Мой Рубикон

Этот год – год гражданской войны на Украине – перемешал все, что можно было перемешать, наложил одни события на другие, и даже память отказывается верить записанному и отснятому материалу: «А в самом ли деле это было?»

Увы, было... И пусть меня поправят те, кто помнит более моего. Те, чей холодный рассудок и холодное сердце протоколируют каждую минуту, каждую секунду военного преступления Украины на землях Донбасса! Оставаясь холодными наблюдателями…

Я же не могу быть холодной! Не могу быть отрешенной!

Эта война не обожгла меня, нет. Она полыхнула во мне одномоментно, и горит внутри меня адским пламенем: это моя война! Личная!

Меня многие спрашивали, почему ты здесь и зачем тебе наша война…

Всем всегда отвечала: «Я ненавижу фашизм!», скрывая истинные причины своего участия в этой мясорубке. И лишь единожды проговорилась…



Почти два месяца непрерывных боев, отступления, смертей товарищей и знакомых ополченцев, гибель гражданских, особенно, детей, и разрушения, разрушения, разрушения! Уставшая морально, психологически, я черпала силы в своей ненависти и в диком желании мстить! Никому не показывая свою усталость…

Но однажды и меня прорвало. Наверно, это был результат грозовой ночи в секрете или мороситик и серость начинающегося утра в разрушенном Первомайске…

Не знаю, что стало причиной моих откровений... Но я сказала это там и тогда, теперь повторюсь здесь и сейчас: ибо это было, и я не имею права об этом молчать, помня, что на войне бессмертных не бывает…

Не стану наново пересказывать то, что болело и болит, а дам слово своему «Дневнику»: лучше я все равно не скажу...



«19 августа.


Рассвет растворяется в нудном мороситике. И из ночной черни выползает бесформенной грудой разрушенный город.

Апокалиптическая картина…



Шорох. Приглушенные голоса. Серые тени.

Это смена.

На несколько минут мы – полноценный взвод. Старшие групп обмениваются информацией. Пятеро уходят за городские предместья, далеко в степь, чтобы сменить наших ребят из секрета…



Сквозь серость и мряку опускаемся в низину и между развалинами и пепелищем идем километров пять. Чтобы выйти из зоны обзора противником.

Серые тени в серости утра, скрытые серым мороситиком и серым, убитым городом…

Сюрреалистичность... Нереальность реальности...



Прощались под первомайским мостом.

– Что, сестричка, на зимние квартиры?

– А то ж…

Вымокшая и продрогшая за ночь, я не очень хотела разговаривать.

– Может, сто грамм для сугреву?

Улыбнулась. Кивнула.

– Андрюха, а ты?

– А давай, Вадимыч!



– Рыжая, ты вот мне скажи, старому, что ты здесь забыла? – спросил меня Вадимыч, вытирая усы. – Ведь ты даже не наша. И война эта не твоя... Ладно, Андрюха. Этот – наш. Хоть и с Западенщины. А ты?

– Ну, у меня тоже есть украинский паспорт, – улыбаюсь.

– А если без дураков? – Вадимыч сверлит меня глазами. – Ты ведь на дурочку не схожа, а детей бросила и здесь наше дерьмо разгребаешь…

Отвернулась. Уперлась взглядом в опоры моста над Луганкой.

– Знаешь, – голос предательски дрогнул, – никому не говорила... Смысл? Поймут ли правильно?.. Особенно, сейчас, после стольких смертей… Я лишь раз была в Славянске... В середине мая... Там уже война была... Не суть!

Закусила губу. Сжала кулаки. Ногти до боли впились в ладони.

– Первый раз там под артобстрел попала. Испугалась сильно... Люди, дети и ни одного ополченца рядом... Полдень... Солнышко такое веселое... А тут – разрыв! Второй. Третий... Черная земля кустами, шорох и цокот осколков... И ребеночек в песочнице... Вся в белом: комбинезончик, туфельки, косыночка... Как только черный куст вырос – перепугано вспорхнула. Заплелись ножки в песочке. Упала... Бабушка к ней бросилась. Какой-то мужчина. Да я... Куда тот страх делся?.. Мужчина на руки дитя схватил... Да замер... С нее песочек сыплется... Глазки синие-синие... А сама, что снег, – белая... Ни кровиночки... Бабушка зовет: «Лера! Лерочка!» А где сердечко – красное пятнышко... На белом комбинезончике... Ей почти годик был...

Слеза покатилась по щеке.

– Это... Это было ужасно, дико несправедливо... И я пошла записываться в ополчение... Но меня там не взяли... Приехала сюда…

Это воспоминание выходило из меня слезами, и я готова была разрыдаться: шок того дня давно ушел, а вот боль полыхнула с новой силой. И с этой болью я не могла справиться в одиночку. Повернулась к ребятам: их лица осунулись, выступили скулы, ходили желваки. И – ненависть... Адская ненависть в глазах!

– А всем говорю, что ненавижу фашизм... Дура, да? – все-таки разрыдалась.

– Нет, дочка, – Вадимыч обнял меня, повторил, – нет, дочка…»



Славянск стал моим Рубиконом, после которого уже невозможно было оставаться простым наблюдателем, статистом. Для меня это было выше моих сил и – преступно.

Я всегда и везде писала и говорила, что за детей, будь то мои дети или чужие, я готова рвать глотки зубами! Тогда, в середине мая 14-го, пришло время отвечать за свои слова делом. И не будь Славянска, был бы Лисичанск, Донецк, Георгиевка, Первомайск или Фрунзе... Это уже не важно, ведь дети гибнут на войне! И это – преступление! Увы, не людей Донбасса, а Киева, государства Украина, кураторов новой украинской власти и тех, для кого эта власть рукопожатна.

Но не только власть виновата, ибо сама власть, без людей, – абстракция. А значит, и простые люди, украинцы, допустившие к власти это ископаемое чудовище – молоха отъявленного, истерично-параноидального украинского национализма – виноваты в смерти детей на Донбассе.

Ведь никакие территории, никакие идеи или амбиции не стоят одной-единственной слезинки ребенка, а тем более – его жизни! И если армия – представитель государства, государственной власти – стреляет в своих сограждан, то это уже не армия и не власть, а сброд преступников, от которого разрешено защищаться любыми доступными способами. Если не по правовым нормам, то по человеческим...

И тем более это во сто крат верно, когда армия убивает детей!

Тогда с такой властью и с такой армией поступают, как с бешеной собакой, – уничтожают!



В моем распоряжении осталось ныне только Слово. Но это – самое мощное, самое страшное оружие! И я смогу им распорядиться…