Увратрайя

                УВРАТРАЙЯ               

                ПРОЛОГ

                ИДЕАЛЬНОЕ  УТРО
               
“Все вокруг вы видите, будто сквозь некую пелену,но она скоро спадет, и мир вновь обретет для вас ясность».
                (И-ДЗИН, гексаграмма № 4)

    Утро оседало на асфальт влажной прохладой. Узенькая улица в центре города нехотя пробуждалась ото сна. Изящество старинных зданий, чугунные фонари, декоративные деревья в кадках около  входа в холл фешенебельного отеля, казались нарисованными  акварелью  и напоминали  театральную декорацию на опустевшей после спектакля сцене.
      Кутаясь в объемную вязаную кофту и шаркая по тротуару розовыми  домашними туфлями, по улице  брела одинокая женская фигура. В ее ярко рыжих, неопрятно спутанных волосах играл легкий ветерок, а из-под длинной серой кофты  пикантно выглядывала белая ночная сорочка. Подойдя, почти вплотную, к входу в кафе, расположенному в цокольном этаже старинного здания, женщина  остановилась. Она запрокинула  вверх голову и, несколько минут наблюдала за первыми бликами солнечного света, мерцавшими в оконных стеклах, затем задумчиво перевела взгляд на дымящееся несмелой утренней синью небо, и некоторое время, отрешенно следила за полетом одинокой птицы. И, наконец, с наслаждением вздохнув полной грудью,  прохладный  воздух, она медленно повернулась и плавным, но сильным движением толкнула массивные двери маленького кафе.
     В кафе было безлюдно. Тихая музыка,  таинственный полумрак.  Шоколадные тона  массивных кожаных диванов и кресел. Свет, исходящий от огромного полукруглого окна.
      Не обращая внимания на окружающую обстановку, ранняя посетительница направилась к столику у окна, на котором уже стояла большая чашка кофе, а в пепельнице дымилась, внушительных размеров, сигара.
      Высокая и статная, с правильными чертами лица и с копной непослушно вьющихся густых волос, женщина  казалась поразительно красивой. Но домашнее одеяние, застывшая растерянность во взгляде  и рассеянность в движениях, делали ее образ несколько странным.         
     Присев за столик,  прекрасная незнакомка взяла из пепельницы дымящуюся сигару и с наслаждением затянулась. Казалось, время замерло, остановленное незримою рукой вечности. Ажурный муар сигарного дыма чертил призрачные узоры. Насыщенный аромат кофе витал в воздухе. Несмелый утренний свет скользил по пузатым бокам бокалов, подвешенных над стойкой бара, выхватывая из полумрака медленное кружение легких, едва заметных пылинок, постепенно растворялся в мрачной глубине  помещения. Казалось,  женщина была здесь совершенно одна. Что, впрочем, ее  не смущало. Расслабленно облокотившись на мягкую спинку кожаного диванчика, и уложив свои стройные длинные ноги на сиденье стула напротив, она  неподвижно сидела, блаженно щурясь от терпкого дыма сигары. Взгляд ее отрешенно блуждал по видимой из окна части улицы, а на  лице застыла мечтательная и умиротворенная улыбка. Красивая дама явно наслаждалась обволакивающим ее состоянием бездумья, покоя и одиночества.
     Вдруг, гармонию спокойного утра нарушил резкий и пронзительный звук тормозов.
     Задумчивая посетительница слегка встрепенулась и даже, на мгновение заинтересовалась сценой, стремительно развернувшейся на улице, как раз напротив огромного арочного окна кофейни.
     На проезжей части, прямо у колес резко затормозившего грузового автомобиля, в неуклюжих позах застыли двое. Мужчина в черном длинном плаще, коротких узких брюках и кедах на босу ногу нависал над маленькой растрепанной женщиной. Через мгновение этот клубок из тел зашевелился. Мужчина встал, отряхнул испачканные на коленях брюки, заправил за уши длинные пряди засаленных волос и, склонившись перед лежащей на асфальте женщиной в глубоком старомодном поклоне, галантно протянул  руку, желая помочь ей подняться. Женщина же, испуганно взглянув не его грязную, но изящную аристократическую ладонь, приподнялась на локтях, затем села, и, подтянув к себе руками ободранные, кровоточащие колени, вдруг замерла, уставившись в одну точку. Подоспел водитель автомобиля. Он был разгневан, размахивал руками, выкрикивал ругательства в сторону чуть не сбитой им женщины:
     - Тебе что, жить надоело, дура кривоногая! –  захлебываясь гневом, закричал он. – Так повесься, утопись, вены порежь, наконец, а не бросайся под колеса машин добропорядочных граждан. Не хватало мне еще, из-за тебя полжизни в тюрьме коротать. 
     Водитель орал, распаляясь все сильнее. Потрясая кулаками в воздухе, он явно пытался подобраться ближе к, сидящей на асфальте, в  решимости ее поколотить. Но, высокий мужчина в плаще, очень напоминающий своим видом  потрепанного странствиями уличного фокусника, цепко удерживал водителя за плечи. Склонившись почти вдвое, он что-то тихо и настойчиво говорил, глядя прямо в глаза разбушевавшемуся скандалисту. Через пару минут, низенький и плешивый водитель заметно сник в больших руках странного субъекта, перестал жестикулировать, да и вообще, как-то реагировать на происходящее. Тогда высокий мужчина бережно обнял его, развернул и слегка подтолкнув, направил к машине. Водитель послушно сел в кабину и завел мотор. Небольшой грузовой автомобильчик, разукрашенный яркими сиреневыми коровами, весело обнимающимися с белыми бидонами молока на фоне зеленых лугов, издал несколько обиженных, громких выхлопов, обдав сидящую на обочине женщину облаком угарных газов и, ворчливо шурша шинами по влажному асфальту, медленно уехал прочь.
     Тем временем, человек, похожий на иллюзиониста подошел к застывшей в нелепой позе женщине, решительно подхватил ее под мышки и одним резким движением поставил на ноги. Она не сопротивлялась. Как тряпичная кукла, женщина безвольно повисла на руках своего спасителя. Ее кружевная блуза была измазана дорожной пылью, юбка задрана, чулки порваны и испачканы кровью. Не особенно церемонясь, мужчина поднял за подбородок голову потерпевшей, и с холодным, изучающим вниманием, заглянул в ее, запачканное тушью и пылью, лицо. Оно выглядело весьма непривлекательно. К мокрым от слез щекам прилипли, выбившиеся из, изрядно помятой высокой прически, прядки жиденьких, тускло-серых волос. На лбу обозначилась большая кровоточащая ссадина. Тонкие и бледные губы дрожали.
     - Инцидент? Недоразумение? Зачем он так сказал?– вдруг тихо произнесла женщина и вопросительно уставилась в высокое утреннее небо. – Зачем он назвал меня недоразумением? Я ведь люблю его всем сердцем…. Всей душой люблю…. Как же теперь мне с этим жить? И для чего?
     - Ну, повод пожить всегда найдется, - необычно низким и гулким голосом произнес человек в плаще. – Пройдемте, мадам, вон в то кафе напротив, побеседуем на эту тему…. Приведем ваши мысли и одежду в порядок…. Разберемся, так сказать….
     При этих словах, он бесцеремонно подхватил заплаканную  женщину под руку и, буквально, поволок  к входу в маленькое кафе.
     Замешкавшись у входа, и бросив мимолетный, но цепкий взгляд на сидящую у окна красавицу, мужчина, еще крепче прижал к себе послушно следовавшую за ним заплаканную замарашку, и решительно проследовал в глубину помещения.
     Между тем, в расслабленном и умиротворенном настроении  рыжеволосой дамы наметились значительные изменения. Раздражающее ощущение невыразимой тоски, вторгалось в ее спящее сознание. Образ, только что спасенной из-под колес автомобиля женщины казался  до боли знакомым. Ей чудилось, что она очень хорошо знает эту женщину, хранит в сердце память о ней и даже, возможно, любит. С усилием потирая виски и напряженно морща лоб, красавица мучительно пыталась вспомнить. Но, более четких ощущений не возникало.
     - Что, не можешь вспомнить? Обычное дело в твоем случае, - бесцеремонно снимая ее ноги со стула напротив и присаживаясь на него, фамильярно произнес давешний спаситель. – Я так думаю, и не вспомнишь, пока весь кармический клубочек не размотаем. И тут, знаешь ли, без грамотной помощи квалифицированного специалиста тебе никак не обойтись.
     - Какой клубочек? Какой специалист? – поднимая огромные зеленые глаза на неожиданно возникшего собеседника, в недоумении произнесла красивая дама.
     - И как зовут тебя, не помнишь? – не обращая внимания на заданный вопрос, продолжал сверлить взглядом красавицу человек в черном плаще. -  И как попала в это кафе? И откуда пришла? Да?
     Женщина затравленно огляделась по сторонам, затем судорожно сглотнула и растерянно уставилась на собеседника. В ее взгляде читалась напряженная работа мысли и все нарастающая тревога.
     - Ну ладно, не страдай ты так, - беззаботно и немного снисходительно произнес длинноволосый субъект. – Хора. Тебя зовут – Хора. Вспоминаешь теперь, что-нибудь?
     От услышанного имени, женщина слегка вздрогнула, мучительно зажмурилась, слегка потрясла головой, и снова распахнув огромные глаза, беспомощно пожала плечами.
     - Не помню….. Абсолютно ничего…. Не помню….
     - Типичный случай, - вальяжно откидываясь на спинку массивного стула и вытягивая вперед длинные ноги, спокойно резюмировал странный субъект. – Постараюсь, конечно, тебе помочь. Для того, так сказать, здесь и оказался. Правда, не думал, что в одном портале две самоубийцы окажутся. Но, в вашей истории. Я уже ничему не удивляюсь.
     Он поджал тонкие губы и с неприязнью взглянул на растерянную даму.
     - Какой портал? – еле слышно и почти машинально произнесла она. – Какие самоубийцы?
     - Да что ты заладила: «Какой? Какой?» - зло оборвал ее собеседник. – Слишком много вопросов для одиноко и бессознательно странствующей души. Замотался я с вами совсем, - только и делаю, что перескакиваю  из одного времени в другое, надеясь хоть как-то все исправить. А вы, только тем и заняты, что травитесь, вены режете, да от рака мрете…. Никакой от вас помощи…. Что за души мне достались, бестолковые? Никак не получается этот «гордиев узел» разрубить…. То одно, то другое….
     Эмоциональная  речь незнакомца походила на бред буйно помешанного. Его миндалевидные, немного раскосые  глаза лихорадочно горели на  бледном лице. Крупные ноздри орлиного, слегка крючковатого носа нервно подрагивали. А тонкие, опущенные уголками вниз губы кривились в неприятной, брезгливой усмешке. Резко подавшись вперед, он ловко подцепил, стоявшую на столе чашку с  кофе. И быстро, в два глотка ее выпил. 
     - Сама ты сумасшедшая, - как бы прочитав мысли  женщины, невежливо рявкнул он. – Что за дурная особенность у людей, - сразу клише ставить. Все что нельзя понять и объяснить себе – ну, просто необходимо считать  глупостью или ложью. А, уж человека излагающего непонятные и непривычные истины, срочно стоит окрестить сумасшедшим или лгуном.
     - Да я, право, действительно Вас не понимаю, - рассеянно произнесла Хора, зябко поводя плечами. – И поведение Ваше, кажется мне весьма странным.
     - А, вон оно что! А, не кажется ли тебе странным, дорогая моя Терпсихора. Что ты ничего не можешь вспомнить…. Даже своего имени? И, не кажется ли тебе странным то, что сидишь ты в общественном месте в домашних туфлях и ночной сорочке? Попиваешь себе кофе, куришь сигару, закидываешь  ноги практически на стол, а тебе даже никто и замечаний то не делает. И почему не делает? Оглядись внимательнее дорогуша. Может, потому что вокруг никого нет? Так откуда же кофе, и сигара дымящаяся?
     Застигнутая врасплох столь очевидными наблюдениями нагловатого субъекта, женщина метнула тревожный взгляд в сторону стойки бара, пытаясь обнаружить там хотя бы кого-нибудь из обсуживающего персонала. Затем рассеянно повертела в  тонких пальцах дымящуюся сигару. И, наконец, оглядев себя с ног до головы, с изумлением уставилась на свои розовые махровые  тапочки.
     - Как? Как такое могло случиться? И, правда, почему я в таком виде? – ошеломленно прошептала она, беспомощно разводя руками.
     - Ну, наконец-то! Хоть немного внимания появилось, - наслаждаясь произведенным эффектом, торжествующе произнес незнакомец.
     - Почему, спрашиваешь! Да, потому что ты умерла, и даже не прочувствовала. И я тут, рядом с тобой торчу, чтобы помочь тебе это понять.
     - Нет. Не может быть! Я живая. Я….. я дышу…. Я курю… Вот.
При этих словах ошарашенная женщина дрожащей рукой поднесла большущую сигару ко рту и демонстративно сделала глубокую затяжку.
     -Да, тут и не поспоришь, - глядя на, прослезившуюся от едкого  дыма Хору, усмехнулся незнакомец. – Только, вот почему, кофе я выпил, а чашка опять полная? И сигару ты вроде куришь, а она в размерах не уменьшается?
     В недоумении уставившись на дымящуюся сигару, женщина долго молчала. Сонное безразличие на ее лице постепенно уступало место выражению удивления и ужаса.
     - Как такое может быть? И…. почему? – с недоверием глядя на, действительно опять полную  чашку, слегка заикаясь, произнесла Хора.
     - Да потому что, ты умерла! Говорю же тебе, - подаваясь всем телом вперед и нервно барабаня костяшками длинных, как у пианиста, пальцев, возбужденно зачастил мужчина. – Не вынесла, так сказать, выпавших на твою долю страданий. Выпила больше, чем надо таблеток снотворного. Заснула, а проснулась уже в другом месте и в другое время. Сама его для себя выбрала, и слоняешься, так сказать, тут в полном неведении и прострации. Наслаждаешься покоем и одиночеством этого раннего идеального утра. И, как я вижу, совершенно не собираешься помогать мне решать твои кармические проблемы! А их, дорогая, нужно решать!
     -  Да, кто Вы, собственно, такой? – неожиданно надменным тоном, спросила женщина. - И какие еще проблемы мне предлагается решать?
     - На - сущ - ные!!! – повышая голос, по слогам произнес собеседник. –      В твоей истории, неразбериха полнейшая! Как говорят: «Чем дальше в лес, тем больше дров».  Осознанно ты травилась, или нет, например, вопрос первостепенный…. Самоубийц,  ведь сильно не жалуют, сама должна понимать. И по сему, совершенно непонятно - что с тобою дальше делать. Меня уполномочили разобраться…
     -  А, называть меня можешь – Проводник  или попросту – Про. Для облегчения общения, так сказать, - под конец монолога представился он, и протянул Хоре узловатую кисть для рукопожатия.
     Красавица не отреагировала. Устремив пустой взгляд в пространство, она  напряженно застыла в величественной позе на самом краешке дивана.
      - Итак, начнем будить твою, не желающую вспоминать страдания душеньку, - не обращая внимания  на молчание женщины, деловито продолжал Привратник. -  И  восстанавливать, так сказать, пространственно-временную  цепочку событий, приведшую тебя и пару, ближайших к тебе душ к столь удручающему финалу.
    Проводник резко подтянул к себе ноги, и стремительно встал.
      -  Поднимайся, дорогуша! Нам пора в путь!
     - Даже если и так, -  вдруг уверенно и спокойно отозвалась женщина. – Меня зовут Хора. Я приняла снотворное, и не проснулась. Нахожусь в этом прекрасном месте, наслаждаюсь покоем и одиночеством…. Так и оставьте меня здесь. Не донимайте своими неуместными бредовыми сентенциями о страданиях души, временных цепочках и удручающих финалах. Мне здесь все нравиться! А после ваших сумасшедших заявлений, нравиться еще больше. И если, у меня есть возможность остаться здесь в сладостном неведении относительно каких-то там трагедий, то я, пожалуй, этой  возможностью воспользуюсь.
     Раскрыв от изумления рот, Проводник на мгновение растерялся.   
      - О, да я начинаю узнавать надменную Терпсихору: «Зачем это лично мне?», да «Кто, Вы, собственно такой?». Понятно! Вспоминать ничего – не хотим! Нести ответственность – не собираемся!  - деловито резюмировал он.
     - Ну, что же. Тогда приготовься к неприятным сюрпризам.
      С невероятной для обыкновенного человека силой, он как пушинку приподнял Хору над землей и стремительно понес на улицу.
      У входа в кофейню стоял, новенький мопед. Маленький и кроваво красный,  он сверкал в первых лучах, дотянувшегося до дна улицы солнца.
     - Новый день. Прямые лучи. Это все, Терпсихора, уже не для тебя, -  скороговоркой бубнил Проводник, усаживая на заднее сиденье мопеда, вяло сопротивляющуюся женщину. Находиться тебе здесь, более не дозволено. Так что, попрощайся с солнцем, дорогуша, и в путь…. Вглубь собственной судьбы, так сказать. А то, судите обо всем, что с вами происходит, только потому, что лежит на поверхности. А до сути, так сказать, за самовлюбленностью и суетой докопаться не досуг. Вот и мучаетесь всю жизнь, не понимая, за что  и для чего это все с вами случается.
     Продолжая бурчать, проводник сел на переднее сиденье, и завел мотор.
     Бесцеремонно будя трескучим ревом всю округу, мопед резко сорвался с места и ….  исчез, оставляя после себя лишь сизое облако дыма и приторно сладкий, такой неуместный в этот весенний день, резкий запах дыни…
     - Какой вкусный аромат у этого ангела! - усаживаемая санитарами в карету скорой помощи, рассеянно произнесла участница утренней аварии. – Мне кажется, я его где-то уже видела…
    
                ГЛАВА  1
               
                НА КОРАБЛЕ   
               
“Даже самое напряженное творчество не может         
реализоваться, если нет той среды, в которой оно будет осуществляться".                (И-ЦЗИН, гексаграмма № 2)



                Рассказ матроса

     Огромный  корабль бросало из стороны в сторону. Cильные волны хлестко били о борта. Высоко вздымаясь,  они оседали мелкими брызгами на итак мокрое от слез лицо молодого парня, притаившегося за мотком  каната на корме. Сжавшись в напряженный комок, обхватив руками колени и дрожа всем телом, он давился неудержимыми, рваными рыданиями. 
     -  Откуда доносится этот плач? – пытаясь перекричать рев ветра, спросил  матроса  граф. – Может кто-нибудь  упал за борт и зовет на помощь?
     - Нет! - рявкнул в ответ старый матрос. – Это не за бортом у нас «девичьи слезы» льются, а к стыду сказать – на корабле.
     Матрос мотнул головой в сторону кормы и матерно ругнулся.
     - И кто же это там, так безутешно плачет? – прокричал в ухо матросу любопытствующий вельможа.
     - Да, кто же, как не Лилу! Только  ревет на судне, как барышня расписная.
     - А кто  такая эта Лилу? – пытаясь устоять на палубе под порывами сильнейшего ветра, продолжал расспросы пассажир. – Может, ей помощь нужна?
     - Может и нужна, - криво ухмыльнулся матрос. – Только, это не женщина, а парень. Да, и кто ж его знает, какое зелье от ревности помогает. – Только  если напоить мальца до смерти, чтобы он позабыл о своем горе?
     - О каком горе? К кому ревность? – заинтересованно оживился вельможа.
     - К кому, к кому. К капитану конечно, - ответил матрос, но моментально осекся и добавил: – Ну, вообще-то, это только наше дело…. Как говорится – «дела семейные».
     - Так, так, так! Да тут у вас интриги! – возбужденно вскрикнул господин, и бесцеремонным движением обхватил опешившего матроса за плечи. –  Пойдем - выпьем, старина! Ночь впереди длинная, неприветливая! Давай-ка, скоротаем ее за бутылочкой доброго бренди и неспешной беседой. С меня бренди, с тебя – рассказ.
     При упоминании о выпивке поведение матроса резко изменилось!
     - Выпить это мы завсегда, готовы! –  потирая огрубевшие ладони, заискивающе произнес он. -  Особливо, если в хорошей компании - так это, и вообще дело святое! Только вот, о чем же мне рассказывать-то Вам, Ваше сиятельство? Да и, рассказчик из меня, вообще то, никудышный.
     - А ты не напрягайся  – расскажи как на духу все эту вашу «семейную» драму. Не переживай – я пойму! – весело ответил вельможа, настойчиво увлекая матроса с неуютной палубы в недра корабля.
        В каюте знатного пассажира было тепло и уютно. В светильниках на стенах горели свечи. На дубовом столе, прикрепленном железными скобами к полу, стояла большущая, пузатая бутылка превосходного бренди. А в воздухе был разлит, такой неуместный, и непонятно откуда взявшийся аромат дыни.
     Вельможа  усадил матроса на привинченный массивный стул и, усевшись в резное кресло напротив, приготовился внимательно слушать.
     - Ну, так вот, значит! Служу я на «Милой бестии» уже более двадцати лет. – Неуверенно начал свой рассказ матрос. - Капитан наш – мужик свирепый, злой! Настоящий морской волк, нечего сказать! И мы все его уважаем!
     В этот момент корабль сильно качнуло. Бутыль, стоявшая на столе, медленно поползла  в сторону крена, полностью захватив внимание матроса.   
      Перехватив тревожный взгляд гостя, вельможа взял бутыль, наполнил до краев  два серебряных, украшенных  разноцветными каменьями, бокала,  один из которых,  протянул матросу.
     Старик  принял из рук вельможи драгоценный кубок и жадными  глотками опорожнил содержимое. Удовлетворенно крякнув и вытерев рукавом подбородок, он потеплевшим  взглядом посмотрел в сторону угощавшего.
      Тот же, отхлебнув лишь маленький глоток, благосклонно произнес:
     - Продолжай, дружище. Не робей! Капитан, значит, «мужик – свирепый». Ну, а кто же такой этот Лила? И почему он, собственно,  ревнует капитана?
     - Не - Лила, а Лилу! – с готовностью ответил, начинающих хмелеть старик. – Добрый у Вашего сиятельства бренди,   знатный! Не то что, это портовое пойло! А Лилу он себя сам, как бы назвал. Лежал целыми днями в колыбели и люлюкал: - «Ли-лу-ли-лу-ли-лу». Хороший был малец, тихий!
     На мгновение  воспоминание наполнило глаза старика влагой, а  во  взгляде появилось нечто, напоминающее нежность.
     -     - Так значит, он на корабле с рождения? – в удивлении приподнял бровь вельможа. - С каждой минутой все интереснее! Как же так могло получиться?
     - О! Это непонятная история! - ободренный столь явной заинтересованностью, ответил матрос. – Наш капитан  завсегда любил покутить и выпить. А как выпьет, так и подраться мастак, и бабенку как следует оприходовать. В этом он, вообще умелец, каких мало. Во всех портах, все портовые бабы – его шлюхи. Только поманит пальцем – и любая девка уже млеет в его руках. А он,  хорош – девок этих никогда не щадит, пользует их где и когда приспичит, а затем гонит от себя или нам отдает.  Не забывает, как говориться, о своих матросах! Хороший он у нас капитан, – щедрый!  - старик пьяненько подмигнул собеседнику. – Мы его за это любим и все буйства его терпим.  Если бы, вы знали, какие  оргии наш капитан закатывает для нас в каждом порту…
     - Так! И, причем же тут ревнивец Лилу? – прервал непристойные воспоминания матроса, вельможа.
     - Очень даже притом! – опорожнив второй бокал, слегка заплетающимся языком, продолжил тот. – Лет шестнадцать тому назад, уж и не припомню в каком порту, капитан вернулся на борт с большим пакетом. Был он, как обычно сильно пьян, орал песни, ругался, сильно шатался и несколько раз чуть не выронил свою ношу. Мы, конечно, сверток из рук хозяина подхватили. И, представляете, как  удивились, когда развернув  грязное одеяло,  увидели в нем младенца. Капитан же наш, ничего не сказав, ушел спать. Да, и в последующие дни никаких распоряжений не дал,  что, собственно, нам с этим подкидышем делать. Так что, остался малец на корабле, обретя на нем  свою злосчастную судьбу и противную богу, постыдную страсть!
     При этих словах, матрос пьяненько всхлипнул и умильно посмотрел в сторону опустевшей наполовину бутыли.
     - Значит, ты  не знаешь, откуда взялся сей младенец? -  спросил вельможа, подливая рассказчику хмельного зелья.
     - Никто не знает, - громко икнув, ответствовал матрос. – Да, ведь мы, зная крутой нрав хозяина, спросить напрямую, что за мальца он притащил на борт, не решились. И по кораблю пошли разные слухи…. Одни говорили, что он сын портовой шлюхи, которая, понесла от капитана ребенка, а затем  подкинула его с запиской и проклятиями. Другие утверждали, что капитана вероломно обманули, и Лилу - совсем не его сын. Третьи же, вообще, придумали сказку о том, что сердце капитана дрогнуло при виде   мокнувшего под дождем младенца у порога какого то, заколоченного дома. Так или иначе, но все на корабле, почему то,  поняли, что не смотря на то, что хозяин выказывает полное безразличие к мальчишке, обижать  его нельзя. Вот так  Лилу, собственно, и вырос – такой слабенький и тонкий, среди нас – грубых матросов.
     Старик замолк. Его голова безвольно склонилась на бок, а из гортани вдруг вырвалась рулада клокочущего раскатистого  храпа.
     - Не спать!!! – неожиданно громко скомандовал сиятельный вельможа, чем сильно напугал, сомлевшего было старика.
     Тот подскочил от неожиданности, завертелся на месте, беспомощно озираясь по сторонам.
     – Не спать! Дружище, - уже более миролюбиво произнес граф, почти ласково усаживая матроса на место и наливая очередную порцию бренди, - ты ведь мне не поведал, как я полагаю, самого интересного…. Отчего это, собственно, парень так горько плакал на корме сегодня ночью? И к кому это он ревнует капитана?
     - Да, ко всем бабам подряд, Ваше сиятельство, - опасливо косясь на вельможу, пробубнил матрос. – Для него ведь, когда судно пришвартовано к берегу, - сущий ад…. А завтра, как вы знаете, мы заходим в порт.
     На лице графа появилась гримаса крайнего удивления.
     - Да, что уж тут говорить! – подбирая слова, замялся старик. -  Совратил наш капитан мальчишку…. Уже несколько лет, как совратил…. А Лилу, как говорится, тянулся к ласке…. Ну и до мальца тоже доходили слухи, что хозяин - отец ему. Вот так,  в одном из долгих плаваний, капитан его трахнул, а Лилу, принял это, я так себе кумекаю, как знак отцовской любви….. Он же рос среди нас – дураков. Мы же ему ничего не объясняли….. Сами, честно говоря, тогда сильно удивились…. Ну, а потом привыкли к этим их, как говориться,  – «родственным отношениям»….. Мы, ведь, люди маленькие – подневольные…. Да, что тут говорить….
      Уныло опустив голову, старик затих. Он сидел неподвижно, уставившись в одну точку, не проявляя более интереса ни к танцующей на столе бутыли, ни к  своему высокородному собеседнику, действия которого, между тем, могли  бы показаться в данный момент, более чем странными.
     Дотянувшись до бутыли рукой, сиятельный вельможа слегка щелкнул по ней ногтем указательного пальца. В это же мгновение, бутылка растаяла в воздухе, как, впрочем, и бокалы, стоявшие с ней рядом. Затем, он щелкнул пальцами по высоким ботфортам своих кожаных сапог, которые тоже, тут же исчезли. И, наконец, несколько раз пощелкав пальцами в воздухе, этот странный господин неотрывно уставился на свои голые ступни, бормоча себе под  нос заклинания на непонятном языке.
     - Ну, давайте же, появляйтесь, - недовольно бубнил он, растирая свои голые ступни руками. – Что за капризы, право? Я не понимаю…
Через некоторое время на его ногах появилась диковинная обувь. Это были потертые тряпичные тапочки на завязках и резиновой подошве.
     - Ну, наконец-то! Мои старые, добрые кеды! – откидываясь на спинку кресла, удовлетворенно произнес странный господин.
     Положив ногу на ногу, и покачивая ею на весу, он задумчиво уставился на застывшую фигуру старого матроса.
     - Да, не простую задачу поставили, - загадочно произнес он.  Ну, что же!  Попробуем разобраться….

                Рисунок в небе

     Граф Примиус остановился на пороге  каюты. Прикрыв глаза ладонью, он пристально вглядывался вдаль, ослепленный ярким солнечным светом.      Тихое приветливое утро, как будто ластиком стерло следы вчерашней бури. Море спокойно. В небе ни облачка. На палубе несколько матросов убирали последствия стихийного бедствия, иногда сонно, и как бы нехотя,  переругиваясь между собой.
     Граф сделал широкий шаг на чистые, еще влажные после мытья доски, резко втянул ноздрями соленый утренний воздух и размашисто потянулся. Затем, он деловито оглянулся по сторонам, и не найдя для себя ничего интересного, стал медленно прохаживаться по палубе, напевая себе под нос странную песенку на непонятном языке. Но, через несколько мгновений его взгляд упал на сидящего за  большим мотком каната в дальней части кормы худенького, черноволосого юношу. Парень   увлеченно рисовал акварелью на серой, изрядно помятой бумаге.  Матросы же, завидев благородного господина, в высоких начищенных сапогах, бархатных брюках и в  расшитом золотом камзоле, надетом поверх тончайшей батистовой рубахи, притихли. Пряча кривые ухмылки и иронично переглядываясь, они с интересом наблюдали за ним, как за редкой диковинной птицей, непонятно откуда залетевшей в их простой и грубый мирок.
     - Ишь, как вырядился, как павлин,  с утра то пораньше, -  беззлобно крякнул один из них. – И не лень же было сапоги то натягивать?
     - А что им - мудакам высокородным  целыми днями то делать? - тут же откликнулся другой. – Наряжаться, да с дамами трахаться.      
     - Да поди, не только с дамами то. Ты, погляди, что он вытворяет. К нашему Лилу пристает! Ох, чует моя жопа, не к добру этот франт на нашем корабле оказался.
     - Да тише ты! – шикнул пожилой матрос и с тревогой покосился на длинную фигуру графа, склоненную над Лилу. – Вот услышит, что мы тут о нем трем, и скажет капитану. И нам – каюк! Помните ведь, что капитан приказал: вести себя с ним вежливо и во всем угождать.
     - Вот еще, буду я угождать этой расфуфыренной кукле, - огрызнулся первый матрос. – И зачем хозяин взял его на корабль? Никогда, ведь, раньше такого не было.
     - Ну,уж, ежели хозяин что делает, так значит выгоду имеет, - хитро усмехнувшись, перебил пожилой матрос. – Слышал я, этот франт заплатил капитану, столько, что можно еще один корабль  прикупить. Так что заткнитесь уже, и выполняйте приказ.
     На этом разговор матросов прервался, так как на палубе появился капитан. Его присутствие незримым образом резко изменило расслабленную и сонную атмосферу.  В воздухе моментально повисло напряжение. И все пришло в движение. Матросы кинулись к мачтам. Юнга Лилу, до этого момента безучастно и односложно отвечавший на вопросы высокородного пассажира, выронив из рук бумагу и кисть, опрометью бросился навстречу капитану. Граф Примиус неуклюже размахивая руками и подпрыгивая, пытался поймать взмывший вверх рисунок юнги. И даже чайки, будто почуяв неладное, с тревожными криками заметались над водой. Лишь один персонаж в этой суете оставался спокоен. Это и был капитан Энгель. Широко расставив ноги, он уверенно и твердо стоял на слабо покачивающейся палубе. Лилу подбежал к капитану почти вплотную, и молитвенно сложив изящные ладони, восхищенно и преданно посмотрел на Энгеля снизу вверх.
     - Доброе утро, капитан! Как Вам спалось сегодня? – произнес он с заискивающим возбуждением в голосе.
     Но, капитан не ответил. Могучий, с крупной головой на мощной шее, он как каменное изваяние застыл среди всеобщей нервозности. Ветер развивал лоскуты рваной рубахи, через дыры  которой виднелся крепкий загорелый торс. Подбородок был поднят вверх, густые брови надменно изогнуты, а недовольный, злой взгляд скользил по фигурам и лицам вконец растерявшихся матросов. Они непроизвольно втягивали головы в плечи и прятали глаза, ибо знали, что подобная нарочитая молчаливость хозяина ничего хорошего обычно не предвещало.
     - Доброе утро, капитан, - искусственно бодрым голосом сказал Граф Примиус, приближаясь к Энгелю. - Я вижу, Ваши люди боятся Вас!
     - Да, просто не знают, чего ожидать! – слегка усмехнувшись, довольно миролюбиво ответил капитан. – Я по утрам, обычно, зол бываю…. Вот и гоняю их иногда, почем зря. 
     - Отчего же так? – вежливо поинтересовался граф.
     - Да, обычно вечерний ром  утро и портит. Не мое это время – утро, -  вдруг  открыто улыбнулся капитан. Улыбка обнажила неожиданно белые ровные зубы, на мгновенье осветив его  лицо.
     - « Ох! – мысленно восхитился этим преображением  граф, - да, он просто неотразим! Понятно, почему капитан пользуется успехом у женщин!»
     Между тем, взгляд капитана остановился на клочке бумаги в руке графа, и  улыбка на его лице уступила место выражению злой и неприветливой иронии.
     - Что это вы, граф, живописью интересуетесь… или самими живописцами, - еле сдерживая раздражение, спросил он.
     - Ах, да! Это! – растерянно вертя в руке рисунок Лилу, промолвил граф. –  Прекрасный этюд! Смею Вас заверить, очень оригинальная манера письма.  Невероятно! У этого юноши возможно большое будущее!
     - Что еще за большое будущее? – грубовато перебил графа капитан. – У кого? У этого замарашки?
     Капитан снисходительно махнул рукой в сторону  Лилу, и нарочито громко продолжил:
     - Этот бездельник толком и делать то ничего не умеет. Совсем никчемный малый. Даже и не знаю, зачем держу его на корабле. Толку от него никакого. Вот скину на берег в ближайшем порту, будет знать.
     Матросы, на слова капитана отреагировали  дружным, одобрительным гоготом.
     - Да так ему бездельнику и надо!
     - Лучше бы палубу помог драить!
     - А то – ишь, художник, какой выискался!
     - Целыми днями рисует! Живого места на корабле не осталось!
     Парень, между тем, затравленно озирался. Он с щенячьей преданностью, пытался заглянуть в глаза капитана, силясь понять, шутит тот или нет.
     - Напрасно, Вы так, капитан Энгель! – не обращая внимания на развеселившихся матросов, с вызовом в голосе произнес граф Примиус. - У Вашего юнги изрядный талант, знаете ли. Если он на корабле не нужен, так отдайте его в подмастерья к художнику. Там он будет  к месту. И я Вам в этом деле помогу. Мой друг, великий мастер, художник, увидев работы этого юноши, с радостью возьмет его в ученики.
     Капитан резко повернулся к графу и с холодным бешенством стал сверлить его взглядом. Граф глаз не отводил. Матросы  мгновенно замолчали. И над палубой вновь нависло тревожное напряжение.
     - А зачем это Вам нужно, граф? – сквозь зубы процедил Энгель. – Мальчик приглянулся или что другое у Вас на уме?
     - Нет! Ничего другого! – миролюбиво отозвался граф. – Просто знаю – талантам нужно помогать. А  юнга, повторяю, талантливый малый.
     - И откуда же Вам это понимать? – переходя на зловещий шепот, спросил капитан. – Талантливый он или нет?
     - А вот посмотрите на его работу! Не правда, ли она прекрасна? – протягивая капитану, рисунок юноши, парировал граф. - Любой, разбирающийся в искусстве, человек поймет это, только взглянув на работу Лилу.
     -  Куда уж нам! Мы люди – простые, в искусствах не разбираемся. Ну, а Вы, я вижу,  и имя будущего «Великого художника» уже узнать успели?
     Капитан, перевел свой суровый немигающий взгляд на застывшего Лилу:
     - Познакомились уже, значит? – угрожающе прорычал он.
     - Нет, - отчаянно замотал головой юноша. – Я с этим господином и не знакомился, вовсе. Это он меня о рисунках все расспрашивал, где я так научился, и не хочу ли пойти в подмастерье к художнику.
     - Ну? А ты? – сдавливая большой ладонью,  хрупкое плечо Лилу, спросил капитан. – А ты, должно быть согласился?
     - Нет! Как ты мог такое подумать обо мне, капитан! Я верен тебе и…. нашей «Милой бестии». Мне ничего такого и не надо вовсе…. -  почти в истерике взвизгнул Лилу. Боль в плече и обида были готовы вылиться наружу  горькими слезами.
     - Ай ли! Ну-ну! А то, смотри, вышвырну тебя в художники в ближайшем порту, будешь знать, - продолжал издеваться  капитан Энгель, с нескрываемым наслаждением наблюдая за паникой в глазах паренька. – Видишь, и желающие на тебя уже есть…
     - Нет! Нет! Не нужно мне все это! Я с тобой хочу…
     - Но, ведь талант! – попробовал вмешаться в разговор граф Примиус, протягивая, как вещественное доказательство рисунок  юнги.
    - Я больше не буду рисовать! Мне не надо! Я порву!   – сорвался на фальцет юнга, и как дикий звереныш метнулся в сторону графа,  ловко выхватив  у него рисунок.
     Опешивший  граф попытался было вернуть рисунок. Но мальчик, истерично повизгивая и увиливая от его цепких рук, пытался рвать грубую бумагу. В какой-то момент он ослабил хватку. И внезапно, сильный порыв ветра тут же подхватив рисунок,  понес его прочь от корабля.
     Застыв в нелепых позах, граф Примиус и Лилу следили за удаляющимся клочком бумаги. Матросы, не зная как реагировать, тоже молчали.
     - Вот видите, граф, - как ни в чем ни бывало, спокойно произнес капитан, - Бродяга  ветер очень мудро разрешил этот спор.
      –  Значит, не хочешь покидать своего капитана, - уже обращаясь к Лилу, и  сверля его затуманенным взглядом, сипло произнес он. – Ну, ладно… пойдем в каюту…. сапоги мне почистишь.
     При этих словах он круто повернулся, неуклюже отвесил графу поклон и, не обращая более ни на кого внимания, гордо прошествовал в каюту. Юноша последовал за ним. И уже через несколько мгновений тот же бродяга ветер разносил над палубой корабля заливистые стоны и грубые стенания совокупляющихся мужчин.
     - « Да уж! Не очень-то они скрывают свои отношения, -  брезгливо передергиваясь, заметил про себя граф Примиус. – Ничего себе – родственнички! Какая мерзость, право!»
     Пытаясь прийти в себя, граф огляделся. Матросы в стеснении отводили взгляды.
      - « Ага! Этим «господам», видимо, тоже не по вкусу подобные штуки», - подумал граф, а вслух, как можно более равнодушно спросил:
     - И как часто у вас на судне подобные развлечения?
     - А Вам-то, какое дело? – начал было один матрос, но сразу осекся.
     - А что мы, мы люди маленькие, - как бы оправдываясь, подхватил разговор другой. – Хотя, и правда, - дело стыдное. Вы, там -  на суше, Ваше сиятельство, не рассказывайте…
     - Перестань Боб! Какое тебе дело, если капитану все равно, - прервал товарища третий матрос.
     - Ладно, ладно, - миролюбиво произнес граф. – Мне нет дела до ваших корабельных игрищ. Жаль только рисунок улетел. Хороший был рисунок...
     - Так у Лилу их – тьма. Вон на корме, цельная папка рисунков  лежит, - отозвался матрос Боб, и в надежде услужить графу кинулся за папкой.
     - Ну что же - полистаю на досуге - принимая из рук матроса пухлую кипу изрисованной  бумаги, как можно более равнодушно произнес Примиус. – А сейчас пойду, пожалуй, посплю перед обедом.
     Нарочито громко зевнув, и жеманно прикрыв рот  ладонью, граф Примиус  удалился в свою каюту.
     В каюте он мистически странным образом, вновь переменил высокие сапоги на видавшие виды кеды. Сел за стол. Бережно открыл замшелый сафьяновый переплет старой книги, служивший Лилу папкой для рисунков. И в благоговении застыл, рассматривая работы странного юноши.
     - Как это возможно, - недоумевал Примиус. – Необразованный, испорченный, истеричный мальчишка. А так великолепно рисует. Лица завораживают. Природа оживает. И за что, О Господи, даруешь ты таланты пастве своей. И дар ли это? Или испытание? А может и в наказание за прегрешения тяжкие, наделяешь смертных непомерным грузом врожденного таланта? Воистину  неисповедимы пути Господни, не ведомы  замыслы его….
     - Но, - резко переменил ход размышлений, Примиус, - что это я опять за старое. Не отпускает предпоследнее воплощение. Живет-таки во мне еще священник Грин. Любит пофилософствовать на досуге о тайнах Господних.
     - А мальчишку, между тем спасать надо. Для этого, собственно, меня сюда и прислали. Но, право же, могли бы сразу сказать – пойди мол, талантливого человека пристрой. От педофила-отца, или кто он там ему, - избавь. Так нет же:
     - Найди начало и конец,
       И изведешь клеймо с сердец.
Раздраженно продекламировал он вслух.
     - Какое начало? Какой конец? Хотел бы я иметь инструкции поточнее.
     - Ну, что ж, - после недолгих раздумий произнес он, -  пожалуй, что и сам  справлюсь. Дело то не трудное. Привлеку в эту извращенную «любовную» историю, женщину.  А что? -  Одним ловким ходом – две проблемы! И неотесанное сердце капитана любовью ограним. И юношу на путь истинный направим! Ай да я! Ай да молодец! Хорошо придумал!
     Примиус подскочил со стула и, удовлетворенно потирая ладони, зашагал по скрипящим доскам маленькой каюты.
     - Chercher la femme! Chercher la femme! ( Ищите женщину! Ищите женщину! фр.язык).  И где же взять нам эту femme! – возбужденно напевал граф, листая потрепанную записную книжечку, извлеченную им воздуха.

                Маргарет

     Она стояла у парапета и грациозно махала белым платочком.
     - Маргарет! Дорогая моя! – смахивая лживо набежавшую слезу,  прошептал граф Примиус и украдкой покосился на стоящего рядом с ним  капитана.
     - Кто эта прекрасная дама? – недоверчиво глядя, на сморщенное от слащавого умиления лицо графа, спросил капитан. – Неужели Ваша жена?
     - Что Вы! Что Вы, дорогой друг! – тут же ответствовал Примиус. – Сия богиня - моя любимейшая племянница! Она пожелала сопровождать меня в дальних странствиях. И сейчас взойдет на Ваш корабль. Так что, будьте любезны, распорядитесь подготовить для нее каюту и… не стесняйтесь в тратах. Моя красавица, привыкла жить в роскоши!
     При этих словах, граф протянул капитану увесистый мешок  монет, не понятно, откуда взявшийся, и по размерам определявший в себе сумму не бывалую.
     - Тут, много денег, - растерянно принимая тугой кожаный мешок, озадаченно пробубнил капитан Энгель. – Слишком много, для исполнения Вашей просьбы… Тем более, - неуверенно добавил он, - мы на борт женщин не берем.
     - Вот-вот! Именно, поэтому так много! -  заговорчески подмигивая, усмехнулся граф. – Это – чтобы Вы не смогли отказаться! Да и к тому же, - переходя на шепот и загадочно улыбаясь, продолжал он, - она и не женщина вовсе. Она -  БОГИНЯ!
     При этих словах граф многозначительно поднял свой узловатый тонкий палец и направил его в сторону, легко поднимающейся по трапу, молодой женщины.
     Она же, лучезарно улыбаясь, неожиданно резким движением сорвала с головы дорогую  шляпу с вуалью, и беспечным размашистым жестом выбросила ее за борт.
     - Свобода! Ура! – только и произнесла она и, не обращая внимания ни на кого вокруг, кинулась в объятия  «дядюшки».
     Капитан, между тем, хотел было разразиться своим обычным громогласным бешенством. Отчитать наглого пассажира, посмевшего подкупать его золотом и попирать негласные законы мореходов, да так и застыл на полуслове, зацепившись взглядом за огненный всплеск гривы рыжих волос, освобожденный из плена шляпных приличий.
     - « Женщина на корабле! Женщина на корабле!» - донеслась со всех сторон суеверная паника матросов.
     - « Женщина на корабле!» – отозвалось неведомой сладостной мукой сердце сурового капитана.
     Он стоял как истукан. Неотрывно смотрел в узкий разрез изумрудных глаз. Неуклюже кланялся. Что-то отвечал. На что-то соглашался. И совершенно не мог определить в себе, неожиданно возникшего и властно завладевшего им состояния надрывной истомы. Что-то странное образовалось в нем и заполнило моментально, и взорвалось в душе, и растеклось по венам болью, недоумением, счастьем…
     Примиус, оценив между тем произведенный на капитана эффект от знакомства с Маргарет, нежно взял ее под локоток и увлек в  каюту, давая возможность капитану немного прийти в себя.
     - Капитан, не оставляйте эту ведьму на корабле, - как сквозь гулкое эхо, услышал Энгель плаксивый голосок. – Не к добру это. Погубит она нас.
     С явным неудовольствием, возвращаясь из сладостного оцепенения, капитан обратил взор на Лилу, который подошел к нему гораздо ближе дозволенного. Юноша даже отважился слегка прикоснуться, а потом и погладить его сухую горячую руку. И эта тревожная ласка вдруг вызвала в капитане неожиданный и небывалый ранее приступ отвращения.
     - Что ты себе позволяешь шлюхин сын? – зашипел он, отдергивая кисть и угрожающе собирая ее в кулак над головой съежившегося парня. – Совсем компас потерял? А ну-ка, брысь отсюда, чтоб духу твоего здесь не было.
     Пряча в глазах слезы отчаяния, Лилу поспешил удалиться. Но не исчез совсем, а остался на корме, спрятавшись за огромным мотком каната, да так и застыл там в напряженном наблюдении. Наблюдал он не один. Притихшие матросы,  продолжавшие заниматься своими привычными делами, поглядывали на капитана Энгеля, в недоумении замечая в нем странности ранее ему не присущие. То мечтательная улыбка освещала его черты, то тень сомнения оседала тревожной гримасой на его красивом, немного грубо высеченном природой лице. В конце концов,  в течение нескольких часов ничего не происходило, и  матросы предпочли все же спуститься на берег и там окунуть свои изголодавшиеся тела и души в незатейливые земные удовольствия.
     И вот, на корме остались двое:  капитан, да неотрывно за ним следивший Лилу.
     Капитан же глядел вдаль, вновь и вновь проживая в душе,  неожиданные и резкие перемены, смакуя их непонятную горечь и, пытаясь осознать свое нынешнее, столь волшебное состояние.
     – « Она – БОГИНЯ!» - звучали в его сознании слова графа.    
     – «Она – Богиня!» - соглашался мир багряным закатом уснувшего покоя.
      - « Да я влюблен!» – изумленно признался себе Энгель. И это открытие вдруг успокоило его, наполнив решимостью охотника, добыча которого определена.
     - Ну и что, что она высокородна, - мысленно огрызнулся он  сам себе. – Она будет моей! Чего бы это мне это не стоило!
     - Конечно, будет! Да и плата не велика! – услышал он вкрадчивый голос и, вздрогнув от неожиданности, круто обернулся.
     - Я что, сказал это вслух? – увидев позади себя, хитро прищурившегося графа, спросил капитан.
     - Да, какая собственно разница, вслух не вслух. Все, ведь, и так на Вашем лице написано.
     - Что написано? – почти враждебно рыкнул капитан.
     - Да то, что по сердцу пришлась Вам моя Маргарет! И Вы, хотели бы ее заполучить. Ведь, так?
     - Так, - отводя взгляд, тихо ответил Энгель. И вдруг как то сник, ощутив в душе тонкие иглы не прошеных сомнений.
     - Не смущайтесь ее титула, - по-отечески похлопывая капитана по плечу, доверительно промурлыкал граф. – Любовь, ведь она такая, - не знает границ! Да и Маргарет Вы, по-видимому, понравились.
     - Понравился? - встрепенулся капитан, и в его взгляде вдруг обозначилась трогательная доверчивость. А улыбка осветила  лицо, меняя оттенки от самонадеянной  до юношески робкой. – Как? Она Вам сказала?
     - Сказала, сказала, - добродушно посмеиваясь и дивясь столь пленительной перемене в образе брутального капитана, произнес Примиус. Мы даже  вечером собирались пригласить Вас отужинать с нами!
     При этих словах, капитан издал мощный победоносный рык.
    - Но! – тут же охладил его пыл граф. -  Не расслабляйтесь сэр  нынешней милостью. Настроение Маргарет переменчиво. И путь к ее сердцу, легким быть не может. Ежели, Вы действительно хотите обладать Богиней, то и жертвы во имя нее должны приносить. И капризы выполнять.
     - Любой каприз! – залихватски отреагировал Энгель. – Весь мир к ее ногам!
     - Да!? – с сомнением в голосе, перебил граф. – А, ведь у Маргарет уже есть к Вам просьба. Исполните?
     - Конечно, исполню! Что за вопрос! – радостно бушевал Энгель. – Что нужно сделать, для моей богини? Говорите!
     - Скорее, не для нее лично. А для одного юного дарования, - осторожно начал Примиус. – Мы, тут давеча беседовали, в моей каюте, после долгой разлуки. И ей, попалась на глаза папка с работами Вашего юнги. Маргарет, знаете ли, большой знаток в искусстве, восхитилась его рисунками и наказала мне выпросить у Вас разрешения отдать сего юношу в подмастерья к хорошему художнику. Для развития  таланта, так сказать. Но я огорчил племянницу сказав, что  юноша этот Вам как-то особенно дорог, и Вы никак не захотите с ним разлучаться. На что моя дорогая Маргарет, очень расстроилась. И теперь, из-за сего великого огорчения и из каюты выходить не хочет. Не знаю что и делать теперь, право…
     Граф обреченно развел руками и замолчал, переведя  взор на драматично кровавый закат.
     Просветы оранжевого неба вдруг привиделись ему  буйными струями рыжих волос, а яркий полу-диск солнца показался жалким ликом утопленницы, судорожно хватающим угасающий блик последнего вздоха.    
     Тяжкое предчувствие ворвалось в сознание графа.
 - « Да я ведь, гублю ее!» - пронеслось в его голове. – Гублю! И… что-то явно пошло не так».
     Но, поразмышлять на тему неправильно запущенного «Колеса Судьбы» у Примиуса не получилось. Так как с этого момента события стали развиваться стремительно.
      Мощная не терпеливая сила вдруг приподняла его над землей и интенсивно встряхнула. Это был капитан Энгель.
     - Да, слышите ли Вы меня, - в возбуждении восклицал он. – Я согласен! Забирайте юнгу в услужение к художнику. Может он и правда там больше сгодиться. Мне то на корабле от него и, правда, проку мало. Да и скажите прекрасной Маргарет, что он ни чем таким мне не дорог. Слухи все это… И если хотите, то сейчас же и забирайте его. Вон он там, как всегда, за мотком каната прячется. А меня отведите скорее к ней…  Я сам сообщу о том, что прихоть ее исполнена!
     Обычно, угрюмый и немногословный Энгель,  тараторил без умолку, неуклюже жестикулировал и глуповато улыбался. Он то подталкивал графа к канатам, откуда опасливо выглядывал Лилу, то пристально вглядывался в  проем приоткрытой двери каюты графа, откуда  лилась нежная мелодия виртуозно исполняемая на лютне.
     - Она играет? – вопрошал Энгель и не дожидаясь ответа, манил рукой Лилу. – Она, - как в горячке отвечал он сам себе, и уже дружески трепал по плечу доверчиво прильнувшего к нему Лилу. – Пойдешь сейчас с графом, он расскажет тебе, что и как. Не волнуйся… Для меня нужно…
     Наблюдая за суетливыми действиями сего похотливого мужа, Примиус впал в еще большее уныние. Вид человеческой похоти и жестокосердной ограниченности, а также того, с какой бесшабашной легкостью люди предают, обманывают, а порой и губят близких ради удовлетворения своих сиюминутных пожеланий, вновь и вновь вызывало в нем чувство снисходительного отвращения и нелюбви. Более сильного чувства позволить себе он не мог, так как и сам когда-то был человеком и зная наперечет «грехи свои», должен был в нынешнем своем промежуточном статусе людям этим помогать. Но получалось у Помощника пока не складно. То ли опыта для таких дел ему  недоставало, то ли эта самая «нелюбовь к людям», все-таки мешала отдаться со всей ответственностью и рвением к возложенным на него обязанностям.
     Между этими  печальными размышлениями, граф Примиус (как называл себя Помощник в этой конкретной истории) уже оставил Маргарет на растерзание горевшему в «любовном аду» Капитану Энгелю. И направляя вялой рукой, непрестанно всхлипывающего юнгу, шел по круто взбирающейся вверх, вымощенной булыжником улице. Лилу не сопротивлялся и лишь иногда, с неизбывной тоской и отчаянием во взгляде оборачивался, видимо пытаясь среди тысячи огней ночного порта разглядеть одну коварную, но горячо любимую им предательницу – «Милую бестию», так легко  и своенравно «выплюнувшую» его из своих уютных недр и оставившую  без дома, без смысла, без любви….
     Через некоторое время путники остановились на пороге большого каменного дома, укутанного быстро сгущающимся туманом. Постучали массивным чугунным кольцом об почерневшие дверные доски. Прошли вглубь большой неряшливой  мастерской, застав именитого художника за работой. Затем, отрешенно наблюдали за бурной реакцией мастера, просмотревшего акварельные работы Лилу, и оставшегося в полном восторге от «способностей отрока».
     Они в этом маленьком ночном путешествии, как бы являли собой единый страдающий организм. Прекрасный юноша, брошенный своим отцом любовником. И посланный быть ему помощником граф, который всеми силами старался, но так и не мог искренне посочувствовать юноше, уже предчувствуя, что добром эта история не кончится.
     - « Что же ты задумал маленький гадёныш, - наблюдая за притихшим Лилу, думал он. – И что же я все-таки сделал не так?»

                ДИАЛОГИ:
      
     - Бедный юноша, стал впоследствии  известным художником? – прерывая тягостное молчание, поинтересовалась  дама. 
     Ее спутник со вздохом отвел глаза и посмотрел в окно мерно покачивающейся кареты. 
     Через рваные клочья  тумана, то тут, то там возникали  мрачные силуэты кораблей. Вспыхивали и гасли блуждающие огни, высвечивая на миг лица собеседников.
     - Нет! Не стал, - чуть помедлив, ответил мужчина. – Он вообще, ни кем не стал. Вернее стал – преступником и убийцей.
     - Жаль, - почему-то не удивившись, отозвалась женщина. – Что же с ним произошло? 
     Она, чувствовала себя неуютно рядом с этим загадочным субъектом, показывающим ей живые картины, некой средневековой истории. В которой, как ни странно, и он сам принимал участие. Правда, был он там гораздо старше, имел изящные манеры и назывался графом Примиусом. В какой-то момент женщине показалось, что и она является участницей событий. Стоит на корме корабля. Смотрит в глаза диковатого на вид, неотесанного мужлана. Играет на лютне. Все это вызвало в ней неприятные, почти болезненные ощущения. От чего хотелось немедленно защититься:  закрыть глаза, не знать, не чувствовать, не думать.
     - Он убил тебя, - проник в ее сознание голос собеседника. – Убил! И, после того был посажен в тюрьму. В которой, собственно и покончил с собой, перепилив себе вены на запястьях острым камнем. Около его тела нашли  портретный набросок , сделанный при помощи угля и крови. На рисунке было талантливо и экспрессивно изображено лицо женщины, очень похожей на тебя и Маргагет, одновременно. Видно, парня, все же мучила совесть… После того, как он убил тебя…
     - Убил меня? – не понимающим эхом отозвалась дама.
     - Да, - Помощник  подался вперед, пытаясь рассмотреть выражение  ее лица, скрытое мраком, царившим внутри кареты. – Хора, ты и есть Маргарет. То есть, Маргарет – это прошлое воплощение твоей души. Здесь мы встретились с тобой впервые. Я был послан, помочь совращенному мальчугану развить и реализовать его дар художника. Но я не справился и в какой-то момент, все пошло не так.
      - Кем послан? – бесцеремонно прервала его излияния  Хора.
     - Это сложно. Объяснять не буду. И без того, для тебя много непонятного. Ты лучше не перебивай и дослушай.
     Он вдруг запнулся, словно подыскивая слова, способные объяснить женщине  положение вещей.
     - Понимаешь, Именно здесь  начало трагических событий, связавших несколько душ в сложный, кармический узел. Любовный треугольник, так сказать. И ты – одна из этих душ!  Вот вы и тащите, теперь, за собой друг друга из воплощения в воплощение, заставляя мучится и страдать себя и тех, кто оказывается рядом.
     - Как я понимаю, душа Маргарет  что-то сделала не правильно, если я в своей жизни так много страдала, - в раздумье произнесла Хора.
     - Да! – оживленно ответил Помощник, радуясь тому, что женщина, наконец, начала проявлять заинтересованность.
     - Ты, то есть Маргарет, - была авантюристкой. Эдакая обнищавшая аристократка, промотавшая состояние покойного мужа и выискивающая разные способы оставаться на плаву. Вот  мы и встретились. Я предложил тебе значительную сумму денег за соблазнение капитана. Для того, чтобы беспрепятственно спасти талант, совращенного им юноши.
     - Ага, - подаваясь вперед, произнесла Хора, - значит, это ты втянул мою душу в эту историю?
     - Понимаешь, - виновато прошептал Помощник, промокнув грязной манжетой, выступивший на лбу пот. - Мальчик должен был прожить другую судьбу. Стать гениальным мастером и оставить миру бесценные шедевры. И я только выполнял высшие распоряжения, пытаясь помочь этой судьбе случиться.
    – А о моей злосчастной судьбе, никто не соизволил  распорядиться?  – язвительно спросила Хора.      
      - Ты имела выбор. Ты могла отказаться -  пряча глаза, снова зачастил Помощник. – И вообще, о твоей душе у меня никаких инструкций не было. Я же не знал, что так все закрутиться. И вот. Пропустил что-то важное. Так сказать - напортачил. И теперь пытаюсь все исправить.
     - И как? Получается? – зло вставила Хора.
     - Нет, как видишь, - ответил Помощник. – Вот и снова твою душу не уберег. Потому-то и хочу, чтобы мы вместе  распутали этот гордиев узел. Может и тебя, в конечном итоге, получиться избавить от расплаты за совершенное самоубийство.   
      - Ага, - с сарказмом в голосе произнесла Хора. – Значит, снова собираешься мне помогать?
      - Понимаешь, - уже совсем тихо произнес он и в его голосе зазвучали нотки раскаяния и грусти. – Я чувствую ответственность за ваши «другие жизни»… за ваши новые воплощения.
       Последняя фраза как бы застыла в воздухе, как и два человека, неподвижно сидевшие напротив друг друга. Между тем, обстановка вокруг них стремительно менялась. Стены кареты исчезли. Темнота рассеялась. И собеседники вновь оказались за столиком давешнего кафе. В помещении - тихая музыка, зыбкий свет. За окном - ночь. В пепельнице - дымящаяся сигарета. В воздухе - пряный аромат кофе.
     - Похоже, у меня нет выбора, - откидываясь на мягкую спинку дивана и  не обращая внимания на столь резкую смену декораций, устало произнесла Хора. – Ну что же, давай, выкладывай, что там у тебя дальше.
    

                ГЛАВА 2
               
                ПОКЛОННИЦА
               
               
«В ближайшее время вас ожидают крупные перемены.
               
Сейчас не принимайтесь ни за какое новое дело, вам
               
нельзя попадать в глупое положение. Не робейте, если
               
в какой-то момент окажется, что нельзя рассчитывать          
               
на помощь друзей. Будьте осмотрительны в общении с
               
лицемерными представителями другого пола».
                ( И-ДЗИН, гексаграмма № 23)



                «Семейное счастье»
 
      Воскресный вечер неожиданностей не сулил.
      Квартира блестела чистотой. Холодильник заполнен продуктами. Накрахмаленные и  отглаженные рубашки мужа теснились в шкафу. Чистые простыни гордо реяли на балконе.
     Она была дома одна. Муж  после обеда  возился в гараже,  упрямо пытаясь реанимировать старенький автомобиль. Сын играл в футбол с ребятами во дворе. Даже старая кошка Матильда с прошлой ночи ушла гулять  и до сих пор домой не появлялась.   
      Ей было скучно. На кухне сонно тикали ходики. Солнечный ромб ярким пятном искрил на  кафельном полу. Со двора доносился приглушенный шелест голосов. А в старой медной турке, ароматной пенкой закипал  кофе.
     Любовно окинув взглядом свое маленькое стерильное  царство, она сняла с огня турку и не пролив ни капельки налила  кофе в старинную фарфоровую чашечку, украшенную медальонами и золоченой росписью. Поставив чашечку на  блюдце, и осторожно взяв их двумя руками, она не спеша проследовала в гостиную, где в это время суток было более прохладно и сумрачно, чем на залитой солнцем кухне. В гостиной на самом почетном и видном месте стоял предмет гордости всего семейства - недавно приобретенный новенький телевизор. Вещь дорогая и редкая.  Поставив на блестящий полированной гладью журнальный столик чашку, она включила телевизор и в приятной расслабленности опустилась на диван….
     Как часто и в мельчайших подробностях она будет вспоминать потом эти последние мгновения своей, такой спокойной и размеренной жизни. Как страстно и самозабвенно будет тосковать по вязкой скуке семейных будней и определенности чувств. Как дотошно и внимательно будет в мыслях раскладывать на составляющие этот трагически переломный момент в ее судьбе. И изо всех сил пытаться определить причину возникновения в ней этой больной, всепоглощающей, никому ненужной и разрушительной любви….
     По телевизору передавали концерт. Песня, исполняемая статным и довольно красивым мужчиной, показалась ее знакомой, так как звучала  нынешним летом, буквально, «на каждом перекрестке» и была очень популярна. Именно, поэтому не испытывая никакого интереса к эстрадной, да и вообще, ко всякой другой музыке, она помнила эту мелодию достаточно хорошо.
     Впервые мгновения ее вечернего отдыха, как будто ничего не происходило. В гостиной, расположенной окнами на север, свет безвольно отдавал свои права легким дрожащим сумеркам. Слабый ветерок несмело шевелил белоснежные кружевные занавески. Завораживающий мужской голос проникал в ее сонную душу нежной песней. Песней о любви….
     Она сидела, застыв, неотрывно глядя в экран телевизора, ловя каждый жест певца и прислушиваясь к виртуозным переливам его бархатного баритона. Песни следовали одна за другой, исполнение было великолепным: трепетным и задушевным. И ей вдруг отчетливо показалось, что она очень хорошо (ну просто, как саму себя), знает этого человека. Понимает, как он чувствует и о чем поет. Это ощущение вспыхнуло в ней с неожиданной  очевидностью, и полностью захватив, заставило позабыть на время обо всем на свете….

     - Лилька, что это ты пялишься в пустой экран? – застал ее врасплох голос мужа.
     Испуганно встрепенувшись, женщина непонимающе оглянулась, щуря глаза от яркого электрического света резко хлынувшего с потолка.
     - Сидишь в темноте? К ужину не зовешь? – продолжал сыпать вопросами муж. - Что это с тобой приключилось, дорогуша? Совсем на тебя – «суету» не похоже.
     Медленно приходя в себя, она в удивлении уставилась на коренастого, плотного мужчину, в промасленной рубахе и с грязной тряпкой в руке. Плешь на затылке, над верхней мясистой губой пот, неприятный насмешливый взгляд маленьких водянистых глаз….
       - «Кто этот  человек? – вдруг подумала она. – Чего от меня хочет? Да и вообще, какое имеет право так иронично со мной разговаривать….. Такой серый, некрасивый, чужой….».
     Видимо, эта мысль настолько отчетливо читалась в неприязненном взгляде Лилии, что мужчина, вздрогнув от неожиданности и потупив глаза, спешно проследовал в ванную, пробубнив на ходу грубовато:
     - Есть давай. Подохнуть с такой женой от голода можно.
     Подцепив, слетевший с ноги розовый пушистый тапок, женщина поднялась с дивана и, как в забытьи переместилась на кухню. Достала из холодильника овощи. Отварила макароны. Разогрела котлеты. Машинально накрыв на стол, Лилия отправилась на балкон. Там она сняла и сложила в аккуратные стопочки, высохшее за день белье.
     Все ее движения были четкими, тщательно отлаженными за годы, как ей до сегодняшнего вечера казалось – счастливой семейной жизни. Покормив ужином пришедшего со двора сына и отправив его спать, Лилия помыла и вытерла белоснежным полотенцем посуду. И наконец, придирчиво окинув взглядом блестевший чистотой ее маленький уютный мирок, удалилась в ванную комнату, где под ласковыми струями теплой воды в первый раз в жизни  предалась  томительным и смутным грезам о прекрасном и сильном мужчине, так поразившем в этот день ее воображение.

                Подруги

- Ну рассказывай, Лилу!  – плюхаясь на стул уличного кафе напротив Лилии, спросила Марита. – Что за экстренный вызов? Никогда не поверю, что в «вашей тихой гавани бушует ураган»!
     Марита, в отличие от добропорядочной Лилии, была не замужем. Вела богемный образ жизни, не отягощенный трудовыми буднями. Одевалась  вызывающе, но с шиком. Макияж носила броский. Разговаривала громко, всем своим видом демонстрируя независимость и уверенность в себе.
      Трудно было представить, что столь разные женщины могли находить в обществе друг друга. Яркая, с пышными формами и неуемным темпераментом Марита. И  угловатая,  ничем не примечательная Лилия. Но, тем не менее, эти женщины были подругами. Причем подругами детства. И роли в этой дружбе давно и безоговорочно были распределены. Искрометная дива и ее серенькая, восторженная дуэнья.
     Обычно подруги встречались по инициативе Мариты. То для обсуждения ее очередного романа или увлекательного путешествия. То, после посещения ею очередного светского раута или концерта. Марита не столь уверенная в себе, как это могло показаться на первый взгляд, настоятельно нуждалась в восторженном слушателе, внимательном и некритичном. Именно поэтому,  поспешное предложение Лилии встретиться, вызвало у Мариты  удивление и интерес. Ведь скучная, до тошноты предсказуемая жизнь Лилии, не таила в себе никаких неожиданностей. И  имела для Мариты интерес лишь дважды: в день свадьбы подруги, и в день рождения у нее ребенка, такого же обычного и несимпатичного мальчика. 
     - И? – пытаясь заглянуть в растерянные и бегающие глаза подруги, допытывалась Марита. – Что все-таки произошло? Говори!
     Румянец багряными пятнышками проступал на круглых щеках Лилии. В движениях рук, теребящих концы маленького шейного платка, угадывалась нервозность. Видно было, что она чувствует себя крайне неловко.
     - Марита, - не смея поднять глаз на подругу, еле слышно произнесла Лилия. – Помнишь, этого знаменитого певца. Ну, пластинку которого я еще нечаянно разбила у тебя дома?
     - Дэль Хао! Конечно, помню! Без ножа ты меня тогда ранила! Я ведь без  песни, что записана на той пластинке, жить не могу. А тогда пришлось…. Аж два дня! Пока новую не купила.
     Марита примирительно усмехнулась, а в ее глазах появилось томное и мечтательное выражение:
     - Дэль Хао! – с придыханием произнесла она. – Самый сексуальный и желанный мужчина на свете. – Все бы отдала, чтобы переспать с ним!
     От этих слов Лилия резко встрепенулась, и судорожно сглотнув, испуганным взглядом уставилась на алый рот подруги.
     - Эй, Лилу! С каких это пор разговоры о сексе вызывают у тебя бурную реакцию. – громко и заливисто расхохоталась Марита. –И почему так на меня смотришь? Осуждаешь?
     - Нет! Что ты, - поспешила уверить подругу Лилия. – Я, просто…. Я не ожидала. Я….
     - Ладно. Хватит лепетать. Рассказывай лучше, почему вдруг заговорила о Дэль Хао.
     - Я тут афиши видела. Приезжает он…. На гастроли. Всего два концерта. Билетов не достать. А у тебя знакомые есть! - на одном дыхании выпалила Лилия и, опустив глаза, зарделась еще ярче.
     Тонкие, подведенные черным брови Мариты в недоумении поползли вверх.
     - Так ты хочешь на его концерт попасть? С чего бы это? Насколько я помню, ты, моя дорогая, никогда не испытывала интереса ни к музыке, ни к певцам.
     - Да я тут, недавно, концерт его по телевизору посмотрела. Мне понравилось! Голос красивый и мелодии… Я вот деньги принесла на билеты. Поможешь?
     При этих словах Лилия суетливо потянула за лямку сумочки, лежащей рядом на стуле. Но, сумка неожиданно раскрылась и из нее выпали и разлетелись по террасе  уличного кафе многочисленные  вырезки из журналов со статьями  и фотографиями Дэль Хао.
     Лилия в ужасе замерла. Повисло неловкое молчание. Не нарушая его, Марита медленно поднялась и, с задумчивым выражением лица, стала собирать с пола фотографии. Все мужчины, сидевшие за соседними столиками, отвлеклись от  разговоров и неотрывно следили за ее плавными, и очень эротичными движениями. Осознавая свою привлекательность, Марита грациозно  выгибала спину, и томно потупив взор, кокетливо  ловила разлетавшуюся на ветру тончайшую шелковую юбку. Вволю наигравшись в своем маленьком спектакле, и удовлетворившись произведенным эффектом, Марита наконец-то театрально  водрузила свои аппетитные формы обратно на стул и  углубилась в изучение собранных ею листков и фотографий.
     - Ну что ж, - немного помедлив, произнесла она. – Добро пожаловать в наш клуб.
     - В какой клуб? – еле слышно спросила Лилия.
     - Как в какой? В клуб безнадежно влюбленных мечтательниц! Так сказать, поклонниц великого таланта! Но, по правде сказать, дур, алчущих внимания и тела красивейшего мужчины на свете!
     - Но, я ведь ничего такого, - распахнув свои огромные, с редкими длинными ресницами глаза, в смущении пролепетала Лилия. – Я  - не алчу тела, а всего лишь хочу попасть на его концерт.
     - А это что? – с усмешкой в голосе спросила Марита, потрясая увесистой кипой собранных с пола бумаг. - Ты же целое досье на человека собрала! Эта повышенная заинтересованность и есть первый признак нездоровой влюбленности и фанатизма. Так что милая,  не спорь со мной. Ты  попалась в эти сети!
     Лилия не имела обыкновения спорить с подругой, ибо заранее знала, что напор и самоуверенность Мариты все равно перевесят ее жалкие потуги в красноречии. Но, в ответ на это заявление рассердилась не на шутку.
     - И никуда я не попалась! Что за чушь! Что ты себе на придумывала. Какая влюбленность? Я замужем! Я…. Я….
     - Ладно, ладно, Лилу,- замахала руками Марита, с удивлением наблюдая неожиданный всплеск темперамента подруги. – Не выставляй против меня оборону! Видимо ты этого в себе еще не увидала. И я спорить с тобой не буду. Но! Если захочешь поговорить, знай, – я всегда в твоем распоряжении.
     Лилия исподлобья, почти враждебно взглянула на Мариту.
     - Так достанешь билеты на концерт? Или тебе стыдно со мной идти?
     - Достану, достану, - весело перебила подругу Марита. – Так забавно видеть тебя злюкой. Перестань Лилу, это тебе не идет! А чтобы мне действительно не стыдно было с тобой идти, давай пошляемся по магазинам, платье тебе выберем. Ведь в твоем гардеробе сплошь карнавальные костюмы серой мышки. А на такой концерт нужно идти подготовленной. То есть – нарядной! Да и мне не помешает приобрести что-нибудь этакое, открывающее мои достоинства. Вдруг, взгляд красавца Дэль Хао случайно упадет в глубокий омут моего декольте.
     При этих словах,  Марита вызывающе расхохоталась, вновь привлекая к себе внимание посетителей уличного кафе. Она достала из сумочки  изящное золоченое зеркальце. Подвела красной помадой губы, поправила высокую прическу, и наконец, небрежно кинув несколько денежных купюр на столик, грациозно поднялась, продемонстрировав окружающим  королевскую осанку и внушительных размеров бюст.
     - Пойдем дорогая, - как всегда играя на публику, жеманно произнесла она. – У нас сегодня еще много дел.

     Марита, как и обещала, достала два билета.
     - «Причем ни где-нибудь на галерке, а в пятом ряду партера, в самом центре, - поведала она по телефону. -  Так что, мы будем сидеть близко от сцены, и вполне возможно  красавец Дэль Хао даже заметит нас!»
     От предвкушения голова Лилии шла кругом, сердце замирало, а низ живота неожиданно и сладостно наполняли волны томительного возбуждения. В эти дни Лилии казалось, что она находиться в каком-то непрерывно прекрасном сне. Все краски южного лета казались невероятно яркими, запахи насыщенными,  звуки волшебными. Пение птиц, звон трамваев, уличный шум. Все теперь вызывало в ожившей душе Лилии незамедлительный отклик.
     - Как ярок мир! – вдруг удивлялась она и надолго останавливалась у цветочного магазина, любуясь цветами и наслаждаясь их насыщенным ароматом.
     - Какое блаженство дышать! – неожиданно восклицала она, замирая  на балконе и в упоении вдыхая пьянящий аромат душной  ночи.
     - Как прекрасно жить! – со слезами восторга восхищалась  она, вслушиваясь в приятные и теплые переливы, сильного мужского баритона, звучавшего тут и там из открытых окон домов на улицах города…
     - Лилька! Да, что с тобой такое? – не выдержал однажды во время ужина  муж и в раздражении  бросил вилку на стол. – Котлеты подгорели, картошка недожаренная! Чай холодный!!!
     Кривя в усмешке, блестящие от жира губы и пережевывая пищу, он продолжил:
     - Влюбилась ты что ли? Четвертый день еду пересаливаешь… Жрать же невозможно!
     Мечтательное выражение на лице Лилии сменила гримасой холодности и неприязни.
     - А ты приготовь себе сам для разнообразия, - тихим надменным голосом, вдруг произнесла она. – Может у тебя лучше получится?
     Лицо мужчины вытянулось от изумления.    
     - Что? Что ты сказала? – только и смог вымолвить он.      
     Потный лоб собрался в гармошку, глаза вылезли из орбит, а рот так и остался открыт. За годы семейной жизни мужчина привык всецело главенствовать в своей семье. Привык, что над шутками его смеются, а решения не оспаривают. Покладистый и неприхотливый нрав супруги уже давно раздул его чувство собственной важности до невероятных размеров, сделав из лысоватого, приземистого и ничем особо не примечательного парня изрядного самодура и закоренелого эгоиста.
     Растерявшись и не зная как реагировать, он сначала поднял слетевшую со стола на пол вилку. Затем, поковырял ею, некоторое время, в своей полупустой тарелке. Звучно срыгнул. И наконец, с опаской поглядев, на спину демонстративно отвернувшейся к окну Лилии, вдруг примирительно произнес:
     - Ну ладно тебе, кипятиться. Что шуток не понимаешь?
     Лилия между тем не ответила и в кухне повисло неловкое, тягостное молчание. Скрестив руки на груди и прислонившись плечом к раме открытого окна, молодая женщина мечтательно вглядывалась в звездный ультрамарин неба. Мерно тикали ходики. Из незакрытого крана в раковину текла вода. Со двора доносились приглушенные звуки знакомой, очень популярной этим летом мелодии.
     - Эй, Лилька! Вернись в семью, - раздался у нее за спиной голос мужа.
     Он подошел и неумело проявляя ласку, попытался чмокнуть жену в начесанный и залакированный кокон волос на затылке. Его былая самоуверенность улетучилась, а в голосе появились заискивающие нотки.
     - Пойдем в койку, жена, - разворачивая Лилию к себе, тихо произнес он. - Что-то давно я тебя не любил крепко. Может потому ты у меня такая бука?
     Лилия неуютно поежилась в объятиях мужа и, отворачивая лицо, попыталась освободиться.
     - Это что еще такое? – вновь начал раздражаться мужчина и с силой сжал плечи жены, пытаясь дотянуться сальными губами до ее рта. – Что морду то воротишь?
     - Отпусти меня! У тебя изо рта воняет! – неожиданно даже для самой себя, вдруг выпалила Лилия.
     - Что? - в бешенстве выкрикнул муж. – Что ты сказала? А ну-ка марш в постель! Сейчас ты у меня получишь! Воняет ей, видите ли! Ишь ты, разошлась!
     При этих словах, он  грубо схватил жену за шею, и с силой потащил из кухни в коридор. От него разило потом,  лицо искривила  гримаса злобы и возбуждения.
     - Ты у меня сейчас получишь! – не переставая, приговаривал он, расстегивая на ходу брюки. – Ишь ты! Воняет! Сейчас я тебе покажу – воняет!
     На шум в коридоре из своей комнаты выбежал сын.  Но мужчина, ослепленный яростью и вожделением не обращал никакого внимания на, в страхе прижавшегося к стене, ребенка.  Властный в своих животных инстинктах, он  затолкал жену в спальню. И, не смотря на отчаянное сопротивление, грубо и жестко, овладел ею прямо на полу комнаты.

                Новая жизнь

      Лилия проснулась от сильного толчка в плечо.
 - Просыпайся! На работу опоздаешь! Семь часов уже, - услышала она сипловатый голос мужа.
     Она открыла глаза. Все тело болело. Голова раскалывалась.
     - Да где опять подевался носок? И почему ты не погладила синюю шведку? – бубнил мужчина, расхаживая по комнате в одном носке и «семейных» трусах по колено.
     Он пытался не смотреть на жену, которая по многолетней привычке быстро вскочив  с постели, посеменила в ванную комнату. Там она отработанным движением, открыла водопроводный кран, набрала в ладоши пригоршню воды и поднеся руки к лицу, хотела было умыться, но  так и застыла, увидев свое отражение в зеркале. Под глазом красовался огромный, во всю щеку, синяк. В ссадинах и ушибах, также были руки, шея и плечи.
     -« Как же я пойду на концерт? – первым делом ужаснулась Лилия. – Ведь у меня такое открытое платье. И что теперь делать с лицом?»
     В исступлении от нахлынувшего горя, Лилия выбежала из ванной. Она  натянула первое попавшее под руку, платье, схватила сумку, и не сказав ни слова угрюмо наблюдающему за ней мужу, хлопнув дверью выбежала из квартиры.
     Она стремительно пронеслась по улице, не замечая удивленных и насмешливых взглядов прохожих. Растолкав, скопившуюся на остановке очередь, вскочила в трамвай. И уже через пятнадцать минут, запыхавшись и обливаясь потом, стояла перед дверью в квартиру  своей единственной подруги - Мариты.
     - Что вы это там – с ума по сходили, что ли? Будить людей ни свет, ни заря, - услышала Лилия сонный голос подруги.
     Входная дверь между тем приоткрылась и в проеме возникло недовольное, слегка помятое лицо Мариты.
     - Лилу, это ты? – в изумлении воскликнула она, моментально распахивая дверь и пропуская растрепанную подругу в глубь неубранной маленькой квартирки.
     В единственной комнате, служившей  своей хозяйке одновременно  и гостиной и будуаром, царил полумрак. Тяжелые портьеры на окнах плотно защищали от солнечного света. С ширмы в японском стиле беспорядочными гирляндами свисали многочисленные наряды. По стенам были развешаны плакаты со знаменитыми певцами и артистами. На кресле и двух стульях громоздились высокими стопками виниловые пластинки.
     На минуту задумавшись, Марита остановилась в центре комнаты.  Затем она переставила  тарелку с подсохшими на ней макаронами  с прикроватного столика на стопку пластинок. И кивком головы указала Лилии на освободившееся место у кровати. Сама же, изящным движением подняла, стоявший на полу бокал с остатками вина и, отпив несколько маленьких глоточков, томно прилегла на кровать, застеленную алыми шелковыми простынями.
    Привыкшая жить только для себя и в своем режиме, Марита любила подолгу понежиться в кровати. И хотя ранний, не запланированный визит подруги  был сам по себе событием экстраординарным, она испытывала чувство легкого раздражения. Но, любопытство все же взяло верх и подавив зевок и подперев рукой пухлую щеку, Марита прервала напряженное молчание вопросом:
          - Ну, рассказывай, что там у тебя стряслось?
     - Сандрик, меня избил вчера и…. насиловал всю ночь, - пряча глаза от смущения, выдавила из себя Лилия.
     - Что?!!! – от неожиданности подпрыгнув на кровати, со смехом воскликнула Марита. – Этот серенький, вялый плебей способен на такие страсти? Ты уж извини меня, дорогая, что я так о твоем муже говорю. Но я и правда не ожидала, что он способен у тебя на нечто большее, чем целыми днями чинить свое старье на колесах, да пить  портвейн с мужиками во дворе. Как ты говоришь? Всю ночь? Насиловал? Расскажи, расскажи-ка мне  скорей об этом.
     Марита с веселым любопытством заерзала на кровати, приготовившись слушать. Но, увидев отчаяние и слезы в глазах подруги, изменила свой тон с игривого на участливый.
     - Ну что ты, Лилу? Не расстраивайся, - преувеличенно заботливо запричитала она, пододвигаясь вплотную к подруге и ласково гладя ее по голове. - Ну, побил! С кем не бывает. Знаешь, ведь как говорят: «Бьет, значит любит». А то, что насиловал всю ночь, так это тебе добрая половина женского населения планеты позавидовать может. Вот, я бы сейчас не отказалась от такого активного любовничка.
     Марита мечтательно возвела глаза к небу и сладко потянулась. Но, Лилия,  не имея сил больше сдерживать слезы, горько разрыдалась.
     - Да, что такое? – продолжая проявлять заботливое участие, но снова начиная раздражаться, произнесла Марита. – Прекрати плакать. Подумай о хорошем. Мне это всегда помогает. Вспомни, например, что завтра мы идем на концерт твоего любимого Дэль Хао!
     При этих словах подруги, Лилия зарыдала в голос.
     - Как я пойдуууу, - подвывала она, закрыв лицо руками и громко всхлипывая. – Я вся в синяках. Некрасивая. Платье не оденешь. Ааааа!
     - Да успокойся ты, дурочка! –  откликнулась на ее горе Марита. – Это,  как раз и не беда! Синяки замажем тоналкой. Носики припудрим. Сделаем яркий макияж. И будешь ты у нас раскрасавица. Ты уж мне доверься. Я в этом деле асс.
     - А это и правда можно замазать, - указывая на большое синее пятно под глазом, с надеждой спросила Лилия.
     - Даже не сомневайся, - весело ответила Марита и энергично обняла подругу за плечи. – Поспать, похоже,  мне уже не удастся, так что день посвящаю тебе. Цени мою доброту, Лилу.
     С легким сожалением окинув взглядом свое смятое алое ложе, Марита подошла к окну и резким движением отдернула тяжелую портьеру. В комнату ворвался яркий солнечный свет, в котором тут же весело и хаотично заплясали бесчисленные пылинки. Стал более отчетливо слышен шум оживленной улицы и виден ужасный беспорядок в маленьком логове светской львицы.
     - Ох, вчера всю ночь танцевала. С таким козырным мужчиной познакомилась. Лысый, толстый, богатый. Яхта своя. Миллионер! Приглашал составить ему компанию в морском путешествии. Как думаешь, соглашаться? - мечтательно ворковала она, увлеченно разгребая завалы нарядов и доставая бордовый шелковый халат.
     Марита подошла к зеркалу, сняла с высокой прически сеточку для волос, обернулась к тихо всхлипывающей подруге и удивленно воскликнула:
     -  Ничего себе, муженек тебя расписал в порыве страсти! Чтобы все это исправить потрудиться нужно. Давай, утри слезы и за дело!
      Кое-как замазав синяки Лилии, подруги отправились на ее квартиру,  поспешно собрали самые необходимые вещи, и перевезли их в жилище Мариты. Затем отправились по магазинам и выбрали яркое и дорогое платье для Лилии – с длинными рукавами и высоким воротом. Вечером, старательно терли синяки на ее лице какой-то специальной мазью, купленной по этому случаю в аптеке. И, наконец, весь следующий день посвятили тщательному приготовлению к вечернему «выходу в свет». Заправляла всем, конечно, Марита.
     - Если тебя одеть и причесать, - покрутив подругу вокруг своей оси и оглядев со всех сторон, с усмешкой сказала она. - Ты, дорогуша, вполне себе ничего.
     Лилия  зарделась и потупила взор. От обилия изменений в последние сутки голова ее шла кругом, мысли путались и, не умея сосредоточиться, она отдала себя на волю подруги, позволяя делать с собой все, что той казалось правильным.
     В конечном итоге, Лилия увидела себя в зеркале с ярким, весьма броским макияжем, с огромной, взбитой по последней моде, прической на голове и с крупными пластмассовыми украшениями в ушах и браслетами на запястье…
     Наконец, долгожданный момент настал! Они сидели в огромном переполненном людьми зале. Из оркестровой ямы слышалась какофония настраиваемых инструментов оркестра. А в свет рампы под бурные аплодисменты зрителей вышел высокий и статный человек. Он  с достоинством выслушал хвалебные представления конферансье,  поклонился залу и, кивнув дирижеру, замер у микрофона.
               
                Любовь

     Первые дни после концерта Лилия пребывала в лихорадочном возбуждении. Она чувствовала, что вся ее жизнь коренным образом, как-то бесповоротно изменилась. Вечерами она сопровождала Мариту на светские рауты и вечеринки, а днем праздно бездельничая вместе с подругой, погружалась в сладостные мечты о прекрасном Дель Хао. И, лишь однажды, сидя под огромным колпаком сушилки в салоне парикмахерской, вдруг вспомнила, что уже третий день, как не появилась на работе, и что поэтому ее могут уволить за прогулы. О своих опасениях она тут же поведала Марите. На что легкомысленная подруга ответила:
     - Вот уж, беда какая, уволят! Немного ты и потеряешь – весь божий день сидеть в маленькой каморке, заставленной бухгалтерскими книгами, щелкать на счетах, заботясь о чужых деньжищах. Забудь и не вспоминай об этой серой жизни.
     -К тому же, - как бы между прочим добавила она. – насколько я помню, у тебя  есть вполне приличные сбережения.
     - Но, это же на черный день, - неуверенно произнесла Лилия. – На образование сына. На квартиру и машину для него. Ну и так далее.
     - Лилу, ведь там на всех хватит,  – чувствуя лирическое настроение подруги, вкрадчиво пропела Марита. - Потрать же немного и на себя. Давай, поездим  - попутешествуем. Мир посмотрим! Глядишь в этих странствиях и с Дэль Хао, твоим познакомимся. Когда же наслаждаться жизнью, как не в молодости. А ты ее и так почти всю на семью потратила. И что получила взамен? Тумаки и ругань. А думаешь, сынуля твой, благодарен будет? Возьмет от тебя все, как должное и спасибо не скажет. Да и после такой ссоры разве собираешься ты возвращаться домой?
     - Нет! Что ты! – энергично замотала головой Лилия, - я к Сандрику  не вернусь!    
    - Вот и правильно, - тут же подхватила Марита, - хватит терпеть этого неотесанного плебея! Пойдем, дорогая, снимем твои денежки, и в путь – навстречу любви и приключениям!

     С этого момента события развивались стремительно. Марита и Лилия были теперь неразлучны. Они вместе ходили по магазинам и салонам красоты. Как, заядлые сыщики узнавали место следующего концерта Дэль Хао, и всеми доступными средствами пытались попасться ему на глаза. Подруги с неизменным постоянством пытались просочиться на разнообразные светские мероприятия, на которых могли появляться знаменитости, начиная от  третьеразрядных актеров и заканчивая крупными звездами оперного и балетного искусства. Марита была всеядна. Ей нравились абсолютно все мужчины,  лик которых в данный момент времени, освещали лучи известности и славы. Лилию же интересовал только один. Единственный человек – певец Дэль Хао.
      Она восхищалась его голосом. Его самоотверженным служением искусству. Читала статьи о нем. Узнавала, все мельчайшие подробности личной жизни. И, наконец, даже стала немного ревновать к его утонченной и аристократичной жене, с которой у певца было четверо детей, да и как поговаривали в светских кулуарах, и пятый малыш был на подходе.
     «Ах, ну почему же он женат! – невольно сокрушалась Лилия и полностью погружалась в дурман неправдоподобных фантазии. В них она была единственной и любимой женщиной  обожаемого кумира. В них они вместе путешествовали по миру. В них он ей, и только ей посвящал все свои песни о любви. А она верно и преданно служила  его творчеству, оберегая от всех забот обыденной жизни.
     Пребывая в  мечтах, большую часть своего времени. Тратя на наряды и переезды из города в город за любимым певцом слишком много времени, Лилия не заметила, как деньги на ее счету закончились. Придя из банка в номер, респектабельной гостиницы, в которой, по слухам, должен был тоже остановиться Дэль Хао, Лилия поведала Марите эту неприятную новость.
     - Да, что ты говоришь! Надо же какая неприятность, - холодно отозвалась  Марита. – Ну, значит для тебя, дорогуша, праздник жизни на этом и заканчивается. Я надеюсь, деньги на билет в город детства у тебя есть.
     - Нет! – поперхнулась от изумления Лилия.- Я же последние  деньги за этот номер заплатила. И пошла в банк, если ты помнишь, чтобы взять денег тебе на платье и еще на сутки номер оплатить.
     - Да знаю я, знаю, - недовольно отмахнулась от подруги Марита. – Только чего уж теперь об этом говорить. Собирай лучше, свои вещички и отправляйся на вокзал. Денег на билет, я уж так и быть, по старой дружбе тебе выдам. А за номер – сама заплачу.
     - Марита!  Ты, ведь, говорила, что денег у тебя нет, – воскликнула Лилия в растерянности. Да и, как же концерт Дэль Хао? Он, ведь, сегодня выступает. Я ведь его пропустить не могу. Пожалуйста, дай мне остаться хотя бы до завтра.
     - Ну уж нет, - почти враждебно ответила Марита. – Если у тебя нет денег -платить за номер, то и жить в нем ты не будешь. Возвращайся-ка ты к семье, дорогуша! Погуляла – и хватит! Да и потом, ты мне изрядно надоела со своей экзальтированной влюбленностью. Надо же, в конце концов, на мир смотреть трезво. Неужели ты думаешь, что такой красавец, как Дэль Хао может позариться на такую обыкновенщину, как ты? Ко мне еще может снизойти, - с удовольствием разглядывая себя в зеркале гостиничного трюмо, томно резюмировала она, - я ведь женщина видная, с формами.
     - Марита, ну пожалуйста, не выгоняй меня, мы же с тобой подруги, -  взмолилась Лилия, - я ведь денег на тебя не жалела. Даже и не думала считаться.
     - Что? – с наигранным возмущением взвилась Марита. – Да я твоей дружбой по горло сыта. Ты мне за мое терпение, к тебе убогой, своими денежками и заплатила. Так что ничего я тебе не должна - убирайся по добру по здорову. Видеть тебя, дурочку, больше не хочу.
     При этих словах, Марита  вытащила из кошелька несколько купюр и пренебрежительно бросила их на кровать. Затем, демонстративно отвернувшись, проследовала в ванную комнату, бросив на ходу:
     - Чтобы, когда я выйду из ванной, тебя здесь не было.
     Оторопевшая от столь вероломного поведения подруги, Лилия еще несколько минут стояла в растерянности. Затем, собрав вещи, взяв брошенные Маритой деньги, и билет на сегодняшний концерт Дэль Хао, вышла из номера. Она не поехала на вокзал, а оплатив номер в дешевой гостинице, вечером присутствовала в концертном зале, издалека любуясь любимым исполнителем. Затем, по уже устоявшейся привычке дежурила у черного входа, вместе с другими фанатами в надежде увидеть его поближе. И, наконец, закончила свой маленькое скитание под окнами отеля, в котором еще недавно так беззаботно проживала, и в котором должен был уже отдыхать после концерта ее любимый певец.
     Для Лилии наступили тяжелые времена. Вернуться домой она не могла, да и не хотела. Единственной целью, задачей и потребностью в ее жизни было «слушать Его пение, видеть хоть иногда  издалека Его ладную фигуру, находиться с Ним в одном городе, под окнами отелей, в которых Он останавливался». И Лилия последовала за своим кумиром и далее. А так как, Дэль Хао гастролировал по всему миру и часто переезжал из города в город, и из страны в страну, Лилии приходилось туго. Нужно было добывать деньги на дорогостоящие переезды, да и билеты на концерт стоили не дешево. Также ей нужно было где-то спать и что-то есть.  Безумно влюбленная женщина опускалась все ниже. Постепенно она распродала  дорогие наряды и драгоценные украшения, которые она приобретала в удвоенном варианте для себя и Мариты. И, как-то оставшись совершенно без денег и крова на улице чужого города, она в первый раз в жизни продала свое тело. Лилия долго не позволяла себе думать, о том, что она собственно делает. Она жила, как в забытьи, полностью посвящая себя  безрассудной любовной одержимости. С течением времени у нее образовался своеобразный ритуал. Каждый вечер после концерта, купив, иногда на последние деньги, неизменный букет белоснежных лилий, женщина отправлялась дежурить у отеля, в котором останавливался Великий певец. Служители гостиниц и отелей ее уже узнавали. Реагировали на влюбленную поклонницу
 по-разному, но не прогоняли. Ибо вела она себя тихо, к знаменитому постояльцу близко не приближалась, окружающим не докучала.
     Это были для Лилии самые счастливые часы. Она всегда, с поразительной точностью вычисляла окна номера, где останавливался певец. И часами на пролет стояла, напряженно и восторженно вглядываясь в призрачные отблески всегда зашторенных окон. Порой, ей даже казалось, что тяжелые портьеры шевелились. И, из-за них на нее смотрел Он. Ее сердце замирало, голова шла кругом, и в самых смелых мечтах возникала картина их возможного знакомства, близости, и  самой прекрасной и невероятной в мире истории любви…

                ДИАЛОГИ:

      Хора курила. Ее лицо призрачной маской утопало в сигарном дыму. За окнами брезжил рассвет.
     - Как я люблю курить, - после долгого молчания произнесла она и перевела взгляд на Проводника.
     Прикрыв веки и вытянув длинные ноги, он неподвижно сидел напротив. Казалось, он спал и «живые картины», только что показанные им Хоре, медленно таяли в воздухе.
     - Я узнала ее. Это моя мать, - тихо произнесла женщина. – Только моложе. И мне в голову не могло прийти, что у нее была такая бурная жизнь: другая семья, сын, сумасшедшая любовь, авантюрные, необдуманные поступки. Я ее помню другой. В нашей семье все всегда было уныло и предсказуемо… За исключением ее последнего шага…
     Как бы поперхнувшись последней фразой, Хора громко закашлялась.
     Проводник открыл глаза и задумчиво уставился на Хору.
     - Да, несчастная судьба, - меняя положение и опираясь локтями на стол, вдумчиво заметил он.- Вот, что бывает с теми, кто покушается на чужие жизни. А также халатно относиться к божьему дару.
     - О чем ты говоришь? –  насторожилась Хора. – Объясни.
     - Да, что тут объяснять, - устало потирая переносицу начал Проводник. – Лилия – твоя мать. Это правда. Как и то, что в нее переселилась душа Лилу. Помнишь такого?
     Привратник бегло взглянул на Хору,  оценивая произведенный эффект, и не давая ее опомниться продолжил.
     - Буду краток. Все души «платят по счетам». То есть за содеянное вольно и не вольно. Это закон. И за не реализованный, так сказать, божий дар платят, и за пагубную страсть, и уж, тем более за убийство. А душа Лилу, как ты понимаешь, все это в одном воплощении собрала. Вот и заработала себе жесткие кармические отработки.
     - Стой, Про! Стой! – отчаянно замахав руками, прервала его Хора. – Получается, что моя мать Лилия, в прошлом воплощении была  юношей Лилу, который убил прошлое воплощение моей души – Маргарет.
     - Запутанно, не правда ли, - наслаждаясь моментом произнес Про. – Тайн и загадок в судьбе каждого человека гораздо больше, чем он может себе представить. А ты, Терпсихора, лучше в панику не впадай. А возрадуйся, что тебе выпала такая невероятная удача, хотя бы после смерти узнать эти самые тайны и загадки.
     - Твою же мать! Хороша удача, - задыхаясь от бешенства, ответила Хора, - узнать, что мать твоя – твоя убийца.
     - О, да ты умеешь ругаться! – весело отреагировал Проводник и несколько раз театрально хлопнул в ладоши. – Молодец! Позлись, позлись! Это бывает полезно! А узнать тебе об этом стоит, чтобы впоследствии понять, так сказать, и принять все остальное.
     Хора в ответ лишь передернулась, несколько раз глубоко вздохнула, восстановив тем самым дыхание и затем, гордо расправила плечи, всем своим видом выказывая недовольство.
     - Так вот, - не обращая внимания на надменный вид  Хоры, продолжил Про. – Очень часто, души, оставившие пакостные следы в судьбе друг друга, в новом воплощении связывают опять. Причем, довольно тесно. Это и есть, так сказать, пресловутые кармические узлы. Вот и вас связали крепко. Дав возможность душе Лилу, хоть частично отработать причиненный твоей душе вред. Но! Как оказалась, эта душа опять не справилась! И твое не счастливое детство, и сиротская юность тому пример.
     Проводник откинулся на спинку стула и испытующе посмотрел на Хору.
     Та сидела неподвижно и отсутствующим взглядом смотрела в окно. Лишь уголок  ее рта нервно подрагивал от перенесенного только что потрясения.  По улице, мимо кафе медленно проехал грузовичок,  разукрашенный яркими сиреневыми коровами, весело обнимающимися с белыми бидонами молока на фоне зеленых лугов. Грузовичок, всколыхнул в Хоре воспоминание  об инциденте, увиденном ей из окна этого кафе ранее.
     - Так, под колесами этого грузовика, тоже была моя мать! А ты ее спас и привел в это кафе, - изумленно приподнимая бровь, сразу вспомнила  она. – Так ты что, контролируешь происходящее? Или просто, наслаждаешься результатами своего труда?
     - Контролирую, - скромно потупился Про. – Вернее, пытаюсь это делать.
     - И как всегда, тут у тебя тоже,  получилось не очень? – издевательски усмехнувшись, заметила Хора.
     - Злюка ты все-таки, видят Высшие, я старался. Я ведь ее от смерти  спас.
     - Как я понимаю, «работу над ошибками» она не сделала?
     - Правильно понимаешь! Она только усугубила ситуацию. И опять, нашла самый легкий способ избавиться от страданий. Но! Я спас ее от первого самоубийства для того,  чтобы, так сказать, дать ей возможность правильно разобраться в этом воплощении, хотя бы с твоей душой.
     - И у нее, как я понимаю, это тоже не получилось, - с грустью в голосе, резюмировала Хора.
     Проводник с преувеличенным сожалением развел руками.
     - Про, а после того, как ты  спас маму, как складывалась ее судьба? Ну, до моего рождения?
     - Что ты конкретно, хотела бы узнать, - с живостью отреагировал Проводник.
      - Ну, как, например, она познакомилась с моим папой?
      - С папой? –неоднозначно усмехнулся Про. – Ну, что же! С папой, так с папой!


                ГЛАВА 3

                СЛАВА
               
«Сейчас, когда счастье благоволит вам
                и карьера продвигается вперед и вверх…
                не будьте легкомысленны и небрежны».
                (И-ЦЗИН, гексаграмма № 11)

               
                Карьерист

     Слава Бромштейн был молодым и весьма перспективным специалистом. За плечами тридцатидвухлетнего психотерапевта, сияла блистательная  защита кандидатской диссертации,  стажировка в престижной европейской клинике и с полдюжины публикаций в крупных научных журналах. Его взгляды на развитие современной психиатрии выделялись оригинальностью, а поведение выглядело порой слишком амбициозным и вызывающим.        Именно поэтому, когда доктор Бромштейн впервые появился в психиатрическом отделении городской  клинический больницы, он произвел на медицинский персонал  отрицательное впечатление. Но, с течением времени,  впечатление о нем становилось  более неоднозначным. Ибо личность молодого доктора уж никак не вмещалась в узкие рамки  определения «хороший – плохой».
     Итак: Слава -  был вежлив, трудолюбив, сосредоточен на работе, образован, интеллектуален и щедр. Также он оказался заядлым теннисистом, любителем драматического искусства и симфонической музыки. На работе он  носил накрахмаленный до хруста белый халат. А его стол в ординаторской всегда служил примером аккуратности, возведенной в степень педантизма.
     Но! Продолжением идеально чистого халата, часто являлись мятые брюки и  поношенные ботинки.
      Чрезмерная вежливость как-то странно уживалась в нем с отстраненностью и явным невниманием к нуждам окружающих.       Сосредоточенность на работе, тоже вызывала некоторые сомнения. Так, как засиживаясь в больнице до полуночи, «интеллигентный доктор»,  часто дожидался подходящего момента, чтобы изобретательно и властно физически овладеть очередной, оказавшейся на ночном дежурстве медсестрой. Не гнушался он и санитарками. И, очень скоро, во всей огромной клинике не осталось ни одной, не соблазненной им женщины, из младшего медицинского персонала.
     - « Как он это делает?», -  завистливо пожимали плечами  молодые мужчины.
      - « Профессионально!», - лукаво покряхтывали в свои седые бороды профессора.
     - « Не комильфо, право, так развязно вести себя на работе», - брезгливо морщили свои ученые носики женщины-доктора. И, как то очень естественно, одна за другой, становились активными жертвами его сексуальных притязаний.
     Что и говорить, у Славы Бромштейна был очевидный талант в области соблазнения женщин. Хотя, овладев очередной жертвой, он тут же терял к ней интерес. Он одаривал женщину каким-нибудь, подходящим по статусу, подарком. И тут же снова погружался в свой собственный мир, т.е. - сосредотачивался на работе, уходил играть в теннис, спешил на очередной концерт или спектакль.
     Такая  манера поведения многих сбивала с толку.
 Новый доктор был явно «крепким орешком», порождавшим много слухов и домыслов. И после двух с половиной лет работы в коллективе, он был еще более интересен сослуживцам, чем в первый день знакомства.
     Вот и в это солнечное весеннее утро он шествовал по коридору клиники, провожаемый заинтересованными взглядами и перешептываниями.
      Его не высокая, плотная фигура, с крупной головой, объемным торсом и коротенькими ножками была  непропорциональной и, даже комичной. Но,  уверенность в собственной значительности, придавала молодому доктору столь гордый и внушительный вид, а миндалевидные глаза янтарного цвета сияли столь неуемной энергией и страстью, что у окружающих людей не оставалось сомнений в том, что перед ними весьма значительная и одиозная личность.
      Слава Бромштейн  не обращал внимания на повышенный интерес к своей особе, считая его закономерным и заслуженным. Он не отвлекался на мелкие проблемы «сереньких» людей, в тайне считая себя гением. Его мания величия, порой граничила с шизофренией. А  мысли в основном были заняты работой с пациентами, научными исследованиями и перспективами развития своей и без того, благополучно развивающейся, карьерой.
       Зайдя в ординаторскую, Бромштейн увидел на своем столе тонкую синюю папочку. Это означало, что к нему прикрепили нового пациента.
     - Твой случай, - услышал он за спиной придыхание Августы Ноэл. – Самоубийца. Бросилась под колеса машины…Тебе ведь нужно для докторской?
     Бюст Августы преувеличенно часто вздымался, в увлажненных похотью глазах сиял призыв.
     - « Да, - подумал про себя Слава, - у зав. отделением нынче гон. Ну, что ж, зрелые года – это прекрасно!»
     - О! Прямо то, что мне надо! – открыв папку и бегло пробежав глазами  истории болезни, деловито заметил он. – Спасибо большое, доктор Ноэл, Ваша доброта, как всегда, не знает границ! Как я теперь смогу Вас отблагодарить?
     Слава легкомысленно подмигнул своей начальнице и с преувеличенной томностью во взгляде уставился в глубокий вырез ее халата.
     - Я знаю, доктор Бромштейн, Вы всегда очень благодарный! Вы уж, точно найдете лучший способ, - кокетливо поправляя высокую прическу, произнесла Августа Ноэл.
     В ординаторской на мгновение воцарилась тишина. Мужчины - врачи, скрывая улыбки, отвели взгляды. И лишь, Илона Брехт, нахмурилась, понимая «к чему это клонит старая корга», и что ее любимый Слава, как всегда «отблагодарит каргу наилучшим образом».
     Между тем, обычный рабочий день психиатрической больницы начался. После пятиминутки – обход. После обхода – работа с пациентами. Затем – сплошная писанина – истории болезни  и отчеты.
     Доктор Бромштейн всегда с удовольствием погружался в работу.
 Он буквально растворялся в потоке врачебной практики, порой не замечая, как проскальзывает и растворяется в густых сумерках за окном, его насыщенный до краев, рабочий день.
     - Ну, что Слава, как тебе новая пациентка? – подбирая с пола большие кремовые рейтузы и бесстыдно почесывая промежность, спросила Августа Ноэл.
     С некоторых пор, отношения заведующей психиатрическим отделением с перспективным молодым специалистом стали иметь, довольно регулярный и обоюдовыгодный для обеих сторон,  характер. Он  безотказно удовлетворял ее сексуальные потребности, а она помогала ему удовлетворять  научные амбиции, в которых  Слава, нужно отметить, замахивался не много не мало,  на совершение грандиозного переворота в  мировой психиатрии.
     - Спасибо Августа, - вытирая платочком, половой орган и заботливо укладывая его в карманчик узких плавок, ответил Бромштейн. – Она, действительно для меня клад. МДП по депрессивному типу. Находиться сейчас в депрессивной фазе. И тут, я полагаю, стоит ожидать монополярное течение заболевания. Уж слишком она заторможена и подавлена.
     - Вот как? Значит маниакальной фазы с возможными беспорядочными половыми связями,  тебе здесь не перепадет, - пребывая в игривом настроении после недавнего полового акта, промурлыкала Августа Ноэл.
     Но, доктор Бромштейн, полностью переключившийся на служебный разговор,  не склонен был поддерживать заигрывания своей начальницы.
     - За кого Вы меня принимаете, - сухо и резко отчеканил он, застегивая ремень на брюках. – Секс с пациентами – против всякой врачебной этики… Да и человеческой тоже.
     - Ну, ну! –  усаживаясь за письменный стол и глядя исподлобья на молодого любовника, произнесла Зав. Отделением. – Искренне надеюсь, Слава, что профессиональная этика и впредь не позволит тебе  трахать пациенток. А то ведь знаешь, что за это бывает? 
    В словах пожилой женщины послышалась скрытая угроза.
     - Что Вы, дорогая моя Августа, - поспешил разрядить обстановку Слава – Ни за что! Тем более, когда рядом со мной такая роскошная женщина, как Вы?
     - Ладно, ладно тебе, елей то в уши мне лить,- немного смягчаясь, произнесла она. – Знаю о твоих подвигах. Слухи по всей клинике ходят.
     - Они явно преувеличены, - подходя к  креслу начальницы и властно запуская руку в дрябловатый омут ее декольте, томно произнес Бронштейн. – После того, как я добился Вашего расположения, интерес к другим женщинам у меня явно угас.
     - Ну, ну! –  откидываясь на спинку кресла и начиная громко сопеть от смелых ласк любовника, сипло произнесла женщина. – Не преувеличивай!
     - Если бы Вы позволили мне опробовать мой новый метод на новой пациентке. Ох! Как бы я был, Вам благодарен! Но, только мне  отдельный кабинет нужен, – продолжал молодой карьерист,  во всю наминая уже первичные половые признаки пожилой дамы.
     - Вот как! – еле переводя дыхание, пыхтела та. – И для чего это, позволь узнать?
     - Как для чего? Для ввода в гипноз нужна спокойная обстановка. А при моем методе регрессии и подавно. Слишком глубокий транс нужен. Слишком глубокий, - продолжал он с придыханием, сам впадая в состояние крайнего возбуждения и вытягивая из кресла на пол крупное тело начальницы.
     - Будет тебе кабинет, негодный мальчишка,… будет! Только на верху-то меня за твои эксперименты по голове не погладят…. Метод регрессии,… прошлые жизни,… мистика, -  в такт движениям сексуального партнера, прерывисто шептала она. – И никаких экспериментов с препаратами! Слышишь…
     - Конечно, - убыстряя темп полового акта, шептал Слава. – Все, остальное по старой схеме: антидепрессанты, стимулирующий эффект, транквилизаторы для сна, - вторил он своим движениям, вперившись взглядом в обезображенное оргазмом лицо старухи, да и сам, цеплялся за первые признаки взрывающегося внутри сладостного спазма…
               
                Эксперимент

     Пациентка была послушной, тихой и безликой. Разговаривала мало, таблетки принимала исправно. И лишь иногда, в каком-то шальном внутреннем порыве начинала часто и однообразно повторять несколько коротких фраз.
     - Инцидент? Недоразумение? – раскачиваясь из стороны  в сторону, часами  бубнила она.
     -Зачем он так сказал? – распахивала она, наполненные болью и непониманием глаза, на подходивших утешить ее, медицинскую сестру или доктора.
     - Для чего мне теперь жить? – задавала себе вопрос и вновь надолго затихала.
     - Случай не из легких, - после очередного обхода заметила Илона Брехт и, в надежде казаться сексуальной, провела языком по тонким,  как щель, губам. – Что думаешь, дальше с ней делать?
     - Лечить, - усмехнулся в ответ доктор Бромштейн. – Что же еще. Вот допьет мелипрамин и начнем курс регрессии.
     - Ох, Слава, опять ты за свое! Может не стоит тебе пускаться в подобные эксперименты? Поход в прошлые жизни! Под гипнозом! Все это выглядит не научно! Боюсь, что такую диссертацию даже к рассмотрению не примут.
  - А ты не бойся! – беззаботно парировал Слава. - Без новаторских методов и свежих идей в психиатрии никак не выбиться.  А у этой пациентки, как раз для моих исследований все необходимое есть. Смотри: присутствует некто ОН! На лицо любовная история – раз! Судя по ее состоянию – конец у этой истории плачевный, - два! Очевидно, что стандартным курсом лечения мы ее – не выправим, - три! Будем, только гасить периодические суицидальные приступы. И, в конце концов, какой-нибудь из них пропустим. Сама знаешь, в таких случаях  это часто и бывает. А в моем методе регрессии, возможно, заложена панацея! Человек под глубоким гипнозом попадает в ситуацию  другого воплощения своей души, где собственно и заложена причина его  нынешнего психиатрического недуга. То есть, понимаешь Илона, мы моим методом докапываемся до самой сути проблемы пациента, а не гасим его маниакально депрессивные психозы. Мы, тем самым, помогаем пациенту понять, принять и отпустить! Из глубины души, из самого центра своей натуры!
     Когда доктор Бромштейн увлекался рассуждениями о своих научных разработках, он был неотразим. Поза его становилась величественной, в немалой степени за счет того, что гордо расправив плечи, он подсознательно желая быть выше ростом, незаметно для окружающих людей, становился на носки. Ораторский дар и сила убеждения доктора, заставляли собеседника поверить, в  замысловатые  словесные конструкции его научных теорий. А янтарный взгляд, пылая вдохновением, всегда был направлен в какую-то незримую для остальных смертных сияющую даль, где он достойно и заслуженно купался в лучах славы и всемирного признания!
     Да, что и говорить, Слава уже давно и самозабвенно  мечтал о славе!
     И вот, получив в свое распоряжение личный кабинет, Слава Бромштейн приступил к научному эксперименту. Одержимый мыслями о безусловном  научном успехе и собственном блистательном будущем, он совершенно не задумывался, к чему могут привести его столь смелые опыты над человеком…
     Первые сеансы гипноза ничего значительного не выявляли. Пациентка в состоянии гипноза часто вспоминала одного знаменитого певца, разговаривала с сыном, или спорила с подругой.
     И вот однажды произошло то экстраординарное событие, которое окончательно подтвердило все научные представления доктора Бромштейна, а также круто и бесповоротно, в конечном итоге сломало его жизнь…
     В маленьком кабинете все дышало умиротворением и покоем. Солнце узкими параллелями пробивалось сквозь неплотную защиту жалюзи. Крылья большого вентилятора под потолком непрерывно хлопотали над созданием более прохладной атмосферы, в наполненной послеполуденным зноем комнате. Мерный голос доктора внушал пациентке, что она отправляется в прошлое воплощение своей души, где будет искать ситуацию ставшую первопричиной ее нынешнего состояния,
     Пациентка сидела смирно, к словам как обычно особого внимания не проявляла. И лишь при слове «любовь» вдруг вздрогнула и болезненно поморщилась. Слава, давно и с увлечением практиковавший гипноз (в чем, собственно, и скрывался его основной талант соблазнения), в очередной раз без труда ввел женщину в  транс и на некоторое время оставил ее в покое.  Затем,  без особой надежды на успех, он попросил рассказать, что собственно пациентка видит и чувствует.
     Какого же было изумление Славы, когда  он услышал возбужденный мальчишеский голос, вырывавшийся фальцетом  из гортани загипнотизированной женщины:
      - Да, мой капитан, Да! Еще! Владей мной! Я твой! Весь! Люблю!
     При этих словах, тело пациентки начало конвульсивно содрогаться, принимая экзальтированные позы. Сексуально озабоченный Слава застыл, как завороженный наблюдая, за сползающей с кресла  и непристойно извивающейся на полу женщиной. Она не была похожа на ту серую, неприметную тень, только что призрачно обозначавшую себя в кресле. Это было нечто иное! Совершенно необузданное и пылающее страстью существо,  которое буйно и властно вторгалось  сознание доктора Бромштейна, срывая все благопристойные маски и обнажая в нем самые потаенные и низменные инстинкты.
     - Иди ко мне, мой маленький, - осторожно подбираясь к истекавшему похотью телу, сипло произнес доктор, - Кто ты? Как тебя зовут?
     - Я Лилу! – выпячивая свой плоский зад, томно взвизгивала  пациентка, - Меня зовут, Лилу….
     Придя в себя, доктор Бромштейн запаниковал.
     - « Так, неконтролируемое сексуальное влечение; повышенная  возбудимость, прогрессирующая на почве повреждения гипофиза головного мозга, - лихорадочно перечислял  в уме доктор, пытаясь, хоть как-то себя оправдать.
     Он был опустошен и напуган. Нет, Бромштейн давно привык к стилю жизни, основанному с юных лет на патологическом сексуальном влечении к особях женского пола. И он все про себя знал. Что несомненно болен. Что использует дар гипнотизера, для легкого совращения «приглянувшихся самочек». В этом Слава не видел для себя ничего постыдного. Но! Овладеть пациенткой! Во время терапевтического сеанса! Это было для циничного, как впрочем, большинство врачей на планете, доктора Бромштейна уже слишком!
     - « Что делать! Что делать! – бился он во внутренней истерике. - Если, хоть кто-нибудь узнает, карьере – конец! Меня выставят за ворота медицинской практики, без права на реабилитацию. И тогда «пиши – пропало» все мое блистательное будущее».
Немного поразмыслив, он все же решил, что возможность того, что  неприглядная история с совращением пациентки выплывет на поверхность, ничтожна мала. И по сему, у него нет повода для страха.
     -« И потом, - успокаиваясь и с явным удовольствием вспоминая преступное совокупление, подумал он. – Еще неизвестно, кто кого соблазнил!»
     И все действительно вроде бы обошлось. Бромштейн беспрепятственно продолжил свои научные изыскания. Активно и с удовольствием писал научные работы и статьи на тему «прогрессивного метода лечения различных психических заболеваний». Участвовал в международных семинарах и сессиях, убежденно пропагандируя гипноз. И с внутренним волнением готовил к представлению ученому совету «научную бомбу» – результаты полугодичных исследований произведенных на пациентах с диагнозом маниакально-депрессивный психоз. У него был собран и тщательно проработан достаточно обширный практический материал. Но, главным и, безусловно самым интересным примером работы метода регрессии, являлся случай пациентки Лилии, которая в регрессии отождествила себя с неким юнгой на средневековом корабле, вероломно совращенным развратным капитаном. Ее «походы» в другую жизнь, были настолько  интенсивными и показательными, что доктор на секунду не сомневался, что этот случай произведет «фурор» в околонаучных и научных кругах. Тем более, что и лечение пациентки после сеансов регрессии продвигалось весьма успешно. Лилия постепенно, почти полностью восстановилась, охотно общалась с доктором, обсуждая первопричину своей больной любви, хорошо питалась и много спала. И лишь одно омрачало освещенное радужными перспективами  состояние доктора, это то, что за время работы с Лилией, он как то сам поначалу не отдавая себе отчет, привязался к  трогательному и порочному юноше Лилу, так доверчиво выходившему «на контакт» во время гипнотических сеансов. Нет! Доктор Бромштейн больше не позволял себе сексуальных контактов с пациенткой. Но, в самых темных тайниках души прятал, возможно даже от себя возрастающую, почти животную, все больше и больше завоевывающую все его сознание, страсть.
     Гром грянул внезапно!
     - Так вот, какие научные эксперименты Вы здесь проводите, доктор Бромштейн! - врываясь в его кабинет и потрясая тонким листом исписанной бумаги, возмущенно прогрохотала Августа Ноэл. – Так значит, Вы женщин от любовного недуга лечите!
     Глаза престарелой фурии сверкали праведным гневом, ноздри при каждом шумном вдохе зловеще расширялись, а весь ее монументально воинственный вид являл собой непоколебимую решимость покарать, растоптать и уничтожить некоего «развратного извращенца», обманным образом проникшего в их клинику и втершегося в ее пышнотелое доверие.
     - Доктор Ноэл, - отрывая взгляд от очередной истории болезни и потирая переносицу, устало произнес Слава. – О чем это Вы? Объяснитесь!
     Как обычно, не умея сразу перестроиться Слава позволил в общении с зав. отделением слишком холодный тон, чем привел ее в еще большее негодование.
     - А вот о чем, - с грохотом опуская  пухлую руку с листком бумаги на стол, пророкотала она. – Результаты анализов! Пациентка то Ваша – беременна!
     Зрачки Славы интенсивно забегали. Так всегда бывало, когда его заставали врасплох.
     - Как беременна? – только и смог вымолвить он. – Почему?
     - А вот, Вы нам это и объясните на  клиническом разборе, - зло прошипела зав. отделением и круто повернувшись, стремительно прокосолапила к выходу.
     В открытую дверь заглядывал любопытствующий медицинский персонал. Среди всеобщего осуждения и злорадства, Слава заметил огорченное лицо Илоны Брехт.
     Она медленно прошла в кабинет и плотно закрыла за собой дверь.
     - Слава, я ни на секунду в это не поверила, - произнесла Илона,  вопросительно взглянув при этом на Бромштейна.
     В кабинете воцарилась тишина и потому приглушенные голоса за закрывшейся дверью слышались отчетливо.
     - Что, врач пациентку изнасиловал? – вопрошал один голос.
     - Нет, это он метод непорочного гипнотического зачатия на ней отрабатывал, - цинично пошутил другой.
     - Каков подлец, - сочным грудным контральто почти пропел третий. – Все условия ему создали для научной работы. А он, так черно «отблагодарил»!
     - Если эта история выйдет за стены нашего отделения – скандал будет знатный!
     Голоса в коридоре постепенно угасали.
     - Кому пришло в голову ее обследовать? – не поднимая глаз на Илону, тихо спросил Слава.
     - Да ты что Слава, как маленький! Живот у нее появился, - изумляясь не внимательности Бромштейна, ответила она. – Только все сначала думали, что кушать начала – в весе прибавила. Ни кому в голову другой вариант не приходил. А сегодня с утра боли у нее начались в низу живота. Отправили в гинекологию на обследование, да там и оставили – угроза выкидыша. Вот такие дела.
     Слава сосредоточенно водил перьевой ручкой по небольшой чернильной кляксе, образовавшейся на корешке одной из историй болезни и на рассказ коллеги не реагировал.
     - А срок, какой? – вдруг резко поднимая голову, спросил он.- Может, она не от меня беременна?
     - Слава! Что значит – может? – в ужасе воскликнула Илона. – Значит – может и от тебя?
     Буквально поперхнувшись ошеломляющей догадкой, женщина сильно закашлялась и в перерывах между приступами нервного кашля, раскрасневшись от напряжения,  с трудом произнесла:
     - Значит так, доктор Бромштейн….. Это уже слишком… Это против правил врачебной этики! Ты…
     Доктор Илона Брехт пыталась подобрать нужные выражения, но крайняя степень возмущения не давала обозначить ее подобающими словами.
     - Ты… Ты – болен! Тебя надо изолировать… от пациентов, от людей! Я всегда верила тебе… в тебя… А теперь, я первая выступлю против…
     Оборвав себя на полуслове, Илона Брехт выбежала из кабинета, оставив Бронштейна отрешенно сидеть за письменным столом и  малевать чернильных чертиков.
     -« А говорила - любит меня! Предательница, - презрительно усмехнувшись, подумал  он. – Все они, бабы – дуры и предательницы».
     Доктор Бромштейн  устало откинулся на спинку кресла и закинув руки за голову, бесцельно уставился в потолок. Напряжение спадало. Но, думать о возможных последствиях ему мучительно не хотелось…
               
                Расплата

     Конечно же события развивались стремительно. Доктора Бромштейна не пощадили. Прямых улик против него не нашли. Но, при врачебном расследовании оказалось, что кто-то из медицинского персонала слышал, доносившиеся из кабинета Бронштейна  звуки, специфического характера.   И нашлись те, которые утверждали, что слышали эти сексуальные  вздохи и стенания как раз в то время, когда доктор работал с пациенткой Л..  Также всплыла на поверхность вся неблагопристойная картина многочисленных Славиных сексуальных похождений. На основе чего, собственно и был  сделан вывод, что доктор Бромштейн «несомненно виновен в нарушении врачебной этики. В общем, коллектив психиатрического отделения городской клинической больницы дружно  сплотился и выступил «против патологического отщепенца, непонятно каким образом затесавшегося» в их крахмально-чистые, незапятнанные ряды.
     Определение «патологический отщепенец», между тем имело под собой довольно твердую основу. Так как,  изучив психическое состояние самого доктора Бромштейна,  внутреннее расследование Врачебная Комиссия пришла к выводу, что он действительно имел отклонения в психике, основанные на повреждении гипофиза головного мозга случившегося с ним в ранней юности, во время автомобильной аварии.
     И наконец,  после большой шумихи в прессе и праведного общественного негодования, доктора Бромштейна уволили с пожизненным лишением права заниматься врачебной практикой.
       Для Славы наступили тяжелые времена. Где бы он ни появлялся, на него указывали пальцами и шушукались. Коллеги осудили. Друзья отвернулись. Да и устроиться хоть на какую-нибудь работу  в городе, после такого грандиозного скандала, оказалось просто невозможно.  И Слава заперся в своем съемной холостяцкой квартирке. Сначала он не понимал и принимал своего нового положения, продолжал писать научные статьи и «чистить» подготовленный к докторской диссертации материал. Вечерами  бродил вокруг теннисных кортов, доступ к которым ему был теперь закрыт. Потом ехал к бывшему месту работы, садился под большим развесистым дубом на лужайке близ психиатрического отделения и подолгу издали смотрел на длинные ряды ярко желтых окон, которые пульсировали и гасли, растворяясь в горькой жиже Славиных слез.
     И вот, в один из таких вечеров к нему подошел странный долговязый субъект в какой-то униформе, слабо различимой в темноте, и в кедах на босу ногу. В руках он держал початую бутылку с молоком и обглоданный на половину багет. Не спрашивая разрешения, субъект плюхнулся на траву рядом с плачущим Славой, и утешительно похлопывая его по плечу, протянул бутылку с молоком.
     - Попей. Молоко очень вкусное, - только и сказал он, и надолго вонзил взгляд в мерцающее звездами  небо. От субъекта резко пахло дыней. Потихоньку успокоившись, Слава  заметил, что допил  молоко в бутылке и съел весь, как-то оказавшийся в его руках свежий хрустящий багет.
     - Я оказывается был очень голоден. Спасибо, очень вкусно – смущенно пожал плечами Слава и протянул пустую бутылку мужчине.  – Вы очень добры.
     - Я знаю тебя, - как бы выходя из глубокой задумчивости, произнес тот в ответ. – Ты - врач, что пациентку  обрюхатил.
     При этих словах Слава болезненно вздрогнул и стал поспешно подниматься с травы.
     - Я здесь санитаром работаю, - не обращая внимания на суетливые движения Славы, продолжил мужчина. – И тебя не сужу, как прочие. Не мое это дело, - других судить. А вот знаю, что твою зазнобу выписывают через неделю и поговаривают, что идти ей со своим пузом, некуда.
     Огорошенный этой информацией, Слава застыл на коленях, так и не успев подняться с земли. В свете последних потрясений, терзаемый невыносимыми муками личного краха, доктор Бромштейн совершенно не думал о дальнейшей судьбе «обрюхаченной» им женщины. Нет, он  осознавал ее как причину своего падения; вспоминал в частых сексуальных томлениях развратного мальчика Лилу. Но, саму пациентку Лилию, как личность для себя не определял.
      - Вот оно как! – только и смог вымолвить он.
     - Да, так! – монотонно отозвался санитар. – Говорят, что ее муж в другой стране живет. И от нее наотрез отказался. Разводиться с ней, говорят, решил. Мол, она его с сыном бросила, все семейные деньги промотала, да и много чего другого несусветного натворила. Вот и беременная теперь.
    Слава Бромштейн жадно слушал словоохотливого санитара. Теперь и он припомнил, что в бытность лечащим врачом Лилии  знал, что регистратура   разыскивала родственников,  пациентки. Но, тогда он был так увлечен работой, что не удосужился осведомиться, чем этот розыск завершился.    
     - «А ведь я несу ответственность за эту несчастную женщину. И она носит под сердцем моего ребенка!»
     Эта внезапная мысль ярким лучом надежды ворвалась в  сумрак его крайне депрессионного состояния, придавая новый смысл его потерянной и никчемной (как ему только что казалось) жизни.
     - Некуда идти, говорите, - более бодрым и заинтересованным голосом отозвался Слава. – Ну что же, это дело нужно взять под контроль!
     Не обращая более внимания на сидевшего неподвижно собеседника, Слава резво встал, отряхнул брюки, одернул рубашку и сосредоточенно уставился в одну точку.
     - Так, позвоню маме, пусть приезжает помогать с переездом – раз! – поднимая руку с указательным пальцем вверх, громко произнес Слава. -Нечего здесь высиживать! Заберу Лилу себе, - два! Буду нести ответственность за содеянное! Родится ребенок - три! И это мой ребенок! Я его научу всему, что знаю сам - четыре! И он продолжит дело отца! И превзойдет! И достигнет славы, так не справедливо выхваченной из моих рук!
     Не попрощавшись  санитаром, Слава медленно побрел прочь. Он продолжал разговаривать вслух, активно жестикулируя и обсуждая с самим собой  новые радужные перспективы. Иногда останавливался, устремлял взгляд в сторону здания больницы, поднимал руку и грозил указательным пальцем неким невидимым врагам. Затем, тихо смеялся, весело разводил руками, разворачивался и продолжал движение к автобусной остановке.
     Санитар грустно смотрел ему в след.
     - « Он назвал Лилию, - Лилу… Не к добру это! Опять я что-то упустил, - обреченно резюмировал он и вновь надолго застыл, растворяя звезды в собственных не прошеных слезах.

                ДИАЛОГИ:

     - Какой кошмар! – брезгливо поеживаясь, произнесла Хора. – «Час от часу не легче». Теперь получается, что и мой отец извращенец и параноик.
     - А ты о нем, как то иначе думала? – пронзая женщину внимательным взглядом, тихо произнес Проводник.
     - Алкоголик, плохой отец, не внимательный муж, неудачник – это, да! Но, чтобы так все ужасно было на самом деле!
     - Все еще более, как ты выражаешься, - «ужасно»! До самой кончины твоей матери он продолжал вводить ее в транс и «наслаждался», так сказать,  общением с Лилу.
     - Да! Он и называл маму все время Лилу! Но я думала, что это просто уменьшительное имя от Лилии. Бедная! Бедная, моя мамочка! – закрывая лицо ладонями, со слезами в голосе, произнесла Хора.
     - Но и Славу можешь пожалеть, - откидываясь на спинку стула и сладко потягиваясь, сказал Проводник. – Его-то жизнь тоже сложилась не лучшим образом. Помнишь? На твоих глазах, так сказать, все разворачивалось.
     Не отрывая ладони от лица, Хора тихо плакала. За окнами кафе вновь клубилось легкой туманной дымкой раннее городское утро. Опять проехал мимо окон весело разукрашенный грузовичок, а на обочине тротуара мутно поблескивал  металлом красный маленький мопед.   
      - Он мучил маму? Именно поэтому она покончила собой? – после долгого молчания, предположила Хора.
     Взяв из пепельницы дымящуюся сигару женщина грациозным движением руки поднесла ее к пухлым губам и с жадностью затянулась. Ее тонкие пальцы слегка дрожали, а в огромных карих глазах  медленно высыхали влажные отголоски только что перенесенного стресса. На Проводника она не смотрела. 
     - Хотел бы я тебя этим утешить, - охотно отозвался Проводник. – Мол, «не выдержав многолетних физических и психологических пыток, она оставила на произвол судьбы малолетнюю дочь и покончила собой». Но, на самом деле все было не так. Слава на протяжении всей их совместной жизни интересовал твою мать мало. Потому и все его неприглядные, а порой и садистские выходки ее почти не задевали. Она ведь жила своей, так сказать отстраненной от всего мира жизнью, в которой главенствовал один единственный персонаж. Великий певец - ее неизбывная мечта, ее любовь, ее страсть, ее смысл…
      Последние слова Проводник произнес  преувеличенно пылко и торжественно затих, усиливая драматический эффект.
     - А я? А как же я? – только и смогла вымолвить ошарашенная Хора. – Только не говори мне, что в сердце мамы не было для меня места. Я помню! Я помню, - она меня любила! Заботилась обо мне, принимала участие в моем образовании, в моем развитии.
     - Да, любила, - благожелательно согласился Проводник. – Как может любить человек, вся сущность которого безраздельно принадлежит другому чувству. Любила, потому что в социуме своих детей принято любить. Потому что много проводила времени с тобой. Но! Вспомнила ли она при этом, о другом своем «брошенном» ребенке. И не бросила ли она тебя, в конце то концов, уйдя из жизни. Разве такое предательство можно назвать любовью.
      - А чем? А чем тогда ее поведение можно назвать? И почему она любила его больше? – в бешенстве завопила Хора.  - Про! Я поняла зачем ты здесь! Тебя приставили ко мне, чтобы мучить! Мучить и без того измученную душу, извращенными историями о самых близких людях!
      - Ну, по правде сказать, не мучить, а помочь разобраться! – беззлобно парировал Про. – Я ведь кажется тебе уже объяснял.
     При этих словах Проводник помахал перед собой рукой, развеивая сизый туман последнего кадра живой картины, на которой Слава медленно  брел к автобусной остановке.
     - Перестань злиться Терпсихора, - почти с нежностью промолвил он. - Выпей лучше чашечку вечно горячего и ароматного кофе и успокойся. Тем более что мы покидаем, сей благостный приют.
      Проводник пружинисто встал со стула,  с легкой ностальгией окинул взглядом приятный интерьер маленького кафе и галантно поклонился Хоре, предлагая ей свою руку.
        - Куда теперь? - почти с ненавистью уставилась на собеседника Хора.
     - На концерт, дорогая, на концерт! Только, душенька,  пора бы тебе уже переодеться. Неважно ты выглядишь в  тапках и кофте. Не пристало нам, так сказать, разгадывать тайны в таком затрапезном виде! – частил  Проводник, пытаясь закружить в танце яростно сопротивляющуюся Хору. - А также представать пред очами нашего следующего персонажа.
     - Пред очами кого? – увлекаемая на улицу Проводником, спросила Хора.
     - Кого, кого? Отца твоего! – беззаботно пропел Проводник и преувеличенно бодро завел мотор своего мопеда.
   
                ГЛАВА 4

                ВЕЛИКИЙ ПЕВЕЦ
               
               
«Вы на вершине горы, и возможности спуститься у вас               
               
нет. Так что будьте бдительны и рассудительны, пока               
                находитесь наверху».               
                (И-ДЗИН, гексаграмма № 1)


                Портрет               

     Дэль Хао рассеянно остановился на пороге  королевского «люкса». Большой сольный концерт отнял у него много сил. И поэтому, спрятавшись, наконец-то от любопытных взглядов многочисленных поклонников, он хотел только одного – расслабившись и ни о чем не думая, дожить этот трудный и длинный день.      
      Равнодушно окинув обступившую его роскошь, Дэль Хао прямиком направился к плоскому кофру, который уже несколько лет был неизменным спутником во всех его странствиях. Бережно достав из кофра небольшой женский портрет, оформленный в резную, с золотым теснением рамку со стеклом, Дель Хао прошел в спальню. Там он  любовно установил портрет на прикроватной тумбочке. Затем, ослабив тугой узел концертного галстука и скинув фрак, он прилег на огромную кровать с удовольствием вытянувшись во весь рост не отрывая глаз от прекрасного женского лика на портрете.
    Дель Хао помнил в мельчайших деталях, как впервые  увидел это прекрасное лицо, ставшее на долгие годы его вдохновением и неизбывной мукой. Он помнил, что купил портрет на залитой полуденным солнцем улице одного южного города, где был на гастролях и прогуливаясь искал сувениры для жены и детей. Помнил, как вышел из ювелирной лавки и был застигнут врасплох странным долговязым субъектом в вечернем костюме с отливом, в галстуке бабочка и кедах на босу ногу. Помнил, что этот человек, навязчиво предлагавший свой товар, произвел на него довольно неприятное впечатление. И что, занятый мыслями о предстоящем выступлении, не глядя купил у продавца  товар, желая поскорее избавится  от его докучливых приставаний. И наконец, Дель Хао отчетливо помнил, как придя в номер гостиницы, развернул слегка мятый, пергаментного оттенка лист бумаги и надолго застыл, пораженный экспрессией и красотой изображенного на нем женского лица. Для великого певца это был некий момент истины и некая «точка не возврата», после которой его жизнь, его внутренняя жизнь уже никогда не была прежней.
     Сначала он не понимал, что с ним происходит. Ведь мировая известность, постоянные гастрольные туры, прекрасные дети и жена красавица, эта была та данность, в которой он заслуженно  пребывал уже много лет. Родившись и проведя юность в бедности, по началу Дель Хао с радостью наслаждался  возможностями, которые открыли перед ним большие деньги, ставшие платой за его уникальный дар.
     Он любил комфорт и красивые вещи. Покупал дорогие новинки технического прогресса.  Останавливался в лучших номерах самых престижных  отелей. Имел любовные отношения с самыми красивыми женщинами высшего света.
      Но всего этого знаменитому и очень красивому мужчине со временем становилось не достаточно! Блеск благополучной во всех отношениях материальной жизни не мог полностью удовлетворить его одержимую музыкой и снедаемую страстями душу. Он не переставал учиться, сомневался в себе, не спал ночами, мучительно переживая неудачи или вживаясь в новые песенные образы и, в конце концов, с обреченностью осознал, что стал заложником своей профессии и таланта.
     На пике славы и признания, Великий певец (а именно так уже давно называли его в мире) вдруг с удивлением ощутил, что потерял всякий интерес и радость жизни. Он был измучен постоянной болью в горле и страхом потерять голос, расписанными на несколько лет вперед гастрольными турами по миру и навязчивому пристальному вниманию к своей особе со стороны поклонников и прессы. Вся эта закрученная, как тугая пружина жизнь, незаметно превратилась из радостного существования в сущий ад. И все чаще Великий певец, буквально замурованный в лабиринт собственного таланта, стал задумываться над истинным смыслом своей жизни.
     Именно в этот момент душевной смуты в жизни к нему и попал этот портет.
     -« Какая великолепная работа! –  в первый момент восхитился редким дарованием мастера  Великий певец.
     Будучи  от природы весьма одаренным человеком он, всегда по достоинству оценивал таланты других людей, интуитивно чувствуя некое внутреннее родство. Певец облек набросок в подобающую раму, возил его за собой из города в город и в какой-то момент, стал подолгу разговаривать с изображением.
     – Вот такой женщине можно поклоняться всю жизнь! – любуясь наброском вечерами на пролет, думал он. - Сколько огня, пыла, внутренней драмы в этом мятущемся образе. Сколько страсти во взгляде!»
     Постепенно реальность Дель Хао несколько исказилась. Не находя глубокого понимания в своем окружении и чувствуя по сути тотальное одиночество своей судьбы, он стал представлять изображенную женщину своим самым близким, нежным и понимающим другом, делился с ней сокровенными мыслями и тайными страхами. И не найдя ни одного подходящего имени, для столь совершенного образа, Великий певец стал называть женщину, изображенную на портрете «Душа моя», а ее саму представлять в своих мечтах изысканной любовницей, знающей все его сексуальные предпочтения.
     Вот и в этот вечер, Дель Хао не мог дождаться мгновения, когда останется с ней «один на один».
     - Понимаешь, Душа моя, - обращаясь к портрету, говорил он. – Даже дома, мне приходиться играть «на публику». Для своих детей я – идол. Для жены – самец-добытчик.  Но, постоянно держать стойку даже перед женой. Знаешь, Душа моя, это уже слишком.
     - Ведь, когда я на ней женился, думал: - «Вот, наконец, нашел в одном лице и друга, и любовь», - откровенничал он с портретом. – Так нет! Не понимает! Не чувствует! Сплошные претензии, да ваши женские хитрости. А ты думаешь, я их не вижу? Вижу, и это противно! Ни какой искренности!
     Дель Хао  подмигнул портрету и тонким голосом с придыханием произнес:
     - «Дорогой, у нас скоро годовщина, а это колье от Тиффани такая прелесть!» Или вот еще: - Дорогой, детям непременно нужно учиться в Швейцарии!» Всем четверым! Понимаешь, какие это деньги! Или вот: - «Дом в Ницце лучше не снимать, а купить! А вот яхту на лето, лучше снять!» Понимаешь, Душа моя, претензии ко мне такие,  будто я из семьи Ротшильдов или Рокфеллеров. А я ведь, всего-то, голосом своим на их «светлую» жизнь зарабатываю. С кровью в горле! С болью в душе!
      В недоумении покачивая головой, певец встал с кровати и медленно прошелся по своему многокомнатному люксу.
      Все в этом номере было  оформлено с кричащей и чрезмерной роскошью.
Огромные хрустальные люстры отсвечивали радужными бликами. Массивная мебель красного дерева была обильно украшена затейливой резьбой. Помпезные бархатные драпировки в бордовых тонах придавали апартаментам сходство с залами какого-нибудь величественного дворца. А оформленная мрамором и хрустальными зеркалами ванная комната поражала воображение обилием элементов из чистого золота  и довершала общее впечатление от королевских покоев «люкс».
     Подойдя к  зеркалу в ванной комнате, Дэль Хао стал внимательно изучать свое отражение: крупный четко очерченный подбородок, выразительный взгляд ярко зеленых глаз, немного хищный профиль, красивые изысканной формы губы. В плечах косая сажень, тонкая талия, высокий рост. Да, он действительно -  редкий  красавец! И потому повсеместное, принимающее порой  истерические формы, женское восхищение не вызывает удивления даже у самых отъявленных скептиков и ругателей его  творчества и таланта. Ну и конечно же,  критики знаменитого певца  в основном мужчины.
     - «Завидуют! - с удовольствием  разглядывая себя в зеркало, всякий раз самодовольно  думал Дэль Хао.- Что им, бедолагам, остается делать!? Ни таланта! Ни внешности! Все мне одному досталось!» -  рассуждал он с легкой долей самоиронии.
      Глубоко вздохнув, он прислонился лбом к  прохладной поверхности резного зеркала в ванной комнате. Невеселые мысли о недавней ссоре с женой притихли, как будто слегка замороженные хрустальным холодом беспристрастного стекла.
     Разглядывая, ставшие очень заметными на близком расстоянии  морщины, Дэль Хао с жестокой очевидностью уловил неудержимое приближение старости.
     -  Да уж! Скоро мои многочисленные поклонницы переметнуться к более молодым и привлекательным поющим самцам,- тихо пробубнил он.
      - Да и фигуру содержать в достойной форме все тяжелей! Так и стремиться раздаться в разные стороны. Но, собственно, почему это должно меня волновать, Душа моя? – повысил голос певец, обращаясь к портрету в спальне. - Пусть оценивают по степени  таланта и мастерства!
     Дель Хао отошел от зеркала на незначительное расстояние, придирчиво рассматривая свое отражение в полный рост.
     Оставшись вполне довольным увиденным, мужчина медленно развернулся и направился гулять по лабиринтам  роскошного «люкса». Ему мучительно хотелось снять напряжение. И поэтому, взяв в баре бутылку виски, он сделал несколько больших глотков прямо из горлышка и удовлетворенно мурлыча что-то себе под нос, подошел к окну одной из комнат. Отодвинув край тяжелой портьеры, певец осторожно выглянул на улицу.
     Сначала он не увидел ничего примечательного. Поздний вечер. Безлюдная улица. Желтоватый, подрагивающий свет старинных фонарей. Редкие автомобили. Неоновые вывески  магазинчиков. Кафе напротив….
      Он проводил взглядом  силуэт одинокого в этот поздний час прохожего, затем, просканировал непроницаемую тьму арочных углублений в домах на противоположной стороне улицы. И наконец, как охотник, выследивший свою добычу,  издал громогласный победный клич.
     На противоположной стороне улицы, прислонившись к небольшому выступу одного из домов, с неизменным букетом белых лилий в руках, сиротливо поеживаясь, стояла Она.
     Ее взгляд был прикован к окнам последнего этажа, в одном из которых с плотоядной усмешкой на губах, поспешно спрятался за портьерой самый главный для нее человек – обожаемый кумир, красавец мужчина, Великий певец.

                Инцидент   

     - «МММ! Ну, зачем, я это сделал? – приходя в себя, после очередной бурной сексуальной разрядки, вдруг запаниковал мужчина. – Теперь ведь, проблем не оберешься. Мало того, что она преследует меня уже два года. Так теперь еще у нее будет повод меня шантажировать.…. О, господи! Ну зачем мне все это?»
     Дэль Хао с неприязнью посмотрел в сторону блаженно сопящей рядом женщины и перевел взгляд, на как ему показалось, осуждающее лицо на портрете.
     - Ох, прости, Душа моя! – тихо промолвил он. - Это – недоразумение какое-то... Сам не понимаю, как  «это» со мной  приключилось. Ведь, в принципе – ничего особенного! Фигура – не ахти! А лицо…. Кроме восхищения в глазах – ничего примечательного. Ничего!!! Вот, сейчас глаза закрыты и смотреть, собственно говоря, и не на что. Вот я дурак, попал! Да…., пить надо меньше!
     В этот момент, предмет раздражения «Великого певца» вяло зашевелился и томно приоткрыл по совиному круглые, светло-голубые глаза.
     - Я в раю? – хлопая редкими, густо накрашенными ресницами, игриво спросила обнаженная женщина.
     Пытаясь быть изящной, она приподнялась на локте и приняла картинную, немного неуклюжую в ее исполнении позу. От этих маневров,  еле сдерживаемое раздражение певца только увеличилось.  Ведь ее полноватое тело, одутловатое лицо, да и  неуместная жеманность казались в слабом свете раннего утра весьма непривлекательными.
     - Мы с Вами, так толком и не познакомились, – пытаясь придать разговору холодную светскость, хрипло прокашливаясь, произнес Дэль Хао. – Как Вы говорили, Вас зовут?
     - Лилия! Меня зовут Лилия, - забывая об образе «возлежащей Данаи», растерянно произнесла женщина. – Мы, ведь с Вами вчера…. Я ведь, Вам уже….
     - Да, да, конечно. Лилия, - нетерпеливым  жестом, прервал ее певец.
Встав с кровати, он проследовал в ванную комнату и взяв с мраморной полки большое малиновое полотенце, обмотал его вокруг бедер. С пристальным вниманием разглядывая свое отражение в зеркале, мужчина громким и бесстрастным голосом произнес:
     - Лилия! Вы должны понимать, что это недоразумение должно остаться в тайне. Я – человек семейный, известный во всем мире певец. Так что, подобного рода история может изрядно повредить моему имиджу…. Vous ecoutez moi?(«Вы слышите меня?», фр.)
     - Да, - после долгой паузы послышался голос женщины. – Я слушаю…
     - Так вот, - деловито продолжил он. – Хочу попросить Вас об услуге – забудьте и не вспоминайте всуе этот инцидент….. Хорошо?
     - Инцидент? – эхом откликнулась Лилия. – Недоразумение?
     - Qu,est-ce que? («Что?», фр.) Что Вы говорите? - выглядывая из ванной комнаты и пытаясь казаться беззаботным, переспросил Дель Хао.
     Женщина сидела на кровати, уставившись в одну точку.
     - Инцидент. Недоразумение, - раскачиваясь из стороны в сторону, механически повторяла она снова и снова.
     Ее тонкие губы дрожали, в глазах застыли слезы. В руках же она теребила край шелковой белоснежной простыни, так и не удосужившись прикрыть ею свою маленькую, отвисшую грудь. С чувством плохо скрываемого отвращения, мужчина подошел к кровати.
     - Лилия, Вам лучше одеться, - пытаясь не смотреть на плачущую женщину, еле внятно пробубнил он. – Мне скоро выезжать…. Да и еще нужно собраться…. И пару звонков  сделать…. Жена должна позвонить  et ainsi de suite («И так далее», фр.)….
     Он чувствовал себя крайне неловко. Необходимость оправдываться и заигрывать перед этой несимпатичной «плебеечкой из толпы» была для  эгоистичной натуры «Великого певца» просто невыносимой.
     - Так значит, я для Вас ничего не значу?  Всего лишь - инцидент? Недоразумение? – пытаясь заглянуть  в глаза своего кумира, с дрожью в голосе спросила Лилия.
     - Конечно! А кто же еще? – не в силах больше сдерживаться в бешенстве зарычал певец. – Именно так! Не-до-ра-зу-ме-ни-е.
     - Зачем же, вы меня вчера позвали к себе? Почему оставили? – вздрогнув, как от удара, запричитала Лилия. От плача ее лицо стало еще более тусклым, а под глазами обозначились черные кляксы потекшей туши.
     - Послушайте, Лилия! Прекратите пожалуйста этот детский лепет. Pourquoi? Зачем? Поблагодарили бы лучше за то, что снизошел. Сами ведь прекрасно знаете – таких как Вы, дамочек вожделеющих моего внимания - тысячи. А я, один! Вам ведь на самом деле – выпал счастливый билет…. Так примите его с благодарностью и идите дальше…. в свою жизнь…. Да поживее…. А то, я из-за Вас, на самолет опоздаю, - с капризным пренебрежением произнес Дель Хао и широкими шагами подошел к выключателю.
      В гостиничном номере вспыхнул яркий, ослепительный свет.
От неожиданности, Лилия на мгновение зажмурилась, затем неуклюже сползла с огромной кровати.
     - Зачем же, Вы так со мной? Я же люблю Вас! Всем сердцем люблю! Жизнь готова отдать…. Что угодно готова для Вас сделать! – причитала она, давясь сухими рыданиями и собирая по номеру свою одежду.
       Ее руки дрожали и поэтому один чулок был порван при натягивании на ногу. Блуза – одета на изнанку. Юбка – перекошена.
     - Что же мне теперь делать? Как жить? Жизнь теперь моя не имеет  смысла. Кончена моя жизнь…. Все кончено!
     Маленькая и нескладная, в своем простеньком дешевом наряде, она воистину являла собой  жалкое зрелище на фоне богатого убранства  королевского люкса. Продолжая нервно поправлять оборки на юбке, она с душераздирающей тоской и болью во взгляде посмотрела прямо в глаза рассерженного мужчины. И на мгновение тот застыл. Неожиданно резкое, почти неконтролируемое возбуждение пронзило его с ног до головы. Воспоминание об экзальтированной страсти этой, такой неинтересной при свете дня особы вдруг яркой вспышкой пронеслось в  его голове.
     - «Нет! – приказал он сам себе. – Хватит! Не смей! Выпроваживай  эту серую мышь…. Да повежливей».
     - Лилия, что значит: «Все кончено!» - подходя к ней  вплотную, почти ласково произнес Дэль Хао. – Я действительно благодарен Вам за Ваши чувства. Но, я женатый человек….  Et ainsi de suite («И так далее», фр.). Так что, если Вы действительно «что угодно готовы для меня сделать». То и сделайте! Сохраните в тайне – этот….это…. эту ночь. Вы ведь, я полагаю, тоже человек семейный…. Или одиноки?
     - Нет, - тусклым эхом откликнулась женщина. - Семейный.
     - Отлично! И дети наверное есть? И муж?
     - Есть….
     - Замечательно! – обнимая женщину за плечи и мягко подталкивая ее к выходу, вкрадчиво продолжал мужчина. - Вот и поезжайте к своей семье. Не ездите за мной больше. Не занимайтесь ерундой. Вы ведь взрослая женщина. Мать! Жена! Да?
     - Да, - понуро опустив голову и громко всхлипывая, вяло согласилась она.
     - Ну, так значит Вам есть, кому посвятить свою жизнь…. Кому дарить свою любовь.
     - А, Вы?– останавливаясь на пороге у предусмотрительно открытой певцом двери, с мукой в голосе спросила она.
      - А я …. Je vais chanter pour vous («Я буду петь для вас», фр.)…. Для таких, как Вы…. Для тысяч и тысяч женщин и мужчин, - принимая театральную позу, задушевным бархатным голосом почти пропел Великий  певец.
     -Вы забудете обо мне?
     - Non! Ну, что Вы! Как же я могу такое забыть, - все больше входя в роль и еле сдерживая смех, произнес Дель Хао. – Je vais souvenir ( «Я буду вас вспоминать» фр.), светло и трепетно!.... Хотите, пластиночку Вам свою на память подарю? С дарственной подписью? Хотите?
     Лилия молча кивнула. Ее взгляд казался остекленевшим, руки безвольно повисли, тело подрагивало мелкой дрожью. Не в силах более продолжать эту неприятную для себя игру, Дэль Хао быстро вернулся в комнату. Он взял из небольшой стопки пластинок одну, вернувшись в прихожую, сунул ее в руки своей обожательницы и со словами: - «Счастья Вам, Лилия!», захлопнул за ней дверь.
     С этого момента Дэль Хао не присел ни на минуту. Безостановочно напевая фразу: « Tout est bien qui finit bien». ( «Все хорошо, что хорошо заканчивается», фр.). Он энергично носился по номеру, собирая чемоданы.  С преувеличенной щепетильностью выбирал одежду для выхода в свет. Тщательно и долго мылся в душе. Брился. Затем возился со своими непослушными волосами, пытаясь уложить их в модную и элегантную прическу, давно ставшую его визитной карточкой. Потом звонил жене, с громогласным неудовольствием обсуждая  очередные семейные траты. Ругался по телефону с импресарио. Расхаживая по комнатам, просматривал ноты новой песни. Через боль в горле распевался, сотрясая мощью голоса хрустальные подвески на люстре и посуду на столе. И напоследок, даже позволил себе выпить бокал шампанского за завтраком. Единственно, чего Дэль Хао не позволял себе в это утро, так это помнить. Помнить о ночном свидании. О непомерной, все нарастающей усталости. О потаенном, спрятанном от всех и даже от себя страстном желании выйти из этого круговорота бесконечных выступлений, мытарств по миру и всеобщего наипристальнейшего внимания, и обосноваться где-нибудь в уютном природном уголке, подальше от суеты и постоянной ответственности  за свой талант и голос…
     Поэтому, переделав все запланированные на утро дела и желая скоротать время до выезда из гостиницы, Дэль Хао устроился на краешке массивного стула в помпезной гостиной и, взяв в руки книжку, обнаруженную им на обеденном столе номера, раскрыв ее наугад, он  начал читать:
     «Великий певец сидел у открытой двери покосившейся  избушки. Перед ним застыл гончарный круг. Вокруг в беспорядке валялись затейливые глиняные фигурки, горшки разных форм и размеров, а также прочая разномастная домашняя утварь. Маленькое, почти круглое озеро на берегу которого примостилась избушка, отражало исполинские вековые сосны,  отрешенно и величественно охраняющие это сказочно прекрасное место от суеты и забот неприкаянного мира людей.
Именно о такой, уединенной и простой жизни мечтал в своих странствиях Великий певец.
     Много дней и ночей прошло с тех пор, как он попросил у седовласого Волшебника другой судьбы. Много дней и ночей он с усердием постигал новое для себя дело. Много дней и ночей пытался позабыть свое великое прошлое и приноровиться к скромной  жизни умелого гончара. Но,  ставшая явью мечта, теперь казалась Великому певцу скучной. Создаваемые им вещи – убогими и никому не нужными. А это прекрасное  место, в котором он теперь проводил все  время – мнилось ему самой жестокой тюрьмой, пытавшей его размеренностью, тишиной и покоем.
     -«О чем я только думал, когда попросил Старца дать мне простую, спокойную жизнь в обмен на мой редкий голос? - в отчаянии вопрошал Великий певец. - Неужели боль в горле, и многолетняя усталость от скитаний и пения замутила мой разум настолько, что я своими руками отдал  величайший дар, данный мне свыше взамен на эту убогую, никчемную, пустую жизнь?»
     Отчаянием и одиночеством наполнилось сердца бывшего Великого певца, а взгляд затуманился слезной дымкой.   
     - Ты совершил непоправимую ошибку, - услышал он вдруг голос старого волшебника… ».
     - Надо же, как бывает в жизни, - обратился по привычке к портрету Дель Хао, - только задумаешься, а вот тебе и ответы. Как странен этот мир! Вот и с тобой, Душа моя, мы как-то странно встретились.
     Он с нежностью посмотрел в сторону портрета. Но, сейчас ему казалось, что выражение лица на нем было злым.   
    - Не злись, Душа моя. Конечно, я не прав. С женой неделями не вижусь. А ты!  Где ты? Как бы пошло это не звучало – тело мечтами  не удовлетворишь.
    Он бережно взял работу и упаковал ее в кофр, который поставил рядом с собранными к отъезду чемоданами.. Затем сел на стул и надолго уставился в одну точку.

                Странный портье

     Стук в дверь вывел Дэль Хао из глубокой задумчивости.
     На пороге стоял портье.
     - Месье Дэль Хао,  - кланяясь, церемонно произнес тот. – Машина в аэропорт ждет Вас. Позвольте носильщику отнести  вниз чемоданы?
     - Да, да, конечно. - Рассеянно отозвался Дэль Хао и повернувшись спиной к обслуживающему персоналу, медленно прошел в глубину  номера.
     Портье, между тем, проследовал за ним. Ссутулившись и нервно потирая руки в белых перчатках, высокий и нескладный, он казалось пытался повторять каждое движение знаменитого постояльца.
     Почувствовав за спиной шаги, певец резко оглянулся.
     - Что Вам угодно? – приподняв в недоумении бровь, спросил он.
     -Да так, ничего, - суетливо озираясь, заискивающим шепотом произнес тот. – Вот, книженцию у Вас на столе заметил. Заинтересовался.
     Дэль Хао недоуменно уставился на не прошеного собеседника. Он  часто останавливался в этом фешенебельном отеле и знал, что обслуживающий персонал в нем вежлив и немногословен. Именно поэтому,   поведение портье показалось певцу странным.
     - Ох, я конечно очень извиняюсь, - между тем, продолжал тараторить тот. – Но, в книжке этой, даром что сказка, много чего интересного понаписано. Умей только прочитать. Я вообще на месте людей книжки, даже самые простые, внимательней бы читал.  Иной раз между строк можно найти ответы на очень наболевшие вопросы.
      При этих словах, портье хихикнул и фамильярно подмигнул Великому певцу.
     Дэль Хао угрюмо молчал, пытаясь подавить в себе закипающее бешенство. Певец  хотел было поставить на место разговорившегося слугу. Но, надменно окидывая его взглядом, вдруг запнулся на полуслове. Из-под коротких брюк униформы, странного субъекта, торчали тонкие босые щиколотки. А вместо положенных по этикету черных туфель, на ступнях  красовались обыкновенные простенькие кеды.
     Мгновенное воспоминание пронзило сознание певца. Этого неприятного человека, он уже видел. Несколько лет назад! На улице южного города!
     - Что Вам угодно? – уже менее самонадеянно повторил вопрос Дэль Хао. – Вы что, меня преследуете? Ведь это Вы продали мне  портрет неизвестной? Может, ответите мне теперь на некоторые вопросы. Кто она? Откуда у вас ее портрет? И зачем Вы его продали мне?
     -Нет, нет! Что Вы, мистер Дэль Хао! Вы, явно, ошиблись! Я всего лишь скромный портье, желающий угодить нашему лучшему клиенту. Я всего лишь пришел сообщить Вам сударь, что машина подана и Вы можете ехать. Да, вот и носильщик за последней партией чемоданов вернулся.
     С этими словами странный гражданин в кедах на босу ногу суетливо засеменил к выходу и не давая растерянному Дэль Хао вставить хоть одно слово, скороговоркой произнес.
     - Да, кстати тут давеча,… пару часов назад пре неприятнейшая история с вашей ночной гостьей приключилась. Трагедия, можно сказать!
     На минуту воцарилась напряженная тишина.
     - Что такое? – устремив грозный взгляд на театрально съежившегося портье, повысил голос Великий певец. – Какая еще «ночная гостья»?
     - Да такая, неприметная… серенькая мышка! Всегда у парадного Вас дожидалась. Ну, когда вы приезжали… Ну… с лилиями в руках, - как будто смущаясь, потупил взгляд портье. 
      Пытаясь скрыть охватившее  волнение, певец круто повернулся лицом к окну.
      - И что там случилось? – спросил он, дрогнувшим голосом.
     - Да видите ли месье Дэль Хао, на дороге в столь ранний час и машин то не было, - охотно продолжил портье. – Молочный грузовичок проезжал. А она, как сорвись с места, да под машину…. Теперь вот, полиция приехала. Опрашивают тут всех. Везде нос свой суют. Но, вы не думайте беспокоиться, господин Дэль Хао. Вы человек известный. Великий так сказать, человек! Самый знаменитый гость нашего отеля. Мы и не сказали, что вы вчера ее к себе в номер пригласили. Этот «инцидент» никто с Вами связывать и не собирается! Ведь это «недоразумение», да и только!
      Великий певец вздрогнул и опустив голову, печально вздохнул. Перед его мысленным взором на мгновенье возникло некрасивое лицо плачущей женщины. И слова, которые она повторяла, методично раскачиваясь взад и вперед: «Инцидент! Недоразумение!»
     - Все же понимают, что эти Ваши поклонницы дуры-дурами, - между тем не унимался портье. - Стоят! Караулят! На что только надеяться? А особенно эта! Страшненькая такая. Так и лежала на асфальте. Лицо чумазое. Волосы всклокочены. Чулочки порваны… Право же - противно смотреть.
     - Она, что? – заикаясь прошептал певец. – Погибла?
     - Да, не извольте беспокоиться сэр Дэль Хао. Жива она. В больницу отвезли. Говорят – жить будет. Только умом вроде тронулась. Знаете ли, ведь любовь такая штука…   
      - Какая любовь, - немного приходя в себя после услышанного, резко прервал порье Дэль Хао.
      – Любовь! - вдруг изменившимся до неузнаваемости низким голосом  произнес портье. – Любовь ведь, - иногда болезнь смертельная. И люди, не ведая того, порой наносят смертельные раны в открытое прямо им на встречу сердце. Возможно, Вам бы стоило извиниться перед этой женщиной. Визит вежливости так сказать, несколько добрых слов, цветы и все такое. Может и придет в себя, поправится. Ведь ее состояние явно как то связано с Вашим отношением к ней.
     Дэль Хао в недоумении уставился на портье. Что-то в облике этого странного субъекта резко изменилось. Плечи расправились, руки расслабленно повисли, а на постоянно меняющемся выражении лица, вдруг застыла гримаса пронзительной тоски.
      - О чем Вы говорите, - неуверенно пожал плечами певец. –  Если бы я извинялся перед каждой влюбленной в меня, как Вы сами выразились, дурой. Это бы уже давно стало моей профессией.
     - Я Вас понимаю, - примирительно прошелестел портье. – И все-таки, Вы как человек и Великий певец несете ответственность за снисходительную халатность по отношению к людям, которые сделали выбор Вас полюбить.
     - Да, не несу я никакой ответственности за чужой выбор. И кто Вы собственно такой, чтобы читать мне морали? –  потирая начинающий пульсировать болью висок, спросил Великий певец.
     - Я не враг Вам. И я Вас понимаю, - тихо, но уверенно произнес странный портье. Его голос  звучал теперь гулко и отстраненно. А всю комнату стал наполнять резкий, немного удушливый запах дыни.
     – Я может, как никто другой, знаю: каково это быть на самом верху! Делать то, в чем достиг совершенства. Годами!!! Одному стаять на вершине самой высокой горы невиданного успеха и признания. Держать стойку. Застегнуться на все пуговицы. Стать памятником при жизни. И как этот памятник постепенно окаменеть. Перестать чувствовать, наслаждаться, жить. Стать предметом обожания для миллионов. Предметом подражания для многих. И уж точно, предметом ненависти, пусть даже скрытой, завуалированной под обожание и подражание для всех. Ведь истинный, достигший наивысшего рассвета и успешно реализованный талант, не может не вызывать ненависти или скрытого раздражения у менее способных и успешных. Я знаю, как легко стать одиноким в этом порочном круге почитания и лицемерия. Замкнуться в себе. Перестать в уникальности и величии  своем адекватно воспринимать действительность. Устать. Возгордиться. Устать от этого еще больше. И стоять. Стоять посередине маленького пяточка на самой вершине самой высокой горы. Гордо и неприступно. И смотреть! Смотреть вдаль уходящей мечте - прожить обыкновенную человеческую жизнь. Ничем не примечательную и бесшабашную. Например, обжигать горшки и лепить из глины, как этот горе - Великий певец из книжки.
     -Но, знаете гражданин Дэль Хао, - резко меняя тему и тон разговора, произнес странный портье. - Ведь  все великие или обыкновенные на этой земле всего лишь люди. А за свои поступки  люди должны платить. Так что, мой Вам совет, кем бы Вы там себя не мнили на данный момент, лучше поезжайте и навестите  в больнице вашу ночную гостью. Найдите для нее нужные слова, попросите прощения, предложите помощь в конце концов… Исправьте, так сказать, свою ошибку.
     Дэль Хао затравленно сглотнул. Монолог странного субъекта в кедах вывел его из равновесия. Противоречивые чувства раздирали на части. Головная боль усиливалась. И выносить этого состояния он больше не мог.   
      - Послушайте, падите прочь, любезный, - уставившись в одну точку, тихо произнес великий певец. - И кем бы вы там ни были, больше на глаза мне не попадайтесь. Не досуг мне размышлять о собственном величии при жизни. Не досуг заботиться о чувствах многочисленных поклонниц. Ну, et ainsi de suite.
     - Что же, тогда не извольте беспокоиться, месье, сударь, сэр, мистер, - мгновенно превращаясь в жеманного кривляку, неприятным высоким голосом вновь затараторил портье. Теперь он пятился к двери, гутоперчиво заламывая кисти рук в белоснежных перчатках. – Больше не появлюсь. Сделал, так сказать все, что смог. Попытался остановить, так сказать, дальнейшие «недоразумения» и «инциденты». Жаль конечно, могло бы быть и иначе. Можно было бы предотвратить целую цепь событий: самоубийства там, умопомешательства всякие, смертельные болезни…
     Последние слова портье произнес уже за дверью, но они странным образом проникли в сознание Великого певца и пульсировали в нем нарастающей болью.    
     Дель Хао охватило мучительное желание немедленно взглянуть на портрет. Это всегда его успокаивало. Но кофр с остальными вещами уже унесли.
     -  «Душа моя, почему? – обратился он мысленно к портрету. – Опять длительный перелет. Завтра концерт. Для чего все это лично мне? Почему я должен петь, когда хочу тишины и покоя?  Почему, наконец, не имею права на ошибки, как простой смертный? Почему не могу просто устать, как обыкновенный другой человек? И почему, ну почему рядом со мной нет тебя? Любимая… 
     Он подошел к входной двери. Захлопнул ее. И вдруг, как-то резко обессилев, стал опускаться на пол, скользя спиной по гладкой стене прихожей…    
     …Он сидел на идеально глянцевом полу гостиничного номера, закрыв глаза и прислушиваясь к смутному, но пронзительному чувству тоски, которое  тягучей патокой, растянувшись во времени и пространстве, вливалось в его сознание ощущением обреченности и одиночества. Он чувствовал легкий соленый бриз на своих щеках. Слышал пронзительные крики морских птиц. И перед его мысленным взором  вдруг возникло лицо черноволосого юноши с пиратским платком на голове. Затем оно сменилось заплаканным ликом некрасивой женщины, в неестественной позе, распластанной на мостовой. И наконец, как будто сотканный из сонма солнечных лучей возник образ прекрасной рыжеволосой женщины, отрешенно созерцающей  дым от тлеющей, в ее длинных пальцах, сигары…
      - Душа моя, - обращаясь к ней тихо, произнес Великий певец. – Как я устал жить без тебя…
     Красавица же в его видении, открыла небольшую потрепанную книгу и низким приятным голосом начала читать. Дель Хао долго прислушивался к тихому, как далекий прибой звуку. И, наконец, он смог разобрать несколько, уже знакомых ему фраз.
«… Отчаянием и одиночеством наполнилось сердце Великого певца, а взгляд затуманился слезной дымкой.
  - «Ты совершил непоправимую ошибку, - услышал он голос старого волшебника»…

                ДИАЛОГИ:

     - Ну, и что это за книжку ты мне подсунул, Про? – в недоумении вскидывая бровь, поинтересовалась Хора.
     -  Это моя сказка, - скромно потупившись, произнес Проводник. - В прошлом воплощении я был знаменитым писателем.
     - Да? И на сколько, знаменитым ты был?   
     - Видимо, не достаточно, если в этом веке обо мне уже не помнят.
     - Но, в прошлом веке все, видимо было иначе? – как будто не замечая грусти в голосе собеседника, спросила Хора.
     - С чего ты взяла?
     - Ну, это нравоучительное эссе по поводу славы и успеха получилось у тебя очень убедительным. По-моему, им ты совершенно выбил из колеи этого прекрасного певца.
     - А вот кстати и он, собственной персоной, - меняя тему разговора, произнес Проводник и указал Хоре, на выходящего на сцену певца.
     Хора закрыла книгу и облокотившись на мягкий борт центральной ложи, с всепоглощающим интересом уставилась на Дель Хао. На ней было  элегантное темное платье с глубоким вырезом, а на лице безупречный вечерний макияж.
     - Никогда не думала,  что увижу  Дель Хао «живьем».  Мама постоянно слушала пластинки с его песнями. И хотя, я тогда не знала причину ее фанатизма, исполнение его мне всегда очень нравилось.
     - Ну что же, может наконец-то скажешь мне спасибо за то, что привел тебя на этот концерт, - поправляя тугую бабочку на тонкой шее, вкрадчиво произнес Проводник. – Тем более что пришла пора узнать тебе о нем кое-что важное.
     В зале, между тем погас свет, утихли бурные аплодисменты и под звуки симфонического  оркестра Дель Хао запел. Его исполнение  было виртуозным, а голос обладал невероятной силой и глубиной. Слушатели в зале, все без исключения, как завороженные следовали за его пением, растворяя свои души в бурлящих потоках высшей гармонии и светлой, щемящей грусти.
     В середине концерта Хора тихо заплакала.
     - Что случилось? – шепотом спросил ее Проводник.
     - Эти песни… Эти песни возвращают меня в самые светлые воспоминания  детства. И я вспоминаю все. Все, что не хотела или просто запретила себе помнить. Мамино тепло. Мамину любовь. Не ври мне, Про. Я теперь точно помню – мама любила меня.
     - Но, его она видимо, все-таки любила больше… Если  не смогла без него жить.
    - Ну, тогда я должна его возненавидеть, - всхлипывая, прошептала Хора и устремила полный слез взгляд на  завораживающе красивого человека на сцене.
     - Не, думаю, что у тебя получиться, - дыша Хоре в самое ухо, возразил Про. – Хотя, как знать,  в прошлой жизни у твоей души не получилось его полюбить!
     - Что ты хочешь этим сказать, - повернувшись лицом к Проводнику, в изумлении спросила Хора.
     - Да то, что этот Великий певец, следующее воплощение капитана Энгеля! Да, и твой биологический отец по совместительству.
     - Не может быть! – забывая, где она находиться, в исступлении вскрикнула Хора. – Неправда! Это не мой отец!
      - Понятно, трудно сразу принять такое, - успокаивающе похлопывая ее по оголенному плечу, прошептал Проводник. – Но, по правде сказать, все «улики на лице». Посмотри внимательней, ведь ты на него удивительно похожа.
     - Нет! – не сдавалась Хора, поднимаясь с кресла и порываясь покинуть ложу. – Я не собираюсь в этом участвовать. Ты все врешь! Я не хочу! Я!
     Хора кричала довольно громко, но люди вокруг, почему-то не слышали ее, продолжая самозабвенно наслаждаться прекрасным концертом. Казалось, что Хоры и не существовало в этом зале, вовсе.
     И лишь знаменитый певец, заканчивая в этот момент свое выступление, увидел в только что пустовавшей ложе бурно жестикулирующую женщину. Пораженный прямо в сердце немедленным узнаванием, он оборвал себя на последней долгой ноте. Да! Это была она! Женщина с портрета! Его мечта! Его Душа! Но, сейчас, она показалась певцу еще прекраснее!
 Копна  огненно рыжих волос. Мрамор оголенных плеч. Мятущийся, блестящий  хрусталем невысохших слез, завораживающий взгляд.
     Не обращая внимания на шквал бурных аплодисментов, Дель Хао стремительно выбежал за кулисы и миновав пустой коридор театра, ворвался в ложу, где только что видел прекрасную незнакомку. Но! Ложа была пуста.
     - Ура! Получилось! Так тебе и надо! – удовлетворенно потирая ладони, весело воскликнул Проводник. - Люблю такие моменты! «Отец встречается взглядом с еще не рожденной дочерью, в чей портрет уже несколько лет отчаянно влюблен. И проносит через всю оставшуюся жизнь ее образ, наивно пологая, что…»
     - О чем ты говоришь? И портрет это не мой?  - растерявшись от быстрого перемещения в пространстве и озираясь по сторонам, нервно отозвалась Хора.
     -  Портрет это твой. Или Маргарет… какая разница, - беззаботно парировал Проводник.
     - Просто «выворот мозга», какой то! Ведь, судя по всему, никто кроме него меня не видел в зале. Что это такое, Про?
     - «Выворот мозга», как ты выражаешься – это совмещения порталов. Ситуация удивительная, хотя не такая уж и редкая. И у людей действительно мозги вскипают, когда они  с такими вещами сталкиваются… Да, ты садись, Терпсихора. В ногах правды нет. И успокаивайся уже.
     Проводник указал Хоре на  кожаный диван  у столика, на котором стояла чашка кофе, а в пепельнице по-прежнему дымилась сигара. Знакомая обстановка маленького кафе подействовала на Хору успокаивающе.
     - Извини, Про, - устало произнесла женщина и усаживаясь на диван, потянулась за сигарой.
     - Ничего! Я не обижаюсь. Для тебя это стресс, Нужно время, чтобы привыкнуть к столь ошеломительному повороту событий.
     Проводник явно пребывал в отличном расположении духа. Давая Хоре немного прийти в себя. Он с удовольствием вглядывался в «живую картину» висевшую перед ним в воздухе, на которой крупным планом застыло  искаженной гримасой растерянности и отчаяния лицо Дель Хао.
     - Да, дорогой мой, а как ты хотел! За все  в жизни нужно платить! Талант не всегда подарок. Он, как и любая «Божья отметина», вещь не однозначная, - обращаясь к застывшему изображению, произнес Про. – Иногда это – искушение для души. Чаще – «испытание на прочность». А то и вовсе – «небесная кара» И вот, видишь, как с тобой обошлись -  успеха выдали, так сказать, «по полной». А реальной любви и тепла душевного – нет! А я ведь, тебе подсказки подбрасывал, увещевал, так сказать.
     Проводник погрозил изображению пальцем.
     - А что ты собственно хотел до него донести, Про? –  затягиваясь сигарой, поинтересовалась Хора. – Портрет, книгу подсунул ему. Такое ощущение, что ты не помочь ему хотел. А помучить.
     - А может и помучить, - весело отозвался Проводник, развеивая рукой «живую картину». – А что он вытворял? Хоть в этом воплощении, хоть в том. Надо же нести ответственность, так сказать, за содеянное. Пусть, пусть помучается!
     - А ведь, и правда, - как будто собирая воедино отдельные части, предыдущих историй, задумчиво произнесла Хора. – Энгель поступил с мальчиком Лилу просто чудовищно. В этом воплощении все повторилось опять! И что было изначально задумано? Ну, чтобы их души встретились опять?
     - Не обязательно! Ну, конечно я постарался их свести, - неуверенно разводя руками, ответил Проводник. – Не хотел, так сказать, привлекать посторонних респондентов  в эту историю. Терпсихора, я ведь тебе уже объяснял про кармические узлы и про «работу над ошибками»! Ну, вот! И я, всего лишь, так сказать, создавал условия для этой «работы»: 
  Дель Хао я продал твой портрет и подсунул книгу. Пусть искупает, так сказать в мучениях, а первому мужу твоей матери новенький телевизор за бесценок продал.    
     - Зачем? – поперхнувшись дымом, спросила Хора.
     - Господи, какая непонятливая, - начал раздражаться Проводник, -  чтобы Лилия, так сказать, увидела вновь воплощенную душу капитана Энгеля. И ее душа вспомнила свою всепоглощающую любовь и в новом воплощении    смогла справиться со своим больным чувством как то иначе. Другими,  так сказать, более приемлемыми методами.
    - О, Господи! Бедная, бедная душа моей матери! Сколько ей, наверное, еще предстоит страдать.
     - Все мы страдаем, так или иначе, - довольно резко оборвал Хору Проводник. - О своих страданиях, поди, забыла уже?  Все вы в этом  кармическом любовном треугольнике хороши, и мучители и жертвы.
 Пожалуй, пришла пора разобраться и в твоей личной истории.
     - Нет, я не хочу, - вяло запротестовала Хора. – Нет у меня никаких сил, все это вспоминать.
     - Не хочешь, а надо! Тем более тебя ждет еще одно сильное потрясение! -   вставая со стула, произнес Проводник. –  Так что, прокрутим, так сказать с самого начала. Поехали!
     - Куда? – с гримасой уныния и неудовольствия на лице, спросила Хора.               
 
                ГЛАВА 5

                ПОСЛЕДНИЙ ПАЗЛ

               
«Вы считаете себя жертвой несправедливости.
               
Очевидно, в чем-то вы допустили ошибку, одну
               
из тех, какие в огромном множестве допускают
               
другие. Наберитесь мужества и извлеките из
               
случившегося должный урок».
                (И-ДЗИН, гексаграмма №21).
               
                Детство

      Утро врывалось в дом шумом трамвайных трелей и неуемным гомоном птиц. Окно в этот прекрасный субботний мир было распахнуто настежь.  Задиристый и зло-веселый гул пыльной летней улицы перекрывала музыка, звучащая из динамиков старенького маминого проигрывателя.  Мелодия романтичными бурлящими волнами властно заполняла мрачноватую бедно обставленную комнату, как бы утверждая превосходство и незыблемость счастья маленькой, только что проснувшейся  девочки.
     Она тихонько приоткрыла глаза и сквозь пушистые, длинные ресницы наблюдала за немного нечетким силуэтом матери, которая подпевая  звучащей песне, что-то писала сидя у окна. Девочка лежала неподвижно, каждой клеточкой тела наслаждаясь своим счастьем. Ведь это было ЕЕ субботнее утро, которое она проведет с мамой. Маме – не нужно на работу, а ей в ненавистный детский сад. И не важно, что они будут делать. Затеют ли уборку или стирку. Пойдут ли на ближайший рынок за готовым тестом. Из которого, затем на скорую руку напекут пирожков. Будут ли расписывать затейливыми узорами стеклянные банки, превращая их в красивые вазочки или делать из бумаги ажурные резные салфетки….  Они будут вместе! Они будут неразлучны целых два выходных дня!
     От этого головокружительного предвкушения у девочки сладко замирало сердце. А прекрасный и сильный мужской голос, исполняющий песню на непонятном, но таком красивом языке звал ее в манящие дали долгого и счастливого летнего дня.
     - Терпсихора, пора вставать, - услышала девочка мамин голос. – Просыпайся дорогая, а то мы на балет опоздаем.
     - Мамочка, я не хочу на балет. Там дядя злой, кричит все время и бьет нас.
     - Не преувеличивай, родная, – рассмеялась в ответ мама. – Он, просто с вами строг.
     - А зачем он с нами строг? - свешивая с кровати маленькие ножки, полюбопытствовала девочка.
     - Затем, чтобы вы научились хорошо танцевать. Балет, это очень тяжелый труд. Привыкай к этому, моя девочка.
     - Мамочка. А зачем мне тяжелый труд? Я и без этого умею хорошо танцевать, - произнесла девочка и спрыгнув с кровати, в такт мелодии закружилась по комнате.
     - Затем, чтобы вырасти и стать знаменитой балериной! – терпеливо объясняла мама, поймав веселую танцовщицу и натягивая на нее легкий цветастый сарафан. – Пойдем на кухню, выпьешь молока с хлебушком, и в путь!
     На кухне, в поношенной майке без рукавов и старых спортивных брюках, сидел папа.
     - Что ты ее на балет опять тащишь, Лилу? Ведь ясно, что вымахает, как ее отец. В балете «длинные» не котируются.
     - Спасибо, что напомнил, - холодно ответила мама, усаживая за стол девочку и наливая ей молока. – А то я стала забывать, что у моего ребенка потрясающие гены.
     - Не ври! – хмуро отреагировал мужчина. – Ты об этом ни на секунду не забываешь.
     - Отчего, же! Очень даже надолго забываю, когда ты меня на всю ночь в транс вводишь.
     - С чего ты взяла, - отводя глаза и наливая себе стакан пива, тихо произнес мужчина.
     - Да попа, что-то очень болит, – склоняясь к самому уху мужа, еле слышно прошептала женщина. – Не смей больше этого делать, слышишь! Не смей!
     - А то что,- жадно опорожняя стакан и вызывающе повышая голос, спросил мужчина.
     - Разведусь с тобой!
     - Ой-йой-йой! Какая цаца! Разведется она, - слегка заплетающимся языком  пролепетал муж. – Что ты без меня делать то будешь? Куда пойдешь! Квартиры нет! Вида на жительство лишат! Зарплаты бухгалтера только и хватит, что на хлеб с молоком. Так что, сразу подумай - девочку тебе не отдадут!
     Мужчина встал из-за стола и покачиваясь в упор уставился на жену.
     - Ты не имеешь права! Это не твой ребенок! – захлебываясь тихим бешенством, прошептала женщина.
     - А кто знает? А? – ехидно парировал  мужчина. – Жизнь мне, сука, испортила! А теперь разведусь, разведусь! Терпи дрянь бесталанная! И не отыгрывай свои комплексы на девчонке. Балет, музыка. Что этот «гроб» в дом притащила. Где взяла вообще?
     - Это ты об арфе? – принимая независимый вид и выпроваживая дочку в коридор, зло отозвалась женщина. – Этот редкий музыкальный инструмент, поможет когда-нибудь Терпсихоре встретиться с ее отцом.
    - Так-так! С этого места поподробнее. Что за новая бредовая идея, посетила вас, мадам-шизофреничка?
     Мужчина вплотную приблизился к жене и издевательски покрутил пальцем у виска.
    - Не твое  дело, горе знахарь, - в тон ему зло прошипела женщина, плотно закрывая за дочерью дверь. – Не век, моя прекрасная дочь будет жить в логове пьяницы-неудачника. Дочь моя, талантлива! Вся в отца! Выучиться играть на арфе. И если не станет знаменитой балериной, (как ты верно заметил - из за роста), то обязательно попадет в какой-нибудь крупный симфонический оркестр. Арфа – инструмент редкий и арфисты всегда нужны.
     - Ага! И конечно, в какой-то момент, Великий певец заметит великую балерину или музыкантшу. И признает в ней свою дочь. Так? – глумливо подмигивая, произнес мужчина. – И тогда, вспомнит о ночи любви с бледно-серой спирохетой и придет к ней с повинной головой. Так?
     -А хоть бы и так! Тебе то что? – пытаясь отстраниться от дышащего перегаром мужа, оборонялась  женщина.
     - Ты дурра, Лилу! Больная маниакально-депрессивным психозом, дурра. А теперь еще и навязчивые, шизофренические идеи пошли. Сиди лучше тихо, рядом со мной и никуда не рыпайся. Я, как-никак, твой лечащий врач. Не выправлял бы тебя периодически, пожизненно в психбольнице  бы прописалась!
     - Да, хорошо же ты меня «выправляешь», скоро ходить не смогу от боли в анусе. Не прикрывал бы лучше своих болезненных патологий, «доктор».
     - Ух ты, какими словами мы козыряем!  Болезненные патологии…      
     - Да уж, с кем поведешься….
     - Мамочка, а можно я пойду во дворе погуляю, - послышался из-за закрытой двери жалобный голосок.
    - Нет доченька, подожди меня, - открывая дверь и ласково улыбаясь, сказала женщина. – Мы уже выходим.
     Бросив полный ненависти взгляд в сторону пошатывающегося мужа, она стремительно вышла из кухни. Надев сандалии на ножки дочери и обувшись сама, Лилия взяла  за ручку дочь, и поспешила вон из квартиры.
     - Только Терпсихорой ее при людях не обзывай!  И так люди над нами смеются! – услышала она издевательский голос мужа.
     - Мамочка! А почему папа злиться, когда ты меня Терпсихорой зовешь, - еле поспевая за Лилией, спросила дочь.
     - Потому что, я назвала тебя в честь богини танца Терпсихоры, а это не только очень красивое, но и очень редкое имя. А папа хотел, чтобы тебя звали как-нибудь попроще.
      - А зачем ты меня таким редким именем назвала, - продолжала любопытствовать девочка.
     - Затем, что любой человек при знакомстве с тобой обратит внимание на столь оригинальное и красивое имя. И! И, уже только поэтому тебя отметит. А уж, если ты будешь еще яркой и талантливой…, -  произнесла Лилия, усаживая дочку рядом с собой на лавочку в трамвае. Она устремила  невидящий мечтательный взгляд на проносящиеся за окном живописные урбанистические пейзажи  и  надолго застыла.

                Безрадостность абсурда

    - «Долженствование – категорический императив», только этим и можно оправдать всю эту  «обреченность и безрадостность абсурда», - отрывая взгляд от книги, в раздумье произнесла Лилия.
     Она сидела в кровати и читала очередную «умную» книжку, так как уже  несколько лет, увлекалась штудированием эзотерической и философской литературы.
     Терпсихора лежала рядом. После того, как муж стал приходить домой пьяным каждый день, Лилия обосновалась в комнате дочери. Им было немного тесно на небольшой детской кровати, но всегда уютно и спокойно вдвоем.
     - Мама, что такое «безрадостность абсурда», - зевая, спросила засыпающая Терпсихора.
     - Ох доченька, мне это трудно тебе объяснить.
     - Потому что я маленькая?
     - И поэтому тоже.
     - Но, когда я вырасту, ты мне объяснишь?
     Лилия с грустной улыбкой посмотрела на дочь и с нежностью погладила ее по голове.
     - Ох, солнышко мое, лучше бы тебе никогда  не задумываться на эти темы.
     - Но, ты же задумываешься. Почему? Потому что много книг читаешь?
     - Я  ищу  в книгах ответы на свои вопросы, смысл ищу.
     - Мам, мне не понятно…. Почему папа тебя ругает за это и говорит, что эти книги для тебя – зло.
     - Спи, доченька. Папа твой, много чего говорит. Не стоит его слушать.
     - Да, - удобнее устраиваясь на кровати и закрывая глаза, тихо сказала Терпсихора. -  Вот вчера сказал, что я не его дочь. Мам, как это?
     - Пьяный был?
     - А когда он бывает трезвый?
     - Вот и не слушай его…
     Хора открыла глаза и села на кровати.
     - Мам, а еще меня в школе дразнят. Говорят, что я подкидыш.
     - Что это еще такое? – удивленно спросила Лилия. – Почему?
     - Говорят, что я на родителей не похожа. Что уже в пятом классе выше вас ростом. Что, такого не бывает.
     - Бывает доченька, бывает, - обнимая дочь, успокаивающе произнесла Лилия. – Дети очень бурно растут в твоем возрасте и перерастают своих родителей. Это называется  - акселерация.
     -  Мам, а когда закончится эта акселерация. Я уже выше всех в классе. Меня мальчишки дразнят: «Тетя, достань воробышка».
     - Эти мальчишки еще  бегать за тобой будут. Когда  ты в красавицу превратишься.
     - А если не превращусь? И так и останусь длинной уродиной.
     - Глупенькая моя, - тихо смеясь, произнесла мама. – Даже и не думай об этом. Я точно знаю, что ты будешь красива. Да, ты уже красива! Посмотри на себя: волосы густые кудрявые, глаза большие зеленые, носик точеный, губки бантиком, высокая… Нет доченька, ты у меня редкая красавица!
     В прихожей послышалась нетвердая поступь отца.
     - О! Явился, не запылился! Ложись поскорее! Я выключу свет. Сделаем вид, что спим!
     Но, сей хитроумный маневр заговорщиц не спас.
          - Помнишь, доктора Илону Брехт? – включая свет в комнате, и припадая плечом к дверному косяку, глухо выдохнул Слава.
     - Да, а что? – не поднимая голову от подушки, сонно произнесла Лилия.
     - Докторскую защитила! И знаешь, на какую тему?
     - Неужели на твою? – нехотя поинтересовалась женщина.
     - Сволочи! Суки! Все вы бабы коварные и подлые суки, - истерично сорвался на крик Слава, и с грохотом кинул на пол сумку. Послышался звон битого стекла, и по полу мутно багровой лужей растеклось резко пахнущее дешевое вино.
     - Не смей ругаться при ребенке, - тут же подскочила с кровати Лилия. – Не смей ее пугать. Мы и так, благодаря тебе, каждый день, как на вулкане. Каждый день плачем!
     - И поделом вам! – зло рыкнул в ответ Слава. – Жизнь мне загубили, исковеркали.
     Слава завыл. Обессиленный собственным бешенством он уселся прямо на пол, тут же запачкав пальто и брюки в растекшейся винной жиже. Пьяные слезы лились градом. Даваясь рыданиями, он не переставал выкрикивать все свои обвинения и обиды:
     - Одна украла идею! Гениальную идею! Вторая… Нет, чтобы мне  мозг тогда включить… Я ведь с Лилу был, а не с тобой.  А Лилу – мальчик! Как ты могла от меня забеременеть? Никак! Господи, какой я дурак! Почему не сообразил!
     - Ну, может тоже не вполне здоров был! Потерялся в своих больных фантазиях, – злорадно отреагировала Лилия.
     - Мамочка, о чем вы говорите, - всхлипывая, произнесла Терпсихора.
     - О том, что твоя мать лживая тварь! О том, что надо мной все смеются! «В кого у вашей дочери зеленые глаза и рыжие волосы?». «В кого она у вас такая рослая?»
     - Прекрати сейчас же. Не коверкай, ребенку психику, - наступая на упивающегося своими обидами Славу, прокричала Лилия. – Иди вон! Вон отсюда!
     - Ах, «вон»! Это в моем доме? Ну, ты мне за это ответишь! А ну-ка! Идем со мной...
     Дальнейшая сцена была безобразна. Пьяный, разгневанный мужчина, плачущая, увлекаемая силой в другую комнату женщина, рыдающий, беспомощный и растерянный ребенок…
     На следующее утро за окном лил дождь. Мрачная, подавленная обстановка в доме была слабо разбавлена приятными и давно знакомыми всему семейству мелодиями. Терпсихора открыла глаза и сладко потянулась. Радость от того, что нынче суббота на мгновение озарила душу девочки. Ведь, можно подольше поваляться в кровати, а днем сходить в кино. Но, воспоминание о вчерашнем скандале, тут же возвратило ее в тоскливое и унылое состояние. За стеной слышались голоса.
     - «Это родители на кухне опять отношения выясняют», - не весело определила для себя Терпсихора, и по привычке напряженно прислушалась.
     Но! Музыка мешала! И девочка решила, что лучше не мучить себя  этим постоянным напряжением в семье, а немного послушать прекрасные и любимые песни, которые всегда ее умиротворяли…
      На кухне, в это же время Лилия молча готовила завтрак у плиты. Слава понуро сидел за столом, машинально обводя пальцем узоры на потертой клеенке.
     - Ну, прости меня, - не поднимая  глаз от стола, тихо пробубнил он. – Я больше так не буду.
     - Как маленький. В который раз, ты мне это говоришь? Нет, я так больше не могу, - также тихо отозвалась Лилия. – Ты издеваешься надо мной и физически и психически. Сегодня же,  пойду и заявлю на тебя в полицию. И тебе, поверь, - не поздоровиться.
     - Прости, - еще тише произнес Слава. – Я болен. Я болен тобой.
     - Не мной, а Лилу, - это большая разница. Мы, ведь уже договорились, что ты не будешь надо мной так измываться.
     - Да. Но, тут это сообщение об Илонином вероломстве. Ты же знаешь, какое это для меня потрясение. И я…. И я сорвался «с катушек».
     - Мне то, что до этого, - холодно отреагировала Лилия. – У меня есть свои «потрясения». Если бы не Терпсихора, то я очень бы сожалела о том, что не погибла под колесами грузовика в то злосчастное утро.
     Слава грустно вздохнул.
     - Давай забудем, правда. Ведь, другой жизни у нас нет! А в этой – мы друг к другу привязаны… Я пить брошу. Завтра праздник. Давай  устроим семейный обед.
     - Хорошо, - раскладывая по тарелкам яичницу, бесстрастно отозвалась Лилия. – Только, не смей говорить Терпсихоре, что она не твоя дочь. У девочки и без тебя, полно поводов для расстройства.
     - Хорошо, я постараюсь….
     Слава медленно поднялся и  робко попытался погладить по спине  нервно отстранившуюся Лилию. И не найдя более слов для лучшего урегулирования семейного конфликта, угрюмо побрел в гостиную.
     Самочувствие его было ужасным. Голова болела, тело разламывалось. Постоянное ощущение от загубленной, глупой случайностью жизни, заставляло  искать утешения в спиртном. Не удовлетворенные амбиции  раздирали на части. А когда он понял всю абсурдность своего падения. Когда он понял, как легко мог бы этого избежать. Жизнь для него превратилась в сущий ад. И то, на чем он попытался было, построить свой новый мир тоже рухнуло, как карточный домик.
     - « Я лишился карьеры и блистательного будущего! Это - удар номер один», - мысленно перечислял он «удары судьбы».
     - « Я хотел посвятить свою жизнь воспитанию и карьере  своего ребенка.
Но, с того момента, как Хора стала взрослеть, сделалось совершенно очевидно, что ребенок не мой. Это - удар номер два».
     - « И потом, жена не любит и не ценит! В трансе у Лилии то и дело  всплывает  воспоминание о ночи любви с певцом Дель Хао. Ее тупая преданность чувству к этому знаменитому и удачливому самцу бесит  и подавляет меня! И это удар номер три!»
      - « Давно бы выставил ее вон ! Но Лилу! Лилу живет в ней, и я ничего не могу поделать со своей пагубной страстью! И это удар номер четыре!»
     - « И что я имею в итоге! – грустно резюмировал Слава. -  Разбитую жизнь и не возможность заниматься врачебной практикой!»
      По правде сказать,  Доктор Бромштейн все-таки, нашел некоторую возможность заниматься любимым делом, и уже много лет подряд, полулегально практиковал гипноз. Он даже имел не малую клиентуру. Но, предрасположенность к пьянству очень мешала бывшему доктору поставить дело на «широкую ногу», да и отсутствие мотивации развитию тоже не способствовало.
     В очередной раз прокручивая в голове невеселые мысли, Слава присел на диван и взял с журнального столика пачку газет. Это действие было приметой того, что мужчина начинает выходить из запоя.
     - Мама, папа газеты читает, - тихо прокравшись на кухню, заговорчески произнесла Терпсихора.
    - Ну, Слава Богу! – бесстрастно отреагировала мать. – Значит, у нас тобой наступила передышка.
     - Мам, пойдем в кино! Такой новый фильм есть классный! «Зита и Гита» называется.
     - Индийский? – с обреченной усмешкой спросила Лилия.
     - Да! Девчонки говорили – отпад! Умереть не встать!
     - Хорошо, пойдем. Позавтракаем только. Слава, иди есть! Яичница остывает!
     Но, Слава не приходил. Развернув вчерашнюю газету он, читал и перечитывал первые строки небольшой траурной статьи:
     « Сегодня на 55 году жизни скончался популярный певец Дель Хао. Он был найден в номере…».
     - «Вот это да! Как же теперь быть? - пронеслось в голове у Славы, и он судорожно кинулся искать место, чтобы спрятать газету. – Ничего! Ничего! Газет она не читает! Телевизора в доме нет! Может, как-нибудь и обойдется!»
     - Слава, ты что меня не слышишь, - голос Лилии звучал раздраженно. – Если в сотый раз начинаем с начала, то можно и позавтракать вместе.
     Она стояла в дверях гостиной.
     - Что с тобой? Что ты ищешь? – заметив странное поведение мужа, подозрительно произнесла она. – Или опять бутылку спрятал?
     - Нет, - растерянно пряча газету за спину, произнес он.
     - Понятно, - зло произнесла женщина. – Опять за свое! Грош цена твоим обещаниям. Все! Не могу! Сейчас же пойду в полицию и покажу….
     - Да, на! На, дурочка! Подавись! Газету я от тебя прятал, а не бутылку! –
визгливо вскрикнул Слава и кинул газету со статьей прямо Лилии в лицо. – О тебе же заботился. А ты…
     Удивленно посмотрев в бегающие зрачки мужа, женщина перевела взгляд на заголовок траурной статьи. Прочитала. На мгновение застыла. Перевела взгляд на плотные струи дождя на стекле. Затем поправила передник, посмотрела в зеркало и спокойно положив газету на диван, медленно направилась обратно в кухню.
     - Пошли есть, - не оборачиваясь, произнесла она. – А то, мы с Терпсихорой в кино опоздаем.
     За столом царило уныние. Родители молчали. И лишь Терпсихора, предвкушая скорый поход в кино, весело болтала.
     - Самый лучший день недели – это суббота, - радостно щебетала она. – В школу не идти. В музыкалку тоже. И к массажисту идти не надо. Мам, как долго мне нужно будет еще ходить к массажисту.
     Лилия молчала, застывшим взглядом сверля остывшую яичницу.
     - Пока твой позвоночник не выровняется, -  ответил за жену Слава.
        -Я на велике кататься хочу, и на коньках. Пап, когда он уже выровняется? - не унималась Терпсихора. 
     - Когда, он привыкнет к твоему росту, - попытался пошутить мужчина и с тревогой посмотрел на окаменевшее лицо жены.
      – А чай с пряниками будем пить? Давайте, я за вами поухаживаю.
     Терпсихора очень ценила моменты «воссоединения семьи» и всегда пыталась наслаждаться  моментом, не впуская в себя обычно висевшее в воздухе напряжение.
     - Давай, Хора, налей нам чаю, - подмигивая дочери, согласился Слава.
     Ободренная согласием папы, Терписхора подскочила со стула и, подпевая в такт звучащей песне, стала колдовать над заварным чайником.
     - Пойду пока, приведу себя в порядок, - неестественно глухим голосом произнесла Лилия, и встала из- за стола.
     - Только не долго, мамочка, а то чай не успеешь попить! Сеанс в нашем кинотеатре в 12 часов начинается, - почти пропела дочка в след удаляющейся Лилии.
     Настроение у Терпсихоры было отличным, так как и папа в это непогожее утро был с ней на редкость  мил и словоохотлив. Она не хотела помнить вчерашний день и с удовольствием окунулась в интересную болтовню с отцом. Она рассказала ему обо всех школьных новостях, поделилась  своими не хитрыми секретами и даже начала расспрашивать папу о том, что такое гипноз, и как у него, собственно, получается вводить людей в это волшебное состояние.
     Окрыленный заинтересованностью падчерицы Слава, с удовольствием «сел на своего конька». Он с вдохновением рассказал ей о тонкостях работы с пациентом и о своем великолепном научном открытии, которое так вероломно было у него украдено…
     Собеседники так увлеклись разговором, что не заметили, как протекло довольно значительное количество времени, а также большое бордово красное пятно, струящееся из коридора на пол кухни.
     - Ой, что это! – вскакивая со стула, удивленно воскликнула девочка.
     - Подожди! Подожди! – оттесняя падчерицу от входа в коридор и пытаясь казаться спокойным, произнес Слава. – Не волнуйся! Это, наверное, бутылка вина опрокинулась…

                Закрытое сердце.

     С тех пор прошло много лет. Терпсихора выросла, превратившись, как часто это бывает из угловатого подростка, в красивую женщину с сильным и независимым характером. Она жила одна, людей к себе близко не подпускала и слыла довольно холодной и эксцентричной натурой.
    Скорая помощь, суета, плачущий отец, окровавленная фигура матери в неестественной позе на полу ванной комнаты, невыразимая боль в душе и потерянность первых недель – это то, что Терпсихора решила для себя не помнить. Воспоминание о страшном дне, так неожиданно и бесповоротно перевернувшем ее жизнь, она плотно законсервировала в самых дальних закоулках своей памяти и спрятала  от окружающих людей под плотной завесой цинизма.
     Тем не менее, это трагическое событие наложило развитие личности Терпсихоры столь значительный отпечаток, что из легкомысленного и вполне себе жизнерадостного подростка, с годами она превратилась в очень закрытую и недоверчивую особу.
     - « Все люди друг другу волки, - часто повторяла себе она. – Любви – нет! Преданности – нет! Верить никому нельзя! Вся жизнь, в сущности, сплошная игра по правилам и без. И выигрывает, в конечном итоге тот, кто наиболее расчетливо и безжалостно использует себе подобных. Так что, закрыто мое сердце для всех! Навсегда - закрыто!».
     Под этими девизами, женщина собственно и жила. Используя привлекательную внешность и авантюрный склад характера, она без труда добивалась от людей почти всего, чего хотела. Соблазняла состоятельных мужчин, путешествовала по миру, прожигала деньги в ресторанах и казино. Единственно, что положительного можно сказать о годах ее молодости, это то,  что не смотря на весь свой авантюрный и легкомысленный образ жизни, Терпсихора много училась. Еще в подростковом возрасте прочтя обширную библиотеку мамы и отца, она серьезно увлеклась вопросами эзотерики и психиатрии. И поступив на факультет антропологии, одного престижного европейского университета, Терпсихора как то умудрилась его блистательно закончить. Затем написала и издала в университетской типографии оригинальное научное эссе, после чего получила гранд на дальнейшее исследование и пару лет провела в научной экспедиции на просторах далекой Мексики.
     Вернувшись, Терпсихора продолжила работать в университете в качестве сначала младшего, а потом и старшего научного сотрудника. И наконец, после нескольких лет напряженной научной работы она, с не постижимой для окружающих легкостью, защитила кандидатскую диссертацию, а через пару лет и вовсе, оказалась на должности декана факультета, чем окончательно настроила против себя почти весь женский коллектив университета.
     Недоброжелательницы поговаривали, что столь блистательную карьеру «высокомерная и заносчивая развратница» заработала себе «передним местом». Что она, мол,  «идет к своей цели по головам», не уважает коллег, не ценит доброго отношения и в конечном итоге, «совершенно не достойна должности руководителя».
     Терпсихора же, слухи о себе воспринимала с юмором, на неприязненное отношение менее «удачливых и красивых» внимания не обращала и вполне довольствовалась мужским «общественным признанием», продолжая наслаждаться жизнью, реализовывать себя в профессии и разбивать (время от времени) сердца, влюбляющихся в нее людей.
     На пороге своего тридцатилетия  Терпсихора чувствовала себя, как никогда счастливой и реализованной личностью, абсолютно довольной всем тем, что имела на данный момент в жизни…
     И по сему, событие в корне изменившее положение вещей, застало ее врасплох…
      - У Вас 15 недель, аборт на таком сроке беременности делать не позволительно, - ответила на вопрос Терпсихоры врач, с недовольным видом продолжая выводить пухлой рукой медицинские каракули.
     - Но, доктор, у меня через три месяца ответственная конференция, в мае защита докторской, да и пост свой надолго я оставить не могу. Не уместно  все это  для меня сейчас. Может можно,  что-нибудь сделать?
     -  Что, например? – с неприязнью косясь на загорелые стройные ноги пациентки, спросила врач. – Убийство?
     - Бог с Вами, - легкомысленно отмахнулась Хора, - какое убийство?
     - Такое! У Вас в животе, госпожа Бромштейн, человек находиться. На таком сроке, ручки, ножки, тело, голова – все сформировано. Так что, раньше нужно было думать, если Вы ребенка оставлять не собирались… Вы что, только сегодня заметили свою беременность?
     - Нет, конечно. Заметила признаки месяца полтора назад.
     - Отчего не пришли сразу?
     - Да, как то не случилось, - откидываясь на спинку стула и принимая грациозную позу, высокомерно отреагировала Терпсихора. – Я на яхте в океане болталась. Знаете, такой напряженный конец года  – нужно было отдохнуть, приехала на работе закрутилась. Я ведь, декан факультета ан…
     - Ну, так и не обессудьте теперь! - резко прервала пациентку врач и с плохо скрываемым злорадством, протянула ей направление на диспансеризацию. - Вариантов других нет, госпожа декан, – будете рожать. – Пройдете всех врачей, и ко мне!
     Вот так, неожиданно для всех, и в первую очередь для самой «молодой мамаши» на свет появилась Эмилия.
     Но, не смотря на неблаговидные прогнозы скептиков, да и собственное нежелание иметь детей, Терпсихора оказалась вполне хорошей и заботливой матерью. Безусловно, ей пришлось внести необходимые коррективы в свою, до недавнего времени «вольную» жизнь. Но, Хора, привыкшая с юных лет к трудностям, и с новой ролью справилась «на отлично». В конечном итоге, уже совсем скоро после рождения ребенка, она стала ощущать глубоко в своем сердце пульсацию такого трепетного, теплого, давно позабытого ею чувства любви и нежности к другому человеческому существу. Нет, любовь к дочери не сделала Терпсихору мягче по отношению к людям. Мир не переставал быть для нее враждебным ни на минуту. Только в этом противостоянии у нее теперь появился союзник. Ее любимая, самая красивая и талантливая, чудесная дочь! После рождения дочери Терпсихора постепенно перестала получать хоть какое-то удовольствие от общения с мужчинами и сосредоточила все свое свободное время на воспитании и образовании ребенка. Вспоминая собственное детство, она поклялась самой себе, что ее ребенок никогда не испытает  такого душевного страдания, посему, воспитывала дочь на принципах, коими многие годы руководствовалась сама. Учила не доверять, не открываться, не любить.
     Девочка же, обожавшая свою мать безмерно, строго следовала ее руководству и подражала  во всем. 
     Мать и дочь так гармонично и комфортно сосуществовали друг с другом, что как-то само собой получилось, что их маленький и уютный мир для двоих оказался абсолютно закрытым  и обособленным.
     Жизнь текла спокойно. И казалась совершенной и гармоничной до того момента когда, как «гром среди ясного неба» на головы членов этой маленькой, но очень дружной семьи не обрушилась страшная беда…

                ДИАЛОГИ:

      - Я даже не знаю, о чем мне печалиться прежде, -  тихо произнесла Хора, и перевернув на стареньком проигрывателе виниловую пластинку медленно прошлась по своей детской.
     - Зачем ты привез меня сюда, Про? Этот запах детства – запах страдания. Твоих «живых картин» было бы вполне достаточно. Зачем усугублять мою боль?
     Проводник сидел на полу и с преувеличенным усердием собирал из пазлов какую-то детскую картинку.
     - Ты должна понять и прочувствовать. На месте это всегда сделать легче, - не поднимая на Хору глаз, - ответил Проводник.  Понимаешь, нам нужно собрать всю картинку целиком. Чтобы твое сердце открылось, так сказать.
     - А зачем мертвому существу открытое сердце? – меланхолично спросила Хора, проводя тонким пальцем по пыльной поверхности книжной полки. – Все это абсурдно и бесполезно. Может, все-таки перестанешь меня мучить.
Она выдвинула верхний ящик стола,  запустила в него руку и с грустной  улыбкой достала мятую пачку сигарет.
     – О! Моя заначка! – почти весело сказала она, доставая из пачки сигарету. -  Как же я, все-таки люблю курить!
     - Скоро перестану тебя мучить, - пропуская мимо ушей наигранно веселый тон Хоры, сказал Проводник. – Не отвлекайся. Совсем немного осталось! Во всяком случае, теперь ты знаешь тайну своей матери. И наверное,  теперь сможешь ее простить?
     - Кто я такая, чтобы прощать? Но! Ее история, лишний раз доказывает, что любовь – зло! – усаживаясь на пол рядом с Проводником и с наслаждением затягиваясь сигаретой,  бесстрастно произнесла она.
     -  Зло – говоришь? Да, именно этот девиз твоя душа «пестует» уже не в первом воплощении. В этом любовном треугольнике ты одна, собственно, и не любила. Хотя, похоже именно ты из вас троих на данном этапе находишься в самом лучшем положении. Ты то, хоть и частично, но свою карму в последней жизни и отработала. За что, собственно,  может быть тебе дадут шанс вырваться из этого порочного круга…      
      - О чем ты говоришь?
     - О том, что ты все же смогла ответить взаимностью душе, так страстно и трепетно любившей тебя два воплощения подряд. Так сказать, - «третий раз – алмаз».
     Проводник поднял глаза на удивленную его заявлением Хору и хитро подмигнул.
     - Какую это душу из прошлого воплощения я смогла полюбить? – подозрительно прищуриваясь, настороженно спросила она.
     Проводник многозначительно замолчал. Заложив за уши длинные сальные волосы и подцепив последний оставшийся не встроенный в картинку пазл, он поднял его над головой и театрально застыл.
     - Последнее, недостающее звено в этой цепи! – патетически продекламировал он. – После него, вся картина для тебя окончательно прояснится.
     - Капитан Энгель - любил, тебя всю жизнь. Всю жизнь  он хранил  набросок лица Маргарет, нарисованный Лилу перед смертью. Он разговаривал с тобой, признавался в любви и тосковал, отчаянно  и обреченно. Уже в глубокой старости, чувствуя, что умирает, но спрятал портрет у себя на груди и испуская дух, произнес: - «Маргарет, любимая! Наконец-то мы с тобой встретимся!». Именно эту тоску и, так сказать, подсознательное стремление встретиться с твоей и только твоей душой в реальности, получил в наследство певец Дель Хао. Талантливый и успешный, он получил от в жизни все, что только может пожелать смертный. Но! Талант для него стал невероятной обузой, а любовь к бесплотному образу превратила существование в сущий ад. После того происшествия в театре, когда он на миг был перемещен в наш портал… Он так и не смог полностью оправиться. Его виртуальная любовь достигла невероятных пределов и в конечном итоге, буквально разорвала ему сердце. Но, этими мучениями он отчасти и расплатился за пренебрежение и жестокость по отношению к душе Лилии.
     - И что? Что из этого? – начиная нервничать, перебила собеседника Хора.
     - А то, что Высшие иногда очень остроумны! Они пристроили к тебе именно эту душу и именно в том варианте, в котором у нее практически не оставалось бы шансов быть не любимой.
     - Эмилия!? -  в ужасе от собственной догадки, воскликнула Хора. – В моей доченьке душа капитана Энгеля и Дель Хао!?
     - Да, это так! - вставляя  недостающий пазл в картинку, спокойно произнес Проводник. – И это, заключительная часть нашего путешествия.
    

                ГЛАВА 6
               
                ЭМИЛИЯ             
               
               
«В настоящее время, для вашей жизни характерны
               
потери и поражения… Это период, когда  само-
                анализ и трезвая оценка положения гораздо 
                важнее, чем отчаянная борьба с судьбой».
                (И-ЦЗИН,  гексаграмма № 29)            

               
                Ночной гость
      
     Эмилия была неизлечимо больна.
      Целыми днями она бесцельно слонялась по дому, с отрешенным упорством занимаясь уборкой и натирая до блеска все, что попадалось под руку. Уже через несколько дней даже самые, на годы забытые закоулки блестели чистотой, зеркала и стекла окон сияли, многочисленные книги и бабушкины пластинки тщательно рассортированы и расставлены по полкам, а полы во всех помещениях дома напоминали идеально сверкающий паркет старинных дворцов-музеев. В доме пахло свежестью, но обстановка становилась все более не жилой.
     - «Ну, прямо как в операционной!» - не весело шутила мама, каждый день возвращаясь с работы и с тоской, разглядывая четкую симметричность расстановки  посуды в шкафах и металлическое сияние кухонной утвари.
     Эмилия вымученно улыбалась, наливала маме тарелку незамысловатого супчика или подавала ее любимый крабовый салат. Мама быстро съедала, приготовленный дочерью ужин, целовала ее в лоб и, как обычно сославшись на усталость, закрывалась до утра в своей комнате.  Утром же,  наспех позавтракав и «набросав» на лицо легкий макияж мама спешно уносилась на работу. И Эмилия снова оставалась одна.
     Нет, девушка не корила мать за черствость и не обижалась на то, что в эти, такие сложные для Эмилии дни, мама проводит с ней слишком мало времени. Девушка понимала: матери, ну просто необходимо было работать, чтобы оплачивать дорогостоящее лечение и лекарства. Ведь, помощи им ждать было абсолютно не от кого.
     Именно по этому, две сильные женщины, взрослая и совсем юная, по молчаливому согласию поддерживали стиль общения, в котором не было места долгим задушевным беседам и успокоительному вранью.
     Но, несмотря на собранную  «в кулак» волю и залихвацкую юношескую браваду сердцу смертельно больной девушки до изнеможения хотелось любви и внимания.
          Эмилия испытывала стойкое ощущение заброшенности и тоски. Друзей у нее не было. А те немногие товарищи, по оставшимся теперь в прошлом, веселым развлечениям юности, не приходили ее навестить. Никто из молодых и пышущих здоровьем людей, не находил времени и душевных сил для того, чтобы поддержать так странно и стремительно  угасающую Эмилию. От этой, столь очевидной жестокости и предательства в душе у девушки поселилась ночь. Ночь, в которой не было места радостным бликам солнечного света. Ночь, в которой холод одиночества вытеснил всю теплоту и нежность первой мучительной, но такой сладостной и желанной любви. Ночь, которая мраком все нарастающей безысходности  медленно, но верно вытесняла изо всех, даже самых потаенных уголков страдающей девичьей души последние светоносные лучи надежды.
     И вот тогда, в один из самых жутких приступов отчаяния, она и увидела Его в первый раз. Он сидел в дальнем углу спальни и почти сливался с серовато-дымчатой стеной, чуть подрагивая своими нечеткими очертаниями. Неестественно яркий лунный свет, бивший из окна как мощный прожектор, разделял комнату на две четко выраженные половины. Залитые неоново-серебристым муаром кровать и письменный стол Эмилии, казались волшебными предметами из мира грез и резко контрастировали с почти черными пятнами платяного комода и книжных полок в неосвещенной части комнаты.
      Сначала Эмилия не поверила своим глазам. Она несколько раз крепко зажмурилась, затем резко привстала с постели и энергично потрясла головой. Видение не исчезало. Этот незваный ночной гость, почти неподвижно сидел на комоде и лишь слегка покачивал ногой, методично нарушая границу света. Агрессивный свет полной луны выхватывал из мрака край  Его ослепительно белоснежного одеяния. А также, носок обычного старого кеда, обутого, как успел подметить цепкий взгляд Эмилии, на босу ногу. Девушка  напряженно вглядывалась в темноту, мысленно убеждая себя в том, что это видение является галлюцинацией, то есть плодом ее больного, воспаленного воображения.
     - Яркий свет, обман зрения. Да и полная луна, к тому же, - начиная рассуждать вслух, успокаивала себя она. – Многие люди, становятся  мнительными в этот период и начинают видеть то, чего не может быть на самом деле.
     -Ага.  И к тому же, многие люди, весьма убедительно себе врут, - вдруг послышался из темного угла хрипловатый  мужской голос. - Делают вид, что не замечают непонятных для них, но  таких очевидных в сущности вещей. И проходят мимо! Мимо знаков судьбы - советов вселенной; мимо любви…. Короче, мимо всего…. Так что – дураки они,… твои люди….
     Эмилия испуганно вздрогнула. В растерянности заметалась на кровати, изо всех сил стараясь дотянуться до выключателя маленькой лампы, висящей на стене. Судорожно, но безрезультатно пощелкала им несколько раз, попыталась было закричать и позвать на помощь. Но, кроме жалкого, похожего на всхлип, тихого слова: «Мама», так ничего и не произнесла. Беспомощно озираясь по сторонам, она подползла к краю кровати у стены. Хаотично загребая руками и ногами, собрала вокруг себя одеяло и простыни. И так и застыла, израсходовав последние силы на эту нелепую и трогательную постельную баррикаду.
     - Да, не дергайся ты так! Ну, подумаешь, - с ума сошла, - издевательски подтрунивал над испуганной девушкой, все тот же звучавший из темноты голос. – С кем не бывает.
     - Ой! Да! – вдруг, почти весело ухватилась за эту мысль Эмилия. – Ведь врачи говорили, что при моей болезни возможны осложнения в области головы! Да и таблетки, возможно, делают свое дело…. Так что - глючит меня! Точно – глючит!
     Как не странно, но эта мысль подействовала на девушку успокаивающе. Вытянув тонкую длинную шейку, она с опасливым интересом принялась разглядывать непонятное белесое пятно, активно зашевелившееся в темноте.
     - Ага! Давай – еще галлюцинацией меня назови! – недовольно буркнуло приведение, вплывая по воздуху в освещенную луной часть комнаты. Видение было укутано в белый плащ с капюшоном, из-под которого выглядывали абсолютно реальные, обутые в кеды ноги. Обозначившаяся на свету фигура казалась полупрозрачной и имела не вполне четкие очертания. Но, уже через несколько мгновений, на глазах у онемевшей от изумления девочки произошло необыкновенное превращение. На месте призрачного видения, вдруг появился четкий и вполне плотный человеческий силуэт. А в комнате, почему то, вдруг резко запахло дыней. Пружинисто приземлившись на пол, видение энергичным движением рук откинуло с головы капюшон и оказалось на поверку довольно симпатичным молодым человеком, правда, синюшно бледным в свете неистово бушующей луны.
     - Ну-с, давай, что ли знакомиться, - растягивая в улыбку тонкие губы, произнес он и, преодолев незначительное расстояние до кровати, бесцеремонно плюхнулся рядом с оторопевшей девушкой.
     – Эмилио, - подаваясь вперед и протягивая  руку, чопорно представился незваный гость.
     Эмилия вздрогнула от неожиданности и попыталась отстраниться от, столь напористого и стремительного жеста. Но, парень  уже поймал ее вялую, маленькую ручку и весьма сильно тряс ее в своей большой и прохладной ладони.   
      - Что – растерялась? Не видела, поди, никогда таких симпатичных и молодых приведений…. Или галлюцинаций? – глядя в глаза девушки, хитро прищурился  гость. – Ладно, можешь не отвечать. Вижу, что нравлюсь.
     Тон его голоса был доброжелателен, рот  зафиксирован в лучезарной улыбке, но от напряженного немигающего взгляда черных глаз веяло холодом. Продолжая, буквально гипнотизировать притихшую девушку, гость не переставал легкомысленно болтать.
     - Видишь, я вполне материален, плотен телом и даже красив. Никакое не приведение, а вполне себе обыкновенный человек, ни в чем от твоих бывших дружков не отличающийся…. Ведь так? – в его вопросе вдруг послышалась легкая неуверенность и, даже растерянность.
     - Так, - эхом отозвалась Эмилия. – Только мои дружки….. то есть бывшие дружки не носят длиннющих светящихся балахонов и не летают по воздуху.
     - Ах, да! – преувеличенно размашистым жестом стукнув себя ладонью по лбу, произнес гость. Он легко соскочил с кровати и театрально сорвал с себя плащ, который, не успев упасть на пол, поблескивая растворился в воздухе.
 Медленно и величаво ступая, этот странный парень вышел на середину освещенной комнаты. Приподняв подбородок и расправив широкие плечи, он принял нарочито горделивую, но на самом деле весьма комичную позу, в которой так и застыл, насмешив тем самым неотрывно наблюдающую за ним Эмилию.
    - Давай, разглядывай меня внимательно. Что еще  тебя не устраивает? – капризным тоненьким голоском вдруг пропищал он, жеманно кривя рот. От неожиданности Эмилия весело расхохоталась. Этот парень определенно начинал ей нравиться.
     - И такими противными голосами мои дружки, ой….. то есть бывшие дружки не разговаривают, и в простецких кедах на босу ногу не ходят, и еще, и еще…, - уже не на шутку разошлась она, - не врываются посреди ночи ко мне в дом и не пугают до полусмерти.
     - Ну, насколько я знаю, они и посреди дня к тебе, последнее время не очень то часто «врываются», - бесцеремонно перебил девушку непрошенный гость.
     Это резкое, но такое правдивое замечание моментально охладило пыл, развеселившийся было Эмилии.
     - И зачем мне об этом лишний раз напоминать? – с укором в голосе тихо произнесла она. – Ну, не хотят мальчишки общаться с тем лысый и ушастым уродом, в которого я теперь превратилась. Зачем я им такая страшилка нужна. И девчонки все разбежались. Не интересно им со мной стало…. Страшно….
     - И от чего же им, таким пугливым страшно-то стало? – вкрадчивым голосом произнес недавний весельчак, присаживаясь обратно на край кровати.
     - К чужому страданию и смерти, наверное, боятся близко подойти, - взросло рассудила девушка и отрешенно уставилась на идеально круглый диск луны за окном.
     - А ты, значит, помирать собралась? Бороться перестала? Жить расхотела? – продолжал засыпать Эмилию вопросами ее бестактный собеседник.
     - А меня, вроде бы, никто и не спрашивал: - « хочу - не хочу?». Заболела и все тут!... Врачи говорят шансов мало, почти нет…. Ну и…. я смирилась….вроде как.
     - А! Ну тогда другое дело! Тогда о важных вещах подумать надо…. Так сказать, перед смертью.
     - О каких таких важных вещах? - насторожилась Эмилия, и подозрительно прищурилась.
     - Как о каких? Э…. Вот например: Что будет написано на твоем надгробном камне? Какие слова? Стишок или проза?
     - Что ты? Что ты? – в испуге встрепенулась девочка. – Что ты такое говоришь?
     - Ничего особенного, - невозмутимо промолвил парень. – Решила думать о смерти – значит думай. Со всей, так сказать, ответственностью! А то, нюни разводишь, куксишься, себя жалеешь и даже не понимаешь, куда такое поведение может привести.
     Эмилия с осуждением посмотрела на парня:
     - Какой ты, однако, черствый! Хоть и приведение, а прямо, как все остальные люди. Правду мама говорит: «Все друг другу волки». Вместо того, чтобы помочь, подбодрить добрым словом, пожалеть, наконец, начинаешь  обвинять в том, что я в моем положении, видите ли, не достаточно жизнерадостна.
     Девушка, явно начинала злиться. Она резко подтянула к себе край одеяла, закрыла им большую часть лица и зло уставилась на ночного гостя.
     - Ох! Пусть тебя другие жалеют. А я не по «этому делу», - не обращая внимания на раздражение Эмилии, беззаботно ответил парень.
     - Вот, помочь грамотно и мудро, пережить это переходное время, я могу. Можно даже сказать, - в этом и есть мое призвание. Посему, собственно, и явился к тебе. Сразу говори, хочешь моей помощи или нет? Если – да, то во всем должна будешь меня теперь слушаться и пропускать через себя все, о чем я буду говорить.
     - Странно как то ты начинаешь мне помогать, - недовольно буркнула Эмилия, недоверчиво косясь на собеседника. – А на счет «во всем слушаться»…. Так  очень сомнительно то, что мне захочется во всем слушаться какого-то непонятного, странного субъекта, неожиданно появившегося в ночи и предлагающего мне на «полном серьезе» сочинять для себя траурный стишок.
     - Ага, - энергично кивнув головой, радостно отозвался парень. – Вот, с этого-то мы, пожалуй, и начнем.  Чтобы тебе не было неуютно поначалу, я буду, как будто для себя сочинять….Как тебе, к примеру, такое стихотвореньице….
     В задумчивости приподняв голову, он несколько мгновений бубнил себе под нос нечто тихое и невразумительное, а затем, в нарочито пафосной манере, слегка заунывно растягивая каждое слово, с театральным надрывом продекламировал:

     - «Эх!!! Ударьте по жопе меня кедом!
          Если я, хоть на йоту совру!
          Пронеслась моя смерть дребезжащим мопедом,
          Сбив веселую юность мою!»

     Реакция Эмилии была мгновенной. Всей душой любившая повеселиться, девушка буквально рухнула на кровать в приступе беззаботного смеха.
     - Ха,ха,ха! «по жопе кедом», - колотя рукой по кровати безудержно хохотала она. – «Мопед дребезжащий» - ну….. ну надо же такое придумать.
- А ты ничего – веселый!
     Вволю насмеявшись, она чопорно уселась на кровати и деловито произнесла:
     - Ну что же! Стишок весьма симпатичный! Но…. не идеально мне подходит.
     - А что Вас смущает, мадмуазель? – подхватывая тон игры, озабоченно спросил гость.
     - Меня не вполне устраивает «Дребезжащий мопед». Причем тут мопед? Не поэтично, как то?
     - Ну, во-первых, я вообще-то не совсем поэт, - забираясь на кровать с ногами, произнес незнакомец. – А, во-вторых, мопед очень даже притом…. Потом поймешь.
     - Нет! Не хочу про мопед! – капризным тоном произнесла Эмилия. – Что-нибудь возвышенное хочу! И где, вообще твое воспитание? Убери сейчас же свои грязные кеды с кровати – простыни запачкаешь.  Стирать потом за тобой!
     - Вам, совершенно не о чем беспокоиться, мадмуазель! - галантно произнес гость. - Подошвы моих прекрасных кедов идеально, ну просто, стерильно чисты.
 В этот же момент, как бы подтверждая слова хозяина подошвы на кедах переливчато блеснули слабым неоновых светом, чем привели Эмилию в немалое замешательство и заставили вспомнить, что перед ней и не человек вовсе, а существо загадочное и неизвестно откуда взявшееся. Но, наблюдательный собеседник не дал возможности девушке продолжить размышления на эту тему и с подобострастной озабоченностью вопросил:
     - Так значит, полностью переделать эпитафию? Или только часть?
     - О нет, что ты! Первые две строчки просто гениальны! – легкомысленно отозвалась Эмилия. – А вот, над вторыми двумя надо бы поработать!
     - Ага! Значит так! – озабоченно потирая переносицу, комично насупился незадачливый поэт. -  Ну…. Вот, к примеру, если бы ты была мальчиком, я  мог бы предложить тебе это:

     - Эх! Ударьте по жопе меня кедом!
       Если я хоть на йоту совру!
       Вот пришла моя смерть. Не успел я стать дедом.
       И теперь у врат рая стою!

     - А это еще что такое – увратрая? Непонятное какое-то слово? – вскинула в изумлении брови Эмилия.
     - У ВРАТ РАЯ, - разделяя каждое слово, объяснил гость. – У ворот рая, значит. Поняла?
     - Поняла, - закивала головой девушка. – Но только я, все равно не мальчик и все равно, «увратрая» звучит не красиво!
     - Некрасиво, зато обнадеживающе, - моментально парировал гость и обиженно насупился. – Ишь ты, какая привередливая  оказывается: «То ей не так, это ей не этак!».
     - Ладно! Не обижайся! – примирительно сказала Эмилия. – Хорошие твои стишки  – и первый, и второй. Только, я вот не пойму: чего такого обнадеживающего  в этом «увратрая». Умирать-то, все равно – никому не хочется.
          - Ну, что ты! Ведь это же так очевидно!  «У врат рая», то есть, у ворот в другой, более совершенный и воспетый всеми земными религиями, мир. Рай, в котором нет физической и душевной боли, нет страдания, скуки, предательства, вранья…. И прочей земной ерунды. И я, можешь мне поверить, знаю о нем «не понаслышке», - при этих словах, ночной посетитель многозначительно взглянул на Эмилию и загадочно улыбнулся.
     - Так, кто же ты такой на самом деле? – насторожилась девушка. – Неужели, забрать меня пришел в этот твой, «лучший мир»? А! А! А! Мамочка!!!!! Смерть моя пришла – вдруг испуганно завопила она и затравленно съежилась под одеялом.
     - Да прекрати ты орать, дурочка! Сейчас я не забирать тебя пришел. Я совсем не по «этому делу»! То есть…. Не совсем, по этому.
     - Как-то, ты не понятно объясняешь,- заикаясь от страха и дрожа всем телом, тихо произнесла Эмилия.
     - Ну, что же! Я объясню тебе обязательно, но только позже. Только ты успокойся, пожалуйста. И прими на веру то, что я тебе ничего плохого не желаю. Хорошо?
     - Хорошо, - покорно согласилась Эмилия и громко икнула.
     Наклонив голову и прищурив глаза,  ночной гость стал с бесцеремонным интересом разглядывать девушку. Неестественно яркий лунный свет освещала ее круглую голову без волос, трогательно торчащие в разные стороны маленькие ушки и почти идеальное, красивое лицо.
     - Смотри-ка! А ты хороша! – через некоторое время резюмировал он и стремительным движением соскочил с кровати. – Приглашу я, пожалуй, тебя на свидание.
     - На свидание? – изумленно переспросила Эмилия.
     - Да! На самое, что ни на есть, настоящее свидание! И там, собственно, тебе все доходчиво и объясню. А что ты, собственно, удивляешься? Ты девушка красивая! Мне – нравишься!  Так что, мадмуазель Эмилия! Не соблаговолите ли Вы принять мое приглашение, с уверениями в моей искренней симпатии и добрых намерениях, – склоняясь в церемонном поклоне, вкрадчиво промурлыкал странный парень.
     - Ну…. Я не знаю….. - в растерянности теребя край одеяла и потупив взор, тихо ответила Эмилия. – Я тебя совсем не знаю. Ты – странный. И не человек вовсе. И зовут тебя, я уверена, совсем не Эмилио. Ведь так?
     - Ишь ты, какая догадливая! Ну да, не Эмилио.
     - И как же мне тебе верить, если ты, даже в таких мелочах врешь?
     - Ну, а что мне остается делать? – возмещено воскликнул парень, - если у меня нет никакого определенного имени….. Вот и придумываю, в каждом конкретном случае имя новое. Чтобы лучше соответствовать, так сказать.
     - Да, но тут фантазия тебя явно подвела, - издевательски хихикнула девушка . – Эмилио!!!! Хи-хи-хи….
     - Если уж ты такая умная, придумай мне имя сама, - обиженно насупившись, пробурчал гость.
     На некоторое время в комнате повисла звенящая тишина. Лишь старинные часы в маминой комнате мерно отсчитывали уходящие минуты этой странной и загадочной ночи. Да первые пробудившиеся птицы за окном  неуверенным тихим щебетом предвещали приход раннего летнего утра. Эмилия молчала в задумчивости. Рослый, нескладный парень, сильно ссутулившись и засунув руки в карманы старых джинсов, не спеша прогуливался по комнате. Его густые волосы свисали волнистыми прядями до плеч, тонкие губы кривились в легкой усмешке, а холодный взгляд огромных миндалевидных глаз был прикован к  задумчиво-мечтательному лицу девушки.
     - О!!! Придумала! – неожиданно громко и радостно воскликнула она и, даже слегка подпрыгнула на кровати. – Я буду звать тебя УВРАТРАЙЯ!!!! Очень по теме, необычно и…. загадочно!
     - А ты молодец! –  восторженно воскликнул гость. – Смотри, как здорово придумала. Мне нравиться!
     - «Красота-то, какая! Теперь Я – Увратрайя!» – делая ударение на звуке «й» и растягивая гласные, стал напевать он, присев на спинку кровати и  методично раскачиваясь.  Эмилия, захваченная  беззаботным весельем стала вторить ему тоненьким, ломким голоском. Дуэт у них получался не складный. Но зато, с каждым повторением фразы, пение становилось все более громким и разухабистым.
               
                Сумасшествие
 
     - Эмма, что случилось? Что у тебя болит? Что с тобой, моя девочка? – врываясь в комнату, испуганно прокричала разбуженная мама.
     С размаху хлопнув по выключателю, она мгновенно очутилась у кровати больной дочери, да так и застыла вне себя от изумления. Электрический свет застал врасплох хрупкую лысую девушку, сидящую в груде, простыней, скомканного одеяла и подушек. Ее веки были блаженно прикрыты, тело слегка раскачивалось из стороны в сторону, а руки совершали плавные хаотичные движения над головой. Не замечая вокруг себя ничего, она самозабвенно голосила: « Красота-то, какайяя! Теперь Я – Увратрайяя!»
     - Доченька! Очнись! Что с тобой! – запричитала мама и склонившись над Эмилией, начала трясти ее за плечи. – Прекрати, пожалуйста, этот несносный вой…. Не пугай меня!
      Эмилия сначала на уговоры не реагировала. Затем, перестала петь и приоткрыв один глаз, внимательно уставилась на маму.
     - Мася, это ты? – удивленно промолвила она. – А, где же Увратрайя?
     - О, господи? Какой еще Увратрайя?
     - Мой новый друг! Он тут, некоторое время назад материализовался в комнате. Наплел всякого разного. На свидание позвал. Ты знаешь, славненькое такое приведеньице. Симпатишшшное.
      Эмилия замолчала. Наклонив голову на бок, она умильно уставилась в одну точку, предаваясь приятным воспоминаниям. Мама же в изнеможении  рухнула на стоящий рядом с кроватью стул, и с тоской и болью во взгляде посмотрела на дочь. - «Видимо, началось! - пронеслось в ее голове. – Врачи предупреждали! От таблеток….. Галлюцинации…. Лучше ничего не спрашивать…. Соглашаться…. Потакать!»
      - Ну, подумаешь, с ума сошла! С кем не бывает! – как будто прочитав  мамины мысли, беззаботно произнесла девушка. – Не переживай ты так, Мася! Так даже лучше! Теперь я не одна! Теперь у меня Увратрайя есть! Он мне поможет.... Переведет меня, если что, - грамотно.
     - Куда переведет? – не удержалась от вопроса бедная женщина.
     - Сама знаешь куда! – вдруг огрызнулась дочь и демонстративно стала взбивать подушки и поправлять простыни на своей огромной постели. – Все! Спать хочу. Извини за то, что разбудили…. Этот Увратрайя – такой невоспитанный тип…. То в кедах на кровать, то горланит среди ночи…. Хи-хи…. Стишок, опять же, на надгробный памятник сочинил…. Надо же такое придумать….
     Слова путались, речь затихала, и наконец, сладко зевнув, Эмилия умиротворенно засопела.
     - Спи, доченька. Спокойной ночи, - с нежностью прикасаясь к гладенькому черепу девочки, произнесла опечаленная женщина. – Может еще все и обойдется. Может это тебе все во сне привиделось, - пытаясь  успокоиться, неуверенно прошептала она. В немом отчаянии подавив судорожный всхлип, она бережно укутала дочь одеялом. Постояла еще несколько минут, любуясь чистым и прекрасным профилем Эмилии и затем, на цыпочках, пытаясь не спугнуть хрупкий сон дочери, вышла из спальни…
     Но, не «обошлось»!
     На следующий день, Эмилия не встретила маму, как обычно, у дверей. И приготовленным обедом в доме не пахло. А немытая посуда в раковине,   легкий беспорядок в гостиной  и громкая музыка, доносившаяся со второго этажа, говорили о том, что девушка явно отступила от заведенного в последние недели распорядка своей жизни.
     С чувством  смутной тревоги, мать бросилась в спальню дочери и резко отворив дверь, замерла на пороге.
     По всей комнате были раскиданы вещи. Ящики комода выдвинуты. Кровать не заправлена. И посередине всего этого беспорядка, обмотанная большим лоскутом цветастой шелковой материи, в котором женщина  узнала штору из своей спальни, вертелась перед зеркалом Эмилия. На ее голове красовался  взлохмаченный, оставшийся еще со времен бабушки, парик. На лице переливался всеми цветами радуги безобразно яркий макияж. А на ногах «красовались», непонятно откуда взявшиеся, старые, ободранные кеды.
      Женщина стремительно подошла к гремевшему на полную мощность магнитофону и резким движением нажала на клавишу «стоп». В комнате на мгновение повисла звенящая тишина.
     - Судя по беспорядку, ты – явно выздоравливаешь, - пытаясь сохранять спокойствие, холодно произнесла женщина.      
     Девушка в изумлении обернулась.
     - Мася, это ты? Уже с работы? Так рано?
     - Эмилия! – подходя к дочери и озабоченно заглядывая ей в глаза,  произнесла мать. - Что здесь происходит?
     -  Как что! На свидание собираюсь! Вот  уже полдня вожусь с этим шелком. Никак не могу его красиво задрапировать….. Такой скользкий. Мася, помоги мне, - доверительно прошептала девочка, и протянула маме горстку маленьких металлических булавок.
     - На какое еще свидание? С кем? – отстраняя руку дочери, подозрительно поинтересовалась мать.
     - Как с кем? С Увратрайей, конечно! Я же тебе говорила вчера…. кажется!   
     - Эмма! Какое свидание? Какой Увратрайя? – обхватив руками голову и не в силах больше сдерживаться, вдруг завопила несчастная женщина.
-  Прекрати сейчас же этот балаган! И…… И……. Отдай сейчас же мне штору!
     В приступе раздражения и отчаяния женщина с силой рванула за край шелкового лоскута. Материя затрещала, булавки рассыпались в разные стороны, а Эмилия еле удержалась на ногах, пытаясь отвоевать у мамы свой «вечерний туалет». Опешившая от такого неожиданного поворота событий, девочка еще несколько мгновений цеплялась за скользкий лоскут, но затем - сдалась.
     - Ну и ладно! Ну и забирай свою шторку, жадина, - тихо бубнила она, безвольно опустив руки и позволяя маме себя размотать. – Не очень то и хотелось!
     - Где ты откопала это старье? – спросила мать, указывая на обувь на ногах дочери.
     - Нашла в бабушкиной коробке. Как раз, под париком лежали.
     - Не ври! – опять не удержалась женщина. – Я все бабушкино «наследство» наперечет знаю. Пластинки, вырезки из журналов, парик, да арфа… Будь она неладна! Все! Твоя бабушка кеды не носила.
     - Но, это же, - правда! Я не вру! – не сдавалась Эмилия.
     - Ладно, хватит! –  более спокойным тоном, примирительно произнесла женщина. – Правда, - значит, правда. Пойди лучше умойся. Надень пижаму. Ложись в постель. А я лекарства тебе принесу, да и доктору позвоню….. Узнаю, что нам теперь с этим твоим Увратрайей делать….
    
               
                Свидание

     - Эй! Спящая красавица…. Пора на прогулку….
     Тихий бархатный голос звучал как будто издалека. Сильная, пульсирующая боль разливалась по всему телу.
     - Эмилия! Просыпайся!
     Эмилия с трудом приоткрыла глаза. На фоне залитого лунным светом окна маячил нечеткий силуэт.
     - Ммммм….. больно, - тихо простонала девушка и сжавшись в комок замерла, в надежде переждать эту мучительную, ноющую, страшную боль.  По ночам она так поступала всегда. Не желая лишний раз тревожить маму, Эмилия терпела боль. Но, в последние дни боль усиливалась многократно, отчего страдания девочки становились просто невыносимыми.
     - Не двигайся! Сейчас пройдет, - услышала она тот же мужской голос.
Прохладная ладонь легла на ее лоб. В воздухе резко запахло дыней.  В склонившемся над ней лице, девушка узнала черты вчерашнего гостя.
     - Увратрайя, ты? Что, уже пора?
     - Пора, пора, - недовольно забубнил ночной посетитель. – Гулять идти пора! Ночь за окном в самом разгаре! А ты спишь.... Безобразие! Не красиво, мадмуазель, опаздывать свидание!
     Увратрайя отнял руку от лица девушки и демонстративно насупился.
     За стеной послышались странные, кашляющие звуки. Увратрайя вопросительно поднял бровь.
     - Мама плачет, - печально произнесла Эмилия. – Каждую ночь…. Думает, что я не слышу. А, сегодня накричала на меня и теперь, наверное,  мучается. Переживает потому, что не сдержалась. Но, я на нее не обижаюсь. Понимаю – насколько ей тяжело. Я ведь ее единственная дочь. Кровиночка…
     Эмилия, измученно улыбнулась и с трудом опираясь на руки, приподнялась на кровати.
     - Знаешь что, дорогая! Давай-ка оставим эти заунывные разговоры на потом, -  бодрым голосом произнес ночной гость.- Поехали лучше веселиться!
     - Веселиться? Куда это? – удивленно встрепенулась Эмилия. Ее боль угасала, освобождая место естественной жажде жизни и любопытству.
     - Куда? Ну, например, прокатимся в твое возможное будущее. Посмотрим, что ты там способна наворотить.
   Изумленно приоткрыв рот,  девушка непонимающе уставилась на Увратрайю, да так и замерла.
     - Хватит сверлить меня глупым взглядом, - нервно и не вполне вежливо произнес Увратрайя. – Поехали уже, время - дорого.
     При этих словах, он резко ухватил Эмилию за запястья и с силой потянул, помогая встать с постели, затем подвел девушку к окну и легко перемахнув через подоконник на крышу террасы, поманил пальцем. 
     - Только не говори мне, что ты этого никогда не делала, - ироническим  шепотом произнес он.
     - Чего не делала? –  эхом откликнулась Эмилия.
     – Не убегала тайком через окно. Гулять, например,  вместо того, чтобы уроки делать и всякое такое.
     - А! Делала, конечно! – невольно хохотнула Эмилия. – Только я тогда маленькая еще была. – Да и куда я на улицу…. в пижаме.
     - Так хватит ломаться! – повелительно произнес Увратрайя и протянул девушке руку. – Доверься мне! Ведь, хуже уже не будет…
     На мгновение Эмилия застыла в нерешительности, но затем протянула Увратрайе руку и твердо шагнула на подоконник.
     С этого момента вокруг стало  происходить нечто сумбурное и непонятное. Сознание Эмили то вспыхивало, то гасло. Сначала она почувствовала себя, как бы парящей в холодном пространстве, в котором, однако, ей было радостно и приятно. Затем, она ощутила на своих пылающих щеках, хлесткий свежий ветер. И наконец, нашла себя крепко обнимающей сзади, управляющего мопедом Увратрайю.   
     - Куда мы едем? – перекрывая шум ветра, прокричала она ему в самое ухо. – Куда ты меня везешь?
     Но, Увратрайя не отвечал, а лишь указал рукой куда-то вперед и вниз, И переведя  взгляд в указанном направлении, Эмилия увидела, что они не едут, а летят в неплотных, белесых облаках и в просветах между ними виден шпиль какого-то необычного здания.
     - Держись крепче, мы снижаемся, - прокричал Увратрайя и резко направил мопед вниз.
      -  Что это за дворец такой? – оказавшись на земле и сходя с мопеда, с интересом спросила Эмилия.
     - Это музей изобразительных искусств, - невозмутимо ответил Увратрайя. – У тебя сегодня здесь выставка открывается.
     - Что? – в недоумении вскидывая бровь, воскликнула Эмилия. – Что ты такое выдумываешь?
     - А не выдумываю я ничего, - обиженно отозвался длинноволосый парень. – Сама вон, на афишу посмотри.
     Эмилия проследила за взглядом своего попутчика и увидела, что фронтон здания украшает огромная афиша с изображением красивой седовласой женщины, в окружении многочисленный картин.
     - Это что? Это кто? – нервно икнув, шепотом спросила Эмилия.
     - Это, возможная ты. – легкомысленно махнув рукой, отозвался Увратрайя. – Ну, если болезнь свою победишь, конечно.
     - Стой, Увратрайя! Я ничего не понимаю. Как это? Как такое возможно? – в недоумении тряся головой, воскликнула Эмилия. – Это что, - сон?
     - Ох, если тебе будет легче, то пусть это будет сон! Самое главное, чтобы ты его хорошо запомнила, и сделала правильные выводы.
     - А какие именно, правильные выводы, я должна сделать?
     - УНЫНИЕ!!!! ПЕССИМИЗМ!!! ОБРЕЧЕННОСТЬ!!!!  - не самые лучшие союзники в борьбе со смертью, - присаживаясь на мопед, начал загибать пальцы Увратрайя, -  И если ты хочешь жить, то должна это четко усвоить!
      - Ах, вот ты о чем, - понятливо кивнула Эмилия. – Так это я в последнее время «скисла». Боли жуткие, круглосуточные… Лекарства не помогают…. Врачи не обнадеживают….. Знаешь, все это давит ужасно и оптимизма не добавляет.

     - И, тем не менее, это те условия, в которых тебе предстоит бороться за жизнь…. Если ты, конечно готова начать… 
       - Но, как же так? – в нетерпении перебила парня Эмилия. – Врачи говорят….. шансов мало…. все возможное сделали….
     - Да, что ты заладила! Врачи говорят, врачи говорят!  Слишком большое значение ты придаешь чужим выводам! Плывешь, так сказать, по течению. А между тем, пора решать самой! И времени на это у тебя остается все меньше и меньше….. Хотя, впрочем, если ты уже окончательно сдалась, то я, хоть сегодня, готов помочь тебе легко и изящно перейти в мир иной…. То есть подведу тебя, так сказать, к самым вратам рая.
     - Что ты! Что ты! – испуганно запричитала девушка и резво отпрыгнула от Увратрайи на безопасное расстояние. – Я сегодня не готова умирать! Я ….. я не хочу….
     - Значит, все-таки – хочешь жить?
     - Да я, собственно, и всегда хотела, - в удивлении пожимая плечами, ответила она. – С чего ты взял, что я….
     - Ладно, - примирительно произнес странный парень и указал на сиденье мопеда, приглашая Эмилию присесть рядом.
     Девушка опасливо подошла и с недоверием посмотрела на весело глядевшего на нее Увратрайю.
     - Садись, садись! В ногах правды нет! Тем более, сейчас салют в твою честь начнется!
     - Как это, в мою честь? – непонимающе восхитилась Эмилия. – С чего бы это?
     - Ну, не совсем в твою, - тут же поправился Увратрайя. - Ты на данном этапе еще ничего героического не совершила. Поэтому, салют этот, в честь возможной тебя. Той, которая пройдет весь путь до конца: победит болезнь,  станет знаменитой художницей, откроет благотворительный фонд помощи больным раком людям, усыновит двоих детей и много еще всякого толкового совершит.
     - А я смогу? – с волнением в голосе спросила Эмилия. -  Победить болезнь? Ну и все это, о чем ты говоришь, я сделать смогу?
     - Это уже к тебе вопрос, - тихо заметил Увратрайя. – Как ты решишь, так и будет! И никто другой, за тебя этот выбор не сделает! Но, все же, я думаю, что ты и именно ты сможешь открыть свое сердце и подарить любовь многим отчаявшимся сердцам.
     - Почему, ты так уверен во мне? – пытаясь заглянуть в глаза Увратрайи, доверчиво спросила Эмилия.
     - Потому что, перенеся в юном возрасте боль и страдание, переосмыслив, на фоне смертельной болезни такие вещи, о которых многие люди начинают задумываться только в весьма зрелом возрасте, ты сможешь  многим помочь. Помочь, так сказать, своим личным примером, своей жизненной позицией, своим талантом. И наконец, может быть, твоя душа сможет прочувствовать ответственность за выбравших любить тебя. И сама, научиться любить не эфемерный образ, а обычных, земных людей. Тем самым, разорвав этот порочный круг…
     О чем ты говоришь, Увратрайя? – перебила собеседника Эмилия и нервно заерзала на сидении. – Какой такой порочный круг?
     - Не бери в голову лишнее, дорогуша, - нежно обнимая девушку за плечи и указывая рукой в небо, тихо произнес Увратрайя, - Смотри лучше…   Салют начинается!

                ДИАЛОГИ:

     - Так значит, это был ты! – воскликнула Хора. – А я то думала, что моя девочка с ума сошла. Переживала страшно. Думала – все! Конец!
Как жаль, что я ей тогда не поверила.
     - Ну, сейчас не до угрызений совести, - устало потирая глаза, со вздохом произнес Проводник. – Времени совсем не остается! Смотри, вот уже, - становишься прозрачной.
     Терпсихора нехотя оторвала взгляд от  «живой картины», с которой ей улыбалось счастливое лицо дочери и посмотрела на свои руки. Они действительно были полупрозрачны.
     - Что происходит? – удивленно спросила женщина.
     - Твой переход заканчивается. И Высшим пора решать дальнейшую судьбу твоей души.
     - И что нам для этого нужно сделать?
     - Не нам, а тебе! Я уже, вроде бы, сделал все что мог, - не вполне уверенно поводя плечами, заметил Проводник. – Провел тебя по всем закоулкам, так сказать…
     - А что я должна сделать? – непонимающе произнесла Терпсихора.
      - Хора! Ты опять за свое! Что за короткая память! Ты должна вспомнить, все нюансы своих последних минут. Мысли, чувства и так далее.
     - Ах да, прости меня, Про! Вот вижу свою дочь и не о чем другом думать не могу. Как она там? Справиться ли с болезнью? Как обо мне будет вспоминать?
     - А эта информация, к сожалению, для тебя закрыта. Так сказать, кара за  прегрешения.
     - Как? За что? – в ужасе воскликнула женщина и в ее прозрачных глазах заблестели слезы. – Почему я не могу знать судьбу своей дочери?
     - Может и узнаешь потом, - немного смягчаясь, заметил Проводник. – Все  зависит от того, что, собственно, ты вспомнишь сейчас. Итак?
     - Ну, что же, - глубоко вздохнув, начала вспоминать Терпсихора. – Как ты знаешь, мы долго болели. Три года с небольшими перерывами на ремиссию, лечились: операции, химиотерапии, все усиливающиеся боли и не утешительные вердикты врачей. Моя девочка очень страдала и я страдала вместе с ней. Весь мир окрасился в серый цвет. Утра и вечера, дни и ночи протекали в безрадостной, непереносимой  душевной муке. Ох, Про, если бы ты знал, как тяжело смотреть, как угасает твой ребенок! Смотреть и не быть способным, хоть что-то сделать для него, хоть как-то облегчить его страдания…
     Женщина тихо заплакала. С каждым мгновением она становилась все прозрачнее и ее красивое лицо, уже почти сливалось с муаром  вязкой полутьмы маленького кафе. Обстановка вокруг, между тем, становилась все более не реальной. Пол, стены, потолок, растворяясь, терялись в сизой дымке. И от этого, казалось что, предметы мебели, висят в воздухе, чуть подрагивают и медленно перемещаются в пространстве.
     - Не медли, Хора! Вспоминай скорее! – озираясь по сторонам и чуть поеживаясь, произнес Проводник. – На «живой картине» запечатлен твой последний день… Вернее твоя последняя ночь… Мы с Эмилией улетели, а ты была за стеной. Что, ты делала этой ночью? Что чувствовала?
     - Я? Я была сильно расстроена, - раскачиваясь из стороны в сторону, силилась вспомнить женщина. – Я давно уже не спала по ночам. Не спала и в эту ночь. Врач прописал снотворное. Оно перестало помогать. Я повышала дозу. Знаешь, Про, как это мучительно каждую ночь лежать в кровати, с открытыми глазами и ежесекундной болью в душе. Отчаяние. Страх. Безысходность… Хочется хоть на мгновение забыться… Хоть на секундочку….  А тут, Эмилия со своими галлюцинациями…
     - Это было последней каплей? – подаваясь вперед и как бы торопя Хору, спросил Проводник. – Ты осознанно покончила собой?
     - Нет, - уставившись в одну точку, эхом откликнулась женщина. – Я приняла несколько таблеток. Потом долго плакала. Сна не было. Я приняла еще несколько. Подождала… Сон не приходил. Это было невыносимо. Я хотела одного – уснуть. Набраться сил для следующего дня. Не могу… Хочу спать… И я выпила еще… Чтобы заснуть… Заснуть…
     - Так ты не хотела убивать себя? Не хотела оставлять дочь одну? – подгонял воспоминания Хоры  Проводник.
     - Нет! Я ни за что на свете, не хотела бы оставить ее одну… Мою девочку… Мое сердце… Мою единственную любовь… - тихо произнесла она, окончательно растворяясь в пространстве. - Как жаль, что все так получилось… Как отчаянно, невыносимо жаль…
     - Есть! – возбужденно вскричал Проводник, подскакивая с растворяющегося в воздухе стула. – Мы успели! Самоубийство по не осторожности… Не осознанное! Она не хотела! Слышите ли Вы меня?
     Неуклюже пританцовывая, он радостно махал руками кому-то невидимому наверху. Но, кому именно, понять было сложно. Так как, густой туман обволакивал его высокую и не складную фигуру плотным одеялом, как бы упаковывая в длинную мерцающую трубу, составляющую странный и сложный узор с другими, подобными ей трубами, скрученными и растянутыми во все стороны.
     - Переведите меня на другой уровень, - слышался приглушенный и все слабеющий голос Проводника. – Я, ведь, выполнил задание! Разобрался! Провел!  Пожалуйста, переведите…
   Но, звенящая тишина, изредка прерываемая гулкими выхлопами, какого-то огромного механизма, поглотила его голос. А движение во все стороны ритмично пульсирующих труб, заполнило собой все видимое и необозримое пространство.
    

                ЭПИЛОГ

               
«Господствует единство ясности и простоты, которое
               
Принесет вам пользу, если достойные замыслы вы
               
Будете проводить в жизнь достойными средствами».
                (И-ДЗИН, гексаграмма № 25).

                Компаньоны

     Терпсихора сидела на большом валуне, занимавшем значительную часть пространства маленькой пещерки.  Она провела в ней уже довольно много времени, но так и не смогла понять как, собственно,  здесь оказалась.
     Пещерка была низкая, и высокой Терпсихоре не удавалось выпрямиться в ней в полный рост. Но, она все-таки нашла способ разминать затекавшее тело, выходя на небольшой  каменный выступ перед пещерой, нависавший над необозримо туманной пропастью. Там Хора, с осторожностью делала ряд не сложных физических упражнений и быстро спешила обратно вглубь пещеры. Ибо сильный ветер открытого пространства моментально пронизывал леденящим холодом и, сбивая с ног,  грозил ей падением с головокружительной высоты.
     В пещере же было тепло и сыро. Скованная в движениях и действиях, Хора чувствовала себя  пленницей  этого странного места и развлекала себя тем, что по долгу смотрела на постоянно закатное небо в багровых тонах, и размышляла  о превратностях собственной судьбы и ограниченности человеческого восприятия. Она не помнила, когда именно ее мысли вслух приняли форму диалогов, в которых она  продолжала задавать вопросы, представляя, что на них ей отвечает Проводник.   
      - И что же я сотворила такого ужасного? – вопрошала она, с тоской вспоминая восторженное лицо Эмилии на последней «живой картине». За что мне такое  жесточайшее горе – смертельная болезнь единственной дочери? Я всю жизнь работала, растила ребенка. Отдавала всю себя…. Не предавала…. Не воровала…. Не убивала…. За что это лично мне? 
      - То, что приходит к человеку, порождено суммарным объемом развития его души на протяжении  ряда предыдущих воплощений, - тут же назидательно басила она, подражая Проводнику.  - Даже, если он считает себя безгрешным на уровне действий, то отвечает за то, что не контролирует себя в мире собственных мыслей, грез и желаний.  Это ведь так очевидно, Хора! Так что, всегда есть за что ответить!      
     -  Но, что такое «контролировать себя в мире собственных мыслей, грез и желаний»? Неужели не достаточно, просто поступать порядочно? Неужели и за мысли свои нам нужно расплачиваться?
      - А как же! – драматично восклицала она себе в ответ. - Мысли, чувства и желания – это, как раз, самое важное. Не умея совладать с ними человек, зачастую сам, просто программирует себя на несчастье и страдание, совершенно не осознавая этого. А иногда, разводит в голове такой неисчислимый сонм безнравственных, злых и порочных мыслей, тем самым давая им рано или поздно, так или иначе, реализоваться  в физическом мире.   
     - Но, почему  существует такая несправедливость? - продолжала упорствовать в своем непонимании Хора. - Почему совсем юные, почти безгрешные люди покидают этот мир, а отъявленные негодяи живут в роскоши и довольстве? За что, одних людей награждают талантом, красотой, удачей, а другие влачат жалкое существование в бедности и болезнях?
     - На самом деле, все логично и упорядоченно!  Каждому дается ровно столько, сколько он должен пережить. Любая форма существования в любой судьбе является закономерной. Это либо поощрение, либо наказание. Но!  Всегда – возможность для исправления ошибок и внутреннего роста. Нужно лишь иметь более высокую точку обзора, чтобы понять, что именно отрабатываешь в жизни. И не ныть, не обвинять других, не опускать руки. Правда от людей, занятых по большей части своими повседневными делами и увлеченных достижением мелочных личных целей, зачастую ускользает очевидный смысл всего происходящего,
     - Ну и  в чем же этот смысл? – представляла раздражение Терпсихора, ерзая на неудобном камне, в попытках изобразить преувеличенно театральную позу Проводника, в которой он обычно излагал свои заумные сентенции. Хору, почему то, утешало воспоминание о нескладном и взбалмошном «Увратрайе», так раздражавшем ее весь период их недолгого знакомства.
     - Смысл прост и очевиден! - продолжала она свое маленькое представление. - Ничто не появляется и не исчезает беспричинно. Там где есть тень, существует и предмет ее отбрасывающий. К человеку приходит лишь то, что порождено его действиями, мыслями и чувствами…. Разные условия жизни, радости и трагедии, являются лишь следствиями поступков каждого отдельного человека. И никто, кроме самого человека в этом не виноват. Это и есть то, что в некоторых религиях называют кармой.
     - Хорошо, ну а как  найти эту самую « высокую точку обзора», чтобы правильно разобраться с так называемой «кармой», - как бы поддразнивая оппонента, спросила Хора. 
     - Остановиться на бегу! – вдруг услышала она голос «Увратрайи» и испуганно вздрогнула.  – Люди ведь, всю жизнь крутятся – вертятся, как заведенные, не успевая за суетой осознать и осмыслить некоторые простые истины. А надо лишь, остановиться на бегу и задать вопрос. Для чего, к примеру, они совершают тот или иной поступок? К чему он может привести? Зачем обижают, изменяют, вмешиваются в ход чужой судьбы, наконец…
     У входа в пещеру маячил нечеткий силуэт. Сжавшись в комок, он  втиснулся в невысокое отверстие, и подплыл  почти вплотную к  растерянной женщине. Слабо светящаяся фигура была практически прозрачной и не отбрасывала тени. Но, голос, исходивший от нее, был узнаваем.
     - У тебя отлично получается, Хора! – со смехом произнесла фигура. – Не зря тебя сюда заперли. Все-таки одиночество самый лучший учитель!
     - Эмилия рассказывала, что ты можешь быть почти прозрачным, - не обращая внимания на последние слова, тихо прошептала Терпсихора и протянула руку, пытаясь коснуться Увратрайи.
     - Ага! Только ты дочке не поверила, - поддразнивая ее, весело произнес Проводник. – Потерпи меня немного таким, через некоторое время снова уплотнюсь. Там где я побывал, не принято быть «очевидным».
     - А где ты был, Про? – взволнованно спросила Хора. – Все так внезапно оборвалось. Я уж думала, что мы с тобой не увидимся больше.
     - И я, на какое-то мгновение так подумал. Но, потом все уладилось и разрешилось для нас с тобой самым, так сказать, приемлемым образом.
Да, уж! Не очень-то просторную пещерку тебе предоставили, -  меняя тему разговора, произнес Проводник. – У меня побольше была, только с видом на восход.
     - Что это за место, Про? Я так устала здесь находиться. Тело ломит. Пейзаж не меняется.
     - Это, так называемая «Гора ожидания». В ней «нашкодившие» души после смерти хранятся. До поступления дальнейших, так сказать, распоряжений на их счет.
     - Ты все время говоришь загадками. Не можешь более понятно объяснить.
     - Не могу! – передразнивая тон Хоры, произнес Проводник. – Этого, новичкам, знать не дозволено. Скажи спасибо, что поместили на эту гору, а не в подземные лабиринты, там мне тебя найти было бы еще труднее.
     - Спасибо, - насупившись, буркнула Хора.
     Но, настроение от встречи с Проводником у нее было отличным, поэтому, немного поерзав на неудобном камне и вытянув затекшие ноги почти до выхода из пещеры,  она с нежностью взглянула на согнувшуюся пополам бесплотную фигуру.
     - Я рада тебя видеть, Про. И рада буду, если ты  расскажешь мне, хотя бы о том, что мне можно узнать.
      - Ох! Это смирение нечто новенькое в вашем образе, - ехидно заметил Проводник. – Но, тебе идет. Спрашивай, дорогая, что тебя еще беспокоит.
     - Ну, во-первых,  как долго я тут пробуду? Во-вторых, когда я смогу узнать о судьбе своей дочери? В- третьих, что со мной дальше будет? И вообще,  - тут Терпсихора поперхнулась и на мгновение замешкалась. – Как обстоят дела с этим самым, «любовным» треугольником. Мы все так же связаны? Или нет?
     - Начну, пожалуй, с последнего вопроса! –  зависая в воздухе, рассудительно произнес проводник. – Ибо, он самый важный! Спешу тебе сообщить хорошую новость – гордиев узел разрублен, и вы теперь не связаны! Новость плохая – душа Лилу, отброшена на много уровней ниже, и след ее мною, посему утерян.
     - На много уровней ниже – это, я полагаю, - плохо?
     - Да!
     - Как жаль? Мне очень жаль душу матери, - удрученно заметила Хора. – Но, я все также не могу ее простить.
     - Но,  у тебя уже достаточно знаний и информации, чтобы понимать за что, собственно, она заплатила. Надеюсь, мы не будем к этому возвращаться?
У нас с тобой нет времени на повторные обсуждения.
     Становясь более плотным Проводник опустился на пол, сел у входа в пещеру и вопросительно посмотрел на Хору.
     - Да, я понимаю, - просто ответила та. – Самоубийство в двух жизнях. Убийство. Больная любовь. Не реализованный талант. Не умение грамотно разобраться в своих чувствах. Предательство близких…. Да, Про, я все понимаю.
     - Вот и молодец! Тогда пойдем дальше. Пространственно-временной узел разрублен, в основном за счет, правильно сделанных выводов и действий души Эмили.
     - Эмилия жива! Она, выздоровела! Я знала! Я чувствовала! – радостно подскочила Терпсихора, с размаху ударившись о свод пещеры.
     - Не делай поспешных выводов! – с усмешкой глядя на потирающую ушибленную голову собеседницу, назидательно произнес Проводник. – Я всего лишь сказал, что твоя дочь сделала правильные выводы. Не просто так Высшие посылают людям смертельные болезни. Иногда это, единственный повод у человека остановиться и задуматься над собственным отношением к  жизни. Именно поэтому, в христианской религии рак, например, называют «Божьей милостью для души». Да! Такой вот тяжелый, но самый эффективный способ очищения.
     - Но, ведь это жестоко, - запротестовала было Хора.
     - Зато – продуктивно! – тут же оборвал ее Проводник. – Хватит мерить земными величинами, Хора. Тем более, что дальше тебе предписано начать функционировать как проводник земных душ. А это – дело ответственное и требует более «высокой точки обзора». Сама ведь, о ней рассуждала. Так что, вспоминай почаще теперь о своей нынешней роли и отвыкай воспринимать, чтобы то ни было эмоционально.
     - Постой, Про! Постой! Я назначена проводником? Таким, как ты?
     - Да! И я прислан, провести по этому поводу с тобой инструктаж.
    Обхватив руками колени, Проводник сидел, облокотившись о стену, и сосредоточенно глядел вдаль. Его профиль становился, с каждым мгновением, все более четким. А яркие отсветы закатного неба окрашивали  контуры, его все уплотняющейся фигуры, в ярко алый цвет.
     - Итак, - после недолгого молчания, произнес он. - В разных вариантах земных преданий, притч и легенд таких, как я называют по-разному…. Ну, например, - привратники или проводники. Это потому что, мы и правда, охраняем многочисленные невидимые  порталы и врата. Люди, обычно чувствуют и определяют для себя эти порталы, как переходные моменты в жизни - распутья, на которых они делают  тот или иной выбор. И тебе ныне, предлагается стать одной из нас. Ибо, так ты сможешь отрабатывать некоторые свои  земные просчеты и заработать счастливый шанс на «новый старт».
     - А эта «работа», для всех умерших обязательна, - заинтересованно спросила Хора.
     - Конечно, не для всех. Это изнурительная и неблагодарная работка для душ, подобно твоей и моей. Мы, так сказать, самый низший уровень, из тех кому дают шанс на исправление.
     - А что в наших душах не так?
     - Не притворяйся, Хора. Все ты прекрасно понимаешь! Самоубийство, хоть и не осознанное – тяжкий грех. Но! Высокое интеллектуальное развитие в земной жизни, дает таким как мы возможность заниматься столь сложным и ответственным, так сказать, делом.
     - Про! Так ты, значит тоже за самоубийство платишь?! Вот это интересно! Расскажи!
     - Да, что тут рассказывать, - неопределенно повел плечами Проводник. – Не справился …  Вот и не пускают в новую жизнь. Так что я,  так сказать, и поощрен и наказан.
     - Как это?
     -Наказывают и учат работой проводника. Поощряют тем, что не опускают на за «линию не возврата». Дают возможность искупить, так сказать. Я ведь, по сути дела работу с душой Лилу запорол. Так что вполне мог и загреметь в нижние, так сказать, сферы. Вот и для тебя теперь сей тяжкий труд начинается. Так что будь внимательна и точна! -  меняя тему разговора, заметил Проводник.
     - И насколько он тяжкий? – взволнованно спросила Хора.
     - Сама увидишь. Я вот, суечусь без перерыва – подстраиваю, развожу, свожу, направляю и так далее. И зачастую, все без толку. Замотался совсем. Единственный приятный бонус мне подаренный  - это то, что запах пота, мне позволили заменить на любимый мной аромат дыни.
     - Ах, вот оно что! – весело рассмеялась Терпсихора. – А я все понять не могла, что это от тебя так часто дыней несет!
     Проводник  насупился.
     - Не «несет», а пахнет, - обиженно буркнул он. – Тебе, кстати, тоже на начальном этапе один бонус полагается.
    - Например? – удивленно повела бровью Хора.
     - Например то, что сможет поднимать тебе настроение в минуты неразберихи и растерянности.
     - Сигара! – радостно догадалась женщина. – Сигара подойдет?!
     - Подойдет, - заунывно отозвался Проводник. – Очень предсказуемо. Вот это воистину  наказание – сигарную вонь веками рядом с собой терпеть.
     Терпсихора, между тем, обрадовано переключила свое внимание, на волшебным образом появившуюся в ее руках большую, дымящуюся сигару.
     - Ох, какое удовольствие, - с наслаждением затягиваясь и щуря глаза, тихо произнесла она. – Люблю курить!
     - Знаю, - продолжал сердиться Проводник. – Я, однако, дыма не переношу и курения не одобряю. Так что, я вот было хотел предложить тебе работать вместе, а теперь видимо придется опять в «одиночное плавание» отправляться.
     При этих словах Проводник встал и пригибаясь, шагнул на внешний выступ каменной площадки перед пещерой.
     -Постой, Про! Ты куда! – испуганно воскликнула Терпсихора. – Не покидай меня. Я ведь, здесь ничего не знаю. Я ведь, без тебя пропаду!
     - Не пропадешь. Не дадут. Получишь четкие инструкции и будешь действовать, так сказать, в силу всех своих знаний и возможностей.
      Хора стремительно выскочила наружу вслед за Проводником и чуть не сорвалась вниз, подхваченная порывом сильного ветра.
      - Я с тобой хочу, - испуганно прижимаясь, к вовремя подхватившему ее Проводнику, тихо прошептала она. – Если тебе не нравиться моя сигара, я ее выброшу. Вот! Смотри!
     Хора поднесла сигару к самым глазам Проводника и затем театральным жестом, бросила ее в туманную пропасть, агрессивно клубящуюся под ногами. Сигара же, через несколько мгновений, вновь оказалась в ее руке.
     - Вот так действует здесь закон пожеланий - мечта сбывается мгновенно и навсегда, - с усмешкой произнес Проводник, наблюдая за безрезультатными попытками  Хоры, избавиться от сигары. – Но, твой «акт доброй воли» меня впечатлил. Так что, пожалуй, возьму тебя с собой.
     - И что, я теперь всегда буду с сигарой в руках?
     - Ну да? А что, не нравиться?
     - Ну я, конечно, люблю курить. Но не до такой степени, - удрученно произнесла Хора.
     - Понимаю твое расстройство. Я вот также с мопедом маюсь, -  сочувственно заметил Проводник. – На минуту захотелось, а теперь деть никуда не могу. Приходиться на нем перемещаться в пространстве и времени.
    - Про, так ты берешь меня в компаньоны? – нетерпеливо перебила  Хора и с надеждой взглянула на Проводника.
     - В компаньоны! Хорошее определение, - с улыбкой произнес тот. – Да. Беру. Только на будущее - будь осторожна с желаниями. Ибо, нам в меж жизненном пространстве лишние предметы, привычки и привязанности ни к чему. Здесь мы должны о подопечных думать, а о себе, так сказать, позабыть напрочь. Понимаешь?
      - Понимаю, - смиренно согласилась Хора и в удивлении взглянула на быстро темнеющее небо.
     Окружающий ландшафт, между тем быстро менялся. Напряженно кадмиевые тона  уступали место насыщенному ультрафиолету. Ветер стих. На небе зажигались звезды. А в мутно-туманной пропасти под ногами прильнувших друг к другу Проводников наметился просвет. Он ширился, постепенно освобождая вид на спокойную холмистую долину, с раскинувшимися то тут, то там редкими пролесками и с  вьющейся вдаль тонкой лентой дороги.
      - Как красиво, - тихо произнесла Хора. – Все вокруг,  так резко изменилось. Что это значит, Про?
     - Это значит, что тебя выпускают отсюда. И мы можем двигаться дальше. Кстати, а вот и он, сволочь стоит.  Ну да, как же без него, - напряженно вглядываясь в темно-зеленую тьму ночного пейзажа под ногами,  раздраженно произнес Проводник.
     - Кто? – недоуменно спросила Терпсихора, пытаясь проследить за взглядом Проводника.
     - Ни кто, а что! Мопед мой кроваво-красненький! Вон там под деревом стоит – нас дожидается. Так что, держись за меня покрепче Хора. Мы спускаемся.
     - При этих словах Проводник  камнем кинулся вниз с уступа, увлекая за собой не успевающую опомниться Терпсихору.
     Но, они не упали, а стремительно пролетев, плавно приземлились на мягкую травяную почву у края дороги.
     - Что мы теперь будем делать? Куда пойдем? – немного придя в себя после столь стремительного падения и слегка пошатываясь, спросила Хора.
     - Ну, сначала прогуляемся до нашего средства перемещения, –  метнув взгляд на стоявший в отдалении мопед, зло заметил Проводник. – А пока, я расскажу тебе о некоторой специфике нашей работы.
     Он, взял собеседницу под локоть и вывел на белеющий в темноте грунт дороги.
     - Итак! – медленно вышагивая рядом с внимательно слушавшей Терпсихорой, назидательно начал он. - Мы можем, появляться и исчезать. Быть в плотных телах и тонких. Мы можем проходить сквозь время и пространство. Быть невидимыми. Молодыми. Старыми. Подстраиваться под стиль эпохи. Участвовать в событиях. Но, не вмешиваться в них без крайней нужды. Мы должны научиться сочувствовать и сопереживать своим подопечным. Входить в их положение, так сказать. Полностью отдаваться своему делу. Болеть за него душой. Отстраниться от себя. Но, проявлять в работе все свои знания и способности. Как говорят Высшие, в этом и есть рост… Понятно тебе?
    - Да. В общем и целом, - задумчиво произнесла Хора.
     - Ты готова к этой новой для себя роли?
     - Да. Только… - на мгновение замешкалась она и останавливаясь, с надеждой заглянула ему в глаза. – Про, можно я буду звать тебя Увратрайя. Ну, в память об Эмили моей… Можно?
     - Нет. Нельзя, – твердо ответил Проводник. – Нам не нужны личные сентиментальности. Они, только помешают  тебе в работе. Зови меня лучше Грин. Да и кстати, чтобы уж окончательно покончить с твоими внутренними переживаниями из прошлого воплощения, и помочь тебе все таки понять и простить Лилию, прочти дорогая, вот это.
     - Что это? – принимая из рук Проводника непонятно откуда взявшийся сложенный листок  бумаги, в изумлении спросила Хора.
     - Это всего лишь стихотворение… - тихо ответил Проводник. – Стихотворение твоей матери. Она написала его перед смертью. Но, никто так и не прочел. За ванной пылилось много лет. Я достал. Прочти…
     Хора бережно раскрыла, сложенный вчетверо тетрадный листок. Он действительно был в пыли. По краям бумаги обозначились ржавые затеки. Но, прыгающие крупные буквы, написанные видимо впопыхах нервным неровным почерком слабо светились, давая возможность прочитать их в кромешной тьме безлунной ночи.               

                В страданиях проходят дни.
                В томлении дымятся ночи.
                Мы в вечности с тобой одни.
                Но я люблю другого. Очень!

                Я посвящаю тебе жизнь,
                Но, страсть к другому гложет тело.
                И безутешно стонет ИНЬ.
                И к ЯН стремиться надоело…

      Перечитывая вновь и вновь два надрывных четверостишья, Хора представляла последние минуты жизни своей такой незнакомой и непонятой ею матери. Представляла всю боль и тоску, той сильной, пронесенной через воплощения безответной любви. Чувствовала отчаяние, надрыв и безутешность потери. И ее душа вдруг раскрылась, позволяя впустить в себя сочувствие, печаль и прощение.
     - Я простила и поняла, - тихо сказала она, утирая слезы. – Поняла, что-то очень важное про любовь и жизнь, и смысл. Что-то очень ценное, но не облекаемое в слова. Спасибо тебе, Про… то есть Грин за руководство и терпение. Теперь, я полностью готова  приступить к работе. С любовью, терпимостью и состраданием…
     - Вот и славно, - утишающе похлопывая Терпсихору по плечу и предлагая ей место на мопеде позади себя, произнес Проводник. – Любовь, терпимость и сочувствие – это как раз то, без чего нам не обойтись... Не на том свете, не на этом…
    Он завел мотор, жизнерадостно взвывшего мопеда, который резко рванулся вперед и, оставляя за собой клубы пыли, тут же исчез из виду.
     Лишь сочный аромат дыни и терпкого табака еще долго наполнял предутренний прозрачный воздух тихой безлюдной долины у подножья самой обыкновенной и не очень высокой горы, где-то на просторах красивой маленькой планеты, населенной такими странными и непоследовательными людьми.