Тортик и Рюмка

Получен диплом, пройдено собеседование. И вот я стою в белом халате в холле маленькой уютной поликлиники, жду, когда мне принесут ключи от восьмого кабинета с новенькой табличкой «И.Н. Конников хирург-стоматолог», часы работы по дням недели. Глаз нервно дёргается – теперь я работаю сам. Я настоящий врач. Отличная ведь профессия, если рассудить. Все тебя ненавидят, но стараются не злить, ведь даже стальные зубы когда-то ломаются. Сидишь себе сверлишь, а денежки капают: год-другой общей практики – и можно переходить к платным услугам. Илья Конников – умный и талантливый парень, у него всё получится.
Такими бодрыми мыслями я настраивал себя в первый день врачебной практики. Впрочем, тик становился сильней, а улыбка всё больше напоминала оскал. Сказать по правде, мне очень хотелось, чтобы моим первым пациентом был какой-нибудь неприятный субъект или хотя бы дюжий мужчина: не так жалко калечить… то есть лечить…
До начала приёма осталось пять минут. Я вошёл в свой кабинет, проверил инструменты – они были в порядке. Всё больше становилось не по себе. Пролистал учебник, выпил воды, нюхнул нашатыря: в моём состоянии казалось, что он не пахнет и не помогает. Ещё две минуты… Дурацкие мысли атаковали разум: «Какого чёрта я не пошёл на учителя. Нет, это слишком. Учителем быть, наверное, совсем уж тяжело. Пытаться как-то заинтересовать тридцать человек. Представить себе не могу, как это можно сделать. Не на учителя, а, скажем, на какого-нибудь наладчика персональных компьютеров. Вот это было бы классно. Сидишь себе, играешься…или так только со стороны?» Часы щёлкали. Осталось полминуты. Дверь заскрипела. На пороге показалась медсестра из хирургии. Мы с ней болтали несколько дней назад. Хорошая девчонка, смешливая, остроумная, но некрасивая: маленькая, толстенькая и круглолицая. Наверное, пришла поддержать. Приготовился выслушать умиротворяющее напутствие.
– Привет, – улыбнулся я.
– Привет, баскетболист, ты подрос, или я не на каблуках? – кисло улыбнулась. – Тупая шутка. Зуб болит, сил нет… – буркнула девушка и на её лице возникала гримаса боли. – А мне работать весь день. Выдерни.
По моей спине побежали капельки пота. Ну почему она не пошла в соседний кабинет? К Парнову или Катаеву Тотразу Сергеевичу? Ну, конечно, потому, что они лечат и пломбируют, а моя работа – это хирургия, имплантация, установка коронок и удаление. Ох, как не хотелось браться. Но что это за врач, если выставляет пациентку за дверь? Дрожащим, но всё ещё сохраняющим остатки бодрости голосом бросил.
– Садись, пожалуйста.
Она забралась в кресло. Халат соскользнул с полных ног. Девушка, заметив это, расправила ткань, уставилась на меня несчастными глазами, запрокинула голову, открыла рот.
 Зуб был ужасен. Чёрно-коричневый, весь в трещинах. Потрогал дырку зондом. Настасья охнула от боли, глянула с ненавистью, но промолчала, спасибо ей за это.
Я сказал очевидное:
– Надо вырывать, – стараюсь казаться спокойным, улыбаюсь под маской и думаю: «Чего скалюсь, не видно же». Готовлю анестезию. В голове лёгкое одурение. Меня тошнит. Унимаю дрожь в руках, делаю укол. Кажется, получилось. – Теперь надо подождать. Ждём. Разговор не складывается. Она говорить не может, язык онемел. Я мямлю сипло-срывающимся голосом старые, как эта больница, анекдоты. Наконец, время вышло. – Ну, всё. Взяло? Открывай рот пошире.
Щипцы тянутся к дальнему коренному зубу. Губная помада остаётся на моих перчатках, я тащу клещами изо всех сил. Хрясь…ломается гнилой бортик зуба. Настя стонет, сплёвывает, смотрит на меня обиженно и одурело, щупает языком обломок. Хмурит тонкие аккуратные бровки. Округло и невнятно замечает:
– Половину лица не чувствую, а зуб больно…
Нервно шучу:
– Крепкий парень попался: наркоз не берёт, ещё и упирается, сволочь, смотри, как держится. Ну, ничего, сейчас, – пытаюсь успокоить себя и её. – Сейчас я его...
Храбрая девушка снова открывает рот. Я тяну, она стонет, зуб ломается снова, от него мало что остаётся. Чувствую, сейчас со страха в окно выпрыгну, и плевать, что третий этаж. Лишь бы не быть главным в этом кабинете.
Так и эдак возился час. На Настины охи-стоны и мои тихие матюки стали заглядывать любопытные. Дверь скрипнула, в кабинет вошёл Тотраз Сергеевич – вечно хмурый старикашка, небось, поехидничать решил, как любят пожилые.
Я удваиваю старания.
По Настиным бледным щекам катятся слёзы.
Тотраз Сергеевич кладёт мне руку на плечо, заставляет наклониться, пришепётывая от ярости, чеканит: «Другие щипцы бери, эти для передних зубов». Видит, что я уже ничего не понимаю, хватает с подноса инструмент, суёт мне в руку и уходит.
Не веря, что на этот раз получится, остервенело дёргаю и…зуб легко выскакивает из альвеолы. Чуть не плачу от радости.
Настя, пошатываясь и отплевываясь, уходит.
Мою голову посетила мысль: «Я идиот», – но в этом ничего нового нет. Мне это давно известно, затем явилась вторая: «Теперь все знают, что я идиот». Вот от этого уже грустно. Ну, ладно. Рабочий день не окончен, нужно продолжать приём. На всякий случай распечатал инструкции, развесил по стене. Выглянул из кабинета и важным голосом пригласил: «Следующий!». Вошёл старик. Он плохо слышал и неразборчиво говорил. Впрочем, стоило ему открыть рот, стало ясно, в чём проблема – проволока коронки выбилась и царапает язык, – быстро исправил неприятность. Трижды выдирал зубы. Всё получалось отлично, меня даже благодарили, говорили: «Рука лёгкая». Видели бы они, что тут творилось утром…
На десятом пациенте я заметил, что все, кого ко мне направляли, чем-то похожи друг на друга. Все как на подбор в возрасте и с пустым ртом. Должно быть, в регистратуре знают, «каков новый врач», и что к нему стоит направлять тех пациентов, кому уже не важно, два осталось зуба или три…
 Вот и правильно, надо будет подарить работницам на записи шоколадку.
Ни с кем из персонала не говорю, не пошёл на обед и старательно делаю вид, что бесконечно занят. Боюсь встретиться с Тотразом Сергеевичем. Если бы он ругался и стыдил, я бы оправдывался и, в конечном счете, распалился до того, что сам бы стал считать себя правым и напрасно обиженным. А он словно забыл про мой кабинет и так и не зашёл поучить и позлорадствовать. Коварный старик. Я теперь сгорю со стыда, если он только посмотрит на меня. В голове созрело решение: «Задержусь, вроде как навожу порядок после приёма, дождусь, когда все разойдутся по домам».
Семь часов. Горячее летнее солнышко легло на верхушки далёкого леса. Я с тоской наблюдаю, как врачи один за другим покидают поликлинику. Как они торопятся, нагоняют друг друга, болтают. Вот и Настя с подружками. Вышла и улыбается, рассказывает что-то. Небось, надо мной смеётся. И девчонки хихикают в ответ. Конечно, они-то так не облажались, как я, могут и поехидничать. Идут довольные и счастливые, а я маячу в окне, как призрак поликлиники. Нервно улыбаюсь своему пухлощёкому отражению. А ведь я целый день ничего не ел. Вот бы мама удивилась. 
Желудок просительно заворчал. Надо поесть. Пошёл в подсобку, согрел чайник, достал из холодильника бутерброды, сел, страдаю и жую. Вдруг, слышу: зажужжала бормашина. Непорядок. Кто-то балуется, или замкнуло проводку? Выхожу, смотрю – хорошенькая маленькая женщина в белом халатике сидит в кресле и бором что-то ковыряет.
Я удивился, подбоченился, сделал грозный вид:
– Это что это вы делаете?
– Подарок, – спокойно отвечает она. – Извините, я думала, тут никого нет. Я свой бор принесла, ваш инструмент не порчу, – протянула маленькую тоненькую ладошку для рукопожатия, представилась. – Римма – дежурный стоматолог. Правда, обычно никто с такими проблемами ночью не приходит. Это же не центральная городская. Ну вот, а пока делать нечего, я из накопившегося за день мусора делаю всякие фигурки.
Осторожно пожал её ладошку. Пальчики женщины казались сахарно-нежными. Будто бы полупрозрачными.
– Илья. Что может получиться из зуба? И вы серьёзно этим занимаетесь?
Она кивнула в ответ.
– Настолько серьёзно, насколько таковым может быть хобби.
Мне стало интересно. Я сел на кресло рядом, смотрю. Бормашина жужжит, неприятно пахнет перегретой костью и костяной пылью. К моему удивлению, из зуба получается забавная поделка-котёнок. Римма пропитала глубокие линии серебром, те потемнели, придавая фигурке выразительности. Девушка приладила петельку и повесила получившийся миниатюрный брелок на цепочку.
– Вот. Это тебе.
– Ой, мне подарок, это ни к чему – вздохнув, рассказал, что случилось.
– Это, конечно, плохо, – признала красавица, стянула с головы колпак, отвела от лица русые завитки волос. – Ещё хуже, что постеснялся попросить совета.
Глаза у неё цвета мяты, или так кажется под яркой лампой. И смотрит она с пониманием и состраданием, словно сама вот в такую ситуацию попадала и потому прощает чужую оплошность.
Тут уж мне хоть волком вой, хоть плачь навзрыд. И чего они тут в этой больнице такие хорошие? Промямлил:
– Да я, да как бы…
– Ну, ничего. Слушай, а ты Насте тоже подарок сделай. Из её зуба. Он, конечно, плохой, – рассматривает желтоватый комочек с длинными корнями, – но что-то простое получится. Рыбка, например.
– Думаешь, ей такой подарок понравится?
– Почему бы и нет? Она, кстати, никому ничего не сказала про твои пыточные способы лечения. Говорила, что нормально ты всё сделал. Я бы и не подумала, что ты вот так поиздевался. Хорошая, наверное, жена будет, терпеливая… – подозвала наклониться. Я почему-то подумал, что Настю будет рекламировать. Ну, как это принято у красивых девушек, у которых у самих всё в жизни улажено, а подруги страшные мечутся. Ан нет. Римма вместо этого начала воодушевленно расхваливать своё хобби: – Расслабляет, помогает совершенствовать навыки работы с инструментом. Разминка для пальцев и ума. Вот, попробуй. Только не забывай, что каждый бор для своей цели.
Она учила меня пользоваться инструментом. Мы просидели до самого утра, делая поделки. Это оказалось так весело! Римма рассказала, как делать «эскиз», как намечать контуры и даже плести верёвочки из лески для шнурка поделки. Мне стало легче. И тут сам по себе на язык пришёл вопрос:
– А что, у Насти никого нету? – и смутился. К чему интересуюсь? – Не то чтобы она мне нравилась, я просто вот подумал…
Римма улыбнулась:
– Ну конечно, как же может нравиться то, что не понравится твоим друзьям, – смотрит прямо и насмешливо. – Ты же всегда стеснялся и музыки, которую слушаешь, и книг, которые читаешь.
Я разозлился. Не такой я и мямля, вообще-то. И ничего я не стесняюсь. Откуда она знает про музыку?
Берёзы зашумели за окном. Закаркали сонные вороны, небо стало серым на горизонте. Она посмотрела на часы:
– Ой, ну надо же, моя смена окончилась, – направилась к выходу.
Я остановил её.
– А мы ещё увидимся?
– Очень не скоро, – грустно улыбнулась. – Раз уж ты тут засиделся…– занервничала. – Вообще-то, я не должна ничего передавать, но… – пролепетала, –передай Тортику, что Рюмка его любит, и пусть не торопится, я знаю, как скоротать время. Лучше пусть остаётся таким же добрым, и тогда точно встретимся, и всё это будет не зря.
Солнечное золото казалось ослепительным. Словно тысячи лёгких иголочек прошили ночь, пролетели и с тихим шелестом закружились вокруг меня.
– О-о-ой…– открыл глаза. В окна било розовое утреннее солнце. – Это сон?
В руке что-то было. Думал, кулон-рыбка, который так старался сделать, но нет, просто щербатый искрошенный зуб. Никогда так не разочаровывался. На белом циферблате часов было семь утра. До начала приёма ещё долго, так что…эх, получится, не получится, принялся высверливать контуры рыбки. Уж очень мне эта идея с брелками понравилась. Делал всё, как говорила девушка из сна. Как её там…Римма, что ли? У меня получалось.
Дверь отворилась, послышался голос:
– Так вот он! Я говорил, хороший парень, и не может он прогуливать! – Тотраз Сергеевич облегчённо выдохнул. – Вот, на своём рабочем месте.
Заведующий озадаченно нахмурился:
– Да? Ну, ладно. А почему на проходной не отметился? Чёрте что… – махнул рукой и удалился.
Тотраз Сергеевич подошел, похлопал по плечу:
– Расстроился из-за вчерашнего?
Не глядя на старого врача, кивнул:
– Есть немного.
– Всю ночь учил? – стал разглядывать памятки, расклеенные по стене.
– Нет. Честно говоря, сел, да уснул прямо тут, в кресле, –  коротко глянул на собеседника: тот стоял спиной ко мне. Я продолжил работать над фигуркой. – Такой странный сон приснился. Представляете, – рассмеялся и чуть не отколол рыбке крохотный плавничок. – Это что-то с чем-то. Меня какая-то девушка, кстати, хорошенькая, такая маленькая, хрупкая, с глазами необычного, прямо таки мятного цвета, учила кулоны делать. Да вдобавок неизвестно кому просила передать, – ухмыльнулся, припомнил, – Рюмка просила передать Тортику, чтобы тот не торопился… – развёл руками. – Какая рюмка? При чём тут рюмка? Чего я надышался? Какой ещё тортик? И главное, тогда мне казалось, что это серьёзное и важное послание. Честно.
Долгая тишина. Врач задышал часто и глубоко и как-то нервно спросил:
– Что-то ещё?
Я покрутил в руках получившуюся фигурку, кивнул. Мне снова начало казаться, что во всём этом бреде что-то есть.
– Да. Она ещё сказала, что умеет коротать время, и что Тортик должен быть добрым, и тогда всё будет не напрасно, – неуверенно добавил: – Идиотский сон. Вот, смотрите, что я сделал. Как думаете, Насте понравится? – протянул рыбку.
Мужчина стоял, словно неживой, по морщинистым щекам медленно текли слёзы. Он улыбался чему-то, шепнул:
– На всю жизнь понравится… – торопливо вышел прочь.
Я пожал плечами. Странный он, всё же. Сначала ворчит, потом помогает, защищает перед начальством, плачет... Впрочем, я так увлёкся своим новым хобби и работой, отношениями с Настей, которая оказалась удивительной и милой девушкой, что надолго забыл о своём сне.
Несколько лет спустя, когда я уже слыл одним из лучших врачей в городе, Тотраз Сергеевич не пришёл на работу, потом позвонил его сын, сказал, что старик ночью умер. Мы все удивились, он выглядел здоровым и крепким. На похороны пришли многие: врачи, пациенты, ученики.
Поминали Тотраза Сергеевича как необыкновенно внимательного и терпеливого человека. Вспомнили и его рано погибшую жену. Каково было моё удивление, когда услышал, что её звали Римма! Подруга семейства, плача и сбиваясь, рассказала, какими хорошими людьми были Катаевы, как любили друг друга. Вспомнила, как Римма – хрупкая, крохотная и тихая женщина, погибла, спасая сына от стаи разъяренных одичавших собак.
Я тоскливо смотрел на фотографии, расставленные возле венков, и вдруг увидел одну и замер. На ней был изображен красивый молодой мужчина с невероятно хорошенькой девушкой в свадебном платье. Фломастером или перьевой ручкой внизу была сделана подпись: «Рюмка и Тортик навсегда вместе». Моргнул, а ничего на ней не написано. Тут и вспомнился сон и странная улыбка старика, его: «На всю жизнь понравится». Неужели он знал, что мы с Настей поженимся? Неужели он твёрдо знал, что где-то там его ждут? Я сжал в руке Настину ладонь. Господи, пусть ей никогда не придётся меня ждать. Дочка забралась на колени, поцеловала в щёку и зашептала в ухо: «Тортик и Рюмка сказали тебе держать выше нос», – и убежала.