Kulam omoim

Вечер. ­­
Тёплый летний средиземноморский вечер, по-своему прекрасный и необычный, наполненный великим множеством различных событий: в Ашдоде очередное судно заходит в порт, а на пляже Тель-Авива играет энергичная музыка. Там, на горячем песке, дискотека в самом разгаре. Разноцветная толпа танцующих людей постепенно увеличивается. Отовсюду раздаются голоса, смех и звон бутылок с напитками. На другом конце пляжа, где не так шумно, прогуливаются парочки влюблённых, оставляя за собой длинные вереницы следов, которые к утру смоют волны.
На узких улочках Яффо же, под светом фонарей, как обычно, ходят шумные толпы туристов. В Хайфе, на арабском рынке, очередной незадачливый покупатель, скорее всего не местный, купил ненужную ему безделушку втридорога и, переполненный радостью от новой покупки, пошёл в отель, представляя себе, как будет хвастаться приобретением перед родственниками и знакомыми.
А вот в Иерусалиме, в мусульманском квартале, из мечетей раздаются громкие голоса, соединённые в единой молитве.
Там же, но уже в еврейской ортодоксальной части города, встречают шаббат:
- Shema, Israel! – раздаётся протяжное пение, - Adonai eloheinu, Adonai ehad.…
На мгновение в синагоге повисла тишина, но люди, прикрыв глаза вновь, запели, понизив голоса:
- Baruch, shem kevod… Malhuto le-olam vaed.…
В стране кипит жизнь.

Но не здесь.
Здесь царит тишина, давящая и подозрительная. Тишина тут везде и во всём. Ничего не нарушает её и не тревожит мёртвый опустевший город. Только лишь изредка со стороны моря дует еле-еле заметный ветерок, который несильно колышет листья деревьев, преимущественно кедров, растущих тут почти на каждой улице. Из-за пышных крон кедровых деревьев выглядывают серые, унылые двадцатиэтажные здания, утыканные пустыми и тёмными глазницами выбитых окон. Возможно, когда-нибудь они вновь обретут стёкла, а в квартиры, ныне опустевшие и регулярно подвергающиеся вандализму, вновь вернётся жизнь.

Но не сейчас.
Сейчас в тех квартирах холодно и пусто. Там царит разруха: на полу лежат обломки ветхой мебели, покрытые сверху потолочной побелкой. Со стен свисают клочки обоев, открывая серый бетон, на котором нередко можно встретить какие-нибудь надписи на арабском языке. Не реже в тех квартирах можно встретить остатки давно высохших луж крови. Зачастую в этих местах лежат и её хозяева. Мужчины, женщины, иной раз встречаются и дети… Их разлагающиеся тела наполняют воздух в домах неприятным трупным запахом, который можно почувствовать, даже находясь на улице.

Улицы.
На улицах сейчас вряд ли можно что-либо увидеть, но не в этот вечер. Хотя фонари давным-давно разбиты, там светло благодаря солдатам, что стоят на крышах. Каждые две минуты в воздух устремляется столп осветительных ракет, которые позволяют небольшим группкам вооруженных людей двигаться дальше по лабиринту узких улочек Бейрута. Впрочем, от такого освещения толку не много – всё равно большую часть времени им приходится проводить в темноте, а неожиданные вспышки яркого света лишь заставляют напрягать глаза, которые не успевают к нему привыкнуть.

Послышались выстрелы.
Знакомый всем звук множества хлопков, которые сливались в одну канонаду, похожую на треск, был слышен издалека. Те, кто в этот момент находился на крышах, могли увидеть, как чёрное небо, украшенное множеством звёзд, озаряется мигающими белыми вспышками где-то на другом конце большого города. Там начался бой.

Бой. ­­
В бою, каким бы он ни был, всегда происходит огромное множество событий, связанных друг с другом или нет. Узкая улочка буквально «звенит» от напряжения, что царит там. Там уже не нужны ни фонари, ни осветительные ракеты – её освещают винтовки и пулемёты. Их совместный стрекот с обеих сторон переходит в один непрерывный громкий звук, сопровождающийся мерцанием света. Белые вспышки там, в шести-семи десятках метров, через доли секунды преобразуются в пронзительный свист над головой или же в громкий звон, если пуля отрикошетила в сторону.
- Kodkod, ze-mishne... – можно было услышать громкий крик одного из солдат, который, спрятавшись за низкий каменный парапет, пытался что-то передать командиру по радио, которое было на спине другого бойца, в это время ведущего огонь.
Закончив своё сообщение словом «avor», он попытался было поднять голову над парапетом, но свист пули, прозвеневший прямо у его уха, заставил его спрятаться обратно.
Напряжённая стрельба на пару мгновений стихла. На улице раздался топот множества ног – это солдаты пытались поменять свои позиции на более удобные. Сверху же послышался стремительно приближающийся свист, а уже через секунду на той стороне улочки, которая была занята врагом, прогремел оглушительный взрыв. Осколки кирпича и камня, песок и стекло, что лежали на земле, буквально разлетелись во все стороны, окончательно разрушая всё, что могло быть разрушенным. Осколки залетали в пустые тёмные окна, песок попадал в глаза и рот, камни иной раз разбивали лица в кровь. Всё затихло. Слышны были лишь всхлипы и стоны.

Стоны.
Несколько раненых громко стонали от боли, иной раз переходя на крик. По асфальту, на котором лежали ещё горячие гильзы, текла кровь маленькими ручейками, оставляя тёмные пятна на одежде цвета хаки, и так грязной от земли, песка и пыли.
Солдаты несмело поднимались в полный рост, всё ещё ожидая выстрелов с другой стороны улицы. Послышалась тихая-тихая речь на иврите. Двое солдат, должно быть, делились мыслями по поводу только что закончившегося боя, в паре тройке нецензурных слов выразив своё мнение одновременно о Ливане и Бейруте, арабах и их исламе, Америке и Советском союзе, и обо всём, что было связано с политикой:
- Kulam omoim! - сошлись они в едином мнении.

Kulam omoim.