Без названия

И вдруг возникло и потащило за собой это
странное, по-достоевскому желтое чувство:
он больше никогда не напишет. Нет, не то
чтобы даже не напишет, а вообще, в принципе,
в абсолюте. Сразу как-то космос стал ближе.
Вот бы попасть в команду тех, кого уже совсем
скоро отправят заселять Марс. Правда, только
туда отправят, на обратный билет ресурсов
не хватит. Но так даже прикольнее: знать,
что никогда и навсегда. И снова к письму: ну
почему именно с ним никогда? Тупо завязывать
шнурки и снова развязывать, собирать клочки
мыслей в нечто связанно-цельное. Никогда...
Так самоуверенно. Будто ты знаешь. Что вообще
такое это никогда? Это вечно промозглое утро
где-то в глухой деревеньке на Волге. Теплое
печное уютье, кот и пес, или только кот. Жизнь,
которой уже никогда не будет. Вот что такое
никогда. Или шумное вечерье, толпой по яркой
неоновой улице, вровень с фонарями, а кто-то
и выше. Вровень с огнями, облаками, мыслями.
Тогда было столько мыслей, они текли и
множились, выходили из берегов, топили
большие города и незнакомые лица. Тогда все
было можно, тогда если мыслилось, то значит
было можно. А теперь нельзя и никогда не
будет «льзя». Жизнь стала в крапинку, в мелкий
горошек, как-то вся смоклась, скомкалась.
Стало труднее ходить быстро. А ведь раньше
тебя ноги сами несли, подкидывая на каблуках
алого цвета. И ты неслась, обгоняя автомобили,
на каблуках алого цвета с огромной сумкой-
кладовкой. Это ведь была ты. Почему же
больше никогда? Потому что он больше никогда
не напишет? Или есть другие причины?
Мама развешивает белье. За окном лето. Там
вообще всегда лето. Почему-то летом нам
счастливее, наверно, поэтому все счастливые
мысли из лета. Мама за окном и говорит что-то
по привычке, а ты по привычке не слышишь или
не слушаешь. Тихо течет по капельке время на
стене. А ты не течешь вместе с ним. Ты застыла,
ты вне времени. Ты навсегда. Вот бы так!
Или другие мысли: две крайности – березы
и облака, первые смотрят вверх, но никогда не
дотянутся до облаков, а они такие жестокие,
красивые, знают об этом и нос воротят. Ты у них
просишь милости, подаяния Христа ради, ты на
коленки готова упасть и просить вечно, чтобы
они сжалились, а они молчат и сидят там молча-
гордо. И ты понимаешь, что больше никогда
и уже навсегда. Люди уходят из твоей жизни,
уходят страшно, рано, навсегда. А те, которые
просто уходят, тоже навсегда, становятся
письмами, без адреса, письмами на деревню.
И ты пишешь в никуда и знаешь, что все равно
не дойдет и снова пишешь. И перечитываешь
сверху вниз и обратно, по схеме, по вертикали.
Все чаще мерзнешь без причины. Нет, не
просто ежишься, а именно мерзнешь, от
кончиков волос до кончиков пальцев. И не
согреться. И ты знаешь и даже не пытаешься, не
обстукиваешь тупыми колотушками маленькое
одинокое пространство тела. Да, вот то, что
всему причиной. Это одинокое. Слово найдено.
Интересное слово, похоже на Кутузова: одноокое. Слово-инвалид, хромое слово, полуслепое слово, слово, в которое как в инвалидное кресло
свято веришь, что не попадешь. И вот ты здесь,
тебя посадили, ты сам с охотой поправляешь
одеяло, чтобы не так дуло полом. И чувствуешь
заботу. Но ненадолго. Со временем реже и реже
поправляют одеяло, приносят куриный бульон
и травяной чай. Ты инвалид. Ты одинок. Ты
навсегда и навсегда в этом кресле, в этом слове.
Со временем с ним можно сродниться, с ним
можно свыкнуться, с ним можно стерпеться.
И ты снова живешь, ты во времени, тебя не
высадили, ты просто одноок-одинок. И он
больше никогда не напишет.
Страх ползет вверх по спине и шипит тебе
в ухо страшную правду, а ты не веришь, для
тебя это слишком. Ты кутаешься в мысли
и в теплый плед, он не согревает, но ты
кутаешься, а больше прячешься. За мыслями
прячешь морозную настоящую ночь. И даже
не полярную, что уже хоть как-то помогло
бы, поддержало. Нет, именно ночь простую,
городскую, бойкого черного цвета. Цвета
денег и платного веселья. Здесь либо ты
платишь и покупаешь, либо за тебя платят
и тебя покупают. А ведь ты не такая, ты хотела
бы никогда и навсегда, мучиться и страдать,
задавать сто вопросов в минуту и, не дожидаясь
ответа, снова задавать и задавать. Ты почемучка.
Ты одиночка. Ты волчонок (это он так сказал).
А ведь он больше никогда не напишет.
По проводам загудел морозный воздух вокзала.
Ты дрожишь от холода и ожидания праздника,
ты летишь к составу, скоро-скоро перебираешь
в сумочке деньги-билеты-документы. Ты снова
живешь! Ты не одноокая больше. В поезде нет
времени, там есть расписание. И не холодно
вовсе, а просто вагон не отапливается. И не
одиноко, а просто купе женское. И ты там не
одна, кто-то все равно подсядет. И даже если
он больше никогда не напишет, в поезд тебе
не доставят почту. Ты вне – ты в поезде, ты
не доступна. Ты гудишь вместе с проводами,
зная, что он больше никогда не напишет. Ты
успокаиваешься, затихаешь, засыпаешь без
снов – в поезде не снятся сны. Ты снова с ним,
навсегда и больше никогда.