Лама киберников Варзай

В те далёкие годы довелось мне таинственною волею небывалых судеб путешествовать по Тибету. В один из тех давнишних дней карабкался я на вершину некой неизвестной мне горы. Карабканье давалось отнюдь не легко, всё тело дубело и коченело, поэтому бутербродно-костерочные привалы случались чуть ли не каждые пять минут. Моим верным спутником в путешествии был компактный верблюжонок Чхуня - не вполне подходящее для горных кряжей транспортное средство, зато весьма высокообразованный рассказчик и советчик, получивший помимо четырёх высших степеней отличия еще три степени специализации и степень доктора антропологии.

Чхуня беспрестанно пел весёлые песенки пустынных кораблей и был всегда рад предоставить ко сну свой пушистый и шерстистый тёплый бок, столь кстати приходящийся в условиях морозных высокогорных ночей. На вершине горы оказался домик шатрового типа, имевший практически микроскопические размеры, да еще шквал гнусно обмораживающего ветра, всераздольно разгуливающего от одной вершины горы к другой вершине. Я остановился, вдохновлённый изумительным видом безмятежного зеленоватого моря, плескавшегося на самом пике горы, доставая прохладными волнами мне до самой щиколотки. От моря настолько сильно пахло солёным бризом и веяло тёплой влажной свежестью, что я незамедлительно разделся и нырнул. Дна под пластами вод не обнаружилось. Когда я доплыл до того места, где, по моим подсчётам, должно уже было находиться дно, вода неожиданно расступилась, и я чуть было не улетел вверх тормашками навстречу проплывающим снизу облакам. К счастью, тяга воды оказалась сильнее, и я, ухватившись за упруго сопротивляющийся кусочек моря, принялся подниматься от нижнего предела к верхней глади обширного пространства вод.

В этот момент я заприметил, что и верблюжонок зря времени не терял, сопровождая меня даже в подводном путешествии на вершине гор. На его раздувшихся от глубокого вдоха боках на сей раз виднелись синеватыми пучеглазиками звонкие блюдца иллюминаторов. Сквозь их полузапотевшую росистыми капельками гладкую внутренность блестящей поверхности устало проглядывали жирные лица престарело лысеющих пассажиров. Когда я поднялся вверх и, прыгая на одной ноге, принялся в спешном порядке одеваться, стараясь найти спасение от пронизывающих потоков ледяного ветра, Чхуня постепенно сдувался, словно проткнутый шарик, принимая исходную форму и внешний облик. Его тонкие усы особенно эффектно вертели завитушками в блеске полуденного солнца. Мы посовещались и совместно приняли единогласное решение постучаться в непонятный шатёр, распластавшийся сахарной головой на самом пике горы.

Условно прогрохотав в плотно-деревянистую, похожую на крышечку узорчатого восточного рюкзака, импровизированную дверь шатра, вырезанную, по-видимому, в стародавние времена искусным резчиком из гнутого куска сандаловой коры, мы стали ждать, какое же чудо-юдо изволит выйти к нам навстречу из обветренных ветхих глубин шатра. Но к вящему удивлению, к нам никто не вышел. Подождав пару минут, мы с Чхуней толкнули дверь - и она поддалась, сопровождаемая во время процесса открытия толкущимися вибрациями ржавых дребезжаний. Внутри шатёр оказался залит ярко-переливчатым сиянием, бултыхающимся, как сваренное в мешочек яйцо, разбиваемое в брызги гоголь-моголя, или пленённая медуза в тесном аквариуме продымлённого океанариума в одном из тех западных мегаполисов, жителям которых внешний вид капсул с антидепрессантами или свеч от геморроя стократ привычнее пасторальных загородных пейзажей, утопающих в волнующемся сочном океане смарагдово-малахитовых трав.

В обнаруженном нами шатре курились вдоль стен на специально сооружённых экзотического вида подставках несколько десятков разновидностей всевозможных благовоний, горели свечи, лампады и керосиновые лампы, бликами искажая пламя теней на матерчатой внутренней поверхности шатра, пестревшей крутящимися завитками изображений многообразных вариаций тибетских узоров, а на полу лежали столь же ярко-пёстрые, как фейерверковые всполохи конфетти, меняющие форму в своей фрактальной бархатистости, пушисто-утеплённые ковры, всегда готовые утопающе принять в свои объятия уставшие стопы обветренных и сухаристо-загорелых высокогорных путешественников.

Рисунок на коврах не был статичен - нет, он, действительно, постоянно растекался и преображался, приобретая черты от до боли знакомых, но весьма мало осознаваемых, до настолько же чуждых, точно бы маятник понятности для восприятия этих ковров безостановочно пребывал в движении вместе с теми узорчатыми чертами поверхности, которые этот маятник выражал. Было абсолютно неясно, какое инопланетное создание или сознание могло породить столь сложные и многомудрые переплетения красок, линий, полутонов и оттенков теней. Посреди всей этой по-волшебному великоцветной калейдоскопии сидел глубокий старец, точно бы цельновыструганный из чёрного дерева.

Когда я подошёл поближе, то понял, что так и есть, и глаза меня отнюдь не обманывали: старец и впрямь был чрезмерно, просто до неприличного уровня деревянный. Несмотря на это, он вдруг приоткрыл глаза и принялся приподниматься, одновременно протяжно проговаривая скрипуче-несмазанным и как бы расхлябанным голосом рассохшейся телеги: «К чему вы пожаловали сюда, странники?» Верблюжонок Чхуня, на сей чудный миг бывший разодетым в полосато-клетчатый красно-синий костюм, снял своим шероховато-клейким язычком фетровую шляпу и весьма так учтиво раскланялся пред водянисто-кристаллическими посверкивающими очами ожившей и самоодухотворившейся древесной вечности тибетского старца.

- Нам бы согреться да переночевать где, о мудрейший! - прозвенел ржаво-ворсистый голосок всклокоченного от горного ветра Чхуни, уже начинавшего слегка подсыхать после только что состоявшегося океанического плавания.

Совершенно непозволительно было бы не отметить, что старец выглядел просто поразительно: мало того, что он и впрямь был тёмно-деревянным, так и вся одежда его пооблупилась, а ведь некогда она, расписанная многозначительным узором свойства изрядно эзотерического в мере, отнюдь не меньшей, чем весь шатёр, уходивший над головой кокосовой полусферой ввысь, перекатывалась красочностью масляных волн, точно незримый ветер тибетских энергий оставлял на поверхности минеральных красок свою дифракционно-алгоритмическую рябь. Сейчас же эта, кудряшками иссохшаяся вверх ветошь, казалось, была пропитана пылью времён многовековой давности.

Но старец тут возьми да и проскрипи: «Имя моей вневременности - Варзай, я давно забытый самим временем тибетский Лама, слегка вот мумифицировался в медитациях на вечности, но как истинно гостеприимный хозяин, просто обязан принять вас с волшебным верблюдом в своей вершинной обители снежных гор. Лишь скажу, что миг вашего мира мне слишком чужд, родом я отнюдь не из здешних мест и не из здешних же времён, а оттого тело моё обречено принимать здесь столь уродливые деревянистые формы. Я ведь весь, до последнего сучка, пропах дымом благовоний Непала. А что ещё остаётся, как не коптиться, изобильно пропитываясь ароматическими смолами, чтобы древесина моя меня не подвела, не сгнила бы, обратившись в светящийся в ночи пенёк здесь, среди властвующих бурь и гуляющих семи ветров? Поэтому позвольте приютить вас в таинстве истинного покоя моей Реальности».

Честно говоря, я был настолько измотан долгим подъёмом по наклонной поверхности и беспрерывной болтовнёй тёплого верблюжонка, что согласился бы на всё, лишь бы, хоть ненадолго, хоть на каких-то пару часиков отдохнуть с комфортом в уютных и приветливых покоях, к тому же столь эстетически радостных для глаза. Но фортуна на сей раз уготовила нечто изрядно иное, к превеличайшему нашему с Чхуней сожалению. Когда я кивнул головой, согласившись с предложением гостеприимного старца, тот с несмазанным скрежетом рассохшегося туловища приподнялся, принявшись в буквальном смысле призрачно сиять изнутри, точно напичканный исторгающим альфа-частицы изотопом какого-нибудь элемента, хранимого, будто зеницу ока, тайными милитаристами где-то в бетонных бункерах глубоко под землёй в горах. Вдоволь наскрипевшись суставами, этот доживший до почтенных лет потомок Буратинки, взял в обе руки-клюки две ритуальные чаши, наполненные таинственного свойства дымящимся содержимым, от которого стоял, довлел и распространялся столь горьковато-терпкий запах горных и тропических трав, что порождал зуд и щекотку в носу даже сквозь белесо-антимоскитную пелену смога раскурившихся вдоволь благовоний.

Старик, мудрёно нахмурив брови, принялся выполнять вместе с чашей какие-то малопонятные, но ритмичные и симметричные движения, похожие на танец напрочь рехнувшейся пучеглазой стрекозы, стараясь охватить ритуальным дымом, аромат которого явственно напоминал полоскание для горла, максимальный объём внутреннего пространства  восточного расписного шатра. Далее деревянный хозяин сего жилища посоветовал незамедлительно следовать за ним. Варзай направился в  сторону подвала, неожиданно оказавшегося искусственно прорубленным под шатром в цельной скале, а потому напоминавшим пещеру, и мы пошли следом за стариком по узким, гулким каменистым ступеням, протёсанным в многосотвековом граните снежного, незыблемого и вневременного Тибета. В подвале стоял тускло пульсирующий полумрак, и лишь весь пол оказался залит ярко флуоресцирующей водой.

- Теперь вы должны с разбегу прыгнуть в подмигивающее вам Море Чувств, - стрёкотно и вдохновенно прошептал Варзай, быстро указав рукой на светящуюся воду. Чхуня разогнался на своих сугубо горных лыжах и, вспыхнув сущим ультрафиолетовым сиянием, в мгновение ока исчез. После верблюжонка в воду последовал уже деревянный хозяин шатра, цепко ухватившись за выставленное запястье моей руки. Последовала очень уж кратковременная и столь же ослепительная вспышка, за которой пришло понимание того, что я нахожусь в крайне и крайне странном положении: над головой нависала громадным камушком земная поверхность, росли травы, деревья, зато от гор не осталось даже намёка, а под ногами клубился густой до тотальной непроницаемости удивительно плотный мягко подсвеченный изнутри туман. Было такое ощущение, будто бы мы все втроём, стояли вниз головой на рыхлом брюшке грозового облака.

- А сейчас просто смотр`ите на переливчатые потоки рек над головой, позвольте им унести себя туда, куда веретено вод пожелает доставить вас, - неторопливо и умеренно проворковал Варзай. Я разместился на облаке лёжа на спине позвоночником вверх, плотно прижатым к облаку, принявшись вместе с рекой плыть по течению собственных мыслей, перекатывающихся, точно по полю эмоций и меняющих форму ощущений, коих ни подсчитать и ни назвать было абсолютно невозможно.

Очень скоро я понял, что мысли в моей голове больше не складывались в слова, а обращались прямиком в абстрактное понимание сути вещей и ощущаемых явлений. Ещё через некоторое время разум, словно бы на секунду, стал бесформенным настолько, что отказался даже от осознания собственной природы, раскрывшись к бесконечности слияния всех вещей во Вселенной. Достигнув предела ясности, он самую чуточку помутился, уйдя в сферы принципиально непознаваемого, лишённого даже малейшей возможности трактовать самости всех тех форм, лежавших за гранью способности человеческого ума воспринимать, осознавать и распознавать, исходя из принципов извечных социально навязанных идей искусственной полезности, столь мешающих лучу внимания высвечивать хоть что-то, непривычное и не подходящее под эту категорию. И впрямь - всё дальнейшее действо изрядно заставило меня рьяно и яро сомневаться в действительности происходящего, да и в реалистичности Реальности вовсе!

Мы с Чхуней теперь обнаружили себя стоящими посреди плоского утёса высоко-высоко над какой-то непроницаемо чёрной долиной. Лама предстал перед нами в весьма уродливо искажённом виде кошмарного гротеска: здесь он оказался крайне долговяз, носил на плечах гигантскую шарообразную голову с хрусталистыми лепестками кристаллических глаз. Рот старца был мал, напоминая короткий хоботок, зато пространные и раскидистые, как оленьи рожки, уши заострялись кверху, точно у безродного дворового тявкающего щенка, зато пальцы вытягивались палочками из бледных кистей рук практически на полметра. Всё его тело в целом же было покрыто мелкими ошмётками клочковато-чешуйчатой шерсти самого буро-пренеопрятного обличья.

Я оказался здесь ещё более долговяз, чем Лама Варзай, только что ощутив странные и непривычные трансформации и смещения в собственной телесной схеме, вытянувшейся метра на четыре в высоту и приобретшей мои черты, видоизменённые практически до уровня наитотальнейшей неузнаваемости. Чхуне повезло отнюдь не больше: он потерял здесь собственный облик ровно настолько же, насколько Варзай потерял личное свойство деревянности, а это уже весьма и весьма значительное искажение, на мой взгляд. Теперь верблюжонок выглядел просто-напросто, как компактное облачко громыхающего и электрически вспыхивающего тусклыми отблесками оранжевого тумана, скользящего сквозь всевозможные формы, обретая свой былой облик, не более чем на малые и жалкие доли секунды, будто переход в это измерение коренным образом дестабилизировал внешнее восприятие облика верблюжонка.

Окружающее пространство было довольно неприятно на вид: чёрное древянистое небо плавающе-фиолетово поблёскивало, как затенённое поляризующее стекло, гнутыми линиями годовых колец, отражающих туманное свечение едва-едва различимой кляксы тёмного солнца, скорее давившего своим видом, нежели дававшего чуть заметные искорки цветного света на пепельно-серой бледности камней, покрытых травянистоподобными существами или даже вовсе сущностями, внешне отдалённо напоминающими морские глубоководные актинии. До горизонта простиралась болотистая и столь же чёрно-серо-фиолетовая местность, а вокруг путешественников сновали маленькие добродушного вида полупрозрачные зверьки с довольно забавными округлыми и треугольными головами, желеобразно и паралитически трясущимися при каждом шаге.

Их бело-лунные розеточки воронкообразных глаз подслеповато вглядывались в подсвечивающийся изнутри полумрак равнины, разгоняя шуршащими хлопками длинных ресниц нестройный туман, царящий вокруг мерцающих испарений инопланетной топи. Кожа существ выглядела серо-буро-пятнистой, цвета дряхлых нитей полузамёрзших по осени речных водорослей, как шкурки у жаб. Обширные флейточки полуоткрытых ртов, через которые существа со свистом втягивали и выдували дыхательные потоки тяжёлого воздуха, оказались испещрены несколькими рядами шестигранных, как наконечник евроотвёртки, игольчато-прозрачных зубов, отдалённой похожих на змеиные или на зубы глубоководных рыб, довольно-таки ядовитые на вид и всецело антиэстетичные, если вообще стоило думать о чисто человеческих эстетике и любовании в столь необычайном месте. Во всех существах, в их броуновском шнырянии под ногами, в бледно-пульсирующей облачности светящегося внутреннего блеска их тел просматривалось нечто такое, что по внешнему виду роднило этих чуждых обитателей здешней местности с микроскопическими речными рачками - дафниями и, в то же время, с мельтешащими термитами, за исключением разве что совершенно иного размера местных существ.

- Я - выходец из этого мира, прозванного Карагачом, ибо мир сей подобен полости, проточенной внутри чёрного дерева, - отстранённо и без малейшего скрипа произнёс старик Варзай. - Единственное спасение для меня в вашем мире - это постоянный поиск таких вот, как вы, вечных скитальцы. Поначалу я, точно морской удильщик, терпеливо ожидаю на вершине собственной горы: столетия проносятся пред моим взором, а границы между внутренним и внешним восприятием попросту стираются, тают, исчезая. А только стоит лишь таким, как вы, попасться на мой крючок - и вот уж я готов вовсю подпитаться, вобрав вовнутрь всё то, что остаётся от ваших светящихся оболочек при попадании в мою проекцию времени и при нахождении в глубинах частот моего естественного местообитания, которое я вынужден всякий раз собирать ради высокой цели заполучения добычи так же, как охотник раскладывает и собирает в лесу ловушки и силки. Узоры наших уровней Реальности крайне схожи, ритмы и диапазоны частот во многом подобны и близки друг другу, однако они всё же различны, а у каждой из этих проекций есть свои исконные обитатели.

Особенностью Карагача является несомненное проявление в виде древесного материала каждого из существ этого мира, если кому из них вдруг не повезёт оказаться в мире вашем. Но это событие не столь уж часто происходит, ведь, в основном, все вы - всего лишь добыча для нас, и потому мы нисколечко не держим на вас зла, просто охотимся за вашим внутренним светом, который за пределами Карагача обычно бывает гораздо больше. У нас же светимость - ценный ресурс, никто из моих собратьев по вылазкам не стал бы упускать подобную добычу, что сама соблаговолила явиться в объятия ловцов, - Варзай принялся грозно продвигаться в нашу с Чхуней сторону, и по мере того, как он всё более и более приближался, наши с верблюжонком контуры принялись постепенно размываться, точно бы стираясь из окружающего пространства, превращаясь в размазанные в мрачном и зыбком свете Карагача дымчатые прототипы.

Одновременно с нами, старик также принялся как-то уж слишком гиперактивно размазываться в пространстве, начиная напоминать раскисшую от переварки гречневую кашу, с головой погруженную в цилиндр работающей высокооборотной центрифуги. Лама подозвал неких существ, шнырявших то и дело подле ног и стремившихся вцепиться острыми зубками в подол одежды, а вместе с ними и других, коих прозвал в своём обращении киберниками. Тотчас же со всех сторон на нас тучей мошкары налетели со стрёкотом и клёкотом роботята небольшого размера, блестящие, подобно свеженачищенным мельхиоровым пуговицам или хромированным кофеваркам да чайникам. Панцири киберников выглядели прочно сбитыми и бронебойно экипированными, а крутящиеся механизмы их многообразных и многоформенных конечностей имели на своих звонких вершинах цепкие металлические крючочки. Роста в роботятах было не более тридцати сантиметров, а в верхней части их гулких жестяночьих тушек размещались сияющие оранжеватым блеском глаза.

В этот самый момент Чхуня обрёл брутально-дуболомную форму с молотом вместо одной из ног, крутящимися клешнями - вместо других и рокочущей, прямо как сущий титановый сверчок-молодец, бензопилой, скромно, но невозмутимо разместившейся на месте последней ползающей конечности. Дальнейшее было бы не столь уж и сложно предугадать, если бы Лама не вытащил вдруг из-под камня странную одутловато-мрачноватую ракушку и не принялся бы её жевать, причмокивая от удовольствия. Тотчас же из ввалившегося старческого рта Варзая начал раздуваться столь невменяемо крупный пузырь ракушечной жвачки, что Лама киберников оказался с головой заточён целиком и полностью внутри пузыря, который, продолжив раздуваться, постепенно поглотил заодно и тех самых хищных тридцатисантиметровых роботов-помощников, прилепив их спинками к своей пластичной и клейкой, как капли венериной мухоловки, поверхности.

Тогда мне в голову неожиданно пришла просто замечательная мысль: «А чем это я по сути своей не комарик, а?» И тотчас же принялся тянуть к улетающему жвачному шару свой длиннющий и кусающийся игольчатый хоботок. Прицелиться оказалось довольно сложно, ведь весь мир размывался и расплывался, однако у меня выбора-то нисколечко не было, а поэтому, поднатужившись и как бы подтянувшись чуть ввысь, я смог притянуть к себе оболочку Ламы киберников Варзая, а затем, следуя за оболочкой, и самого старика Варзая уже в его телесном по-человечески деревянном обличье. По моему хоботку заструились лучи энергии, вытянутой из солнечного сплетения деда, сам же Лама принялся скукоживаться, точь-в-точь, как выдавленный апельсин, бледностью кожных своих покровов напоминая во время этого процесса скорее уж мелкий, но от сей мелкости не менее противный прыщище, а то и вовсе топорщащийся чирей, давнишний, онемевший и оказавшийся оттого всецело и достоверно преотвратным во всех доступных смыслах.

Спустя лишь какие-то пару секунд, прошедших от протыкания Ламы комариным хоботком, тончайшая бумажная плёнка его сухой пергаментной поверхности коры медленно и плавно так упала сверху, опустившись на каменистую поверхность подле самых моих ступней, свернувшись при этом действе в несколько слоёв, матово оттенённых подвальной тусклостью луковой кожицы. Верблюжонок, меж тем, продолжал активно разбираться с повсеместными остатками ещё движущихся и работающих, отливающих ярко-мандариновыми пятнами ржавых потёртостей, роботят-киберников.

- Это луч без света, - сказал я. - Чтобы разрушить его неизбывные границы, мы обязательно должны пересечь все возможные допустимые грани любых физических законов Карагача. Ты бы сумел на сей раз даже стать сверхновой звездой здесь, в лакомом деревянном небе.

- Да без проблем! - бодро ответил с прозвучавшей в голосе искренней радостью в последний раз в жизни мой верный помощник - верблюжонок Чхуня, и в следующее же мгновение яркая вспышка его разросшейся оболочки полностью поглотила меня. Тотчас же. Моментально и абсолютно. Спустя всего лишь какой-то крохотный миг, я стоял на вершине той самой горы, где мы с верблюжонком обнаружили шатёр Ламы Варзая.

Здесь по-прежнему плескалось в небесах, утопая куда-то в стратосферу, ласковое тибетское море, но уже не было заметно ни наличия шатра, ни признаков присутствия моего обожаемого горбатого и болтливого помощника. Карагач забрал их, видимо, навсегда. Кто знает - может, под небом древесного мира и вправду взошла новая фиолетовая звезда. И имя этой новой звезде - Чхуня. Я же, закинув котомку за плечо, неторопливо продолжил свой путь к новой скалистой гряде и к новым приключениям, всегда ожидающими меня - это мне точно известно.