Надин лог

В жаркий июль речка Яя мелела. На перекатах ее можно было перейти вброд. В это время поспевала клубника. Солнечная сторона Надиного лога казалось, покрыта красным бархатом! Обычно деревенские бабы ходили собирать ягоду компаниями. Брали с собой детей.  Вечером, с полными ведрами душистой клубники, с веселыми   песнями, возвращались домой.

 Наде в ту пору было десять. Девочка она была самостоятельная ( как и все деревенские ). Мама работала на колхозной ферме дояркой. В свободное время,Надя посадив, сестрёнку Любу , которой было три годика на « загорбки», Надя убегала в лог поиграть! Весной «огоньки» собирали, венки плели, «пучки» ели. Летом клубнику, осенью черемуху, смородину, костянику.          

Мама придет с вечерней дойки:
- Надька, Любка! Где вы есть?
Соседи отвечают:
- А где же им быть. Надька опять в свой лог убежала.
Так и повелось. Мужики:
- Сосед тебе, где покос отвели?
- Да как перейдешь Надькин лог, налево.
Бабы:
- Куда за ягодой пойдем? В Надькин лог! Где веники вязать будем? Да за Надькиным логом  сразу березняк начинается…

Деревня называлась «Наша родина». Была это одна улица, десятка два домишек с огородами,  которые спускались к реке. Жители  деревни,  «нашеродинские», работали кто в колхозе, кто в поселке за речкой.

 «ОЛП» назывался (отдельный лагерный пункт), а все потому, что половину занимал лагерь, «зона».

Забор, колючая проволока поверху, а внутри «зеки» ,  у нас их называли «сибулонцы». Начальником оперчасти «кумом» в лагере был  Козуб,  хромовые сапоги и узкие глазки выражали полное превосходство над другими.

 Наде в то время исполнилось восемнадцать. Любе одиннадцать. Отца у них арестовали в 40 году. «Отравил» колхозное поле, « в сентябре неожиданно рано выпал снег вот и пропала пшеница. Он работал счетоводом в конторе колхоза, (грамотный в очках, подозрительно). Дали ему десять лет, помер он в лагере на далекой станции Сковородино.

Я проезжал эту станцию, и пока поезд делал круг, подумал: « На петлю похоже!»    

Мамке дали пять лет  как пособнице «вредителя» и отправили недалеко, в Томскую область. Какая то изощренная, издевательская система. Казалось, почему бы не в «Олпе» оставить,  такая же глушь да тайга вокруг.

 Одну только зиму выдержала мамка Нади и Любы…  Весной простудилась и померла.

Надя пошла, работать на лесогавань. В те времена, вплоть до 70х годов сплав леса по реке был « молевым», бревна накапливались в «гавани» Там их вручную, баграми сортировали. Труд был тяжелым опасным.

 Однажды соскользнул багор, и Надя упала в воду, ударившись грудью. Временно ее перевели на «легкую» работу, уборщицей в контору «Олпа». Поздним вечером домывала она пол в кабинете, какого то начальника…

Козуб вошел тихо, закрыл дверь, повалил онемевшую от испуга девушку на пол… Застегивая штаны пригрозил, чтобы молчала.

… Глотая слезы, Надя домыла пол и пошла на речку… Утонуть  не дал Семен, живший по соседству. На « вечерки» он не ходил, потому как был заядлый рыбак. Ставил  переметы, видит девка тонет, нырнул, обмотал бечевой и на берег вытянул. Придя в себя, отплевывая песок, судорожно икая и всхлипывая, Надя рассказала обо всем парню.

 Через месяц они поженились. Семен оказался мужем смирным и работящим, построили небольшой домик, только жить начали, и…

 Война! 

В ноябре 41 призвали Семена, и в ноябре же убили при обороне Москвы.Осталось от него одно письмо, « … сообщаю Вам моя дорогая жена,что у меня все хорошо… как ты там без меня живешь..? Если родится сын то Гришей назови…».

Всю ночь причитала над похоронкой Надя. Женщины соседки, скорбно сидели рядом, смахивая слезы. Утром, беременная  Надя пошла на лесогавань, толкать осклизлые бревна. Только во взгляде у нее появилось, что-то недоброе…

В декабре ребеночек народился.  В холодную весну 42 года умер. Сколотила гробик, уложила Гришеньку и отнесла на кладбище. Закидала землей неглубокую могилку… молча постояла над печальным холмиком, и отправилась на работу, войне был нужен лес.

 Злым огоньком ненависти сверкали ее глаза, когда охранники весело смеялись над «сибулонцами». Работали они вместе. поселбольной оказался. Поговаривали, что дядя справку сделал в «Олповской» больнице. Может так, а может, нет… кто знает.

Я уже рассказывал, что маму отправили на работу в шахту, а ее подружка Люба осталась в Нашей родине и все также работала на лесопилке.

Война приближалась к концу. В деревне появились мужики, безногие, безрукие, с трясущейся головой, но мужики. Один из них был Коля « киномеханик». Без ноги был, на деревяшке прыгал, «киномехаником» его позже прозвали.

 Ногу ему в плену отрезали,  Однажды вызвали его из барака, уложили в светлую чистую комнату, накормили, и он уснул. А когда проснулся, ноги уже не было,а «культя» была аккуратно забинтована.

Зачем было отрезать здоровую ногу, он так и не узнал.

В плен попал, как и большинство рядовых и офицеров Красной армии, окружили немцы, автоматы навскидку…жить хотелось. Три месяца пробыл  в лагере, неожиданное наступление наших войск помогло.

После проверки отпустили Колю домой. Работал он в сапожной артели, там они и встретились с Любой.

Пришла она сдать в починку старенькие туфли и сердце у Коли чуть остановилось, дышать тяжело стало. Обычное лицо, аккуратная фигурка,  но волосы..!!! 

Люба скидывая платок, зацепила шпильку и тяжелый узел на затылке внезапно распался. Отливавшая золотом коса упала ниже пояса.

 Как она сохранила эту красоту в то время, когда вши были домашним насекомым и многие женщины обрезали волосы как можно
короче...неизвестно. И еще!

 Веснушки настолько густо усеяли ее лицо и руки, что Коле стало весело.
- Что конопатая, туфлишки принесла?

Она смутилась, покраснела и тихо ответила: 
- Да.

 Как возникает любовь? Никто не знает.

Свадьбы не было, но подарки молодоженам были. Достала баба Дуня из сундука кусок ситцевой ткани, аккурат перед войной купленный, сшила платье Любе. Надя, сестра ее, колечко серебряное протянула:

- Семена, мужа моего подарок, надень сестренка, пусть хотя бы у тебя все хорошо будет!

Ночевали молодые у соседки, которая в двадцать лет уже вдовой стала. Жила одна, потому с легкой завистью оглядев жениха, поздравила Любу и ушла к подружке, тоже вдове.

Потом была для Любы и Николая, длинная и короткая… ночь..! Целуя конопушки на ее груди, впервые в жизни он произнес:
- Люблю тебя!
Она вздрогнула, обняла, прикусила крепкими зубками его плечо и, сливаясь с ним в единое целое, прошептала:
 - Я тоже люблю тебя!

 Война окончилась и наступил тот день которого, так долго и мучительно ждали.

Победа..!!!

Порадовались, поплакали, поплясали и на работу, тащить тяжелые ,мокрые бревна на берег реки и на лесопилку… По прежнему было голодно. Молодые обживаться стали, за год «засыпуху» построили. Двойные стены из досок, внутри земля, маленький домик, но свой.

 Я и сейчас не понимаю почему, когда вокруг был лес, на берегах лежал лес, не разрешали строится из него. Помню через пятнадцать лет после войны, мальчишкой, помогал соседу ночью таскать из реки бревна для пристройки к дому. Получается воровали мы у государства, посадить за это могли запросто.

Вот только Любу и Колю  не зарегистрировали в поссовете, потребовали какую-то справку, а ее не было. Коля разозлился, «деревянную» ногу вперед выставил, что-то доказывать стал. Однако не подействовало.

 Поэтому когда родился у них сын, то фамилия у него была мамина, а в графе «отец» прочерк.

Назвали парнишку Витькой, Виктором, в честь победы. Много тогда было нас Витек, в России.

«Обьездчик» Евдоким, который исполосовал плеткой Любу и маму, тоже женился, молоденькую взял из соседней деревни, построил дом рубленый с голубыми ставнями. Только детей у него не было.

Место ему выделили рядом с «засыпухой», в которой ютились Люба с семейством.
Похохатывал при встрече: 

- Как задница, не болит? Вкусный овес был?

Люба боязливо отмалчивалась. Однажды Коля ее, случайно услышал и стал расспрашивать, после  рассказа помрачнел, задумался.

 - Ой не связывайся, у Евдокима дядя вон кто, а мы… Ой не связывайся - стала просить Люба, увидев его изменившееся лицо.
- Ладно, ладно, успокойся не буду. – ответил Николай.

 Через несколько дней в сапожной артели произошло то, что мужики назвали:

- Ну кино, ну кино, а Колька наш киномеханик!

Надо сказать, что к тому времени Евдоким  из объездчиков ушел,а дядя его Козуб в   
большую силу вошел, начальником зоны стал.

 Да и контингент лагеря увеличился, эстонцы, латыши, крымские татары и другие « нацмены» которые « провинились» во время войны..., прибывали этап за этапом…

 Получил Козуб офицерское звание, «сибулонцы» построили ему большой дом рядом с забором лагеря, вроде как служебное помещение значился по бумагам этот дом.

 Жил  Козуб один.

Слово его было законом для властей поселка.
И потому Евдоким был легко принят в сапожную артель и хотя ничего не понимал в шитье обуви, был назначен начальником.

В тот день он как обычно спускался по ступеням, ведущим в полуподвал барака. Обувной цех назывался. Мужики-инвалиды сидели за верстаками и занимались своим делом. «Деревянные ноги» отстегнутые от культей были сложены у двери.

 Одна из ступенек скрипуче затрещала и подкосилась. Споткнулся Евдоким, куча «ног» развалилась и он «хрюкнув» как боровок, свалился лицом вниз, выставив широкую задницу.

 Колька «подскакал» на одной ноге и ударил шилом в ж…у начальника, тот завизжал, задергался:

- Убивают..! Помогите..!

Сдернув рукавицу « брезентуху», Николай перевернул Евдокима, прислонил к остаткам ступеней, спросил:

- Больно начальник? А девчонок плеткой свинцовой…не больно было? Падла ты и гнида! Ты тварь хуже фашиста. Жаль что живой останешься...!

Приходил следователь. «Людишки» ползали перед ним переставляя руки, заверяли что все случайно получилось.

- А сапожный инструмент мы завсегда под лестницей складываем - в голос утверждали они.
С тем и ушел следователь. Дело закрыли.

Мужики в тот вечер много водки выпили. Смеялись, Кольку «киномехаником» называли. Войну вспоминали, потом плакали да жалобные песни пели…               
               
Евдоким, отлежав в больнице, в артель не вернулся. Старшим, в «олповский» магазин пристроил дядя, который узнав о том, что произошло, обругал его « размазней », потом добавил:
 
- Страх потеряли фронтовики поганые …

Грязно выругался, и стряхнув сопли из под широкого, похожего на грушу носа, уверенно сказал:
 
- Подождем, повод найдется.

В 1951 году арестовали Колю «киномеханика». Был в плену у немцев, значит хотел изменить родине.

В ту же ночь Евдоким выдрал с «мясом» крючек двери Любиной «засыпухи». Бил и топтал сапогами, такими же начищенными как у Козуба.

Все было на глазах ребенка, от испуга тот стал заикаться. Утром, баба Дуня, ступив на порог, охнула и  тяжело опустилась на колени. Люба лежала на полу, рядом притулившись к мамкину боку, спал Витька.

Смыв кровь и закрыв лицо платком Люба пошла на работу. Витьку надо было кормить, а стране был нужен лес.

После ареста Коли прошел год и никаких весточек от него не было.Она пыталась узнать где он, что с ним? В поссовете таких справок не давали, решила сходить в контору «Олпа». Долго простояла в длинной очереди таких же несчастных женщин.

В узкое окошко высунулись руки, белые, с мясистыми пальцами, взяли листок бумаги с просьбой. Через неделю эти же руки возвратили листок с синей надписью «химическим» карандашом.  «Отказано».

Потом ей подсказали, «что можно узнать»,но только родственникам. А они были незарегистрированы, поэтому была она не жена, не мать его ребенка, не родственница…

Другой родни у Коли не было. Вырос он в соседней деревне на «прокорме», как сирота. «Прокорм», это значит каждый двор кормил и ночлег зимой по очереди предоставлял. Летом спал где придется. Так и вырос в деревне, которая называлась… Москва! Да, да… именно так. Отсюда и на войну пошел.

Это реальное название и я как автор его не придумал, даже поговорку помню с мальчишеских времен. Если по порядку то за Нашей родиной, в сторону Мариинской тайги стояли деревни: Мальцево, Ломовица, а потом Москва, вот и говорили: «Москва столица за Ломовицей!»
             
Надя, после ареста Коли перебралась к Любе, вдвоем легче, да и за Витькой уход был нужен, Работала она на «лесотаске». Отсортированный лес тащили из реки на берег, грузили на повозки, запряженные лошадьми и отправляли на лесопилку.

Мужики, несмотря на обилие женского пола, вокруг, выделяли и замечали ее.

Фуфайка, резиновые сапоги, юбка, обтягивающая крепкие икры ног, обычная вдовая бабенка того времени. Разве что коротко остриженные огненно рыжие волосы, да высокая грудь с ложбинкой таинственно уходящей вниз широкого выреза кофточки. В ней было то неуловимое, о чем бабы в то время говорили:
- У бесстыжая..!

Мужики, женатые и холостые иногда жестко дрались из за нее. Тем более она не могла отказать кому-либо из самых настойчивых.

Люба, узнав про это ругалась. Однако Надя махнув рукой, говорила:

- Не пропадать же бабе одной, у тебя, хотя и безногий, но муж был, Витьку сделал. А мне как? Или я не живая. Слезы лить и ждать. Кого? Мне уже под тридцать, Семена, мужа моего не вернешь да и молоденьких солдатиков жалко. Войну видели, а женщину нет.»

Вот такую Надю увидел в «олповском» магазине начальник лагеря Козуб. Он не узнал в ней ту испуганную девчонку, которая когда-то жалобно просила его:               

- Дяденька…Дяденька не надо! Дяденька не надо!

На следующий день Евдоким пришел к Любе. Она, прижавшись к печке смотрела на неожиданного гостя с испугом. Сердце замерло от предчувствия…

- Что то с Колей? - прошептала чуть слышно.
 
Евдоким поморщился:

- Он враг, изменник родины, в плену был у немцев. Понятно?

 Баба Дуня, соседка Любы, сидевшая за прялкой печально проговорила:

- Калека он, от войны пострадавший. А ты изверг еще и ребенка его калекой сделал.  Парнишка заикается и во сне кричит от испуга!

- Ты помолчи, не докажешь, а если и так? Жаловаться будешь? Попробуй, потягайся с Козубами. Мы власть и сила. Помни это.

- Щенок ты, но за тобой зверь стоит, этим и живешь, тебе не страшно? Люди ведь все видят.

- Ха, ха, ха люди! Вы что ли люди?

Евдоким засмеялся, сверкнув золотыми коронками зубов. Надя, слушавшая это, встала из-за стола, глаза ее вновь загорелись злым огнем ненависти.

- Но, но… не поглядывай, я не к тебе пришел.

Надя вышла из комнаты.


- Вот ты! - он ткнул пальцем Любе в лицо:
- Хочешь узнать про своего одноногого? Помогу, но с условием, отец один живет, бельишко скопилось. Надо бы постирать. Пусть Надька придет.

Радостно потянувшаяся Люба, не сразу поняла смысла сказанного. Уловила одно, что живой ее Коля и согласно закивала головой.

 А Евдоким брезгливо оглядев, убогую обстановку в комнате, добавил:

- Голодранцы вы и зачем только живете? Отец ждать будет.

Только когда он ушел, Люба поняла, что необходимо сделать. Бессильно опустив руки, склонив голову набок, она опустилась на табуретку.

 Прошло несколько дней. Надя прихорашивалась перед зеркалом, собираясь на танцы в «олповский» клуб. Был такой барак, где под баян и патефон, одинокие девушки и молодые вдовы топтали деревянный пол. Послевоенная жизнь брала свое. Люба сидела в уголочке и тихо плакала.

- Ты чего как пришибленная? Зачем этот гаденыш приходил? Или с Витькой что?

Люба сквозь слезы все рассказала.
Надя долго, очень долго молчала. Наконец глубоко вздохнув, сказала:

- Значит, судьба с этой сволочью меня связала! - и невесело рассмеявшись, добавила
- Не горюй сестренка, пусть подавится, с меня не убудет…

…Утром Люба встретила Надю на пороге. Виноватый и ждущий был ее взгляд. Ох, как ждущий! Надя хмуро проговорила сквозь зубы:
 
- Сказал, через неделю адресок даст, напишешь своему Коле. Запрос какой то начальству надо делать...

Проговорила и, упав на кровать глухо завыла. Задравшееся платье, открыло оголенные ноги, на них багровели кровоподтеки.

- Господи, Наденька за что же он тебя?

- А он не может, если не бьет. Всю ночь бил и кусал, фашист проклятый!

- Надя, родненькая прости меня, прости…

 За ситцевой занавеской, на полатях сладко спал Витька. А сестрам пора было на работу. Стране был нужен лес. Через несколько дней Надя, также утром, принесла бумажку с адресом.

Люба отправила письмо, и неожиданно быстро получила ответ. Коля писал, что жив здоров, в лагере работает сапожником. Обещают перевести на «бесконвойку», то есть разрешить выход за зону. А потому он звал их к себе. Лагерь находился в крупном городе, на другом краю области, « сибулонцы» строили большой завод, а Коля чинил им обувь. Назвали город в честь «великого и любимого» вождя, и потому никаких легенд вокруг названия не существовало.

Люба сразу же собралась в дорогу. Собрав пожитки, «шебуру» как она говорила, укутала сына потеплее и присела на скамейку, « на дорожку». Надя, взяв на колени Витьку, села рядом. Смахивая слезы, помолчали.

- Прощай сестренка, прости меня за все! Не увидимся больше.

Надя прижала Витю к себе и добавила:

- Мальца береги!



Через три месяца в поселке случилось происшествие, загорелся дом начальника « Олпа». Пожар вспыхнул в ночь на второе марта 53 года. Когда раскидали горячие от жара бревна, обнаружили скрюченный труп хозяина Козуба, на шее его был затянут обожженный обрывок брючного ремня…

Надю арестовали в тот же день. Следствие было недолгим. Приговорили к 20 годам лагерей.
А в « зоне » был праздник, «Усатый» хозяин страны… «дал дуба»… Вольные жители поселка плакали стоя у черных «тарелок» репродукторов, растерянные охранники забились по углам,« сибулонцы» варили «чефир» и улыбались. А баба Дуня плакала за Надю.
            
В 1966 году я приехал в Нашу родину перед отправкой на срочную службу в армию, к  бабушке Дуне, она мне и сказала:

-  Надю освободили. Туберкулез. Помрет скоро, кровью харкает!

- А где она? - спросил я.

- Да в той  же «засыпухе» где с Любой жили - ответила баба Дуня и добавила:

-  Не ходи, еще заразишься.

Уже в армии я получил письмо от мамы, в котором она написала, что Надя умерла.

Нашли ее в Надином логу, под березкой лежала, а рядом бидончик с рассыпанной вок
 
               
Так случилось, что я сорок лет не был на своей малой родине и однажды... "защемило"... надо прощаться!

 Приехав, решил сходить за грибами. Было это в начале августа, погода была  пасмурной, накрапывал мелкий дождик, но было тепло. Побродив по березовым околкам, набрав с десяток разлапистых сочных груздей, я неожиданно заблудился.

Продираясь сквозь бурелом, наткнулся на тропинку.Заросшую травой, но тропинку. Пошел по ней надеясь, что куда нибудь выведет.

Тропинка кончилась перед поваленными остатками забора. Передо мной было старое кладбище, и я понял, где нахожусь.

Мальчишками, когда ходили на рыбалку, мы всегда забегали сюда чтобы найти конфетку.

Маленькую серую «подушечку»-конфетку которую оставили на могиле, приходившие помянуть родственники  и друзья умершего.

Долго ходил между истлевшими крестами и вросшими в землю пирамидками с пятиконечными звездочками наверху. Надя была похоронена на этом кладбище.

Могилу ее  не нашел…               

Домой возвращался длинной дорогой, через Надин лог. Спустился по крутому склону вниз, в тёмные, сырые заросли мелкого кустарника. Присел на валежину. На душе было тоскливо.

Достал из рюкзака фляжку , отвинтил крышку и сделал два глотка, внутри все обожгло. Стало легче. Плеснул спиртное на землю,чтобы помянуть Надю…

- Спи Надя спокойно! Я помню, потому дети, внуки мои, будут знать и помнить как вы жили в Нашей родине. Обещаю тебе!

  Надин лог и сейчас есть, за деревней Наша родина.
По правому берегу речки Яя, когда вы идете к Белой горе, будете через него проходить.

Только клубника там уже не растёт.