашка»

1981 г.
4)
Здравствуйте, Люлёчек и папулёчек!
Пишу вам из родного града Сасова.
Вчера вечером приехали, сегодня утром Оля сходила за тетрадями (в доме ни листочка), постриглась (в Москве не успела), все наелись квасу с редькой (вам нельзя), и я села писать, в так называемом «саду».
Сад наш похож на бакинскую пустыню: трава, короткая, жёлтая, редкая; сад голый, просвечивает на все 4 стороны, нет ни одного местечка в саду, где можно укрыться в тени.
В Сасове засуха, 35 градусов жары, наши ливни проявились неделю назад в одном дожде. Самое прохладное место — веранда с мухами. Кусаются. Сейчас уже 3 часа, я на диване в саду около дорожки, на виду — здесь тень от дома. Все вишни, яблони — голые, кое-где листики. У нас под Москвой сады больше зелёные. Крыжовник — кое-где ягодки, есть немного красной смородины, и перед домом малина неплохая. Эти ягоды — только поесть, побаловаться. Хорошо растёт «вьющееся» на нашей веранде, где мы спим.
В погребе очень много огурцов, помидоров, грибов, но всё пересоленное, невкусное, есть их  не охота.
(Лялька, огурцы и помидоры, особенно помидоры, отличные; мама зря на них наговаривает. Оля).
Во всяком случае, ничего похожего на зимние помидоры. На грядке — «виктории» нет, огурцы цветут, несколько «заляпуточек», несколько цветов на помидорах, лук — на себя не похож — тощий, сухой. Есть щавель. Продуктов привезли много — забрала из морозилки 3 курицы + 1 утку. Купили много масла, продавали по 500 гр. на руки. Ходила по магазинам по всем, набирала. Накануне отъезда пошла в поход за колбасой. В нашем магазине — санитарный день, в остальных — пусто. Ходила три раза: утром, в обед, вечером — не привезли с базы. Оля звонила, поручила ей. Обошла она после «горшков» несколько магазинов, купила «буханку» «Отдельной». Витя приехал к нам ночевать, утром послали его за колбасой, сходил 2 раза, дали по 1-му кг. Сумку коричневую ему нагрузила неподъёмную. Чемодан с нарядами Оле. Собрали старую обувь, там донашивать, так что Виктор очень понадобился. Он любит «сюрпризы», поэтому не хотел, чтобы встречали, но я отцу послала телеграмму, он вечером встретил нас. Ехали с ташкентским из Москвы в 1.30 дня. Не очень хорошо. Жарко — ночью прохладнее. Варька желает со всеми общаться днём, а не сидеть в кошёлке. Выпускали на скамеечку, сидела на газетке, закрывала кучки.
Народ был скучный в купе, девица рыжая и скучная и «дюдёк». Мы ни с кем не общались. С нами немного пообщался дядя из соседнего купе. Весёлый, ехал на свадьбу, накупил мороженое в Рязани, обкормил своё купе и нас умолял угоститься, т. к. всё тает. Мы взяли, но Оле — нельзя, хоть и хочется, Вите — можно, но вредничает, «не хочет». Ели я и рыжая.
Оля ещё посапывает, но меньше, если здесь сохранится тепло, она, думаю, долечится.
Мама сейчас — пока ничего, на ногах. Опять мы приехали под какой-то праздник. Вчера и сегодня утром уже сбежала в церковь. По мне, — куда угодно, лишь бы бегала. Собирается на передние зубы даже ставить коронки. На днях схожу к Нине, поговорю с ней.
Глашка. Приходил Азбукин с Птенчиком узнать, будет ли Оля заниматься, сказала: нет, не успеет. Предложили свою могучую помощь на предмет препровождения Глашки к «Холодице», т. к. Оля не успевала, накануне отъезда собиралась к 12-ти ночи приехать. Я обрадовалась, поблагодарила, согласилась, договорились операцию «Глашка» начать через час.
Через час они являются с подкреплёнными силами. Птенчик, Букин, Хворостинка — три мушкетёра, один другого краше, на одну облезлую Глашку.
Но операция сорвалась, т. к. в это время не оказалось дома «Холодицы».
Отложили ещё на час. Однако за этот час события стали разворачиваться стремительно, но совсем не в ту сторону, а под лестницу.
Только молодцы ушли, через 10 мин. явились сёстры-Холодцы, сами. Я дала инструкции, посадили Глашку-кошку в мешок модный (Люда принесла), отправила их. Не успела я отойти от двери до комнаты — звонок. Стоит младшая Холодец в дверях и докладывает: «Кошка-Глашка высунула мордочку из мешка, выскочила и убежала под лестницу». Было это в 6.30.
Взяла спички. Пошли в тухлую лестницу, ищем — нет Глашки. Под самой дальней ступенькой увидела что-то серое, велела девчонкам разглядывать — оказалась Глашка.

Вид сбоку.

боковая стенка лестницы
Холодец достали веником Глашку

бугор из цемента
Глашка


бутылки и стаканы

Всё остальное — вонь и гадость.
 
Пошла за веником, стали Холодцы, малые и средние, выгонять веником Глашку, поместив себя под тухлую лестницу и опустив колени на место, свободное от бутылок.
И вот опять не получается: малая Холодец может дальше пролезть, но у неё рука с веником всё равно коротка. Средняя — длиннее вениковая рука, но меньше пролезть может.
Я свечу спичкой.
Принесла щётку-швабру, принесла трубу гнутую от пылесоса, принесла свечку. Труба — коротка, щётка — толста, Глашка забилась в щель, за цементный бугор, решила твёрдо сдохнуть, но не сдаваться.
Пришла бабка, наконец, с кочергой (это уборщица, не старая). Полезла под лестницу. Глашку не вытянула.
Я спать не пошла. Я принесла стул раскладной, книжку, стала ждать. Олю с колбасой в холле и ждать Глашку (может, одумается?). Никого нет. Время 10.20 вечера.
Сделали последнюю попытку: расстелила длинную бумагу, положила Люду на пузо, та дотянулась руками, минут 15 тянула в хвост и в гриву, наконец вытащила.
Отнесли к нам домой, привести её в чувство. И себя. Отложили операцию «Глашка» до утра.
Утром — дождь (в день отъезда). Оля в своём репертуаре. Встали в 7 — села за реферат (!).
Потом написала письмо Тане Мазаловой (она на Истре, на турбазе), Оле Маленькой (у неё день рождения).
Позвонила Гороху, Прошке. Отвезла Глашку, позавтракали, в 11.15 выехали в Крюково, взяла билеты — объявление: электричка только в 12.35 (!). Повернулись, доехали, в 12.00 сели в автобус 400, в 13.15 были на вокзале, но у Вити чемодан с гитарой в камере хранения.
Наконец сели. Варька начала вылезать из кошёлки.
Дальше — известно, Лёлище и папулище!
Обращаюсь к вам с призывом и предложением! Возьмите 2 билета до Сасова, в поезде закомпостируйте на такой поезд, чтобы вы успели съездить домой и вернуться. Ляля, я тебе не советую ехать сюда. Всюду: в доме, саду, веранде — жара, т. к. нет тени, нет фруктов и овощей.
Сразу с папой сходите в лагерь к Коле, попросите тебя взять или инструктором, или рядовым. Это твоя последняя возможность, больше в лагерь не попадёшь, последний раз твои друзья: Сметанник, Холод, Хворостинка, Птенчик и т. д. Твой билет сдать... После лагеря приедешь сюда, время останется. А папа сейчас может, т. к. на рыбалку и в лес будет ездить.
Есть другое предложения. Тебе, Эрик, сохранить остатки отпуска. Взять ещё командировочные дни и в августе, вместо лагеря или Сасова, поехать в Евпаторию с обеими девочками. Подумайте, решите, нам напишите.
Оля довольна: ест тухлые огурцы (вам нельзя), читает мат. Николького (вам не хочется), не спешит (вам будет скучно). Это впечатление первого дня. Жарко — плохо, будет холодно — будет ещё хуже.
Ну вот пока всё.
Целуем вас крепко, большой и дружной семьёй. Лечитесь, пожалуйста, получше, поправляйте всё, что можно, и ты, Эрик, и Ляля. Что там сказали лор и про сердечко? И с головой, лечение горла надо обязательно провести. Про руки ещё узнайте. Залечите хоть что-нибудь. И отдыхайте. И толстейте. Ляле не надо больше падать.
Лечите коленки.
Тоня, Оля и другие.
P. S. Есть ещё один вариант. Можно поехать из Железноводска сразу в Евпаторию на оставшиеся дни твоего отпуска, если вам позволят без командировки жить там. А потом в командировку съездить с Олей, Ляля может быть в Сасове или дома со мной. Но для этого надо отказаться от лагеря точно, у вас может не хватить денег на житьё в Евпатории. Подсчитайте, подумайте, решите, как лучше. Здесь экономия только на билете Ляле.
P. P. S. Ляля, Хворостина + Птенчик обещали за тебя просить, чтобы Коля взял тебя. Уверены в успехе.
Целую.

5)
Дорогие Эрики-Ларики, здравствуйте!
Получили ваши третье письмо. Довольное, радостное было только первое, в двух последних уже не видно никакого удовольствия, одни процедуры. Плохо две вещи — далеко вода. Наверное, ещё завтрак в первую смену, поэтому рано вставать, да? Плохо, что коленки не лечат. Нельзя грязь, но почему нельзя физиотерапию, обычную, что здесь собирались делать?
Ты понимаешь сам, Эрик, что дома всё это не просто. То я не встаю, то у Ляли свои дела. А раз нарушения в костях, тянуть мне неохота. Ну теперь уж поздно об этом говорить. Ты, Эрик, всё правильно угадал: написала тебе 12-го, авиа не было, поэтому долго.
Твоё письмо дошло до меня за 4 дня. Вчера выползла с Олей за конвертами, в аптеку, но я застряла где-то на первых метрах. Возвращаться не захотелось, отсиживалась на скамеечке. Это значит, что бодрая, когда под боком кровать. Потому что если немного двигаться, то даже совсем не плохо себя чувствую. Во всяком случае, я почти целые сутки на веранде, и это хорошо.
Ребятушки, вы наконец получили моё письмо, где я вместо Сасова предлагала всяческие варианты. Может, вы и сидите с грустным носом, но зря. Если бы в саду были фрукты и овощи, был бы смысл ехать, а так просто нечего делать.
Раз вы летите, я вам вечером от Натальи позвоню. А вам предлагаю в день возвращения узнать, берут ли Лялю в лагерь, и сразу сдать её.
Если же её не возьмут или она откажется, пусть едет сюда, на худой конец.
Но она будет завидовать на солёные огурцы и помидоры, которые старые, но Оля их ест, а Ляле после санатория нужен щадящий режим, иначе всё испортим. Есть на грядке свежие, вкусные, но она их не любит.
Будут её грызть мухи, будут копаться с посудой. Оля худ. литературу почти не читает, взяла английскую со словарём, своего Никольского по нескольку страниц, вечером — телевизор.
Так вот, если Ляля сюда или в лагерь, ты, Эрик, иди на работку. Разберёшься с делами, организуешь недельки на 2 Евпаторию: твой остаток отпуска + командировка. Когда лучше: в середине, в конце августа; возьмёшь обеих девочек, будет им море и отдых от процедур, кастрюль. Может, там Ляле коленки полечишь. Я могу и дома побыть (в Москве), и здесь, пока вас не будет, если Глашку ещё кто-то сможет терпеть.
Решите эти вопросы с Лялей (о сроках в Евпаторию) и сообщите, когда Оле быть в Москве.
Вот вам какое ответственное задание.
Ну я тебе писала уже во втором письме, что обошли с визитами Наташу (дали мёд + книжки), Аню (дали диабетические конфеты, сказала, как слабительное), у Нины Козловой.
Мама передние зубы вставила. Маленький Миша у молодых Феофановых разговаривает, но у них не были, главное что малыш в порядке. Марии написала письмо, чтобы к нам приехали, но они молчат и не едут.
Отец приезжал вчера на один день с Мишей, привёз пластмассовое ведёрко рыбы, большой, крупной. Сидели неделю, уехали ещё на две. Но ты не завидуй. Сам деда Вася ловит мальков у берега, а большую ему дал Миша, потому что её девать некуда. А девать некуда, потому что он с т. Копейкиным (общест. рыбнадзором) занимаются хитрым браконьерством: ловят с лодки, под лодкой — кормушка, у кормушки туча рыбы, которую они законной удочкой уже ловят. Деду Васю не берут: нет места в лодке и жалко, самим охота. Но готовую рыбу дают, не жалко. Витю с собой отец не берёт: не на чем ехать, в лодку не возьмут всё равно. Поэтому он грустит, и я его понимаю.
Тепло, около 20 градусов, но дожди через день или чаще. Вот, собственно, и все новости. Вы не очень огорчитесь, что я вас сюда не пускаю?
Я считаю, что если бы не Евпатория, то ты, Эрик, смог бы на остатки отпуска сводить в поход ребят, из тех, кто будет: наши, Таня М., Андрей Тат, Андрей Горох, штабисты, кто не в лагере, сборная компания, и немного, если ещё и с собакой чьей-нибудь, совсем здорово.
Ладно? Не расстраивайтесь, всё хорошо.
Желаем вам получше подлечиться, получше отдохнуть, благополучно вернуться и организовать дальнейший отдых.
Целуем вас крепко. А гитара, поёте или некогда?
Ваши Тоня, Оля и Ко.
P. S. «Если мама остаётся одна в Зеленограде, я ни в какую Евпаторию не поеду (и вообще я туда не рвусь в любом случае. Я». (Оля).

6)
Дорогие! Мои Лялечка, Эрик, здравствуйте!
Получили ваше письмо, сегодня открытку от Лялищи. Сразу не ответила, т. к. только что отправила вам сама, всё написала. Осталось немного дописать.
Приехали, погрелись один день, привезли им дожди на неделю. Вчера стало тепло и сухо. Сходили с Олей с визитами к Тале и к Нине Козловой. Наталья давала советы, как отращивать Оле волосы (хна, яйцо), взяли книжки (А. Толстой, Голсуорси), дала банку мёда (; л).
У Нины, конечно, про зубы. Отчитывалась передо мной, как перед конференцией, с провинившимся видом, кормила вкуснющей речной рыбой, вареньем из клубники, рада была, что не таскала её за волосы. Обещала на конференцию в сентябре просить разрешение у областного врача на консультацию в Москву, в стоматологический. Её лишай, как любое кожное, —  ничего нельзя сказать заранее.
Хорошо, что затихает медленно, но за едой следить надо очень, полоскать непрерывно, обостряется от любой мелочи. Сейчас уже ела всё, кроме солёных огурцов, но прислал Мамат урюк, велела ей его заваривать по вкусу, потом мягкий и мелкий есть. Она — хуже ребёнка, подержала за щекой, кислый, — сегодня уже покраснело. Может, до конца и не удастся залечить, но хоть бы держать в состоянии ремиссии. 25-го едет в Рязань, сейчас лекарств у неё мало — 1 табл. преднизолона. Так она на ногах, если сама не напортит чем-нибудь, не доглядит. Вчера Нина ей посоветовала коронки металлические на передние зубы. Мама, говорит, делала аккуратно, не больно, но на второй день была недовольна: некрасивые, большие зубы (мне не видно, ей так кажется), ещё один зуб хотела, чтобы сделала (коронка на пустом месте).
Не знаю, как это, но Нина обещала, почему-то не сделала), ей трудно «же» выговаривать; и она от этого переживает больше, чем за лишай.
Я «приживалась» тут первые дни очень плохо, сейчас кое-как, ем огурцы свежие с некипячёным молоком, квасом + новые таблетки. Посмотрим дальше. Двигаюсь мало. Оля в «Золушках», за меня и за себя, Витя — в «Ваших Величествах». Бабинька, как всегда, очень к нему снисходительна, он умирает от скуки в своей веранде (около гаража), но на просьбу мамы принести воды она покорно выслушивает его выговор ей, что не вовремя сказала.
Бедной Оле достаётся поучительных «лекций» больше всего потому, что она «под рукой», а не потому, что провинилась, тем более нет деды Васи, основного объекта «ворчания».
Может, она с непривычки быстро устаёт от большого количества людей.

7. Варя с «дурой»

1981 г.
6)

Вот и думаю, всё-таки не надо сюда рваться вам.
Варька ходит в цветнике с мерзкой «дурой», потому что всюду запрятаны её харчи. Она противная, злая и вредная, потому что постоянно «шерсть на загривке торчком» и она под корень откусывает астры и гладиолусы около забора, мимо которого мы ходим. Потому что не может укусить нас за пятки. Выпустить просто в саду — плохо, потому что, во-первых, или она будет кусать пятки нам, или, во-вторых, ей откусит голову один из Юлькиных котов, здоровенных, которые ходят в саду во множестве. И эти задачи не под силу нас с Олей-мехматянкой.
Перед нашим отъездом сюда тебе, Эрик, звонили «женщины». Одна из МИЭТа — с договором, (Васильева), его надо к сентябрю. Другая из Акад. Наук по поводу статьи, надо к октябрю.
Ещё твой «больной» из палаты прислал из Краснодара 2 пачки чая и ни одного слова. Он грузин? Авас? Фамилия грузинская на обратном адресе.
Надо полагать, он намекал на масло, тобой обещанное. Я написала письмо с благодарностью, объяснениями и уверениями, чтобы он не переживал за чай.
Потом тебе пришло письмо уже из Министерства просвещения: «Рассмотрев Ваше письмо из ЦК и объяснения ГОНО...», пришли к выводу, что не могут оставить матклассы «из-за отсутствия преподавателей по математике (!) и базы», т. е. та же чушь, что у Шило. Позвонила д. Грише, он велел сразу написать, что они приняли «противоположные» решения, отослать. Я написала, продиктовала, отправила, хотя Володя Яночкин не советовал — раз роно наше не отменило, лучше не напоминать.
Позвонила в 842-ю, спросила, идёт ли приём в матклассы, мне сказал дядя, да, но почему-то опять с визой нашего роно, что в начале августа будет собеседование. Во всяком случае, запрещения пока не получала.
Письмо в ЦК отправила, но чем дело кончится, не знаю. Может случиться такая картина: Захаров из роно добился матклассов (так он всем говорит), а в ответ на наши письма задним числом придёт запрет от Шило.
Приедешь домой, сразу разведай. Можешь просто, как я, позвонить в 842-ю школу, поинтересоваться приёмом детей, даже не называя фамилии. Или, называя фамилию, поинтересоваться, как комплектуются классы, и попросить Лялю к Надежде. Или навестить Надежду.
Напишите, какое решение вы приняли с Евпаторией и лагерем.
Мы здесь побудем сколько-то в августе, но всё зависит от ваших планов. Очень рада, что отдыхаете хорошо, ещё лучше лечитесь. Как там «шпана» с моим Лариком обращается? Перевоспитала ли она их?
Что вам хорошего сказали врачи?
Вот пока все наши новости.
Целуем вас крепко (без дури-Вари). Мамулечка с Олищей. И бабинька. Витя — вряд ли.
P. S. Прошка нам (ей) не пишет.

7)
Здравствуйте, дорогие Эрики-Ларики!
Письма получаем каждый день почти (сегодня четвёртое), мама и Витя удивляются: «Чего вы пишете?». А рассказать им, правда, нечего, т. к. пишется примерно одно и то же, про процедуры.
Что-то вас, строптивых, не уговорю поменять маршрут «Сасово» на другой.
Вы зря нам не верите, что вам не надо ехать, я зря не посоветую, да и Оля со мной согласна.
Я думаю, в начале августа мы приедем сами, а то устанем друг от друга все.
И почему ты, Эрючка, не хочешь сразу на работку выходить, просто удивительно!
У тебя, Эрика, два варианта на выбор использовать свои отгулы. Если можно, в Евпаторию, если (из-за Гуся) нельзя, поди со штабистами в поход. Я уверена, тебя возьмут с удовольствием, а ты ещё и Олю (если пожелает, сейчас она не знает), а уж ты-то удовольствий получишь много, не сомневаюсь. А? Подумайте ещё получше. А то вы сюда прикатите, а мы, может, убегать срочно соберёмся, кроме «толкучки», ничего не получится. Я тут всё-таки не очень хорошо прижилась. Кроме того, что с животом не управлюсь, подвели меня почки, пока не очень, но и условия для лечения не очень.
И холодно, и лекарств нет, хожу укутанная, как «Фефеля». Если лучше не будет, ведь поневоле придётся уматывать домой. Так что вы ещё крепко задумайтесь над вопросом: «Где вам быть?». 31-го я позвоню.
Ребятушки, наверное, это последнее письмо. Остальные не успеете получить. Да и письма у нас стали однообразные: я вам пишу, как не надо ехать в Сасово, вы — как принимаете процедуры.
Меня ещё интересует ЭКГ Лялино и ваши туристические планы.
Оля читает Никольского, хочет «матан» сдать в диплом получше.
Ну вот, сейчас сходим с Олей к Анне за лекарством и посмотрим, что будет.
А пока целуем вас крепко. Толстенькие, здоровенькие, отдыхайте лучше.
Мама, Оля и Ко.
P. S. Хотели увидеть Назаровских, написала Мане письмо, звала к нам в гости с сыном, внуком. Но она не приедет. Дениске резали пальчик — нарыв, и сейчас болит. А мы тоже не сможем доехать до них.

Заметки из будущего. Год 2011.
Я всегда была влюблена в свой родной русский язык. С первой строчки, прочитанной в детской книжке.
Владение им — самое главное богатство в моей жизни, потому что всегда со мной.
Родные и любимые. Мы с Эриком им дарили счастье и радость и были крепко сплетены в единое целое под названием общая жизнь — семья. Но со временем отдельные нити рвались, отнимали любимого, навсегда. Оставляя в сердце след — боль. Без них в семье связи слабели. Как в остатке клубка ниток, где они сами расплетаются.
Две любимые дочки со мной и удерживают мою жизнь сейчас, рядом с собой. Но не вместе. Потому что каждая — главная в своей собственной семье, за которую в ответе. Живут своей жизнью. Независимо от расстояния между нами. Или в соседних домах в Зеленограде. Или подальше от меня, в московских. Или совсем далеко, в Канаде.
Или со мной, в родном родительском доме. То тоже не вместе. Рядом. За закрытыми дверями своих комнат. Через стенку. Потому что со своей личной жизнью, отличной от родительской, Тоника-Эрика.
Если бы не отличная, зачем бы нам разматывать родные связи, даже и в разных домах?
Наоборот, с рождением внуков они должны заново крепнуть, чтобы семья заново выросла. Чтобы помогать друг другу и радоваться за всех.
Для меня Эрик был той надёжной моральной поддержкой, стеной, которая спину закрывала от предательства. А лицом могла встречать и бороться со всяким лихом.
Вдвоём мы много успели. Мы всегда были любящими и заботливыми детьми у моих родителей и получали в ответ такую же матерински-отеческую помощь.
И такими же преданными родителями были своим детям. Подарили им два родных дома. В Сасове у Бабиньки Миленькой и деды Васи. Наш с Эриком, с папой-учёным во главе.
Подарили столицу Москву со всеми её сказочными чудесами и красотой музеев и театров.
Лучший её район Зеленоград с роскошными квартирами, до краёв залитыми нашей любовью. Вернули им здоровье, дали лучшее образование и жильё — базу для достойной жизни в смутное время нового государства. Не скитались они с сумами по рынкам, чтобы накормить самим своих детей. Наших с Эриком внуков.
Без Эрика сил у меня почти не осталось. Но остатки их отдавала детям. За двоих. Дарила наше с Эриком заработанное.
Каждая дочка получила по квартире. Валера ещё и дачу.
Раздала и последнее, всем пятерым девочкам, «от мала до велика». На память. Когда осталась одна с котом в квартире, без детей. Думала, сердце долго не выдержит.
Ляля где-то отдыхала. С маленькой Настей пришла к Оле в новую её квартиру в 14-м микрор-не. Принесла коробочку. В ней — бесценные драгоценности. Это подарки мне золотые от Эрика, ценные. Без-ценные, потому что от Эрика.
Без него я их ни разу не надела. Я же красивой была для него. Теперь буду видеть на девочках родных дорогие сердцу украшения Эрика. И его глазами тоже.
Больше не осталось у меня никаких материальных ценностей. Кроме нас двоих — я и кот Стёпа на старой кровати. Мы тоже без-ценные, но с обратным знаком. Даром никому не нужны, только друг другу.
Как и наши духовные ценности: любовь, забота, участие и прочие приятности.
Но есть у меня одна ценность, которая помогает удержаться в пустоте. Слово. Мой неразлучный собеседник.
Уже много лет строчки уводят меня в страну воспоминаний, встреч, событий. В которые можно вернуться, вновь пережить всё.
Там живые странички наших писем. Живое дыхание, прикосновение родных душ.
Сейчас для меня самая большая драгоценность — возможность повторения пройденного, которую и дают наши письма.
В них у нас прожиты страницы жизни врозь в одно и то же время. Командировки и санаторное лечение и были нашими разлучницами. Нам плохо было врозь. И совершенно непонятны были знакомые, которые уезжали отдыхать «друг от друга».
Мы же письмами и спасались.
Как и дома в кресле, обсуждали все вопросы через Кавказские горы.
Его производственные вопросы во сне и наяву.
Мои житейские и общественные. Про выковыривание кошки Глашки из-под лестницы. Про спасение матшколы № 842.
Цвет времени меняется у событий. И «лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии».
Конечно, мы с Эриком очень благодарны были деду Грише за многолетнее лечение моей семьи в санаториях. Без него мы бы не справились. Наши самостоятельные попытки лечения морем маленьких детей, «диким» способом, пользы не дали.
Путёвки отец оформлял не только в санатории любого профиля, но лучшие, правительственные, для сотрудников ЦК.
Это вызывало во мне некоторую неловкость как незаслуженный подарок. Во-первых, от много лет отверженного мною отца. Во-вторых, моя семья у него не числится. Наверное, сложности были, о которых молчал.
Но остальное всё по-честному. Члены семьи тоже профсоюзами оплачиваются. Мы же сами, за полную стоимость.
Помещая себя и свою семью в санаторную среду правительственную, принимала её как «манну небесную».
Мы могли быть там естественно и законно — через отца Эрика. Но эта неловкость была только у меня. Для Эрика эта грань психологии была недоступна.
Из сегодняшнего дня, «на расстоянии», я вижу и другие цвета того времени.
В Советской стране, после Революции, высшим правительственным органом был ЦК ВКП(б).
изначально для работников его санатории были в Карпатах, в г. Трускавец с лечебными источниками и в г. Сочи с лечебной морской водой Чёрного моря.
Корпуса санаторные предельно просты и дешёвы, с минимумом удобств. Я в них лечилась и жила. Могу лично оценить скромность условий в них для правительства. Это касается только «Сталинского режима». У партийных работников не было личного чванства. Во главе с вождём И. В. Сталиным.
Ступала нога моя и по даче И. Сталина в Кунцево.
Проект здания — тот же барак, куда меня после Бауманки поселили в общежитие в ЦНИИСе.
У него не было одежды другой, кроме военного френча и шинели.
Я пользовалась льготами ЦК после Сталина, при других вождях. За 20 лет после войны многое поменялось в стране.
На курортах построены новые, удобные корпуса и для ЦК-а, и для всего народа на всём черноморском побережье.
Барак-дачу Сталина использовали для лабораторий анализов разных при современном новом корпусе больницы ЦК, где я лечила почки.
Дети мои родились не в бараке, а росли в больших красивых трёхкомнатных квартирах. В новом, построенном для них районе Москвы, в Зеленограде.
И люди изменились. Целыми поколениями. Потому что жили в одной стране, но в разных государствах с разными нравственными принципами. Их было три.
Самое трудное досталось время моим родителям. В СССР под руководством партии и т. Сталина три десятилетия — войны, восстановление, разруха. 1920—1952.
Беды и радости были общие у народа и вождей. Родина была родная.
Моя жизнь прошла во всех трёх. Детство, студенчество, юность, старость. Эти государства не похожи ни на одно в мире.
После Сталина был и СССР, и ЦК с вождём во главе. Но за такой же срок 1952—1985 их было много. Штук шесть. И все себе власть добывали друг у друга с боем.
Было главное — спаслись от войны страшной, атомной. Построили Зеленоград и отправили в космос первого человека. Космонавта Юрия Гагарина.
В партии состояли два типа коммунистов. Прежние, сталинские, служили ей и своей Родине. У них было всё служебное: квартира, дача, машина. Пока на своём посту. Это деда Гриша. Новая порода коммунистов, которые используют партию для карьерного роста, в личных целях. Аспирант моего отдела Ермолаев Т.. Я — не с ним.
Но была ещё старая база законов СССР и их исполнение.
Новое государство родилось в 1985 году. Только Россия. В ней идёт «перестройка» четверть века. Президентами. Сами себя назначают. Издают законы, неисполняемые. Много нищих. И первые после Америки по количеству миллионеров и миллиардеров. Человеческие души перерождаются в деньги. Чем их больше, тем меньше человеческая душа.
Между этими крайностями есть выжившие с человеческим лицом. Их немного. К счастью, моя семья, дети с ними. Но им не просто выживать, сохраняя жизнь и человеческое лицо.
1981 г.. Лето. 

8. Форос. Санаторные байки

Сентябрь. 1978 г..
1)
Дорогие мои, хорошие, здравствуйте!
Сейчас 9.45 вечера по крымскому времени. Только что забралась под одеяло, пишу. Не знаю, с чего начать.
Начну с огорчения, чо не дозвонилась вам. Ждала вчера, когда все будете в сборе. После ужина в 7.30 вернулась в свой корпус, где стоит телефон, оказалось, он не работает. Пошли с такой же сиротливой тётей наугад к столовой, где стоит другой жилой корпус с телефоном. Шли долго, корпуса разбросаны вдоль берега по парку и не очень далеко друг от друга, но соединяются друг с другом не дорогами, не дорожками и не тропинками, а загогулинами и завитушками, которые из одного места в разные стороны идут, указателей нет, уже темно, фонари горят редко, и мы с тётей обязательно почему-то попадали не в ту загогулину. Наконец доползли, оказалось, что здесь автомат работает, но нет связи с Москвой вообще. Т. е. не существует. Очень удивились, очень расстроились и по загогулинам назад. Вот, в 9.30 вернулись.
Это мы прошли расстояние по прямой метров 300—500. Я только успела попросить сестру передать заявку на ремонт и побежала вам в постели писать. Завтра утром попробую позвонить, если нет, пошлю телеграмму. Что ещё плохо: в корпусах нет почты, сберкассы, посылочной. Всё это за территорией парка, в посёлке.
Посёлок — несколько стандартных домов 9—12-тиэтажных, одно здание — продовольственный, промтоварный, химчистка. Маленький домик — почта-телеграф. Всё это в туче белой пыли, по узкой «Сасовской», т. е. по необработанной дороге едут самосвалы с хвостом пыли, так что ходить в это место не интересно.
Ещё в палате нет личного душа и туалета, как в Есссентуках; есть один общий душ на 2 этажа; нет полированных стен, есть крашеные, как в больнице, и нет даже соседки в моей палате.
Т. е. она есть частично. Она сейчас пришла. Это девушка в бегудях, с загорелым носом, зовут Наташа, лет 25, может 18. она приходить будет ко мне ночевать. А всё остальное время она общается с кем-то ещё.
Кажется, с родителями.
Теперь про меня.
Доехала хорошо. В купе ехала тётя с сыном. Тётя — медсестра в кремлёвской больнице в Кунцево, где я лежала. Сын, Алёша, 23 года, метра 2, на тонких ножках, красивый, очень тихий, очень застенчивый.
У него девушка Люба, первая, знакомы 3 месяца. Отца нет с 14 лет, поэтому после 10-го пошёл работать, работает слесарем где-то в проектной организации.
Он такой тихий и застенчивый, что не только девочек так долго боялся, а боялся и ходить в столовую на заводе, поэтому заработал язву. Всё они про себя рассказали, у меня ничего не спрашивали, но я сама загадала загадку про «клещи, которые кусаются», и мы подружились. Я, в основном потому что приятные, спокойные люди и потому что я — сирота московская. Доехали мы хорошо, не душно, ночью мёрзли и цыкали зубом от холода. Солнце появилось за час до Севастополя. В санаторий привёз нас спецавтобус, но содрал по 1 руб. 40 коп.. Это 170 путёвки не хватило! И ещё на эти деньги персональные туалеты не выдали и фонарей мало, а загогулин много. И вообще, я всё критикую, потому что сирота и мне без вас плохо, хоть тут и скалы, и камни, и всячина, и даже Тим Бородатый у соловой косточки ждёт. Но что они мне все без вас? И телефон не работает, а я не знаю про отёклую Ляльку ничего и про туристическую Лёлищу. Но всё равно я хорошо перенесла дорогу, и поезд, и автобус, и чемодан, и загогулины. Лежу тихая, хорошая, только критикующая.
Кажется, здесь будет скука, холод и обжорство. Бросить жалко (170 р.!), и съесть невозможно.
Что ещё? Шлёпок нет. Да, после обеда и вселения мама с Алёшей повели меня по окрестности (они здесь 3-ий раз) посёлка. Там на почте 2 р. наменяла на 15 коп. (вот обида с телефоном!), купила конверты, бумагу, зашла в магазин, потом вернулись к себе в парк, посмотрели море — ветер сильный. Написано 20 градусов — воздух, 22 градуса — вода — не верю.
Вечером тихо было, говорят, редко так бывает. Завтра к врачам, в библиотеку, потом будет ясно, как тратить день.
Конечно, очень волнуют все твои, Эрик, переговоры с Лялиными и Олиными врачами, заявление на общежитие, Олин поход, квартира из 10 «А» класса, Лялины щёки, справка для физкультуры и всё, всё про вас. Ещё дорогой выяснила, что можно было бы фотоаппарат взять, а главное, нету в кошельке Лялиного фото. Есть всякие Оли, есть Эрка новый (для ГТНТБ), нет Люлька, выгребли у меня с Олиным подарком. Пришлите хотя бы ту, с вихрами, где Эспаду отпаивают. Целую вас, мои любимые.
Мама.

2)
Здравствуйте, мои родные, любимые!
Приступаю, вернее, заступаю на вахту писем. Сегодня третий вечер, пишу третье письмо. Вчера не вам — Альке. Есть ли от него ещё какие известия?
Я даже не стала писать, что в санатории, совестно.
Про столешницу писать пока не буду, чтобы не сглазить.
Корпус далеко от столовой, есть поближе и пониже, чуть было не переехала туда, но сегодня отказалась. Ходила тихонько — ничего, мне же всё равно надо учиться ходить. Но здесь тихо, в палате я одна, ночевать только приходит симпатичная Наташа. А вдруг там злая попадётся или храпунья? Решила от добра добро не искать. Сразу привыкаешь к месту, и менять неохота. Там и мух больше, и света меньше. А ещё соблазняет здесь, где я сейчас, — лоджии большие с топчанами. Можно отдыхать на них и спать ночью — там просто балконы. В общем, осталась, а Наташа за это на меня не нарадуется. Хотя, что я ей? Тем более ночью. Завтра пойду к новому врачу. Но лечений здесь никаких мне не будет. Санаторий общего профиля: сердце, лёгкие, радикулиты и проч.
Думать надо мной некому, а лечить — нечем — ванны нельзя. Дали сегодня кислород, здоровую пивную кружки у большую ложку.
Скука здесь ужасная. Людей интересных нет пока. Все при деле. Попутчица моя вагонная — при сыне. Наташа ночная — при семье, тётя хорошая за столом — при дочке, которая в посёлке дикарём. Я так поняла, что здесь можно только спать, много есть (кормят на привес) и читать. Живот толстый, как у здорового Альки, щёки скоро будут со спины видны, как у грудной Ляльки.
Зелень в парке старая, цветов почти нет, так, несколько рахитиков качаются, земля скучная, голая. Есть в «Райском уголке» водоёмы с золотыми рыбками. Жалко их, как Прошку: вода грязная, мутная и они, бедные, из красных в серые перекрашиваются. Есть ещё, воображалы — красные. А другие — серые. А ещё видели — частично, спина красная, пузо серое. Видно, опустились, не моются. Всё плохо без вас. Глядеть на всё противно. Всё равно что без вас апельсины есть. Помидоры ем — у вас тоже есть. Виноград ем — пропадает. А груши вам оставляю. Дают каждый вечер по одной. Если не сгниют — будет штук 28. С телефоном плохо. Он в нашем корпусе, единственный, всё время ломается. Сейчас заглотнул 15 коп. за так.
Наменяла 2 руб., и поговорить не успела, и осталось их мало.
Сегодня был тёплый южный день, с синим небом. Утром была немного на солнце. Ветер всё время, прохладно даже на солнце. После обеда отдыхала и читала Юрия Германа на своей лоджии. От чего отдыхала? От лени. Надо бы ходить побольше, но осторожничаю. Да и по одним и тем же загогулинам надоедает. А за воротами — горы, не залезу. Поэтому днём читаю, вечером пишу вам.
Интересных, издалека, людей нашла кучу: две тёти-близнечихи лет по 55, евреистые, носатые, абсолютно одинаковые.
Между ними ходит седой и старый мужичонка. Может, чей-нибудь муж из них. Они всем заметные. В основном рожи все сытые, здоровые, скоро, наверное, и у меня такой будет вид.
Сейчас, после ужина, сходили с Алёшей и его мамулей на литературный вечер. Уже забыла фамилию чтицы, читала короткие рассказы Чехова, Сотника и проч. Ничего. Любителей мало, народ, по-моему, больше в кино сидит.
Есть, Наташа говорит, здесь кабинет аутогенной тренировки. Лечат нервных. Может, мне заговорят приступы или хоть — дермит мой? Считаю, считаю, когда от вас придёт первое письмо. Если сразу напишите. Знаю, некогда.
Носки тебе зашить не успела, колготы, конечно, продрались, про щёки Лялины хоть узнала. А живот? Пьёт ли сок? А Оленька с Прошками и Фильками и математикой как управляется? А её жильё и врачиха?
Жалею, что вы с Лялечкой упаковали много нарядов и украшений мне. Очень ей хотелось меня красивой видеть. Зря, потому что скоро я свой живот в эти наряды не суну, во-первых, во-вторых, у нас замки в чемоданах не запираются. И я всё волнуюсь, не уплыли бы они. В раздевалке у соседки по столу спёрли кошелёк. В-третьих, я бы лишние отправила, но на этой скучной почте в посёлке, может, и мешков нет. Никогда не видела санатория ЦК такого тухлявого. Всё возмущаюсь: мухи кусают у врача и на пляже, пчёлы и осы кусают в пятки на пляже, туалета и душа персонального нет, фонари не горят.
Вот, это последний лист бумаги. Завтра надо ещё где-то раздобывать. В санатории негде купить тетрадь. Горевала сегодня: у вас — 10 градусов! Не заболейте, больше ешьте фруктов и  овощей. Целую, ваша мама — Тоня.

3)
 Здравствуйте, мои дорогие, хорошие детки и папулечка-красотулечка!      
Вот до какого безобразия я дошла — остался один конверт и ни одного листочка для письма, пришлось у сестрички выпрашивать листочек. Добрая сестричка дала вот из истории болезни. Кончились мои письменные запасы, а близко нет, всё как-то поздно открывается и рано закрывается. Всё — это газетный киоск в одной стороне побережья, почта — в другой. Ну завтра я запасусь.
Сегодня удалось прорваться к вам, услышала моих девочек, а папулище — шлялся где-то. Хороший Тим-Филька жильё нашёл. Напишите поподробнее, что это такое. Эрик, посоветуй, проследи с общежитием у Оли. Если будут футболить, позвони хоть по телефону, выясни сам, что нужно, кто какую характеристику ей может написать, если все новенькие, обязательно ли нужна эта бюрократия.
Сейчас, вторая половина после обеда, на улице жуть и мрак: холод, дикий ветер. Холоднее, чем у нас в Москве бывает (12—14 градусов), но ветер шквальный, вроде не наш. За окном всё гудит. Я в постели пишу. Самое интересное, что сегодня утром я хвасталась, что вижу здесь первый южный тёплый день. Небо голубое, а я в лёгком платье шла на завтрак и даже на обед. На ужин шла в колготах, в костюме, пальто с поднятым воротником. До 9-ти пыталась звонить, а сейчас в постели с письмом.
Сегодня была у своего нового врача. Ничего, кроме отдыха. И сон на веранде. Но меня сдуло, лежу в комнате. Напишите хоть понемножку про все свои дела. Берегите себя, не болейте. Лялечка, на голодный желудок здесь сок тебе не рекомендовали. Попробуй кефир, хоть глотка два, если надо кислое, или молоко, как папа.
Все очень рекомендуют вам овсяную кашу утром обязательно. Главное её назначение — восстанавливать работу нужных желёз, уменьшает функциональные расстройства. Если вам некогда, приеду, буду вас кормить.
Что тут ещё? Сначала я удивлялась, почему тут большие чайки. Сегодня выяснила — их несколько сортов. Есть наши, маленькие, белые. Есть, с гуся, на длинных ногах, нос — картошкой. Т. е. длинный, как у всех, а на конце — загогуля. Снизу крылья белые, сверху края тёмные. Садятся в море на камень и кланяются друг другу. Может, у них весна круглый год, не знаю.
Ещё тут в камнях растёт дикий кактус. Олина сказка: «Посадил дед редиску, а на ней — яблочки». Ты, Олечка, чуть ошиблась. Здесь посадил дед кактус, а на нём — редиска. Красная, настоящая, сорву и привезу тебе. Бумаги больше нету, поэтому всех вас очень расцеловываю. Будьте здоровы, счастливы и с хорошим настроением. Сегодня мне не очень совестно, что я в санатории, потому что у меня холодрыга, как у вас.
Ваша мама — Тоня.
4)
Здравствуйте, мои хорошие!
Сегодня я пошлю вам «лаврушку». Здесь она называется «благородный лавр». Можете благородного положить в суп или рагу. Растёт около столовой. Вышел — сорвал, сварил, покормил отдыхающих.
У меня в столе-тумбочке набралось уже 6 груш и одно яблоко. Вот вы смордивайтесь. Во-первых, почти каждый обед дают виноград. Я всё время заказываю салаты и фрукты. И честно делю. А груши мне даже вредно, потому что живот мой всё растёт. В него входит, но не выходит... И я не Винни-Пух.
Что ещё? Оказывается, редиски, которые я вчера на кактусах увидела, тоже едят. Мне сказала соседка. Я попробую и тоже вам привезу. Ещё здесь в камнях растут дикие огурцы лилипутошные. И листья, и цветы, и огурцы — всё как настоящее, только маленькое, а огурцы (с мизинец) не в пупырышках, а в волосиках. И дух от них не тот. Мы их не едим.
Оказывается, я тут несколько дней удивляла медперсонал. Я писала, что поселили меня в «Райском уголке», из которого до столовой никак не дойдёшь. Я хотела перейти в корпус поближе. И все удивлялись, т. к. в их истории — это был первый случай. Мой врач, завотделением, так мне и сказал. Потому что корпус называется «Дворянское гнездо».
Не знаю, имели ли дворяне коммунальный унитаз, но уж не стала зава смущать вопросами. На лоджии дуют свирепые ветры, спать не дают, хоть зав и прописал. Не зря мне было жалко Фильку, Прошку и золотую рыбку. Иду мимо этого болотца, с так называемыми «полузолотыми» рыбками, а оттуда вдруг раздаётся такое басовое: «Квак!», и кто-то с берега: «Шлёп». Представляете, это золотые-то вместе с лягушками или жабами в общей коммунальной квартире живут! Вот уж некогда не предполагала таких соседей. Каково им? Конечно, жалко.
Погода здесь — чудо-юдо. Сегодня всё наоборот. Утром на завтрак — в пальто. Через час на пляже в свитере и брючном костюме. Через 1,5 часа возвращайся хоть в трусиках — солнце, небо, жарко, тихо. Надела на обед лёгкое платье, через 20 мин. стало холодно, еле добежала домой. Сейчас вечером иду в колготах, костюме, пальто. Я раздобыла в киоске бумагу, конверты. Пишу не после ужина, а до.
Врач из Ялты, соседка по столу, популярно объяснила удивительное явления — «Мухи в Форосе». Оказывается, наш замечательный санаторий ЦК охраняют справа и слева два пограничных поста на близком к нам расстоянии. Постоянное место жительства этих мух — выгребные ямы, соответственно, справа и слева, но закусывать они летят на пляж с руководящими сотрудниками. А я, не виноватая, затесалась нечаянно.
Зато море здесь — камни, дно изумительной чистоты. В Ялте это же море похоже на выгребные ямы. Здесь чисто. Потому что никого нет. Поняла, почему люди сюда едут. Там, в Ялте, нечего есть, и ещё «дикие» стоят на пляже на одной ноге, потому что для другой нет места. И ещё я нечаянно узнала, что я попала в «бархатный», лучший сезон. Я долго сама не догадывалась, но это не важно. Я ещё не пробовала воду. В лучшее время дня вода и воздух — 20 градусов.
Целую вас, желаю самого наилучшего из бархатного Фороса с мухами.
Ваша мама.

9) Секвойя в пути

5)
Дорогие мои Человеки, здравствуйте!
Вот я и опять с вами! После ужина все разбредаются кто куда, а я к вам.
Сегодня море + 9 градусов, но в уголочках, под берегом, можно найти тёплое местечко без ветра и греться. У вас почти зима. Перед ужином была на культурном мероприятии: отдыхающий дядя, похожий на хомячка, но усатого, а в действительности Герой Сов. Союза Бойко, который всю войну у Ковпака был разведчиком, а после войны писателем, рассказывал обо всём понемножку. Интересно, но мало, только 1 час. Я таких готова сутками слушать. Потом тётя-культурница рассказала о Форосе, и я узнала, что кроме меня здесь отдыхали Юра Гагарин, другие космонавты, Ирма Тельман (дочка твоего, Эрючка, тёзки) и проч. Что на будущий год откроют ещё один большой корпус, где будут и лечебные этажи, и столовая, а эту территорию сделают пансионатом.
Вот, получила ваше третье письмо, комбинированное (папулечка + Олечка). Теперь напишите поподробнее про квартиру, как там Оля устроилась, сколько раз бывает.
Эрик, первый семестр придётся Оле потрудиться, и вряд ли можно пропускать лекции, кроме исключительных случаев. Люду Фадееву вовсе не надо слушать, т. к. она более чем странная женщина, не считая того что училась в далёкие времена. Если уж и советоваться относительно того, что можно, чего нет, — у кого-нибудь поумнее, вроде Бори Крейсмана или Любы, которая вовсе свеженькая. Но к занятиям ко всем на первом курсе (особенно в 1-м семестре) надо относиться, конечно, серьёзно. Трудно, обязательно, все знаем об этом. Надо постараться организовать время и быт. В частности, комната должна помочь — 3 часа в день дороги — это 3 часа работы или отдыха. Я не уверена, что разбор лекция Кострикина папой — оптимальный вариант. Я ничего зазорного не вижу, если сразу после лекции спрашивать непонятные места у «умников» из группы. Если кто-то понимает, то почему не спросить? Это не стыдно, это очень хорошо. Это гораздо лучше, чем делать умный вид и накапливать массу непонятного материала до экзаменов. Я думаю, что и на семинаре можно спрашивать преподавателей и прямо заявлять, что читаются лекции плохо.
Олечка, к бабусе своей собери чемоданчик Лялин (пусть папа замок починит) с необходимыми тебе мелочами: щётка, мыло, паста, трусики, возьми маленькое полотенчико для ног, чтобы в случае необходимости всё было. Может, лучше для этого твой старый портфель приспособить. И как-то надо решить проблему с завтраком и ужином. Вряд ли кто-нибудь из нас сможет тебе возить готовые продукты, как Надежда И.. Подумай, как быстро и вкусно приготовить себе завтрак и ужин.
Не сегодня, так завтра, всё равно этому надо учиться. Масло, творог, колбаса, сахар, сгущёнка — надо сразу этим запастись. И что-то ещё докупать.
Как твоя первая контрольная? Ты, Олечка, не вешая носа, когда трудно и не получается что-то. Так и должно быть! По-всякому бывает. Первый семестр — самый трудный, потом поосмотришься, разберёшься, будет всё нормально. Главное, надо сберечь всем нам здоровье. Берегите друг друга, помогайте и выручайте друг друга. Люлёк! Ты там трудишься тоже изо всех сил? Устаёшь? Весёлая? Если весёлая, то всё в порядке. Ну вот, послушала вас по телефону и встретила свою соседку по палате. Приехала из Алма-Аты, работник «Пионерской правды» (республиканской), 46 лет, красивая, молодая, нарядная, обаятельная, контактная. Уже протрепались более часа, пока я писала. Очень интересная тётя. Даже сын её тоже поступал на мехмат, но сбежал с первого семестра. Сейчас кончает МЭИ. Очень нарядная, в заграничных одёжках, но простая, с доброй улыбкой.
Я про наше житьё потом ещё напишу, а сейчас целую вас, спокойной вам ночи.
Ваша мамулёчек.
P. S. Это кусочек «секвойи», она живёт 5000 лет, сколько ей сейчас, не знаю, но до хвои не достала. Ствол втроём обнимаем. А шкурка лезет на стволе сама.

6)
Здравствуйте сегодня и всегда, мои самые хорошие, самые красивые, самые любимые!
Я сегодня тоже немножко хорошая, потому что, как и обещала вам, а я женщина правдивая, уже, как все люди, сама ходила в столовую. И вообще сегодня день самый хороший, самый красивый, потому что взяла билеты домой на 12-е. Отсюда где-то в 12 часов уезжаем, и 13-го в это же время буду дома. Билеты у соседки по купе (у Алёши с мамой), обратно едем тем же составом. Я узнаю точно о времени прихода поезда в Москву и напишу. Болявки мои частично заросли, но на ногах ещё вскакивают, хожу с присыпкой — крахмалом, как невинный младенец, и со спиртишком, как винный пьяница.
Ещё сегодня, даже вчера, здесь наступило лето. Первый раз за всё время тепло, тихо, выше 22 градусов. Море штормит, даже не окупываюсь — из-за кожи. Но сегодня немного до обеда, потом после обеда сидела у моря, дышала. Я тут почти одна «белоснежка», остальные, кто со мной приехали, ходят чёрными гномиками, а есть прямо горелые головешки. Отогреваюсь с наслаждением. Только вас жалко. Холодно вам. Да, вчера я переселилась на новую квартиру — на 1 этаж и на солнечную сторону. Правда, солнца здесь не очень много, его больше, чем выше, т. е. на третьем, и пальмы перед лоджией. Но со вчерашнего дня мне в этой палате очень тепло, т. к. потеплело везде, и стало тихо, как я уже сказала.
Читаю очень много, собственно, читаю и пишу вам. Прочитала Ю. Германа пару книг; новеллы Грина, один томик Кони «Воспоминания о писателях»; скучно, протокольно, хвалебно. Теперь т`о же читаю Панаевой — жены Некрасова. Она тоже пишет воспоминания о тех же писателях, очень интересно, живо, со всеми их пороками. Верю ей, т. к. очень правдиво. Сама она тоже писательница. Ещё есть пара томиков Мопассана. Я его не люблю, взяла на пробу, удачно. Совсем другой мир, чем в его романах — короткие новеллы о простых людях.
Я и не знала, что он может так писать, о чём-нибудь, кроме «гулящих».
Живу в палате второй день одна, очень боюсь будущую храпунью.
Что я здесь видела. Много синичек, сколько у нас воробьёв, и наоборот — мало воробьёв. Крачут какие-то большие «псысы» с Варюху ростом, но пёстрые и очень скрытные, не могла их разглядеть, всё время в листве прячутся. Есть тут белки, много их, рыжие, с серыми хвостами, - комбинированные. Бегают, закапывают в нескольких шагах, но к людям не идут, хотя я всё время «цокаю» и стучу на них орехом. Несколько дней завлекала я тут одного гордого, как Люшка: «вбок, в угол и на предмет». Но предмет не поддавался, только сегодня, по дороге с пляжа пристроился рядом. Лохматый, нечёсаный, давно не мытый, тоже черноватый, тоже Тимом зовут. Пришёл, прямо лёг у моих ног с одного моего взгляда. Я стала ему пузо чесать. Ещё тут муж один есть. Тоже черноватый, очень даже блестяще приглажен, но вечно голодный, всем плачет и жалуется так громко. Жалко его. Потому что в столовую он не ходит, боится, не пускают. А тут, у корпуса, все жалеют его жену, она многодетная, у неё 5 котят. Её все кормят, а ему не достаётся, плачет всегда.
Ещё чудо. Вчера видела журавлика. Живёт где-то в «Раю». Шла по загогулине своей в столовую. А он с болотца взлетел и сел на высокую ель. Прямо как японская вышивка — пепельный, на тёмно-зелёной кроне. Издалека плохо видно, близко — пугать не хочется. Его многие видят. Говорят, что живёт здесь, но людей сторонится.
Где-то около столовой есть кинозал, часто там какие-то концерты, кино, танцы. Народ в основном там пропадает. Я — тут.
Знакомых у меня стало ещё меньше, потому что все ходячие и у всех свои бодрые друзья понаехали. Нет на почте посылочных мешков, нет пока ящиков. Обещали после 1-го. Хорошо бы часть вещей отправить. Конечно, половину мне не надо, во что так Люлёк старательно меня наряжала. Этот месяц кажется необыкновенно длинным. Я всё удивляюсь, что всё ещё сентябрь! Оля уже так давно учится, я тут так давно осиротела, и всё ещё сентябрь!
Каждый день думаю про вас, знаю, что писать некогда вам, поэтому уж молчу. Узнаю по телефону, что здоровы и радуюсь. От Альки слышно что?
Всё на сегодня. Целую вас крепко.
Ваша мама.

7)
Здравствуйте, мои родные, милые девочки с папулечкой!
Вот и получила наконец ваше письмо и Люлёк стоит на тумбочке, улыбается.
Я тут зверски мёрзну и постепенно превращаюсь в крахмальную салфетку. Непонятно, знаю. Сейчас объясню. На улице и правда не жарко, а в палате прямо мороз, как в погребе. Потому что северная сторона и всё в ней ледяное. И я. Врач всё-таки обещал на днях перевезти меня на южную сторону. Но, может, будет поздно, снег выпадет.
Вы слушаете и радуетесь, что у нас, в Крыму, 22—25 градусов. Это неправда. Это может быть в Ялте, которая рядом, в Севастополе, а у нас сплошные холодные ветры, поэтому холодно.
Теперь, почему я — салфетка, и даже не Лев Маргаритович (Раневская). Потому что я себя всё время крахмалю, свой дермит. Замечательное лекарство — крахмал, хорошо снимает отёки. Но это пока, как вытирание тряпкой худой трубы. Буду менять тавегил на что-нибудь другое. Ну а поскольку одеться мне нельзя (я всё крахмалюсь), то я изображаю симулянтку, и меня кормят в палате, а это значит, что я не выхожу погреться, и потому я — салфетка, и к тому же холодная.
Я обо всём этом пишу, конечно, потому что я честная женщина, чего и вам желаю, врать не люблю и не буду, но, главное, что пока дойдёт письмо, я опять уже буду в добром здравии искать себя на криволинейных отрезках «Райского уголка» и вам уже не надо будет расстраиваться, а будете только радоваться на меня: «Вот какая мамуленька хорошенькая, сама себя вылечила, и так быстро». Это всё верно, врач (он же зав.) очень меня слушается. Скажу: «Тавегил», — даёт, скажу: «Крахмал», — удивляется, но даёт.
Внимательно слушает мои научные и логические выводы и объяснения по поводу взаимных связей между «зондированием» сердца, причинами вспышек аллергии, мерцания и т. д. Благодарит: «Вы очень хорошо помогаете врачам!». Обратите все внимание! Не врач больному помогает, а наоборот! Во всяком случае, теперь мы оба выполняем заповедь «Не вреди» (после их вредительства новокаином).
Ну вот, просидела в палате каких-то 2—3 дня, и такая скука вам шлётся в Москву.
Взяла мне сегодня соседка «сплетни». Воспоминания Кони обо всех писателях, но мало интересно — обычные хвалебные отзывы о великих людях, написанные протокольным языком. Хорошее пособие для сочинений 9—10 классов.
Прочитала Ю. Германа. Так хотела — тоже плохо: всё попалось раннее — рассказы и повести до войны и военные, но незрелые.
Как там, не знаю, кончились твои переговоры с кожницей, Эрик? Что делаете с руками? Лечит ли Ляля живот, болит ли? Бери, Лялечка, с собой еду всегда. Ну а твои, Эрик, животы и радикулиты как? Очень берегите себя все. Оля в дороге всё время — особенно. Я оставила ей свой зонт, чтобы брала и не мокла. Мне, Оля, не нравится, когда ты на первое место ставишь свои привычки. Пока они никому не мешают — пожалуйста. Но жизнь очень многие привычки заставляет менять. Зонт — это пустяк. Жаль, что номер с одноклассницей (с её квартирой) не вышел. Эрик, общежитие всё равно надо пробивать. Узнай через свою Любу, на кого надо «капать». Здесь Оле надо помочь. Значит, самому надо идти к факультетскому врачу и куда ещё только можно. Возьми телефон этой «кринолихи» и звони, говорила она или нет с фак. врачом. Таких, как Оля, с 2-х-часовой дорогой, не много. Мех. мат., Люба говорит, выделяют особо. У остальных кто-то есть в Москве, где можно переночевать. Объяснись, где надо: в профкоме, студкоме — ситуацию о твёрдой её целенаправленности, как её не пугают трудности, но мы, родители, обязаны сохранить ей здоровье, а они помочь в этом, исключительном случае. 
Веледницким спасибо и привет. Фадеева Люда говорила, что «Индустриальная» улица обычно сдаёт жильё, уточни у неё. Надо бы ей с кем-нибудь договориться из знакомых девочек, чтобы снять комнату, а не койку, как у меня была.
Во-первых, в комнате им свободнее и веселее вдвоём. Ну а уж если надо платить одной 40 руб., так хоть не у пьяницы, чтобы ей хорошо было.
Я понимаю, Эрик, как это трудно. И к врачам ездить, и квартиру искать, и как это часто всё впустую, но иметь какую-то возможность и не использовать её я просто не могу. И конец месяца — «запарка» на работе. Но надо. На работе старайся дела делать не сам, «руководи».
Грустно, конечно, что Оля устаёт, нервничает и поход неудачный. Но, Оля, я всегда тебе говорила, что надо подготовиться к тому, что в жизни не одни удовольствия. Теперь ты узнаёшь это не на словах, а на деле. Счастливо ли, радостно ли ты будешь воспринимать жизнь, зависит от тебя. Надо уметь радоваться всему, что имеешь. Ведь ты по-настоящему счастливый человек, посмотри на себя со стороны и не забывай об этом. Надо быстро забывать неприятные мелочи. Надо всегда прикасаться к ясному, светлому душой, а это всегда есть вокруг, пока мирное небо над головой. Ты усталая едешь домой. Но зачем же раздражаться? Ведь ты едешь из МГУ, а не с «барщины». Это хорошая должна быть усталость.
Я, с моими хилыми силами, тоже очень устаю, но если у меня что-то получилось: задача ли на машине, вас ли я вижу хорошими, если я просто иду по улице и «не мерцаю», — у меня всё поёт от радости!
Мне трудно писать тебе на бумаге, не получились бы нравоучения скучные. Мне просто хочется сказать тебе: будь счастливой, у тебя всё для этого есть. Не надо в большую драму превращать мелочи, вроде того, кто кому место не уступает. Можешь кому-то помочь — делай. Нет — пустые раздражения ни к чему.
Только вред тебе. Я — к чему? Если устаёшь ездить, прими это пока как необходимость, спокойно. Как дождь или снег. Ведь не злимся мы зря на природу. Пусть тебя не раздражает дорога, а радует мысль, куда ты едешь. Наверное, в студотрядах будет много труднее, на стройках. А это тоже необходимо. Как тогда? А люди, которые всю жизнь занимаются тяжёлой, трудной работой, как они? Волком смотрят? Нет. Я просто, Оленька, хочу, чтобы в людях ты всё-таки видела хорошее. Достоевский даже в преступниках мог найти щедрые и светлые уголки души. А люди-то у нас, в общем, советские, хорошие, только разные.
Всё, больше не буду читать нотации. Мне надо, чтобы ты «полосатой» не ходила. А для этого надо быть всегда весёлой и жизнерадостной. Это твоё основное лекарство.
Целую вас всех очень крепко.
Люлёк — хороший художник, хорошо целуется и стесняется.
Ваша мама.

10. Кошки в мыльнице 

8)
Мои дорогие девочки с папулёчком, здравствуйте!
Сегодня получила папулино письмо, большое-пребольшое, где он самый бедный у вас. Жалко Эрку. Бедный, бедный; и авральчики, и алгебра МГУ-шная не решается; и Кострикин плохой; и пьяная тётка с сумасшедшей дочерью и убитым мужем хочет Олюшку на вонючий матрац положить. (Эрка, ты только ещё колебался?! Ты не вылетел от неё пулей?! Бедный ты, бедный!). И Володя Григоров хочет ему кишку показать, и письмо он пишет до ночи! Вот какой он у вас, девочки, бедный. Бегите в выходной в магазины, берите его на плечико, водите его хоть немного гулять. А то надо будет опять ему срочно путёвку в санаторий доставать.
Эрючка, милый, ты видишь теперь, каково мне тут отдыхать, наслаждаться природой и развлекаться?
Я не волнуюсь, что у вас что-то случится. Забота — она всегда, дома ли, далеко ли. Ты мне всё подробно написал, но я и так знаю, что всем вам достаётся трудно, поэтому воспринимать в полной мере весь этот мой отдых мне тоже трудно. Вы уж не сердитесь. Я всё делаю по инструкции: ем, сплю, дышу морем, только души нет, потому что вас никого нет рядом, потому что вы не отдыхаете. Вы же знаете, это уже привычка всей жизни: вместе работать, вместе отдыхать. Ещё когда я хоть в больнице, я знаю, что вам тоже трудно достаётся, но там уж знаю, компенсируются ваши неприятности — моими. Или хинидином, или зондированием. Всё как-то легче!
Это, родные, один из моих многочисленных недостатков: не могу жить без вас! Как без воздуха.
Только сегодня огляделась вокруг, как бы очнулась. Здесь правда, правда очень, очень красиво. Если бы удалось с кем-нибудь с вам побыть, правда, здорово. А до этого всё было как чёрно-белые кадры из «А зори здесь тихие». Помните? Боюсь хвастаться, но всё равно (вы плюньте) похвастаюсь: второй день чувствую себя человеком. Не только встать и одеться могу, но уже хожу (хоть и тихо) и до столовой и до моря, и молчит «мой зверь»! Если бы эти оставшиеся 10 дней «оно» не тряслось, наверное был бы прок от поездки.
Я совсем одинокая. В палате пока одна, знакомые бегают с резвыми попутчиками. Вечерами все на культурных мероприятиях. Сегодня у них «Жандарм женится». Пусть. Я вам пишу. «Чего же боле?» Сейчас позвонила, поговорила с ребятками: у Ляли «5» по физике, у Оли — завтра контрольная, папа едет с новой квартиры. Все молодцы.
Погода в течение суток меняется несколько раз: тихо, ветер, солнце, тучи. Я привыкла.
У меня в тумбочке появилась отрицательная связь. И в физическом, и в моральном смысле.
Я вам писала, что на завтрак, обед и ужин заказывала салаты из помидоров и фрукты. Помидоры мне, а вам собирала «яблоки и груши», как Катюша. И вот всё мне испортили. Набрала уже порядочно и яблоки — крымские, зелёные, но вкусные и твёрдые. Поэтому они тихо лежат. И набрала 6 больших хороших груш. Потом их перестали давать. Они тоже твёрдые были.
Ну, думала, хоть их довезу. Так они в тумбочке все созрели и стали гнить! Вот обида! Мне уже пришлось 3 съесть, но, видно, и остальные сгниют завтра. Мой честный делёж превратился в нечестный. Жалко, отсюда не разрешают фрукты посылать. А самой, не знаю, удастся ли в дороге вам купить что?
Писала вам? Что большая «псыса» — это сойка. Вижу её в первый раз в жизни. Она с Варьку, только потолще, нос и хвост покороче, очень пёстрая: бежевые, синие, белые перья. Сегодня видела близко на дереве, болтала всякую птичью чепуху, наверное дразнила. Но очень пугливая.
Зато видела: два храбрых гуся, белые с серым, пришли к бабусе. 
Она сидела вечером на пляже, одна, кормила их мясом. Они не боятся, долго на них любовались.
Это те большие чайки, похожие на утку на длинных ногах. У них нос не картошкой, у них на носу красная шишка. Очень хорошие гуси были. Буду теперь хлеб носить в карманах, может ко мне придут. Первый раз видела на берегу, обычно в море на камнях сидят.
Ну всё пока. Будьте счастливы и здоровы. Олечка, давай папу пока не терзать алгеброй до моего приезда. Нельзя непонятное разбирать на семинарах пока? Я думаю, не одной тебе непонятно. И стесняться нечего, если дед читает плохо, не вы виноваты. А то я правда боюсь, как бы он не задёргался и не разболелся опять животом. Ну и что не решишь, тоже переживать не надо. Сколько по силам, столько делай.
Я думаю, лучше вам в группе обмениваться, кто что сделал, и друг другу пояснять. И ещё, Эрик, если твоя Люба вышла, спроси у неё, через кого надо всё-таки общежитие Оле пробить? Тем более ей не постоянно, только переночевать. Не каждый день, хоть на раскладушке. Может, она подскажет, а то и поговорит сама с кем надо.
Ты в этом вопросе не смущайся, что она твоя подчинённая, тебе взять её стоило много хлопот, и не лишнее, если она это будет знать.
Тем более девица не из деликатных сама. Прямо спроси, не знает ли, нет ли у неё нужных людей, с кем можешь ты, а лучше, если она, переговорить.
Глядя на Галку Вшивцеву, это очень просто делается: «Для моего начальника», — говорит она друзьям и знакомым и все очень стараются.
Ну ты посмотри, может лучше, если я сама с ней поговорю, когда приеду.
Ну вот теперь всё. Крепко вас всех целую, мои хорошие.
Вы уж там ничего не мойте, не стирайте, не возись, Эрик, с готовкой, как-нибудь. Спите сколько положено.
Ваша мамунечка-сиротиночка.

9)
Дорогие мои, хорошие девчоночки и папулечка-красотулечка, здравствуйте!
Сбилась немного с ритма. Нет, не сердечного — письмового! Пишу теперь не только на ночь, но и днём иногда, а сейчас вот с утра.
Воскресенье. Утро наконец тёплое, тихое, солнечное. Я поднималась в свой «рай» и села на скамеечке погреться наконец (платье на мне всё равно тёплое). Вчера отправила письмо маме. Весь день бегала к автомату и к сестре в кабинет. К сестре, чтобы опять просить прислать мастера. К телефону, чтобы проверить — работает ли. Нет, сегодня тоже, видно, не прорвусь. Иногда он работает днём, когда вас нет. А когда вы есть, почти всегда не работает.
Если смотреть объективно, «Райский уголок», правда, очень красивый, живописный. Фотоаппарат я не взяла правильно. На карточках нужны люди. Правда, можно бы цветную диапозитивную плёнку или кино. Ну ладно, проехали.
Обнаружила, что здесь живут синички, и кто-то в нашем «раю» всё время кричит, как Варя на чёрное. Не углядела кто. Ещё, говорят, всюду белки ручные, тоже не попадались. Что здесь интересно, куда-то, как бестелесные ангелы, испаряются все грешные отдыхающие. Можно часами ходить по райским дорожкам и днём, и вечером и не встретить ни души. Даже удивительно. Когда тепло, некоторые скопления курортников можно обнаружить на пляже. Самое интересное, что столы в двух залах (как в Ессентуках) заняты жующими. Выходишь за дверь — пустыня. Правда, вечером нечаянно я ещё одно скопление двуногих обнаружила, когда совершала плохой поступок. Я уже, поддавшись на уговоры, совершила два. Вчера соседка по купе уговорила арбуз взять, маленький. Я послушалась. Во-первых, нечем было резать и мы портили нервную систему переживаниями: белый или красный? Потом консервной железякой выковыряли дырку, оказалось — розовый. Теперь, во-вторых, нечем резать, и, в-третьих, нет желающих есть. Бросили меня вдвоём (с арбузом) все и опять растворились.
Раньше ещё я сотворила другой плохой поступок, поддавшись уговорам пенсионерки-врача из Ялты пойти в кино. Обещала 2 часа хохотания. Я польстилась на это обещание и пошла. Потом оказалось, что это дрянной итальянский фильм «Народный роман», мы его с тобой видели, Эрик. Я даже не улыбалась.
Потом совершили плохой поступок со мной. Если смотреть объективно, я вовсе не придираюсь к местным условиям, как в этом меня всегда укоряет Люлёк. Здесь не только мухи, пчёлы, кусающие куда попало. Здесь такая же распущенность медперсонала, как в кардиологии. Два санатория — Трускавец и здесь — два крайних полюса. Как налажен быт там и какая неряшливость здесь.
Пример. В первый день...
Я начала письмо с того, что села погреться. Дописываю его в спальном мешке на веранде. В одну минуту явились ветер, тучи, дождь, я поскакала, как умела.
Так вот, в первый день попросила врача выписать мне ментоловый спирт, т. к. мой кончился (брала с собой). Обычные места — правое бедро, левая грудь — тихо тлеют, надо заливать. В первый день сестра не заказала. На второй день другая при мне позвонила: «Придите завтра». В пятницу, «завтра», прихожу — взамен дают меновазин, без объяснений. Что делать, помазала им — пышная вспышка с отёком. Стала логически мыслить, как говорил про меня Моисеев. Сделала два научных вывода: 1) реакция аллергическая на новокаин, что и было при зондировании.

10)
Здравствуйте, мои родные, мои самые хорошие!
Сегодня получила ещё одно Лялюшкино письмо. А у меня уже ни конвертов, ни бумаги не осталось. Опять пишу на «больничных». Завтра пополню свои запасы, сегодня всюду (в киоске) выходной.
Настроение теперь у меня хорошее, делается всё лучше и лучше, потому что до встречи с вами остаётся времени всё меньше и меньше. Стараюсь я поправляться очень даже, но ведь результаты только дома увидим.
Сегодня после обеда у нас было потрясающее культурное мероприятие: всех пригласили в кафе «Хорошее настроение» на дегустацию... мороженого!
Организовано это было в одном из залов столовой. Все пришли желающие, сели за столики, культурница чего-то говорила, потом диетсестра рассказывала о пользе мороженого, а потом красивые девушки в русских костюмах стали нам всем мороженое развозить, под разными названиями, и мы их ели, а дядя играл на баяне, и другие красивые нарядные девушки-официантки пели нам песни про любовь. У нас было хорошее настроение целых 1,5 часа, за это время нам по очереди привозили 7 сортов мороженого, каждое размером с большое куриное яйцо диетическое за 1 руб. 30 коп..
Самое вкусное было первое, под названием «Диетическое». Вкусное, потому что было первое. Потом было какое-то полезное для «сердечно-сосудистой» системы, пришлось его тоже съесть. Потом было в честь фестиваля на Кубе «Манговое», ещё «Медовое», «Гоголь-моголь», «Смородиновое» и ещё какое-то фирменное, цвета серой мыши, и мы все объелись, а красавицы всё возят, и бросить жалко, так как бесплатно всё. Очень жалела, что вас не было. Вот бы вы наелись!
Ну вот, больше никаких событий со вчерашнего вечера не произошло.
На море не была, холодно. Загорала до обеда в лоджии. Частично под одеялом, частично над.
Тётя моя, редактор «Пионерки», днём — постарее. Приехала поправлять нервную систему, т. к. задумала разводиться с мужем через 25 лет.
И она не «Санечка» из 1-го мединститута. Очень современная тётя во всех отношениях, с современными взглядами. А я шибко у вас отсталая, так что вместе нам песен не спеть с ней.
Ну это не важно, к слову.
Поезд наш один — Севастополь—Москва, приходит часа в 3. Завтра уточню расписание.
Значит, приеду 13, значит, в пятницу?
Целую вас крепко, крепко.
Ваша мама.
Лялечка, письму твоему очень, очень рада и всё, что написано в нём, тоже очень.

11)
Здравствуйте, мои родные, мои хорошие, самые, самые!
Вот я накупила конвертов, бумаги; вот я вам позвонила и вот я вам пишу. У нас и у вас всё хорошо: с контрольной, с комсомолом, с бабушкой из гардероба. У меня тоже. Правда, груша одна осталась догнивать. Придётся и её съесть.
Но, может, в магазине вам будет. Сейчас есть, может возьму на днях.
Котята живут в дырке, в стене за кипарисами. Я им иногда устраиваю с мамулей праздники. Вдруг я притворюсь, что мне трудно идти в столовую, тогда мне приносят завтрак в палату. И мы делимся: я — салат и ещё что-нибудь не кошачье, зову к себе в палату мамулю. Она как-то хорошо разбирается и идёт именно в мою лоджию, никогда не путает. Я её в мыльнице кормлю котлетами, гречневой кашей, картошкой (гарнир), молочной кашей, кефиром. Она хорошо уминает, а потом мы с ней и с мыльницей идём кормить котят. Они прямо за нашим корпусом. Они дикие, сидят в своей дыре, потом кошка «мяукнет» на них, те вываливаются из дыры в мыльницу, сидят с ногами в каше, дрожат и пожирают. А когда я ухожу, начинаются семейные весёлые игры. Но это не часто, каждый день притворяться неудобно. В обед только косточки куриные удаётся принести. Предложила своей редакторше подкармливать. Она отказалась, потому что очень модная и голодная. И тут повезло. Она такая голодная, что пошла сегодня в магазин, купила молоко и печенье, угощала меня, но я свою порцию отпросила и отнесла сейчас «мамуле» в мыльнице. И ещё молоденькая тётя, что убирает палату, обещала кормить остатками от больных. Погоду нам за это кошки сделали: днём солнце, в «лягушатнике» даже купаются, главное тепло без ветра, всё закрыто. На обычном берегу прямо север — очень сильный холодный ветер.
Остаётся дней всё меньше и меньше, настроение всё лучше и лучше.
Эрик, поезд 196, севастопольский, приходит 13-го в 14.35, вагон 4.
Мой хороший, добрый доктор уходит в отпуск. Очень хороший человек. Представляешь — расстраивается, когда у меня какие-нибудь непорядки. Ты видел где-нибудь врача, который расстраивается, если больному хуже? Я первый раз встречаю.
Если бы дома, сразу доверила бы ему себя и всех вас. Жалко, что эпизод, случай. Мы с ним «между делом» сделали ещё несколько полезных открытий. Вернее, я сделала, как математик проанализировала, он как врач принял. Пока мы с ним лечили мою кожу, оказалось, что я ни молекулы не выношу новокаина — мерцала. Это память о моём Володьке-аспиранте в кардиологии.
Там они не разобрали, от чего аллергия была: кололи новокаин, вливали новокаинамид. Здесь мне сестра для кожи небрежно заменила мой ментоловый спирт на меновазин (с новокаином).
Приступы вызывает тавегил, пипольфен (для кожи). Так что опыта набираюсь, это уже хорошо. Хоть и «на собственной шкуре», буквально.
Сегодня сделали ещё потрясающее открытие: на мерцалку действует моя повышенная чувствительность к электрическому полю — одновременно включается кардиограф и мерцалка! Да ещё я им и помехи жуткие навожу. Это с вероятностью 88%, и об этом потрясающем открытии я потом расскажу.
В общем, доктор так на меня нарасстроился, что предложил консультацию учёного из Севастополя. Я отказалась: какой смысл?
С одного визита самый замечательный врач никак не разберётся.
Иметь длительный контакт и наблюдение нет возможности. Но ему, видно, самому интересно, почему так всё наоборот, поэтому он сегодня организовал эту встречу.
Приехал дядя на машине, только для меня одной. Занимался 1,5 часа!
Эрик, уникальный дядя! Лет 60, обаятельная улыбка, располагающий взгляд. Так внимательно выслушали меня впервые в жизни. Потом они вдвоём трубочкой послушали совсем необычно (после моего подробного доклада-полуанализа фактического материала). Слушали «ярёмные стволы», на шее в основном. Что-то услышали. Вопросов почти не задавали, такую подробную, очень интересную и очень непростую информацию я ему выдала. Сказал:

1. лекарства химические не пить, никакие, только травы (боярышник), желчегонные, сказал, мерцание снимает;
2. обратиться надо в неврологическое отделение для обследования;
3. нарушение видит не в вегетативной системе;
4. после консилиума скажут выводы и рекомендации.

Это завтра. И неважно, что скажут они, я сказала, что больниц очень боюсь. Это всё неважно.
Просто очень приятно было с ним быть в контакте. Слава Богу, есть ещё настоящие врачи. Не мне, так хоть кому-то помогут.
Вот, видите, у меня к концу начались приятные неожиданности.
Моя редакторша, молодая и красивая, по вечерам очень морщинистая, чем днём. Она мне говорит, что на вид я очень здоровая женщина. Это и правда: от воздуха и солнца вернулся румянец, а от обедов — толстый живот и толстые щёки.
Получили ли вы письмо с дровами — секвойей? Или на почте вытрясли? У меня уж и посылать нечего. Остались всякие колючие кедры и сосны. Что-то их неохота слать. Листочки у пальм уж очень велики — метровые. Олечка, поздравляю тебя с Тимом — студентом, хоть и не знаю, хорошо это или нет.
Я думаю, всё-таки лучше, что прошёл. Если ещё и «броня» есть, то всё у него устроится. Теперь уж и Фильку, и Прошку не жалко. Все при деле.
Ко мне в лоджию, где я ночью сплю, вечером и утром прилетают ночные летучие мыши, а рано утром на пальме кормятся синички, сегодня даже большая сойка прилетела. По-моему, за инжиром редакторским. И очень здорово поют. Лягушки и рыбы — все живы-здоровы тоже.
Эрик, если будет очень холодно, на вокзал можешь мне какой-нибудь беретик принести, тёплое у меня всё есть. Скорее бы мне с вами собраться.
Целую вас крепко, мои любимые.
Ваша мама-Тоня.

12)
Здравствуйте, мои дорогие дочки-девочки и наш единственный мальчик — папулечка!
Получила ваше толстущее, всем завидущее письмо. Только что-то долго летело оно: писали 1-го, получила 7-го. Может, без индекса?
Ну ладно, время писем вышло, идёт время сборов.
Ну, Олище, если ты меня немножко обманула с гриппом (по телефону — всё хорошо, все здоровы!), то я вас..! Наверное, одевалась холодно. Ведь давно пора надеть коричневое пальто осеннее (ты его называешь «шубой» за что-то), тёплую шапку, обувь. А ты? Тебе надо быть особенно осторожной из-за дороги и заразы. А Люлёк меня тоже немного напугала, что вся в бегах, заботах, пятёрках и уроки минутками, как Оля при бассейне. Оле этот строгий режим экономил время, не был опасен, она немного оздоровела тогда, в 7-м, 8 классах, а для воспитания характера даже полезен.
А тебе, Лялечка, нервная суета, волнения и переживания очень противопоказаны для твоего живота. Тебе очень нужен покой. Я надеюсь, что вся твоя суета, заботы и хлопоты доставляют тебе удовольствие, приятны, интересны. Это ещё полбеды. Потому что хорошее настроение для твоего живота — основное лекарство. Если же всё это вызывает усталость, придётся нам пересмотреть многое. Про папулины радикулиты и животы не верю, что не болят, но проверить не могу. Молчит как партизан. Про нас — меня, Форос — всё написала, больше и тем нет. Правда, что-то случилось в последние несколько дней: подряд 3-ий день (и ночь) нет туч, вовсе. Небо — чистейшая бирюза, солнце сияет, под ним море — серебро сияющее, которое по краям переходит в синь. Вода прозрачная как хрусталь. Никогда такое не видела. К вечеру на небе (с 3-х часов) полмесяца и солнце. В 7-мь часов — пол-луны и одна здоровая звезда, после 7-ми (после ужина) звёздами утыкано всё небо. В течение суток пляшет ветер. Тишина, как декорации в театре, потом вдруг, на несколько часов, свирепый шквальный ветер (я в пальто с поднятым воротником), но на море — тишь, на небе яснота. Никогда не видела, чтобы при сильнющем ветре небо было чистое. Кошки сыты, котята целы, все на меня обиделись сегодня, т. к. остались без завтрака, ушла я сама в столовую. Соседка по постели утомила меня своими пространными разговорами про брошенного мужа, про свои переживания. Она всё-таки немного «пыльным мешком из-за угла стукнутая» (сасовское выражение), но не догадывается об этом. Из всей её богатой и разнообразной жизни есть, правда, одно тяжёлое переживание, ужасное даже, где опять — врачебная ошибка.
В два годика сыну профессора поставили рак лёгких, потом рак ребра, сделали операцию на ребре, прорезали плевру, отдали ей его умирать на руках, с метастазами. Через полгода повторно попала к врачам, настаивали на повторной операции, с трудом выяснила, что ничего нет и не было: у него врождённая нестандартная форма ребра, в котором они вырезали так называемую «саркому», а это норма, её не было! Вот эта страшная история, но старая. Это он уже кончил матшколу с медалью, убежал из МГУ, кончил МЭИ вместе с женой и дочкой Анютой (1 г. 2 мес.).
Так вот, эти дни лежим на солнышке, греем пузико, многие купаются. Вода 17—19 градусов, воздух 20—22 градуса, но если без ветра и на солнце — тепло. Очень жаль, что отсюда запрещено посылать фрукты, продают «дубовые» груши и яблоки, но не знаю, как мне донести от вокзала до поезда. Нет провожающих и желающих помочь. Очень, ребята, рада за бабусю: и Оле легче, и люди хорошие. Молодец наш папулечка-красотулечка. Ей вполне можно оставить деньги для продуктов, и пусть она вечером Оле приготовит ужин или общий сделает. Конечно, ей не в тягость, тем более «квартирантка» её редко бывает, ночует, не беспокоит. Ребята, вот новость потрясающая:  объелась помидоров! Я сначала в утро, завтрак и ужин заказывала салаты с помидорами, потом у нас есть при входе в столовую «стол здоровья». Это для всех желающих большие блюда с салатами из моркови, свёклы, капусты (всё отдельно), даже не салаты, просто тёртые овощи. А потом на подносе стали насыпать горы помидоров болгарских (в обед) и я стала себе по целой тарелке таскать и всё уничтожала. Мне сначала совестно было, потом огляделась — прочие партийные работники ещё больше тарелки таскают. И я ела, ела и наелась! Вас жалко. Не было вас тут. И мороженое вам не дали. Вчера и сегодня звонила вам много раз, только после обеда прорвалась. Автомат теперь работает, но вы не откликаетесь: то занято долго, то молчит, то гудит. Может, от Мордмана что отключается?
Ну ладно, это последнее письмо. Ещё не известно, кто раньше приедет, оно или я. Целую вас крепко, мои самые замечательные люди на Земле! Ваша мама — Тоня. Как Алька? Жалко Альку. 

11. Форос. Толстомордые зады

1)
Тонюшка-курортница, здравствуй!
Поставил гудеть стиральную машину и сел писать. Очень нас всех забеспокоил твой дермит, о котором узнали из последнего письма. Телефонный звонок утешил немного, но надолго ли? И верить ли? Вон по письмам из Сочи ничего не угадать было, а было ведь плохо.
У Оли немного успокоилось всё: по алгебре пошла тема полегче; убедилась, что у всех идёт дело со скрипом; «угол» сняли; два дня (вт. и среду) отоспалась дома. Оля грипповала очень поверхностно с пятницы прошлой недели: 37, слегка — горло, слегка — нос, голова тяжёлая. Оформлять бюллетень очень хлопотно, если дома, да и пропускать не хотела. В понедельник отсидела комсомольское собрание и пошла там в поликлинику уже часов в 6 вечера. Получила освобождение на 2 дня (+ неделю от физкультуры, что очень хорошо — холодина лютая и в зале, и тем более на улице). Пока была дома, прошла контрольная по анализу: 1 пятёрка, 1 четвёрка, 5—6 троек, остальные — пары. А ведь там с дюжину вундеркиндов. Вчера (в субботу) переписывала контрольную: у Оли из 6 решено 5, в том числе, вероятно, одна ошибочно — норма. В группе появились человеческие контакты, прозвища (Оля — «Чебурашка» — запомнили её «заход» в аудиторию: «Здравствуйте, это я — Чебурашка» — и «мерзавка» — тоже «самообозвание», там не топят). Завтра Оля идёт на танцы, её звала преподавательница ещё прошлую неделю, но не вышло.
В пятницу я с обеда умотал в Москву: у нас не работает «Справка». Купил в «Справке» на «Речном вокзале» 8 бланков, заполнил их объявлениями насчёт комнаты-«угла» и сдал с указанием развесить всюду (метро — от «Парка» до «Юго-Западной», Черёмушки, Тёплый Стан и ул. Кржижановского). Времени ещё было достаточно — поехал до «Университета» без определённого плана. Думал, может, доеду до Лищуков — похожу по соседям? Сошёл — пошёл во двор ближайшего дома. Дома гигантские, по кварталу каждый, во дворах сады, дети и бабуси, с детьми и без. Так и пошёл от бабуси к бабусе. Долго безуспешно: дома перенаселены, сдают немногие, у них живут ещё с августа. В третьем дома-квартале напал на след: знают бабусю, которая ищет девочку на койку. Нашли бабусю у подруги. Маленькая, толстенькая Роза Семёновна, очень приветливая и разговорчивая. Повела меня к себе: у неё комната больше 20 м, в трёхкомнатной квартире (ещё бабуся и мать с дочкой + пёсик). Бабуся сдаёт давно, не выносит одиночества, да и 25 р. не лишние.
Первое впечатление хорошее: горевала, что не каждый день Оля будет у неё, обещала кормить, в магазин ходить. До Оли у неё уже прошло четверо, в том числе одна медичка с начала до конца учёбы, по её словам, стали родные, переписываются.
Вчера Оля после лекций к ней зашла, обе друг другу понравились, потрепались долго про жизнь. Во вторник Оля захватит постельное бельё, полотенце-мыло-щётки и т. д. Посуду не надо. Олю смущает, что редко будет оставаться: введение в специальность почему-то перестали читать (одним длинным днём меньше), на физ-ру пока не ходит (ещё день), на танцы в МИЭТ хочет попробовать. Но это всё дело временное: физкультура и «введение» вернутся, подойдут коллоквиумы и зачёты — из читалки не вылезешь, какие там танцы! Да, ещё хорошо — телефон у Розы Семёновны. Она уже передаёт тебе привет и приглашает приезжать к ней смотреть, как дочка устроилась.
Звонил вчера Витя, звал сниматься в международном новогоднем «Огоньке» — я отказался, а дети на меня давили, чтобы шёл. На работе у него всё то же: пьяные на него бросаются, он их сажает.
Комнату ждёт — если к 7 ноября или Новому Году не дадут, собирается в Сасово. К Феде не хочет: опять ждать, опять с нуля на 3—5 лет. Есть и ещё причина: всё-таки перед отъездом познакомил его друг с его ровесницей, забытой одноклассницей (из соседнего класса), —  блондинка 35 лет, не замужем и не была. Переписываются, да так нежно, что сам удивляется. Последняя надежда для бедной. Ко мне не едет, на работе свалки и война, а паузы — в хоре очень хорошие встречи (с Никитиными, другими интересными людьми) — это кроме репетиций, потом концерты к Октябрьским, международный «Огонёк» и т. п. Обещал к твоему приезду вырваться.
У Ляли авралы: школа вступающего в комсомол (в понедельник — приём на группе), дружина, в штабе Коля закрутил гайки. Уроки успевает на ходу: перемены, скучные уроки использует для дом. заданий, дома всё на счету. И завалила пятёрками по всем предметам, включая физику — дотошный допрос у доски с трудными задачами. Были ещё репетиции в МИЭТе праздничного концерта ко дню учителя — прошёл вчера, Люлёк был в артековской форме с золотым горном на открытии (а горнил магнитофон).
Вчера ходил за грибами (сам; Стас готовится в отпуск). До этого дня три были тёплые. Но в ночь полил дождь с ветром, резко похолодало — ночью я встал, поглядел и лёг досыпать. Полдня — магазины (где есть помидоры — нет винограда и т. п.; всюду стой). Потом обед, макулатура, прачечная. Люлёк носился по репетициям (сняли в занятий !). Часа в 4 я уснул под дождь сладко и продрых до 6. Пришла Таня с цветами для Надежды и осталась ждать Олю. Мы с ней выпили кофе и стали вместе готовить картошку, рагу и пирог круглый Ляле. Оля запрыгала от радости, Тани и цветов (приехала в 8), и они помчались к Надежде (и я, конечно, не усидел). У Надежды — лазарет: Саша, выросший за месяц на 10 см, и Ося — оба валяются. Но она всё равно нас ласково встретила, и мы мило протрепались часок (тебе приветы самые тёплые и поздравления с днём учителя — ты ведь тоже педагог, да ещё какой!).
Потом ушли домой, поужинали все вместе (Люлёк уже был дома). Сегодня с утра я стираю, Оля моет квартиру и готовится к контрольной по аналитич. геометрии (завтра).
В среду ездили в колхоз и работали впервые по суровой норме: две грядки картошки по 1,5 км на восьмерых. Работали до 6 с перерывом на обед — и какой обед! Клепикова притащила курицу в фольге (из ВНИИПП), мы объелись все, такая вкуснотища. Теперь у меня два отгула — за ПОК в субботу и за картошку.
Тоника, я тебя целую и иду достирывать, допишут ребятишки.
До скорой встречи!

2)
Здравствуй, мамулёк!
Это я! Не чебурашка! Папулёк уже всё про нас всех порассказал.
Я сфотографировалась на комсомольский билет, и впервые нормальная фотокарточка. Сегодня 1-X, и мы с утра пошли поздравлять Н. С. Г. — это Коля (мы — это штабисты). Коля спал. Нам пришлось его разбудить и поздравить. Он был сонный, радостный и позвал нас в 14 часов к себе на чай. А потом пошёл досыпать. Я около вуколовского дома часто встречаю кота, похожего на Тишку. Сегодня с Олей пошли смотреть: он или не он? Но не нашли. В следующий раз, как увижу, притащу домой.
Ну вот, кажется, всё! Целую тебя — Люлёк.
P. S. Мамулечка, ты не пугайся: они домой притащат на опознание, если не Тишка, то отпустим.
Оля.

3)
Здравствуй, наш мамульчик-роднульчик!
Ты в последнем письме всё писала, чтобы я во всём искала радостное и всему радовалась. У тебя совсем обо мне неправильное впечатление сложилось. Я и так всему радуюсь. Ездить привыкла, не вижу в этом (в езде) ничего плохого, тем более что едем большой компанией и коллективно делаем друг другу домашку — очень весело. Дядьки, которые перед электричкой расталкивают всех бабусь и детей и бросаются, как звери, в электричку бегом, чтобы занять оставшиеся ещё места, всё равно противные и мерзкие. И скольких я уже заставляла свои толстомордые зады поднимать, и они даже огрызаться не осмеливались. А вчера в электричке один мужичонка, который рядом со мной сидел, сам молодой женщине (не более 40 лет) место уступил (даже такие бывают!).
Папуля про меня почти всё написал. Он только перепутал, у меня до понедельника не было температуры, а был насморк, и я ела чеснок и мёд, а в понедельник к вечеру была 37 градусов с маленьким хвостиком — это я в поликлинике в МГУ намерила. Там всех освобождают даже без температуры, только надо сделать несчастный вид и посопеть носом. А на следующий день уже не было температуры. Я всё думала, поехать или нет в МГУ, но папа посоветовал отсидеться. Бабуся с койкой довольно симпатичная. Всё уговаривала: «Ты только скажи, чего тебе надо, я всё куплю, всё тебе приготовлю, пироги тебе буду печь, ты только занимайся. Я тебе мешать не буду». Обещала меня угостить всякими соками из смородины и т. д. Очень расстроилась, что я пила вишнёвый и яблочные соки деды-Васины и что она меня соками не удивит. Но обещала угостить вареньем из смородины с творогом — очень вкусно, говорит, и похоже на мороженое. Она умеет около 20 всяких видов тортов и пирогов печь. Обещала меня ими кормить, звала тебя тоже и тебя тоже хотела угощать. Я у неё собралась остаться во вторник, и она поэтому в понедельник устроит генеральную уборку. Говорит: «Хочешь телевизор смотреть — смотри, хочешь заниматься — выключи и я мешать не буду, сяду на диванчик, книжку тихонько почитаю». Хочет меня со всеми своими интересными родственниками и знакомыми познакомить. Из них есть действительно очень интересные люди. Например, её сестра имеет звезду (правда, не Героя Сов. Союза, а другую) за войну в Испании, знает 3 языка (помимо русского), родилась в Париже, работает переводчицей, возит капиталистические делегации с экскурсиями по Сов. Союзу, а ведь с этими буржуями надо ухо держать востро. Сама бабуся тоже интересная, она уже даже 25 лет жила в коммунизме (представляешь!). Там, где она работала (это ~ 30-е годы), деньги не платили, но кормили бесплатно, давали жильё (бесплатно), в подвале того здания, где работали, был склад для работников — одежда, обувь, кому что нужно, приходили и брали.
Мамулечка, ты там не мёрзни и не чешись. До свидания. Чмокаем тебя все в щёчку.

4)
Здравствуй, наша мамулечка-роднулечка!
Получили ещё два твоих письма с цветами и кедром. Очень обидно, что у тебя там холодина и с балкона сдувает. У нас холодно, но не сдувает.
Мамулечка, мы тебя все хором очень просим не складывать несчастные груши гнить. Съешь их, пожалуйста. Ведь мы же едим здесь и виноград, и яблоки, и помидоры, и арбуз, и дыни, хотя у тебя ни яблок, ни арбузов, ни всяких вкусных салатов нету. А то это нечестно получается.
Теперь про наши новости.
Тётя Лена Веледницкая в своём районе нашла старушку, которая сдаёт комнату. А Тимур предложил договориться со своими родственниками, которые живут близко от Университета, чтоб я у них жила. Но они никогда не сдают комнат и углов, у них всего две комнаты и два маленьких ребёнка, вряд ли их новый жилец обрадует. Папа уже договорился с бабусей, и поэтому мы решили, что не нужно уже с этими родственниками договариваться. Но тётя Лена решила получше узнать об этой старушке (она живёт с внуком и собачкой в 2-комнатной квартире), и соседи ей (тёте Лене) рассказали, что старушка эта попивает, дочка у неё в сумасшедшем доме, а муж дочки в тюрьме.
Я испугалась и не пошла к ней ночевать.
Тётя Лена предложила пока (в пределах месяца) жить у них, потому что дядя Юля уехал в Трускавец и у них свободная комната. Но я пока не вижу в этом необходимости. Ездить уже привыкла, всё успеваю, не устала. Если нужно будет, можно у Веледницких оставаться. Фадеева Люда посоветовала дать объявление в «Вечерней Москве». Говорит, что после объявления будет несколько предложений и можно что-нибудь выбрать.
У девочки из «А» класса в Москве вовсе не пустая квартира, а однокомнатная, в которой живёт родственник мужского рода. Так как жить с мужичонкой в одной комнате она не может, то, если она будет жить в Москве, — мужичонка у её мамы в Зеленограде, а мама в отпуске, и мужичонку кормить некому. И ещё мама этой девочки очень за неё волнуется и хочет сама каждый день убеждаться в её целости и сохранности собственными глазами. И поэтому девочка жить в Москве не собирается. Это я у неё сама выяснила, когда мы с ней вместе ехали.
С общежитием пока ничего нового. Все посылают друг к другу. В четверг, когда поменьше уроков, на этой неделе возьму с собой старосту (она лучше разбирается в начальниках факультетских) и найду, кто мне самый первый и что должен подписать.
Кринолиха меня смотрела. Давление отличное, 110/80. На ногах полосы зажили. Новых нет. Она не поняла, зачем мне давали магнезию, и сама не дала (и не надо, всё равно всё прошло). И вообще сказала, что я не больная. Но велела сделать снимок турецкого седла, чтобы проверить гипофиз.
Если снимок будет хороший, то направит к невропатологу (зачем? Наверно, решила: раз с мехмата, значит — псих). Снимок пока не сделала: рентген закрывается рано, с лекций не успеваю. И ещё меня только в конце июля снимали во время диспансеризации В МГУ после экзаменов (лёгкие проверяли), а сниматься можно только 1 раз в ; года. Сниматься или нет? Папа говорит, сняться, чтоб с кринолихой разделаться (он к ней ездил и беседовал за 15 мин. до моего прихода).
Чего ещё? Фильки и Прошки меня особо не донимают. Математика донимает: попадаются задачки, мне не по зубам, их только из 18-ой школы решают, а я тоже хочу, но не получается. У меня пока новости все, передаю эстафету.
До свидания. Целую.
P. S. Передай крымским котам, чтоб хорошую погоду сделали. Тима взяли в институт.

5)
Здравствуй, Тонечка-дружок!
Сегодня пьятница, — во-первых, вдруг день нерабочий подарили нежданно-негаданно, а во-вторых, в следующую пятницу ты будешь дома! Поэтому, наверно, это последнее письмо, которое ты успеешь получить до отъезда: сейчас 11.10, отправлю утром в субботу, получишь в среду-четверг. Как почти ежедневно, и сегодня пришло твоё письмо (про мороженое). Вкусное!
Сегодня дети работали (завтра — 7-е и у них лишний выходной). Я бессовестно дрых до 9, встал, убрал квартиру и Варьку, позавтракал плотно (когда не надо идти на работу — и не спешишь, — такой аппетит утром, даже совестно, что его нет в рабочие дни: что ж я, так не люблю работать, что ли?). Пошёл по магазинам: картошка, масло, сливы, лук репчатый и т. п. Утро вдруг выдалось хорошее — без дождя. Часам к 12 я обнаружил, что дела в основном все (погладил бельё вчера), а погода не успела скиснуть: пасмурно, но сухо. Детей нет. Я сложил пакетик с едой, обул сапоги и чесанул в Ржавки. Грибов чуть: две чернушки, три серушки, пять опят и семейство ежевиков (они мясистые, пахучие в бульоне — и страшные, их никто не берёт). Это за 4 часа. Да ещё большая тарелка с верхом — калина красная (завтра решили печь пирог с калиной!).
Часа в 3 с половиной — запалил костерок, пообедал в лесу — и пошёл дождик. Я за часок выбежал из лесу не очень мокрый.
Дома был в 5 с хвостиком. Оля приехала уже, Люлёк в жёлтом домике, все обедали. Пообедал  и я, испёк Люльку круглый пирог и ушёл на родительское собрание. Хотел там писать тебе, но неловко, да и Аделаида их — до того хорошая, удовольствие её слушать и глядеть. Говорила об отметках (у Люлька — гора пятёрок, одна четвёрка за карту), о школьном вечере, об общественной работе, зачётных книжках по Ленинскому зачёту, о субботнике и т. п. Они искали математиков — пришли двое, но в младшие классы. Мальчишки начали на вечере плясать — повзрослели. На субботнике ей не давали работать и помогали девочкам (не всем — кто не брюзжит). Мам волновал вопрос о «парочках» — явных нет, был ажиотаж в 7-м, теперь утихло. Девчата строят глазки старшим классам, на наших мальчиков завидуют параллели — у них замухрявенькие. Молодцы шефы — детсаду много сделали, чинили мебель и игрушки — парни шили и клеили кукол! Видно, хороший класс (а Аделаида — чудо). На субботник пришли в кримпленовых клёшах и макси (Акопенко: — Мы не настолько богаты, чтобы покупать одежду для работы). Шли пешком — Акопенко с кем-то ехала на автобусе. Видно, что ожила общественная работа: комс. собрания, огоньки готовятся, будут культпоходы и экскурсии (есть заявки).
Оля пришла — гуляла с Тимуром («Я пришла ещё до того, как папа сел письмо писать. Ты не пугайся. Я по ночам не шляюсь (Тимур вытащил проветриться минут на 40)»).
Похихикала насчёт тем бесед (а Андрей на днях такую ей «тему» учинил — ему влепили пару на английском и таскали в учебн. часть, он уверяет, что от злости, — мол, беременная преподавательница, «они все такие злые»).
Завтра все будем учиться вместе и порознь: я с Олей, я с Лялей, они порознь. Оля вчера заказала нам билеты в Дом учёных на Бетховена, но достали ей только один. Не знаю, ехать ли с ней в надежде купить с рук (Ляля хочет отдохнуть). Или поеду, или буду с Крейсманом в лесу — и ещё два выходных впереди.
Прислал письмо Алька — вложу.
Целую крепко-крепко Э. и Ко.
P. S. Вчера и сегодня нам было 8 звонков с предложениями комнат по моим объявлениям.

12. Бабуси

7)
Тонечка, родненькая, здравствуй! Очень-очень здравствуй!
Без тебя очень тут холодно, грустно и по-осеннему тоскливо. Мы получили твою телеграмму, и хорошо что получили, потому что ждали звонка и не выключали телефон, но ты не звонила, только Мордманёчек затаённо нас слушал (вот неугомонный!).
В воскресенье я по дороге домой купил колбасы и приехал — пусто и тихо. Люлёк любовался на лошадок на празднике у школы. Пообедали, позанимались, кое-что я по мелочи поделал (замок у секретера и диссертацию Вити Кондратьева). Оля приехала к шести — немного усталая, полудовольная, полузлая на клёп-мальчишек и организаторов, из-за которых их группа потеряла половину своих. Весь их поход — 2 км туда, 3 обратно, но девки скисли, и рюкзаки тащили не парни, а Оля, и брёвна ворочали не парни, а Оля с Ирой, и искали пропавших они, и петь никто не умеет и не хочет и т. п. Как выяснилось потом, в пропавшей половине были лучшие силы (+ палатки + котелки). Так что Оля — самая опытная туристка насчёт костра и картошки среди своих оказалась.
Вечером после ужина и в тепле Оля совсем стала засыпать. С трудом осилила алгебру, на анализ и КПСС уже не хватило: поваландалась, помыкалась и свалилась. Кое-что потом решала утром в электричке, кое-что не успела вовсе. В понедельник я с обеда поехал в её поликлинику. Отсидел к докторихе, — в общем, зря.
Очень участливо выслушала, но насчёт профилактория — дудки: москвичам и в 1-ый год не положено и решает это факультетский врач (а ещё охала-ахала насчёт 4 час. в день на дорогу).
Обещала поговорить с ним, но я не очень надеюсь. Олю смотрела долго, но вывод — сделать снимок головы и передать всё невропатологу, гипофиз (диэнцефальная область, — оказывается, это одно и то же) — не по её профилю. Давление в норме, температуры нет, толщины нет — здорова. Спорт — как можно больше. Оля злится (справедливо): попала домой в девятом часу, после ужина спать нестерпимо охота, надо работать, но сил уже почти нет. Пока ждала очереди, в электричке и немного дома — кое-что порешала.
С Олей Беловой Оля говорила: та жить пока в Москве не собирается, квартира эта не пустая, там живёт родня, и в случае переезда Оли туда родня должна перебираться в Зеленоград. Мама Олина где-то отдыхает, и вопрос, конечно, без неё не решается и вряд ли скоро будет решаться. Адрес их я достал у Очировны.
Кожнице взрослой я дозвонился, записался на четверг, 21-е, на 16.00, съезжу сам.
Люлёк сегодня утром взяла справку (вечером вчера врачи ушли не в 19, а в 17), купила продукты. Я вечером принёс ещё яблок на еду, а то наши все кислые очень, зимние. Едим пока то, что ты наготовила, видимо, доедим завтра.
Сегодня получил Маматханову книжную посылку: Манон Леско, Лев Толстой («Воскресение», «Анна Каренина»), биография А. Толстого, Лондон, Стендаль «Красное и чёрное», Омар Хайям, роман Хеллера, роман Распутина, «Эврика» с Глушковым и две-три нагрузки политиздата.
Лучшее — два Толстого и Стендаль — опять дубликаты. Бедный, он очень старался, но, видимо, перепутал, что у нас есть, а что надо искать.
Оля приехала с 4-х пар, после ужина с нытьём, мыканьем и стонами насилуется конспектами по истории КПСС. Что будет через месяц-два? Заявление она должна сдать Кострикину (декану) с визой студкома, а там, по её словам, очередь на час-два (из-за начала года, вселений-переселений). Стоять надо, но ей и так горько мотаться.
Позвонил Юлькам, договорился насчёт повесить объявления у них. Через Мосгорсправку повешу у метро «Университет» и черёмушкинской толкучки.
Щёки Лялькины цвели ещё один день: после холода улицы, в тепле ужина в воскресенье. За ночь потухли и больше не тревожат.
Занимались два раза, в том числе один раз поздно и неудачно: голова вечером плохо варит. Урмаева переправил Кларе Антиповой — с уговором на отпуск, у неё дочь учится.
До следующего понедельника будет горячка, потом напишу, как и почему.
Мы все тебя крепко-крепко целуем.
Задача — вернуться здоровой — все твои Люльки.

8)
 ...Я перенял эстафету, но новости практически уже все. Аврал благополучно кончился сегодня — все сдали в срок. Завтра едем в колхоз. Теперь каждый вечер занимаюсь Олиными задачами и теоремами. С Люльком вчера разбирали оду Державина и тригонометрию. Сегодня я ушёл с работы в 5 (обедал в столовой слегка: без супа и быстренько, чтобы купить фруктов, мяса (на второе), пообедать дома лучше). (Днём у нас были визитёры, и я не успевал домой и обратно во время перерыва в совещании). Пообедал — и уснул, грешный. Проспал до семи, но зато потом как огурчик и решал задачки.
А в обычные дни я вечером решаю со скрипом и от этого злюсь (на себя: как это, первокурсные вшивые задачки не могу решить).
Получили уже четыре твоих письма: с цветами, сегодня — с открыткой и лаврушкой. Очень мы все хватаем эти письма, радуемся, что каждый день приходят, читаем вслух и ещё поодиночке. Фадеева проводила со миной воспитательную работу. Принесла свой диплом — с отличием, показала, а потом и говорит: «Вот, видишь, а я на лекции не ходила с первого до V курса, если ходила, то конспектов не писала (решала задачки, сдувала конспекты по истории КПСС), либо спала дома, либо играла в «балду». Всегда была отдохнувшая, все задачки решала дома, на семинарах и на зачётах лучше всех. И вся группа так — писали на лекциях одни набитые дураки — всё равно сдавать по всем серьёзным учебникам (не по одному учебнику и не по лекциям). Анализ нечего слушать — и так всё ясно; алгебру всё равно никто на лекциях понять не может, путь один — самому решать и решать задачки. А староста пусть ставит плюсики, тем более зеленоградцам. Ходить надо только на семинары».
Конечно, это крайность, но здоровое зерно есть. Ходить на все лекции и писать все конспекты — тоже крайность. Пересказал всё это Оле (с оговоркой об особенностях характера Люды), посмеялись, но решили иногда лекции пропускать (чтобы выспаться, подогнать хвосты, подготовиться к коллоквиуму или контрольной).
Люлёк получает массу пятёрок, и что мне приятно — за наши с ней занятия (история, литература, физика). Вот и сегодня — за вчерашний разбор Державина. Едим: щи ароматные свежие из утки, вермишель с уткой и мясом «Штефан», макрель под майонезом. В запасе: голубцы, мясо для тушения, картошка, банка скумбрии натуральной. Разок делали яичницу с перцами и помидорами, в выходные — гренки. Целуем все тебя крепко.
Эрик.

9)
Здравствуй, Тоника!
В этих полуминутных звонках я чувствую (или мне чудится?) твоё напряжение и беспокойство. Если это так, — то не надо, перестройся, ладно? И бог с ним, с телефоном, не звони,  пока не починят, — мы будем писать подробно-подробно. И главное, — у нас правда всё в полном порядке; если ты будешь там дёргаться, то не подлечишься, ведь надо набраться сил — отоспаться, отдышаться — на целый год вперёд. Конечно, нам тоже сиротливо без тебя, но больше всего мы мечтаем о том, чтобы ты сумела подкрепить свои силы: сном, кислородом морским, свободой от хозяйских тягот, красотой и природой.
Авральчик мой кончается. Но о нём потом, сначала о ребятах. У Люлька всё полностью пришло, как только сняли лекарства. Ездил я к профессорше — 3 мин., взгляд пустоватый и отрешённый. Всё снять (и так сняли), пить глицерофосфат, мазать той зелено-бурой мазью продолжать. «Потом проведём более серьёзное лечение». Вряд ли мы сами этого захотим. Пантотенат кальция — какой-то «энзим» витамина «А», т. е. родственник евойный. Он, видимо, и навредил, но и рибофлавин тоже под подозрением.
У Оли заявление не взяли: студком шлёт «на факультет», а в уч. части одна её футболит в студком, другая вообще напоминает насчёт условий на заявлении и разных конкурсов для москвичей и иных гонит вон. Это всё естественно: вряд ли даже возьмут заявление до 1-ой сессии. Но Оле я этого не говорю, объясняю, что надо упираться: идти на приём к декану, подключать старосту и комсоморга, найти мисс «х», которая умудрилась уже, по слухам, прорваться через трудности из 5-ой пригородной зоны.
Лена Веледницкая нашла комнату в соседнем доме (2 ост. на метро и 2 на автобусе). Я ездил в субботу. 3 вещи меня смутили: навеселе хозяйка 62 лет (ещё внук и собачка в 2-х-комн. квартире); жалуясь на жизнь рассказала, что её 2-го мужа убил у неё дома её зять (муж сестры), пьяный, и сидит уже 3 года; вонь от матраса. Матрас обещала сменить, за подпитие извинялась, — мол, выходной, подружка пришла. Зять сидит себе и сидит — я колебался. Но позвонила сегодня Лена: дворовая разведка доложила, что подпитие — система, дочь её в сумасшедшем доме. Решили не рисковать, будем искать дальше. Веледницкие зовут Олю со среды к ним жить, пока не удастся найти комнату; Юлька едет в Железноводск; комната свободна. Я благодарил, конечно, но Оля стесняется ночевать у них, и я её понимаю.
У Оли анализ идёт легко, геометрия — средне нормально, алгебра — очень трудно. Мне приходится основное время отдать не Ляле, а Оле. Кострикин, даром что декан и членкор: методически читает очень плохо, учебник его тоже непереварим, методически плох. Поэтому лекции, как правило, непонятны с самого начала, запись механическая и в силу непонимания — не поддаётся потом расшифровке.
На задачи по анализу и геометрии тоже уходят силы и время, а алгебра загоняет её в бутылку, вместе с усталью от дороги. Ноет, увиливает от работы, ругает себя — куда полезла, Кострикина, алгебру, меня.
Хороший вечер — даёт мне две задачи по геометрии (не смогла решить) и три проверить (не совпал ответ).
Мне это худо-бедно 1,5 часа. Плохой вечер или воскресенье: разобрать две лекции Кострикина и пару-тройку задач. Мне понять: новый мне материал и плохой конспект — час-два; задачи — хорошо, если решу из трёх две или одну. Потом объяснить лекции Оле — ещё 1,5 часа; оба слегка заводимся. Один вечер сидел (с бригадой) у Николаенко по новой теме до 9. Один вечер у нас была Ира Косачёва — писали на магнитофоне Мориа. Один вечер бегал к Григорову — тот тяжко болен. Кишка Алькина у него выпадает — это очень плохо. Его кладут в 1-й мед, будут оперировать. Он очень жалкий и хороший и слегка тронутый — очень хотел показать мне больную кишку. Он ещё хотел мне добра: написал статью (чудн`ую, как сам) и хотел меня в соавторы. Мне было очень некогда, и не хочу я в соавторы, но, хворому, пришлось статью проверить.
Ляле читал лекцию по экономике и политике США; решал задачи по физике; объяснял неравномерное движение — и всё (; от Олиных затрат).
Вчера готовил, покупал на неделю, ездил к Веледницким. Видел Маринку — вот чудо! Огромные восточные глазищи с синими белками и антрацитовым зрачком — и курносый кнопка-носик! Борька носит «бородку» в виде голубовато-чёрного пушка с кисточкой в центре подбородка.
Чадо уже подделало ключи от «Запорожца» и само каталось, пока не засекли. Юлька грустно-добродушно оценивал тюремные возможности последствий, Борис хихикал.
Сегодня на ужин пришли Полосухины: показал им Железноводское кино и Тишку. Борис купил велосипед и проезжает по 10 км ежедневно (у нас холодина, дождь и ветер — при его-то ноге), принимает душ 14 градусов и почти не ест. Он замечателен, ровно — весел, шутлив и мил. Маша подлинно расцвела: округлилась, лицо смягчилось и округлилось тоже, пышная короткая гривка волос, бровки и глазки сделали её просто очаровательной.
Кормил их — и кормлю всех нас — кулинарией. Винегрет и оливье — троечные. Мясо отварное и «Штефан» — отличное (сырого мяса в полуфабрикатах нет, кроме люля и жирных бифштексов рубленых). Не помню, писал ли — потратил вечер на «бюрек» из кабачков по книжке.
Обжаривал на сковородке, ломтиками, потом недолго тушил в соусе из взбитых яиц с сыром (надо — с брынзой), томатом и зеленью.
Пальчики облизывали все.
Аврал был (есть ещё чуть) такой: соцобязательство годовое — к 20.IX, труд — побегать с отчётными бумагами, собрать подписи, исправить собственную путаницу с плановыми док-тами (ошибся в формулировке и т. п.); это позади, благополучно.
Мои все гвардейцы переключились на «Сейм», а я добивал рукопись к 26.IX по «Синтезу» (старые хвосты) — соцобязательство квартальное к  26.IX (и сегодня дома с утра часа 3 считал на машинке), завтра добавлю текст и сдам. Помогал своим по «Сейму», толкал Богомолова и площадку по «Ц», читал Кондратьева (прошлое воскресенье), Григорова (потому что больной).
Ещё была возня с заявкой; Штарькову акт внедрения; с Денисовым поездка по речевому вводу — вроде всё.
Дальше будет проще.
Звонил Гриша мне, а я ему — как у тебя дела. Передал то, что ты успела сказать. Он едет в Сочи 3-го. Ляля много работает: готовится в комсомол, работает по заданиям Коли с литературой, конспектами, ходит в другие школы: жюри конкурсов, юбилей и т. п. Её не выбирали в начальство: Коля учёл её просьбу. И без того дел хватает.
Тонечка, скоро час ночи — иду спать. Целую крепко. Девчата напишут отдельно — пусть тебе приходит много разных писем!

10)
    Здравствуй, родненькая Тоника!
Ездил сегодня в Москву, работал в библиотеке, потом в ИППИ — голова заболела, рано лягу, но перед сном решил не читать, а отдохнуть — тебе написать.
Сегодня мы первый день без Олюшки; она сидела до 8 в читалке, потом пошла к бабусе, оттуда позвонила нам. Сидела бы и до 9 в читалке, но хотела успеть в магазин — а магазины закрываются в 7—8. Так что кормит её сегодня бабуся. Ничего, след. раз покормит она бабусю.
 




13. Центробежные силы

10)
За 1-ю контрольную у неё тройка, как и ожидали. Ребята все написали на «4» и одна девочка, а остальные девчата, у кого были пары, так пары и получили. Теперь им достанется на зачёте, и троечникам тоже.
По следующий контрольной результатов нет — там тоже «3» или «4» в лучшем случае. Не пара, и то ладно. Оля меня не допекала задачками, и я вовсе не такой бедненький, что перегружен, — неужто так выглядят мои письма? Значит, я художественно преувеличил. Я успеваю читать, смотреть волейбол, разыгрывать шахматные партии. А Олины задачи стали попроще, и я не хочу лишаться удовольствия хоть через них следить за её программой.
Оля купила себе модную ГДР-овскую сумку — серо-голубая под джинсовую грубую ткань с кожаной отделкой, довольно удобная и ёмкая. Всё переживает, что тратит много денег: сумка, бабуся (задаток 10 р.), абонемент на обеды, проездные всякие, теперь деньги на ужины-завтраки у бабуси. Я успокаиваю, что нам хватит, и как раз на всё, — это деньги, и нужно тратить, для чего же ещё они? Всё-таки переживает и очень старается на стипендию вытянуть. Сейчас перестала ныть и валандается, но во время работы, когда не идёт, непроизвольно мается: вздыхает, стонет (не замечая), качается на стуле. Со стороны жалко её, но молчу: пожалеть — только испортить.
А деньги, правда, ушли все куда-то: осталось от 160 р. аванса рублей 30, получка в пятницу (через 3 дня). Покупал виноград, сливы, дыни. Виноград по рублю — за 50 коп. бывает мало и когда, где не поймаешь в будни (неизвестно — где и когда, промелькнёт — и нету). Яичек взял опять. Много покупал полуфабрикатов всяких. Для примера, что у нас сейчас: суп грибной (шампиньоны); рагу овощное на утячьем жире, картошка отварная; есть баночка скумбрии натуральной. Съели только что: «штефан» (это качественный рулет, беру грамм 300—400 на два раза за 1 р. 20 к.) с вермишелью и горошком, заливную рыбу (3 порции по 25 коп.). Есть ещё фарш в морозилке (сделаю паровые котлеты).
Регулярно утром едим: либо кашу геркулес, либо творог «по-мамулечкиному». Травку пьём для профилактики. Оля утром может есть в 7 часов, если встала в 6. Если проспала до 6.30 или позже — есть не может почти (иначе тошнит — не тошнит, но мутит). Даю бутерброды.
Пальчики Лялины без мази — краснеют и твердеют, смазаны — хорошие. Но посуду и прочее не даём: стирал я, квартиру моет Оля, Варька теперь больше моя: Оля была подстужена да часто не успевает, сонная удавит будильник и спит дальше.
Я втягиваюсь в стасовскую новую работу по речевому вводу — интересно. Наши смежники из ИППИ мне достали приглашение на семинар по этому делу в Тбилиси с 18 октября, ехать и надо, и хочется — сразу всех узнать и послушать и познакомиться. Знал бы я, что Стас не уйдёт, — охотно оставил бы всякие «Сургуты» и «Синтезы» и пошёл бы к нему на с. н. с. — без административных обязанностей и на узкую одну тему, может, один, может, вдвоём-втроём (с Геной? С Четвериком? Не более того). Остальные все при деле, у всех квартиры и зарплаты в порядке. А начальничать неохота больше — живот болит от этого дела, ну их. Но вот беда, был бы только Стас. А если кто другой? Ничего не поделаешь, надо ждать определённости и сидеть пока здесь. Терпимо, но тем много: нескончаемый, волынистый «Сургут-Ц»; новый «Сейм»; старый «Синтез», в котором мы в ноябре кончим работать наконец; и инициативный речевой ввод. В «Сейме»: Виталий рвётся аппаратуру делать; Гена — рассчитывать и моделировать — частью сам, частью с Виталием, Четверик взял новую задачу (её надо делать и некому более). А девчат после «Сургута-Ц» я потащу на речевой ввод: разорвут нас опять центробежные силы, а куда всех воедино слить, я не приложу ума. Может, так и надо, чтобы прикрывались людьми новые задачи, и не надо этому мешать? Помогать, набирать Виталию схемотехников? (чтобы выделился потом? Может, со скандалом, может, помочь ему мирно выделиться? Или пусть сам набирает — он это не любит и не умеет? А если сам наберёт, как Ракоша, — сильнее будет потом отрываться. А если я ему наберу — будет сидеть смирно: ведь не сам, ведь помогли ему людьми. Старый вопрос: я не хочу уходить в производство, незнакомое мне, но хочу помочь добросовестному трудяге (пусть упрямому и вредному, но честному) найти приложение своих сил. Нет, уйду в монастырь денисовский с одной задачей.
До кафедры руки не доходят. Завтра схожу в Алфёрову, потом к Гусу (сам или через Сергея), сейчас будет на это время, октябрь спокойный.
С общежитием пока без сдвигов. Известно, что одна девица с механиков из 5-й зоны получила — через некоего Шкаликова, который был предс. приёмной комиссии. Оля его боится: когда ей в заявление вписали «с общежитием», она к нему ходила отказываться и думает, что он её помнит. Скорее всего, забыл.
Обещала сходить, для храбрости со старостой. Эту девицу из махаников поймать ей не удаётся: не знает фамилии и группы. Я просил наладить поиск через Истратова. В общем, один круг она прошла и больше попыток не делала, но обещает сделать — пройти по второму кругу. Я не очень давлю, а потихонечку: забот у Оли хватает, угол пока есть, и, если честно, — я считаю, что до первой сессии рано гоношиться. Зачётную сессию пережить бабуся поможет, а после сданной сессии разговор совсем иной: если без хвостов, то уже есть о чём говорить, а если со стипендией — то и вовсе здорово. Конечно, Оле я об этом не говорю.
Лялю от физ-ры освободили после двукратного её самостоятельного попадания в пол-ку: п-ка и школа по-разному трактуют подготовительную и спец. группу. Для п-ки подг. группа — это нечто очень щадящее, а для школы: делай всё без оценок. Сошлись на спец. группе, которой, как всегда, фактически нету.
Среди маматхановых книг есть Распутин, — правда, сильный прозаик, оригинальный, однообразный. Мне нравится, я умею набраться терпения — перейти через монотонность, хоть и с усилием и устаю. Оля жаловалась — скучно. Посмотрим, как тебе: ты обычно доводишь до конца, но устанешь, и он тебе опротивеет.
Тонечка, засыпаю на ходу — уже скоро 11; девчата тебе напишут завтра отдельно.
Целую тебя крепко и жду отдохнувшую и окрепшую. Ты чего там не ходишь в кино и на концерты? Мы же смотрим телевизор! Наберись впечатлений, а то от чтения устанешь — не всё же читать 20 час. в сутки.
Целую. Эрик.



















































































Глава 25. Студенты

1. Школьные картинки

Среди многих разнообразных чувств, заполняющих душу, внутренний мир человека, всегда есть одно. Самое сильное, постоянное. Может, оно и определяет выбор человеческих поступков.
Это может быть потребность, жажда познания жизни вокруг. Мир внутри его, духовность, становится шире и светлее.
Или жадность и зависть ко всему. Тогда ублажается тело. Но мир велик, а тело расти долго и много не может. Вместить всё желаемое в него невозможно. И в этом беда. Тогда и «богатые тоже плачут», когда что-то не влезает.
Много чего «главного» есть в людях. Разное. Поэтому и люди и их образ жизни различаются.
Сколько я себя помню, всё-таки больше всего меня заполняли радости самой жизни, счастье. Всякую радость, доставшуюся мне, я берегла, складывала в душе, получалось счастье.
Даже самая маленькая, детсадовская, — очень радовалась своему грузинскому костюму из крашеной марли. Жёлтый халатик, оранжевые шаровары, на голове какой-то блестящий ободок. А в паре со мной тоже крашеный мальчик в чёрном халате марлевом и патронташ у него был в кармане на груди, как у настоящего грузина.
А у меня ободок на голове, как у грузинки. И я любовалась и на себя, и на грузина, и на наш замечательный танец. Помню. Хотя постоянно я скучала по маме в соседней группе. Она была правильный педагог-воспитатель и не брала меня в свою. Не потому, что я бы плохо вела себя. Рядом с мамой я бы ещё лучше была. Хотя уж лучше — некуда. Такая я у всех была и послушная, и добрая, и умная. Не брала, чтобы кто-то не подумал, что с мамой буду хуже. Правило такое было.
А скучала я по ней очень потому, что с рождения видела её очень мало. Но это уже было на втором плане. Зато я могла любоваться на неё с соседней песочницы, когда утром все группы одновременно выходили в наш скверик гулять.
Этот лучик и грел. Как солнечный в щёлочку между туч.
Лучиками были радость и гордость за маму. И что красивая, и что артистка вечером, и поёт чудесно под гитару. Налюбуюсь на неё, и скучать легче.
А коленки драные? Наверное, совсем маленькая была, три-четыре года. Идём мы с мамой обе очень красивые по центральной улице горячим летним днём. Я вся в любимом белом батистовом платье с розовыми атласными лентами по нему.
В любимой шляпке с полями из «морской травы», в белых носочках.
А дорога хоть и центральная, в довоенные годы грунтовая, в кочках.   
А ещё в центре улицу разрезал глубокий овраг с переброшенным деревянным мостиком. И доски, как кочки, кто выше, кто ниже.
Всякий раз в этом «центре» я обязательно падала. И сейчас ясно вижу свои разбитые коленки, кровь на них, присыпанную пылью. И мамин сердитый голос. Во-первый, зачем я падаю, а не иду, как она, твёрдо на ногах. Во-вторых, теперь коленки всю красоту испортили. А может, и платье испачкала. Нет, не жалела, сердилась. Жалела `я её, что неуклюжая, хоть и четыре года. Что испортила ей настроение.
Но всё равно ярче помню бантики шёлковые и шляпку с букетиком цветов на полях её, а потом коленки.
Я так долго хранила в памяти и сердце всё хорошее, выбрасывая дурное, берегла всё время. Чтобы успеть побольше чему-то порадоваться, что-то сделать для этого.
Радость и счастье внутри меня вызывало всё, к чему прикасались руки и глаза. Одинаково. И книжка, проглоченная с нетерпением, и новая песня выученная, и отмытый добела пол, и аппликации из цветной бумаги, приклеенные на марлевые шторки окна.
Я росла, и счастье, и радость жизни тоже. И отличный аттестат с медалью, и диплом лучшего и сложнейшего вуза Москвы.
Необъёмным счастьем в жизнь вошли Эрик, дочка Олечка, дочка Лялечка. С ними я заново родилась и по второму кругу стала заново проживать свою жизнь. С их колыбели. Только теперь я существовала на свете для того, чтобы оба сердечка моих родных дочек наполнить тоже радостью и счастьем. Только гораздо счастливее должна быть их жизнь. Для этого у нас с Эриком есть все условия.
Праздник — это радость. Вот мы их праздновали все широко. Семейные, государственные, встречали Пасху куличами и красили яйца.
Персональные круглые пироги и полон стол и дом гостей детских.
Каждый возраст имеет свои прелести. Моя главная задача была в`ыходить хворых детей. Поэтому надо много праздников. Может, это главное лечение. А ещё домашнее, санатории ежегодные, вишнёвый сад моих родителей в Сасове. Спорт.
При переходе в матшколу 842, в 8 класс, обе девочки были практически здоровы. Оля вовсю занималась спортивным плаванием, получая разряды. В 8-м классе я наконец для Ляли закончила долгосрочные, восьмилетние поиски врача для излечения её пальчиков. Оказалось это на удивление просто и быстро. Кремом с витамином «А» из Италии.
К сожалению, с бассейном у неё отношения не сложились. Аллергия на хлор. Но увлечённые занятия в городском штабе пионерском были достаточно активными. Тренировки, репетиции, прогулки на свежем воздухе и масса положительных эмоций с друзьями вполне меня устраивали.
До рождения детей нам с Эриком мало удалось вместе в походы походить. В горы, на Кавказ, вообще только один раз, и то не очень удачно.
Мы мечтали с детьми ходить в турпоходы.
Нам это удалось исполнить только один раз, когда приехали в Зеленоград.
Поселились здесь 25 декабря. А весной молодой коллектив отдела, в котором работал Эрик, организовал семейный турпоход с детьми. Мы и сами все в лесу жили. Но по-настоящему и маршрут разработали, и снаряжение взяли. Палатки, рюкзаки, котлы, миски, продукты, топоры для костра.
Выходной был отличный, тёплый, солнечный.
Шли по маршруту с туристскими песнями через луга с коровами, по лесным просекам.
Ближайшая вода — озёра Долгое и Круглое. Туда и отправились. На эти озёра мы водили свою тургруппу из далёкой Лосинки.
Пришли. Четырёх лет, Оля самостоятельно осилила весь путь своими ножками. С учётом детей привалы были почаще. А двухлетние ножки Лялечки не справлялись. Поэтому они либо сами шли, либо на рюкзаке у Эрика на спине сидели.
Но в лагере обеим дочкам очень интересно было.
Лазали в палатки, ждали у костра кашу и чай. А потом с удовольствием набивали щёки. Фотодокументы есть. И как Лялька своровала флажок на площадке спортивной и деловито мчалась с ним куда-то в здоровенных бантах.
Отличный был первый турпоход у них, детей, и у нас, больших.
Мы и рассчитывали на регулярные выходы.
Но случился перерыв более 10-ти лет, когда смогли второй одолеть.
Я предложила Эрику девочек с их друзьями сводить по интересным и не очень далёким местам. Выбрали есенинские, Рязанщину, село его родное Константиново и окрестности. Лето. Ляля окончила 8 класс и прошла собеседование в матшколу, которую Оля год назад окончила, а сейчас перешла на 2-й курс мехмата МГУ.
Оля собрала Андрюшу Татаринцева, влюблённого в неё со школы.
Готового идти за ней хоть на край света. Ушёл за ней в МГУ на физфак. А с ней к Есенину-то в любую минуту, с радостью.
Ляля собрала побольше, своих штабистов. Группа небольшая, человек десять. Все с удовольствием собирались, готовились. Уехали на электричке. Время чётко не определяли. Сколько понравится.
Неделю, две. Недалеко, соседняя область. Мне очень хотелось, чтобы они хорошенько отдохнули. Мещёра, лето, тепло, красиво.
Я осталась ждать их со своими зверюгами. Собачкой Офелией — Филей, птичкой — вороной Варей и кошкой Глашкой.
К моему глубокому удивлению, Оля явилась через два дня. Подвела всех «штабистка» одна. Начался приступ печени, как только лагерь поставили в лесу. Два мужичка Эрик и Андрюша таскали её на себе по Мещёре до поезда. Оля с Андрюшей привезли к маме и врачам. Потом всех вернул Эрик домой. Не удался поход. А девочка-штабистка через пару дней была здорова, и это очень хорошо. Плохо, что напросилась в группу, зная о своей болезни. Не только подвела всех. О чём мать её думала, отпуская. Без врача, в лесу, когда нужна скорая помощь.
Школьные годы у детей прошли достаточно легко, без напряжения. Работать научились дома со мной в младших классах, пока болели. Высокие способности. Было достаточно времени на занятия своими увлечениями.
Каких-то особых, близких подружек девочки не приобрели. Поэтому дома у нас собирались классами, чтобы не обидеть никого. Особенно в младших.
Как-то у Ляли был очередной день рождения. После уроков гостей в «гостиной» ждал накрытый стол белой скатертью с угощением. Все были довольны, да ещё голодные. Закусили, поиграли. Но один мальчик ещё накануне огорчённо сообщил, что мама ведёт его к зубному врачу.  Я предложила Ляле персонально пригласить его на следующий день, в выходной, днём.
Юра пришёл в назначенное время в красивом костюме, с большой куклой. Так важно было ему быть на празднике у девочки Ларисы. В третьем классе.
Были случаи и наоборот. Когда Ляля приходила сама в класс, чтобы его развлечь.
В пятом классе у них появилась очень хорошая учительница русского языка, она же классный руководитель, Таисия Семёновна. Интеллигентная, добрая, любит детей.
В советской стране были праздники, смысл которых было понять не очень легко. Например, «мужской» и «женский» дни. Первый назывался «День Советской Армии», 23-го февраля. Когда-то давно, после революции, правительство призвало в армию рабочих и крестьян. В этот день создало декрет и день назвало рождением армии. Были созданы всякие части: сухопутные, морские, авиа. Служить тогда считалось почётным, молодёжь шла с удовольствием, получала профессии. Правда, в других государствах дня рождения армии вроде и не было.
А через три недели наступал «День солидарности женщин», 8-го марта. Праздник так и назывался «8 марта».
В эти дни было чёткое разделение «полов». В первый день все женщины Советского Союза, всех национальностей и возрастов, поздравляли мужчин и дарили им подарки. Папе, мужу, брату, другу. Второй день был обратный. Женщины получали поздравления и подарки, мужчины ухаживали. Некоторые даже мыли посуду и готовили обед. Один раз в году.
Такое взаимное внимание было по всей стране, даже в школе, даже у первоклассников.
Сначала девочки просят у мамы денег, шепчутся и покупают «сувениры», какие-то мелкие дешёвые штучки, раскладывают на парты перед первым уроком. Через две недели история подобная повторяется с девочками. Только здесь ещё и учителей надо поздравить родителям. Потому что они все женщины, уже взрослые, настоящие. Им и подарок настоящий нужен. В общем, две недели суматохи. Так замечательная Таисия С. очень удачно избавила от неё будущих мужчин и женщин.
Между праздниками, 1 марта, она устроила один общий праздник из трех отделений.
Весь класс, мальчики и девочки, приготовили дома угощения и накрыли к чаю столы-парты для всех мальчиков и девочек.
Приготовили художественную самодеятельность и выступили.
А вот на «третье» учительница предложила зооконцерт. Т. е. желающие могут привести в класс своих домашних питомцев, которые что-то умеют показать. Таких оказалось мало.
Самой главной артисткой была наша птичка Варя с самым длинным выступлением. Которое она с удовольствием выполняла годами любым зрителям. У Ляли была одна проблема.
Ворона Варя её совсем не уважала. С самой первой встречи. Когда израненная ворона сидела в тёмной коробке в комнате. Её только что выкупили у мальчишек-мучителей, обмыли раны, накормили и посадили в картонную коробку отдыхать. А маленькая трёхлетняя Лялечка пришла из садика и сунула ручку к ней, познакомиться с птичкой. Маленькую ручку птичка длинным носом тяпнула. То ли со страху, то ли мучителей вспомнила.
Отношения не сложились с первой минуты. Бедная Лялечка от неожиданности и боли пришла в ужас. Который и остался с ней на всю жизнь.
Умная птица прекрасно разбиралась в отношениях членов нашей семьи, которую сделала своим прайдом. Главенствовала над всеми, кроме меня. Потому что спасла ей жизнь и не боялась её клюва.
Лялечку она поместила в конец очереди по количеству уважения.
Главной была она. Эрик был самый большой и носил её по городу в кошёлке грибной. Это ценилось, но иногда он дразнил её «Шурла-Дурла». Тогда она, оскорблённая, поднимала перья дыбом, мчалась к нему хорошенько клюнуть в пятку. Эрик убегал на длинных ногах с криком, получались для нас весёлые «догонялки».
Оля кормилицей была у неё. И чистила клетку. Ежедневно. Варя и это ценила. Но не доверяла до конца. Всегда оставалось сомнение, что эта Оля или украдёт, или съест чего-нибудь из её запасов. Поэтому орудием защиты у Оли был веник.
У собаки Фили, хоть и маленькой, были зубы и громкий неприятный голос-лай. У кошки были когти.
У Лялечки же, самого маленького человечка, не было ничего, кроме страха. Поэтому пугать её и гоняться было одно удовольствие для Вари. И вот в такой сложной психологической ситуации мужественная и храбрая Лялечка готова была всему классу показать на празднике все удивительные способности нашей Вари.
Ну конечно, я пошла вместе с ней страховать и защищать, и веник с собой прихватила.
Наш номер был заключительный. Ляля с кошёлкой и Варей в ней и веником торжественно вышла «на сцену», около доски.
Уже один выход её произвёл впечатление. Ведь ни у кого дома нет такой большой птички, вороны, да ещё в корзине, да ещё дрессированной. Первое действие — высадить её на пол. А затем по программе. Варя ловит кусочки колбасы и заглатывает. Жонглирует.
Ловит пуговки и палочки счётные, выплёвывает, складывает в кучку.
Выполняет собачью команду. На вопрос Ляли: «Как собачка лает?» — голову наклоняет вниз, от усилия перья на голове торчком, разевает клюв, слышно свирепое: «Ав, ав!». В классе — восторг.
Открывает массу коробочек-«матрёшек». В самой последней — угощение.
Заключительное — чтение. Клювом перелистывает страницы книги.
Успех полный. Варя тоже довольна, гордая и в кошёлку никак не желает возвращаться. Пригодился веник. Замели.
Очень хорошая учительница классная руководила классом недолго, всего два года. Хотя у них была взаимная пламенная любовь. По семейным обстоятельствам она покинула класс и школу, и на смену ей пришёл совсем другой человек. Гармония была нарушена. Это был мужик, похожий на отставного военного, которых обычно заочно называют «солдафон». Он преподавал математику, по русскому тоже сменилась. По основным предметам оказались обделённые дети.
Математик-руководитель свою деятельность педагогическую с просмотра оценок в журнале начал.
После тщательного исследования обнаружил нерадивого ученика с нехорошими оценками. Ему не захотелось его обучать. Решил поставить вопрос перед дирекцией о переводе его в спецшколу для слабоумных.
Ляля тревожно мне рассказала об этом. Я не слышала, чтобы у Таисии появлялись такие мысли.
Это было жестоко. Опять встал вопрос: «Если не я, то кто же?».
Я решила подробно узнать про Колю у Таисии. Она жила в стороне от Зеленограда, через лес,  — во ВНИИПП. Предложила всем в семье прогулку по лесу и навестить любимую учительницу, получить мне необходимые сведения. Она рассказала, что мальчик слабый, но ни о каком переводе в спецшколу вопрос не стоял никогда.
Меня всегда поражала разница между реальностью и книжными образами учителей.
У меня больше года тяжело болела Ляля во втором классе. Учила её дома. Очень хорошая «учительница первая моя» из песни ни разу не навестила её, не помогла в учёбе. Валентина Ивановна. Но и очень хорошая Таисия Семёновна ничего не рассказала мне ни о семье Коли, ни о дополнительных занятиях с ним.
Книжная учительница была у меня одна. Мамина сестра Маня в посёлке Назаровка. Это она обходила и в половодье, и по сугробам ближайшие сёла за 3—5 км от школы. Если ученики не являлись на её уроки немецкого языка. Справиться о здоровье, помочь с уроками.
Я нашла телефон, адрес Коли и отправилась к ним домой.
Мама была удивлена моему неофициальному появлению. Ни учительница, ни из родительского комитета — никто не интересуется её проблемами, не предлагает помощь.
Затем на кухне была задушевная беседа. Растит мама сына одна. Чтобы прокормить обоих, работает на нескольких рабочих местах. Мальчик дома один. Помогать в учёбе некому и некогда. Но была и ещё одна проблема, сложнее.
Сын болен. Не умственно. У него энурез, недержание мочи и, естественно, психологическая травма.
Мы договорились, что он будет приходить к нам домой готовить домашние задания. Мы с Лялей поможем.
В то же время я обратилась за помощью во все медицинские инстанции. Райздрав, главврач, стационар. Чтобы пролечили в больнице, направили в наш зеленоградский санаторий.
Получилось. Кончил Коля школу в своём классе. Хорошо, что всего два года оставалось.
Дома я помогала разобраться в запущенном материале. Накормить обедом. Обогреть заботой, лаской. Ходил он к нам с удовольствием.
У Ляли эта история повторилась уже в институте. В МИЭТе комсомол взял шефство над «трудными» подростками. Вот и ей достался уже без моей подачи ещё один «Коля». Этот уже стоял на учёте в милиции. Ходить «шефу» к нему домой воспитывать мы обе с ней боялись, честно.
Приглашали к себе «Николая Второго». Дома и стены помогают. Но он не желал и не являлся, Ляля воспитывала его и решала задачки по телефону.
Так безопасно.
Школьная краткая педагогическая практика и длительная общительная деятельность в РПШ (районный пионерский штаб) Зеленограда с лучшими пионерами города послужили основанием для выбора будущей профессии. Пединститут.
Тогда Лариса умела меня слушать. И мои объяснения разницы её детской педагогической практики и званиея настоящего Учителя. Но желание и мечту отнимать нельзя. В МИЭТе факультет МП (микроприборы) с тремя специальностями — инженера-программиста, схемотехника.
Преподавание в школе программирования также сохранялось. За 6 лет обучения и взросления была возможность осознанного выбора. МИЭТ окончила легко. Служит ей в жизни до сих пор.
Выпускные вечера и у Ляли, и у Оли не были похожи на балы дворянских гимназий и на советские вечера выпускные. Менялась страна. Несколько девочек сменили школьную парадную форму с белым фартуком и бантами на роскошные светские длинные платья до пола. С глубокими декольте сзади и спереди. Очень дорогие. Остальные в нарядных платьях. Вся остальная программа оставалась советской. В старой школе 842, в тесном спортивном зале, «танцы» в «толкучке» под музыку советскую магнитофона.
В одном из классов накрыты столы с бутербродами и водой фруктовой.
К утру — с песнями по городу.
Обе мои девочки были последними советскими представителями школьниц среди разноцветной девичьей толпы «светской». Мы не стали шить одноразовые дорогие. Обе были в белом. Платья с моего плеча. Своё студенческое платье белое «солнце-клёш» я Лялечке обновила новым широким гипюром.
Самым главным украшением её были песни под гитару. Её чудесный голос в весёлой толпе на улицах рассветного города. В старших классах она плавно из пионерского коллектива перешла в поющий, городской КСП (клуб самодеятельной песни). Занятия «для души» были постоянно. Выступления, много репетиций к ним.
В школе общественная работа велась в качестве комсорга в классе.
Только на выпускном ребята много часов слушали её песни под гитару.
Оля на выпускном тоже была в белом, с небольшой алой шёлковой вышивкой на нём. Тоже с моего плеча, но новое. Пару лет назад Эрик в подарок привёз мне его из Ленинграда. Как ни исхитрялась я в нём покрасоваться где-нибудь в публичном месте, но не удалось. Поэтому любовалась на него в шкафу. А тут и Оля подросла, и выпускной вечер. Вот в нём и пошла на последнюю школьную встречу. И тоже только она одна и была похожа на школьницу среди разноцветной шёлковой толпы. И тоже песни на рассвете за порогом школы. А влюблённые мальчики бились за её внимание до босых ног.
Так случилось, что в новой матшколе два мальчика одновременно прониклись к ней нежными чувствами. Да и как иначе. «Спортсменка, комсомолка, красавица», да ещё отличница, и музыка при ней.
Один, беленький, с локонами, плотненький, добрый и умный, нравился мне тоже. Он особенно добивался её внимания, и очень изящно. В каникулы летние Андрюша приготовил подарок ей к 11-му сентября, ко дню рождения. Собственноручно изготовил ей красивое янтарное колье. Сам камешки отшлифовал и надел на струну. Пожертвовал с собственной гитары Андрюша Татаринцев. Мама — инженер, папа — к. т. н.. На нашем предприятии.
Но он не очень нравился Оле. Его румяные щёки. А алели они от смущения и скромности.
Другой был худой, чёрный, метис — сын еврейки и таджика, по имени Тимур. Мансуров. Троечник серенький. Я бы рядом не стояла. А он Оле нравился, а меня напугал. Отец его тоже к. т. н. и тоже работал у нас в НИИМП. Знакомство «шапочное» было со всеми.
Но у нас в НИИМП произошла грязная история, в которой таджик-к. т. н. и сын — участники.
На Волге наш институт организовал лагерь для подростков. Задумка замечательная. Самообслуживание, курс вождения яхты. Дисциплина и романтика у костра. Всё испортил ещё один наш к. т. н., коммунист, руководитель лаборатории, а там руководитель лагеря. Он сумел покорить и мальчиков, и девочек, все были влюблены в него, в лагерь, в яхту.
Но случился страшный скандал. Одна сотрудница нашего отдела, Люда Фадеева, обратила внимание на странное поведение сына после возвращения из лагеря. В трудной беседе она узнала ошеломляющую новость. Сын был изнасилован начальником лагеря. В миру — учёный. От сына узнала подробности. Другие мальчики тоже были его жертвами.
В институте был большой скандал. Суд над уродом. Лагерь закрыли. Его посадили.
Тимур тоже был в этом лагере, но остался цел. Но мерзкая история имела ещё более мерзкое продолжение. Отец Тимура оказался другом преступника. И он стал ходить по всему институту с написанным заявлением-ходатайством. Собирал со всех подписи в его защиту! Дошёл до такой наглости, что обходил не только родителей, у которых дети были в лагере, а ещё и своих знакомых.
Мы были знакомы. Жили в соседних домах. Наши дети учились в одном классе, а мы, родители, работали на одном предприятии. В разных отделах. Он ходил по всем отделам всего института, настойчиво добиваясь каждой подписи, требуя и убеждая.
Я отказала ему на работе. Он пришёл к нам домой.
Борис мне был омерзителен. До рвоты противно было объяснять гнусность поведения восточного учёного, тупого, упрямого, безнравственного.
В нашем отделе у нас с Эриком было двое пострадавших, близкие нам семьи.
Фадеева Люда, выпускница МГУ, муж её, тоже умница, работал вместе с Эриком, его начальник отдела.
Денисов Стас, к. т. н., работал вместе с Эриком над одной темой. Жена его Людмила преподавала в школе 842 русский язык у Оли и Тимура. Их сын Саша тоже в лагере стал жертвой. Каждый нормальный родитель приходит в ужас только от мысли, что его дитя могло быть на месте этих несчастных.
А этот восточный душевный урод ходит ещё и по домам, защищая преступника.
Дома, после встречи, таджик ушёл не только не пристыженный нашими пламенными речами, а ещё и обозлённый.
Настолько, что перестал здороваться. Чему я была рада. Не надо пачкаться о них. И нет фальши.
Но это не всё. Отец и сына заставил быть подонком. Приказал ему в школе провести такую же подлую работу!
Собрать подписи у учеников в защиту преступника. А ещё страшнее — собрать подписи под другой папиной бумажкой. В ней обливается грязью учительница Тимура, Денисова Людмила Очировна. Смысл — не имеет права преподавать в школе мать обесчещенного ученика. Все трое, Тимур, Оля и Саша, были в одном классе, у Людмилы.
В кошмарном сне невозможно представить такую ситуацию.
Преступник к. т. н. из НИИ и им обесчещенные мальчики-подростки.
Таджик к. т. н., друг его, проводит широкую акцию в защиту.
Сына-школьника подключает к своей деятельности и делает из него подлеца. Принуждая опорочить собственную учительницу. Мать, сын которой является жертвой друга отца Тимура.
И моя светлая Оля отвечает на ухаживания такого же подонка.
Она пыталась оправдать его подлость принуждением отца. Я в ужасе и от Оли.
Но мальчик не трёх лет. Он в 10-м классе, получает аттестат зрелости. Уже видно, какой созрел. И его будущие поступки взрослые очевидны уже.
Месяц курортный в Сочи я проводила собеседование с Олей о жизни и чести.
Что-то поняла. Но прочь не прогнала. И даже танцевала, позволяла на выпускном ухаживать за ней.
Нравилось, что двое борются за неё. Не дошло, что позволять быть рядом нельзя всякому. Можно испачкаться самой.
Не получилось у меня вырастить у обеих дочек самоуважение до необходимой шкалы.
Клуб «Эспада» в 10-м классе у нас дома уже не собирался. И я рада была, что Тимура здесь ноги больше не было.
Что Оля поступила на мехмат МГУ и окончила его, для нас не было естественным выбором.
С первого шага в школе я дочкам объяснила, почему им легко будет учиться на отлично. Что они умны, талантливы, подготовлены и во всех случаях у них дома всегда есть помощь. А программа школьная рассчитана на средние способности. Даже «троечник» её может осилить. Поэтому не учиться на отлично даже стыдно.
Так всё и было. Они обе учились ровно, любимых предметов не было. И Оля математику особо не жаловала. Не бросалась сразу решать интересные задачки, а даже наоборот. Прежде чем подсчитать павлинов на ферме, тоскливо ходила от окна к окну. Считала ворон.
Знала я, что без отличного знания основных предметов, русского и математики, невозможно освоить какую-либо специальность. В старших классах будет ещё сложнее. Значит, необходимо вызвать у неё интерес.
Интерес к русскому и литературе вызвала наша большая домашняя библиотека и любовь к чтению. Для грамотности это необходимое условие. И я помогала. Домашнее сочинение со странной темой «Глобус и карта» ребят поставило в тупик, Олю тоже. Мы обыграли тему в виде сказки. Олино сочинение получилось настолько интересным, что в качестве образцового стало не только в классе, но и в школе, даже в роно отправили. Это напомнило меня — школьницу. У Оли это был шестой класс.
Для математики привлекла Эрика. У нас дома были арбатская занимательная школьная библиотека Эрика. Занимательные математика, физика, астрономия и другие. Там интересные задачки развивающие, на сообразительность.
Посоветовала Эрику в классе предложить занятия именно занимательной математикой. Чтобы было ребятам интересно и научились нестандартно мыслить и «соображать». Был 8-ой класс. Все понимали необходимость знаний. Один раз, в субботу, на занятия к Эрику в математическом кружке в первый раз остался весь класс. На следующий — меньше. А через месяц остались три сознательные девочки. Одна из них — Оля. Мы решили, что «Гора к двум Магометкам» можно не ходить. Пригласили их к себе домой, экономя время Эрика.
К концу года Оля приводила уже одну подружку. Видно, педагогического таланта большого у Эрика не проявилось. Раз все дети разбежались. Но уверена, что Оле эти занятия помогли. В матшколу она пришла хорошо подготовленная.

2. Ларик, сюрреалист и дуэли

Вот в третий раз держу в руках школьный аттестат зрелости. Прощаюсь со школой. Сдаю вступительные экзамены в вуз и получаю на руки студбилет.
Во второй и в третий раз прожила с первого до последнего дня десять школьных лет.
Теперь можно сравнить школьные странички лет детей и нас, родителей.
Что было общего. Что нового.
Все отлично учились. У Эрика золотая медаль, но самый неинтересный институт МАДИ в нашем с ним поколении. Причина — нестандартная автобиография.
У меня медаль серебряная, вместо украденной золотой. Вуз самый сильный, МВТУ. На пределе моих возможностей.
Оля и Лариса поступили в два лучших вуза, МГУ и наш МИЭТ. С отличными аттестатами. Медалей не было из-за одной случайной четвёрки. Но отменили право поступления с ними без экзаменов, по собеседованию, как у нас с Эриком. Она и не интересовала их. Балл аттестата всё равно учитывался на приёмных экзаменах.
Условия у школьников — нас и детей разные.
Эрик жил на Арбате, учился в соседней школе, в пяти минутах от дома. Сыт, одет, обут. В обеспеченной столичной семье инженеров, в любви, ласке, заботе. Но душевная боль с ним была от неизлечимой болезни мамы. У меня всё было наоборот. Раздета, разута, голодная. Но в душе чистота и любовь.
А у дочек наших было всё самое лучшее. Дом, о котором Эрик писал в стихах. И дети в нём самые лучшие, о них Эрик писал стихи. Мы дали им всё, чтобы были счастливы в детстве и юности, школьниками и студентами.
Студенческие годы были у каждого из нас естественным продолжением школы. Из всех четверых у меня путь к медали и диплому был самый сложный.
Поэтому двойным счастьем было прожить действительно счастливые школьные и студенческие годы. И знать, что создано всё это собственным трудом, силами.
У девочек был свободный выбор вуза. Самый удобный, современный новый вуз МИЭТ у нас в Зеленограде. Десять минут на автобусе от дома. Его создал мой декан факультета МВТУ, доктор технических наук Преснухин. Самый современный ф-т приборостроения МИЭТа и окончила Лариса.
Главное отличие этих двух вузов заключается в том, что в моём МВТУ из любого студента готовили инженера широкого профиля. От литейщика, энергетика до кибернетика и управленца первыми космическими аппаратами. Были очень перегружены. В новом МИЭТе для НИИ нового города готовили специалистов космической области. На базе новой технологии — микроэлектроники. Выпускники имели возможность иметь высокую квалификацию. В отличие от бауманцев, от которых требовали объять необъятное.
Впервые с изумлением обнаружила, что студенты могут домой возвращаться в два-три часа дня! Почти как в школе. Радовалась за Лялю, студентку МИЭТа. Мне такого и не снилось.
Поступила она без труда на лучший факультет МП (микроприборы), самый востребованный, интересный, поэтому с большим конкурсом.
У меня факультет был такой же, «приборы». Только мы стояли у истоков нового направления, науки космонавтики. Ляля же, новое поколение, в центре активного, бурного развития его. И самого востребованного во всех научных областях — программирования, микроэлектроники.
Лариса всегда была центром внимания в коллективах. Все мои друзья всегда тепло мне отзывались о ней: «Она очень обаятельная». Высокая, стройная, русые локоны по плечам, тёплый взгляд серо-голубых глаз-озёр в чёрной густой опушке ресниц, с чёрными папиными дугами бровей греет каждого. Она не только умна и красива, её песни и гитара завораживают всех.
Ляля легко переходила из одной дружеской среды обитания в другую. Младшие классы — РПШ, старшие — КСП. А как только получила студбилет, на первом же курсе прочитала объявление о турсекции МИЭТа, надела на спину рюкзак и отправилась в горы.
И везде и всегда, как луч света, притягивал к ней сверстников
«...гитарный перезвон...
И за душу берущий голосок...».
Чтобы выбрать горный туризм, даже для мужчин, крепких ребят, требуется мужество, воля, смелость. Для девочки эти черты характера требуются удвоенные. Учитывая физическую хрупкость и неподготовленность. У Оли к концу школы была уже пятилетняя спортивная подготовка, разряды по плаванию.
У Ларисы только в 8-м классе удалось избавиться от последнего хронического заболевания, неизвестного врачам. Воспалённые, опухшие суставы на пальчиках рук, с трещинами до крови. Осложнение после гриппа. Я пыталась восемь лет найти врача, который сумеет вылечить её. Пробовали многое, но безрезультатно. Или хуже было.
Запомнился особенно один из таких случаев.
Я не следовала слепо рецептам врачей. Всегда осмысленно проверяла, насколько лечение не вредит.
В этот раз утром отвела на новую процедуру. Гидрокортизон — мазь, противоаллергическая, под ультразвуком впитать в больную ткань. Ничего вредного как будто. Привела домой и помчалась на работу. Через пару часов звонок из дома: «Мама, у меня рука распухла». Опять отпрашиваюсь и скорее домой.
У Ляли по локоть опухшие, красные руки. Аллергия, на что? Чем снять срочно? Не знаю же, первый раз. Пробую питьевой соды раствор, накладываю марлевые салфетки. Ведь содой снимают всякие воспаления, даже боль зубную. От соды воспаление, отёк ещё больше.
Срочно развожу водой марганцовку. Салфетками сняла отёк. Почему помогла? Тоже не знаю. Просто применяю самые безвредные, проверенные лекарства.
На первый взгляд не самое тяжкое заболевание. Кожица воспалённая не терпит воды, трещины болезненные. Но я очень переживала. Ручки у девочки должны быть нежные. А здесь опухшие, красные суставы. Пока маленькая была, дети не обращали внимания. Но подрастает же, будет переживать.
Но самое главное, как девушке можно долго беречь руки от воды? Вся водяная работа быта как раз на наших женских руках. Мыть, варить, стирать, посуда, полы.
Спас Лялю, конечно, случай, но всё равно благодаря постоянному моему поиску врачей.
В восьмом классе, в сентябре, на Лялю свалилась ещё одна болявка. Очень сильный стоматит. Вся слизистая во рту в гнойниках. Инфекция расползлась всюду, появились гнойники такие же на больных суставах.
Температура высокая, за 39 градусов. В рот ничего ни есть, ни пить не может положить.
Кому показывать? Стоматолог не занимается. Кожник прописывает какое-то полоскание. Не помогает.
Друзья-врачи дают совет — смазывать рот белком сырого яйца. В нём много целебных, иммунных свойств. Не помогает. Договариваюсь с завом детского отделения стационара.
Уже несколько дней нет улучшения. На такси с Эриком везём ребёнка к ней. Эрик за дверью, я с Лялей в кабинете.
Зав мне говорит, чтобы я смотрела на её работу, поясняя: «Вату надеть на пинцет, и во рту снимаете с воспалённой кожи всю заразу, гнойники, затем смажете облепиховым маслом».
Я не успела досмотреть первую часть её деятельности. Прочувствовала сама Лялину боль, в глазах потемнело, потеряла сознание. Когда очнулась, забрала Лялю домой, понимая, что обдирать рот ей не смогу. Облепиха врачихина не помогла тоже.
Все дни обзванивала всех знакомых, посылая сигнал «СОС». Ответ получила совсем от постороннего человека.
Инженер из лаборатории Эрика, Галя Вшивцева, предложила мне свой вариант.
У неё на ноге была болявка. Целый месяц её лечили всякие врачи, безрезультатно. Пока она не попала в нашей поликлинике  врачу-венерологу В. П. Рудаеву. Он вылечил её за день-два, произвёл глубочайшее впечатление. Предложила идти к нему.
Где-то раздобыла его домашний телефон, потому что выходной был.
Сама никогда не додумалась бы к ребёнку со стоматитом звать венеролога.
Звоню, жалуюсь на свою беду. Он меня в ответ как-то сердито упрекнул. И пообещал сей же час приехать. Укорил он меня не за то, что в выходной тревожу его, а за то, что столько дней мучаю ребёнка. Как будто я знала, что он есть!
Скоро в дверь вошёл невысокий, плотный, средних лет врач. Прошёл в комнату к Ляле. Но вёл себя совершенно непохоже на врачей по вызову.
Он улыбался, был разговорчив, дружески о чём-то с Лялей поболтал.
Достал зелёнку, смазал во рту каждый нарывчик, ничего не обдирая. Увидел пальчики. Как хирург, срезал всё нарывы, смазал зелёнкой. Суставы внимательно осмотрел, но с сожалением признался, что тоже не знает про заболевание такое.
Он ещё сидел, с интересом беседовал с нами. Этот удивительный доктор пробыл у нас не торопясь около трёх часов, пил с нами чай по-свойски.
В дверях, вся взволнованная и благодарная, трясясь от смущения, протянула конверт с деньгами — благодарностью. Он руку отодвинул, заявил, что с детей денег не берёт. Хотя визит был самый частный и платный. Просил звонить завтра и всегда.
Сразу не ушёл, чтобы присмотреть за Лялей. А ей прямо на глазах становилось лучше. Температура спала в этот же вечер. Рот и руки волшебно зажили за день-два. Зелёнка! И душа врача.
С этой встречи доктор Рудаев стал нам родным. Дитя спас. Плату не взял. Поэтому мы могли только всегда его одаривать дружбой, теплом. Приглашали в гости, обязательно поздравляли с праздниками. Сложились очень тёплые, родные отношения. Когда звали не для лечения. Для общения.
И вдруг он однажды звонит и сообщает, что в руках у него статья в медицинском журнале. В ней экспериментальная работа в МОНИКИ с мальчиком, у которого на пальцах заболевание как у Ляли. Фотография до и после лечения. Лекарство, которым вылечили.
Если бы Галя нас не свела с ним.
Если бы я ограничилась лечением рта и не сделала всё, чтобы быть друзьями.
Он бы про статью не позвонил.
Я послала срочно Эрика с Лялей в МОНИКИ. «Да, всё верно», — говорил к. м. н., врач мальчика. Назвал чудодейственное лекарство, не наше, импортное. Не дал. Оно ему дороже золота, проводит эксперимент с другими детками. Где-то достали они всего один тюбик.
Предупредил, что дорогое очень и только в Америке можно достать. У нас проблема. Из закрытых НИИ за границу буржуйскую не пускают, даже в демократические не очень.
Редко может пересекать границу только кто-то из дирекции. Думали, где найти «большие» деньги, собирались моё золото — подарки — продать. Но сомневались, хватит ли его.
Просила Эрика всех в верхах опрашивать. Он, естественно, никого не нашёл.
Я тоже думала. Придумала! У родного дяди Эрика, Юры Немировского, в буржуйской Италии живёт родственница, племянница Люси — Лена.
Сестра её Елена два раза в году ездит в Италию к дочке, которая замужем за капиталистом.
И вот я их попросила, чтобы сестра в Италии узнала у дочки, как можно из Америки за любую цену добыть драгоценное лекарство.
Лена прониклась моей мольбой, обещала. А когда возвратилась, привезла нам три тюбика!.. Он лежит в буржуйской Италии на любых аптечных прилавках. Как наш детский крем «Чебурашка». И стоит копейки.
Я же Лену отправила с подарком к дочке. Красивой вышитой шёлком скатертью в русском стиле. Обещала дополнить любую сумму. Но три тюбика стоили гораздо меньше подарка.
Результат был волшебный. Кремом с витамином «А» смазывали пальчики, и они хорошели не по дням, а по часам. Вылечили. Хранили на случай нового воспаления. Первое время, год, иногда снова появлялось покраснение, но исчезало от двух-трёх обычных смазываний.
А искала это чудо целых восемь лет. Один тюбик с Эриком отправила в МОНИКИ врачу. С благодарностью. Пусть ещё спасёт деток.
Стоматит Лялин имел два продолжения.
Первое — это чудо-врач Рудаев, чудо-крем и исцеление неизлечимой болезни. Самое главное чудо.
Второе — лирическое.
В выходные Оля привела к нам домой свою группу. Как всегда, познакомить нас с новой средой обитания своего. Это семейный обычай. А ребятам предложила короткий однодневный турпоход. Походить по нашим лесным окрестностям с рюкзаком, костром, красотой, песнями. И продолжить их у нас за самоваром, пирогами в цивилизованной квартире.
Накрытый стол и хворая Ляля были в одной комнате.
Два синих больших банта на светлых локонах и два таких же гл`аза печальных тронули сердце одного из первокурсников. Мехматянина и художника-сюрреалиста. Его участие выразилось в письмах с картинками авторучкой. Они были юморные, с ясным намерением развеселить больную девочку, которой и разговаривать трудно.
На картинках он рисовал эту девочку с бантами и разных членов нашей семьи. Но все мы там были не очень смешные, а страшноватые, сюрреалистические. И сам Горохов Андрей был такой же уже в жизни. Высокий, в толстых очках и носе.
Послания он Ляле пересылал со своей одногруппницей и Лялиной сестрой и моей дочкой — махматянкой Олей. Она исправно была почтальоном какое-то время, пока Ляля лечилась. А потом то ли ей надоело, то ли обидно стало, что её картинками обошёл. Посчитала, что ей они нужнее, чем Ляле, и переключила его внимание на себя. Он не возражал и стал ей рисовать, потом «дружить» несколько лет. В результате она напугала меня, когда на четвёртом курсе поделилась мыслью выйти за него замуж.
С малых лет я дочкам напоминала о их красоте, уме, о принце, достойном их. Как папа Эрик и даже лучше.
Этот страшноватый и странноватый студент никак не тянул на принца и папу.
Мне грустно было представить любую из моих принцесс рядом с ним. Максимум, на что можно было согласиться, картинки на память о нём хранить. Хорошо, что разумная Оля, хоть и через несколько лет, сама отказалась быть его невестой.
Плохо, что четыре года она разбиралась в нём. Он закрыл все возможности «дружить» другим ребятам с ней, по-настоящему достойным. Принцам.
Ну а Ларису врач Рудаев вылечил. И рот, и пальцы. Низкий ему поклон и вечная благодарность.
Она открыла рот. Стала опять петь. С вылеченными ручками надевала рюкзак в МИЭТе, тащила и гитару, и «за душу берущий голосок» под «гитарный перебор» эхом откликался в горах. На привале, у костра, в поезде.
Вниманием ребят она не была обделена. Дома почти каждую субботу, после тренировок, собиралась вся её секция, где почти одни парни. И все праздники тоже у нас. Дружно ели за столом, а когда она пела, поедали и её, глазами.
Влюблены были все, конечно. Были и милые, воспитаны и деликатны. Но на первом курсе почему-то она выбрала самого плюгавенького туриста. Он был её руководителем, спелись под гитару. Из общежития, старше на два курса. Подлый, потому что в доме у нас притворялся влюблённым в Ларису. За углом нашего же дома я застукала его с другой. С Катей Ермолаевой. Училась с Лялей в одной группе, жила в нашем доме, а с её отцом Толей я некоторое время работала.
Девочки никогда не общались до института, но, увидев Лялю в окружении постоянном ребят, сразу примкнула к ней. Села на парту вместе, затесалась и к нашему столу.
Втихую завлекала этого Серёжу Колдобина и довела до ЗАГСа.
Он мне около Ляли очень не нравился.
С другими поклонниками складывались тоже странные отношения.
Валера Борисов тоже пел под гитару, тоже ел её глазами. На ватмане писал длинные стихи, сворачивал в рулон, перевязывал лентой.
Помогал чертежи делать! Он учился курсом старше. Дружили. Но однажды ей туристка Маша — вдова — без вранья, честно сообщила, что ей тоже нравится Валера. Чтобы Ляля ей отдала его, потому что он ей нужнее! У неё в горах муж погиб, ей надо для этого Валеру. А Ляля красивая и моложе, найдёт лучше ещё.
И Ляля и Валера были добрые.
Он ушёл вдову утешать. Когда утешил, женился на третьей девочке, родил двух детей. Но с Лялей дружеские отношения поддерживал всегда. И, пожалуй, он один.
Запомнился мне и симпатичный влюблённый Игорёк из Пушкина.
Всё время старался с ней ходить во все походы. Он был юморной, что-то серьёзно рассказывал о себе всякие несуразные истории, от которых все смеялись до упаду. 
То, как опоздал в общежитие. Пытаясь проникнуть через какое-либо окно, раз в двери не пускают, нашёл с трудом одно, небольшое. Залез, но провалился в мусоропровод. И всю ночь просидел в помойке, пока утром дворник не вынул его. Всем надо его жалеть, а все почему-то хохочут.
Даже на привале где-то били яйца сырые именно об его лоб. Проверяли: какие сырые, какие варёные.
Может, он стеснялся своего небольшого роста, то ли свою обитель в мусоропроводе, но он постоянно с Лялей знакомить своих друзей приводил. Которые тоже влюблялись, а потом обманывали. Иногда их было перебор.
Как-то на горизонте появился симпатичный мальчик Гриша. Он приглянулся и мне. Высокий, красивый, интеллигентный. Родители — наши инженеры, папа тоже к. т. н..
А ему приглянулась Ляля. Никто ведь не мог пройти мимо неё и её песен. Но на неё уже глядели ещё две пары глаз.
Валера отвернулся от Маши. А Игорёк привёл очередного друга Женю Кузьмина. Турист с большим опытом, тоже студент МИЭТа курсом старше.
Строг, неулыбчив. С душевной травмой. В его 13 лет развелись родители. Мама, доктор наук, работает в МИЭТе. Папа в НИИ. Женя остался с отцом. Потому что мать ушла к другому. У обоих родителей новые семьи. А Женя с душевной драмой. Не знаю подробности. Известно только, что тургруппа их в лесу нашем как-то собралась. И на свежем воздухе поклонники Ляли стали биться за неё на дуэли. Их было больше двух. Сначала дуэль была словесная, затем на кулаках. Мне только стало известно, что хорошенький Гриша в дуэли не участвовал. Даже наоборот. Увидев, как страсти разгораются вокруг прелестной девушки, испугался и скрылся. И из леса, и с горизонта. Больше к Ляле не приближался.
Но свято место пусто не бывает. Песни её всегда было кому слушать.
Была такая детская книжечка и песенка про храброго трубача Ларика. Военных лет. Трубач был мал возрастом, но храбрость и смелость имел взрослого.
Мою Лялечку все туристы с первого похода звать Лариком стали.

3. Сель, милиция, Мальвина

Ларик начала лазать по горным перевалам Кавказа. К концу МИЭТа перебралась на Восток, ходили по Алтаю.
Но с горами, как и с поклонниками влюблёнными, с ней происходили незапланированные происшествия.
Проводив её на Восток, я ей предложила навестить Маматхана в Ташкенте. Когда слезет с гор. Я мало себе представляла её возможности практические. Из географии только помнила, что от Москвы точно дальше до Ташкента. Маматхан к нам уже третий десяток лет ездит, тут второй дом у него. Научный. С руководителем его докторской диссертации Эриком.
Ну пусть моя девочка тоже разок погостит у него, отдохнёт после трудного горного похода. У него свой дом, сад. Восточный город — столица, тоже интересен. Покажет ей всякие достопримечательности, национальные особенности. Судила по себе, мне бы очень интересно было.
Эрик там был у Мамата однажды, в командировке, всего пару дней. Но ничего не увидел в городе, кроме арыка во дворе и сопливых детей его. Когда Эрик находится у Маматхана в пределах досягаемости, он крепко цепляет его к своей диссертации и ни на шаг не отпускает.
Лялечка для этого не годится. И Мамат наконец претворит в жизнь все цветистые приглашения, обещания и излияния в любви.
Не получилось. Ляля приехала, её гостеприимно накормили то ли дыней, то ли арбузом и отравили. Маялась несколько дней животом, печенью. Как только хватило сил добраться до поезда, она сбежала. Восток для неё оказался делом и тонким, и хворым. И никаких восточных прелестей ей тоже не досталось.
Ну а горы — они везде горы. Вершины, перевалы, красота, опасность. Требуют всегда одинаково от людей максимума не только физических, но и душевных сил. Воля, терпение, мужество. И любовь к горам. Там можно быть только со светлой душой. Такое у меня сложилось отношение к горам из моей единственной встречи с ними в юности.
Материнское сердце тревожилось, когда меня от дочек отделяли горы. Но мне хотелось, чтобы они набрались на высоте света в душе. Это поможет во взрослой жизни одолеть все её трудные ступени.
И считала я, что около неё в горах только верные друзья. Хотя всякий раз, провожая детей в горы, назначала персонального «ответственного» за каждую. А в очередном восхождении на Кавказе она потерялась.
До окончания школы и первые курсы Эрик возил её лечить печёнку в санаториях ЦК по наводке деды Гриши.
А здесь путёвка была удобная по времени. После похода — санатории в Прикавказье. Нет смысла дважды одолевать длинный путь на поезде. Чтобы поменять рюкзак на чемодан.
Мы порешили, что Лариса спустится с гор, а тут совсем рядом санаторий. Доехать пару часов.
Собрали ей необходимое и туристское и санаторное. Вручили деньги и путёвку. Договорились, что на вокзале сначала в камере хранения оставит перед походом вещи санаторные. А потом поменять их на туристские. А при возвращении домой лишние вещи почтой отправить домой. В теории всё просто. Звонок из санатория должен быть в день её появления там.
Живём, ждём. Наступил нужный день. Звонка нет. Звоню в санаторий. Моя Лялечка не появлялась. Тревогу пытаюсь не пускать.
Наверное, не успели спуститься. И вдруг слышу по радио известие, что на Кавказе, как раз в районе маршрута нашей тургруппы, сошла сель, перекрыла дорогу, связи не.
У меня главный вопрос: целы они, Лялечка? Мне нужна срочная информация, а ей помощь.
Звоню в ЦК, деду Грише. Прошу помочь. Как всегда, мои просьбы исполняет сразу, не откладывая. Я звонила, почти не веря в какую-либо возможность. ЦК, Лариса, сель. Никакой связи.
Но деда Гриша совершил фантастические действия. Через несколько часов он позвонил мне и сообщил, что Лариса и группа вне опасности, все здоровы. Скоро будет в санатории. Отец, родной, спасибо великое!
Сели так же опасны в горах для туристов летом, как лавины зимой.
Счастье, что Лариса с группой не оказалась на её пути. Прошла мимо и преградила выход. Как освободить путь, сколько времени на это надо, не знаю. После моего звонка отцу он сразу организовал поиск.
В тот район прилетел вертолёт с милицией. Разыскивали Немировскую Ларису. Рапортовали в ЦК, а папа Греша мне.
Так он сказку сделал былью. Он был моим спасителем после того, как познакомились сознательно в мои 18 лет. За все годы в Москве, начиная с учёбы в МВТУ, я обращалась к нему только в крайних случаях, уже имея семью. Просила за неё — никогда за себя. В студенческие годы справлялась сама. Ни он, ни родители в Сасове не касались меня. Что ела, где искала жильё, где делали и зачем уколы. Помог на последних курсах чужой человек, староста группы. Папа Гриша не касался моей жизни здесь, рядом. При распределении тоже. Ему было всё равно? Мама не хотела меня в Свердловск отправлять: буду далеко от неё.
Впервые обратилась к нему, когда пригласила на свою свадьбу.
Его не интересовал вопрос нашего «безжилья», как и отца Эрика. Второй раз обратилась за помощью Эрику. Помочь с консультацией ему в кремлёвской больнице.
Затем он этой клиникой выручал с моими детьми. На просьбы откликался тотчас. Сам предлагал все годы санатории. Я и не догадалась бы сама, и не знала про них. Тоже великая помощь.
Даже мне сам предложил и организовал стационар у себя в кремлёвской клинике, лечить почки. И санаторий сердечный в кремлёвском Форосе. Оба раза неудачно, но это неважно.
И вот поиски Ларисы, вертолёт, милиция.
Мы только перезванивались. На приглашение в гости в Зеленоград не откликнулся. Не знаю почему. Всё-таки связь между нами оставалась тоненькой ниточкой. Которая порвалась неожиданно, когда в очередной мой звонок он не откликнулся. Его уже не было.
Познакомилась по телефону с его дочкой Таней. В эфире связь была дружеская. Но на мою просьбу показать его могилу пообещала, но обманула. Так и не знаю где. Попытки неоднократные выполнить мою просьбу были безуспешны. Потом она вовсе пропала. Долго не могла понять её. Вероятно, забоялась меня как наследницы. Чего у меня в мыслях никогда не было.
Память о себе отец у меня оставил добрую.
И вся семья моя, дети, обязаны ему доброй памятью за своё здоровье.
Лариса благополучно добралась до санатория, полечилась без папы и вернулась домой.
Это была её первая поездка в санаторий самостоятельная, без папы, и последняя.
Опоздала на двое суток.
Лариса была открыта жизни. У неё не было серых будней, отзывалась на все интересные её проявления. И для этого у неё были все возможности. Как интересная красивая личность, она привлекала к себе внимание окружающих. Горы и песни стали основными спутниками её студенческих лет.
Но и этого ей оказывалось мало. Часто она отправлялась с мастерами спорта новыми маршрутами, практически не имея подготовки.
Лыжи. Она не ходила на них, не увлекалась. И вдруг в команде опытного Жени Кузьмина отправилась в зимние каникулы в сложный горный лыжный поход в Хибины.
В другой раз кто-то увёл её на лыжах в Карелию, и Оля с ними. Но Оля, занимаясь с 6-го класса спортивным плаванием, уже в школе имела разряды и по лыжам.
Маршрут пролегал по пустым сёлам. Ну хоть у печки обогревались и под крышей и по ровному полю ходили, без гор.
А однажды весь МИЭТ после зимних каникул начал оглядываться на неё и сличать с большим фото на стенде. Где она в заполярных снегах возлегает в купальнике на одеялке, почитывая журнал. А вокруг дяди в полярной одежде.
Это её унесло в Заполярье тоже на лыжах, но с парусами. В команде разрядников и мастеров спорта.
В Ларисе я часто повторялась. Её, как и меня, притягивало всё новое в жизни. Так же становилась впервые за всю жизнь на лыжи и шла неделю в агитпоход в Загорск.
Так же лезла в горы на слёт туристов на Кавказе вообще вез всяких предварительных тренировок.
Были отличия. Ляля откликалась на зов в неизвестное. Я, как правило, сама создавала вокруг активное поле деятельности, тоже мне неведомое.
Начиная со школьного самодеятельного театра и кончая турсекцией уже на работе.
Постоянная активность являлась потребностью организма — успеть как можно больше в жизни.
Базой была интуиция и абсолютное отсутствие каких-то знаний. А возможностей у меня было гораздо меньше, чем у Ляли. И в школьные, и в студенческие годы. Широкое поле творчества появилось в собственной семье. Давая возможность не только справляться с житейскими проблемами, но и украшать её книжками собственного издания.
Вот эта особенность есть и у Ляли. Активность её тоже не кончилась со студенчеством. Она с рюкзаком и сейчас лезет в Альпы. И в гидрокостюме под лёд в Белом море.
Существенная разница заключается в том, что у Ларисы с детства и до сего времени были возможности реализовать свои пожелания. У меня же их, возможностей, всю жизнь было очень мало. С детьми, конечно, сердце материнское было всё время в напряжении. Отпускало, когда вновь видела дома их глаза.
Я не могла препятствовать, отнимать у юности малейшую долю радости. Потому что я по себе знала восторг преодоления и красоты мира вокруг.
С детьми я заново проживаю — с ними — их и свою юность, восполняя несбывшееся. Но меня в эту беспокойную пору юности дочек больше гор волновали люди, которые были рядом с ними.
Считывая с себя, я уверена была и у дочек в чистоте взаимоотношений.
Другие невозможны рядом с белоснежными вершинами гор.
И спускаясь с них, каждый хранит душевную чистоту и здесь, внизу, мыслей и поступков тоже.
Значит, Ляля не пойдёт втихую в «курилку» в институте, как её бывшие одноклассницы.
А преодоление горных восхождений и перевалов наполнит её чувством собственного достоинства, самоуважения. Это и будет ей защитой от дурных людей. Научит с разными людьми держать разную дистанцию.
Чтобы никто не посмел её обидеть. Это поможет ей выбрать будущего спутника в жизни, достойного её. Она будет помнить об уважении к себе и мои советы.
Ей есть с чем сравнивать. Рядом с ней отец, папа Эрик. И я не раз девочкам говорила, что их избранники должны быть как папа Эрик и даже лучше. Это был тот случай, когда достаточно личного примера собственной семьи. Настолько очевидно и понятно, как быть счастливой.
Но если Лариса из походов возвращалась благополучно, несмотря на всякие проблемы, то второй вопрос у неё решался почти всегда драматически.
И мои пожелания не совпадали с действительностью.
Несмотря на большое внимание к ней очень большого количества молодых людей, она не научилась разбираться в их истинной сущности. Доверяя легко словам, которые лживы могут быть на 200%. А в результате — слёзы.
Беда в том, что ошибки почему-то повторялись и на них она не училась жизни.
Да, честно говоря, я и не видела около неё ни одного поклонника, похожего на папу. Его стать, ум, красота, воспитание. Один Гриша был симпатичен и интеллигентен, да и тот сбежал быстро. Даже кулаки свои пожалел. Может, это и романтично, но лучше благородными поступками завоёвывать внимание девушки.
Ну а в очередном походе на Алтай в последние летние каникулы предатели её окружили со всех сторон и на разных высотах. И в высоких горах, и на низменности в Москве.
Группа успела пройти часть маршрута. У одного из туристов случился печёночный приступ, у Саши Дика. Он старше Ляли, женат, ребёнок, печень больная, но в горы ходит.
Его срочно требуется «спустить» к врачам, вниз. В группах туристских в основном, конечно, ребята. Девочек — три-четыре. Руководитель — тоже парень, с большим опытом.
Произошло невероятное, перевернув все мои понятия о чести туристских душ. Как рассказывала Лариса, она услышала в палатке спор, кому сопровождать Сашу. Никто не хотел уходить с маршрута, ни у кого никаких тревог о больном.
Эта дикость поведения, отношения были для меня потрясением.
А дальше произошло ещё страшнее.
Для Ларисы такое отношение тоже было, наверное, потрясением. Она предложила себя в проводники. Везти до Москвы или до ближайшего медпункта.
Самое чудовищное, руководитель Женя Ферапонтов согласился, разрешил. Отпустил одну девочку с больным мужиком! Никого не дал в помощь.
И она пошла. Он мог в любую минуту умереть. Ей на двоих надо было тащить ещё и груз. За двоих делать всё необходимое в горах.
Довезла живого. Сдала на руки жене, совершив героический поступок, на который её послали люди, которых она годами считала друзьями, а в действительности предатели. Отправилась в Москву на встречу. Восстановить душевные силы с человеком, который перед походом сделал предложение, объяснился в любви, предложил стать его женой. Герман. Очередной лучший друг Игорька.
Герман был у нас в доме один раз. Кончил вуз, отслужил год в армии офицером. Только что вернулся. Знакомы были не долго. Лариса поверила ему. Зайти в ЗАГС предложил, подать заявление, когда на машине мимо проезжали, Лариса решила чуть повременить. Не мимоходом. Не втайне от родителей.
Договорились, что этот, самый важный в жизни каждого человека поступок, они совершат после её возвращения с Алтая.
Вот к этому почти жениху, самому верному и преданному ей другу, она и пошла за радостью, сил набраться.
Герман ей сообщил, что за три недели, что её не было, он уже женился. Мама ему нашла другую невесту.
Слов нет. Невозможно убедить своего ребёнка с раненой душой в обратном. Что это не беда, а спасение, что она не с ним. Чем дольше, тем больше подлый человек доставит ей страданий.
Лариса и Эрик похожи. Они хороши, интересны, талантливы, привлекают к себе массу людей, всяких. И чудесных, и подлых. Оба не умеют их различать. Нет ни интуиции, ни обычного житейского анализа обстоятельств. Они очень доверчивы ко всем. И чёрные люди прибиваются к ним, присасываются, используют для своих нужд. Подлый Герман у Ларисы не один, а в череде таких же поклонников-предателей. Других и не было. Беда в том, что позволяла им быть с нею. Унижать её достоинство. Каждый мучил, ломал её судьбу и жизнь, наполняя болью и трагедией. Все. От первого лжеафганца Сергея до двух Дим, мужей последних.
Первый — статный, взрослый парень, турист, москвич. Встретил семью странную. И дочки, и родители радостно всех кормят, встречают. Стал втираться в доверие, сочувствие искать, врать про Афганистан — воевал. Выходец из дворовой и заводской шпаны, избивавший свою мать — учительницу. Отца нет.
Он оставил первый чёрный след в её жизни на тропе других чёрных людей, отклоняя от той дороги к счастью, которую мы готовили ей в семье. Это личные травмы.
А студенчество было самым лучшим временем. Потому что — юность, красота, радость.
Красиво и торжественно всегда в МИЭТе проходило посвящение 1-го сентября в студенты. У входа на площади было похожее начало, как в других вузах. Торжественная часть, художественная самодеятельность.
Лялю выбрали представителем первокурсников, выдали большущий «мастерок» — лопаточку для штукатуров и студбилет огромный. Речь сказала. Это утром.
А в 9 час., когда сумерки наступили, огромная колонна новеньких МИЭТовцев прошла с горящими факелами по Центральному проспекту. До памятника «Штык» на въезде в Зеленоград. Почтить память защитников нашей жизни.
А через год Лялю не узнали категорически её студенты-сокурсники, с которыми она всё это время была рядом.
Впервые в Москве в середине 80-х годов был создан новый и весёлый праздник «День города». Наш Зеленоград, как всегда в первых рядах, стал активно готовиться.
Наша семья тоже. Подумали, решились на сказку про Буратино, «Золотой ключик».
Праздник представлял собой зрелищное шествие, тоже по Центральному проспекту, но в обратную сторону, к парку Победы.
Вообще-то в Зеленограде есть два молодёжных центра. МИЭТ, где студенты учатся, в четвёртом микрорайоне, в конце Центрального проспекта, у леса. В другом, в пятом, тоже у леса микрорайоне, построен студенческий городок, общежитие для них же. И днём и ночью эти две географические точки молодёжные и являются центрами городских мероприятий с широкой фантазией.
Смысл праздника — в один из тёплых летних выходных всему городу, населению, устроить веселье и хорошее настроение. Все желающие надевают на себя карнавальные костюмы.
И вот от общежития, где формируется основная часть карнавала, до парка Победы медленно тянется по проспекту колонна воплощения разнообразных идей. Она абсолютно непохожа на традиционные карнавалы Кубы или Индии, красочные и дорогие.
Наш совсем наоборот. Чисто бытовые темы, без всяких трат. Только фантазии не ограниченны.
Одна группа представляла травмпункт наш и везла загипсованных и перебинтованных пациентов. На лошади с телегой.
Другая сопровождала «невесту в белом» и «жениха» в чёрном из ЗАГСа. Он, кстати, в одном из зданий студобщежития. «Молодожёны», конечно, в машине с цветами.
Было много Дедов Морозов и Снегурочек в бесплатных костюмах своего НИИ.
Ну а мы обрядились в сказочку. Папу Эрика назначили папой Карлой. Штаны, клетчатая туристская ковбойка, беретик — своё. Только модную джинсовую жилеточку у Валеры позаимствовал. С фотоаппаратом.
Наш лохматый, с карими усами и размером чуть больше кошки чёрный пёсик Филя был у нас Артемоном. Вовсе не похожий на сказочного пуделя. Поэтому повесили ему на шею картонную табличку с его именем «Артемон». По-русски с одной стороны, по-английски с другой.
Лариса была красавицей Мальвиной. Пригодилось её белое солнце-клёш, отшитое голубым гипюром. Оно было выпускным у Ляли-школьницы, а у меня студенческим.
Чтобы применить его в сказочном варианте, я сделала дополнение. Сшила как бы панталончики белые тоже с голубым гипюром. В действительности это были рукава, которые надели на коленки. И чтобы из-под платья выглядывали. Самое сложное было заиметь голубые волосы. Красить — опасно. Частично выручил парик, который удалось достать. Но он был ведьмин, хоть и голубой. Вот я и сидела ночь, расчёсывая вздыбленные космы. Превращая их в прелестные локоны Мальвины.
Валера готовил свой театральный грим для Ляли. Но он нам не пригодился.
Когда на неё надели платье и «штанишки», белые с голубым, голубой парик, она волшебно, в одну минуту превратилась в сказочную Мальвину. Глаза голубые с длинными ресницами были собственные.
В готовом костюме театральном около нас только Пьеро пристроился.
Вот вышла наша «сказка» из дома, влилась в весёлую колонну.
И тут дважды случился конфуз с Лялиными друзьями.
Первый раз ещё на маршруте по проспекту. Повстречалась нам группа неряженых её сокурсников. Мы все знакомы. Остановились, разговариваем, общаемся. Я обратила внимание на странные взгляды их на нашу Мальвину.
Оказалось, её совершенно не узнали! Посмеялись, распрощались, пошли дальше. У нас был конечный пункт назначения — «Парк Победы». Под охраной «Артемона» мы нашу Мальвину вели к её «песнярам» — КСП-ешникам. Петь, участвовать в праздничном концерте.
Группа пристроилась около деревца. Небольшая. Девочка — скрипочка, флейта, две гитары. Все певуны. Все обряжены в свои инструменты музыкальные. Ляля тоже с гитарой, но ещё и Мальвина.
Ребята настраиваются, попивают соки, закусываю печенькой.
Ляля по-свойски подошла, тоже печенькой решила закусить.
И опять на неё кидают странные взгляды, да ещё косые, с осуждением. Ляля вынула печенье изо рта, удивилась: «Ребята, что-то не так?». Не узнали тоже! Без грима.
Косились на какую-то чужую ряженую, которая так нахально к ним пристроилась.
Хороший был праздник. Все знакомые нас с Эриком узнавали, Филю — Артемона —  узнавали, а Лялю — никак. Веселились только через какое-то время.
Получалась какая-то закономерность. Чем больше была дистанция у неё со знакомыми и приятелями, тем больше она от них получала тепла, восхищения, уважения. Как только она переступала определённую черту, эти добрые отношения менялись. Ласковые, верные, преданные поклонники становились подлецами и предателями. Самое непонятное и грустное, что моя светлая девочка позволяла себя обижать. В этом и было наше с ней различие в пору юности.
У меня тоже было очень много влюблённых мальчиков, несмотря на бедность среди сверстниц. Самоуважение было всегда на первом месте. Страх, что кто-то может меня обидеть на всю жизнь, как маму, заставлял всех их держать на определённой дистанции. Разрешая только любоваться собою. Моя безмерная любовь к детям определяла и безмерную веру в них. Что жизненные принципы у нас в семье у всех одинаковы. Что девичья честь, гордость и достоинство для нас не слова, а живы в поступках. И эти-то принципы и защитят моих родных, любимых дочек от обид, от всего чёрного в жизни. «Сохраняя душу чистую, светлую среди гроз» — наше с папой напутствие им. Но где-то и когда-то шагнула чуть в сторону Лариса...

4. Завлаб с вороной, студентка с грибом

Оля родилась первая. Как и положено, во всём обгоняла младшую сестру Лялечку на 2 г. 4 месяца.
Первая пошла ножками, заговорила. Первая пошла в школу и на три года раньше окончила и первую, 602, и вторую, 842, и третью, музыкальную.
Первая поступила в МГУ, а Ляля только через 3 года в МИЭТ. Окончила его с опозданием не в 3 года, а в 3,5. Потому что на полгода больше Ляля училась.
А однажды она её догнала. В горах. Лариса уже на первом курсе пришла в турсекцию, а Оля на третьем в альпсекцию, тоже в МИЭТе.
Они обе ходили на Кавказ, но не вместе. Лариса по маршрутам через перевалы. Оля не захотела таскать тяжёлые рюкзаки. В альплагере с альпинистским снаряжением покоряла невысокие вершины. Поэтому у каждого появились разные координаты. Оля только карабкалась вверх, к облакам.
Лариса вверх и вдаль. И круг сотоварищей у каждой свой. Турсекция горного туризма была стабильна в МИЭТе. Постоянное ядро, к которому присоединялись новые и, не осилив, уходили другие. У Оли состав менялся постоянно, потому что путёвки получали в разные альплагеря. Собирались там даже из других городов.
Конечно, за Олей тоже поклонники и влюблённые ходили толпами. Появление девочки в таком совершенно мужском виде спорта, как альпинизм, явление редкое. Тем более необыкновенной девочки. Стройная красавица, с удивительным сочетанием мехмата МГУ, бальных танцев, музыкальной школы, органного класса и альпинизма.
Даже одна из таких способностей любую альпинистку делала интересной.
Не удивительно, что её поздравлять пришёл с днём рождения один альпинист-художник, со своей картиной в подарок. Свежие впечатления: горы, белые вершины, фигурка альпиниста. Наверное, Оля. Другой врач-альпинист аж на мотоцикле промчался сотни км из Тулы, с букетом роз.
Возможности, способности, увлечения Оли радовали так же, как и Ларины. Они воспитывали в моих дочках сочетание красоты и нежности характера с его твёрдостью. Умение решать сложные жизненные проблемы, как эмоциональные, так и физические. В тесном контакте с людьми, разными по характеру, воспитанию, находить свою, правильную линию поведения. Все занятия и увлечения моих дочек давали возможность постигать науку жизни. Не оставляя времени обрастать дурными интересами.
У Оли всегда шла напряжённая, загруженная жизнь.
В школе всё свободное время от двух школ, обычной и музыкальной, уходило на длительные спортивные тренировки. Экономя каждую минуту, чтобы учиться на отлично. У Оли был принцип мой — каждое дело делать отлично, по максимуму своих возможностей.
В 10-м классе, закончив музыкальную школу хорошо, получив диплом, решила для себя: мало. И, решая часами в матшколе «Сканави» с сотнями задач домашнего задания, поступила на год ещё. В 10-м классе Оле предстоял выпускной бал. А она не ходила на школьные дискотеки. Для этого одного школьного вечера Оля год в МИЭТе занималась в клубе бальными танцами. В те годы это было дёшево и без проблем. Платье и туфли бесплатно давали на выступления. В «мужском» институте партнёров много. Её на обучение взял третьекурсник Саша Кустарёв. Конечно, влюбился сразу. Но мальчик из провинции воспитан, скромен, стеснителен. Влюбился молча. В одной альпинистской связке влюблялись. В танце-то и вовсе не устоять. Свою робость он поборол лишь через несколько лет. Признался, когда у обоих были семьи. Оля, как и у других, осталась лишь светлой мечтой. 
Наш дом был наполнен юностью. Секции туристская и альпинистская по очереди за большим столом уминали пироги за настоящим старинным самоваром.
Разгадывали загадку.
Чем отличаются туристы от альпинистов? И сами отгадку давали. Альпинисты, как грачи, налетают к столу, съедают всё и улетают. А туристы ещё долго песни поют.
Это было похоже на правду. Но к нам МИЭТовские альпинисты ходили и с турсекцией, поэтому не улетали, а тоже пели. Во всяком случае у моих девочек было всегда по два праздника. Ведь все встречи-то в нашем доме случались. Альпинисты, может, и рады бы не улетать. Но либо в Москву надо ехать, либо вообще в Тулу на мотоцикле домой мчаться.
А не улетевший народ допоздна веселился. И ели, и пели, играли.
Запомнились некоторые смешные конкурсы.
На самого красивого. Двое перед зеркалом с завязанными глазами ложкой кормят моим вареньем друг друга. Результат в зеркале.
Самого пронырливого. Команды в кастрюлях с водой ловят ртом яблоки. У одного парниши голова оказалась больше кастрюли. Погнул её. Кривую на память оставил.
Весёлое и гадание. Ляля наряжалась в цыганку. Платков цветастых у нас много.
Выбирают туриста пострашнее и почуднее. Цыганка начинает измываться. Ставит верзилу на стул, даёт советы. Ногу загнуть, руки вывернуть, в рот будильник взять или тряпочку. И делает цыганский вывод: «Ну посмотри на себя в зеркало. Кто ж такого полюбит?».
Кстати, этот чудак женился на очень красивой девочке.
Однажды разделились на две команды и разыграли спектакль. Быт туристов древних и современных. В квартире похватали всё, что плохо лежит. Разобрали антресоли, добыли какие-то древние шкуры.
У Ларисы явно был невостребованный артистический талант. У нас был в семье обычай. Новый Год в 12 часов ночи мы встречаем семьёй за столом с белой скатертью. А в городе был обычай после 12-ти ходить в гости к знакомым и друзьям без приглашения и предупреждения. А ещё компаниями собирались на площади Юности у большой ёлки петь и плясать.
Наши девочки тоже ночью навещали друзей. Как-то с подружкой нарядились франтами. Ляля надела папин костюм и шляпу.
Тихо вошли в открытую дверь, где в полумраке уже танцевали парочки. Они приглашали на танец девушек. Все приглядывались к новым парням и совсем не сразу разобрались, кто они.
Первый год учёбы был сложный на мехмате. Правда, в отличие от меня, у неё были помощники. Сначала собственный папа — к. т. н.. Но он был перегружен на работе, и мало времени было, чтобы разобраться в её учебниках. Он ей подсунул аспиранта Сашу Коновалова, тоже с мехмата. Жена его, с того же фак-та, работала у Эрика. Он и одолжил у неё мужа. Сам её тоже выручал. С маленьким ребёнком ей не часто удавалось выйти на работу. Эрик позволял ей работать дома, чтобы зарплата шла. Обо мне он так же удобно договориться мог бы. Но даже мысли не приходили. Хворых детей караулили по очереди. Я работала в ночь. Даже одни крохи оставались.
У них же семья была странная. У аспиранта режим вольный. Может и днём с дитём быть. И в ночь она, как я, могла работать.
Оле на первом курсе сняли жильё около МГУ у очень хорошей тёти. Но в выходной и среди недели она приезжала домой. Саша с удовольствием к нам заходил.
И к Оле с задачами, и делил с нами вкусный ужин. Но удивлял меня тем, что уходить совсем не хотел, хоть до утра. Нам уже пора постели стелить. Оле завтра рано вставать. А он болтает со всеми, и с нами — старшими, наигрывает на рояле.
А дома-то жена с дитём ждёт не дождётся, устала.
А он не скучает по ним и не торопится. Потом после Наденьки-первенца родились ещё две близняшки и ещё сынок. Детей стало четверо. А он всё равно не спешил домой. Меня ещё удивляло, что в нашей семье ему не было подходящих друзей по возрасту. Девочки ему малы, мы с Эриком велики. Потом он ел в другой семье. Увёл жену там, а бросил свою вместе со всеми детьми. Уже с дипломом к. т. н..
В первые Олины каникулы мы с ней уехали к маме в Сасово. А Эрик с Ларисой лечиться в Ессентуки. Каждый год они ездили ещё в Железноводск лечить животы.
После благополучно сданных экзаменов Оля три недели ещё отработала на практике. Можно было работать где-то не в Москве, а можно отработать в МГУ. Мыть и чистить общежитие. Поскольку Эрик с Ларисой уехали, решили оставить Олю при мне в Москве. Кстати, уже на втором курсе удалось Олю перевести жить в этом общежитии. Даже не в студенческом, которое построено отдельно, а в аспирантском, в главном учебном здании. Тогда-то я и проводила операцию «Глашка» с кошкой под лестницей в нашем корпусе. Чтобы Лялины штабисты приютили её на лето у себя дома.
Уборка общежития дала Оле полезные житейские навыки, которыми и со мной делилась. Например, я узнала от неё, что порошок «Санита» лучше всего отмывает грязные ржавые туалеты. Варьку я пристроила у своего начальника и к. т. н. Николаенко Сережи.
Это было возможно только потому, что у нас сложились не только производственные отношения, но и человеческие, дружеские. Из серии «Хорошие люди». Умница, интеллигент, хрупкий, невысокого роста, с ласковыми глазами за очками. У него и с Эриком были деловые отношения. Захаживал к нам домой. Мне всегда приятнее «дружить» семьями, чтобы человек был понятнее. У него была симпатичная жена, сын и младшая дочка, о которой он взахлёб с любовью всегда рассказывал. Но вся семья как-то не очень к нам торопилась. То ли мы жене не были интересны, то ли внутри в ней не всё было благополучно. Потому что через несколько лет его ласковые глаза загляделись на одну нашу сотрудницу чуть дольше. Она была мерзкая, злая и подлая. Вместе с очками выдернула хорошего Серёжу из семьи и утащила к себе. Разрушив обе, свою тоже. У этой подлой Зины Зинцовой было два сына, интересный, интеллигентный муж.
Все работаем в одном здании.
Такие чудовища женской особи без сердца и души творят людям зло и боль без усилий.
Но, когда хороший Серёжа водился с хорошими Немировскими, он совершал только хорошие дела и поступки. Жарил любимой дочке любимую жареную картошку. А у нас согласился взять к себе на балкон нашу птичку Варю. Тоже, как и Глашку, на отпуск, на месяц.
Это большой подвиг. Во-первых, подчинённые выполняют наказы начальства, а не наоборот.
Во-вторых, Варя была не добрая Золотая рыбка, а хромая, потому недоверчивая и злая на чужих ворона. Даже в родной стае нашей некоторым доставалось от её большого клюва.
Пришли с Эриком и Варей в кошёлке к Серёже. Познакомились со всеми. Мужички пошли на балконе уголок Варе отгораживать. Посуду-банки принесли, а содержание нет. В советские времена дружеские услуги не принято было оплачивать. Ведь человек себе тоже делает приятное, что может кому-то помочь. Удовольствие обоюдное. Я была застенчива до нахальства. Я не стала уточнять, кого Варя будет кусать во время кормёжки и уборки её квартиры. Не убирать нельзя, дух от неё тяжёлый, от уголка. То, что жена и дети не будут, — очевидно. Ну а начальнику, к. т. н.,  тоже как-то неловко. Я только о своём нахальстве говорю. Обаяние Эрика для всех настолько велико, что такие мелочи и сочетания как мой начальник и навоз моей вороны не замечаются.
Мы распихали зверьё, Оля вымыла унитазы, и разъехались в разные стороны парами. Эрик с Лялей в Прикавказье. Мы с Олей в Примещерье, в Сасово в родной вишнёвый сад. Охрана вороны начальником имела интересное продолжение.
Мы все вернулись домой из путешествий. Благополучно собрали кошку и птичку. Оказывается, она доставила Серёже глубокое волнение. Он как настоящий рыцарь ни словом не поделился о героическом подвиге по уходу за злобной вороной с длинным носом. Но за три дня до нашего возвращения она не вытерпела долгой разлуки, взмахнула крылом и слетела с балкона 8-го этажа. Но крыло-то тоже кривое. Удалось без травм только спланировать на газон.
И стала гулять. Это были дома в 5-м микрорайоне в «Дворянском гнезде», где селили ценных сотрудников. Куда мы не попали при переезде в Зеленоград. Про «Гнездо» нам утаили, хоть и были мы ценные. Да к тому же мы по уши рады были любому жилью, и на первом этаже, и в пятиэтажке.
Так в другом таком дворянском кирпичном доме, напротив моего кандидата технических наук Серёжи жил другой кандидат, медицинских наук, Володя Лищук из Киева, друг и соратник знаменитого детского кардиохирурга Амосова.
У Володи была жена Тамара и три дочки. Все четыре девочки любили животных и безвозмездно ухаживали в разное время за ними в Зоопарке.
Увидев хромающую бесхозную ворону, конечно, поймали и понесли довольные домой. Но через пару дней их постигло разочарование.
Они увидели на своём доме и на соседних объявление, отчаянный призыв: «Кто нашёл ворону, которая лает, позвоните... принесите..!». И телефон и адрес.
Серёжа очень расстроился и оконфузился, что не справился с заданием моим. А ещё начальник! Применил все свои научные и руководящие способности, чтобы исправиться и непременно найти мою драгоценную ворону, вернуть мне в целости и сохранности. Вот и облепил ближайшие корпуса объявлением-призывом.
Лищуки понимали чувства потерянных животных и их хозяев и с большим сожалением, но совершили благородный поступок. Вернули Варю Серёже. А Серёжа Тонечке. Как он меня называл ласково.
Но и это ещё не конец.
Через несколько месяцев, в сентябре, гуляли мы со своей Варей в ближайшей рощице, на полянке за крайними корпусами «Царского села».
Подходит к нам гуляющая тётя с тремя девочками, и все радостно кричат: «Ой, это наша ворона!». Я встала в боевую позу, твёрдо заявила: «Нет, это наша ворона!!». Одна против четырёх.  Мои трое присутствовали в позе зрителей. Вот здесь, в этом лесу, и произошла разборка «кто есть кто». Мы перезнакомились. А ещё вопрос Тамары: «А вы читали повесть Амосова «Мысли и сердце»? Там основной герой, врач Володя, и есть мой муж!». Мы радостно закричали, что читали, выписываем журнал «Наука и жизнь», где напечатали эту повесть.
Вскоре познакомились с живым героем повести и по-настоящему подружились на много лет семьями. Как я люблю. Вся эта приятная цепочка случилась благодаря странному сочетанию. Моего начальника — к. т. н. Серёжи Николаенко и моей вороны Вари.
Учиться Оле в МГУ было сложно. Сплошная математика высшая во всех вариантах. Не все преподаватели умели читать лекции и вести семинары так, чтобы первокурсникам было понятно. И почти никто не понимает, какая высокая ступень отделяет уровень знаний десятиклассников обычных школ от высшей математики университета. Понятно, что прошли конкурс самые способные дети. Но нужен ещё и необходимый уровень подготовки. Вероятно, рассчитывали на подготовку интернатов для одарённых детей с преподавателями МГУ. Но были же и другие дети, как Оля. С высокими мыслительными способностями и работоспособностью. И эти дети вызывают большое уважение за стремление сравняться и интернатскими. Оля, молодец, справилась. Несмотря на плохие лекции и учебники. Я слышала от неё о каком-то Арнольде. На его лекции сбегались студенты чуть ли не всех факультетов. А из интерната, подготовленных, отчислили несколько человек. Из-за лени.
В сложнейшем вузе сложные отношения со стипендией и успеваемостью. С тройкой, даже одной, стипендию не дают. К тому же она мизерная, как во всех гуманитарных вузах. Но факультеты мехмат, физфак, химфак сильно отличаются по сложности от географического, где достаточно вызубрить, чтобы понять смысл. В нашем МВТУ с тройками платили, значит как-то выжить можно было. У Оли было одно исключение. Если материальный уровень семьи меньше границы прожиточного минимума, стипендию дают всем, кто без двоек.
Не знаю, повезло нам или нет. Но зарплата Эрика на четверых, где жена — инвалид, одна дочка школьница, другая студентка, уровень наш оказался ниже «уровня». Стипендию Оле дали. Хоть и малая, но не лишняя. У Оли осталось только ограничение с двойкой. Но это уже гораздо легче. «Уровень», скорее всего, повлиял и на решение вузовской администрации выделить ей общежитие.
Я была очень довольна. Не потому, что не надо было платить за жильё у Розы. Она брала совсем недорого и хорошо заботилась. В отличие от моих бабулек и дедулек с койкой в закоулке у двери. Полтора года в общежитии, куда меня утащил мой расчудесный староста, были самыми интересными в моей студенческой жизни. Хоть и набиты были комнаты вплотную койками. На человека площади приходилось только в размере его кровати.
В Олином аспирантском, я была студенткой. После Кисловодска, где я собрала компанию студентов всего санатория в отличную команду совместного отдыха. Там был даже один седой дед, профессор какого-то вуза, и один китаец аспирант из МГУ. Вот он-то нашу московскую группу, кусок санаторной, и пригласил к себе в гости на чай. Здесь я и познакомилась с удивительным жильём-сказкой для аспирантов, куда поселили мою Олю. Это однокомнатная квартира на двоих с необходимой мебелью. Рабочие столы, шкафы, две кровати. Но главное, маленькая личная прихожая, где душ, туалет, умывальник. Самое главное, что Оля получала спокойное рабочее место (у нас оно было в библиотеке или чертёжном зале). А ещё важнее — общение с молодёжью. Причём с умниками и умницами. Аспиранты, которые уже отмечены печатью интеллекта.
С Олей поселили тоже студентку, с Урала. Ей родители периодически с поездом высылали солёные грибы грузди, которые в изобилии растут в Сибири. И которые любит не только хозяйка — сибирячка Надя, но и моя москвичка Оля.
Важно ещё, что и помощь от сотоварищей рядом. Да ещё аспиранты тут же.
Первые два курса Оля занята была в основном институтской деятельностью.
А затем ушла в горы. Тоже, как и сестра Лариса. Но не с ней, с альпинистами.
Поправочка.
Сергей Николаенко был не завлабом и даже не отдела, а зав. отделения. Куда входил и отдел Игоря Варфоломеева со мной и моей АВМ — МН-17.
Завлабом Серёжа тоже был, но раньше, как Эрик, после защиты диплома к. т. н.. Тоже умница, но ещё с партбилетом и большим желанием карьерного роста, в чём и преуспел. Эрик же отказывался от повышения.
Категорически.

5. Мехматянка, скалолазка, органистка

Начало студенческое началось у Оли с университетских хлопот.
Первый год усердно грызла гранит высшей мехматянской математики.
Перебравшись в студенческое, даже аспирантское общежитие, вместе с удобствами житейскими получила дополнительно свободное время. Жильё, аудитории, столовая — всё в одном месте. Уже и увереннее чувствовать стала себя в учёбе. Появилась возможность оглянуться.
Решила начать с культурной деятельности. За спиной осталась музыкальная школа, проба бальных танцев и любимое плавание, спортивное.
В бассейн почему-то не вернулась.
Бальных танцев не нашла, попробовалась в современных танцах. Но дискотека не привлекла.
А вот с музыкой повезло. В универе работал на кафедре психологии профессор-чех, большой любитель органной музыки. Жил он в Москве давно, почему-то один, и очень скромный чех. То ли в коммуналке была у него комната, то ли маленькая квартира.
Психолог любил музицировать на органе. Но как раз когда Оля перешла благополучно на второй курс, ему понравился другой орг`ан. Не утерпел, купил, но с двумя инструментами стало ну очень тесно.
Его осенила блестящая мысль. Один подарить МГУ. Привёз, поставил, стоит грустно и одиноко в чужом доме. У чеха ещё лучше мысль родилась. Повесил объявление с приглашением на прослушивание. Он создаёт органный класс.
Оля сразу же откликнулась, прослушалась, и её приняли. Она с увлечением ходила на занятия и влюбилась в него. В орг`ан. А замечательный чех шагал вперёд. С подготовленной программой стали ездить по Москве с концертами. Оля получала огромное удовольствие.
Ещё надо было Оле на втором курсе съездить на уборку картофеля. Этот обычай был давно. Студенты всех вузов отправлялись на помощь подшефным колхозам. И сотрудники всех предприятий. И я, в МВТУ, ездила, и НИИМП наше отрабатывало «трудодни». Наши «подшефные» были близко от Зеленограда, мы как на работу ездили на автобусе полчаса из дома.
Вузы все в центре Москвы, и МВТУ, и МГУ, поэтому студентов увозили в Подмосковье на три недели, устраивали где-нибудь ночёвки, в клубе. Оля где-то в Пушкинском районе была. Одно  лето она уехала в другую область со стройотрядом. Строили коровник. Оля была поваром с помощниками. Дома всему научилась. Только здесь надо было много и вкусно готовить, кормить крепких, молодых и голодных парней. Поэтому надо рано вставать, поздно ложиться, мыть кучу посуды и скоблить огромные столы и котлы.
Несмотря на загруженность, мальчики на свежем воздухе влюблялись. Красавец врач ещё и в Москве после возвращения назначал свидания, на которые Оля с удовольствием откликалась. А как же! Каждой девочке нравятся влюблённые нежные мальчишкины глаза.
Но свиданий было немного. Потому что Оле нравилась любовь платоническая, а ребятам не очень.
На Олечку часто нападали. Её догоняли в коридорах незнакомые поэты и умоляли именно её, с неземной чистой душой, послушать их стихи.
Оля жалостливая была не только к воронам и котятам, к поэтам тоже. Находили свободную аудиторию, и единственная слушательница внимала поэзию, только что рождённую.
Но однажды приехала домой и пожаловалась: «Мама, я сегодня познакомилась с поэтом. Сначала он читал мне стихи платонические, а потом начал читать плотоядные. Я обиделась и ушла». Оле было 18 лет, второй курс МГУ.
Ещё подростком, в пятом-седьмом классе, с Олей разговаривали мы много о жизни. Она вдумчиво задавала вопросы, и мы вместе искали ответы.
Олечка всегда была открытая девочка, делилась всякими жизненным случайностями. С раннего возраста отношения были взаимно доверительные.
И это было для меня самое драгоценное. Я безмерно доверяла ей и большой, и маленькой, как и мне моя мама. Потому что обе, она и я, материнские заветы, жизненные принципы принимали бесспорно. И я, и мама моя были абсолютно уверены, что дочка не совершит поступка, за который надо краснеть. Так чего же утаивать? И Оле не приходило в голову проверять на себе наше отношение к жизни. Верила моему слову.
Если на дороге лужа, зачем надо в неё шагать, чтобы проверять, обольёшь ты себя грязью или нет? Но для взаимного доверия детей и родителей должна быть такая же взаимная любовь. Любимых не обижают.
Мы обсуждали всё непонятное. Почему учительница, которая учит всему хорошему, грубо накричала на мальчика. Я никогда не говорила, что старшие всегда правы. Мы учились их понимать. Почему мальчики в пятом классе дёргают девочек за косичку и юбку. Как в эту пору взросления выбирается будущий взрослый путь. Жизнь каждый хочет построить счастливую. И сейчас надо этому учиться.
Для этого важно, чтобы около тебя были всегда люди, которые тебя любят. Не только родные. А для этого в жизни надо выполнять два правила. Поступками должны руководить честь и совесть, которые не позволят кому-то сделать больно, обидеть, зло.
А собственное достоинство не позволит рядом быть людям, которые могут обидеть или унизить тебя.
Для моих девочек во взрослой жизни важно выбрать спутника с такими же принципами, как у них.
Умный, добрый, воспитанный.
Для того единственного и в себе нужно сберечь всё лучшее. Не растерять на встречных.
Крепко заварен душистый чай. Если его наливать всем, кто зайдёт, то к приходу долгожданного гостя ничего не останется. Или одни ополоски. Так и в жизни. Только сохранив все чувства в сердце, со своим другом, мужем вместе можно справиться со всеми жизненными трудностями и бедами.
Даже в таком нежном возрасте Оля приняла и поняла мои мысли и наметила путь свой продолжением нашего семейного.
Вот поэтому уже и студенткой она отказывалась от плотоядных поэтов. И я, меряя по себе, верила, что где бы и с кем ни была, не позволит рядом плотоядным быть. И в альпинистской палатке многоместной, и в двухместном спальном мешке с Федей. Никто не посмеет обидеть мою светлую девочку.
Не позволит.
А ещё художники не могли мимо неё равнодушно пройти. Всякие случайные и встречные очень желали написать её портрет.
Может, ей бы и хотелось, но на художников времени мехмат и орган не оставляли. Только один раз откликнулась на художественный призыв.
Но не вся, а только одной ногой.
Портрет её левой ноги долго красовался на одной из стен МГУ.
А случилось тоже на втором курсе. Когда в МГУ отмечали его юбилей, 225 лет.
Все готовились к приёму иностранных гостей и делегаций.
Все корпуса мылись, чистились, ремонтировались студентами. Поэтому на месяц раньше сдвинули экзамены и каждому студенту дали рабочий инструмент.
Оле опять достались тряпка и ведро, и она всюду изгоняла грязь и пыль. Дошла очередь и до большого зала, где расписывались стены парой художников. Может, женаты?
Дядя рисовал большую женскую фигуру с импрессионистским уклоном.
Но, увидев влетевшую в пространство юность, светлую, лёгкую, с босыми ногами и ведром в гибкой девичьей руке, художник на лестнице не устоял. Нет, он не свалился. Но вся его художественная душа откликнулась сейчас же на это прекрасное создание — Олю, вознести на высокую стену. Вместо кривой фигуры, которая была уже почти готова. Остались только рука и нога недописанные.
Художник пылко просил Олю ему позировать, хотя бы ногой и рукой, чтобы запечатлеть их на этой стене. Ну Оле не жалко было, позволила. Но тут вернулась отлучившаяся жена, заревновала его к студенческим частям тела. Уж ногу не стала замазывать. А больше не позволила. Оправдывая свою зависть к прекрасной юности несовместимостью прелестных очертаний земной девушки неземной красоты и сюртёти на стене.
Отмыли всё студенты, затем их оставили обслуживать иностранцев. Для этого надо хорошо знать английский.
Олю назначили продавцом и поставили у стойки продавать соки.
Интересно, что встречи и близкий контакт с иностранными студентами и гостями Москвы стал традицией поколений нашей семьи. Именно в студенческие годы случались эти события.
Впервые в «хрущёвские времена» были приоткрыты ворота в «заграницу». Случилось чудо в советской стране. В Москве проходил впервые фестиваль Дружбы народов мира — молодёжи и студентов. Это было в 1966 году.
Мы с Эриком учились в своих вузах.
Конечно, мне очень хотелось увидеть это чудо. Но труба звала меня домой в Сасово везти продукты голодной семье.
А Эрик, тогда ещё не знакомый, комсомольский вожак, целиком отдался этому небывалому событию.
И пёстрые молодёжные шествия, и знакомства, и создание памятного парка Дружбы у метро «Речной вокзал», которого тогда ещё не было. Там каждый кустик и каждый камень посажен и положен руками студентов со всех концов земли.
А Оля встретила фестиваль в своём МГУ. На рабочем посту, не на гулянках.
Но и третье поколение, Таню и Иру, студенток МГУ, коснулось торжество. Отмечалась круглая дата родного Универа, 250 лет. Но девочки никакого уважения и интереса к своему вузу не проявили. В большом празднике не участвовали и даже не присутствовали. А Оля, переделав все дела общественные в МГУ, оставила для ума мехмат, для души орг`ан, а всё остальное время досталось альпинизму.
Привёл её туда за ручку Эрик. Нашёл в НИИМП знакомого альпиниста и познакомил их. Я так и не поняла, почему он её к альпинистам пристроил. Сам он вершины не штурмовал. Ходил под Подмосковью, зимой в Карелию. Было несколько походов на Кавказ, но по маршруту, через перевалы — горный туризм.
Даже у меня с Олей больше было альпинистских признаков, чем у Эрика. У неё был абалаховский рюкзак и скалы, по которым карабкалась, тоже на Кавказе, в альплагере. А я сидела пару лет студенткой рядом с Абалаховым Олегом, сыном знаменитого альпиниста, советского, покорителя и первопроходца высочайших вершин гор мира.
Олег, конечно, тоже ходил уже с отцом. Он в нашу группу перевёлся на втором курсе из другого института. Был ладный, крепенький, очень скромный и молчаливый. На него особого внимания не обратили. После войны в 1953 году прошло ещё мало времени. Народ в основном думал о хлебе. По школьной программе по географии все горы учили. Про альпинистов слышали. Но не чувствовали их героизма. Так бесчувственная и просидела я. Тем более он никогда ни слова не произнёс ни про вершины, ни про горы.
Узнала о них, отце и сыне, уже после вуза.
И вот собственная дочка, мехматянка-скалолазка, тоже поползла по скале. Я молча тряслась за обеих дочек. Отсчитывая каждый день, потом часы, чтобы увидеть их целыми и здоровыми. И счастливо обнять.
Студенчество у дочек прошло интересно. Резко отличалось от моего.
Чему я несказанно рада была.
Самое главное, что в юность дети мои пришли здоровые, окрепшие. Все и всякие болезни остались позади.
Дети учились в лучших вузах и получали желанную профессию. А все сложности учёбы всегда могли помочь решить родители с высшим образованием.
У каждого и в школе, и в институте были любимые увлечения, которые детей ещё больше украшали. А родители гордились ими.
Но, конечно, самым главным для материнского сердца, тревогой был и заботой тот, неизвестный, который появится около моей дочки. Одной и другой. Которому я должна буду передать в руки моего драгоценного ребёнка, его жизнь. Судьбу.
Конечно, много лет я направляла их на путь истинный. Что человек, которого вы выберете, должен быть преданным мужем и прекрасным отцом. Он должен быть как ваш папа и даже лучше. Потому что вы — лучшие. Красивые, умные, добрые, талантливые.
Но дети мои, которые выросли в любви и заботе, смогут ли разобраться во взрослом мире? Где так много лжи.
Поэтому, хоть и хлопотно, но я с удовольствием встречала дома друзей и знакомых большими коллективами. Мне была интересна вся эта молодёжь, их образ мыслей и поступков. Ведь это новое поколение, новый мир, в котором будут жить мои дочки. И сердце переполнялось счастьем, слушая их нежные голоса, их песни.
Это пора, я знала, когда дочек окружает самое большое количество молодых людей. Наибольшая возможность встретить того, единственного.
Но принцы, как папа, что-то пока мне не попадались.
У Ляли за пять лет много было поклонников. Вернее, около неё свита была постоянная влюблённых. Но она как-то неудачно выбирала. То плюгавенький, то обманщик, а то и вовсе подлый.
У Оли наоборот. На первом курсе. Андрюша на её первом курсе, мехматянин и художник-сюрреалист, прицепился к ней на все пять лет. И пробиться к ней никто не мог. Тот Андрюша, который жалел мою маленькую тогда Лариску — восьмиклассницу. Когда они к нам группой приезжали, а она стоматитом болела.
Он ей сначала через Олю записки жалостные со смешными картинками посылал. Но Ляля вылечилась и занялась своими делами.
И Андрей обнаружил, что Оле ещё интереснее рисовать свои страхолюдные и вывороченные картинки. И большая, и рядом, и очень даже хороша. Посиделки на лекции рядом и прогулки с беседой «по душам» стали для Оли необходимы. Пробиться к ней уже почти никто не пытался, драки, как за Лялю, не устраивали. Даже потомок восточного хана не смог сдвинуть Андрея в сторону.
Ну беседовать можно с разными, и на парте одной тоже. Но, когда Оля задумчиво мне сообщила, что, может, за него выйдет замуж, я от счастья не растаяла. Андрей высокий, лохматый, слепой как крот. Но тревожило другое. Мама его растила одна, но она не была ему самая, самая родная. У него с ней складывались сложные отношения. Это окрашивает его внутренний мир совсем не светом.
Если он не может любить и уважать самого драгоценного для него человека, мать, то как он может любить чужого? Жену. Он будет пользоваться ею, как и матерью. А отдавать не научен.
Да свой внутренний мир, как в зеркале, он и отражает в сюртворчестве.
Мне только видно было, что выбранный Олей «принц», мечта юности, на Эрика ну никак не похож.
К счастью, Оля умела слушать, думать и жить не только сиюминутным удовольствием.
И мои материнские советы о семье будущей она не выбросила.
Женщина выбирает мужчину не только для себя, а ещё отца детям.
Который сумеет сделать счастливыми детей и их мать, а сам будет их гордостью.
Побеседовав с Андреем на тему семьи, она сама отказалась от прежнего решения. И что-то я не слышала, что для него это было трагедией. Может, ему особо и не надо было.
Но своё недоброе дело сделал. Отгородил Олю. Вокруг обеих дочек молодых людей бродило целыми кланами. Институты с мужским уклоном. У Оли ещё и туча умных аспиратнов. Секции туристские, альпинистские, музыкальные, певучие.
Несомненно в них бродили Эрики, а дочки их не видели, заслонившись от всех совсем другими Неэриками.
Но я всё равно пока жила счастливая до ушей.
Мне удалось детям подарить мир, в котором мне в моей юности не было места. Они получили всё, о чём я и мечтать не могла.
Это огромное количество друзей. Музыку, танцы, спорт, культуру столицы.
Со здоровьем мы поменялись местами. Я выжила в войну. Но пара тяжёлых психологических событий, пожар и встреча с отцом в Москве, оставили след. Это были как раз 9—10 классы. Добавили негативных следов большая нагрузка института и скудный быт. Внесли нарушения в вегетативную нервную систему. Правда, врачами это тогда болезнями не считалось. Мною тоже.
А детки мои болели тяжело малые, а в юность они вошли окрепшие, почти здоровые.
Почти, потому что подростковый возраст у детей оставлял неприятные следы тоже, но временно. Основные, неизлечимые врачами болезни я вылечила.
Основной оценкой их здоровья был их образ жизни. Что ушли в горы, и означало количество его и качество.
Я бы тоже справилась с пожаром, если бы имела условия, хоть в чём-то похожие на детские. Вуз полегче, помощь дома, родная семья, хоть и не рядом, масса удовольствий.
Пока я растила детей, вот это всё и получила во второй и третий раз.
А сейчас, сделав всё, что было в моих силах и возможностях, я отпускаю дочек в свободный полёт.
«Наши гнёзда покидая —
вырастаем. Улетаем».

























































Глава 26. Люди в белых халатах

1. Семашко. Шаболовка

Как все нормальные люди, впервые в стране белых халатов я появилась в роддоме. Хотя мама совсем не хотела, чтобы я появлялась. Даже смотреть на меня не хотела, отвернулась.
Но через несколько часов всё-таки передумала, и мы крепко, на всю жизнь, полюбили друг друга.
Потом мне повезло, и я довольно редко с ними встречалась. Многих встреч и не помню. Например, на лбу у себя круглое пятнышко в детстве обнаружила. А у мамы нет. Поинтересовалась. Мама сказала, что меня петух клюнул маленькую. А она большая, он не допрыгнул. Только много позже узнала, что ветрянкой болела. Наверное, и ещё чем-то болела. Но сознательно с врачами в белых халатах я познакомилась только в шесть лет. Когда положили в больницу с дизентерией. Мне было очень больно, и добрый дедушка Тимофей очень пожалел меня и в кровать принёс крошечного чёрного щеночка. И я так обрадовалась ему, живому, настоящему, что живот болеть стал меньше. Но меня всё равно в больницу увезли, но без щеночка.
Это было за год до войны. Щеночка я назвала Муха. Он у нас прожил несколько лет, и в войну. А потом его не стало. Неверное, от голода. Мы питались картофельными очистками, которые просили у спекулянтки.
Или ему мало доставалось, или собаки на очистках не выживают. И до самого окончания школы, до 18 лет, встреч у меня с врачами не было, кроме совсем безвредного медосмотра. К аттестату нужна была медсправка для поступления в вуз, где значилось, что я абсолютно здорова. Потому что ни одного дня не пропустила школу по болезни.
Это не означало, что я уж вовсе ничем не болела. В старших классах, я помню, как и температура, и сильно больное горло донимали. И какое-то «сучье вымя» подмышкой не давало мне руку поднять, шевельнуться. А после 9-го класса, летом, два неожиданных стрессовых события подпортили моё устойчивое состояние на ногах. Появились обмороки.
Но с такими пустяками к врачам не обращалась. То ли некогда, то ли мама испытывала меня на прочность и никакого беспокойства не выражала.
И правильно делала. И я была спокойна за своё здоровье. Закалялась.
Поэтому в морозной Москве, по её главной улице Горького, в модных тогда капроновых чулках студенткой запросто вышагивала. В туфельках на стеклянных заледеневших ногах. Не простуживалась! Тоже некогда было.
Учебная нагрузка рассчитана была на 26 часов в сутки.
Эта перегрузка и навредила мне. Маленький школьный хвостик с обмороком в вузе вырос в большой лохматый хвост. Всё чаще смахивая меня, бессознательную, в разных неудобных местах. Но сама оживала, вставала на ноги и упорно поднималась с одной ступени курса на другую. И добрая бабушка, хозяйка моей койки в её комнате, которая кормила меня два года треской с гречкой, тревожно прикладывала ладонь к моей бледной щеке. Проверяла, жива ли. Мне повезло. Хороший староста группы Боря подобрал меня в подвале, где снимала очередную койку, вселил в общежитие, с бесплатной путёвкой отправил в санаторий в Кисловодск. Оттуда я вернулась новенькая, здоровенькая к пятому курсу. И только тут поняла, что чуть не попала на чёрную доску в круглом зальце МВТУ. Там почти каждый день меняли фото студентов с чёрной лентой. Скоропостижно.
Всерьёз и по-настоящему я пришла сама в страну белых халатов в самые счастливые часы своей жизни.
В роддом, дважды, чтобы стать матерью и подарить жизнь своим дочкам Олечке и Ларисочке.
Подарить им весь мир, прекрасный и необъятный.
Теперь моя жизнь принадлежит дочкам. Вырастить, выходить, сделать всё, чтобы мир был для них действительно прекрасен, а они в нём счастливы.
Два самых главных, самых счастливых события в нашей с Эриком жизни произошли. Рождение дочек.
Низкий поклон врачам, которые помогали и спасали меня.
А перед этим был страх.
Начало шестидесятых — разгар «холодной» войны. Америка и СССР наперегонки создают атомную бомбу. Вслух говорят, «для защиты».
Война в детской душе моей оставила несмываемые чёрные снимки.
Рождение ребёнка, появление на свет крошечного, родного существа для матери — самое сильное чувство, потрясение. Оно сохраняется навсегда.
К рождению Оленьки мы готовились заранее. Эрик из командировки привёз замечательную чешскую книжку «Мать и дитя». Там расписано по дням и часам, как растить младенца.
От первого дня до года. Очень она меня дважды выручала.
Комната — подарок — оказалась с каким-то дефектом. Мы на последнем этаже, но появились мокрые пятна на стене. Тряпкой вытираем. Не с потолка капает, не уличная стена от мороза промерзает. Мокнет тёплая стена на лестницу. Надо делать ремонт.
Одёжки уже я все нашила, руками своими, машинки не было. Тоненькие, из батиста, вышивала их. Пелёнки, уголочек кружевной, одеяльце байковое, шерстяное. Теперь надо обои новые поклеить. Вот этим мы и занимались.
За 9 месяцев я выросла большая-пребольшая, с 47 кг до 72 кг. Я была неграмотная ни в вопросах вынашивания, ни рождения. Я только догадывалась, что дитя не может весить 25 кг при рождении. Ну раз расту, значит, так надо. Ещё в 27 лет слухи до меня доходили. Что лицо портится в это время, пупыри, пятна. Смотрелась в зеркальце, лицо было замечательное, не портилось, румяное.
Что кому-то еда противна, тошнит, а на кого-то обжорство нападает. У меня всё идеально, ни тошноты, ни обжорства. По рекомендации врача творог добавила в меню, дитю надо. Усиленное питание тоже требовалось. Но я даже не догадывалась, что это такое. Через десятки лет только собственными глазами видела это меню. Когда навестила Иру Немировскую с Люсей. Они дожидались рождения Серёжи. И я на столе познакомилась с «усиленным» питанием. Где в изобилии были первосортные продукты. Мясо, красная рыба, икра, фрукты, овощи. Но это было в чужой и другой жизни, в другом, несоветском государстве, при других материальных возможностях. У нас с Эриком таких не было никогда.
С нашими зарплатами экономить только на питании и можно.
За полтора года до рождения Оленьки купили в комнату необходимую мебель, «приданое». Шкаф трёхстворчатый с зеркалом. Красота! Он уютно устроился у стенки и спрятал в себя всё, что было в комнате. Одежду с гвоздиков в первую очередь. Разобрали «туалетный столик». У которого под скатертью свадебной скрывалась моя студенческая доска, чемоданы и Эрика фанерный ящик со штормовкой. На двери и окнах висели дешёвый, но нарядные занавеси. Холодильник купили! Самый маленький, старенький и дешёвенький, по объявлению. Теперь детке молочко есть где хранить.
Вот мы так всё украсили, вымыли все пылинки. В выходной, когда Эрик не работал, мы как раз и трудились ещё активнее. И я перестаралась.
Нет, живот не болит, схваток нет. Но я сама догадалась, что ехать надо.
Роддом был недалеко, на ст. Яуза. Всего две остановки от Лосиноостровской, а при ней был районный г. Бабушкин. Станция получила название от заповедника лесного «Лосиный остров».
Он был через поле, рядом, и в нём водились лоси. А ст. Яуза стояла на берегу старой речки Яуза.
Было светло, и три вагончика ещё от ЦНИИСа бегали до Лосинки. Поэтому мы с пересадкой легко добрались до больницы им. Семашко. Весёлые и довольные. Срок уже подошёл сне, ремонт сделали в комнате своей.
Ну а дальше всё было ненормально. Меня оставили, хоть я и без схваток, зато с кровотечением. Ждут день, два.
Стимулирование, много часов дикая боль. Родилась синенькая девочка. Поругала себя, что синие сливы ела.
Точно помню — это была последняя мысль. Потом — чёрная бездна.
Затем слышны голоса: «Давление, давление, перепада нет». Чуть посветлело. Надо мной лицо в белом и чёрные лохматые брови. Беспокойная первая мысль: «Дядя тут, а я в неприличном виде». Дядя радостным голосом женским: «Жива, жива!». И я рада.
Вижу людей в белых халатах. Ну очень много. Меня перекладывают на кушетку. Меня трясёт.
Заматывают во много одеял, несколько пар рук прижимают к кушетке. Чтобы не подскакивала до потолка. Вливают в рот горячий чай с коньяком — слышу из беседы.
Через сколько-то времени всё приходит в норму.
Меня разматывают и везут в палату. Новенькую маму, наверное пьяненькую. Потому что влили в меня спиртное впервые.
Переложили на кроватку. Вставать не велели. Вокруг тоже много новых мам.
Только дочку принесли через сутки почему-то. Продержали нас дольше. Отпуск послеродовый дали больше. До самой выписки ничего подозрительного не заметила. Дочка сказочно хороша. И не синенькая. Главное, врач обрадовал: «Грудь небольшая, но железистая. Молочка хватит».
Грудь-то меня «французская» волновала, но она оказалась с «ж`елезами», а не с «жел`езом».
Всё тайное стало явным только при выписке. Узнала и про свою клиническую смерть. И борьбу врачей многочасовую за жизнь. Про дядину кровь — донорскую, которую вливали мне. Про разные у нас с ним резусы. Мой-то перед родами вовсе не проверяли.
И уж совсем через много лет, в гостях у нас за столом, Евгенюшка смотрела на меня ласковыми синими глазами-озёрами, вздыхала и сама себе удивлялась: «И как только мне удалось тебя спасти тогда?!».
Евгенюшка, Евгения Михайловна, кандидат меднаук, зав. родильного отделения, стала нам на всю жизнь родным человеком.
Это и была моя первая, частично сознательная встреча, счастливая, в стране белых халатов с чудесными врачами — спасателями.
Был и второй, похожий случай, счастливый тоже. Когда отправилась в роддом за Лялечкой-Ларисонькой.
В этот раз всё было по правилам. Начались схватки, пора. Но дома маленькая хворенькая Оленька. Правда, Эрик договорился с бабушкой Бертой заранее. Поэтому позвонил, чтобы ехала к нам. Но с Арбата далеко, часа два. За окном зима, февраль, вечер. Уложили Оленьку спать, попросили молодую соседку Лену присмотреть за ней. В коммуналке ещё две старухи, но они злые.
Уходила из дома, тревожилась, конечно. Когда Берта приедет, вдруг Оленька расплачется, проснётся.
Вышли в ночь. Мороз, пурга, темь. Три вагончика наши уже не бегают. Вообще никакого транспорта нет. До соседней станции Северянин, ближайшей, три-четыре км. Надо идти пешком, полем.
Дорогу замело, да её особо и не чистят. Бреду по сугробам. На мне обуто, надето по-зимнему. Сама за девять месяцев я увеличилась ещё больше, чем в первый раз. Поэтому врач даже подозревала у меня двойню.
Вот я, держась за Эрика, вышагиваю по заметённой дороге, вглядываюсь сквозь тьму и пелену метели, куда одну ногу поставить, другую.
Тихонько две тревоги пощипывали. Маленькая Оленька одна, в ночь осталась. Через сколько времени бабушка Берта приедет. Не испугается ли дитё её.
А ещё при очень невысокой скорости моего перемещения успею ли я вовремя добраться до цели. Уже наслушалась, что второй раз, да ещё с маленьким перерывом, роды не сутки проходят, а гораздо быстрее. Несколько часов, а то и раньше.
А маршрут у меня длинный. Вовсе не в соседнюю больницу им. Семашко на Яузе, к нашей любимой Евгенюшке.
Она отказалась от меня заблаговременно. Я очень напугала её. И она снабдила меня к своему другу, профессору, в роддом на Шаболовке письмом. Чтобы принял меня в любое время и сам лично разбирался со мной. Клиника снабжена всякой аппаратурой и профессорами для оказания скорой помощи при всяких неожиданностях. А расположена она на другом конце Москвы. На всех видах транспорта добираться. Сначала несколько км на своих двоих в снегу и потёмках. Потом на электричке, которую вечером надо ждать полчаса, а то и час. С Ярославского вокзала добираться на метро с пересадками, затем на автобусе.
Я брела и всё пересчитывала часы, сколько понадобится их. А себя со стороны представляла героиней рассказов Куприна. Про бредущих в метелях деревенских баб. Но даже у него беременных везли к повитухе на телеге с лошадью. И то редко. На лошади привозили повитуху к рожавшим.
Ну не знаю я, кто я. Почему живу в Москве, а родить боюсь в сугробе.
И кто это может знать. Наверное, родные Эрика. Взрослые бабушка, отец знали.
Но, главное, совершив героический марш-бросок по зимней Москве, мы успели добраться до указанного адреса с драгоценным письмом в руке в самую последнюю минуту.
Нет, не потому, что дитё решило срочно выпрыгнуть из меня.
Я последней заняла свободное койко-место. Больше никого не приняли. Если бы опоздала, и письмо не помогло бы. Куда меня девать? Ни к кому под бочок не подложишь.
Меня забрали, Эрика нет. А домой ему не на чем добираться. Ночь наступила. И люди и транспорт спят. Вдвоём мы уговорили дежурных, тоже в белых халатах, не выгонять папочку на февральский мороз за дверь.
Я отправилась честно трудиться до шести утра. Когда мне показали щекастую Лялечку весом в 4 кг 250 гр.. И не синенькую, румяненькую. И не потому, что я сливы накануне не ела. И цветом и весом она старшую сестру обскакала. И весом-то Олечка была всего 3 кг 700 гр.. И синенькая она была, потому что, пока выкарабкивалась из меня, чуть придушенная была.
Мы с Лялечкой благополучно справились со всем. Её унесли, а меня оставили.
Из всяких слухов и литературы мне было известно, что теперь я имею право на заслуженный отдых. На перевод в тихую палату счастливых мам.
А меня не взяли. Вот тут я как раз чуть-чуть опоздала. Кто-то пошустрее меня проскочил и занял последнюю свободную койку.
Я-то сначала думала, что про меня забыли, но мне вежливо объяснили, что мест свободных больше нет, придётся здесь отдыхать.
Среда моего обитания и отдыха представляла собой огромную залу. Вдоль стен стояли кушетки высокие.
Это святилище. Здесь рождается жизнь. Боль, кровь, крик, счастье, беда. Всё вместе. Я приступила к отдыху.
Моя кушетка стояла у двери, в которую постоянно входили, ввозили и наоборот.
Слева около меня толпа, в белых халатах, около девушки-спортсменки изучали на практике рождение ребёнка. Медстуденты. Остальные по длинному периметру стен.
Вдруг — тревога. Я наконец воочию увидела, что со мной случилось два года четыре месяца назад. 11-го сентября. Я и Оля.
У женщины в дальнем конце зала взметнулась толстая, в кулак, кровавая дуга. В секунды подскочили врачи, укололи чем-то. Прекратили, спасли. За секунды теряется смертельная доза.
А с Олей мне не смогли остановить. И очень тоненькая ниточка отделяла меня от жизни. Она рвалась, её завязывали в узелки, долго, много часов.
Как хорошо, что я ничего этого тогда не знала. И сейчас увидела, когда всё было уже позади. Я справилась второй раз.
«Отдыхала» я так несколько часов. Пока меня всё-таки не отправили на освободившуюся койку послеродовой палаты.
Эти две встречи с врачами были счастливыми.
Уже после рождения Оли встречи с ними были постоянно у нас у всех. Но радости от них было меньше.
Между рождениями дочек было глубочайшим потрясением для меня встреча с хирургом в больнице Семашко, когда привезла туда Эрика. После страшной травмы производственной при испытаниях шнекового планировщика. Я потерялась во времени и пространстве, кружа перед белой дверью операционной. Очнулась, когда хирург вышел и сказал спасительные слова: «Будет жить раны оказались в долях мм от жизненно важных органов». Я готова была целовать руки спасителя. Дальше дикий водоворот.
Утром в руки Олечку, коляску, мешок с едой и штанами с четвёртого этажа в соседний барак. Сдать няньке дитё в курятник. На работу до обеда, на МН-7. Настройка модели Эрику. В обед на две электрички, на Яузу к Эрику. Договорилась с нач. отдела на каждый день. Бегу в палату к Эрику, кормлю свежим куриным бульоном, фруктами. Держу за руку.
Засыпает только при мне. Больно. Обоим. Домой, к ребёнку.
Сознание держало две точки. Маленькая Оленька, раненый Эрик. Всё для них. Сознание работает на автомате. Кому и что надо сделать. Повышенная активность. Спать не могу все две недели. Не могу стоять, сидеть в ожидании электрички. Ноги движутся без меня на платформе в беспорядочном, броуновском движении.
Появление бабушки Берты лишило меня няньки. Обе оскорбились друг другом. Берта за правнучку в курятнике, нянька за замечание ей.
Новый маршрут — треугольник Арбат, Семашко, ЦНИИС.
Легче стало, когда в гипсе привезла Эрика и Оленьку домой. Все вместе, дома.
Плохой врач-хирург из нашей амбулатории. Швы не все снял. Пришлось самой. Навещал четыре месяца, выписал на работу с костылями.
Перелом стопы не заживает. Врач не помогает и чуть не сделал Эрика инвалидом. А он — военный хирург.
Чудом я спасла его поездкой в спецсанаторий в Прибалтике. Чуть-чуть не опоздала. Уму непостижимо, как я эту путёвку добыла. Ещё с главврачом переписывалась, чтобы меня приняли для сопровождения.
Счастлива, что поставила Эрика на ноги. В буквальном смысле.
Всё остальное время между родами детей и после было посвящено спасению их от болезней. С врачами детскими не расставалась годами. Кто-то спасал мне детей, от кого-то из них я спасала детей.
Моя молодость — время любви и тревог, счастья и психологических перегрузок.
Я тогда ещё не знала цену этому.
Не возникали два важных вопроса, чёткие только в далёком будущем, сегодня.
Почему же чудесные врачи не проверили этот несчастный мой «резус». И в ЦНИИСе, готовя к роддому. И в «Семашко» чудесная, родная Евгенюшка. Она-то, умница, ведь видела ненормальное моё состояние. За двое суток до стимуляции родов не только «резус», полное обследование можно было сделать.
И второе. В Москве было огромное количество близких родных Эрика. Отчего же, когда ему требовалась скорая помощь от них, без белых халатов, рядом не было никого. Мы были с ним как в пустыне. И вся тяжесть проблем всяких ложилась на мои плечи.
Разную помощь получали только от друзей и моих родителей.
Родные же его считали долгом всегда собираться у нас только за праздничным столом.
Тогда таких вопросов не было. Торопились жить и решать жизненные задачи срочно.
Ответов я и сейчас не знаю. Спросить не у кого. Эрика нет.

2. Белое и чёрное

С детства я восхищалась и преклонялась перед двумя профессиями. Врач и учитель. Самые трудные и какие-то волшебные.
Как это из неграмотного, несчастного человека, не умеющего читать и писать, можно сделать счастливого.
Может прочитать все книжки и узнать обо всём на свете. Разговаривать с кем угодно на любом расстоянии и разных языках. Это чудо я испытала на себе в первом классе. Прочитывая все книжки около дрожащего фитилька в маленькой баночке под потолком на холодной русской печке.  Считалось теплее, чем внизу. Топить нечем.
А волшебниц у меня было двое. Мама и её любимая сестра Маня, учительница немецкого языка в посёлке Назаровка, в школе. Она была замечательная, и я всегда с наслаждением слушала её неиссякаемые истории про своих учеников.
Мама тоже восхищала своими рассказами. Она как раз и совершала чудеса с людьми любого возраста. В командировках по сёлам Рязанской области учила читать и писать и малых и старых, которые до неё не знали ни одной буквы.
Такие же волшебные способности и у профессии врача. Больного, лежачего, страдающего он исцеляет и дарит заново здоровье, а значит счастье и все радости жизни.
Я и для себя мечтала об этих профессиях. Но они не дают права на ошибку. А жизнь не даёт такого права иногда.
С учителями у меня в жизни проблем не было. А вот с врачами складывались часто сложные отношения.
Бывало, что и помогали. Но как-то чаще наоборот.
Тесный контакт начался через четыре месяца после возвращения из роддома с Олей. Когда она в первый раз заболела гриппом, который начал в те годы гулять по стране.
Врач у нас детская оказалась пьяницей. Её длительные методы лечения привели к осложнениям и хроническим заболеваниям многолетним у моих крошечных дочек.
Пневмонии и медикаментозная аллергия.
Когда переехали в Зеленоград, я была полна надежд, что теперь мои детки будут здоровы. Они получали три благодатных условия, с которыми никакой микроб не выживет.
Огромная квартира, где один другого заражать не будут в разных комнатах.
Чудесная природа, свежий воздух прямо у порога.
Достойная зарплата к. т. н. и завлаба, впервые полученные только здесь, означают полноценное питание семье. Теперь не надо детям делить одно яблоко на двоих.
К великому огорчению и удивлению, этого не случилось. Что-то мешало.
Дети были такие же хворые, как и раньше.
Хотя первое полугодие я была с ними дома, безработная.
Что могло мешать здоровью?
Во-первых, через неделю наша квартира была переполнена жильцами и гостями. Могли инфекцию занести. Малышам слабеньким одного микроба хватит на двоих.
Во-вторых, странные врачи. Мы приехали в микрорайон, где четыре корпуса. Всё остальное пространство в нём, как и во всём городе, в стройке.
Грязь, котлованы. Связь с Москвой только электричкой от Крюкова.
Заселяется город всякими жителями. В эти неуютные условия едут из-за жилья и не всегда лучшие специалисты. Особенно в городские учреждения: медицинские, детсады, школы. Встречаться с врачами-профессионалами приходилось редко.
Первый вызов на дом к Ляле детского врача. Обычное: температура, кашель, горло, нос.
Молодая, худая, резко подходит к детской кроватке. Молча осматривает одну минуту, молча протягивает рецепт и устремляется к двери. Ни звука как немая. Я сначала тоже немая была, из вежливости. Чтобы не мешать осмотру. Но тут я мчусь за ней, настигаю в дверях, успеваю в тревоге спросить: «Так что с дочкой? Простуда, воспаление лёгких?!».
Слышу бесстрастный звук: «Может, воспаление». Исчезла! Скорая врачебная помощь! Одного настоящего нашла врача, в Москве. На работе все мамы и их дети примерно одного возраста, поэтому и тема у всех одна.
Галя Тверская из лаборатории дала телефон знакомого врача. Приехал на своей машине к Ляле лечить воспаление лёгких. Внимательный, ласковый, опытный.
Аллергию на лекарства дети получили ещё в Лосинке с помощью пьяницы-врачихи. Вирусная пневмония у Ляли поселилась хроническая. Без антибиотиков её лечить нельзя. И с ними тоже. Мои домашние средства против злобной инфекции были слабой защитой.
И вот приехал настоящий доктор. На нём не было белого халата. Но он был светлый доктор.
Осмотрел, обслушал, обстукал с головы до пяток. Выспросил, выслушал. Думал. Лекарства предлагал безобидные. Про каждое объяснял, назначал время приёма по часам. Впервые узнала про активные часы организма человека, когда лекарство лечит. Привёз собственную книжку о физкультуре при пневмонии. Она и была основным лечением.
Но больше было врачей тёмных.
С Олей мне удалось избавиться от хронических ОРЗ в первом классе, через год после удаления гланд. Операция и поездки к морю помогли ей. С другой напастью воевала шесть лет. После занятия на уроке физкультуры заболело колено. Не может встать, ходить, подниматься по лестнице. С первого по шестой класс обошла, кажется, все медицинские НИИ и клиники, чтобы узнать диагноз и способ лечения.
Учёные медицинские, кандидаты наук и профессора, смотрели безрадостно на рентгеновские снимки, на которых ничего интересного не видели. И пугали меня. Предполагая туберкулёз костей. Без всякого обследования.
Предлагали разрезать девочке коленку и собственным медицинским глазом посмотреть.
Я хватала Олю за руку, шарахалась от них и бежала дальше. За надеждой. Которая никогда не умирает. А мне необходимо дочку вылечить.
Ни одного врача не нашла за шесть лет, который что-либо знал про коленку. Оля к тому времени подросла, ушла в 13 лет плавать в бассейне. А потом в горы. Спасибо ей, окрепла, сняла камень-тревогу с моей души.
Оставалась Лариса. Одна хворая чуть легче, чем две. Но она умудрялась нацеплять тяжёлые, неожиданные болезни, и не одну, а сразу несколько.
Лето. Ляле три года. Едим за столом сладкий арбуз. Все целы. Её увозим в Москву с дизентерией. Состояние средней тяжести, почти без сознания.
В инфекционном отделении умудрились заразить ещё ветрянкой.
Четыре года. Лето. Болеет. Кашель, небольшая тем-ра, 37,2.
Участковая назначает привычное, домашнее. Компрессы, горчичники, банки. Только я замечаю что-то новое. Знаю кашель при бронхите, лёгочный. Этот другой. Чтобы врача заставить призадуматься, вызываю после сна. Кашель в это время особенно сильный.
Поставила коклюш. Узнала от неё, что болеть нам 40 дней. Лечения — никакого. Только свежий воздух. Не греть!
«Чёрная» врач лечила и грела её больше недели. Не могла коклюш отличить от ОРЗ! Навредила. Ляля болела два срока, 80 дней.
Очень много народу везде болеет гриппом. Обычно все выздоравливают. Моя маленькая Лялечка получила осложнение на суставы пальчиков рук. Неизвестное заболевание врачам. Врача лечащего искала 9 лет. Везде, не только в Москве.
Наконец — удача. Познакомились с замечательным врачом Рудаевым Виктором Александровичем. Врач дерматолог-венеролог.
Однажды он вылечил Ляле стоматит за один визит. Специалисты не могли за неделю помочь.
Его дружба с нами, человечность была для нас спасительной. Он нашёл нам врача в МОНИКИ, вылечили за неделю. Назвал нужное лекарство.
В. А. Рудаев лучший из лучших врачей, которые нам встречались.
Светлейший врач в белом халате.
А в первом классе после гриппа получила ещё тяжёлое и опасное осложнение. Арахноидит — воспаление мозговой оболочки. Почти год врачи всех специальностей пытались объяснить причину головной боли и температуры. Окулист поставил диагноз. Назначили неприемлемое лечение — длительное антибиотиками.
И опять я искала кого-то, кто возьмётся безвредно лечить. Были и экстрасенсы, и гомеопаты.
Выходила сама, вместе с вороной Варькой на санках. Материнское терпение, круглосуточная забота, щадящий режим, домашнее обучение по специальной, мною придуманной программе. Больше года.
Я счастлива безмерно была, что победила в этой долгой, многолетней борьбе за здоровье детей.
В юность они вошли здоровые, красивые. Много сердца и души отдано им.
Материнская забота нужна была ещё и Эрику. Сразу после свадьбы. Жених достался сопливый, с хроническим тонзиллитом.
До меня в большой родной московской семье не было до него никому никакого дела.
После нашего неудачного похода на Кавказ полежал даже в нашей сасовской больнице. Где твёрдо был поставлен диагноз — операция гланд.
По возвращении в Москву этим и занялись.
Почему-то положили его в очень далёкую больницу, где-то на краю Москвы. Куда я пробиралась каждый день после работы. В своём белом, с работы, халате, но не в часы приёма, приходилось на всякие уловки идти, чтобы прокрасться к нему. Надо было его подбадривать и утешать, снабжать витаминами и положительными эмоциями. Турист стойко перенёс расставание с гнилыми гландами.
И я получила назад мужа с сухим носом.
И я получила назад мужа с сухим носом. Освободилась от постоянной процедуры отмачивать в солёной воде каждый день его сопливые платки. Кривить душой не буду. Хоть и родные сопли, но удовольствия было мало.
А вслед получила звание «девка» от злой дежурной: «Которая шляется каждый день». Сунула ей паспорт.
Радовались недолго. На очередь встала трагедия с травмой Эрика. Травма для обоих была тяжёлая. У меня он в гипсе четыре месяца лежал. Моя душевная травма была незаживающей раной много лет. Не могла слова произнести о случившемся. Боль отзывалась слезами.
Уже и Эрик здоров, и нога без гипса. Но случившееся на моих глазах было так страшно. 
А вскоре обнаружилась юношеская гипертония. Вместе с малыми детьми надо было и ему организовать щадящий режим при двойной нагрузке. Работа и аспирантура заочная. Строго по часам гулять, спать и дозированная работа дома.
Судьба меня всегда баловала и творила мне чудеса и сказочные подарки.
После окончания МВТУ должна была по распределению ехать на работу на Север, в Сибирь.
Оказалась у станции Северянин на краю Москвы.
Хоть я сразу и не признала своего принца, но он оказался тот, из мечты. «Высокий, красивый, умный, добрый и на рояле играет».
Надо было только новое пальто, шапку и носки купить. Галстук и белая рубашка уже на свадьбу были надеты. Вот он, живая мечта.
Правда, у принца не только з`амка не было. Неродная мачеха с родным отцом выгнали его из родного дома и поселили в моём общежитии.
У пьяниц-пенсионеров-кочегаров. А что им делать, одиноким, если не пить водку?
Напротив моей комнаты. Где я тоже жила с пенсионерками-кочегарками, но непьющими.
И после свадьбы мы, молодожёны, жили через коридор.
Но мы были счастливы. Потому что нашли друг друга. И это уже тоже волшебная сказка в жизни. И самая главная.
И вдруг опять волшебство! Ордер на комнату в непостроенном доме. Сказочный подарок друзей, дирекции.
А самые чудесные сказки — это наши две дочки, Богом данные. И это самое большое чудо.
Мечту человек может осуществить. Для этого надо трудиться. Кому-то мало, кому-то много.
О чудесах и сказках можно в жизни мечтать, но обычно мечты несбыточные.
И если они случаются, то даже трудно объяснить стечение тех обстоятельств, которые это чудо рождают.
Получить ордер на комнату через два месяца после свадьбы было совершенно нереально. И когда это свершилось, это был крайний предел мечтаний. Я искренне уверена была, что будем жить в ней десятки лет тремя поколениями.
Конечно, и сказкой и чудом было всего через несколько лет оказаться в огромной квартире Зеленограда. В ЦНИИСе реально было Эрику защитить докторскую диссертацию. Но в узкой специальности. Я и мой ТАР — единственные источники новой профессии. Непредсказуемым чудом оказалась возможность в Зеленограде использовать полностью все мыслительные способности талантливого учёного. В самых широких областях науки и математики. Отчего получал истинное наслаждение.
Когда я тревожилась и предлагала отдых, от, счастливо улыбаясь, отвечал: «Знаешь, Тоня, это такая приятная усталость, как после пробежки на лыжах в красивом, чудесном лесу».
Что мы однажды встретились, тоже чудо. Каждый шёл в точку встречи сложным неведомым путём.
И что судьба спасла его в той далёкой страшной травме, тоже чудо.
Обласканным сказочными чудесами, нам с Эриком оставалось совсем немного. Сберечь сказку в семье.
Семья всё-таки держится на плечах матери. Она — высшее существо на Земле. Даёт жизнь. Кому много даётся, с того много и спрашивается. За всё в ответе.
Семья — это многогранное общество, как любое. Только маленькое. И в нём задачи надо выделять главные и того, кто лучше с этим справляется.
Детей растить, лечить, учить и хранить свет в детской душе лучше матери никто не может. Значит, моё. Быт тоже. На гроши наши инженерные не сумеет накормить Эрик и красиво всех одеть. Житейские хитрости не знакомы. Это ведь мне мама шила роскошные туфли из синего фетра моей шляпки.
У Эрика отличная большая и талантливая голова. Пусть в науке трудится за нас двоих. Я там немножко. А он дома немножко.
Обычные житейские задачки, как у всех. Правда, наши друзья-ровесники не были полусиротами. Их родители из родного дома не выгоняли. Наоборот. Помогали. Даже если они далеко. Вера Смирнова из нашей лаборатории — тоже живут вчетвером, двое детей. Но они всё-таки поменьше болели. Ходили почаще нас в ясли, а мама на работу. Денег тоже мало. Но у неё родители на Украине. Там побогаче народ. Слали посылки с продуктами.
Одна моя подружка Наташа Беленко с дочкой и мужем жили в общежитии тоже. Правда, не врозь. Где бы они дочку добыли? Им комнату выделили без кочегаров. Она была сиротой. Отец, уж не помню где, пропал. А мать забрали в ГУЛАГ. Она жила у тёток, но институт сумела закончить. Мама осталась жива, её реабилитировали после Сталина. Вернулась. Но дочь и мать долго жили разными жизнями, отвыкли. Отношения не сложились. Хотя маме вернули всё отобранное, и квартиру. Наташа продолжала в общежитии жить. Я её очень любила и жалела. Она тоже активно добывала нам свадебный ордер-комнату. Хоть ей самой очень бы пригодилась. Они постарше. У них жизнь была разнообразнее нашей. Весь период в ЦНИИСе я себя помню в двух вариантах. Круглосуточно лечу малышей, по очереди или вместе. Каждый месяц обстукиваю двери всех домов в поисках няни хоть на месячишко. Всё это повторялось непрерывно. Болели по 7—8 раз в году.
У Наташи, к счастью, Инна была худенькая, но крепенькая. Ходила в ясли, сад, на фигурное катание. Муж Валера играл в волейбол. Красивый, высокий. Но ревнивый. Потому что Наташа несколько раз сходила с моей турсекцией в поход и влюбилась в Юру Магарит. Он пел и играл на гитаре. А Валера дома с дочкой сидел. И ему не нравился Юра, его гитара и Наташа в походе. Он ссорился с ней и в поход не пускал.
В ЦНИИСе в нашей семье случались чудеса, потому что рядом с нами было много замечательных друзей. Лучшие — туристы, настоящее братство. Не только делились радостью, дарили. Друзья были и на работе, и в клиниках. Хотя попадались в белых халатах и вредители.
Но на плечах моих оставалась ноша не всегда посильная. В природе необходимо равновесие. Кроме любящего сердца, у меня ничего нет, им и расплачивалась.
В Зеленограде ему лучше не стало.

3. Сердечные перебои. Медотдел

Как-то в тёплый летний день я всё-таки не стала терпеть, свернула налево. С сумками из магазина.
Плелась с ними медленно домой по зелёной улице. Мы всё ещё жили на первом этаже. Около нашей пятиэтажки уже построили девятиэтажные корпуса. Посадили деревца вокруг, засеяли газоны и даже построили детские песочницы и качели. Поэтому и улицы, асфальт стали чистые. Город хорошел. А я как-то последнее время перестала хорошеть и даже наоборот.
После рождения детей у меня всё время была какая-то суматоха с детскими врачами.
Ещё там, в ЦНИИСе, как-то сердце удивило. Раз замерло, два.
Ощущение — «сердце замерло», как у края пропасти глубокой, когда смотришь вниз. А здесь на ровном месте стою, у кастрюли, у коляски с дитём, а оно замирает. А потом ничего, опять ровно бьётся. Конечно, на такие пустяки и внимания не обращала. Были более неприятные приобретения в здоровье. Меня всегда удивляли научные открытия про женщин. Как всякие роды обновляют её и оздоровляют.
Как и везде, исключения бывают. Но обычно здоровые девушки и становятся хворыми женщинами именно после родов. И я замуж выходила здоровенькая и хорошенькая.
Вначале единичные перебои сердечные и не влияли на общее состояние. Но с годами что-то там внутри потихоньку ломалось. Наверное, чего-то не хватало для восполнения сил, которые уходили на излечение, исцеление детей. Тихонько ломался закон сохранения энергии.
В тот летний день я свернула к врачу в поликлинику. Этот год особенно стали донимать уже длительные приступы экстрасистолии. Перебои появлялись через два-три удара. Полчаса, час и более. За это время приходила большая слабость, трудно дышать и передвигаться. Ноги еле передвигаю, как древняя старушка. Стыд и срам.
Захожу в кабинет. Объясняю тёте в белом халате, что мне в себе не нравится. Слушает трубочкой, меряет давление. Я прошу хоть лекарство какое дать, чтобы побыстрее бегать. Уточняю, что больничный мне не надо.
Больничные врачи не любили давать. Экономили на них прямо с наслаждением. Может, премию получали. Ведь жалко государству деньги тратить, а работы у человека нет. Больничный давали на 10 дней и недолеченных отправляли на работу. Если, конечно, не умер ещё. Я таким образом хронический пиелонефрит получила и мучилась с почками всё время.
Причём есть всегда разумные объяснения. Почки заболели после рождения Оли и Ляли. Врач объяснила. Родились крупные, у меня опущение матки, поэтому и болят. Её назад не поднять, поэтому болеть будут всю жизнь.
Всё правильно, нельзя же больничный выписать на всю жизнь.
Я её успокоила, что и не прошу его, какое-нибудь лекарство хотя бы. Врач-тётя бодро мне объяснила, что и лекарство мне не надо. Потому что у меня тахикардия (учащённый ритм), ещё и низкое давление — лекарства, которые снижают ритм сердечный, снижают и давление.
А под конец и вовсе утешила: «У вас же не мерцательная аритмия и не инфаркт».
И правда, чего беспокоить врача? Утешилась и понесла сумки домой. Мне недавно исполнилось 40 лет, и я в первый раз сознательно обратилась за помощью к врачам. Верила людям лучшей профессии, спасителям человеческим.
Дальше встречи с целителями становились чаще и интереснее.
Через какое-то время появилась температура странная. В покое — в кресле — её нет. Как двинусь куда, получаю полный набор. Температура 37,5, перебои, тахикардия, слабость.
Ну и ладно. Врачиха первая сказала ведь, что идти к ней надо только с инфарктом. Правда, с ним уже никто не ходит, скорая сама к нему едет и увозит в стационар.
Стучит или не стучит у меня сердце, не важно. Но всё это очень мешало детям, не мне. Только на сверхскоростях я могла бы управиться со всем грузом забот моих. Главная из которых — лечение, выхаживание детей. А на плохо шагающих ногах далеко не убежишь.
С температурой странной, без всяких внешних признаков простуды я заглянула в кабинет у нас на работе. К тому времени на работе нас обласкали. Прямо в производственном здании оборудовали на первом этаже медицинский кабинет. Врач, сестра. Без отрыва от производства можно прийти, пожаловаться на что хочешь врачу. И тут же бесплатно сестра укольчик сделает и таблетку даст.
Как-то я тоже заглянула в этот кабинет пожаловаться на температуру. К моему удивлению, я вызвала у неё искренний интерес, в отличие от первой. Послушала, померила и тут же написала направление в стационар нашей больницы.
Так я попала в больницу. К тому времени детки уже подросли. Мы уже переехали в новую квартиру на Центральный проспект.
Оля успешно занималась спортивным плаванием. С коленками больше не ходили к врачам.
У Ляли друзей собралось целый пионерский штаб (РПШ) штабесят во главе с главным «Бесом» Колей. Там она чудесно себя чувствовала. В поиске ещё остались врачи для пальчиков. Живот лечили ежегодными санаториями. А дома диета, но не строгая и вкусная для всех. Вирусные страхи были побеждены, остались позади.
Поэтому позволила себе такое развлечение, как стационар, изучать новую сторону жизненных обстоятельств.
Больница у нас очень даже хорошая. Почти новая, белая, стоит у края леса. Палаты большие, светлые, на пять коек. Всего на одного больного больше, чем в вагоне в купе пассажиров.
Народ достаточно молодой. Мы ещё не успели состариться в Зеленограде.
До обеда осмотр, процедуры. Желающие имеют возможность гулять в лесу. Он за порогом.
Я легла летом. Погода хорошая. Что-то глотала, что-то кололи. Я вспоминала МВТУ, старосту Борю, четвёртый курс. Он из подвала переселил меня в общежитие, вручил бесплатную путёвку в Кисловодск.
Состояние было похожее. Та же слабость, усталость, черепашья скорость. Только тогда периодически падала в обмороки. За две недели санатория я очень хорошо выздоровела и с друзьями побежала отдыхать.
На лекции вернулась новенькая и здоровенькая.
И сюда-то, в клинику, легла с большими надеждами быстро привести себя в порядок. Никаких обмороков нет, всего-то одышка и нарушение ритма.
Я старалась. Я со всеми дружила, слушалась врачей. С одной знакомой сотрудницей с работы смешили себя. Из газет вырезали всякие смешные картинки с надписями и наклеивали на школьный альбом для рисования. И много смеялись. Альбом Эрик принёс, газет было с избытком. Унесли домой по смешному альбому.
Но мои надежды не оправдались. Что-то лечение впрок не пошло. Стали периодически укладывать в стационары. Лечили. А мне с каждым разом становилось всё хуже.
И было уже не смешно.
Я уже стала разбираться в разных видах нарушения ритма.
Единичная экстрасистолия. Когда сердце почему-то разок-другой не сокращалось. При нормальной частоте его сокращения 76—80 ударов в минуту. С работой сердца связано и давление в сосудах.
Сердце можно проверять без стетоскопа. Считать пульс на руке, измерять число ударов в минуту по часовой стрелке.
Если ровный, но выше 80 уд./мин. — тахикардия. Тоже лечат, т. к. сердце перегружается.
Если меньше 80 ударов/мин. — брадикардия. Считают врачи полезным, нагрузка на сердце меньше.
Наверное, это возможно у спортивного, тренированного человека.
В клиниках с брадикардией не видела пациентов.
Сложнее больной с тахикардией и экстрасистолией.
Ещё сложнее «парадоксальные приступы нарушения ритма».
Что я и получила в результате нескольких стационаров.
Худо-бедно двигаюсь с тахикардией и перебоями не очень частыми.
Но когда начинается приступ, где сокращений в минуту 180—200, а перебоев больше, чем ударов, то это уже «пароксизм», безобразие. Сердце не справляется, и я теряю сознание.
И это опасно. Можно не вернуться.
Причём состояние подлое.
Раньше, когда я была студенткой, причиной было нарушение работы вегетативной нервной системы. Она управляет работой функциональной всех органов. Кстати, врачи на неё поплёвывали и пациентов убеждали в полной их безопасности. Я тоже слышала в начальной стадии своих сердечных нарушений: «Это же не органика!». Но и не врачу любому очевидно, что любое длительное отклонение от нормальной работы любого органа приведёт к «органике».
В результате длительного общения с докторами в белых халатах я заработала все виды нарушения ритма. Тахикардия, экстрасистолия, мерцание, трепетание — всё вместе. Можно только по смыслу слов догадываться, что там сердце вытворяет.
При «пароксизмах», когда всё портится на больших скоростях, мгновенно «отключаюсь». На какое время, не знаю. Моя главная забота была, чтобы не упасть на работе и на улице, чтобы не позориться. Чтобы дома, но не видели Эрик и дети. Нельзя их пугать и тревожить. Лучше всего дома, когда никто не видит. Потому что всегда надеялась на «включение». Случалось это безобразие при физической нагрузке. Иногда самой малой. Встать с постели. А лежачая я вполне хорошая, безопасная. Вот я, изображая лодыря, и валялась в кровати, пока все не разбегутся. Эрик на работу, дети в школу. И на улицу старалась одна не выходить. И в этом не было ничего особенного. Мы с самого зарождения семьи любили ходить вместе. Гулять. В ближайший лес, весёлой компанией. Сначала с котом Ханькой, потом 25 лет гуляли с нашей любимой Варей. А после к нам присоединилась приблудная собачка Филя с карими усами. Шли мы большой толпой, и все со скоростью самых коротких лап Варюши, размеренно. Как раз то, что мне надо.
Лодырничала по утрам и гуляла в выходные под вороньим приглядом, когда приклеили мне позорное звание «инвалид 3-ей группы». С укороченным рабочим днём.
Чтобы не упасть, утром приходилось делать несколько очень медленных попыток перейти из горизонтального положения в вертикальное.
Ну а пока надо периодически выбирать время на стационар. И уложиться с работой, бытом домашним, детьми.
А на работе как раз произошло у меня очень приятное событие, но с унылым результатом.
С самого начала, когда я начала работать в НИИМП, у меня была привилегия одна. Ещё в ЦНИИСе я освоила маленькую аналоговую машину МН-7. На которой удобно отлаживать модели разных систем. В диссертации Эрика я ему практиковала модель системы автоматического управления на дорожных машинах. САУ — моя специальность вузовская. А применять эти системы можно на любых машинах и устройствах. В НИИМП мне хотелось заниматься знакомым делом, которое мне нравится. Но я попала в отдел радиотехники.
Поскольку институт ещё только создавался, людей набирали впрок, на будущие разработки, можно было самой выбирать темы по душе. В то время стали активно применять цифровую вычислительную технику, скоростную. Очень удобно при большом объёме математических расчётов. И все кинулись осваивать новую вычислительную технику, ЦВМ. Где вся математика укладывается в две цифры, 0 и 1.
Машина быстро очень выплёвывает рулоны бумаги с этими цифрами, в которых запрятаны все секреты расчётов.
ЦВМ пришли на смену АВМ, аналоговым машинам. На экране её удобно видеть и управлять любой замкнутой системой автоматического управления, блок-схемой модели оригинала. Мне привычнее работать было не с двумя цифрами, а с живыми системами интегральных и дифференциальных уравнений, в частных производных и ещё куча всего. Это сложно, но мне нравился результат, наглядная модель на экране.
Поэтому мне разрешили поискать по отделу своему и соседнему системы, удобные для аналогового исследования. Чем я и занималась несколько лет.
Но в космосе нужны отлаженные не только космические аппараты, а и здоровье космонавтов. Этим занимался специальный институт, НИИ. Медико-биологических проблем.
В нашем НИИМП, единственном пока применяющем микроэлектронику, решили тоже создать новый отдел, медицинский. Для этого подписали договор с Первым мединститутом.
Они приобрели вычислительную технику, а в нашем НИИМП созданный новый медицинский отдел готовил для них программы диагностики и лечения.
В таком отделе должны были работать Лищуки Володи — Амосова помощники, медики-математики.
У нас же собрались крыловские лебедь, рак и щука.
Начлабом поставили к. т. н. Алексу. Это не имя, фамилия. То ли он молдаванин, то ли ещё кто, но учёный технических наук. И совсем не Эрик Немировский. У которого голова всё умеет и знает.
Ещё была врач. Из нашего медпункта, Таня П.. Она нас слушала трубочкой, решала, дать таблетку или послать домой лечиться у участкового. Она, наверное, знала физиологию человека. Но понятия не имела о высшей математике и тем более о системах автоматического управления. Только школьная арифметика. Моя ровесница, а значит, курс математики высшей ей ещё в медвузе не преподавали. Поэтому из школ в медвузы и шли троечники в то время. Которые не могли осилить и школьный курс математики и физики.
Третьим интересным сотрудником была я, специалист по автоматизиции систем МВТУ-шной подготовки. Но абсолютная двоечница в медицине. Я только знала, что если в одно отверстие человека, верхнее, положить пищу вкусную, то полезная часть останется в организме, а негодная выйдет.
У каждого сотрудника лаборатории был известный ему раздел науки. Но друг друга не понимали. Только руководитель темы, начлаб Алекса, мог каждому поставить задачу. Но он должен знать её в комплексе и мою САР. А он не знал.
Планов было громадьё, цели благородные — изучение трёх систем человека.
Сердечно-сосудистой. Как раз для меня.
Желудочного тракта. Годится и для Ляли, и Эрик жалуется на гастрит.
И нервной системы. Может, в будущем пригодится, все нервные.
Для меня — это был подарок с неба. Сбылась мечта, встретились я и медицина. Но не на приёме у врача, а на научном поле.
Оставалась мелочь. Начальство ставит мне задачу, а я, счастливая, изучаю её модель на своей аналоговой машине. В организме нет космических скоростей, поэтому очень удобна именно моя машина. К тому времени свою маленькую МН-7 я поменяла на современную, большую и красивую МН-18.
Из всех трёх систем человеческих ближе всего мне было сердце.
Но знания были очень скудные. Оно у меня болело, но встречи с врачами ему вредили. Был ещё Володя Лищук, друг Амосова. В НИИ им. Бакулева с помощью вычислительной техники выхаживал оперированных больных. Но эти косвенные крохи знаний ничем мне помочь не могли. Чтобы иметь какое-то представление о регулировании сердечно-сосудистой системы и создать её модель математическую, я отправилась в медицинскую библиотеку в Москву. Чтобы найти хоть какие-то разработки на эту тему. Но в открытой печати почти ничего не было. Вероятно, серьёзные разработки засекречены, внутри НИИ разных.
Я оказалась сплошь в проблемах. Тема для меня была очень интересна. И работа в коллективе, не одной трудиться, тоже большая радость. Хотелось срочно сделать всё и сразу.
Ведь на моей МН-18 я могу воспроизвести модель любой системы организма.
Организмов вокруг — сколько угодно, здоровых и больных.
Лечащих врачей — сколько угодно, но только по отдельным органам его.
Есть даже названия систем. Сердечно-сосудистая, нервная, желудочно-кишечного тракта, эндокринная, гинекология, иммунная и другие.
Как специалист по системам автоматического регулирования (САР), я понимаю, что у здорового человека все системы жизнедеятельности его автоматически саморегулируемы. Не только каждая. Они все взаимосвязаны. И эта сложная система тоже саморегулируемая. Принципы работы биологических САР, которые я могу ввести в модель, знают только врачи. Но мне ни один такой не попадался.
Во-первых, врачи со здоровыми организмами не встречаются и тем более с их системами.
Во-вторых, на примерах собственного и моих родных организмов, при заболевании разнообразных наших органов, мы все с врачами встречались, но не всегда получали помощь. Даже от самых лучших, с учёной степенью.
Изучая веками строение человека, анатомию, наука медицина знает о наличии в нём всех внешних органов (глаз, ухо) и внутренних (на трупах).
Для каждого органа, лечения его, в медвузах готовят персонального специалиста. А также изучают и создают разнообразные лекарства.
Лечение любого больного органа одинаково. Внешний — мазать на пробу разными мазями. Для внутренних — глотать таблетки, тоже на пробу разные.
Результаты тоже разные.
Законы саморегулирования всей многоканальной системы биологической человека заложены природой. Она исправно работает в добром здравии его. Живём счастливо, пользуемся органами своими, не слышим, не чувствуем их.
Есть у человека система защиты их от повреждения (заболевания) внешними воздействиями негативными. Которые совершает сам человек или природа.
Сигнальная система о нарушениях (боль, температура) требует от него исключить вредное воздействие. Иногда этого достаточно.
Залез в ледяную прорубь — беги в горячую баню. Плюнули на тебя микробом, нос сигналит, чихает. Беги из этого места, ешь срочно чеснок, чай с мёдом, удави заразу.
Защитная система и есть иммунная. Когда она здорова, она не только от всех органов изгоняет всех лишних пришельцев — вирусы, но сама и залечивает малые повреждения.
Когда же она сама повреждена, обращаемся к врачу. А он как будто не знает, что повреждение одного органа влияет на всю сложную биологическую систему. Как специалист по регулированию систем, я знаю о наличии их и в биологии. Но понятия не имею о их структурах, связях и взаимодействиях. Кто мне это понятие даст и как? Если одну систему с заболеванием лечат несколько врачей в медицине. Не вместе, по частям.
Мозги в голове — специалист невропатолог. Спинной мозг — хирург. А есть ещё вегетативная. Кто? Никого нет. А это не три отдельных пирожка на тарелке. И мозги в голове и позвоночнике не разделяются в шее перегородкой. Не кончаются там и не начинаются. А «вегетатика» вообще живёт во всём теле. Известно, что нерв больной лечит стоматолог — зубной врач.
Сердечно-сосудистая система. Моё сердце «с мерцанием и трепетанием» не в силах органам доставить нужное количество крови. Кардиологи клиник лучших, Мединститут, Институт кардиологии, лечили годами. Результат — инвалидность.
Лёгкие не справляются, в них отёк, кашель, хрипы. Терапевт лечит воспаление лёгких — ухудшение, аллергия. В них вирусов не было. На ногах грубый варикоз. Вены вздутые, помогают артериям. Лечит хирург. Результата нет.
А я хочу вместо экспериментов лечения ещё на живом, но хвором человеке без вреда для него изучать и лечить на его модели.

4. Сердце на ладони

В московской медбиблиотеке, роясь в каталогах и просматривая десятки статей о сердечной деятельности, я пыталась хоть что-то нужное найти. Какие-нибудь исходные данные для своей будущей модели. Цель нашей работы — найти законы влияния на неё лекарств. Какие лечат, какие калечат.
Диагностика.
Но для создания математической модели ССС (сердечно-сосудистой системы) нужна биологическая. Из которой ясно, почему сердце работает без остановок. Здоровое.
Но ничего подобного нет. Есть статьи о болезнях, о лечении.
Съездила к Володе Лищуку в клинику Бакулева. Но у него другие задачи. Его ЦВМ определяла состояние оперированных на сердце больных. С помощью датчиков, которые крепили в оперированное сердце во всех необходимых местах. В моём отделе никто, кроме меня, вообще ССС не занимался.
Зато мне предложили живого кандидата меднаук. Но невропатолога, Калистратова Геннадия Фроловича. Наверное, он хороший врач и, может, талантливый учёный, но без знания высшей математики, моделирования и систем автоматического управления малопригоден мне. Врач был интеллигентный, приятный, приветливый, дружелюбный. Помогал мне до автобуса тащить мои сумки со столичными продуктами. И мы готовы были вместе думать и создавать модели. Но нервной системы.
Однако работал он в Москве. Недалеко от метро «Красносельская», несколько остановок на автобусе, в квартире жилого дома был наш филиал. Там он и работал с небольшой группой.
Стала на работу совместную ездить к нему.
Но меня хватило не надолго. Мы с ним мало успели. Несколько месяцев поездок в Москву оказались непосильными для моей собственной сердечно-сосудистой системы. Стали частыми и длительными приступы нарушения ритма. С потерей сознания. Те самые пароксизмы.
Я проиграла в обеих темах. И с сердечной, и с нервной системой. Но было и смешно, и грустно.
Отдел, во главе с Алексой, из двух лабораторий с начальниками, был небольшой, всего десяток человек. Абсолютно безграмотны во вновь поставленной тематике. Нельзя предлагать решать в одиночку инженеру, потому что у меня есть машина МН-18 и диплом МВТУ. Этими вопросами занимаются профессионалы крупных организаций. Таких, как НИИ Медико-биологических проблем.
И если стоял вопрос об использовании микроэлектроники, то надо сначала изучить готовые разработки. Они все засекречены. Поэтому в библиотеках искать нет смысла. И одного инженера с МН-18 и одного кандидата-медика тоже мало, чтобы что-то найти или изобрести. Но это всё стало понятно позже. А вначале поиск и сбор информации полностью меня увлёк. Был и большой интерес, и надежды на длительную увлекательную работу.
Не получилось. Помешали, наверное, транспортные перегрузки.
Мне удалось ещё присутствовать на интересном мероприятии у нас, в НИИМП. На НТС расширенном. Где руководители нашего мини-медицинского отдела докладывали руководству повыше результаты наших разработок. Я в этой работе не участвовала, была с Фролычем. Слушали разработчиков «по желудку». Этим занимался весь отдел. Стоял вопрос, как получить наибольшее количество информации о состоянии желудочного сока и определить, здоров или нет человек. Это в принципе полезная идея. Та же самая, что у В. Лищука. Он ведь тоже на ЦВМ выводил все данные сердца оперированного. Цель его — видеть любое отклонение, чтобы врач-реаниматор срочно его снял.
У нас было два вопроса. Как датчики поместить в желудок? Сколько их и какие они должны быть? Первый решился легко. Резать ничего у человека не надо. Глотать. Как раньше, так и сейчас. Называется гастроскопия. Трубку гибкую заглатывают и ею забирают желудочный сок. В лаборатории изучают. Все виды кислотности. В моё время трубка была толстая и длинная, глотать её очень трудно.
Когда в клиниках обследовалась Лялечка подростком, процедуру проводили японским «зондом», тоненьким, менее травматичным для горла.
Теперь идея новая. На конце зонда устанавливаются датчики. Которые выдают на вычислительную машину преобразованные параметры желудка в виде электрических сигналов. Всё это было ново, интересно и удобно. Машина всё быстро пересчитает и выдаст результаты.
Вот разработкой этих датчиков в отделе все и занимались.
Я поинтересовалась, какой объём будет занимать капсула с датчиками. Несмотря на применение микроэлектроники, коробочка на конце зонда оказалась внушительной. Шире горла. И кто же и как её добровольно проглотит?
Но эта особенность их совсем не интересовала. Они увлечённо обсуждали и придумывали всё новые датчики. Показания которых не знали для чего нужны, может врачам пригодится.
После недолгого общения с медицинским научным миром теоретическим, я отправилась в практический.
Радость жизни требовала вернуться в здоровое состояние и бегать, а не ползать еле-еле.
Я стала послушной. Участковые врачи уже не укоряли меня, что я пришла не с инфарктом. А сами стали бояться меня и силком спихивать в больницу.
Как-то попала на приём к незнакомому дяде. Послушав буйные пляски сердечные, растерялся, заявив, что из кабинета срочно отправит меня на скорой в стационар.
Сначала мы друг друга пугали, потом утешали. Я его приступом пароксизма, он меня скорой. Объясняю, что муж в командировке, дети придут из школы, а меня нет. Что лежала в нашей клинике и меня всячески лечили, но стало хуже. Врач не отступал. В таком состоянии к нему сердечники не приходили, тем более не может отпускать меня на волю. Он обещал меня сам взять там на контроль, потому что работает и там. Глаза у него были жалостливые, а голос просящий.
Есть у меня слабость. Если меня о чём-то просят, отказать не могу.
Сторговались на том, что зайду домой, оставлю записку детям, соберу вещи и приду к нему.
Так и сделали. Привезли в реанимацию. Дальше было не смешно.
Небольшая комната на три койки. В ней круглосуточно пост сестры медицинской. Всё под её неусыпным надзором.
Меня послушали, приласкали, почитала врач историю болезни. Положили на кроватку, поставили капельницу на час. Лежу, лечусь. Вдруг минут через 10 замечаю что-то новенькое у себя. Становится трудно дышать, тело немеет, и я тихонечко уплываю куда-то. Явно что-то не так.
Смотрю на бутыль, там ещё много жидкости, значит подойдёт врач не скоро. Мне ясно, что виновата бутыль и её надо срочно отключить. Две соседние койки пусты. И с поста ушла сестра. Принимали в реанимацию ещё больного. Чувствую, что теряю силы, начинается токсический озноб. И рядом ни души. Ни встать, ни крикнуть уже силы нет. Рядом появился в зелёном какой-то медбрат. Еле ворочая языком, прошу снять капельницу. Отказывает: «Без врача не могу». Срочно прошу кого-нибудь позвать. В последние секунды вижу, что кто-то подошёл и отключил меня от бутылки. Но я уже и сама отключилась. Очнулась, не знаю через сколько. Врачи в белом около меня суетятся.
Хорошо помогли! Мужичок из поликлиники обманул. Без него чуть совсем в реанимации не оставили, насовсем.
Позже уточнила у врача, что они со мной натворили. В истории болезни обнаружили диагноз эндокринолога: «Струма 2». В капельницу кроме глюкозы для питания сердца добавили что-то эндокринное. И чуть в реанимации же не уничтожили меня.
Но такое стало случаться со мною периодически.
Как-то оказалась в седьмом микрорайоне. Начался приступ. Чтобы не упасть на улице, зашла к дежурному врачу в п-ку 65.
Мне что-то укололи с эуфиллином. И тоже чуть не оставили у себя. Еле вернулась из обморока. Полежала на кушетке, поползла домой. Это позже узнала, что эуфиллин противопоказан мне. Стала сама предупреждать врачей.
Каждый стационар оставил в памяти зарисовки.
Однажды в нашей клинике я лежала рядом с мамой моего директора НИИМП Гуськова Геннадия Яковлевича.
Удивил непривычный поступок для высокопоставленных лиц. Для них всегда есть отдельная палата с удобствами, т. е. личным туалетом и без соседей. А здесь вдруг пожила мать с сердечным заболеванием — и в общей палате на пять человек.
Соседями по койкам мы оказались случайно. И я, как всегда самая молоденькая среди бабушек вокруг, никакой важности в соседке не заметила. Познакомились, понравились друг другу. А потом пришёл к ней Г. Я. Гуськов, и тайна открылась.
Она понравилась мне больше директора. Своей простотой, интеллигентностью. Рассказывала о себе. А я ведь очень люблю слушать о чужих жизнях. Она педагог. Растила с младенчества внучку Марину, дочь Г. Я., мама которой умерла. Марина бабушку мамой и звала, и любила, и заботилась. Она работает у нас в НИИМП, в отделе аспирантуры. Эрик там тоже участвовал во всяких заседаниях. У него своих аспирантов много было. Так что все друг с другом знакомы.
Бабушку подлечили, а мне стало хуже. Выписалась под расписку.
Что стало нормой в будущем. Мы друг другу надоедали. В следующий раз уже не терапевтическое, а кардиологическое отделение решило меня излечить. Вёл меня лично зав. отделением доктор Дунаев. Внимательный, заботливый. Он обследовал меня с ног до головы. Буквально. Всё, что можно было узнать на своих приборах про голову, снаружи и внутри её, — всё выпытывал. Все секреты и мысли.
Он уже был в курсе неудачных попыток моего оздоровления. Но был уверен в себе, всё-таки кардиолог, зав. и кандидат наук. У него, кажется, ещё и научный интерес был. Во всяком случае, при встречах наших я это замечала. И, как доброму Ай-Болиту, хотелось ему помочь молодой и пока ещё симпатичной женщине.
Но, к сожалению, всё повторилось сначала. Набор таблеток и уколов при аритмии у всех враче одинаков.
Дунаев назначает лекарства, я объясняю, что ела их, хуже от них. Он молящими глазами и словами убеждает: «Всем же помогает!». Он не врёт и хочет помочь, и я не могу отказать доброму дяде. Через несколько приёмов я уже впадаю в тяжёлый приступ. Врач убеждается, что я тоже не вру, растерян, огорчён, отпускает под расписку домой. К выходу везут на инвалидной коляске. Эрик встречает с такси.
Отлёживаюсь дома и тихонько через сколько-то дней отправляюсь к своей МН-18, на работу.
Создание медицинского отдела в НИИМП дало возможность лечиться нам в 1-м Мединституте. Договор на лечение желудков нашей системой на микроэлектронике мы заключили с ними. Раньше там лечилось и проходило диспансеризацию два раза в год только наше руководство. В том числе и зав. лаборатории. И я была несказанно рада, что Эрик всегда у меня под контролем таких профессионалов. А теперь и мне досталась такая честь. Конечно, я обрадовалась и всерьёз поверила, что уж знаменитые профессора меня быстро и крепко поставят на ноги.
С направлением приехала, положили в отделение кардиологии, нарушение ритма сердца.
Здание большое, красивое, новое. Палаты большие, тоже 5—6 человек. Удобные холлы с диванами, телевизорами. Весь этаж — аритмия. В одном из переулков много дверей закрытых кабинетов. На них таблички с самыми разными названиями исследования аритмии. Ну, думаю, всё теперь про себя узнаю. Зав. отделения у меня был высокий, симпатичный кандидат наук А. Нед`оступ, молодой, но, наверное, умный. А лечащим врачом был ещё моложе и красивее его аспирант. В палате было два ведущих аспиранта. Наш Серёжа каждый день ходил в новой, отутюженной рубашке. И белой, и разных нежных разноцветных тонов. Мы все любовались им.
Меня как-то обследовали. И даже поставили диагноз. «Инфекционно-аллергический миокардит».
Постановил А. Недоступ: раз инфекционный, надо назначить антибиотики. Пенициллин через 3 часа круглосуточно. Сколько-то дней. А сам ушёл на зимние каникулы.
Я попала в отделение накануне Нового года. Многих выписали, а новеньких приняли. И меня.
В первый же день я покрылась свирепой сыпью с ног до головы, с чесоткой. Жалуюсь аспиранту. Колет.
Затем даже лёжа, в постели, начались длинные и какие-то ужасные сердечные приступы. Раньше перебои-экстрасистолию я тоже чувствовала. Хотя обычно работу внутренних здоровых органов мы не слышим и не чувствуем. Как желудочный сок пережёвывает еду, как сокращаются кишки, выталкивают остатки.
Сердца работу в здоровом состоянии тоже не слышно. Теперь я круглосуточно чувствую все ненормальные его отклонения. Как будто оно лежит на ладони и глаза видят, а ладонь чувствует все его движения. Ощущение необычное. Нет, испуга не было, скорее любопытство. Я его и раньше слышала, но не в такой дикой пляске.
А уж как любопытно было моему аспиранту! Когда он получил мою первую ЭКГ, он от удовольствия чуть до потолка не подпрыгнул. Он же материал добывает для диссертации своей, и тут такая удача! Кабинет ЭКГ рядом, за углом. Он каждые три часа посылал меня туда и прямо из рук моих рвал рулоны с записью. Звал приятеля, и оба научно и восхищённо изучали её, перебивая друг друга: «Смотри, все виды нарушения ритма! Экстрасистолия, тахикардия, мерцание, трепетание!!». Приятель явно завидует моему Серёже. Вот повезло! Таких больных больше не было. Все на койках лечатся от одного вида аритмии. У кого только тахикардия, у кого что-то ещё.
До меня, живого подарка, им и дела нет. И что аллергия жуткая на антибиотик. Знают ведь, что не только на коже, а и внутри, значит и на сердце.
А мне невмоготу терпеть. Я только удивлялась: если я такая интересная, почему меня не изучают в других кабинетах с интересными названиями? Но крепко запертых. Потом я догадалась. Обследования разнообразные и современные проводят высокопоставленным пациентам, и лечат их знаменитые профессора. Нам же остаются аспиранты, для которых больные всего-навсего материал для сбора информации. Подопытный. Как собаки и крысы.
Антибиотики назначили колоть круглосуточно пять суток.
Я вытерпела двое. Просила снять уколы, лежала вся в мокрой рубашке. Началась интоксикация. Вред очевиден. Сердце задыхалось.
Аспирант Серёжа в красивой рубашке ответил, что без разрешения зава Недоступа отменять не имеет права. А он в отпуске. Попросила Эрика приехать. Ушла под расписку. Пока жива ещё.
Вот после клиник и приходилось долго отлёживаться дома.
Отпускали всегда с незакрытым больничным. Поэтому участковая подала на меня, не в суд, — направление на ВТЭК. Получать звание инвалида. Мне было 44 года.
Дали третью группу. С укороченным рабочим днём. Это была память о 1-м Мединституте и его полная заслуга.
Приступы полного набора всех видов аритмии удлинялись. Если раньше длились 10—15 минут, теперь часами. В это время вставать нельзя. Начинались сразу после сна. Встать не могу. Поэтому и сдвинула рабочий день на два часа утренних. Чтобы вставать без свидетелей. Очень медленно, с несколькими попытками.
Моя главная задача была держать Эрика и детей в неведении, чтобы не пугать их. Не обременять заботами. Никак не мешать их полноценной жизни. Работать, учиться, отдыхать. При них лежала в постели я хорошенькая, весёлая. Конечно, все знали про мои сердечные неполадки. Но в теории. И тут обратная пословица подходила. «Хуже один раз увидеть, чем пять раз услышать». 

5. Доктор Альф. «Кабачок четырёх стульев»

Второй заход в стационар 1-о Меда необычно начался, проходил и закончился.
Я как-то разболелась, развалилась, всё шло навыворот. Пью лекарство — плохо, не пью тоже. Разболелись почки, температура, внутри гниют. Лекарство тоже не помогает.
Моя участковая врач Галина Михайловна Чепрасова навещает меня каждый день, и обе понять меня не можем, вдвоём. Назначает сульфамидный препарат, снять воспаление в почках, а у меня скачет тем-ра до 38,5 градусов.
Лёжа начинаю исследование и расследование внутренних вопросов.
Тем-ра поднялась после лекарства.
Дай выпью димедрол, против аллергии. Может, она вылезла на лекарство? Получилось, спала. Почкам лучше, но не сердцу.
Чтобы мне было нескучно, когда все при делах, на работе и в школе, дети принесли и посадили мне на пузо маленького тощего котёнка, белого с пятнышками. На улице подобрали, а у нас был короткий бескошачий период. Только Варя. Но она на кухне, я в маленькой комнате.
А она требует близкого, тесного общения.
Котёнку все обрадовались. Но на второй день на моём пузе появилось красное пятно, похожее на лишай.
В те советские годы были порядки, сказочные для сегодняшнего дня.
В звании инвалида меня не только без вызова каждый день навещала участковая врач. Можно было на дом вызвать любого специалиста.
Приходил уролог, требовал срочно на скорой ехать в стационар. Отказалась. Сама димедрол придумала.
Приходил кожник, мазь назначил от лишая. А я от неё покрылась жуткой аллергией, крапивницей, вся отекла.
С таким букетом я и сама не знала, что делать. В свою клинику я никак не хотела ехать. 1-ый Мед хоть и навредил, но зав. Недоступ уже вышел из отпуска, что-нибудь придумает, может быть.
Однако через свой институт НИИМП оформлять госпитализацию долго, а мне помощь нужна скорая.
И здесь я впервые обратилась для себя лично за помощью к деду Грише. И получила её немедленно. Из ЦК эти вопросы решаются быстро.
На второй день я уже была в отделении Недоступа.
Встретились как знакомые. В этот раз он не отдал меня на уничтожение аспирантам, стал сам меня лечить. ЦК выручил. 
Сразу же уколами влили много чего-то, снял отёки аллергические. Пытался лечить сердце. Отвёл на консультацию этажом ниже к знаменитому на всю Москву профессору Сыркину. Обсуждали меня. Пожилой профессор жалел меня. Предложил для лечения новое лекарство «Кордарон». Дорогое, и его нет в аптеках. Но он сильно жалел и был очень хороший, обещал из дома принести мне в подарок упаковку.
Я его очень залюбила за это. Принёс. Звали Сыркина Абрам Львович.
Даже деньги не взял за стоимость.
Недоступа звали Александр Викторович. Он не только был заботлив и старался помочь моему сердцу.
Вот с профессором консультировал. Как и положено настоящему учёному, он изучал и лечил не один орган в отдельности от остального тела.
Изучая меня целиком, он опустился так низко, что обнаружил ещё одно очень больное место, которым я мучилась с дошкольного возраста.
И спас меня, за что я всю оставшуюся жизнь благодарила и любила его всем сердцем. Мерцающим.
После дизентерии детской, довоенной, получила осложнение. Колит. Кишки не работали.
А после рождения своих крупных девочек приобрела могучий, «махровый» геморрой. Походы в туалет всякий раз были чуть легче родов.
Узнав мои проблемы, он заверил меня, что мне необходима проктологическая операция. Оценив моё состояние, сообщил, что сделать её можно только в одном месте. Назвал адрес лучшей клиники № 67, имя лучшего хирурга Альфа Ильи Михайловича.
А пока я здесь, в его отделении, дал простой житейский совет. При запорах использовать тазик с горячей водой. Вместо унитаза.
Никто никогда так легко не выручал. Этот совет я даю всем, кому надо.
Отлежала положенный срок. Вроде с кордароном полегче немного стало.
Приступы укоротились, уредились, но так же неожиданно нападали.
Вернулась домой. С Эриком поехали разыскивать клинику № 67.
Недоступ в истории болезни написал рекомендации об операции. Поэтому без волокиты меня быстро оформили именно к Альфу. Недоступ лично ему звонил относительно меня.
Пока готовили к операции, сдавала анализы, ко мне с первого дня Альф приставил кардиолога. Пожилая, ласковая тётя врач. Каждый день слушала моё сердце.
Однажды я её очень удивила и растрогала.
Она пришла меня послушать как раз во время приступа пароксизма. С полным букетом всех видов аритмии. Она испугалась, растерялась. Да я ещё объяснила, что лекарства стандартные не только не снимают его, а ухудшают состояние. Но я заботливо стала утешать её, чтобы она не переживала, что приступ сам закончится, так бывало уже.
Врач смотрела на меня с изумлением, широко раскрыв глаза: «За мою долгую работу первый раз встречаю, что больная утешает меня, врача, а не наоборот». Но, кажется, я ей понравилась своей необычностью.
Через пару дней она заболела сама, не вышла на работу. Но наша взаимная забота не закончилась. Она приставила ко мне дядю врача, с условием, что будет ей докладывать обо мне каждый день.
Наконец настал этот день. Меня повезли в операционную. Чем-то укололи. Я отключилась.
Сколько прошло времени, не знаю. Только услышала просьбу, мужскую: «Откройте глаза», — кто-то настойчиво меня уговаривал и потряхивал за плечи. Я послушная, открыла глазки, и большой дядя надо мной обрадовался: «Очнулась!». Это был нарколог-врач.
Дальше был интересный рассказ однопалатниц.
Кроме меня их было две. Их при мне уже прооперировали. Со стороны, моей, это было просто.
Соседок сестра уводила в операционную, а потом своими ножками они возвращались через не очень длинное время. Правда, тоже с сестрой, медленно и прихрамывая.
Я представляла себе эту операцию такой же простой, как удаление гланд. Какая разница, сверху или снизу. Лишнее ножичком отрезали, йодом помазали, и гуляй, Тоня, Нина. Оказалось, со мной опять всё наоборот получилось.
Доктор Альф принял смелое решение. Всех оперируют под местным наркозом. Меня под общим. При моём-то сердце. Потому что при обследовании перед операцией кроме внешних узлов обнаружил внутренние всякие вредные произрастания, кисту и другие бяки.
Риск, наверное, у него был большой. Но его твёрдость, храбрость настоящего, мужественного хирурга избавили меня хоть от одной, очень вредной болячки. Благодарность моя безмерна.
Как настоящий талант, гений, с каким удовольствием любовался он результатом своих рук. Буквально.
О нём больные рассказывали сказки и были. Какие сложнейшие операции он делает очень известным пациентам.
И правда, в коридоре встретила очень известного артиста Альберта Филозова. А соседки рассказали, какой привезли меня из операционной.
Все ждали меня тоже ходячую, на своих ножках. А меня привезли на каталке две сестры, скинули, как бревно, на койку, лицом вниз, затем ещё перекрутили, простыню накинули и ушли. А я лежу и не шевелюсь.
Соседки меня забоялись.
Перед выпиской мне, переполненной благодарностью духовной, предстояла задача перевести её в материальную.
Надо в конверт положить сколько-то денег и передать любимому хирургу-спасителю.
Наверное, и в советское время люди благодарили деньгами. Но мы с Эриком совсем были этому не обучены.
Человека, талантливого, благодарить деньгами оскорбительно. Примеряли мы на себя. Но я девочка большая уже была и среди знаменитостей останусь одна неблагодарная, если принесу цветы. Цветы за спасение — мало.
Я долго мысленно тренировалась, как освоить непривычную денежную практику. Что сказать, как двигаться, куда конверт положить. То ли на стол в уголок, под историю болезни. То ли сесть на него, а затем оставить на кресле, благодарно удаляясь. А если не найдёт и увидит кто чужой? Или он сам найдёт, но не догадается, что от меня?
Я репетировала в постели, проползая по стеночке при передвижениях.
Но я справилась. Благодарила, стеснялась, краснела, положила конверт на краешек стола, ушла.
Нет, он гневно не остановил, не оскорбился. Оба сделали вид, что ничего не случилось.
Наконец я дома. Благодарная до макушки хорошим Недоступу и Альфу.
Второе пребывание у Недоступа было последним, более благополучным. А больничное времяпровождение я поменяла на нестандартное.
Нас было пятеро в палате. Обычно я быстро знакомлюсь с соседками коечными и, если встречаются интересные, сразу дружу. И я действительно много замечательных женщин там встретила.
И Марию Григорьевну, лётчицу-инструктора, и её аэродром на нашей зеленоградской земле.
Ещё я дружила со старенькой евреечкой. Она дала мне рецепт «жульена». Но не того, ресторанного, размером со стопочку и количеством в одну десертную ложечку. А на большом листе для пирогов. Запекается картошечка, слоями лук, грибы, сыр, майонез. Можно накормить целый стол гостей.
В этот раз у меня были замечательные соседки. Несмотря на большую разницу в возрасте, я, хоть и самая младшая, предложила всем интересное времяпровождение больничное. Надоело мне находиться в словесном мире болезней.
Я пригласила всех в «Кабачок четырёх стульев». В холле стоял журнальный столик с креслами и диванчиками.
После обхода врача мы отправлялись туда и угощали друг друга историями из собственной биографии. Я ведь всегда очень любила слушать старших. Жизнь каждого была интереснее всяких книг.
Одна работала в редакции детской литературы и знакома была с очень многими известными писателями и поэтами. Маршак, Чуковский, Агния Барто.
Рассказывала много интересных житейских историй о них.
Но особенно запомнилась врач-пенсионерка Елена Петровна. Очень больная и интеллигентная женщина. У неё был постельный режим, и первые дни не вставала. До холла я помогла ей дойти.
Но, добравшись один раз, уже не могла пропустить ни одного «заседания». Так у нас было интересно и увлекательно. Её биография ярче всех осталась в памяти.
После окончания гимназии она стала невестой сына Саввы Морозова. Знаменитого богатого купца Москвы. Сын был студентом МАДИ.
Перед свадьбой Елена решила поехать на море, отдохнуть перед таким важным событием. А студент учился, ждал её. В вагоне поезда оказался соседом молодой лётчик. Тогда они были таким же чудом, как наши первые космонавты.
За время короткого отпуска, но очень романтичного, Елена поменяла женихов. После возвращения вышла замуж за лётчика Алексея.
Это было накануне войны.
Лётчик оказался офицером, работником дипкорпуса в Германии.
Молодожёны уехали туда работать.
Было удивительно слушать, как она бывала с мужем на приёмах у фюрера Гитлера. И он ей руку целовал!
А скоро он стал фашистом Гитлером, который уничтожил тысячи наших людей. Это невероятная связь времён. Рядом со мной человек, который был в тех временах.
Елена рассказывала о начале войны. Как жёны дипломатов спасались, вжимаясь в стены внутри здания. С каким трудом выбирались на Родину.
Вернулись живые. Муж работал в штабе, в Москве. Однажды в легковой машине с водителем и офицером проезжали в лесопарке на окраине Москвы. Их обстреляла разведывательная группа фашистов. Офицера и водителя убили, муж застрелился. Чтобы в плен не попал.
Елена уже после войны вышла замуж. Сын родился. Сейчас он тоже врач, был в командировке в Африке, маму не навещал, поэтому я с ним не встретилась.
Живые истории так всех захватывали, мы засиживались часами.
Даже телевизор никто не шёл смотреть. Ведь жизнь у каждого такая длинная.
У меня была короткая. И я много рассказывала только про ворону Варю. Я всегда в клиниках о ней рассказывала соседкам. Все начинали её любить, а дома всех чужих ворон кормить.
Елену в палату при мне привели под белые руки, она еле ноги переставляла. Наши истории в «Кабачке» и положительные эмоции очень помогали в лечении, всех выписывали. Только со мной, как всегда, справиться быстро не могли. Елену тоже выписали, уходила бодрая и весёлая, обнимала меня, приговаривала: «Тонечка! Я ни в одном санатории так интересно не отдыхала!».
А я всех потом удивляла дома: «У меня есть знакомая, которой Гитлер руки целовал».
Это и было самое интересное впечатление на память мне о 1-м Мединституте. При всей заботе добрых Ай-Болитов.
Особенность моего пребывания в стационарах — праздничность. Почти всякий раз там догонял меня какой-нибудь праздник. Или государственный, или семейный. Я смотрела в окна на праздничные салюты, флаги. Первый неудачный поход в 1-й Мед состоялся как раз под Новый Год. Все болящие собрались домой, к семейной ёлке. Освободилось много коек, вот мне и досталась одна. Вместо доброго деда Мороза был тупой аспирант. Вместо колючей душистой ёлки — колючие шприцы. Мороз на улице, эпидемия гриппа и карантин внутри клиники. Свиданий с Эриком нет. При выписке в подарок получила свою первую инвалидность, третью группу.
На настольной зелёной лампе, на окошке на кухне сидит курочка. Чёрненькая, с красной бородушкой, гребешком и хитрым глазом. Грудка серая, лохматая — кусочек из искусственной шапки детской. Сама из фетрового берета папы-Эрика, расшиты крылышки и пёрышки жёлто-золотистой толстой шерстяной ниткой. Она старенькая, курочка-на-чайник. Её сшила мне Лялечка и принесла в летний день в клинику зеленоградскую. На мой день рождения. Лялечка ещё была маленькая, лет 10. А мне ещё не было и сорока.
А вот Эрик неудачно одарил меня. Это в клинике с «Кабачком», в 1-м Меде. Он пришёл меня поздравить. Конечно, с цветами, которые достать тогда можно было только героическим поступком. Но он принёс мне в палату ещё один подарок. Неожиданный. Красивые, белые, лакированные туфли. Театральные, на высоком каблуке. Весна, 8 Марта.
А я уже много месяцев не встаю с постели не только на высокие каблуки, но и на низкие.
Я смотрела на него, сдерживая слёзы. Не могла понять, как он до этого додумался? Зачем они мне? Если шутка, то невесёлая.
Дети уже подрастали, учились в старших классах. В больнице много времени для размышлений. Ко мне пришла гениальная мысль, которой и поделилась с Эриком.
Чтобы не огорчать себя и его неудачными подарками, предложила такие, которые всех будут радовать.
Украшения. Любые, бижутерию. Во-первых, ему приятно выбирать. Во-вторых, дочки подрастают, им тоже наряжаться будет приятно. Все трое будем красивые. У Эрика.
Идея моя была удачная.
От неё действительно для всех была одни удовольствия.
В то время мы дружили со странами демократическими. А Чехия славилась своим стеклом. Все гонялись за чешскими люстрами, хрустальными рюмками. А Эрик дарил нам дешёвые, но очень красивые чешские украшения.
А на наш первый юбилей, 10 лет, у нас появилось золото. Обручальное кольцо, одно на двоих. Уже в Зеленограде.
Мама на свадьбу подарила мне тонкий золотой перстенёк. Где она только денег наскребла? На нём был трилистник золотой и три крошечных жемчужинки. Но в первый же месяц я потеряла одну жемчужинку. Я не умела обращаться с золотыми украшениями. Потому что их не было у меня никогда.
Как-то с работы приехали с Эриком на Арбат. Постирать его бельишко. Бабушки не было. Она к Люсе уехала, на море.
Постирала с колечком в тазике, в нём и остался камешек. Ну а с пустым «глазом» его неловко надевать. Поэтому я его в коробочку и сложила. А на юбилей отдали в ювелирную мастерскую, переплавили его на обручальное. И Эрик подарил мне. И я стала теперь открыто замужней женщиной, законной женой его.



6. Подопытная. Вклад в науку

Я не сдавалась. Не теряла надежду. Я очень хотела быть ходячей, здоровой. Ведь мне ещё так мало лет, всего сорок. У меня всё есть для счастья, и я его хочу, очень.
На работе слушаю историю сотрудницы соседней лаборатории. Она живёт в инвалидной коляске, парализована после инсульта. У неё сын в 10-м классе. И он, и муж очень любят её, заботятся. Обслуживают её полностью. Одевают, кормят, поят с ложечки. Уже не говоря о том, что полностью на их плечах вся домашняя работа. Учёба у сына и работа мужа на предприятии.
Я представляю весь ужас существования этой семьи. Как болезнь матери перевернула жизнь её семьи, любимых.
Я ни в коем случае не могу, не должна поступить с Эриком и дочками похожим образом. Я должна быть здоровой весь день, месяц, год. Я готова лечиться где угодно и как угодно.
Володя Лищук сказал мне, что надо лечь в Институт кардиологии. Там хорошие врачи-профессионалы, лучше, чем в 1-м Меде.
И я отправилась.
Это было старое, серое из камня здание в Петроверигском переулке. В центре Москвы, недалеко от Кузнецкого Моста.
В маленькой палате плотно друг с другом стояли койки. Штук восемь, торцами к стенам. Больных тоже вели аспиранты. У каждого было всего двое больных в нашей палате.
Зав. отделения был известный профессор.
Каждое утро в палату приходила большая группа в белых халатах. Четыре врача, старшая сестра в руках держала истории болезни. Каждый врач докладывал профессору о своём больном, все изменения за день. Такого внимания к больным я нигде не встречала.
У меня было две задачи. Поставить точный диагноз, т. е. причину появления приступов сложного ритма. Подобрать лекарства, чтобы их убрать. Всё это делали и раньше, но результатов нужных нет. Мне самой только стало ясно, что врагом моим была физическая нагрузка. Почему? Иногда самая крошечная. Почему-то срывала нормальную работу сердца. Когда их нет, я совсем здорова. Когда резко работа сердца нарушается, из меня, как из воздушного шарика дырявого, вытекают силы. И сердце, каждый его удар снова стучит в груди, как набат.
С одной стороны, это, конечно, неприятно. Но, с другой стороны, первый неправильный удар предупреждает о начале приступа пароксизма, от которого я теряю сознание. Значит, чтобы не упасть и не разбиться, есть несколько секунд принять сидячее, безопасное положение. Или прислониться к стенке. По ней можно потом тихо сползти на пол.
Мне надо обязательно избавиться от всего этого и вернуться к детям и Эрику на твёрдых ногах, во всей красе своей.
В те годы медицина начала изучать новые методы лечения сердца.
Возможности оперирования его появились новые. Опасные полостные операции заменили зонды, лазеры.
Не все, конечно, но какую-то часть таких операций пытались освоить. Для этого необходимо было получить большой экспериментальный материал. И я опять попала сюда в качестве подопытного кролика, материала. Первый раз в 1-м Меде я научный вклад индивидуально аспиранту Серёже подарила. Здоровье моё его вовсе не интересовало, только разнообразные отклонения сердечной деятельности.
А здесь я могла послужить уже целой науке. Через четверть века действительно стали возможны такие операции в некоторых клиниках.
Я, конечно, ни о чём не подозревала. После стандартного стационарного обследования мой ведущий врач, тоже аспирант, сообщил, что меня готовят к новому способу обследования  —  зондированию сердца.
Меня интересовал принцип этого способа. На первый взгляд, он казался логичен и прост.
С помощью зонда в сердце искусственно вызывают приступ. С помощью разных лекарств подбирают нужное, которое его уберёт. И всё это наглядно и быстро.
Больной уходит домой с драгоценным названием лекарства. Живёт здоровый и весёлый. Как только сердце чуть не так стукнет, глотнул лекарство и беги дальше. Важно, что подбирается индивидуально, а не одно на всех. И всё это научно и наглядно подтверждено.
Очень соблазнительно. Но меня тревожил один вопрос, который я аспиранту и задала.
Приступ он вызовет легко. Для этого науки особой не надо. Достаточно пять ступеней прошагать на их лестнице.
Но практикой многократно проверено, что в природе нет пока лекарства, которое мне поможет. Даже наоборот. От всех попыток бывает только ухудшение.
Аспирант не согласился, не поверил, как и все. Они здесь лучшие, всё знают, умеют. 
А я сомневалась. Потому что их, врачей, много, а я одна. Все, кроме первого аспиранта, были хорошие, уверенные в себе и очень хотели мне помочь. И этот тоже. В искренность его желания меня спасти я верила. А в результат исследования нет. Наш диалог был не один. Наконец в коридоре он прислонил меня к стенке и, возвышаясь надо мной, стал настойчиво убеждать, добиваясь моего согласия.
Что нельзя лечить вслепую. Необходим точный диагноз.
Что я сама занимаюсь научно-исследовательской работой, должна понять, как это важно.
И даже применил шантаж. Пришла за диагностикой? Если отказываюсь, то можно выписываться домой.
У меня не было выбора. Там действительно не держат долго. Клиника переполнена, очереди ждут. Путешествуя по этажам, обнаружила много разных отделений. И эндокринное, и почечное. Даже не понятно, почему называется НИИ кардиологии. Отделение наше как все. Ещё больше удивило, что зондирование обязательно применяют всем поступившим больным. Во всех отделениях. Набирают массовую статистику при разных заболеваниях. Все подопытные.
Ну что ж, я готова. Получен последний анализ. Завтра моя очередь.
Назавтра меня привели в комнату какую-то белую.
Посередине стол с белой простынёй. У изголовья всякая аппаратура. Рентген, ЭКГ и ещё всякое. Несколько человек в белом. Процедура будет под местным наркозом, длиться 4—5 часов.
Ложусь. Делают надрез на вене у бедра левой ноги.
Вижу огромную длинную спицу. На вид тёмная, как ржавая.
Это называется зонд, американский.
Вводят в вену, ведут к полости сердца. Внутри её будут шуровать, искать центры возбуждения, которые срывают нормальный ритм.
Нашли, очень быстро. Смотрят по всем экранам, что рядом со мной.
Начинают подбор лекарств. Наверное, колют в вену или ещё куда.
Не знаю. Но исследования, вместо пяти часов, закончились очень быстро. Через полчаса потеряла сознание. Чем и сколько времени возвращали назад, не знаю.
Мне повезло. Вернулась. Не знаю, что было. Очнулась в кровати. Какое-то время ещё плохо соображала. Потом обнаружила, что всё тело горит, зуд, покрылось красной сыпью и волдырями. Аллергия. Чесалась много часов. Ничем снять не могли, хоть что-то пить давали. Кое-как дотерпела до утра. Ладно уж, не в первый раз. С нетерпение жду утром обхода врачей. Вот и ко мне подошли. С нетерпением жду свой диагноз.
На мой вопрос получила ответ: «Вы попали в 5% недиагностируемых больных».
Да какой уж тут диагноз. Навредили выше крыли.
Вернулась домой. ВТЭК приговорил меня ко 2-й группе инвалидности. Нерабочей. Со слезами умоляла оставить мне работу. В постели буду трудиться. Объяснила, что в моём доме, на втором этаже, наш отдел есть. Справлюсь.
Отдел правда у нас был, вернее лаборатория. Договорилась, меня туда перевели. Начала учить простейший язык «Бейсик» цифровых машин.
Выпросила вторую рабочую инвалидность. Но долго не удержалась.
После зондирования сердце вовсе ошалело. Пришлось с работой распроститься.
Состояние и физическое и моральное было очень тяжёлое.
Я не хотела в семье быть матерью-инвалидом и инвалидной женой тоже.
Теперь приступы продолжались уже не часами, сутками. Встать в таком состоянии нельзя, а числиться на работе с длинным больничным неприлично. Пришлось отказаться от работы.
Теперь главная задача — исключить в семье больничный климат. Не обременять её лишними заботами обо мне.
Моё новое звание не должно мешать образу жизни никого.
Что-то постепенно менялось за последние годы.
Я перестала таскать на всю семью в обеих руках по 10—15 кг продуктов из магазина. Теперь Эрик брал абалаховский рюкзак и в выходной приносил продукты на всю неделю. А в будни докупали что-нибудь.
Я уже вылечила детей, и в юность они входили здоровые и красивые. Оля училась уже в МГУ. Лариса в старших классах. Желудок долечивала с папой в санаториях. Пальчики вылечили. Уже давно я успела их научить всем домашним делам. Умели готовить обеды, печь торты и пироги. Эрик тоже умел ещё туристом. Когда я не могла встать, они могли подменить меня, себя накормить.
Полы мыть я теперь не могла. Но дочки выросли, могли, по субботам, один раз в неделю. В будни Эрик пылесосил, как и раньше.
Все годы я работала, и все домашние дела были на мне. Мне казалось, что теперь можно семью перевести на самообслуживание. Разделив все взятые раньше обязанности мною на себя на троих взрослых и здоровых теперь членов семьи.
Оля из МГУ приезжала домой раза два в неделю на тренировки в альпсекции. У Эрика и Ларисы нагрузка большая была на работе и в школе. Ляля была на пороге аттестата. Ежедневные хлопоты по дому, обслуга зверья (кошка, собака, ворона). Я предложила Оле-спортсменке поучаствовать на самом удобном участке для неё. Вымыть квартиру в субботу. И нагрузка полезная для девичьей талии, и чтобы не чувствовала себя в родном доме гостьей. Это я на всех смотрела своими глазами и своими чувствами делилась. Для меня такое счастье было студенткой всё вычистить, вымыть в мамином и моём родном доме. В любой день, праздники, будни. Правда, радость от такой работы началась не когда я была студенткой, а гораздо раньше, с детства. И всю оставшуюся жизнь была естественным продолжением.
Вот и Олю привлекла к такой же радости. И только через много лет узнала от неё, как обременительна была для неё моя «половая» просьба.
Ей даже пришлось как-то пожертвовать своим участием в органном концерте.
А я старалась тоже по максимуму. Я не помогала, но и не мешала никому. Все работали, учились, встречались с друзьями. Ходили в походы, ходили в театры, выступали в органных концертах, в КСП. Моё вынужденное безделье в постели, пока дома никого нет, дало возможность много читать. На это уже последние годы не было времени. Только урывками, в отпуске, в транспорте.
Много журналов выписывали с Эриком. «Новый мир», «Юность», «Иностранная литература», «Вокруг света». К этому времени появилось много подписной литературы. Алик отстоял в Ростове ночь и сделал две подписки «Библиотека современной фантастики». Одну для своей жены, Энны, другую для Эркиной. Мне подарок на день рождения.
Подписок много деда Гриша сделал. Л. Толстой, А. Пушкин, М. Лермонтов, А. Чехов, Ф. Достоевский, военная литература, О. Бальзак.
Непрерывный процесс многолетний поднятия петель на девчачьих колготах так и не прекращался. Теперь более трудоёмкий, на эластичных.
Это позволяло драные колготы превращать в новые и прилично экономить.
И ещё новое интересное занятие. Из маленьких платьев делать большего размера. Прикупался небольшой кусок другой ткани. Получается новое, комбинированное платье. Всюду тканью удлиняются, расширяются все узкие и короткие места.
Тогда это было необычно и непривычно. Но через пару лет новые платья, комбинированные из двух тканей, продавались в магазинах. Это было модно.
А эту моду, получается, придумала я, по бедности. И даже не я, повторила свою маму. И выпускное платье синее с голубым.
Нет, моя болезнь точно никому не мешала в семье. В самых здоровых-прездоровых семьях не было гостей по многу раз в году и в больших количествах, 10, 15, 40 человек.
Были они всегда двойные. Детские и взрослые. Четыре дня рождения — семейные, пять — государственные.
На взрослые сначала собиралась вся семья Немировских. Затем семьи Юры и наших друзей — Лищуки, Кренкель.
Нет, я не считалась больной. Потому что, если надо лежать, я сижу, как Неваляшка, и перешиваю платья.
Если можно сидеть, я иду на кухню, сидя варю обед. Ведь это большим уже девочкам мы ночами готовили с Эриком огромные именинные торты и большие застолья, за которыми гости умещались с трудом. А все здоровые гости нас почти не приглашали. Хлопотно им.
Когда дети уже выросли, друзья и туристы и альпинисты заполняли комнаты молодостью, гитарным перезвоном, радостью. И это я смогла дом наполнять счастьем.
Дочки в подарок уже получали золотые украшения и количество роз, равное количеству лет именинницы. Уже их было 16, 17, 18.
Значит, мне удавалось всю боль держать внутри. Не омрачая свет своего дома. Важно, чтобы семья меня не видела слабой. Поэтому не было жалоб. И «падшей». Поэтому старалась падать без них. А помогать мыть полы и готовить обед можно и для здоровой мамы.

7. Плачет доктор в коридоре

Только однажды я потерпела поражение. Но это случилось гораздо позже. Когда дети уже выросли.
У Оли был муж Валера и две маленькие дочки Танечка и Ирочка.
Они жили в бывшей гостиной с роялем. Мебель лишнюю перенесли в комнату с балконом. Она стала гостиной с гостевым столом днём и нашей ночью спальней с Эриком. Мне нужен был открытый балкон, свежий воздух.
А Ляля переселилась в нашу бывшую спальню, маленькую комнатку.
Сидя и лёжа дома, уже безработная, я умудрилась переболеть гриппом. Наверное, от кого-нибудь в семье. Но и уже температура кончилась, и выходной был, отдыхательный день.
Тихо-мирно встала с постели, пошла в ванную умыться. Всего несколько шагов. Перед тем как упасть, у меня есть две-одна секунды. Нет никаких ощутимых признаков. Ни резкой сердечной боли или головной. Ни резкой слабости. Она уже стала постоянной. Ни темноты в глазах, как раньше, у студентки. Секундное ощущение «плохо». Но можно успеть сесть. Где стоишь.
Вошла, почувствовала. Ещё в сознании поняла, ни сесть, ни упасть некуда. Здесь раковина, за которую держусь. Справа чугунная ванна, за спиной стиральная машина «Эврика». Её несколько лет назад купил Эрик мне в подарок на Новый год. Это был дорогой и роскошный подарок по тем временам и нашему семейному достатку. Постельное бельё мы всё время сдавали в прачечную. Но и без этого ручной стирки для нас четверых было достаточно. Вот Эрик и пожалел моё хворое сердце.
Машину я очень любила, белую, красивую. Она особенно выручала меня, когда дети-студентки ушли в горы. Когда они возвращались из походов, я получала полную ванну туристской одежды. Даже на машине стирка в субботу занимала целый день.
Белое бельё, затем стирается отдельно голубое, розовое, чёрное, туристское. Потому что краски были линючие. Всё стирается по два раза. Затем тоже всё по отдельности полоскание несколько раз и отжим. Положила бельё, вынула, слила воду, налила воду. И по кругу. Весь день. Без неё я стираю каждый день. Так что большое спасибо Эрику.
Но весь режим этой полуавтоматической машины я не исполняла. Только стирала. Полоскала в ванне. Это быстрее. А выжимать в машине просто боялась. В этом режиме машина начинала трястись в жуткой лихорадке и даже подпрыгивать. Во-первый, очень громко. Во-вторых, боялась, что она рассыплется.
В этот раз «Эврика» стояла молча. Но я понимала, что при падении все три мебели ванной могут сильно меня повредить. И на полу места для туловища тоже нет. Выбирать, чем удобнее повредить себе лицо или голову, времени уже не было. Выход был один. Все были на кухне, в комнатах. Я попыталась сберечь последние силы к громко крикнуть Эрику: «Эрик, принеси табуретку!». Чтобы успеть сесть на неё.
Но или не хватило сил на громкость и никто меня не услышал. Или услышал Эрик, но не успел добежать с табуреткой. Или она была занята и на ней кто-то сидел.
Но последствия были печальные. Всё-таки я выбрала раковину. Но уже бессознательно. Она оказалась разбитой вдребезги, не знаю почему.
А когда позже Эрик купил новую и вызвал слесаря поставить её на место, было ещё печальнее.
Во время установки слесарь почему-то проломил стену насквозь. В коридор. И ему пришлось эту дыру заделывать цементом. И он был очень злой. Но не на свои дырявые руки, а на тех, кто разбивает раковины, т. е. на меня.
Очнулась я на кровати. Голова моя была на коленях у Эрика. Как всегда, возвращаясь, я услышала сначала его громкое прерывистое дыхание. Затем увидела его лицо над собой. Очень встревоженное. Я очень расстроилась, что так напугала его. Поэтому сразу стала улыбаться, утешать, успокаивать его и извиняться.
Но такое безобразие при свидетелях было всё-таки только один раз. Самое удивительное, раковина пострадала, а я-то цела.
Чтобы не беспокоить лишними разговорами детей и Эрика о моём некрасивом поведении, я и не расспрашивала их о деталях. Поэтому знаю только, что Эрик с Валерой дотащили меня до кровати. А уж сколько времени я возлегала на коленках Эрика, оживляли меня чем-то или я сама оживилась, не знаю. Врачей рядом не было.
Был ещё один памятный случай. Но гораздо раньше. Я ещё ходила на работу на весь день. Не оформляла инвалидность.
Лето. Дети скоро закончат учебный год, впереди каникулы, отдых.
Солнечное, тёплое утро. Все проснулись, собираясь в школу и на работу. Все рады свету в доме и друг другу.
И вдруг чёрная туча. Ищем кошку. Её нигде в доме нет. В сердце тревога. Прошу Эрика посмотреть за балконом. Да, выпала с 11-го этажа.
Страшно, больно. Непонятно, как она там оказалась. С первого дня, как переехали сюда, на все окна и двери балкона Эрик прикрепил специальный крепёж регулируемый. Окна теперь открывались на щель, не шире кошачьей головы. На двери балкона — крючок.
То ли кто-то не закрыл балконную дверь, то ли сама лапой открыла.
Послала Эрика заниматься кошкой. Принёс всю перебитую, но живую. Повёз в нашу ветеринарку. Там ему отказали. Не могут помочь. Послали в Москву, в специальную ветклинику при Тимирязевской академии.
Повёз. Позвонил предварительно, предупредил.
Но ещё до его ухода из дома был свидетелем моего глубокого потрясения. Как только узнала о кошке за балконом, в глазах потемнело. Села на стул, пережидая лёгкий обморок. Я собиралась поехать на работу. Но несколько попыток встать были неудачны, кончались тем же. Поняла, что не доеду. Решили с Эриком, что мне придётся день дома побыть. Позвонила на работу. Предупредила, прилегла на кровать в дальней комнате. Стала ждать звонка телефонного от Эрика.
Где-то через час он позвонил. Я тихонько, осторожно добрела до телефона в коридоре. Он сообщил, что довёз, но тоже помочь не смогли, у неё много переломов, она умерла.
Конечно, Эрик заметил, что я утром тоже не очень хорошая была. За двадцать минут умудрилась три обморока сообразить.
Я услышала его вопрос о моём самочувствии и почувствовала, что опять теряю силы, темно в глазах, сейчас упаду.
Скорее села на пол. И опять последняя мысль, что надо успеть его успокоить, чтобы не волновался обо мне. Хватит с него одной кошки.
Я успела: «У меня всё хорошо, не волнуйся». Но я не успела положить трубку на аппарат, хотя очень хотела.
Очнулась, не знаю через сколько времени. У меня сильный токсический озноб, как после родов с Олей у Евгеньюшки. Скорее положила на место трубку. Встать не решилась, поэтому на четвереньках доползла до кровати. Она и телефон в противоположных концах трёхкомнатной квартиры. Телефон у входной двери.
Полежала недолго. Опять звонок. Решила, что Эрик волнуется, дозванивается. Тихо, по стенке добрела до телефона.
Вместо него — женский голос. Звонит секретарь директора, весело мне сообщает.
Эрик мне не дозвонился и просил её как-нибудь узнать о моём состоянии. Для выяснения она послала водителя директора. Я пообещала держать дверь открытой.
Озноб не проходит. Догадываюсь, что это неполезно. Не стала бродить по квартире. Достала из шкафа зимнее пальто, замоталась в него и села на полу в коридоре. Жду водителя.
Телефонный звонок. Думаю, Эрик, волнуется. Нет, секретарь. Обе в недоумении. Она сообщает, что водитель приехал, звонил, я не открыла. Он взволновался тоже, взломал дверь, чтобы удостовериться, жива ли я. А меня в квартире нет. Естественный вопрос: «Куда же я делась? Ушла?».
Нелепость. Эрик волнуется, звонит в дирекцию, секретарь срочно принимает меры, а я где-то прогуливаюсь.
Я трясусь в ознобе в шубе на полу, но в сознании. Оправдываюсь, что я дома, нигде в другом месте меня нет и быть не может. И сама ничего не понимаю.
Через какое-то время звонок. Телефон рядом, на полу. Беру трубку. Секретарь. Хихикает. Водитель перепутал корпус. Взломал дверь в чужой квартире № 61 и меня не нашёл. Успокоила меня, что погром они ликвидируют. Спасибо.
Вся перегруженная эмоциями и трясучкой, доползаю до постели. Лежать мне лучше, чем сидеть. Даже в шубе.
Сознание не очень ясное. Вдруг передо мной в комнате появилось странное видение. Сухой, высокий, незнакомый морщинистый старик. Мысль: «Начался бред».
Открываю во всю ширь глаза: «Бред» заговорил: «Здравствуйте, я папа Бори Полосухина, меня Ваш муж по телефону просил зайти вас проведать».
Я поблагодарила, успокоила, распрощались.
Всё окончилось благополучно. Со мной. Но так и осталось для меня что-то непонятное.
Что разволновала Эрика трубкой висячей, понятно. И это плохо с моей стороны. Что захотел послать кого-то проведать меня, понятно. И это хорошо. Но ведь самое простое — позвонить в свою лабораторию и отправить любую свою сотрудницу. Галя, Рита, Люся. Все его обожают. Проведают меня и помогут в лучшем виде.
Но дозваниваться до дирекции, задействовать секретаршу, водителя. Который взламывает двери в чужой квартире. Старичка Полосухина, который сам еле ноги передвигает, посылать. Хоть и живёт через дорогу от нас. Даже не живёт, а в гости к сыну Боре приехал.
Но это всего пара неудачных моих падений. В обоих случаях были объективные причины, с которыми я не справилась.
Разбитая раковина — следствие гриппа. Выбитая водителем чужая дверь — трагедия с кошкой.
Но мне не нравилось моё поведение, которое пугало моего Эрика.
Я, конечно, тихо горевала, что все попытки стационарного лечения оканчивались не в мою пользу.
Приходилось даже сбегать от них под расписку, когда оставалось совсем мало времени до полного моего уничтожения.
Дома я отлёживалась, выводя яды, которые они мне скармливали.
Но надежда ведь умирает последней. И я её не теряла. Прямо как в песне: «Я ждала и верила, сердцу вопреки». Я его, сердце, всякий раз передавала во всё более умные руки. Начала лечиться в районной, зеленоградской больнице. Затем переходила из одного в Москве института в другой. Аспиранты, доценты, профессора. Как тут не верить им?
И я решилась ещё раз. Последний. Снова в НИИ кардиологии.
Но не в Петроверигский переулок, где меня пронзали и изучали зондами изнутри. А в новое, отстроенное, красивое здание с современной аппаратурой. В отделение к знаменитому академику-кардиологу Н. Сомову.
Туда я могла попасть уже только с помощью деды Гриши. Я уже не работала в НИИМП, следовательно, никому не нужна и лечить в клиниках меня не надо. Здание внутри и снаружи красивое и просторное. С холлами, телевизорами. Меня вообще поместили в палату на двоих.
Там было интересных два момента. Было лето, но я почему-то заболела бронхитом. Эрик мне принёс мёд и в термосе заварил травку, горный чабрец. Я усердно лечилась. Попивала тёплый напиток четыре раза в день. В один из разов в рот залетела пчела и укусила за язык. Я же с мёдом чабрец пила. Пчелу я выплюнула, язык распух. Я вспоминала Эрика, когда в горах его за язык муравей укусил. Малиновый. Вместе малину ели.
А ещё у меня сложились интересные отношения с ведущим врачом.
Молодая, симпатичная. Кончала ординатуру на Урале. Внимательная, заботливая. Долго читала мою историю болезни, слушала моё трепетное сердце и очень переживала за меня. А я её утешала, как могла. Объясняла, что странные у моего организма отношения с лекарствами. Антиаритмические лекарства не только не помогают, а вредят. Доказано на практике. При приёме их приступы удлиняются и усложняются. Я легла сюда, чтобы умные, добрые, профессиональные врачи ответили на мой вопрос, который давно на Руси ставил Чернышевский: «Что делать?». Этому вопросу он посвятил целую книгу. А мне хоть бы несколько слов услышать. Аспирантка искренне горевала обо мне, очень хотела помочь. Даже плакала из сострадания. У нас с ней надежда была только на академика Сметнева. Сложность была в том, что он так был знаменит, что всё время разъезжал по всяким странам заграничным на научные конференции. Здесь, в клинике, бывал редко и коротко. Хотя и вёл это отделение.
Моя милая доктор отслеживала его поездки. А когда вернулся, она караулила его за дверью! И один раз она его затащила в палату!
Он был недолго, всего несколько минут. Бегло перелистал историю болезни, коротко выслушал врача и сказал своё заключительное слово: «У Вас парадоксальная реакция на лекарства. Всё отменить». И поставил под заключением подпись.
Больше на мне никто ничего не проверял. И больше я врачей не тревожила.
Вывод Сметнева означал, что помощи мне нет. Сколько смогу, столько проживу.
Академик произвёл на меня впечатление. Он очень умный. Единственный из всех врачей за много лет нашёл правильный ответ. И этим спас от дальнейшего меня уничтожения.

8. Неотправленное письмо

Время стирает эмоциональные краски событий. А без красок они делаются похожими на сухие тезисы.
Поэтому так дороги письма, слово своего времени. Они возвращают чувства того времени, их оттенки.
Не могу отказать себе в удовольствии включить одно из писем того, клинического времени. Адресованное дорогому нашей семье человеку, Юсим Евгении Михайловне. Завотделения роддома им. Семашко.
Неотправленное, потому что недописанное. Большое, потому что много свободного времена на постельном режиме.
Тон письма, интонации более точно передают душевное состояние. И состояние здоровья на пороге важных событий в жизни наших дочерей.
Заветная мечта — успеть бы на свадьбы к ним.

Здравствуйте, наша любимая, прекрасная, замечательная Евгения Михайловна!
После Вашего коротенького телефонного ответа на моё толстущее письмо я решила продолжить своё повествование по нескольким причинам.
Во-первых, по торопливому разговору я поняла, что я Вас встревожила и огорчила своими былицами, хотя старалась наоборот — развеселить. Значит, надо исправиться. 
Во-вторых, я в Вашем лице получила единственного, но совершенно необыкновенного читателя, который воспринимает моё слово как «живое». Я поверила, что Вам не только интересны мои письма, но мне кажется, что Ваше замечательное доброе сердце отзывается на каждую мою мысль, тревогу, радость. Я почти с Вами рядом. Чтобы легче было всё понять Вам и разобраться во всё мне самой, я расскажу Вам о себе, о нас, ладно?
Дело в том, дорогая Евгения Михайловна, что находиться в касте, в племени инвалидов не такое уж простое дело. Я не о самой болезни. У всех что-то болит: зуб, нога, живот. Все мы всю жизнь как-то справляемся, Вам это знакомо.
Я о другом, более сложном. Меня разделили пополам и оставили мне одну половину. У меня всю жизнь, сколько себя помню, были любимое дело и любимая семья. Сначала это учёба и мама, потом работа и Эрик, дети. Мне кажется несчастным каждый человек, который живёт или с нелюбимой работой, или с нелюбимой женой (мужем), правда? Мне кажется, настоящие люди и любят по-настоящему. Дело не только способ заработка, а жена не вкусное угощение. Это потребность как воздух, без которого нельзя жить.
И вот у меня отобрали любимое дело, выключили мозги (пусть часть мозгов), отобрали радость общения с людьми, разными, но интересными. (Ну, ВТЭК, погоди!). Потом отобрали лес, улицу, скамейку в сквере, свежую траву, берёзовые листья. И зимой хорошо, и осенью, и летом — там, на воле. Заперли в квартире № 61. Правда, квартира хорошая, трёхкомнатная, и кухня большая, и балкон, и этаж 11. Балкон — это очень хорошо. Мы летом и весной, когда тепло, делим его с Варюхой. Но не пополам. Ей одну треть, а нам с Филькой две трети. Помните? Варюха — это которая не собака, а ворона, но лает, гуляет «у ноги» с нами по Центральному проспекту и живёт у нас уже 17 лет. Без паспорта. А Филя — это не Филимон, как мы думали, а Офелия, но с бородой, с усами, с красивой причёской на спине. Тоже без паспорта, но это всё-таки собачка и живёт с нами 5 лет. Обеих подобрали на улице дети.
Так вот, в этой прекрасной квартире я и живу со своей прекрасной и любимой семьёй. Муж Эрик, дочки Оля и Ляля, звери. И зять, Олин муж, Валера.
В чём сложность существования инвалида? Я рассматриваю идеальный случай. Ведь есть случаи существования в нелюбимой квартире, просто без семьи и даже не в собственной квартире. Это уже не сложности — это трагедия.
Так вот, инвалид имеет какой-нибудь физический недуг, например пароксизмальная мерцательная аритмия. С длительными приступами, в 5—10—20 дней, с перерывами в полтора дня. Но находясь «в здравом уме» и в какой памяти? Светлой? Нет, «светлой» она будет, когда помрёт. Наверное, «ясной»? А с каким умом и памятью живу я, если у меня уже «отключили» часть мозгов? Я ведь уже в этом призналась выше. Пусть будем считать, что оставшиеся 2/3 мозгов (не отключённых) всё-таки и «здравые и ясные». Что это значит? Это значит, их надо использовать в маленьком моём коллективе «в оптимальном режиме» (вот — «производственный термин). Опять отключённая извилина подключилась. А это значит, что каждый инвалид должен составить себе «Кодекс поведения инвалида в окружающей среде».
Наверное, этот наш кодекс как-то напоминает девиз врача: «Если не можешь лечить — не вреди!». Такой и у меня.
И ещё. Если уж лишилась массы полезных привычек: зарабатывать деньги, носить из магазина сумы с продуктами, бельё в прачечную и химчистку, обувь в ремонт, стирать, мыть полы и посуду, печь торты и пироги. Да мало ли у здоровой и даже не очень женщины бывает хороших привычек! — так уж не мешай людям близким жить. В полную силу им работать и учиться (кто это любит), в полную силу, отдыхать, радоваться, смеяться (кто это не любит?).
Значит.
В присутствии мужа и детей и других хороших людей (звери не в счёт):

1. Нельзя признаваться в своих слабостях.

а) Если ты можешь только лежать с «мерцалкой» и одышкой — лежи с улыбкой и говори тихо и медленно, чтобы было незаметно, что задыхаешься и мерцаешь, как будто ты просто бездельничаешь.
б) Если ты можешь лёжа «мерцать» без одышки, мерцай сидя, как будто ты всё бездельничаешь. Можно оживлённо разговаривать на самые разнообразные (не медицинские) темы с только что пришедшими членами семьи. Можешь штопать бельё и туристское снаряжение.
в) Если ты можешь сидя мерцать, «встань и иди» (Эрве Базен) на кухню — подогрей обед, если он есть.
г) Если у тебя суточный перерыв между приступами, успей на наделю наготовить обед, выстирать бельё в машине, навести в квартире порядок.

2. Нельзя иметь плохое настроение у себя и тем более портить его окружающим, выражать отрицательные эмоции.

3. Разрешается болеть только без свидетелей. Можно тогда сколько угодно и с чем угодно лежать. Вволю задыхаться, мерцать, без улыбки, с грелкой, скрючившись или просто на спине.

4. Рекомендуется купаться с незапертой в ванной комнате дверью и при наличии кого-нибудь из семьи за дверью с той стороны.
Во-первых, при потере остатков памяти и сознания, кто-то поможет найти их.
Во-вторых, если купаешься одна, почему-то всегда раздаются звонки во входную дверь или по телефону и осложняют и так непростую жизнь.

5. Не решены окончательно и не сделаны научные выводы по двум вопросам:
а) о потере памяти (остатков) и сознания в сухом виде;
б) о клизме.
Можно считать их в стадии исследования.

Судите сами.
При длительном постельном режиме (20 дней), при наличии дремучего хронического колита и махрового геморроя (это мы его с Вами вырастили, когда Олю рожали!) и отсутствии работы кишечника требуется что?
Клизма.
Сами понимаете, насколько это омерзительная процедура даже для здорового, тем более для меня — придавленной, придушенной, приплюснутой к кровати во время длительных приступов. Чтобы никто не догадался о самой глубокой стадии унижения твоего. Пытаешься использовать этот медицинский прибор, конечно, когда дома не только моих любимых свидетелей, а даже и духа их нет.
А что получается из этого?
А получается страшное дело. Проктологическая операция в мерцательном состоянии под общим наркозом. Который категорически противопоказан кардиологами, но необходим хирургам.
Потому что после этих процедур, неумелых, неудобных, неудачных, мой махровый геморрой превратился в махровый фашизм. И выход один — уничтожить его. Потому что сил ну никаких не осталось от боли.
И операцию — мне сказал мой врач — доцент-кардиолог Недоступ — может сделать единственный хирург в Москве — профессор Альф. Который делал подобную операцию, по преданию, английской королеве. Враньё, конечно, но вдохновляет.
По совокупности каких-то признаков я должна была как-то приблизиться к этой королеве, чтобы профессор Альф взял меня к себе на операционный стол.
Добрый мой гений — знаменитый профессор Альф взял меня. Совокупность моих признаков (мерцающее сердце + геморридные гроздья с грецкий орех наружных и внутренних узлов, трещин, полипов) оказалась достаточной, чтобы приравнять и меня к самой королеве и сложнейшим советским больным. Других, менее сложных, профессор Альф не оперирует.
Мы очень подружились даже. Я его полюбила с первого взгляда (посленаркозного) за то, что осталась жива, и за то, что избавил от мучений (не сразу, конечно!).
Он тоже ко мне, по-моему, остался неравнодушным за это же.
1. Долго, целый месяц, не хотел расставаться со мной, не отпускал домой, вместо положенных 10 дней.
2. На перевязках, довольный, любовался делом рук своих.
3. Но огорчался, что хоть я и жива, но стала сильнее мерцать и чаще падать в обмороки, когда пыталась добраться до туалета (он далеко, в конце коридора). И я падаю или в комнате, не успев даже выйти, или в коридоре, или, если дойду, — в туалете.
А я его утешаю, что это и раньше бывало, что он, Альф, очень хороший.
И, чтобы он не очень огорчался, я заимела добровольцев-сопроводителей из числа выздоравливающих нашей палаты. И они меня очень выручали. В комнате в нужную минуту подставить стул, в коридоре прислоняли к стенке. А в туалете, если бы понадобилось, я уверена, вынули бы и из унитаза.
Я до сих пор очень люблю Альфа. Ни разу не было, чтобы не вспомнила с благодарностью его. По утрам.
Я не только с ними. Я со многими подружилась.
С прекрасной женщиной Верой Петровной. Это врач-кардиолог. Её ко мне приставил тоже Альф. Навещала меня каждый день. А когда заболела сама, прислала врача-терапевта. Так волновалась, заботилась обо мне, хотя и не могла помочь ничем. Я и её утешала, как могла.
И ещё я подружилась с двумя сопалатницами, Антониной Ивановной (бывшим экономистом) и Марией Григорьевной (бывшей военной лётчицей). С ними я и сейчас перезваниваюсь и поздравляю с праздниками, уже 6 лет.
Мои бывшие проктологические сопалатницы очень добрые, славные и по-своему интересные люди. С Марией Григорьевной мы «одного поля ягода», зеленоградского поля. Дело в том, что во время войны на месте нашего дома (кор. 402, кв. 61) было поле, военный аэродром и военная школа лётчиков. Мария Григорьевна была в ней инструктором и обучала молодых пилотов. А уже после войны на месте аэродрома стали строить чудесный город Зеленоград. И мы в нём живём.
А Антонина Ивановна почему-то сама мною заинтересовалась больше.
Во-первых, на неё очень сильное впечатление произвёл момент возвращения моего из операционной в палату.
Две красивые юные сестрички подвезли меня на каталке к постели, весело о чём-то болтая, сбросили меня, «как бревно (выражение А. И., я ещё наркозная и бессознательная), на кровать. Сначала лицом вниз, потом дёрнув за руку и за ногу, перебросили лицом вверх и ушли». Я, конечно, была очень некрасивая в эти минуты. Потому что бедная Антонина Ивановна со страхом вглядывалась в моё лицо после этих несложных манипуляций юного медперсонала, мучилась сомнениями: живая я или нет?
Если живая, то почему со мной обращались «как с бревном»? И почему я молчу и личико моё необычного, неживого цвета? Она не знала про общий наркоз, всем делали под местным, и все возвращались вполне живыми, глядящими, говорящими, во вполне естественном, обычном виде.
Если же я всё-таки «неживая», рассуждала в тревоге и смятении моя несчастная соседка, то зачем же меня к ним привезли?
Она в себя стала приходить и немножко соображать в непонятной и страшноватой ситуации, только когда пришёл врач-нарколог ко мне. И стал помогать мне принудительно приходить в себя и немножко соображать.
Ему это удалось, чему мы потом, позже, все очень радовались.
Как всегда при возвращении «оттуда», сначала вернулся слух. Я услышала настойчивые вопросы и команды: «Видите Вы меня — Отвечайте!». Я почему-то догадалась, что это спрашивают меня, и, конечно, никого не увидела, но сообщить об этом любопытному не могла, язык не шевелился. Затем послышался какой-то трудный, тяжёлый стон, и тоже догадалась, что это мой стон, собственный. Сразу сработал рефлекс «защиты окружающей среды». Подключилась первая сознательная извилина моих бессознательных мозгов: «Как же это я так? Нельзя! Здесь же больные люди и им неприятно, надо скорее их (звуки) удавить». И я удавила, замолчала.
А потом уж стала сама подключать остальные извилины, чтобы разделаться с нахальным приставалой. Которому приспичило, чтобы я на него «посмотрела». «Глазки» ему ещё надо состроить, может быть?
Я стала с трудом разлеплять веки. И сквозь туман узнала склонённое надо мной лицо доктора, обрадовалась и даже попыталась подарить ему нежную улыбку. Но уж какая у меня на лице «фигура» получилась, не знаю, не спросила.
Я почему так подробно рассказываю? Во-первых, я всегда ехидно и презрительно ухмыляюсь писателям, которые берутся описывать «возвращение сознания» из какого-нибудь беспамятства, ничего в этом не понимая. Потому что сами «там» не были, и поэтому врут безбожно. И где они только эти сведения получают, из каких источников? Может, описывают собственные наблюдения, но другого рода, после попойки? Там-то как раз и бывают всякие видения. Это не личный, правда, опыт, а информация «извне».
Вот писатели все, без исключения, и как правило — мужчины, пишут, что когда к человеку возвращается сознание, у него появляются какие-то непонятные, незнакомые видения и кружится голова. Точь-в-точь все пьяные мужчины (женщин не встречала), говорю для точности только о «сильной половине». На улицах ходят с разными видениями. Пока не упадут и лежат вроде меня «бревном». Обнимаются со столбом, деревьями, как с любимой женщиной, дарят мне и даже моей вороне нежные улыбки. Как лучшим друзьям, с которыми «соображали на троих». И сильно качаются от явного головокружения.
Поскольку писатель — это не врач, который для истинной науки не раз жертвовал своей жизнью, проводя на себе самые опасные опыты, я не только ехидно ухмыляюсь ему (писателю), но и прощаю. И даже больше. Дарю даром небольшое, но вполне научно обоснованное методом статистической обработки данных, медицинское сообщение, проверенное на себе лично. Не ради большой ценности, а ради истины.
Во-вторых, может быть, и для Вас, врача, эта истина имеет некоторый профессиональный интерес.
Как же врач-нарколог задавал мне странный вопрос? У меня закрыты глаза, а он допытывается, вижу ли его.
Здесь я кончаю о клизме и одновременно перехожу к пункту 6 а) «кодекса», т. е. к теме о «потере памяти и сознания (и о нахождении их) в сухом виде».

9. Возвращение из трюма и горных трещин

Некоторый интерес в этом вопросе даже и я сама нахожу. Потому что располагаю самыми разнообразными и достоверными случаями из собственного опыта. И анализ их приводит к абсолютному совпадению количества, порядка признаков потери, а потом нахождения «здравого ума и ясной памяти». Приведу примеры, обоснование, причины и следствие этого явления.
Признаков всего три, и порядок их следования строго неизменный при «потере» и прямо противоположен при «возвращении» владельцу (если оно состоится).

1. Теряется способность управлять своим телом. Неуправляемое подгибание ног и непослушание других частей — рук, головы, шеи.
2. Отключается зрение.
3. Отключается слух.

И наоборот. Сначала возвращается слух!
Причём слуховая «извилина» мозга включается сразу в нормальный рабочий режим. Не только слышишь речь обращённого к тебе врача-спасителя (как Вы, Евгения Михайловна) или просто какого-нибудь любопытного, но понимаешь её смысл. И или радуешься ей, если хорошие слова, или огорчаешься, если слышишь какую-нибудь глупость в свой адрес.
Складывается даже такое впечатление, что врачам надо знать месторасположение этой слуховой извилины и цеплять и будить скорее её, потому что она даёт потом команды просыпаться всем остальным, и все её слушаются, и начинают глаза открываться, и самой уже сказать что-нибудь хочется. А то, что в большинстве случаев бьют несчастного бессознательного человека по лицу (раньше за это на дуэль вызывали!) или затыкают нос ватой с какой-то тухлятиной вроде  нашатыря, а он и так не дышит, я считаю в корне не справедливым. И так человека жалко.
Если исследовать этот вопрос глубже, то может оказаться, что для человека слухо-речевой аппарат важнее самой головы, в которой он находится. Он решает не только вопрос «жить или не жить» человеку в вышеописанной ситуации, но и определяет уровень интеллекта. По речи ведь легко можно отличить учёного и бандита, трезвого и пьяного.
Но, самое главное, чем быстрее слуховую извилину включить, тем быстрее можно оживить человека. Включать сердце ею, а не страшными высоковольтными разрядами. Не всегда с успехом.
Итак, какие могут быть причины потери сознания.
Например, падение в трюм комфортабельного теплохода «Чернышевский» во время практики студентки МВТУ им. Баумана. Особенно, если трюм глубокий, трап вертикальный почти и обит железом, а пол внизу цементный. Студентка — это я, на 4-м курсе. Практику, конечно, я не в трюме проходила, а на заводе тяжёлого машиностроения в Киеве. И теплоход не по Крещатику знаменитому плыл, а швартовался у пристани на Днепре. А я пришла пообедать вместе со своей группой бауманцев. А на Днепр мы попали, потому что заводчане пригласили нас на выходной с ними на массовое гулянье. Но они были «сдомные», поэтому принесли с собой кошёлки с закуской. А у нас, студентов, не было дома, не было и закуски. Поэтому были мы голодные и пошли обедать в этот замечательный по комфорту и уюту теплоход, в ресторанчик его. И пока друзья-товарищи за столиками на палубе ждали заказ, я пошла знакомиться с кораблём. Потому, что нога моя впервые наяву шагнула на морское судно. Потому, что у нас в Москве, на Москве-реке, я никогда таких больших не видела, и ещё потому, что была любознательная, даже когда голодная.
Я шла по всяким коридорам и любовалась красивой полировкой стен, зеркалами, ковровыми дорожками. Завернула в какой-то полутёмный переулок и провалилась, головой пересчитывая железные ступени трапа, куда-то вниз и грохнулась на цементный пол. Не знаю, сыпались ли искры из глаз, — зрение уже отключилось. В последние секунды угасающего сознания я услышала удивлённый возглас: «Какая-то девушка упала в трюм теплохода!». И успела обидеться: «Видят, что девушка упала, хоть бы навестил её кто-нибудь...».
Очнулась я в медпункте (или лазарете — как это место на корабле называется?) от тревожного и в то же время радостного голоса: «Счастливая, счастливая, и мать у неё счастливая! Надо же — ни одного перелома!». Я со всем этим согласилась, сразу почувствовала себя счастливой, открыла глаза, увидела комнату белую, около себя — людей в белых халатах, а себя в белых бинтах, где только можно: руки, ноги, голова. Всё бело!
И ещё я услышала, что «гужу», гудит вся правая сторона моего тела, от середины макушки до правой пятки. Как телеграфный столб. Слушали когда-нибудь телеграфный столб? Вот я им была.
(Обратите внимание, в каких качествах я находилась: столб, бревно — близкие понятия).
Недавно я узнала от своего участкового врача, что это была контузия. Но не боевая.
Я обижалась в трюме, оказывается, зря. Меня из него вынул какой-то очень хороший юнга и на своих руках донёс до лазарета. Я не знаю, долго он нёс или нет на 4-х-палубном судне, отдал врачам и как безвестный рыцарь удалился. Я не видела лица, наверняка прекрасное, своего спасителя-героя; не слышала его голоса, уверена, мужественного, и не знаю его имени (запомнила бы навсегда), потому что всё это время «меня не было», а когда я в себя вернулась, оказалась контуженной, поэтому не сразу о нём вспомнила. И после про него ничего не узнала. Но всю жизнь я была ему благодарна душевно, а сейчас выражаю это письменно.
Когда я встала и пошла к автобусу, мои мальчики из группы, с виноватыми лицами, что не уберегли, пытались нести меня на руках тоже или хотя бы взять меня за буквально белые руки. Но это больно, мне достаточно было чувствовать их дружеские локти, и я шагала самостоятельно, и все киевляне расступались передо мной, а может, шарахались от забинтованной шагающей белой статуи.
Кроме тайны спасателя осталось и время. Важный параметр научного исследования. Сколько времени выключен был слух. Для определения времени этого надо было знать сумму других. Сколько пролежала в трюме, сколько времени нёс юнга и сколько в лазарете меня оживляли.
Интересное замечание врача. Сознание чётко и навсегда отпечатывает, как кадр, мгновения (семнадцать или нет, не скажу, не считала) перед потерей его и после возвращения. А потом память работает как всегда, т. е. выборочно. Во всяком случае, я совершенно не помню, сколько времени я «гудела», заживали болявки, когда сняли бинты и кто. Диплом я уже защищала без бинтов. Это точно.
Третий, тоже достаточно интересный по своей нетипичности пример оживания. Провалиться в ледяную горную трещину.
Это было на Клухорском перевале. Я уже была не студентка, а молодой специалист ЦНИИСа.
Кроме того, я стала ещё и туристка и у меня уже был собственный муж Эрик. Вот с ним-то и группой наших туристов ЦНИИСа мы отправились летом на слёт туристов на центральный Кавказ, в долину Гвандры.
Но слёт не состоялся, т. к. накануне штаб его зачем-то ушёл в горы и потерялся. Поэтому, вместо праздничного костра и песен, из прибывших туристов создавали спасательные группы и отправляли в горы по разным азимутам на поиски пропавших. Отбирали желающих и имеющих опыт в горах. Эрик, разумеется, был такой, а я, наоборот, не имеющая и не желающая, поэтому мы с ним расстались. На сутки.
Потерявшихся благополучно привели на второй день живыми, здоровыми и голодными, но зато Эрик вернулся больной, с ангиной. А он, руководитель группы, должен вести нас согласно маршруту. А на высоте болезни обостряются, у него температура ~ 40 градусов. Группу повела его зам. Нина Карпова. Он остался в горах, до выздоровления. Я, как Пенелопа верная, конечно, осталась с ним.
Дали нам палатку, мало продуктов и ушли. Стали жить вдвоём. Он, Робинзон, но больной. Я, Пятница, озабоченная. Больше никого. На много горных километров вокруг, вниз и вверх. Все туристы с долины ушли по своим маршрутам. Не скажу, что в шалаше-палатке с милым сразу наступил рай. Я ещё была недавняя жена и туристка неопытная и не имела опыта лечения мужей от болезней на высоте, в горных условиях. Я, конечно, старалась лечить, как могла, но больше жалела. И ещё меня беспокоил вопрос: как малым количеством сухарей подольше его прокормить, хоть и больного, но сильно голодного. Я всё надеялась: может, какой пастух к нам забредёт с овцами или лучше с коровами? Тогда я бы любимого мужа молоком стала лечить. И правда! Вдруг к вечеру замаячила какая-то одинокая фигура среди гор, правда, без стада. Я, как настоящий Пятница, стала махать руками и кричать и зазывать.
Фигура и впрямь приближалась ко мне. А когда подошла, оказалась не пастухом и даже не коровой, а нашей туристкой Лидой Емельяновой. Она немножко прошлась с группой, ей надоело тащить тяжёлый рюкзак, и она вспомнила о нас. Стали жить втроём. Но есть-то всё равно нечего и лечить некому. Эрик решил сам выздоравливать. Как только он смог встать, я погнала всех: Робинзона, Лиду и себя — пастись самостоятельно. Обнаружили много грибов и малины в камнях. 10 дней мы чудесно потом прожили, правда как в раю. Ели грибной суп и малину. Но Эрику опять не повезло. Как самый голодный, он решил ускорить процесс насыщения. Как мы, не стал пальчиками ягодки рвать, а обкусывал малину с куста. За это его в язык укусил муравей, горный и злобный, и язык распух мгновенно и во рту не помещался. Он носил его отдельно. Зато горло быстро зажило. А потом и язык вернулся на своё место.
Эрик сразу принялся за свои инструкторские туристские обязанности и твёрдо решил ликвидировать мои пробелы в горно-туристском образовании. Загонял меня, родную, на немыслимую высоту по невообразимым осыпям и склонам, стенкам, камням, щелям, и всё это без страховочного снаряжения. А без него в горы и чужих не пускают. И родных тоже.
Я думаю сейчас, это он проверял на прочность способности и возможности мои. На что я способна в качестве спутницы его жизни. Раньше не было удобного случая. А тут тебе и безоглядная вера мужу, и верность, и храбрость моя и ловкость, и сила, изворотливость в стрессовой ситуации. Потренировав меня таким образом, оздоровевший муж-инструктор решил выводить нас с гор «в люди». И мы двинулись на воссоединение с остальной частью туристской нашей группы в конечный пункт назначения — г. Сухуми, столицу Аджарии.
Предварительно решили сделать пробный выход по ближайшим горам. И заодно поискать пастухов всё-таки и купить у них хлеба на дорогу, потому что путь до Сухуми (там, мы точно знали, накормят) не близкий. Пастуха мы нашли. Хлеба он не дал, но подарил нам в дорогу круг овечьего сыра. Очень интересного: его жуёшь, а он пищит! Сроду не ела такого сыра.
И мы пошли. Ели сыр, пищали. И вот, недалеко от Клухорского перевала нагнали большую группу иностранных туристов, немцев. Как все иностранцы, они, конечно, от нас отличались.
Что такое советский турист 50-х—60-х годов страны-победителя?
Это согнутая под здоровенным рюкзаком, обросшая, плохо умытая фигура в драной облезлой штормовке немыслимого цвета и не твоего размера. Бывает и в сатиновых шароварах и самодельных тряпочных бахилах на ботинках.
Что такое турист-немец побеждённой страны?
Мягкие, удобные ботинки на толстой подошве. Загорелые, хоть и волосатые ноги. Новенькие шорты и нарядные курточки. И мулы.
Мулы везут рюкзаки, саквояжи с бельём, коньяком и всякими угощениями.
Ходят они по хорошо протоптанным тропам, а не по камням, осыпям, ледникам, поэтому идут все большой толпой, не «след в след». Сытые, весёлые, добрые.
Мы пошли с добрыми. И вот идёт наша советская тургруппа из трёх человек: Робинзон, Пятница и Лида — красивые и голодные. На мне штормкостюм 56 размера вместо 44-го. Мне его на свадьбе подарил Юлька Веледницкий, друг-однокашник Эрика. Другого размера не нашёл. Правда, в поезде я за короткое время успела понравиться черноглазому кавказцу-портному, молодому и красивому. Кольца-то обручального на мне не было. А о наличии мужа не догадался. Я ему так сильно понравилась, что я, не теряя даром времени, достала свой новенький зелёненький штормкостюм и предложила его на меня ушить. Как мог, «на руках», иголкой с ниткой где-то, как-то поушивал. Модель из меня не получилась, но, главное, теперь я из него, костюма, не выпадала и мы могли идти с ним вместе, а не врозь. 
Теперь я шагала по центральному Кавказу в нём и дружно втроём пели песни. И мы были уже довольные, что встретили хоть и иностранных, но всё-таки туристов.
Идём мы за мулом и толпой, по хорошо протоптанной тропе.
И я провалилась в трещину. Вот как я это сумела? Никто не знал и не узнает.
Думаю, муж-инструктор уверовал в результаты своих тренировочных трудов и потерял бдительность. А я была не только любознательная (см. выше), но и пронырливая — шагнула в сторону и, пожалуйста, нырнула в дырку ледяную. Хорошо, что у меня две ноги. Я другой за край ледяной зацепилась.
Ну тут сбежались и муж, и все другие люди, стали вынимать меня, ставить на ноги. И я даже пошла.
Оставалось совсем немного дойти до привала. Там был конец перевала, начинался спуск.
Дошли, сели, а я почему-то упала. Наверное, потому, что меня стали раздевать, вытирать, перевязывать. Под новой штормовкой оказалась я оскальпированной. О ледяные края кожу с себя сняла.
Последние слова, которые я услышала: «Это она от страха потеряла сознание — крови много увидела».
А первые слова, вернувшись: «Мы её на муле повезём». Мне было интересно это.
Зверьё я люблю всякое, а здесь покататься на нём зовут!
Я скорее очнулась, и глаза открыла, и всех порадовала. А заботливые немцы стали меня ещё быстрее оживлять. И я пила вкусный горячий кофе и шоколадом закусила. Вот когда я узнала, что везут с собой на муле кроме снаряжения иностранные туристы!
А потом взвалили на себя весь груз с мула (!) добрые немцы и стали всаживать меня на доброго мула. Может быть, и добрый муж был среди них.
Мул шагнул разок, и я поняла, какую большую оплошность я совершила. Мне стало страшно на такой муловой высоте!
Ведь мы как раз прошли перевал и начинался спуск.
А теперь представьте себе, влезьте в мою местами ободранную шкуру.
Всё болит и шевелиться не очень-то здор`ово — это раз.
Ни на одном животном я никогда не ездила верхом, на муле тем более, — два.
На спуске голова этого мула гораздо ниже его хвоста и моя — тоже. И я на нём верхом — три.
В каком положении геометрическом относительно горизонтали или уровня моря находятся все мои забинтованные части тела?
Средняя часть гораздо выше конечностей (рук, ног, головы). Что это значит? Это значит, что мне грозит в каждое мгновение соскочить со спины этого мула сначала ему же на голову и потом покатиться в грустном одиночестве по горам, по долам, по камням неопределённое время. Никакого желания на это у меня не было, не хотела катиться, расставаться с хорошими людьми.
У меня появилась мысль. Сесть задом наперёд и держаться за хвост, может спуск будет надёжнее?
Но я же находилась среди иностранных гостей в наших горах родных. Я же не могла уронить честь и достоинство советского гражданина, туриста, молодого специалиста! И свою гордость. Поэтому я не призналась, что мне хочется держаться за хвост мула.

10. Весело о грустном

И я стала проситься идти своими ножками. Я изо всех сил стала уверять всех, и своего мужа-инструктора, и чужих инструкторов, и гостей иностранцев, что у меня уже всё-всё зажило, что я очень люблю ходить сама, особенно на спуске, что животному тяжело и мне его жалко.
А они все такие добрые, ласковые, участливые, бескорыстные — все со мной не соглашаются, уверяют в обратном и спуститься на землю не дают. Хоть плачь. Я и чуть не разревелась, пока мужу втолковывала, что боюсь! Скатиться, перекувыркнуться через голову мула. И что мул тоже может спотыкнуться и сам с горки скатиться.
Понял наконец. Сторговались. Когда спуск очень крутой — меня снимают, я спускаюсь сама. Когда не очень или подъём, опять громоздят на живой транспорт. Так мы благополучно и спустились с гор.
А потом была радостная встреча в Сухуми, потому что все оказались целы (почти) и живы.
А ещё было весёлое, с песнями возвращение домой. Правда, все сердобольные старушки в вагоне очень горевали обо мне в бинтах и жалели.
А на последнем повороте от черноморского побережья поезд остановился на пять минут, чтобы желающие могли в последний раз окунуться в море. Такой тогда был замечательный обычай!
Все наши туристы были желающие, и я тоже. Но была опять же забинтованная с ног до головы, я согласилась пойти на ручки к своему мужу, и он принёс меня к морю, но не выбросил, как Стенька Разин, а стал окунать меня единственно не забинтованной частью тела — «пятой точкой» (средней). Это было очень здорово.
Возвращаясь к исследуемому вопросу «о сознании», следует предположить, что остальные примеры из моей биографии менее экстравагантны, более типичны, имеют больше отношение к здоровью, чем к особенностям моего характера. Интерес они могут представлять больше с медицинской точки зрения и, может быть, некоторым разнообразием ситуаций. Наверняка этот вопрос изучен и записан в учебниках, и я могу дополнить информацию лишь о первичности и вторичности слуха, зрения, движения.
Сентябрь, 1961 год. Счастливые родители — это мы с Эриком, ждём первенца (а, если девочка, как — первенчиха?). Ждём активно. Свою комнату переклеиваем новыми обоями, красим, белим, моем, так как жильё Нового Человека должно быть такое же чистое и новое, как само Младенчество. Родители мы тоже новые, совсем неграмотные, необразованные, нет у нас близко ни мам, ни бабушек, ни даже книжек полезных. Есть только злая, как из сказки, мачеха Эрика на другом конце Москвы (и хорошо, что на другом) и две злые старухи-соседки, коммунальные, в соседних комнатах.
К вечеру перетрудилась и догадалась, что надо Эрику посоветовать везти меня в ближайший роддом, ведомственную больницу им. Семашко.
Это неинтересно, как рожают женщины. Это бывает страшно и больно.
Но я тогда в этом деле мало чего понимала, потому что мне не было больно (не было схваток), а потому и не было страшно. Из художественной литературы мне запомнились в основном случаи, когда русская женщина как-то быстро, между делом, на грядке или хлебном поле родит ребёночка и дальше пойдёт снопы вязать. И у меня появлялась иногда такая надежда, мол как все, я же тоже русская. Поэтому первые сутки времяпровождения моего в роддоме были даже приятные: муж под окном дежурит, мы с ним общаемся через окно по самодельной азбуке для глухонемых, настроение приподнятое в ожидании совершенно необыкновенного чуда: человек родится. Не было, и вдруг — есть! И ещё все люди вокруг очень добрые, ласковые, но самая лучшая, самая добрая — наша врач Евгения Михайловна. Стройная, красивая, из-под белоснежной шапочки — блестящая чёрная прядь, огромные голубые чудо-глаза освещают светом, добром всё лицо и всех нас.
И я поверила в любовь с первого взгляда. Я сразу поняла, что в неё влюбляются все: молодые, старые, дети. И я, конечно.
Но радости-то все эти были недолгие. Дитё-то «не идёт». Стали колоть. Стимулировать. Вот тут я и прочувствовала на себе литературное выражение: «рвут на части». Только долго очень. Около суток. И я завидовала соседкам: они покричат, а потом — раз! — и спят-храпят. В перерывах между схватками. А потом опять покричат и их уже ведут рожать.
А у меня нет перерывов. И меня всё не ведут. А когда наконец «чудо» произошло, у меня уже сил не было «осознать» его. Я успела взглянуть на свою дочку, увидела что-то синенькое, успела упрекнуть себя: «Не надо было вчера целую миску слив есть, дочка синенькая получилась поэтому».
И ещё успела укорить и доктора. Не знаю, слышала она или нет, вслух или про себя прошептала: «Вы-же-обе-ща-ли-что-боль-ше-не-бу-дет-боль-но!!!».
И «отключилась».
Очень нескоро, утром, через несколько часов, я стала «возвращаться». Слуховая извилина сработала первой, как всегда.
Оказывается, это и был типичный случай в медицине «клинической смерти». Много часов меня «вытаскивали» эти замечательные доктора. А озноб — всего-навсего от несовместимости крови. При переливании крови влили другой резус-фактор. Потому что мой был неизвестен. Меня разбавили положительным резус-фактором при моём отрицательном. Тогда я вообще про себя ничего не знала. Ну очнулась, ну подпоили малость коньяком. Главное-то: дочка есть! И «без дефектов», так мне сказали в тот же день. Но на ручки мне не дали, только на второй день. Нам с дочкой было очень трудно, и Вам, всем врачам тоже было очень, очень трудно, когда Вы спасали наши две жизни. Поэтому, любимая Евгения Михайловна, я на всю жизнь поместила Ваш образ в сердце, рядом с мамой, мужем, детьми.
Когда Оленьке исполнился годик, 11 сентября 1962 года, я одела её в белое платьице, привязала белый бантик на головку, дала в ручки букет роз и повезла на двух электричках в ту самую клинику, где она родилась. Чтобы несмышлёнышем она уже запомнила такого удивительного, красивого человека, наше Солнышко — Евгению Михайловну, которая живёт на нашей тоже прекрасной Земле.
Как я могла ещё Вас отблагодарить? Ничто не соизмеримо с Вашим сердцем, Вашими делами, жизнями, что Вы спасаете.
Можно привести ещё один из многих примеров «потери и нахождения сознания» в домашних условиях, без свидетелей.
Лето, 1976 год. Я — в прединфарктном состоянии. Это значит, что я впервые за 18 лет решительно обратилась к врачам за помощью со своими «сердечными» делами. До этого за мои робкие попытки получить какие-нибудь советы на предмет избавления меня от перебоев в сердце, одышки или там каких-то опоясывающих болей я изгонялась из кабинетов как злостная симулянтка с гневным укором: «У вас же не мерцательная аритмия... не инфаркт!».
И вот теперь наконец добавилась и мерцательная аритмия и субфебрильная температура — два объективно фиксируемых параметра, которые позволили выйти мне из позорного клана симулянтов.
Перевели в клан инвалидов. Пока III группы.
Итак, у меня теперь даже с некоторым интересом изучают причины приступов, провоцирующие факторы, отрезают гланды, проводят медикаментозное лечение. Совершают медицинские ошибки.
У кого их не бывает! И пословица есть: «Не ошибается тот, кто ничего не делает». Значит, чем больше ошибок, тем больше врачи трудятся. Так всё и было.
Чем больше меня лечили, тем хуже мне становилось.
Во-первых, не проведя предварительную обработку гланд — промывание, занесли инфекцию во время операции.
Результат — появление постоянной температуры 37,5 и первого приступа «мерцалки».
Во-вторых, после применения антибиотиков приобрела аллергию не только на них, но и на массу других лекарств, в том числе и сульфаниламиды и антиаритмические. Безвредными для меня остались только «зелёнка», «марганцовка» и некоторые травы. Но об этом знаю пока только я.
В-третьих, провели против моего желания электро-физиологическое исследование сердца (ЭФИ).
В результате — приступы «пароксизмальной мерцательной аритмии» удлинились по времени и стали ежедневными. При нарушении постельного режима теряю сознание. Но и эти детали интересуют пока только меня.
На мою робкую просьбу в поликлинике принять меня без очереди, с приступом, врач сурово отвечал: «Нет». Без очереди принимает только ветеранов-инвалидов, а я — трудовая. А так как с детства я с благоговением относилась к профессии врача, беззаветно верила людям в белых халатах, почти всегда выполняла их назначения и советы. Глотала что дают, шла куда пошлют.
Итак, в это тёплое летнее утро передо мной стояла обычная задача: как мне в «мерцательном» состоянии добраться до автобуса сначала, потом до проходной предприятия, на второй этаж медпункта до кушетки, где можно дождаться конца приступа в положении лёжа, и затем отправляться на рабочее место.
Скоро получила 2-ю группу инвалидности.




















































Глава 27. Следы на планете

1. Клинический случай. Оляльиздат

Человек состоит из тела и души. Когда между ними гармония, они здоровы — человек счастлив.
В клинику человека кладут не только с больными органами его. Там душа его лишается привычной среды обитания, поля деятельности. Остаются без дела все чувства, мысли, забота о родных. Работа с системой дифуравнений отключается. Не надо переживать, почему система не управляема, а «идёт вразнос». Как в теории на модели на МН-18, так и в жизни. Лекарства должны успокоить сердце, а оно тоже «идёт вразнос» у меня.
Моя душа привыкла всегда трудиться. Поэтому в клинике требуется особый творческий порыв, чтобы чем-то полезным загрузить её.
Это и было причиной моих необычных клинических случаев.
В больницах обычно врачи утешают, подбадривают. А я сама утешаю своих врачей.
По телевизору показывают развлекательную передачу «Кабачок 13 стульев». А в больнице мой «Кабачок» развлекал сопалатниц. И признан лучше санатория.
Не забывала я и семью.
На первой встрече с 1-м Медом мне даже удалось провернуть два дела. Это когда меня аспирант Серёжа травил антибиотиком. Странное мировоззрение было у моих медицинских учёных вместе с Недоступом. Диагноз «инфекционно-аллергический миокардит». Два первых слова исключают друг друга.
Если инфекцию лечить стандартно, антибиотиком, да ещё в лошадиных дозах, это вызовет аллергию. Тоже в лошадиных дозах, как у меня.
Был ещё у меня клинический Новый Год и карантин по гриппу.
С Эриком видеться мы не могли. Только телефон и записки с передачами. И как-то он тревожно сообщает, что у него тоже какие-то утром боли в области груди. По телефонно-переписочной почте провожу из клиники подробное расследование.
И намечаю ему порядок действий. Рассуждаем. Задаю вопросы, получаю ответы.
Болит только утром, сразу после подъёма боли острые. Весь день и ночь боль не беспокоит. Раньше их не было. В Мединституте проходит два раза в год диспансеризацию. Жалоб на сердце не было. Я только всё время контролирую его гипертонию.
Днём по лестницам в НИИМП легко бегает, одышки нет.
Но периодически беспокоит гастрит. Дома для него и Ляли всегда диета. Лечится с ней в санаториях ЦК каждый год.
Может, появилась язва? Она бывает неожиданно.
Посылаю прежде всего сделать рентген желудка. Делает. Всё спокойно.
Теперь изучаем сердце. С замечательным человеком и врачом, кардиологом Татьяной Теслей нас познакомил Володя Лищук. Она тоже меня смотрела разок, но с аритмией моей придумать тоже ничего не смогла. Посоветовала разбираться в Институте кардиологии.
Значит, мне тоже надо Эрика к ней отвести. Но самой. Он не сможет ей сам полную информацию дать.
Исцелять мужа ходячего (кроме утреннего часа) по телефону удаётся не каждой лежачей в клинике жене.
Покинула под расписку опасных для жизни учёных-медиков. Отлежалась немного дома. Связалась с Теслей. В назначенный срок повезла Эрика к ней, в Боткинскую больницу.
Встретила нас приветливо, но по-деловому. В маленьком кабинете какая-то большая установка, на которую положила Эрика. Диагностировать. На установке можно одновременно получать несколько параметров сердечной деятельности. Тесля — диагност замечательный. Умный, вдумчивый, опытный. Успела повоевать военным хирургом.
Внимательно со всех сторон Эрика осмотрела. Вот счастье! Никаких серьёзных отклонений и болезни сердца нет. Какое счастье! Камень с души упал. Есть возрастные небольшие, естественные изменения в сердечной мышце.
Отлично. Второй опасный диагноз отпал.
Тесля выполнила свою работу, расстаться могла с нами с чистой совестью. Но она Врач, редкостный, с большой буквы. Диагноз замечательный: сердце в порядке. Но болит! Она думала. На основе своего опыта и интуиции предположила неожиданный диагноз: «Диафрагмальная грыжа». Мы о ней раньше вообще ничего не слышали. Я рассказала, что рентген желудка уже сделали, ничего не нашли.
Татьяна Тесля, кандидат медицинских наук, фронтовой доктор, прекрасный человек. Она сделала невероятное. Направила нас к своей приятельнице, гастроэнтерологу института, тоже кандидату наук. Прямо при нас созвонилась с ней, назначили время.
Не откладывая поехали.
Приняла нас доктор сразу, очередей нет. Эрика она уложила на большую кушетку, вращающуюся, высокую, с наклоном, с разной аппаратурой. Долго его изучала. И, действительно, обнаружила эту грыжу, и только в одном положении.
Конечно, в районной поликлинике при рентгене желудка с заглатыванием бария эту грыжу увидеть невозможно. Без этого точного диагноза страшно подумать, чем бы и как лечили Эрика и от чего.
У Тесли ведь и друзья должны быть такие же прекрасные люди и коллеги, как она сама. Поэтому помощь от специалиста мы получили незамедлительно, и очень простую. Нам не понадобилась операция, хотя все грыжи обычно удаляют. Эрику всего надо было правильно встретить утро. При смене положения желчь выплёскивается и обжигает слизистую пищевода, вызывая резкую боль в грудине. Она может быть похожа и на сердечную. Поэтому в постели надо выполнить специальные упражнения, затем сразу выпить стакан молока или чаю. Загнать желчь назад. Делать это надо каждое утро — и ты здоров. Так просто! Но для этого простого избавления от боли и болезни надо было, чтобы судьба послала нам замечательных людей. Целая цепочка врачей. Лищук, Тесля, её друг-гастроэнтеролог. И клиника с самой лучшей аппаратурой диагностики.
Правда, надо было безотлагательно мне эту цепочку к Эрику подключить.
И хорошо, что душа моя, независимо от возможностей тела, в любом месте и в любое время живёт. Стремится каждому хоть чуть помочь.
Но ведь душа не стареет. И в детстве, юности, зрелости, старости мир вокруг воспринимает одинаково ярко. Поэтому даже в клиниках я не теряю своего творческого режима.
По-настоящему он проявился в моём последнем стационарном состоянии в Институте кардиологии.
У профессора Сметнева. С укушенным пчелой языком.
С доктором из ординатуры, которая жалеет меня до слёз.
Случаи все клинические, но не типичные. Особенно последний.
Как дистанционно с Эриком готовили свадебный поэтический подарок Оле.
Дочки учились. Оля в МГУ, Ляля в МИЭТе. Вот наступил первый новый рубеж. Свадебный. У Оли.
Кроме обычных и обязательных подарков — сервизы, кольца, белое платье — мы готовили свой, традиционный. Но заключительный.
Был обычай. Со школьных времён, много лет, мы издавали с Эриком каждой дочке ко дню рождения книжку. Собственного сочинения и оформления.
На это тратилось много времени, около месяца. Втайне от именинницы. Создание новой книжки нашей семьи доставляло нам с Эриком кроме хлопот массу удовольствия и веселья.
Но мы постановили с Эриком, что такой подарок дочки будут получать, пока они только мамы-папины дочки. Пока не создадут свои семьи. И, конечно, очень хотели, чтобы эту весёлую, увлекательную традицию нашей семьи продолжили в своих собственных.
Оля первая оказалась на этом пороге. Значит, подарок наш будет ей последний, но самый значительный и интересный.
Книжек издано достаточно для двоих, маленькая семейная библиотека. Наша с Эриком рабочая организация называлась «Оляльиздат».
Каждая книжка изготовлялась из ватмана, листочки скреплялись ленточкой. Первые были небольшого размера, а затем в размер альбома для рисования. Тогда крепежом являлись колечки ковровые, на которых висели ковры на стене.
Обложка тоже из ватмана. На ней красочные фото всех поздравляющих членов семьи. Включая зверей и птиц, имеющихся в наличии на данный момент. И именинница.
Содержание представляло собой биографию её за год. Всех интересных и важных событий. В стихах.
Написаны стихи Эриком и им вписаны на листы красивым почерком, вязью.
На мою долю приходилась работа главного редактора и оформителя.
Я составляла список всех событий ребёнка за год. Это были темы для стихотворного их изложения.
Редакция строгая поэтических произведений Эрика. Правка требовалась почти каждого. Примером может служить посвящённое Оле, первокурснице мехмата МГУ, произведение. Среди строчек поздравлений и добрых пожеланий было и предупреждение. В котором пугал её выпадением волос и зубов. Я не пропустила такие страсти. И в других житейских темах тоже требовалась моя деликатная правка. Чтобы на страницах вязью действительно писались поэтические строчки.
Без правки у него получались отлично посвящения дочкам на первой страничке.
Более сложной была работа оформителя. К каждой страничке, к каждой теме нужны иллюстрации. Готовила юморной коллаж — из фото и цветных рисунков. Это было нелегко. Мало и журналов дома с нужным изображением, и фото жалко резать. Совсем не просто совместить Лялино лицо у бедуина на верблюде.
А сейчас мы готовили большую, красивую книгу Оле. Свадебную. Мы не успели закончить до моей больницы. Мы её продумали, какая будет.
Размер большой, в лист альбома для рисования. Переплёт типографский с твёрдой обложкой.
На ней поместили рисунок художника. Лирическая парочка.
Строфу взяли А. С. Пушкина. Тема для двоих. Про невесту много. Подробно, как в теории и практике готовилась дочка к званию невесты. Сколько необходимых знаний и навыков приобретала.
Про жениха сведения были смутные. Известно, что из героического Сталинграда, что турист, играл в МИЭТе в театральной студии.
Темы книги Эрику составила и уехала в клинику к Сметневу.
До свадьбы оставалось немного времени. Предстояло здесь продолжить дистанционно творческую деятельность. Эрик писал очередную стихотворную тему, читал по телефону, получал мою правку или одобрение. Получилось большое поэтическое произведение. Мне нужно ещё было время на оформление художественное. Поэтому я с нетерпением дождалась заключения профессора, что лечить меня нельзя, и скорее помчалась домой.
Успели. Книга получилась отменная.
А началась наша литературная деятельность с Эриком ещё в младшем школьном возрасте наших дочек. А может, и раньше, с их рождения. Первые потешные их рассуждения я спешно записывала на чём попало, бумаге, газете, что под рукой. И всё запихивала в пакет. Эти первые записи «От 2-х до 5-ти» я бережно хранила и берегла при переездах. Из Лосинки в Зеленоград на первый этаж, на 11-ый. Когда Ляля полтора года болела и я учила её дома, решили ей подарить самодельную книжку. С теми детскими малолетними высказываниями о жизни и мире вокруг.
Все в пакете записки детские. Эрик перепечатал на машинке печатающей. Нарисовал красивые иллюстрации. Рисует он замечательно, хотя никогда не рисовал специально. Я купила красную твёрдую обложку. На ней аппликацию наклеили из ватмана. Голубая морда голубого колана. Любимая мягкая игрушка у дочек была. Название книги — «Наши Чебураши». И внизу цветными буквами: «Оляльиздат».
Так и родилась наша первая книжка нашего издательства. Эту первую книжку мы подарили Лялечке на её первую круглую дату, в 10 лет.
Книжка всем понравилась, и большим и маленьким. В ней было три главы. Первая называлась «Юмор в коротких штанишках». Название было нарисовано, а текст — самое первое творчество «от двух до пяти» лет.
Вторая — «проза». В ней сказка Оли трёх лет про репку и лекция нам о воспитании детей. С критикой.
Третья — поэзия. Поэтические произведения дочек-младшеклассников. Самая большая глава. С роскошными иллюстрациями Эрика.
Создание домашнего книгоиздательства так нас с Эриком увлекло, что мы не смогли остановиться.
Вторую книжку сделали Оле. Тоненькая, маленькая, из ватмана. Это была подборка её детских эпизодов, документально подтверждённая фото.
А потом издание книг стало семейной традицией. Раз в год каждая дочка ко дню рождения своего получала в подарок её. Содержанием были события, случившиеся за год. Издавались книги нашим с Эриком коллективным трудом. Мы решили дарить их до свадеб. Старшие классы и студенческие годы давали много интересных событий. Поэтому книжки росли в длину, ширину и толщину.
Они были поэтические, юмористические, и «издавать» их было очень интересно и весело. Кажется, нас с Эриком они восхищали гораздо больше, чем именинников. Уже привыкли, наелись, переели.
Для нас же, издателей, каждая страничка, строчка, фото, вызывало массу воспоминаний. Оживали заново яркие кусочки пройденной жизни, с её волнениями, тревогами, радостью. Оживали память и душа.
Ведь мы с Эриком и детьми неразрывное и родное.
Эрик свою часть выполнял быстро. Мне же требовалось много времени. Я раскладывала на столы и кровати кипы журналов. Надо было найти цветные рисунки к теме, подобрать к ним нужные фото. Сложнее всего надевать головы с фото на шеи журнальных рисунков. Не всегда удавалось хотя бы час выделить среди домашних хлопот. И когда я, хворая, с третьей группой, ходила ещё на работу. И когда уже не ходила не только на работу, а и по комнате. Или по палате больничной.
На моё художественное оформление уходили недели.
Оглядываясь назад, я не могу согласиться, что моя хворь особо обременяла семью. В нашем доме всегда было столько разнообразной, приятной деятельности у всех, которая обременительна считалась у здоровых хозяек. Никто не только в гости целые секции спортивные не приглашал, а даже родных. Люся Немировская открыто признавалась мне, что не любит хлопотать и тратиться. Поэтому предпочитали все в гости ездить к нам.
Сейчас я почти уверена, что, если бы не врачи, клиники и их эксперименты, я бы осталась на ногах. И дома, в семье, надо было пораньше разгрузить меня от тяжёлых сумок, нахальных жильцов, забот. Дать мне передышку, перерыв, отпуск домашний. От постоянной нервной перегрузки, тревоги и борьбы за здоровье детей и Эрика.

2. Эстафета добра

Каждый день надо в поступках обозначать свой путь. Это сказал А. Солженицын.
И я сейчас назад, в пройденный путь, всматриваюсь, в свои следы. Всегда было ощущение зря прожитого дня, если не было «поступка». И очень жалела эти потерянные, вычеркнутые дни. Подсчитывала их. Сколько же я не дожила? С детства считала и не хотела их терять. Важен любой след. Лишь бы добрый.
Или вымыла большие листья фикуса в детстве. И он ласково касается моих щёк большими, зелёными, влажными, блестящими ладонями-листьями. Хорошо им.
Или с нищим разломила кусок хлеба и вижу его благодарные глаза.
Я и дочек своих с малого учила радоваться своим добрым поступкам. Пусть тоже оставляют маленькие свои следочки, самые первые. Это когда крохи, дочки и внучки мои, в бантах и кружевах, славили бабушек на скамейке у входа: «Доброе утро», «день»... «вечер». Бабушкины лица освещались светом улыбок. Этот свет они вернули моим деткам, грели теплом и берегли их чистые ангельские души.
Человек давно изобрёл зеркало. Видит в нём своё отражение.
Природа вокруг со всем живым тоже зеркало. Следы на ней человека — его поступки. Каждый отражается, возвращается, сберегая или разрушая человека. Каждое доброе слово или поступок кому-то возвращается душевным теплом и хранит его. Только нельзя это делать с расчётом, как в магазине. Я даю 10 рублей, получаю белый батон, сыта. Это для тела.
«Души прекрасные порывы» должны быть потребностью.
«Человек разумный» понял это давно. Своё праведное, правильное отношение к миру вокруг себя он заключает в правила. У нас они записывались в православные заповеди. Создаются дворянский кодекс чести, законы для государства.
И учили этим законам с детства.
Но не все и не всегда.
Мне посчастливилось. У меня всегда была мама. Ребёнок с рождения вместе с молоком матери впитывает и весь её душевный мир. Потому что дитё — продолжение материнской жизни.
Всё, что хорошего было и есть во мне, — это от мамы. Это и есть наследственность. Только, чтобы сохранить всё лучшее в ней, нужны ещё условия необходимые.
У брошенного матерью ребёнка теряется и всякая её лучшая наследственность. Разбивается вдребезги.
За подаренную мне жизнь я себя всегда считала в долгу перед всеми. Не только перед мамой.
Своей собственной семье, детям, я должна сберечь, сохранить не только душевный свет, переданный мне поколениями, но и передать частицу своего. А чтобы что-то отдавать, надо иметь.
Поэтому всегда в жизни выбирала не самый простой и лёгкий путь.
Ни маленький, ни большой человек не может быть счастлив без любви. И, чтобы взрослый человек был счастлив, его в детстве надо не только растить в любви и заботе семьи, но и научить её возвращать.
Чтобы семья его и дети тоже были любимы и счастливы в будущем.
И мы учили. И дочки учились. Их детские сердечки откликались.
И забота о вороне у Оли, и поила Ляля цветы на окошке. Совсем маленькие.
А чуть побольше слали нам с Эриком поздравления в стихах, наполненные светом их чистых, любящих сердец. Они хранятся в семье как самая большая драгоценность.
А ещё побольше выросли, они уже умели сердцем видеть и боль чужих. И спешили на помощь.
Эрик участвовал только личным примером доброты. Который мне иногда «боком» выходил. Например, его жильцы нахальные у нас. Я же считала личный пример необходимым, но не достаточным. Да и не каждый годится.
У нас был замечательный обычай. Вечером за ужином делиться всеми событиями за день друг с другом. Мыслями, впечатлениями, сомнениями. Мы были вместе, счастливые, на 11-м этаже, в трёхкомнатной квартире.
А на седьмом, под нами, в такой же квартире, жило много несчастных детей. У них была одна мать, пьяница. Периодически она приводила жить пьяниц-мужиков. Периодически рождались дети. Их было уже четыре, потом пять.
Квартира была грязная, протухлая. Дети голодные и грязные.
Я видела мальчика лет 12-ти, который гулял с коляской. Слышала иногда разговоры жильцов об этой семье. Что старшая дочка, подросток, уже принимает участие в оргиях матери. С водкой и мужиками. И действительно, скоро она тоже уже гуляла с коляской.
Мальчик в семье один был непохожий на всех.
В коляске он возил младшую сестрёнку Ирочку. Пеленал её, мыл, варил кашу, кормил. Я приносила для неё какие-то детские вещи. Что-то более ценное нельзя, мать пропивает. Удивительный мальчик был и братом, и матерью, учился. Он уцелел в этой помойке, после школы поступил в военное училище, была своя семья, потом уехал из Москвы служить куда-то. Подростком был опрятен, приветлив, здоровался всегда. Стирал себе сам. Но это редкое исключение.
Когда Ирочка подросла, я часто водила её к нам. Сажала за стол вместе с девочками своими, кормила повкуснее чем-нибудь. Удивляла её какая-то необычная деликатность. Голодная, она не хватала со стола конфеты, не глотала котлету не жуя. Так же тиха была, когда играла с Лялечкой в игрушки.
Ира тоже выросла, у её детей был отец, жили отдельно. А остальные дети с матерью неизвестно куда исчезли. Мне жалко было всех, но реально хоть и мало, могла помочь только младшей. Накормить у себя, приласкать, приодеть. А дети мои учились состраданию.
Стало нормой для дочек жить по правилу: «Не проходите мимо».
Как-то студентов-комсомольцев МИЭТа послали в один из наших детских домов навестить сирот-детей. В группе была и Ляля.
Посещение на неё глубокое впечатление произвело, удручающее. Поехали они, конечно, с подарками и гостинцами. Но детей много, гостинцев на всех мало. Куклу все хотят новую, красивую, а она одна.
Мы легко решили эту проблему. Я написала записочку об этих детях с просьбой поделиться лишними игрушками с ними.
И повесила внизу у лифта. Я знала, что в каждой семье на одного ребёнка приходится много игрушек. И лишние есть точно.
Буквально за два-три дня наша квартира чуть не до потолка была заполнена игрушками. Разнообразные, хорошие. Приносили молодые мамы с огромной радостью и благодарностью. Что можно от лишних игрушек освободить свою жилплощадь. Ведь они накапливаются годами.
Ляля от МИЭТа организовала машину, грузовую. Кузов был полностью заполнен пакетами с игрушками. Отвезли в детдом. Счастливы были все. Дети-сироты, мамы нашего дома, со всех 17-ти этажей. И мы с Лялей.
И ещё раз похожее повторилось. Случилась беда в Армении. Землетрясение.
И снова я повесила в холле дома около лифта записку. Со своим адресом, телефоном, приглашением, просьбой помочь деткам Армении.
И снова весь дом принял участие в добром деле. Вся квартира заполнена была ещё больше. Кроме игрушек и книг несли одежду верхнюю, бельё, одеяла, обувь.
И ещё одну машину добра отправили по назначению.
Подобные события в нашей семье стали привычными.
Эстафета добра — не рынок.
Кусок хлеба надо отдать даром голодному, спасти его. Или поделить пополам, если сам такой. Спасённый, он накормит других.
А вот любовь, чтобы оставалась она жива, должна получать обратное отражение. Как цветок. Он радует нас своей красотой даром. Но если его любя не поливать, не отвечать заботой, он засохнет, погибнет.
Основной закон воспитания детей — заполнять сердце и душу ребёнка светом доброты и любви. Мать и дитя — одно целое. Она может передать только то, чем заполнено её сердце. Моё заполняла моя мама, я всё отдаю дочкам. Это и есть эстафета добра и любви поколений.
Моя задача не только вырастить дочек в любви и доброте, но и, маленьких, уже научить отдавать.
Они и отдавали. Спасали и защищали слабых, подбирали на улице и тащили домой всякую брошенную живность. Кормили, поили, лечили. Конечно, с нашей помощью, родителей. Долгожительницей в семье была ворона Варя, 25 лет.
Кого было больше в семье, людей или зверья, бывало по-разному. Парочка-то их было всегда. Варя с котом — уже 50%. Но иногда их скапливалось одновременно гораздо больше.
Подобранного в луже воробьёнка оберегала в клетке кошка. Она же развлекала кролика, черепаху. Утешала однодневного цыплёнка. Надзирала ночами за топотом ежа. А Варя воспитывала инвалида-грача Гришу и своих соплеменников — воронят. Весной мои уже взрослые дочки-студентки таскали домой для выкармливания. Спасали от собак на дорогах.
Любви и заботы дочек перепадало и нам.
Даже «звери» в нашем детском и взрослом мире становились ненормальные.
На воле, в мире выживания, коты и вороны грызут и клюют цыплёнка, воробьёнка и друг друга.
У нас кот дежурит ночь у клетки цыплёнка, чтобы не плакал от страха и одиночества.
Собака Найда выкармливает уличного спасённого котёнка Лёсика своим молоком, рос собачий сын.
А кошка с вороной радостно играют в догонялки в длинном коридоре.




3. Отражение. «Синеглазый ветер пляшет»

Перелистывая назад прожитые годы, десятки лет, я всматриваюсь в себя.
Чем больше всего были заполнены моё сердце и душа? Ответ на всех страницах жизни один — счастье.
Потому что была всегда любима и мне было кого любить.
Потому что моя беззаветная любовь к родным и друзьям не терялась, как луч света в ночи. А возвращалась, как отражение от зеркала.
От мамы, Эрика, дочек. От Альки Питерского и друзей нашей комсомольской свадьбы. Друзья из НИИМП.
Рукописи не горят. В них и хранятся светлые капли, ручьи, речки любви, счастья, верности, тепла человеческого сердца.
Вот и собираю я эти капли драгоценные вместе. В большую стопку школьных тетрадей. Чтобы ни одна не исчезла, не испарилась.
Самые драгоценные капельки — детские. Буквы, строчки, написанные крохотными пальчиками. Буковки неровные, разноцветными карандашиками написанные на открытках. Девочки росли, росли строчки.
Уже целые странички тёплых, нежных, добрых слов, написанные сердечком моих дочек, греют, радуют материнское благодарное сердце. До слёз.



































Поздравления к праздникам. Всем. Обязательно. Ещё не школьница.

МАМОЧ(в друг. стор.)КА, R ТЕБЯ ПОЗДАЛЯЮ СДЁМ РОЖДЕНИЯ ЖЫЛАЮ ТЕБЕ ХОРОШЕГО ЗДОРОВЬЯ. ЛЯЛЯ.

И цветочек маленький с разноцветными лепесточками. На обратной стороне открытки.

ПОЗДРАВЛЯЮ МАМАЧКУ З ДНЁМ РОЖДЕНИЯ.
ЛЯЛЯ.

Здесь два карандашика. Буковки красные и синие.

Дорогая мамочка! Поздравляю тебя с днём рождения. Желаю хорошего настроения, отличного здоровья и успехов в твоём благородном Труде!

Без подписи. Но уже письменными буквами. Написаны всем набором цветных карандашей в коробке. Так искренне, цветами радуги посылалось это поздравление и пожелания всяческих успехов. Особенно в «благородном труде». Жёлтой буквы вечером не видно, надо догадываться о ней. А сразу получаются новые слова: «...мочка», «ус... хов». Весело и красиво!

Поздравляем дорогих наших папочку и мамочку! Желаем вам огромного счастья! Мы вас всегда будем слушаться!

Карандашик зелёный, веточка ёлки тоже зелёная. На ней красная ягодка. И восклицательные (!) тоже красные. Без подписи, но явно, что обе дочки. Только забыли, с чем поздравляют. Но это пустяки!

Дорогая мамочка, поздравляю тебя с днём рождения! Желаю тебе всего наилучшего: не болеть, хорошей работы и самого лучшего отдыха.
От твоей дочки Оли.

И тоже цветочек мне нарисовала. Оранжевый с синей серединкой. И тоже про хорошую работу мою помнят.

Дорогая мамочка поздравляем тебя с днём рождения! Желаем тебе хорошего здоровья, счастья и успехов в работе. Я здорова. Живу хорошо. Целую тебя Оля и бабинька.

Это уже чернилами написано. Значит, школьница. И послала-то Оленька сама открытку. И адрес написала в Зеленоград, и свой из Сасова. На штампе открытки 19.6.69 г.. Она кончила первый класс. И за ней приехал деда Вася и увёз.

Дорогая мамочка! Поздравляю тебя с праздником 8 Марта! Желаю тебе хорошего здоровья, успехов в работе.
Обещаю тебе хорошо учиться, быть всегда послушной.

Это ровные, красивые строчки без подписи, уже школьницы-отличницы Лялечки. Чернилами.








А потом уже были не просто поздравительные строчки.
Была поэзия. В стихах. Материнская душа в любую погоду житейских дождей и метелей согревалась хрустальным потоком нежности, заботы, любви родных детских сердец.

Мама

Мама! — Слово дорогое.
Очень важное для нас.
И малыш, открывши глазки,
«Мама!» — скажет в первый раз.

Мама! — Слово дорогое.
Очень нужное для нас,
Слово тёплое, родное,
С ним идём мы в первый класс.

С ним потом сидим за партой,
С ним играем, с ним живём,
И о маме много разных,
Разных песенок поём.

Оля.

Новый год

Наступил весёлый праздник —
Новый год.
И под ёлкой веселится
Чёрный кот.

Мы украсим нашу
Ёлку. Хороша!
И дадим Варюше
Каши. Вот вкусна!

Маме с папой
Подарили мы стишки.
Варьке с Жулей
Отдадим мы пирожки.

Веселятся люди, звери
В новый год.
И подарки Дед-Мороз
Всем раздаёт.

Ляля.








Зима

В Зеленоград пришла зима.
Деревья в синей дымке.
Блестят на веточках слегка
Серебряные льдинки.

Алмазы щедро раздаря
Природе и народу,
Зима пришла! Пришла зима
За руку с Новым Годом!

Ну а в лесу, ты посмотри,
Нарядна и игрива
Ель под берёзою стоит,
Красивая на диво.

Прощайся, ёлочка моя,
С родным лесным простором,
И на тебя твои друзья
Глядят прощальным взором.

Оля.

8 Марта

Мы любим нашу маму,
Гордимся ею мы.
И в честь такого праздника
Готовы пироги.

Восьмое марта — праздник
Всех женщин на земле.
Повяжем папе бантик,
Чтоб было веселей.

В нашей ласковой семейке
Маловато мужичков.
Мы на праздничной скамейке
Порассадим всех зверьков:

Жулька, Яша, Миня, Тишка,
Варька, Мурка, Ося, Мишка.

Все сидите прямо — 
Поздравляйте маму!

Ляля.






Сказки мамины, песни нежные
Мы из детства с собою вынесем...
Наши плечи ещё ненадежные,
Да и сердцем каждому б вырасти.

И от маминых рук добреет мир,
И от глаз её солнце светится,
Мы мозоли на сердце протрём до дыр,
И в душе нашей свет затеплится.

И учиться жить ещё долго нам,
Чтобы в жизни от каждого шага
Зажигать звезду, как у наших мам.
Чтобы людям не видеть мрака.

Оля.

31

Притихший лес вздыхает тяжко.
Мороз лишь только стукнет толстою клюкой,
И в воздухе уже танцует
Снежинок белых быстрый рой.

Из белых хлопьев ткётся скатерть...
Тяжёлый пух ложится на кусты...
Берёзка в подвенечном белом платье
На ели поправляет белые банты.

Сосна-старуха тычется макушкой
В подушку облака, закутав ногу в снег,
И ветер, заглядевшись на осинки,
Остановил свой разудалый вихрей бег.

Оля.



















Мороз сорокаградусный,
Зима стоит бела,

А в нашей хмурой комнате
Вдруг ёлка расцвела.

Стоит она, нарядная,
Чаруя каждый взор.

И пахнет детской сказкою
Иголочек узор.

Она стоит, чтоб в этом,
Пришедшем к нам году,

Отдать нам много счастья
И отогнать беду.

Пусть ярче расцветает
Всё множество огней!

Пусть никогда не тает
Звезда мечты над ней!

Ляля.

8 Марта

Не стало солнце хмуриться,
Ручьи бегут, звеня,
И птичий хор на улице
Так радует меня.

Сегодня наших мам мы
Поздравляем с Женским днём.
И песенку про маму
Весёлую споём.

Мы нашей милой мамочке
Желаем всей душой
Здоровья, счастья, радости
(И помидор большой)!

Чтоб маме не печалиться,
Чтоб маме не болеть,
Мы в жизни постараемся
Гореть, светить и петь!

Оля.





Синеглазый ветер пляшет
Со звенящими берёзками.
Снег то носится, то ляжет
На зимы ресницы слёзками...

Стынут ёлки, не укутаны,
Ночь ещё скрипит морозами.
Небо в облака замотано...
Месяц скрючился занозою...

Оля.

Весна прошла, ковры цветов роняя.
И на полях пшеница золотая
Протянет скоро солнцу руки-колоски.

Полдневный зной... В лесу замолкли птицы,
И даже у цветов слипаются ресницы,
Головки их от сонной духоты
Попадали в траву.

Овраги расползлись, как змеи, по полям,
И только слышен тонкий шорох тут и там,
Трава баюкает природы колыбель.

Лишь утром жизнь полна и, на небо взбираясь,
Светило дарит жизнь и, в травах просыпаясь,
Росы душа несётся к облакам.

Оля.

Мамочке на 8 Марта

Тёплый ветел с юга к нам летит,
Тучки грозовые подгоняя.
Утром рано солнышко не спит
И на землю звёздочки роняет.

Прилетела к нам уже весна
В ветром запряжённой колеснице.
И, расправив крылышки свои,
Весело чирикают синицы.

И синицам радостно теперь,
Потому что солнышко пригрело.
Потому что уж звенит капель
И снежок подтаивает белый.

В этот звонкий мартовский денёк
Мамочку мы нашу поздравляем.
И, чтоб радости был полон дом,
Мы от всей души ей пожелаем.

Оля.
Все сбежались, суетятся, шум и гам
По квартирам, по оврагам, по лесам!
Что такое?! Что случилось?! Не пойму!
Отчего все звери пляшут, почему?

Всё понятно, это мамам всей земли
Поздравленья свои дети принесли!

Вместе с папами поздравить вас спешат
Десять тысяч миллиардов малышат!

Милым мамам мы желаем не болеть,
Быть счастливыми, смеяться, песни петь!

Оля.

Февраль

С каждым днём всё злее ветер
И мороз трещит сильней.
Только знают даже дети,
Что чирикал Воробей!

Он за дальним синим лесом
Видел Солнце и Капель.
Там не сыплет белым тестом
Злая бабушка Метель.

Там с зелёными косами
Красна девица живёт.
И мороз, крутя усами,
Всё Весной её зовет.

Эта девушка лесная
Скоро в гости к нам придёт.
И тогда, все знают сами,
На земле всё расцветёт!

Ляля.















Поздравляем!!!

Висит сосулька, носом вниз.
И с носа звонко капает.
И даже ярый пессимист,
Идя, махает шляпою.

Весною пахнет всё кругом
И лужи улыбаются.
И в этот вот весёлый день
Наш папочка рождается!

Его мы дружною семьёй
С рожденьем поздравляем.
Здоровья, счастья и всего
Прекрасного желаем!

Оля.

Папе

Пусть февраль сердитый ухает,
Из лесу грозится вьюгами,
Пусть мороз клюкою стукает
С инеем колючим, злюкою.

Нашим праздником счастливым
Мы растопим льдины зимние.
Побегут ручьи болтливые,
Засияет небо синее.

Маме

Поздравляем нашу маму
С днём рождения её
И желаем нашей маме
Наилучшего всего.

Постараемся и дальше
На отлично год кончать.
И у Жульки и у Варьки
Всю посуду вымывать.

Будем все мы веселиться,
Будем песенки мы петь,
Будем в Трускавце лечиться,
Чтобы больше не болеть.

Жулька каждый раз послушно
Будет в туалет ходить.
А Варюха без кусанья
Постарается прожить.

Твои Клёпы. Малые (Ляля).
Дударики

И писатель, и поэт,
Руки — музыкальные,
Потихоньку издаёт
Книги уникальные!

Хоть ему полсотни лет,
Дедом называется, —
У милёнка горя нет:
Смотрит, как красавица!

Мы частушки вам пропели,
На папулю поглядели.
Новых сил уж полон он —
Низкий наш ему поклон.

Оля.

Все сегодня собрались
Возле мамы милой.
Хоть уж дети велики —
Всех крылом прикрыла.

Надо ласки и любви
Дать и тем и этим.
Даже старый Филимон
Записался в дети!

Всем манеры прививать
Надо очень рано.
Воспитать, пожалуй, сможет
Даже павиана!

Накормить всех до отвала —
Важная забота:
Ни минуты нет простоя —
Всё кипит работа!

Ты сегодня не спиши,
Сядь-ка с нами рядом —
Все сегодня для тебя
Наши серенады.

Ляля.









Самая нежная, самая сильная,
В каждом шаге необходимая,
Сияет даже во время ненастное
Наша мамочка — солнышко ясное.

На детей глядят глаза мамины —
Много разного может вспомниться:
И во сне вместо нас экзамены
Всё сдаёт и сдаёт, как школьница.

Самая смелая, самая ловкая,
Поднимает рюкзак хваткой ловкою.
И с дочурками собирается
По горам в облака пробираться.

Приглядит за всем и поймёт за всех
Наша мамочка, словно Золушка.
Самый близкий наш и родной человек,
Наше милое тёплое солнышко.

Оля.

Новый Год — снова в дом,
Так давайте друг друга поздравим!
Мы все те же, за тем же столом,
Чуть пополненным даже составом.

Сколько разных годов,
И по-разному встреченных нами,
Мне сейчас вспоминается вновь
Правда, явь — вперемежку со снами.

Шумный смех молодой,
И на лицах весёлые маски.
А под ёлкой — сюрприз, приготовленный нежной рукой
И сюда принесённый из сказки.

Вспоминается сказок и песен хаос,
Что вы пели всю жизнь вместе с нами.
Папа, юный ещё, хоть и деда... Мороз,
И Снегурочка юная — мама.

Ляля.











Мамочка!
Я хочу вернуться к нашему разговору, за день до моего отъезда.
Я тебе ничего не смогла тогда сказать. Всё вертелось у меня в голове, но сказать не смогла.
Как ты можешь говорить о том, что стараешься жить, не мешая нам! Ты столько делаешь и столько сделала. И все это чувствуют и все понимают. Только слишком мы все эгоисты, слишком заняты собой, своими повседневными заботами и... меньше всего любви достаётся нашим самым любимым людям...
И не говори так никогда о своей болезни. Твоя болезнь — вина всех нас, и нам за неё никогда не расплатиться. Мамочка, я прошу тебя, не надрывайся у плиты и за делами. Ведь мы все привыкли к твоему руководству. Поэтому ты распределяй дела равномерно, пропорционально силам, а не взваливай на себя львиную долю. Тебе надо двигаться, но не на кухне и не с «курицей». А на воздухе, с Танюшкой (и с Олей!), на балконе с солнышком (можно с книжкой или вязанием) и т. п. Ну счастливо. Не волнуйся, у меня всё будет здорово. Целую.
Я тебя очень люблю!
Лариса.

Дорогие мамочка и папочка!
Поздравляем вас с праздником 7 НОЯБРЯ. Желаем вам всего самого наилучшего.
Вам ваши Клёпы.

Снова круглые ровные буквы строчек на разлинованном листе обратной стороны рисунка. На нём птичка на ветке сосны. С бантиком на голове. Крылышком машет: управляется через дырочку с обратной стороны.
Подарок Клёпы малой.

Наша милая мамулечка!
Здравствуй, наша родненька!
Очень мы по тебе соскучились!
Скорее бы ты приезжала. Очень расстроились, что у тебя там так плохо и скучно.
Но ты всё равно старайся отдохнуть получше.
Я уже совсем захваталась пятёрками.
У меня красивый дневник. По физике уже три пятёрки. Причём последнюю я получила, исписав 2 доски. А ещё я консультант по физике и после уроков 2 дня в неделю должна сидеть и консультировать. Один раз я уже проконсультировала до 16 часов.
Живот у меня не болит. У Люшки в институте — хорошие подружки.
Но она дома ничего не успевает.
Едим мы вкусно! (И много!).
Недавно у нас в классе был труд. десант.
Мы сажали парк «Ровесник» в 5-ом м-не.
В классе меня выбрали ответственной за выполнения поручений.
В штабе началась настоящая работа.
Вернее, ещё не началась, а ещё ведётся подготовка. Но мы уже не всё успеваем.
2 октября будем поздравлять учителей с их днём. В МИЭТе.
Вот вроде и все дела. В общем, дел много. И уроков задают много.
Что ещё вспомню, потом напишу.
Целую тебя, ещё, ещё и ещё разок!
Счастливо, твой Люлёк и все остальные.







Здравствуйте Мамушищи, Папушищи и Олищи!
Получила сегодня от вас целых два письма. Вместе они составляли очень солидную пачку! Ух, как здорово! Мамуля пишет в стиле Питерского. Конечно, я не стала делить мамино письмо на части и читать его долго — я проглотила письма в раз — но я просто буду читать их 4 (5, 6...) раза и получу несказанное удовольствие.
Во-первых, поздравляю папу с отпуском! Он столько мечтал об этом. К тому же здорово — ему хлопот навалили с новой должностью, а он хвостиком вильнул и — в отпуск.
Во-вторых, не понимаю, куда девались мои письма, где они лежали, что пришли всей кучей. Я писала где-то через день и носила их на почту, чтоб быстрее шли.
В-третьих, я не понимаю, как это деда Гриша, с его большим влиянием, папа, с его большим обаянием, ВКНЦ, с его большим научным знанием, не могут найти маме нужных специалистов и не могут ей помочь!
Всё это оттого, что ей никто не занимается. Надо идти к начальству, к тем, кому начальство передаёт директивы, просить, требовать, стучать кулаком, писать Терешковой! У папули как раз отпуск, чтоб стучать.
Правда, надеюсь, что в свой отпуск ты, пап, будешь не только банки закатывать.
Ты отдыхай давай и розовей.
В-четвёртых, я очень рада, что «молодые» не могут сломить родительскую волю относительно «Диалога». Если своими силами ребята расшатают родительскую уверенность — я присоединяюсь к ней для большей устойчивости.
Теперь о моей жизни...
Грибов здесь очень много. Люди собирают вокруг себя, лёжа у озера и загорая: повернулся на один бок — сумочка грибов, на другой — корзиночка. Но они не такие, как у нас. Я их не знаю. Белые большие, толстые, на шляпке какие-то волосы. Может, это их сыроежки. Видела что-то вроде опят. В общем, в лесу хорошо. Особенно там было хорошо на лошади: однажды в манеже на конезаводе катался с нами незнакомый молодой человек. Не наш. Но кто — не понятно. Я с ним, конечно, разговорилась. Оказался он Юрой из Москвы, здесь в отпуске у друзей, на конезаводе — свой человек, в Москве катается на Планерной.
Очень красивый, приятный парень. Когда рассёдлывали лошадей (случайно тоже рядом), я мечтательно закатила глаза и намекнула, что мне хочется покататься «на воле». Он советовал попросить Женю об этом. Но Женя очень суровый, ещё суровей своей жены, нашего инструктора Людмилы Владимировны.
Тогда Юра сам замолвил словечко. И после обеда они подъехали к озеру (в Железноводске новое озеро) — Юра, Женя и ещё какой-то дядя. Дядю согнали с лошади, Юра бескорыстно куда-то умчался, а Женя меня покатал. Поучил, посмотрел за мной, показал галоп и одобрительно усмехался, глядя в мои счастливые глаза. Он держался так же сурово, как всегда, но доброжелательно. Бояться я его не перестала (как школьник учителя), но он, наверно, хороший. А Юру я так пока больше не видела, даже не поблагодарила.
От Жени узнала, что катаюсь на спортивной, уже проданной лошади (это Анзор). Её уже продали, но пока не забрали; чтоб она не стояла — мы с ней делаем зарядку.
Анзор уже сразу таращит глаза и бьёт копытом в свою дверь, как только слышит мой голос. И страшно оскорбляется, если я кормлю других лошадей.
У кота на конезаводе отняла полупридушенного воробья. Кошка орала благим матом, пока не успокоилась колбасой (мне со всей столовой несут уже гостинцы для моих питомцев). А воробей к вечеру оклемался.
Сходила на Бештау. По утрам туда, конечно, не бегаю — ленюсь. Мне бы воду не проспать. Сегодня с Володей пошли на Развалку. Промахнулись. Вылезли по тропе на какую-то макушку, но не на главную. Благо у Развалки макушек много. В следующий раз пойдём на другую. Володька очень простой парень. Мы друг друга очень хорошо понимаем. К особому сближению ни он, ни я не стремимся, т. к. взгляды и воспитание разное (он уже взрослый совсем по развитию парень, рабочий человек, я — девчонка с причудами; он вырос в семье, где мать обидится, если сын, больной печёнкой, не выпьет на её дне рождения, я выросла в «тепличных» условиях), но шляться с ним хорошо. Он служил в горах, бегает (даже здесь) здорово и не намерен лежать здесь и толстеть.
На лошадках ещё ездит пара молодая, женатая. Они ростовчане — «свои ребята». В воскресенье хотим с ними прогуляться пешком до озёр, до конезавода и т. д. Ещё там появилась девушка-ростовчанка, туристка-спортсменка, в этом году кончила институт. Симпатия есть. Первое знакомство состоялось.
Ещё дядя-москвич, что со мной на Бештау ходил. На лошадей всё собирается.
Знакомых много. Но люди всё взрослые, самостоятельные. Связывать себя какими-нибудь обязательствами дружбы не хотят. Мешать, навязываться боятся. Но если мне захочется пойти куда-то или посидеть потрепаться — компаньонов я найду. Вот и всё про моих друзей.
Фрукты я по-прежнему ем и по-прежнему «дуюсь». Врач говорит, что так и должно быть (мол, так тебе и надо). Выбор между тем, есть мне и болеть или не болеть, но сидеть без витаминов, она предоставляет возможность сделать мне самой.
ЭКГ я получила и не потеряю. Покажу врачихе. Не думаю, что будет какой-то толк. Почему врачу смешно, что сердечникам нельзя принимать ванны, я не поняла. Я такого не писала. Я писала, что она сердилась на то, что с написанным там диагнозом мне нельзя вообще ничего принимать.
Про покупки я всё поняла. Единственно ещё хочу посмотреть одеяло, если вы ещё не купили. Просто у меня такое чудесное одеяло в номере. Красивое, расцветкой как тигр и немного мохнатенькое, очень мягкое. У нас в магазине нет. Соседка, тётя Люба, говорит, что в Пятигорске видела такие. И кофточки хорошие видела. Я к концу своего здесь пребывания съезжу куда-нибудь в магазины — посмотрю.
Я всё худею. Хотя кормят достаточно. Здесь была выставка диетических блюд из овощей. Везу 3—4 замечательных рецепта. Среди них варенье из свёклы, не смейтесь, не плюйтесь. Я варёные овощи не люблю, но варенье ела, пальчики облизывала!

Мне кажется, я теперь уж обо всём написала.
А! Купила билет на 26-е на 27-й поезд. Буду 28-го утром в Москве! Ура!
Целую!
Ларик.

Лялечка. Ларик. Лариса.
Самая маленькая в семье, с самым большим чутким сердечком.
Я всегда поражалась её чуткости.
Кроха, входит с портфелем первоклашки в дверь. Смотрит огромными синими глазами на меня: «Мамочка, ты чем расстроена?». Отвечаю: «Я не расстроена, я озабочена». Делюсь, чем именно, придумывая на ходу. А я ведь уже «расстройство» заранее убрала. А даже большому Эрику надо было самой объяснять, чем я огорчена или озабочена.


















4. Детские и зверские поздравления

Знаменитого писателя и графа Льва Толстого знают и читают не только в нашей стране. Наверное, на всём земном шаре.
В нашем доме не только читаемы любимые романы его полного собрания сочинений двумя поколениями.
Оно занимает целиком книжную полку.
А я гласно или негласно часто детям повторяю его формулу. Тоже любимую: «Человек представляет собой дробь. Знаменатель — это что думает о себе человек сам. Числитель — другие. Чем больше хвалит себя человек, тем меньше дробь. И человеку — «грош цена».
Конечно, всем важно отношение к нам окружающих людей. Мы с ними живём.
Но важнее всего отношения в семье друг с другом. И самое главное, как воспринимает семью ребёнок. Что она даёт ему для жизни.
Я записываю сюда каждую строчку дочек, каждую мысль, каждое движение души. Детские сердца не лгут.
И записываю я для них.
Чтобы, оглянувшись назад, увидели, какие они были. Чтобы посмотрели на себя сейчас. И решили, какими им быть завтра.
Их внутренний мир смотрит на мир вокруг строчками их сердец. От малых лет до больших.
Малым деткам мы подарили первую книжку в красной обложке.
«Наши Чебураши». Они её продолжили, тоже с картинками. Мы писали о них, они о нас.

































Веснянки нашей маме

Сегодня праздник мамин!
Сегодня мамин день!
И папа нашей маме
Преподнесёт сирень.

А мы подарим маме
Пятёрки в дневнике
И напишем сказку
О снеговике.

Растают все снежинки,
Распустятся цветы,
Подснежники в корзине
Подаришь маме ты.

Ляля.

Прилетела весна золотая,
Принесла золотые поля.
И трава шелестит, напевая,
Распускаются все тополя.

Оля.

Поздравляют наши звери

Варька по полю пошла,
Варька денежку нашла,
В клювик положила
И ленточку купила.

А ленточка красивая,
Вся в кружевах.
Варькина забава —
Драть в пух и прах.
 
Но Варечка стерпела
И ленту не драла,
И папе в день рождения
В подарок отдала.

А Тюпастый — молодец,
Вынул свежий холодец
И с Варварою тот час
Он пустился в славный пляс.

Ляля.





Воскресное утро

Варька в воскресенье
К мамочке пришла
И папу за рубашку
Немножко подрала.

Потом пошла чесаться,
От Тюпки спряталась.
Ей надо поругаться,
Полаять на всех нас.

Охота почитать ей
И в шахматы сыграть,
У Тюпки «королеву»
С кнопочкой достать.

У крокодила Тюпки
Игрушки украла,
За хвост его щипнула
И быстро удрала.

Оля, Ляля.

Весна

На столе цветы стоят,
За окошком солнце светит,
Наступает месяц Март,
Поздравляют мам все дети.

Скоро стает в поле снег,
Посинеют небеса.
Мы подхватим всех «зверех»
И пойдём гулять в леса.

Пусть несчастный Три-Один
Посидит чуть-чуть один,
А мамуля лучше с нами
Погуляет вечерами.

Пусть бегут ручьи быстрее,
Пусть гремит весенний гром.
Нашей маме веселее
Будет с нами впятером.

Оля.







Мамочке

Мы поздравляем мамочку
С праздником её.
Ведь лучше нашей мамочки
Нету никого.

Желаем мы здоровья ей
И радости большой.
Пятёрки натаскаем ей,
Чтоб был пирог большой.

Ляля.

Посвящаем папе

Вот теплее стал уж воздух,
Стало ласковее солнце.
Уж конец зиме холодной
И стучит весна в оконце.

В это солнечное время
У папули день рожденья.
И на кухне стало жарко:
Там идёт готовка, варка.

День рожденья, день рожденья,
На столе стоит варенье.
Мама испекла пирог,
Ароматный, как цветок.

Мы — две длинненькие дочки —
Расцелуем папу в щёчки.
Варя с Жулей представленье
Всем дадут на удивленье.

Оля.

















Папин день рожденья

Все мы папу поздравляем,
Счастья мы ему желаем.
И даём команду всем:
«Все по круглым пирогам!».

Варька с Жулькой нарядились
И на лавочки садились,
Папу дружно поздравляли
И за пятки не кусали.

Гости стали появляться.
Варька хочет баловаться.
Стала всех гостей кусать
И на кухню не пускать.

Праздник наступил большой —
Папин день рождения.
Варька лаять начала
Всем на удивленье.

Ляля.

Зима

Солнце ярко светит,
Небо в облачках,
Ветер снег пушистый
Крутит во дворах.

И поют синички
Песенки свои.
Могут эти птички
Петь, как соловьи.

Снег блестит на солнце,
Всё вокруг светло.
Маленькую ёлку
Снегом замело.

Ляля.












Тюпкина игрушка

У Тюпы есть игрушка —
Коричневый медведь.
Он то её кусает,
А то начнёт жалеть.

Погонит по квартире,
Положит на кровать,
Возьмёт её он в зубы
И станет с ней скакать.

Он ходит с ней, как мама,
Зовёт её играть.
Но мишка не живой ведь.
И кот начнёт орать.

Ляля.

Наши звери

За окошком солнце светит,
Соловьи в лесу поют.
Поднимаясь на рассвете,
Варька с Катькою орут.

Тюпка носится по лесу,
Ловит птичек и орёт.
А Катюха — прыг на Тюпку —
Он опять её везёт.

Ляля.
P. S. Тюпа — кот. Варя — старая ворона. Катька — молодая ворона, птенец.

Оле в день рождения

Поздравляем всей семьёй
Олю с днём рождения
И желаем всей душой
Большого настроения.
И надеемся мы все,
Что не будешь ты теперь
Ничего не успевать.
Каждый день теперь ты будешь
Со всеми вечером гулять.

Ляля.







Лариска, дружочек,
Живой огонёк,
Звени, наш звоночек,
В счастливый денёк!

Пой песни, играй,
Людям счастье дари!
Будь счастлива, Ларик!
Свети и гори.

Папа.

Лариске,
Которая любит балдеть,
Вредничать, модничать и песни петь,
Есть огурцы и читать, спать на плечике,
Милому, славному человечику, —
Мы это дарим всем хороводом
И поздравляем её
С Новый Годом!!!

Папа.

Милый, родной мой, светлый человечек!
И тебя, мой певучий весенний скворушка, я тоже поздравляю с праздником, который уже не только мамин, но и твой немножко и всё больше будет твоим, лишь бы ты всегда оставалась такой же доброй, ласковой и самоотверженной и озорной нашей Ларискою — твой папа.
8.III.78.

Оля!
Прошу садиться! (за стол).
Прошу не волноваться! (суд не идёт!) за то, что много съешь (все пообедали). Прошу принять к сведению, что я на сольфеджио!
Ключ есть!

Ларисон (маленький вредитель).

Папочке в день рождения

Комар

Жил в своей избушке
Под листом комар.
Целый день в игрушки
С мухами играл.

Суп варил с капустой.
На обед всех звал,
После мыл посуду,
Взрослым помогал.

Ляля. 2 кл..

Вот и заканчивается детский архив, сберегаемый десятки лет.
Включаю оригинал Ларисы.
Второй, третий класс, домашнее обучение. После работы, возвращаясь, получала от неё новый рассказ-сочинение. Так мы учили русский язык.

3 кл.
Как Варька купается

Если Варька хочет купаться, а воды нету, то она купается в газете. Варька проделывает в газете дырку, вся делается как круглый шарик, раз в пять больше обычной вороны и, блаженно крякая, всовывает голову в дырку, при этом хлопая крыльями.

Первое декабря
Варька и катушка

Мама играла с Варей. Она прятала катушку, а Варька её находила. Потом мама отбирала катушку у Варьки и снова прятала. Один раз катушка отскочила под кровать.
Варька этого не заметила. Она везде стала её искать. Она так была удивлена, что даже под пёрышком посмотрела. Наконец Варька нашла катушку!

Третье декабря
Цыплёнок

У девочки был цыплёнок и кот. Кот охотился за цыплёнком.
Птенца отдали нам. У нас тоже был кот Тюпа. Но он был воспитанный, своих не обижал.
Цыплёнок сидел в клетке, когда увидел Тюпу. Цыпа (так мы его назвали) заволновался. Мы его выпустили и посадили прямо на спину коту. Птенчик принял Тюпу за маму. Цыпа стал таскать кота за уши, норовил клюнуть в глаз. Тюпа обиделся. Цыплёнка посадили в клетку. Но как только кот захотел уйти, Цыпка заплакал.
Тюпа пожалел малыша, и ему всю ночь пришлось сидеть около цыплёнка. «5».

Десятое декабря
Варька зачёсывается

Возьмёт мама Варю на руки и начнёт против перьев гладить.
Варя глаза закроет, рот раскроет и лежит так. Это Варе очень нравится. Её можно трогать за нос, лапы, можно почесать за живот, положить на пол и отойти от неё. Она будет лежать всё так же. Брать и зачёсывать её может только мама. Остальных она кусает. «4».

Тринадцатое декабря
Тюпа и Варя развлекаются

Тюпе иногда хочется поиграть с Варей в чехарду. Бежит и со всего разбегу через Варьку прыгает. Варька убегает, ругается. Она на Тюпу обижается и всегда запоминает свою обиду на несколько дней.
Иногда Варя гуляет на кухне, а Тюпа лежит на полу. Варька хочет поиграть с котом. Она подбирается сзади и дёргает Тюпу за хвост. Он оборачивается, а Варя делает вид, что занимается своими делами. «5».







Пятнадцатое декабря
Наша Варя

У нас живёт ворона Варя.
Варю мы нашли раненую, грязную, с подбитым крылом.
Отвезли её в больницу, а врач не стал лечить. Он сказал, что жить не будет. Стала мама сама промывать крыло марганцовкой, засыпать стрептоцидом, перевязывать. Намажет, перевяжет, а Варя всё сдирает. Но мы всё равно лечили и вылечили. Она живёт у нас уже четвёртый год. «5».

Восемнадцатое декабря
Варя учится

Захотели мы научить Варю говорить. Сначала стали её учить говорить папино имя: Эрнст Эдуардович. Сидит Варька на кухне. Я или Оля приходим, садимся около неё и начинаем учить словам. Учили, учили, а Варя внимательно слушает, смотрит и молчит. Услышали, что клетку надо тряпкой накрывать.
Начали так делать и снова папино имя называть.
А Варя лаять начала, как настоящая овчарка. До сих пор она лает, но перевести мы её слова не можем. «5».

Эти чудесные рассказы дочки меня, конечно, восхищали. Наивные по-детски, но красочные.
Без ошибок, с правильным построением фраз. А ведь писала их больная второклассница. С тяжким заболеванием — арахноидитом. В перерывах между приступами головной боли. Одна в квартире, без всякой помощи.
Мне всегда хотелось их послать в какой-нибудь детский журнал.
Теперь они в семейной летописи моей.




























Новогодние частушки

Зимою Тюпка чёрненький
Под ёлочкой скакал,
Игрушки Тюпка скидывал
И лапочкой гонял.

Но тут на Тюпу вспрыгнула
Варюшенька верхом,
И Тюпке не до ёлки уж,
Помчался он бегом.

Примчался Тюпка в кухоньку,
А Варька Тюпу — хвать —
За хвостик Тюпку дёрнула —
И ну давай орать.

Ляля.

Варькины гости

Три часа, восходит солнце.
К Варьке ухажёр летит.
Открываем мы оконце —
Он тихохонько сидит

Но как только мы ложимся,
Новый ухажёр летит,
Первый тут же встрепенулся,
На второго он кричит.

Тут на шум слетелась стая,
Все орут и все кричат,
Беспрестанно удивляясь,
Все на Варечку глядят.

Все проснулись, нет покоя,
На балконе шум и гам.
Что же делать с ухажёром?
Мы штаны повесим там!

Ляля.

Штаны мы повесили. Чёрные, трикотажные, драные. С Эрика сняли. Вместо чучела Страшилы.
Стеснялись одно утро.
Интерес к чудо-Варе был сильнее страха.
Слетались, садились на штаны, любовались подружкой с воплями.






Черепашкины приключения
(Или рассказ о том, как не надо ходить без компаса)

Черепашка Пашка загрустила:
«В гости уж давно я не ходила,
Надо прогуляться, хоть разок, —
Тут недалеко живёт щенок».

Собрала картошки в узелочек:
До щенка ей всё ж плестись денёчек.
Зашагала Пашка по тропинке,
Солнышко щекотит ей по спинке.

Топала день целый, притомилась,
А  щенка не видно — удивилась,
Не видать ни будки, ни коровы,
Что с щенком всегда играть готова.

Подивилась Пашка, съев картошку,
Прилегла под куст поспать немножко.
Ветер гонит в небе облака;
Всё бежит, шумит, звенит река...

Месяц уж прошёл, а Пашка спит,
И другой идёт — она храпит.
Сам щенок тем временем решил зайти,
Прибежал, а Пашку не найти.

Оказалось, горе-черепаха
Уползла в другую сторону — растеряха.
Мораль:
Вот что значит нам без компаса ходить:
Можем то же, что и Пашка, отчудить.

Милую мамочку мы поздравляем,
И все ей здоровья желаем,
А чтоб было хорошее настроение,
Пишем ей смешные стихотворения.

Оля.














Оле в день рождения

Оле стало восемнадцать.
В этот день хотим мы все
Петь, смеяться, улыбаться,
Не печалиться совсем!

Оля там всегда, где людно,
Нам без Оли очень трудно,
И не мил нам белый свет,
Если Оли рядом нет.

Пожелаем Оле дружно
Дней весенних — целый год,
Горя Оленьке не нужно,
Пусть оно навек уйдёт!

Пусть придут улыбка, песни,
Хорошо нам с Олей вместе!

Поздравляем! Поздравляем!
И от всей души желаем:
Не болеть и не лениться,
А отлично вам учиться.

Ляля.

День рождения

В нашей музыкальной школе
Родились сегодня Оли,
Две прилежных пианистки,
Может в будущем артистки.

Мы желаем в день рожденья
Вам побольше вдохновенья,
Чтоб сыграли вы гостям
Пять этюдов, восемь гамм.

Песню, пляску, сонатину,
Вальс, прелюдию, рондину,
А за это исполненье
Дарим вам своё творенье.

Не картину, не открытку,
А весёлую улыбку.








5. «Буриме»

Пока дочки были только наши, папы-мамины, у нас была замечательная семейка. Которая очень нравилась нам самим, и родным, и друзьям, и даже чужим.
У нас было много очевидных признаков полной гармонии в семье.
Взаимной любви, заботы, счастья, которые дарили друг другу. Открытость, доверие, верность, преданность.
Дом не был заполнен «добром».
Был культ души, её и заполняли.

Поэзия. Сердечные, ласковые, нежные, юморные стихотворные послания друг другу.
А до этого забирались вчетвером на кресло и читали вслух Пушкина, Есенина, Лермонтова.
Музыка. В музыкальной школе учились с удовольствием. Сами ходили через дорогу. Тогда машин было мало на Центральном проспекте. Сами готовили домашнее задание. Сами писали в нотной тетради пьески собственного сочинения. А потом — гитарный перезвон и песни.
Но сначала, с рождения первой дочки Оли, в доме звучала музыка большой фонотеки. Детские песни про Чебурашку и Алёшу. Старинные. Нежданова, Собинов, Шаляпин. Классика. Балеты. Высоцкий. И живой рояль.
Книги. С которыми душа учится сопереживать незнакомым и близким.
У всех в семье жизнь шла не по обязанности, а по потребности.
И поэтому в нашей семье случались невероятные события.
Это мы выпускали в водохранилище ведро здоровенных карпов. Вместо того, чтобы пироги с ними печь.
Это у нас 25 лет жила хромая ворона. Подбирали и несли дети в дом сирот звериных. Запрета не было, принимали всех.
И полон дом гостей. «Открыта дверь, всегда для всех». Никогда не делились праздники на детские и взрослые. Мы не мешали друг другу за праздничным столом. Нам интересны были все дети, с которыми дочки встречались по жизни. Класс, РПШ, секция бассейна, турсекция, альпсекция. И КСП у Ляли.
Интересно детям было и с нами. Кроме родных было за столом много интересных друзей наших. Научные звания и высокие должности не мешали всем вместе играть в «жмурки», «путаницу», «зоопарк».
Смеха хватало на всех.
С большим интересом дочки участвовали и в нашей взрослой игре «буриме».
Можно было напечатать на машинке целую книжку избранных поэтическо-юмористических произведений. Не все, потому что кто-то отказывался, не веря в свои силы. У кого-то были не очень выдающиеся.
Сейчас жалею, что часть весёлого праздника небрежно смахивалась в мусорное ведро.
Вместе с объедками на тарелках.
Сохранилось листов совсем немного, последнего вечера. Что особенно важно.
Ведь каждый листок, каждая строчка — это не только картинка того праздничного застолья, но и того мира, того времени.
Они дают возможность каждому взглянуть на себя в той прошлой жизни. Мы, как Анна Ахматова, «из такого сора» создавали тоже шедевры!

Шедевры, потому что выражаешь не собственные рифмованные чувства. А принудительно создать картинку из мусора рифм.







Оля:

Крымские страдания
(Использованы мотивы русских народных частушек)

По стенке, ругаясь, лезу.
В стену бью свою железу;
А в палатке моей стужа,
В спальнике — большая лужа.

Это русская планета —
И в Крыму плохое лето.
А в Москве далёкой где-то
В шубе модная Жанетта.

На лице её краса.
Не подточит нос оса.
Я же в грязи
Вся повязла,
От заразы
Тухну сразу!

Не разберёшь — это лицо
Иль чем садятся на крыльцо?
В рюкзаке скребётся мышь,
На занятиях все — тишь.

Лариса:

В парке московском был парад,
Выступал там акробат.
Взял, горемычный, плётку
И напился водки.

Пошёл, пьяный, в степь,
Там нашёл вертеп,
(Это у него язык заплетался),
Сел акробат на пень,
И заела его лень.

Покинул пьяный пень,
Залез под пахучую сень.
Доиграл последний кон
И полез на чёрный склон.










Тоня:

Села я верхом на стул.
Дядя шарик мне надул.
Буду я бутылки бить,
Чтоб не стал он водку пить.

Наступил сухой закон,
Очень по душе всем он,
Алкашам друзья и мать
Предложили строить гать.

Пусть в лесу поищут ёлку,
Подметут тропу метёлкой,
Мусор подберут у скал,
Чтоб никто их не искал.

Эрик:

Начинать ли мне рассказ?
Юный май. Весна... Милашка...
Шалой юности проказы...
Взгляд. Улыбка. Сон. Рубашка.

Ша. Молчу. Заткнул свой рот.
Век времён закрыла пыль.
Лишь воспоминаний крот
В темноте копает быль...

Ляля:

Горела свечка, грела печка,
И рядом бродила корова,
(А как она была здорова!).

И шла в магазин коза,
Ведь там она забыла
Свои запасные глаза.

Зашла. А там — касса,
Продавщица считает массу.
Ворчит на неё козёл —
Говорит: «Вот Осёл!».

А от него бежит винегрет,
Заметая, конечно, свой след.
Прибежал он под кровать
И начинает тихо спать.






Эрик:

В день рожденья моя рожа
На печёный блин похожа.
Жду подарки, востры ушки.
Жру с изюмом сладки плюшки.

Мне подарят куклу, мишку,
Про любовь большую книжку
И костюм. А впрочем, ткань —
Вечно импортная дрянь.

С горя я, большой детина,
Воздвигать пойду плотину.
И, как статный молодец,
Съем на закусь огурец.

Ларик:

Мало мыслей, мало света,
Приходи скорее, лето.
Растопырю я глаза,
Стану прыгать, как коза.

Пропадай, моя селёдка.
Натяну свои лебёдки,
Затянусь в обвязки,
Загуляю в связке.

Ты не рви бумаг, начальник,
Не гляди, как кошка.
Надоел мне твой мочальник,
Потрудись немножко.





















Эрик:

Исповедь арестанта

Я был азартнейший игрок
И разгонял игрою сплин —
Играл не то чтоб слишком честно
(Иначе ведь неинтересно) —
Но вышел комом первый блин,

Я заработал длинный срок!
Строги Фемидовы весы!
Ползут года, как черепахи...
Колючка, вышки, суд, папахи...

Как сутки, тянутся часы...
Не жизнь — ужаснейшая лажа —
И как строга в тюряге стража!

Играя, не теряй умишка —
Рискуй, ты — шулер, но не слишком.

Тоня:

Если появился вдруг
Милый, нежный, добрый друг,
Вы зовите к себе Дашу,
Филю, Пуха, Найду, Сашу.

Ну а если придёт внук,
Полезайте все в сундук.

Сторожить от злого волка
Будет рыжая вас Нолка,

А пушистая, но голодная кошка
Оближет сундук и даже все ложки.

















Эрик:

Неоплаченное дело Шерлока Холмса

Заказчик был на редкость скуп:
Заказывая Холмсу «Дело»
(В саду был обнаружен труп,
Полузакопанное тело),

Сказал он, что всю жизнь не крал
(Наверное, собака, врал),
Что может заплатить он «крошку».
Вопили бешеные кошки,
Урчали сытые лягушки,
Орали хитрые кукушки...

Холмс раскопал скелет несчастный,
Узнал заказчика!

Труд напрасный!

Тоня:

Заблестела рампа —
Зажигают лампу.
Мы схватили палки,
Запрыгали в скакалки.

С нас свалились тапки,
Остались только в шляпках.
Укусил нас клопик,
Мы нырнули в снопик.

Заскочили в огород,
Понеслись за поворот,
Прицепили карабин,
Пошли мы грабить магазин.

















Оля:

Вязание

Ну хочешь, я выучусь шить,
А может, и вышивать
В. Долина.

Как достану я шерстяной моток,
Да испью женской доли глоток.
Я не кошка, не мышь —
Воровать сено с крыш;

Не травой вяжу — мягкой ниткою,
Поворачиваю спицей прыткою...
Как найти к сердцу милому ключик
И зажечь в глазах тёплый лучик?

Да ещё сберечь гордость-честь,
Вдруг слова его только лесть?
Шапки будут лишь только поводом,
А сердце свяжу толстым проводом.

Тоня:

«Мечты, мечты, где ваша сладость?»

Мне дали даром веретено,
Чтоб кружево было сплетено.
Из кружева сошью себе брюки
И хорошенько, с мылом, помою руки.

В модных брюках выйду на балкон,
Займусь гимнастикой, вприсядку и в наклон.
Посмотрю с балкона на дальний курган,
Но недолго, чтоб не одолел дурман.

Расчешу свои кудри мягкие, как шёлк,
Позагораю, понежусь. Может, выйдет толк?
Ну а если придет зима и наступит мороз,
Скину брюки и, как Майка Капитанова,
Побегу на кросс.












Оля:

Ода спасателю

На турслёте это было:
Вот взяла я в руки мыло
И намыливаю лоб,
Так как по лбу стукнул боб (карабин).

Вдруг я слышу злобный рык:
Из кустов несётся бык.
По скале проложен путь,
Может скроюсь как-нибудь.

Но навстречу мне Валера —
Разрази меня холера, —
Он верёвочку спустил.
Страховал изо всех сил.

И, как в сказке, наконец
Спасши, сразу под венец!

Тоня:

Плач у зеркала

У меня зазвонил телефон, —
«Алё?» — А в ответ мне поёт саксофон.
Я слышу в трубке странный романс,
От которого тихо впадаю в транс.
Мне поют, что личико моё стало зелёное!
Мне грустно, и слёзы текут солёные.
И намекают, что шляпа моя как ведро...
А платьице не налезает на бедро.

Слушать дальше — и вовсе мука,
Со мной сидят рядом тоска и скука.
Гляжу в зеркало на свою рожицу
И вижу: вот-вот она створожится.















Тоня:

Мне встретился «док»,
Мы с ним выпили сок.
Посадили на гнёздышко клушу,
А сами закусили грушей.

Потёрли тряпкой большую доску
И поплыли на ней разгонять тоску.
А поплыли мы в Чёрное море,
Где нет ни снега, на тараканов, ни горя.

Но встречаются звери нежданные,
Большие и толстые, как киты,
Но добрые и желанные.
Мы играли с ними в весёлые «прятки»
И усы и уши им протирали тряпкой.

Жанна (гости):

У жучка-мужичка тело заболело,
Он завыл, заныл.
Тут Марфа с арфой прибежала
И пала пред ним с мимозой-занозой,
И всё сразу отболело.

Валера:

Сижу перед листом бумаги,
Задали жару бедолаге!
Вот рифма, мой заклятый враг!
Какой ни сделай в книге шаг.

Вот здесь копейка-батарейка
Трясётся, как от шейка-брейка.
А рыжик-пыжик с ножкой-крошкой
Меня замучили немножко.

Гляжу я снова в эту книгу,
А вижу лишь большую фигу.
А в книге я поставил точку.
Большая точка — словно ночка!












Н. В.:

Вошёл дед в свой кабинет.
У деда была партийная кличка:
В старые времена звали его «Птичка».

Дед был старый, старый,
Дед был усталый, усталый.

Только что сидел он на грядке,
Теребил свои сивые редкие прядки.
Вспоминал себя маленьким крошкой,
Когда кормили его картошкой да морошкой.

А теперь у него огромный кабинет,
Словно...

Волик Цикото:

Зазвенела вдруг гитара,
И заблеяла отара.
Овечки и бараны целый день
Ковыряли старый пень.

Разозлилась тут лягушка:
У неё пропала плюшка.
Развалилась вся квартира,
И заглохла в поле лира.

Исчез мягкий стул,
Его спрятал мул.
Остались одни ножки,
И спрыгнули блошка.





















Хвеля:

Собрались на Памир.
Все дома взволновались:
Нарушили в доме мир.

У папы — дыбом волос,
У мамы зуб неймёт.
Папа, точно колосс.
Но, как медведь, ревёт...

Но дети — ноль вниманья,
Скорее через мост
И в сторону Памира
Направили свой хвост.

Родители в окошко
Им нежно вслед глядят,
Любуются, как юбки
На детях их сидят.

Погрустнела мама,
Заболел вновь зуб.
Папа же в раздумье
Курит травку — дуб.

Оля:

Это что за глупый леший
Пел с утра сегодня, тешит?

Он залез на старый пень,
Сочиняет целый день
Мультик-пультик про зверей,
Кошек, мошек, мушек...

Он рискнул, и за риск
Звери строят обелиск.

Андрей:

Вчерась хороший был денёк.
Ирис зацвёл на будке,
Редис на час забрёл в тенёк,
Клопы летали, словно утки.

Я слог сложил — он станет мной.
Не стану гнуться я рябиной.
Рифмуется резина с тиной,
С малиной, деревом, дубиной,
Картиной маслом и бензином,
Но не рифмуется со мной.


Володя:

Клетка

А он, как таракан,
Всегда летел как ураган.
У него такая роль,
Безотказен, как пароль.

Вот на пути показалась балка,
Перемахнул как будто палка.
На пути попалась рама,
Для него же — это драма.

Прям, как в сказочке про репку,
Он попался прямо в клетку.

Как в руках детей игрушка,
Так в пустыне выглядит лягушка.
Как почувствовал себя как шило,
Так и проглотил кусочек мыла.

Оля:

Ностальгическое

Когда-то была я невеста,
Готовила пышное тесто...
Собирался в дом народ,
Разевал голодный рот;

Поедали булки,
Выплёвывали втулки,
Выходили на парад
И сажали дивный сад...

А теперь я как старая тряпка
И сижу в дырявых тапках.

Ляля:

Буду по свету бродить,
Песни петь,
Чтоб весь мир победить,
Всё посмотреть.









Олина запись

Атланты

Когда на сердце тяжесть и холодно в груди,
К ступеням Эрмитажа ты в сумерках приди.
Где без питья, без хлеба, забытые в веках,
Атланты держат небо на каменных руках.

Держать его, махину, — не мёд со стороны.
Напряжены их спины, колени сведены.
Их тяжкая работа важней иных работ:
Из них ослабнет кто-то — и небо упадёт.

Во тьме заплачут вдовы, повыгорят поля,
И встанет гриб лиловый, и кончится земля.
И небо год от года всё давит...

(А. Городницкий).

Ляля:

Только к телу прикоснёшься —
Сразу в камень обернёшься.
Как отнимешь от руки,
Снова в мышку превратишься.

Тут приехал молодец,
Только съевший огурец.

Еду-еду на коне я,
Ем варенье,
От которого
Я получаю вдохновенье.

Эрик:

Моя девчушка славная,
Как ёлочка в снегу,
Ту ёлочку-уралочку
Я вижу на бегу:

То лыжи, то вибрамы —
Тянь-Шань, Кавказ,Урал...

Святая наша мама,
Терпенье Бог ей дал!

Скользит на лыжах парус
И манит снова в путь...
Эх, взять неделек пару —
На Север бы махнуть.


Эрик

1
Предок слез с надёжной ветки, сел испуганно:
Как же ездить в этом мире без сучков?
Он поймал бизона ловко — и заслуженно
Наслаждался громким цоканьем подков.

Припев:

Девочка с косицами,
Оленька с ресницами,
Бедный Витя молодой!
(Ах, хлыст потерян!).
Мы любим всех кобылок,
Всех лошадок и — эх, было! —
И Анзора с бородой.

2
На Тянь-Шане древний транспорт —
Горб верблюжистый
Стал надёжным горным транспортом теперь.
Из краёв далёких, северных и вьюжистых,
Донесёт верблюд туристов без потерь.

Припев.

3
Гонит камни и бурлит вода шипучая.
Не осилить переправу с рюкзаком!
Через речку ледяную злую, жгучую
Переправились на Игоре верхом!

Припев.

Перечитала и смешную и неуклюжую чепуху. Чтобы вспомнить за семейным столом родные и любимые лица. Праздничные, радостные глаза, улыбки, смех, шутки. И я с ними.















6. Приветы

Это аксиома: человек на живой планете является чудом её. Он отличается от всего живого мира множеством признаков.
Одним из главных чудес его кроме разума является индивидуальность, неповторимость. Каждый человек — один. Другого такого нет. Каждое зарождение человеческой жизни — чудо, драгоценность. Потеря её — беда.
У любого животного в любом уголке Земли морда лица и образ жизни одинаков. В моём лесу, за забором дачи, ёжик, заяц и лиса такие же, как у Саши Немировского в Калифорнии.
Человек мне кажется подобием многогранников, которые Оля клеила в матшколе. Сфера, шар из симметричных плоскостей (октаэдр и др.).
Я могу много плоскостей склеить и на каждой зарисовать свой внутренний мир, отдельно чувства. Злые, добрые, цветные. Чёрные, белые, полосатые.
Я живу среди людей. Это необходимое условие моего существования. Семья, работа, автобус и любое общественное место. Есть у человека много способов выживания. Для нормального, психически здорового, важно доброе к нему отношение окружающих. Поэтому в статике он всем покажет свои картинки-плоскости с достоинствами, приятные им. А недостатки утаит.
Но жизнь — это движение. Поэтому они тоже станут явными. В разном количестве и качестве есть у всех. И людям рядом решать — простить или нет.
Сам человек не всегда ведает о себе всё, неожиданно совершая подлые или благородные поступки.
Отчитываясь перед собой в конце жизни, мне важно знать, какой образ мой виделся другим. Где ошиблась? Что не доделала и кому? Поэтому и заполняю страницы строчками близких. Эрик, дети, друзья с работы. От разных лабораторий, в которых приходилось работать над техническим заданием.
Не так уж и долго. Задание заканчивалось, а друзья оставались.
И весточки от них. Приветы.



























Поздравления с 8-м Марта

Тоне Н.

Ты пришла в наш «Храм науки».
Нет в нём больше ссор и скуки.
В торжествах лабораторных
Будь всегда простой, задорной!

Маленький (спаявшийся) коллектив мужчин
лаб. 225.

Этот день для Вас особый:
Самый радостный и новый
Женский праздник в этот год.
Вам желает много счастья,
Дел, свершений настоящих
Ваш всегда — мужской народ.

лаб. 212.

Дорогая Антонина Григорьевна!
В самый приятный праздник года — первый праздник Весны и самый Женский день года — 10 мужских сердец из своих глубин шлют тебе самые нежные, искренние и добрые пожелания
Радости, Счастья, Успехов и
Вечной Молодости!!!

Союз мужчин лаб. 761 и 769.

Тоне Н.

Грачи, сычи, вороны, кошки,
Детишки, муж и ЭВМ,
Полы, кастрюли, поварёшки.
О, ты находишь время всем!



















Тоне Н.

Не охватить в одном куплете
Твои дела, труды твои
Как в НИИМП, так и в МИЭТе!

Где наш начальник?
Ведь могла б ты
Здесь получать и две зарплаты!!!

Что наша жизнь???
— Сплошная суета! В которой
Мы подчас потери дорогого
Убора головного из норки
Не заметим...

Но раны свежей мы не тронем
И шляпку новую не провороним!

Твои товарищи.

Мне утешение и сочувствие: в МИЭТе украли шапку у меня! Единственную в жизни купила норковую, подешевле, у знакомой.
Носила всего две недели!

Песня

1
Лишь засветит месяц
Вновь на небосклоне,
Отворите окна — Люба, Таня, Тоня.

Припев:

Мы любим, ах любим
Вас вместе — втроём —
И вам серенаду со страстью поём.

2
Нам без вашей ласки
Жизнь совсем не люба.
Нас любите нежно — Таня, Тоня, Люба.

Припев.

3
Нам мешает только
Наше воспитанье
Петь вам с большей страстью —
Люба, Тоня, Таня.

Припев.

8 мужчин лаб..
С днем рождения

Дорогая Тонечка!
Желаем тебе всего самого хорошего, крепкого здоровья всей твоей семье.

лаб 225. 18.06.70.

С днём рожденья
Поздравляем!
И сердечно мы желаем:

Быть здоровой,
Быть весёлой,
Быть счастливой,
Доброй, милой,
Горячо в семье любимой!

18.06.82. 10 человек
лаб. 2112.

Тоне Н.

Этот год — год ложки,
И не понарошке:
Всем без исключения
На день рождения
Мы дарим ложку,
Чтоб кушать окрошку,
Щи, кашу, варенье
И любые угощения!

лаб. 2112. 17.06.83.

Чтоб стужи летние и зимние
Были не страшны,
В подарок, Тоня,
Эту шаль прими.

Тепло сердец
И шерсть овец
Вторые пятьдесят
Комфорт пускай дарят!!!

лаб. 2112. 18.06.84 г..










Дорогая Тоня!
От души поздравляем тебя с юбилейной датой!
Желаем отличного здоровья, большого семейного счастья, успехов в работе.

Коллектив лаборатории.

Всё тяжелее самолёты
Над нами небо бороздят.
И всё огромнее ракеты
Над нашею землёй летят

А мы всё те же,
Все без измененья!
И в день торжественный
Рожденья,
Набивши вкуснотою рот,
Мы прославляем
Тонин род!

Дорогая Антонина Григорьевна!
Поздравляем Вас с днём рождения! Желаем здоровья, счастья Вам и всем вашим родным и друзьям.

Коллеги.

Дорогая наша Тоня!
Нет сегодня солнца
За окошком,
И к тому же сыро
Немножко.
Вроде и не лето
На белом свете.
Но не испортит настроения
Сырая неба тень.
Сегодня ж праздничный —
Тони рождения день!
Да здравствует Тоня-Свет!

Пусть будет всегда
Добра, приветлива, мила,
Здорова, хороша
Наша Тонечка-душа!

лаб.. 18.06.88.

Ты лучше многих смертных понимаешь,
В чём назначенье матери-жены.
Заботой тёплою детишек окружаешь
Своих, всех наших и совсем чужих.

Мужчины.

Ответ на мою профсоюзную работу в профкоме НИИМП, в детском секторе отделения.
Работалось с удовольствием.
Устроила всех хворых деток института в оздоровительную группу бассейна в МИЭТе. Работала там на МН-18, пока не было своей.
Позже мне купили и в НИИМП.
Об открытии нового бассейна в МИЭТе я и узнала первая.
Приятно было организовывать подарочные поездки детям-отличникам для сотрудников предприятия. Автобусные путешествия по Золотому кольцу Подмосковья бесплатные. Очень жалела, что мои дочки-отличницы ни разу не попали в списки. Болели.
Они бы и успели выздороветь и участвовать в замечательных поездках. Но со мной случился казус в общественной работе. Пришлось мне совсем недолго в ней поучаствовать. Успела ещё оформить материальную помощь всем детям, которых растили только мамы, без отца.
Я очень переживала за них. Пыталась представить, с трудом, чем их мать кормит, когда они болеют?
Ведь у нас больничный по уходу за больным ребёнком давали только на 10 дней. Остальные без содержания.
Невероятно, но министерство обязывало деток выздоравливать за этот срок!
Но я знала очевидные условия жизни.
У одиноких мам дети в саду-яслях. И это главное спасение: их там дёшево и вкусно накормят. Путёвки в сад были дешёвые.
Но в саду маленькие дети много болеют, много инфекции.
Больничный молодым мамам оплачивали 50%, потому что стаж работы малый. Полный оклад оплачивается через 10 лет.
Даже на больничные гроши невозможно купить лекарства и приготовить ребёнку калорийную еду для быстрого выздоровления. А чем кормить, если без содержания? Надежды на родителей нет, они остались в Москве.
Вот и собирала я каждый месяц списки хворых детей, чтобы хоть немного помочь им. Мою  активность заметили, повысили, выбрали в большой местком.
Первое заседание институтского месткома.
Разобрались в наших правах и обязанностях. Всё понравилось мне. Наша основная обязанность — помогать и защищать сотрудников. А я — детей всего НИИМП.
А в конце заседания произошло очевидное-невероятное.
Председатель познакомил нас с принятыми обычаями.
Ведь партком, местком — достаточно большая власть на предприятии.
Оказалось, всякий вновь избранный комитет начинает свою работу со знакомства. Тесного. Для этого бесплатно для нас, членов его, снимается санаторий на две недели в Подмосковье. Местком в полном составе отправляется набираться сил, отдыхать. Официально — для разработки плана работы. Оплата из кассы месткома профсоюзными взносами всех сотрудников.
Человек я вовсе не обученный обычаям властных комитетов.
Я высказала своё личное мнение, которое казалось мне очевидным для всех и интересным.

1. Составлять рабочую программу более продуктивно в рабочем кабинете, здесь.

2. Я приветствую тесное знакомство и приглашаю на вечерок ко мне домой, на чай, у меня даже самовар настоящий, с трубой, есть. А можно ещё к кому-то, если надо чаще.

3. Невозможно на две недели сотрудников отлучать с рабочего места. Потому что мы не освобожденные общественные работники.

4. Самое главное, ехать в санаторий можно только за свой счёт, хотя бы с процентами. Потому что месткомовскую кассу надо больше использовать на помощь одиноким матерям.





Все выслушали со странным выражением на лице. Но я поняла, что явно не понравились мои предложения им. А смелость «новенькой» невероятна.
Выступать против председателя!
Я оказалась белой вороной, в стае мне явно места не было. Но изгнать меня из институтского месткома не могут, потому что кто-то меня выбирал.
Невероятным им показалось моё нестандартное поведение.
Люди годами и всеми силами добиваются такого тёплого места власти, чтобы не расставаться с ним годами.
Я быстро исчезла с этого общественного поля деятельности. Легко! Меня перестали приглашать на заседания. Тем более в санаторий. Выбыла автоматом.
Наверное, мамы из моего отделения горевали о потерянной матпомощи.
Может, обманщицей считали. А я только сейчас, вот на этих строчках, перестала удивляться непонятному явлению. Мои заявления на санаторное лечение десятки лет были без ответа. Сначала с хроническим заболеванием почек, потом сердца. А рядом все ездят, лечатся!
Наверное, отомстили за неправильное поведение. А я-то думала, что я правильная и хорошая и недругов у меня нет.

Но это отступление от лирики.

Тонечке

Весь мир поддался новой моде:
Хотят ввести дискретизацию везде
И на любой вопрос иметь ответ
Иль только «Да», иль только «Нет».

И мы, конечно, не остались в стороне,
Одни нули и единицы в голове.
И как приятно видеть исключенье
В твоём лице (не только в день рожденья).

Ах, Тоня, среди нас лишь ты одна степенна,
Как солнце постоянна, совершенна.
Не скачешь ты туда, сюда,
Не говоришь лишь «нет» иль «да».

Так оставайся дальше ты такой.
Будь непрерывной! Ц . . . . !

Дискретик твой.

Это руководитель группы по совместной работе на МН-18 в МИЭТе, к. т. н. Володя Триодин.












Все двадцать лет, которые прожиты,
И ровно столько же плюс к этим двадцати
Ты согреваешь всех своей заботой —
Детей, родных — и даже на работе
Даёшь ты нам тепло своей души.

Во всём скромна, приветлива со всеми —
С животными, с машиной и с людьми.
И в этот день, нисколько не робея,
По случаю такого юбилея,
Ты наши поздравления прими
(И чаем сладким напои).

Сотрудники лаборатории.

в профсоюзную организацию лаб 212
от Варвары,
проживающей по адресу:
г. Зеленоград, кор. 402, кв. 61.
Заявление.
Варваре, т. е. мне, Бог послал отдельную квартиру. Однако впоследствии в эту же квартиру оказались вселены такие же, как и я, двуногие, ставшие теперь квартирантами на моей площади и на моём попечении.
В рамках одного заявления, конечно, невозможно перечислить все неудобства моего теперешнего положения, настолько беспросветным представляется мне остаток своей вороньей жизни (~ 292 года).
На что же уходит молодость?

1. Ежедневно и задолго до восхода солнца вместо петуха орать во всё горло для побудки моих квартирантов.

2. Лаять вместо собаки, охраняя квартиру.

3. Ходить следом за каждым входящим, исходящим и следить, чтобы он где-нибудь чего-нибудь не наделал.

4. Прогуливать своих квартирантов и охранять их во время прогулки.

5. Научно обрабатывать и исправлять целые рулоны сложнейших расчётов, произведённых БЦВМ, и многое другое.

И что же я имею вместо благодарности?

а. До сих пор никто из квартирантов не владеет в совершенстве вороньим языком.
б. Никто из них даже не попробовал научиться летать, так что приходится сопровождать их по-ихнему — на цыпочках.
в. Грубо вмешиваются в мою личную жизнь, отпугивая моих молодых друзей.
г. Выжили меня с большой, но с отнюдь не лучшей площади квартиры и многое, многое другое.

На основании вышеизложенного, а также с учётом нижеизложенного прошу:
Поздравить мою квартиранточку Тоню с юбилейной датой 16 децибел (какой ребячий возраст!) и пожелать ей исправить свои отдельные недостатки (у кого их нет!) по п. п. а), б), в), г) к своим настоящим юбилеям, достоинством в 20, 30 и т. д. децибел.
Ты помнишь, Тоня,
Как когда-то
Стихи тебе читали
В юбилей.
Тебя сердечно поздравляли
С датой в 16 децибел.

И вот прошёл лишь децибелогод,
И наступил год юбилейный,
17-ти-децибельный.
И пусть следующий
Децибелогод
С друзьями, в радостях
Пройдёт.

Тонечке 60

Уходят в прошлое года,
Но остаётся, как всегда,
Тепло сердец твоих друзей.
Прими от нас его скорей!

лаб.. 1994 год.

Вот и увидела я себя со стороны. Ведь эти строчки от сердца не врут. Значит, дети меня любили. В детстве. А друзья-сотрудники до старости.




























МВТУ им. Баумана. 1966 год, 4-ый курс.

Вечер начинался, как обычно:
Бой часов неспешен и тягуч,
На небе убийственно привычно
Хмурилась луна в просветы туч.

Я притих с неначатою книжкой,
Не включая в комнате огня,
И привычно грустные мыслишки
Капали привычно на меня.

Эх, девчонки, как я был растроган!
Вас смутил мой суматошный вид.
Вы поймите — слишком это много,
Знать, что ты друзьями не забыт.

Ласковые Надя, Ира, Тоня,
Милые товарищи мои,
Взял бы ваши тёплые ладони
В ледяные лапищи свои.

Чтобы всё, что в этот вечер было,
Сорняком  в душе не заросло,
Я хочу, чтоб память сохранила
Ваших рук чудесное тепло!

Олег.

Хворый студент соседней кафедры, радиотехники.
Знакомы по совместным лекциям в аудиториях. Улыбками, приветствиями. Умный, интеллигентный, некрасивый мальчик. Из высокопартийной семьи. 
Товарищеские, приветливые отношения с его одногруппницами Ирой и Надей. Пригласили меня навестить хворого мальчика.
Пошла. Интересно.
«...Всё, что в этот вечер было» — растроганность его — неожиданным вниманием. Выздоровел, всем нам троим принёс отпечатанные листочки со своими стихами. Благодарность.
Сохранила.
Потому что красивое, ласковое.
Потому что первое, подаренное мне мальчиком.
Хоть и коллективное.

«Уходят в прошлое года...»
И я смотрю им вслед. Сейчас мне важно знать, какой я была для тех, кто встречался мне на жизненном пути. Как любой человек, я многогранна, в разное время и с разными людьми и я другая. В детстве, юности, зрелости. Можно подвести итоги.
От первого привета мне от студента Олега до последнего от лаборатории моей, я получила его строчками стихов, тёплыми, ласковыми. Поэзия доброты может рождаться чистым сердцем и душой. Дети мои, муж, сотрудники.
Я прожила счастливую жизнь, потому что рядом были всегда любимые и друзья, которые согревали своим теплом меня. Приветов много!



Глава 32. Устами младенца

1. Оляльиздат

Мне дана жизнь. Что успела я сделать?
Выжила. Во время войны, Великой Отечественной, тоже.
Совершенно самостоятельно, ни капли помощи от кого-либо, с медалью окончила среднюю школу в маленьком городе Сасово. И получила диплом лучшего столичного ВУЗа МВТУ им. Баумана в Москве. Подарила себе, мужу, родным, миру две жизни, две дочки, Олечку и Ларочку. Детям — папу Эрика.
Дочек выходила, вырастила. Они тоже подарили новые жизни миру. За одну свою жизнь я возвращала долги судьбе. И ещё по мелочи.
Короткое время, но на мир смотрели четыре поколения одновременно. Каждое из своего времени.
Маленькая, я смотрела на мир мамиными глазами. Взрослая своими, но мама оставалась путеводной звездой. Чтобы в моём новом, незнакомом времени наделать меньше ошибок.
Затем я видела мир детскими глазами. Своих дочек Оли, Ляли и внучек Тани, Иры, Насти. Чтобы лучше понимать мир и время детей. Чтобы помогать малым детям понимать его, объяснять непонятное, делиться опытом. Сейчас на мир смотрят три поколения. Из старшего я одна — бабушка, Матоня.
С рождением внучек резко изменился мир у нас всех. Я не могу делить детей, рождённых мною, и внучек. Они тоже часть меня, всех приняла из роддома на мои руки. Одинаково всех любила, заботилась, растила в своём доме. Для всех пятерых он родной. Потому что родной дом тот, где прошло детство, где живёт мать.
Сейчас мы все видим мир по-разному. Поэтому отношение к нему, миру, разное не только между поколениями, но и каждого в отдельности. И жизни свои строят по-разному. База семейных принципов и традиций утончается.
Чтобы дать душе отдохнуть и набраться сил, я с наслаждением погружаюсь в мир детей. Они видят мир чистыми, правдивыми глазами. И я с ними.
Когда родились Оля и Ляля, их лепет, как и они сами, был чудом. А их восприятие мира, мысли вызывали нежный, счастливый трепет души и сердца. Чтобы сохранить эти чудесные мгновения, не потерять, я в суете и тревогах будней хватала любой кусок бумаги записать, сохранить.
Так родилась напечатанная папой Эриком на старой машинке первая книжка. Подарили хворой Лялечке на день рождения во втором классе. С чудесным художественным оформлением папы.
Первая глава называлась: «Юмор в коротких штанишках». Это мир глазами детей «От двух до пяти». Затем мы несколько лет дополняли её детскими стихами. И я бы очень хотела поэзию всех детей наших издать отдельной книжкой.
Когда родились внучки, их мамы почему-то не продолжали семейную традицию, а возможностей было больше. Получилось, что интереснее всех они были мне. Я и продолжила. Собрала целую рукопись. Теперь я смотрю на мир двумя плюс тремя парами детских глаз.
Дети отмечали самое главное, интересное им, для всех разное.

































































I. Олечка, Ларочка (1961, 1964 г. р.)

- Я не сшила Кротику одеялко, у меня нет шилки.

По дороге в садик диалоги.
- Убери язык, машина отдавит.
- Я же не кладу его на дорогу!
- Смотри под ноги, упадёшь, руки-ноги отвалятся.
- Меня дядя крепко на заводе сделал.

- Оля, не грызи конфеты.
- Мама, я молоко тоже не буду грызть.

-Оля, когда же мы тебя пострижём?
- Вот пойдем в стрижницу, тогда и пострижёмся.

Папа:
- Оля, нельзя привередничать в гостях, ешь, что дали.
- Но вы же и дома мне не даете привередничать.

- Мама, ты у нас распутница.
- Почему?!
- Потому что ты все узелки распутываешь.

- Клоп, не кушай меня, я невкусная, я — Олечка Немировская.

Маме после банок:
- Ой, мамочка, какая у тебя спинка красивая, вся в кружевах!

- Расскажи сказку про Красную Шапочку, только без волка!

- Мама, бывают конфеты «Раковая шейка», а «Крабовая шейка» — бывает?

- Ой, собачка какая, шубка у неё хвостатая!

- Посижу на солнышке, загорать буду, будут ручки, ножки, глазки чёрненькие.

На «анютины глазки»:
- Синие — это мои глазки, это — мамины, а желтые — Анютины.

Строит маме гримасу:
- Мы с мамой смордились!

- Папа, оскорби, что я здесь нарисовала.

- Пап, ты — Буратино, ты здесь начёртал.

Эрик для поездки в командировку в мороз надевает кальсоны.
- Пап, какие у тебя ползунки! Купи мне такие же.

На суп с фрикадельками:
- Мама, почему суп с бочками?

- Мы уезжаем в стирку!
- Я — обогнушка. (Съела первая обед).

- Почему расчёска лысая?

- Мама, девочка в соседнем подъезде болеет свининкой!

- Мамочка, мы не можем от волка убежать. Мы на двух ногах бегаем, а он — на четвереньках!

- Мамочка! Сколько ворон! Всё поле изворонили!

- Лялька, не тряси ты кошку за перья!

- Мама, выпрями глаза!

- Космический корабль летает в воде, а океане, в лохани и в космосе!

- Хватит купаться, у меня уже все пальчики зажмурились.

Оля, 18 лет. МГУ, 2-ой курс.

- Мама, я сегодня познакомилась с поэтом. Сначала он читал мне стихи платонические, а потом начал читать плотоядные. Я обиделась и ушла.

Оля. Первая сказка. Два года, 4 месяца.

- Жил-был дед, без няньки. Посадил дед редиску. Выросла редиска большая-пребольшая, а на ней — яблочки. Съел дед яблочко и пошел всех зверей звать. Позвал бабку, позвал Машку и кошку. Пришла бабка, пришла Машка, пришла кошка, а дед лёг спать.

Оля взрослым о детях (отрывок из лекции). Два года, 5 месяцев.

«…Ольга! Я не Ольга, я — Оленька! Бабенька Миленькая меня всегда Олюшка зовёт, а ты — Ольга! Сердючки вы — вон все звери рты разинули, ругаются на вас!..»
«Звери» — два медведя плюшевых на рояле. Лекция — ответ на укор за мокрые штаны.

Первое стихотворение.

Ляля, 1-ый класс.
Боец в бою.
Как в бою тяжёлом
Ранили бойца,
И тогда он вспомнил
Своего отца.

А отец его-то
Был большой герой.
Он погиб за Родину,
Но всегда — живой.

И тогда сказал боец:
- Нет, мне надо встать!
До последней крови
Буду воевать.
               
II. Танечка, Ирочка (1985, 1987 г. р.)

Годы девяностые

Биография.

Зовут меня Таня. Я люблю работать, честное слово! Я не обманываю.
Я могу придумывать стихи и песню, и сказки, что угодно! То, что рассказывает мне мама, я рассказываю сестре Иришке-Картишке. И всё ей передаётся. Что мне запомнилось, я собираю в одну большую легенду. Потому что в печальные дни мне нечем заняться. И тогда мы садимся у окна и рассказываем.
Больше всего я люблю рисовать полянку, а на ней — дождевой хоровод — кружочек из дождевых синих цветочков.
Пою я песни, которые выдумываю. Это же понятно.

4 года

27.02.90 г.
Слушаем детскую передачу с загадками. Ведущий и дети перечисляют, у кого густой и тёплый мех: у барана, медведя, бобра.
Спрашиваю:
- А ты, Танечка, считаешь, у кого самый тёплый мех?
- У моего свитера! Очень тёплый.

28.02.90.
- Матоня, ты несовременная женщина, потому что ты ругаешь меня. И мама несовременная женщина, потому что она тоже ругается.

26.02.90.
Рассказывает Ире сказку.
- Было у царя 4 сына и 4 принцессы.
Удивляюсь:
- Как много!
Отвечает:
- Сколько родили, столько и береги!

15.03.90.
Смотрит по телевизору трансляцию Съезда.
Реплика Тани:
- Съезд депутатов. Горбачок — царь депутатов. Собчак — принц царя, принцесса — Матоня.

18.03.90.
Эрику:
- Мужчиночка, включи светиночку!

24.04.90.
За столом — я, Эрик, Таня. Наливаю всем в чашки вишнёвый сок.
Таня:
«Давайте выпьем за честь, за дружбу, за любовь, за всякие добрые дела!»

24.04.90.
Таня:
- Ну разве Горбачок живет в Индии?
- Почему, Таня, ты думаешь, что в Индии?
- Ну у него же пятнышко на лбу, как у индианки.
Матоня:
- А у индианки муж — индюк?
Таня, задумавшись:
- Нет, `индик!

16.05.90.
Во время съезда, Таня:
- Горбачок — самый главный депутат.
- Почему?
- Потому что он больше всех писал. Он так много писал, что даже кляксу на лбу посадил!

21.08.90.
Таня:
- Мама, я портретую! Я не могу бросить свое портретурье.
- А что это значит?
- Это значит, рисовать людей выдумно.

19.08.90.
Из Волгограда по телефону, Таня:
- Какие здесь неожиданности и неприжизненности: мы котят в корзине таскаем!

01.09.90.
Таня:
- Ты, Матоня, иди, а как в твоей голове умные мысли натолпятся, ты приходи и расскажи, не забывай.

02.09.90.
Таня:
- Горбачок натяпает, наляпает и за другую перестройку хватается, и опять за другую перестройку хватается. А надо одну перестройку доделать, а потом за вторую хвататься, потом — за третью, за четвертую. А у него не перестройка получается, а развалка!

09.09.90.
Таня:
- Я полна вкусностей, больше не буду кушать.

15.10.90.
Таня ставит спектакль:
- Принцесса, принцесса, я построила рождовку, где будут рождать детей.

20.10.90.
Таня:
- Какая, Матоня, ты упречная! Упрекаешь и упрекаешь.
Предлагает способы воспитания:
1. Когда ребенок дерётся, надо давать бананы, читать сказки, и я забуду всё-всё зло.
2. Жадничает — не читать сказки, не давать бананы, и скажу сама себе: «Может, я что-то плохо делаю?» Надо делать добро, и зло забудется.

02.11.90.
Таня сочиняет стихи.
«Будет фруктов целый воз!
Будто трактор мне привёз.»

05.12.90.
Таня:
- Папа, ты плохо одет! Надо наряд надевать к цвету вычислительной машины.

19.12.90.
Таня:
- Опять вы даёте мне эти лазарные колготки! Лазают туда-сюда! (Колготы велики.)

20.12.90.
Таня разговаривает по игрушечному телефону:
- Алё! Ириш-Картиш, ты в Москву ездила? За куртками стояла? А у нас там в 5-ом яйца дают!

5 лет

20.02.91.
Депутат Моссовета Р. Р. Червонцев принёс посылку с продуктами. Гуманитарная помощь из Бельгии. Утром даю детям бутерброд с колбасой:
- Вот, Таня, есть вкусная иностранная колбаса из Бельгии.
Таня:
- Да, Матонечка, теперь нас кормят иностранцы, а не политика.

06.03.91.
Таня, стихи.
- Видите? Лицо готово —
Значит — Алька из Ростова!

04.06.91.
Идём с Таней утром в детсад.
- Почему ты, Танечка, хромаешь? Ножка болит?
- Да нет. Просто одна нога уже отдохнула, а вторая еще утомлённая.
Вечер этого же дня.
- С кем сегодня, Танечка, дружила?
- О, у меня новый друг, Саша Канский. Мы с ним уже обнимались. Но не целовались — сопливые оба.

09.05.91.
Иду по площади Юности с детьми. Навстречу — девушка с чёрным догом, большим. Дог несет сумку.
Таня с удивлением:
- Грузовой дог? Никогда не думала, что собака может быть грузовой.

30.12.91.
Спрашиваю:
- Таня, что лучше, любовь или дружба?
Таня:
- И то, и другое хорошо, лишь бы счастная была.

31.12.91.
Предлагаю:
- Таня, напиши мне букву «ю».
Таня:
- В маленьком образе?


02.03.92.
Танины стихи:
- Видишь? — листопад,
Листья звездами летят, летят.

05.03.92.
Таня Ире:
- Набегаешься, еще головотрясение будет.

22.05.92.
Таня:
- Кто как ест, тот так и работает. Я сытно ем, значит, сытно работаю.

05.07.93.
Новая дача в Меленках. Иду с детками первый раз. Маленькая грядочка клубники.
Таня:
- Матоня! А у нас клубника снеслась! 4 ягодки!
Далее диалог.
Ира поправляет:
- Не снеслась, а уродилась.
Таня:
- Ну что же она, беременная? Что же её — в роддом везти?

10.09.93.
Таня:
- У меня один билетик счастливый, а один несчастный.

17.11.93.
Ира капает себе в нос алоэ.
Хвалю её:
- В Ире больше мужества, чем в Тане, сама себе капает в нос.
Таня:
- Во мне нет мужества, во мне только женщинство.

07.01.94.
Таня, стихи.
Собаке дали кушать.
Кошка удрать норовит.
Раз ей не дали кушать,
Сейчас она всё разгромит.

08.03.91
Таня:
- Мама, поздравляем тебя с праздником! Даём тебе жизни и всё свое благо!

14.04.91
По радио объявили о визите Горбачёва в Японию.
Таня:
- Ну вот! Горбачок у нас всё пожрал. Теперь поедет в Японию и там всё пожрет.
(В стране продуктов нет, магазины пусты.)

12.05.91
Таню давно интересует тема о женихах и принцах.
Спрашиваю:
- Какого же ты принца хочешь, Танечка?
Таня:
- Ну чтобы строить умел, например, санки, если сломаются. Чтобы автобус умел водить.
Уточняю:
- Зачем тебе принц — водитель автобуса? Может, лучше, свою машину водить? И куда же вы поедете?
Таня:
- В магазин.
Удивляюсь:
- ?? Почему? Разве не в театр, не в музей?
Таня:
- Какой музей? В магазин за продуктами. Кормить семью чем? Травой, кустами?

Татьянин день

Страшная история. В детсаду. Таня, 4 года (1990 г.).

Оля приходит вечером за Таней. Первый день в саду. Выходит воспитательница. После приветствий подозрительно смотрит на Олю:
- Ваш ребенок домашний? В сад не ходила?
- Да, вот сегодня первый раз, а так — дома, — почти оправдывается Оля, услышав странные нотки в голосе.
- Оно и видно! — окончательно и мрачно поставила диагноз воспитательница.
Забрав Таню, Оля тревожно стала выяснять у дочки, что натворила и чем так явно расстроила свою воспитательницу.
Таня в ответ поведала жуткую для неё самой историю.
- Сели мы обедать. Я сидела рядом с Вовой, и Вова сказал:
- Я не хочу есть борщ!
Тогда воспитательница как закричит на него:
- Ешь сейчас же! А не будешь — в штаны вылью и в угол поставлю!
И поставила. Я доела свой борщ, а потом подхожу к ней и говорю:
- Почему же Вы так грубо разговариваете с Вовой? Ведь он ни в чем не виноват, он просто не хотел есть борщ. Вот у нас дома никогда и никто так грубо не кричит. Ни мама, ни папа, ни Матоня, ни Папулище. Ведь если Вы так грубо с ним разговариваете, он вырастет и тоже так будет кричать. Наверное, Вы — маленькая тоже грубо разговаривали, и теперь выросла такая грубая и большая тетя.

Год 1992.
Танина записка маме:
- Оля! На кухне эклер и пирожное, для кого они? Я тебя жду.
Мамина Таня.

История любви и дружбы. Школа № 842. Класс «0». Год 1992.

- Вова предал один раз. Его можно простить. Даниил ни разу не предавал. Он мне нравится. Я позвала Даниила учить Вову дружбе. Но я вгляделась в лицо Вовы и увидела следы слёз.
Сказала Даниилу:
- Подожди, сейчас не время.
Я спросила у Вовы:
- Что случилось? — и узнала, что он ушиб палец. Я ему сказала:
- Ты послюнявь его, подуй и потряси. Я много раз прищемляла палец, мне всегда помогало. Когда подуешь, палец подсыхает, подсыхает болявка, а потрясёшь — отпадает.
Так дружба вылечила палец.
Таня. 6 лет.
Школьные романы.

День 1.
Я пришла за Таней после обеда. Она за партой собирает папку с тетрадями. Подходит симпатичный мальчик, что-то шепчет ей на ухо.
Идем в раздевалку, спрашиваю:
- О чем мальчик спрашивал?
- Да буду ли я с ним одним дружить. Я сказала, что буду с ним, и со всеми.

День 2. По дороге домой.
- Кажется, Вова влюбился. Спрашивал, буду ли я его любить. Я ответила, что любят, когда     вырастут, а сейчас можно дружить. Сказал, что женится на мне.

День 3.
- Сегодня Тая просто упала от смеха: Самир поцеловал Женю, Саша — Катю. Все влюбились на прогулке.
Интересуюсь:
- А как так Вова поживает?
- А Вова меня тоже поцеловал.
- Как?!! Когда?
- Да прямо сейчас. Ты разговаривала с уборщицей, выясняла, где мне руки мыть после туалета и перед завтраком. Я за вами стояла, а он подошёл и поцеловал.
- …Куда?...
- В щечку.

День 4.
- Сегодня мне Вова принёс обручальное кольцо. Но я отказалась. Сказала, что надо сначала вырасти, а сейчас детям хорошо просто дружить.

День 5.
- Вова кольцо отдал толстой Наташе и влюбился в неё. Саша Кате назначил свадьбу на субботу и принёс ей бабушкино кольцо. Самир тоже принёс кольцо Жене.

День 6.
- Все мальчики разлюбили своих невест и ушли от них. Свадьбы не было.

Дополнение.

Год 1993. 3-ий класс (2-я смена).

Режим дня до обеда.
1. Убираюсь.
2. Готовлюсь к школе.
3. Беру книгу, включаю телевизор.
4. Смотрю кино.
5. Одеваю форму.
6. Иду в магазин.
7. Если успеваю, гуляю.

Таня. Год 1991.
Признание сестре.

- Ира, я тебе благодарна за то, что живешь и играешь со мной. Я очень признательна и люблю тебя.
Таня. Год 1990.08.11
Сказка.

Жила-была в городе Зеленограде черепаха на Таниной и Ириной башне. Они были скромные девочки, но иногда устраивали драки.
Но вот однажды черепаха пошла гулять, залезла на гараж и стала всюду смотреть на башни. Заинтересовалась своим домом, на котором сидела.
Таня, 4 года.

Рассказы

Мальчики.

Лёша стоит у крыльца. Он ждёт друга Митю. Мальчики идут на бульвар. Там много ребят.

Роща 1.

Летом дети жили у бабушки. Там была большая роща. Часто ходили ребята гулять в рощу. Там пели чижи. В траве шипели ужи.

Роща 2.

Летом мы жили у рощи. Там было хорошо. Мы часто ходили гулять в рощу. Ребята нашли под кустом ужа.

Клён.
 
У дома рос клён. На ветки клёна сели птицы. Это были галки. Птицы ждут корм. Сима и Саша дали им хлеба.

Иришка-Картишка

Год 1990.21.08.
Ира:
- Ой, солнышко светит в глазки! Глазки загорают.
Спрашиваю:
- А какого цвета будут глазки?
- Золотого, доброго!

1990.19.10.
Таня лазает по верёвочной лестнице.
Ира восхищённо:
- Никогда в жизни не видела такого ловкача!

Год 1991.08.03.
Ира:
- Папа, ты красивый муж-рыцарь.

Год 1991.06.05.
Ирочка захворала, мама Оля делает дочке массаж.
Ира:
- Мама, ты у меня болезнь выковыриваешь?
Ирочку замотали в тёплый плед. Она идет в туалет, всё снимает и спрашивает:
- Ты меня обратно укулюмаешь?
Год 1991.15.05.
Ирочка в красивом «круглом» платье, в красивых бантах. Даю ей букетик цветов. Слышу в ответ:
- Красота спасёт мир!
Спрашиваю:
- Кто так сказал?
Отвечает:
- Таня.
Поправляю:
- Это сказал Достоевский.
Ирочка возражает:
- Сначала сказала Таня, потом — Достоевский.

Год 1991.20.05.
Идём мимо аптеки.
Ира:
- Кто лекарства в аптеке продаёт? Аптекарь? А живут там аптекрякори?

Год 1991.30.09.
Ира:
- Али-Баба и сорок ровесников.

Год 1992.08.03.
Ира:
- Бездомная пропасть.

Год 1992.25.12.
Ира обедает с Валерой:
- Папа, ведь правда, к людям надо относиться, как они к тебе относятся?
- Да, конечно.
- Мама нас шлёпает и в угол ставит, значит, нам тоже можно её шлепать и ставить в угол?
- Что ты такие глупости говоришь!!!

Год 1993.10.06.
Ира:
- Матоня, если все капельки собрать, покроют они весь земной шар? Или половину?

Год 1994.07.01.
Ира, сонет:
Собака сомкнула очи
Среди тёмной ночи.
А кошка ей в ответ
Мяукнула. И весь сонет.

Год 1994.01.02.
Ира видит, как жарится колбаса на костре:
- Смотрите, колбаса вспотела!







Год 1996.
Новый год. Таня — 6 класс, Ира — 4 класс.
Приготовили родителям подарок. Концерт.

Вместе:
Зима

              Спешит Дед Мороз к нам с мешком.
              Хочет посыпать нам ёлку снежком.
              Спеши, Дед Мороз, к нам скорее.
              Холод на нас уже веет.

Вместе:               
Весна

               Весенний блеск ручьёв,
               Деревья молодые,
               И щебет воробьёв,
               И хлопанье их крыльев.

Таня:
              Вот птицы прилетают,
              К скворечнику летят.
              И снег повсюду тает —
              Все встретиться хотят.

              Весенний лес проснулся,
              Готовится к жаре.
              Малышек-птичек пенье,
              Хлопочут во дворе.

Ира:               
Лето

Тут солнышко по тучам пробежало,
Осветило уголок.
А рыбак поймать не смог —
Рыба прыгнула разок.
Муравьишко, самый ноготок,
Побежал к большим дубам.
Ну, понравилось ли лето вам?

Таня:
Осень

Золотые листопады
Дивной красоты.
Каждый листик прилетел
С дальней высоты.

Все деревья одевались
В бархат и атлас.
Словом, осень постаралась
Даже и для нас.
Шутка

Я — маленькая девочка,
Я в ясли не хожу.
Купите мне косыночку,
Я замуж выхожу!!!

Странички поэзии

Я не знаю, сколько исполнилось
Милой Матоне моей.
Но я знаю, конечно,  что это
Не имеет разницы никакой.

Хоть ей 100, хоть ей 150,
Всё равно молодая для нас.
Ведь не важно, сколько ей лет,
Важно, какая душа!
Ира.

1. От Тани.

Спокойный, тихий, молодой
Блистает свежею красой
Средь древних градов всей Земли.
И, проплывая, корабли

Ему привет шлют издали
В его зелёные покои.
Здесь мир царит и красота,
Здесь нету зла — есть доброта,

И все таланты собраны:
То Терпсихора величаво
Ведёт свой  танец во все грады,
Ступив божественной ногой,

Здесь Клио блещет красотой.
Зеленоград стоит вблизи
Москвы золотоглавой,
И как она ни величава,

Зеленоград её милей,
Зеленей, тише и нежней.
В его домах всегда веселье:
То Пасхи праздник, новоселье…

Счастлива жизнь в его пределах —
В улыбке скромной иль слезе,
И в радости нерукотворной
Он дарит счастье жизни мне.
Таня, 7 класс.


2. Посвящение. Матоне.

Солнце — это первый луч,
Что пронзает тьму.
Это счастье, этот свет
Жизнь даёт всему.

Солнце — золото небес,
Божья благодать,
Россыпь блёсток золотых
На морскую гладь.

Солнце в капельке дождя,
В гомоне воды…
Свет, что будет жить всегда,
Солнце — это ты.

3.

Яркий, ясный солнечный день,
Розы, пионов, листьев тень…
Праздничный стол — уже накрыт,
За ним Матоня — уже сидит.

Гляжу и вижу сквозь года:
Глаза лучистые, как всегда,
И руки добрые дарят тепло…
Как же нам всем с ней повезло!
С любовью и благодарностью. Таня.

4. Февральская лазурь.

Полноцветна и лазурна
Ты, весна, всегда во мне
Затаённой силы полна,
Ты живёшь, цветёшь в огне.

День ненастный, тёмный, скучный
Превращаешь в солнца день,
И твой голос многозвучный
Разгоняет грусти тень.

И стоит февраль лазурный
В ожидании чудес,
В ожиданьи жизни бурной
И блистания небес.

А пока в безмолвьи счастья
Внемлют неба синеву
Белоснежные березы,
Не одетые в листву.
Год 2000. Ларисе. Таня.


5. С Днем Рождения!

Я, Матоня дорогая,
С праздником твоим
Поздравляю, поздравляю
И дарю стихи.

Ты теперь не плачь впустую,
По безделкам не горюй.
Ну а я когда горюю,
Предпочтенье отдаю
Нашей миленькой Матоне
И животным, и щенку.
Про беду сейчас не надо,
Сейчас пробьет желанный час.
Новорожденной мы скажем:
«Ну, Матоня, в добрый час!»
От Тани.

6. В подарок

Люблю Матоню милую,
Тобою дорожу!

Вот утро наступило,
Кругом цветы цветут.
Матоня сейчас распустится,
И птицы запоют.

Люблю Матоню милую,
Тобою дорожу,
И это стихотворение
Матонечке дарю!
Ира.

7. Любимой нашей Матонечке

Синеглазое тихое лето
Прилетело на крыльях весны.
Как понять, как почувствовать это?
Всё кругом — непонятные сны.

Её руки — зелёные ветви,
Её глаз — голубой василёк,
А румянец — полоска рассвета
Над спокойною спящей землей.

Средь улыбки её светит солнце,
Лишь вздохнет — колыхнутся листы.
Дочкой лета и тёплого света
Навсегда пусть останешься ты!
Таня.


8. Лето

Лето! Светлое, яркое…
Лето! Нежное, жаркое…
Лес, где над ландышем тоненьким
Шалею белою вьётся туман;
Луг, где с рассвета улыбкою
Льётся цветов освежённых дурман…
Всё ты объяло. С тоской непонятною
Ты лишь осталось одно, необъятное.
Таня.

9. Рождественская ночь.

Тишина, молчанье ночи,
Ночи снежной и святой.
Сквозь сплетенья белых веток —
Серп сияет молодой.

В эту ночь через столетья
Светит всем — для всей Земли,
Свет божественный, небесный —
Луч Рождественской звезды.

И молчит в благоговенье
Освящённая Земля.
Этой ночью даже тени
Словно брызги хрусталя.
Таня.

























Всякое разное

Обида.

Таня:
Мама! Я одна отчистила ковер в гостиной и Нолкин коврик. Я покормила собаку! А Эта ничего не сделала. Даже кошку я, а не она, накормила. Она облевала мои ноги слюнями!

Раскаяние.

Таня, Ира.
Дача.
Матонечка, Ира вымыла пол на веранде и вытрясла грязную тряпку, лежащую на ступеньках веранды.
Эльфа Торри.

Милая Матонечка, извини меня, пожалуйста, мне очень стыдно за вчерашний вечер. Я исправлюсь, как могу. Я очень люблю и тебя, и Настю. Наказывай меня, как хочешь, но после этого, умоляю тебя, прости меня! Я никогда больше ничего плохого, грубого, злого не сделаю. Ты, конечно, можешь мне не верить, только оставь нам Настеньку.
С раскаянием, Таня.

Матонечка, Ира вычистила ворота, по которым ходили ногами. Если сочтёшь это за доброе дело, пожалуйста, похвали её.
Эльфа Торри.
III. Настенька. 10 дней

У Ларисы родилась дочка, 30 марта 1993 года. Назвали её Настенька.
А биографию её начинаю с 10 июля 1994 года. Когда ей исполнилось 1 год, 3 месяца и 10 дней.
Мы вдвоём с ней жили-поживали целых 10 дней в некотором царстве-государстве под названием «Берёзки». Мама Ляля уехала отдыхать, а нас поселила на даче около своей подружки Марины Филимоновой.
Здесь мы с Настенькой учились говорить и познавать мир. Утром открывает глазки, и затем весь день много раз уточняет: «Неть мамы Ляли? Де мама Ляля?»
Расстались впервые.
Отвечаю: «Гостинцы, подарки, апельсины покупает. Скоро приедет.»
В начале отказывалась:
- И надо пельсины (не надо, лучше мама без апельсинов).
Затем настроение сменилось; и диалоги.
- Атем? (Зачем приедет?)
- На Настю посмотреть, гостинцы, подарки привезёт.
Смеётся, уже радуется подаркам.
На целлофановой сумке отпечатан портрет молодой красивой девушки. Настя принимает её за Лялино фото, любуется, радуется, согласна на фото «мамы Ляли» на целлофане.
Потребность в «маме Ляле» одинаково устойчива и в первый, и в десятый день, как у любого младенца. Не истерична, без слез, но совершенно мама необходима.
Удивляюсь мудрости годовалого человека.
«Мама Тоня» заполняет пустоту, с ней весело гулять, играть, читать. Абсолютно никаких конфликтов. Приятны (обеим) поцелуйчики в пальчики, головку, шейку, щёчки. Утром бодаемся, балуемся, смеемся.
Стоит сойти с кровати:
- Мама Тона, иди сюда!
Но всё равно рефрен:
- Де Ляля?.. Атем?..
Я сама уже не бабушка, не мама Тона, я растворяюсь в ней. Это мне год и три месяца. И это у меня необъятная потребность и любовь к маме Шуре.
Поэтому нам так легко друг с другом. И не важно, в бархатном ли платье, с бархатными чистыми щёчками, с нежными кудрями, и на тарелке у дитя бананы и киви заморские, или полуголодное дитя с коркой хлеба на земляной дорожке тонкими пальчиками посыпает пылью замурзанную мордашку и лохматую головёнку. Для каждого дитя мама — самое, самое и единственное. Потребность ежеминутная. Обе пап не вспоминали.
Поэтому великое счастье и благодарность для меня было такое же материнское отношение моей мамы к моим детям. Она, как и я, совершенно не понимала понятие «бабушка». Только материнское чувство.
А как мне понять Олю? Это же нелепость, какое-то извращение — ревновать меня к своим детям, Тане, Ире. Пытаться устранить, отодвинуть, заменить собою. И платить дорогой ценой за свои неудачи — слёзы, здоровье детей.
Ведь чувства-то мои материнские обогатились большим жизненным опытом, чего у неё пока нет.
Чем больше людей любят дитя, тем больше дарят счастье ему, даже на будущее.
Да ведь и любят по-разному. Я — отдаю душевные и физические силы, делаю для человека всё, чтобы он был счастлив. Мать, дитя, муж, сестра, друг. У Оли любовь удобная, приятная — кудри, синие глазки, нарядное платье.
Мне — растить дитя любя, в радость этот большой труд.
Поймет всё это не скоро. Если поймет.
А Лариса так же будет ко мне относиться, когда Настя подрастет.
Все близкие, которые любят ребёнка, должны растить его вместе. А не подменять один другого.
Как хорошо, что нет никого на даче посторонних: Жанны, Вики, Люси, хозяйки. Ляля предполагала подселить кого-нибудь, подстраховать меня. Если упаду. Но здесь же, в соседнем доме, семья Марины. Выручат, подберут.
И это замечательно, что нас только двое, неразлучных. Забот и дел мало. Продукты два раза в неделю привозит Дима по моему списку. В магазин местный ходим с Настенькой за хлебом, спичками, печеньем, колбасой. Вафель нет, Насте хочется. Дима же носит воду из колодца. Экономлю её. Почти хватает, даже со стиркой. Просто были непрерывные дожди, Настя не отпускает ни на шаг — потребность тепла душевного и физического. Обнять. Куда же в дождь за водой с ней идти?
Хочется всё-таки выдержать режим: в определенное время спать, кушать, гулять. Но утреннее веселье может затянуться на час, значит, сдвинется завтрак, обед, сон и т. д. А без веселья ребенку скучно вставать. У всех деток так, и у моих, и у Тани с Ирой. Спасает только игровая форма.
На своих детей не было времени. Дать выспаться, и за короткое время добежать до детсада, а нам до проходной НИИ с ружьём.
Каждое утро что-то выдумывала, чтобы Оля штанишки одевала с открытыми глазками. Для Тани с Ирой время появилось. Была уже на пенсии по инвалидности. Было мало душевных и физических сил. Но выручали «Алые паруса» Грина, и Таня с Ирой соревновались в скорости, кто первый добежит до «гальюна», «камбуза» и «каюты».
Настеньке тоже совершенно не интересно одеваться, улыбаться уже и в годик.
«Неть!» — было её строгое пару дней. Теперь всё делаем бегом. Потому что все подушки, одеяло, простыня «сами на ногах идут в шкаф». Надо спрятаться за подушку и «топ, топ». Интересно!
Очень весело умываемся, потому что зубки чистим с песенкой: «и-и-и, о-о-о…»
А потом надо «галять» быстрее. Чтобы не задерживаться с этим важнейшим и полезнейшим занятием, варю кашу вечером. Утром — минутка подогреть.
Гулять — хорошо!
Поём песни, рассказываем сказки, любим смотреть «балёто». Надо на ручках поднять. Там живёт большая «Ля-гуська», которая утащила Дюймовочку.
И на знакомых кустах обирать малину и смотреть, где какие «животные» попадутся. Сорока, бабочка, собака-соседка «аф-ган» и «коля» (колли), и «клалик» (кролик), и петух, которого два дня назад вместе с подружкой-курицей взаправду утащила лиса. (Воры-дачники).
А раньше неделю назад мы ходили ему кричать: «ма-ца-цы» (молодцы), а он пел песни за это.
Поскольку все 10 дней непрерывного диалога, научилась правильно говорить все слова. Но иногда забывает само слово, или как его произнести. Как человек с «внутренним» музыкальным слухом, когда знает мелодию, но не может правильно воспроизвести вслух.
Спрашивает:
- Атем?
- Настенька, не понимаю.
Начинает пробовать:
- А—а-тем! А—а-тям!
Подсказываю:
- За…
Обе радуемся:
- Зачем!! (Затем).
Сейчас спрашивает:
- Как сказать?
Учить слова о-очень трудная работа. Первый день часто смотрим друг на друга с недоумением. Я не понимаю её, она не знает, как правильно сказать слово. В тот же день начали учиться.
Сообщает мне:
- Атать.
Глядим друг другу в глаза, выясняем отношения.
- Читать? — уточняю.
- Неть! — в ответ.
- Чесать?
- Неть! И т. д.
Наконец:
- Катать?
- Да!! — радостный вопль вдвоём, мой — преувеличенный. Работа — игра. Первый этап. Подыскиваем нужное слово. Очень радуемся. Учимся говорить правильно по слогам: «ка-таться», «яго-да» — это легко. Трудно «я-года» — большой слог. «Я—го-да» — много слогов, тоже трудно.
Много слов научились говорить. Ля-гушка, воро-бей, до-рога, ря-бина. Подбираем удобное разделение слогов, повторяя. А сама она не умеет пока, не может вспомнить, а потому неинтересно.
Ещё веселее учить слова с малиной. Хитрая малина, оказывается, попадается тогда, когда Нана слово правильно скажет. Своё имя она пока может произносить только по-грузински.
Где растет малина-ягодка, Нане не видно со своим ростом. Поэтому нахожу награду я, но она-то об этом не знает. Верит малине.
Скоро объели всю малину в округе. Такие большие успехи у нас были. Хорошо, что ягодки зреют каждый день.
Учили не только слова, но «Муху-Цокотуху» и А. Барто. Для «правильных» слов у нас и солнышко светило, а качели катали, а коза кушала булку. Качели теперь – любимое занятие. Даже одна на них остается, а я могу добежать до кухни.
Беседы непрерывно. Когда устаёт, предлагает мне одной говорить. Любит слушать меня.
«Говор» — разнообразен. От московского до нижегородского: само-лёт, болёто, домой, иди сяда, вчала (вчера), корова.
Основные стимулы для «действа» — собственная гордость за содеянное и о-очень большое восхищение моё — ею.
Научилась многому.
Самостоятельный горшок. Снять трусики, сесть не мимо, вытереть себя пеленкой, одеть трусы, заправить рубашку.
С удовольствием и ежедневно чистит зубки с песенкой и полощет ротик с «фонтанчиком».
Почти самостоятельно одевается и переодевается перед сном и после.
Сама садится «на травку», когда нет рядом горшка, и тоже обслуживает себя сама. «Ножки пошире» добавилось действие. Если «ка-ка на травку», сообщает: «Тона, надо болёто!»
Когда надевает вторую кофту, умеет держать рукавчик нижней пальчиками, чтобы «не убежал». Когда надевает штанишки, подпрыгивает: «Как Ляля!» Подглядела за ней, а я нет, не знала, как надо одевать себе штанишки. Не подпрыгивала.
Беседуем с удовольствием.
- Настя, надо причесаться, я лохматая, — зачесываю себе волосы щёткой вниз.
- Как собака! — смеётся мне в зеркало.
- А это хорошо? — интересуюсь.
- Холосё!
На горшке сидит с игрушками «кись-кись» — котенок, «ёсь» — ёж. Повторяет диалоги со мной.
- Кись-кись, де мамоть-ка?
- Едет-едет.
- Атем?
Постоянно в разговоре «пожалуйста» и «спасибо», и совершенно обезоруживающее «спасибо» в конце еды. Ни капризов, ни расстройств. Спокойно и уверенно: «Тона, спасибо!» И моё: «На здоровье!» Больше нечего сказать!

Зовёт:
- Тона-а! Иди сяда!
Отзываюсь:
- Сейчас, сейчас!

Надевает штанишки, заботливо:
- Попа, сичас, сичас!

Натягивает на себя куклино платье:
- Нана — потеха! — родился юмор.

Идём по лесной дорожке, поём дуэтом:
- Куда ведёшь, тропинка милая?
- Далеко, — отвечает и поёт Настя.
- Куда ведёшь, куда зовёшь?
- Домой! — очередной ответ Насти. Был вариант «к маме».
Речь богата «вежливостью»: «спасибо», «пожалуйста».
Спускаемся с крылечка кухни — маленький домик, отдельный от жилого. Там плита газовая, холодильник, подпол, столик для готовки обеда.
Приготовила, руки мои заняты, идём обедать в жилой дом.
Предлагаю Насте, чтобы не упала:
- Держись за чайник, он у меня в руке.
Держится, спускается, вежливо благодарит:
- Спасибо, чайник!
Не пропускает ни малейшего к ней знака внимания без благодарности. И от меня, и от вещей, предметов:
- Спасибо, туфелька… мячик… стульчик и другие.
Вернулись домой, в Зеленоград. На все просьбы Насти всегда отвечаю согласием, добавляя «с удовольствием» — подам, принесу.
Предлагает мне:
- Застегни мне туфельки с удовольствием.

Август—сентябрь 1995 г..

Гуляю с ней на детской площадке. Изучаем деревянную бабу Ягу. Настя делает выводы:
- Лохматая, как серый волк.
На рот без зубов:
- Как нора.

Ляля рассказывает за столом, как Настя на площадке завлекала мальчиков.
Спрашиваю её: — Ну и как? — Клюнул один, — отвечает.
Настя дополняет:
- Как ворона!

Смотрит на увядающий свой венок из цветов, который я сплела:
- Состарился.

09.08.96.
Матоня, у меня тоже странная «лубов»: то я лублу гудельник (будильник), то кочёнка (котёнка), то ножницы, то учёнка (утёнка).

12.08.96.
Любит омлет, но сильно я его взбила, получился высокий «волнистый».
Отказалась кушать:
- Не хочу омлет, он — кудрявый.

20.08.96.
- Огурчик в пупочках!


29.10.96.
Играет на металлофоне, засовывает в рот молоточек.
Прошу:
- Настя, вынь изо рта, всю грязь слизала.
Вынимает, изучает:
- Посмотри, ещё осталась.

14.12.96.
- Давай играть в щениху и щеночка.

Идёт ко мне с зубной пастой:
- Ты мне можешь напастить на щётку?

24.12.96.
Сняла ценники с купленных расчесок, налепила на лоб, выступает:
- Купите дешевенькую девочку!

- У меня ладошка у ножки болит.

10.01.97.
Смотрим мультик.
Замечаю:
- Вот лягушка — певица, играет на рояле — музыкант.
Настя добавляет:
- Кружится, ещё и кружикант!

Первое понятие о любви.
- Светлая любовь — это снегом закидать (Таня, Иру, маму) любимых. Получится любовь белая, светлая.

12.01.97.
Гуляем по улице. Играем:
- Ты, Матоня, будешь Настя, а я — Матоня.
Копируем друг друга. Я вредничаю, «реву». Она меня спокойным голосом пытается успокоить. Не получается.
- Научи, как не плакать, — прошу!
- Надо держать состояние, — слышу мудрый совет.
Уточняю:
- А как держать состояние?
- Сопеть носом.
Так меня Настя научила «держать состояние».

В три года, шесть месяцев речь богата выражениями «между прочим», «кстати», «я имею ввиду».

13.01.97.
Про детей. Наблюдения, выводы.
Кот родит кочёнка (котенка).
Родятся у собаки — щенёнок,
              у овцы — овчинка,
              у коровы — коровник,
              у лошади — лошник,
              у козы — козлёнок,
              у свиньи — свинёнок,
              у пони — понёнок
              у быка — быковник.

15.01.97.
- Буду выстригать платье из бумаги.

Ест морковку, угощает Лялю, делает замечание:
- Ты не с того угла кусаешь!

23.01.97.
Идём по улице. Я — Лиска, Настя — Журавлик. Мне упрёк:
- Лиска, не шапкай лапками!

24.01.97.
- Давай играть в Царевну-Лебедь, — предлагает мне.
Играем. Настя — Лебедь, я — царевич.
- Ты не лебедя, а царевну спас! Ты мой прекрасный спаситель, мой чудесный удавитель!

30.01.96.
Валера завязывает перед зеркалом галстук. Настя наблюдает:
- Как поводок у собаки!

23.04.96.
В комнате сама себе сказку рассказывает:
- Шла Баба Яга по дороге. Но я не испугалась. Я надела на неё красивое платье, причесала, умыла, и она стала добрая.
Спрашиваю:
- А нос-то длинный остался?
- А я его постригла!

Сказки и были

15.06.96.
Боится насекомых. Я объясняю, что неопасны, разглядываем вместе. Стала храбрее. Жучки-муравьи по своим делам гуляют, мы — по своим.
Просит муху:
- Муха, уступи Насте дорогу, — ручкой показывает, куда уступить. Муха слушается, улетает. Настя еще храбреет, становится увереннее.
Один вредный, кусачий комар остался.
Советую:
- Ты газетой его стукни, он тоже улетит.
Настя уточняет:
- А куда стукнуть — по морде или по спинке?

«Друг детства», Олег из Чехии, гостит у Ляли. Настя объясняет, что она хорошие, добрые дела делает: кушает, гуляет, убирает в комнате, одевается сама и т. д. «Чтобы собака наша Найда меня уважала».
«Чех» еле удерживается на стуле от удивления.

При встрече с папой Димой Ляля предлагает Насте рассказать, почему вчера ревела, скандалила. Быстро засунула конфету в рот:
- У меня ротик занят.


07.10.96.
Гуляем по лесу. Рассказываю Насте о деревьях:
- Это береза, у неё белый ствол. Это орешник, на нем вырастут орехи. Это — осина…
Настя подсказывает:
- На ней вырастут осинники!

21 апреля 1997 г..
Музыкальный экспромт.

Ария Анастасии — Олегу («Чеху»), исполненная Настей. У рояля — Лариса.
- Когда-то я любила своего милого
И хотела бы прийти к нему на самолёте.
Хотела я тебе писать письмо,
Забыла, что хотела вспоминать о тебе, милый.

А тут он уехал!

Хотела ему писать, но не могла,
Слишком устала.
Не могла прийти, не хотела
Возиться с одеждой.

Могла бы уйти, могла бы уйти,
Если бы захотела!

- Посмотри! Складная бабочка складывает крылья.

11.04.97.
- Когда я была маленькая, я помещалась у мамы в животике.
- Там темно было? — спрашиваю.
- Нет, она фонариком светила через пупочек.

01.05.97.
С мамой Лялей и друзьями собрались в лес, в поход. На Насте лакированные красные туфельки, модные лосины, блузон, шляпа с лентами. Рюкзак за спиной.
На привале переобувается:
- Мама, ты взяла лопаточку для туфель?
- Я больше не могу – забыла солнечные очки!

Гуляем на поляне у водохранилища. Поёт «свой» романс:
- Я не могу расстаться с тобой, моя любо-о-вь.
Вздохнула:
- Я воздух в себя накачиваю, не хватило на ноту.

- Когда я плачу, губки у меня расползаются, расползаются, а потом я их собираю.

19.05.97.
- Муж у мухи — мужник.

20.05.97.
- Оля всех своих детей вовремя спать складывает в кровати.

        16.11.97.
Умывается, задержалась в ванной комнате.
- Настенька, что ты там делаешь?
Я смотрю, как вода унижается в раковине.

20.12.97.
Делит пирожное, угощает меня верхней половинкой:
- Верхность — тебе, Матоня, низость — мне.
Ира (10 лет) поправляет:
- Неправильно, надо сказать «низменность».

22.01.93.
Поёт колыбельную:
- Иго-го, рыжит лошадка!

Читаю книгу, знакомлю со знаками препинания.
Уточняю:
- Это какой знак?
Отвечает:
- Любознательный!

20.03.96.
Ставим спектакль про Машу и медведя.
- Иди, Настенька, артистов неси, куклу Машу неси, — предлагаю ей.
- Нет, вместе пойдем.
- Я хочу, чтобы ты самостоятельная была, принеси сама с полочки.
Смотрит секунду, явно соображая:
- Я тебе люблю! Поэтому вместе.
Смеётся, идём вместе.

01.07.96.
Загадка.
- Вкусный, прекрасный, душистый.
Отгадка — помидор.

01.07.97.
Дача. Наблюдаю, как к Насте с Лялей за забором подошёл незнакомый мужчина, разговаривают. Решила у Насти выяснить его возраст, может, для Ляли интересен? Пригодится…
- Настенька, дядя с вами разговаривал молодой или старый?
Окидывает меня взглядом:
- Как ты. Ты у нас средневековая.
- Какая?? — уточняю в замешательстве.
- Ни старая, ни молодая.

21.09.99.
Всюду разговоры о маньяках в Зеленограде, в Москве.
Настя мне сообщает:
- Мама купила пирожное маньячное. Попробовала — совсем не вкусное, — делает гримаску.

Ляля водила Настю к психологу. Спрашиваю, где была?
Отвечает:
- Да у врача психующего!

18.12.99.
Лариса рассказывает сон, где Настя маленьким платочком вымыла весь пол в квартире. Настя:
- Это твоя мечта?
19.12.99.
Спрашиваю:
- Настенька, как тебя быстрее успокоить, когда плачешь: приласкать или оставить одну в комнате?
- Конечно, оставить одну!
- Почему? — уточняю.
- Так кому рыдать-то?

10.12.99.
Приехали в гости знакомые к Ларисе, Дима Бутусов с 14-летней дочкой Викой. С ночёвкой. Утром собрались все в клуб «Пони». Есть такой на въезде в Зеленоград, у края леса, где за забором живут кони, пони и верблюд. Детей в выходные круглый год возят они на площади Юности верхом и в повозках. Но можно и самим прийти в кони-пони-уголок и за 100 рублей в час заняться верховой ездой. Настя записана в клуб. Не только катается, но расчёсывает пони Микуле хвост и спинку. Но не о нём речь.
О верблюде.
Утром все встали, а Дима замешкался с умыванием. Настя поучает:
- Иди, умывайся скорее, а то достанется тебе с нечищеными зубами верблюд!

08.01.2000.
- Матоня, я тебя угощаю шоколадкой «2 рубля». Подает монетку с изображением 2 руб.. Раньше, у моих детей, шоколадка-монетка была с изображением Ленина. Я отказываюсь:
- Спасибо, я не хочу.
- Ты съешь, у тебя аппетита прибавится на 2 рубля.

12.01.02.
- Я долго думала: почему небо синее? — делится Настя. — У меня две идеи.
Или водяная пыль с Земли, с морей и океанов поднялась в небо.
Или бензиновая пыль от машин и всяких ракет окрасила небо. Ведь эта пыль голубоватая.

30.01.02.
- Свиньи — это дикие, лохматые кабаны, которые облысели.

18.01.1999.
Стихи.
- Упадёшь — не пропадёшь,
Отряхнёшься и пойдёшь.

- Уж ты, Лиза!
Расставила ноги
На моей дороге.
Ляля привезла огромную куклу, ростом выше Насти. Она — ходячая. Но ходит одной ногой. Получается растопырка.

Все дети в определённом, малом возрасте становятся замечательными сказительницами. Оля с Ларисой такие придумывали фантастические, интересные и длинные сказки. Я Эрику заметила, что они интереснее даже, чем у него.

Таня и Ира по дороге из детсада тоже удивительно интересные сказки сочиняли. Особенно богатое воображение было у крохи Ирочки. Можно абсолютно любую тему предложить. Достаточно слово сказать: про тучку, муху, капельку. И слушать всю прогулку восхитительную новорождённую историю. Но в пути записать нельзя, иначе целая книжка была бы. А дома уже терялась милая речь, а я перебиралась уже к кастрюлям.
И только с Настей повезло. С ней я была много времени, сказок тоже было много.
Сказки

25.04.1996.
Сказка 1.

Жила-была добрая колдунья, и не было у неё детей. Пришёл Мишка. Добрая колдунья попросила:
- Хочется мне девочку, дочку.
Мишка дал зёрнышко, велел посадить в горшок.
Выросло большое зерно. Добрая колдунья поцеловала его, а из него вышла девочка в голубом платье.
Назвала её Катей. Пошла Катя гулять и потерялась. Нашла в лесу маленькую избушку. В ней жила маленькая бабушка.
Пришла злая колдунья, дала Кате шоколадную конфетку. Она развернула, а там — мороженое. Колдунья была не злая, а хитрая.

Сказка 2.

Мама шла-шла и никуда не пришла. Стоит она в чужом доме и плачет. Идёт мимо гость и говорит: «Чего же ты, мама, плачешь? Не плачь. Садись на меня, я тебя довезу». И довез. А потом говорит: «Дальше не могу».

1997 год.
Сказка 3.

Жили-были коза и волк, добрый. И были у них козлята. Коза кормила козлят молоком, обедом. И волка тоже.
Но однажды они, волк и коза, ушли на базар за продуктами. Пришла лиса и утащила козлят. Пришли коза и волк, смотрят — нет козлят. Мама-коза заволновалась, пошла искать их. А папа-волк сел обедать. А потом лёг спать. Мама нашла козлят, привела их домой. Они тоже легли спать.

Сказка 4.

Жили-были козёл и коза, и не было у них детей. Вот козёл и говорит козлихе: «Давай сделаем тебе деток, мальчика и девочку, чтобы папе и маме досталось».
Пошли они на улицу и сделали из снега себе мальчика, такого румяненького, и девочку такую румяненькую. Принесли, поставили на окошко, накрыли полотенчиком. И пошли на работу.
А тут солнышко взошло. Приходят козёл и козлиха домой, открывают полотенчико, а там никого — растаяли!
Тогда они опять пошли из снега делать. Но глупые были, не посмотрели — снега-то нет уже, солнышко растопило!
Идут они по дороге, опечалились. А им навстречу два козлятки идут! Обрадовались они и взяли их домой.

Сказка 5. Короткая.

Жили-были волк с зайцем. Они дружили. И пошли они один раз гулять. И встретили чудовище. Волк зайца спас. И сыграли они дружбу.

Сказка 6.

Жил-был Ёжик, и не было у него петуха. Он пошёл по дороге и на полянке встретил петушка. У него лапка была поражена, он не мог ходить. Ёжик взял его в лапки и понёс к себе домой, положил на кровать и лечил. Надел на него красивую шапку, и лапка вылечилась.
И стали они жить-дружить, гулять. Ёжик лежал, а Петушок ходил и удивлялся. Один раз встрепенулся в небо, и дружно полетели вместе.

Сказка 7.

Жил однажды котёнок. И выгнал его хозяин. И стал он одинокий, и у него болела лапка и личико. Вдруг послышались шаги и голос добрый. Котёнок оглянулся — стоит Ляля перед ним, чудесная-пречудесная. А с ней друг Дима.
Почему «друг» — спрашиваю.
- Потому что он приходит и уходит, — пояснила мне.
А с Димой собака Джек.
Посадили они котёнка на спину Джека и привели к Ляле жить.
А Дима и Джек ушли.

Сказка 8.

Шёл однажды Дима и увидал одинокую собаку Найду. Он привёл её жить к Ляле. Но с ней, собакой, случилось волшебство. Через листик попала она в царство-государство. Но Ляля её спасла.
- А потом что? — спрашиваю.
- Ну «что-что», сама знаешь — к тебе привела.

Сказка 9.

Рос у дороги кустик. А недалеко — два цветочка. И хотели они к кустику перебраться. Но около них лежала палочка и ругалась на них. Не хотела, чтобы они перебирались, — они красивые были.
И была ещё собачка. Она лаяла на палочку за то, что ругается. Палочка убежала, а цветочки перебрались к кустику. И они все пошли на речку купаться. А собачка плавала, пила водичку и кушала жаб. И всё.

Сказка 10. Год 1999.

Под кустиком лежала косточка. Вдруг шум и гром. Оглянулась — рядом кошечка лежит, но с больной ножкой. Опечалилась косточка.
Вдруг — шум, гром. Пришёл волк-доктор и лапочку полечил.
Обрадовались. Стали жить в норке. Потом гулять пошли.
Вдруг — шум, гром. Это по ельничку лиса бежит. Решила она их перехитрить. Пришла в норку, еду всю поела, кровать сломала, стены сломала и убежала.
Приходят домой косточка с кошечкой, а у них — еды нет, кровати нет, стены нет. Опечалились.
Но тут пришёл волк и сделал им еду, и кровать, и стенку.
Он был волшебник.

Сказка 11.

Жил-был козлик. Однажды он пошёл в лес. Встретили его лисичка с журавликом. Козлик удивился, встрепенулся. Лисичка говорит: «Не бойся, мы тебя не тронем».
Лисичка с журавликом объяснили, что лисичка добрая. Пошли вместе домой, гулять.
Встречается им Красная Шапочка, тоже удивляется, что вместе гуляют.
Козлик рассказал про добрую лису.
Идут гулять опять на другой день. Встречается им курочка с яичком золотым, с бабкой с дедкой. Тоже удивляются. Красная Шапочка им рассказывает… и т. д.

Сказка 12.

И письмо из Крыма. Первое.
Здравствуйте, дорогие Матоня и другие родственники!
Я пишу вам из Крыма сказку, которая написана моими руками.
Я отдыхаю с мамой, со мной и Викой. Я нашла здесь улитку, которую собираюсь привезти домой. Улитка очень любопытная. Мы назвали её Юлей.
В сказке пишется про девушку, которую захватили в плен времена года.
Начнём нашу сказку.
Жила-была девушка. Была она красивая. Однажды пришла Зима и захватила девушку в плен. Через год, однажды, пришла Весна и привела ёжика.
Ёжик пошёл по замку и увидел девушку. Он сказал:
- Спой песню.
Она спела. И лёд растворился. Ёжик поколол его колючками, и девушка выбежала на улицу.

Быль

Знакомимся с Чеховым А. П..
Беседуем его стилем. Несколько дней.
Матон! Я Вам пишу, чего же боле
Вам ещё желать?
Но я пишу Вам не от боли,
А от любви пишу я Вам!

Дорогая Матон! Если Вам не трудно, и если этому нет законных препятствий, то извольте, пожалуйста, милый друг, пройти в мою комнату и поцеловать меня в правую щёчку! Не конфузьтесь, я к Вашим услугам! Это письмо написала Вам пером (ярко зелёным) Ваша самая младшая дочка Настя.
4 класс.

В четыре детские тетради вместилось детство четырёх десятков лет и три эпохи страны. Беззаботные советские Оля и Ляля радуются собачке в шубке хвостатой. Таня и Ира родились в начале «перестройки» страны и мечтают об автобусе, на котором папа продукты привезёт из магазина.
Маленькая Настенька чувствует сегодняшнюю тревогу вокруг. Не нравится ей «маньячное» печенье. Она сочиняет сказки о доброте.
Совсем крохи, но как же чётко и честно «устами младенца глаголет истина». Но во все времена чистые глаза младенцев видят свет и чистоту мира. И смотрю на него их глазами, с блаженством погружаясь в детский мир. Чтобы отдохнула уставшая душа. Мы так радовались с Эриком, создав первую детскую книжку о детях. Были уверены, что наши взрослые дочки, став молодыми мамами, продолжат нашу семейную традицию. Но, нет. Только мне одной оказался дорог и необходим мир моих родных детей. В канун третьего тысячелетия я решила детям сделать подарок. Весь детский материал начитала на две кассеты, чтобы не затерялись, не исчезли многолетние записи. И подарила Оле и Ляле на Новый 2000 год. Но и они им не нужны. Не включали, кажется. Затерялись.
К Антону Павловичу я заглянула не случайно. Решила Настю познакомить с ним, что-нибудь почитать из его рассказов.
А. Чехов занимает целую книжную полку, всего 36 томов. Но сдвоенных 18 томов произведений, 18 — писем. Полное собрание. Он мой любимый писатель. И юмор, и драма, и трагедия — на всё откликается душа. Подписку на Чехова мне оформил у себя в ЦК ВКП(б) папа-деда Гриша.
Тома писем меня несколько разочаровали. Я думала, с живыми людьми он будет разговаривать тем же изумительным языком, как и с выдуманными. Оказались они обычные! Как у всех.
Но, листая страницы, я наткнулась на одно письмо необычное. В нём собраны были слова светского стиля общения в письмах дворянского общества, в большом количестве. Мне оно очень интересно было. Я его выписала и решила использовать в педагогических целях с Настей. После трёхлетнего отсутствия, когда она с мамой жила в Москве с гражданским мужем её Димой Бутусовым, обе вернулись с надорванной психикой и нервной системой. Настроение было у всех нехорошее. Поэтому обе разговаривали раздражённо, на повышенных тонах. Со мной. Я и решила Насте помочь, переключить её настроение.
В письме у Чехова была преувеличенная вежливость, доброжелательность, внимательность. В наборе таких выражений совершенно невозможно разговаривать грубо и раздраженно.
Я прочитала письмо Насте и честно предложила ей научиться разговаривать — «по-чеховски». Попробовать. Это ново, значит, интересно. Обе выучили «светские» слова и стали друг с другом разговаривать этим стилем. Было правда весело и интересно. Исчез грубый тон и слова. Записку она мне написала именно «чеховскую». А я-то готова была играть долго. Вдруг и забыла бы «дурной тон».
Но история на этом не кончилась. Прошло три года. Сейчас Настя в 7 классе. Переписав её записку в тетрадь, я решила освежить память и перечитать письмо А. Чехова. Конечно, том я не запомнила, стала перелистывать подряд все 36. И поняла, что справлюсь. Нет его, затерялось среди обычных обращений: «Милый друг!» Вдруг  в одном томе обнаруживаю оттопыренные страницы. Открываю. Лежит толстая пачка сторублевых купюр, перетянутых чёрной резиночкой от бигуди и полоской бумаги с надписью: «6000».
Несу Ляле. Обе ну очень удивляемся. Выясняем, что деньги её. На обратной стороне бумажки часть её рабочего текста «о балансе».
Но неразгаданной тайна осталась. Когда, зачем она затолкала Чехову в страницы. Никаких объяснений даже выдумать невозможно. Очевидно, что спрятана пачка (от кого?) очень давно. Резиночка истлела и прилипла к странице.
С первых томов я поняла, что текст найти не удастся. Для этого надо потратить много часов, чтобы хотя бы бегло просмотреть тексты. Ведь может быть, что послание было не самого Чехова, а одного их его героев. Т. е. и художественные произведения надо просмотреть. Поэтому я надеялась закладку нашу с Настей найти в одной из книг с этим посланием.
Поразительно, что я нашла закладку, но не ту — неожиданную, ценой в шесть тысяч!
А письмо не нашла.
Тогда «на память», листая тома, я выписала часть «светских» слов. Вдруг кому-то в семье когда-нибудь тоже захочется полечиться Чеховым. При плохом настроении смыть дурной тон и слова и порадовать себя и окружающих лаской и улыбкой. Вот и пишу рецепт желающим:
« …добрейшая, милая голубушка,
Будьте добры, многоуважаемая,
Честь имею поздравить,
Драгоценный, милый, ваш добродетель,
Вольнодумствующий,
Милостивая государыня,
Благоволите сделать распоряжение,
Милый друг,
Бесконечно благодарен вам,
Покорнейше прошу пожаловать ко мне,
Позвольте обеспокоить,
Готовый к услугам,
Будьте здоровы, веселы, благополучны,
Будьте добры,
Имею лучшие пожелания из глубины сердца,
Драгоценная, глубокомысленная,
Милый друг Таня, Ира, Настя,
Если этому нет законных препятствий,
Не конфузьтесь, я к Вашим услугам,
Извольте, пожалуйста, милые голубушки, вспомнить о Матоне».
«У человека все должно быть прекрасно. И лицо, и одежда, и душа» и мысли, и голос, и слова, и взгляд.
                Ваша благодетельница.

Без Чехова. Биография.

«Меня зовут Рыбалова Анастасия Дмитриевна. Я учусь в 4 классе «Б», в школе № 618. Мы с мамой недавно сюда переехали. Раньше мы жили в Москве, а теперь вернулись обратно  в Зеленоград. Когда мы уезжали в Москву, то мы не взяли с собой бабушку, а когда мы приехали в Зеленоград, то, конечно, поехали к ней.
Мы с Матоней (так прозвали мою бабушку) не очень дружили, поскольку у неё противный характер».

Самая первая сказка.

«Жил-был Ёжик. Пошёл он гулять и встретил Лисичку. Пошли они гулять вместе и встретили Зайчика. Пошли гулять вместе». Так без конца. Целым стадом гуляли. Как-то Ляля захотела записать это сказку на кино. Попросила Настю  рассказать, но покороче. Дочка двух лет призадумалась на пару секунд и рассказала.
«Жил-был Ёжик. Пошёл он гулять. И никого не встретил!»
Гениальный младенец! За первый десяток лет она резко изменилась. Стала другая.