Насмешка судьбы

— Что случилось, Ирина Александровна?
— Елки-палки, Машка, черт бы тебя побрал совсем, я же тебя
попросила купить мне ананасовый сок. А ты че купила? А?
— А я что купила?
— Ананасовый нектар!
— Ирина Александровна, дело в том, что ананасовый нектар —
это и есть ананасовый сок. Он так называется.
— Да?....А че ты там на кухне делаешь?
— Суп варю.
— А че так громко-то? На черта так грохотать-то! А?!
— Крышку уронила, случайно.
Ну шумлю я, ну и что? Чего орать-то? Я, может, тебе стрих-
нинчику в супец решила опрокинуть малость, так, что аж каст-
рюли неистово затрепетали от предчувствия страшного.
Вот характерец! Сама уже не может себе чаю налить, а все туда
же. Не навыступается никак. Отчитывать она меня еще будет! Не
тот ей сок, видите ли, принесли! Бриджит Бардо, блин! почти во-
семьдесят лет, а она все стройной пытается стать! Как была всю
жизнь колобком, так колобком и останешься. Не поможет уже тебе
прославленная диета.


Да уж, кто бы мог подумать, что через столько лет жизнь сведет
нас под одной крышей. С этой так страстно ненавидевшей меня
когда-то женщиной.

Оставшись на старости лет совершенно одна, она окажется рада
присутствию человека у себя в доме, даже если этот человек — Я!
Даже сейчас, почти сорок лет спустя, прикрыв глаза, я вспо-
минаю аромат тех хризантем, которые он мне подарил в тот авгу-
стовский день, в день нашей свадьбы. Из гостей были только моя
мама и двое свидетелей. Мы поженились с Лешей в тайне от его
родителей. Когда его мать узнала об этом, ее возмущению не было
предела. Как это женился без ее ведома! Неизвестно на ком! Она
не давала таких распоряжений! Как это ее Лешенька теперь кому-
то еще кроме нее будет принадлежать. Ее сыночек, ее мальчик бу-
дет ложиться каждую ночь с какой-то, прости господи, в постель
и, может быть, даже любить. Ужас! Она рвала и метала. Это был
страшнейший удар для нее.


Она была эгоисткой до мозга костей. Своего мужа и сына она
искренне считала своей собственностью, своими холопами. Каж-
дый их шаг был строго регламентирован ею, она не хотела их ни с
кем делить. Она предоставляла им свободу в объеме, достаточном
для поддержания в тонусе их мужского самолюбия и четко согла-
сующемся с ее интересами и желаниями.


Самодержица всея семьи, не иначе. Конечно же, всему ее есте-
ству была чудовищна мысль о самой возможности существования
в жизни сына какой бы то ни было любимой женщины, кроме нее.
Не смогла она найти в себе душевных сил для принятия факта
женитьбы сына. И смыслом ее жизни стало разрушение его семьи,
низвержение «этой девки» с пьедестала любимой жены и возвраще-
ние дитяти в лоно семьи. Она с нетерпением ждала восстановления
статус-кво. А я, естественно, стала для нее врагом номер один.


Помню раз, я встречала Лешу в порту из рейса. Он вернулся
из Мюнхена. В советские времена поездка за границу приравнива-
лась к полету в космос. Встречали его, помимо меня, его родители,
в надежде получить привезенный им кусочек луны. Но мы были
не вместе. Я стояла в сторонке. Я была беременна. Врачи проро-
чили появление малыша через месяцок. Мы не виделись с мужем
пять месяцев. Он пришел из рейса на неделю. Какое счастье, целая
неделя! Мы поедем к нам домой. Я так по нему соскучилась. Я его
так долго ждала. Приготовила его любимую солянку — он будет
рад, это его любимое блюдо. Мы будем пить с ним чай с мятой на
кухне, в сумерках, не включая свет, он обнимет меня и мы будем
сидеть так, обнявшись, и говорить, говорить... А завтра с утра я от-
крою глаза... а он рядом! И так целую неделю! Какое счастье!
Вот он сходит с трапа, к нему подбегает мать, они о чем-то гово-
рят. Потом он подходит ко мне, обнимает, целует. И как-то мнется,
жмется, будто школьник, которого неожиданно вызвали к доске, а
он не выучил урока... Лезет в карман и протягивает мне деньги на
такси. И объясняет, что мать приглашает его к ним в гости, мол,
они очень хотят отметить его возвращение из рейса, в свойствен-
ной их фамилии манере. У них там уже-де накрыта поляна, цыгане
заждались, медведи в пути. А мне же с ними будет совсем неинте-
ресно. Я же ведь водочку не люблю, а там это расценивается как
чудовищное инакомыслие.
И вообще, присутствие белой вороны может серьезно повре-
дить запланированному размаху и глубине веселья. Он-де меня,
в самом деле шибко любит, и соскучился очень, и все такое, но
вот мама зовет. Маме нельзя отказать. Неудобно. Так что лучше
мне таперя поехать домой и там его подождать. Там имеется куча
моих книжек, а чтение намного интереснее и содержательнее, чем
общение с его нетрезвыми родственниками. Он же скоро ко мне
придет и мене обоймет и все у нас будет распрекрасно.


Он приехал ко мне спустя шесть дней, виноватый и сытый. Его
мать была предусмотрительной женщиной и прекрасно понимала
в чем, кроме вкусной домашней еды и выпивки, нуждается моряк
после длительной командировки.


Вопросами же морали она не забивала себе голову. О том, ка-
кую боль она причинила мне, она вряд ли задумывалась, а если
и задумывалась, то со злорадной усмешкой. И в тот момент я от-
четливо сознавала, что поставленная моей дражайшей свекровью
цель по разрушению нашей с Лешей семьи неминуема.


Все артефакты, привезенные им из чудесной далекой страны,
случайным образом понадобились его матери. Мне же щедрою ру-
кою был отвален цельный шелковый платочек, чтобы я не мерзла
шеей весною и летом.


На следующий день Леша ушел в рейс... Когда родилась Лиза,
мне принесли букет роз от свекрови. На следующий день она по-
жаловала сама. Она критически осмотрела Лизу, сказала, что у
ребенка чересчур красное лицо. Но выпить с ней рюмашку мне
все-таки предложила. Она была большим специалистом в этом во-
просе. Ее, конечно, не смущало то обстоятельство, что мне ничего
крепче чая с молоком пить нельзя, приволокла в роддом пузырь.

Обмыть ребенку ножки — это ж святое! Страшно оскорбилась
моим отказом. Скорбно опрокинула в себя рюмку водки и заявила,
что нам с ней будет очень трудно. Можно подумать, было легко.
Когда Леша пришел из рейса в следующий раз, у него уже был
пятимесячный ребенок. Он даже показался мне счастливым отцом.
Он с интересом за Лизой ухаживал, тетешкался. Менял ей пеленки
без тени брезгливости, играл с ней, как маленький, пробовал локтем
температуру воды в ванночке перед тем как ее купать. Я смотрела на
все это и не верила своим глазам. Уж слишком, думала, все хоро-
шо, чтобы быть похожим на правду. Думала, что, наверное, правду
люди говорят, что за счастье надо платить. Как в воду глядела.


Мы жили тогда в пригороде мегаполиса. Все друг друга зна-
ют. Как в деревне. Любая сплетня разносится со скоростью звука
и имеет тенденцию к преувеличению и искажению, обрастая при
этом скабрезными подробностями.


Однажды, после того как сосед по лестничной площадке помог
мне донести из магазина десять килограмм картофеля — муж в то
время был в командировке, — весь городок на следующий же день,
с подачи свекрови, узнал о моей вопиющей неверности. Что ко мне
де шляются мужики с картошками, пока муж в отъезде. Не могу же
я, право слово, поставить у себя в доме человека, который бы блюл
мою нравственность и потом бы оповещал об этом общественность.
Ну, помог человек по доброте душевной временно одинокой женщи-
не с ребенком донести тяжесть до дома. Не верят они в такую доброту.
Воистину, уж лучше грешным быть, чем грешным слыть...
Сплетня эта, сильно преувеличенная и видоизменившаяся,
обойдя все закоулки нашего городка, дошла в конце концов и до
моего мужа. Он, конечно, поступил намного благороднее Отелло,
просто собрал свои вещи и уехал к родителям. Я была бессильна,
он меня не слышал. Жены, чьи мужья отлучаются в длительные
командировки, — легкая мишень для сплетен подобного толка.


Помню, был конец сентября. Я пошла гулять с Лизой. Проходя
мимо почтового ящика, я достала какой-то конверт, положила в
коляску (потом в парке прочитаю). Был дивный солнечный день.
Я шла по аллее в парке, стояло бабье лето. В воздухе стоял легкий
аромат нагретой на солнце листвы и хвои, дул нежный теплый ве-
терок. Аллея, по которой я шла, была усажена густо разросшимися
ветвистыми липами. Деревья пестрели желто-красной листвой,
сплетались кверху кронами, образуя золотисто-пурпурные своды.
Осеннее щедрое солнце стояло высоко и светило яркими лучами
сквозь пшеничного цвета лиственные арки, разливая восхитительно
теплый нежно-золотистый свет.

Под ногами лежал пушистый янтарный ковер. Мне почудилось,
словно я иду по сверкающей золотой галерее. Я обернулась назад, и
у меня захватило дух от всего этого великолепия и буйства красок.
Да, такую красоту мне еще не приходилось видеть. Лето было на из-
лете, доживая последние свои дни, одевало природу в багряный са-
ван и щедро разливало свои прощальные огненные поцелуи.
Я еще раз прошлась по этому удивительному золотисто-пур-
пурному коридору и присела на скамейку отдохнуть.

Я достала письмо, открыла конверт и у меня снова захватило дух: там лежала
копия искового заявления от Леши о разводе со мной. Лизе тогда
было десять месяцев. Этот день угас для меня.


Потом, когда я смогла что-либо видеть, я вчиталась в исковое
заявление и, конечно же, поняла, кто именно жаждал развода со
мной. Мой муж также решил поделить наше с ним имущество:
стол, диван, два стула, детскую кроватку. Материальный вопрос в
нашей с Лешей семье был решен очень просто: все имуществен-
ные блага аккуратно изымались таможней — мамой.
Единственное, что было нажито нами совместно, — это ребе-
нок. Его, кстати, он со мной делить не собирался. Судью, который
рассматривал наше дело, очень повеселил как сам факт раздела
имущества, так и состав делимого. Также судья очень удивился
присутствию в зале суда матери истца.


— Истец, — сказал судья, отрывая взгляд от разложенных пред
ним на столе материалов дела и глядя поверх очков. — Вот вы в
описи подлежащего разделу имущества указываете диван, стол,
два стула и детскую кроватку. А как вы предполагаете разделить
между вами с супругой эту мебель? Ответьте, пожалуйста, суду.
— Не знаю, на ваше усмотрение, — ответил он, сильно смутив-
шись и оборачиваясь на мать.
— Скажите, пожалуйста, истец, как Вы думаете, женщине, име-
ющей грудного ребенка, нужно спальное место?
— Да.
— А стол, чтобы пеленать ребенка, нужен?
— Ребенка можно и на диване пеленать.
— А вы пробовали? — спросил судья, улыбнувшись.
— Нет, — ответил он тихим голосом.
— А я вам скажу, что человеку стол нужен хотя бы для того,
чтобы на нем есть. А стулья, — здесь вы, наверное, думаете об изли-
шестве этого предмета обстановки у вашей супруги? Да, целых два
стула — это действительно чересчур. Скажите, пожалуйста, истец,
где вы сейчас проживаете?
— С родителями.
— Они так сильно нуждаются, что им необходим еще один
стул?
— Нет.
— Зачем же вам понадобилась детская кроватка? Где же будет
спать ваша маленькая дочь?
— Мне посоветовали включить кроватку в опись, вот я и указал
ее, — сказал он, опустив глаза.— Понятно. Достойные советчики.
Истец, ответьте, пожалуйста, суду, с кем из родителей будет про-
живать ваша дочь после развода. С вами или с супругой?
— С супругой.
— Понятно. Вы действительно настаиваете на разделе имуще-
ства?
— Нет, но... — ответил он, запинаясь и озираясь назад.
— Так «нет» или «но»? — спросил судья.
— Нет, — ответил он тихо.
Мы развелись спустя три года. Тогда я не дала согласия на раз-
вод, надеялась что-то изменить, думала, он повзрослеет. Нет, это-
му мужчине суждено было остаться мальчиком.


В то время у меня Лиза болела свинкой, я отлучилась на не-
сколько минут в магазин за хлебом, а когда вернулась, то у нее
сильно изменилось лицо, глаза покраснели. Я вызвала «скорую».
Это был менингит, осложнение свинки, такое, увы, бывает. Врач
долго объяснял мне, что необходимо при транспортировке в боль-
ницу держать ее голову как Китайскую вазу VI века, чтобы не
трясло, чтобы голова не двигалась ни на миллиметр. Иначе — не
довезем. Пока мы ехали до больницы, для меня прошла целая веч-
ность. Я боялась даже дышать, пульс стучал в висках. На одном свето-
форе «скорая» остановилась, пропуская пешеходов, в окно я увидела
влюбленную парочку: улыбающегося Лешу, обнимающего хохочу-
щую девушку с букетом цветов в руках. Они переходили дорогу...


Он позвонил мне в один августовский день.
— Здравствуй.
— Здравствуй.
— Узнала?
— Узнала. — ответила я. Конечно, узнала, как я могла не узнать
этот голос.
— Ты знаешь, Машенька, а я хочу тебя поздравить.
— С чем, Лешенька? — удивилась я.
— Ровно тридцать лет тому назад мы с тобой поженились.
Именно в этот день.
— Да ты что?! А что, ты считаешь это поводом, заслуживающим
поздравлений?
— Да, конечно.
— Серьезно?
— Ты знаешь, Маш, я очень много думал о тебе. Я причинил
тебе много боли. А ведь ты единственная женщина в моей жизни.
— Интересно, а как же ты именуешь тот легион? Это разве бы-
ли мужчины? Удивительно, что у тебя хватило ума не таскаться с
ними в ЗАГС. Видимо, решил поберечь психику мамы.
— Как твой муж?
— Нормально.
— А как детки?
— Хорошо, уже большие.
— Знаешь, Маш, я часто думаю о том, что эти тридцать лет я
прожил без тебя и без семьи. Мне жаль, что я причинил столько
страданий тебе.
— Да уж, стоило подождать тридцать лет, чтобы услышать это
от тебя.
— Ладно тебе, не ерничай.
— Ладно, Леш, все сложилось как сложилось, чего уж теперь.
— Маш, скажи, вот ты потом вышла замуж, родила детей, ты
вот как, счастлива? Извини за нескромный вопрос, просто тогда,
на Лизиной свадьбе, мне показалось, что тебе неловко за твоего
Валерку, ты его как будто стыдишься. Молчишь. Ну ладно, не хо-
чешь — не отвечай. Извини.
— Как твоя мама?
— Все так же. Носит мне котлетки в кастрюльке и ревностно
следит за тем, чтобы я не заводил серьезных связей. До сих пор
боится, что придется меня с кем-то делить. У моих друзей жены не
такие ревнивые.
— Ладно, Леша, у меня на самом деле в данный момент куча
дел. У меня завтра с утра суд, мне надо подготовиться.
— А ты все адвокатствуешь?
— Ну конечно, у меня вообще-то выбора особо нет.
— А как же твой?
— А что мой? Ладно, Леш, пока, — мне нужно работать. Я рада,
что ты прозрел наконец-то. Давай, пока.
— Пока, рад был тебя услышать. Можно сказать, целую. Пока.
Это был последний наш с ним разговор. Он умер через месяц.
Шел по улице, упал и умер. Инфаркт. И больше нет человека.


Через семь лет я переехала жить к его матери. Да, какая стран-
ная штука жизнь. Свои последние годы эта женщина провела со
мной, так страстно ненавидевшая меня всю свою жизнь. После
смерти Леши она принялась за Лизу. Котлетки она ей, конечно, не
возила — далековато было. К мужу не ревновала. Но зато дергала ее
постоянно. То у нее насморк «нечеловеческий», то ключи от квар-
тиры потеряет, то ее в милицию заберут без документов, звонят от-
туда Лизе: «Заберите, мол, бабулю. Ваш номер телефона дала». То
она Лизе позвонит, говорит: «Дни мои сочтены, Лизок, приезжай,
моя прелесть,проститься с бабушкой», а сама пузырь приготовит,
чтобы веселее было помирать, и так далее, и тому подобное...
 Одиночество лютое!
Пришлось мне ехать Лизу выручать, а то замучила она ее со-
всем. У Лизы семья, работа, а тут эта провокаторша постоянно
дергает. Вот и поселилась я с ней. Она хоть Лизу в покое оставила.
С мужем к тому моменту мы расстались, детки наши уже подросли,
упорхнули из родительского гнездышка. Если бы кто-нибудь лет
так двадцать пять назад сказал мне, что наступит тот день, когда
я буду носить ей кашку в кровать, а она будет называть меня Ма-
шенькой, я, конечно, усомнилась бы в психическом здоровье гово-
рившего и посоветовала бы этому человеку обратиться к доктору.
Постепенно жизнь под одной крышей и общее прошлое смягчило
нас обеих. Нельзя сказать, что ее искреннее и глубокое чувство ко
мне совсем сменило свою полярность. Нет, обожать меня она, ко-
нечно, не стала. Но примирилась со мной. Да и я тоже. Конечно,
я не забыла все то зло, которое она принесла мне и моей дочери.
Какую злую роль она сыграла в моей жизни, я ненавидела ее за
ту боль, которую она мне когда-то причинила, и вместе с тем мне
было нестерпимо жаль ее. Удивительно, но мне в какой-то момент
стало ее жаль, жаль эту глупую старую женщину, которую так же-
стоко наказала судьба.

Она пережила своего мужа и, что самое ужасное, своего един-
ственного, обожаемого ею сына. Со своими друзьями и приятеля-
ми она обращалась так же бесцеремонно, как и с родственниками.
Она ранила, ее ранили, она предавала, ее предавали. Итак, эта эго-
истка осталась совершенно одна. И теперь никто, кроме меня, не
захотел и не смог с нею быть. Разделить с ней ее унылую, тоскли-
вую старость. Скрасить беспросветное, безжалостное одиночество.
Я. Именно я. Я, а никто иной, оказалась рядом с ней. Да, сколько
сарказма в этой поразительной насмешке судьбы.