Подлинная история Семёна Глузмана

                Мы ленивы и нелюбопытны…
                А. С. Пушкин.


        Трудно любопытному человеку не совать нос в чужие дела, не смотреть из-за занавески на улицу. Чтобы не скрывалось за этой страстью, но люди, разрушающие ложь – очищают мир. Без их назойливого всеведения он был бы грязнее.

        Подлинная история Семёна Глузмана – коммерческая тайна, охраняемая хозяином и структурами, которые участвуют в эксплуатации этого бренда. Её могли бы раскрыть потомки, но большинство тайного никогда не становится явным потому, что актуальность тайного со временем теряется. Маленькие недомолвки и умолчания, большая ложь уносятся рекой времени не раскрытыми. И слава богу!

      Жизнь Глузмана растиражирована, но самый важный, поворотный момент её изложен мутно и неубедительно.

      Представьте еврейского мальчика, честного, пылкого, с горящей душой революционера. Взрослея, он запоем читает сам- и тамиздат. Представляет, как спасает мир от несправедливости. Может быть, доктор Че был его кумиром. Где-то к концу мединститута, как нарыв, зреет мысль о том, что мирная профессия детского врача может быть оружием. Надо только попасть в психиатрию. Именно здесь обитает Зло. 30 тысяч психиатров Советского Союза молчат и не пытаются сказать правду, а я скажу. Я не буду молчать. Я пойду на эшафот ради правды. Я сорву покров тайны со злоупотреблений в советской психиатрии. Я, я, я…  Молодого человека достаточно похвалить, приврать ему, подтолкнуть уважаемой им рукой и... Кот Базилио и лиса Алиса о судьбе жадин, хвастунов и дураков всё-таки хорошо спели.
 
       Официальный сайт говорит, что Глузман окончил педфак Киевского мединститута в 1970 году и получил «диплом врача-психиатра» (http://www.webcitation.org/66Cjy5u6U). Из этой маленькой неточности начинает слагаться легенда, состоящая из бесконечной череды их. В июне 1971 года Глузман мог получить удостоверение врача психиатра третьей категории. Дипломов по психиатрии в СССР не было, но Глузман, видимо, этого не знает. По окончании интернатуры в Житомире он был направлен на работу в Коростень Житомирской области, откуда в 1972 году сбежал домой, в Киев на место психиатра скорой помощи. Я говорю «сбежал» потому, что по распределению надо было отработать 4 года (1 год интернатуры и 3 года молодым специалистом). Открепиться с места распределения стоило больших и нечестных трудов. В ход шли деньги и блат, которые у Глузмана нашлись. В этом же 1972 году работа его врачом, едва начавшись, прервалась на 10 лет.

        Семён стал известен тем, что заочно оспорил заключение очной судебно-психиатрической экспертизы (СПЭ), проведённой в Институте Сербского. Подъэкспертного он не видел и судил о нём со слов сына и выписок, которые сделала из уголовного дела адвокат. Это была ещё та «экспертиза»! Врач-интерн анализирует отрывки, выписанные из дела адвокатом, и опирается в своих суждениях на слова сына подъекспертного. Какая информация в деле и в жизни подъекпертного диагностически значима - никто из трёх участников шоу не знает. Все трое ловят в тёмной комнате уголовного дела и меддокументации чёрную кошку… И, тем не менее, западный мир, следуя правилу - если нельзя, но очень хочется - захлебнулся от восторга и рукоплесканий!

       Для того, чтобы их восторг и рукоплескания не выглядели реакцией сумасшедших нужно было осуществить информационное прикрытие. Западные спецслужбы и подконтрольные им психиатры провели две акции. Первая заключалась в снижении авторитета Института Сербского, а вторая – в повышение авторитета Семёна Глузмана. Механизм точечного снижения авторитета Института и отдельных психиатров в СССР не работал и потому успех первой акции был возможен путём снижения авторитета всей советской психиатрии. Успех второй акции заключалась в повышении авторитета начинающих психиатров. Для этого в иерархии советских психиатрических ценностей на первое место поставили не профессиональные знания, умения и опыт, а моральные качества (честность и т.д.). Теперь, кто из советских психиатров был, по мнению западных коллег, честнее, тот признавался ими и профессиональнее.
 
         В интервью газете «Бульвар Гордона» Глузман говорит, что он цельный год ночью писал в Житомире акт СПЭ, а его друг, который был на год старше, «подсобил ему с главой по дифференциальной диагностике» (http://www.bulvar.com.ua/arch/2011/33/4e4a49c757464/). Мы вправе ожидать от нашего киевского еврейского мальчика, что он будет не хуже знаменитых венских: стартанул покруче Фрейда, а лагерями судьба его схожа с судьбою Виктора Франкла. Теории, книги, методики... Школа, ученики, наконец...

         Увы, следующее откровение Глузмана заставляет нас задуматься: «В ноябре 1971 года в Киев приехали Андрей Дмитриевич Сахаров и Елена Георгиевна Боннэр, остановились в квартире Некрасова в Пассаже. Они собирались попросить меня подписать анонимную экспертизу своей фамилией. Но, увидев меня, 25-летнего, Елена Боннэр всплеснула руками: «Какой молодой! Разве можно сажать этого мальчика?»

         То есть, Глузман цельный год кропал одну экспертизу, а Сахаров приехал с другой! Скорее всего, экспертиза, которую писал Глузман (если писал вообще!) из-за ничтожности содержания пошла в мусор.
 
         Приобрести судебно-психиатрические знания и опыт там, где работал Глузман – это всё равно, что забеременеть от ветра. Трёхлетняя сестричка верит, а мама таскает за волосы. В лучшем случае киевского педиатра могли допустить в Житомире в качестве зрителя на заседание судебно-психиатрической комиссии. Ни материалов уголовного дела, ни меддокументации в руки ему никто бы не дал. Самостоятельное изучение учебников по судебной психиатрии я не исключаю.

         Допустим, что объём необходимой информации в судебной психиатрии меньше, чем в футболе, но и в футболе за два года никто не доходил до Лиги чемпионов.

         Семён Глузман, сразу после интернатуры, толком не зная общую психиатрию, залез одиноко в судебную: «И таки сделал академиков!» Больше его «гениальность» ни в чём не проявилась, если не считать грантоедства. Взял скрипку первый раз в руки и заиграл что-то, сам не зная что, из Паганини!

         В реальности дело обстояло так. Обиженный сотрудник Института Сербского написал акт СПЭ и передал его в руки диссидентов. Диссиденты искали «терпилу». В Москве не нашли, приехали в Киев.

         Эта ложь стала истоком трагикомедии Глузмана и пустила волну в отечественной и мировой психиатрии. Представьте, внутренние изменения человека, взявшего вину за интеллектуальный труд, написать который ему не под силу. Шапка не по Сеньке, а носить приходится всю жизнь. Такой психиатр остерегается и недолюбливает опытных, знающих коллег, которые с понимающей улыбкой смотрят на него. Он окружает себя, под предлогом «не испорченности», молодыми психиатрами, которые пока ещё верят, что он «таки сделал их!» Он всю жизнь раздувает миф о советской карательной психиатрии, вечным борцом с которой сам является. Он проталкивает в Законы о психиатрической помощи постсоветских стран статью о независимости врача-психиатра. Мёртвая, декларативная статья, словно насмешка над здравым смыслом, будет памятником его мертвящей отечественную психиатрию миссионерской деятельности. Даже дураку понятно, что начинающий врач может руководствоваться «своими профессиональными знаниями» только тогда, когда они согласуются со знаниями более опытных коллег, а не противоречат им, независимо.

         В общем, жизнь Семёна Глузмана внешне напоминает жизнь актёра, сыгравшего в семнадцать лет главную роль в известном фильме, а в оставшиеся шестьдесят лет, рассказывающего об этом. Правда, в нашем, психиатрическом кино внутренний конфликт героя усилен тем, что играл-то не он, а неизвестный дублёр, после игры которого, герой вышел к публике поклониться, и был арестован.