Падая со ступенек вверх. Глава 1

Глава 1. Часть 1. Он.


                Сижу на краю кровати. Сигарета, свисающая из моего рта, распространяет по темной комнате неприятный запах. Ну, точнее, для кого-то неприятный. Я-то уже привык за пять лет, я его и не чувствую. Мне не надо поворачивать голову, чтобы описать, что находится за моей спиной: я сижу на большой кровати, которая сейчас выглядит так, точно Бородинская битва проходила на всех этих подушках и одеяле, которое, между прочим, валяется где-то сбоку. Я его даже не вижу. В центре всего этого месива лежит девушка, ее светлые кудри разметались по подушкам и ее полуобнаженной груди, она завернута в наволочку, находясь без сознания. Что ж, я, пожалуй, ее слегка утомил. Но я могу судить это по тому, что она, в конце концов, отключилась после очередного раунда. Она витает где-то в самых высших слоях атмосферы, переваривая моменты минувших часов, так что ей точно все равно на мерзкий запах курева. Потягиваюсь и медленно натягиваю свою одежду. Она практически порвала мою рубашку, хотя это случается практически каждую ночь, так что я более привык, что дамочки любят мне портить вещи. Как говорится: зуб за зуб, а в данном случаи — рубашка за белье. Ее кружевные трусики явно не выжили, но мне пофиг - ее проблемы, не мои. Всовываю руки в рукава, не застегивая, и иду на кухню, намереваясь намочить сухое горло. Я знаю, что дома кроме нас двоих никого нет, так что могу идти спокойно, а не вылезать из окна (и такое было). Захожу на кухню, точно это мой собственный дом, и достаю стакан, наполняя его холодной водой из-под крана. Я не брезглив, мне по-барарану на мнение, что из крана течет грязная вода. Пью ее с рождения и что-то жив, как бык, да и вообще я болею от силы раз в году, и то максимум один-два дня. Позволяя ледяной жидкости струиться по моему горлу, осматриваю фотографии на холодильнике: девчонка с родителями. Как ее там? Лора? Леона? Лила? А, без разницы. Что, я обязан запоминать все эти тысячи и тысячи? Увольте.
           Слышатся легкие шаги и трение материи по полу. Полуоборачиваюсь, допивая последние капли. Блондинка накинула халатик, и ее все еще возбуждённая грудь четно выделяется через тонкую шелковую ткань. Люблю шелк, он красивый и легко рвется.
– Уже уходишь?, - ну только не плачь. Ненавижу женские слезы.
– Солнце, ты все равно не выдержишь еще один заезд, - улыбаюсь я и, подойдя к ней, легко целую в стертые за ночь губы. Солнце, киска, зайка, малышка, детка, - у меня тысячи прозвищ и кличек для подобных моментов. Их легко запомнить, а девушка просто бьются в экстазе, что же еще надо?
– Выдержу, - надувается она и тихо стонет под моими губами.
– Нет, уже светает. Мне пора, - отворачиваюсь и иду в холл, застегивая рубашку и поправляя манжеты. Я хоть и подонок, но люблю выглядеть аккуратно, кроме, разве что, волос: они должны быть в творческом, как я называю — сексуальном, беспорядке.
– Вот, - она протягивает мне бумажку. Даже не смотрю на клочок бумаги, так как понимаю, что увижу там имя и семь цифр, которые я все равно никогда не наберу. Но ей об этом знать не обязательно: не терплю женские вопли и истерику. Поэтому киваю и мельком оставляю на ее розовой щечке быстрый поцелуй. Девушка начинает таять, а меня уже нет: я иду к своему черному мотоциклу. Беру шлем и все же бросаю косой взгляд на бумажку: Мила. А, ну ок. Даже не задумываясь, комкаю листок и бросаю его за спину, надеваю шлем и нажимаю на газ. Нет, я не могу сказать, что эта Мила плохая. Она не бревно, она достаточно выносливая, но все же … О черт, ну вот не надо опять придаваться ностальгии. Ни одна девушка не сравнится с Файерой*. Вот она была штучкой, что надо. Она могла … К черту все. Ее нет и больше никогда не будет. Выжимаю ручку мотоцикла до отказа и на полной скорости несусь в рассвет.
         Проезжая мимо торгового центра, бросаю взгляд на часы — 04:56. Черт. Я немного опаздываю. Ругаюсь сквозь сжатые зубы и резко выворачиваю руль, выруливая сначала на тротуар, а потом лавирую по узким улочкам подворотни. Там тысячи и тысячи поворотов, но я мог бы нарисовать все эти районы с завязанными глазами, так как тусуюсь тут лет с 11.  Возможно, Вы приняли меня за дикого бабника. Что ж, не могу не согласиться. Мне чужды чувства, эмоции, переживания. Моя жизнь — это вечная гонка, гонка, чтобы получить то, что считаешь нужным. Все, что в моей жизни имеет смысл — это секс и мимолетное увлечение (я не влюбляюсь в страшненьких, без обид), без последствий и обещаний. Мне не нужно от девушек ничего, кроме пары часов наедине. Хей, обзывайте меня потише, пожалуйста!
Но, знаете, это только ночью. Днем Вы бы меня не узнали...

           Спустя пять с половиной минут я начинаю тормозить, подъезжая к шикарной вилле на краю города. Да-да, знаю: вилла на холме, где солнце встает и все такое, но это только так звучит. Вот честно, если бы Вы тут жили с рождения, то Вы бы сбежали. Останавливаюсь около высокого забора, слезаю с мотоцикла и хватаюсь за небольшой куст позади нашего участка. Этот куст искусственный, но сделан очень хорошо, так что все верят, что это настоящее диковинное растение. Убираю его в сторону, открывая проход в стене, и затаскиваю туда свой транспорт. С другой стороны та же штука, только я ее оставил в стороне, так как знаю, что предки ночью не выходят. Прячу мотоцикл в кустах, тщательно декорируя, чтобы не вызвать подозрений, и иду к дому, стараясь держаться самых темных мест — вдруг маман захочется выглянуть из окна. Подхожу к заднему выходу и стучу три раза. Прислушиваюсь. Тишина звенит в моих ушах, потом слышатся едва уловимые шаги, и дверь открывается. Я проскальзываю внутрь и сразу же иду по коридору налево, минуя открытое пространство. Захожу в комнату для слуг и только тогда останавливаюсь. Следом за мной идет Эмили, моя няня и горничная. Она еще совсем молодая, но знает меня практически с рождения. Она единственный человек, который в курсе моей двуличности, потому что только ей я могу доверить свои грешки. Я бы, наверное, любился бы в нее, но я слишком плохой человек. Между тем она очень красивая женщина, с ухоженными, уложенными на голове русыми волосами и серьезными, но ласковыми для меня одного зелеными глазами, которые напоминают о траве. Из-за правил, установленных в нашем доме, она ходит в фартуке и блинном серовато-бежевом платье. Эмили прячет меня, когда я сбегаю по ночам, и открывает мне двери. Она же готовит мне одежду и помогает, если надо. Во всем, о чем бы я не попросил.
            Чувствую, как от быстрой езды по моей спине течет пот, и иду в свою комнату, на цыпочках проходя мимо комнаты матери. Наконец достигнув цели, оставляю дверь приоткрытой, так как знаю, что сейчас зайдет Эмили. Сбрасываю ботинки и носки и сажусь на дорогой, деревянный пол. Моя комната большая. Честно. 30 на 30. И тут есть все: и рабочий стол, и пять шкафов (два из которых с одеждой), музыкальный центр, телевизор, игровые приставки, надувные кресла-лежаки, мини-танцпол,  комод для учебников и тетрадей, ящик для канцелярских товаров и кровать. Вот только она у меня с прибамбахом: она висит в воздухе. В принципе, конструкция напоминает гамак, только полутора местный, висящий над полом сантиметрах в 70-80. Опережая Ваши вопросы — нет, я не падаю.
              Шаги и скрип двери. Я знаю, что сейчас Эмили вошла с тазом в руках и полотенцем и прошла в ванную, дверь в которую выходит из моей комнаты. Поднимаюсь и иду следом. Мягко плюхаюсь на стул, позволяя теплым женским рукам снять с меня рубашку. Когда-то я был категорически против того, чтобы кто-то раздевал меня и тому подобное, но Эмили … Это другое, она мне как мать и сестра в одном лице. Девушка стягивает мою рубашку и кладет ее в карман своего фартука: опять будет подшивать. Откидываюсь спиной на край ванной,  Эмили берет губку, мочит ее в воде в тазу и начинает протирать мою вспотевшую грудь. Мы не рискуем включать воду ночами, потому что эти звуки могут услышать родители. Я закрываю глаза и даю себе чуть-чуть вздремнуть, так как сегодня уже не получится лечь. Сквозь мягкую мочалку чувствую женские пальцы и слегка улыбаюсь.
– Вы не забыли, что сегодня у Вас первый день в университете?, - тихо спрашивает она. Я отвечаю, не открывая глаз:
– Даже если бы хотел, не забыл, - меня обычно нервирует ее «выкание», но сейчас я слишком расслаблен и распарен, чтобы протестовать. Дело в том, что я лучший ученик школы. Не ожидали? Да уж, я участвую во всех олимпиадах, которые только может предложить город, и если не побеждаю, то точно являюсь призером. Днем, да и вообще всегда для одноклассников, учителей и родителей я — пай-мальчик, золотой и бесценный, послушный и т.д. И вот я перехожу в университет. Правда, большинство моих «дневных друзей» так же переходят, так что мне все равно. Хотя я бы и так не скучал, мне не составляет труда завести друзей.
– У Вас будет больше предметов.
– Это плохо, Ми, - отвечаю я, как в детстве, и слегка приоткрываю глаза — и правда, она улыбается. Ее рука с мочалкой поднялась к моей шее и нежно массирует уставшую кожу. Вдруг она замирает, - что?
– На Вашей шее..., - она не договаривает, и я вытягиваюсь вперед, глядя в зеркале: у основания шеи горит красное пятно. Черт! Эта девчонка оставила мне засос. Да уж. Теперь мне не только прятать татуировки на руках (я всегда хожу в рубашках с длинным рукавом), но и этот чертов засос. Обычно я их оставляю, а тут.
– Приготовишь мне белую рубашку с высоким воротом, - грустно выдыхаю я и возвращаюсь к прежней позе. Эмили кивает и принимается за мою спину. Спустя две минуты я чувствую себя практически чистым, остался последний жест этого еженочного ритуала. Это последний штрих необязателен, но иногда я прибегаю к нему. Девушка наклоняется над ванной, выжимая из губки воду. Ее светлые волосы слегка выбились из пучка, прикрывая часть лица. Я тянусь и касаюсь ее локтя. Она вздрагивает всем телом, как всегда, когда я прикасаюсь к ней, и приподнимает смущенные глаза, - Эмили..., - шепчу я, беря ее за руку, и притягиваю к себе. Она слегка наклоняется, и наши губы соприкасаются, легко и практически неосязаемо, как прикосновение перышка. Она всегда дрожит, когда ее целую, но порой мне нужен этот ее невинный, чистый поцелуй. Если Вы тут думаете, что я целуюсь с взрослой женщиной, то, если я не особо ошибаюсь (но я не уверен), когда я родился, ей было где-то десять лет, что ли. Так что сейчас ей всего-то тридцать. Более того, она прекрасно сохранилась: ей не дашь больше двадцати трех. Ее губы мягкие, как и ее пальцы, а волосы пахнут лавандой. Я так привык касаться их... Но проходит минута, и я отодвигаюсь, даря ей нежную улыбку, - что на завтрак будет?
– Омлет, икра, тосты и манная каша, - девушка смущенно улыбается мне в ответ и выходит. Я вытираюсь и возвращаюсь в комнату, сажусь за стол и вбиваю в компьютере, который всегда находится в режиме ожидания, свой факультет. Ищу списки учащихся и просматриваю их: одно, два, три, десять, пятьдесят знакомых имен. Плюс двенадцать незанятых мест. Что же, пока что все идет как надо. Откидываюсь на спинку стула, устало прикрывая глаза. Смешивать две свои жизни во время университета нелегко, но я справлюсь. Я всегда справляюсь.
               

*Файера — от англ. fire - “огонь»












Глава 1. Часть 2. Она.


          Как можно тише открываю окно в своей комнате и замираю, прислушиваясь к спящему дому: ничего. Стараясь даже не дышать, медленно вылезаю из окна, придерживаясь за раму и, ступая по наиболее выступающей панели, двигаюсь в сторону на два метра и прыгаю. Почему я так делаю? Потому что маман не любит, когда я выхожу ночами, и поэтому около моего окна наставила капканов. Жестоко? Что ж, это мой мир. Не отряхиваясь, поднимаюсь на ноги и бегу, так как у меня катастрофически мало времени. Бегать я научилась отменно, но на мотоцикле было бы быстрее. Но если мать узнает о том, что я: а) несмотря на ее запреты, выхожу ночью, б) имею мотоцикл, - то это будет домашний арест до конца жизни. Поэтому остается бегать. Пробегая мимо какой-то захолустной забегаловки, работающей круглосуточно, мельком смотрю на время: практически два, а я еще не на месте. Жуль будет в гневе. Приказываю своим мышцам работать еще сильнее и через пять минут врываюсь через заднюю дверь в приют для животных. Не самый хороший, но точно самый дешевый во всем городе. «И самый грязный», напоминаю сама себе, когда мне тут же ударяет в нос запах мочи, пота и прочих отходов. Вбегаю в кладовку и натягиваю поверх штанов и майки фартук, завязываю его, как попало, кладу в карман пакеты для мусора и перчатки и иду в сторону клеток. Проход мне загораживает громила, который занимает чуть ли не весь проход.
– Привет, Жуль, - едва сдерживаюсь, чтобы не пищать. Этот двадцати трех летний парень имеет рост под два метра, косую сажень в плечах и сальные, темные волосы до плеч. Как он привлекает женщин, я не знаю, однако ночами в этот приют лучше не заходить. Даже в берушах.
– Ты опоздала, - не здороваясь, шипит он. Я смотрю на его часы — 2:01.
– Я опоздала на одну ми...
– Мне по-барабану, на сколько ты опоздала, - рявкает он, и я опускаю глаза, понимая, что сейчас будет. Это бывает всегда, когда я опаздываю. Именно поэтому я всегда дико тороплюсь. Его разгневанное лицо медленно меняется на заигрывающее, и он отпихивает меня к стене. Повинуюсь, стискивая зубы и не позволяя себе укусить его или хотя бы плюнуть, так как мне нужна эта работа. Нам нужна: мне, маме и Шелли. Вспоминаю о сестренке и выдыхаю, - тебе очень повезло, что ты такая горячая штучка, а то бы я тебя уже давно выгнал, - его толстые пальцы шарят по моей попе, и я хмурюсь, не желая видеть, как он смотрит на меня. На мое тело. Как на мишень. Я знаю, что дальше он не зайдет — посадят, но все равно молюсь своему собственному Богу. Несколько мучительных секунд, и его слюнявые губы касаются моей шеи, - я снова тебя прощаю. Снова. Иди работать, но имей в виду — когда-нибудь ты мне ответишь за все опоздания, детка, - когда он отпускает, я чуть ли не бегу, намереваясь избежать следующего его действия, но как всегда не успеваю: он оглушительно меня шлепает, и я, едва не взвизгнув, прячусь за дверь, потирая болящее место. Эта история повторяется каждый раз, когда я опаздываю хотя бы на 5 секунд, а когда я прихожу вовремя, Жуль дико злится. Мне все это мерзко, я его ненавижу и презираю, я ненавижу и презираю себя за все это, но моей сестре нужна одежда и хоть какая-то еда. Нужно, Меган, нужно. Даю себе четкую установку и принимаюсь за работу: открываю клетку, вытаскиваю спящую собаку или кошку, хотя обычно они все просыпаются, как только слышат мои шаги; глажу ее, вычищаю ее клетку, меняю подстилку, еду, мою, расчесываю и так раз за разом, пока все пятьдесят клеток не будут сверкать. По-возможности, так как эти ржавые железяки никогда не станут чистыми, сколько их не скреби. Иду в туалет и мою руки, в зеркало не смотрю, сама знаю, что на моем лице следы от какашек и прочих прелестей. Быстро протираю лицо и иду в «кабинет» Жуля, стучу и замираю. Из-за двери раздаются какие-то стоны. Не хочу о них думать, но мне нужно войти. Стучу еще раз. Стон звучит еще раз и прекращается. Скрип, шелест, шепот, и дверь приоткрывается: я морщусь, видя голую волосатую грудь мужчины, глаза ниже не опускаю, так как уже ученая. Смотрю прямо ему в глаза.
– Я закончила.
– Ты что-то долго сегодня, - сладко протягивает он. Да он еще не до конца … Тьфу.
– Жуль, мне надо идти.
– Да знаю я, знаю, - хихикает он, - опусти руку и возьми, - он издевается, но я знаю, что сейчас с ним можно играть, так как он пьян и под кайфом, плюс — его ждет очередная голая тетка. Хватаю и тяну на себя его черные жесткие волосы на груди и шиплю:
– Отдай мне мои деньги, подонок, и иди дальше ублажай свою шлюху!
– Кошечка, - снова ржет он, однако протягивает две бумажки в двадцать пять долларов. Хватаю их и снова бегу. Вот она моя жизнь: успеть туда, не опоздать там, здесь, там, тут и раз за разом, по кругу. Возвращаю вещи на прежние места и выхожу на улицу, даю себе секунду, чтобы вдохнуть чистый, насколько это возможно, воздух, и снова несусь по пустынным улицам. Останавливаюсь около небольшого автомата с едой, нажимаю на батончик за два доллара и жду. Уже 04:07. Черт, в половине шестого мне нужно быть дома, чтобы поспать хотя бы полчаса. Стукаюсь лбом об автомат, из которого медленно выезжает батончик. От стука он резко летит вниз, а за ним еще один. Не веря своему счастью, выхватываю богатства и притягиваю к груди, пока машина выплевывает мою сдачу. То, что нужно. Тщательно выскребаю монетки и кладу их в карман, закрывающийся молнией. Поднимаю батончик к глазам, думаю, что вот наемся … и замираю. Засунув голод куда подальше, прячу батончик для Шелли и бегу в другую сторону. Отведенные секунды тикают, а мне еще нужно успеть добраться до приюта и вернуться обратно незамеченной. Проглатываю шоколадку практически за секунду, не до конца даже распробовав вкус, живот недовольно ворчит, моля о добавке, но я грубо прерываю его.
              Без семнадцати пять я перебираюсь через забор, возведенный вокруг детского дома и, прячась за кустами, пробираюсь к двери: охранник — женщина - спит. Я выдыхаю и прохожу мимо нее. Вверх по лестнице. Один, два, три пролета, поворот направо, и я оказываюсь в маленьком обшарпанном зале, где обычно проходят праздники. Прохожу в угол, отдвигаю старую картину, несколько блоков и пролезаю в маленьких проем в стене, придерживая карман, чтобы деньги не вылетели. Моя одежда тут же покрывается слоем пыли, она забивается мне в нос, но чихать нельзя: тут дикая акустика. Преодолев пять метров, я вылезаю и вижу их всех, моих друзей: двенадцать ребятишек, от 7 до 12. Более старших в этом детдоме нет, они содержатся в другом конце города, куда мне не попасть, но их условия лучше, чем у этих бедолаг. Дети забираются сюда с другой стороны, через другой сделанный проход. Едва завидя меня, они бегут вперед, беззвучно крича, и валят меня на пыльный, грязный, потрескавшийся пол. Я тихо смеюсь и пытаюсь обнять и погладить каждого. Они быстро рассказывают мне последние новости, а потом наступает время дележа: каждому по 3 монетки, плюс еще по одной пяти старшим — это для маленьких, которые еще не могут приходить сюда.
– Когда ты еще придешь?, - спрашивает самый старший, худой мальчишка, Сэм. Обычно я прихожу по понедельникам, но не всегда это так легко.
– У меня сегодня начинается учеба, но это не значит, что я не буду приходить, - ласково треплю его по щеке, понимая про себя, что спать я, наверное, вообще не буду.
– Мы скучаем, - шепчет Линочка - самая младшая из двенадцати.
– Я тоже, детка,  - целую ее в лобик, и каждый подходит за своим поцелуем. На прощание машу им и выбираюсь тем же путем. Когда я выхожу на улицу, в моих глазах стоят слезы: всего две недели назад нас было четырнадцать, но два близнеца — мальчик и девочка — умерли неожиданно от кровоизлияния в мозг. Они были чудесными ребятами, тихими, добрыми … Вижу их могилки сбоку, киваю им и снова перелезаю через жалкие заборчик. В какой-то момент чувствую сильную боль в ноге и, слабо вскрикнув, падаю вниз: гвоздь оставил рваную рану на сгибе ноги. Чертыхаюсь и слюнявю рану. Я привыкла к ссадинам и царапинам, так что не плачу, но все равно неприятно. Откидываю голову на забор и достаю оставшиеся монетки — семь маленьких железячек. Семь за одну ночь. Вздыхаю и поднимаюсь со скрипом. Надо возвращаться, не известно, сколько я тут пробыла, а мать приходит через три минуты после будильника.


         Когда я залезаю в свою комнату, часы показывают 5:29. Успела. Убираю батончик в сумку сестренки, деньги — в копилку, и с наслаждением валюсь на кровать. Полчаса сна. Какое блаженство.
           Однако оно длится недолго: вроде я только легла, а уже вопит будильник. Понимая, что не вхожу в число подростков, у которых существует правило «еще-пять-минут», встаю и выходу, так как знаю, что если мать не увидит меня в коридоре в 6:03, то будет скандал. Специально шлепаю ногами по половицам, чтобы меня было слышно, и открываю дверь напротив моей комнаты: это каморка, в нем находится один большой шкаф. Пять или шесть ящиков с одеждой, старыми книжками. Во второй полке снизу сделано нечто вроде кроватки (много-много разных тряпочек), в которой спит моя маленькая сестренка. Она еще в детском саду, но уже в следующем году ей идти в школу. Не знаю, как она помещается сюда. Я предлагала ей свою комнату, но она сказала, что ей нравится чулан, типа это ее собственный пузырь. Несколько секунд с нежностью любуюсь ребенком: такие же светлые, как у меня, волосы скручены в неряшливую косу — работа матери. Кожа бледная, но Шелли все равно очень красивая, с ее длинными черными ресницами. Касаюсь ее щеки и шепчу, щекоча дыханием:
– Шелли-мелли, ели фрутанели в газели, - это наша с ней шутка. Девочка щурится, не желая вставать, но она знает наши правила так же хорошо, как и я. Поэтому приоткрывает глаза и отвечает:
– Шелли-мелли, пили боржоми в лимузине, - и широко зевает.
– Как спалось?, - я знаю, что плохо, так как она допоздна делает свои уроки для детского сада, но она никогда не признается, что устала.
– Мне снился папа,  - шепчет она, и я замираю. Это, в некотором роде, запрещенная тема в нашем доме, но я не могу не послушать, что она расскажет.
– И что он делал?, - опускаюсь на пол и сажаю ее себе на колени, медленно расчесывая светлые волосы.
– Мы пошли в парк аттракционов, и он купил мне сладкую вату, попкорн — крашеный, разноцветный, всех-всех цветов радуги, а потом выиграл мне пони в тире, - Шелли очень любит мультик «Моя Маленькая Пони», и там как раз недавно был похожий момент. Она смотрит его иногда, приходя к подруге, у которой есть телевизор. Улыбаюсь сквозь слезы, радуясь, что сестренка не видит моего лица. Я ей завидую: я не вижу снов, а папу начинаю даже забывать, ведь он пропал, когда Шелли даже не родилась. Так что это где-то лет шесть... Мне больно, каждую ночь я стараюсь воспроизвести образ отца в своей голове и добавляю к своему рисунку с каждым разом все новую и новую линию, но не уверена, что в итоге это будет именно он. Когда папа исчез, мать начала пить. Мне, в четырнадцать лет, приходилось идти в вонючий бар и вытаскивать ее оттуда, умоляя не портить жизнь будущем ребенку. Она даже хотела сделать аборт, но я … Я приказала ей отказаться от этого. Именно приказала: я посадила ее на стул в кухне и долго-долго кричала, до тех пор, пока не охрипла, и закончила предупреждением, что если она избавиться от ребенка, то я сбегу, и она больше меня никогда не увидит. Это подействовало, и Шелли родилась. Мой ангелочек, моя маленькая девочка.
– Это так … красиво, - я целую ее в щеку. Вдруг из кухни слышится звук свистка. Их всегда три: первый предупреждает, что пора собирать сестру; второй — завтрак на столе и третий — пора выходить из дома, - ну что? Одеваемся?
– Угу, - девочка кивает, и я одеваю ее в перештопанное платьице и вытаскиваю поношенные балетки, которые когда-то принадлежали мне. Беру ее за руку, и мы идем вниз, входя в кухню под звук старого свистка. На столе — кусок тоста и кусочек масла, большая редкость. Мать склонилась в углу над тазом, намыливая белье. Она прачка, уборщица, нянька в одном лице. Она берется за любую работу, которую может найти, чтобы мы хоть что-то опускали в свои желудки. Молча прохожу и разрезаю хлеб ровно пополам, делю масло и медленно намазываю его на перегоревшую корочку, не теряя ни капельки, и облизываю нож. Шелли садится на стул, который слишком велик для нее, и вгрызается в тост. Мое сердце сжимается каждое утро, когда я вижу, как она собирает каждую кроху. Ужас. Сама я просто глотаю хлеб, не позволяя почувствовать себе масло, иначе живот будет урчать на уроках.
– Я соберу твою сумку, - говорю я сестре и встаю, намереваясь убрать все необходимое в ее импровизированный рюкзачок и переодеться. Но мать останавливает меня и отводит в сторону в холле.
– Сегодня первый день в университете, - ее голос сухой, хриплый, прокуренный. Чужой, мужской голос, который не подходит для этой женщины, чьи глаза не желают меркнуть, тонуть во всей этой окружающей грязи. Я вспоминаю, как она улыбалась, когда увидела, что меня приняли в университет. В нем собираются все: от самый лучший и золотых ребят города, до таких, как я. Обычно «плохишей» человек двенадцать, и вот я попала в их число. Мать так радовалась... Я бы не училась, зарабатывая, но мама решила, что если я буду хоть немного образована, то мне будет проще найти более оплачиваемую работу. Поэтому я стараюсь изо всех сил, не допуская ни единой D, да и против C, но это уж как получается, - постарайся. Очень постарайся, Меган.
– Да, мам, - по моему телу бегают мурашки, когда она называет меня по имени, киваю и иду в «комнату» сестры, достаю ее рюкзак, кладу туда тонкий, старый блокнотик, карандаш, приношу батончик и прячу его во внутренний карман. Она найдет и будет рада. А все, что мне нужно в жизни, это видеть улыбку своей малышки. Теперь настала моя очередь. Очередь надевать маску. Захожу в свою комнату, подхожу к комоду и резко открываю его, обдумывая, как сразу же преподать себе как надо. Я знаю, что большинство ребят меня уже знают, но все равно. Достаю короткие, потрепанные джинсовые шорты, которые слегка висят на моей худой фигуре, черную майку с крупными буквами - «ГЛАЗА УБРАЛ» - на груди, потом тянусь за своими черными высокими ботинками на платформе, влезаю в них и крепко шнурую, не желая растянуться на полу по неловкости. Сейчас — лицо. Сажусь за свой стол и достаю тушь, которую случайно выиграла где-то, и черный карандаш, на который я копила больше двух лет. Тщательно крашу ресницы, подвожу глаза карандашом, создавая кошачьи глаза, кусаю губы, придавая им соблазнительный красный цвет, тянусь за резинкой и собираю свои светлые волосы с черными прядями в высокий конский хвост. Я блондинка, но из-за черного мелирования порой кажется, что я брюнетка со светлыми прядями. На бегу крашу свои ногти в черный цвет, втыкаю в уши сережки-шипы, цепляю толстый кожаный браслет с теми же шипами на левую руку, хватаю мини-клатч аля «мне-сто-лет», забрасываю в него блокнотик и ручку и выхожу из комнаты. Сестра копошится в своем чуланчике, а мать свистит третий раз, стоя в холле. Хватаю Шелли за руку, и мы выходим из дома. Краем глаза вижу, как мать крестит наш след и закрывает дверь. Крепче сжимаю пальцы сестры, и мы быстро шагаем в сторону детского сада. Девочка не любит туда ходит, но … Короче, у нее нет выбора, она еще слишком маленькая, чтобы работать, я в школе (точнее, теперь в университете), а маман работает постоянно где-то.
          Детский сад находится не так далеко от нас, так что мы подходим к низенькому коричневому зданию через десять минут. Из-за стен слышатся голоса детей, и Шелли морщится, цепляясь за мою руку и утыкаясь лицом мне в бедро. Мягко треплю ее по волосам.
– Ну же. Иди и запоминай все-все, чтобы вечером мне все рассказать.
– Ты же не опоздаешь?, - на очень боится оставаться тут одной, без воспитателей и ребят, которые уходят все практически одновременно.
– Эй, - я сажусь на корточки и смотрю в ее зеленые, как у отца, глаза, - я никогда и никому не позволю сделать тебе что-нибудь плохое. Даже вырвать у тебя один единственный волосок. Понимаешь, моя Златовласка?
– Да..., - она молчит, скрывая слезы. Обнимаю ее, прижимая к себе худенькое тело ангела, - я люблю тебя, Мегс.
– А я тебя, Шелли-мелли. Больше жизни?, - шепчу я.
– Больше жизни, - целую ее в лобик и слегка подталкиваю к входу. Напоследок повернувшись, она скрывается за дверью. Несколько секунд смотрю на дверь, потом спохватываюсь и бегу по улице. Не хочу опоздать в университет. Не хочу опоздать к Рубу. Не хочу опоздать жить. Пробегаю несколько поворотов и сворачиваю к желтоватому дому, около которого уже стоят два мотоцикла и парень. Руд, мой лучший друг. Этот паренек — из моей банды, носит тоже шипы и черные кожаные вещи, его темно-зеленые волосы собраны в черную бандану с черепом, темно-серая футболка мешком висит на костлявой фигуре, а штаны принадлежат старшему брату.
– Я уже испугался, что мать тебя не пустила, - шутит он. Парень учится со мной, правда, не думаю, что у нас будет одно расписание, ну а вдруг повезет? Улыбаюсь краями губ и подхожу к нему. Наши кулаки соприкасаются в знак приветствия, потом мы прижимаем руку с двумя сжатыми пальцами — средним и безымянным — к сердцу, признавая наше равенство и схожесть наших душ. Закончив с традициями, запрыгиваю на свое сокровище: черный, старый, покрашенный мною мотоцикл, который я сама собрала по частям на свалках. Сейчас никто бы не сказал, что это вещь, собранная когда-то восемнадцатилетней девушкой. Как только моя кожа касается черной кожи и резины моей детки, в моей голове что-то щелкает, и я меняюсь: усталая, сгорбленная осанка распрямляется, осунувшееся бледное лицо принимает насмешливое выражение, мои потрескавшиеся губы расплываются в соблазнительной усмешке, синие потускневшие глаза загораются, - ну вот это я понимаю, - Руд лыбится и седлает своего монстра. Я резко газую, лишая его возможности догнать меня, и несусь по пустым улицам, чувствуя, как мое сердце летит где-то над наши в высших мирах, вместе с птицами и свободой. Однако спустя несколько минут я немного торможу, равняясь на друга, и мы едем рядом. Вскоре мы видим университет: большое, коричневое пятиэтажное здание и спортивную площадку рядом. Вот уж какой парадокс: рядом с такими районами, как мой, такие красивые высотки. Если честно, оповещение о моем принятии стало для меня шоком, так как я даже мечтать об этом не могла, думая, что после одиннадцати классов мое обучение закончится. Но листок, выпавший из конверта вместе с письмом, открыл мне глаза. Всего два слова - «мы квиты» - и я все поняла. Дело в том, что когда я была в шестом классе, я как-то зашла в кабинет нашего директора. Он преподает физику в моей бывшей школе, и получилось так, что я застала его за тем, как он … хм … «принимает зачет» у одной старшеклассницы. Короче, взамен моего молчания он прикрывал все мои выходки, и вот теперь заставил принять меня в университет. Теперь мы, как он написал, «квиты». Что ж, не больно-то и хотелось.
              На стоянке еще много мест, но я нарочно занимаю полтора, чтобы сразу же установить свои рамки. Рев моего мотоцикла привлекает внимание собравшихся учеников, они поворачивают головы, разглядывая нас с Рудом, и я кривлю рот в ухмылке, понимая, что вот она, моя маска, моя жизнь, моя роль. Плохая девчонка, которой лучше не переходить дорогу, у которой длинный и острый язычок, на котором никто не хочет оказаться, девчонка с шикарной фигурой, соблазнительными формами и красивыми глазами. Девчонка-трофей, которую хочет завоевать каждый крутой парень, стараясь привлечь внимание изо всех сил, пока не будет размазан по асфальту с позором, от которого не так быстро отделаешься. Девчонка-лидер, которую послушают и за которой пойдут. Девчонка-враг, которая может одним предложением смешать с грязью и утопить в смехе. Девчонка-хулиганка, зачинщица всех проказ и нарушений в школе. Это все я. И я готова к следующим месяцам