Я помню

Я помню, шла по улице Ошарской, в городе было уже сильное лето, почти самый конец мая, перед жарой. Улица светилась вся, и сухие травинки тянулись на асфальте, и жгло сверху откуда-то, непонятно откуда взявшееся летнее уже, почти таганрогское солнце. Я шла медленно. Зная адрес, по которому иду, очень хотелось потянуть эту дорогу, немного намотать на нее, еще хотя бы два-три километра. Мне на встречу шли лица: удивленно взмахивали ресницами лица девчонок, и сторожевые собаки с лицами хозяев на вечерней прогулке, и непонятные лица с гитарой, и лица вообще не понятной принадлежности. Мне очень нравилось идти, но сама идея того, что путь конечен, как-то слишком уж тяжело давила на горло. Я шла сдаваться.
Моя преподавательница снилась мне в кошмарах всегда в одном и том же ракурсе: она напротив окна, вся такая большая уже  и тяжелая от беременного живота, с забранными назад, утянутыми волосами, в большой такой беременной кофте и потертых джинсах без марки. Я стою перед ней каждый день в одном и том же наряде, пытаюсь фокусироваться на многочисленных исправлениях, которые она очень весело, даже щедро вносила на моих сереньких листах курсовой работы. Нет, у меня это был даже не страх. Это было такое легкое состояние «безмозговья». Я только потом подобрала это самое нужное, самое верное слово. Я стояла и физически не могла думать ни над одним ее словом. Тужилась и не могла. Странно и смешно мне тогда казалось все это серьезное мероприятие у окна весной. И такие холодные у меня были кончики пальцев, мне почему-то казалось, что у нее как раз очень горячие руки. И хотелось взять ее за руку и попросить погреться.
Я шла сдаваться. Легкое безмозговье сделало свое дело, и за содержание своей работы, такой же серенькой, как и листы, на которых я ее сочиняла, я уже совсем не беспокоилась. Мне нравилось движение по этой улице летом, и несколько ее отворотов, и трамвайные звонки, и машины, и кошки, и ямки. Мне хотелось идти бесконечно и сильно устать под этим солнцем, и сесть на лавочке возле кафешки, и послушать старый шансон через открытое в баре окно. В ее дворе было прохладно, будто немного в другом городе, который я узнала позже, в котором всегда мне было прохладно. И пахло розами, почему-то именно розами, я даже была уверена, что это из ее окна запах роз бежит по всему двору-колодцу. Мне в лифте стало почему-то совсем туго, захотелось и пить, и немного поиграть на гитаре с прохожим парнем, и кота покормить на парапете, и листьев сухих поискать в парке, и даже поесть захотелось. Лифт принес мое тельце на расстрел. Я вышла и начала быстро шарить в кармане. Поняла, что под пальцами бегают маленькие шарики, достала парочку и улыбнулась: мама клала мне пшено от сглаза. Я зажала один шарик в кулаке и смело позвонила в дверь. Звука не было, и я тыкалась пальцем в кнопку снова и снова. И вдруг такая радость охватила меня: ее нет, совсем нет, это и не ее дом вовсе. Она уехала, как и зарекалась, уехала в другой город, и слишком сильным стало тогда это чувство куража и голода, и холодного ветра из сквозного, надтреснутого окна. Я ткнулась лбом в дверную раму и улыбнулась своему счастью: теперь им уже не отвертеться, мне дадут нового куратора, и смелости моей не будет предела. Я тогда сразу стану умной, почти гениальной, донесу всем свои мысли и выведу лингвистическое уравнение вселенной.
Дверь открылась резко и совсем неприятно широко. Я сняла лоб с проема и по привычке округлила глаза, чтобы не расплакаться прямо на месте. Что-то поменялось в ее облике, и я не сразу догадалась, что именно.
«Мы звонок отключили, чтобы маленького не тревожить. Вы работу принесли?» - я не слышала половину, смотрела и понимала, живота уже больше нет, а на руках у нее спит кулек, и очень сильно похожим на человека носом сопит в чепчик.
«Наташа, давайте работу, я распишусь. И Лизе тоже захватите рецензию, а то я не смогу пока в университете появиться» - и снова половина. Я не могла отвести глаз от кулька, старалась непременно заглянуть внутрь и почему-то понюхать. Точно, запах тех самых роз, это из ее квартиры.
На моей рецензии красовалось «отлично» и ее чудаковатая подпись. Мягкой рукой она передала мне рецензию одногруппницы и так же мягко начала прикрывать дверь. Я последний раз поймала ее взгляд и застыла: теплым светом отражалась в окне ее улыбка, блуждала на дверном косяке и заканчивалась в коридорном зеркале. Ровные волосы тяжелыми волнами были забраны в косу и маячили за плечом. Руки были тонкие и точно очень теплые, руки очень нежно держали кулек. Я улыбнулась, и она улыбнулась в ответ и пожелала мне отличной сессии.
Обратно я шла долго и почти ни о чем не думала. Мне припекало сзади солнечным медом. Ноги были такие тяжелые и не хотели меня нести, а еще совсем недавно я мечтала ошибиться адресом. Мне хотелось вернуться и попросить кулек в руки. А еще больше мне хотелось услышать запах тех самых роз, и увидеть еще раз ее теплые глаза.
Я не видала ее больше. Мы разошлись тогда совсем. А эту улицу я помню очень точно, и глаза, и кулек, и розы. Розы особенно.