Парижская авантюра

               
               

   
 
      
   Впервые я вырвался за границу в тридцать два года, ещё при советской власти. Поехал по частному приглашению журналистки из Парижа, встретив её у актрисы Маши Ларисы Бородиной - пришёл брать интервью для журнала "Сине Фантом" братьев Алейниковых, основателей параллельного кино в СССР.

Бородина с мужем-художником снимала квартиру на "Октябрьской", в доме против памятника Ленину. В больших апартаментах с сюрреалистическими полотнами ревнивого хозяина, очень к месту оказалась француженка-журналистка Вирджин. Пользуясь школьными знаниями языка и природной коммуникабельностью, плавно переходящей в наглость, я тут же наобещал собрать материал для её книги о советской мафии - ни больше, ни меньше. Для этого надо ехать в Узбекистан и Прибалтику - в бухарских краях я когда-то жил, но вот что делать с остальными бандитами?
   Надо сказать, что к этому времени я уже третий год безуспешно поступал в институт кинематографии на режиссёрский и сценарный факультеты одновременно, работая на "Мосфильме" ассистентом режиссёра. Наконец, летом 89-го меня взял на свой курс Эдуард Володарский и я уже никак не мог заниматься книгой парижанки, но время от времени мечтал о Париже, глядя на маленькую акварельку: улочка Монмартра. В детстве обменял на значки у французика из рабочего предместья Парижа, Бобиньи.

В пионерском лагере "Ветерок", что недалеко от прекрасного города Протвино, мы целый месяц прекрасно жили с детьми французских коммунистов, первым делом научив друг друга ругаться матом. Но мне никак не удавалось научить Жиля приготовить нам лягушек. Наловить - наловили, но к утру они погибли в раковине туалета. Было здорово: в меня влюбилась конопатенькая Марин Консини, написала письмо по-французски и наши девчонки говорили, что даже плакала по ночам.
 
   Когда вдруг в подмосковный "посёлок городского типа" со смешным названием Селятино (50-й километр Ленинского проспекта), где я к тому времени, вернувшись из Азии, жил с семьёй, пришёл пакет с фирменными красными печатями, я уж и забывать стал про эту журналистку, ведь полгода прошло.

Оформлял документы на выезд по частному приглашению, зная, что не смогу у неё остановиться, впрочем, мы так и договаривались. Думал перед отъездом звонить Паскалю, молодому режиссёру - познакомились во ВГИКе, проведя вместе два дня.
   На Белорусском вокзале меня провожали кинооператоры, чьи студенческие фильмы я решил прихватить с собой и показать в центре Помпиду, заручившись обещанием женщины, приезжавшей с Годаром в киноинститут. Она перевела ему моё безумное предложение захватить ВГИК и подарить ему. Жан-Люк Годар, пожевав окурок толстой сигары, промямлил: "Не-е-е... это очень большой".

Полный мамин чемодан тяжеленных банок, круглых и металлических, похожих на те, что с селёдкой, поместились в вагоне под моей нижней полкой.
 
   Макс Осадчий, кинооператор, протёр окно купе газетой, смоченной в луже, вместо полагающегося в таких случаях шампанского. Так короткометражки поехали контрабандой через железный занавес. В последнюю минуту к поезду прибежала Маша Соловьёва и к моему грузу прибавился полиэтиленовый пакет с одночастёвкой, где, я помню, герой пробивает зеркало стволом ружья.
 
   Поезд тронулся. Я стоял у окна, вспоминая четыре года, прожитые в Подмосковье. Последнее время всё труднее было бороться со слякотным и грязным пространством, ежедневно преодолеваемым на электричке от Селятино до Москвы. Каждый день - час туда и час обратно. Особенно обратно. Как-то, изрядно выпив с друзьями, я проснулся в Калуге и через три часа возвращался уже на первом поезде. А зимой и вовсе круто: проспав свою остановку, оказался на ночном пустынном полустанке среди заснеженного леса. Выходил по заметенному просёлку на Киевское шоссе, где тогда, в конце восьмидесятых, просто боялись брать ночных попутчиков. Спасибо парню, развозившему почту, он подбросил меня до дома. И это после кинофестиваля, проведённого Роланом Быковым в его центре детского кино на Чистых прудах и салюта над водой с веранды ресторана "Джалтаранг".
   В электричках всегда много пьяных, нищих и просто идиотов. Как-то раз пришлось разнимать драку. Деда собирались двинуть по голове пластиковым пакетом с пивными бутылками, но я успел перехватить руку пьяного парня уже над головой дедушки. Ручки пакета оторвались, пиво оказалось у меня, и пока выводил деда, сигналил машинисту, чтобы не закрывал дверей, красной книгой Ницше, оказавшейся в руке - читал перед этим.
   Однажды всем вагоном откачивали парня. Какой-то ублюдок шибанул его в тамбуре лицом о стекло, аж треснуло, а сам выскочил на первой же остановке. От машинистов по рации вызвали "скорую" на Киевский вокзал.
    Помнил я и восьмое ноября 1988 года, когда с, майором КГБ, моим одноклассником по подмосковной школе, прибывшем в отпуск из солнечного города имени поэта Навои (Узбекистан), где я жил и работал в общей сложности 14 лет - пошли мы за вторым коньяком в ресторан "Дубрава", что на пятидесятом километре Киевского шоссе у пересечения с окружной бетонкой. Местный торгаш в служебной пристройке, похоже, по собственной инициативе, выдавал бутылки через решётку окна, кабак не работал. При этом он материл стоявшую впереди девушку, поминая её маму. Я взял его за шиворот через прутья и попытался двинуть мордой о решётку. Тут же выскочили его охранники и, завернув мне папино старое пальто на голову, пинали до потери сознания.
     Поднимаюсь - одноклассник исчез... На следующее утро, правда, позвонил, извинившись, что, мол, побоялся поехать на службу с синяками: Прости, говорит, понимаешь?.. etc.
     А у меня до сих пор шишка на лбу.
     Я назвал этот день - днём рождения быдлократии в России. Мне хотелось убраться отсюда.
   Мама готовила меня к поездке и помогла найти денег на обмен валюты, попросив их у сестры, моей тёти Тамары из Челябинска. Их мне обменяли на 600 франков, за которыми я стоял полдня в очереди. Поезд тронулся и через некоторое время ко мне из своего вагона пришли художник Володя с подругой и Ростунцев. Все мы познакомились в очереди за билетами. Стояли девять часов и было время поговорить. Серёга Ростунцев, легендарный человек, десять лет прожил на Западе, умудрившись жениться на иностранке и уехать за границу в семидесятые годы. Народ в Москве передавал друг другу новости: Ростунцев живёт в Европе, Ростунцев прислал открытку из Америки, валит лес в Канаде, его депортируют из собственной страны с американскими бумагами, когда он приезжал навестить мать. Посадили на поезд в Финляндию, а там не принимают. Пожив несколько дней в отеле на берегу финского озера, он приехал обратно, успев подружиться с полькой из Германии - к ней теперь и направлялся, вновь мечтая просочиться в Америку. А Володя с Таней отъезжали всерьёз: изучали немецкий и собирались просить политического убежища. Мы сходили в ресторан и постарались спустить советские рубли, а потом добрались и до фляги на поясе Ростунцева.
   На таможне в Бресте состав умолк, радио попросило пассажиров не покидать своих мест. Я волновался - тонкая нервная организация, а тут ещё фальшивая сопроводительная бумага на фильмы. Меня ведь никто официально не делегировал, пришлось просить добрую институтскую секретаршу, молодую маму в вечно короткой юбке, познакомив её с Паскалем, написать в письме, что Кузнецов Александр Валерьевич, студент ВГИКа, везёт студенческие работы для показа в центре современного искусства имени Жоржа Помпиду в Париже. Подпись соответствующую, проректора по международным связям, она подделала, приложив лист к стеклу. Тем временем, по вагону разнесли таможенные декларации - типографские листочки с множеством пунктов, и в одном из них, самом последнем, мелким шрифтом: "киноматериалы". Но в письме было про фильмы: "8 банок и видеокассеты", а про "киноматериалы" не было. И я почему-то не вписал ничего.
   Конечно, таможня - это совдеповская контора в действии и коммунистическая система могла зацепить своим механическим зазубренным краем, но я воспринимал происходящее со мной отстранённо, будто на киноэкране и особо не боялся.
   Пришёл пузатый, замороченный чиновник в форменной тужурке, через плечо командирский планшет с документами. Собрал декларации в нашем купе и ушёл. Но через некоторое время вернулся и суёт мне листок: "Перепишите. И чем быстрее, тем лучше". Оказывается, я поставил везде прочерки, мол, нет у меня ничего, а надо было слово "нет" писать. Написал и вдруг он, глянув в листок, говорит: "Давайте посмотрим, какие вы везёте подарки?" Я покорно поднял нижнюю полку и дёрнул за ручку тяжеленный, набитый железными круглыми банками, старый мамин чемодан. Ручка оказалась в моей руке, а чемодан на месте. После такого начала, форменный дядька ждал, хотя бы банок с икрой, но его хищно взыгравшему взору предстали лишь ряды банок с киноплёнкой.
   Он прочёл письмо, а я объяснил, что не внёс в декларацию, потому что не знал, что надо вносить и он принялся пересчитывать банки: "Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, д е в я т ь!!" - воскликнул он, обрадованно ткнув в лишний пакет с мультиком Ивана Максимова и одночастёвкой Маши Соловьёвой без банок, просто моток плёнки, что она принесла прямо к поезду.
   - А это что!?
   - Режиссёр в последнюю минуту прибежал к поезду. Мультфильм свой принёс. Он за него приз получил три дня назад на фестивале Ролана Быкова...
   - Пошли. Берите это.
   Вслед за таможенником, с пакетом в руках я вышел на пустынную платформу. Из окон длинного состава настороженно смотрели пассажиры - зрители, вашу мать. А мне вспомнился Ваня на фестивале в центре Ролана. Получив на сцене конверт с объявленным призом в тысячу рублей, он вернулся к нам в конец зала и принялся пересчитывать красные червонцы. Потом встал и громко сказал: "А тут не хватает!" Всю ночь мы пили сухое вино и плясали на козырьке индийского ресторана "Джалтаранг", нависшего над прудом. Над Чистопрудным бульваром сверкал фейерверк, оплаченный центром детского и юношеского кино.
   Вспомнилась открытка, что висит на стене моей комнаты - окно в Париж. Улочка Монмартра и вдали белый купол Сакре-Кёр, а в правом нижнем углу - маленькая фигурка художника за мольбертом. Окно в Европу, так сказать. И вот ведь - только выбрался на подоконник, только ещё ножки свесил на ту сторону и раз! повязали.
   Мы вошли в серое кирпичное здание. Турникеты на входе, солдаты с автоматами, всё какое-то грязно-зелёное и покрыто масляной краской. Приметы тюремного быта. А я его не люблю с тех пор, как пришлось провести ночь в одиночной камере. В Азии, где прошли годы юности, задержали однажды бойцы комсомольского оперативного отряда. Во дворце культуры, на дискотеке за курение в неположенном месте. Отбивался, возмущался, но всё же оказался в будке грузовика и совсем забыл о пакете кукнара, толчёных головок мака во внутреннем кармане своей австрийской тройки из чистой шерсти. Я тогда был крутой парень и ходил в ней даже на службу в механосборочный цех, где некоторое время прикидывался мастером экспериментального участка по восемь часов в сутки, обучаясь в местном политехе. А забыл потому, что не был наркоманом, а взял так, попробовать. В подвале городского здания милиции меня обыскали по всем правилам и нашли пакет. Менты плотоядно заулыбались добрыми узбекскими лицами: "А-а-а, кукнарист-мэ. Польностем опормлять будим". Я был пьян, материл их как мог, грозясь генеральному прокурору сообщить, обзывался сучьим выменем. Стучал ногами в обитую железом дверь общей камеры, разбудив пару алкашей, спокойно спавших на деревянных топчанах и получил одиночную, глухую. Её-то и запомнил. Особенно звёзды в небе сквозь полуподвальную решетку.
   "Таможня" сидел за деревянным барьером и, не поднимая головы, выслушал мой быстрый текст за кинематограф, продолжая что-то выискивать в бумагах на столе, а потом неопределённо махнул рукой: мол, пошёл ты...
   Всё-таки везёт мне иногда. Над железнодорожным составом было синее небо. Какого ещё вам надо чуда?
   Когда переезжали границу, Ростунцев потащил нас всех к раскрытому окну, чтобы мы увидели тот забор, за которым сидели всю жизнь. Река Буг и вспаханная полоска земли вдоль колючей проволоки. Мы кричали, высунувшись в окно: "Фак ю! Вот вам! Мы вырвались!" И мы пошли в ресторан тратить оставшиеся рубли. У Серёги на поясе была железная, одетая в брезент фляга с вином за которым он предложил мне провести пару дней в Германии в квартире его подруги, а Володя объяснил, что с моим билетом можно ехать по этой дороге в сторону Парижа месяц, останавливаясь где угодно. И я радостно согласился...
   В Берлине поезд пришёл в восточную часть города и тем, кто ехал дальше, пришлось переезжать на вокзал "ZOO". Володю и Таню встречал друг Алексей, студент местного университета, живший в Западном Берлине второй год. Окончив институт в Москве, он выучил язык и поступил, вернее просто записался в местный. Я с трудом волок чемодан, набитый молодым советским кинематографом. Мы вышли на площадь между гостиницей и высоким панельным домом, точно таким, как в московских микрорайонах. С машины торговали баночным пивом и стояла очередь. Вокруг грузовика бродили цыгане, за кустами кто-то бренчал на гитаре. Ребята уехали на стареньком Лёшином "Фольксвагене-гольф", о покупке которого за 300 марок он сообщил прямо у поезда, а мы с Ростунцевым остались ждать второго рейса, чтобы для начала отвезти фильмы на вокзал "ZOO" в камеру хранения. Ведь предполагалось, что именно с него я отправлюсь дальше, в столицу мира - Париж. Подъехал Алексей на своей колымаге с ржавыми крыльями. Через пару поворотов я убедился, что за рулём он третий раз и даже не различает знаков. Про них я ему по пути и рассказывал. Дёргались мы на каждой передаче, но вот - стена, разрушенная лишь в прошлом году. Наш автомобиль въехал на Запад и через несколько метров я оказался в мире кино: свет витрин, открытые авто в цветных бликах рекламы, по улице прогуливаются красиво одетые люди. Проехав квартал, увидели на тротуаре турок, пинающих сбитого с ног человека. "Это здесь частая проблема" - перевёл с немецкого на русский, привыкший здесь говорить на местном, Лёша Мушников. На вокзале пришлось спросить у него монет для камеры хранения. Он слегка напрягся, но что делать? У меня были лишь франки, обмененные ещё в Москве. А тут Ростунцеву надо звонить его польке, но нет телефонкарты. И Лёша вновь выручает, но телефон не отвечает и мы остаёмся на улице.
   Ну, ничего, - думаем, - погуляем, обменяем деньги, выпьем пива, она и появится. Алексей уехал, а мы вышли в город. После въезда на территорию настоящего Запада моё состояние стало другим: то ли психологическое привыкание, когда не знаешь ни слова, нет денег и негде ночевать, то ли вообще попал в другую цивилизацию и пытаешься соединить киношные впечатления с реальностью. Сидя за кружкой пива в кафе у перекрёстка, где за огромным стеклом, среди огней неумолкающей ночи идут люди мимо столиков, выставленных на тротуар, где у светофора легко останавливаются открытые машины, я как-то притих. Тут ещё Сергей вдруг попросил потише говорить по-русски при подавальщице, а то, мол, у вокзалов часто работают русские - я совсем потерялся. Ростунцев прикупил маленькую бутылочку водки на четыре глотка и мы, прикладываясь, двинули, куда глаза глядят. Свернув в сторону центра, шли мимо маленького кафе, где у стойки последние посетители смотрели футбольный матч по телевизору, подвешенному под потолок. Присели у входа за пластиковый столик и закурили табака "Drum" с запахом вишен, свернув маленькие папироски из тонкой, шелестящей бумаги. Уже глубокой ночью мы забрели в "Europa-centr": огромное здание, уходящее под землю - мраморные лестницы и освещённые витрины. Ростунцев затих у разложенных на чёрном бархате ножей и пистолетов. Кругом ни души и только мы, ночные бродяги. Но тут откуда-то из глубин здания донеслись звуки рок-н-ролла. В конце подземной улицы, за фонтаном нас встретил шум из распахнутых дверей. Гремела музыка, толпа плясала у сцены, где голосила рыжая певица в чёрной кожаной куртке. Музыканты без паузы принялись за следующую песню, а мы протиснулись к стойке и взяли по стакану пива. Танцевали везде. Негр в чёрных джинсах вилял своей задницей перед лицом сидящей девушки - вспыхнул свет и они утонули в цветных сполохах. Остаток ночи мы провели на скамейке сквера среди бездомных, а утром побрели на вокзал. Ныли мозоли на ногах, мои старые кроссовки разваливались, никому мы не дозвонились, в Париже меня никто не ждал, а в камере хранения неподъёмный чемодан без ручки и что будет завтра - неизвестно. Ещё и 2 марки надо бросать ежедневно. На углу уже работал киоск, обвешанный цветными журналами, и мы подошли поглазеть. Пожилой немец раскладывал газеты, не обращая на нас внимания, и как-то неожиданно у меня в руках оказался глянцевый "Penthaus" с обнажённой девицей на обложке. Наверное, сказался антибуржуазный настрой... Так с ним и ушёл. Уже в Москве, приятель по имени Гуру, предложил мне обмен: "Подари журнал, папа любит полистать после обеда. А я тебе Библию подарю." Вот так поменялся на мою первую Книгу.
   Возле вокзала я получил марки у менялы, сходу заговорившего с нами по-русски. На Париж я оставил триста франков, не предполагая, что этого может хватить лишь на три дня скудной жизни, и мы пошли покупать мне сандалии и сумку для фильмов. Зашли в большущий супермаркет "TGV". Здесь было всё, но ненужное мне здесь и сейчас. В Москве таких магазинов не было никогда, я растерялся. У нас тогда вермишель по талонам давали, а на полках гастронома лежала лишь солёная капуста. Ростунцев в потёртых кожаных башмаках, прошитых вручную толстой ниткой, да я с пластмассовой сумкой на плече - надпись "Triumfe" грязными буквами - видимо сразу привлекли внимание приказчиков. Разглядывая открытки, я сунул одну в сумку и тут же увидел цепкие глаза высокого арийца в белой рубашке с короткими рукавами - к его уху склонилась девица в форме продавца. Она шептала явно обо мне. "Пошли!" - потянул я Ростунцева к эскалатору. Да! Я ведь сначала купил одну, пробив чек. А вторую-то, зачем взял? Чёрт его знает.
   Спускаясь по эскалатору на первый этаж, я оглянулся - двое быстро спускались следом. Я кинул открытку в урну, тот вынул её, вохра немецкая! Нас остановили и повели по коридорам. В небольшой комнате двое молодых сотрудников службы безопасности, в тех же белых рубашках с короткими рукавами, принялись нас допрашивать, проверили документы. Ростунцев что-то говорил по-английски. Помня, что у него просроченные американские бумаги, я всё твердил: "Это я, не он." И Сергея отпустили, а я совсем обалдело лепетал на школьном французском. Один, усмехаясь, задрал ноги на печатную машинку и предложил приятелю поговорить со мной на французском языке. Мол, давай, поупражняйся, учил же в гимназии. Достали из моей драной сумки журнал и открытку: голая женская жопа верхом на велосипеде. Молодой стукал одним пальцем в машинку, второй уже куда-то звонил.
   Вдруг входят двое полицейских с пистолетами на поясе. Перекинувшись парой немецких фраз с юношами в белых рубашках, они предлагают мне пройти. С перепугу я продолжаю лепетать по-французски. Через служебный вход мы вышли на улицу, где у полицейской машины меня ждал Ростунцев. Он выяснил у полицаев, что я, оказывается "забыл" оплатить проклятую открытку, вернее, собирался это сделать внизу, на выходе. Стоила она меньше одной марки, а по местным законам нельзя за такие деньги арестовать, посадить, да ещё кормить израильскими бананами на завтрак.
   Потом, уже с Володей и его подругой, зашли в продуктовый купить что-нибудь поесть. Ростунцев взял тележку и со знанием дела поехал выбирать закуску. Я растерялся - не понятно ничего. Что в этих пакетиках, банках и коробках, цветастыми рядами и колоннами, выставленных по полкам? Одних только сыров сортов тридцать в ряд. Мне стало тошно и я вышел на улицу.
   Вечером Ростунцев, наконец, дозвонился к своей полячке и мы поехали к ней. Семиэтажный дом с галереями, тихий двор, ворота с домофоном. Небольшая двухкомнатная квартира. Мы расслабились и сели на балконе за стол. Молодая женщина выставила польскую водку, закуску. В комнате по полу ползал маленький ребёнок. Тёплая летняя ночь, внизу шумят деревья - и вдруг приходит негр к ней в гости. Опять пригодился мой французский. Сидим, разговариваем. Ростунцев улыбается - много негров повидал на своём веку. Водка крепкая, я уставший - вдруг говорю Серёге на родном языке: "Давай его выкинем на хер с балкона?" В общем, негр, извините африканец, всё понял и ушёл. Выяснилось, что подруга преподаёт ему язык, немецкий.
   Да! Купил же я себе сандалии из толстой свиной кожи, крепкие, серенькие, лет пять потом носил. И рубашку - сафари, мятую такую. В Москве такие штуки только у фарцовщиков можно было достать, да и то с трудом. В "Берёзке" же только за валюту. А сумка! С двойным дном, на колёсах, с огромным количеством крепких, цветных, крупных и пластиковых молний.
   Переночевав у польки, мы пошли искать Лёшу. Университет направил его подрабатывать чернорабочим на стройку. Забрели мы в неплохой, тихий район. Кругом старые дома, один весь разрисован и большущее чучело, тряпичная кукла ростом до первого этажа вывешена из окон второго - ноги до тротуара висят. Вероятно, сквот - дом, захваченный разными хиппи и панками. Зашли в местное кафе. Бармен, лысеющий дядька с обликом старого хиппи, предложил нам чаю. Подарили ему советский рубль для его коллекции денег, прибитых к стене. Уютно: окошки на улицу, играет хороший тихий рок-н-рол - отдохновение.
   В винной лавке на углу Ростунцев долго рылся в деревянных ящиках, перебирая пыльные бутылки. Я ему подсовывал тяжёлые винные пузыри с литыми гербами и настоящимим пробками, но он выбирал обстоятельно и не спеша, призвав весь свой международный опыт. Вышли мы с бутылкой "UZO" - тростниковая водка, смертельный напиток. Особенно в жаркий день, на берегу замусоренного канала, среди кустов у тротуара. Мимо нас прошла с коляской припанкованная пожилая девица в чёрных колготках и оранжевых волосах. Ростунцев рассказывал о работе в Америке, на пластмассовой фабрике с пуэрто-риканцами. Курну, говорит, подкручу пресс на большую скорость и штампую. Курну - ещё подключу, быстро так штампую. Потом выгнали.
   Вечером повёз нас Лёша на вечеринку к своим друзьям. Маленький домик, вроде дачи, но вокруг приличные особняки. Студенты принялись выпивать понемногу, но потом аккуратно и методично перепились в хлам. А мы с Ростунцевым и самым крепким немцем сидели у костра, поближе к шашлыкам, поигрывая на гитаре, а потом плясали в единственной комнате под "Dire strits". Ночью хозяйка влезла на антресоли со своим бойфрендом, а я остался один. Ростунцев спал, а я осваивал проигрыватель, царапая шикарные виниловые диски.
   Под утро я замёрз. За распахнутым окном - роса на белом пластике стола, туман и пара недопитых бутылок. В мокрой траве лежит белый стул. Я взял половину шампанского, поднял стул, смахнул воду ладонью, выпил холодного шампанского. Так тихо вокруг, будто не Берлин вовсе - дача.
   Когда собрались ехать, Ростунцев извиняющимся тоном сказал, что полька хочет, чтобы он остался у неё сегодня один. Мне стало не по себе, чуть не прослезился - один на один с немецкой Германией... Одно лишь слово на их языке запомнилось ещё с Навои, где преподаватель немецкого, добрый узбекский дядька заказал мне нарисовать новогоднюю газету. Сделал мне её за пятёрку заводской художник, в результате чего я и получил свой зачёт, запомнив единственное слово: "фройндшафт".
   Идём мы вечером с Лёшей Мушниковым к дому, где он снимал проходную комнатку у русской бабушки Лурье, эмигрировавшей из России в 16 летнем возрасте.
   - Лёш, давай я у тебя в машине посплю?
   - Утром немцы пойдут, увидят, могут сразу полицию вызвать. Не надо, перебьёмся на мой кушетке.
   Вот так вот: просыпаешься утром, а в городе немцы!!
   Бабушка, божий одуванчик, толкала перед собой по коридору тележку, чтобы не упасть. Говорила, что знавала Цветаеву. Я подарил ей номер журнала "Видение", отпечатанный мной в московском киноинституте, на только появившемся тогда, компьютере с принтером. Последний номер был у меня с собой, для Парижа. Остальные были розданы деканам факультетов, авторам и друзьям. Журнал был издан мной весной девяностого года, первый и единственный номер тиражом в двадцать экземпляров, на выпрошенной у секретарш бумаге и переплетённый дядей Васей по три рубля за штуку в институтском подвале. Номер открывало эссе Аркадия Славоросова, человека по прозвищу Гуру, идеолога московского хиппизма и автора романа "Рок-н-ролл", опубликованного в журнале "Твёрдый знак". Был там и сценарий братьев Алейниковых "Аквариумные рыбы этого мира". Игорь Алейников, издатель и редактор журнала "Сине-Фантом" возглавлял, придуманное им движение параллельного кино в СССР.
   Своих жильцов бабулька держала строго. В дальней комнате с балконом жил студент из Пакистана. Он смотрел свой телевизор и не высовывался. Мне долго пришлось ждать пока бабушка отойдёт ко сну, чтобы постирать свои носки. Но ко мне она отнеслась почему-то благосклонно. Когда я курил на кухне, она добралась туда со своей тележкой и попросила помочь - достать ей чашку из верхнего ящика. Понизив голос, сказала:
   - Давайте я их выгоню. А вы будете жить у меня.
   - Да мне в Париж надо...
   Спали мы с Лёшей на его узкой кушетке. Он слушал радио по-немецки и тоскливо говорил: "Почему нельзя так жить в Москве? Такие же квартиры, такая же мебель..."
   Назавтра он предложил ехать к друзьям в Восточную Германию, где они собирались праздновать объединение марки. Сначала мы долго петляли на его машине среди серых, обшарпанных домов восточной зоны Берлина, но потом выбрались на высокое бетонное шоссе. Этот автобан ещё Гитлер строил - стоять будет лет триста. Проехали маленький посёлок, где я, глянув влево, тут же втянул голову в плечи, опускаясь на сиденье: зелёные, крашеные масляной краской железные ворота с красными звёздами, а по улице идёт советский военный патруль. "Лёша! Куда ты меня завёз!?" Кино про эмигранта.
   
   У костра. Натура. Ночь.
   Они (16 человек) сидят на брёвнах вокруг большого костра: много немецких комсомольцев и комсомолок, почуявших свободу и много пива в пузатых бутылках тёмного стекла. Горячие от пламени девушки, рядом палатки и деревенский дом у дороги. Чистый влажный воздух.
   Через пламя блестят глаза разогретой девушки. Вокруг разговоры на непонятном ему языке.
   Она улыбается Сашекузнецову.
   Сашакузнецов вокруг костра, за спинами сидящих, подходит к ней.
   Берёт за руку.
   Они пропадают в темноте.
   Бескрайнее пшеничное поле. Целуясь, они падают среди колосьев. Она шепчет: "О! Супермен..."
   
   Ночью пошёл сильнейший ливень. Утром я проснулся с мокрыми ногами, выбрался из палатки и вышел в поле, за которым обнаружил озеро, почувствовав неодолимое желание окунуться. И постирать носки.
   Мы готовили наш автомобиль, собираясь отправиться в Амстердам. Лёша прожил в Германии два года, но нигде кроме Берлина не был и мы решили прокатиться. В Берлине заехали за Ростунцевым и к студенту-швейцарцу, где остановились Володя с Таней. Они усадили нас на кухне и по московской традиции сразу завели разговор про эмиграцию. Нервно переставляя чашки, Таня, московская интеллигентка в первом поколении, работавшая инженером в каком-то умирающем институте, слегка растерялась, когда Володя жёстко решил идти сдаваться - просить политическое убежище. "Какое я-то имею к этому отношение? Я что, диссидентка? Что я сделала такого? У меня отец в Москве..." В конце концов, она потихоньку сдавалась, продолжая во всём сомневаться. А пока они решили ехать в деревню - подработать на сельхозработах. С тем мы и расстались, наверное, навсегда, а мои джинсы ещё долго поддерживал ремень, подаренный Таней.
   Заглохли мы, не успев выехать из Берлина. Сзади встала огромная фура, из её кабины выбрался шофёр с толстым животом. Вместе мы толкнули наш "Фольксваген-гольф" в переулок, хорошо дорога под горку была. Мне пришлось вспомнить навыки водителя-профессионала третьего класса и подрегулировать подачу бензина в карбюратор. Ещё днём мы сменили масло и заклеили широкой клейкой лентой проржавевшие крылья нашего "народного вагона". А то Лёша утверждал, что на автобане может отлететь. Насчёт полиции он зря переживал: на всём пути до Кёльна мы не встретили ни одного регулировщика.
   Под музыку из приёмника мы выбрались на автобан и разогнали колымагу до 160. "Смотрите!" - Лёша что-то увидел в зеркале заднего вида. К нам неумолимо приближались крутые дядьки на мощных мотоциклах. Длинные волосы из-под шлемов и бороды по ветру. Они пронеслись мимо, откинувшись в своих креслах. С какой же скоростью они едут, если наш мотор ревёт, как "Мессершмидт"? "Километров 250" - уважительно предположил Алексей.
   Проехали границу Западного Берлина и ГДР: покинутые кирпичные строения в поле, заборы и тишина - ни души. То же самое на границе ГДР и ФРГ. А в небольшом городке остановились на заправке и Лёша нашёл там брошенную резину, просто новую: "Механик сказал, что можем забрать себе!" Пришлось вспомнить навыки слесаря, и пока мы в поте лица работали, Ростунцев исчез. Появился же с пузырём вина в руке: "Идите, гляньте какая негритянка приехала! В форме американской армии!" Мы побросали молотки и пошли глянуть: "Да.... Действительно, клёвая." В короткой форменной юбке, она мелькнула шоколадными ногами, усаживаясь за руль военного джипа и умчалась, лихо крутанув колёсами.
   Ростунцев на заднем сиденье постепенно набрался, да и я не отставал. Лёша ворчал: "Не понимаете вы моих трудностей. Я два года говорю на немецком. Да и думаю тоже". Всю дорогу мешал нам слушать музыку, всё норовил поймать новости. А я вспомнил, как ночью у вокзала "ZOO" мы пили пиво за стоячим столиком и к нам подошёл парень из Австрии. Работает водителем на грузовике и приезжает в Берлин, где у него девушка. Жаловался на одиночество. Ростунцев мне потом перевёл.
   Решили мы остановиться поесть. Ещё в городке закупили всяческих баночек, в основном фасоль. Выбрались к реке - Рейн. Я разулся и побежал к воде - люблю поплавать ещё с детства, когда всерьёз тренировался в бассейне и даже на соревнованиях выступал, получая грамоты - выскочил на прибрежную гальку, вошёл в воду и тут же обратно. Точно, как в газетах про отравленный Запад: ноги в мазуте, а по воде плывут синие круги. Ладно, расстелились, сели, жуём. Нам с Сергеем хорошо, мы вино допиваем, а Лёша загрустил: "Что же, нельзя вот так в Москве жить?" - завёл он свою песню. И тут в кадр вплывает большущий теплоход с белой трубой, а по борту огромными буквами: "Софья Перовская". И Лёша тихо так говорит: "А ведь там территория Советского Союза..." "А что? Прыгай - доплывёшь".
   Переночевали в машине, а наутро въехали в город Бремен. Что-то название знакомое. Да ведь это "Бременские музыканты"! Даже памятный знак есть - вырезанные из металлического листа фигурки животных.
   Ночью въехали в Гамбург. Издали, увидев старинные башни, всё стремились к ним, а упёрлись в ворота порта. Вооружённая охрана с овчаркой. "Леха, скажи им, что нам туда не надо!" Но они всё же настойчиво просят выйти из машины, командуют выложить всё из бардачка на переднее сиденье. Бутылки, сигареты, синий пакет табака "Drum". Фриц обнюхал каждую пачку, двигая своим немецким носом, и аккуратно складывал каждую на прежнее место. Залезли и в багажник: "Что в сумке?" - переводит Алексей. Фильмы это, - говорю, - везу на кинофестиваль в Париже. Сунул он руку туда, пошарил, убедился. Пропустили.
   Выруливаем на высоченный мост. Под нами краны, конторы, портовая гавань и корабли стоят. Я включил радио и покатили мы под "Роллинг стоунз": внизу виден город, огни - фильм-дорога.
   Выезжаем из порта - опять ворота и вновь профессиональный обыск. Выходим из машины, ждём.
   Теперь уже по городу едем. Центр, ярко освещённые улицы, шикарные витрины и редкие прохожие. Остановились перекусить. Лопаю я фасоль из консервной банки, а за окном пижон чуть ли не во фраке, ведёт стройную девицу, подталкивая ладонью под попку. Возбудившись, я попросил Лёху дать мне порулить по ночному Гамбургу, а то когда ещё сюда вернусь? Решили выбираться из этого города ****ей и полицейских на простор полей, где можно спокойно заночевать. Рулю себе по ночному немецкому городу и уже на выезде, вдруг вижу сзади всполохи полицейского фонаря. Едут прямо за мной. Я тут же прибавил газу и был уже под мостом, когда они врубили сирену и все машины вокруг замерли как по команде. Кто спереди, кто сбоку. Дисциплина - железная. Немецкая. Они ещё нам покажут, кто был прав... Подходят двое полицаев, требуют документы, ведут в "Мерседес" и дают дышать в трубку. Я вновь демонстрирую знание французского. Один понимает меня, в школе учил, немчура. Смотрю, настроение у них мирное, и дышу честно и громко. Всё о'кей, отпустили, переписав все Лёхины бумаги. Капрал что-то ворчал и Лёха нам потом перевёл: "Это всё Горбачёв со своей перестройкой виноват. Напустил сюда всякого сброда." Алексей убивался, что теперь его вызовут в Берлине на проверку и отберут колымагу - на таких старых, ржавых корытах здесь никто не ездит.
   Он теперь рулил только сам и вскоре мы мчались по автобану, поглядывая, куда бы свернуть, ведь бензин был почти на нуле. Заправку мы проскочили, развернуться негде, следующей всё не видно, вот-вот заглохнем. И тут Лёша увидел поворот вниз, к маленькому городку. Мы поехали вниз на нейтральной скорости, но через сотню метров мотор окончательно заглох и наступила блаженная тишина. Лишь шорох наших шин по асфальту. Мы выкатились к площади и остановились возле автомобиля с поднятым капотом. Рядом стояли двое - путешественники местного значения, отец и сын. Выяснилось, что среди немцев тоже есть клёвые ребята. Они завелись от нашего аккумулятора, а нам отлили нам бензинчику и проводили до заправки.
   Так добрались мы до самого Кёльна. Прогулялись вокруг собора, узнав, что мой поезд через два часа. Из автомата я позвонил в Париж и понял, что у Паскаля автоответчик диктует мне другой номер. Поздно сообразил и пришлось вновь одалживать у Алексея телефонкарту. Лёша влетел с нами на деньги, но зато как прокатился (!!)
   Мне повезло и ошарашенный Паскаль спросил откуда я еду, пообещав встретить на "Gar du Nord", Северном вокзале. Конечно, для него это было как снег на голову. Ведь в Москве мы были знакомы лишь два раза: первый - разговорились в коридоре ВГИКа и второй - я познакомил его с секретаршей из института. Красавица, лихая женщина, блондинка, за минуту подделавшая подпись проректора по международным связям - майора КГБ, не меньше - на сопроводительном письме в таможню, приложив бумагу к стеклу.
   Ребята проводили меня до платформы. "С одной стороны я тебе завидую - кино, Париж... А с другой - нет" - сказал Лёха и дал мне на чёрный день пять долларов. С тем и уехали, а я присел на скамейку. Впереди величественный средневековый собор, а за спиной река, мост, плывут корабли.
   Подошёл мой трансъевропейский экспресс. Проводница склонилась к моей поклаже, намереваясь помочь поднять сумку, а я уже, как бы в Париже: "Non, non, mersi". Мягкие кресла с высокими спинками, стеклянные двери купе. Спутницей оказалась девушка лет восемнадцати, американка. Я на своём французском, она на нём же, только ещё хуже, но вместе мы весело пытались разобраться и ничего, поняли, дополняя друг друга, языком мимики и жестов. В Брюсселе молодая мама подсадила к нам девочку лет тринадцати к родственникам в Париж и с её помощью мы выяснили всё окончательно: американка путешествует по Европе и, если удаётся, кое-где выступает с классическим пением.
   Ближе к Франции открылась дверь купе и вошёл человек в форме. Я суетливо протянул свой красный паспорт, но он досадливо отмахнулся - билет. Так я добрался до стлицы мира.
   
   Паскаль встретил и мы спустились в метро, где я неожиданно увидел большое количество арабов и негров. "У вас как в Нью-Йорке". Паскаль улыбнулся в ответ и тут же объяснил свою ситуацию: с квартиры он съёхал, живёт у товарища, вещи в машине. Ничего, говорю, у меня есть телефоны знакомой студентки - племянницы Марины Влади. И всё про фильмы ему: смотри, какая сумка тяжёлая. А я её на самом деле, еле отрывал от пола. Но хорошо, что у него оказались ключи от квартиры брата. Где был сам Даниель, брат его, я и спрашивать не стал, так обрадовался. Знания языка пока хватало: вспоминая самые необходимые слова, освоился и быстро переставлял их местами, не взирая на правила, не стесняясь и не боясь. А произношение моё в школе хвалили, да и практика кое-какая была. Ведь в пионерском возрасте, когда мы жили в Протвино, городе физиков под Москвой, я целый месяц провёл в пионерском лагере с детьми французских коммунистов из пригорода Парижа, Бобиньи. В одной палате на десять человек. Помню, первым делом мы выучили их ругательства, а они наши. Самым шустрым из них был Жиль. Его родители работали у нас на синхрофазотроне, обслуживая пузырьковую камеру "Мirabelle", где возникают пузырьки, оставляя след после прохождения элементарных частиц и по нему уже вычисляют характеристики мельчайших пылинок окрестного космоса. Так вот он, после отбоя вставал ногами на кровать и вдохновенно врал нам всякие истории про то, что брат у него - мафиози! И когда он вырастет, они будут орудовать вместе! Пока не поднимался общий гвалт и на шум входил наш пионервожатый или их воспитатель, которого французики крыли по-русски, пока тот сам не научился. А какая там была конопатенькая и рыженькая Марин Консини! Влюбилась в меня и плакала по ночам с нашими девчонками в палате.
   В Париж я прихватил разговорник с выражениями, вроде: "Как пройти на rue Vielle du Temple?" - особых проблем не было, не то, что в третьем рейхе.
   Сумку с "госфильмофондом" мы завезли к товарищу и на стареньком "Pegeaut" отправились куда-то в район бульвара Barbes, недалеко от Монмартра. Поднялись по узкой лестнице на четвёртый этаж - в коридоре несколько дверей, последняя налево, наша. Крохотная кухонка и тут же вход в туалет со стоячим душем и комнатёнка, где уместился складной диван, металлические полки с книгами и пластинками, магнитофон, да кресло. За окном узкая улица, внизу цветные крыши машин. Среди пластинок я обнаружил диск Булата.
   
   Засыпая, Сашакузнецов думал, что обратный билет в сумке и в любой момент можно сесть в поезд, что можно и здесь в киношколу поступить, раз этот преподаватель из ВГИКа не понимает его опусов про хиппи и тупо твердит: "Непонятно, украл твой герой фотоаппарат или нет... да и в Париже ты никогда не был, а пишешь. Когда будет похоже на сценарий, тогда и приходи".
   
   Утром я погрыз орешков из красивого пакетика на столе, отрезал чуть хлебушка, полив кетчупом. Старался понемногу, чтобы не заметно. В дверь позвонили. Открываю - две девушки стоят. Симпатичная чернокожая и юная светловолосая. Что-то говорят, говорят, а в руках книга. Раскрывают, показывают и, наконец, до меня доходит, что это Библия, меня агитируют. Я, говорю, здесь не живу, это квартира моего друга, а им всё равно, лишь бы проповедовать. Русский я, говорю. Тут же открывает нужную страницу и, пожалуйста - есть и по-русски. Хорошо. Спасибо. Я уже верю.
   Позвонил Паскаль, попросив отнести фотографии проб актрисе, живущей неподалёку. Она не подошла на роль в его короткометражку, а самому неудобно отказать. Я согласился с радостью. На чёрно-белых фотографиях улыбалась молодящаяся дама. В переулках вокруг Монмартра я разыскал rue de la Goutte d'Or. В уютном дворике с чахлым деревцем у распахнутого окна стояли две девушки, болтая с актрисой. Мы познакомились: чёрненькая - это Фабьенн, парижанка, работает ассистентом звукооператора на телевидении, а вторая - полька, студентка-кинооператор из Варшавы. Женевьева выставила на подоконник три бокала и наполнила их красным вином. Продемонстрировала ткацкий станок в глубине комнаты - этим она зарабатывает на жизнь. Потом принесла толстую тетрадь, куда записала мой адрес в Советском Союзе. "Скоро приеду к вам на велосипеде" - говорит. И вручила мне самодельную визитку на осьмушке бумаги:
   Genevieve BACHELLIER
   48 rue de la Goute d'Or
   Licere d'ART 42596813
   PARIS 18
   Девчонки пригласили прогуляться на Монмартр. Мы поднялись по лестнице между домами до самой вершины холма. Там зашли в кафе возле огромной белой базилики Сакре-Кёр. Фабьен спросила у пожилого хозяина vine rouge, а я попытался всучить свои пятьдесят франков, но она не позволила.
   Понравилась она мне. Будто где-то на Петровке зашли в кафе и не важно у кого деньги есть. Потом посидели на ступеньках у собора, глядя на крыши. Фабьен предложила сходить в кино, но я заторопился к Паскалю. Недалеко от метро мы встретили её знакомого лет сорока с женой. Они грузили большие чёрно-белые фотографии в микроавтобус. Я сказал, что второй день в Париже. "Ты неплохо говоришь для второго дня" - грустно улыбнулся фотограф. В метро я взял у Фабьен номер телефона и она подмигнула мне.
   Вечером позвонил брат Паскаля, хозяин квартиры. Ему нужно было работать. Безработный актёр, он писал пьесу. Так я оказался на улице и, покружив вокруг станции метро, спросил двух парней, где находиться Монмартр. Один заулыбался и махнул рукой - да вот же он! Передо мной была длинная лестница-улица и на каждой площадке двери в дом - возле одной стоит мотоцикл. Ночь.
   Наверху по улочкам гулял народ. Заглянув в двери кафе, откуда неслись бодрые крики, я увидел пляшущую под аккордеон толпу: здесь были туристы со всего мира. Цены такие, что я даже кружки пива не взял. Ближе к часу ночи, когда закрывалось метро, народ разбредался по своим отелям. На террасе кафе официанты поднимали стулья на столы. Из дверей вышел господин в строгом костюме, под руку с плотной дамой. На уютной площади, вымощенной булыжником, их поджидал автомобиль с шофёром. Завёлся двигатель и я услышал русскую речь:
   - Неправда! Когда я уезжала из Питера, была хорошая погода.
   - А в Москве шёл дождь.
   Похлопав дверками, они покатились вниз, мигая задними фонарями. Я решил, что это чиновник посольства привозил жену на экскурсию. Присев на ступни склона холма у собора, я смотрел на огни ночного города. Компания молодых ребят орала песни "Beatles" под гитару. Мимо скатилась пустая бутылка и всё же раскололась о ступеньку. Недалеко от меня стояла недопитая бутылка вина и я сделал глоток, но привыкнув, допил и остальное. Время от времени к парижанам подъезжали друзья на мотоциклах. Местные.
   Часам к трём забрезжил рассвет, появилась уборочная машина с бригадой крепких разноцветных ребят в синих комбинезонах. Они напористо приступили к уборке и я, тяжело поднявшись, пошёл вниз по пустым улицам. На каком-то бульваре навстречу шли пьяные негры, по правой стороне светились витрины. Негры вежливо расступились, обойдя меня с двух сорон. Через два шага кто-то взял меня под локоть: "S'il vous plait? Monsier?" Заходите, мол, пожалуйса. В витрине я обнаружил девушек в одном белье. Пригляделся - манекены. И тут я почему-то выпалил: "Я русский, у меня нет денег". Ну, денег нет, ещё ладно, но при чём здесь русский? Неясно, но настойчивость его испарилась вместе с ним.
   Позже я увидел себя, дремлющим на скамье против солидного магазина, глазами чернокожего юноши, спешащего на работу: он смотрел понимающими глазами. В восьмом часу я наткнулся на открытые двери кафе. Неужели работает? Я вошёл, неуверенно спросив кофе у гарсона, спокойно готовившего заведение к работе. Он молча подал чашку, поставив рядом с металлической вазой, полной круассанов. Я неторопливо, сознательно не спеша и тщательно прожёвывая, съел хрустящий тёплый слоёный рогалик. Бармен взял с меня только за кофе. Я не настаивал.
   Подойдя к собору Notre Dame de Paris, я задрал голову в поисках химер. Толкнул массивную дверь, она открылась и тут же на вентиляционной решётке сидела хиппующая девица. Под величественными сводами очень тихо, множество стульев рядами - вот где я высплюсь! Пройдя мимо стеклянных исповедальных кабинок - на столе красный телефон - я забрался между рядами и только подумал о священнике, поднимающем трубку, звонящего во время исповеди телефона, как тут же очнулся, как мне показалось - через пару минут, но уже отдохнувшим. Выйдя на солнечный свет, я спросил время у туристов японской национальности - я спал два часа! Спасибо парижской Божьей матери. На мосту через Сену, четвёрка парней в белых костюмах, а капелла распевала битловскую "Michelle". Я спустился к воде и занял скамейку, ставшую моей на несколько дней.
   Выйдя к площади Сен-Мишель, я сел на планшет с цветными литографиями, что прихватил с собой по просьбе художницы и свернул папиросу из табака "Drum" - свежий запах мокрых вишен. Иллюстрации к русским сказкам надо было здесь продать. А пока я грыз орешки за 3f, маленький такой пакетик с арахисом, подробно усваивая каждую мало-мальскую калорию. Дома я мог себе позволить роскошь вегетарианства: банка баклажановой икры и картошка с овощами делали меня неуязвимым, независимым от внешнего мира. Я мог устроиться на работу сторожем и как-то жить.
   Я умывался у фонтана с фигурой св. Мишеля и тут же сидели панки, страшные люди, говорившие по-английски: бритые головы с цветным хохолком ирокеза. Один хромой, на деревянной ноге, по виду предводитель. Рядом крутятся две большие немецкие овчарки. Англичане лежали на рюкзаках и лениво переговаривались, попивая вино из большой бутылки. К середине дня перебрались они в тень соседнего дома культуры за фонтаном - Maison de la culture.
   У вершины площади, основанием треугольника выходящей к набережной, остановился микроавтобус. Из него повылазили растафари с косичками и их местные друзья с гитарами. Через несколько минут над улицей звучал сочный рэггей. Народ перебрался ближе, устраиваясь на вымощенной каменными плитами, площади. Останавливались прохожие. Старый хиппи с дочкой на плечах, приплясывал, лихо переставляя свои цветные кеды под музыку. Недалеко от меня, девушка продолжала рисовать цветными мелками на камнях, свою Монну Лизу. Несколько монет лежало рядом в пластиковой тарелочке. Шум падающей воды фонтана, шелест осторожных шин, июньское солнце - хорошо.
   Но весёлая уличная жизнь продолжалась недолго. Подъехала полиция и, показывая на окна домов, предложила музыкантам убираться. Они молча собрали инструменты и уехали, а полицейские подошли к лежбищу панков. Те принялись спорить и возмущаться. Я разобрал вежливые, но твёрдые слова полицейской женщины в элегантной форменной фуражке: "Или вы идёте на набережную или в участок".
   Хромой вождь орал по-английски, брызгая слюной. Бритоголовые скучковались вокруг предводителя, размахивая руками, а вокруг молча стояли любопытные. Хромой что-то кричал про шестьдесят восьмой, обращаясь к французам: "Мы, англичане, боремся! Вы молчите! Французы, мать-вашу-фак!"
   Ночью я проходил по набережной мимо их стоянки под мостом. Они мирно спали в своих пуховых спальниках, а собаки и пустые бутылки лежали рядом.
   Весь день я таскался по магазинам афиш и открыток, показывая литографии, но бесполезно. Почему-то я решил, что они мне должны за каждый рисунок с волками и зайчиками по 150f. Говорят, в Париже четыре тысячи галерей - я их все найду! В одной почему-то позвали негра из подсобки и выяснилось, что его брат когда-то учился в Белгороде. Говорит, приходи завтра, я с ним посоветуюсь. Предложили съездить на улицу Vielle du Temple - там сплошные галереи. И точно: узкая улочка, а по обе стороны в небольших залах висят картины. Навстречу поднялась милая девушка. Поговорили. Висит у неё импрессионистский пейзаж за 5000 франков: красный парус в тумане моря голубого - да ведь это тысяча долларов! В Москве ребята за сотню продают свои работы и радуются. Следующая галерея: никого нет, тишина, лестница наверх. Громко так, на воздух, говорю вопросительно: "Bonjoure?" Сверху выглянула седая голова солидного месьё, а спустилась стройная дама лет тридцати пяти в прямой лёгкой юбке до колен. Мило так поулыбались и я разложил товар прямо на полу, перед её сухими загорелыми ногами. Она повернулась в своём кожаном кресле и слегка склонившись, поглядывала на кроликов и зайчиков из неведомой восточной глуши. А я честно ползал по полу, но вот поднял голову и голые коленки на мгновение раздвинулись, я увидел белую шёлковую полоску в глубине. Никак не среагировал, так это было неожиданно. А галерейщица тут же потеряла всякий интерес к иллюстрациям русских народных сказок. Вышел я утомлённый, с открыткой галереи в руке. А ведь она меня трахнула...
   На углу молодой парень мыл витрину кафе. Я глянул сквозь стекло и в глубине проявились самовары над стойкой. Солидный дядька с бабочкой оказался актёром из СССР. Привет, - говорит, - Савве Кулишу во ВГИКе передайте, он мне тут звонил на днях. "А картинок у нас, милок, видишь сколько?"
   Пообедав у метро яблоком за один франк, я спустился вниз, вспомнив про женщину-кинокритика из центра Помпиду, что пожала мне руку в нашем киноинституте на встрече с продюсером Анатолем Доманом, дававшим деньги на фильмы Брессона, Алена Рене, Годара, Вима Вендерса и других реализаторов, как говорят на родине кино. Внизу я получил билет, план метро и направился к турникету с вертушкой посередине. Рядом пыхтела стальная автоматическая дверь, раздвигаясь перед очередным выходящим. Арабский мальчишка прошмыгнул туда и ещё успел поблагодарить, абсолютно не задев пассажира. Я поднёс билет, жёлтый картонный прямоугольник к щели автомата и он заскочил туда мгновенно, будто кто вырвал из пальцев. Слегка остервенелый от своих проблем за последние дни на Западе, я решил больше не платить за этот вид транспорта. Злобно выругавшись уже по-французски: "Merde!" - я подумал, что парень, втянувший мой билет, сидит там внутри и наверняка эмигрант, с трудом нашел работу, поэтому дремать ему своём ящике никак нельзя. Ну, бля, совсем обалдели... Я опасливо двинулся вперёд, проворачивая блестящую вертушку коленом. Билет вдруг выскочил с другой стороны. Теперь нужно было разобраться со всеми этими табличками и указателями. Хорошо ещё схему дали. Мне нужно на станцию "Les Halle". Нашёл нужную мне лиловую линию и направление: Direction Porte de Clignancourt. Оказалось совсем недалеко и я пожалел свои четыре франка, можно было пешком дойти. Тут выскакивает прямо из-под меня мальчонка, за ним дядька и дальше его жена, лет по шестьдесят им. Ловит он паренька и ну его обшаривать. "Нету!" - разочарованно разводит руками. А ведь там, в кошельке: и кредитные карточки, и деньги, и ключ от отеля - вот это трагедия! Очень просто - воришка в метро. Но нет у него ничего, и придётся отпустить. Паренёк, обмерев, тут же и смылся.
   Откуда-то послышалась музыка. В переходе стоял ансамбль латинов в цветных шерстяных пончо. Барабаны, гитары, маракасы - всё шло в ход, чтобы вынудить кого-то притопывать, а кого-то и монеты кидать. Черноглазая девка, обносила зевак кассетами. Никто не покупал. На полу, в раскрытом навстречу желающим, скрипичном футляре, поблёскивали крупные пятифранковики.
   Я вышел из вагона не сразу сообразив, что нужно самому дёрнуть ручку на дверях, она и откроется. Никто здесь не объявлял: Осторожно, вот сейчас они откроются. Со схемой в руках я блукал по кафельным коридорам, заставленным лотками продавцов разных мелких штуковин. Выходцы из южных стран предлагали по-французски: часы, зажигалки, цепочки, сумки, серьги, плейеры.
   Эскалатор вывез меня к огромному стеклянному зданию Les Halle, с многочисленными магазинами под землей. Вокруг гуляет летняя толпа. Возле столиков кафе маленький смешной человек, что-то выкладывает на тротуаре. Он отошёл - пятисотфранковая бумага с портретом поэта осталась лежать, но тут я заметил леску из его рукава. Мимо идут люди. Клоун постучал по плечу беззаботную девушку - смотрите! Показал ей деньги. И тут все заулыбались. Ой! - девушка растерянно схватилась за сумку и кинулась поднимать банкноту. Оп-ля! мгновенно сработала резинка и деньги улетучились, а клоун лишь смущённо улыбался. Девушка рассмеялась и пошла дальше под добрыми взглядами зевак за столиками кафе. Артист обдурил ещё двоих в пиджаках, а потом прошёл между столиками, собирая свои заработанные деньги. Я спросил кофе. По улицам гуляли жизнерадостные люди, болтая на всех языках мира, кроме русского. Бармен видя мои затруднения, попытался помочь: инглиш, альмань, испаньоль? А я всё нет, да нет. "Ну, тогда не знаю", - пожал он плечами. Я погрузился в свои мечты и планы. Надо узнать адрес парижской киношколы. Надо дозвониться до фирмы "Космос", торгующей советскими фильмами, чей телефон дал мне в институте арабский студент Али. Поднявшись, я побрёл искать центр Помпиду. Выйдя на площадь, увидел занаменитый "Бобур", здание центра современного искусства, похожее на учебное пособие из профтехучилища сантехников, благодаря выведенным наружу коммуникациям, окрашенным в разные цвета. Вокруг гудела толпа. Художники, фокусники, музыканты показывали здесь свои незатейливые чудеса, жонглируя шарами и выдувая пламя изо рта. Потом они ложились на тёплые камни рядом со зрителями. Откуда-то доносился запах травки. Плакаты извещали о выставке Энди Уорхолла. Недалеко дежурил полицейский фургон. В отделе кино мне вежливо напомнили, что сейчас каникулы: "Приходите в сентябре". А мне до сих пор это просто не приходило в голову. Вокруг меня был движущийся праздник первого города, где мне приходится выживать, буквально голодая и без крыши над головой. А вокруг пьют красное вино и покуривают, лёжа на траве. На чугунной тумбе сидел длинноволосый гасконец с седой бородой и кривым носом, держа возле живописной морды золочёную раму. Япошки весело щёлкали фотоаппаратами, а он безмятежно щурился морщинами на яркое солнце и просто ждал денег.
   Купив банку пива, я сел на скамейку и скрутил папиросу. Пиво здесь действовало как-то по-другому. Ещё не хотелось, прибивали проблемы. У табачной лавки стоял гасконец, подсчитывая мелочь. Заработал! Вот молодец - аж стало в небе как-то проясняться.
   Покружив в районе Les Halle, вновь позвонил Паскалю - автоответчик, механический голос, отчуждённость хозяина. Зашёл в магазинчик афиш на рю Рамбуто. Продавец, парень моего возраста, оказался югославом, бывшим актёром и певцом. Отнёсся ко мне как к земляку по социалистическому лагерю, даже утверждал, что говорит по-русски, при этом не вспомнив ни одного слова. Глянул иллюстрации к сказкам и предложил оставить, может продадуться. Пять лет уже здесь живёт, а начинать пришлось, протирая стёкла машин у светофора. Конечно, до первого полицейского, потом убегали. На курсах французского, познакомился с девушкой из Туниса, с двумя детьми от лётчика международных авиалиний, теперь живут в пригороде, снимают квартиру.
   Выйдя к Сене, я увидел знакомые места, площадь Sainte-Michelle. Решив купить длинную белую и хрустящую булку, я встал за женщиной у окошка, выходящего прямо на улицу. Слышу, она говорит продавцу: "demi-bagette, s'il vous plais" и берёт половину багета. Так же сделал и я, получив вкусный ароматный хлеб всего за полтора франка. Так можно ещё пару дней продержаться. А что потом? В крайнем случае, у меня всегда есть обратный билет, в сумке лежит. Как можно прекрасно выспаться в вагоне, на мягкой полке. Но нужно держаться, чёрт возьми!
   На углу rue de la Harpe, это я уже потом по карте посмотрел, я остановился в толпе зевак, разглядывающих пару мимов в чёрном трико. Мне показалось, что очень уж они усложняют свой номер - не для улицы. Глядь, а на чемодане написано белыми буквами: Sanct-Peterburge. Они закончили и мы разговорились. Всей студией ребята выехали в Швецию и не заработали там ничего, но одна их артистка снялась обнажённой для журнала, а напечатали в порногазетке. С большим трудом их шеф, грозя судом, получил десять тысяч швейцарских франков. Тут же купили подержанный микроавтобус марки "Мерседес". В нём раньше возили инвалидов, что удобно, так как сиденья все вынимаются и можно устроить костюмерную, гримёрную, да и просто жить. Погрузились и прибыли в Париж. Режиссёр тут же отъехал с подругой на Атлантику, а им вот приходится зарабатывать на хлеб и молоко. Живут в кемпинге под Парижем, там есть душ, стиральная машина за десять франков, а спят в палатках. Вчера вот набрали на рынке пакет персиков - после окончания торговли оставляют вполне сносные фрукты. От них я впервые услышал о существовании контролёров в метро! Юноша, оштрафованный на 200 франков, теперь добирается до города на велосипеде.
   На следующий день я вновь встретил их возле Бобура, посмотрел автобус. Действительно "Мерседес" и очень вместительный, просто мечта. Шофёр, мордатый парень, что-то долго рассказывал про двигатель - настоящий водила.
   А в телефоне, по-прежнему, после мелодичных пибикалок снова заговорил автоответчик. Вечером, уже стемнело, сижу на своей скамейке у воды, а через тёмную реку, светится рёбрами и двумя высокими башнями, словно согнутые колени, лежащей на спине женщины, собор Notre-Dame. Где-то выше, за несколько кварталов торчит белый фаллический Сакре-Кёр, сакральное сердце.
   Пил я воду из пластиковой бутылочки - днём покупал минеральную, а потом набрал из фонтанчика возле шекспировской книжной лавки, что напротив букинистических развалов на набережной Сены. У входа там стоит удобное кресло, можно отдохнуть на воздухе, листая старую книгу. А на соседней скамейке, на ночной набережной кто-то наигрывал на гитаре, подключенной к усилителю и лёгкий звук плыл над водой, наезжая четырьмя тактами рок-н-ролла на собор Богоматери - рок против всего. Я сидел, сняв сандалии, слушал, потом они загалдели пьяными голосами и меня потянуло познакомиться. Перебрался ближе, присев на бордюр. Два парня, а между ними девушка. Один пьяно лопочет на непонятном наречии и барабанит по скамейке. Француз с гитарой что-то спросил меня, я подошёл. Они решили проверить на алкоголь мою бутылку с водой из фонтана. Совсем уже никакой пьяный барабанщик, что-то гундел и лапал девушку. Потом они ушли, а Жан-Пьер, поиграв немного, принялся гнать по-французски малопонятный текст. Узнав, что я из России, принялся вдруг рассказывать про белогвардейского дедушку. В школе они проходили, что ли? Поинтересовался, есть ли у меня на кофе. Выгребая последнюю мелочь, я взял колонку и мы поднялись на улицу. У метро "Одеон" работала забегаловка "24". Забившись в угол возле вытяжной решётки, он достал курительную бумагу и шарик гашиша. "Будешь?" Конечно, буду. Крутой парень, не смотри, что ростом мал и лыс почти. Когда мы проходили мимо террасы кафе, где ночь напролёт сидели красивые люди, он остервенело ругался: "Почему я должен работать каждый день? А они - сидеть в кафе? Деньги не они заработали. Это их папа заработал!" Вот она, классовая ненависть. Мне хватило пары затяжек. Больше я просто не стал. Уставший, я бы совсем потерялся. Сработал инстинкт самосохранения.
   
   Такой травы я не курил даже в Бухарской области, где однажды, когда я брёл по ночному городу, возвращаясь с дискотеки, встретил компанию блатных и попросил у них закурить, на что они, поняв по-своему, спрашивают: "Курнуть хочешь?" Хочу, говорю. Пошли мы на галерею девятиэтажки, поднялись на седьмой этаж, чтобы вокруг никого - так они меня укурили, что спускался я, помню, по чёрной лестнице. А я ещё по молодой здоровой жадности, набрал полные лёгкие до отказа и задерживал, пока хватило дыхания. Пожарная лестница, сваренная из металлического листа, вилась вдоль всех этажей. Узкие ступеньки, грохочущие под моими ботинками, заставленные колясками, велосипедами и мешками с картошкой. Сшибая всё на своём пути, я благополучно выскочил на площадь перед центральным универсальным магазином со стрижеными кустами и фонтанами. Не разбирая дороги, пересёк её строго по диагонали - кратчайший путь домой. Остановил меня удар в лоб и раскрытое перед лицом удостоверение КГБ. Потом я познакомился с ними ближе - два авантюриста с фальшивыми бумагами, спекулировали лесом и бензином.
   
   Усталость и тупое равнодушие овладели мной. Главной задачей стало ожидание утра и открытия метро. Музыканту надо домой. Непонятно только, мне то оно зачем? Я спросил у арабского буфетчика стакан воды. Слышал, что в Париже дают его бесплатно в любом кафе каждому страждущему. Он пренебрежительно поправил моё произношение, но всё же поставил на прилавок стакан тёплой воды из-под крана. У стойки вдоль стены, вернее у доски прибитой к стене, срубался, упав головой на руки, молодой латиноамериканец. Сборщик посуды грубо толкнул его: "Не спи!" Около пяти утра мы стояли у входа в метро, а на ступенях, возле запертой решётки сидели молодые ребята. Они лениво переговаривались, но вдруг один принялся орать что-то и ударил парня в лицо так, что тот даже и встать не успел - и молча ушёл. В вагоне я покачивался, то и дело хватаясь за ручку. "Salute, - сказал Жан-Пьер - мне пора домой". И вышел.
   Присев к окну, я тут же уснул и очнулся, лишь когда меня вежливо тронул за плечо какой-то месьё. Это была последняя остановка. Я покивал головой, но встать не смог. Сквозь сон я понял, что еду в темноту подземного тоннеля. Ладно, думаю, в депо выйду. Потом почему-то повезли обратно. И увидев, как поезд выполз на ту же остановку, но к другой платформе, я всё понял за их движение и вновь вырубился. А то опасался, что в депо повяжут.
   В центре я вышел и нашарил в кармане карточку югослава:
          Galerie d'affiche et d'image
          85, rue Rambuteau
          75001 Paris
   
   Была надежда впарить ему эти слащавые сказочные картинки, никому здесь не интересные даже на волне "перестройки-гласности-ускорения". Эта тема всплыла однажды утром, когда я зашёл в кафе. Рядом стоял очень редкий в центре Парижа персонаж: рабочий с похмелья. Он залпом выпил высокий стакан пива и, закурив крепкий ароматный "Gitaines" без фильтра, спросил: "Что в СССР, трудно? Экономические проблемы?" Я нашёлся, вернее мой запас слов позволил построить неуклюжий ответ: "Перестройка не для нас. Это для Горбачёва и для Маргарет Тэтчер". Этим я проявил пролетарскую солидарность всех стран. А как-то испытал на себе поддержку братьев славян, познакомившись с поляком в кафе, куда зашёл опять же с рисунками. Он мыл там посуду в ожидании места научного сотрудника по ботанике в академии наук Франции. Я потом зашёл к нему в гости, постучал со стороны переулка в окно мойщицкой и выглянув, он дал мне телефон друга режиссёра. Всё быстро - боится хозяина, маленького марокканского еврея.
   В кармане было пусто и я достал заначку в пять долларов. Обменяли не сразу, лишь во втором обменнике, видимо очень маленькая денюжка. Но двадцать пять франков пришлись очень кстати. Я был теперь с сигаретами и бананом.
   На родной плас Сан-Мишель играли дети у фонтана, а я с наслаждением опустил ноги в водичку и тут же увидел своего приятеля, уличного музыканта. Он сидел на своей колонке и играл. "Привет, Жан-Пьер!" - кинулся я к нему, как к родному, но он буркнул: "Жё травай" - Я работаю. И мне пришлось тихо убраться восвояси.
   Теперь уже я двинулся куда глаза глядят, больше некуда. Вокруг на узких улочках торговали огромными бутербродами: разрезанными пополам батонами белого хлеба с ветчиной, сыром и помидорами. Арабы срезали жирное мясо с вертелов, шипящих салом. Открытые двери кафе и ресторанов приглашали в прохладные, уютные залы. Вот кафе "Datcha", вечером здесь будут петь цыгане. Интерьер в русском стиле, но ни одна из подавальщиц не говорит по-русски. Я свернул в узенькую улочку - раскинув руки, чуть не достаёшь пальцами до стен. Дверь стеклянная, рядом большое окно в деревянной раме, разделённое на множество квадратов, скромная вывеска: "Marfouchka". Читал, читал... ба! да это же просто - МАР-ФУШ-КА!! Заглянул внутрь: скромненько так, три, четыре столика и стойка. Закрыто. Работают с шести вечера. Ну, думаю, дождусь. Побродил вокруг, выпил пива в соседнем кафе с одиноким музыкантом, вернулся к шести и точно - работают два русских мужика. Дядька, лет под шестьдесят, жарит блины на обычной сковородке, а парень средних лет, относит к столику, занятому парочкой французов, по пути ворчит, матерясь по-русски. Налил мне рюмку, выпили и оказалось, что Володина жена работает в той самой фирме, торгующей советскими фильмами, в которую я безрезультатно названиваю ежедневно. Теперь скажите мне, что чудес не бывает, а?!
   
   Её звали Моник и на следующий день она говорила со мной на хорошем русском и обещала организовать просмотр фильмов директором фирмы. Надо было срочно забирать сумку у Паскаля, но его по-прежнему не было. Проведя ночь на ногах, я только под утро вздремнул на своей скамье, но было холодно. Вспомнил о русском храме на rue Daru. Мелочь на метро нашлась, но я проскочил по примеру местных мальчишек через автоматическую дверь выхода. Служительница в окошке кассы и бровью не повела, не её это проблемы. Но, зная о "контре" внутри подземки, я не расслаблялся и был всё время начеку. Решительно войдя в ограду церкви, я сел у забора и разложил свои картинки, совершенно не соображая, что делаю, пока ко мне не подошёл мужчина в сером костюме: "У нас так не принято", - сказал он. Затем поинтересовался кто я и откуда, представился: "Журналист Тюльпинов из газеты "Русская мысль". Предложил оставить планшет с рисунками в белом флигеле, где было чисто и хорошо, а молчаливая женщина поставила чай. Скоро он спросил, не хочу ли я остаться во Франции и я, не думая, ответил "нет". Затем он сказал, что никто не привозил сюда фильмов, картины - да, но не фильмы. Дал телефон Центра русской культуры в Медоне: отцу Алексею. Он ушёл, а я поднялся в храм. Забыв перекреститься, я всё же внутренне взмолился, но вышел, службы не достояв. Возле церкви, в тени деревьев, уютный деревянный стол со скамьями, где сидел кудрявый, плотный парень в сапогах и синих штанах с красными лампасами. Я присел рядом, мы разговорились. Он уже десять лет во Франции, на жизнь зарабатывает копанием ям на дачах и собирает материал для книжки о белом казачестве. Женат был на княжне из русских и, говорит, "побивал" её иногда. Будучи сильно с похмелья, пригласил меня попить пива и в небольшом супермаркете неподалёку, походя, громко материл французов по-русски, ведя себя высокомерно по отношению к "местным". Решительно оторвав пластиковый пакет у кассы, набил его небольшими пивными бутылками и мы вернулись к столу в ограде церкви. Выходили со службы. Милая русская девушка улыбнулась мне. А с парижским казаком мы больше не виделись.
   Под утро, еле заснув от холода на своей скамье на набережной Сены, через некоторое время я вскочил, облитый сверху водой. Послышался мальчишеский смех и топот ног. Вот так - с клошаром можно поступать невежливо. А днём я видел этих гаврошей, поливающих из пластиковых бутылок, тихо проплывающие под мостом, речные трамвайчики с туристами, что обедали за столиками на палубе, наслаждаясь видами Парижа. Кораблик медленно входил в тень моста, а сверху их поливала водичка - дамы, вскакивая, отряхивали свои наряды. Вдогонку кораблю полетела пустая тара. Прогуливаясь вдоль набережной под мостами, я увидел пришвартованную у стенки баржу, переделанную под жильё. На палубе белый стол и разбросанные в домашнем беспорядке, пластиковые стулья, да детские игрушки. Днем я забрел на мост Pont Neuf, где на сильном ветру два, три художника пытались продать свои работы. С одним мы разговорились: он сильно ругал галерейщиков, обзываясь грабителями и акулами. "Merde!" - кричал он против ветра. Дерьмом, значит, называл.
   Как-то в метро я вдруг услышал русскую речь и от неожиданности подскочил к парню с девушкой с дурацким вопросом: "Вы - русские?". "Ну и что?" - парень был настороже. Позже я понял почему. За две минуты я рассказал им всю свою жизнь и потом как-то позвонил этому Саше. Он пробавлялся распространением эмигрантской литературы, в основном антисоветской и по старой привычке боялся КГБ - спросил меня, как мне удалось выехать во Францию. В ночь на 14-ое июля, в день взятия Бастилии мы гуляли с ним по Парижу и даже послушали "халявный" концерт Жан Мишель Жара на набережной возле Эйфелевой башни. Немного выпили. Он всё время был какой-то скованный, озабоченный. Когда-то женился на француженке, потом развелся. Обычная история.
   Ближе к вечеру я кружил вокруг "Марфушки". Зашёл в магазин к негру, но он полчаса что-то нудел про брата, а потом выложил таки сотню за картинку с зайчиками. Я купил себе ручку и записную книжку. Съел незнакомый волосатый и зелёный плод. Не то киви, не то авокадо, но косточку помню хорошо - эдакий маленький бильярдный шар из дерева, он потом долго болтался в моем кармане. Набрел на русский книжный магазин, недалеко от набережной, на rue de la Montagne-Ste-Genevieve. Поболтал с русским продавцом. Говорит, что мол, люди едут сюда, устав в России от нищеты и безработицы, а здесь свои проблемы: налоги поднимают, война в Югославии... А магазин прекрасный - большая витрина, отделанная деревом и большие белые буквы: " Les Editeaurs Reunis". Выдал он мне каталог книг на русском, издаваемых "Имка-Пресс". Уютная у него работа: ходи себе среди полок, перекладывай книжки, болтай с покупателями. Не то, что огромный магазин книги на rue de Buci - "Librerie du Globe". Его здесь называют просто - "Жлоб". Какой-то он советский и двухэтажный. Был я и в русской библиотеке, затерявшейся в маленьком дворике, где можно полистать "Русскую Мысль" или купить книгу, болтая о новостях с пожилым интеллигентным человеком, никогда не бывавшим в России.
   Я ждал шести, но дверь "Марфушки" была заперта, а на стекле появилось объявление: "Продается мопед" и рисуночек на ксероксе. Ну, думаю, это тот дядька, что постарше, продаёт. Тёртый такой мужик. Говорит как-то: "Я сюда не по своей воле приехал. Не за бизнесом. Я год на вокзале жил". Решив переждать в соседнем баре, я взял у стойки пива. Недалеко стоял парень, неуверенно поигрывая на контрабасе. Кафе занимало угол дома и передо мной за стеклами витрин, улица раздваивалась, огибая моё временное пристанище, где сидел местный народ. Облокотившись задом на игровой автомат, мне улыбнулся парень в каскетке. Я ответил тем же и отхлебнув холодного терпкого светлого пива из высокого стеклянного стакана, с удовольствием свернул папроску "Drum". Автомат вдруг своевольно запиликал пошленькую мелодию и парень, не оборачиваясь, лягнул его ногой: "Та гёль, мерде!" - мол, заткнись, дерьмо. Мы переглянулись. Улыбнувшись уже как сообщники. За стеклом прошли мои соотечественники.
   Володя уже успел где-то принять. Пошли, говорит, с нами. Я даже не стал спрашивать, куда? В супермаркете неподалёку, они принялись затариваться: овощи, сметана, соус - полную корзину и пару пакетов.
   Пока жарились блины, мы с Володей выпили по рюмке водки и к нему пришёл друг по России, живущий теперь в Нью-Йорке музыкант. Разговорились и он похвалил парижских негров: "Да с вашими здесь целоваться можно. В Америке они бывают агрессивными". Он там играет в оркестре ресторана "Русский самовар". Назавтра, говорит, взял тур по Парижу. Жена наказала обязательно посмотреть достопримечательности, сказал он с эмигрантсткой обстоятельностью, а я подумал, что вот и наш стал иностранным туристом.
   Встреча с директором фирмы "Космос" откладывалась и я позвонил Паскалю. И, наконец, застал! Он разволновался: "Где ты был!? Звонила твоя жена". На улице, говорю, жил.
   
   Надо сказать, что Сашакузнецов лишь потом, через пару лет понял, что Париж был первым городом, большим городом, столицей, где он жил целый месяц безвыездно.
   
   На радостях я зашёл в кафе на Сен-Мишель. Сел так, чтобы видна была улица, площадь и поток машин. Летняя ночь и красное сухое.
   Позвонил Фабьенн. Она работала, но предложила как-нибудь поужинать. А я тут же спросил: "А куда мы пойдём после ужина?" Это мои французские слова сложились сами в неловкую фразу. Она в ответ рассмеялась и я опять остался один. Ещё один vine rouge, лёгкое вино, как две эти девчонки за соседним столиком. Я спрсил гарсона, не знает ли он поблизости дешёвого отеля?
   - Сейчас я позову одного итальянца. Он жил где-то в таком месте.
   Пришёл стройный чернявый паренёк и объяснил, что надо ехать до метро "Place d'Italy". Ночь будет стоить 60f. У меня оставалось 100 и я поехал. Мне нужен был душ и ночь в постели. Я готов был после этого шляться по городу ещё три дня, но сейчас хотел спать.
   Ночной портье спросил, что мне угодно?
   - Одноместный?
   - Да.
   - С душем?
   - Да.
   - Сто двадцать франков.
   И вновь я на улице. Я засыпал на ходу и решил, что одно пиво меня встряхнёт. У входа в кафе, рядом с мотоциклами стояла кампания ребят и девушек в кожаных куртках. За стойкой работал плотный парень, быстро наливая пиво в высокие стаканы. Его напарница, игривая девица в платье-халате, переругивалась с ним шутливо, продолжая работать и парень явно не находил в своей потной голове достойных ответов на её шутки.
   
   Сашакузнецов потребовал пива. "Светлое или чёрное?" Чёрного он никогда не видел. "Гинесс" или что-то ещё, неясное. Ну, про "Гинесс" то он слыхал. Отхлебнув, пришёл в полный кайф. Тут же ударило в голову: "Вот это пиво, я понимаю. Прямо жидкий хлеб!"
   
   Я унёсся в своих мыслях бог знает куда. В животе стало сытно и спокойно во всем оставшемся теле. Время около двух, а в пивняке море народу. Мотоциклисты завелись и уехали. Я был словно внутри своего фильма.
   
   Сашакузнецов взглядом кивнул девушке в сторону напарника, мол, во какой у тебя соратник! А она, приняв зрителя, улыбнулась: "Он меня любит. Так утомил своей любовью, просто не знаю". Разливальщик пива невесело глянул на Сашукузнецова.
   
   Простая француженка, парижанка - простая баба, так сказать. Я спросил сигареты "Camel". Пиво кончалось в моём бокале, на дне осталась лишь жирная пена и я вышел. Присев на скамейку, задремал и попытался прилечь, но услышал голоса. Вскочил, пошёл вдоль чугунной ограды: за ней был садик, уютные скамейки, дорожки посыпаны чистым песочком. Вот бы здесь поспать... Но ворота заперты. Да... последняя ночь становилась тяжёлой. И как-то зябко и даже просто холодно в этом вашем Париже. Через некоторое время я оказался у своего моста, попытался прилечь на скамейук, но холодно и я решил спасаться ходьбой. Прошёл пару мостов и увидел баржу, плавучий дом. Легко перепрыгнув на борт, я замер, вслушиваясь. Если меня здесь захомутают, то... что? Вышлют? Тот русский, что сотрудничает здесь с нашими эмигрантами, предупреждал не оставаться в ночлежке. Сразу данные твоего паспорта сообщат в наше посольство и вышлют из страны. Я перепрыгнул обратно на каменную стенку наебережной. Недалеко стоит открытый джип, руль обмотан тросом с замком. Я перегнулся посмотреть на приборной доске часы, нет, не работают. А где же клошары? Днём один всё время предлагал рекламные листочки у моста. Какие же я привезу подарки домой? У нас там нет таких предметов, продуктов многовековой культуры. Я ведь заработаю какие то деньги. Если не получится с фильмами, пойду на стройку или поеду в провинцию собирать виноград, но я не вернусь ни с чем. Государственная машина и там хотела меня сожрать, сделать мне операцию на мозге, засунуть в армию, убить в песках Афгна, заставить унижаться, выполнять её команды. Нет. Я работал на золотоизвлекательной фабрике, на строительстве сернокислотного завода в Уч-кудуке, с рецидивистами ставил башенный кран, но ушёл от вас, закосил через онколога и ушёл. В 27 лет система разжала свою пасть, я получил военный билет и вернулся в Москву. И вот теперь я в столице мира. И что? Теперь сдаться? Ну, уж нет. Фак вам в глаз, ребята.
   На следующий день я ехал в машине Паскаля.
   - Смотри, что это написано? Мalahoff... Это по-русски, что ли? Малаховка?
   - Здесь жили русские после революции.
   Мы ехали в дом его старшего брата. Двухэтажный особняк за высоким кирпичным забором. Дом был пуст и Паскаль сказал, что я могу принять ванну. Я лежал в горячей воде и смотрел в небо - в крыше устроено окно - там плывёт облако. А если кто-нибудь заглянет? Мы потом были здесь в гостях на вечеринке 14 июля в день взятия Бастилии. Жена брата, тихая спокойная и улыбчивая женщина из Полинезии, уверенно хозяйничала, выставив стол в садик, где в кирпичную стену вмазано зеркало, а в траве цветут розы. В кампании был интересный парень в ситцевых, разлюляевых штанах, что-то промышляющий в Месксике. На мой вопрос шепнул мне заговорщицки: "Marche noir", чёрный рынок. Распознав во мне близкого по духу, предложил телефон своего друга журналиста. Милая девица пошутила над ним: "Связи заводишь?". Было много вина и сыра. Я болтал с американкой, сидевшей рядом. Она попросила меня: "Дайте мне cette truke". Что за трюк? Оказывается, это как у нас "вон ту штуковину". Разговорились и она рассказала, что пришлось заключить фиктивный брак, чтобы жить в Париже.
   - Тебе нравится Париж?
   - Я люблю Париж, но я не люблю парижан.
   Даниель, средний брат был с женой, бойкой испанкой. Она работала в детском саду. Старший сделал мне комплимент: "Он говорит по-французски лучше, чем мы по-русски." Когда-то он работал в посольстве Франции в Москве.
   Попили, поели, кто-то даже попытался танцевать в гостиной, но никто не поддержал и вскоре все принялись разъезжаться. Какя-то неизвестная мне парочка повезла тех, у кого не было машин, на своём недавно купленном микроавтобусе. Крепкий юноша южного вида, в майке с короткими рукавами, молча рулил, а его подруга всю дорогу щебетала. К потолку притянут шелковым шнуром, поролоновый матрас (ц). Мне это понравилось. У парня был свой дом на колёсах.
   Сначала вышла американка. Я был сильно уставший и дремал. Только назавтра подумал: "Может быть она живёт одна".   
   Проснувшись второй раз, я услышал, что мне выходить. Старый дом в очень демократическом районе. Здесь была ремонтируемая нами, новая квартира Даниэля, где мне позволили пожить. В первый день мы сообща вывозили мусор, Даниэль долбил по перегородке кувалдой, а Паксаль предложил мне убрать в тёмной комнате с умывальником. Общий туалет был на лестнице и клошары оставили здесь кучи дерьма. Меня использовали, как бесплатную рабочую силу, но тогда мне было не до этого - я смогу наконец ночевать не на улице. Здесь же я спал на снятой с петель двери, положив её на четыре кирпича. И принимал это как помощь. Я мог постирать рубашку в холодной воде из-под крана, сходить на площадку подъезда в общий туалет с одним очокм и чугунными подошвами для ног. На следующий же день я умудрился забить его бумагой и тётка снизу скандалила совсем как у нас, но её слова проходили мимо ушей, так как были непонятны. Напртив моей двери белил комнату парень лет тридцати пяти, мы с ним по соседски здоровались, обмениваясь традиционным "Ca va?". Утром я выходил на улицу, спускаясь по узкой каменной лестнице во двор, запертый воротами с кодовым замком. Цифры у меня записаны в книжке и я спокойно заявился к Джеко на улицу Рамбуто, в магазинчик афиш и открыток, где оставил литографии. Он ударился в воспоминания. Первое время в Париже мыл окна машин у светофора, убегал от полиции. В Югославии он учился на актёра и пел свои песни, даже записал кассету. Закончил здесь курсы языка, где познакомился с женщиной из Туниса с двумя детьми, старше его. Теперь они снимают квартиру в предместье, купили подержанный "Форд". Все деньги уходят на жизнь. Собираются вот побольше квартиру снять в своём же подъезде. Добираться надо на электричке или машине, вот и уходят деньги на бензин, паркинг и ремонт. Пока не было хозяина, показывал плакаты: "Когда будешь уезжать, я подарю тебе парочку". О хозяине сказал: "Juif, - он понизил голос, - все имагазины им принадлежат, евреям. И в правительстве тоже одни евреи."
   Днём я направился в Лувр. Ещё в Москве я выправил себе международный студенческий билет и столио мне это три рубля. Такая пластиковая карточка с фотографией. На ней нужно было указать возраст и я честно так и написал. А они меня не пустили в Лувр, не продали льготного билета и я пошёл аж за 14 франков. Нашёл там Монну Лизу за стеклом. И написано, чтобы не щёлкали фотовспышками. Прошёлся по громадным галереям с полотнами в три ряда. Через час перед глазами поплыли цветные пятна.
   На следующий день Джеко предложил мне делать ремонт их новой квартиры и жить у них. В результате я две недели пил пиво по вечерам, принимал ванну и курил только "Мальборо". Спал в комнате старшего сына на полу. Новая квартира оказалась пролётом ниже в том же подъезде. Три комнаты я побелил, покрасил и отскоблил. Застелил полы синтетическим ковровым покрытием. Их сын приводил друзей со двора, разноцветных мальчуганов. Мы лихо работали под музыку из приёмника. Пока я скоблил стёкла, он плясал и пел в стиле рэп, как настоящий негр. "Сними про меня клип! Давай поедем в Россию!" Его кореша из местной арабско-африканской шпаны предлагали мне назвать любой автомагнитофон и они принесут за небольшие деньги любой фирмы, просто вынут из чьей-то машины. Их отцы по вечерам собирались у телефонной будки и громко разговаривали на своих языказ с родными.
   Жена Джеко выдавала мне пиво и сигареты, а её подруга, сочная негритянка с длинными ногами, возила на своей машине краску. Она была в такой короткой юбке, что перед моими глазами всегда вертелась её крепкая задница. Вечером я поднимался в старую квартиру, лез в ванну, приезжал Джеко и мы ужинали. Я тогда не ел мяса, чем сильно потряс полную тунисскую женщину. Джеко выпивал одну бутылочку, ещё пару ставил передо мной и мы сидели у телевизора на большом кожаном диване, подаренном ему дядей на свадьбу.
   Как-то раз возвращались мы из Парижа на его красном "Форде-Фиеста". Заехали на улицу Сен-Дени, запруженную автомобилями. Вдоль тротуара по углам стояли девушки, очень разные. Одна такая толстая и пузатая, а другая в коротком красном платье, обтянувшем стройные бёдра, столь коротком, что из-под подола чернеет треугольник трусиков. Джеко глазел и причмокивал: "О! Кель пютан!" - и тут же врезался в зад впереди идущего "Рено-25". Вышли, глянули и разъехались - всё нормально. Вырвались за город, на шоссе, а он всё прибавляет и прибавляет ходу. Вдруг говорит: "А давай покричим?" И мы заорли во всю глотку: А-а-а-а! Перед нами за лихим поворотом валялась на боку новенькая машина, а молодой парень толкал её в крышу, пытаясь вернуть в исходную позицию. Рядом стояла девушка. Подъезжая к городку, он показал мне стоящий на обочине микроавтобус: "Смотри, вон там! Это проститутка. 300 франков." Дверцы микро настежь, в салоне виден ситцевый диванчик. Девица за рулём.
   Назавтра мне назначили приехать с фильмами в фирму "Cosmos". Войдя в бюро, я сходу заявил: "Bonjour, mesieur. Je m'appelle Sacha." Навстречу поднялся из-за стола седовласый господин:
   - O! Il est intelligente - заявил он Моник, жене Володи из "Марфушки", которая неплохо говорила по-русски.
   Быстренько на монтажном столе просмотрели фильмы и выбрали "Маркун" Жени Силантьева, в главной роли с Иваном Охлобыстиным. Похвалили одночастёвку Маши Соловьёвой, орстальные смотрели не до конца. Назавтра мне был обещан аванс, после заключения контракта.
   Я вышел на улицу, но теперь даже на витрины я смотрел по-другому. Да и просто гулять было теперь спокойно. Я поехал в родные места, к мосту возле Нотр Дам. Купил "Русскую мысль", полистал журналы возле киоска. В "Кайе дю синема" писали о новом фильме Лео Карракса "Les amateaur de pont Neuf". Фотографии декораций на берегу Луары, где они выстроили копию острова Ситэ с фасадами всех домов и мост, как в Париже. На своей скамейке я скрутил папроску "Drum" и развернул эмигрантскую газету. Интересные объявления. Вот помер лейб-гвардии полковник белой армии. Кто-то меняет билет до Москвы на другое число. Требуется сторож в павославный храм Ниццы, квартира и жалованье. Предлагают перегнать машину в Россию. Вот, думаю, куплю-ка я себе "Форд-Фиесту" у Джеко, да поеду домой через всю Европу. Нет, лучше микроавтобус, в нём можно жить. А вот продаётся пятилетнего пробега "Альфа-Ромео" и всего за пять тысяч.
   Рядом, на край скамейки присела женщина. Я продолжал читать статью Бориса Юхананова, что-то про московские авангградные дела. Час битый читал и вдруг она заговорила по-русски:
   - А вы "Русскую мысль" читаете?
   - Да.
   - А вы, вероятно, здесь живёте?
   Пришлось разочаровать учительницу из Москвы, приехавшую на курсы языка.
   - Ну вот... А я то напридумывала. Думаю, вот сидит потомок эмигрантов, читает русскую газету...
   А!! Говорил же, что я азербайджанский князь! Похож, значит.
   На радостях позвонил Фабьенн. Её мама хорошо говорила со мной, но дома её не оказалось. Ещё у меня был телефон Юны. Она училась одно время на режиссёрсколм факультете. Хорошая, добрая, даже взаймы давала. Не совсем француженка, её мама - сестра Марины Влади. Когда Юну выгоняли из ВГИКа за прогулы, декану звонила тётя и он похмельно шутил: "Что я, Высоцкий что ли?" Я вновь попал на маму. Ольга Полякова говорила по-русски, но извинилась: "Мне трудно сейчас говорить, несоклько дней на фестивале говорила на трёх языках, отвыкла". Договорились, что она наши фильмы представит на фестиваль молодых режиссёров. Правда здесь он проводится на 16 мм плёнке, но они найдут 35-и миллиметровую проекцию для наших фильмов.
   Ощущение праздника несло меня через Париж! Я был свободным и удачливым парнем тридцати двух лет. Завтра, apres-midi, после полудня я приду где-нибудь к часу писать контракт и получать свои денежки.
   На следующий день я был недалеко от бюро намного раньше. Прогуливался, выходя на площади расходящихся улочек. Где же они сходятся? В Москве я знал лишь одно такое место, на пересечении Страстного бульвара и Петровки - шесть углов. Здесь же каждый перекрёсток таил в себе множество путей.
   На углу сидел клошал в джинсах, а рядом на тротуаре картонка с надписью фломастером: "2,3 франка для еды и питья, Pour boire et manger." Рядом большая бутылка красного вина.
   Он тогда свосем не врубался, ослеплённый обещанным авансом. А ведь это был гениальный парижский клошар, может быть последний. Он ведь не для себя просил. Мол, пусть эти ребята наверху, что вставили ему желудок, теперь и позаботяться о его заполнении. Если бы врубался, то сел бы рядом. Покиряли бы винца, поговорили за жизнь и открылся бы мир улиц Сашекузнецову, автору проносящихся мимо нас картинок.
   Клёвый парень, подумал я и прошел мимо.
   А директора, месьё Дальмота, в конторе не было. Моник посмеялась, ведь "Apres midi" - это всего лишь вторая половина дня! Так что жди, будет часам к трём.
   Контракт был всего лишь листочком бумаги с несколькими пунктами условий. Я сразу увидел цифру аванса в три тысячи франков, а оставшиеся шесть, наличными выплатить он не может, не позволяют финансовые законы Франции. Только на счёт в банке. У вас есть счёт? Откуда? Сейчас, говорит, я позвоню моему другу в "Совэкспортфильм", может быть он знает, как можно открыть счёт. И звонит советскому представителю и тот, конечно же отвечает, что нет, с нашим туристическим паспортом нельзя открывать счета в банках Франции. Что же делать... И тут директор спрашивает, есть ли у меня знакомые иностранцы? Можно выписать чек на имя любого, но не гражданина Франции. Я вспоминаю Катрин Монтанду из Бельгии, что сейчас снимает фильм в Москве и живёт в общаге ВГИКа. Пишите на неё!
   И вот, из парижского уличного автомата я дозвонился до общежития, до вахтёрши на первом этаже! Но она не смогла позвать мне Катрин с двенадцатого этажа. А в Брюсселе её муж ответил, что будет она не раньше сентября. Жить всё это время в Париже, занчило истратить все деньги. Надо уезжать.
   С Фабьенн мы всё же встретились у станции пригородной электрички, куда меня подвёз Джеко по пути на работу. Шёл дождь. Всё представилось мне фильмом про Францию семидесятых, когда мы её могли видеть лишь в кино - цветной широкоформатный фильм про Париж.
   
   Кафе, где местные жители попрятались от дождя. За столом в углу два парня играют в кости. По стеклу струится вода.
   Сашакузнецов пьёт уже второй кофе.
   Разбрызгивая лужи, подъезжает чёрный "Фиат-Уно". Из него выходит темноволосая девушка в длинном белом плаще. Раскрыв огромный белый зонт, она идёт через заливаемую дождём площадь.
   Фабьенн входит в кафе и видит его, Сашукузнецова. Он машет рукой.
   - Что тебе взять?
   - Мне "кир", пожалуйста.
   - Кир? - он улыбается. - Это у нас когда пьют, говорят, что киряют. Киряют, - говорит он и щёлкает пальцем по горлу.
   
   Подхожу к стойке и прошу два "кира". Улыбаясь мне в ответ, молодой парень ставит два бокала на длинных ножках с розовым шампанским. Ликёр с шампанским, вот и весь "кир".
   Я достал свой контракт, мне так хотелось похвалиться. "Тебе повезло. У меня есть друзья, которые не могут продать свои короткометражки." Мне хотелось сесть в её "Фиат" и мчаться по мокрой дороге. Но она ехала к тётке. Так мы с ней боьлше и не встретились.
   Ремонт закончился и жена Джеко (не могу вспомнить её имя... да! Её звали Съем. Именно так - Siem) попросила меня аккуратнее пользоваться телефоном. Потрясая счётом, она никак не хотела понять, что у нас не берут денег за разговоры по городу. Успокоившись, она принялась мерить сапоги, что я купил матери: по-бабьи впялила туда свои короткие ноги, притопнув по-хозяйски. И всё удивлялась, как это у нас можно прожить на 120 рублей. Джеко, раздражаясь, пытался втолковать ей про социализм, где учёба, медицина и пансионат у моря бесплатные, а еда стоит копейки. Ему очень хотелось бросить всё и вновь петь свои цыганские песни на берегу солнечной Адриатики.
   Теперь они собрались ехать в отпуск на берег Атлантики, пожить недельку в отеле. Джеко хотел оставить мне ключ, мы ведь с ним сдружились и даже придумали совместный бизнес. Я поеду сниму рекламный фильм в Крыму и мы покажем его дяде, владельцу турагенства, чтобы тот посылал туда туристов, а нам выдал бы много денег.
   Паскаль собирался ехать в другой город, к спонсору за деньгами на короткометражку про любовь парня к автомобилю. Его герой имел старенький авто и иногда подвозил толстую проститутку. Купил новый и поставил крыша к крыше на старый, прихватил любимую шлюху, да так и поехал к хэппи-энду.
   А что делать мне? Да ни фига не делать. Сижу на любимой набережной, курю табачок с запахом вишен. Солнце приятно печёт лицо. Смотрю кино про Париж. Помню, прогуливаясь по узким улочкам, увидел афишу в Латинском квартале: советский фильм "Облако-рай". Спросил у кассирши маленького кинотеатрика, не будет ли встречи с режиссёром? Я работал на этой картине, будучи ассистентом режиссера на "Мосфильме". Русские мне потом объяснили почему она такая вежливая. В зале будет три человека, а ты мог стать четвёртым. Так что сижу на набережной Сены, смотрю кино про Париж, курю.
   
   Набережная Сеня. Натура. День.
   К Сашекузнецову подходит молодая женщина с корзинкой на руке. Что-то спрашивает - против солнца не видно лица. Наконец, доходит смысл её слов: "Я дам вам монетку, а вы мне сигарету".
   - О, что вы, пожалуйста! - он протягивает ей сигарету без фильтра, это крепкий "Gitanes" с черным силуэтом цыганки на голубой коробке.
   Молодая женщина в лёгком платье неуверенно идёт к кассе речных трамвайчиков. Подходит лёгкое прогулочное судёнышко, на его борту два, три человека. Сашакузнецов прыгает на борт, куда сошла по трапу молодая женщина в лёгком платье.
   Они плывут по Сене вдоль домов с мансардами.
   Она поднимается по крутой лестнице под крышу. Сашакузнецов следом с букетом цветов.
   Она выливает воду из вазы, где стояли его цветы, в медный таз. Бесстыдно моется в комнате, присев в луже солнца на деревянном, некрашеном полу.
   
   Джеко заканчивал ближе к шести и я ждал его на углу улицы Рамбуто, с банкой пиво на скамейке. По улице du Temple шли по своим делам люди, на перекрёстке человек продавал воздушные шары, длинные, как сосиски. Он подкидывал его вверх и тот взлетал строго вертикально, послушно возвращаясь прямо в руки. На мою скамейку с краю подсел парень чуть моложе меня и принялся склеивать две тонкие курительные бумажки в одну, достал траву и ловкими движениями скрутил косяк. Мы переглянулись, разговорились. Он оказался итальянцем. Спросил: "Трудности, проблемы у вас в России, да?". Мы по разу затянулись. Мимо прошли двое прихиппованых пацанов с рюкзаками. Мелькнув взглядом, парень тут же вернулся, присел на корточки и спросил покурить. Итальянец отказал, объяснив это тем, что кругом полиция и надо быть осторожным. Однажды, говорит, вот так дал покурить и следом появилась полиция. Разок затянувшись, я сказал, что жду приятеля и мне пора.
   В тот день я застал у Джеко его брата, немноволосого паренька небольшого роста, обряженного в цветастую рубаху. Джеко задерживался и он предложил мне пойти выпить. Мы взяли по банке холодного пива и забрели в боковую улочку, где вход в один из магазинов был завешен плотной тканью и рядом стоял шикарный "Харлей Дэвидсон" с двумя кожаными торбами по бокам.
   - Зайдём? - спросил браток и я вдруг понял, что это секс-шоп.
   - Да ну, чего там?
   - Посмотрим женщин, которые раздеваются (дословный перевод).
   - Да у меня денег нет.
   - Пошли, я заплачу.
   Мы вошли в небольшой магазин, где на экране телевизора мелькали кадры жёсткого порно, а полки были заполнены всякой всячиной телесно-розового цвета. Юный югославский парижанин завёл меня за какую-то занавеску, усадил на стул и кинул в щель автомата пару монет. Передо мной поднялась шторка и за стеклом я увидел круглый подиум, где женщина в леопардовом трико, подойдя для начала к стеклу и глянув поверх меня, неспеша приступила к своей программе. Оглаживая себя по бёдрам, она плавно премещалась и стягивала одежду. Поворачиваясь и так и эдак, она вращалась вместе со сценой. И, наконец, оказавшись напротив, она раздвинула ягодицы - её было не меньше сорока. Шторка опустилась и я вышел на солнечную улицу. Чуть позже выскочил возбуждённый мусульманин. Я спросил:
   - А почему ты был дольше меня?
   - Тебе я бросил 40 франков, а себе восемьдесят.
   На следующий день мы встретились с Паскалем у здания телеканала "Canal plus", куда я приволок по наивности сумку с фильмами и мне сказали адрес той же фирмы "Космос", осуществляющей перевод и презентацию на фестивалях, фильмов из СССР. 

....................................................
..........................................

   Этот новый для меня мир не совсем был моим или я просто устал? Всё как-то оползало, словно со стекла мокрый снег. Почему я не вернулся к директору фирмы и не положил деньги в банк? Мне это даже не пришло в голову.

   ДжекО отвёз меня на вокзал, но мест на сегодня не было.
   Я всё же пошёл вдоль длинного состава и нашёл вагон до Москвы.
   Проводник Вася оказался бывшим киномехаником и проникся бедой коллеги. Приходи, говорит, завтра, в Польше - я тебя посажу. А пока иди во второй класс.
   В вагоне множество поляков с товарами, немецкие туристы аккуратно поедают свои бутерброды, а мест нет. Я так и стоял в проходе всю ночь.
 
   Польша. Тащусь с сумкой по перрону. Вокруг поля и дикие пространства, даже платформы нет. Именем кинематографа меня впустил в вагон Вася-киномеханик.
 
   В купе ехал в Москву французский парень Марк - поступать во ВГИК. А в соседнем, две парижанки, Элен и Мелинда. Я молотил по-французски так, что они даже не поверили, что я русский.
   
   На первой советской станции под окном вагона, на шпалах соседнего пути я увидел бедную женщину с коляской, где сидел чумазый ребёнок. Она просила пустые пластиковые бутылки...

   Вышел на Белорусском вокзале и первым делом мне бросились в глаза лица девушек с румянами на щеках и густо подведёнными глазами.

   Позвонить из автомата - 2 копейки.
   В метро - пять.

   Я был дома, где меня ждала ностальгия по Парижу...
   
   
   
                Март 1996 год