Х. Лето уходит

Утро двадцать шестого августа встретило меня непривычной молчаливостью. Не капал дождь, не шептались листья, не свистел ветер. Было ровно пять утра, когда я внезапно открыла глаза, снова напуганная невнятными кошмарами и жуткими видениями. Тени пугливо шарахнулись от света настольной лампы, я, сонно потирая глаза, выглянула в окно. На горизонте едва-едва разворачивался рассвет – концентрированные краски, не разведенные серостью наступающего дня, скопились над упрямо ровной  линией схождения земли и небес. Полоса, готовая взорваться и окропить кровью пухлые облака.
Я отхожу от окна, ничего особо не решив, натягиваю кофту, словно под гипнозом. Бренчит ремень джинсов, бормочет молния свитера, застегнутая до подбородка. Я мягко закрываю за собой дверь, спускаюсь по крутой лестнице и выхожу на улицу. Одна, словно единственный человек, переживший конец света. Меня стискивает непривычный холодок, и я потягиваю носом воздух. Осень. Она уже здесь. Приползла, спряталась в кустах и в воздухе. Я медленно иду по тротуару, шаркая ногами, подпинывая камешки и обходя безликие цветочки, выбившиеся из-под бетонных плит. Осень. Осень, осень. Как же так получилось, что лето прошло так быстро? Ты каждый год подгоняешь этот гадкий снежный осадок, прячущийся от апрельского солнца в еще не прогретых дворах, срываешь листы с календаря, хоть месяц еще не прошел – лишь бы создать видимость того, что лето уже мчится. А оно прилетело, мелькнуло зеленым пятном и исчезло. Понял ли ты, что за три месяца ты ни разу не успел выпить холодной родниковой воды в полуденную жару, искупаться в водоеме, вздрогнуть от раскатов грома или сдуть облачко семян одуванчика? Так и сидишь, обескураженный, а вокруг опадают листья.
Я сворачиваю на улицу Чехова, шумно вдыхаю влажный воздух и оборачиваюсь. Все вокруг такое пустое и спящее. Час, когда весь мир принадлежит бодрствующим – прекрасен. Первая (или последняя) машина, шурша шинами, виляет за угол и исчезает из поля зрения. Сегодня прилетает Артем. В половине третьего он уже будет стоять в аэропорту, ослепленный архитектурными различиями, оглушенный бездной, раскинувшейся между столицей и нашим городком. А пока он безмятежно спит. Счастливчик.
Я снова прихожу к каменному барьеру моста, вскарабкиваюсь на него и так и сижу, недоуменно моргая, словно сова. Письма. За это время я почти каждый день писала письма, делала из них самолетики и отправляла в путь. Надежнее, чем Почта России и в тысячу раз романтичнее. Я мечтательно смотрю вперед, болтая ногами над каналом, думаю. Интересно, где опустились все мои самолетики? Кто-нибудь их прочел? Или все они встретили свою смерть в водах канала, сброшенные туда ветром?
Внезапно ход моих мыслей обрывается. Я испеку тортик. Я порадую Артема своим первым тортиком в жизни, встречу его со всей сердечностью, чтобы он понял, как я ждала его, своего единственного друга. Я резко поворачиваюсь, и в глазах темнеет. Пальцы судорожно цепляются за шершавую поверхность барьера, я перевожу дух. Черные мухи перед глазами исчезают. Господи, я чуть не свалилась в канал! Эти моменты «провала» начинают беспокоить меня.
Я несусь домой со всех ног, припоминая все, что должно быть дома для выпечки. Коржи? Спрошу у мамы. Сгущенка? Всегда в нижнем ящике шкафа, как и какао. Я взлетаю по ступенькам, врываюсь в квартиру и сталкиваюсь нос к носу с мамой.
-Ой!
-Варя? – мама сонно хмурится, теплая и взъерошенная, - Ты откуда?
-Я ходила прогуляться, - горячо шепчу я, стягивая кофту и бросая ее на пол: - Мне нужна твоя помощь.
***
Солнце брызнуло первыми лучами в кухню, преломляясь в граненых баночках для приправ и специй, утопая в густых сиропах в бутылках. Мама постоянно смотрит, как поживают коржи в духовке, я энергично взбиваю венчиком масло со сгущенкой. На губах играет улыбка, несмотря на то, что я вся в муке и пятнах масла. Мне уже шестнадцать, а я так и не умею хорошо готовить, позорище.
Мама достает коричневый бисквит из духовки, слегка цокает языком, когда палец касается горячего противня. Я смотрю на нее и вижу себя через много лет. Каштановые длинные волосы собраны на затылке в тугой пучок, но несколько упрямых прядей танцуют у круглого лица, отливая медовым цветом в солнечных лучах. Голубые глаза, обрамленные морщинками, сосредоточенно и слегка рассеянно смотрят вокруг, искрятся под сенью темных ресниц, длинных и загнутых, словно накладных. Я – словно обесцвеченная копия матери. Я бледная, она розовощекая и свежая. Я светловолосая, она – яркая и темненькая. Я щуплая, почти безгрудая в свои шестнадцать, низенькая, с руками, исчерченными молниями синих вен, а она – цветущая, крепкая и стройная, само воплощение здоровья. Все самое плохое в плане фигуры и внешности я переняла от папы  - и нос, доставшийся ему от его отца, и круглые щеки, и маленький подбородок, и веснушки на запястьях, пестреющие весной.  Но я не жалуюсь – моим детям хоть что-то останется от их деда.
-Варя, теперь какао.
Я послушно киваю и ссыпаю треть коробочки в густое месиво в мисочке. Венчик продолжает путешествовать кругами по сливочно-бежевой массе, окрашивая ее в темно-коричневый.
-Так. А теперь – давай сюда, - мама ловко обмазывает кремом бисквит, укладывает сверху ровные кругляши банана, прижимает это все вторым слоем коржа. Я зачарованно смотрю на это кухонное волшебство, вдыхаю аромат и чувствую посасывание под ложечкой. Мама выскребает остатки шоколадной массы на тортик и щедро обсыпает его крошкой белого шоколада.
-Ну вот. Ты в детстве очень любила такой тортик, постоянно просила его на день рождения, - улыбнулась мама, вытирая руки о кухонное полотенце и составляя посуду в башенку, - Теперь знаешь, как готовить?
-Да, мам, - я снимаю фартук, вытираю щеки от муки, - Спасибо тебе за помощь. Правда.
Мама рассеянно улыбается, открывает форточку, чтобы выпустить печеный дух. Я любуюсь аккуратным тортиком и с завистью поглядываю, как капелька крема стекает на поднос. Такое и есть жалко, хочется любоваться и вдыхать аромат…
Я выглядываю в окно, с улыбкой смотрю на жужжащий город, уже полностью проснувшийся и деловитый, словно улей из бетона и стекла. Кричат дети, разговаривают взрослые, лают собаки. Мы – кровь этого мира, разносим пищу и смерть, омываем собой берега лесов и строим каменные тромбы в виде сверкающих мегаполисов. Люди, такие трогательные в своих мыслях и пугающие в намерениях.
Я вижу, как по двору гордо вышагивает на шпильках головокружительной высоты моя милейшая соседка – Катя Полякова, девушка с характером носорога и внешностью мопса.  Она идет, согнув ноги в коленях, вглядывается в телефон и хмурится от солнца. Ноги белеют из-под короткой джинсовой юбки, пышную вялую грудь стискивает пестрый корсет. Мелированные волосы со всей аккуратностью сколоты на затылке мерцающей заколкой в форме банта, и я смеюсь, качая головой. Вот и ее подружка. Жеманно чмокают друг друга в щечки, ржут, переминаются с ноги на ногу, чтобы скрыть неудобства от впивающихся в землю каблуков, чересчур высоких для прогулки.
-А Катя курит! – издаю я вопль на весь двор и ныряю под окно, давясь смехом. Слышу возмущенный ропот Катеньки, закусываю костяшки пальцев, чтобы не расхохотаться.
-Что за…
-А Катя некрасивая! – пищу я в окно, еле сдерживаясь от смеха, понимая, что меня легко могут вычислить. Лови момент, как говорится. Голос Катеньки срывается на противный визг, пока она пытается понять, кто сливает эти бессовестные и «совсем не очевидные» компроматы на нее.
-А Катю бесит Вика! – кричу я, высунувшись из окна, встав в полный рост и заливаясь смехом. Две подружки тупо смотрят на меня, и, наконец, палец Вики указывает в мою сторону. Я радостно машу рукой:
-Здорова, Катюха! Как жизнь-то?
-Я тебе башку оторву! – визжит Полякова, нелепо вышагивая в сторону подъезда. Тонкий каблук попадает в трещину в асфальте, девушка нелепо вскрикивает, шатается и плюхается на зад. Мой звонкий смех брызжет хрустальными искрами во двор, и я закрываю окно. Пускай приходит, повеселимся. Я прохожу в свою комнату, напевая какую-то песенку, услышанную по радио, смутно догадываясь, что слова в ней совсем другие.
Комната словно бы и сама изменилась к наступающей осени: сладко пахнут сушёные ягоды черники, рассыпанные на газете у окна, блестят свежими переплетами учебники, полученные на днях. Алиса любезно занесла тогда тяжеленный пакет с книжками, и я, смущенно потупив глаза, только улыбалась:
-Ну что ты, Лис, совсем не нужно было…
-Да пустяки, - хрипло выдохнула Алиса, хватаясь за сердце.
Я присаживаюсь на кровать, с сожалением окинув взглядом пустое изголовье кровати. Чистый участок стены без Ловца кажется слепой глазницей. Он так давно исчез… Интересно, куда? Ноги у него, что ли, выросли? Не надеясь на удачу, я заглядываю под кровать и вижу то, что совсем не ожидала увидеть. Рука тянется к находке, пальцы сжимают ее гладкие бока и подносят к глазам.
Пуговица.
Черная, полированная и маленькая, обрамленная серебристым ободком. В четырех дырочках запутались темно-серые нитки.  Я аккуратно осматриваю пуговицу, вертя ее и так, и эдак, словно ища таинственное послание. Странно. Я не припомню у себя вещей с такими пуговками, а мама в моей комнате и не переодевалась сроду. Интересно…Измученная тайными подозрениями и странными предчувствиями, я кладу пуговку в шкатулку и жмурюсь на солнышке. Совсем скоро прилетит Артем. Наверное, мне стоит выглядеть лучше, чем я есть на самом деле, приходит мысль в голову.
«Неужели ты думаешь, что это возможно?» - ехидно протягивает в голове тоненький голос Внутренней Вари, и я мысленно даю ей пощечину. Я буду выглядеть лучше. Я же не хочу испугать Артема, чтобы он вернулся обратно в Москву.
Одежда из шкафа взлетает с вешалок, кружит по комнате, словно цветные птицы. Я вытягиваю из его  глотки голубое вязаное платье, колготки, пару туфель на небольшом каблуке. Вот так. Да здравствует Варя-девушка, давшая сегодня отдохнуть Варе-неряхе. Я мельком смотрю на часы: еще рано. Губы растягивает самодовольная улыбка – у меня есть время. У меня есть еще много времени.
***
Я в последний раз оправляю складки на бедрах и нерешительно смотрю на себя в зеркало. Это не я, это другая Варвара Лисицкая – хрупкое тело облачено в платье чуть выше колена, ноги нервно подрагивают, обутые в каблуки. Копна волос укрощена с помощью расчески и завита во множество мягких, толстых локонов. Я беру в руки коробку с тортиком, закусываю губы, чтобы не хихикнуть:
-Эй, гражданочка, - выдаю я с напускным флиртом самой себе, - Не желаете ли клюкнуть? Вашей маме зять не нужен?
И тут же, бестолково хлопая ресницами, отвечаю сама себе высоким голосом:
-Ах, какой мужчина! Извините, мне пора бежать, я…
-Варя, Варя.
Я пристыженно подскакиваю, заливаясь пунцовым румянцем, и оглядываюсь на маму, которая все это время стояла в дверном проеме спальни. Она сотрясается от беззвучного смеха, зажав рот ладонью, и я рассерженно закатываю глаза:
-Ты когда-нибудь перестанешь меня пугать?
-А ты когда-нибудь перестанешь сама с собой разговаривать? – хихикает мама, - Беги давай, гражданочка.
Я показываю ей язык и торопливо выхожу из дома, цокая каблуками. У подъезда меня ждет такси – разбитая «девятка» с криво присобаченными сверху шашечками.
-Здравствуйте, - вежливо говорю я водителю, однако, он не настроен на доброту и открытость. С досадой выбрасывая за окно сигарету, он включает кондиционер и недовольно смотрит на меня:
-Ну?
-Что? – растерянно переспрашиваю я и тут же понимаю, о чем речь: - А… Аэропорт, пожалуйста.
Водитель всем своим видом олицетворяет усталость и загнанность, и мне становится неловко, что так сошлись звезды именно сегодня, что я оказалась его клиенткой. Машина выезжает со двора, каждый раз судорожно дергаясь в агонии на переключении скоростей. Я смотрю в окно на мелькающие улицы, слушаю вульгарный голос исполнителя шансона, смутно улавливая нехитрый смысл: мама, зона, братаны, осеннее небо за решеткой. Классика таксистов, да еще этот въедливый запах сигарет…
-И приспичило тебе переться в аэропорт в такое время, - ворчит водитель, лавируя в пробках, подрезая машины и грозя кулаком слишком дерзким автомобилистам, - Яблоку негде упасть!
-А вот приспичило! – язвительно отвечаю я, - Вам же с чего-то приспичило именно сегодня быть таким гадким! Или вы всегда такой, и с женой, и с мамой?
Таксист удивленно моргает, словно просыпается, хмурится:
-Да нет, вообще-то… Я обычно не такой…
Я фыркаю, снова отворачиваюсь, провожая взглядом довольную толпу неформалов у памятника. Таксист молчит, однако угрюмая атмосфера в машине начинает потихоньку исчезать. Шершавые темные пальцы водителя касаются магнитолы, убавляя рычащий голос певца на минимум, и я довольно усмехаюсь.
Наконец-то, машина в последний раз виляет и прижимается к тротуару, обогнав какую-то женщину на фордике, таксист оборачивается ко мне:
-Двести.
Я отсчитываю купюры по пятьдесят и протягиваю ему, пристально глядя в недовольные черные глаза. Ну и тип. Однако, таксист, к моему удивлению, выскакивает из машины, открывает передо мной дверь и с улыбкой принимает у меня прижатый к груди торт:
-Ручку, давайте ручку. Да в лужу не наступите.
Я, сраженная наповал, кое-как выползаю из машины, с удивленной радостью принимая помощь, столь неожиданную от него. Таксист долго смотрит на меня, в уголках глаз сбегаются морщинки, словно худенькие мышки:
-Удачи Вам. Не похоже, что вы летите, так что удачно Вам встретить, кого бы то ни было.
Я искренне улыбаюсь и киваю:
-Спасибо за помощь.
Он кивает в ответ, садится в машину и, отъехав от бордюра, растворяется в пестрой машинной реке. Я шагаю по асфальту, слушая крепкий стук каблучков. А на губах зреет дивным цветом счастливая улыбка.
Сквозь большущие окна в зал ожидания льется солнечный свет, и в его лучах пляшут, словно искры, пылинки. Я сижу, нервно тереблю шпагат на картонной коробке с тортом, исподтишка оглядывая людей. Элегантная женщина в красном платье громко разговаривает по телефону, алые губы обнажают белую, идеальную улыбку. Рыжая девочка на сидении играет на планшете, высунув язык, словно розовый лепесток. Небольшая семья, неловко озираясь, пересчитывает чемоданы; красивая, пухленькая мама все время прижимает к мягким бокам сынишку в крепких коричневых сандаликах. Напротив меня сидит крупный парень с жесткой бородой и русыми волосами, лихо зачесанными назад. Он то и дело поправляет манжеты рубашки, галстук, ерошит волосы, смотрит на часы. Я улыбаюсь ему, стараясь передать через себя немножко уверенности и ему. Парень тепло улыбается в ответ.
Я невольно думаю о том, что это все похоже на фильм. Ну, такие ситуации, когда ты едешь с кем-нибудь в автобусе, вагоне поезда или электрички, стоишь в очереди. Ты улыбаешься людям, улавливаешь частички их жизни, словно те самые пляшущие пылинки, и думаешь, что сейчас должно случиться что-нибудь такое… Такое… Метеорит упадет, туман слизнет весь город или машина, в которой вы едете, попадет в аварию. Странные мысли, и после них ты все еще немного не в себе, выходя на своей остановке. Я рассеянно обвожу взглядом зал и задерживаюсь на знакомой копне темных волос. Алиса. Конечно. Я и забыла, что она придет встречать Артема. В моей голове звенья цепи встают на свое место: Артем и Алиса, пара, он улетел, она ждет. Да, все логично. И оттого мне становится слегка неприятно на душе.
До ушей доносится холодный голос, вещающий об отмененных рейсах, утерянных вещах, людях…
«Девочка в зеленой кофточке в белых кроссовках и сиреневых брюках – просьба подойти к буфету, где ждут родители…Девочка в зел…»
Зал заполняется людьми, парень напротив меня с облегчением встает и обнимает свою девушку, их губы нежно встречаются, и я отвожу глаза, слегка завидуя. Взгляд рыщет по толпе, словно луч, выискивает знакомую взъерошенную шевелюру, зеленый блеск глаз… До моих ушей доносится визг, и я вижу, как Алиса, словно торпеда, врывается в людской поток. Неужели он?.. Я растерянно стою в толпе, подпихиваемая со всех сторон. Чья-то сумка врезается в коробку, и я едва не роняю ее на пол. Две обнимающиеся женщины, наконец, отходят, и я вижу их. Артем ласково обнимает Алису, прижимает к себе, по ее смуглым щекам струятся слезы радости, словно бы они расставались не на месяц, а на десять лет. Я с каменным лицом смотрю, как их губы сливаются в нежном поцелуе, вскидываю руку:
-Артем!
Голос тонет, заглушаемый гвалтом встречающихся и провожающих, смеющихся и плачущих, говорящих, говорящих… Уши глохнут от напора звуков, и меня начинает мутить. Я в отчаянии рвусь вперед, прижимаю злополучную коробчонку к груди, машу рукой:
-Артем! Артем!
На мгновение его голова дернулась в мою сторону, но Алиса, умильно улыбнувшись, сжала его лицо в ладонях. Я остановилась, окутанная ароматом духов, выпечки и горечи, руки трепещут от волнения. Она не дает ему взглянуть в мою сторону, вертится перед ним, словно кошка, я почти слышу, как она мурлычет сладкие слова соскучившейся девушки.  Я не могу подобраться к ним ближе, меня то и дело оттирают спешащие люди, живое телесное течение…
-Артем! Я здесь! – кричу я во все горло, и толпа мужчин рядом инстинктивно зажимают уши: - Артем…
Их пальцы переплетаются, Алиса вскидывает его сумку (разумеется, ту, что полегче) на плечо, Артем улыбается ей, сгибается под тяжестью рюкзака. Они не спеша выходят из зала, и я внезапно вижу, как Алиса поворачивается в мою сторону и улыбается. Улыбка дьяволицы, улыбка соперницы, улыбка женщины, которая ни за что не отдаст свою добычу в когти другой. Я стою в море людских тел, чувствуя, как острые локти пихают меня под ребра, как голоса шипят в ухо едкие слова, как волосы цепляются за застежки чужих сумок. Мысленным взором я вижу, как Артем ловит такси, как они садятся вместе в машину, едут домой, где любимого сына и брата уже ждут угощения от любящей семьи… В горле закипает желчь, и я мчусь к выходу, страстно желая глотнуть воздуха, очищенного от духов, пота и чужих поцелуев. Коробка вся измята, платье задралось много выше, чем ему положено, в глазах закипают слезы. Он слышал меня. Он слышал меня, но не соизволил даже обернуться!
Я выдыхаю, оказавшись на загазованной улице, поправляю платье, встряхиваю волосами. Шатаясь от смутной боли, я сажусь на скамеечку, ставлю коробку рядом с собой и судорожно вздыхаю. Вдох – выдох. Комок в горле разбухает, гроза разразиться дождем из слез, но я держу себя в руках. Вот так, Варя, вот так.
-Девушка, Вам плохо? – учтиво спрашивает меня юноша, обнимающий за талию полную девицу. Оба смотрят на меня так, словно я обезьяна, сбежавшая из зоопарка.
-Нет, я в порядке, - я кривлю губы в подобии улыбки, смаргиваю подступающие слезы.
-Вам точно не нужна помощь?
-Нет, черт возьми, не нужна!
Парочка испуганно шарахается в сторону и удаляется, то и дело оглядываясь на меня. Ну и пусть. Неужели не понятно, что это мои личные проблемы!
-Девушка, Вы потерялись? – важно спрашивает охранник, проходя мимо меня: - Может, позвонить Вашим родителям?
-Я что, похожа на ребенка? – мой голос срывается на крик, впивается иглами в уши мужчины, и тот качает головой:
-Нет, что вы, я просто…
-Кому еще кажется, что мне нужна помощь? – визгливо спрашиваю я, вскакивая со скамеечки и хватая свою коробку: - В очередь! Все, кто хочет позвонить моим родителям!
Охранник делает вид, что просто проходил мимо, я ловлю на себе взгляды людей, собравшихся у аэропорта. Невыносимое чувство, схожее со светом прожекторов. Все пялятся на меня. Будто я действительно животное, а то и псих, сбежавший из ближайшей лечебницы. Пара женщин перешептывается, глядя на меня, маленький мальчик дергает маму за штанину:
-Ма-а, а что эта тетенька делает?..
Я шумно вдыхаю и выдыхаю. Варя, ну что с тобой случилось? Ноги несут меня прочь, свободная рука расталкивает толпу, и я внезапно врезаюсь во второго охранника, чья пятерня совсем не по-джентльменски хватает меня за локоть:
-Что это, девочка, в коробке у тебя?
-Не ваше дело! – рявкаю я, - А ну отпустите!
-Ну, уж нет, никуда ты, красотка, не денешься, - рука встряхивает меня, и я краснею под взглядами толпы зевак: - У тебя там бомба?
-Да, - усмехаюсь я, с остервенением вырываясь и отходя на пару шагов: - У меня там бомба.
Пальцы срывают хрупкую веревочку шпагата, раздирают картонную коробку и отламывают ломоть от вкуснейшего торта:
-ЛОЖИСЬ! – визжу я так, что уши закладывает; толпа кричит и бросается врассыпную, шоколадный кусок теста с влажным шлепком врезается в физиономию ошарашенного охранника. Я тяжело перевожу дыхание и, отстранив липкой пятерней в сторону мускулистое тело, направляюсь к выходу. Толпа сзади медленно разражается хохотом.
Я шагаю вперед, заворачиваю за угол то одного дома, то другого. Мимо проносятся в цветном калейдоскопе шумные магазины, звонкие торговые центры, мелодичные кафе. Я не знаю, куда я иду, лишь бы оказаться подальше. В ушах стоит странный звон, в груди плещется жижа, орошая сердце – суп из одиночества, разочарования и унижения. Я думала, он вспомнит про меня. Тук-тук-тук. Каблуки выбивают истерический ритм по бетонным плитам. Улица Космонавтов, улица Ленина, Чапаева. Дальше от центра, дальше от шума и голосов, от огней и грозного визга машинных колес. Ведь я говорила, что буду ждать его в аэропорту!  Я думала, я что-то значу для него. Ведь мы были друзьями?
Ведь мы друзья?
Цок-цок-цок. Каблуки тупо чеканят шаг по разбитому асфальту, проваливаются в трещинки. Я шмыгаю носом, вытираю щеки. Надеюсь, тушь не поплыла. Я разгневанно смотрю перед собой, выплюнув прядь волос, пахнущих лаком.  Мы с мамой трудились над тортиком, чтобы встретить Артема здесь, на Малой Родине, не просто так, а с приятностью… Я горько усмехаюсь, смотрю на несчастный кулинарный шедевр, слегка помятый и хранящий бороздки от четырех пальцев. Руки трясутся, и хочется швырнуть торт на тротуар, растоптать, чтобы брызнули во все стороны капли крема. Чтобы он никогда никому не достался. Я заношу коробку над головой и осекаюсь. Какая же я эгоистка. Мамины руки, теплые мамины пальцы, ее забота и запах ее пряностей. Руки опускаются, я трепещущими пальцами закрываю картонную крышку. Нет, я не могу уничтожить его.
Внезапно мне в голову приходит идеальная мысль, и я улыбаюсь.
***
В прохладных коридорах ни души, зато на улице торжествует ребячья толпа, радуется последним летним денькам. Взрываются салюты смеха и голосов, а то и громкий визг взлетит, словно ракета, и засияет счастьем ярче всех.
-Вкусно, - довольно произносит Миша,  неуклюже орудуя ложкой.
-И вправду, - улыбаюсь я.
Мы вдвоем сидим в тихой маленькой столовой с голубыми окрашенными стенами и длинными столами, между нами – мой торт на куске картона и мы едим его вместе – я ковыряю ложкой именно то часть, в которой побывала моя клешня.
-То есть, ты прямо в рожу ему засветила? – с любопытством спрашивает Миша, жадно облизывая ложечку. Я удовлетворенно киваю, и он заливается смехом, правда, длится это не долго – кусочек торта встает у него поперек горла, и он долго кашляет, прежде чем мои шлепки по спине помогают ему отдышаться.
-Круто! – сипло говорит он, вытирая выступившие на глазах слезы, - Я бы тоже хотел нашему Анатолику зарядить…
-Анатолику? – хихикаю я. Миша внезапно мрачнеет и кладет ложку, доверительно наклоняясь ко мне. Я отодвигаю торт, чтобы свежая клетчатая рубашка мальчика не испачкалась в шоколаде.
-Анатолий очень любит мальчиков, - шепчет Миша, и шелест его голоса сухо разносится по столовой, словно осенние листья на ветру.
-Мальчиков? – недоуменно переспрашиваю я.
-Ну, мальчиков, мальчиков! – Миша, кажется, расстроен, что до меня не дошло, - Маленьких, лет до двенадцати.
-Ужас какой, - я чувствую неприятную тяжесть в желудке и откладываю ложечку, - Как так?..
Он подглядывает за нами, пока мы переодеваемся и пока мы в туалете, - сумрачно отвечает Миша, поправляя рубашечку, - И некоторых мальчуганов «проверяет на предмет рогатки».
-То есть?..
-Щупает, - Мишу передергивает, и меня заодно. Отвратительно и ужасно слышать это от ребенка.
-А вы жаловались на него? – горячо шепчу я, бегая взглядом по блестящим кастрюлям в кухонном отсеке.
-А то. Пожалуешься тут, - презрительно фыркает Миша, - Он грозится убить, если мы пожалуемся. Мол, родителей у нас нет, нас никто и не хватится. «Утопит, как котят» - вот как он любит говорить.
Я откидываюсь на спинку стула, затуманенными глазами оглядывая высокий потолок. Животные. Нет, чудовища. Нельзя оскорблять животных, сравнивая их с людьми. Ужасные, ужасные чудовища…
-Ты плакала? – весело спрашивает Миша, снова принимаясь за тортик. Я рассеянно смотрю в отражение ложки и стираю изнанкой рукава черные слабенькие потеки. То-то на меня так воспитательница посмотрела…
-Чуть-чуть, - я слабо усмехаюсь и откладываю ложку.
-А почему?
-Ну, неважно.
Миша подбегает ко мне сзади, прижимает грязную ложечку к моему горлу:
-Не скажешь – зарежу!
-Ай! Подожди! – я смеюсь, мягко вытягивая орудие убийства из липких пальчиков, - В этом виноват мой друг.
-Друг?
-Друг.
-Он тебя побил? – Миша серьезно смотрит мне в глаза, и я заливаюсь смехом:
-Нет! Хорошие мальчики не бьют девочек. Девочек бьют только мудаки и слабаки. Запомнил?
-Мудаки и слабаки, - повторил Миша. И чему только я учу ребенка!
Картонка пуста, торт съеден. Миша с сожалением соскабливает последние крохи бисквита, облизывает ложку:
-Вкусно так…
-Да. Мама умеет вкусно готовить.
-Мама… - Миша опускает глаза на перемазанные пальцы, - У тебя мама хорошая…
-Миша, - я чувствую некоторую неловкость, - Что случилось с твоими родителями?
-Они погибли, - ответил мальчик после небольшой паузы, - В один день. В машину врезалась фура, наша машина – в кашу разбилась. Мама умерла, папа и моя сестренка. Она была совсем маленькая… Годик только.
Я вздрагиваю и вижу, как на руках дыбом встают тонкие волоски. Как это ужасно. Я знаю, как больно прощаться навсегда с родным человеком – на моих глазах закапывали отца. Но тут… Знать, что ты остался совсем один на всей Земле…
-А бабушка, дедушка у тебя есть?
-Есть, но они живут в Польше, - Миша округлил глаза, - я им не нужен.
Я вздыхаю, встаю из-за стола, чувствуя легкую муть в желудке – то ли от сладкого, то ли от этой ужасной истории маленького ребенка. Миша тревожно смотрит на меня и внезапно обнимает меня за ноги, прижимается к бедру головой. Я растерянно глажу малыша по волосам, перебираю темные прядки:
-Миша…
-Приходи ко мне почаще, хорошо? – глухо спрашивает он, - Пожалуйста.
-Я обязательно буду приходить почаще, - обещаю я, помахав мальчику на прощание кончиками пальцев: - Пока, Миш.
Шум детских голосов оглушает меня, я слегка запыхаюсь. На телефоне – ни одного входящего. Артем мне и не позвонил. Не сказал, что он прилетел… Все это кажется мне странным, но я чувствую, как в горле поднимается змея ярости и решимости. Я чувствую себя безмерно одинокой, брошенной, алтарь моей дружбы осквернен, разрушен и замаран.
Ногу приводят меня к ближайшему маленькому магазинчику. Звякает колокольчик над дверью, худосочная брюнетка за стойкой поднимает брови:
-Варвара?
-Привет, теть Галь, - я грустно улыбаюсь и протягиваю деньги, - Бутылку самой дешевой водки, пожалуйста.
***
Думается мне, только в красивых фильмах люди в минуту отчаяния напиваются роскошным, шелковым вином или пряным коньяком. Я, обычная шестнадцатилетняя девчонка, купившая алкоголь без паспорта «по блату», иду по вечереющей улице, время от времени прикладываясь к бутылке губами и морщась от обжигающего вкуса водки. И где это ощущение, что водка «ух, хороша»? Внутри меня все ежится, старается сбежать от огненного воздействия яда в стеклянной бутылке. В какой-то момент я чувствую, что достигла той самой эйфории алкогольного опьянения – во всем теле расслабленность, мысли вяло текут в никуда, - однако, следующий глоток рушит это хрупкое равновесие.
Я плюхаюсь на скамейку в парке, глядя на небольшой рукотворный пруд широко распахнутыми глазами. Кажется, последние полчаса выпали из моего сознания. Я смутно припоминаю, что пару раз меня едва не сбила машина, что я флиртовала с каким-то прыщавым пареньком на входе в парк. Ах, да, еще я встретила пару своих одноклассниц.
-Я знаю, что я буду делать, - слабо ворочая языком, говорю я сама себе, - Я пойду к этому гаду… И…
Я икаю, встаю со скамейки, и весь мир стремительно кувыркается вокруг меня. Вот бы сейчас лечь на этой самой скамейке и уснуть… Я с трудом шагаю по мягкой тропинке, вытягивая каблуки из сыпучей земли, подавляя жгучее желание упасть и умереть. Девочки не должны напиваться с горя – они должны проламывать череп каждому, кто попытается их огорчить. Девочки не должны быть слабыми – это непозволительная роскошь в мире, где существуют такие вещи, как критические дни и роды. Это не феминизм – это всего лишь здравый смысл. Я хихикаю, смутно ощущая, что на меня смотрит несколько старушек на скамейке. Я слышу их недовольное бурчание, похожее на рокот автомобиля:
-Ходют тут, ходют…
-Проститутки…
-А вот в наше время!..
-Ты глянь на нее! Ссыкуха! – я оборачиваюсь к балаболкам, фокусируя взгляд на говорящей жирной старухе, - Молоко на губах не обсохло, а уже водяру хлещет! Стыдоба!
-Эй, бабуль, - я прикладываюсь к горлышку бутылки и утираю тыльной стороной ладони губы после глотка, - А не пойти бы тебе в задницу?
Старухи взрываются негодованием, верещат, клокочут, вопят, хватаясь за голову. Я с усмешкой смотрю на их ощерившиеся рты, полные гнилых зубов, на их извивающиеся бледно-розовые языки, сочащиеся слюной. Старость должна быть достойной. Достойной.
-Вы все, - я обвожу рукой с бутылкой это жалкое сборище, - Вы все – жалкие старикашки. А знаете, почему? – Я жду ответа, но не получаю его и, хмыкнув, подступаю на шаг вперед, - Потому что ваш век уже ушел, а вы ведете себя так, будто вы – хозяева, а мы, молодые, – ваши гости. Вы завидуете нам, потому что в ваше время не было таких технологий, не было такого обилия вкусной еды в магазинах и таких возможностей. Поэтому и беситесь, плюетесь, как верблюды.
-Ах ты… - старуха в центре раздувается, словно индюшка, мотает головой, заставляя свой вялый подбородок трепетать, - Сучка малолетняя! Как со старшими разговариваешь?!..
-А знаете, - я отворачиваюсь от них, прикрываю глаза, стараясь оградить себя от этого кружащегося мира, - Может, мы и зажрались. Но наши сердца, несмотря на показушную ненависть, всегда будут мягкими.
Пускай старухи клокочут, думаю я. Это единственная радость в их жизни.
…Солнце садится. Мои ноги гудят от усталости, и я снова прихожу к каналу, освещенному вереницей ранних огней. От воды тянет холодом,  но мне жарко от выпитого. Я ставлю почти пустую бутылку на каменный бортик, стягиваю туфли, вставая ногами в капроне на пыльный тротуар.
-К черту вас, родные, - бурчу я, - К черту все.
Бульк. Сначала левый, затем правый – туфли плывут в темной воде канала, словно голубые странные лодочки, и я провожаю их мутным взглядом. Взяв бутылку за горлышко, я продолжаю свой путь, понуро ссутулившись. Вокруг гудят машины, люди возвращаются домой, я слабо машу рукой каждому сигналящему. Счастливые люди. Они напьются дома, в уютном тепле квартиры, растянувшись на любимом диване, а я иду тут, мерзну, подгоняемая свирепым ветром…
Улица сменяет улицу. Я поднимаю глаза и вижу дом Артема. В его окнах горит свет, меня охватывает злость.
-Козел, - шепчу я, икнув, - Сволота.
Алкоголь шумит в голове, словно волны прибоя, придает решимости. Я замахиваюсь и пускаю бутылку в полет до третьего этажа. Благодаря моей несравненной меткости, она не долетает до окна, врезавшись в карниз. Брызгают осколки стекла, свет в окне внезапно становится ярче за счет отдернутой занавески. Я вижу Артема, голого по пояс, ошалелыми глазами выглядывающего на улицу.
-Что за хрень? Варя?..
-Ублюдок! – кричу я, пошатнувшись, - Скотина!
-Варя, ты где была? – кричит Артем, - Я тебя обыскался!
-Хорошо же ты искал, даже не звонил! – язвительно замечаю я, - Спроси, где я была, у своей подружки – она-то меня видела!
-Артем? – появляется Алиса, одетая в его футболку, - Что случилось?
-Ничего, я сейчас, - Артем скрывается в окне, Алиса обескураженно смотрит на меня:
-Варя?
-Привет снова, Алиса, - едко отзываюсь я.
Дверь подъезда открывается, Артем пулей вылетает ко мне навстречу, застегивая на ходу олимпийку. Его глаза посветлели от ярости, он хватает меня за локоть и косится на окна квартиры – Алиса зашла в комнату, занавеска задернута. Он снова смотрит на меня, яростно щурится:
-Я искал тебя…
-Вот только не надо мне врать, - шепчу я, качая головой, - Я видела вас. Ты сразу же пошел к выходу, едва увидел Алису. Я как дура стояла посреди аэропорта, я вся в синяках от чужих толчков… Ты меня искал, говоришь? Тогда почему я сейчас здесь в таком состоянии?
-Я не знаю, почему! – Артем в отчаянии ерошит волосы, - Почему ты босая? Почему ты пьяная?
У меня дрожат губы. Какая я идиотка – я даже не могу объяснить ему, почему я стою перед ним в таком жалком виде. Его взгляд кажется еще более колючим из-за теней, падающих на лицо, и я судорожно вздыхаю.
-Ты меня бросил, - грустно отвечаю я.
-Что?..
-Ты меня бросил! – повторяю я, - Это Алиса тебе не позволяет со мной видеться?
-При чем здесь Алиса? – ядовито шепчет Артем, - Что все «Алиса» да «Алиса»? Ты ведешь себя так, будто…
Он выпрямляется, внезапно осекается. Глаза становятся самодовольными, губы изгибаются в улыбке:
-Ты в меня влюблена.
-Нет, - я смеюсь и отступаю на шаг назад, - Нет.
-Ты любишь меня.
-Нет, Артем!
-Признайся же.
-Я не…
-Ты любишь меня?
-Я не люблю тебя! – кричу я во все горло, выбрасываю эти слова ему в лицо, словно камень, словно красную тряпку. Артем отшатывается от меня, настороженно смотрит мне в лицо. Я тяжело дышу, обнимая себя руками, босые ступни жмутся на асфальте; в мягкую кожу впиваются осколки бутылочного стекла и мелкие камешки, но внутри мне куда больнее. Ветер треплет мне волосы, пробирается сквозь материю платья, вызывая дрожь.
-Я не люблю тебя, - шепотом повторяю я, - Ты был моим другом, ты был моим единственным другом, но, думаю, теперь все кончено. Мне не к кому пойти. Доктор? Он от меня отказался. Ты? У тебя есть дела поважнее, нежели присмотр за душевнобольной истеричкой. Мама? Она сама не знает, что делать. Я одна, понимаешь?..
-Но ты же не одна, - дрожащим голосом говорит Артем, - А как же я?
-Алиса, - шепчу я, с болью глядя на окна его квартиры, где виднеется темный силуэт девушки, - У тебя есть любовь. У меня и этого нет.
Мы молчим, порыв ветра взъерошивает мои распавшиеся локоны, я облизываю пересохшие губы и с силой моргаю, чтобы прогнать слезы. Артем стоит напротив меня, и что-то в нем кажется мне до боли надломленным, чужим и потусторонним.
-Иди домой, - глухо отвечаю я, вытирая лицо, - Иди к Алисе. Живым ты нужен больше, чем…
Мой голос ломается, и я выпрямляюсь.
-Я не буду жалеть себя! – кричу я, - Я не должна быть слабой! Уходи, сказала! Убирайся! И забудь меня!
Артем медленно поворачивается  и уходит. Я сотрясаюсь от беззвучных рыданий, глядя в его удаляющуюся спину и чувствую, как шумит в кронах деревьев озверевший ветер. Слабо крадется мелкий колючий дождь, я разворачиваюсь и вихрем несусь домой. Редкие стекла на тротуарах рвут плоть, полощут ступни, словно ножи, впиваются поглубже, как жала. Я пробегаю через темный переход, перед которым когда-то давно стояла в нерешительности, испуганно вижу вокруг себя мерцающие искры белесых глаз, слышу чей-то шелестящий смех…
Не переставая плакать, я выбегаю с другой стороны тоннеля, и небо прочерчивают вены молний,  раскаты грома рвут барабанные перепонки. Внезапно обрушивается ливень и я визжу, чувствуя, как вода приклеивает каждый миллиметр вязаного материала к мокрой коже. Дом, подъезд, ступени. Скорее, скорее домой! Дрожащие руки вставляют ключ в замочную скважину, поворачивают его, и я вваливаюсь в тихую квартиру.
-Варя? – тихий голос. Мама обеспокоенно смотрит на меня из-за угла кухни, и я вздрагиваю.
-Мамочка…
-Ты что, пила? – возмущается мама, - Откуда у тебя… Господи, да ты босая! И кровь… Варя! Что случилось?
Я пошатываюсь, закрываю глаза. Мама подхватывает мое тело, садится на пол и кладет мою голову к себе на колени.
-Доченька, что случилось? С Артемом все хорошо?
Я киваю и разражаюсь рыданиями, уткнувшись лицом в приятно пахнущий мамин халат. За окном свирепствует последний летний дождь.