Станица

               
    Провожая благодатное бабье лето, посёльщики не теряли надежды, что осень ещё порадует теплом, позволит домашней скотине некоторое время продержаться на подножном корму. Накошенного сена было в обрез – засушливое лето не дало травам роста. Пришлось, как это случалось в недород, выкашивать редкие березовые перелески и питаемые подземной водой сырые колки, где под сенью зеленых крон лесные травы меньше пострадали от палящего зноя. На озёрах и болотах готовили камыш на подстилку, осоку на корм скоту. Когда cенник опустеет, и вётошь покажется животинке в радость.
    Недель этак пять ещё бы продержаться на подножном корму, глядишь, удалось бы протянуть до первой зелени. Судя по тому как менялась на глазах погода, этим ожиданиям не суждено сбыться. Солнце прямо на глазах бледнело, кутаясь в туманный круг, а потом и вовсе исчезло. Кошка забралась на ленивку, свернувшись клубком возле тёплого бока глинобитной печи с широким зевом для выпечки хлебов. Нспокойно вели себя куры, то и дело ощипываясь. По всему выходило – снег выпадет непременно, обильно, уже не растает и следом явится зима.
     В ночь на Покров в самом деле выпала не какая-нибудь там первая пороша, еле прикрывающая  безжизненную наготу земли, а самый что ни на есть настоящий снегопад, продолжающийся без перерыва целые сутки. В полной тишине он валил хлопьями – всё живое затаилось то ли очарованное подзабытым зрелищем, то ли предчувствием близких морозов. Даже петух со своего насеста пропел наступление утра хрипло и сонно, не прочистив как следует глотки. А снег падал и падал – липкими хлопьями, густо, как бы желая погрести под собой последние надежды казачьего посёлка. К ночи вызвездило, небо казалось отмытым до льдистой прозрачности. От него веяло холодом, вселенским равнодушием.
    Казачий посёлок в одночасье похорошел. Тёмные силуэты домов, хозяйственных построек, бревенчатые заплоты из распущенных надвое цельных стволов картинно смотрелись на девственно чистой снежной перине, на которой пролегли первые робкие портняжьи стежки человеческих следов. Радуясь обновлению, во дворах игрались собаки, напоминая чистоплотных хозяек, которым наконец-то удалось  устроить постирушку.  Теперь до самой весны ость меха будет блестеть, прикрывая густой подшерсток. На одиноко стоящей берёзе, к которой одним боком прислонился амбар для хранения зерна, нахохлившись, сидел старый ворон. Он привык прилетать в одно и тоже время, рассчитывая на дармовое угощение из собачьего корыта. Сейчас мудрая птица недоумевала: собаки были на месте, а где корыто? 
     Аннушка Багулова на скорую руку накинула на себя вязаную кофту из козьего пуха, одним движением надёрнула лёгкие обутки, напоминающие простецкие туфли, что продают в городе, пошитые дедом Макаром, поселковым шорником. Опомнившись, что за окном снег чуть не в колено, полезла в чулан за сезонной обувью и овчинной душегрейкой, проговаривая про себя: «Раненько зимушка пожаловала. Не к добру это».
    Звякнув дужкой подойника, Аннушка села на плетёный стульчик под корову. В стайке сравнительно тепло, от прикрытой постилкой земли исходит аромат перепревших остатков сена и мочевины. Завороженно глядя на упругие струи молока, впала в какое-то удивительное душевное состояние, граничащее с ощущением счастья. Так же, не отрываясь, могла бесконечно долго смотреть на пляшущие языки костра, вечно живое движение реки. В этом была какая-то магия,  недоступная ей тайна,  простая и вместе с тем до конца не осознанная. С того времени, когда она стала женой Каниды, миновало полжизни. И в начале, и сейчас, молоко, так же вспениваясь,  ударяло в подойник, вызывая одни и те же неизменно благостные ощущения.  Так же по утрам привычно будил петух, день сменяла ночь. Существовала некая упорядоченность, правила, придуманные самой жизнью. Как женщина и мать, она хотела только одного, чтобы всё это продолжалось бесконечно долго и никогда не заканчивалось.
    Вот и он, лёгок на помине. Сгребает тыльной стороной граблей снег с конского воза, который привёз еще вчера. Прежде чем подать сено в кормушку, прицелился, с какого бока ловчее брать. Сам укладывал, знает каждый пласт. Не будет требушить абы как даже если сенник ломится от запасов – такова натура, которой не переделать. А ныне и подавно станет укладывать сено на сани и снимать с него слой за слоем также аккуратно,  как она ложкой счерпывает сливки с цельного молока вчерашнего удоя.
   Глядя на мужа, невольно залюбовалась. Канидий поднял навильник над головой, повернулся спиной к солнцу – снежинки, скатываясь вниз, образовали вокруг высокой сухопарой фигуры чудесный ореол, подсвеченным утренним солнцем.  «А он и впрямь как святой, –  подумала. – Хотя нет, скорее стальной. Одно слово, багуловская порода». Задумалась на мгновение, улыбнулась: «А твоя опара разве не той же закваски?».
     Жизнь, кажется, только началась, а уже столько сделано. В тот год, когда братья приехали свататься, Аннушке едва исполнилось шестнадцать,  Сестра Таисия  на два года старше.  То начальное зимовье, в котором две молодые семьи вместе прожили некоторое время, пока не поставили отдельные дома, Канида приспособил под амбар для зерна. У них с братом жизнь идёт как по писаному, все заранее проговорено, подкреплено обоюдным согласием. Зачиная пашню, оба пришли к выводу, что на первых порах и одного амбара на две семьи хватит с избытком, а как расширятся пашни, то срубят такой же амбар и Кондрату. Зачем заранее покупать телегу, пока не завёл коня. Всему свой черёд.
    Со смешанным чувством вспоминает Аннушка то замечательное во всех отношениях время. У неё оказалась боязнь высоты и крыльцо почти в рост человека поначалу пугало, лишая привычной уверенности. Казалось, земля уплывает из-под ног и вот-вот она упадёт. Зато как приятно сверху видеть мужа, который издалека возвращается домой. Утешений разных было столь много, что скоро забыла о недавних страхах, если и вспоминала, то неизменно тепло.
    Аннушка родила первой. Событие в точности совпало с шумным застольем:  казаки радовались рождению нового посёлка. По этому случаю прибыл из волости облаченный во всё черное батюшка с роскошной вьющейся бородой и зычным басом.
   – Как водится у православных, – сказал  он, покачивая кадильнией, –  первый дом будущего посёлка, это как первое дитя у матери. У него должен быть день рождения. Сегодня молящиеся отмечают праздник Иоанна Воина. Этот святой мученик и будет здешним покровителем. Обойдем же трижды прекрасное жилище и прочтём молитву как вечную скрепь.
    Над нестройными голосами, перекрывая их, плыл густой поповский бас: «О великий Христов мучениче Иоанне, правоверных поборниче, врагов прогонителю и обидимых заступниче! Услыши нас, в бедах и скорбех молящихся тебе, яко дана тебе бысть благодать от Бога печальныя утешати, немощным помогати, неповинныя от напрасные смерти избавляти и за всех страждущих молитися...». Из раскрытого окна послышался младенческий плач, молитва на мгновение оборвалась. Аннушка помнит – лицо батюшки еще более просияло: «Будь благословенно, дитя моё! Услышал нас святой Иоанн Воин, через тебя знак подаёт».       
    Хмельное за столом хоть и не рекой, но остаться трезвому в столь памятный день никому не удалось. Впрочем, закусить тоже было чем. Каждый подходил к столу, наливал себе сколько хотел и с добрыми пожеланиями пригублял. А уж потом  одаривал хозяина чем мог. Кто новую сковороду вручал от имени своего семейства, другой горшок глиняный вынимал из заплечного мешка, третий кованых гвоздей и петель дверных добрую связку припас. По щедроте души и подношение. В новом доме всё сгодится. Таков обычай, все начинали с этого.
    Разогретая вином и отмягшая от общей доброты душа искала выхода. Откуда ни возьмись,  всхлипнув медным стоном, завела плясовую гармошка.  В сторонке несколько бородачей, схожие меду собою обличьем, оседлали поднятые от земли ошкуренные бревна, сердечно выводили:
                Отец мой был природный пахарь,
                А я рааабооотал вместе с ним...               
    Видно было, что они донельзя довольные собой. Хорошему человеку помогли, подарок, как кроху щедрой души, от себя отдали и уж совсем полная радость от общего веселья. По себе знают, однажды чья-то хозяйка увидит подаренную вещь и всё внутри теплом возьмётся, как будто породнились невзначай.  Песня сама льётся из сердец. В такие мгновения приходит понимание, что, поделившись с ближним, они сами становятся богаче, общение более тесным.  Солнце одинаково всех обогревает. Этот дом отныне для них уже не чужой. Когда чувствуешь чужую спину в качестве опоры, становишься много сильнее.
     Аннушка видела в окошко улыбающихся братьев. До чего ж похожи между собой – открытые, без задней мысли, цепкие до жизни. Они как кусты багульника вгрызаются в эту землю, готовы терпеть зной и стужу, из последних сил цепляться за горные склоны, страдать от жажды, чтобы по вёснам, удивляя всё вокруг, пышно расцвесть. Как это ей сразу в голову не пришло, ведь они в точности оправлывают свою фамилию – Багуловы.
     Вот и по поводу стройки у них свой уговор: семье первенца – первый дом. Хотя Кондрат и возрастом постарше, в делах опытнее. К тому же, Таисия тоже на сносях – вскорости разрешится от бремени. А пока потчует гостей, радуется со всеми. Время от времени поглядывает туда, где в отдалении, за ручьём, уже заканчивают отделку нового дома. Там они с Кондратом свили своё семейное гнездо. Что и говорить, крепко держатся друг друга родные братья, таким и помочь совсем не грех – вон сколько людей откликнулось. Однако и золотишко, которое братья когда-то намыли в таёжном ручье, пригодилось в нужный час...
    Всё это вспомнилось легко и светло, будто случилось недавно. Разве не удивительно, пролетают десятилетия, а память возвращает то, что сердцу приятно. Не нужное отсеивает, печальное кроет забвением, оставляя лишь самое светлое и трепетное. Она напоминает камень, брошенный в воду. Сначала расходится много малых кругов, по мере удаления от места падения они становятся все шире и шире пока не сольются с упокоенной гладью воды. Так и у человека, возьмёшься перебирать по косточкам то, что было вчера, столько всего наберётся за  бесконечный день, а некоторое время спустя, бывает, и вспомнить нечего.
     Аннушка отнесла в дом молоко, чтобы отстоялось немного перед перегонкой сепаратором. Вернулась к мужу, который закончил задавать в ясли сено и сейчас стоял опершись на заплот, попыхивая самокруткой. Она женским чутьем почувствовала, что Канида также, как и она недавно, во власти нахлынувших чувств. Аннушка сомкнула ладошки на его плече, мягко прижалась холодным лбом к грубой ткани серого чекменя.
    – До чего же браво, аж сердце заходится, – едва слышно прошептала. – Век бы смотрела. Даже не верится, было голое место, а теперь жить тесно.
     – Ближе к соседу, крепче дружба, – отзывается Канида. – Помнишь, как мечтали, что наступит время и в красивом месте вырастет новый посёлок. Дождались, слава Богу.
    – По сердцу прямо мёдом. Ты только посмотри на эту красоту.
     По косогору курились  трубы пятистенных домов, крытых большей частью строганым тёсом. Новые постройки в основном одеты в железо – солнце так и горит, дробясь на рифлёных волнах крашеного цинка. Возле каждого такого дома широкие резные ворота. Изукрашены на свой лад  Каждому понятно: здесь поселился достаток. 
    Они с Канидой живут, как прежде, в том же доме, где первенец Гришенька изумил церковного батюшку. Кондрат с Таисией приросли к своему подворью. Всю свою родову братья Багуловы когда-то решили расселить по косогору. Всю верхнюю часть будущей улицы вплоть до ручья освоил Канида со своими детьми, а дальше также широко и просторно расселился Кондрат. Багуловское семя имеет всё необходимое: амбары, стайки, загоны – знай загибай пальцы – у каждого завидный двор на задворках, а вместе совсем не тесно.
     Рядом с домом Каниды  поставили ещё более просторный – Григорию. Он с удовольствием нёс службу в первоочередных полках и через год должен выйти на льготу. К этому сроку его поджидала дочь казака Добрынина, хозяина крепкого и характера крутого. Он давно уже пригляделся к старшему сыну Каниды Багулова и ничего не имел против такого союза. Казак во всех отношениях справный, к старикам уважительный, в деле рукастый. А то, что дочка готова следы за ним целовать, так ей лучше знать, от кого иметь детей. Полюбовники случаются разные, а продолжение рода для женщины – свято! Впрочем, что пустоту напрасно толочь, дочкиным выбором вполне доволен. Уже не одну сваху от порога развернул. Если дочке не мило, то и ему не дорого.
    На той елани, что в первый год наметили приспособить под хлебные поля, оставалось ещё много строевого леса. Его освободили от коры, чтобы не успели завестись древоточцы, закатили на поперечные пролежни для проветривания, сверху укрыли берестой. В будущем и она уйдёт в дело. Нижние венцы прежде, чем уложить на землю, обернули распаренной берестой – тысячу лет дереву ничего не сделается.
    Обширную елань готовили под пашню лоскутами. Вырубали лес по-хозяйски: вековые сосны и лиственницы – на дома, амбары, а что потоньше в охвате – на половицы, потолки, стропила, а те, что в дело не годны  – в самый раз годятся на стайки, загоны для домашней живности, заплоты и сеновалы. С березняком оказалось сложнее. Не хотелось просто так губить чудесную древесину, лучшую из всех на изготовление саней, телег, всякого инструмента, без которого не обойтись.
    Сколько ни мараковали Кондрат и Канида, какую бы ещё пользу извлечь и сошлись на том, чтобы поискать в городе покупателей на дрова. Туда путь хоть и долог, но речка не хуже добрых коней отвезёт на свой горбушке узкие плоты. Потом знай себе вылавливай  поближе к устью и отдавай покупателю прямо на берегу за подходящую цену.
    Город уже давно объел леса вокруг, нужда в топливе с каждым годом всё ощутимее. Улицы от тесноты уже в сопку полезли, всю речную долину заполонили. К тому же зимы теплее ничуть не становятся. Любопытства ради как-то захотел Канида по числу дымов из труб прикинуть население и скоро развёл удивленно руками – не поддаются счету. Значит, много потребуется дров. Деловой древесины на дома еще больше. Город продолжает крепить мышцы, раздвигает плечи, растет мощь за счёт большой торговли. Сколько не предлагай леса, всё будет мало.
    Сшибить копейку на поставке доброго леса заманчиво, но, похоже, отошла коту масленница. Было вначале послабление из белокаменной, мол, пока обустраиваетесь казачки на новом месте, по доброте нашей, берите лес и землю без счета, пользуйтесь на здоровье. Вольницу на землю уже отменили, теперь надо ждать других притеснений. Поэтому братья решили припасённую  древесину будет вернее для себя сохранить, чем потом самим покупать за деньги. Продашь за полтину бревно, а сам отдашь целковый. Нечего сказать, оборотистые братья Багуловы.               
    Алексею пришёл черёд дом справить. В точности такой же, как у старшего брата Григория, с амбаром, пристройками.  Грешным делом, Канида надеялся, что попадёт сын в нижнепредельный список и вероятность оказаться на действительной службе будет минимальной. А это время, стало быть, послужит отцу надёжной опорой. Потом устыдился сам себе и даже с облегчением вздохнул, когда сияющий Алёшка вернулся из станицы как бы заметно возмужавшим. Он уже не приготовишка вчерашний, а, слава Богу, казак, государев человек! Теперь уже никто не посмеет посмотреть на него как на неудачника, привязанного к материнской юбке.
   Не даром Кондрат и Канида одна кровь. Даже дома строят по одному шаблону. В обязательном порядке пятистенок разделён на две половины. Зимой дров не напесёшься, чтобы протопить такие хоромы, поэтому в зимнее время вся жизнь сосредотачивается там, где русская глинобитная печь. Устройство в таком доме простое. Между печью и стеной широкая ленивка, прозванная так за особый уют, тепло, исходящее от печного теплого бока. Это место очень любят со стынущей кровью старики и малые дети, которым без надобности одеяло.
    Широченный кухонный стол вплотную придвинут в угол, над ним нависает шкаф с посудой. Две массивные скамьи окружают стол. При случае они вполне могут заменить кровать. Не так мягко, как бы хотелось, зато спина за ночь снимет с себя накопленный груз. Почти весь день потрескивают поленья в печи, сочится запахами варево, дразнит и без того завидный аппетит. Кухню и большую комнату разделяет легкая резная перегородка без дверного пололотна. Размеры комнаты впечатляют, не чувствуешь себя стеснённо. Потолки высокие, не давят сверху – вольный человек даже в собственном жилище должен чувствовать себя свободно.
    По углам кровати, между ними вместительные сундуки, в которых чего только нет, начиная от приданого бабушки и кончая детской одежонкой. Два сундука рядом – еще спальное место. То и дело слышится лёгкий перестук, куриный говор. На всю длину русской печи, обращённый к свету, узкий курятник. Он так естественно и привычно вписывается в пространство, будто всегда здесь стоял. 
    Зевластыми окнами дома братьев расположены так, чтобы солнце гуляло от рассвета до заката. На исходе дня стекла, бликуя, создают неповторимую картину – каждый проём горит, переливаясь, чудным неземным огнём. Случайно так вышло или задумано было, теперь не так важно. Зато предзакатная красота обеспечена на каждый день.
    На нижней улице, прижатой к речной протоке, дома к дороге расположены узкой стороной, будто сторонятся чего-то люди, избегают соблазна излишнего любопытства. И окна в этих домах не имеют широких глазниц, словно у них начальная светобоязнь. Довольствуются тем, что удовлетворяют своё любопытство постоянным зрелищем огорода, крохотной пасеки, цветочными клумбами. По правде сказать, эти люди, вчерашние крестьяне, приехавшие сюда за казачьей долей, в самом деле отличаются от коренных жителей казачьего посёлка.. Зато они лучше понимают землю, огородные премудрости. Одним словом, полезное соседство. Пройдёт время, жизнь перемелет всех, перемешает на свой лад и, ясное дело, хуже от этого никому не станется. Уже сейчас новосёлы по каждому удобному случаю говорят: «Слава Богу, что мы казаки!»
    По отцовски счастлив Канида: четыре сына, земельных наделов вчетверо прибавилось. Умеючи, много дел можно одолеть, целые горы своротить. При такой-то радости не обхошлось без горчинки: коня, аммуницию, оружие казак покупает без государевой поддержки, на свои кровные. Ещё дедами заведено так, значит, в есть в этом что-то правильное? Готовить к службе Гришку было не накладно. Деньги водились, из семейного гнезда первый казак вылупился без особого ущерба для подворья. Выложил Канида рублёв двести пятьдесят и не поморщился.
    Алёшка уже тяжелее достался. Недород за последний год крепко ударил по кошелю. Однако коня и прочую казацкую справу честь по чести спроворили. Ещё не доставало, чтобы Багуловы выглядели хуже других. А потом не зря же от присяги до отваги целых три года положены молодому новобранцу. Как раз для того, чтобы учиться военному делу и успеть заработать деньжат. В страду Алёшка вместе с отцом  и братьями пашет, сеет, летом косит и мечет сено, зато после сбора урожая не вылезает из отхожих промыслов. То к купцам подрядится мясо возить, хлеб доставлять на горные промыслы, то Московский тракт чинит вместе с такими же молодыми казаками, у которых нужда нужду погоняет. Невелика денежка, но и за то спасибо – к дню расчёта заметно округляется сумма. А как стал служивым, вот и показывай свою отвагу, оправдывай казачье достоинство. Являй в деле то чему учили и на что способен.
    Слегка не от мира сего молчун Алёшка. Вечно углублён в себя, в глазах глубина не свойственная его возрасту. Радуется случаю, когда есть возможность побыть одному. Может быть, поэтому к охоте пристрастился, рыбалку уважает. Самая большая странность его – хлебом не корми, только дай пообщаться со знахарками, шептунами, травниками. Другие стараются обойти стороной, а этот точно намагниченный, сам тянется. С тёткой Натальей корешки целебные собирает. Есть за посёлком такое место, куда простому человеку путь заказан – гадов ядовитых там столько, что ступить некуда. А этим двоим хоть бы хны, копают коренья, на змей ноль внимания.
    С шаманом из тунгусов, что живёт на высокой горе отшельником, дружбу завел. Сухонький желтолицый старичок,  движения плавные, глаза острые. Говорит скупо, будто-то наперед всё знает. На тагане в котлах что-то ароматное напревает. Отовсюду люди к нему тянутся. Он потому и живет здесь, чтобы помогать немощным. Живёт шаман в землянке наполовину врытой в склон, внутри нечто вроде очага из природного горного камня с выведенной наружу жестяной трубой. Заслонка с приклепанной ручкой, кочерга. Рядом таган с потухшими углями. Когда надо, шаман тут же запалит огонь. На видном месте кресало, сухой мох, береста.
    Железо для печи привез мастеровой в благодарность за избавление от застарелой лихоманки. Всё, что есть у шамана, люди отовсюду понавезли. Получат снадобье, порыскают глазами вокруг, чем бы отблагодарить хорошего человека, на следующий приезд – извольте принять от всей души!  Кто курёнка принесёт, дичинки после удачной охоты, хлебов свежеиспечённых. Денег шаман не принимает: здоровье за деньги не продается. Так и живут рядом, премного довольные соседством, старый шаман и казачьи поселенцы.
    Неподалеку, открытый всем ветрам, лиственничный болван стоит. Высотой  в полторы сажени, смотрит сверху вниз. Негоже чтобы жертвенный истукан был вровень с ростом человека. Лицо высечено топором – грубо, суровость в облике. Идол никому в помощи не откажет, если шаман попросит его, а внешне должен строго на мир смотреть, пряча доброту глубоко внутри. Иначе духи местности не будут принимать его всерьёз. Алешка при случае старается задобрить его – камешков речных разноцветных к основанию положит, цветной лоскут на  ближайшем дереве подвяжет, беличьих коготков сыпнёт щепотку.               
    У Каниды, как и у многих в поселке, заимка в отдалении. Точнее, то самое зимовье, где они, промышляя золотишком, обитали с Кондратом. У старшего брата там тоже свои дворы, стаи, сенники. Для кого-то из молодых чуть не наказание на всю зиму отрываться от размеренной, шумной поселковой жизни, зато Алешке одиночество слаще пареной брюквы. Если дядя Кондрат никого из своих не отправит на подмогу, ничуть не огорчится. Лучше одному управиться за троих, чем тратить время на пустые разговоры.
    Прошлой зимой Алешка привёл отца и мать в совершенное изумление. Долгое время не появлялся дома, там уже начали проявлять беспокойство. Оказалось, колол дрова и лезвие топора, отскочив от витого сучка, ударило по голени. В развале мышц показалась задетая кость, которую тотчас омыла кровь. Алешка перехватил ногу брючным ремнем пониже колена, поспешил в зимовье. Мысль о том, чтобы поспешить домой, отбросил сразу – не успеет, потеря крови немалая. Заодно удачный случай представился – себя вылечить. Зря что ли ума набирался?
    Из кожаного мешочка достал растертый в пыль мужик-корень, придвинул туесок с солью, Подогрел на печурке сосновую живицу, перемешал с кусочком сливочного масла. Кровь улеглась, едва просачиваясь в нижней части раны. Прихватывая кончиками пальцев из мешочка, Алёшка потрусил на рану мужиком-корнем, сверху щедро посыпал солью и только потом осторожно наложил тонкую лепешку из живицы, смешанной с маслом. Перебинтовал нательной рубашкой, разорванной на полосы и только потом чуть ослабил ремень под коленкой. Через день опухоль заметно спала, края раны начали затягиваться, покрываясь тонкой розовой кожей.
     Если бы не легкая хромота, Канида и не заметил перемен в сыне. Когда увидел затянувшуюся рану на длину лезвия топора, тихонько ойкнул и обесиленно присел. Видно, не зря столько времени знался с шептунами и шаманом. На роду, стало быть, написано заниматься тем же, что и дед, ушедший в пределы Хухэ Мунхэ Тенгри – Вечно Синего Неба.
    ... К тому времени, когда дом для Алексея был готов, посёлок почти сформировался окончательно. Верхняя улица, повторяя очертания косогора, уползала от крайней избы отставного урядника Ефима Кочмарёва до трёх громадных тополей в нижнем течении реки, где набитая телегами дорога делала поворот и скрывалась в зарослях тальника, прятавшего речной брод. Неподалеку из недр горы бьёт ключ, вода которого столь холодна, что сводит зубы. Он бежит мимо дома Григория Багулова, окружившего свой двор тремя большими огородами. Для полива специально выкопал по вместительной яме на каждый огород, избавил домочадцев от необходимости возить на телеге воду из реки или горбатиться под тяжестью коромысла
    Ефим из здешних казаков, человек необычной выделки. Одно время всерьез озаботился, что неплохо бы к старости лет в офицеры выйти, однако понял, что не каждому уряднику светят погоны есаула. Отступился и мозги на иное поворотил. Умел он выгоду извлечь из того, что другому в голову не придёт. К тому же был ловкий, расторопный человек, одно слово – скорохват. Но в хорошем смысле, кроить голенище из блохи, обжуливать кого-то не в его характере. Оборотистый вышел из него торгаш, хотя обиженных вокруг нет. Наоборот, случится нужда – поможет, нужен совет – подскажет. Не обидела природа умом и сердцем урядника Ефима Кочмарёва, дай Бог ему здоровья!
    Много мест разных примерил на себя пока не зацепился душой за чудный склон у ручья-студенца. Тут и зажил на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Дом по здешним меркам на загляденье, в резном кружеве весь, с верандой на две стороны. Сидя здесь, чаи гонять у самовара – чем не достойное занятие для человека, который молодость не пустил на ветер, да и сейчас полезен посёлку.
    Порядок домов нижней улицы начинается с подворья поселкового атамана Герасима Богданова, георгиевского кавалера. Улица здесь прямая, будто жилые постройки замерли по команде казачьего атамана и опасаются сделать лишний шаг к дороге. Она так и зовётся – Атаманская, упирается в озерину с проточной водой – в поперечнике не меньше ста сажён. Мимо такого благодатного места только ленивый мог пройти, а таких в поселке отродясь не бывало.
    Ефим Добрынин со своей Степанидой положили глаз на пригорок у озера ещё с того времени, когда прятались от чужих глаз задолго до сватовства. Знали, что родители с той и другой стороны давно уже не против породниться, поэтому могли себе позволить планы на будущее. Обе семьи жили крепко, держали прислугу и наемных работников, поэтому и дом для молодой выстроили на абы как, а всем на загляденье. Вместительней его, пожалуй, не было в посёлке, высоченные потолки, окна с видом на озеро. Не надо никуда ехать –  разводи птицу, снабжай купцов гусями и утками, а любителей понежить себя на перине – отборным пухом.
    Стоит шагнуть через ручей по бревенчатому мостку и вот тебе – рукой подать – кузница, где день-деньской звенит железо. Одних плугов да сабанов к весне жуть сколько надо – растёт казачий посёлок, множатся семьи, прибавляется пахотный клин. Кузнецу и без того невпроворот работы – тележные оси, поворотные шкворни, обода к колесам телег излаживать. Одних только подков требуется столько, что без подручного уже никак нельзя.
     Тут Кольча, младший сын Каниды Багулова в самый раз пригодился. Рука уж больно точная да садкая, металл так и поёт в его руках. По годам зеленчак еще, в приготовительный разряд только через две зимы запишут, однако соображение по части железа имеет. «Была бы воля моя, – размышляет кузнец Касьяныч, – научил бы его даже сверх того, что сам умею».  Кузницей нижняя улица заканчивается.
     В подолу у косогора, там, где склон плавно переходит в картофельные огороды, своевольно, прихотливо, без оглядки на соседей отдельными скоплениями укрепились на земле другие дома. Про меж них болотца, озерины, вечно сырые мочажины, которые питают разрезающие косогор ручьи и подземные ключи. Есть среди них есть и такие, что пахнут тухлыми яйцами – там даже утки не желают селиться. В основном же вода приятная на вкус, холодна, чистоты необыкновенной.
    Летом здесь просто райский уголок. Домашняя птица соседствует с дикой. С приходом тепла увалы в точках пасущихся коз, набивающих утробу ургуйками. В это время массовый выход личинок, квартировавших всю зиму под кожей животных. Для них ургуйки как плеть для ленивого коня. Пройдет всего несколько дней и паразиты оставят коз в покое до новой зимы.
    Добыть дичинки не составляет труда. В начале мая любители охоты по перу отводят душу на утиных перелётах, глухариных и косачиных токовищах. Когда наступает жатва, тетерева собираются отовсюду – закрайки березняков одеваются в чёрное. Птиц так много, что не видать белых березовых стволов.
     Василий Деревцов, что поселился в центре посёлка в аккурат у безымянного ручья, учудил совсем потешное. За крайним огородом, там, где ручей образовал мочажину, устроил солонцы. По случаю досталась ему дармовая соль, вот он и высыпал её среди ивовых кустов. Бывает, солнце только клонится к закату, а козы уже идут солонцеваться. Сам Васька не пользуется этой благодатью, другим тоже путь сюда заказан. Есть желание – иди, смотри, любуйся. Не забывай, что и ты частичка природы. Захотелось козлятинки – вали в лес, там ты почти на равных со сторожким зверем. Вот и покажи своё умение, что не только в собственном загоне можешь добывать себе на пропитание.
    Васька лицом смугл, телом крепок, натурой зудыристый. Вроде переехал не раньше других, а развернулся то как! Три амбара цепочкой подались в гору. Отец Василий Миронович, цыганистого вида ядрёный старик,  на завалинке сидеть не желает. Жена его почтенная Гликерия----------------------  подле старика делает свою бесконечную работу. Сказывают знающие люди, глава семьи от того так выглядит, что в жилах течёт цыганская кровь. Зато у Гликерии кожа напоминает увядший березовый лист – признак тунгусских чистых кровей.
    Похоже, старик и на смертном одре будет искать себе посильную работу. Помимо воли пальцы все время в движении, глаза рыскают по сторонам – чего бы еще поделать? Не свойственно казакам считать чужие деньги, однако на сей счёт имелось твёрдое суждение: прижимистый старик наверняка закурковал немало серебра, к которому имел общеизвестную слабость, а теперь и сам поди забыл потайное место. Так это было или нет, но после смерти Василия Мироновича небывалый ливень от верхнего амбара и до самого крыльца жилого дома выстелил серебром настоящую дорогу. Видимо, вспомнил на том свете о зарытом кладе и вернул детям и внукам, чем владел при жизни.
    Из задумчивости вывел ржавый голос старого ворона, который сидел на прежнем месте и упорно дожидался привычного угощения.
   – Что, нахлебник, проголодался? – сказал Канида гася самокрутку пальцами, привычно скатывая её в горошину. Только потом бросил её в снег.
    – Не оставит хозяйка голодными ни собак, ни тебя.
     С этими словами пошёл в конюшню, надеясь, что успеет сегодня вывезти с луговины не меньше двух возов сена. Под ногами мягко хрумкал снег, в лучах поднявшегося над горизонтом солнца казачий посёлок казался красивым и опрятным. Недавние воспоминания всё ещё волновали кровь. Однако к этой радости примешивалась тревога: как выстоять, продержаться, сохранить поголовье?.. «Авось, Господь, услышит наши молитвы». Почувствовал на душе некоторое облегчение.

На снимке: атаманы казачьих станиц 4 отдела Забайкальского казачьего войска. 1912 год.